12

Второй шанс

Возможно ли, чтобы десять лет пронеслись, как один день? У меня ушел час на то, чтобы рассказать об одном-единственном дне в обществе Маркуса: об ощущении солнечных лучей на моем лице, взглядах, которыми мы обменивались, словах, которые он мне говорил, заставляя рдеть мои щеки. Но десятилетие, пролетевшее после нашего расставания, я могу описать в нескольких словах. Моя жизнь текла без изменений. В замке один день сменялся другим, месяц шел за месяцем, а придворные ритуалы с течением времени оставались прежними. И все же за нашими стенами собирались тени. Зло, которое нам так долго удавалось удерживать на дальних подступах к замку, неумолимо затягивало свои кольца все туже, вплотную подбираясь к его стенам, сея на своем пути подозрения и панику.

Королевство стало страной, в котором уже правила не сила. Ее сменил страх. Смерть лорда Стеффона была первой в череде загадочных несчастных случаев. Их жертвами неизменно становились аристократы, путешествующие вдали от замка. Иногда целый год, а то и два проходили спокойно, но неожиданно начинали расползаться слухи об ужасном падении или другом необъяснимом несчастье, постигшем родственника королевской семьи или племянника кого-то из придворных вельмож. Было ли это делом рук Миллисент? Мы никогда не знали этого наверняка, и неопределенность вынуждала короля Ранолфа править все более жестко и беспощадно. Королевских солдат отрядили на север, где они конфисковали дома семейства де-Роли и их сторонников, а затем укрепили эти жилища, превратив их в крепости, из которых патрулировали окружающую местность. Сеть платных доносчиков изучала даже самые невинные слухи, и подземелье замка заполнялось несчастными, по неосторожности проронившими вслух предательские мысли. Королева Ленор все больше уходила в себя, посвящая долгие часы молитвам в королевской часовне. Умоляя Господа о прощении и защите, она отказалась от большинства своих нарядов и променяла их на непритязательные черные платья, сделавшись легкой добычей для странствующих монахинь и так называемых провидцев, которые продавали ей талисманы, призванные оберегать ее семью от зла.

И все же, несмотря на все эти тревожные слухи, неотлучно сопровождавшие нас все эти годы, мы считали, что в окружении громады сложенных из нетесаного камня стен нам ничто не угрожает.

До самого конца мы верили в то, что крепость нас защитит.

Я уже была не робкой деревенской девочкой, дрожавшей при виде массивных ворот замка. В возрасте двадцати восьми лет я все еще была не замужем. Возможно, кто-то считал, что я заслуживаю жалости, но только не я сама. Я была неотъемлемой частью двора и уверенно исполняла отведенную мне роль, занимая по праву принадлежащее мне место. Все, что связывало меня с прошлой жизнью, давно исчезло. Мой единственный брат, Нэрн, сообщил мне, что наш отец умер, и он отправляется искать счастья в море. Маркус с родителями давно переехали, покинув мастерскую в городе, а Флора, мой учитель и союзник, превратилась в тщедушную прикованную к постели отшельницу. Изредка я навещала по воскресеньям тетю Агну, чей дом становился все тише по мере того, как ее дети женились и покидали отчий кров. Теперь с ней жили только моя кузина Дамилла с супругом, который взял в свои руки управление семейным бизнесом, торговлей тканями, и их дочь Приэлла. Она выросла, превратившись в замкнутую, но любознательную девушку, которая напоминала мне меня в ее возрасте. Чтобы вызвать ее на разговор, я рассказывала ей о придворной жизни, и она сосредоточенно слушала мои истории.

Молчаливость Приэллы резко контрастировала с живостью тринадцатилетней Розы, которая обожала болтать и, не задумываясь, делилась с окружающими своим мнением. В те мрачные времена она была для нас единственным светом в окошке, а своим крепким здоровьем она каждый день бросала вызов ненависти Миллисент.

У нее были пышные золотисто-каштановые волосы отца и большие выразительные глаза матери, а полные красные губы напоминали бутон цветка, имя которого она носила. Такая внешность была способна вдохновить многих на предложение руки и сердца даже без ее титула и огромного состояния, но отец поспешил обезопасить ее будущее, еще в возрасте десяти лет обручив с сэром Хугиллом Уэлстигом, дальним родственником, семейству которого принадлежали огромные землевладения в западной части королевства. Девушки королевского происхождения часто шли к алтарю в четырнадцать или пятнадцать лет, но Роза умоляла не выдавать ее замуж, пока ей не исполнится восемнадцать, и король Ранолф, как всегда, уступил просьбам дочери. Он никогда и ни в чем не мог ей отказать.

Поскольку я и сама не испытывала особого желания вступать в брак, сопротивление Розы встречало с моей стороны понимание. Я могла выйти замуж за кого-то из слуг, сохранить за собой свое место и всего лишь перенести в другую комнату свою постель. Многие мужчины бросали в мою сторону восхищенные взгляды и пытались флиртовать, давая понять, что охотно связали бы со мной свою жизнь. Но ни к одному из них я не испытывала ничего похожего на то, что пережила с Маркусом. Я уже любила, и, чтобы заманить меня в брак, дружеского расположения было недостаточно.

Я была не настолько глупа, чтобы считать любовь необходимым условием успешного брака. Женщины выходят замуж, чтобы обеспечить себе крышу над головой и пишу на своем столе. Они выходят замуж, потому что нуждаются в защитнике или потому что хотят иметь детей. Все это вполне веские основания для замужества, и ни одно из них не имеет отношения к любви. Но все мои потребности в замке удовлетворялись: у меня были прекрасное жилье, прекрасный стол и прекрасная одежда. В качестве личной служанки королевы меня уважали даже без мужа. Я хорошо знала, что такое роды, и даже радовалась тому, что мне удалось избежать подобных страданий, хотя всякий раз, когда я брала на руки спеленатого младенца, у меня щемило сердце. Мне хотелось понять, что чувствует мать, связанная плотью и кровью с таким крохотным существом. Вся любовь, которую я могла бы излить на собственных детей, в их отсутствие доставалась Розе и Приэлле.

Лишь однажды за все эти годы я усомнилась в правильности моего решения не вступать в брак. Я брела по улицам Сент-Элсипа, возвращаясь от тети, как вдруг на площади перед собором знакомое лицо выдернуло меня из грез. За пять лет, минувшие после нашего расставания, Маркус утратил все свое ребячество и теперь шагал походкой солидного и уверенного в себе мужчины. Рядом с ним шли невысокая полная женщина и маленькая девочка. Он положил ладонь на спину женщины, помогая ей пробираться сквозь толпу, и я мгновенно, всем телом, вспомнила, что я ощущала, когда была предметом его осторожной заботы. Прямо передо мной возникла жизнь, которая могла быть моей. Волна тоски вскипела во мне, и я развернулась, чтобы уйти, пока он меня не увидел.

Но оказалось слишком поздно. Маркус остановился как вкопанный, не сводя с меня глаз. Он ожидал, чтобы я сама решила, что произойдет дальше.

Моим первым побуждением было сбежать. Но королева слишком хорошо меня воспитала. Я вежливо улыбнулась и шагнула вперед. Маркус поздоровался со мной, как с любой другой старой знакомой. Демонстрируя безукоризненную вежливость, он представил меня своей дочери Эвалине и жене Эстер. Присмотревшись к ней поближе, я поняла, чем объясняется ее округлость: скоро у них будет еще один ребенок. Я с мелочным злорадством отметила ее неряшливое платье и полное веснушчатое лицо. Мои волосы были заплетены по последней моде. Вьющиеся локоны обрамляли мое лицо, а кожа, защищенная от солнца стенами замка, была безупречно гладкой. И тем не менее именно ей достался приз, который я когда-то считала своим.

— У тебя все хорошо? — спросил Маркус.

В отличие от большинства задающих этот вопрос людей, Маркус, похоже, ожидал моего ответа с искренней заинтересованностью. Я что-то ответила, но я мало что могла ему рассказать. С момента нашей последней встречи его жизнь полностью преобразилась, а моя осталась прежней.

— Значит, ты не вышла замуж?

Я покачала головой. Если эта новость удивила или обрадовала Маркуса, он этого не показал.

— Жизнь при дворе достаточно богата и без мужа, — не удержавшись, добавила я.

Эстер неодобрительно нахмурилась, а Маркус безуспешно попытался скрыть улыбку. Позабавили его мои слова или реакция на них жены, сказать было трудно.

— Я рад, что твоя преданность королеве и принцессе Розе так щедро вознаграждаются, — ответил он.

Наши глаза встретились, и наша скованность несколько смягчилась. На мгновение я почувствовала себя так, как чувствовала тогда, когда Маркус был моим другом. Время ослабило боль нашего расставания, и я вспомнила, как легко и хорошо нам было вместе и как нам достаточно было переглянуться для того, чтобы понять друг друга.

— Хорошо, что мы встретились, — произнесла я, радуясь тому, что преодолела первоначальный импульс и не сбежала. — Я рада, что ты счастлив.

Он тепло улыбнулся, и я без слов поняла, о чем говорит его улыбка: Я не разбрасываюсь своей любовью, няне умею ее забирать. Что бы ни произошло между нами, я всегда буду тебя любить.

А я продолжаю любить тебя, — так же безмолвно ответила я. Эстер потянула девочку за руку, увлекая ее за собой.

— Пойдем, — скомандовала она Маркусу. — Служба скоро а начнется.

— Мы в собор, — пояснил Маркус. — Сегодня день рождения Эвалины, и мы подумали, что нужно сегодня помолиться и поблагодарить Господа.

— Да, конечно. А меня ждет королева.

И мы расстались по-доброму, простив друг друга. Мы оба были здоровы и довольны жизнью, чем могли похвастаться далеко не все. С Этого было достаточно.

Прошедшие годы стали для меня настоящим благом, потому что они притупили остроту воспоминаний о жадных поцелуях Маркуса и о его прикосновениях к моей коже. Чем больше я обходилась без мужских объятий, тем меньше я в них нуждалась. И только когда я окончательно примирилась с одинокой жизнью, в ней появился поклонник, отвергнуть которого было непросто. Поклонник, который показал мне, как плохо я понимаю свои собственные желания.

* * *

Мне сообщила о нем королева Ленор. Я только что вернулась от Флоры и при виде ее все ухудшающегося состояния совсем пала духом. Все ее снадобья были бессильны против безжалостного и разрушительного наступления старости: ноги настолько ослабели, что она уже не могла дойти до сада, зрение тоже ей изменяло, а рассудок сосредоточивался на прошлом, забывая о событиях, случившихся накануне. Теперь я приходила к ней скорее для того, чтобы поддержать ее и заверить в том, что о ней не забывают, чем для того, чтобы чему-то научиться.

— Элиза! Какие новости! — с непривычным для нее энтузиазмом воскликнула королева, когда я вошла в ее комнату. Она похлопала по покрывалу кровати рядом с собой, приглашая меня присесть. Этикет отношений между служанкой и госпожой ее не волновал, когда мы оставались одни. — Ты не поверишь своим ушам. Тебе предлагают выйти замуж.

Это сообщение так потрясло меня, что я не сразу нашлась что ответить. За прошедшие годы королева Ленор изредка интересовалась, нет ли у меня кого-то особенного, имея в виду отношения с мужчинами, и я всегда отвечала отрицательно. Постепенно она перестала спрашивать.

— Этого не может быть, — возразила я в полной уверенности, что такое предложение могло быть результатом разве что недоразумения. — У меня нет поклонников.

— Ты не могла не замечать, что некто проявляет к тебе интерес, — заявила она, широко раскрыв глаза от восторга.

— Я действительно ничего не знаю.

Мое изумление было таким неподдельным, что улыбка сползла с лица королевы Ленор и ее радость сменилась любопытством.

— Дориан ничего тебе не говорил?

Дориан? Это имя прозвучало настолько неожиданно, что окончательно убедило меня в том, что меня перепутали с какой-то другой женщиной. Талант Дориана к верховой езде и охоте позволил ему войти во внутренний круг спутников короля, и он недавно вернулся после двухлетнего отсутствия, во время которого он командовал войсками на севере королевства. Это назначение считалось признаком особого расположения к нему короля. Из того, что я заметила, следовало, что его рыцарская доблесть лишь усилила его притягательность в глазах юных аристократок замка, любая из которых вышла бы за него замуж, не колеблясь ни секунды. То, что он мог попросить моей руки, было полным абсурдом.

— За все время, что я здесь живу, мы не обменялись и парой слов, — покачала я головой. — Это точно какое-то недоразумение.

На лице королевы отразилось недоумение.

— Я пошлю за сэром Уолтуром, — произнесла она. — Это он сообщил мне о намерениях своего сына.

Визит сэра Уолтура в покои Ленор неминуемо вызвал бы шквал сплетен со мной в качестве главного действующего лица.

— Прошу вас, миледи, — возразила я, вскакивая с кровати. — Позвольте мне самой со всем этим разобраться.

Советники короля и их семьи жили в комнатах непосредственно над Залом Совещаний. Сэру Уолтуру как главному советнику короля были отведены самые просторные покои, которые также были и очень светлыми, в отличие от комнат внутренней части замка. Войдя в его гостиную, я увидела, что он сидит за большим письменным столом. Не будучи тучным, он тем не менее производил впечатление массивности, начиная от широких плеч и заканчивая толстыми щеками и крупным носом. Густые седые волосы казались шапкой, надвинутой на лоб и уши, и контрастировали с его любимыми костюмами черного цвета. Если бы не золотая цепь с королевской печатью у него на шее, его можно было бы принять за откормленного монаха. Но в нем не было и следа свойственного церковнослужителям смирения. Сэр Уолтур держался горделиво и всячески поддерживал свою репутацию человека, осмеливающегося говорить правду королю. Его серьезность особенно бросалась в глаза на фоне смешливости его сына. Я не припоминала, чтобы сэр Уолтур когда-нибудь смеялся.

Когда я вошла в комнату, он поднял голову, и в том, как его глаза скользнули по моему лицу, а затем и вниз по телу, я уловила сходство с Дорианом. Это была привычка мужчины оценивать степень привлекательности женщины или ее отсутствие.

— Сэр Уолтур, — произнесла я, приседая в реверансе, — могу ли я с вами поговорить?

Он коротко кивнул, протянув руку в сторону стульев, расположенных перед столом. На мгновение я замерла, не зная, как мне поступить. Обычно слугам не позволялось сидеть в присутствии такого высокопоставленного чиновника. Затем я осторожно присела на краешек стула, глядя на сэра Уолтура и ожидая, что он отчитает меня за подобную дерзость.

— Королева сообщила вам о нашем предложении? — спросил он.

Я чуть было не поинтересовалась, не собираются ли они с сыном вдвоем взять меня в жены.

— Я надеюсь, вы понимаете всю степень оказанной вам чести. — Благодаря рокочущему низкому голосу даже простейшие слова в его исполнении звучали как властное распоряжение. — Я не оскорблю вас, если скажу, что у Дориана были и другие, более многообещающие перспективы. Но с учетом нынешних обстоятельств мы должны довольствоваться и этим. Я надеюсь, вы окажетесь на высоте положения.

— Прошу прощения, — подала голос я.

Судя по тому, как раздраженно нахмурился сэр Уолтур, он не привык к тому, чтобы его монологи прерывали.

— Слушаю вас?

— Я умоляю вас меня простить, — заговорила я самым подобострастным тоном, на который только была способна. — Ваш сын ничего не говорил мне о намерении жениться. Более того, я не припоминаю, чтобы он со мной вообще говорил о чем бы то ни было. Кто делает мне это предложение — вы или он?

Сэр Уолтур бесстрастно смотрел на меня.

— Вам известно что-нибудь о моей семье? — так же хладнокровно поинтересовался он.

Я покачала головой.

— У меня два сына. Дориан младший, Олстон старший. Олстон — человек с крепкими нервами, но недалекий. Он не хватает звезд с неба, но управляет моим загородным поместьем и справляется с этим отлично. Несколько лет назад он женился на приличной девушке из соседней деревни. Они произвели на свет троих детей и с Божьим благословением произведут еще. Продолжению нашего рода ничто не угрожало, и Дориану можно было не спешить с женитьбой. Зачем? В его распоряжении были все девушки замка, а молодые люди с его темпераментом, прежде чем остепениться, должны перебеситься.

Мне хотелось оборвать самоуверенный поток его речи и сообщить ему, что такие богатые юноши, как Дориан, оставляют позади себя след из разбитых женских сердец. Но я держала язык за зубами и слушала его с почтительным выражением на лице.

— Времена нынче смутные, — продолжал сэр Уолтур. — Благодаря усилиям моего сына и его солдат нам пока удавалось сохранять мир. Но де-Роли — коварные черти, и они продолжают сеять раздор. Так что это только вопрос времени, когда нам придется столкнуться с открытым мятежом.

Его сообщение меня шокировало. Моя жизнь проходила исключительно в стенах замка, и я даже не догадывалась, что правление короля имеет под собой такое шаткое основание.

— Дориан достаточно юн, чтобы радоваться перспективе кровопролития. Я доверяю его умению сражаться, но не могу отогнать мысли о том, что он может не вернуться с поля боя. Мне было бы намного легче смириться с такой перспективой, если бы он оставил после себя наследника. Если произойдет самое ужасное и его убьют, он должен что-то оставить после себя. Вы меня понимаете?

Я кивнула, думая о том, что такая реакция будет самой правильной, хотя я до сих пор не поняла, каким образом вся эта история может иметь отношение ко мне.

— Я исполнил свой отцовский долг и нашел Дориану девушку, на которой он мог бы жениться. Это была дальняя родственница моей покойной супруги. Несколько лет назад они обручились, и свадьба должна была состояться этим летом, сразу после того как девушка станет совершеннолетней. Но увы, нам сообщили, что ее унесла лихорадка. Все остальные женщины, которых я рассматривал в качестве возможных невест, уже вышли замуж или обручились. Я собирался расширить поиски, как вдруг Дориан пришел ко мне с предложением. Он назвал вас.

Значит, эта идея исходила от самого Дориана. Я по-прежнему не понимала почему.

— Служанку, тем более вашего возраста, нельзя считать той женщиной, которую я хотел бы видеть женой своего сына, — продолжал сэр Уолтур. — Однако до моего сведения дошло, что ваше происхождение не такое уж низкое, как я полагал.

Сэр Уолтур наблюдал за мной своими большими, немного навыкате глазами, сверля взглядом, вынуждавшим людей уступать его требованиям. Он знал. Он знал, что я отпрыск принца Бауэна, и это было единственной причиной, по которой он дал согласие на этот союз.

— Я никогда не говорила о своем происхождении, и у меня были на то веские основания, — заторопилась я. — Я умоляю вас никому о нем не говорить, даже королю и королеве.

Если бы правда о том, что принц Бауэн приходится мне отцом, выплыла наружу, я рисковала бы потерять все, что имею. Доверие королевы Ленор, мое положение при дворе, дружбу Розы.

— Я согласен с тем, что мы не должны разглашать эту информацию. А что ответите мне вы?

Моим первым побуждением было сказать, что я недостойна такой чести. Что-что, а напускать на себя смирение я умела превосходно.

Но, глядя на высокомерное лицо сэра Уолтура, я ощутила, как мое подобострастие улетучивается, сменяясь гневом. Сэр Уолтур состряпал весь этот план, нисколько не считаясь с моими собственными предпочтениями. Он ожидал от меня безусловного согласия, рассчитывая, что я рассыплюсь в благодарностях и стану целовать ему ноги. Но я не собиралась этого делать. Я почувствовала, что все мое тело охватывает какая-то бесшабашность. Казалось, оно пытается сбросить сдержанность, которую я привычно носила как доспехи. Это было то же самое ощущение, которое я испытывала, покидая ферму, твердо вознамерившись создать для себя новую жизнь. Это же чувство посетило меня, когда я лежала на том лугу в объятиях Маркуса, готовая отбросить осторожность и благонравие. Это чувство с легкостью одолевало здравый смысл, настойчиво требуя воплощения.

Я улыбнулась сэру Уолтуру самой нежной из своих улыбок и произнесла:

— Но я не могу согласиться выйти замуж, не услышав, что думает об этом мой будущий супруг. Прежде чем я дам вам ответ, я должна поговорить с Дорианом.

Я не сомневалась в том, что моя грубость вывела его из себя, но мне было все равно. Выходя из покоев сэра Уолтура, я решила, что, перед тем как найти Дориана, я должна разыскать того единственного человека в замке, который знал правду о моих родителях. Я ведь была уверена, что этот человек никогда меня не предаст.

* * *

Я без стука ворвалась в комнату миссис Тьюкс. Она сидела у стола и писала в конторской книге, и мое неожиданное появление заставило ее вздрогнуть.

— Как вы могли? — воскликнула я.

Хотя меня распирало от ярости, мой голос походил на тоненькое поскуливание.

— Элиза, возьми себя в руки, — деловито отозвалась она.

За годы работы ей часто приходилось иметь дело с бьющимися в истерике служанками, и она отлично знала, как ей себя вести. Отложив перо, она взяла меня за плечи и решительно усадила на табурет перед камином. Сама она расположилась в кресле-качалке передо мной и наклонилась вперед, сложив ладони на коленях.

— А теперь рассказывай, что все это означает? — ласково произнесла она.

— Сэр Уолтур, — ответила я. — Он знает обо мне и принце Бауэне. Вы же сами сказали, что эту информацию необходимо сохранить в тайне.

— Да, я так говорила, когда считала, что это может представлять для тебя опасность, — кивнула миссис Тьюкс.

— Но об этом не знает даже королева! — воскликнула я. — Какое до этого дело сэру Уолтуру? И что нужно от меня Дориану?

Миссис Тьюкс откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди. Она смотрела на меня с хорошо знакомым мне выражением на лице. Оно говорило о том, что она прекрасно знает этот мир. Таким же взглядом она заставляла умолкнуть юных служанок, осмелившихся поставить под сомнение мудрость ее приказов.

— Я понимаю, что ты шокирована, и готова сделать на это скидку, но ты должна понять, что тебе выпала невероятная удача. Я ожидала, что ты будешь меня благодарить, а не возмущаться.

Я в замешательстве смотрела на нее.

— Да, это я предложила тебя в качестве возможной жены для Дориана, и я рада, что это сделала. Ты думаешь, твоя мама хотела бы, чтобы ты осталась незамужней? Я знаю, что у тебя была несчастная любовь. Но она бывает почти у всех женщин. Тем не менее мы встаем и идем дальше. Когда тебе было лет двадцать, ты могла заполучить хорошего мужа. Но ты отгоняла от себя всех мужчин, которые проявляли к тебе интерес. Как ты думаешь, что происходит с незамужней женщиной, когда она стареет? Что будет с тобой, когда ты станешь недостаточно проворной, чтобы ухаживать за королевой? У тебя нет ни семьи, ни собственного дома. Конечно, может, тебе удастся отложить достаточно денег, чтобы поселиться в меблированных комнатах. Может, у тебя даже будет достаточно денег, чтобы есть пару раз в день. Но разве тебе не хочется лучшей участи?

Возможно, я считалась старой девой, но никто не назвал бы меня старой. Я никогда не задумывалась над тем, что будет со мной через двадцать или тридцать лет. И сейчас, задумавшись над словами миссис Тьюкс, я осознала, что в замке нет пожилых служанок. Ну конечно же. Жилье и еду предоставляли только тем, кто мог работать. Если ты начинала задыхаться, взбираясь по лестнице, а руки уже не могли крепко держать поднос, тебя прогоняли. И что тогда?

— Я расскажу тебе, как все было, а ты погоди меня судить, пока я не закончу, — снова заговорила миссис Тьюкс. — Вчера Дориан подошел ко мне в Большом Зале и с этой своей широкой улыбкой заявил: «Миссис Т., у меня есть проблема, решить которую можете только вы». — Он рассказал мне, что отец заставляет его жениться, и поинтересовался, не могу ли я подсказать ему подходящие кандидатуры. — «Вам известно обо всем, что происходит при дворе, гораздо лучше, чем моему отцу», — добавил он, и это действительно так. Я упомянула нескольких леди подходящего возраста и происхождения, и он как будто задумался, но я видела, что он уже перебрал и отверг все эти варианты. Я не знаю, что заставило меня назвать твое имя. Оно вырвалось у меня мимоходом, почти случайно, но он мгновенно оживился.

Моя напряженно выпрямленная спина постепенно расслабилась, и я слушала ее, стараясь не пропустить ни слова.

— Я совершенно точно помню, что он мне сказал: «Я давно к ней присматриваюсь». Можешь себе представить, чтобы человек, занимающий такое высокое положение, как Дориан, сказал такое о тебе! Но с мужчинами так случается довольно часто. Женщина, которая быстро сдается, теряет всю свою прелесть, в то время как та, которая сторонится мужчин, остается для них притягательной. Я допускаю, что ты самая привлекательная женщина при дворе, которую ему не удалось прибрать к рукам.

— По понятным причинам! — возмущенно вставила я.

— Он всегда был мерзавцем, — согласилась миссис Тьюкс. — Но он повзрослел и задумывается о своем будущем. Представь себе, что значит быть невесткой королевского советника!

— Так вы подсластили приманку, рассказав ему о моих родителях, — заключила я.

Миссис Тьюкс покачала головой.

— Нет, Дориан и так был готов на тебе жениться. Убеждать понадобилось его отца. Он ворвался сюда точно так же, как несколько минут назад это сделала ты, требуя от меня полный отчет о твоем происхождении и характере. Я сообщила ему о твоей преданности королю и королеве и заверила его в твоей добродетели. Но он все равно продолжал колебаться. Поэтому я выложила последний аргумент в твою пользу, и, как я и ожидала, при упоминании о твоем настоящем отце он снял все возражения.

Я сидела, ссутулившись, на табурете. Весь праведный гнев покинул мое тело, совсем недавно напоминавшее натянутую струну, и оно сразу обмякло.

—  Выше нос, девушка, — подбодрила меня миссис Тьюкс. — Твое будущее обеспечено!

Самый красивый мужчина двора хотел взять меня в жены, и этот союз получил одобрение его отца, миссис Тьюкс и королевы. Какое значение имели мои собственные желания? Миссис Тьюкс ясно дала понять, что такой шанс подворачивается раз в жизни и, если я откажусь, надеяться мне будет не на что.

Я встала и поблагодарила миссис Тьюкс за стремление устроить мое будущее. Перед тем как выйти из комнаты, я остановилась в дверях.

—  Я не забыла о тех обещаниях, которые Дориан делал Петре перед тем, как отшвырнуть ее в сторону, — произнесла я. — Сколько еще служанок он соблазнил?

Миссис Тьюкс пожала плечами.

—  Он добивался своего от тех, кого он хотел. Имей в виду, ни одной из них он не овладел против ее желания. И я знаю только одну, которая родила от него ребенка. Сэр Уолтур позаботился о том, чтобы она была хорошо устроена.

Я кивнула, но миссис Тьюкс заметила мое отвращение.

—  В жизни не всегда все так просто, как тебе хотелось бы, — предостерегла она меня. — Карина была не из тех, кто отказывает мужчинам в своей благосклонности. Этот ребенок совсем не обязательно был от Дориана. Вполне возможно, она сплутовала, и Дориан оплачивает воспитание чужого ублюдка.

Меня эта мысль совсем не утешила. Все, что я услышала о своем будущем супруге, только подтвердило мои наихудшие подозрения.

* * *

Когда я вернулась в покои королевы Ленор, несколько ее фрейлин собрались в гостиной и молча трудились над шитьем.

—  К тебе приходил гость, — сообщила мне одна из них. Произнося имя Дориана, она не отводила глаз от стежков, но я чувствовала, как под ее напускным безразличием кипит, грозя прорваться наружу, неуемное любопытство. — Он сказал, что, если ты захочешь с ним поговорить, он будет в оружейной.

Возможно, слухи о его предложении уже начали расползаться по двору, — подумала я. Не успела я выйти в коридор, как фрейлины Ленор начали перешептываться. Я еще никогда не становилась предметом сплетен аристократок, и этот звук встревожил меня до глубины души.

Оружейная комната была кирпичным зданием, расположенным позади конюшни и вплотную примыкающим к крепостной стене. Это была вызывающе мужская территория, наполненная мечами, пиками и вредоносным дымом из-под кузнечных мехов. Остановившись под аркой двери, я всмотрелась в задымленное помещение, а затем осторожно шагнула внутрь, опасаясь, что на меня может рухнуть какое-нибудь плохо закрепленное оружие. Прямо передо мной стояли двое мужчин. Обливаясь потом, они резко и гневно переругивались, осыпая друг друга оскорблениями. При моем появлении они перестали ссориться и подозрительно нахмурились, разглядывая и мою дрожащую от нервного напряжения фигуру, и мое изящное платье. Я начала опасаться, что совершила ошибку, явившись сюда.

— Ага! Мисс Элиза!

Дориан вышел из глубин темной комнаты, держа в руках меч, который сверкал, отражая пламя из ближайшего горна. С широкими плечами и энергичной походкой он был воплощением настоящего солдата. Его волосы уже не искрились золотом, как в юности, но внешность продолжала потрясать воображение: ясные синие глаза, казалось, были неспособны излучать гнев, красиво очерченный подбородок, мускулистые ноги и руки. В этой сумрачной оружейной он один был как будто озарен каким-то магическим сиянием. Я ничего не могла с собой поделать и замерла, глядя на него во все глаза. Ожидая.

Он кивнул мне, затем что-то сказал кузнецам. Одновременно он быстро помахивал мечом, возможно, чтобы произвести впечатление на меня, да и в самом деле, выглядел он при этом умопомрачительно. Было ясно, что Дориан отлично осознает, какой эффект его внешность производит на женщин. Наконец, он отдал им оружие и подошел ко мне.

— Нам пора поговорить, — произнес он. — Пойдемте.

Он привык к повиновению, а я привыкла, что мной управляют. Не спрашивая, куда мы идем, я последовала за ним. Мы прошли мимо конюшни и начали подниматься по лестнице, ведущей на крепостную стену.

— Вы там когда-нибудь были? — спросил он, показывая на дорожку, ведущую по верху стены.

Я покачала головой.

—  Оттуда открывается неплохой вид. Кроме того, нас там никто не сможет подслушать.

Он взбежал по лестнице, шагая через две ступеньки, чтобы освободить место для моих юбок. Я шла медленно, чувствуя, как по мере приближения к верхней площадке у меня начинает кружиться голова. Стоя на каменной дорожке на самом верху стены, Дориан подал мне руку. Мы прошли несколько шагов, отделяющих нас от небольшой закрытой сторожевой вышки.

Дориан кивнул в сторону окна, и я увидела сочную зелень раскинувшихся под моими ногами и убегающих вдаль полей. Справа от меня был Сент-Элсип, а прямо перед нами высились на горизонте горы Олсбери. Разглядывая местность, я с болью в сердце осознала, что смотрю на лес, в который много лет назад приводил меня Маркус. Где-то среди этих деревьев скрывался луг, где мы целовались. А рядом находилась сыромятня, его сыромятня, место, где он работал и жил с женой и детьми. Я подняла глаза и посмотрела вдаль. Стоял конец лета, и поля покрывали землю узором золотых и зеленых полос созревшего урожая. Коричневые проселочные дороги извивались между ними, напоминая брошенную на землю виноградную лозу.

— Красиво, — произнесла я.

— Солдаты привыкают к этому зрелищу, — отозвался Дориан. — Вы смотрите на него свежими глазами.

Звук его голоса напомнил мне о том, зачем мы сюда явились.

— Дориан... — начала я.

Он прижал палец к моим губам. Фамильярность этого жеста застала меня врасплох. Я не знала, обижаться мне на его бесцеремонность или чувствовать себя польщенной.

— Сперва я должен принести вам свои извинения, — произнес он. — Я надеялся встретиться с вами лично и изложить свое предложение, как подобает джентльмену. Но я обнаружил, что отец вмешался и испортил весь мой галантный план. Я никак не ожидал, что к тому моменту, когда нам представится возможность поговорить, мое предложение будет обсуждать ползамка.

Он отнял руку от моего лица и положил ее на предплечье. Моя кожа под тонкой тканью рукава вспыхнула от его прикосновения.

— Элиза, мы едва знакомы, но в вас есть все те качества, которые я хотел бы видеть в своей жене. Преданность, рассудительность, терпеливость. А также другие достоинства, которые вам помогает умело скрывать ваша скромность. Например, ваша красота.

Тепло от руки поползло вверх к липу. Я в ужасе вспомнила тот момент, когда он заметил, что я подслушиваю, как он соблазняет Петру. Удовольствие, которое он испытал от моего внимания. Как я проклинала свою склонность краснеть, потому что она обнаруживала эмоции, которые я предпочла бы скрыть.

— Для меня это большая честь, — пробормотала я, отстраняясь от него. — Но, насколько мне известно, когда-то вы были помолвлены с другой девушкой, гораздо более красивой, чем я.

— Фрейдиг? — изумленно спросил он, и я поняла, что он говорит о своей недавно умершей невесте. — Ее трудно было назвать красавицей, упокой Господь ее душу.

Как быстро он все забыл. Убитое горем лицо подруги стояло у меня перед глазами, как будто я рассталась с ней только вчера. Его предательство так меня разозлило, что у меня все вскипело в груди. Тут его лицо вытянулось, и внезапно я увидела другого человека, совсем не того, кого я столько лет презирала.

— Петра.

Он произнес ее имя шепотом, и этого было достаточно. Достаточно для того, чтобы я поняла, что он ее любил.

— У нее все хорошо? — поинтересовался он любезным тоном придворного.

— Она вышла замуж и уехала из города несколько лет назад.

Я решила ничего не сообщать ему о ее муже. Такой человек, как Дориан, вряд ли счел бы кузнеца отличной партией.

— И вы больше ничего о ней не слышали?

Я покачала головой.

На мгновение лицо Дориана затуманилось разочарованием. Он отвернулся, глядя во двор, где готовилась к отъезду группа всадников. Они толкались и шумели, но если Дориан и намеревался быть одним из них, он явно передумал, потому что вскоре все его внимание было обращено на меня.

— Она всегда хорошо о вас отзывалась, — сказал он.

— О вас ей тоже было что сказать.

Он хохотнул, и меня потрясла эта неожиданная веселость. Он надо мной насмехается, — мелькнула мысль.

—  Могу себе представить. Петра никогда не ходила вокруг да около. Это меня в ней всегда восхищало.

—  Похоже, она восхищала вас недостаточно, чтобы сделать ее своей женой.

Дориан пристально смотрел на меня. Улыбка исчезла из его глаз. Стоя так близко, я видела, что походная жизнь оставила на его лице свой отпечаток. Но это его не портило, а скорее наоборот. Хорошенького мальчика, вскружившего голову Петре, я привлекательным не находила, но этот Дориан заслужил право держаться с достоинством настоящего рыцаря.

—  Я не хотел причинять боль Петре, — ответил он. — Мы были молодыми и глупыми. Мы говорили о браке как двое опьяненных любовью детишек. Совершенно не думая о будущем.

Годами я считала Петру жертвой коварства Дориана. Но что, если он говорил правду? Что, если давая ей обещания, он в них искренне верил?

—  Я с малых лет во всем слушался отца, — продолжал он. — Я делал все, что он мне говорил. Когда я был мальчишкой, он выбирал мне товарищей и лошадей, и я знал, что, когда наступит время, он выберет мне невесту. Но как любой упрямый юнец, вообразивший себя мужчиной, я заигрывал с желанием ослушаться его. Но у меня так и не хватило на это смелости. Во всяком случае, тогда. Но сейчас все иначе.

Он взял меня за руки.

—  Элиза, я буду говорить напрямоту. Больше всего моему отцу хотелось бы устроить мне брак с подходящей девушкой из богатой семьи. Но на этот раз я сделал свой выбор самостоятельно.

— Вы выбрали меня. Но почему?

—  Я уверен, что мы подходим друг другу. Вы знаете, как устроен королевский двор, и сможете позаботиться о себе, если меня призовет воинский долг. Я не создан для того, чтобы быть идеальным мужем, но я могу пообещать вам уважение, положенное всем членам нашей семьи.

Его загрубевшие от поводьев и оружия пальцы ласкали нежную кожу моих запястий.

— Ты согласна?

Это нисколько не напоминало признание в любви, которое в моих мечтах произносил мой будущий супруг. Но он не соблазнял меня лживыми обещаниями, и возможно, это было гораздо ценнее любой поэзии.

— Я недостойна вашего предложения, — произнесла я.

— Слова истинной леди, — расплывшись в восхищенной улыбке, отозвался он. — Мне случалось видеть, как женщины гораздо более благородного происхождения позорят своих супругов. С тобой мне это не грозит.

