How sweet I roam'd from field to field And tasted all the summer's pride, Till I the Prince of Love beheld Who in the sunny beams did glide! He show'd me lilies for my hair, And blushing roses for my brow; He led me through his gardens fair Where all his golden pleasures grow. With sweet May dews my wings were wet, And Phoebus fir'd my vocal rage; He caught me in his silken net, And shut me in his golden cage. He loves to sit and hear me sing, Then, laughing, sports and plays with me Then stretches out my golden wing, And mocks my loss of liberty.

В полях порхая и кружась, Как был я счастлив в блеске дня, Пока любви прекрасный князь Не кинул взора на меня. Мне в кудри лилии он вплел, Украсил розами чело, В свои сады меня повел, Где столько тайных нег цвело. Восторг мой Феб воспламенил, И, упоенный, стал я петь... А он меж тем меня пленил, Раскинув шелковую сеть. Мой князь со мной играет зло. Когда пою я перед ним, Он расправляет мне крыло И рабством тешится моим.

О thou with dewy locks, who lookest down Thro' the clear windows of the morning, turn Thine angel eyes upon our western isle, Which in full choir hails thy approach, О Spring! The hills tell each other, and the list'ning Valleys hear; all our longing eyes are turned Up to thy bright pavilions: issue forth, And let thy holy feet visit our clime. Come o'er the eastern hills, and let our winds Kiss thy perfumed garments; let us taste Thy morn and evening breath; scatter thy pearls Upon our love-sick land that mourns for thee. О deck her forth with thy fair fingers; pour Thy soft kisses on her bosom; and put Thy golden crown upon her languish'd head, Whose modest tresses were bound up for thee.

О светлый Гений с влажными кудрями, Глядящий из промытых окон утра! Ты взором ангельских очей окинь Наш остров западный: он ждет Весны! Перекликаются холмы и долы; Глаза на твой блистающий шатер Устремлены: в наш край стопой святой Шагни через восточную гряду! Нам утренним дыханьем и вечерним Упиться дай! Пускай целуют ветры Твою благоуханную одежду Земля полна истомы. Жемчугами Укрась и поцелуями осыпь Ей грудь, перстами чудными надень Златой венец на голову, чьи косы Стыдливо для тебя расплетены.

О thou who passest thro' our valleys in Thy strength, curb thy fierce steeds, allay the heat That flames from their large nostrils! thou, О Summer, Oft pitched'st here thy golden tent, and oft Beneath our oaks hast slept, while we beheld With joy thy ruddy limbs and flourishing hair. Beneath our thickest shades we oft have heard Thy voice, when noon upon his fervid car Rode o'er the deep of heaven; beside our springs Sit down, and in our mossy valleys, on Some bank beside a river clear, throw thy Silk draperies off, and rush into the stream: Our valleys love the Summer in his pride. Our bards are fam'd who strike the silver wire: Our youth are bolder than the southern swains: Our maidens fairer in the sprightly dance: We lack not songs, nor instruments of joy, Nor echoes sweet, nor waters clear as heaven, Nor laurel wreaths against the sultry heat.

С твоим вторженьем к нам в долины, Лето, Ты жаром пышущих коней сдержи, Умерь из ноздрей летящий пламень! Когда в златых шатрах, среди дубов, Тебя клонило в сон, цветущим телом И роскошью кудрей мы любовались. Мы слушали твой голос в гуще леса, Когда по небу в знойной колеснице Катился полдень. У ручья присядь Иль у реки, в долине мшистой, сбрось Одежды мягкий шелк и прыгни в воду Прозрачную. Во всем великолепье, Тебя долины наши любят, Лето! Из серебра у наших бардов струны. Южан отважней наши храбрецы. Никто не пляшет лучше наших дев. У нас есть песни, сладостное эхо, И реки, светлые как небеса, И лавролиственных венков прохлада.

О Autumn, laden with fruit, and stained With the blood of the grape, pass not, but sit Beneath my shady roof; there thou may'st rest, And tune thy jolly voice to my fresh pipe, And all the daughters of the year shall dance! Sing now the lusty song of fruits and flowers. 'The narrow bud opens her beauties to The sun, and love runs in her thrilling veins; Blossoms hang round the brows of Morning, and Flourish down the bright cheek of modest Eve, Till clust'ring Summer breaks forth into singing, And feather'd clouds strew flowers round her head. 'The spirits of the air live on the smells Of fruit; and Joy, with pinions light, roves round The gardens, or sits singing in the trees.' Thus sang the jolly Autumn as he sat; Then rose, girded himself, and o'er the bleak Hills fled from our sight; but left his golden load.

