Ничто в Калифорнии не было таким, как я помнил. Меня не было лишь три месяца, но цвета потускнели, воздух стал затхлым, а напомаженные мальчики из «Beach Boys» нагло льстили местному солнцу. Даже район было сложно винить. Самые ухоженные части Лос-Анджелеса, мимо которых я проезжал, выглядели глупо.

Мой автомобиль резко остановился, а я съежился и прикусил язык, чтобы не сорваться на водителе. Мне не особо нравился новый парень, но Лазарь был занят другим. Заскрипела перегородка, и седой водитель уставился на меня в зеркало заднего вида, недоверчиво подняв брови.

— Вы уверены, что это правильный адрес, мистер Дэвис?

Я посмотрел на пустые улицы и переросшие газоны, на единственную малиновую дверь среди коричневых и ржавых соседей. И улыбнулся.

— Да, это здесь.

Я бросил очки и кепку в машине. Здесь не будет пронырливых папарацци.

Я дважды постучал и дверь широко распахнулась. Ребенок таращился на меня из тени дверного проема. Осмотрев мои дорогие джинсы и модную рубашку на кнопках, девочка насторожилась, с личика пропало выражение радости от прихода гостя. Она перевела взгляд на мое лицо, ничуть не впечатлившись.

— Вы кто? — потребовала маленькая хозяйка со знакомым высокомерием.

Я ухмыльнулся и уже открыл было рот, чтобы ответить.

— Кейси, кто пришел? — знакомый голос покричал из глубины дома. Из кухни, догадался я.

Не отрывая от меня узких глаз, Кейси закричала в ответ, явно перебарщивая с громкостью звука.

— Здесь какой-то мужчина. Он не говорит, кто он. У него один из тех длинных лимузинов.

— Если только у него при себе нет еще и одного из тех длинных чеков, скажи, что он промазал домом... Ему, наверное, нужна Аманда, через три дома вниз по улице, — пожилая женщина проорала в ответ, ничуть не обеспокоившись.

Я закатил глаза и, послав маленькому стражу двери последний взгляд, закричал поверх ее головы.

— Я весь мир проехал, чтобы повидаться с тобой, и получаю вот такой прием?

Послышались тяжелые шаги, эта крошечная женщина издавала больше шума, чем мог кто-либо ее размера. Аурелия вышла из-за угла с сияющими глазами и сердито сжатым ртом. Радость затопила меня при виде любимой экономки, почти лишая рассудка. Счастье может быть болезненным, если вы выросли без него.

— Ты не пригласишь меня войти? — осведомился я, глядя на эту маленькую охранницу, размером с чихуахуа.

— Кейси никогда не впустит в дом странных мужчин, лопочущих всякое дерьмо.

Аурелия погладила темные волосы малышки. Эти двое боготворили друг друга столькими разными способами, я не мог даже сосчитать. Девчушка выглядела как точный клон Аурелии, но без багажа последних пятидесяти лет. И, кажется, девочка стояла раньше в очереди за ростом. Она уже почти переросла свою бабушку.

— Не думаю, что меня когда-либо называли дерьмовым.

— И почему я в этом сомневаюсь? — экономка вызывающе взглянула на меня. — Ну, что ж, входи, если приехал.

Не говоря ни слова, я вручил Кейси букет, который все это время прятал за спиной, обошел ее и обнял женщину, по которой скучал каждый раз, открывая холодильник, и не находя записки с изящным подколом по поводу моего веса. Аурелия обняла меня в ответ с материнской любовью.

— Я знаю, ты скучала, — уверенно сказал я с улыбкой от уха до уха.

Женщина лишь выразительно закатила глаза и, отобрав цветы у Кейси, отпустила ребенка и повела нас на свою кухню. Было безупречно чисто, не то, чтобы я ожидал чего-то другого. Кухонная техника уже устарела, но это только добавляло помещению сельского очарования. Это было, словно я оказался в сказке с кукольными голубыми шкафчиками и кремовыми стенами. Не было и намека на шальной мир, мчащийся прямо за окном.

Аурелия велела мне сесть за круглый стол в углу, и я с радостью схватил один из четырех мягких стульев, выглядевших так, словно они только сошли с экрана американской комедии 1950-х годов. Я восхищался несочетающимся очарованием дома, пока Аурелия заваривала нам чай.

— Я приехал, чтобы украсть тебя, — объявил я, осмотревшись.

— Как романтично, — сухо ответила женщина, все еще копошась у плиты.

Я был немного разочарован, что она дотягивалась до нее, и мне не пришлось увидеть подставку у нее под ногами. Мне всегда представлялась Аурелия на подставке, когда готовила на кухне моего старого дома. Это лишь добавляло ей загадочности.

— Конечно, мы оба знаем, что ты слишком хороша для меня... Я собираюсь снова заманить тебя в Австралию огромной зарплатой и обещанием построить тебе большой дом. Если нужно, дом будет больше моего.

Аурелия заразительно расхохоталась, едва не уронив чашки с подноса, который несла к столу.

Я медленно пил свой чай, наслаждаясь тем, как теплая жидкость скользила по горлу. Чай именно тот, что я люблю, он еще раз доказывает, что эта женщина лучшая экономка, что могла бы мне повстречаться.

— Ну, и почему ты не говоришь мне настоящей причины твоего появления? Тебе прекрасно известно, что я не брошу своих внуков ради денег или квадратных метров.

Отрицать я и не пробовал. Я бы впал в экстаз, если бы она сразу согласилась, но мне точно придется ее умасливать.

— Что ты знаешь о любви, Аурелия? — перешел я сразу к делу.