Его ладони переместились на мою талию, постепенно привлекая меня все ближе.

— Если ты согласишься, мы могли бы стать мужем и женой еще до уборки урожая.

Его бедра прижались к моим, а его сильные руки легли мне на спину, прижимая меня все крепче, пока наши тела не слились воедино. У меня кружилась голова, но он держал меня так крепко, что упасть в обмороку меня не было ни единого шанса. Наклонившись ко мне, Дориан поцеловал мой лоб, затем щеку, затем губы. Я закрыла глаза и отдалась волне ощущений, заливших мою кожу, исключая любое сопротивление. Хотя я считала, что чары Дориана на меня не действуют, его прикосновения вызвали в моем теле сладостную негу. Мой пульс участился, и меня захлестнуло неукротимое желание ответить на его поцелуи. Высвободив руки, я провела ладонями по его спине вверх, затем вниз. Сквозь юбки я чувствовала его мускулистые ноги, и это ощущение ослабляло жалкие остатки моей решимости не уступать.

Дориан медленно отстранился, удивленно улыбаясь.

— Могу я истолковать это как согласие? — поинтересовался он.

Краснея и не глядя ему в глаза, я кивнула, запоздало испугавшись собственной смелости. Дориан взял меня ладонями за щеки и поднял мое лицо вверх. Сначала я решила, что он надо мной смеется, но тут же осознала, что моя пылкость его обрадовала. Оставив попытки сохранять хладнокровие, я с готовностью позволила ему провести пальцами под краем чепца и запустить их в мои волосы, привлекая к себе для нового поцелуя.

Я приняла к сердцу предостережения миссис Тьюкс. Я знала, что репутация и богатство семьи Дориана обеспечат мне спокойное будущее, и буду я женой или вдовой, в старости обо мне будет кому позаботиться. Но не это было причиной, по которой я приняла предложение Дориана. Я его не любила и не вполне ему доверяла. Но все же в тот момент, когда он меня поцеловал, мое тело ему ответило. Я думала о том, что, когда мы поженимся, я смогу не стыдиться таких страстных объятий. Мои мысли рисовали мне картины нашей брачной ночи, и внезапно я ощутила, что мне не терпится обнаружить, какие наслаждения ожидают меня в объятиях супруга.

 

13

Замужняя женщина

Мы с Дорианом произнесли брачные обеты в королевской часовне, а король и королева стали нашими свидетелями. Для этой церемонии королева Ленор подарила мне новое платье из темно-красного бархата, подчеркивавшее мои каштановые волосы и карие глаза. Она также настояла, чтобы я одолжила у нее ожерелье из золотых цветов, свадебный подарок ее матери, которое однажды должно было перейти к Розе. Дориан удовлетворенно улыбнулся, когда я вошла в часовню. Он держался с такой самоуверенностью, как будто участвовал не в брачной церемонии, а в рыцарском турнире или охоте, и все это было лишь забавной проделкой, а не событием, коренным образом меняющим его жизнь. Я молча проследовала за ним к алтарю, не переставая изумляться тому, что этот красивый мужественный рыцарь решил сделать меня своей женой. Солнечные лучи струились сквозь витражи, окружая его сияющим ореолом. Я покорно вторила священнику, обещая повиноваться своему супругу и ставить его потребности выше своих. И лишь только после того, как я произнесла все эти слова вслух, я вполне осознала последствия собственных действий. Дориан надел сверкающий золотой ободок мне на палец, и бесповоротность этого жеста заставила задрожать мою руку. Что, если я слишком поспешно отреклась от своей свободы?

После венчания нам устроили пир в Большом Зале. Король Ранолф вручил Дориану свой свадебный подарок — охотничий нож, лезвие которого торчало из рукояти, инкрустированной драгоценными камнями. Друзья Дориана завистливо переглянулись, увидев это кричащее доказательство благоволения короля своему рыцарю, а их жены обменялись недовольными взглядами, когда я заняла свое место среди них. Роза подбежала и обвила обеими руками мою шею, взахлеб бормоча поздравления и окончательно смутив меня столь неожиданным и откровенным попранием придворного этикета. Судя по выражениям лиц моих соседок по столу, они тоже никак не могли поверить в мой внезапный взлет. До конца обеда я скромно смотрела в свою тарелку, чтобы избавить их от неловкой необходимости поддерживать со мной разговор.

И только Дориана, похоже, ничто не смущало. На протяжении всего пира он оставался верен себе, обмениваясь шуточками о своей любовной удали с рыцарями, сидевшими за его столом. Он ерошил мои волосы и целовал мне руки, гордясь этой возможностью публично предъявить свои права на меня. По мере того как близилось время, когда мы должны были покинуть зал, я нервничала все сильнее и сильнее. С тех пор как мы обручились, мы обменялись уже множеством страстных поцелуев, но всякий раз я останавливала его блуждающие по моему телу руки, твердо решив, что близость должна подождать до брачной ночи. Но теперь, когда этот момент приблизился к нам вплотную, я испугалась того, что разочарую его. Я ничего не знала о том, как доставлять удовольствие мужчине, а Дориан наслаждался самыми разнообразными дамами. Что, если со мной ему будет скучно?

После обеда и множества сумбурных пьяных тостов мы вышли из зала в сопровождении друзей Дориана, наперебой поддразнивающих его намеками об ожидающем его великом испытании. Хотя я знала, что на свадьбе такие шутки — это что-то само собой разумеющееся, они еще больше усилили мою неловкость. Я ускорила шаг, оставив голоса далеко позади, и вскоре вошла в спальню Дориана. Утром этого дня я увидела ее впервые, прийдя сюда вместе с носильщиком, доставившим мои скудные пожитки. Я настолько привыкла к просторным покоям королевы, что эта комната показалась мне удручающе тесной и темной. В центре стояла простая кровать с четырьмя столбиками в углах, но без полога. Два стула расположились у маленького окна, выходящего на конюшни. Единственным украшением спальни служил простой деревянный крест на одной из стен. Такая строгая комната мало что могла рассказать о характере обитавшего в ней человека.

Я начала ходить между кроватью и стульями, потому что больше это делать было негде. Услышав шаги, я подняла голову, готовясь к дальнейшим насмешкам. Дориан вошел один и закрыл за собой дверь.

— Только не говори мне, что эти идиоты тебя расстроили.

Он держался как всегда уверенно. Пройдя мимо меня, он стряхнул с плеч камзол и бросил его на один из стульев. Сапоги полетели в сторону с такой же небрежностью. Неужели он ожидал, что я стану раздеваться так же непринужденно, как и он? Дориан обернулся и остановился передо мной. Тонкая льняная сорочка не скрывала мощных очертаний его широкой груди. Он осторожно снял с меня головной убор и высвободил мои локоны из заколок, отчего у меня начало покалывать кожу головы. Его руки легли мне на плечи, опустились по рукам и замерли на спине, где ловко расплели шнуровку, утягивавшую мое платье. Тяжелый бархат скользнул на пол, и я, дрожа от волнения, осталась в одной сорочке. Дориан не спеша окинул меня взглядом, а я смотрела только в пол, не зная, что делать дальше. И вдруг я оказалась в его объятиях, на кровати, не в силах шелохнуться под весом его тела.

— Ты и представить себе не можешь, как я ждал этого момента, — хриплым шепотом произнес он.

Его руки подняли подол моей сорочки и начали поглаживать мои ноги. Мое сердце колотилось так сильно, что мне казалось, его биение проникает даже в тело моего супруга.

— Ты сделаешь все, что я тебе скажу, верно, жена? — шутливо поинтересовался он.

— Я буду тебе повиноваться, — ответила я, повторяя слова, произнесенные несколько часов назад.

Я считала его тело неизведанной территорией, которую мне предстояло исследовать осторожно и не спеша. Но он обращался с моим телом как со страной, которую надлежало завоевать. Помогая мне стать его женой, он командовал мной, как своими солдатами, хотя все эти распоряжения произносились ласково и любовно. Настойчивость его мозолистых рук могла бы меня испугать, если бы я не чувствовала, что в его сильных объятиях я вне опасности. Потому что он был наделен талантом, которым, как мне кажется, обладают лишь немногие мужчины — он умел сочетать опасность с нежностью.

В этой сумрачной постели, озаренной пламенем единственной свечи, робость покинула меня под умелыми пальцами Дориана. Когда он с улыбкой расстегнул мою сорочку и опустил ее вниз, я покраснела, смущаясь своей наготы. Но когда его тело прижалось к моей коже, а наши ноги и руки сплелись, я ощутила, что погружаюсь в мир изысканных наслаждений. Я гладила мышцы его ног, тугие и рельефные от многих лет, проведенных в седле, и удивительно нежную кожу у него на затылке. Когда я приподнялась, чтобы поцеловать укромное место, он задрожал от восторга, а меня восхитила собственная способность вызывать у него такие ощущения. Я жаждала большего и, следуя его наставлениям, все более жадно пробовала его кожу на вкус. Когда его окончательный штурм моего тела заставил меня ахнуть от внезапной и резкой боли, он прижался к моему виску лицом, шепча слова ободрения и крепко сжимая меня в объятиях.

Затем дрожь в его теле утихла и, откатившись в сторону, он произнес:

— Я не ошибся, поверив в твою добродетель. Ты сделала прекрасный свадебный подарок своему супругу.

Он осторожно поцеловал меня в лоб и отвернулся. Вскоре его дыхание перешло в похрапывание. Я столько лет спала одна, что теперь не знала, как умостить свое тело рядом с ним. Я чувствовала тепло его кожи, но, несмотря на изнеможение, никак не могла расслабиться и напряженно прислушивалась к каждому звуку.

* * *

Брак превратил меня из служанки королевы в жену рыцаря. Королева Ленор выбрала себе новую служанку, милую девушку по имени Хева, а я стала одной из ее фрейлин. Вместо того чтобы стоять у стены в гостиной королевы, ожидая, пока она меня подзовет, я получила право сидеть среди дам благородного происхождения, и мне позволялось беседовать с ними на равных. Хотя я продолжала обращаться с ними почтительно, было ясно, что они не рады моему появлению в своих рядах. Стоило мне подойти к сбившимся в кружок фрейлинам, как их шепот стихал. Одна из них даже грубо поинтересовалась, не жду ли я ребенка. По ее мнению, это было единственным, что могло заманить в узы брака самого знаменитого холостяка замка. Не вызывало сомнений и то, что некоторые из них сами мечтали о замужестве за Дорианом.

Но эти косые взгляды были совсем незначительной ценой за все преимущества моего нового положения. Мне больше не приходилось просыпаться на рассвете, чтобы прислуживать другому человеку. Теперь я могла встретить утро тогда, когда мне этого хотелось, паря между сном и бодрствованием в объятиях супруга. Дни я тоже проводила по своему усмотрению, потому что фрейлины сами решали, когда им являться к королеве и когда уходить. Честно говоря, проведя столько лет в услужении и не имея друзей, соответствующих моему новому статусу, каждое утро я сталкивалась с одной и той же проблемой — чем заполнить зияющую пустоту дня. По привычке и из любви к королеве я продолжала проводить большую часть времени в ее покоях, что позволяло мне с полным основанием отлучаться из холодных мужских комнат, в которых обитали сэр Уолтур с Дорианом.

Роза, одна из немногих, кто искренне радовался переменам в моей жизни, стала моей ближайшей подругой. В раннем детстве она наслаждалась определенной степенью свободы, покидая укрепленные стены крепости ради верховых прогулок с отцом или поездок в ближайшие поместья. Но из-за возросшей угрозы ее безопасности ей уже давно было отказано как в подобных развлечениях, так и в обществе сверстниц, поскольку дети большинства знатных семейств воспитывались вдали от королевского двора. Она отчаянно скучала и тянулась ко мне как к собеседнице и советчице. Вскоре после того, как я произнесла свои брачные обеты, она поинтересовалась, соответствовала ли брачная ночь моим ожиданиям.

— Ты имеешь в виду, после пира? — тщательно подбирая слова, уточнила я. — Осуществление брачных отношений?

— Я слышала, как мужчины подшучивали над Дорианом, но я не поняла, что они имели в виду.

— Разве мама не беседовала с тобой о таких вещах? — спросила я.

Она покачала головой.

— Она мне только сказала, что жена должна исполнять определенные обязанности. Все остальное может подождать, пока я немного не повзрослею.

Мое деревенское воспитание не позволяло даже представить, как можно достигнуть четырнадцатилетнего возраста, ничего не зная о том, как спят вместе мужчины и женщины. Я с самого раннего возраста наблюдала за тем, как в поле бараны покрывают овец, и слышала, как кряхтит в темноте хижины отец. Я не считала, что имею право просвещать Розу, но меня тронуло то, что с этими вопросами она обратилась именно ко мне.

— Я должна считаться с мнением твоей мамы, — произнесла я. — Но я обещаю рассказать тебе все, что ты должна знать, когда соберешься выходить замуж.

— Ты ведь счастлива с Дорианом?

Такой простой вопрос, но как же трудно мне было на него ответить, не покривив душой.

— Конечно, — убежденно произнесла я.

— Я надеюсь, что тоже буду счастлива с сэром Хугиллом. — Роза еще ни разу не видела своего будущего супруга, хотя часто разглядывала миниатюрный портрет, который он прислал ей в подарок. — Я ничего не знаю о его характере и нраве, но ведь мне предстоит связать с ним всю свою жизнь. Тебе это не кажется жестоким?

— Так устроена жизнь, — осторожно ответила я.

Я не желала, чтобы меня обвинили в том, что я подогреваю недовольство принцессы своей участью.

— Я скорее узница, чем принцесса. Никого не интересует мое мнение. Меня не спрашивают, что я думаю, а только указывают, что мне надлежит делать. Когда речь заходит о моем браке, любовь даже не упоминается. Как я тебе завидую.

Увы, Роза была слишком юной, чтобы помнить, с каким обожанием смотрели друг на друга ее родители, не обращая внимания на окружающих их придворных, или как они вслух читали стихи, уединившись в гостиной королевы Ленор. Сейчас каждый из них жил своей отдельной жизнью, и супругами они были лишь номинально. Отец Розы все свое время посвящал реальным или мнимым угрозам своей власти, а мать находила утешение в наставлениях своего нового советника — странствующего монаха по имени отец Габриэль, который был способен часами распространяться на тему греха человеческого тщеславия. Худой и долговязый, он особенно гордился тем, что спал на полу кухни, завернувшись лишь в собственный плащ. С учетом постоянного присутствия этого праведника в покоях королевы трудно было винить короля в том, что он искал утешения в других местах. По словам Хевы, он уже не посещал постель королевы. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Роза считала, что мы с Дорианом, в отличие от ее родителей, вступили в брак по любви.

Был ли мой брак счастливым? Я этого не знала. Мы были такими разными, что это нередко приводило к ссорам. Когда мы катались верхом, Дориан досадовал на мою медлительность, а его попытки объяснить мне тонкости турнирной тактики заставляли меня зевать. Попечительство Флоры его откровенно забавляло, и баночки и бутылочки со снадобьями, которые я держала в углу нашей спальни, он называл не иначе как ведьмино варево. Впрочем, он охотно позволял мне лечить этими бальзамами и мазями свои растяжения и ушибы. Даже женившись, он по-прежнему стремился находиться в центре всеобщего внимания и всячески добивался восхищения со стороны как женщин, так и мужчин. В своей беспрестанной погоне за развлечениями Дориан с удовольствием использовал меня в качестве предмета своих шуток. Он оплакивал свою утраченную свободу и жаловался на острый язык жены, хотя мы оба знали, что я ни разу слова ему поперек не сказала. Когда я говорила ему, что такие жалобы меня обижают, он закатывал глаза и заявлял, что замужество притупило мое чувство юмора, и это только доказывает его правоту.

Как же мне объяснить, как он очаровывал меня, когда мы оставались наедине? В те вечера, когда я отворачивалась от него в раздражении, раздосадованная очередной легкомысленной выходкой, он проводил пальцами по моим волосам или покрывал поцелуями грудь вдоль выреза платья. И мое собственное тело меня предавало, откликаясь на его прикосновения. В отличие от большинства мужчин, которые берут от женщины только то, что нужно им, Дориан любил дарить наслаждение. Тот факт, что в замке меня знали как скромницу и недотрогу, лишь подстегивал его стремление доводить меня до неистовства. Я представала перед Дорианом с такой стороны, о которой не догадывался больше никто, а подобные совместные тайны способны скрепить брак, как не может этого сделать ни одно венчание.

Я не ожидала, что Дориан будет мне верен, а он и не стремился к верности. Я рассматривала это как цену за право проводить время так, как мне хочется, потому что днем он практически на мое общество не претендовал. Дориан мог быть грубым и высокомерным, но также благородным и обаятельным. Он мог нечаянно оскорбить, но не был способен на преднамеренную жестокость. Мои собственные родители служили мне примером того, какой тяжелой бывает участь жены. Я надеялась, что отцовство обуздает его рыщущий взгляд и юношеские замашки, но прошел год, а затем еще один без малейших нарушений в моем цикле.

Опасения в собственном бесплодии не заслоняли от меня опасностей, нависших над королевством. Даже поимка младшего из братьев де-Роли, на первый взгляд казавшаяся победой, стала для бунтовщиков дополнительным стимулом. Юношу судили за государственную измену, но весь этот процесс был сплошным подлогом, потому что он не имел отношения к заговору старших братьев. Жестокость его казни, рассчитанной на то, чтобы причинить ему как можно больше страданий, только еще больше ожесточила сердца тех, кто уже и так был настроен против короля. Сэр Уолтур целыми днями обсуждал сложившееся положение с королевским советом. Рассматривали возможность отправки дополнительных войск на север, где уже открыто говорилось о возможности захвата трона принцем Бауэном. Хотя самому Бауэну удавалось ускользнуть от лазутчиков короля, было ясно, что он активно действует в тех местах, сея недовольство правлением брата.

Дориан дни напролет проводил в седле, вместе с другими рыцарями разрабатывая тактику ведения боя. Эти взрослые мужчины напоминали мальчиков-переростков, играющих в войну в ожидании настоящей битвы. Когда мы уединялись в нашей спальне, Дориан учил меня орудовать подаренным королем кинжалом, которым он дорожил больше, чем любой другой из принадлежащих ему вещей. Он становился у меня за спиной, прижимаясь грудью к моей спине, и сжимал мою руку, чтобы продемонстрировать выпад или удар. Благодаря ему я начинала понимать всю притягательность военной службы, потому что ощущение стального клинка в руке наполняло все мое тело ощущением неожиданной силы. Предчувствие опасности будоражило кровь, и наши тренировки обычно заканчивались тем, что кинжал падал на пол и мы тянулись друг к другу.

Хотя Дориан открыто заявлял о своей готовности драться, король и его советники считали, что им удастся усмирить бунтовщиков, не прибегая к полномасштабному вторжению. Неизбежность войны всегда понимаешь только задним числом. Месяцами и годами мы возлагали надежды на другие способы решения проблемы. К примеру, мы могли захватить в плен старшего из братьев де-Роли, положив конец заговору. Высокомерие принца Бауэна могло оттолкнуть от него его сторонников. Король прилагал все усилия к тому, чтобы заручиться поддержкой союзников, которая укрепила бы его власть, сделав ее непоколебимой. Правители соседних земель были заинтересованы в оказании помощи королю Ранолфу, потому что любые волнения в нашем королевстве могли перекинуться и на их страны. Краеугольным камнем этой стратегии являлся Гиратион, наш северный сосед, который больше остальных рисковал пострадать от угрожающего нам кровопролития.

Если бы Гиратион публично встал на нашу сторону, оплот мятежа оказался бы в окружении верных королю Ранолфу территорий, что нанесло бы смертельный удар в самое сердце заговора. Поэтому, когда король Гиратиона сообщил о том, что вскоре в замок прибудет его представитель для создания официальной коалиции, это расценили как благоприятный знак.

Я не видела, как прибыли посланцы из Гиратиона. Они почти мгновенно скрылись за дверью зала для совещаний, приступив к переговорам с королем Ранолфом. Но вскоре по замку пролетел слух, что делегация состоит лишь из нескольких чиновников, возглавляемых послом, имя которого сэру Уолтуру было незнакомо. Дориан ворвался в нашу комнату в грязной после недельного учебного похода одежде и пожаловался на то, что юность посла свидетельствует о безразличии Гиратиона к нашим затруднениям.

Все же для придворных дам любая перемена в жизни замка являла собой приятное разнообразие и повод для волнения. В первый же вечер в честь посла устроили роскошный пир, и даже королева Ленор на этот раз оказалась на высоте положения, украсив себя драгоценностями, от которых она обычно отказывалась. Я надела красное свадебное платье, вызвавшее похотливую ухмылку на губах Дориана, когда я вышла в нем из спальни. Все придворные уже собрались в Большом Зале, когда в него вошла делегация Гиратиона, возглавляемая смуглым и темноволосым молодым человеком, который держался с удивительным для его лет достоинством. Не обращая внимания на пронесшийся по залу любопытный шепоток, он обвел взглядом собравшихся, и я ощутила его неуемное любопытство и стремление запомнить все, что ему удастся увидеть. Дориан шепнул мне на ухо, что это и есть Джоффри Оберлисс, посол, от которого могла зависеть наша судьба.

Я обратила внимание на отсутствие титула, еще одно доказательство его относительной незначительности. Тем не менее, судя по его изящным манерам, он привык вращаться в аристократических кругах, и его усадили на почетное место рядом с королевой. На протяжении всего ужина я не могла отвести глаз от этого человека, поддерживавшего беседу с королевой Ленор и сосредоточенно прислушивавшегося к ее репликам. Роза, которую от почетного гостя отделяли ее родители, то и дело наклонялась вперед, чтобы с нескрываемым восхищением вслушаться в его слова. Я неодобрительно поглядывала в ее сторону, но не могла винить ее в том, что гость казался ей неотразимым. Джоффри излучал утонченность и вдумчивость, редкие качества среди самоуверенных и неистовых рыцарей из окружения короля Ранолфа.

После того как участники пира смели со столов угощение и многократно опрокинули кубки под многословные и цветистые тосты, король подал знак музыкантам. Придворные помоложе поднялись с мест и собрались в центре зала, готовясь к танцам. Мужчины и женщины выстроились в две шеренги напротив друг друга. Я совсем недавно, только после свадьбы, выучила все необходимые па и решительно отклонила приглашение Дориана, умолявшего меня присоединиться к нему в танце. Я опасалась того, что от волнения у меня начнут заплетаться ноги, и не желала позориться на таком официальном мероприятии.

Музыканты ударили по струнам, и Роза, обернувшись к отцу, коснулась его руки. Я не расслышала ее слов, но король встал и потребовал тишины.

— Прошу внимания! — заявил он. — Моя Красавица хотела бы присоединиться к танцующим, но только если наш гость сделает то же самое в качестве ее партнера.

Он с игривой улыбкой обернулся к Джоффри, наслаждаясь изумлением молодого человека. Тень тревоги промелькнула по лицу королевы Ленор, но так быстро сменилась ее привычной вежливой улыбкой, что ее беспокойство мало кто заметил. Дерзость Розы, пригласившей на танец человека, занимающего существенно более низкое общественное положение, нежели дочь короля, было серьезным нарушением этикета. Но если король Ранолф решил поощрить желание дочери, королева Ленор не имела права вмешиваться.

К тому времени, как Роза вышла на середину зала, Джоффри встал со стула. Как и приличествовало ее положению, она встала во главе шеренги дам, где ее могли видеть все участники пира. Не все молодые люди обладают способностями к танцам, и я не была уверена, что Джоффри знает этот танец, тем более что все его движения говорили о неуверенности в собственных силах.

Он остановился напротив нее. В свои шестнадцать Роза была довольно высокой, и они в упор взглянули друг на друга. Заиграла музыка, и Роза сделала два изящных шага вперед, после чего плавно скользнула мимо и вокруг своего партнера, как будто окутывая его невидимой сетью. Тепло ее улыбки растопило осторожную сдержанность Джоффри, и он начал двигаться все увереннее, неотрывно следя взглядом за каждым наклоном и поворотом Розы. Его губы приоткрылись в восторженной улыбке, а когда в конце танца их руки встретились, его ладонь на мгновение дольше положенного прижималась к ее пальцам. Радостно засмеявшись, принцесса отстранилась.

Мы все это заметили. Посол был так очарован Розой, что ему не было дела до того, что на него смотрит весь королевский двор. Они протанцевали еще один круг, затем еще один. Король, который должен был положить конец такой демонстрации взаимного расположения, был поглощен беседой с одним из придворных. Королева Ленор, всегда почтительно относившаяся к пожеланиям супруга, ни единым словом не одернула дочь. Но для женщины нет ничего важнее, чем ее честь, и я начала опасаться, что Роза относится к своей чести чересчур беспечно.

Во время следующей паузы в музыке я встала и подошла к танцующим. Я видела, что Роза смотрит на Джоффри, приподняв брови и предлагая ему окончательно попрать этикет и еще раз пригласить ее на танец. Расположившись в ее поле зрения, я медленно покачала головой, рассчитывая, что мрачное выражение моего лица дополнит это предостережение. Улыбка покинула лицо Розы вместе с игривостью, и она представила меня своему гостю, демонстрируя безукоризненные манеры.

— Вы окажете мне честь? — спросил он, протягивая мне руку.

Разрумянившись от танцев и переключив на меня все свое внимание, он был еще красивее, чем казался издалека. Неудивительно, что он вскружил голову Розе, — подумала я.

Я покачала головой.

—  Со всем уважением к вам, я вынуждена отказаться. К сожалению, я плохо танцую.

— Как и я до сегодняшнего вечера.

Скорость его реакции и остроумие обезоружили меня, и я обнаружила, что улыбаюсь вместе с Розой. Чувствуя прикованные к нам взгляды, я осторожно подтолкнула Розу к ее столу.

— Пора вернуться на место, — прошептала я.

—  Да, да, — пробормотала Роза, и уже громче, чтобы включить в наш разговор и Джоффри, произнесла: — Прохладный сидр очень освежает. От танцев ужасно хочется пить.

—  Я попрошу принести вам сидр, — произнесла я, оглядываясь в поисках служанки.

Как обычно, большинство служанок исчезло с первыми аккордами музыки, вне всякого сомнения умчавшись праздновать в Нижний Зал. Я скользнула в дверь позади помоста, ведущую в Приемный покой, вспомнив, как я воспользовалась ею в тот день, когда крестили Розу. Вместе с королем и Флорой я выслушала жуткую историю о колдовских чарах Миллисент, которую нам поведала королева Ленор. Сегодня здесь было тихо и пусто, и я быстро пересекла темную комнату, отводя глаза от дрожащих в углах теней. Я спустилась по узкой лестнице, которая вела в Нижний Зал, вздрагивая от нечаянных прикосновений локтями к сырым стенам. Шум и веселье пиршества остались позади, и мертвую тишину нарушал лишь стук моих туфель о каменные плиты под ногами. Несмотря на долгие годы, которые я прожила в замке, я так и не избавилась от беспокойства, охватывавшего меня всякий раз, когда я шла по этим коридорам в одиночестве. Мне всегда казалось, что один неверный поворот может привести меня в тоннель или подземелье, из которого мне уже никогда не выйти.

Спустившись вниз, я нашла полупьяного лакея и поручила ему принести несколько кувшинов свежего сидра на королевский стол. После этого я бросилась бежать вверх по лестнице так стремительно, что заметила темную фигуру, преградившую мне путь, только врезавшись в чье-то массивное тело. Мужские руки обхватили меня, прижав мое лицо к мускулистой груди и заглушив мои крики своей сорочкой. Чьи-то пальцы легли мне на затылок и пробрались мне в волосы, а затем осторожно откинули мою голову назад, чтобы я могла взглянуть на того, кто меня поймал. Это был Дориан.

—  Прости, если я тебя испугал, — прошептал он. — Я хотел пошутить.

Пошутить? Я в ярости вывернулась из его объятий. Он схватил меня за руку и сжал ее с неожиданной нежностью, а затем поднес мои пальцы к губам и поцеловал. Кротость этого жеста заставила меня замедлить шаги, и Дориан прижался ко мне, скользнув руками в мои рукава и вверх, к плечам.

—  Как ты меня мучаешь, — прошептал он, скользя губами по изгибу моей шеи. — Мне кажется, прошла вечность с тех пор, как я прикасался к тебе в последний раз. Сегодняшний вечер стал пыткой. Я наблюдал за тобой, без малейшей возможности обнять.

Его ладонь поползла вниз по моему боку, остановившись на бедре. Он начал осторожно вздергивать подол юбки, и кожа моих голеней покрылась мурашками от промозглого воздуха этой темной лестницы.

—  Что же мне делать, жена, с этой бушующей в моих жилах кровью?

Одной ладонью он сжал округлости моих ягодиц, а второй начал поглаживать внутреннюю часть бедер.

—  Я спешу, — произнесла я томным голосом, удивительным образом противоречившим моим словам.

— Прошу тебя.

Меня удивила прозвучавшая в его голосе боль. Оторвавшись от моих губ, Дориан начал целовать мои щеки, лоб, уши, и в этих порывистых движениях сквозило необузданное желание. Я обеими руками обхватила его бедра, прижимаясь к нему до тех пор, пока мне не удалось ощутить неукротимость его страсти. Его пальцы оказались у меня между ног, распаляя мое собственное желание и готовя меня к тому, что должно было последовать за этим.

Внезапно до меня донесся отдаленный грохот разбившегося горшка, вслед за которым раздался тихий смех. Встрепенувшись от охватившего меня безумия, я вспомнила, что мы находимся на верхней площадке лестницы для слуг и нас может увидеть любой, кому вздумается сюда подняться. От ужаса я застыла, глядя на Дориана. Он лукаво улыбнулся и поднял мои юбки почти до талии. Его дерзость подхлестнула мое собственное желание. Остановиться я уже не могла. Я запустила руки под его тунику. Страх быть застигнутой торопил мои пальцы. Дориан прижал меня к стене и овладел мной стоя, сделав это с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Даже истощившись, он продолжал прижиматься ко мне в каком-то забытьи, туман которого ему не хотелось покидать.

Эти несколько молчаливых минут я тоже его обнимала. Хотя мы кончили вместе, сплетясь в неистовстве безудержной похоти, неожиданно меня охватила нежность к супругу. Дориан обнаружил трещину в своих доспехах, потребность во мне, о существовании которой я и не подозревала. Возможно, где-то в глубине души он меня даже любил.

Запоздало вспомнив о своих обязанностях, я отстранилась и поспешно одернула платье. Дориан, забавляясь, наблюдал за тем, как я устраняю все следы нашего безумия. Мы вошли в Приемный покой, и я с удивлением увидела в противоположном дверном проеме две человеческие фигуры. Тут же меня охватила паника. Кто они? Что они слышали?

Я нерешительно подошла ближе и увидела, что это Роза и Джоффри. Какие бы звуки ни издавали мы с Дорианом, они их не услышали. Более того, они были так поглощены своей беседой, что вздрогнули при нашем приближении и поспешно отступили друг от друга, увеличивая разделявшее их расстояние. Джоффри был смущен и отводил глаза в сторону, но Роза обратилась ко мне и Дориану как ни в чем не бывало.

— Я показываю нашему гостю гобелены, — произнесла она.

— В таком тусклом освещении это очень затруднительно, — с насмешливой озабоченностью отозвался Дориан.

Я бросила на него предостерегающий взгляд и решительно подтолкнула Розу к двери.

— Завтра будет достаточно времени для осмотра местных достопримечательностей. Пойдемте, сэр. Не годится, чтобы король хватился своего почетного гостя.

Когда мы вошли в Большой Зал, я с облегчением отметила, что наше появление не произвело особенного фурора. Хотя отсутствие Розы и Джоффрри не могло остаться незамеченным, то, что они вернулись в моем обществе, сделало их краткую прогулку за пределы зала вполне невинной. Только я знала, что они оставались наедине и за ними никто не присматривал. Этот промах мог нанести репутации Розы непоправимый урон. Роза и Джоффри воссоединились с королевой, а мы с Дорианом вернулись за свой стол. Супруг по-хозяйски обнял меня за талию.

—  Если бы только они знали, чем ты занималась, — прошептал он и многозначительно засмеялся.

Его дыхание щекотало мне шею, а мои щеки раскраснелись. Я огляделась, чтобы убедиться в том, что слова супруга не услышал никто, кроме меня. Гул разговоров вокруг нас не прервался ни на секунду, но я внезапно ощутила на себе чей-то тяжелый взгляд. В дверях, скрестив на груди руки, замерла высокая фигура. Это был отец Габриэль, и вся его напряженная поза служила немым укором разыгрывающемуся у него на глазах распутству.

Сначала я удивилась, затем встревожилась. Он часто хвастал своим безразличием к мирской суете. Что же он в таком случае сегодня здесь делает? И почему его презрительный взгляд устремлен на меня? Он не мог узнать о нашем свидании на лестнице, и все же я чувствовала, что как в моем поведении, так и в непринужденных, но одновременно властных прикосновениях мужа есть что-то такое, что выдает нас с головой. Извинившись перед Дорианом, я торопливыми шагами подошла к монаху и с самым невинным видом с ним поздоровалась.

—  Не ожидала вас сегодня здесь увидеть, святой отец, — добавила я. — Вы хотели со мной побеседовать?

—  Насколько я понял из болтовни слуг, принцесса Роза во время танцев выставила себя на посмешище, — ответил он и презрительно фыркнул. — Я пришел взглянуть на то, что здесь происходит, и увидел, как вы сопровождаете ее с тайного свидания с послом. Я не думал, что королева или вы поощряете подобную вседозволенность.

—  Розу балует отец, — сухо улыбнувшись, возразила я. — Но я не вижу ничего дурного, что нашего гостя очаровала принцесса. Это даже может способствовать тому, что король Гиратиона встанет на нашу сторону.

Мои доводы не оказали на него ни малейшего воздействия.

— Эту девушку пора выдавать замуж, — с неодобрительно поджатыми губами пробормотал он. — Ей нужна твердая рука.

В его словах не было ничего шокирующего, но меня потрясло прозвучавшее в них бешенство. Он находился при дворе для того, чтобы заботиться о духовных потребностях королевы, а не совать нос в личную жизнь принцессы. Или он использует свое влияние на королеву для того, чтобы вмешиваться в государственные дела? Разумеется, нет, — поспешила упрекнуть себя я. Если бы это было так, я бы это уже заметила. Я и раньше замечала, что благочестивые служители Господа терпеть не могут юных и игривых женщин, и я не могла отрицать того, что порицание отца Габриэля было обоснованным: нам не следовало позволять Розе подобные вольности.

Когда я позже спросила у Розы, что произошло в Приемном покое, она залилась краской и отказалась рассказывать. Подобная скрытность могла объясняться либо стремлением скрыть поступок, способный вызвать мое осуждение, либо разочарованием тем, что Джоффри вел себя чересчур достойно.

На следующее утро Дориан, кипя возмущением, сообщил мне, что Джоффри в самых туманных выражениях заверил нас в поддержке со стороны Гиратиона, но признал, что его король не собирается присылать войска для участия в конфликте на нашей стороне. Король пришел в ярость и обвинил послов в лицемерии и лжи, после чего делегация немедленно покинула замок без обычного в таких случаях официального прощания.

— Помощи нам ждать неоткуда, — прошептал Дориан.

Сэр Уолтур присоединился к нам в общей гостиной. После нескольких часов бесплодных переговоров у него под глазами залегли темные круги, и от изнеможения он был менее суров, чем обычно.

— Гиратион по-прежнему наш союзник, — серьезно произнес он.

—  Мы защищаем право нашего короля на престол. И у соседнего государства должны быть все основания для помощи нам.

—  Следует войти в его положение. Если он пошлет войска сюда, его собственная страна останется почти беззащитной.

— Да пошли они все к черту, — взорвался Дориан.

Сэр Уолтур покачал головой, давая понять, что не одобряет подобной непочтительности сына. Я хранила молчание, потому что никогда не вмешивалась в разговор, когда отец с сыном обсуждали государственные дела. Мнение женщины не могло интересовать ни одного из них.

—  Король Ранолф командует самым сильным войском, которым когда-либо располагали эти края, — продолжал Дориан. — Нам пора показать, на что мы способны.

Сэр Уолтур снова грустно покачал головой. Затем он обернулся ко мне.

