В этой книге мы старались уделять как можно больше внимания окружающей среде, которая находится под непрерывным воздействием человеческой деятельности. Леса вырубаются, и в Британии практически не осталось девственных лесов. С 1945 г. было уничтожено или повреждено 45 процентов древних полудиких лесов. Углублялись реки, выпрямлялись их русла, изменялась береговая линия. Это был длительный процесс. Болота Фенса, например, постепенно осушались с римских времен до наших дней, особенно интенсивно в XVII в. и вслед за появлением паровых насосов в 1820-х гг.

И все же никогда прежде окружающая среда не подвергалась такому давлению, как сегодня. Человеческая деятельность уничтожает другие живые существа: каждый год на британских дорогах гибнут от 3000 до 5000 сипух. В 1995 г. было объявлено, что лесные куницы вымерли в Англии в 1994 г. и находятся на грани вымирания в Уэльсе. С другой стороны, от исчезновения удалось спасти валлийского красного коршуна, а в некоторые ранее бывшие загрязненными реки вернулась рыба.

Обеспокоенность состоянием окружающей среды ныне крайне высока. Это подтверждается созданием национальных парков в Англии и Уэльсе (1949 г.), а также учреждением Комиссии по вопросам использования и охраны природы в 1968 г. В городах отводятся зоны ограничения застройки, охраняются памятники архитектуры, а также древние здания и места, представляющие особую научную ценность. На поддержание экологических стандартов затрачивается намного больше средств, чем раньше — примером может служить выплата в 1994 г. около 900 миллионов фунтов фермерам (по закону о защите живой природы от 1981 г.) за отказ от возделывания земельных участков или применение менее интенсивных методов обработки. Однако энергия, вылившаяся в экологическое движение 1980-х гг., похоже, переключилась на более индивидуальные цели, такие как натуральные пищевые продукты (из обеспокоенности личным здоровьем, а не проблемами фермерства). Ведущие политики усвоили некоторые элементы программы «зеленых», но не желали или не могли ущемлять стремление к материальным благам, которое столь характерно для современного общества и которое является главной причиной экологического кризиса. Как ни парадоксально, эти силы неограниченного потребления и эгоизма сосуществуют с общепринятым культурным положением, согласно которому экология является одним из главных вопросов нашего времени. Эпидемия ящура, разразившаяся в 2001 г. и заставившая истребить почти шесть миллионов животных, почти каждую восьмую голову скота в стране, выявила возросшую озабоченность экологическими проблемами. Об этом же свидетельствует и дискуссия о генетически модифицированных злаках.

Уязвимость окружающей среды очевидна, как никогда. Происходят определенные улучшения: токсичность воды в таких реках, как Темза и Тайн, снизилась, так как уменьшилась концентрация загрязнителей — тяжелых металлов. И все же города, атмосфера которых заметно очистилась после введения бездымных зон и позволяла жителям гораздо больше, чем раньше, наслаждаться солнечными днями, теперь начали отмечать ухудшение, связанное с увеличением концентрации выхлопных газов. Строительство все еще гораздо чаще ведется на чистом месте. В целом окружающая среда испытывает воздействие со стороны покупательной способности. В 1971 г. на питание уходила одна пятая часть бюджета средней семьи; в 1993 г. — одна девятая, тем самым высвобождая чистый доход на другие формы затрат. Увеличившееся потребление воды, отчасти связанное с использованием таких приспособлений, как посудомоечные машины, оказывает мощное давление на водные ресурсы, приводя к истощению естественных водоносных пластов и введению ограничений на потребление воды, как, например, в Сассексе, где, по иронии судьбы, в 2000-2001 гг. произошло ужасное наводнение. В 1990 г. запрет на поливные шланги коснулся 20 миллионов покупателей. Накопление материальных благ в целом означает увеличение потребления энергии, хотя ее надежность и эффективность значительно повысились. В 1990 г. над Британией было распылено в общей сложности 158 миллионов тонн углекислого газа. В 1990 г. в 90 процентах домов был телефон по сравнению с 42 процентами в 1972 г.; для стиральных машин соответствующие проценты составляют 88 и 66. Потребительское общество продолжает производить огромное количество отходов. Другим следствием технического прогресса является шум, и число жалоб на него возросло в 1978-1992 гг. на 390 процентов.

Консьюмеризм также связан с отмиранием представлений о том, что многое в жизни нельзя или не нужно измерять по правилам рынка. Кроме того, различные аспекты жизни сами превратились в товар. Например, товаром в руках желтой прессы стала «частная жизнь». Понятие образа жизни тесно переплелось с материальными удобствами. Общественный интерес смешался с общественным любопытством.

Символом духа перемен могут служить опустевшие церкви и молельные дома в сельской Британии.

Джордж-Сквер, Глазго, 1995 г.

 Одной из отличительных черт современной Британии является изменение роли крупных городов. Их индустриальные базы были по большей части уничтожены, и ныне многие городские центры служат привлечению туристов. Глазго в свое время считался чрезвычайно грязным и жестоким индустриальным городом, но теперь, несмотря на высокий уровень безработицы, превратился в прекрасный и динамичный европейский город.