Запятнанная кровью винограда, Отягощенная плодами Осень, Мой кров укромный не минуй, настрой Свой голос в лад моей свирели свежей, Чтоб года лучшим дочерям плясать! Спой песню о цветах, плодах и злаках. «Тугой бутон раскрыл светилу полдня Свои красы; по всем прожилкам с дрожью Текла любовь! Цветы венков свисали Над лбом рассвета и зари вечерней Стыдливыми щеками. Разразилось Под перистыми облаками Лето. Воздушных духов кормит сладкий запах Плодов; снует на легких крыльях радость По саду, заливаясь меж ветвей». Так пела Осень у меня в гостях, Но молча за угрюмые холмы Ушла, златую ношу сбросив с плеч.

'О Winter! bar thine adamantine doors: The north is thine; there hast thou built thy dark Deep-founded habitation. Shake not thy roofs, Nor bend thy pillars with thine iron car.' He hears me not, but o'er the yawning deep Rides heavy; his storms are unchain'd, sheathed In ribbed steel; I dare not lift mine eyes, For he hath rear'd his sceptre o'er the world. Lo! now the direful monster, whose skin clings To his strong bones, strides o'er the groaning rocks: He withers all in silence, and in his hand Unclothes the earth, and freezes up frail life. He takes his seat upon the cliffs,—the mariner Cries in vain. Poor little wretch, that deal'st With storms!—till heaven smiles, and the monster Is driv'n yelling to his caves beneath mount Hecla.

Зима, замкни алмазные врата! На Севере уходит в глубь земли Твой мрачный кров. Не сотрясай его, Не гни подпор железной колесницей. Не слышит!-Над зияющей бездной Несется тяжело, свой грозный скипетр Воздев и стаю бурь спустив с цепи. Окованы они ребристой сталью. Но чу! Страшилище шагает — кожа Да кости, — а под ним утесы стонут. Вот-вот разденет землю, чтоб морозом Дыханье жизни хрупкой умертвить. Оно садится на скалу. Злосчастный, Со штормом бьется мореход, пока Улыбка небо озарит и рухнет Чудовище в провалы Геклы с воем.

The wild winds weep, And the night is a-cold; Come hither, Sleep, And my griefs unfold: But lo! the morning peeps Over the eastern steeps, And the rustling beds of dawn The earth do scorn. Lo! to the vault Of paved heaven, With sorrow fraught My notes are driven: They strike the ear of night, Make weep the eyes of day; They make mad the roaring winds, And with tempests play. Like a fiend in a cloud, With howling woe After night i do crowd, And with night will go; i turn my back to the east From whence comforts have increas'd; For light doth seize my brain With frantic pain.

В клоках небосклон, Студеный и лютый. Коснись меня, Сон, Печали распутай! Но щурится заря, Восток животворя. Щебетание утренних птах Занялось в небесах. И в полог угрюмый, В шатер небоската Летят мои думы, Печалью чреваты, Смущая ночи слух И взоры солнцу застя, И вселяют безумную ярость В бушеванье ненастья. Как морок, плыву    И в туче рыдаю. Я ночью живу —    Наутро истаю. К востоку спиной повернусь, Приманкой его не прельщусь, Ибо свет обжигает мой мозг, Как расплавленный воск.

Whether on Ida's shady brow, Or in the chambers of the East, The chambers of the sun, that now From ancient melody have ceas'd; Whether in Heaven ye wander fair, Or the green corners of the earth, Or the blue regions of the air Where the melodious winds have birth; Whether on crystal rocks ye rove, Beneath the bosom of the sea Wand'ring in many a coral grove, Fair Nine, forsaking Poetry! How have you left the ancient love That bards of old enjoy'd in you! The languid strings do scarcely move! The sound is forc'd, the notes are few!

На склонах Иды затененных, В чертогах, что Восток воздвиг, — В покоях, солнцем напоенных, Где песнопений смолк язык, Вы обретаетесь, богини, Иль в небесах, среди миров? Иль в тех слоях, где воздух синий Рождает музыку ветров? Или под лоном вод зеркальных Вы, девять богоравных дев, Средь рощ коралла, скал хрустальных Сошлись, поэзию презрев? Как вы могли забыть о чудной Любви к певцам ушедших лет? Ослабли струны, звуки скудны, Нот мало, искренности нет!