—  Я хотел бы кое-что обсудить с тобой, Элиза. Когда сегодня утром люди из Гиратиона покидали замок, я проводил их во двор. Но когда они выезжали в ворота, их предводитель отъехал в сторону, чтобы поговорить с кем-то, кто стоял у стены. Этот человек с головы до ног завернулся в темный плащ, и я бы не придал этой встрече особого значения, если бы в эту секунду ветер не сменил направление, откинув капюшон накидки. Это была Роза. Я мгновенно узнал ее по волосам.

Я удивилась, но не особенно. Мне следовало догадаться, что Роза попытается устроить драматическую прощальную встречу с человеком, которому удалось взбудоражить ее воображение. Я только надеялась, что никто из людей Джоффри не заметил ее опрометчивого поступка.

— Кто-нибудь еще это видел? — спросила я.

—  Не думаю. К счастью. Но полагаю, что мой долг уведомить об этом короля.

—  Нет, прошу вас, не надо, — взмолилась я. — Я сама с ней поговорю.

Сэр Уолтур сидел ссутулившись и по-старчески безжизненно уронив на стол руки.

—  Молодежь никогда не задумывается о последствиях. Как и те, кто рвется в битву. — Он поднял глаза на Дориана. — Когда разойдется слух о том, что подкрепления нам ждать не приходится, войны уже не избежать.

— Я этому даже рад, — вызывающе воскликнул Дориан, заставив меня похолодеть, услышав о таком рвении к кровопролитию.

Как уже отмечал сэр Уолтур, его сын был неудержим, когда речь шла об удовлетворении его желаний, независимо от того, какой ценой он добивался их исполнения. Точно также и Роза отказалась признать свою вину, когда я упрекнула ее в том, что она бегала за Джоффри, как падшая женщина. Когда я попыталась обратиться к ее здравому смыслу, указав ей на то, что она подвергает себя опасности, так близко подходя к воротам замка, она только усмехнулась.

—  Это еще опаснее, чем гулять по Сент-Элсипу? — поинтересовалась принцесса. — Видишь ли, я это уже делала, и ничего плохого со мной не случилось.

— Ты выходила из замка? — в ужасе воскликнула я. — Одна?

—  Никто не станет присматриваться к девушке в простом платье служанки.

Я понимала, что она борется с налагаемыми на нее ограничениями, но даже не предполагала, что она готова на все ради того, чтобы от них избавиться. Я настойчиво попросила ее больше никогда этого не делать, но, даже вырвав у нее обещание, знала, что она все равно его нарушит. Тем не менее я не стала рассказывать об этом ее родителям и не потребовала от ее служанки доносить мне обо всех действиях Розы. Я не сделала ничего, чтобы ее остановить. Прогулки Розы за стены замка подпитывали жизненно важную часть ее души. Если бы я не стала тайно поддерживать ее попытки обрести независимость, я могла бы навеки утратить ее доверие и ее любовь.

* * *

Опасения сэра Уолтура о неизбежности войны оказались пророческими. Не прошло и двух недель после отъезда Джоффри и его людей, как мы получили неутеплительные новости. Мятежники захватили крепость Эмбрисс. некогда принадлежавшую семейству де-Роли, но на протяжении последнего десятилетия бывшую под контролем войск короля. Я находилась во дворе вместе с Дорианом, когда прибыл гонец. Измотанный и насмерть перепуганный солдат так загнал лошадь, что несчастное животное еле переставляло ноги. Дориан крикнул одному из конюхов, чтобы он поскорее забрал коня. Спешившийся всадник оказался совсем юным парнишкой с глазами человека, которому довелось видеть много несчастий.

Дориан буквально дотащил гонца до Зала Заседаний, где спешно собрались король и его советники, включая сэра Уолтура. Хотя мне места там не было, я последовала за ними, держась на почтительном расстоянии. Вместе со мной к Залу потянулись и остальные придворные, ощущавшие важность появления этого нежданного гостя.

Король попросил молодого человека изложить свое сообщение. Я топталась в коридоре и лишь краешком глаза могла разглядеть собравшихся в зале мужчин, зато я отчетливо слышала весь ужасный рассказ юноши. Двумя днями ранее на Эмбрисс было совершено нападение. Парнишка находился на одном из близлежащих холмов и видел, как в крепость через ворота ворвались захватчики, похожие на стаю волков, жаждущих крови. Они действовали быстро и беспощадно. Людей сбрасывали со стен и из башен, а затем все поглотило пламя.

— Ты видел тех, кто напал на крепость? — спросил король.

—  Люди, возглавлявшие отряд, скакали под знаменем де-Роли — три медвежьи головы на желтом поле, — ответил парень. — Один из них ехал на черном коне, самом огромном из всех, которых я когда-либо видел.

— Марл, — еле слышно прошептал король.

Рассказы о старшем брате де-Роли скорее напоминали легенду. Говорили, что он на голову выше всех остальных мужчин и ездит верхом на огромном черном звере, скорее напоминающем быка, чем лошадь. Если нападение совершил Марл, это означало объявление войны.

И все же как могла так хорошо укрепленная крепость пасть так быстро? Позже, когда гонца отпустили, я отвела его в Нижний Зал и позаботилась о том, чтобы его накормили.

—  Ты видел, как всадники скачут к крепости? — спросила я у него.

Мальчик кивнул головой.

—  Как они попали внутрь? Стены наверняка были надежно защищены.

—  С того места, где я стоял, мне не были видны ворота. Но мне показалось, что крики из замка донеслись очень скоро.

Значит, не было ни атаки, ни осады. Ворота Эмбрисса открыл предатель, и это доказывало, что влияние короля на своих подданных заметно ослабело. Дориан и его друзья могли считать себя самыми храбрыми солдатами в стране, но никакое воинское искусство не могло защитить от предательства.

После долгих лет шепотом передаваемых друг другу слухов и смутных угроз король и его люди могли наконец-то открыто готовиться к войне. Командиры начали тренировать солдат на огромном турнирном поле к югу от крепостных стен, и воздух вокруг замка целыми днями гудел от топота копыт. Оружейную до глубокой ночи озаряло пламя кузнечных горнов. Лежа в кровати, я прислушивалась к звону металла. Королева Ленор все свое время посвящала молитвам и не покидала часовни. Отец Габриэль неотлучно находился при ней. Ей предстояло править в отсутствие короля, и я опасалась, что такое бремя окажется для нее чересчур тяжелым. Тем не менее она относилась к предстоящему отъезду супруга с покорностью и смирением, и я, пусть и неохотно, была вынуждена признать, что этим мы обязаны усилиям отца Габриэля. Я была готова простить ему отчужденность по отношению ко мне и всем остальным придворным, если его молитвы вселяли силы в королеву.

Все дни перед выступлением армии в поход за стенами королевских покоев бушевали похотливые спаривания. Многие девушки, ранее отказывавшие своим поклонникам в любезностях определенного рода, внезапно отбросили свою щепетильность в сторону. Любой мужчина в доспехах всегда пользовался успехом среди женщин. На его недостатки смотрели сквозь пальцы, а его храбрость превозносилась. Даже я осознала, что льну к Дориану, забыв о присущей мне сдержанности, в те немногие часы, когда он не обучал своих солдат.

Вечером накануне похода Дориан ввалился в нашу спальню глубокой ночью. Он был так изможден событиями дня, что тут же рухнул на постель, издав сгон наслаждения. Я принесла кувшин воды и омыла его грязное лицо. Дориан лежал на спине, закрыв глаза, и я ласково отвела спутанные волосы с его лба, прислушиваясь к медленному ровному дыханию. Я успела решить, что он уснул, как вдруг он вскинул руки и крепко прижал меня к себе. Я молча позволила ему снять с меня платье и так же молчаливо сняла с него тунику. Мы кончили одновременно, не проронив ни слова, и только его мозолистые руки воина поглаживали мою нежную кожу, как будто эти прикосновения помогали ему запечатлеть меня в памяти.

Я ожидала, что Дориан по своему обыкновению сразу заснет. Но надвигающаяся разлука пробудила в нем несвойственную моему супругу нежность. Лежа на боку, он всматривался в меня и наматывал на пальцы мои локоны.

—  Мысль о близости с тобой почти заставляет меня сожалеть о приближающейся войне.

Он произнес это совершенно серьезно, и мне было ясно, что это не попытка меня поддразнить. В это краткое мгновение я увидела, какими мы могли бы стать, если бы научились разговаривать честно и открыто. Возможно, мы все еще могли построить настоящие супружеские отношения.

—  Тогда побудь со мной еще немного, — прошептала я, поглаживая ладонями его грудь.

Под наплывом чувств я чуть было не рассказала ему свой секрет, который хранила уже несколько недель. Пропуск одних месячных вряд ли мог служить доказательством того, что я ожидаю ребенка. Времени прошло слишком мало, и я опасалась обнадеживать его и себя. Возможно, лучше было подождать и по возвращении встретить его с полным животом? Я представила себе, как усталый и забрызганный грязью Дориан возвращается домой после сражения, а я жду его у ворот замка, чтобы поделиться с ним своей новостью.

—  Я буду скучать по этим мягким ручкам, ночуя в поле с ордой грязных солдат, — произнес Дориан.

—  У тебя не будет времени для таких воспоминаний, — поддразнила я его. — Ты будешь слишком занят хвастовством.

—  Ты слишком хорошо меня знаешь, — криво усмехнувшись, отозвался Дориан. — Не буду отрицать, мне не терпится вступить в битву. Хочется поскорее все это уладить.

Мысли Дориана уже перенеслись на северные поля сражений. Привлекать его внимание к другим вопросам было бы жестоко, и я решила ничего не говорить ему о своем состоянии. Если я ошибалась и пропуск месячных представлял собой лишь сбой в моем цикле, ему незачем было об этом знать.

Я уснула в кольце рук Дориана, согретая теплом его массивного тела. На рассвете меня разбудил ласковый поцелуй, и, открыв глаза, я увидела, что Дориан уже оделся и стоит возле кровати.

— Мне пора собирать людей.

— Так рано, — спросонья пробормотала я.

—  Много дел, — коротко бросил он и, смягчившись, добавил: — Ты придешь меня проводить?

— Конечно, — ответила я.

Дориан колебался, глядя на мои обнаженные плечи. Изгибы груди под одеялом манили его, побуждая вернуться для прощального объятия. У меня все тело заныло от тоски по нему. Он еще даже не покинул замок, а мне уже не хватало его ласки и тепла.

—  Я буду ждать, — наконец произнес он, коротко кивнув на прощанье.

Супруг, ночью нашептывавший мне на ухо ласковые непристойности, исчез. Дориан, который стоял передо мной, был воином, готовящимся выступить навстречу судьбе.

Войско торжественно покидало двор замка. Для королевы и ее фрейлин соорудили помост, чтобы дамы могли лицом клипу попрощаться с сидящими в седле мужчинами. Вдоль крепостных стен толпились люди. Казалось, все обитатели замка, как знать, так и слуги, собрались во дворе. Королева Ленор держалась как всегда с большим достоинством, бесстрастно наблюдая за суетой из своего золоченого кресла. Лишь ее темные глаза выдавали все сильнее овладевавшую ею грусть. Роза сидела рядом со мной, но она ерзала и выбивала ногами дробь, а ее взгляд тревожно метался по двору.

Резкое пение рожков донеслось с заднего двора, где строилось войско. Толпа возбужденно загудела, а беспокойство Розы передалось и мне. Первыми под аркой появились герольды. Их шаги отбивали ритм в такт пению рожков. За ними шеренгой из шести человек шагали знаменосцы, в руках каждого из которых на древке гордо развевался королевский герб. Дориан объяснял мне, что в бою эти флаги играли очень важную роль, поскольку позволяли определить положение каждого командира. Дориан возглавлял королевскую кавалерию, и, глядя на знаменосцев, я спрашивала себя, кто из них будет скакать рядом с ним.

Лязгая доспехами и громко топая ногами, перед нами шли шеренги солдат в полной боевой амуниции. Провожающие взорвались восторженными приветствиями. Кое-кто из мужчин махал попавшимся им на глаза девушкам, выкрикивая похабные шуточки, но большинство молча и торжественно промаршировало к воротам и наружу. Многих из них я узнала. Это были лакеи и ремесленники, изъявившие желание послужить королю с оружием в руках. Некоторых из них я знала еще с тех пор, когда они мальчишками бегали по замку. Другие, и их было очень много, были представителями преданных королю родов, прибывшими из всех уголков королевства. Толпы людей выстроились и вдоль дороги, ведущей в город, и их вопли сливались с нашими приветствиями. Голос Розы осип от крика, и только королева Ленор хранила молчание.

Последними появились король и его рыцари. Они ехали верхом на самых лучших лошадях из королевских конюшен. Этих животных специально разводили за их скорость и силу, и сегодня их спины украшали попоны королевских цветов. Лошади беспокойно вздергивали головы, но всадники уверенно направили их к помосту. Это были люди, которым предстояло вести в бой всех остальных, подавая пример мужества. Позади следовали их слуги, готовые послужить своим господам так же преданно, как и в покоях королевского замка.

Лишь несколько локонов золотистых волос Дориана выбилось из-под шлема, но я узнала бы его мощную фигуру даже со спины. Увидев меня, он сверкнул счастливой улыбкой. Наконец-то ему предстояло заняться тем, к чему он готовился всю свою жизнь. Мое сердце исполнилось гордости. Еще никогда я не была так счастлива назвать его своим супругом, как сегодня.

Король подъехал к королеве Ленор и натянул поводья, останавливая коня. Она встала и подала ему платок с вышитым на нем ее фамильным гербом. Он прикоснулся к клочку ткани губами и спрятал его под луку седла. Затем, нарушив официальную процедуру прощания, он сжал руки жены и поцеловал ее пальцы. Оглушительный рев пронесся над толпой. Я нисколько не сомневалась в том, что такой же звук раздался и тогда, когда много лет назад король Ранолф впервые обнял свою прекрасную новобрачную. Глаза королевы Ленор наполнились слезами, не позволявшими ей, возможно, в последний раз рассмотреть лицо мужчины, которого она некогда любила всем сердцем. Годы угроз истощили их обоих, но этот момент вселил в меня надежду, что какие-то остатки их былой любви все еще живы.

Король обернулся к Розе, которая бросилась в его объятия. Он зарылся лицом в каштановые волосы дочери, а его ладони обняли ее спину. Перед моими глазами с удивительной ясностью всплыло воспоминание — эти же ладони, поддерживающие тельце малышки в тот день, когда она родилась. Тогда король радостно улыбался, хотя на его месте многие яростно протестовали бы против такого удара судьбы. Он осторожно высвободился из объятий Розы и опустил забрало шлема. Наблюдатели приняли этот жест за знак решимости и снова разразились приветствиями, но мне подумалось, что он просто пытался скрыть от них свое лицо — лицо человека, попрощавшегося с самыми дорогими для него людьми.

Спутники короля вслед за ним направили коней к воротам. Внезапно Дориан покинул их ряды и повернул свою лошадь ко мне.

— Элиза.

Изумившись его поступку, я подошла к самому краю помоста, чтобы ему не приходилось кричать.

Черты Дориана смягчились, и на его лице появилось задумчивое выражение, которое я впервые заметила накануне ночью. Отбросив всю свою браваду, он внезапно стал старше, но одновременно умиротвореннее.

—  Ты была хорошей женой, хотя я этого не заслуживал, — произнес он. — Возможно, временами я заставлял тебя сожалеть о принесенных мне обетах, но я ни разу не пожалел о том, что взял тебя в жены.

Я взволнованно затрясла головой, внезапно огорчившись, что не взяла ничего, что могла бы подарить ему на прощание в знак своей привязанности.

— Когда все это закончится, я исправлюсь, — продолжал он. — Ты наверняка не веришь в то, что эти перемены будут легкими, но я сделаю все, чтобы заслужить твою любовь.

Я ожидала, что он расхохочется, тем самым давая понять, что он просто в очередной раз пошутил со мной, но вместо этого Дориан взял меня за рукав и привлек к себе, дерзко поцеловав в губы у всех на виду. Мое лицо вспыхнуло от смущения и удовольствия, и я прижалась лицом к его шее, как часто делала в уединении нашей спальни.

Как я жалею о том, что ничего ему не сказала! Как счастлив был бы Дориан узнать, что он зачал ребенка. Вместо этого, заметив возмущенные взгляды фрейлин, я скромно потупилась и промолчала. Роза быстро опустила голову, тщетно пытаясь скрыть, как внимательно она прислушивалась ко всему, что произнес Дориан. Протрубили рожки, и король Ранолф занял свое место во главе отряда рыцарей, ожидающего перед воротами. Сунув ноги в стремена, Дориан поскакал к людям, чьими жизнями ему предстояло распоряжаться.

Я смотрела, как мой супруг готовится к кровопролитию, всем сердцем молясь о его благополучном возвращении. Несмотря на все его недостатки, он стал бы гордым и любящим отцом, и я хотела, чтобы мой сын или дочь получили то, чего так и не узнала я.

* * *

В то лето мы твердили себе, что численности наших войск более чем достаточно, чтобы гарантировать нам победу. Сэр Хугилл, будущий супруг Розы, собрал на своих землях многосотенную армию, и другие главы благородных родов со всего королевства тоже выступили в поддержку короля. На открытом поле брани у наших сил был бы очевидный перевес. Но мы то и дело получали сообщения о мелких стычках и засадах, потому что де-Роли и его последователи были достаточно умны, чтобы избегать открытого противостояния. Они хитростью заставляли разведчиков короля сообщать ему о несуществующих позициях противника и, пользуясь отсутствием основных сил, грабили отставший обоз. Они предпочитали убивать бесчестно, исподтишка. Письма как солдатам, так и от них доставлялись лишь изредка, но те немногие строчки, которые я получала от Дориана, удручали.

Сегодня двух моих людей сразили стрелы, — размашистым неровным почерком писал он. — А я еще даже не видел врага, с которым явился сражаться. Письмо оканчивалось обещанием победы, но не любви. Впрочем, я была не настолько глупа, чтобы ожидать подобных заверений. То, что он вообще нашел время, чтобы мне написать, уже говорило о его привязанности.

В те дни было очень просто погрузиться в мрачные мысли. Без криков и тяжелых шагов уехавших воевать мужчин просторные залы и широкие коридоры остались зловеще пустыми. Каждую ночь я ложилась спать в постель, которая без неистового и страстного Дориана казалась холодной и безжизненной. Смутные времена сказались и на своенравии Розы. Она перестала жаловаться на скуку и больше не умоляла устроить после ужина танцы. Она почтительно обращалась к сэру Уолтуру, интересуясь новостями, и попросила, чтобы для нее нарисовали карту, позволявшую ей следить за продвижением армии. Но она не отказалась от своих тайных вылазок. Однажды, когда я заметила грязь на подоле ее платья, она созналась, что побывала в бухте Сент-Элсипа. Я напомнила ей, что на набережной толчется множество подозрительных типов, а значит, прогулки туда небезопасны, но она отмахнулась от моих нравоучений.

—  Я почувствовала, как влечет меня к себе вода, Элиза, — мечтательно произнесла она. — Может, все дело во всех этих судах. В них кроется столько возможностей. Ты можешь себе представить, что это такое — отправиться в плавание в какие-то неведомые земли и не знать, где ты будешь через месяц или через год?

—  Мне спится спокойнее, когда я совершенно точно знаю, где буду через месяц, — язвительно ответила я. — В моей собственной удобной постели.

Роза расхохоталась, но все последующие дни ее окутывала пелена грусти. Как часто бывает, я не могла оценить всю глубину ее неудовлетворенности, пока не взглянула на ее жизнь глазами постороннего человека. Спустя несколько месяцев после того, как войска отправились на север, в замок пришла моя племянница Приэлла с сообщением о смерти тети Агны. Это не стало неожиданностью, потому что в последнее время ее здоровье неуклонно ухудшалось, и все же это стало для меня ударом. Кончина тети оборвала еще одну ниточку, связывавшую меня с мамой. Кроме того, хотя тетя Агна не была склонна к проявлению эмоций, она приняла и поддержала меня в тот период моей жизни, когда у меня не было ровным счетом ничего, и за это я была бесконечно ей благодарна.

Я провела Приэллу в Приемный покой, хотя обычно он предназначался для более важных посетителей. Она описала последние часы тетиной жизни, но когда я поинтересовалась, как поживает ее мама, Приэлла неожиданно ответила уклончиво. Я принялась осторожно ее расспрашивать и постепенно вытянула из нее правду. Семейная торговля тканями очень сильно пострадала от закрытия торговых путей через север страны, и отношения между ее родителями стали такими же напряженными, как и их финансовая ситуация. Я давно подозревала, что супруг моей кузины Дамиллы считает избиение жены своим святым долгом, и опасалась, что денежные затруднения сделают его еще более раздражительным и агрессивным. Но что я могла поделать? Приэлле было всего шестнадцать, и она находилась на попечении родителей, что не позволяло мне взять на себя заботу о ней.

— Ты такая везучая, Элиза.

Я вспомнила, что уже слышала эти же слова от Розы, когда она говорила о том, что я вышла за Дориана по любви.

—  Мой отец был очень тяжелым человеком, — ответила я Приэлле. — Я знаю, что это такое — прятаться в угол во время ссоры.

—  Нет, я имею в виду твою жизнь здесь. Тебя со всех сторон окружают такие прелестные вещи. — Приэлла во все глаза смотрела на гобелены и золоченую мебель, которую я уже давно считала чем-то само собой разумеющимся. — Я бы все отдала за возможность жить, как принцесса Роза.

А она отдала бы все за твою свободу, — подумала я, размышляя над жестокой шуткой судьбы, заставившей этих девушек родиться в обстановке, противоречащей их склонностям. Из Розы с ее быстрым умом и независимым характером вышла бы отличная дочь торговца, в то время как мягкость Приэллы и ее тяга к красоте по достоинству оценились бы в любой королевской семье.

—  Ее жизнь не так легка, как ты думаешь, — тщательно подбирая слова, произнесла я. — Нам всем приходится выкручивать максимум возможностей из того положения, в которое нас загнала жизнь. — Эти же слова я когда-то сказала Розе, хотя вероятность того, что Приэлла примет их к сведению, была выше. — Я надеюсь, ты помнишь, что я твой друг, и в случае необходимости ты всегда можешь ко мне обратиться.

Приэлла с благодарностью сжала мою руку, а я решила отвлечь ее от тяжелых мыслей, показав ей Большой Зал и сад. Но я не могла смотреть на Приэллу, такую милую и невинную девушку, не опасаясь за ее будущее. Присутствие строгой тети Агны не могло не влиять на ее родителей, вынуждая их держать свою вражду под контролем, но теперь они могли дать ей полную волю. Что касается меня, то я была бессильна изменить что-либо в жизни Приэллы. Моего влияния при дворе было недостаточно, чтобы как-то ей помочь. Ее скромное происхождение не позволяло взять ее во фрейлины, а образование и утонченные манеры исключали возможность нанять ее в качестве служанки.

На прощание я горячо обняла племянницу, надеясь, что сила моих рук вселится в ее хрупкое тело.

— Мы не должны позволять страху сокрушать наш дух, — напутствовала я ее.

Я сказала это как для нее, так и для себя. Беспокойство за Приэллу теперь добавилось к уже мучающим меня страхам за королеву Ленор, Дориана и всех его солдат. Приэлла робко улыбнулась, и я увидела, что очень скоро она превратится в прелестную женщину. В последнее время она сильно вытянулась, и ее еще незрелому телу была присуща некоторая угловатость. Но было ясно, что когда ее лицо и фигура оформятся, она станет красавицей. Я надеялась, что этого окажется достаточно для удачного замужества, несмотря на шаткое финансовое состояние ее семьи.

Я пыталась встречать каждый новый день с надеждой, а не с ужасом, но не могла сказать того же о королеве Ленор. На нее была возложена обязанность править королевством в отсутствие мужа, однако она все чаще обращалась за помощью к отцу Габриэлю и молитвам вместо того, чтобы беседовать с советниками короля. Сэр Уолтур в отчаянии бормотал, что монаху уже пора предоставлять место в Зале заседаний, и украдкой решал большинство вопросов самостоятельно, не ставя в известность королеву. В надежде добиться примирения между ними я принялась уговаривать королеву Ленор посетить заседание Совета.

—  Люди ожидают от вас руководства, — заявила я. — Они приободрятся, если увидят, что вы занимаетесь государственными делами.

—  Нет, нет, — запротестовала она. — Сэр Уолтур и другие заботятся только о мирских делах. Я должна служить своим подчиненным посредством молитвы.

—  Достойная задача, — согласилась я. — Но ведь королева не может совсем уходить от мира, как вы полагаете?

Я произнесла эти слова ласково и с улыбкой, но она отреагировала так, как будто я дала ей пощечину.

—  Как же ты не понимаешь? — с потрясенным видом спросила она. — Мы все погрязли в грехе. Все, до единого. Нашим душам угрожает смертельная опасность.

Несмотря на ее всевозрастающий интерес к религии, я впервые слышала, чтобы она говорила о своих убеждениях в таких суровых выражениях.

—  Миледи, Господь милует тех, кто покаялся, разве не так? Какие бы прегрешения вы ни совершили, вам их уже давным-давно простили.

Она расплакалась, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Видеть женщину, которой я столько лет искренне восхищалась, сломленной таким глубоким несчастьем, стало для меня настоящим потрясением, и несколько мгновений я не знала, что делать. Затем я осторожно обняла ее обеими руками и принялась утешать, как если бы она была маленьким ребенком, бормоча уверения в том, что все будет хорошо. Я не знаю, проникали ли мои слова в глубины ее горя, но постепенно ее рыдания стихли, сменившись тихими стонами. Она вытерла слезы рукавом платья и измученно посмотрела на меня. Ее темные, выразительные и все еще завораживающе прекрасные глаза умоляюще смотрели на меня.

— Ты действительно веришь в то, что я заслужу прощение?

— Да, верю.

—  Чтобы получить прощение, его необходимо даровать. Так говорит отец Габриэль.

Во мне вскипела волна ревности, и я вспомнила начало своей службы у королевы Ленор. Всякий раз, когда королева и Исла смеялись, переговариваясь на своем родном языке, меня охватывала зависть. И снова я ощутила, что меня оттолкнули, заменив кем-то другим.

Хотя, возможно, для меня еще не все было потеряно, потому что у меня был секрет, способный возродить связь между мной и королевой. Проглотив свою детскую обиду, я произнесла:

— В делах духовных я полностью полагаюсь на отца Габриэля. Но я должна просить вас добавить еще кое-кого к списку людей, за которых вы молитесь.

Она широко раскрыла глаза сначала от удивления, а затем от восторга, когда я рассказала ей о растущем в моем теле ребенке. Беременность была в самом начале, и я еще не успела ощутить шевеления плода, но я оказалась права, предположив, что это известие выведет королеву из мрака ее страхов. Я попросила ее пока никому ничего не говорить, не посвящая в эту тайну даже Розу, и она наслаждалась нашим секретом, как драгоценным даром и надеждой на будущее.

По мере того как нарастала жара, снижалась наша активность, и летние дни проходили в похожем на летаргический сон оцепенении. Я гуляла в саду, вместе с другими фрейлинами трудилась над рукоделием и пыталась прорваться сквозь одну из занудных философских книг сэра Уолтура. Почти каждый день я навещала Флору. Иногда меня сопровождала Роза, живость которой заставляла вспыхнуть давно угасшие искры радости в глазах старой женщины. Большинство девушек возраста Розы пугаются признаков угасания тела, но принцесса ни разу и глазом не моргнула при виде беззубых десен Флоры или от прикосновения ее заскорузлых пальцев. Она терпеливо слушала путаные рассказы своей двоюродной бабушки о прошлом, несмотря на то, что некоторые истории повторялись слово в слово. Я с тревогой ожидала, когда в воспоминаниях Флоры всплывет фигура Миллисент. Розе было известно лишь то, что сестру Флоры с позором изгнали из замка много лет назад, и я боялась ее вопросов. Несмотря на все мои опасения, Флора ни разу не упомянула Миллисент. Казалось, что на белом свете вообще никогда не было такого человека.

Как правило, вечера в замке проходили очень тихо. Все фрейлины отправлялись на покой вскоре после ужина, но один вечер всегда будет выделяться на фоне моих воспоминаний о том времени. Группа странствующих монахинь прослышала о теплом приеме, который королева неизменно оказывает паломникам, и попросила позволения переночевать в замке. Они разделили нашу трапезу, после чего старшая монахиня предложила сыграть на своей арфе.

Она сказала королеве Ленор, что музыка — это дар Господа, и она возносит ему хвалу, играя на музыкальном инструменте. Как только женщина принялась извлекать мелодию из струн, я тут же ощутила божественное присутствие. Она играла с таким вдохновением и в таком темпе, что это могло объясняться лишь вмешательством свыше. На всех нас снизошло умиротворение, не покинувшее меня даже после того, как я вернулась к себе и уснула, убаюканная воспоминаниями об окружавшей меня музыке.

Я проснулась посреди ночи, разбуженная сном: мне снилось, что я тону в ванне. Я вертелась в постели, пытаясь улечься, пока не осознала, что влага у меня между ног вполне реальна. При тусклом свете догорающих в камине углей я увидела темное красное пятно, расползающееся по простыням. И я закричала, издав вопль, исполненный ужаса и отчаяния. Я никогда не забуду лицо сэра Уолту - ра, когда он ворвался в спальню, стискивая в руке свечу. При виде представшего его глазам зрелища его черты исказило отвращение, и он попятился, бормоча, что позовет служанку.

—  Миссис Тьюкс! — взмолилась я. — Прошу вас, позовите миссис Тьюкс!

Я несколько минут ожидала ее появления. К тому времени, как заспанная, но встревоженная миссис Тьюкс ворвалась в комнату, я все поняла. Я потеряла ребенка.

Ей уже приходилось иметь дело с такими душераздирающими событиями. Уверенными движениями она сдернула с кровати окровавленные простыни и сняла с меня сорочку. Я дрожала всем телом, пока она смывала кровь с моих ног. Вода была такой холодной, что моя кожа заледенела. Обернув мои ноги чистыми простынями, она натянула на меня свежую сорочку.

—  Аника скоро принесет одеяла, — сказала она. — Я поручу ей разжечь камин.

Я дрожала, не переставая. Миссис Тьюкс легла на кровать рядом со мной и обеими руками обняла меня за плечи.

— Побыть с тобой, пока ты заснешь? — шепотом спросила она.

Я не понимала, как я вообще когда-то смогу теперь заснуть.

Миссис Тьюкс сжимала меня в объятиях, а я плакала. Мое тело сотрясалось с такой силой, что казалось, еще немного, и крики вырвутся непосредственно из груди. Затем они сменились усталыми стонами, и мои глаза, выплакав все слезы, закрылись. В следующее мгновение наступило утро, и я проснулась в своей супружеской постели в полном одиночестве.

 

14

Тяготы утраты

Это горе мне предстояло нести одной. Вскоре после того как я проснулась, служанка Аника принесла мне миску бульона. Из ее слов следовало, что миссис Тьюкс сообщила ей, что я заболела и весь день проведу в постели, потому что мне необходим покой. Я то засыпала, то просыпалась и один раз встала, чтобы сменить пропитанные кровью простыни между ног. Меня душили едва сдерживаемые рыдания, и только сон приносил облегчение. Но стоило мне проснуться, как осознание потери с неослабевающей силой наносило мне очередной удар. Захлебываясь в своем горе, я радовалась тому, что сохранила беременность в секрете. Лицезрение отражения собственного опустошения в глазах других людей непременно бы меня ослепило.

Я не выходила из спальни два дня. Сэр Уолтур, должно быть, догадался о причинах инцидента, залившего кровью мою постель, но он не нарушал моего уединения, за что я была ему благодарна. Пугающая тишина комнаты усиливала мое отчаяние, и я могла окончательно утонуть в своем несчастье, если бы королева Ленор не нанесла мне неожиданный визит. Все годы, что я жила в замке, я привыкла полагаться только на себя и гордилась своей независимостью. Но теперь рухнули последние разделявшие нас барьеры, и я прильнула к ней, как ребенок. Она больше не была ни моей правительницей, ни моей госпожой. Рядом сидел друг, протягивавший мне спасательный круг и надежду. С годами лицо мамы становилось все более расплывчатым и неотчетливым, но я ясно помнила это ощущение, когда тебя обнимает и утешает любящий тебя человек.

В том году зимние метели пришли рано, и дамы целые дни проводили, сидя у очагов, потому что больше спастись от холода, источаемого каменными стенами замка, было негде. Эти неожиданные холода нанесли очередной чувствительный удар по армии короля, оказавшейся в ловушке по ту сторону северных гор, перейти которые не представлялось возможным ввиду опасности схода лавин.

Лишенные малейшего шанса вернуться в Сент-Элсип и переждать зиму дома, они нашли пристанище в отдаленных деревушках, а бунтовщики удалились за стены своих крепостей. Несколько отважных посыльных рискнули перебраться через ледяные хребты, чтобы доставить нам весть о судьбе нашей армии. Эти измученные люди сообщили нам, что солдаты короля вынуждены питаться падалью, но их дух по-прежнему высок, и они продолжают рваться в бой.

С учетом смутных времен семнадцатый день рождения Розы отпраздновали довольно скромно, но все же она воспользовалась этой возможностью нанести удар в своей борьбе за независимость, который всех нас поверг в шок. С самого младенчества она спала в комнате, примыкавшей к гостиной ее матери. Но теперь она объявила о намерении перебраться в Северную башню. Испуганная королева Ленор заявила, что и слышать об этом не хочет, но в конце концов сдалась, уступив слезным мольбам дочери.

Такую внезапную перемену королева объяснила так:

— Если это порадует мою дочь, как я могу ей в этом отказать? У нее так мало поводов для радости. Да и отец Габриэль уверяет меня, что некоторая степень независимости пойдет ей на пользу.

Монах стоял рядом с ней, упиваясь ролью самого доверенного советника королевы. Я была уверена, что нельзя отпускать Розу в практически заброшенную часть замка, расположенную так далеко от королевских покоев, но понимала, что оспаривать разумность решения отца Габриэля бесполезно. Я кивнула, попытавшись сделать это любезно, но он, видимо, заметил мои мрачно стиснутые губы, потому что в брошенном на меня ледяном взгляде отчетливо читался вызов. Он признал во мне соперника и намеревался обращаться со мной соответственно.

Когда Роза притащила меня к себе, чтобы похвастаться комнатами, которые она выбрала на верхнем этаже башни, я против собственной воли залюбовалась их очарованием. Входная дверь вела в полукруглую гостиную, образованную круглыми стенами башни, а вход в спальню находился под аркой, украшенной гравюрами с изображением вьющейся виноградной лозы. Роза принесла сюда вышитые гобелены и отгородила кровать фиолетовыми бархатными портьерами. Несмотря на серое небо, окна, которые были шире и выше, чем в любой другой комнате замка, впускали достаточно света, и спальня выглядела просторной и ярко освещенной.

Роза махнула рукой в сторону пейзажа за окном.

— Элиза, теперь ты меня понимаешь?

В то время, как большинство окон в верхних этажах замка выходили на Сент-Элсип или суетливый и шумный двор, из комнаты Розы открывался вид на турнирное поле, где так часто состязались ее отец и его рыцари. Поросшие густой травой холмы волнами уходили вдаль. Среди этих лугов она училась ездить верхом. Там же теплыми летними днями она гуляла с матерью, отдыхая и обедая в тени раскидистых дубов.

—  Ты знаешь, сколько раз я мечтала о том, чтобы ускакать за этот горизонт? Мне казалось, я могу ехать и ехать, пока не окажусь там, где буду просто Розой, а не принцессой и наследницей престола. — Ее голос понизился до еле слышного шепота. — Какая глупая фантазия.

Я понимала всю притягательность этого вида, но считала цену, которую Роза за него заплатила, слишком высокой. Как могла девушка выносить угнетающую тишину Северной башни, уже не говоря о том, чтобы к ней стремиться? Я подозревала, что к такой смене покоев ее подтолкнуло скорое замужество. Это был ее последний шанс обустроить свое личное гнездышко, в котором она могла бы делать то, что ей хочется, прежде чем принять на себя обязанности жены и правительницы. Но хотя, занимая эту часть замка, принцесса бросала вызов условностям, это также говорило о ее одиночестве. У нее не было настоящих друзей и ни одного человека ее возраста, с которым она могла бы свободно разговаривать. Между Розой и ее служанкой Бесслин не было того доверия, которое объединяло нас с королевой Ленор, а другие юные обитательницы замка полностью зависели от короля. Они не могли говорить то, что думают, из опасения ненароком задеть семью Розы. Во многих отношениях ее жизнь была очень одинокой.

