В феврале 2011 года, через считаные дни после разрыва со «Свободой в Северной Корее», Шин сел в самолет, направляющийся в штат Вашингтон. Он переехал в дом Харим и ее родителей в Саммамише, пригороде Сиэтла, расположенном у западного подножья Каскадных гор.

Столь внезапное решение меня удивило. Кроме того, я, равно как и все его друзья из Лос-Анджелеса, беспокоился, что он повел себя слишком импульсивно и сжег мосты без достаточной на то причины. С другой стороны, в результате его переезда общаться нам стало много проще. Дело в том, что я тоже живу в штате Вашингтон. Уехав из Токио и уйдя из «Washington Post», я вернулся в Сиэтл, чтобы вплотную засесть за работу над этой книгой. Когда Шин позвонил мне на домашний телефон и на своем ломаном английском сообщил, что мы стали соседями, я пригласил его на чай.

Наша совместная работа была практически закончена, и Шин сдержал свое слово. Он позволил мне забраться даже в самые мрачные уголки своего прошлого. Но мне все-таки не хватало самой малости – понимания, чего он хочет и ждет от будущего. И вот, когда они с Харим сидели на диване у меня в гостиной, я попросил у них разрешения наведаться к ним в гости. Мне хотелось познакомиться с родителями Харим.

Ответить мне твердым отказом Шин с Харим не смогли из вежливости. Вместо этого они сказали, что у них дома большой беспорядок и поэтому нужно выбрать для моего визита подходящее время. Они пообещали перезвонить. Таким образом, не говоря этого напрямую, они дали мне понять, что для меня пришло время перестать мучить Шина своими расспросами… и чем скорее, тем лучше.

Они с Харим организовали пока что состоящую из них двоих негосударственную организацию «North Korea Freedom Plexus». Финансировать ее деятельность они решили за счет пожертвований и публичных выступлений Шина. Их амбициозные планы включают в себя открытие целой сети приютов для перешедших китайскую границу северокорейцев и тайную переправку антиправительственных брошюр в Северную Корею. Шин рассказывал, что ради воплощения задуманного он уже несколько раз побывал в приграничных районах Китая и намеревается не раз побывать там снова. В ответ на мой вопрос, не боится ли он, что в Китае, где, по слухам, постоянно действуют группы агентов северокорейских спецслужб, его схватят, он сказал, что теперь у него есть защита в виде паспорта гражданина Южной Кореи, а кроме того, он всегда действует с предельной осторожностью. Такой ответ, однако, совсем не устраивал друзей Шина, не раз отговаривавших его от поездок в Китай.

Лоуэлл и Линда Дай (семейная пара из Коламбуса, прочитавшая мой первый материал о Шине в 2008 году и заплатившая за его перелет в Штаты) восприняли новость о его уходе из «Свободы в Северной Корее» и переезде в Сиэтл с горьким разочарованием. И Даи, и Кимы из калифорнийского Риверсайда твердили Шину, что затея с новой негосударственной организацией таит в себе много опасностей и что работа в хорошо зарекомендовавшей себя и неплохо финансируемой «Свободе в Северной Корее» приносила бы гораздо больше пользы.

Шин очень сблизился с Даями. Он называет их своими «родителями» и прислушивается к их советам. После переезда в Сиэтл он принял их приглашение прилететь в Коламбус и несколько недель прогостил у них.

Даи тоже посоветовали Шину составить план своей жизни. Лоуэлл, консультант по менеджменту, считает, что Шину необходимо обзавестись собственным агентом, личным финансовым менеджером и юристом. Но, пока Шин был у них в Коламбусе, они даже не успели толком об этом поговорить, в основном потому что Шин жил по сиэтлскому времени. Он ночи напролет разговаривал с Харим в «скайпе», а потом просыпался только ближе к полудню.

– Он сказал нам, – говорит Лоуэлл, – что всем сердцем любит Харим и это помогает ему жить. Она приносит ему счастье.

В Сиэтле я еще раз встретился с Шином и Харим. Приехать к ним домой я опять не смог, потому что, по их словам, там царил все тот же беспорядок, и поэтому мы договорились встретиться кафе. В ответ на мой вопрос о том, как складываются их отношения, Харим зарделась, улыбнулась и стрельнула в Шина влюбленным взглядом. Шин даже не улыбнулся…

Я решил не сдаваться и напомнил ему, как часто он говорил мне, что считает себя неспособным полюбить женщину и уж точно жениться на ней. Неужели он стал думать иначе?