When silver snow decks Susan's clothes, And jewel hangs at th' shepherd's nose, The blushing bank is all my care, With hearth so red, and walls so fair; 'Heap the sea-coal, come, heap it higher, The oaken log lay on the fire.' The well-wash'd stools, a circling row, With lad and lass, how fair the show! The merry can of nut-brown ale, The laughing jest, the love-sick tale, Till, tir'd of chat, the game begins. The lasses prick the lads with pins; Roger from Dolly twitch'd the stool, She, falling, kiss'd the ground, poor fool! She blush'd so red, with side-long glance At hob-nail Dick, who griev'd the chance. But now for Blind man's Buff they call; Of each encumbrance clear the hall— Jenny her silken 'kerchief folds, And blear-eyed Will the black lot holds. Now laughing stops, with 'Silence! hush!' And Peggy Pout gives Sam a push. The Blind man's arms, extended wide, Sam slips between:—'O woe betide Thee, clumsy Will!'—But titt'ring Kate Is penn'd up in the corner straight! And now Will's eyes beheld the play; He thought his face was t'other way. 'Now, Kitty, now! what chance hast thou, Roger so near thee!—Trips, I vow!' She catches him—then Roger ties His own head up—but not his eyes; For thro' the slender cloth he sees, And runs at Sam, who slips with ease His clumsy hold; and, dodging round, Sukey is tumbled on the ground!— 'See what it is to play unfair! Where cheating is, there's mischief there.' But Roger still pursues the chase,— 'He sees! he sees!' cries, softly, Grace; 'o Roger, thou, unskill'd in art, Must, surer bound, go thro' thy part!' Now Kitty, pert, repeats the rimes, And Roger turns him round three times, Then pauses ere he starts—but Dick Was mischief bent upon a trick; Down on his hands and knees he lay Directly in the Blind man's way, Then cries out 'Hem!' Hodge heard, and ran With hood-wink'd chance— sure of his man; But down he came.—Alas, how frail Our best of hopes, how soon they fail! With crimson drops he stains the ground; Confusion startles all around. Poor piteous Dick supports his head, And fain would cure the hurt he made; But Kitty hasted with a key, And down his back they straight convey The cold relief; the blood is stay'd And Hodge again holds up his head. Such are the fortunes of the game, And those who play should stop the same By wholesome laws; such as all those Who on the blinded man impose Stand in his stead; as, long a-gone, When men were first a nation grown, Lawless they liv'd, till wantonness And liberty began t' increase, And one man lay in another's way: Then laws were made to keep fair play.