Роза отвернулась от окна и очень серьезно обратилась ко мне:

— Элиза, я хотела кое о чем тебя спросить. Боюсь, что мама скрывает от меня правду о ходе войны. Это правда, что зима очень ослабила нашу армию?

— Ты не должна позволять всяким слухам так себя расстраивать, — упрекнула я ее, расправляя простыни на ее кровати.

Подобно многим женщинам, проведшим жизнь в услужении, я считала, что все, кто моложе меня, просто не способны справляться со своими обязанностями. Что касается Бесслин, то она относилась к своей работе особенно небрежно.

—  Как я могу не расстраиваться, если моему отцу грозит поражение?

Я обернулась и произнесла резким тоном, которого ни за что не допустила бы в обращении к любой другой девушке ее положения:

— Как ты можешь так говорить?

—  Уже теплеет. Снег в горах должен таять. Почему мы ничего не слышим о наступлении нашей армии?

Я задавала себе этот же вопрос. И как часто случалось, когда я бывала чем-то обеспокоена, я снова мысленно вернулась к проклятию Миллисент, к ее обещанию забрать Розу в расцвете красоты. Неужели ее месть воплотится именно в том, что победу одержит принц Бауэн, и Роза погибнет от его руки, принесенная в жертву его жажде власти? От этой мысли меня даже затошнило, но я опасалась, что он не остановится ни перед какими зверствами.

—  Война непредсказуема по самой своей природе, — ответила я. — Люди твоего отца самые лучшие солдаты во всем королевстве. Они одержат победу.

—  Обязательно, — поддержала меня Роза, впившись в мое лицо горящими страстью глазами.

Она не была готова взойти на престол. Более того, она была бесконечно далека от этого, и от осознания всего того, что она потеряла, мое сердце болезненно защемило. Все ее мысли должны были занимать поклонники и платья, а не опасения за жизнь отца.

—  Если бы все мужчины были такими сильными, как твой муж, я бы вообще не сомневалась в нашей победе. — Она села на кровать и провела кончиками пальцев по замысловатой вышивке покрывала. — Ты по нему скучаешь?

—  По Дориану? Да, иногда. Но я не могу ставить ему в вину желание участвовать в битве. Он мечтал об этом всю жизнь.

Роза, внезапно смутившись, опустила глаза.

— Это было так, как ты ожидала? Семейная жизнь?

Меня застала врасплох настороженность в ее голосе, которая говорила о том, что она готовится услышать худшее. Я никогда и никому не говорила о своих истинных чувствах к Дориану. Да я и сама не знала, как я к нему отношусь. Мои чувства менялись день ото дня.

— Я успела смириться с тем, что осталась старой девой, — тщательно подбирая слова, ответила я. — И все же замужество подходит мне больше, чем я ожидала.

— Но ведь ты вышла замуж по любви, — со вздохом произнесла Роза.

Это так меня позабавило, что я не удержалась от улыбки. Любовь не играла никакой роли ни в матримониальных планах Дориана, ни в моих ожиданиях. Как бы ни называлась возникшая между нами связь, начиналась она с физической похоти. Но тут я вспомнила, как Дориан поцеловал меня во дворе, на глазах у всей толпы. Прощаясь, он пообещал исправиться и стать хорошим мужем. Что, если не любовь, могло его на все это подвигнуть?

—  Иногда любовь расцветает со временем, — заверила я ее. — По слухам, сэр Хугилл — очень хороший человек.

По тем же самым слухам, это был суровый и скучный человек, лишенный чувства юмора. Я сомневалась, что эти черты характера придутся по вкусу такой темпераментной девушке, как Роза.

—  Я уверена, что он достоин моего уважения, — послушно произнесла Роза. — Просто... — Она отвела глаза, не решаясь продолжать. — Я рассчитывала на большее.

Всем преданным слугам присуща особая интуиция, и меня осенило — она думает о Джоффри. Я помнила, как блестели его темные глаза, обращенные на грациозно танцующую передним Розу. Но для принцессы это могло быть только мимолетным увлечением. Даже если бы королю удалось расторгнуть контракт с сэром Хугиллом, ей никогда не позволили бы выйти замуж за человека, не являющегося отпрыском королевского рода. Но что дурного в том, что Роза вздыхает по красивому молодому человеку? Я радовалась любой возможности развеять царящее при дворе уныние.

—  Я бы ничуть не удивилась, если бы некий посол вернулся, чтобы потанцевать с тобой, как только закончится война, — улыбнулась я. — Но имей в виду, за твою благосклонность ему придется сразиться с сэром Хугиллом. Вот это будет сражение!

— Ах, вот как! — оживилась Роза. — И кто же победит?

— Ну, за Джоффри имеется преимущество юности. Но мы не должны сбрасывать со счетов страсть, бушующую в сердце сэра Хугилла, которая так ясно сквозит в его письмах.

Роза расхохоталась и отошла от окна.

—  Благослови тебя Бог, Элиза! Ты умеешь поднять мне настроение.

— А ты мне, — отозвалась я.

Мы вместе вспомнили вечер визита Джоффри, когда Роза впервые ощутила прикосновение чувства, которое могло перерасти в любовь. Он был первым мужчиной из-за границ королевства, с которым ей удалось побеседовать, и мне было ясно, что ее увлекли его рассказы о путешествиях и заморских странах. Она не пожелала рассказать мне, о чем они говорили, уединившись в Приемном покое. Осознание того, что у нее есть тайна, которой она может наслаждаться в одиночестве, доставляло удовольствие. Точно так же и я, лежа этой ночью в постели, наслаждалась воспоминаниями о Дориане, представляя себе, как он вернется домой и как мы сможем отпраздновать это событие.

* * *

Весенняя оттепель, на которую возлагала надежды наша армия, сопровождалась проливными дождями, превратившими дороги в непролазные грязевые болота. Казалось, сама природа встала на сторону мятежников. Погода нанесла очередной удар по торговцам Сент- Элсипа, чей бизнес уже и без того пострадал из-за войны. Визиты, которые я наносила Дамилле и Приэлле, непроницаемым облаком окутывало уныние. Однажды я отвела Приэллу в сторонку и спросила, как она поживает. Девушка ответила, что, как ей кажется, отец запускает руку в ее приданое, чтобы расплатиться с кредиторами.

—  Что будет со мной, если я останусь без приданого? — спросила она.

Мне хотелось встряхнуть ее родителей и заставить осознать собственную недальновидность и эгоизм. Как же они не понимали того, что их самым драгоценным сокровищем является дочь, и именно ее они должны холить и лелеять? Но Приэлла умоляла меня ничего им не говорить, да я и сама опасалась, что если я подам голос в ее защиту, отец выместит на ней всю свою досаду.

—  Я позабочусь о том, чтобы ты удачно вышла замуж, — пообещала я. — У Дориана много денег. Он будет счастлив оплатить твое приданое, если в этом возникнет необходимость.

Приэлла прижалась ко мне, и я обняла ее за худенькие плечи.

—  Все меняется, Элиза, — грустно произнесла она. — Я уже не знаю, что ждет меня завтра.

—  Этого не знает никто из нас, — отозвалась я. — Но обещаю тебе, что я тебя не покину.

Я надеялась подать своей испуганной юной племяннице пример стойкости, хотя на самом деле недавние события в замке пошатнули мою собственную веру в то, что как только война окончится, все войдет в свою колею. Королева уже почти год правила страной без поддержки супруга, и эта ноша, оказавшись для нее непосильной, подорвала ее и без того шаткое душевное равновесие. Мне уже не удавалось беседовать с ней так же непринужденно, как мы делали это в прошлом. Если верить ее служанке, Хеве, королева спала очень мало и каждое утро вставала еще до рассвета, чтобы приступить к обязательным молитвам. На спине королевы Хева заметила встревожившие ее красные рубцы, в которых она узнала признаки самобичевания, которому обычно предавались самые фанатично настроенные религиозные мистики. Содрогнувшись от известия о подобном самоистязании, я отправилась на розыски отца Габриэля. Королева Ленор ни за что не сделала бы ничего подобного без его поощрения.

К моему удивлению, он выслушал меня довольно сочувственно. Тем не менее он заявил, что бессилен управлять ее действиями.

—  Я точно также не являюсь повелителем королевы, как и вы, — говорил он, сцепив перед собой сплетенные пальцы. Я обратила внимание на черную кайму грязи у него под ногтями, смрад, исходящий от его грязной рясы. Как мог такой тип очаровать королеву, которая всегда славилась своей любовью к красоте? — Если от Святого Духа на нее снисходит потребность в умерщвлении собственной плоти, она будет это делать.

В практически безупречной жизни королевы Ленор было лишь одно событие, способное вызвать подобную ненависть к себе и своему телу. Неужели она рассказала отцу Габриэлю о клятве, к которой ее принудила Миллисент? Если да, то он получил над ней неограниченную власть.

—  Как может радовать Господа обезображенное тело королевы? — спросила я.

—  Вы претендуете на понимание намерений Господа? — высокомерно поинтересовался он. — Королева следует своим собственным путем к искуплению, и я верю в то, что она его обретет. Причем скорее, чем вы полагаете.

И кто же возьмет на себя смелость утверждать, что искупление уже достигнуто? — едва не спросила я. — Не вы ли это сделаете, воспользовавшись удачным, по вашему мнению, моментом? Несмотря на все свои благочестивые разговоры, отец Габриэль успел обнаружить более чем мирское удовлетворение, которое он испытывал, беря надо мной верх. Я в очередной раз задалась вопросом, что удерживает его среди нас. Искренняя духовная забота о королеве? Или возможность пошатнуть неустойчивый рассудок аристократки? Несмотря на все мои подозрения, отец Габриэль не давал повода для осуждения. За проведенные в замке месяцы он не накопил никакого имущества, и миссис Тьюкс заверила меня, что он не получает никаких выплат по счетам на ведение хозяйства. Он даже отказался от собственной спальни, которую ему настойчиво предлагала королева Ленор, предпочитая оставаться в углу, который он облюбовал для себя на кухне. Все же я поклялась себе, что буду зорко следить за его отношениями с королевой. Если бы я заметила новые признаки ухудшения ее состояния, я бы, не задумываясь, возложила вину на отца Габриэля.

Еще один повод для тревоги давал мне сэр Уолтур, стремительно погружавшийся в пучины уныния. При встречах мы обменивались лишь сухими официальными приветствиями. В отличие от других государственных мужей, он никогда не поддерживал разговор лишь из удовольствия послушать свой собственный голос. Большинство вечеров он проводил в нашей гостиной, расположившись перед потрескивающим камином и погрузившись в мысли. Я редко нарушала его уединение. Но однажды вечером я обратила внимание на то, что его плечи ссутулены больше обычного, а лицо обеспокоенно нахмурено. У меня в груди все оборвалось от предчувствия несчастья.

— Какие-то новости от Дориана? — вырвалось у меня.

Сэр Уолтур удивленно обернулся ко мне и покачал головой.

— Нет, ничего не слышно.

—  Простите, — извинилась я. — Я подумала, что, может, вы получили письмо.

Сэр Уолтур покосился в мою сторону, что я вначале истолковала как раздражение. Но потом я поняла, что в его пристальном взгляде светится любопытство.

— Что ты слышала? — поинтересовался он.

—  Ничего, — начала оправдываться я. — Я задала этот вопрос всего лишь как жена, которая мечтает о благополучном возвращении супруга домой.

Сэр Уолтур закряхтел. Он отложил ложку и прижал ладони к столу.

—  Если это тебя успокоит, я узнал кое-что, что может обернуть ситуацию в нашу пользу.

Он наблюдал за тем, как меняется мое лицо по мере того, как до меня доходит смысл его слов.

—  Ты умеешь держать язык за зубами в отличие от большинства остальных женщин. Это единственная причина, по которой я тебе это говорю. Если я узнаю, что ты кому-то хоть словом обмолвилась...

— Я никогда не выдаю тайн, — хладнокровно прервала его я.

— Отлично.

Сэр Уолтур оттолкнул от себя пустую миску и сделал глоток вина. Он зажал ножку кубка в кулак, и этот далеко не изящный жест немедленно выдал в нем человека неблагородного происхождения. Несмотря на проведенные при дворе годы, аристократические манеры остались ему чужды. Ему просто не было до них дела. Возможно, он даже щеголял собственной безыскусностью.

—  Сегодня я получил информацию о том, что, возможно, бритнийцев удастся склонить на нашу сторону, — произнес он.

С учетом их репутации как свирепых и отчаянных воинов, помощь бритнийцев на поле брани нам совсем не помешала бы. Но неужели сама потребность в таком союзе означала, что самостоятельно наши солдаты одержать победу не в состоянии?

—  Дориан говорил мне, что наши люди могут легко одолеть мятежников, — осторожно заметила я.

—  Все указывало на это. Даже король хвастал, утверждая, что не позже чем через несколько недель армия с победой вернется домой. Но прошло девять месяцев, а мы еще даже не вступали в сражение. Похоже, наши противники вознамерились одолеть нас хитростью. Они нападают ночью, тайно, убивая двух человек здесь, трех там и снова скрываясь во мраке. Наши потери растут, но мы ничуть не ближе к тому, чтобы вырвать эту нечисть из их горных убежищ.

Обрывки новостей, которые ходили по замку, говорили об обратном, рассказывая о бегущих перепуганных мятежниках. Возможно, эти истории отражали наши чаяния, но они могли создаваться специально, чтобы не позволять нам упасть духом.

—  Наши люди настроены решительно, — заверил меня сэр Уолтур, — ив конце концов они обязательно победят. Но наша армия ослаблена, чего никто не ожидал. Если король вернется с головой Марла де-Роли, но только с половиной своих рыцарей, станет ли это поводом для радости?

Половиной рыцарей? Я не верила в то, что это возможно. Эту армию возглавляли люди, с которыми Дориан дружил с детства, супруги женщин, с которыми я общалась каждый день. Такой мрачный прогноз означал, что Дориан находится в большей опасности, чем я себе представляла.

— А если бритнийцы встанут на нашу сторону? — спросила я.

—  Победа будет за нами, — ответил сэр Уолтур. — Бритнийцам присуща определенная безжалостность, которой недостает нашим людям. Полагаю, это обусловлено необходимостью жить в их убогой и обездоленной стране. Смерть в их стране настолько привычное явление, что они ее не боятся и дерутся до самого конца. Другой вопрос — можно ли им доверять. Скорее всего, за их услуги торгуется и Бауэн. Во всяком случае в этом у нас есть преимущество. Наша сокровищница гораздо убедительнее жалких средств де-Роли.

—  Бритнийский король ни за что не обратит оружие против нас! — воскликнула я. — Он поклялся королю Ранолфу в своей дружбе.

Сэр Уолтур расхохотался, и в этом горьком смехе не было и следа веселья.

—  Ты наслушалась сентиментальных сказок королевы. Военные союзы скрепляются деньгами, а не дружбой.

Я знала, что армии часто продаются и покупаются за мешки с золотом. Но то, что сэр Уолтур так походя принимает подобное положение дел, я восприняла как предательство убеждений его собственного сына. Дориан любил роскошную одежду и изысканную еду, но он никогда не стремился к богатствам. Он сражался потому, что был наделен душой солдата и считал почетным пролить кровь на службе правому делу. Не все воины стремились к войне как способу набивать карманы.

Сэр Уолтур резко встал, с грохотом отодвинув стул назад.

—  Я должен вернуться в Зал заседаний, — произнес он, потянувшись к одной из свечей, освещавших наш стол. — Утром мы отсылаем бритнийцам наше предложение. Осталось всего несколько часов для того, чтобы просчитать, сколько мы готовы заплатить за победу.

Обойдя стол, он подошел ко мне и положил руку мне на плечо.

— Ты хорошо служишь моему сыну, — тихо добавил он. — Я сделаю все, что смогу, чтобы вернуть его домой.

Сэр Уолтур не был склонен к эмоциональным излияниям, и я знала, что его слова практически равняются признанию в том, что он успел меня полюбить. А если бы я подарила Дориану наследника? Как он ценил бы меня в этом случае? Мое пустое лоно болезненно заныло.

Шаги сэра Уолтура начали удаляться и постепенно стихли в конце коридора. Я завершила ужин в одиночестве при тусклом свете оставшейся свечи. Я понятия не имела о финансах королевства, но полагала: обеспечить себе преданность бритнийцев золота нам хватит. Я не сомневалась в том, что королева Ленор опустошит казну, если это понадобится для благополучного возвращения короля.

Похоже, к просьбам сэра Уолтура хранить молчание прислушались, потому что в последующие дни я не слышала о бритнийцах ровным счетом ничего. И лишь несколько недель спустя до нас дошла информация об их появлении на поле боя. Эту новость восприняли с таким ликованием, как если бы речь шла уже о победе. Тех же бритнийцев, которых годами презирали как опасных и неряшливых мерзавцев, теперь превозносили как отважных воинов. Все только и говорили, что о дружбе, связывающей их короля с Ранолфом. Какую бы сумму ни переправили в Бритнию, это было сделано в условиях полной секретности.

После сообщения о бритнийском подкреплении с севера какое-то время ничего не было слышно. Я помню эту бесконечную вереницу дней, когда мы тщетно ожидали новостей. На стенах замка выставили дополнительную охрану, и каждый стражник надеялся первым заметить гонца, скачущего под королевским флагом. В городе отпраздновали наступление Пасхи, но на этот раз вместо веселых гуляний все королевство провело праздник в молитвах и размышлениях, воздержавшись от танцев и игрищ. Королева Ленор застывала всякий раз, когда отворялась дверь ее покоев, но ее плечи разочарованно опускались при виде леди Уинтермейл или служанки, явившейся с очередным тривиальным вопросом. Роза пыталась развлечься с помощью литературного творчества, на долгие часы уединяясь в своей комнате с тем, чтобы создать очередное стихотворение, воспевающее победу ее отца. Я радовалась тому, что она изыскала способ занять себя и одновременно отвлечься от тревожных мыслей, и подсовывала ей свечи, чтобы ее служанка не докладывала королеве, как часто Роза что-то пишет бессонными ночами.

Именно в эти бесконечные дни ожидания Флора вступила на путь окончательного угасания. Хотя она лежала, безразличная ко всему, и в ее теле едва теплился огонек сознания, я не отходила от ее постели, не желая, чтобы свои последние часы на земле она провела в одиночестве. Иногда я сидела молча, держа ее за руку, иногда молилась. Я не знаю, что побудило меня спеть ей в тот последний вечер. Флора рассказала мне, что за время своего недолгого ухаживания Лоренц научил ее этой простой народной песне, и я подумала, что, возможно, она вызовету нее последние воспоминания о былом счастье.

— Мама.

Мне пришлось наклониться совсем низко, чтобы убедиться, что мне не послышалось. Ее глаза были закрыты, как если бы она спала.

— Мама. Его больше нет.

В слабом голосе Флоры все еще слышались нотки юной девушки, только что пережившей крах своей любви. Я погладила ее руку, не зная, чем еще я могу облегчить ее страдания.

— Почему? Почему он меня оставил?

Слышать, как она заново переживает самоубийство Лоренца, было невыносимо. Я не хотела, чтобы его смерть омрачала ее собственный уход. Иногда нам не дано узнать правду, и я считала, что она не должна провести последние мгновения на земле, терзаясь из-за событий, оставшихся в далеком прошлом. Ее конец должен быть умиротворенным, — решила я. Она это заслужила.

— Он ждет, — прошептала я. — Иди к нему.

Дыхание Флоры стало более размеренным. Я наблюдала за тем, как тяжело дается ей каждый вдох и выдох. Затем она нерешительно просипела:

— Элиза.

От неожиданности я вздрогнула, но поспешила наклониться почти к самому ее лицу.

— Да, я здесь.

— Мне так жаль. Прости.

Я покачала головой, подыскивая слова, чтобы успокоить умирающую.

— Тсс. Вы ни в чем передо мной не провинились.

Каждый мучительный звук ее голоса прерывался хриплыми вздохами, но, собравшись с силами, она смогла произнести свое прощальное предостережение:

— Она близко. Я не могу ее остановить.

 

15

Пока смерть не разлучит нас

Мы ожидали, что объявление об окончании войны будет сопровождаться ликованием и фанфарами. И тем не менее я в очередной раз убедилась, что самые важные события происходят внезапно, без предупреждения. Много лет назад я очнулась от лихорадки и обнаружила, что почти все мои родные умерли. Прошли годы, и наступил день, который я встретила старой девой, но к ужину уже была обручена с почти незнакомым мне человеком. И прошло совсем немного времени с тех пор, как я уснула, мечтая о крохотной детской ручке в своей ладони, только для того, чтобы, проснувшись, увидеть окровавленные простыни. Так случилось и с известиями, дошедшими до нас с севера всего через несколько часов после того, как Флора упокоилась в склепе королевской часовни.

Позже я узнала, что промах допустили стражники. Охранять замок остались самые молодые и неопытные солдаты, и те из них, кому в этот раз выпало нести ночную вахту, к рассвету уснули на своем посту. Появление всадников заметили только тогда, когда они подскакали к самым воротам и потребовали, чтобы их впустили внутрь. Одежда этих людей превратилась в лохмотья, а их лошади походили на истощенных кляч, и престарелый привратник, растерявшись от неожиданности, спросонья принял их за разбойников и приказал им убираться прочь. Но тут прогремел зычный голос, по которому привратник сразу узнал короля.

По привычке, выработавшейся за долгие годы в услужении, я встала очень рано и едва успела одеться, как за окном раздались крики. Выглянув во двор, я увидела двух конюхов, которые заводили в конюшню двух коней с тяжело вздымающимися боками. Время для гостей показалось мне странным, но я не придала этому особого значения, пока не вышла в прихожую и не услышала за дверью торопливые шаги.

Я выглянула в коридор и увидела бегущую ко мне Анику. Она бы промчалась мимо, если бы я не схватила ее за локоть и не потребовала сообщить мне причину такой спешки.

—  Король вернулся! — завопила она, сверкая выпученными в панике глазами. — Меня послали на кухню за горячей водой.

Я выпустила ее рукав и так и осталась стоять с открытым от изумления ртом. Хлеб, который я собиралась съесть на завтрак, выпал из моей руки, и я бросилась к лестнице. Я подбежала к двери королевских покоев, тяжело дыша и отдуваясь. Я ворвалась в двери спальни королевы и остановилась так резко, что едва удержалась на ногах. Прямо передо мной еще в ночной сорочке стояла королева Ленор. Ее волосы волнами рассыпались по плечам и спине. Прямо перед ней на коленях стоял король, прижимаясь к ее телу, как утопающий стискивает ветку, протянутую ему для спасения жизни. Если бы не его отороченная мехом туника с вышитым на ней королевским гербом, я бы его не узнала. Его аккуратная борода отросла, превратившись во всклокоченную массу жестких волос, а его запавшие глаза были закрыты.

Королева Ленор смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса глазами.

—  Я пришлю кого-нибудь из слуг поухаживать за королем, — спокойно произнесла я, ничем не выдавая испытываемого мной страха.

Все слуги короля уехали с ним на север. Вернулся ли кто-нибудь из них? И где Дориан? Я уже хотела спросить о своем супруге, но королева Ленор остановила меня резким взглядом. И правильно сделала. Судя по всему, говорить король не мог.

—  Я сама за ним поухаживаю. — Королева Ленор осторожно опустила ладонь на голову короля. — Принеси чистую одежду. Нельзя допустить, чтобы его видели в таком виде.

—  Конечно. — Я услышала суету в коридоре у себя за спиной, где собрались слуги в ожидании распоряжений. — Закрыть дверь?

Королева кивнула, и я поняла, что все ее внимание уже сосредоточилось на супруге. Я обернулась и протолкалась сквозь толпу. За спинами слуг я увидела леди Уинтермейл, которая тщетно пыталась пробраться к двери.

— Какие новости? — воскликнула она, заметив меня.

Не успела она задать свой вопрос, как гул голосов вокруг нас мгновенно стих.

Я покачала головой.

— Не знаю.

Судя по ужасному состоянию короля Ранолфа, я опасалась, что причин для ликования у нас не будет. Но я никому не могла рассказать о том, что увидела.

Я вытянула руку и дотянулась до леди Уинтермейл, помогая ей пройти сквозь толпу.

— Королева хочет побыть наедине с королем, — прошептала я ей на ухо. — Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы ее не беспокоили.

Вернувшись с вещами короля, я приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы сунуть в руки Хевы аккуратно сложенную одежду.

—  Король хочет обратиться ко двору, — прошептала она. — Все должны собраться в Большом Зале. Но первым делом королева хочет видеть Розу.

Я кивнула. Я всегда представляла себе возвращение короля как всеобщий праздник, а не вереницу вытянувшихся и озабоченно нахмуренных лиц, встречавшихся мне в коридорах замка. Люди ходили тихо, стараясь ступать бесшумно. Они ожидали.

Когда я вошла в комнату Розы, она все еще спала. Ее служанка, Бесслин, воспользовалась утомлением госпожи, чтобы тоже поваляться подольше. Впрочем, как только я появилась в спальне, она тут же вскочила на ноги.

—  Приготовь платье, — распорядилась я, а затем присела на постель Розы.

Она была так прекрасна во сне. Ее густые каштановые волосы разметались по подушке, а кожа слегка порозовела. Такой умиротворенной я не видела ее уже много месяцев.

Я провела пальцем по ее щеке, и ее глаза распахнулись. Увидев меня, она проснулась и резко села, встревоженно глядя на меня.

—  Вернулся твой отец, — произнесла я, ободряюще улыбаясь принцессе. — Он жив и здоров.

—  Слава Богу! — выдохнула Роза. Она отбросила одеяла и спрыгнула с кровати. — Где он?

— Я только что видела его в комнате твоей мамы.

Роза пришла в такое возбуждение, что мы с Бесслин едва успели натянуть на нее платье, после чего она поспешно обулась в шелковые туфельки и ринулась к двери. Она бежала по коридорам и лестницам так быстро, что к тому моменту, когда она распахнула дверь в покои матери, я осталась далеко позади. Я услышала ее возглас, и в ту же секунду дверь захлопнулась, скрыв сцену воссоединения семьи от любопытных глаз в коридоре.

—  Нам велено собраться в Большом Зале, — напомнила я столпившимся в коридоре придворным. — Все вниз!

Когда я спустилась по главной лестнице в вестибюль, там уже ожидала миссис Тьюкс, которая торопливо подошла ко мне.

—  Я видела Ренгарда, лакея, который прискакал с королем. — Она говорила взахлеб, как человек, пытающийся произнести больше слов, чем позволяет ему время. — У него в плече такая глубокая рана, что я не понимаю, как он вообще держался на лошади. Он сказал, что победа за нами, но в его словах не было радости. Что это может означать?

У меня в животе все перевернулось от ужаса. Я сказала ей, что ничего не знаю и нам необходимо дождаться короля, после чего мы присоединились к потоку людей, вливающемуся в Большой Зал. Когда пришел король Ранолф, зал был заполнен. Аристократы и привилегированные семейства заняли свои привычные места перед помостом. Слуги теснились у стен в конце зала. Личные служанки стояли за спинами своих леди, а в самых дальних углах толпились конюхи и горничные, кухарки и прачки. Я еще никогда не видела так много людей, собравшихся в таком молчании.

Эту тишину никто не нарушил даже с появлением короля и его семьи. Сломленный человек исчез, сменившись благородным повелителем, который вышагивал, гордо вскинув голову, а его сверкающие глаза уверенно смотрели вперед. Служанкам и пажам в конце зала, наверное, казалось, что испытания и битвы его почти не изменили. Но те, с кем он прошел совсем рядом, не могли не отметить происшедших с ним перемен. В волосах было больше седины, в каждом шаге ощущалась какая-то неуверенность, а в руках и плечах — скованность. За несколько месяцев отсутствия он постарел на несколько лет.

Король взял королеву Ленор за руку и пригласил ее присесть, затем оказал ту же любезность Розе. Роза, сдерживая присущую ей живость, походила на мраморную статую. Обе женщины были облачены в платья, предназначенные для торжественных приемов, и сохраняли подобающую случаю серьезность.

—  Я принес вам добрые вести с поля боя. — Голос короля эхом отражался от каменных стен. — Де-Роли разгромлены. Королевство спасено.

Какое-то мгновение эти слова парили в воздухе над нашими головами, будучи выше нашего понимания. Затем пажи и помощники конюхов разразились радостными воплями, которым вторили мужчины постарше. Шум нарастал, захватывая служанок, по мере того как к всеобщему ликованию присоединялись все новые люди. Не кричала только я, не видя торжества в глазах короля.

Король Ранолф поднял руку, и в зал вернулась тишина.

—  Это радостная новость, и в свое время мы ее отпразднуем. Но наш успех достался нам дорогой ценой. Наши противники сопротивлялись упорно и безжалостно. Мы утратили многих храбрецов, и я с горечью должен сообщить вам, что среди них был жених моей дочери, сэр Хугилл.

Я бросила взгляд на Розу, и то же самое сделал весь двор. Верная своему воспитанию, она вела себя выдержанно, склонив голову в знак скорби о его кончине.

—  Многие из тех, кто уцелел, вернутся к нам с тяжелыми увечьями, — продолжал король. — У вас наверняка есть вопросы о судьбе ваших близких, и я отвечу на них как смогу. Но мы не узнаем масштаба наших потерь, пока наши солдаты не вернутся домой. Их продвижение будет медленным, поэтому я прошу вас набраться терпения.

Встревоженный гул стремительно распространился по окружающей меня группе женщин. Это были жены рыцарей, людей, которые вступали в бой первыми, впереди пеших солдат. Их холеные лошади и дорогие доспехи привлекали к ним внимание как к особенно лакомой добыче. Если потери были тяжелыми, наши мужья не могли не оказаться в числе жертв. Придворные дамы начали проталкиваться к помосту, засыпая короля мольбами, но я держалась поодаль, понимая, что если Дориан погиб, то, услышав об этом, я не утешусь.

Большинство женщин так и не получили ответов на свои вопросы. Король и сам находился в сердце битвы и видел только тех, кто пал, сражаясь рядом с ним. Он прискакал домой, даже не успев толком осознать свою победу. Я видела, как сморщилось лицо одной из женщин, когда король наклонился к ней и что-то произнес, ласково положив ладонь на ее плечо. Она побрела прочь, пошатываясь и постанывая от горя, и две ее кузины бросились ее утешать. Ее муж был другом Дориана, энергичным парнем, которого всегда было слышно задолго до того, как он появлялся в поле зрения. Представить себе то, что он умолк навеки, было невозможно.

Когда толпа постепенно покинула зал, королева Ленор махнула рукой, подзывая меня к себе. Я подошла к помосту, и она шагнула ко мне.

—  Король хочет побеседовать с тобой и сэром Уолтуром, — произнесла она, легонько коснувшись моей руки.

Такое сообщение могло означать только то, что король желает лично поведать нам о смерти Дориана. Меня охватило необъяснимое спокойствие, и я напомнила себе, что должна держаться с достоинством, чтобы почтить память супруга. Я также должна была поблагодарить короля, какой бы ужасающей ни была новость, которую он собирался нам сообщить. Вслед за королем и королевой я пересекла зал и подошла к двери Зала заседаний Совета, где стояла, тихо переговариваясь, группа советников. Король кивнул сэру Уолтуру. Остальные мужчины, восприняв этот жест как повеление удалиться, быстро поклонились и направились к двери.

Идя рядом с королевой Ленор, я вслед за королем и сэром Уолтуром вошла в зал. Он был гораздо меньше, чем Большой Зал, но не уступал ему в роскоши обстановки. Стены были обшиты резными панелями, изображающими самые удивительные места королевства — северные горы, собор Сент-Элсипа, мощную и бурную реку, разрезающую живописный ландшафт. В центре комнаты стоял натертый до блеска овальный стол из темного дерева. В углах разместились золотые канделябры выше человеческого роста, мерцающий свет которых служил единственным освещением этой мрачноватой комнаты.

—  Дориан жив, — просто произнес король, и сила нахлынувшего на меня облегчения застала меня врасплох.

Чтобы не упасть, я схватилась за спинку стула. Сэр Уолтур резко вздохнул, но выражение его бесстрастного лица не изменилось.

—  Ваш сын отличился своим мужеством, — произнес король, обращаясь к сэру Уильяму. — Я намерен пожаловать ему титул, потому что он спас мне жизнь.

Король стиснул руку сэра Уолтура, и этот жест сломил выдержку моего тестя. Уголки его губ приподнялись в подобии улыбки, а глаза наполнились слезами.

— Мой мальчик.

—  Бауэн убил бы меня, — продолжал король. — Я никогда не думал...

Его голос стих, и я увидел, как при упоминании имени брата бремя воспоминаний тяжело опустилось ему на плечи. Он собрался и продолжал.

—  Я и представить себе не мог, что он захочет на меня напасть. Я ожидал, что этим кровопролитием будут наслаждаться Марл и его головорезы, но надеялся, что Бауэн постарается не попадаться мне на глаза. Когда я увидел, что он скачет ко мне, я был так удивлен, что совсем забыл о защите. Я сидел и следил за его приближением. Его лицо... Я не знал, что он так меня ненавидит.

Мне было нетрудно представить себе принца Бауэна, который с искаженным от ярости лицом, размахивая мечом, несся на короля. Кто не дрогнул бы при виде подобного зрелища?

—  Дориан находился рядом со мной. Он потерял шлем, а его доспехи были повреждены. Я приказал ему вернуться назад и снять шлем с одного из павших воинов. Обернувшись к нему, я выкрикнул свое распоряжение, как вдруг откуда-то слева донесся ужасный крик. Я даже не успел вскинуть меч, потому что Дориан преградил ему путь и сам вступил в схватку с Бауэном. Схватка была короткой, но свирепой. Я увидел, как Дориан зашатался и упал с лошади. В падении он нанес противнику последний удар, пронзив живот Бауэна сквозь щель в доспехах. Бауэн умер у меня на глазах.

—  Ужасный конец, но он сам его на себя навлек, — с горечью произнес сэр Уолтур.

—  Вы сказали, что Дориан упал, — встревоженно переспросила я.

При звуке моего голоса мужчины удивленно вскинули головы. Казалось, они забыли о моем присутствии, и я тут же пожалела о своей дерзости.

—  Да, — кивнул король, — но он довольно быстро поднялся, и я уехал, чтобы поделиться известием о смерти Бауэна со своими людьми. К этому времени Марл и его кузены тоже были мертвы, а немногие оставшиеся в живых мятежники в панике бежали.

Королевство было спасено, и мой муж не только остался в живых, но и стал героем. Смирение в числе его добродетелей не значилось, и я понимала, что дворянский титул еще сильнее раздует его гордыню. Но я знала, что безропотно стану ему угождать, потому что получила повторный шанс создать семью, о которой так мечтала. Ведь мне неоднократно случалось слышать рассказы о заблудших мужьях, с новой силой влюблявшихся в своих верных жен после встречи со смертью. Облегчение, которое я испытала, услышав рассказ короля, доказывало, что мои чувства к Дориану были гораздо более глубокими, чем я позволяла себе верить.

Все последующие дни я готовилась к возвращению мужа. Когда войска начали возвращаться в замок, я попросила принести в комнату горячую воду и тщательно вымылась, после чего втерла драгоценные капли духов в свои волосы. Надев самое лучшее платье, я поднялась на стену замка и приготовилась надлежащим образом встречать Дориана.

Прошел один день, затем второй. Солдаты тянулись по дороге, ведущей с севера — сначала несколько человек верхом на лошадях, затем появились толпы грязных и голодных пехотинцев. Дориана среди них не было. Но к третьему дню я начала тревожиться, потому что так задержаться могли только раненые. Солдаты говорили о тех, кто еще не вернулся, отводя глаза и качая головами, и я начала бояться того супруга, встреча с которым меня ожидала.

Обведя взглядом медленно бредущих по дороге мужчин, я заметила в длинной процессии ковыляющих солдат и повозок с тяжелоранеными знакомую фигуру. Это был слуга Дориана Персель. Я бросилась бежать вниз по лестнице и успела перехватить Переели в тот самый момент, когда он входил в ворота замка. Много позднее я благодарила судьбу за то, что этот серьезный молодой человек стал тем, кому выпала такая трудная задача, потому что он не стал попусту тратить время, опутывая меня цветистыми речами и неискренним сочувствием. Он просто сказал мне, что мой муж погиб.

— Но как?.. — запинаясь, начала я, и слова застряли у меня в горле. — Король сказал, что видел, как Дориан покидал поле битвы, — наконец выдавила из себя я.

Персель кивнул. Казалось, его измученное лицо осунулось еще больше.