– Прежде всего нам нужно очень много поработать, – сказал он, – но когда мы сделаем все, что планировали, может появиться и какая-то надежда на прогресс в наших отношениях.

Но отношения эти не выдержали испытания временем и работой.  Через полгода после переезда к Харим Шин сообщил мне, что они решили расстаться.  На следующий же день Шин улетел в Огайо к Даям. Он не знал, что делать дальше, и даже подумывал улететь обратно в Южную Корею.

В последние дни его жизни в Сиэтле Шин пригласил меня на свое выступление в Корейскую Американскую Пятидесятническую церковь на севере города. В тот холодный и дождливый день Шин ждал меня у входа. Он схватил потряс мою руку обеими своими, пристально посмотрел мне в глаза и пригласил в один из первых рядов. Он выглядел невероятно торжественно: на нем был серый деловой костюм, синяя с небрежно расстегнутым воротом сорочка и до блеска начищенные черные ботинки. В церкви было не протолкнуться.

Когда хор отпел псалмы, а пастор прочитал молитву, вышел Шин. Без тени нервозности и не пользуясь никакими заметками и бумажками, он говорил больше часа. В начале выступления он заявил корейским иммигрантам и их взрослым детям, родившимся и выросшим уже в Америке, что Ким Чен Ир гораздо хуже Гитлера. Гитлер, сказал он, воевал со своими врагами, тогда как Ким уничтожает собственный народ в тюрьмах типа Лагеря 14.  Шин признался, что в лагере из него целенаправленно сделали хищника, не чувствующего ни малейших угрызений совести.  – У меня в голове была единственная мысль: выжить. А для этого я должен был доносить – на всех: на друзей, родных, знакомых и незнакомых… – сказал он.

Он искренне признался, что «почти ничего не почувствовал», когда учитель в лагерной школе насмерть забил его 6-летнюю одноклассницу, найдя у нее в кармане пять кукурузных зернышек.

– Я не знал ни сострадания, ни печали, – продолжал он. – Нас с рождения воспитывали так, чтобы мы не были способны на нормальные человеческие эмоции. Теперь, на свободе, я учусь этим чувствам. Я уже научился плакать. Я чувствую, что становлюсь живым человеком. Но, освободившись физически, психологически я все еще остаюсь в тюрьме.

Ближе к концу своего выступления он рассказал, как полз по дымящемуся телу Пака. Бежать из Лагеря 14, сказал он, его побудили вовсе на какие-то высокие и благородные цели. Он не мечтал о свободе и не задумывался о правах человека. Он просто мечтал поесть мяса.

Речь Шина поразила меня. В нем не осталось ни следа от того робкого, несшего полную непонятицу человека, которого я видел полгода назад. Он взял под контроль чувство ненависти к самому себе и теперь пользовался им, чтобы заклеймить государство, отравившее его душу и уничтожившее его семью.

Как я выяснил позднее, к этому формату выступления-исповеди он пришел в результате долгих размышлений, проб и ошибок. Шин заметил, что когда выступления состоят из ответов на вопросы слушателей, они часто не могут понять его историю и откровенно скучают. Поэтому он решил наконец прислушаться к советам, от которых отмахивался несколько лет. Шин записал общие положения своего выступления, перед каждым выступлением готовил текст специально для ожидаемой публики и запоминал то, что хотел сказать. Перед выступлениями он запирался в комнате и репетировал, оттачивая интонации.

Этот труд принес свои плоды. В тот вечер на лицах беспокойно ерзавших на своих местах слушателей непрерывно мелькали эмоции: стыд, отвращение, ярость, потрясение. Некоторые плакали, не скрывая слез. Когда Шин закончил выступление, сказав, что даже один человек, отказываясь молчать, может помочь освободить десятки тысяч узников трудовых лагерей Северной Кореи, публика устроила ему овацию.

Наконец-то, пусть еще пока не в реальной жизни, а только в этой своей речи, Шин взял под полный контроль собственное прошлое.