Когда-то имевшие первостепенное значение для чувства общности, порядка, иерархии, с 1950-х гг. церкви стали все чаще объявляться ненужными или сноситься. Например, в Уизернских приходах в Линкольншире в Средние века насчитывалось 13 приходских церквей, 11 в 1900 г., и только 5 в 1993 г. Пустые церкви символизируют переход от села к городу. Этот процесс подстегивался транспортной политикой и сопровождался также закрытием сельских школ, магазинов, пабов и почтовых отделений. К 2001 г. в 30 процентах приходов не было магазинов, а доля сельского хозяйства в экономике страны упала до одного процента. Теперь во многих деревнях жили горожане, ездящие по утрам на работу в город и питающие ностальгию по идеализированному образу деревни, но, с другой стороны, вызывающие сдвиг в самой природе сельской жизни и стирающие всякие границы между сельским и городским обществом. В 1981-1991 гг. число людей, живущих за городом и работающих в городе, увеличилось в Лондоне на 7 процентов, в Бирмингеме на 18 процентов, а в Манчестере на 29 процентов.

Опустевшие церкви также отражают все больший скептический настрой и светский характер общества. Последнее касается также представителей других вероисповеданий — иудеев, мусульман и сикхов, хотя ислам активизировался благодаря иммиграции. Секуляризм принимает множество форм. Например, религиозная оппозиция, также как и общественное предубеждение, задерживали введение кремации, которое поддерживали некоторые доктора и нонконформисты, противники захоронений в земле. Первый крематорий был открыт в Уокинге в 1885 г., но долгое время к кремации прибегало незначительное меньшинство. В Манчестере, где первая кремация состоялась в 1892 г., она стала пользоваться популярностью только с 1940-х гг. Ныне в Британии это обычное дело. Законы о борьбе с шумом теперь применяются властями некоторых мест по отношению к церквям по заявлениям людей, не желающих слышать колокольный звон.

Еще одно направление изменений в национальных традициях относится к диете. С 1960-х гг. в ней стало появляться все больше новых ингредиентов и блюд под влиянием иностранной кухни. В ресторанах главное место заняли китайская, индийская и итальянская кухни. Супермаркеты стали торговать иностранными продуктами: в 1990-х гг. люди стали покупать все больше хлеба континентальной выпечки. Расширился и спектр фруктов: ныне в супермаркетах можно свободно купить авокадо, киви и манго, практически неизвестные британцам в 1960-х гг. Возросшее потребление полуфабрикатов для быстрого приготовления в микроволновке создало большой рынок новых блюд. Заметно укрепились позиции вина и иностранных брендов пива; этот процесс также отчасти отражал изменения в технологии изготовления и розничной торговле, в частности, растущие продажи баночного пива и развитие продажи алкоголя в сетях супермаркетов. На счет супермаркетов следует также относить упадок, наступивший в независимой мелкорозничной торговле. Главные улицы приобрели одинаковый вид, а торговые точки попадали во все большую зависимость от ограниченного числа поставщиков.

Тем не менее сохранялись значительные региональные отличия. Самыми процветающими являются самые быстроразвивающиеся области: в Англии в 1977-1989 гг. это были Лондон и большая часть южной Англии. Напротив, низкий уровень экономического развития и валового внутреннего продукта на душу населения отмечался в Кливленде, Мерсисайде и южном Йоркшире. Воздействие проводимой консерваторами в 1980-х и 1990-х гг. политики монетаризма, ослабления государственного регулирования, приватизации и отказа от задачи всеобщей занятости обострили экономические различия между регионами. К этому же приводила растущая региональная специализация, при которой управление, исследовательские цели и задачи развития все дальше отрывались от производственных задач: первые все больше сосредотачивались в юго-восточной Англии. Спад 1990-1993 гг. нанес непропорционально тяжелый удар по южным и восточным областям страны, но экономический рост после кризиса пошел там гораздо более быстрыми темпами. В 1994 г. средняя еженедельная зарплата составляла 419,40 фунта на юго-востоке, 327,80 фунта на севере и только 319,20 фунта в Северной Ирландии. Так как потребительские расходы и кредиты достигали больших объемов, региональные различия в доходах работали напрямую на местную экономику. Такое же положение сохранялось и при последующем экономическом росте конца 1990-х и начала 2000-х гг., когда по темпам роста Британия опережала континентальную Европу. Роль Лондона и юго-восточных областей в экономике возрастала по мере того, как Лондон приобретал мировое значение в области финансовых и деловых услуг и повышал свой статус в этой сфере в 1990-х и 2000-х гг.

До 1970-х гг. существовал обширный рынок труда для квалифицированной и полуквалифицированной рабочей силы, а также значительный спрос на чернорабочих, но впоследствии деиндустриализация ограничила круг возможностей для неквалифицированных рабочих. 10 процентов людей, занимавшихся ручным трудом, получали в 1991 г. только 64 процента среднего дохода. Таким образом, заметно углубилось расслоение в рабочей среде по квалификации, а это, в свою очередь, влекло за собой серьезные последствия для регионов. Разница в возможностях также оказывает воздействие на миграцию, заставляя людей переселяться с севера в южные области, хотя этот процесс замедляется неповоротливой политикой властей в отношении муниципального жилья и ограниченностью низкобюджетного частного сектора. Деиндустриализация продолжается: в 1994 г. закрылась последняя британская спичечная фабрика, после того как ее приобрела шведская компания, а к началу 2002 г. открытыми оставались только 13 угольных шахт. Экономика испытывает трудности также из-за плохой транспортной инфраструктуры.