— Я видел его в нашем лагере после того, как король провозгласил победу. Он выглядел вполне здоровым. Он очень устал, но не более того. И только вечером, когда мы тронулись в обратный путь, он упомянул о том, что у него болит голова. Он сказал, что упал с лошади, но говорил об этом шутливо, как о чем-то незначительном. Однако ему становилось все хуже. Он начал спотыкаться. Когда он говорил, у него заплетался язык. У нас почти не оставалось лошадей, пригодных для верховой езды, но учитывая то, что мой господин был любимцем короля, ему выделили одну из них. Мы привязали его к седлу, и он задремал. Когда вечером мы остановились на привал, он был мертв.

Я не могла плакать. Сначала я боялась, что Дориан погиб. Потом мне сказали, что он жив. Теперь он снова умер. Где правда?

—  Говорят, его положат в часовне вместе с другими аристократами, — добавил Персель, указывая на завернутые в саваны тела, которые в эту минуту заносили в двери замка. Он бесстрастно наблюдал за этой мрачной процессией. — Мне придется сообщить его отцу, если только вы не хотите это сделать сами.

Я не могла смотреть в глаза сэру Уолтуру. Не могла сообщить ему новость, в которую и сама еще не верила.

—  Он должен услышать все это от тебя, — произнесла я. — Я пойду в часовню.

Я вошла в вестибюль и углубилась в путаницу коридоров. Часовня всегда была одним из моих любимых мест в замке, но сейчас мне было очень страшно. Я не хотела в нее входить. Я замерла в коридоре, остановившись на каменной плите над фамильным склепом королевской семьи. Я опустила глаза на самую последнюю надпись и, опустившись на колени, провела пальцами по имени Флоры. Меня пронзила внезапная боль тоски по ней. Не по слабой женщине, в которую она превратилась в свои последние дни, но по Флоре, которую я знала много лет назад, робкой, но доброй, сияющей силе добра в злобном мире.

Я вошла внутрь и приблизилась к группе женщин, плачущих над неподвижными окровавленными телами на полу. Большинство павших в бою солдат похоронили там, где они погибли. Лишь этих немногих доставили домой, оказав им последнюю почесть.

Когда двое стражников занесли в часовню тело Дориана, я мгновенно его узнала, даже издалека. Я медленно подошла к супругу. Мне казалось, что мои ноги переступают как будто сами по себе. Мне показалось, Дориан спит. Его прекрасное лицо не было повреждено, и хотя его золотистые волосы испачкались грязью, на них не было ни следа крови. Я упала на колени в полной уверенности, что это какая-то ошибка и он проснется от моего прикосновения. Но я отдернула руку, едва коснувшись пальцами его ледяной щеки. Его плоть была безжизненной, а человеческое тепло сменилось восковым холодом. К бедру был пристегнут нож, которым он так дорожил, и я вытащила его из ножен, ощупывая пальцами рукоять, которую недавно сжимала его ладонь. Я нерешительно отрезала локон его волос и спрятала его за лифом платья. Я хотела было сказать ему несколько слов, чтобы он навеки упокоился с моим благословением, но почувствовала, что это застывшее тело лишь посмеется над любыми подобными проявлениями чувств. Душа Дориана его давно покинула.

Я смотрела на него так долго, что мои колени онемели. Я не шевелилась, пока не услышала у себя за спиной шаркающие шаги. Обернувшись, я увидела сэра Уолтура. Его лицо осунулось от страдания, и он не сводил глаз с тела сына. Я никогда не видела с его стороны ни малейших проявлений любви. Но при виде этого сильного человека, сломленного горем, я встала и обеими руками обняла его плечи. Прижавшись лицом к моей шее, он отдался горю. Даже слова сочувствия казались мне неуместными. Не желая вторгаться в такое горе, я молчала. Когда ему удалось собраться с духом, он наклонился и медленно провел пальцами по лицу Дориана. Затем он выпрямился и ушел, избегая встречаться со мной глазами.

* * *

Люди, которые принесли домой моего мужа, представляли собой последние остатки того, что некогда являлось могущественной армией. Сказав свое последнее «прощай» Дориану, я вышла из замка и по узкой лестнице поднялась на стену. Здесь мы впервые поцеловались в день, когда я согласилась выйти за него замуж. Прошло много месяцев с тех пор, как мы расстались, но я все еще ощущала прикосновение его ладоней к своему телу, а его губы, казалось, прижимаются к моим губам. Но когда я пыталась представить себе его лицо, все, что всплывало передо мной, так это мрачная маска смерти, которую я видела в часовне. Я в растерянности и оцепенении припала к стене. Я не знала, как мне прожить остаток дня или следующий день. Или все последующие дни. Жизнь, которую я себе представляла и в которой были мой муж и дети, исчезла. Мое будущее было уничтожено на поле битвы в суровых северных горах. И только я осталась такой, как была. И все же я стала совсем другой.

Выглянув наружу, я наблюдала за вереницей оборванных маркитантов и падших женщин, растянувшейся вдоль дороги в Сент-Элсип. Такие люди всегда сопровождали армию в походе, пытаясь нажиться на войне. Они, наверное, были единственными, кого огорчало ее окончание. После того как эта процессия перебралась через мост, один человек отделился от нее и свернул на дорогу, ведущую к замку. Когда фигура приблизилась, я увидела, что это женщина, настолько старая, что ее спина согнулась практически пополам. Весь предыдущий день шел дождь, превративший дорогу в грязную размазню, и старуха неуверенно поднималась по размытому скользкому склону. Я и представить себе не могла, что могло понадобиться ей в замке, и решила, что это нищенка.

Солнце уже опустилось к горизонту, и вскоре трубы должны были пропеть свое обычное приглашение на ужин. От мысли о еде меня затошнило, но чувство долга заставило меня спуститься вниз. Королева Ленор уже наверняка узнала о моей потере, и я понимала, что она захочет меня утешить. Мне следовало приготовиться к сочувствию со стороны и всех остальных обитателей замка. У меня все оборвалось внутри, когда я вспомнила все обязанности, ложащиеся на плечи вдовы. Мне предстояло организовать похороны, заказать строгую одежду для траура... Больше всего на свете мне хотелось упасть в постель и, зарывшись в одеяла, предаться своему горю.

Я медленно спускалась по лестнице, аккуратно приподнимая подол юбки. Поравнявшись с будкой привратника, я услышала громкие голоса. Старуха кричала на привратника, и что-то в ее голосе заставило меня замедлить шаг. В ее словах звучала властность, а речь явно была речью образованной женщины. Я оглянулась в сторону ворот и увидела нищенку, которая тыкала пальцем в охранника, грозясь пожаловаться королеве на стражников и обещая, что они поплатятся за подобное обращение с ней.

Это была Миллисент.

Меня охватил такой ужас, что я замерла, как будто меня пригвоздили к месту. Ее лицо, осунувшееся и изможденное, смотрело на меня из-под капюшона плаща. Она походила на колдунью из сказки, согбенное и укутанное во все черное существо, похищающее по ночам детишек. Ее глаза вперились в меня со злобным ликованием. Прошло столько времени, что я должна была избавиться от того влияния, которое она когда-то на меня имела. И все же меня неудержимо влекло вперед.

—  Элиза! — торжествующе каркнула она. — Иди сюда, подай мне руку.

—  Ничего я не собираюсь подавать. — Неистовство моего отказа заставило вздрогнуть даже стражников. Я обернулась к мужчинам и решительно произнесла: — Ее нельзя впускать.

Самые младшие из них, наверное, были детьми, когда Миллисент изгнали из королевства, но по обеспокоенному лицу главного привратника, крепкого мужчины лет сорока, я видела, что он совершенно точно знает, кто перед ним.

—  Она утверждает, что ее сюда позвали, — нерешительно отозвался он. — Я послал пажа известить королеву.

—  Эту женщину нельзя допускать к королеве или к кому бы то ни было еще, — произнесла я, стараясь придать своему голосу как можно больше твердости.

—  Я вижу, ты кое-чего достигла в этом мире, — произнесла Миллисент. — Швыряешься приказами, как какая-нибудь герцогиня! Интересно, кто-нибудь, кроме меня, припоминает те времена, когда ты была никчемной девчонкой, пригодной только на то, чтобы выносить ночные горшки?

Я отвернулась и зашагала на задний двор. Я не могла прогнать Миллисент в одиночку, но несколько вернувшихся в замок солдат должны были придать вес моим распоряжениям.

— Как поживает наша дорогая Роза?

Именно слово «наша» вывело меня из себя. Эта старая карга своим скрипучим голосом как будто предъявляла права на самого дорогого мне человека. Я в ярости развернулась к ней. Она не должна была увидеть Розу. Никогда.

—  Убирайся! — взвизгнула я, и стражники от изумления даже рты открыли. Я поддалась на уловку Миллисент, позволив ей внушить мне страх, которым она подпитывалась, и мне не удавалось обуздать охватившую меня панику. — Тебя отсюда изгнали! Навсегда!

—  Навсегда? — надменно поинтересовалась Миллисент. — Ты уверена?

В ней не осталось ничего от горделивой женщины, некогда с надменным видом шествовавшей по залам замка. Ее плечи заворачивались вперед и вниз, а губы провалились, обтянув беззубые десны. Но по моей коже все равно бежали мурашки, а горло пересохло, как будто от нее на меня наползало облако зла, окутывая своим удушающим туманом всех, кто оказывался на его пути.

Миллисент подняла скрюченную руку, и я вздрогнула, увидев вспышку темно-красного цвета. На мгновение мне показалось, что ее пальцы забрызганы кровью. Но я тут же поняла свою ошибку — на ее руках были алые перчатки. В кулаке она стискивала клочок бумаги. Она сунула его мне, и рукав ее плаща откинулся, обнажив предплечье, бледная и дряблая от старости кожа которого была истерзана морщинами и шрамами. Я с ужасающей ясностью вспомнила подобную отметину, все еще уродующую запястье королевы. Как часто Миллисент вспарывала свою собственную плоть, спускаясь в потайную пещеру и призывая силы зла исполнить свой приказ?

Она ткнула листок прямо мне в лицо, и я увидела под ним подпись королевы Ленор, которую я бессчетное количество раз видела на ее письмах. Я испуганно замерла, пытаясь собраться со спутанными мыслями. Что, если эта писанина просто хитрая подделка? Я не могла поверить в то, что королева вызвала к себе женщину, которая угрожала смертью ее дочери.

Прежде чем я успела выработать наилучший план действий, выбор у меня отняли. За спиной раздались шаги, и, обернувшись, я увидела отца Габриэля. Он кротко кивнул стражникам и произнес:

— Королева дает свое позволение впустить эту женщину. Я провожу ее в Приемный покой.

Я потрясенно смотрела на Миллисент, которая торжествующе улыбнулась в ответ. Сделав шаг вперед, она поскользнулась, и отец Габриэль предложил ей опереться на его руку. Ее дряхлое сгорбленное тело качнулось вперед, и их глаза на мгновение встретились. Это был совсем мимолетный взгляд, но я успела заметить главное: эти люди прежде встречались.

Неужели все это время отец Габриэль исполнял ее волю? Что, если он превозносил такую добродетель, как великодушие и всепрощение, только для того, чтобы позволить вернуться в замок Миллисент?

—  Нет! — закричала я и бросилась вперед, спотыкаясь и вытянув руки в попытке остановить этих двоих. Я успела схватить отца Габриэля за рясу, но двое стражников схватили меня за плечи и оттащили назад. Грубая коричневая ткань выскользнула у меня из пальцев, и отец Габриэль досадливо обернулся, презрительно глядя на то, как я извиваюсь, пытаясь вырваться из рук своих плени- телей. Лицо Миллисент, изображающее напускную растерянность, разъярило меня еще больше.

—  Я должна поговорить с королем! — взмолилась я, обращаясь к стражникам. — Он никогда не позволит ей проникнуть в замок!

Все, кто в это время находился во дворе, остановились, глядя на эту суматоху. В панике я воспринимала происходящее какими-то обрывками, но меня окружали знакомые лица. Слуги и придворные потрясенно смотрели на меня. В их глазах безумна была именно я, потому что именно я с неистовыми криками бросалась на божьего человека и совершенно безвредную старушку.

Но привратник, похоже, был на моей стороне. Он тихо и сочувственно произнес:

—  Вы сами видели, что у нее письмо с подписью королевы. Мы не можем ее задержать.

—  Прошу вас. Я должна предупредить короля.

Он взглянул в сторону ковыляющей к входу в замок фигуры Миллисент. Затем он кивнул стражникам, приказывая им отпустить меня.

—  С Богом, — прошептал он.

Я бегом преодолела коридоры замка и ворвалась в покои короля, где мне сообщили, что несколько минут назад его вызвала к себе \королева. Задыхаясь, с бешено бьющимся сердцем, я прибежала ее гостиной и обнаружила дверь закрытой, хотя из-за нее отчетливо доносились крики короля Ранолфа. Несколько фрейлин топтались в коридоре с широко раскрытыми от испуга глазами. Их шок только усилился, когда я приоткрыла дверь и скользнула внутрь.

Король с раскрасневшимся от возмущения лицом быстро ходил перед\<амином взад-вперед. Он остановился, увидев меня, и на мгновение я ощутила тот ужас, который испытывали его враги, столкнувшись с ним на поле боя. Дрожа от ярости, он, казалось, был способен прихлопнуть меня, как муху, не задумываясь о последствиях

— Это правда? — рявкнул он.

Я кивнула.

— Отец Габриэль провел ее в Приемный покой.

— Она должна немедленно уйти! — взревел король.

Королева Ленор заговорила с необъяснимым спокойствием:

— Когда ты выслушаешь всю историю до конца, ты поймешь, почему я так поступила.

— Какую еще историю?

— О том, как Миллисент помогла нам выиграть войну.

На лице короля отразилось такое же смятение, какое охватило мою душу.

— Я уже некоторое время с ней переписываюсь, — пояснила королева Ленор. — Я знаю, что должна была сообщить тебе об этом, но именно такой реакции я и опасалась.

Некоторое время? У меня в груди все оборвалось, и я в ужасе уставилась на королеву. Как удалось ей сохранить это в секрете от нас? И почему?

Король Ранолф свирепо смотрел на жену. Все его тело подобралось, как у кошки, готовящейся к прыжку.

—  Я столько лет повсюду видел предателей, — пробормотал он, — в то время как самое худшее предательство притаилось здесь. Все эти годы оно было у меня под самым носом.

Окончательно отбросив в сторону всяческий самоконтроль, он взревел и с такой силой пнул стоявший рядом с женой стул, что он отлетел в противоположный конец комнаты. Королева Ленор съежилась, как будто удар предназначался для нее, а я в испуге прижалась к стене.

—  Она молила меня о прощении, — нерешительно произнесла королева, приготовившись к очередной вспышке ярости. — Она была при смерти, и ее пугала встреча с Создателем. Разве Библия не говорит нам о том, что каждый грешник заслуживает шанса на спасение?

—  Это все подстроил отец Габриэль, — вставила я, послав к черту этикет. — Я думаю, что его подослала Миллисент и он действовал от ее имени.

Королева Ленор отвергла мои подозрения, нетерпеливо покачав головой.

—  Конечно, это не так. Им движет лишь стремление служить Господу.

Она ни за что не поверила бы в существование между ними тайного сговора без веских доказательств, которых у меня не было.

—  Какую ложь сказала тебе Миллисент? — спросил король Ранолф.

— Она сказала, что докажет свою преданность. Она провела много времени среди бритнийцев, и именно она убедила их встать на нашу сторону.

— Вздор! Мы хорошо заплатили им за то, что они будут сражаться вместе с нами. Сэр Уолтур несколько недель вел с ними переговоры.

— Ты думаешь, что им не пытались заплатить де-Роли? Миллисент имела влияние на короля Бритнии с тех самых пор, как исцелила его сына от опасной болезни. Если бы не ее вмешательство, бритнийцы продолжали бы морочить голову и нам, и де-Роли, беря золото у обеих сторон, в то время как их солдаты продолжали бы спокойно сидеть дома.

Мрачное лицо короля Ранолфа не смягчилось, но он выслушал жену молча, ничего ей не возразив.

— Я никогда не забуду, как поступила с нами Миллисент, или ее угрозы в адрес Розы, — продолжала королева Ленор. — Но разве ты не понимаешь? Без прощения не может быть мира.

Так вот она, кульминация наставлений отца Габриэля: королева Ленор должна была обрести искупление, простив Миллисент ее грехи. Она уже даже держалась иначе. Безмятежность сменила тревогу, терзавшую ее столько лет, и она говорила с убежденностью, источником которой была глубокая вера. Она скромно сложила ладони на коленях, но мой взгляд упал на большой палец руки, которым она рассеянно поглаживала кожу противоположного запястья, ощупывая рубец, оставшийся от ножа Миллисент, рассекшего ее кожу.

Семнадцать лет, почти вся жизнь Розы, прошло с тех пор, как король изгнал Миллисент из замка, но она сохранила свое влияние на королеву. Я уже давно выбросила из головы сообщение о том, что рождение Розы было обусловлено черной магией. И тем не менее чем еще могла объясняться преданность королевы этой женщине, поклявшейся извести всю ее семью? Казалось, какая-то злонамеренная сила вошла в открытую рану, когда Миллисент рассекла кожу Ленор, дух, чьими распоряжениями она не могла пренебречь.

—  У Миллисент было только одно предсмертное желание. Она хотела провести свои последние дни здесь. У нее никогда не было другого дома, кроме этого замка.

Король был на грани того, чтобы отказать жене во встрече с Миллисент. Но в последние месяцы он видел столько утрат и столько боли, что у него не хватило духу настоять на своем. Хева по секрету сообщила мне, что после своего возвращения король Ранолф каждую ночь спит в постели жены, часто с криками пробуждаясь от своих кровавых сновидений. Возможно, в конце концов он исполнил ее желание именно потому, что нуждался в ее утешительном присутствии рядом с собой во время долгих предрассветных часов.

—  Она будет содержаться под стражей в запертой комнате, — выдавил из себя король. — А отца Габриэля я немедленно отправляю восвояси.

Королева Ленор попыталась вступиться за человека, которому она так доверяла, но король оборвал ее, топнув ногой.

—  Я слишком долго позволял ему запускать в тебя свои когти! С сегодняшнего дня ты будешь советоваться со мной и больше ни с кем. Это та цена, которую я требую за возвращение Миллисент.

Королева Ленор склонила голову с видом святой мученицы, смиряющейся перед волей Божьей.

—  Миссис Тьюкс о ней позаботится, — пробормотал король Ранолф. — Но она не должна попадаться мне на глаза. Никогда.

— Как пожелаешь. Ты и знать не будешь о том, что она здесь.

Королева верила в то, что это обещание исполнимо. Но в очень скором будущем присутствие Миллисент предстояло ощутить всем обитателям замка. Открыв ей дверь, королева Ленор впустила наш роковой конец.

 

16

Зло, сорвавшееся с цепи

Возвращение заклятого врага не помешало королю отпраздновать победу над мятежниками. Более того, присутствие Миллисент лишь побудило его к публичной демонстрации силы. Через день после ее появления он устроил пышный пир, и снова в Большом Зале зазвучала музыка и загудели сотни голосов. Праздник вышел чуть более сдержанным, чем в прошлом, поскольку официально королевская семья была в трауре по сэру Хугиллу и многим другим аристократам, за которых поднимали трогательные тосты, растянувшиеся до глубокой ночи. Король и королева награждали рыцарей, отличившихся на поле боя, драгоценными камнями, и мужчины, хромая, по очереди подходили к помосту за своими подарками. Королева Ленор отказалась от привычных унылых платьев в пользу элегантного наряда кремового цвета, и я надеялась, что это является первым признаком того, что она избавляется от влияния отца Габриэля. По словам миссис Тьюкс, монаха с первыми лучами солнца выпроводили за ворота. В последний раз его видели в бухте, где он взошел на борт какого-то судна и вознес молитву Творцу за избавление от королевского гнева.

Роза игриво улыбалась юным рыцарям, демонстрируя живость, которую ей приходилось подавлять с тех пор, как началась война. Леди Уинтермейл и другие дамы, воспитанные в строгих правилах, неодобрительно косились в ее сторону, но я не понимала, почему Роза должна проливать неискренние слезы по жениху, которого она никогда не видела. Точно так же я не могла осуждать недавно овдовевших женщин, осушавших один кубок вина за другим и пытающихся забыться в истерическом смехе или безудержных рыданиях. Каждый человек справляется с горем по-своему.

Я тоже пыталась с ним справиться. День за днем проходили как будто в тумане, который окутывал мой мозг, не позволяя доводить до конца даже самые простые дела. Сквозь эту пелену не удавалось пробиться даже моему страху перед Миллисент. Я ее не видела и даже не вспоминала о ней, откладывая размышления на эту тему на потом, когда у меня появятся на это силы. Я часами лежала в спальне, о которой до сих пор думала как о комнате Дориана. Я ощупывала украшенную камнями рукоять ножа, плакала и, наконец, в полном изнеможении засыпала, стискивая сорочку, все еще сохранявшую мускусный запах его тела. Я обедала с сэром Уолту- ром, предпринимая неловкие попытки завязать разговор и остро осознавая, что никогда не смогу заменить ему сына. Я спрашивала себя, как долго мы сможем сосуществовать в одних покоях без Дориана, который объединял нас в одну семью.

Большинство погибших на этой войне аристократов погребли в их фамильных имениях, но высокопоставленных рыцарей, которые жили в замке, отпевали в королевской часовне. Единственным исключением стал Дориан. Будучи сыном сэра Уолтура и рыцарем, спасшим жизнь короля Ранолфа, он удостоился отпевания в соборе Сент-Элсипа, после чего его с почестями похоронили в склепе у алтаря. Миссис Тьюкс предложила организовать похороны, и мы с сэром Уолтуром с благодарностью приняли ее помощь. Церемония прощания с павшим оказалась достойна нашего любимого героя.

Слез у меня не было. Возможно, некоторые из присутствовавших на похоронах людей восхищались моей выдержкой, но все Остальные, вне всякого сомнения, были разочарованы отсутствием демонстрации горя, считая, что безутешная вдова является необходимым атрибутом настоящей погребальной церемонии. Зачитывались выдержки из Библии. Дориана сравнивали с королем Давидом. А потом я смотрела, как несут по проходу окутанный пурпурным и зеленым бархатом гроб моего супруга. Когда процессия на мгновение остановилась передо мной, я положила в складки ткани один из своих платков. Я должна была подарить ему что-то на память, когда он отправлялся на войну. Вместо этого моему платку предстояло сопровождать его в последний путь. Слезы навернулись на мои глаза всего один раз, когда герольд, который служил под началом Дориана, протрубил воинское приветствие в честь своего командира.

Все остальное было пустым спектаклем. Похороны представляли собой одно из тех официальных мероприятий, во время которых Дориану при жизни не удавалось удержаться от богохульств, я вспомнила, как годом раньше сидела в королевской часовне на отпевании престарелого придворного, а Дориан шепотом делился со мр0й сплетнями о пристрастии старика к симпатичным слугам мужского пола. Если бы кто-то принял к сведению пожелания самого Дориана, его бы похоронили под пляски и тосты. Он наверняка хотел бы, чтобы на его похоронах друзья состязались в остроумии, делясь воспоминаниями о его возмутительных выходках. Вместо этого его приятели — те из них, кто остался в живых, — с каменным видом молчаливо сидели на скамьях собора. Без своего заводилы и предводителя ониуТратили всю свою живость.

За похоронами последовал в равной степени безрадостный обед в Большом Зале. Когда король Ранолф произнес тост за Дориана, сэр Уолтур принялся яростно моргать, пытаясь сдержать слезы. Величественные дамы, которые когда-то меня сторонились, брали  меня за руку и что-то сочувственно бормотали. Те, кто тоже овдовел, грустно приняли меня в свой круг, разделив со мной горе. В конце обеда я встала, чтобы попрощаться с королем и королевой, и Роза, сорвавшись со своего места, подбежала ко мне и обвила мою шею руками. Она так крепко прижалась ко мне, как будто пыталась поделиться с моим измученным телом своей кипучей юной энергией.

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросила она.

Ее глаза и нос покраснели и воспалились. Посторонний человек решил бы, что безутешная вдова здесь она.

— Я не знаю, — устало ответила я.

Я вообще ни о чем не могла думать. Все, чего я хотела, — это поскорее лечь в постель и забыться сном.

—  Если хочешь, пойдем со мной. Мама предложила сшить мне новые платья. Я хотела бы с тобой посоветоваться.

Новые платья! Я забыла, когда кто-то в последний раз задумывался о такой ерунде. Но королева Ленор поступила мудро, пытаясь отвлечь мысли дочери от окружившего ее горя. Впервые после смерти Дориана я почувствовала, что мне хочется улыбнуться.

—  Я ничего не смыслю в моде, — ответила я, — но я с удовольствием взгляну на ткани.

Не успела я произнести эти слова, как осознала, что не покривила дущой. Болтовня о нарядах обещала спасение от мрачных покоев сэра Уолтура и моего собственного уныния. Я могла предаться отчаянию, оплакивая утрату семьи, но я также могла взглянуть в будущее. Ради Розы. Одного взгляда на ее милое встревоженное личико оказалось достаточно, чтобы принять решение.

Она стиснула мои руки и наклонилась ближе, чтобы шепотом поделиться своим секретом:

—  Я пишу новую поэму, воспевающую жертву Дориана. Я надеюсь, что когда-то смогу подарить ее тебе.

Это тронуло меня до глубины души, и я обняла принцессу, пряча слезы в ее волосах. Дориан пришел бы в восторг, узнав, что обрел бессмертие, воплотившись в героической поэме! Он хвастал бы об этом на каждом углу. Мне показалось, что я слышу его голос так же отчетливо, как если бы он стоял рядом со мной, добродушно подтрунивая над моими слезами:

—  Что стряслось, жена? Разве так славят доблестного солдата!

Я буду вечно благодарна судьбе за этот голос, раздавшийся у меня в голове. Он исполнил роль крепкого плеча, прижатого к моей спине и оттесняющего меня от горя. Отныне всякий раз, когда я чувствую, что силы меня покидают, я вспоминаю насмешливую улыбку Дориана и его пренебрежительное отношение к тем, кто позволяет себе упиваться саможалением. Если моему супругу предстояло навеки стать героем, я была обязана превратиться во вдову, достойную его репутации.

Общество Розы тоже служило целительным бальзамом для моих ран. Ее смех и румянец во время пира говорили о том, что унынию, охватившему ее во время войны, пришел конец, и я всячески поощряла ее девичьи причуды.

Тем не менее она по-прежнему надолго уединялась в своей комнате, и мне становилось не по себе, когда я думала о том, как она в одиночестве ходит по этим пустынным коридорам. Стремление защитить принцессу побудило меня придраться к Бесслин, ее служанке, когда однажды вечером я увидела, как она хихикает в Нижнем Зале в компании таких же, как она, бестолковых служанок.

—  Тебе следовало бы одевать свою госпожу к ужину, — резко заметила я.

Она небрежно пожала плечами:

— Она сказала, что оденется сама.

Роза предпочитала носить волосы распущенными по плечам и всегда носила платья простых фасонов. Я не сомневалась в том, что она способна самостоятельно привести себя в порядок, но меня возмутила беспардонность Бесслин.

—  То, что она тебе сказала, не имеет значения. Твое место наверху на тот случай, если ты ей понадобишься.

—  Моя госпожа сказала, что до конца дня я ей не понадоблюсь, — ухмыльнулась Бесслин, радуясь возможности доказать мне мою неправоту.

Роза уже была взрослой девушкой и могла распоряжаться своей служанкой по собственному усмотрению. Все же я поспешила подняться в ее спальню. В королевстве воцарился мир, и королю больше ничто не угрожало. Я была уверена, что Роза откажется от привычки закрываться в своей комнате, и надеялась, что она захочет довериться мне, если ее по-прежнему что-то беспокоит.

Осторожно постучав в дверь Розы, я шагнула внутрь. Я окликнула принцессу, но на мой зов никто не отозвался. Как гостиная, так и спальня были пусты. Я уже хотела уйти и поискать Розу в других местах, как вдруг что-то привлекло мое внимание. Гобелен на стене за ее кроватью был отодвинут в сторону, обнаружив глазу ранее скрытую, а нынче повернутую наружу панель. Я заглянула в нишу, ощутив затхлый и промозглый запах склепа. Узкие неровные ступени лестницы вели куда-то вниз. Потоптавшись в нерешительности, я начала спускаться в темноту, хотя мне было очень страшно. Я боялась того, что может оказаться у подножия этой лестницы.

Я вошла в комнату этажом ниже, в которой не бывала уже много лет, но которую мгновенно вспомнила. Моим глазам предстала сцена, заставившая меня похолодеть от ужаса: красавица Роза, излучая жизнь и взволнованно блестя глазами, сидела на резной кровати Миллисент. Рядом с ней я увидела дряхлую сгорбленную фигуру, закутанную в ветхую зеленую накидку. У их ног стояла прялка...

— Что ты здесь делаешь? — воскликнула я, глядя на Розу.

—  Элиза, — осторожно ответила она, изумленная моим резким тоном, — ты, наверное, знакома с моей двоюродной бабушкой Миллисент?

— Ну, еще бы.

В беззубом рту Миллисент все слова сливались воедино, но в голосе по-прежнему слышались так хорошо знакомые мне повелительные нотки.

—  Бабушка Миллисент рассказывала мне о том, каким был королевский двор в ее время, — продолжала Роза. — Она помнит даже, когда была построена эта башня.

—  Комната Розы должна была стать детской, — подтвердила Миллисент. Ее дряблая кожа обвисла, а подслеповатые глаза слезились. От былой красоты, следы которой ее лицо сохраняло очень долго, уже давно ничего не осталось. — Правда, мой отец поступил хитроумно, встроив в стену эту потайную лестницу, чтобы мать могла навещать ребенка, когда ей вздумается?

—  Я так удивилась, когда она постучала! — воскликнула Роза. — Мама сказала мне, что бабушка Миллисент очень больна и не может принимать гостей, но, судя по всему, это не так. Она показала мне такие удивительные вещи!

Улыбаясь и сверкая глазками, Миллисент махнула рукой в сторону прялки.

— Ты не поверишь, но Роза никогда не видела прялки.

При виде того, как быстро удалось Миллисент завоевать доверие Розы, меня охватил ужас. Я попыталась подавить стремительно захлестывающую меня панику.

— Стража! — позвала я.

Роза смотрела на меня, широко раскрыв глаза. В дверях за моей спиной выросли два солдата, готовые исполнить мои распоряжения. Но что я могла им сказать? Как могла я объяснить, что меня ужасает эта с виду невинная домашняя сценка?

—  Что дурного в том, что я хочу коротать время, занимаясь чем-то полезным? — с преувеличенно невинным видом поинтересовалась Миллисент. — Эти стражники не возражали, когда я попросила служанку принести мне прялку.

Да и с чего бы они стали возражать? Они были слишком молоды и не могли помнить омерзительные слова Миллисент, произнесенные ею на крестинах Розы. Они не видели горы прялок у стены замка и взвившегося над ними пламени.

—  Какая удивительная штука! — воскликнула Роза и протянула руку к резному остову прялки.

Я бросилась вперед с криком:

— Не прикасайся к ней!

Мое внезапное восклицание испугало принцессу, и она, вздрогнув, потеряла равновесие. Пошатнувшись, она попыталась опереться на колесо прялки, и я увидела, как на кончике пальца, наткнувшегося на острое веретено, выступила кровь. Она тут же отшатнулась, вскрикнув от боли, и Миллисент распахнула объятия, чтобы утешить девушку.

Все мое тело пронизал животный ужас, лишивший меня способности мыслить рационально. Я закричала и бросилась на Миллисент, отпихнув ее от Розы. Она упала на кровать, и Роза выпрямилась с воплем:

— Элиза!

Я заслонила от нее Миллисент. Мои руки, действуя как будто по собственной воле, схватили старуху за костлявые плечи.

—  Вот так ты обращаешься с бедной старушкой, — запричитала она, — все еще оплакивающей смерть сестры? Какую грустную историю поведала мне Роза! Это правда, что бедняжка Флора умирала с именем своего давно утраченного возлюбленного на устах?

При виде торжествующего лица Миллисент меня обуял гнев. Я по секрету рассказала Розе, как умирала Флора, но она уже успела поделиться моим рассказом с этой старой каргой. С женщиной, подтолкнувшей сестру к пропасти безумия.

— Флора все мне рассказала, — выкрикнула я и сама услышала нарастающую истерику в своем голосе. — Как ты соблазнила и довела до самоубийства мужчину, которого она любила. Ты не смогла похитить его у нее и поэтому погубила их обоих. Невинного мужчину и свою родную сестру!

— Элиза!

Роза тянула меня за руку, пытаясь оттащить меня от старухи. Я смутно отдавала себе отчет в том, что за дверью толпятся люди, привлеченные моими криками. Все они стали свидетелями моего безумия. Но мне было уже все равно. Самое главное было защитить Розу.

— Поднимись наверх! — приказала я. — Немедленно!

Роза медленно поплелась прочь, обиженно надув губы. Я резко выпустила руки Миллисент, и она сползла в неопрятную кучу у моих ног.

—  Ты больше никогда не увидишь Розу! — закричала я. — Никогда!

Миллисент ответила мне гримасой, в которой смешались боль и торжество. Ее губы дернулись, и я внутренне приготовилась к шквалу проклятий. Вместо этого она захохотала. Эта жуткая издевка, казалось, пляшет в окружившем меня замкнутом пространстве. Этот звук живо напомнил мне о том, что некогда ее называли ведьмой.

Одному из стражников я приказала следить за Миллисент, находясь внутри комнаты, а второму привести каменщика, чтобы тот заложил вход на потайную лестницу. Стражники неуверенно переглянулись.

—  Спросите короля, если хотите! — воскликнула я. — Главное, не медлите! Скорее!

Окончательно убедившись в том, что мои распоряжения будут исполнены, я ринулась наверх, в комнату Розы. Она подслушивала, стоя на верхней ступеньке, и я чуть не сбила ее с ног.

—  Элиза? — вопросительно произнесла она, не зная, гневаться ей или тревожиться.

Я схватила Розу за руку и принялась лихорадочно высматривать следы укола, впустившего яд в ее тело. Я ничего не нашла. Ее кожа была гладкой и чистой, как всегда. О том, что произошло внизу, свидетельствовала лишь крошечная красная точка.

—  Ты больше никогда не должна встречаться с этой женщиной, — твердо заявила я.

—  Почему? Она старая и больная. Мне стало жаль человека, которого бросили умирать в одиночестве.

— Она не заслуживает твоего сострадания.

— Потому что она сто лет назад поссорилась с моим отцом? — фыркнула Роза. — Прошло столько времени, что им давно пора помириться.

О Боже праведный! Я едва сдерживалась, чтобы не вцепиться в нее и не начать трясти. Как смела она говорить о разрыве между ее отцом и Миллисент как о чем-то пустячном и не заслуживающем внимания?! И тут до меня дошло: Она ничего не знает! Я полагала, что возвращение Миллисент в замок побудит ее родителей рассказать дочери о подробностях ее крестин. Но Розу продолжали нянчить, как маленького ребенка. Она даже не догадывалась об угрожающей ей опасности и беспечно вошла в комнату Миллисент. Мне страшно было представить себе, что могло произойти, если бы я не поспела ей на помощь.

— Миллисент была изгнана за то, что она прокляла твою семью вскоре после твоего рождения, — тихо произнесла я. — Она желала тебе смерти.

Роза так растерялась, что я тут же пожалела о своей прямолинейности. Человек, который вырос в любви, просто не способен представить себе существование подобной ненависти.

— Почему? — спросила она.

Как бы я ни хотела ей помочь, некоторые темы было лучше не затрагивать.

— Миллисент считала, что твоя мама должна пренебрегать мнением твоего отца в угоду ей. — Вряд ли это объяснение можно было считать удовлетворительным, но зато оно было правдивым. — Она жестокая и мстительная женщина. И гораздо более опасная, чем ты можешь себе представить.

—  Она до сих пор желает мне смерти? — дрожащим голосом прошептала Роза.

Мне очень хотелось ее утешить, но уберечь ее могла только правда.

—  Не знаю. Меня бы это не удивило. Твоя мама решила пожалеть Миллисент, но от меня она сочувствия не дождется. Держись от нее подальше. Как можно дальше. Я прикажу заложить кирпичами этот вход, чтобы тебе больше ничто не угрожало.

Роза медленно кивнула.

— Я не думаю, что она еще раз решится тебя потревожить, — попыталась успокоить я принцессу. — Судя по ее виду, ей осталось недолго.