Только снег разоденет Сусанну в меха И повиснет алмаз на носу пастуха, Дорога мне скамья пред большим очагом Да огнем озаренные стены кругом. Горою уголь громоздите, А поперек бревно кладите. И табуретки ставьте в круг Для наших парней и подруг. В бочонке эль темней ореха, Любовный шепот. Взрывы смеха, Когда ж наскучит болтовня, Затеем игры у огня. Девчонки шустрые ребят Кольнуть булавкой норовят. Но не в долгу у них ребята — Грозит проказницам расплата. Потом оправила наряд, На Джона бросив томный взгляд. Джон посочувствовал девчурке. Меж тем играть решили в жмурки И стали быстро убирать Все, что мешало им играть. Платок сложила Мэг два раза И завязала оба глаза Косому Виллу для того, Чтоб он не видел ничего. Чуть не схватил он Мэг за платье, А Мэг, смеясь, к нему в объятья Толкнула Роджера, но Вилл Из рук добычу упустил. Девчонки дразнят ротозея: «Лови меня! Лови скорее!» И вот, измаявшись вконец, Бедняжку Кэт настиг слепец. Он по пятам бежал вдогонку И в уголок загнал девчонку. — Попалась, Кэтти? Твой черед Ловить того, кто попадет! Смотри, вот Роджер, Роджер близко!. И Кэтти быстро, словно киска, В погоню кинулась за ним. (Ему подставил ножку Джим.) Надев платок, он против правил Глаза свободными оставил. И, глядя сквозь прозрачный шелк, Напал на Джима он, как волк, Но Джим ему не дался в руки И с ног свалил малютку Сьюки. Так не доводит до добра Людей бесчестная игра!.. Но тут раздался дружный крик: «Он видит, видит!» — крикнул Дик. «Ай да слепец!» — кричат ребята. Не спорит Роджер виноватый. И вот, как требует устав, На Роджера наложен штраф: Суровый суд заставил плута Перевернуться трижды круто. И, отпустив ему грехи, Вертушка Кэт прочла стихи, Чтобы игру начать сначала. «Лови!» — вертушка закричала. Слепец помчался напрямик, Но он не знал, что хитрый Дик Коварно ждет его в засаде На четвереньках — шутки ради. Он так и грохнулся... Увы! Все наши планы таковы. Не знает тот, кто счастье ловит, Какой сюрприз судьба готовит... Едва в себя слепец пришел И видит: кровью залит пол. Лицо ощупал он рукою — Кровь из ноздрей бежит рекою. Ему раскаявшийся Дик Расстегивает воротник, А Сэм несет воды холодной. Но все старанья их бесплодны. Кровь так и льет, как дождь из туч, Пока не приложили ключ К затылку раненого. (С детства Нам всем знакомо это средство!) Вот что случается порой, Когда плутуют за игрой. Создать для плутовства препоны Должны разумные законы. Ну, например, такой закон Быть должен строго соблюден: Пусть люди, что других обманут, На место потерпевших станут. Давным-давно — в те времена, Когда людские племена На воле жили, — нашим дедам Был ни один закон неведом. Так продолжалось до тех пор, Покуда не возник раздор, И ложь, и прочие пороки, — Стал людям тесен мир широкий. Тогда сказать пришла пора: — Пусть будет честная игра!

Come, kings, and listen to my song: When Gwin, the son of Nore, Over the nations of the North His cruel sceptre bore; The nobles of the land did feed Upon the hungry poor; They tear the poor man's lamb, and drive The needy from their door. 'The land is desolate; our wives And children cry for bread; Arise, and pull the tyrant down! Let Gwin be humbled!' Gordred the giant rous'd himself From sleeping in his cave; He shook the hills, and in the clouds The troubl'd banners wave. Beneath them rolPd, like tempests black, The num'rous sons of blood; Like lions' whelps, roaring abroad, Seeking their nightly food. Down Bleron's hills they dreadful rush, Their cry ascends the clouds; The trampling horse and clanging arms Like rushing mighty floods! Their wives and children, weeping loud, Follow in wild array, Howling like ghosts, furious as wolves In the bleak wintry day 'Pull down the tyrant to the dust, Let Gwin be humbled,' They cry, 'and let ten thousand lives Pay for the tyrant's head.' From tow'r to tow'r the watchmen cry, 'O Gwin, the son of Nore, Arouse thyself! the nations, black Like clouds, come rolling o'er!' Gwin rear'd his shield, his palace shakes, His chiefs come rushing round; Each, like an awful thunder cloud, With voice of solemn sound: Like reared stones around a grave They stand around the King! Then suddenly each seiz'd his spear, And clashing steel does ring. The husbandman does leave his plough To wade thro' fields of gore; The merchant binds his brows in steel, And leaves the trading shore; The shepherd leaves his mellow pipe, And sounds the trumpet shrill; The workman throws his hammer down To heave the bloody bill. Like the tall ghost of Barraton Who sports in stormy sky, Gwin leads his host, as black as night When pestilence does fly, With horses and with chariots— And all his spearmen bold March to the sound of mournful song, Like clouds around him roll'd. Gwin lifts his hand—the nations halt, 'Prepare for war!' he cries— Gordred appears!—his frowning brow Troubles our northern skies. The armies stand, like balances Held in th' Almighty's hand;— 'Gwin, thou hast fill'd thy measure up: Thou'rt swept from out the land.' And now the raging armies rush'd Like warring mighty seas; The heav'ns are shook with roaring war, The dust ascends the skies! Earth smokes with blood, and groans and shakes To drink her children's gore, A sea of blood; nor can the eye See to the trembling shore! And on the verge of this wild sea Famine and death doth cry; The cries of women and of babes Over the field doth fly. The King is seen raging afar, With all his men of might; Like blazing comets scattering death Thro' the red fev'rous night. Beneath his arm like sheep they die, And groan upon the plain; The battle faints, and bloody men Fight upon hills of slain. Now death is sick, and riven men Labour and toil for life; Steed rolls on steed, and shield on shield, Sunk in this sea of strife! The god of war is drunk with blood; The earth doth faint and fail; The stench of blood makes sick the heav'ns; Ghosts glut the throat of hell! О what have kings to answer for Before that awfiil throne; When thousand deaths for vengeance cry, And ghosts accusing groan! Like blazing comets in the sky That shake the stars of light, Which drop like fruit unto the earth Thro' the fierce burning night; Like these did Gwin and Gordred meet, And the first blow decides; Down from the brow unto the breast Gordred his head divides! The river Dorman roll'd their blood Into the northern sea; Who mourn'd his sons, and overwhelm'd The pleasant south country. Gwin fell: the sons of Norway fled, All that remain'd alive; The rest did fill the vale of death, For them the eagles strive. The river Dorman roll'd their blood Into the northern sea; Who mourn'd his sons, and overwhelm'd The pleasant south country.