Несмотря на усилия, направленные на снижение государственных расходов в 1980-х гг., за период 1975-1995 г. они сократились лишь очень незначительно в пропорции к валовому внутреннему продукту и стоят на гораздо более высоком уровне, чем в Британии начала XX века и в США. Тем не менее государственные финансы находятся в более выгодном положении, чем в континентальной Европе, по большей части благодаря здравой монетарной политике.

Социально-экономические перемены породили ощущение незащищенности у многих людей, стремившихся к стабильности и комфорту. Подобные защитные механизмы нелегко преодолеть, учитывая воздействие глобальных экономических и финансовых изменений и уязвимость социума к экономическим спадам. Впрочем, имеются и положительные социально-экономические сдвиги, связанные с тем, что рабочая сила приобрела большую гибкость и оказалась готовой к возможной смене сферы занятости, так что реформы Тэтчер, направленные на снижение роли государства в экономике, привели к процветанию в годы правления Тони Блэра, а рынок труда, благоприятствующий бизнесу, и тем самым инвестициям, не имеет равных в Западной Европе.

Социальная иерархия всегда отличалась большей неустойчивостью, чем могло показаться на первый взгляд; она расшатывалась и осложнялась социальной мобильностью (как вверх, так и вниз по социальной лестнице), браками и проблемами классификации. За последние десять лет она приобрела еще более текучий вид, не в последнюю очередь благодаря тому, что общество, все больше структурировавшееся вокруг ликвидного имущества, было вынуждено подстраиваться под его нестабильность. Сложно говорить о социальных и экономических классах в пост-корпоралистской, пост-индустриальной (в том смысле, что промышленность играет все более маргинальную роль в экономике) Британии. Термин «средний класс» столь туманен и широк, что не имеет особой смысловой нагрузки, но, как ни парадоксально, все еще многое значит для людей. В британском обществе существует устойчивое структурное неравенство, но отсутствуют традиционные «маркеры» классовой принадлежности: от норм поведения до институциональных форм. Похоже, что класс больше не определяет общественную и индивидуальную жизнь так, как раньше, или, возможно, принял иную форму выражения. Кроме того, что в Британии сохраняются различные местные культуры, культурное многообразие продолжает расти. Начинает преобладать сложная культурная идентичность. Термин «британец» может прилагаться ко множеству национальностей: можно быть британцем и пакистанцем, ганцем или греком точно так же, как англичанином. К 2001 г. в Британии проживало 2 миллиона мусульман. Обсуждения проблемы расизма касаются вопроса об «институциональном» расизме, но стремятся представить несуществующую единую «черную общину» и ввести сомнительное понятие «белого человека». Напротив, мультикультурная Британия становится ареной для множества конфликтов и союзов, в которых взаимодействуют место, этническая принадлежность, религия, класс и другие факторы (например, криминальные сообщества ямайских «ярди» против религиозных карибцев). Это ярко проявилось во время волнений в Бредфорде и Олдхэме в 2001 г.

Мендир-Темпл, Нисден, 1995 г.

Несмотря на недовольство и недоверие значительной части населения, Британия продолжает извлекать выгоды из иммиграции. Одним из примеров успешного укоренения переселенцев может служить Мендир-Темпл, крупнейший индуистский храм за пределами Индии.

Изменчивое группирование и разнонаправленность интересов в обществе составляет проблемы для определения идентичности и управления.

Изменения затронули и правительство. Например, повышенное внимание к индивидуальным клиентам и потребителям коснулось не только бизнеса, но и администрации в целом, отныне выдвигавшей на первый план незамедлительную реакцию на нужды клиентов как в государственном секторе, так и в других учреждениях. В 1990-х гг. этот процесс нашел выражение в форме «хартий», излагавших права пациентов, учеников и т. д. и обязанности менеджмента. Это было связано с так называемой «революцией качества» и улучшением менеджмента как в государственном, так и в частном секторе. Ситуацию в управлении, остававшуюся весьма проблематичной в 1960-х и 1970-х гг., удалось отчасти улучшить за счет усовершенствованного обучения и образования, но избежать грандиозных провалов в сфере планирования и менеджмента все же не удалось. Примером может служить Купол тысячелетия, построенный к 2000 г. Кроме того, по международным стандартам, производительность труда и квалификация оставались на невысоком уровне, отчасти из-за неадекватного обучения, обусловленного, в частности, отменой налога для финансирования профобучения во времена Тэтчер.

Землевладельцы, в сущности на протяжении веков извлекавшие выгоду из связей с коммерческими кругами, теперь наблюдали, как все больше стирается грань сословных различий. В 1958 г. было отменено традиционное представление ко двору молодых незамужних женщин из аристократических семей. Вокруг таких представлений вращались все события лондонского сезона, который и так уже значительно потускнел из-за снижения благосостояния высшего слоя. Британское собственническое общество уже давно не видит необходимости в существовании традиционного землевладельческого сословия, и аристократия все больше воспринимается, подобно монархии и англиканской церкви, в виде национального наследия и средства для привлечения туристов, а не как реальная государственная сила. И все же аристократы сохраняют существенные привилегии. Например, до сих пор закрыты для посетителей обширные территории болот в Англии и Уэльсе, представляющие собой угодья для охоты на птиц.