Я вспомнила, как уже слышала эти слова много лет назад, когда король доставил известие о бегстве Миллисент в Бритнию. Поговаривали, что она удалилась туда, чтобы умереть, но она выжила. Неужели она и здесь задержится и будет жить в замке, вынашивая план сокрушительной мести, мощь которого мы и представить себе не можем? — спрашивала себя я.

Я понимала, что короля придется уведомить о вторжении Миллисент в комнату его дочери, но надеялась, что эту новость удастся утаить от королевы Ленор, которая в последнее время не отходила от раненных на войне солдат. Зажиточные семьи прислали кареты, забравшие их раненых отцов и супругов домой, но судьба воинов незнатного рождения была ужасна. Их снесли в конюшню, где они прижимали к себе окровавленные бинты и кричали в агонии. К тому времени, как в замок приковыляли последние страдальцы, пол конюшни был так устлан людьми, что не видно было даже соломы, на которую их укладывали. Нескольким слугам приказали кормить их горячим супом и по мере возможности ухаживать за их ранами. В остальном раненые были брошены на произвол судьбы, и их страдания никого не волновали.

Несмотря на возражения короля Ранолфа, королева Ленор настояла на посещениях импровизированного госпиталя. Солдат утешал и воодушевлял вид королевы, которая ходила среди них, расспрашивала каждого раненого о его семье и всячески их подбадривала. Она вызвала мистера Гангена и поручила ему улучшить условия, в которых находились раненые: предоставить им набитые соломой тюфяки, горячую воду, чистые одеяла. После этого она потребовала, чтобы ей каждый день сообщали об их состоянии, и собственноручно писала письма, принося соболезнования семьям тех, кто умирал. К сожалению, ей каждый день приходилось тратить на это все больше времени.

— Как много потерь, — сокрушалась она. — Я думала, наш уход ускорит их выздоровление. Но они все равно умирают, один за другим.

Я не могла подобрать такие слова, которые смогли бы ее утешить, потому что тоже была подавлена. Этим утром, услышав доносящийся с заднего двора шум, я выглянула в окно и увидела, как из конюшни выносят тела умерших ночью солдат, похожие на завернутые в белую ткань статуи. Я насчитала двенадцать тел, которые сложили на повозку, после чего печальная процессия двинулась к воротам. Этим мертвым фермерам, торговцам и слугам не полагалась погребальная церемония, подобная той, которой удостоился Дориан. Им предстояло присоединиться к своим собратьям в общей могиле, упокоившись под наспех произнесенные молитвы священника из замка. Когда повозки выехали со двора, я увидела конюхов, которые завели в конюшню двух жеребцов короля. С таким количеством умирающих конюшни обещали очень скоро освободиться, что позволяло королевским лошадям возвращаться в свои стойла.

Вслух о мрачных новостях из конюшни никто не говорил, но я слышала, как об этом шепчутся как слуги, так и придворные. Умерших было больше, чем выздоровевших. В самой конюшне стоял невыносимый смрад, и служанки отказывались прикасаться к уже загноившимся ранам солдат. Некоторые даже уклонялись от обязанности носить им еду, пока миссис Тьюкс не пригрозила их уволить.

И даже тогда я еще не догадывалась, что нас ждет. Сама я страдальцев не видела и не понимала, как тесно их судьбы переплетены с моей жизнью. И в тот день, когда я стояла в кладовой Нижнего Зала, разглядывая отрезы ткани для новых платьев Розы, тягостные предчувствия меня не мучили. Кто-то потянул меня за рукав, и, обернувшись, я увидела молоденькую служанку.

— Прошу прощения, мадам?

Я до сих пор изумлялась, когда слуги обращались со мной как со знатной дамой, а не одной из них. Сейчас передо мной стояла худенькая девушка с бледным острым личиком. Она представилась мне, сообщив, что ее зовут Лия.

—  Миссис Тьюкс поручила мне носить еду леди Миллисент, — сказала Лия. — Но она не ест со вчерашнего дня, и в ее комнате пахнет чем-то ужасным. Я думаю, что у нее запачкана постель, но она не позволяет мне сменить простыни.

Значит, время Миллисент пришло. Вот уж по кому я не стану плакать, — промелькнула у меня мысль.

—  Обратись к миссис Тьюкс, — отмахнулась я. — Она скажет тебе, что делать.

Служанка кивнула.

—  Я бы не стала вас беспокоить, но она зовет принцессу Розу. Говорит, что настала пора попрощаться навсегда.

Старая ведьма собиралась мутить воду до последнего вздоха.

—  Она не должна ни в коем случае увидеть принцессу, — сурово заявила я. — Не обращай внимания на ее просьбы.

— Да, мадам.

Рассматривая отрезы тканей и ощупывая каждый из них, я не могла отделаться от ощущения, что Миллисент снова что-то задумала. Что, если она использует болезнь как предлог, чтобы заманить к себе Розу? Я поняла, что не успокоюсь, пока собственными глазами не увижу, в каком она состоянии. Я вышла из Нижнего Зала и начала подниматься по лестнице, ведущей в Северную башню. Мои шаги эхом отражались от облицованных мрамором стен. Я вспоминала, как часто мне приходилось проделывать этот же путь, направляясь в комнату Флоры! Теперь то время казалось мне бесконечно далеким и счастливым. Тогда я бежала по ступеням, предвкушая увлекательную беседу, сейчас я едва брела, почти физически ощущая тяжесть на душе. Стражники у двери Миллисент кивнули и по моей просьбе отодвинули задвижку на двери ее покоев.

Большие окна, благодаря которым комнаты Северной башни казались такими просторными, были задернуты темными шторами, не пропускавшими внутрь ни проблеска света. Без лампы я дальше собственного носа практически ничего не видела. Я с трудом различила какие-то очертания на кровати Миллисент. Рядом на полу стоял горшок. Понять, что именно совершенно неподвижно лежит на кровати, было невозможно. Это с равным успехом мог быть как человек, так и груда вещей. На мое обоняние обрушился настоящий смрад, настолько тошнотворный, что я ощущала его, даже дыша через рот в попытке избавить от него нос. Я выросла на ферме, а значит, не была чересчур придирчива, когда речь шла о запахах естественных физиологических отправлений. Это означало, что я не относилась к тем дамам, которые, входя в конюшню, начинают поспешно обмахиваться надушенным платочком. Запаха экскрементов, смешанных с кровью, было недостаточно, чтобы меня смутить. В этом запахе присутствовала какая-то характерная резкая горечь.

Это была вонь разложения.

Если бы на чаше весов не лежала жизнь Розы, я бы мгновенно выбежала из комнаты. Но поскольку я не имела на это права, я начала медленно приближаться к постели. Каждый шаг давался мне с большим трудом, пока я не увидела, что куча на кровати представляет собой человеческую фигуру. Тонкое одеяло не скрывало очертаний ног. Иссохшие пальцы стискивали край покрытой пятнами простыни. Она лежала на спине и не двигалась, пока я не остановилась возле кровати. Затем, преодолевая мучительные страдания, она повернула голову, и я смогла ее разглядеть. Передо мной лежало чудовище.

Сморщенная кожа Миллисент была покрыта гнойными свищами, обезобразившими ее некогда точеные черты, а седые волосы взмокли от пота и прилипли ко лбу. Ее скулы и глазницы были уродливо обтянуты кожей, подчеркивавшей форму ее черепа, а губы растянулись в ужасающей гримасе. Она задыхалась, давясь кровью, струйка которой сбегала из уголка рта. Воспаленные глаза были устремлены на меня, и в них горела ненависть.

Она захохотала, и в ее смехе слышалась издевка победителя, выигравшего тяжелое сражение. По моему лицу Миллисент поняла, что я знаю, от какой болезни она умирает. Она наконец-то отомстила королю, принеся смерть в его дом. Собственные страдания приводили ее в исступленный восторг, потому что она знала: ее смерть — это наша смерть.

Я входила в комнату, кипя праведным гневом, но моя решимость улетучилась при звуках этого хриплого смеха. Я развернулась и выбежала из комнаты, прочь от существа, в которое превратилась Миллисент. От того, что я увидела, у меня шла кругом голова. Я должна была найти короля. Я должна была рассказать ему о том, что увидела. Я вспомнила солдат, умиравших несмотря на заботу о них королевы Ленор. У меня перед глазами стояло жестоко обезображенное болезнью лицо моей мамы в последние мгновения ее жизни. Мой мозг сражался с этими видениями, а логика подводила меня именно к одному-единственному выводу, хотя я продолжала отчаянно надеяться на то, что я ошибаюсь.

В Зале Заседаний я нашла только сэра Уолтура и одного из придворных писарей. Если сэр Уолтур заметил дрожь в моем голосе, когда я спрашивала, где король, он и виду не подал. Порекомендовав поискать его в покоях королевы, он вернулся к документам. Сэр Уолтур всегда очень прилежно исполнял все свои обязанности, но сейчас он выходил из Зала Заседаний только для того, чтобы поесть. Я считала, что его постоянное отсутствие в наших покоях говорит о том, что его тяготит мое общество. Если бы я хоть что-то понимала в том, как разные люди справляются с горем, я бы поняла, что сэр Уолтур избегает не меня, а воспоминаний о своем погибшем сыне.

Когда я вошла, король и королева сидели у окна в гостиной королевы. Я уже давно не видела, чтобы они так сосредоточенно о чем-то беседовали. Сбросив с плеч бремя войны, король поправил здоровье, а его лицо утратило затравленное выражение, с которым он вернулся с поля брани. Хотя я не слышала его слов, они заставили королеву Ленор улыбнуться. При виде меня ее улыбка стала еще шире. От радости, с которой она меня встретила, мое сердце облилось кровью.

—  Элиза, — произнесла она, жестом приглашая меня подойти поближе. — Ты же знаешь, как давно Роза просила позволить ей поездку за пределы королевства. Король согласен с тем, что сейчас подходящее время для подобной экскурсии. Можешь себе представить, какое у нее будет лицо, когда мы сообщим ей об этом?

Я уже давно не слышала, чтобы королева с таким воодушевлением говорила о будущем. Мысль о том, что мне предстоит лишить ее всех надежд, приводила меня в отчаяние.

— Я только что была у Миллисент. Она умирает.

—  Значит, ты принесла нам добрые вести,— улыбнулся король, но королева Ленор быстро покачала головой.

Хотя я тщательно подбирала слова, чтобы поделиться с ними своими подозрениями как можно осторожнее, я поняла, что должна сказать им правду. Я не сомневалась в том, от чего слегла Миллисент. Мне были слишком хорошо знакомы все эти симптомы.

— У нее чума.

Королева широко раскрыла глаза, но король с невозмутимым видом заявил:

— Вздор. Она старая больная женщина. Просто пришло ее время.

—  Сэр, прошу прощения, но вы ее не видели. Ее кожа покрыта гнойниками, у нее идет кровь изо рта и носа. Моя мама умерла от чумы, и у нее были такие же симптомы. Я тоже переболела, так что знаю, о чем говорю.

Эти слова заставили их перемениться в лице. Мое сообщение их не на шутку испугало.

— Солдаты, — продолжала я, обернувшись к королеве Ленор. — Я думаю, они тоже заразились.

—  Этого не может быть. Мне говорили, что при чуме кожа чернеет и отекает. Я подобных изменений не замечала.

—  Чума может протекать по-разному. Самый верный признак — это фурункулы. Когда вы их навещали, вы видели на их коже высыпания?

В ее глазах вспыхнула тревога.

—  Они долго спали на земле под открытым небом. Я думала, это укусы насекомых...

Король вмешался, резко ее оборвав. Он был так разгневан, как будто это я заразила всех чумой.

— В наших краях уже много лет не было чумы!

—  Миллисент явилась к нам из Бритнии, — ответила я. — Наши солдаты заболели после того, как сражались бок о бок с бритнийцами. Возможно, именно союзники заразили наших людей.

Столкнувшись с таким несчастьем, которое явилось прямо к нему в дом, король Ранолф мог совсем отчаяться или взбунтоваться против несправедливости и жестокости судьбы. Вместо этого он резко встал и, излучая решимость, заявил, что нельзя терять ни секунды, после чего заверил жену в том, что все будет хорошо, и поспешно вышел из комнаты. Уже из коридора донесся его голос. Король раздавал распоряжения слугам и требовал созвать всех советников в Зал Заседаний.

Не прошло и часа после моего визита к Миллисент, как в замке поднялся переполох. Король распорядился, чтобы раненых увезли из замка в монастырь Святой Лючии в сопровождении ухаживавших за ними слуг. Хотя день клонился к вечеру, в Сент-Элсип отправили телеги и повозки за запасами эля, муки и других продуктов. Пажи разъехались по окрестным фермам закупать скот. Никто из подчиненных короля не знал, какая опасность угрожает им на этот раз, но все беспрекословно и торопливо выполняли его приказы.

И только вечером, в мерцающем свете свечей, когда все собрались в Большом Зале, король объявил то, о чем кое-кто уже догадывался. К этому времени из Сент-Элсипа вернулись слуги с рассказами о горожанах, чьи раны никак не заживали и чье состояние после возвращения с войны только ухудшилось. Предчувствие беды липким туманом расползалось по замку, замедляя шаги людей, бредущих в зал по призыву короля.

Король Ранолф не стал подбирать слова и напрямик заявил, что наши солдаты заболели чумой. Сент-Элсипу... да что там, всему королевству грозила смерь от этой эпидемии. Но король не собирался склоняться перед ее угрозой. Заболевших уже вывезли из замка, и наутро ворота замка предстояло затворить, чтобы защитить его обитателей от дальнейшего заражения. Тех, кто желал воссоединиться с семьями в других частях королевства, никто не удерживал. Всем остальным предстояло провести ближайшие недели и месяцы в одиночестве и изоляции внутри толстых крепостных стен.

 

17

Времена отчаяния

Если бы чума распространялась так же стремительно, как наши страхи, к утру мы все были бы мертвы. Камины в Нижнем Зале светились языками пламени до глубокой ночи. Мне так не хотелось возвращаться к себе и видеть угрюмое лицо сэра Уолтура, что я предпочла остаться со слугами. Я написала короткое письмо При- элле, в котором просила ее не выходить из дома, пока по городу гуляет болезнь. Меня окружал гул голосов, сливающихся с треском горящих поленьев. Я смотрела на огонь, не обращая внимания на струящийся по лицу пот.

Рядом со мной возникла чья-то тень, и, обернувшись, я увидела юную служанку Лию, которая затравленным взглядом смотрела на меня.

— Это правда? У леди Миллисент чума?

Хотя, обращаясь к подданным, король Ранолф не произносил ее имени, я слышала, как его шепотом произносят слуги и придворные. Я кивнула.

—  Что мне делать? — умоляющим голосом произнесла Лия. — Я больше не смогу туда входить.

Когда я видела ее в последний раз, Миллисент уже мало походила на человека. Не было смысла попусту тратить еду на эту разлагающуюся оболочку, в которую она превратилась.

—  Она или уже умерла, или вот-вот умрет, — уверенно ответила я. — Пусть гниет. Оставь ее.

Лия, изумленная моим резким тоном, поспешно кивнула и ушла. Возможно, она сочла меня жестокой, но мне было все равно. Миллисент заслужила одинокую смерть, и оплакивать ее было некому.

Измученные тяжелыми мыслями о нависшем над ними роке, остальные слуги тоже начали расходиться и подниматься в свои спальни. Все они хорошо осознавали, что, несмотря на трагедию, утром им все равно придется приступить к выполнению своих обычных обязанностей. Я отвела в сторону одного парнишку, который работал в продуктовой кладовой, и дала ему монету за то, чтобы он сегодня же вечером доставил мое письмо. Исполнив свой долг по отношению к тому, что осталось от моей семьи, я вернулась в свою комнату, но забыться сном мне не удалось, и остаток ночи я провела в каком-то отупелом оцепенении. Когда вскоре после рассвета из гостиной донеслись какие-то звуки, я решила, что это Аника принесла завтрак, и поспешила встать, потому что накануне практически ничего не ела. Но выйдя из спальни, я с удивлением увидела сэра Уолтура, который снимал стопки своих драгоценных книг с их обычного места на крышке сундука, складывая их в кожаный мешок. Увидев меня, он остановился.

— Прости, я не хотел тебя разбудить, — произнес он.

—  Я не смогла уснуть. — Я заметила, что у его ног лежит еще два мешка. — Вы уезжаете?

Сэр Уолтур коротко кивнул.

— Я решил вернуться в свое поместье за городом.

Я никогда не думала, что ближайший советник короля покинет его в это трудное время. Наверное, я не сумела скрыть свой шок, потому что сэр Уолтур поспешно начал оправдываться.

—  Там будет гораздо безопаснее. Что бы там ни говорил король, боюсь, что чумы в замке избежать не удастся.

— Я тоже этого опасаюсь.

Я впервые высказала свои сомнения вслух. Сэр Уолтур ничуть не удивился. Похоже, он смирился с судьбой.

— Признаюсь, после смерти Дориана меня тянет вернуться к семье. Мой старший сын лишен обаяния Дориана, но он хороший человек. Его дети теперь мои наследники. Они мое достояние, и мне пора поделиться с ними той мудростью, которую мне удалось обрести за мою жизнь. Как жена Дориана, ты имеешь право на место среди нас.

По тону его голоса мне не удалось понять, какого ответа он от меня ожидает.

— Спасибо, — ответила я. — Ноя не могу покинуть мою госпожу или принцессу Розу. Им понадобится моя помощь.

— Это верно.

Он снова вернулся к своим книгам, и мне показалось, что наш разговор окончен. Но стоило мне направиться к двери, как сэр Уолтур меня остановил.

—  Король сказал мне, что это ты сообщила ему о том, что в замке чума.

— Я увидела ее признаки у Миллисент. Я всей душой хотела бы, чтобы это было не так.

— Ты уже видела такие признаки?

Я кивнула.

— Чума унесла мою мать и троих братьев.

Сэр Уолтур мрачно смотрел на меня.

— А тебе удалось ее избежать?

— Я тоже заболела, но каким-то чудом выздоровела.

—  Значит, на этот раз она должна обойти тебя стороной, — заметил сэр Уолтур. — Ты родилась под счастливой звездой.

— Нет, — хотела ответить ему я. — Я проклята. Какой грех я совершила, если эта кара обрушивается на меня во второй раз ?

— Ты правильно поступаешь, оставаясь, — говорил сэр Уолтур, застегивая сумку. — Боюсь, что ряды слуг поредеют, и королю с королевой без твоей поддержки пришлось бы туго. — Он наклонился и поднял сумки. — Мне пора. Если я выеду сейчас, через два дня я буду на месте.

— Вы заказали экипаж? — спросила я. — Я отошлю Анику...

Сэр Уолтур поднял руку.

— Экипажи уже давно расхватали. Разве ты вчера вечером не слышала возню во дворе? Лорды и леди, как дети, спорили о том, кто уедет раньше. Нет, я поеду, как ездил когда-то, один и верхом. Меня вполне устроит и моя белая кобыла.

— Тогда позвольте мне помочь вам с сумками. Если только вы не собираетесь вначале увидеться с королем?

— Я сказал все, что должен был сказать, еще вчера вечером.

По липу сэра Уолтура промелькнула гримаса боли, и я задалась вопросом, что произошло между этими сильными мужчинами. Сэр Уолтур был больше чем советником. Он был одним из немногих людей, кому король доверял всецело и безоговорочно. Судя по выражению его лица, расставание оказалось мучительным для обоих.

Он позволил мне нести мешок с книгами, а сам поднял сумки и забросил их себе на спину. Хотя после смерти Дориана его лицо состарилось на много лет, он шел, держа спину очень прямо, осознавая, что на него будет устремлено множество взглядов. Мы спустились по лестнице и прошли через кухню, выйдя из замка через дверь, расположенную напротив конюшни. Во дворе царила полная сумятица. Повсюду беспорядочно бродили привезенные с соседних ферм овцы и свиньи, а леди в элегантных платьях ссорились из-за лошадей и экипажей. Рядом с ними громоздились их вещи. Спеша покинуть замок, они отбросили все свои придворные манеры, место которых заняла какая-то безумная жадность.

Никто не поспешил на помощь главному советнику короля, и одно это уже указывало на то, как низко мы все пали. Неподалеку с открытым от изумления ртом за всем происходящим наблюдал юный помощник конюха. Схватив его за ухо, я указала на сэра Уолтура.

—  Быстро приведи сюда его лошадь и принеси седло! — скомандовала я.

Мальчонка умчался, и уже через несколько минут сэр Уолтур сидел верхом, готовый к отъезду. Он наклонился ко мне, повысив свой низкий рокочущий голос, чтобы перекричать шум.

— Может, передумаешь и поедешь со мной?

Я покачала головой.

—  Тогда я желаю тебе долгих лет здоровья. И счастья. Дориан тоже хотел бы, чтобы ты была счастлива.

При звуке имени его сына на мои глаза навернулись слезы. В это мимолетное мгновение мне почудилось, что Дориан наблюдает за нами со своей привычной ироничной улыбкой на губах.

Сэр Уолтур дернул поводья, и его лошадь осторожно двинулась вперед, выбирая дорогу в толпе. Я не знала, что мне делать, и бездумно побрела за ним. Уворачиваясь от лошадей и повозок, я пробиралась вдоль грубой каменной кладки стены, пока не дошла до арки, ведущей во внешний двор. Здесь также царил хаос, поставивший с ног на голову и весь остальной замок. Там, где когда-то играли дети, а рыцари соперничали за восхищенные взгляды фрейлин королевы Ленор, теперь метались свиньи и куры. Мешки зерна были свалены в неаккуратные кучи, а слуги сбились в группы и предавались непривычной праздности. Нестройный гул голосов почти заглушал грохот экипажей, но все, кто находился во дворе, молчали, настороженно наблюдая за чем-то, чего я еще не видела. Лошадь сэра Уолтура приблизилась к приоткрытым воротам. Я сделала несколько шагов вперед и потрясенно замерла на месте.

В узкий проход я увидела толпу людей, напиравших друг на друга и что-то выкрикивавших в попытке привлечь внимание. Моей первой мыслью было, что они возмущаются решением короля закрыться в замке вместе со всем двором. Вскоре я поняла, что суть происходящего прямо противоположна. Эти люди, среди которых были как горожане, так и деревенские жители, умоляли позволить им присоединиться к нам. Пульсирующая человеческая масса раскачивалась, пытаясь прорвать цепь раскинувших руки стражников. Матери в отчаянии проталкивали вперед своих маленьких детей. Одна из них перехватила мой взгляд и протянула мне своего младенца.

— Возьмите его! — взмолилась она. — Спасите его!

Я в ужасе отшатнулась. Я хотела сказать им, что чума уже среди нас и что замок вполне может стать могилой, а не убежищем. Но эту правду нельзя было произносить вслух. В любом случае я сомневалась, что сотни рвущихся в замок людей мне поверили бы. Они жаждали спасения и считали замок своей единственной надеждой.

Когда лошадь сэра Уолтура и последние экипажи приблизились к воротам, стражники начали орать:

— Отойдите назад! Отойдите назад!

Они потянули тяжелые ворота на себя, расширив проход, и толпа ринулась внутрь. Первым во двор забежал маленький мальчик, лет пяти-шести, не больше. Он успел сделать всего несколько шагов, прежде чем щелкнул кнут, и он упал на землю с жалобным плачем.

На фоне оглушительного гвалта раздался еще один щелчок, и я подняла голову, глядя на остановившийся рядом со мной экипаж. На месте кучера стоял Элгар, один из конюхов, держа в одной руке поводья, а в другой хлыст. В окне экипажа я мельком заметила его пассажиров — двух сестер, дальних родственниц леди Уинтермейл, которые несколько лет провели при дворе, под ее опекой. Старшая из сестер поспешно задернула шторку, чтобы скрыть от наблюдателей лица.

— С дороги, животные! — взревел Элгар.

Толпа медленно и осторожно расступилась, и экипаж Элгара с грохотом выкатился за ворота. За ним последовали еще две кареты, а потом и лошадь сэра Уолтура. Он не оглянулся. Как только последняя лошадь миновала ворота, стражники снова загородили проход, а люди возобновили свои мольбы.

Я вернулась во двор, едва увернувшись от петуха, за которым гнался раскрасневшийся мальчуган. Подобные ситуации в королевском замке считались недопустимыми, но я была благодарна королю за то, что он позаботился о наших припасах. Чтобы прокормить всех, кто жил в замке, требовалось довольно много скота. Возможно, нас, как жителей осажденной крепости, ожидал рацион, состоящий из маленькой мисочки каши на целый день. Возможно, день ото дня порциям каши предстояло становиться все меньше.

— Госпожа Элиза?

Услышав свое имя, я обернулась. Передо мной стоял молодой лакей, лицо которого мне было знакомо, хотя я не помнила его имени.

— Там вас спрашивает какой-то мужчина. Стражникам приказано никого не пускать, без всяких исключений, но он бросил мне монету, чтобы я исполнил его просьбу.

— Мужчина? Какой мужчина? — спросила я.

Лакей пожал плечами.

—  Горожанин, воспитанный такой. Он хотел убедиться, что вы здоровы. Ну, я и убедился. Еще никогда деньги не доставались мне так легко.

Он повернул обратно к воротам, и я пошла за ним, хотя меня пугала обезумевшая толпа снаружи. Лакей остановился за спинами стражников, обшаривая взглядом лица. Наконец он поднял руку, и чья-то фигура решительно двинулась вперед, раздвигая людей, вынуждая их расступаться.

Это был Маркус.

С годами в нем произошли перемены, которые тут же бросились мне в глаза. Его волосы были аккуратно подстрижены и уже не падали небрежными прядями на лоб, а фигура раздалась и производила впечатление основательности и здоровья. И все же во многом он остался прежним. Мы смотрели друг на друга, разделенные живым щитом солдат, хотя нам казалось, что мы остались наедине. На его лице отразилось облегчение, и он быстро заговорил, понимая, что сейчас не время обмениваться любезностями.

— Элиза, слава Богу, я тебя нашел.

—  Что ты здесь делаешь? — растерянно спросила я, сбитая с толку его неожиданным появлением в этом хаосе.

—  Зять Эстер заболел, и сестра попросила ее приехать и помочь ей. Сегодня утром я привез ее в город, но тут только и разговоров, что о странной болезни...

—  Увези жену обратно домой, — взмолилась я. — Немедленно. Если вы не будете покидать сыромятню, возможно, болезнь обойдет вас стороной.

— Так, значит, это правда? Это чума?

— Да.

Люди еще сильнее навалились на ворота. Теперь, когда их подозрения подтвердились, они повторяли мои слова соседям, и мольбы впустить их возобновились с утроенной силой. Они слепо и безрассудно верили в то, что король сможет их уберечь. Капитан стражников, расположившийся в самом конце шеренги, нахмурился, разглядывая толпу.

— Ты будешь здесь в безопасности? — спросил Маркус.

Я едва не рассмеялась. Я удостоилась чести находиться в одном убежище с особами королевской крови, и все эти люди наверняка считали меня счастливицей.

— За меня не беспокойся.

Не успев договорить, я осознала истинный масштаб его поступка. В замок его привела именно тревога за меня. В нем нуждалась его семья, а он стоял здесь, в этой толпе, у этих стен. Когда над королевством нависла опасность, он первым делом вспомнил обо мне.

—  Если ты хочешь отсюда уйти, — снова заговорил он, — ты можешь пожить у нас столько времени, сколько потребуется.

Как расценит мое внезапное появление его жена? — подумала я. По его исполненному решимости лицу мне было ясно, что передо мной тот же человек, который когда-то сказал мне, что он не разбрасывается своей любовью. Он не мог скрыть свою озабоченность моим благополучием, так же, как и я не сумела скрыть восторг, вызванный встречей с ним. Женатый мужчина и вдова не имели права обнажать подобные чувства.

— Ты же знаешь, что я не могу отсюда уйти, — ответила я.

У меня в ушах зазвенело эхо нашего давнего расставания. Маркус снова предложил мне спасение, и я снова выбрала долг. На этот раз он принял мой ответ смиренно, как будто ничего другого и не ожидал.

— Элиза, ты должна пообещать мне...

Что бы он ни собирался от меня потребовать, его слова заглушил хриплый окрик командира стражников. Шеренга солдат пришла в движение, и ворота начали затворяться под скрип дерева и скрежет металла. Снаружи раздались крики возмущения и гнева. В отчаянном прощальном жесте Маркус потянулся ко мне, но толпа уже увлекала его назад. Костлявый юноша попытался протолкаться между двумя стражниками, но его оттолкнули так грубо, что он упал, распластавшись в грязи. Потрясенное лицо Маркуса исчезло среди матерей с младенцами и стариков, а в следующее мгновение массивные двери издали протяжный стон и захлопнулись. Лязгнули железные щеколды, безвозвратно отрезающие нас от внешнего мира. Я растерянно оглядывалась вокруг, всматриваясь в лица пастухов, пажей, служанок и конюхов. Похоже, никто из них не верил в то, что мы оказались в безопасности. На всех лицах читался страх.

* * *

Мы отгородились от мира, но покой в замке не воцарился. Животные издавали очень много шума, отовсюду доносились возбужденные голоса, и все стремились что-то делать, хотя толку от этой беспорядочной деятельности было совсем мало. Многие аристократы воспользовались возможностью покинуть королевский двор, на что уже за ужином указали опустевшие столы, но большинству слуг идти было некуда. Король, королева и Роза сидели на своих обычных местах, хотя ими руководило скорее чувство долга, чем голод. Они едва прикоснулись к еде, а после ужина Роза попросила меня зайти к ней в комнату. Отпустив служанку, она принялась возбужденно мерять шагами пространство между дверью и окном.

— Слуги говорят, что тетя Миллисент умирает от чумы. Это правда?

— Да.

Я старалась не думать об ужасах, с которыми столкнулась в зловонной комнате этажом ниже.

— Она меня могла заразить?

— Она наверняка не успела причинить тебе вред, — произнесла я с уверенностью, которой и сама не ощущала.

— Все равно я почти умерла, — мрачно произнесла она. — Мама пообещала позволить мне отправиться в путешествие, как только окончится война. Я думала, что наконец-то смогу посмотреть мир. Вместо этого я обречена гнить в этих стенах.

—  Все не так плохо. — Я понимала, что принцессу необходимо чем-то занять, и мой мозг лихорадочно заработал. — Как продвигается твоя поэма?

—  Мне не удается передать живость Дориана, — уныло призналась принцесса. Однако она тут же подняла голову, и в ее глазах засветилось любопытство. — Мне было бы легче, если бы ты больше рассказала мне о нем и его подвигах.

Я с трудом подавила смешок. Подвиги Дориана по большей части носили похотливый характер и вряд ли были достойны поэмы, обещавшей выйти из-под пера юной девственницы.

—  Я об этом подумаю, — пообещала я. — Но я не позволю тебе скорбить о павших героях. Нам необходимо изыскать иной способ занять твое время. Может, тебе заняться вышиванием?

Роза нахмурилась.

— Тоже мне замена танцам!

— Мы займемся твоим бельем. Когда чума минует, снова пойдут разговоры о претендентах на твою руку. Мы не можем выдать тебя замуж без хорошеньких нижних юбок и ночных сорочек.

— Ты думаешь, что на этот раз с моим мнением относительно выбора супруга станут считаться?

—  Ну, ты же повзрослела. Я не сомневаюсь в том, что у тебя есть определенные пожелания, которыми тебе хочется поделиться с отцом.

— Конечно.

—Хм-м. — Я сделала вид. что задумалась. — Разумеется, ты мечтаешь об умопомрачительно красивом юноше. А еще он должен быть умным и, хорошо бы. повидавшим мир. Одним словом, речь идет о светском и умудренном опытом мужчине, умелом танцоре и интересном собеседнике.

Роза рассмеялась. Ее раскрасневшиеся щеки ясно указывали на то, что мои намеки на Джоффри попали в цель. Она достигла того же возраста, в котором была я, когда все мои мысли были только о Маркусе и когда я с яростно бьющимся сердцем представляла себе его поцелуи. Возможно, Роза тоже находит утешение в подобных фантазиях? — спрашивала себя я. Я надеялась, что это так. Больше всего на свете я хотела защитить ее от чумы, но кроме того, я не имела права позволить ей пасть духом.

* * *

Когда я вспоминаю то время, первым делом на ум приходят настороженность и бдительность. Как и многие слуги, я часто взбиралась на стену и всматривалась в Сент-Элсип, но с такого расстояния его участь была неразличима. Прежде всего бросались в глаза непривычно безлюдные улицы. Время от времени вдали виднелись крохотные фигурки, но привычные события, отмечавшие течение времени, исчезли. Больше не было рыночных дней, церковные колокола не призывали верующих на службу, и в полях у реки не резвились детишки. Я очень хотела узнать, как дела у Приэллы, заточенной в стенах дома вместе с ее несчастными родителями и испуганно ожидающей каждого нового дня. Такая чувствительная девушка, как она, наверняка воспринимала трагизм происходящего более обостренно, чем остальные, и я отчаянно надеялась, что чума обойдет ее семью стороной. Затем мой взгляд помимо воли устремлялся на лес за Сент- Элсипом. Где-то среди тех деревьев скрывалась сыромятня. Как там Маркус? — думала я. — Увижу ли я его когда-нибудь?

Внутри замка мы всматривались в лица друг друга в поисках симптомов болезни. Стоило кому-то кашлянуть, и все начинали озабоченно перешептываться, а обычные недомогания обсуждали, как вопросы жизни и смерти. Одна из кухарок стала предметом испуганных предположений, когда однажды утром проснулась, охваченная жаром, и не смогла подняться с кровати. Все от нее отшатнулись, и ее постель немедленно перенесли в конюшню. После этого никто не решался проявлять слабость. Но мы все были больны душевно, если не телесно. Все, начиная с мальчишек-посыльных и заканчивая немногими оставшимися в замке фрейлинами королевы Ленор, несли на своих плечах бремя страха. Мы старательно создавали видимость деятельности, нехотя исполняя свои обязанности и безмолвно вычеркивая каждый минувший день в устремлении к тому неопределенному моменту в будущем, когда мы поймем, что опасность миновала.

Изредка кто-то просил позволения покинуть замок, и ворота приотворялись, выпуская этого человека наружу. В основном у тех, кто уходил, где-то в деревне жили родственники, и они надеялись укрыться от чумы на отдаленной ферме своей сестры или кузена. Горевать меня заставило расставание лишь с одним человеком. Минула всего неделя нашего заточения, когда по замку разнесся слух, что ушла миссис Тьюкс. Она попросила, чтобы королеве сообщили о ее решении, и покинула замок под покровом ночи, не сказав на прощание ни слова ни одной из своих подопечных. Все расценили это как зловещий знак, потому что эта женщина посвятила свою жизнь служению королю. Никто и представить себе не мог, что она нас бросит.

Я считала, что нас с миссис Тьюкс связывают узы любви к моей маме, и была подавлена тем, что она ушла, не предупредив меня. Возможно, ей было проще расстаться с нами подобным безмолвным образом, но это тяжким грузом легло на тех, кто остался. Ее муж давно умер, у нее не было детей, и я представить себе не могла, кто согласится принять ее к себе. Я никогда не слышала от нее о каких-либо родственниках. Но мне еще предстояло понять, что трудные времена даже самых уравновешенных способны подтолкнуть к несвойственным им необдуманным поступкам.

Но со временем жизнь приспосабливается даже к самым неожиданным оборотам. Возможно, я бы совсем позабыла о миссис Тьюкс, если бы не Роза и ее поэма. Лишенная других развлечений, она посвящала часы напролет своему творению, воспевающему Дориана. Изредка она зачитывала отрывки вслух, ожидая услышать мое мнение. В ее стиле ощущалось влияние любимых произведений ее матери, но при таком ограниченном жизненном опыте автора эти стихи заслуживали всяческого восхищения. Хотя добродетельный и скромный герой поэмы мало напоминал моего супруга, Розе удалось схватить внешнее сходство и манеру поведения, и мне даже подумалось, что не будет ничего плохого, если этот образ Дориана когда-нибудь заменит воспоминания о том человеке, которым он являлся на самом деле.

Единственное, что меня беспокоило, это количество времени, которое Роза уделяла своему стихотворчеству. Будучи неосведомленной в области литературы, я считала создание поэмы делом одного или двух дней. Но эпос Розы растянулся на долгие недели, и конца ее труду видно не было. Под глазами девушки залегли темные круги, и каждое утро она просила принести новые свечи. Когда я ласково предложила ей заняться чем-то другим, она отмахнулась от моей озабоченности.