Внемлите песне, короли! Когда, норвежец Гвин Народов северной земли Был грозный властелин, В его владеньях нищету Обкрадывала знать. Овцу последнюю — и ту Старались отобрать. «Не кормит нищая земля Больных детей и жен. Долой тирана-короля, Пускай покинет трон!» Проснулся Гордред между скал, Тирана лютый враг, И над землей затрепетал Его мятежный стяг. За ним идут сыны войны Лавиною сплошной, Как львы, сильны и голодны, На промысел ночной Через холмы их путь лежит, Их клич несется ввысь. Оружья лязг и дробь копыт В единый гул слились. Идет толпа детей и жен Из сел и деревень, И яростно звучит их стон В железный зимний день. Звучит их стон как волчий вой. В ответ гудит земля. Народ идет за головой Тирана-короля. От башни к башне мчится весть По всей большой стране: «Твоих противников не счесть. Готовься, Гвин, к войне!» Норвежец щит подъемлет свой И витязей зовет, Подобных туче грозовой, В которой гром живет. Как плиты, что стоймя стоят На кладбище немом, Стоит бойцов безмолвный ряд Пред грозным королем. Они стоят пред королем, Недвижны, как гранит, Но вот один взмахнул копьем, И сталь о сталь звенит. Оставил земледелец плуг, Рабочий — молоток, Сменил свирель свою пастух На боевой рожок. Король войска свои ведет, Как грозный призрак тьмы, Как ночь, которая несет Дыхание чумы. И колесницы и войска Идут за королем, Как грозовые облака, Скрывающие гром. — Остановитесь! — молвил Гвин И указал вперед. — Смотрите, Гордред-исполин Навстречу нам идет!.. Стоят два войска, как весы, Послушные судьбе. Король, последние часы Отпущены тебе. Настало время — и сошлись Заклятых два врага, И конница взметает ввысь Сыпучие снега. Вся содрогается земля От грохота шагов. Людская кровь поит поля — И нет ей берегов. Летают голод и нужда Над грудой мертвых тел. Как много горя и труда Для тех, кто уцелел! Король полки бросает в бой. Сверкают их мечи Лучом кометы огневой, Блуждающей в ночи. Живые падают во прах, Как под серпом жнецов. Другие бьются на костях Бессчетных мертвецов. Вот конь под всадником убит. И падают, звеня, Конь на коня, и щит на щит, И на броню броня. Устал кровавый бог войны. Он сам от крови пьян. Смердящий пар с полей страны Восходит, как туман. О, что ответят короли, Представ на Страшный суд, За души тех, что из земли О мести вопиют! Не две хвостатые звезды Столкнулись меж собой, Рассыпав звезды, как плоды Из чаши голубой. То Гордред, горный исполин, Шагая по телам, Настиг врага — и рухнул Гвин, Разрублен пополам. Исчезло воинство его. Кто мог, живым ушел. А кто остался, на того Косматый сел орел. А реки кровь и снег с полей Умчали в океан, Чтобы оплакал сыновей Бурливый великан.