Несмотря на это, аристократия, подобно королевской семье и другим традиционным поборникам и питомцам иерархического общества, после войны постепенно утрачивала свой престиж. Этот процесс набрал ход в 1960-х гг. и достиг значительного размаха в начале 1990-х, когда разразился кризис доверия к монархии, англиканской церкви и консервативной партии, сопровождавшийся призывами к социальным реформам. К 1994 г. менее 73 процентов детей в возрасте до 16 лет жило с обоими биологическими родителями. Резкое снижение престижа не ограничивалось определенным классом, а распространялось на всех профессионалов, тред-юнионистов и политиков. Это подрывало идею профессионального саморегулирования и облегчало вмешательство центрального правительства.

Запрет на употребление наркотиков не только не возымел реального действия, но и существенно ослабил уважение к силе закона. По подсчетам 2001 г., 44 процента людей в возрасте от 16 до 29 лет когда-либо пробовали марихуану. Употребление наркотиков также сильно укрепило британские организованные преступные сообщества, до тех пор довольствовавшиеся скромным положением, а также привлекло новые мафиозные структуры из-за рубежа. Эти доходы направлялись в другие преступные предприятия, такие как компьютерное мошенничество и перевозка нелегальных иммигрантов. Сочетание краха прежней индустриальной базы с продолжающимся ростом консьюмеризма и падением престижа закона привело к развитию «теневой экономики». К 2001 г., по данным Таможенного управления, каждая третья сигарета, проданная в Великобритании, была продана нелегально, в пабах, клубах, на рынках и на улицах. Все большее число людей перестало находить незаконной такую деятельность, как скупку краденного.

Лозунг борьбы с преступностью, выдвигаемый всеми главными политическими партиями, на деле прикрывает практический отказ от преследования мелких правонарушений в некоторых областях страны. Этот фатализм разделяется и общественностью. По статистике министерства внутренних дел, в конце 1990-х гг. уровень преступности снизился, но британский обзор состояния борьбы с преступностью показывает, что это не так, тем самым свидетельствуя об увеличении числа незафиксированных преступлений.

Выборы, состоявшиеся 1 мая 1997 г., вызвали широкомасштабные политические перестановки. Благодаря своей непопулярности и, отчасти, тактическому голосованию (которое само по себе отражает непопулярность), консерваторы потерпели крупное поражение, в то время как лейбористы получили 418 мест, то есть абсолютное большинство в Парламенте. Одержавший внушительную победу Тони Блэр выступал с платформы «новых лейбористов», отказавшись от социализма и государственного планирования в пользу социальной демократической системы, включающей в себя элементы тэтчеризма, в том числе рыночную экономику, и низкий уровень налогообложения, но исключающей факторы, ставящие под угрозу социальную сплоченность. Эта программа была представлена как «третий путь», подразумевающий сотрудничество между государством и частным сектором, но не допускающий активного вмешательства государства в рынок. В 1995 г. 4-й пункт устава лейбористской партии, принятого в 1918 г., требующий общественной собственности на средства производства, распределения и обмена, был отменен по настоянию Блэра после баллотировки членов партии. Это событие было воспринято как конец целой эпохи. В 1959 г. этого не сумел добиться Хью Гейтскелл. Однако между консерваторами и новыми лейбористами сохранялись существенные различия, и обвинения в тэтчеризме, выдвигавшиеся против Блэра, больше говорят о разногласиях внутри лейбористской партии, чем о политике и идеалах самого Блэра. На практике наблюдалась заметная преемственность между линией, ассоциируемой с именами Гейтскелла и в 1960-х — Тони Кроссленда, и новыми лейбористами.

Обвинения Блэра в консервативном уклоне не имели смысла в Шотландии и Уэльсе, где в его правление были созданы органы, обладавшие законодательными полномочиями. Кроме того, в 1999 г. правительство вывело из состава Палаты Лордов большинство наследственных пэров в рамках кампании по «ребрендингу» Британии, а также, очевидно, с целью упрочить гегемонию лейбористов.

Понятие «выборной диктатуры», которым критики клеймили Тэтчер, похоже, было воспринято самовластным Блэром как руководство к действию. Хотя, благодаря непопулярности консерваторов, Блэр с легкостью одержал победу на выборах 2001 г., уверенность в намерениях, компетентности и единстве лейбористов существенно пошатнулась. При Блэре важнейшую роль стал играть имидж (о чем говорит и название «новые лейбористы»), а центральное место в общественной жизни заняли политтехнологи и фокус-группы. Налоги выросли без заметных улучшений в сфере коммунальных услуг. Напротив, возросли опасения относительно состояния образования, здравоохранения и транспорта, как и сомнения в том, что правительство способно решить эти вопросы. Политический процесс зашел в тупик, так как доверием избирателей не пользуются ни обещания Блэра, ни заявления оппозиции. На выборах 2001 г. явка составила 60 процентов избирателей, то есть самый низкий процент с 1918 г. Это отражало не веру в правительство, а общее недовольство политиками.