—  Я не могу сейчас все бросить, — ответила она. — Я приступила к батальной сцене, в которой Дориан спасает жизнь моего отца.

Что могла знать о войне девочка, которую всю жизнь холили и лелеяли? Образы, которые приходили на ум мне, были темными и жестокими: облепленные грязью и едва стоящие на ногах от усталости лошади, брызги крови на тусклом металле доспехов, острия мечей, разрывающие человеческую плоть... Я не хотела, чтобы подобные ужасы тревожили рассудок Розы. Наша жизнь и без того была страшной.

—  Только... — Роза помолчала и расправила листы бумаги на столе, как будто пытаясь привести в порядок мысли. — Я не знаю, как описывать принца Бауэна. Марл де-Роли дался мне довольно легко. Судя по тому, что я о нем слышала, с черными волосами и верхом на черном коне он был похож на настоящего злодея. Каким был принц Бауэн?

Она замолчала, выжидательно глядя на меня. Он был братом ее отца, но она никогда его не видела. Как странно, что она не спрашивала о нем раньше, — подумала я.

—  Мне кажется, в молодости он был очень похож на твоего отца, — ответила я. — У них обоих были рыжевато-золотистые волосы, совсем как у тебя. Мне рассказывали, что он был очень хорош собой. К тому времени, как я с ним познакомилась, его внешность потускнела. Наверное, это стало расплатой за беспутную жизнь.

Я пожалела об этих словах, едва они сорвались у меня с языка. К счастью, Роза не стала требовать с меня отчет обо всех его прегрешениях.

—  Но почему он испытывал такую ненависть к родному брату? Он же хотел его убить!

—  Зависть — это сильный мотив, — вздохнула я. — Но никто из нас не думал, что Бауэн способен поднять руку на короля. Именно поэтому он и застал твоего отца врасплох.

—  А-а, — протянула Роза и потерла глаза. — Да, концовка получится драматичной.

Энтузиазма в ее голосе я не услышала.

—  Я думаю, тебе необходим отдых, — произнесла я, качая головой, когда она начала протестовать. — Ты не можешь писать и писать без передышки. Как ты смотришь на то, чтобы почитать другие стихи? Возможно, они вдохновят тебя на какие-то идеи для твоей поэмы?

—  Не вижу, чем они могут мне помочь, — ответила Роза. — Все мамины книжки я уже выучила наизусть.

Еще бы ей их не выучить. Книги при дворе были большой редкостью. Внезапно я вспомнила об аккуратной стопке книг в комнате миссис Тьюкс и о том, как я изумилась, увидев их, когда впервые явилась в замок. Кроме королевы и сэра Уолтура, миссис Тьюкс была единственным знакомым мне человеком, который читал что-то, кроме Библии. Забрала ли она книги, покидая замок? Наверняка не все. Женщина, в одиночку пускающаяся в путь, не могла позволить себе такой тяжелый груз. Я решила преподнести Розе сюрприз и под каким-то предлогом ушла, чтобы взглянуть на комнату миссис Тьюкс.

С момента ее ухода дверь ее в конце Нижнего Зала была закрыта. Как и большинство дверей в замке, она не была заперта, но я не сразу решилась ее отворить. Для всех, кто служил под ее началом, миссис Тьюкс была такой влиятельной личностью, что намерение осмотреть ее вещи казалось мне предательством тех высоких принципов, которых она всегда придерживалась. Я напомнила себе, что делаю это только для того, чтобы помочь Розе, и что миссис Тьюкс сама одобрила бы мой поступок, и, толкнув дверь, шагнула во мрак. Окно было завешено тяжелым серым гобеленом, не впускавшим в комнату солнечный свет. Стопка книг находилась на своем обычном месте на углу стола, но различить их названия в темноте было невозможно. Я направилась к окну, чтобы отдернуть занавесь, но налетела на табурет между столом и кроватью. Вздрогнув от произведенного его падением грохота, я нагнулась, чтобы поднять табурет с пола, отчего мои глаза оказались на одном уровне с кроватью. Я стояла так близко к постели, что даже в темноте увидела лежащую в ней человеческую фигуру.

От потрясения я застыла на месте. Кто осмелился проявить неуважение к миссис Тьюкс и лег спать на ее кровать? Я начала пятиться к двери, надеясь незаметно покинуть комнату.

— Элиза? — раздался с кровати невнятный хрип.

Я осторожно подошла к изголовью кровати и уставилась на горящее и покрытое фурункулами лицо миссис Тьюкс. Симптомы чумы были мучительно очевидны.

—  Мне сказали, что вы ушли... — пробормотала я, но умолкла, потому что она начала качать головой, морщась от боли, которую доставляло ей это движение.

— Я не хотела, чтобы королева из-за меня переживала.

Ее голос был едва слышен, но в нем по-прежнему слышались властные нотки.

—  Вы не можете лежать здесь в одиночестве! Вам нужны свежая вода и еда...

— Кто захочет ухаживать за мной в этом состоянии?

Миссис Тьюкс, которая недавно управляла огромной армией слуг, даже не повышая на них голоса, превратилась в прокаженную. Если бы стало известно, что у нее чума, король лично вышвырнул бы ее за ворота. Я выглянула за дверь и поспешно, пока никто меня не заметил, вышла из ее комнаты. Я принесла ей воды и кусок хлеба, а затем опорожнила горшок, стоявший на полу у кровати, хотя от него исходил такой смрад, что у меня слезились глаза.

— Что еще я могу для вас сделать? — спросила я.

—  Мои страдания скоро прекратятся. Мне нужны лишь твои молитвы. — Она отвернулась. — Уходи. Ты уже и без того подвергла себя опасности.

— Я к вам еще зайду. Не волнуйтесь, я никому ничего не скажу.

До конца дня у меня перед глазами стояло лицо миссис Тьюкс, смирившейся с такой ужасной участью. На следующее утро я вернулась в ее комнату с кувшином воды и хлебом. Смочив лоскут ткани, я положила его ей на лоб. Набухшие фурункулы, казалось, вот-вот лопнут. Ее воспаленные глаза говорили о многодневной бессоннице. К счастью, она еще никогда не видела чуму и ничего не знала о том, что ее ожидает.

И все это навлекла на нас Миллисент, — разгневанно подумала я. Хотя у миссис Тьюкс не было сил отвечать на мои вопросы, я знала, что когда старая ведьма вернулась в замок, Миллисент поручили ее заботам. Возможно, Миллисент хватала ее за руку или что-то шептала ей на ухо. Наслав это проклятие на экономку, она обрекла и всех слуг, потому что никому из них не удавалось ускользнуть от ее внимания. Я почувствовала, что чума сгущается вокруг нас подобно туману, но была бессильна ей помешать. Мне оставалось только делать все, что в моих силах, для миссис Тьюкс, охлаждая ее лоб в попытке доставить облегчение от боли.

Она умерла через два дня. После моего первого посещения она уже не произнесла ни слова, а ближе к концу, впав в беспрестанную горячку, она, скорее всего, даже не осознавала моего присутствия. Когда наступила смерть, она стала настоящим избавлением от мучений, принеся покой, в котором миссис Тьюкс так нуждалась. Когда ее глаза закрылись, а тело вытянулось и замерло, я накрыла ее обезображенное лицо одеялом и прошептала краткую молитву за упокой ее души. Все время, что я за ней ухаживала, я знала, что мой долг — сообщить о постигшем ее несчастье королю и королеве. Все же я этого не сделала, надеясь, что моей заботы окажется достаточно, чтобы ее спасти. Мои надежды не оправдались. Смерть миссис Тьюкс стала суровым напоминанием об угрюмой решимости чумы заклеймить как грешников, так и праведников. Но моя собственная кожа оставалась чистой, а глаза ясными.

Когда я в последний раз вышла из комнаты миссис Тьюкс, плотно закрыв за собой дверь, мимо меня по Нижнему Залу прошла группа слуг, состоящая как из мужчин, так и из женщин. Они не обратили на меня никакого внимания, потому что о чем-то вполголоса переговаривались, х-отя в их голосах не было того оживления, благодаря которому в этой части замка всегда было весело и шумно. Тем не менее я не заметила на их лицах следов горячки или недомогания. Возможно, миссис Тьюкс вовремя изолировалась от них и нам удастся избежать распространения чумы? — подумала я. Я так сосредоточилась на поисках и искоренении хвори среди служанок и лакеев, что мне и в голову не пришло перенести свое внимание несколькими этажами выше, туда, где жили люди более высокого общественного положения.

Большинство фрейлин покинули замок, и теперь единственной компаньонкой королевы была леди Уинтермейл, которой уже много лет не удавалось занять столь значительное положение. Все свое время она проводила рядом с королевой, делясь с ней всеми последними сплетнями, одновременно умаляя их значение и отзываясь обо всем и обо всех с крайним пренебрежением. Я понимала ее стремление уделять внимание королеве, и, в отличие от многих, кто приправляет свою заботу лестью и ложью, она гордилась тем, что всегда говорит правду. Несмотря на все свое высокомерие и властность, она всегда руководствовалась исключительно любовью к госпоже.

Первый раз я услышала этот звук, когда леди Уинтермейл прошла мимо меня по коридору возле королевских покоев. Она прошуршала мимо, удостоив меня лишь едва заметным кивком, но этого было достаточно, чтобы я обратила внимание на ее более румяное, чем обычно, лицо. А потом она сипло откашлялась и быстро скрылась в своей комнате, закрыв за собой дверь. Я подошла к этой двери и, убедившись, что за мной никто не наблюдает, прижалась к ней ухом. Кашель раздался снова, на этот раз более хриплый и резкий, и спустя несколько секунд повторился. Я уже слышала подобные звуки. Много лет назад, на ферме. Я кашляла точно также, испытывая недомогание и сгорая от высокой температуры. Это было утром, а на следующий день на моей коже появились гнойники. Леди Уинтермейл могла не знать, что предвещает ей этот кашель. Хотя, возможно, в этот самый момент она осматривала свою кожу в поисках смертельных признаков. Мое сердце сжалось от боли. Такую новость нельзя было таить от короля и королевы, и все же я не хотела брать на себя эту ответственность. Сначала надо убедиться, — сказала я себе. — Нельзя ни о чем судить, пока я не узнаю это наверняка.

Я поманила проходящую мимо горничную.

— Ты видела служанку леди Уинтермейл?

Девушка покачала головой.

— Сегодня не видела, мадам. А если подумать, то и вчера тоже.

Я постучала в дверь леди Уинтермейл. Спустя несколько секунд она ее отворила и подозрительно уставилась на меня. Ее щеки раскраснелись, а глаза налились кровью.

— Прошу прощения, — почтительно склонив голову, заговорила я. — Я хотела бы поговорить с вашей служанкой.

— Она заболела, — ответила леди Уинтермейл. Увидев, как вытянулось при этих словах мое лицо, она заторопилась: — Она говорит, что у нее проблема с пищеварением. У нее всегда был слабый желудок.

Миссис Тьюкс. Больная служанка. Аристократка, которая кашляет и смотрит па меня воспаленными глазами. Мне все стало предельно ясно. На нас неумолимо и безжалостно надвигалась болезнь.

Но что я могла сказать? Мир рушился вокруг меня, но я не смела бросить обвинение в лицо женщине, настолько превосходившей меня по положению.

— Я надеюсь, вы себя хорошо чувствуете? — спросила я.

Леди Уинтермейл горделиво выпрямилась, превратившись в олицетворение оскорбленного достоинства.

— Превосходно! — провозгласила она.

Я не понимала, как такая прямолинейная женщина, как леди Уинтермейл, которая всегда, не колеблясьуказывала другим людям на их недостатки, могла быть так слепа к своему собственному состоянию.

—  Если это все... — фыркнула она, прежде чем закрыть дверь, прямо мне в лицо.

Я выждала несколько секунд, прислушиваясь. Кашель не возобновился. Окажется ли моих подозрений довольно для того, чтобы король заточил леди Уинтермейл в ее спальне? Кто будет следующим?

И тут меня посетило жуткое видение. Оно было таким отчетливым, что все мои внутренности свело от ужаса. Я увидела всех обитателей замка, как слуг, так и господ. Они все кашляли, а затем их тела распухали и они умирали вокруг меня, залитые кровью. Я поняла, что в этом огромном замке я останусь одна и буду единственным живым человеком в королевстве трупов.

 

18

Погребенные

Подойдя к двери покоев королевы Ленор, я столкнулась с королем, который пришел к супруге, чтобы проводить ее к ужину. Обстоятельства, в которых мы оказались, вызвали резкие перемены в отношениях между всеми обитателями замка, и от многих формальностей пришлось отказаться. Теперь в Большом Зале столы накрывались для всех сразу. Изобильные пиры сменились ужином из нескольких простых блюд, и количество столов было в два раза меньше, чем перед войной. Однако королевская семья продолжала восседать на помосте, возвышаясь над тем, что осталось от двора.

Королева Ленор встретила нас улыбкой.

—  Подождите меня минутку, я еще не совсем готова, — произнесла она, указывая на свои лишенные украшений руки и шею.

Женщина в ее положении не имела права появляться на публике без соответствующих ее статусу драгоценностей.

—  Леди Уинтермейл... — начала я, чувствуя, как от волнения у меня учащенно забилось сердце.

—  Ну конечно. У нее ключ от моего ларца с драгоценностями. Куда она подевалась?

— Мне кажется, она заболела.

Я произнесла эти слова почти шепотом, но это не ослабило произведенного ими впечатления. Королева Ленор ахнула и шагнула ко мне.

—  Заболела? — спросила она, сжимая мою руку. — Чем она заболела?

Мое мрачное лицо послужило ответом на ее вопрос, и она выпустила мою руку с выражением такого отчаяния на лице, что у меня сжалось сердце.

—  Мне очень жаль, но вы также должны знать, что миссис Тьюкс тоже заразилась, хотя она позаботилась о том, чтобы скрыть это от вас. Совсем недавно она умерла.

—  Миссис Тьюкс? Умерла? — паника постепенно захлестывала королеву Ленор, и ее голос сорвался на крик. — Если она умерла от чумы, то болезнь не пощадит никого из нас. Я думала, мы в безопасности, но от этого зла нет спасения, и теперь я это вижу...

Я ожидала, что король успокоит жену. Вместо этого он опустился в кресло и невидящим взглядом уставился куда-то в пространство, не обращая внимания на ее бессвязное бормотание. Впервые на моей памяти дар находить убедительные аргументы его покинул, и его неподвижность напугала меня больше, чем мрачное пророчество королевы.

—  Мы должны покинуть это место. — Руки королевы Ленор нервно перебирали складки юбки, пока она возбужденно ходила перед своим супругом. — Я уверена, что король Гиратиона предоставит нам убежище, как ты считаешь?

Король Ранолф молчал.

—  Корабль! — воскликнула она. — Да, да, это выход. Мы будем плыть, пока зараженные местности не останутся позади. Если нам случится доплыть до моря, есть множество стран, которые примут нас к себе. Я могу обратиться к своему отцу. Я не сомневаюсь в том, что он окажет нам любую необходимую помощь.

Даже если бы король одобрил этот безумный план, из моих прогулок по стене я знала, что кораблей в нашем распоряжении нет. Бухта Сент-Элсипа опустела. Все, кто располагал хоть каким-то кораблем или лодкой, давно ее покинули. Путь к спасению по воде был отрезан.

— Чума настигнет всех. — Тихий голос короля мгновенно положил конец отчаянным метаниям его супруги. — Я был наивен, полагая, что мне удастся от нее защититься.

В его словах звучала тоска, как будто он был стариком, вспоминающим дни своей юности.

—  Если заболела леди Уинтермейл, это конец, и нам остается только смириться со своей судьбой.

Ноги королевы Ленор подломились, и она упала на пол, уткнувшись лицом в складки туники своего супруга. Из ее дрожащего тела рвались мученические стоны, казавшиеся мне воплощением человеческого страдания. Я не могла не вспомнить ту королеву, которую когда-то знала и которая могла плакать в постели, не издавая ни единого звука. Годы самоистязаний подточили эту внутреннюю силу, и королева осталась беззащитна перед лицом опасности. Король Ранолф сидел неподвижно, даже не пытаясь утешить жену. Стала ли эта сцена погребальным звоном по их некогда страстному супружескому союзу? Я ни за что не смогла бы так хладнокровно наблюдать за страданиями любимого мной человека. Если бы передо мной рыдала Роза, я бы ее обняла, погладила по волосам, начала бы нашептывать ей ободряющие слова...

— Роза! — вырвалось у меня.

Услышав имя дочери, королева Ленор обернулась ко мне, и ее залитое слезами лицо исказилось от ужаса.

—  Она здорова, — заверила я ее. — С тех пор, как закрылись ворота, она почти не выходила из своих покоев. — Я перевела взгляд на короля, надеясь, что он понимает, к чему я клоню. — Возможно, в этом ее спасение.

— Значит, для Розы еще не все потеряно, — воскликнул король. — Ее необходимо изолировать от всех, кто может заразить ее чумой. Это касается как придворных, так и слуг. Элиза, это правда, что переболевший чумой никогда ею больше не заразится?

Я кивнула.

— В таком случае ты единственная, кому я могу позволить составить компанию моей дочери.

Я перевела взгляд с короля на королеву. Она слушала, плотно сжав губы, с трудом удерживаясь от возражений. Я понимала, что она не станет спорить с мужем в моем присутствии, но ни за что не согласится на разлуку с дочерью. Она явно считала это слишком высокой ценой.

— Нам потребуется еда, — тихо ответила я. — И дрова.

— Значит, позаботься об этом. Сейчас же. Я пришлю человека, который поможет тебе с припасами.

Я кивнула.

—  Занимайся всем этим тайно. Если по замку поползут слухи, может возникнуть паника. Вы с Розой должны быть заперты прежде, чем кому-то станет известна причина.

Заперты. У меня оборвалось сердце, но я сделала над собой усилие, сосредоточившись на более практических соображениях. Как долго мы будем находиться в изоляции? Какие еще припасы нам понадобятся? За несколько дней эпидемия не закончится. Выживем ли мы, если изоляция затянется на недели? Месяцы?

— Иди! — приказал король.

Не успела я понять, что происходит, как процесс уже был запущен. Я бросилась в свою комнату и набила мешок одеждой и личными вещами. Ктому времени, как я притащила этот мешок в комнату Розы на верхнем этаже Северной башни, бегом поднявшись по винтовой лестнице, туда уже заносили бочонки с вином. Я снова спустилась вниз, чтобы помочь собрать провиант. В отсутствие миссис Тьюкс и половины слуг от привычного порядка не осталось и следа. Никто не разжигал камины по утрам, а еду для всех, кто не входил в окружение короля, готовили наспех или вовсе не готовили. Правда, слово короля здесь все еще имело вес. Кухарки и посудомойки помогли мне быстро и без лишних вопросов. Замок еще не пал так низко, чтобы пренебрегать распоряжениями своего господина.

Решив, что теперь еды нам точно хватит, я потащила последний мешок сушеных яблок в покои Розы. В дверях ее комнаты стоял король, и я почтительно склонила голову, но он, казалось, меня даже не заметил. Королева Ленор стояла внутри, у самого входа, так плотно прижавшись спиной к стене, как будто боялась упасть без ее поддержки. Она поманила меня неуловимым движением глаз и сунула мне в руку маленький бархатный мешочек. Он не был завязан, и я заметила блеск золота внутри. Я мгновенно поняла, чего хочет от меня королева, и положила мешочек на дно сундука, в котором хранились платья Розы. В противоположном конце комнаты на кровати сидела Роза, поджав ноги под себя так, что они полностью скрылись под юбками. Должно быть, пока я была внизу, родители уже уведомили ее о решении короля, потому что она не задавала вопросов и лишь слегка надулась, выпятив нижнюю губу. Это выражение было мне хорошо знакомо, потому что означало недовольство, появлявшееся на ее личике с раннего детства, когда ей отказывали в сладостях перед ужином.

Личный слуга короля Ранолфа положил на кучу дров последнее полено.

— Я закончил, милорд, — произнес он, обернувшись к королю.

Король кивнул и отослал его прочь. Я огляделась, изучая комнату, которой предстояло стать моим узилищем. Справа было большое окно, выходившее на поле и лес, не затронутые эпидемией, заставившей утихнуть Сент-Элсип. Под окном были сложены мешки с едой, а рядом стояли ряды оловянных ведер с водой. Слева стоял стол, за которым Роза писала стихи и шила, прямо перед камином расположились два стула с обтянутыми гобеленами сиденьями и спинками. Арка двери вела в соседнюю комнату, откуда виднелась большая кровать Розы с бархатным фиолетовым пологом. На полу виднелся угол соломенного тюфяка, судя по всему, моей новой постели. Я вспомнила хижину. Она была вдвое меньше этих покоев, но мои родители растили в ней шестерых детей. Они не сочли бы мое нынешнее заточение чересчур тяжелым испытанием.

— Элиза, ты получила все, что вам нужно? — спросил король.

Я кивнула.

— Хорошо.

Он не шелохнулся.

Я покосилась на королеву Ленор и увидела, что она раздавлена горем. Ее глаза были мокрыми от слез, и она не могла насмотреться на свою дочь.

—  Как долго я буду здесь заперта? — царственно поинтересовалась Роза.

Она начала подниматься с постели, но король остановил ее жестом поднятой руки.

—  Я предоставляю решать это Элизе. — Он сделал мне знак приблизиться и прошептал так, чтобы не услышала его дочь: — Оставайся здесь, пока не закончатся припасы. Если чума обойдет нас стороной, я извещу тебя, как только опасность минует. Поняла?

— Да, сэр.

— Закрой дверь на засов и никому не отворяй.

Должно быть, Роза это услышала, потому что она тут же возмутилась:

— Мне и гостей нельзя принимать?

—  Нет, — резко ответил король. Беспокойство заставило его повысить голос. — Никто не должен к тебе приближаться. Разве ты еще этого не поняла? Любой из нас может оказаться переносчиком заразы. Может, мы уже больны. — Он настороженно посмотрел на меня. — Ты не ощущаешь никаких симптомов?

— Нет, сэр.

— Будущее королевства находится в твоих руках.

Королева Ленор сдавленно всхлипнула, и Роза вскочила с кровати. Я вытянула руку, чтобы остановить ее, а король воскликнул:

— Не приближайся!

Наконец, принцесса поняла, как серьезно обстоят дела, и ее лицо вытянулось.

— Мама? — умоляющим голосом произнесла она.

Слезы струились по лицу королевы, и она еле слышно прошептала:

— Мы должны тебя спасти. Другого способа нет.

Губы Розы, мгновение назад капризно надутые, задрожали. Она в отчаянии переводила взгляд с отца на мать и обратно.

—  Но вы не больны. Почему меня надо от вас изолировать. Я этого не вынесу...

Король повернулся к Розе спиной. Этот жест мог показаться бессердечным тем, кто его не знал. Но я понимала, что стоит за резкостью Ранолфа: попытка защититься от отчаяния дочери.

— Ленор! — сухо произнес он.

Судорожные рыдания сотрясали тело королевы, и она бессильно прислонилась к груди мужа. Он решительно обнял ее одной рукой за плечи и повел к двери, а мне пришлось стиснуть запястья Розы, чтобы не позволить ей броситься за ними. Обе женщины безудержно предавались горю. Королева Ленор тихо и протяжно стонала, а громкие крики Розы стремительно превращались в истерический визг. Король, не оглядываясь на дочь, вытолкал из комнаты жену, которая буквально повисла на супруге. Как только они скрылись из виду, я подбежала к двери и задвинула засов за мгновение до того, как на нее бросилась Роза, отчаянно колотя кулаками по толстым доскам.

— Мама! — голосила она. — Мама! Не покидай меня!

Я изо всех сил держала засов на месте, готовясь отталкивать от него Розу, если она попытается вырваться из комнаты. Но она выплеснула всю свою боль на дверь, продолжая до изнеможения бить по ней руками. Когда она наконец упала на колени, я обняла ее и прижала к себе, как делала, когда она была совсем маленькой и ночные кошмары заставляли ее с криками просыпаться по ночам. Я знала, что мои объятия не могут утешить ее так, как утешали тогда, и от осознания беспомощности мое тело пронзала острая и мучительная боль.

—  Элиза! — умоляла Роза, глядя на меня красными и распухшими от слез глазами. — Что, если я больше их не увижу? Что, если они умрут?

Меня терзали такие же опасения, только она произнесла их вслух. Но я была обязана исполнить свой долг перед королем. Я была обязана защитить Розу, даже если бы мне пришлось пожертвовать ради этого правдой.

—  Им ничего не угрожает, — заверила я ее. — Чума распространяется по помещениям для слуг, далеко от комнат твоей мамы. Они хотят исключить малейшую возможность того, что ты заразишься, вот и все.

— Как долго нам придется ждать?

—  Недолго, — успокоила я ее. — Неделю, может, две. Мы неплохо проведем время, вот увидишь.

Роза вытерла щеки тыльной стороной ладони и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

— Неделю. Думаю, справимся.

—  Конечно, справимся, — уверенно подтвердила я, протягивая Розе руку, чтобы помочь ей подняться на ноги. — Пойдем, поможешь мне получше расставить все эти корзины с едой.

Роза довольно охотно взялась за работу. Но в комнате продолжало звучать эхо рыданий королевы Ленор. Я пыталась что-то говорить, но все зря. Ничто не могло заглушить эти душераздирающие звуки.

* * *

Если, описывая события своей жизни, я демонстрирую какой-то литературный талант, то это только благодаря тем дням заточения с Розой, потому что они превратили меня в рассказчицу. Я организовала наше время в точности так, как когда-то руководила замком миссис Тьюкс, строго следившая за распорядком дня. Сразу после подъема на рассвете мы завтракали, утро посвящали чтению или письму, а после обеда принимались за рукоделие. Роза помогала мне готовить легкий ужин, изумляясь моей способности куховарить над пламенем ее камина. По мере того как за окном сгущались сумерки, наши голоса устремлялись навстречу друг другу, и мы беседовали в темноте, пока не засыпали.

Несколько первых вечеров я пересказывала истории, которые Роза любила в детстве. Это были сказки о прекрасных принцессах и благородных рыцарях, отрубающих головы огнедышащим драконам. В этих легендах чары рассеивались, и любовь неизменно торжествовала. Когда мой запас подобных развлечений иссяк, я перешла к более правдивым повествованиям. Я пыталась нарисовать картину тех мест, в которых я росла, описывая, как на рассвете поднимался над землей туман, когда я шла к хлеву доить коров. Как брели по полю быки, оставляя позади себя борозды взрытой земли. Как мы глотали слюнки, вдыхая аромат фруктов, которые мама варила, делая припасы на зиму.

Я не рассказывала Розе все подряд. К примеру, я избавила ее от рассказов о том, как зимой мы постоянно что-то себе отмораживали, или как мы с братьями сбивались, чтобы согреться, под одним на всех старым одеялом, дрожа одной сплошной кучей костлявых рук-ног и бурчащих от голода животов. Я умолчала о том, что отец нас избивал, и не стала описывать пустые, полные отчаяния глаза мамы. И я не сказала ни слова о смерти, похитившей мою семью. Я не могла и не желала говорить о чуме.

Вместо этого я делилась изумлением, охватившим меня при первом взгляде на замок, и благоговейным восхищением, которое вызвала у меня доброта ее матери. Я говорила о радости, охватывающей королеву Ленор по мере того, как рос ее живот, и о нежности, с которой король Ранолф прижимал к нему свою ладонь. Как счастливы были ее родители в тот день, когда появилась на свет их дочь!

От этих воспоминаний у меня мучительно сжималось сердце, но Розу эти истории, похоже, подбадривали, потому что она часто просила, чтобы я снова и снова описывала одно и то же событие. Иногда, когда мы лежали рядом в темноте, время как будто исчезало, и мне чудилось, я снова нахожусь в спальне служанок рядом с Петрой, и мы шепчемся, делясь секретами. Какой взрослой и уверенной в себе казалась мне тогда Петра, и как я пыталась подражать ей, надеясь когда-нибудь стать такой, как она! Время стерло разделявшие нас разногласия. Мне доставляло удовольствие думать о ней как о верной подруге, и я горевала о ее исчезновении из моей жизни. У Розы никогда не было таких подруг, и ее не беспокоило их отсутствие, но я понимала, что дружба могла бы обогатить ее существование.

Шли дни, и каждый из них был точной копией предыдущего. Когда комнату наполнял дневной свет, мы бодрились как могли. Мы занимались своими делами, как будто не было ничего странного в жизни двух женщин, полностью отделенных от внешнего мира, и играли роль двух милых дам. Но когда приближалась ночь, мы мрачнели вместе с темнеющими небесами. И когда скудный свет луны позволял нам видеть лишь смутные очертания лиц друг друга, мы распахивали свои души. Роза начала требовать, чтобы я заполняла пропуски в своих повествованиях.

— Ты ничего не рассказываешь о моих крестинах, — произнесла она однажды вечером.

— А что ты хочешь знать? — настороженно поинтересовалась я.

— Я хочу знать о Миллисент. И о проклятии.

В ее голосе слышалась горечь. Даже если каким-то чудом королю и королеве удалось бы выйти из ада болезни невредимыми, ничто не могло стереть воспоминания об этих днях из души их дочери. Игривость, присущая ее женственному телу, исчезла без следа, сменившись осознанием непредсказуемости и жестокости судьбы. Ни красота, ни высокое положение, ни богатство не спасали от горя и потерь.

После всего, что случилось, я решила, что правда уже не сможет повредить принцессе. Эта история и в самом деле далась мне легко, потому что я с пугающей ясностью помнила все до мельчайших подробностей, начиная с появления Миллисент в Большом Зале до заверений Флоры о том, что она защитит ребенка. О чем я так и не решилась ей рассказать, так это о пещере под церковью Святой Агреллы и о том, как Миллисент околдовала королеву Ленор.

Я твердо решила, что эта история должна остаться погребенной так же глубоко, как и породившая ее обитель зла.

—  И она сумела отомстить, — прошептала Роза. — Она принесла в мой дом смерть.

Я поспешила отвлечь ее от таких мыслей.

—  Миллисент была коварной женщиной, но не колдуньей. Чума распространяется сама и поражает всех подряд. Ей нет дела до различий между добродетелью и пороком.

— Ты так думаешь?

— Конечно, — уверенно подтвердила я.

Но я не могла знать, кого поразила болезнь, притаившаяся за нашей дверью, потому что прошло уже две недели после ужасной сцены разлуки между матерью и дочерью. Мы не принимали гостей, и ничьи шаги не раздавались в коридоре. Я ожидала, что королева Ленор попытается каким-то образом подать о себе весть, сунув под дверь конверт с письмом для Розы или прошептав ей слова материнской любви. Приказал ли ей король держаться подальше от дочери, или к комнате принцессы ее не подпускала болезнь, этого я знать не могла. Грусть Розы захлестнула и меня, и в этот вечер историй больше не было. Только молчаливые воспоминания.

Каждое утро Роза исподлобья смотрела на меня, и в ее глазах читался невысказанный вопрос. И каждое утро я вставала с постели и, отвернувшись от нее, умывалась. Мне нечего было ответить, но, к ее чести, она не ныла, не жаловалась и не умоляла освободить. Она слушалась меня и охотно бралась за все, что я ей поручала. Когда мы вышили все наши с ней нижние юбки, я объявила, что мы принимаемся за простыни. Праздность нас погубила бы. Когда мой запас историй истощился, я начала приукрашивать мелочные придворные сплетни, раздувая их до масштабов настоящей драмы во все более отчаянных попытках чем-то занять бесконечные пустые часы. Однажды вечером я рассказала ей о давнем романе между тучной кухаркой и ее до смешного крошечным поклонником, описывая его в мельчайших подробностях, чтобы каким-то образом дотянуть до захода солнца. Комнату постепенно окутывали тени, и я принялась расшнуровывать ленты корсета Розы, готовясь укладывать ее спать.

—  Ты так много рассказывала мне о любви, — тихо произнесла она, глядя прямо перед собой. — Неужели у тебя нет истории о своей любви?

Я покраснела, хотя понимала, что она меня не видит. Я уже много лет не произносила имени Маркуса. Позволят ли минувшие годы говорить о нем отстраненно и спокойно, — спрашивала я себя, — или мой голос дрогнет от девичьей тоски?

Голос Розы нарушил воцарившуюся тишину.

—  Прости. Тебе, должно быть, больно вспоминать о том счастье, которое ты познала с мужем, — произнесла она, высвобождаясь из платья.

Мой супруг. Когда Роза заговорила о любви, отнюдь не имя Дориана первым пришло мне на ум. Я колебалась, вспоминая лицо Маркуса за воротами замка. Встреча с ним разбудила бурю чувств, которые я считала давно умершими. Мне вдруг безумно захотелось ощутить то, что мы испытывали тогда, когда были юными и исполненными надежд, а наши тела горели от неутолимого желания.

—  Был еще один человек, которому я отдала свое сердце задолго до того, как вышла замуж за Дориана.

Роза обернулась ко мне, и ее глаза заблестели предвкушением. Она забралась на кровать, спрятав ноги под подолом сорочки.

— Ты была знакома с ним в юности? Он тоже жил на ферме?

Сложив ее платье, я аккуратно положила его на сундук в ногах кровати.

— Нет, — ответила я. — Я познакомилась с ним здесь, в городе.

— Почему вы не поженились?

Она высвободила волосы из плена лент, и золотистые локоны густыми волнами рассыпались по плечам. Она снова стала похожа на ребенка и казалась такой беззаботной, что я как будто перенеслась в прошлое. Я сказала себе, что если история моего разбитого сердца сможет отвлечь Розу от ее собственных переживаний, значит, она заслуживает быть услышанной.

И я поведала ей о том, что произошло между мной и Маркусом. Обретенная с годами мудрость позволила мне оправдать нас обоих, признавая и ту любовь, которую мы испытывали друг к другу, и тот трудный выбор, который пришлось сделать каждому из нас. И все же Роза была возмущена.

—  Не может быть, чтобы нельзя было найти какой-то выход, — восклицала она. — Я уверена, что ты могла выйти за Маркуса и остаться работать в замке. Неужели любовь и долг неспособны идти рука об руку?

—  Иногда способны, — ответила я. — К примеру, твоим родителям повезло, и они попали в число счастливчиков, которым удалось все это совместить.

Не успела я произнести эти слова, как осознала, что совершила ужасную ошибку. Лицо Розы вытянулось, и темнота, совсем недавно казавшаяся умиротворяющей, навалилась на нас всей тяжестью неизвестности. Я быстро вскочила и зажгла свечу на столе у кровати.

—  Все эти разговоры о любви кое о чем мне напомнили, — беззаботно защебетала я, пытаясь направить мысли Розы в другое русло. — Ты так и не рассказала мне, что произошло между тобой и тем красавцем послом в тот вечер, когда вы остались наедине в Приемном покое.

— Ты скажешь, что я полная дура.

Она внезапно замолчала, как часто делают девушки, когда им хочется, чтобы их упрашивали продолжать.

—  Почему? Разве я только что не рассказала тебе о моем собственном трагическом романе? Теперь я имею право услышать твою историю.

—  Ты говорила, что твой молодой человек, Маркус, наделен определенными качествами, и ты поняла это сразу, хотя почти не была с ним знакома. Ты думаешь, это возможно, чувствовать, что ты знаешь человека, с которым только что познакомилась?

— У тебя так было с Джоффри?

Слова хлынули из нее неудержимым потоком.

—  Если бы ты слышала, что он говорил мне в тот вечер! Разумеется, он был очень галантным, как и должен быть человек в его положении. Но дело не в этом. Он держался очень уважительно, но и как равный. Я могла бы беседовать с ним часами, и мне бы не надоело. Его улыбка как будто озаряла мне душу. А потом, когда мы танцевали и наши руки соприкоснулись... между нами возникло взаимопонимание. Это было выше слов. Я знаю, что не должна была так поступать, но, не задумываясь, повела его в Приемный покой. Я должна была хоть несколько минут побыть с ним наедине.

Она помолчала и опустила взгляд на подол сорочки.

—  Он целовал мои руки и говорил, что я похитила у него сердце, — торопливым нервным шепотом продолжала она. — Я знаю, что придворные только и делают, что говорят о любви, и я должна была рассмеяться ему в лицо. Но я этого не сделала. Я ему поверила.

Все признаки юношеской влюбленности были налицо. Любовь вспыхнула с первого взгляда, и два сердца слились в безмолвной гармонии. В книгах королевы было множество таких историй. Что в глазах Розы не делало ее повествование менее правдивым.

—  Джоффри произвел на меня впечатление благородного человека, — произнесла я. — Он явно не из тех, кто станет играть чувствами женщины.