О sons of Trojan Brutus, cloth'd in war, Whose voices are the thunder of the field, Rolling dark clouds o'er France, muffling the sun In sickly darkness like a dim eclipse, Threatening as the red brow of storms, as fire Burning up nations in your wrath and fury! Your ancestors came from the fires of Troy, (Like lions rous'd by light'ning from their dens, Whose eyes do glare against the stormy fires), Heated with war, fill'd with the blood of Greeks, With helmets hewn, and shields covered with gore, In navies black, broken with wind and tide: They landed in firm array upon tjie rocks Of Albion; they kiss'd the rocky shore; 'Be thou our mother and our nurse,' they said; 'Our children's mother, and thou shalt be our grave, The sepulchre of ancient Troy, from whence Shall rise cities, and thrones, and arms, and awful pow'rs.' Our fathers swarm from the ships. Giant voices Are heard from the hills, the enormous sons Of Ocean run from rocks and caves, wild men, Naked and roaring like lions, hurling rocks, And wielding knotty clubs, like oaks entangled Thick as a forest, ready for the axe. Our fathers move in firm array to battle; The savage monsters rush like roaring fire, Like as a forest roars with crackling flames, When the red lightning, borne by furious storms, Lights on some woody shore; the parched heavens Rain fire into the molten raging sea. The smoking trees are strewn upon the shore, Spoil'd of their verdure. О how oft have they Defy'd the storm that howled o'er their heads! Our fathers, sweating, lean on their spears, and view The mighty dead: giant bodies streaming blood. Dread visages frowning in silent death. Then Brutus spoke, inspir'd; our fathers sit Attentive on the melaneholv shore: Hear ye the voice of Brutus—'The flowing waves Of time come rolling o'er my breast,' he said; 'And my heart labours with futurity: Our sons shall rule the empire of the sea. 'Their mighty wings shall stretch from east to west. Their nest is in the sea, but they shall roam Like eagles for the prey; nor shall the young Crave or be heard; for plenty shall bring forth, Cities shall sing, and vales in rich array Shall laugh, whose fruitful laps bend down with fulness. 'Our sons shall rise from thrones in joy, Each one buckling on his armour; Morning Shall be prevented by their swords gleaming, And Evening hear their song of victory: Their towers shall be built upon the rocks, Their daughters shall sing, surrounded with shining spears. 'Liberty shall stand upon the cliffs of Albion, Casting her blue eyes over the green ocean; Or, tow'ring, stand upon the roaring waves, Stretching her mighty spear o'er distant lands; While, with her eagle wings, she covereth Fair Albion's shore, and all her families.'

О сыновья троянских беглецов, От ваших голосов громоподобных На галльском небе облака сгустились И в сумраке ужасного затменья Явился алый диск, предвестник бурь, Чреватых погребением народов. Из Илиона вышли ваши предки (Они, как львы пещер, на свет рычали, Метали взоры молниям навстречу, И греческая кровь играла в жилах) В тяжелых шлемах, в боевых доспехах На утлых кораблях, разбитых ветром. Они бросали якоря у скал, И целовали берег Альбиона, И причитали: «Матерью нам будь, Вскорми, вспои нас и прими останки, И стань гробницей сокрушенной Трои, И дай в наследство города и троны». Они пустились вплавь от кораблей. Тогда со стороны донесся шум: Чудовищные дети океана Неслись навстречу от пещер и скал, Ревели, словно львы,— но вдруг застыли, Как лес густой, готовый к топору. В доспехах медных в битву шли отцы. Чудовища рванулись напролом, Как пламя, провожаемое ветром, Как молнии, рожденные раздором, Как ниспаденье раскаленных звезд На ледяную пену океана. И рухнули деревья с плоскогорья, И капли крови дрогнули на листьях. О, сколько бурь им отразить пришлось! И ваши предки хмуро созерцали Величье смерти, муки великанов, Испуг в глазах, смертельный взлет бровей. И вышел Брут. Отцы, ему внимая, На брегах меланхолии сидели. И молвил Брут: «Непрочная волна, Волна времен играет надо мной, Но с будущим сотрудничает сердце: Моим сынам покорно будет море. Они протянут мощные крыла С востока на закат и будут жить, Не жалуясь и жалобам не внемля. Они потомкам счастье принесут: Здесь встанут города, и ветви яблонь Надломятся под тяжестью плодов. И юноши поднимутся на тронах, И каждый обвенчается с любимой. Они проснутся под бряцанье копий, Победный марш им будет колыбельной, Они построят замки на вершинах И дочерей оружьем оградят. И на седые горы Альбиона Придет голубоглазая свобода, Возвышенная, встанет над волнами, И мощное копье направит вдаль, И крыльями огромными накроет И подданных своих, и эту землю».