 

Современная Ирландия

В конце 1980-х — начале 1990-х гг. казалось очевидным, что англо-ирландский договор от 1985 г. не способен служить базовым документом для мирного урегулирования в Северной Ирландии. Политическая ситуация продолжала ухудшаться, равно как и положение в сфере безопасности. Насилие оказывало все большее воздействие на экономические вопросы: например, весьма рискованной деятельностью становилось строительство. К националистическому терроризму со стороны Временной Ирландской Республиканской Армии добавился «лоялистский» терроризм — со стороны Отрядов самообороны Ольстера, Борцов за свободу Ольстера и других подобных групп. Наряду с террористическими актами совершались индивидуальные убийства членов враждебных организаций, направленные на создание атмосферы страха. На самом деле в 1992 г. погибло больше католиков, чем протестантов, хотя не все католики пали от рук протестантов. В то же самое время кровавый хаос, охвативший Югославию, и «этнические чистки», проводившиеся в этой стране, вызвали обострение опасений за будущее Северной Ирландии. С самого начала конфликта там уже продолжался процесс этнического сосредоточения: протестанты переселялись на восток, а католики — на запад.

Мирный процесс оживился в 1997 г., когда ИРА объявила о возвращении к договору о прекращении огня, заключенному в 1994 г. Усилия Тони Блэра были поддержаны американским правительством, оказавшим давление на Шинн Фейн, и в 1998 г. договор Страстной Пятницы (10 апреля) заложил основы для возрождения ольстерского самоуправления. Соглашение было одобрено 71 процентом избирателей в Северной Ирландии на референдуме, проведенном в мае 1998 г. Были созданы законодательное собрание, первое заседание которого состоялось в июле 1998 г., и исполнительная власть. Был учрежден совет министров Север-Юг для обсуждения предметов обоюдной важности и разработки общей политики. Однако отказ ИРА сдать оружие оказался главным препятствием на пути к умиротворению.

Если рассматривать более глубинные причины, то мы обнаружим, что обе стороны конфликта воспринимали договор Страстной Пятницы в разном свете. В глазах юнионистов, соглашение ставило точку в вопросе о конституционном статусе Ольстера, то есть он оставался в составе Британии, пока этого хочет большинство. Шинн Фейн, напротив, разъяснял, что это соглашение знаменует собой начало, а не конец, процесса, ведущего к объединению Ирландии.

Как и прежде, влияние терроризма весьма сильно сказывалось на общей политической обстановке, но все же было локальным. Насилие в жилых районах северного Белфаста, населенных представителями рабочего класса, не находило параллелей в южном Белфасте, в котором жил по преимуществу средний класс. В' самом деле, значительная часть католического среднего класса, извлекшая существенную выгоду из антидискриминационных мер предшествующей четверти века, переселилась из католических районов в южный Белфаст, до тех пор являвшийся оплотом протестантов.

Как и в других областях Соединенного королевства, деиндустриализация представляет собой одну из самых важных проблем Северной Ирландии. Она затронула как традиционную тяжелую промышленность, например, кораблестроительство и тяжелое машиностроение, так и недавно появившиеся отрасли легкой промышленности. Так, производство синтетического волокна, открытое в 1960-х гг., закрылось в начале 1980-х гг. Напротив, в Ирландской Республике экономика находилась на подъеме, благодаря сочетанию ряда факторов, в том числе и последствиям вступления Ирландии в Евросоюз в 1973 г. Важную роль в индустриализации, набравшей мощные темпы с 1960-х гг., играла помощь развитию. Благодаря значительному увеличению экспорта ежегодные средние темпы роста валового внутреннего продукта в Ирландии за 1990-1994 г. составляли более 5 процентов, выдвинув Ирландию на первое место в Евросоюзе по этому показателю. Напротив, в Британии эти цифры составляли 0,7 процента — низший уровень после Швеции. Это способствовало возникновению серьезных проблем с инфляцией в Ирландии.

В Ирландской Республике также протекали активно процессы, связанные с секуляризацией. Велась ожесточенная юридическая и политическая борьба по таким вопросам, как развод, гомосексуализм, аборты и контрацепция, так как в этих случаях ставился под сомнение авторитет церкви. Ирландское общество до сих пор более религиозно, чем английское, но очевидно также постепенное снижение роли церкви в ирландской политике, обществе и культуре. Это имеет непосредственное отношение к эмансипации женщин, достигшей своей кульминации в 1990 г., когда Президентом страны была избрана Мэри Робинсон. Напротив, в Ольстере ни юнионисты, ни националисты не придавали особого значения феминизму, хотя женщины принимали активное участие в деятельности ИРА, а в ирландском и шотландском национализме существует сильная женская традиция.

В отношении Ольстера далеко неясно, способны ли экономический рост, секуляризация и социальные перемены ослабить катастрофические последствия многих фактов ирландской истории — завоевания, экспроприации, колонизации, дискриминации, бедности, мифотворчества и ожесточения; однако в Ирландской Республике складывается гораздо более многообещающее положение.