— Я лучше послушаю, что ты думаешь, что знаешь о любви.

— Дело вот в чем. Не думаю, что я хоть что-то знаю о ней, — ответил я. — Мне кажется, что моя работа извратила мои представления, и я приехал за свежим взглядом.

— И кто она?

Я потряс головой.

— Неважно. Она ушла. И меня пугает, что будет с моей жизнью.

— Кто она? — упрямо переспросила экономка.

— Я только что сказал тебе, она ушла. Почему для тебя так важно кто она?

Аурелия фыркнула. Мне даже стало жаль малышку Кейси. Можно лишь представить запас пожизненного раздраженного фырканья, уготованного для маленькой девочки.

— Это важно потому, что сейчас каждый идиот свято верит, что влюблен. Вы, ветреное поколение, сумели уничтожить новизну самого редкого и прекрасного Божьего дара. Как мне понять любишь ли ты ее, если я не знаю кто она в твоих глазах?

— Эдли Эдер, — впервые за несколько месяцев я произнес ее имя, оно оставило вкус горечи и, в то же время, свежести. — Ее зовут Эдли Эдер.

Аурелия выразительно посмотрела на меня, этого явно было недостаточно.

— Она ужасная, правда, — я смотрел на коричневые волны в моей чашке. — У нее комплекс мученицы. И это невероятно раздражает. С ней нет ничего наполовину, все либо белое, либо черное и никакого серого. Все либо правильно, либо нет. И иногда ее суждения ошибочны, почти всегда, если точнее. Но она этого не видит, а если и видит, то только на своих условиях. Это сводит меня с ума. Она сводит меня с ума.

— Что ж, поздравляю, ты ее любишь, — просто прокомментировала экономка.

Я уронил челюсть.

— Как ты можешь так говорить после всего, что я тут наплел? Даже я не уверен, что все еще люблю.

— Ты видишь ее настоящую, не смотря на все разочарования, о которые спотыкаются люди, когда думают, что влюблены. Ты принимаешь ее недостатки, и ты любишь эти недостатки так же сильно, как и противишься им.

— Откуда ты знаешь?

Аурелия отобрала мою чашку, и мне ничего не оставалось, кроме как взглянуть на нее. Я чувствовал себя пятилеткой, у которого отобрали машинку, чтобы привлечь мое внимание.

— Не я... ты знаешь. Поэтому ты и сидишь сейчас здесь со мной... Ты практически умоляешь меня сказать идти за ней, не сдаваться, заставить ее понять, что она тебя тоже любит. Ты просто ищешь предлог распахнуть эту дверь и бежать за ней.

— Ничего подобного! — у меня уже не было сил для этой патетики. — Думаешь, это и есть то, что мне стоит сделать?

— Нет.

— Нет?

— Если любишь кого-то, освободи его.

Я так скривился, что едва мог видеть.

— Я приехал к тебе, потому что мне был нужен стоящий совет, и я знал, что уж ты то не станешь морочить мне голову. Не нужны мне эти клише.

— Слова превращаются в клише не просто так, Деклан, — протянула Аурелия, звуча при этом именно так, как должна звучать бабушка, по моему представлению. У меня самого бабушек никогда не было. Брак родителей моей матери распался, а предки отца умерли задолго до моего рождения. — Люди повторяют их снова и снова потому, что это правда.

— Думаешь, мне нужно просто завязывать с этой любовью?

Настала ее очередь прищуриться и свирепо взглянуть на меня.

— Если ты можешь «просто завязать с этой любовью», значит, ты вообще никогда ее не любил. С любовью такое не пройдет. Если ты и, правда, кого-то любишь, это никуда от тебя не денется. Но может перерасти в нечто иное. Любовь бывает разной. Она может стать даже ненавистью, грань тонка, но даже ненависть — это иной вид любви.

— Значит, если я люблю ее, то должен отпустить и верить, что когда-то, со временем, она ко мне вернется? — я очень старался не походить на капризного ребенка, но Аурелия была права, и она не сказала ни слова из того, что я хотел услышать.

— Это та часть клише, с которой я не всегда согласна... Смысл тут не в том, что ты отпускаешь ее и ждешь, когда она вернется. Смысл в том, что ты любишь ее больше своих эгоистичных желаний. Твоей любви достаточно, чтобы позволить ей самостоятельно выяснить, что для нее значит твоя любовь. Бывает, люди любят друг друга без оглядки, не задумываясь, предназначены ли они друг для друга. Уверена, ты такое видел.

— Видел.

Кэм и Эдли любили именно так. Я хотел, чтобы она была моей, только моей, но часть ее всегда будет принадлежать ему, часть ее всегда будет любить его. Они не были предназначены друг для друга. Уже нет. Но это не значило, что их любовь уйдет.

Возможно, это было все, что также уготовано для меня и Эдли.

Возможно, в этом была вся она. Девчонка, которая шла по жизни, собирая обломки мужских сердец, коллекционируя их, как иные коллекционируют марки или рюмки, понемногу теряя себя, пока от нее совсем ничего не останется.

Нравилось мне или нет, Эдли забрала с собой часть меня, но где-то по дороге я забрался ей под кожу. Я и сам забрал часть ее, и это хотя бы придавало всей истории небольшой смысл.

— А если она никогда не вернется? Что, если все и, правда, кончено?

— Значит, отпусти. Это не делает твою любовь менее значимой.

— А если она вернется?

— Значит, заставь ее побороться за тебя. Пусть докажет самой себе, что она действительно хочет быть с тобой... Ничто стоящее не дается даром.