 

Современная Шотландия

За последнее десятилетие Шотландия в целом следовала путем тех же социальных и экономических процессов, что и остальная Британия, но с другим политическим уклоном, который стал отчетливо заметен после 1959 г. с упадком шотландского консерватизма. Также, как в Англии и Уэльсе, в Шотландии наблюдался упадок традиционной тяжелой промышленности, который затронул объемы и экономическую значимость угледобычи, тяжелого машиностроения, кораблестроения и сталелитейной отрасли. Особую озабоченность у шотландцев вызывала судьба рэвенскрейгского сталелитейного завода. Серьезно пострадала также текстильная промышленность. Одна из крупнейших фабрик по производству камчатой ткани компании Эрксина, Бевериджа и Ко в Данфермлайне закрылась и была перестроена в многоквартирный дом в 1983-1984 гг. Экономический упадок особенно сильно ударил по Стратклайду, и городская промышленность в этом районе испытывала серьезное давление, несмотря на общее возрождение, которое переживали шотландские города.

Новые технологии привели к открытию новых отраслей промышленности и новых рабочих мест, например, в морском нефтепромысле, но положение с рабочей силой существенно отличается от того, что наблюдалось в городах XIX в., испытывавших упадок производства. Ныне значительная часть рабочих мест не требует физической силы или традиционной квалификации, а в таких областях, как Гленротс занятость среди женского населения выше, чем среди мужского. Ожесточенные споры по поводу попыток ввести новые рабочие практики в Данди в 1993 г. на заводе «Тимекс», контролировавшемся американцами, свидетельствовали о том, что экономические перемены вызывают восторг далеко не у всех, но также продемонстрировали последствия возросшего участия иностранного капитала в шотландских предприятиях: правление решило закрыть завод. Успехи, достигнутые индустрией финансовых услуг в Эдинбурге, издавна являвшемся ее признанным центром, и сферой услуг в Глазго, «городе культуры», принесли этим городам преуспевание, но важно отметить, что Уэльс больше привлекает иностранных инвесторов. Не вполне ясно, не будет ли независимость способствовать созданию новых экономических проблем; Шотландия будет входить в состав Евросоюза, но останется на обочине его рынка. Самая свежая литературная декларация шотландского культурного самоопределения, роман Джеймса Келмана «Поздно, слишком поздно» (1994 г.), была издана в Лондоне английским издательством и получила Букеровскую премию, общебританскую награду. В середине 1990-х гг. 50 процентов шотландских продаж желтой прессы составляли лондонские газеты и 75 процентов «серьезных» журналов. 72 процента доходов от туризма в 1994 г. принесли в шотландскую казну английские туристы.

В социальном отношении Шотландия переживает процессы, характерные и для Англии. Роль церкви продолжает снижаться, расширяется средний класс, меняется восприятие семьи. По-прежнему на высоком уровне держится смертность от сердечных заболеваний. Болезни сердца и рак стали причиной более четверти смертей в 1994 г. Эдинбург приобрел новую славу в качестве главного центра наркомании и СПИДа. Процент домовладельцев вырос с 25 в 1979 г. до 40 на данный момент, но все еще не достигает среднего уровня в Британии. Важное значение сохраняет эмиграция: за период 1900-1990 гг. лишь в одном году (1932-1933 г.) иммиграция в Шотландию перевесила эмиграцию. В сочетании с падением рождаемости, которая ниже, чем в Англии и Уэльсе, это привело к снижению численности населения на 152 000 человек в 1976-1986 гг. В 1994 г. в Шотландии было зафиксировано лишь 61 656 рождений — низшая цифра за весь период с начала фиксации в 1855 г. Население в 1994 г. составляло 5 132 400 человек. Природа шотландской экономики, с ее ограниченными возможностями, и развитая образовательная система делают Шотландию поставщиком талантов. В 1988-1989 гг. 30 процентов выпускников шотландских университетов получили свою первую работу в Англии и Уэльсе, тогда как только 0,3 процента выпускников английских и валлийских университетов устроились на работу в Шотландии. В самой Шотландии люди во множестве переселялись из городских районов Стратклайда (172 360 человек в 1976-1986 гг.) в Хайленд, в пограничные области с Англией и в юго-западные регионы страны.

В политическом плане конец 1980-х и начало 1990-х гг. ознаменовались всплеском дискуссий о конституции. Они ослабли после референдума об автономии в 1979 г., но непопулярность среди шотландцев консервативного правительства Тэтчер (1979-1990 гг.) и противоположные результаты выборов в Англии и Шотландии привели к оживлению старых споров. Административные полномочия, переданные Уайтхоллом министерству по делам Шотландии в Эдинбурге, способствовали возникновению ощущения автономности, но демократический контроль над министерством практически отсутствовал. Шотландские министры эффективно определяли внутреннюю политику. В 1987 г. лейбористы выиграли 50 из 72 мест, а консерваторы только 10. Связь между консервативной партией и рабочей протестантской культурой заметно ослабла: в Глазго после 1982 г. в магистратуре не было ни одного консерватора; напротив, лейбористы продолжали поддерживать тесные отношения с ирландским католическим кельтским национализмом. В 1989 г. введение избирательного налога, на год раньше, чем в Англии и Уэльсе, вызвало особенно сильную волну протестов, и консерваторы получили лишь 21 процент голосов на выборах в Европейский парламент по сравнению с 25 процентами, отданными за Шотландскую Национальную партию (ШНП). В предыдущем году Джим Силларс выиграл довыборы в Говане от лейбористов за ШНП, подтвердив, что ШНП набирает популярность у рабочего класса Стратклайда, хотя прежние надежды, основывавшиеся на победах в Гамильтоне (1969 г.) и Говане (1973 г.), не оправдались.

В марте 1989 г. было проведено первое заседание Конституционного совета, созванного для разработки планов работы шотландского парламента. При поддержке лейбористов и либеральных демократов, но при противодействии консерваторов и ШНП, совет согласовал планы в феврале 1992 г. Консерваторы выступали за сохранение союза в его настоящей форме, а ШНП предлагала «независимость в рамках европейского единства», занимая более радикальную позицию, чем совет, поддержавший автономию. Всеобщие выборы 1997 г., на которых лейбористы пришли к власти в Вестминстере, а консерваторы не получили ни одного места от Шотландии и Уэльса, привели к новому повороту в политике. Правительство, сформированное в 1997 г., занимало такие сильные позиции в Парламенте, что оно не имело нужды считаться с националистическими движениями, но лейбористы решили поддержать автономию как средство умерить пыл националистов. Автономия также прекрасно сочеталась с программой Новых лейбористов, направленной на создание новой Британии с современными институтами и на реформирование сверхцентрализованности, свойственной британской конституции и правительству. В сентябре 1997 г. референдум, проведенный правительством, принес поддержку законодательному собранию в Кардиффе и парламенту в Эдинбурге, причем последний обладал правом налогообложения. Исход референдума продемонстрировал различный уровень одобрения, которое продолжала вызывать автономия: если в Уэльсе за нее высказалось только 50,3 процента проголосовавших, то в Шотландии — 74,9 процента.

Остается под вопросом, конечная ли это стадия процесса или же точка на полдороге к независимости, которой требуют националисты. Лейбористам весьма выгодно сложившееся положение. Вследствие использования системы пропорционального представительства, выборы 1999 г. в Шотландский парламент и валлийское собрание принесли лейбористам статус крупнейшей партии в обоих органах, но ни в одном они не получили абсолютного большинства. Хотя лейбористы сохраняют перевес над ШНП, вряд ли можно предположить, что они будут выступать за независимость: это сильно уменьшило бы шансы сформировать лейбористское правительство в Вестминстере. В самом деле, стратегия лейбористов, в частности, заключается в том, чтобы использовать шотландский парламент для подрыва влияния ШНП и получения большего объема британских ассигнований на свою шотландскую базу поддержки, одновременно используя Шотландию для укрепления своих позиций в Вестминстере.

Не вполне ясно, что именно вкладывает ШНП в понятие независимости в контексте федеративной Европы, хотя, несомненно, в их понимании это подразумевает расширение автономии. Независимая Шотландия будет вынуждена обратиться к поискам идентичности: оппозиция по отношению как к Англии, так и к Британии не предотвратит скорого выявления различий внутри самой Шотландии, как бы ни обернулась судьба псевдо-ирредентистского движения с центром в Бервике.

Тем не менее «независимая» Шотландия, существующая в рамках федерализма и мультинациональности, не будет обладать внутренним единством, какую бы идею она ни пыталась положить в его основу — вероятнее всего, возвращения к славному прошлому. Это создаст существенные проблемы для интерпретации истории Шотландии после Унии 1707 г. Патриотизм и национализм сменят свои ориентиры, а история будет служить важным аспектом общественной мифологии. Самым тяжелым последствием может оказаться нежелание затрагивать региональные вопросы во всех временных категориях — прошлом, настоящем и будущем. Хотя многие отчетливо представляют себе глубину и роль экономических различий между регионами, редко можно встретить адекватное описание сущности региональной политической и культурной специфики. Наряду с жизнеспособностью, которую обнаруживают понятия «Шотландия» и «шотландцы», не следует упускать из виду огромные различия между Стратклайдом и Шетландскими островами, между Эйром и Абердином. Политикам при прогнозировании будущего Шотландии придется иметь дело с этим многообразием.

 

Современный Уэльс

За последние десятилетия Уэльс пережил крупные социальные изменения, не в последнюю очередь в связи с ростом рабочих «белых воротничков», для которых прежние традиции не имели особого значения. Представители этого рабочего класса жили не в долинах, а на северном и южном побережье и в регионе Кардиффа. Расширение отраслей обслуживания и, в частности, административных учреждений, базирующихся в Кардиффе (провозглашенном столицей Уэльса парламентом в 1955 г.), создало много рабочих мест. Этому же способствовал и приток инвестиций, особенно из Японии, в новые промышленные предприятия, сосредоточенные в основном в Южном Уэльсе, который приобрел особую экономическую значимость благодаря близости к рынкам, открытию моста через Северн (которого настоятельно требовали еще с 1930-х гг.) и доведению автомагистрали М4 до Южного Уэльса. Изменившаяся география благосостояния и занятости складывалась прежде всего в пользу Кардиффа и, в меньшей степени, Бридженда, Ньюпорта, Суонси и Рексема. Напротив, сталелитейная и угледобывающая отрасли переживали упадок. За подъемом конца 1940-х гг., особенно связанном с открытием в 1951 г. сталелитейного производства в Порт-Талботе, последовали ликвидации предприятий и массовые увольнения. Смягчение этих ударов благодаря политике социального обеспечения не смогло предотвратить тяжелых последствий, которые экономические проблемы имели для валлийского общества.

Если взять, например, Суонси, с предпринимательской зоной у дороги М4, торговыми комплексами и прибрежными территориями, сложно принять лозунги валлийской независимости и культурного национализма за нечто большее, чем потенциально опасный раздражитель. Однако, несмотря на сравнительно небольшую площадь, Уэльс представляет собой страну с четким региональным разграничением, и то, что происходит в Суонси, имеет очень небольшое значение (или, по крайней мере, воспринимается совершенно без интереса) для, например, Северного Уэльса.

Резкие географические различия, во все времена характеризовавшие Уэльс и еще более выделенные экономическим ростом, до сих пор имеют важнейшее культурное и политическое значение. Создание валлийских государственных учреждений дало новый повод для озвучивания региональных интересов. Подобные различия между регионами, хотя и смягчаемые свойственной всем валлийцам страстью к нонконформизму и к регби, тем не менее явственно выступают в современном Уэльсе из-за языкового вопроса и той подоплеки, которую он символизирует и представляет. Благодаря языку некоторые валлийцы, по крайней мере в этом отношении, сильнее отличаются от англичан, чем подавляющее большинство шотландцев; однако, в той же мере валлийцы в целом гораздо менее склонны к сепаратистским настроениям, чем шотландцы. Федеральное устройство единой Европы открывает возможную альтернативу, и Плайд Камри извлекает значительную выгоду из своей проевропейской позиции. «Региональные» вопросы ныне действительно стоят на первом месте в европейской политической повестке дня. Их выдвигают на передний план прежде всего политические движения, апеллирующие к группам, обладающим отчетливо выраженным национальным самосознанием, таким как баски, бретонцы, каталонцы, шотландцы и валлийцы, и стремящимся сохранить свою идентичность в рамках единой Европы. И все же узкорегиональная природа поддержки, которой пользуется Плайд Камри в Уэльсе, в сочетании с языковым вопросом, также ведущим к расколу, свидетельствует о том, что автономный Уэльс, весьма вероятно, ожидает непростое будущее: будет крайне сложно примирить между собой противоречивые интересы Южного Уэльса и Гвинедда. Многое будет зависеть от избирательной системы. Автономный Уэльс, возможно, будет напоминать Англию, в которой доминирует демографически и экономически более развитый юг, однако будет ли это приемлемо для валлийцев, остается сомнительным. На данный момент валлийцы выражают свои различные взгляды на будущее страны, не вступая в ожесточенные споры, а Уэльс отличается многообразием, несущим пользу для его жителей и привлекательным для туристов.

 

Британский вопрос

Создав законодательные органы в Шотландии и Уэльсе, правительство Блэра выступило за учреждение новых региональных собраний в Англии. Стремление к конституционным реформам связывали с желанием Блэра установить президентскую систему, обходящую парламентские партии, и с его культом «менеджеризма». В действительности, автократические замашки Блэра ассоциировались с некомпетентностью, а также с порочной политической практикой. Блэр переориентировал британскую политику на Евросоюз. Это стало отчетливо заметно с усилившимся влиянием европейского законодательства и юридической сферы, а также с призывами правительства ввести единую европейскую валюту, если это будет соответствовать необходимым экономическим критериям; по утверждениям правительства, для этого были созданы все политические предпосылки.

Кроме того, велось активное наступление на мнимые основания британского национализма. Комиссия по будущему мультинациональной Британии, представившая свой доклад в 1999 г., заявила, что «понятие „британской" или „английской" сущности содержит систематические, хотя и по большей части скрытые, расовые коннотации», а также выступила с призывом к переосмыслению истории с особым упором на противостояние расизму. Обоснованность доклада и выдвинутое в нем понятие «институционального расизма» послужили поводом для резкой критики; в нем очевидно проступает склонность к социальной инженерии, проявляющаяся, в общем и целом, в проведении «позитивной дискриминации» в той или иной ее форме.

Сложная природа британской идентичности ставит вопрос о принципах освещения британской истории. В сущности, существует разрыв между академическим и популярным подходами. В рамках первого уже по меньшей мере десятилетие серьезно рассматривается британская составляющая британской истории, в то время как научно-популярная литература не затрагивает эту сторону вопроса, как показывают, например, книга Роя Стронга и первая часть трилогии Саймона Скейма. В настоящее время доминирует популярный подход, наложивший заметный отпечаток, например, на вторую часть трилогии Скейма и на телесериал Би-Би-Си, посвященный гражданским войнам середины XVII в. и показанный в начале 2002 г. Это все, конечно, хорошо, но необходимо также предостеречь от принижения роли Англии и англичан, как вне, так и внутри рамок Британии. Это вопрос не только демографического преимущества и экономической важности, но также политического веса и инициативы. Слишком часто роль Англии принижается в современных описаниях британской истории и идентичности. Это несколько исправляет прежний уклон, но вряд ли ведет к большей точности.