—  Я сказала, что приеду в Гиратион, — продолжала Роза, ободренная моей поддержкой. — Что я не успокоюсь, пока не увижу его снова.

Я помнила это ощущение, когда по твоей коже разливается тепло и тебя всю переполняет желание быть рядом с любимым человеком, снова и снова касаясь его и ощущая его прикосновения.

—  Если связь между вами была такой сильной, как ты говоришь, значит, ваши пути еще пересекутся, — заверила ее я.

— В каком-то смысле они уже пересеклись.

Роза сунула руку под подушку и извлекла оттуда клочок бумаги, свернутый в тугой квадратик. Она молча протянула его мне, и я развернула его при свете мерцающей у ее постели свечи, осторожно разглаживая сгибы. Письмо было написано в очень изящных выражениях, как и следовало ожидать от человека, искушенного в дипломатии. Джоффри передавал королю Ранолфу поздравления с победой в войне и пожелания своего монарха видеть отношения между двумя королевствами дружескими и теплыми. Он писал о теплом приеме, который ожидал ее семью, если бы им захотелось приехать в гости, а также о тех красотах, которые он надеялся им показать. Это письмо не было любовным, так что любую строчку можно было показать любопытным родителям или опекуну. Принцесса крови не имела права на частную переписку. Однако внимательный наблюдатель не мог не услышать звучащую в каждой строчке тоску.

— Он тебе больше ничего не писал?

Роза покачала головой.

—  Писал. Пока из-за войны не были перекрыты все дороги на север. Это первое письмо после долгих месяцев молчания. Я думала, он обо мне забыл!

— Он тебя не забыл, — кивнула я.

—  Я знаю, что не могу выйти за него замуж, — продолжала Роза, глядя на меня пристальным взглядом, который живо напомнил мне ее отца. Это был взгляд женщины, готовящейся принять на себя тяжелую ношу руководства другими людьми. — Я исполню свой долг. Я выйду за какого-нибудь принца. Но мне так хочется почувствовать, что такое любовь. Хоть один раз.

Услышав такие речи от своей ненаглядной Красавицы, король Ранолф пришел бы в ярость. А мое сердце мучительно защемило от жалости.

—  Ты это почувствуешь, — пообещала я. — Твои родители уже согласились на такое путешествие. Я позабочусь о том, чтобы вам с Джоффри удалось побыть наедине.

Это было безответственное обещание. Роза была достаточно безрассудна, чтобы поцеловать юношу. Возможно, она была готова и на большее. Но мне было все равно. Остаток вечера мы шептались, как подружки. Роза болтала без умолку, заново проживая каждый момент визита Джоффри, отгородившись от окружающего нас мрака счастливыми воспоминаниями.

Это был наш последний беззаботный разговор. Несколько дней спустя почти все наши ведра с водой опустели. Лишь на донышке одного из них оставалось немного драгоценной жидкости. Вонь от наших горшков уже давно заглушила аромат сушеной сирени и полыни, который я разложила на деревянном ящике, в котором стояли горшки. По моим прикидкам мы находились взаперти уже три недели. Несмотря на распоряжение короля не выходить, пока он нас не позовет, я больше не могла откладывать вылазку за пределы нашего убежища.

— Ты должна остаться здесь, — сказала я Розе.

— Мама и папа... — взмолилась она.

—  Тебе нельзя отсюда выходить, пока мы не убедимся, что опасность миновала, — возразила я. — Я найду твоих родителей и, возможно, сбегаю в Сент-Элсип, чтобы повидаться со своей племянницей Приэллой. Я постараюсь вернуться как можно скорее. Пообещай мне, что ты будешь ждать меня здесь.

Роза кивнула.

Заскрежетал железный засов. Отворив дверь, я выглянула в коридор. Он был пуст. Хотя меня всегда пугала тишина этого отдаленного крыла замка, еще никогда здесь не царило такое полное безмолвие. Не было слышно ни звуков отдаленных шагов, ни стука копыт, ни приглушенных голосов слуг, переговаривающихся во дворе.

Я отнесла наши смрадные горшки в туалет за углом и опустошила их в сточную яму, затем принесла чистый кувшин. Роза стояла в дверях, с неподвижным лицом наблюдая за моими действиями. Я вручила ей новый горшок и взяла пустое ведро для воды. Коротко кивнув принцессе, я закрыла дверь. Спустя секунду я услышала скрежет задвигающегося засова.

Прямо передо мной уходил в темноту коридор, ведущий в сердце замка. Кое-где в его стенах виднелись ниши — входы в коридоры для слуг. Чтобы попасть в королевские покои, я должна была в одиночку пройти по всем этим темным коридорам и лестницам. На какое-то мгновение мне стало страшно. Поборов желание повернуть назад, я еще крепче стиснула ручку ведра и решительно шагнула вперед. Мои шаги эхом отдавались от каменных стен, и я шла все быстрее, пока почти не подбежала к широкой лестнице, ведущей непосредственно в общие залы на главном этаже замка. Еще никогда здесь не было так безлюдно, и именно в этот момент я в глубине души поняла, что ждет меня внизу.

Первым делом я ощутила запах. Тот, кому приходилось забивать свиней или кур, безошибочно распознает зловоние смерти. Спустившись по лестнице, я нерешительно двинулась по широкому коридору, который вел мимо величественных залов замка. Так я добрела до часовни и сцены кровавой бойни, которую мне хотелось бы изгнать из до сих пор преследующих меня кошмарных снов.

Все начиналось чинно и благородно. Тела дам и кавалеров благородного происхождения явно готовили к погребению, и кто-то аккуратными рядами сложил их перед алтарем. Где-то среди них, наверное, лежала и леди Уинтермейл. Но это уважительное отношение к смерти быстро превратилось в тошнотворный и тлетворный хаос. Чума стремительно распространялась по замку, и неопрятные груды трупов, в которых ноги одних тел лежали на лицах других, заполонили все помещение. Некоторые из них были обернуты белыми простынями, но остальные остались в одежде, в которой умерли. Фигуры в простых коричневых платьях перемежались с телами, облаченными в дорогой бархат. Я не стала подходить достаточно близко для того, чтобы узнать лица, хотя вряд ли это было возможно. Распухшие черты превратили этих людей в чудовища. Истерзанная кожа и окровавленные губы наделили всех, независимо от происхождения, одинаковыми посмертными масками.

От тошнотворного зловония у меня начала кружиться голова. Мне показалось, что я теряю сознание, и ведро выпало из моей руки. Но я не могла вернуться к Розе, не выяснив судьбу ее родителей, хотя в глубине души в их участи я не сомневалась. Несмотря на все царящее в замке смятение, тела короля и королевы ни за что не принесли бы в этот ужасающий могильник. Скорее всего, их оставили лежать в постелях, как того требовало их положение. Медленно и нерешительно я вышла из часовни и начала подниматься по величественной лестнице, рассекающей центр замка.

В гостиной королевы Ленор все было без изменений. Перед камином аккуратным полукругом стояли стулья, в углу в ожидании пальцев музыканта замерла арфа. Единственным, что указывало на отсутствие ухода, были увядшие цветы в вазе подокном. В проеме открытой двери, ведущей в спальню, я увидела короля и королеву, и от облегчения у меня даже ноги подкосились. Они мирно лежали на кровати спиной ко мне и спали.

Одного шага вперед оказалось достаточно, чтобы мирная сцена превратилась в трагическое полотно. Когда я подошла достаточно близко, чтобы разглядеть лицо короля, я увидела ужасающий след, оставленный на нем чумой. Его правильные черты были покрыты сочащимися пустулами, а между обведенными запекшейся кровью губами виднелся почерневший распухший язык. Лицо Ранолфа могло служить воплощением предсмертной агонии.

По сравнению с ним лицо королевы казалось на удивление незатронутым болезнью. Красные рубцы испещрили ее шею и подбородок, но щеки остались гладкими, а лоб чистым. Отняв у королевы жизнь, чума, казалось, пощадила остатки ее красоты.

При виде этой пары, не расставшейся даже в смерти, я едва не потеряла самообладание. Я не знала, как сказать Розе, что ее обожаемые родители мертвы. Какое утешение могла я предложить ей после такой потери? Я больше ни секунды не могла оставаться в этих покоях смерти и бросилась бежать, спасаясь от окружающего меня зловония. Сбежав по лестнице, я подхватила ведро и через опустевшую кухню поспешила к расположенному на заднем дворе колодцу. Стойла для лошадей пустовали, как и загоны для овец и свиней. Дорожки зерна и муки вели из кладовых к двери замка. Огрызки яблок и обглоданные кости свидетельствовали о том, что совсем недавно здесь были люди. Но никто не вышел ни на стук ведра, ни на скрип веревки, с помощью которой я подняла чистую воду на поверхность. Неужели кроме нас с Розой в этой огромной крепости не осталось ни одного живого человека?

Я вышла в главный двор и увидела, что ворота замка распахнуты настежь. Вдали виднелся Сент-Элсип, и на мгновение меня ободрил вид его массивных домов и церквей. Поставив ведро у входа в замок, я бросилась бежать вниз по холму, по дороге, ведущей в город. Приближаясь к Сент-Элсипу, я пристально всматривалась в городские улицы в поисках движущихся фигур и хоть каких-то признаков жизни. Толпы людей, сквозь которые мне пришлось бы пробираться в недавнем прошлом, как будто испарились. Я шла по зловеще безлюдным улицам и не слышала ничего, кроме своих собственных одиноких шагов. Дома, лавки, таверны молчаливо провожали меня пустыми глазницами окон. В этой жутковатой тишине меня не покидало странное ощущение того, что за мной следят. Но я сама была живым свидетельством того, что чума не убивает всех, кого ей удается настигнуть. Не может быть, чтобы я осталась одна, — твердила я себе. — Кто-то обязательно выжил. Но даже если это действительно было так, выжившие предпочитали наблюдать за мной, ничем не выдавая себя.

Дом тети Агны выглядел таким же заброшенным, как и остальные здания, мимо которых я прошла. Окна первого этажа были заколочены досками, а дверь, похоже, заперли изнутри, потому что она не подалась и не заскрипела, когда я на нее налегла. Я постучала по двери костяшками пальцев, затем принялась лупить в нее раскрытой ладонью.

— Приэлла! — закричала я. — Есть тут кто-нибудь?

Я прижалась ухом к двери, но внутри было тихо. На меня нахлынула волна горя, и я ощутила, что силы стремительно меня покидают. Не в состоянии двинуться с места, я прислонилась к дверному косяку. Я надеялась, что письмо, написанное мной Приэлле, убережет ее от заражения, но чума все равно ее забрала. Неужели моим потерям не будет конца?

Внезапный лязг нарушил царящую на улице мертвую тишину, и я встрепенулась. Я так жаждала человеческого общества, что совершенно не задумывалась о том, что мне может грозить какая-то опасность. Я всматривалась в фасады зданий, скользнув беглым взглядом по дому тети Агны. В окне верхнего этажа мелькнуло что-то белое. Может, это лицо человека, как и я, привлеченного неожиданным шумом? Что бы это ни было, оно быстро исчезло, и я списала видение на игру света.

Оборванный мужчина с широко раскрытыми безумными глазами и огромным мешком на плече вышел из дома на углу улицы. Он уставился на меня, а затем развернулся и побежал. Неужели чума напугала его так, что теперь он боялся даже вида другого человеческого существа? Я торопливо подошла к дому, из которого он вышел, и заглянула внутрь. На полу были рассыпаны серебряные кубки и расписные блюда. Такие вещи могла себе позволить только зажиточная семья, а покинувший этот дом мужчина был одет в лохмотья. Я вспомнила мешок и его бегающие глаза. Этот человек грабил дома мертвых.

Мне стало не по себе и, опасаясь того, что мне придется столкнуться еще с каким-нибудь беззаконием, я решила, что мне лучше вернуться домой. Если воры мародерствовали в Сент-Элсипе, они могли явиться и в беззащитный теперь замок. Как долго мы будем там в безопасности? — спрашивала я себя. Мне было очень одиноко и страшно. Больше всего на свете я хотела увидеть знакомое лицо.

Я подошла к мосту Статуй, за которым начиналась дорога, ведущая к сыромятне Маркуса. Я вспомнила о предложенной им помощи, и какая-то сила помимо моей воли заставила меня перейти через мост. Я ускоряла шаги до тех пор, пока не перешла на бег. Я как будто снова превратилась в юную глупую девчонку, сердце которой бешено колотилось от одной мысли о том, что скоро я увижу своего возлюбленного. Я так отчаянно нуждалась в утешении, что даже не задумывалась о том, какое представляю собой зрелище и что обо мне подумают, когда я в грязном платье и с растрепанными волосами неожиданно появлюсь на пороге дома. Мне и в голову не приходило, что Маркус мог заболеть или умереть, что он, возможно, сейчас лежит в окружении своей погибшей семьи. Я, спотыкаясь и поскальзываясь, бежала по грязной тропинке, петляющей между деревьями, всецело сосредоточившись на своей цели.

Хотя я знала, где находится сыромятня, я на ней никогда не была и при виде высокой железной ограды остановилась как вкопанная. Ворота в центре забора были не заперты, и я осторожно их отворила, изумляясь размерам участка. Прямо передо мной стоял красивый двухэтажный кирпичный дом с тремя трубами на крыше.

Справа от дома я увидела просторный деревянный амбар, а слева раскинулись грядки огорода. За огородом виднелось просторное приземистое помещение с оштукатуренными стенами, видимо, собственно сыромятня, в окружении скромных домиков, в которых, по всей вероятности, жили работники. Запах, который, как мне казалось, должен был сопровождать подобное ремесло, был совершенно неочевиден, хотя это могло объясняться чумой. Скорее всего, в последние несколько недель все работы здесь прекратились. Возможно, навсегда.

Я медленно вошла в ворота. Огород показался мне ухоженным, что внушало надежду. Стиснув пальцами рукоять дверного молотка, представлявшего собой бронзовую голову быка, я дважды ударила по двери. Мне открыла юная девушка лет, наверное, четырнадцати или около того. Она была одета в красивое платье из шерстяной ткани хорошего качества, свидетельствующее о том, что она не служанка. Она смотрела на меня так пристально, что я смущенно потупилась и робко поинтересовалась, дома ли мистер Иеллинг. Она ничего не ответила и, молча развернувшись, ушла, оставив дверь открытой.

Не очень понимая, следует мне войти или ожидать на крыльце, я шагнула в дверной проем и огляделась. Дом был простым, но следили за ним хорошо, хотя я могла лишь мельком заглянуть в каждую из четырех комнат. Стулья и столы, которые мне удалось разглядеть, были такими же элегантными, как мебель в доме моей тети. Вокруг виднелись предметы, которые можно встретить в любом доме: кто-то оставил на стуле недовязанные носки и моток пряжи, на стене висели гобелены разных размеров, на полке стояли миниатюрные фигурки животных, вырезанные из дерева. Внезапно мне стало стыдно за это вторжение в мир Маркуса. Я явилась в его дом незваным гостем, рассчитывая на его помощь как на что- то безусловное, как будто кроме меня на его время и внимание больше никто не претендовал. Но меня здесь никто не ждал, и я не имела права ожидать от него чего бы то ни было.

В глубине дома раздались шаги. Они быстро приближались, и мне не оставалось больше ничего, кроме как, выпрямившись, смотреть на идущего ко мне Маркуса. Озарившая его черты радость заставила расплыться в равной степени счастливой улыбке и меня.

— Элиза! — воскликнул он. — Я так рад, что ты пришла.

Столкнувшись с таким теплым приемом, которого, по моему мнению, я не заслуживала, я совсем оробела. От уверенности, подтолкнувшей меня к его двери, не осталось и следа. Взволнованно заламывая руки, я начала что-то бормотать в свое оправдание.

— Мне так жаль, что я тебя побеспокоила...

— Вздор! — заверил он меня, но мне в его голосе послышалась настороженность, и от меня не укрылся взгляд, которым он скользнул по моему лицу и рукам в поисках симптомов чумы.

Я и сама научилась украдкой осматривать людей незадолго до того, как все вокруг меня умерли.

—  Я здорова, можешь не сомневаться, — поспешно заверила его я.

— Прошу тебя, входи.

Он провел меня в гостиную и настоял на том, чтобы я села в кресло, а сам расположился на стуле напротив. Девочка последовала за нами и остановилась у него за спиной, глядя на меня так пристально, что это граничило с грубостью. В комнату заглянул мальчик на несколько лет младше девочки, но тут же спрятался, увидев меня.

Проследив за моим взглядом, Маркус произнес:

—  Это мой сын Лиан. А это моя дочь Эвалина. Эвалина, это Элиза. Мы знакомы с детства.

Это была не совсем правда, хотя ложью это тоже нельзя было назвать. Когда мы познакомились, наши тела были уже взрослыми, но наши мысли и чувства были еще детскими и непостоянными. И я до сих пор не знала, каким мужчиной стал в конце концов Маркус.

Эвалина продолжала с опаской наблюдать за мной. Испытывая неловкость от столь пристального внимания, я посмотрела на Маркуса. Мне так много нужно было ему сказать, но слов не было. Непринужденность нашей встречи переросла в напряженное ожидание. В этом измотанном жизнью отце семейства не было ничего от влюбленного юноши, образ которого я все эти годы хранила в памяти. Неужели, явившись сюда, я совершила ужасную ошибку?

—  Вы пришли из города? — резко поинтересовалась Эвалина. — Вы что-то знаете о моей маме?

Я вспомнила о своем предостережении Маркусу относительно того, что в Сент-Элсипе его жене грозит опасность и что он должен немедленно забрать ее домой. Неужели он отмахнулся от моих слов? Я вопросительно посмотрела на Маркуса, но он отвел глаза.

— Элиза пришла из замка по личному делу, — укоризненно произнес он, обращаясь к дочери. Он встал со стула и произнес: — Пойдем. Я покажу тебе, где мы живем, и мы сможем спокойно поговорить.

Эвалина возмущенно надула губки, но больше ничего не сказала. Мы с Маркусом вышли из дома, и он повернул налево, на тропинку, опоясывающую дом. Мы прошли через сад, миновали конюшню и очутились на опушке леса. Это было очень тихое и спокойное место. Дом отсюда был виден как на ладони, но в то же время мы могли поговорить, не опасаясь того, что нас подслушают.

—  Я должен извиниться за поведение Эвалины, — проговорил он, и на его лице отразилась усталость, так часто наваливающаяся на родителей. — После отъезда Эстер с ней никакого сладу нет.

— Твоя жена все это время находилась в городе?

Он помолчал, как будто собираясь с силами для того, чтобы рассказать мне грустную историю, которую он предпочел бы забыть.

—  Я поступил так, как ты мне посоветовала. Я вернулся в дом ее сестры, чтобы забрать ее оттуда, но, видишь ли, к этому времени она уже вдохнула воздух комнаты, где лежал больной. Я подумал об Эвалине и Лиане, об их... здоровье...

Он запинался и заикался, охваченный неуверенностью, и у меня сжалось сердце. Я от всей души сочувствовала человеку, вынужденному сделать такой выбор.

—  Значит, ты поставил безопасность детей выше всего остального и вернулся домой один? — догадалась я.

—  Я сказал себе, что Эстер вернется сама. Клянусь, я не закрыл бы перед ней двери дома, даже если бы она была больна.

Мне было ясно, что он не простил себе того, что в тот день отвернулся от жены. За то, что он испугался.

—  Кто может сказать, что с ней сейчас? — отозвалась я. — Возможно, с твоей женой все хорошо и она просто боится идти домой одна.

Маркус пристально посмотрел на меня.

— Сколько людей выжило?

Я вспомнила пустые улицы и дома Сент-Элсипа, в которых не осталось ничего, кроме трупов. По моим щекам потекли слезы, и меня сотрясли судорожные рыдания.

Маркус обнял меня обеими руками, поддерживая мое тело силой своих объятий. Мне и в голову не пришло, что прижиматься к женатому мужчине непристойно. Все, что я чувствовала, это облегчение от того, что я наконец-то могу сбросить с плеч тяжкое бремя мужества. Рядом со мной был человек, готовый разделить мое горе.

Когда мои рыдания стихли, Маркус ослабил объятия. Я позволила себе несколько судорожных вздохов, чтобы еще хоть несколько секунд ощущать тяжесть и силу его рук. Наконец я затихла, и он отстранился. Его лицо было искажено тревогой, и он старался не смотреть мне в глаза. Запустив пальцы в волосы, он сделал шаг назад. Сначала мы вежливо беседовали, уподобляясь незнакомцам, затем прильнули друг к другу, как пылкие любовники. Убаюканная солнечными лучами, свежим воздухом и стрекотанием сверчков, я представила себе, что мы перенеслись во времени в те дни, когда Маркус обладал властью над всеми моими треволнениями. Но мужчина, который стоял передо мной, во многом был незнакомцем, и наш глупый флирт отвлек меня от вопросов жизни и смерти.

—   Мне пора! — воскликнула я. — Я должна вернуться к Розе.

—   Она жива? — просияв от радости, спросил он. — Значит, план короля сработал и замок удалось спасти, с надеждой в голосе добавил он.

—   Очень жаль, но это не так, — произнесла я, стараясь говорить как можно быстрее, чтобы не позволить воспоминаниям о груде тел на полу часовни захлестнуть меня волной ужаса. — Король и королева умерли. Те, кто выжил, сбежали. Кроме нас с Розой, в замке никого нет.

—   Вам нельзя оставаться там одним! — воскликнул Маркус.

Ты для этого меня разыскала? Вы можете прийти сюда. Вы обе. В нынешних обстоятельствах никого не возмутит то, что принцесса укрылась в таком скромном жилище. — В его голосе звенело волнение человека, который стремится к покаянию, чтобы снова обрести мир в душе. — Я наверняка мог бы вам чем-то помочь.

—   Ты уже помог, — ответила я.

—   Элиза... — Маркус посмотрел мне в глаза.

Этот прямой немигающий взгляд застал меня врасплох. Казалось, он собирается признаться в чувствах, которые я считала давно утраченными. Вместо этого он опустил глаза и устало потер ладонями щеки и затылок. Этот жест вызвал в моей душе бурю мучительных воспоминаний. Этот жест я видела много лет назад. Маркус так делал всякий раз, когда хотел собраться с мыслями.

—  Вряд ли я способен вас утешить, — грустно произнес он. — Я и сам держусь из последних сил. Нам пришлось закрыть сыромятню. Заказов нет, и мне нечем платить рабочим. Возможно, чума навсегда уничтожила мой бизнес. Я храбрюсь ради детей, но они беспрестанно спрашивают о своей матери. Я устал. Я так устал им лгать.

—  Если с твоей женой случилось худшее, нет смысла оттягивать разговор. Было бы лучше все им рассказать.

Я протянула руку и кончиками пальцев коснулась его руки. Одно последнее прикосновение, прежде чем вернуться к тому, что ожидает меня в замке, — сказала я себе.

— Мне пора. Роза уже слишком долго одна.

— Погоди. — Маркус взял меня за локоть. — Я уже давно не был в Сент-Элсипе. Я тебя отвезу.

Я с благодарностью приняла его предложение. После того как Маркус попрощался с детьми, я села рядом с ним на передок старенькой повозки.

—  Если в окрестностях бродят грабители, нет смысла искушать их моим экипажем, — криво улыбнувшись, заметил Маркус. — Я понимаю, что это совсем не похоже на королевский транспорт, к которому ты привыкла.

Я расхохоталась, хотя моя реакция была слишком бурной для такой простой шутки. Я рассмеялась снова, когда повозка тронулась с места и мое тело начало яростно раскачиваться во все стороны. Я отчаянно хваталась за доску, на которой сидела, и тщетно пыталась усесться поудобнее и не свалиться на землю.

—  Я вижу, легкая придворная жизнь тебя избаловала, — поддразнил меня Маркус.

—  Еще бы. Надеюсь, никто не увидит, как я катаюсь на этой повозке.

—  Вот это был бы позор! — насмешливо отозвался Маркус, сделанным осуждением тряся головой.

Пока я придумывала остроумный ответ, деревья расступились и мы выехали на поляну. Сверкнула на солнце вода, и я поняла, что это тот самый луг, на котором мы лежали столько лет назад и где я чуть было не отдалась своему возлюбленному. Маркус проследил за направлением моего взгляда, и мне показалось, что его мысли сделали то же самое. Мы вспомнили мальчика и девочку, которыми мы когда-то были, которые наслаждались друг другом и были уверены, что обрели свое счастье. Затем мы взглянули на мужчину и женщину, в которых мы превратились. Мы были измучены и испуганы и знали, что счастье способно ускользнуть, как бы мы ни пытались его удержать. Остаток пути до города мы проделали в полном молчании.

У подножия холма, на котором стоял замок, Маркус натянул поводья.

— Пожалуйста, подумай над моим предложением.

Я увидела в его глазах грусть и отчаянную попытку сохранить остатки самоуважения. Внезапно мне мучительно захотелось, чтобы он поехал в замок со мной, чтобы мне не пришлось в одиночку иметь дело с ужасами, ожидающими меня там. Но Маркусу предстояло узнать, жива ли его жена. Я не имела права взваливать на него свои беды.

Я его вежливо, но сдержанно поблагодарила и, сойдя с повозки, зашагала к замку, стараясь идти уверенно и решительно. Пустота двора маячила впереди, увлекая меня к последней ужасной обязанности. Ведро с водой показалось мне невероятно тяжелым, и я сказала себе, что это его вес замедляет мое возвращение в Северную башню. Не существовало красивых фраз, способных смягчить удар, который я должна была нанести Розе. Ее родители умерли, и мне предстояло стать единственным свидетелем ее ужасного горя.

Я еще раз повернула за угол и, к своему удивлению, увидела, что дверь открыта. Ускорив шаг, я быстро вошла в комнату, поставила ведро и окликнула Розу по имени. Ответа не последовало. И гостиная, и спальня были пусты.

Охваченная страхом, я попятилась в коридор. Я представила себе, как на этом же месте стоит Роза, размышляя над своими дальнейшими действиями, и мгновенно поняла, куда она пошла. И что она там увидит.

Я бросилась бежать в королевские покои, громко стуча подошвами туфель по каменному полу извилистых коридоров.

— Роза! — кричала я.

Моего слуха достиг тихий звук, скорее похожий на стон, чем на какое-то слово, и я вбежала в комнату. Роза, ссутулившись, сидела на полу возле тела матери, вцепившись в застывшую безжизненную руку королевы. Я в ужасе упала на колени рядом с ней.

—  Что ты здесь делаешь? — упрекнула ее я и тут же пожалела о собственной резкости.

Роза согнулась, прижимая колени к груди и превратившись в воплощение невыносимого горя.

—  Я ее поцеловала. Я почувствовала ее дыхание, — пробормотала Роза.

От страха я забыла об этикете.

— Твоя мама умерла, разве ты не понимаешь?

— Нет, нет, этого не может быть!

Я наклонилась и осторожно прижала ладонь к щеке королевы Ленор. Ее кожа была холодной, а грудь неподвижна. Я знала, что человеческое тело способно на чудеса. Что, если королева лежала здесь долгие дни в этом адском состоянии между жизнью и смертью? Возможно, увидев свою любимую дочь, она умиротворенно отошла в мир иной?

Это было возможно. Нельзя было исключать и того, что Роза просто вообразила то, чего ей так страстно хотелось. Я понимала, что этого я уже никогда не узнаю. Все, что имело значение, это то, что душа покинула тело королевы Ленор, а угроза жизни Розы возрастала с каждой минутой, проведенной ею возле тела матери.

— Вставай, — приказала я, хватая Розу за руки.

Она пыталась сопротивляться, но я не уступала.

—  Тебе нельзя здесь оставаться, — настаивала я, то ли выталкивая, то ли выволакивая ее из комнаты.

Роза всхлипывала, но, спотыкаясь, прошла рядом со мной через гостиную и вышла в коридор. Я продолжала обнимать ее одной рукой за плечи и увлекать за собой. Роза машинально шла вперед, угрюмо глядя куда-то в пространство. Когда мы подошли к ее спальне, она обернулась ко мне и тихо спросила:

— Где все?

Я затолкала ее внутрь и задвинула засов на двери. Хотя я считала, что мы остались одни, воры, бродившие по Сент-Элсипу, могли вскоре осмелеть и явиться в крепость.

—  Элиза, почему мы не встретили других дам или слуг? — уже громче спросила Роза.

— Многие сбежали, — ответила я, не глядя ей в глаза.

—  Или умерли. — Произнеся эти слова вслух, она в полной мере осознала их значение. — Они умерли?

— Не все.

Когда эпидемия закончится, те, кто выжил, вернутся. Мы с Розой не всегда будем здесь одни...

— Ты лжешь! Они мертвы! Все мертвы!

Этот вопль вырвался из нее подобно злому духу. Я обхватила Розу обеими руками, но она рухнула на пол. Я опустилась на корточки рядом с ней, прижимая ладони к ее спине и пытаясь уложить ее голову себе на колени, но она не желала, чтобы ее утешали. Как бьющийся в истерике ребенок, она вырвалась и свернулась калачиком. Отчаянные крики, казалось, рвались из самой глубины ее существа. Я опасалась, что при виде мертвых родителей она утратила рассудок.

Внезапно воцарилась тишина. Роза лежала, обхватив руками колени, прижимая их к груди. Распущенные и спутанные волосы укрыли ее шелковистым покрывалом. Она плотно зажмурила глаза и дышала тяжело и прерывисто.

— Пойдем, — прошептала я. — Тебе необходимо отдохнуть.

Она не сопротивлялась, когда я укладывала ее на кровать, расшнуровывала платье и раздевала до сорочки. Отвернув одеяла, я ласково укрыла принцессу. День клонился к закату, и в комнате сгущались сумерки. В это время я обычно готовила ужин и обдумывала, что буду рассказывать Розе, когда стемнеет. Я спросила у Розы, не хочет ли она чего-нибудь попить. В ответ она покачала головой. Я легла рядом и начала гладить ее по волосам, чтобы успокоить. Но она уже и так успокоилась. И ее спокойствие выглядело пугающе. Я наблюдала за ней всю ночь. Когда свеча догорела, я зажгла еще одну. Она лежала тихо, но не умиротворенно. По ее щекам стекали слезы, хотя она не издавала ни единого звука. Эта противоестественная тишина тревожила меня больше, чем истерика.

—  Другие выздоровели, переболев чумой, также, как я, — сказала я ей. — Есть и другие люди, кроме нас, которые спаслись.

— Спаслись, — прошептала Роза. — Какой в этом смысл?

Ее безразличные глаза смотрели в потолок. Это были последние слова, которые она произнесла в ту ночь, а также в следующий день и в следующую ночь. Я не решалась оставить ее даже на секунду, а она лежала безразличная ко всему, не отвечая на мои вопросы и соглашаясь выпить лишь несколько глотков воды. Я убеждала себя, что от этой ранимой и эмоциональной девушки следовало ожидать такого проявления горя и что ей просто необходимо время, чтобы справиться с этим потрясением.

А потом появились красные пятна.

 

19

Последняя битва

Сначала я увидела их у нее на руках, лежащих поверх одеяла. Четыре красных прыщика, каждый не больше родинки. Они не вызвали бы ни малейших опасений у человека, не знающего, что они предвещают.

Заметила ли их Роза? С учетом ее летаргии вряд ли. Но ее пассивность и отказ от еды принимали зловещие масштабы. Я считала, что она болеет больше душой, чем телом. Я пропустила симптомы наступающей на нее болезни, которая подтачивала ее силы, готовясь к финальному броску.

На мгновение я припала к кровати, оплакивая ее судьбу. Все предосторожности короля, вся моя забота, все впустую! При мысли о том, что у меня отнимут человека, которого я люблю больше всего на свете, я не смогла удержаться от рыданий. Я чувствовала себя совершенно беспомощной перед нависшим над принцессой злом. И вдруг мой рассудок восстал против этой потери. С той же упрямой решимостью, с которой я когда-то покидала ферму, я поклялась, что Роза не умрет. Я решила вцепиться в нее и вцепиться в жизнь. Чума отняла у меня мать и братьев. Миссис Тьюкс. Королеву Ленор. Я решила, что не отдам ей Розу.

Сунув руку в мешок с припасами, которые я притащила из своей комнаты, я нащупала на самом дне маленькую деревянную шкатулку. Затем я открыла крышку и принялась изучать запас трав и снадобий Флоры. Средства от чумы не существовало, но я отказывалась беспомощно сдаваться болезни. Я решила, что ослаблю своего смертельного врага, атаковав его со всех сторон. Кожа Розы уже горела от жара, поэтому прежде всего было необходимо ее охладить. Схватив со стола чистую салфетку, я смочила ее водой, а затем положила мокрую ткань на лоб девушки.

— Ты горишь, — сказала я. — Это облегчит твое состояние.

Даже этого простого и совершенно незначительного действия оказалось довольно, чтобы я воодушевилась. Зачерпнув из мешка миску овса, я повесила его вариться в котелке надогнем. Когда овес размягчился в кашицу, я заставила Розу съесть несколько ложек, понимая, что без еды она ослабеет. Затем я предложила ей сменить сорочку, рассчитывая взглянуть на ее тело и выяснить, как прогрессирует болезнь.

Медленно поднявшись с постели, Роза развязала тесемки на горле, и сорочка соскользнула с ее плеч. Я едва не расплакалась, увидев то, что предстало моему взгляду. Целая армия розовых гнойничков вторглась на ее нежную беззащитную кожу, захватив плечи и руки и опускаясь все ниже по ее спине и животу. Даже в том оглушенном состоянии, в котором находилась Роза, она не могла не понять, что означают эти прыщики.

— Это симптомы? — безразличным голосом спросила она.

— Пока еще рано так утверждать... — начала мямлить я.

— Это чума, — оборвала меня Роза.

Неужели горе настолько притупило ее эмоции, что ей уже не было дела до того, выживет она или умрет?

Я опустилась перед ней на колени и стиснула ее руки, слегка развернув их к себе, чтобы привлечь ее внимание. Я так сильно сжимала запястья принцессы, как будто надеялась, что моя сила способна перейти в ее тело.

—  У меня тоже все так начиналось. Но я выжила. И ты тоже выживешь.

Роза вырвалась из моих тисков и потянулась к чистой сорочке, которую я разложила на кровати. Она отвернулась от меня и, избегая встречаться со мной взглядом, натянула ее через голову, после чего снова забралась под одеяло.

— Уходи, Элиза, — тихо произнесла она. — Спасайся.

— Мне спасаться не от чего.

Ни с того ни с сего я ощутила, что меня охватывает ярость. Чтобы справиться с этим неожиданным чувством, мне пришлось уйти в дальний конец комнаты и приняться за мытье котелка для супа. Неужели мои чувства значат для нее так мало, что она вообще не желает их учитывать? Как может юная и красивая девушка так легко пойти на смерть? Я твердо решила изгнать эти мысли из своего сознания, решив, что не сможет произойти то, что невозможно себе представить.

Остаток этого дня, который показался мне бесконечным, а также весь последующий день я пыталась вызвать у себя в голове голос Флоры, направляющей меня и подсказывающей, как облегчить страдания Розы. Когда прыщи воспалились, покраснели и вздулись, я начала опускать полосы ткани в кипящую воду и прижимать их к гнойникам, пока они не лопались. В образовавшиеся язвы я втирала целебный бальзам, чтобы уменьшить жжение, и обрызгивала грудь принцессы отваром мяты в попытке облегчить ее дыхание. Когда Роза горела от жара, я принесла ведро холодной воды, в которую насыпала сушеной сирени, и обмыла ее тело с ног до головы. Закончив, я вытащила из-под нее пропитавшуюся потом простыню и осторожно укрыла ее своим собственным покрывалом.

— Элиза.

Пальцы Розы сжали мою руку.

— Да, моя дорогая?

Ее голос напоминал еле слышный хрип, но я возликовала, услышав его звук. Вот уже два дня она не произносила ни слова.

— Ты помнишь мои сны? О ведьме?

Я очень хорошо помнила эти кошмары, заставлявшие Розу с отчаянным криком вскакивать посреди ночи. В такие ночи много лет назад я укачивала ее в объятиях, пока она не переставала плакать. По мере того как она снова погружалась в сон, ее тело тяжелело и расслаблялось. Если бы только я могла так же легко утешить ее сейчас. Если бы чума хоть ненадолго выпустила ее из своих когтей, позволив ей поспать. Ну, хоть один час!

Губы Розы приоткрылись в тщетной попытке улыбнуться.

—  Никто, кроме тебя, не мог меня успокоить. С тобой я чувствовала себя в безопасности.

— Роза, ты со мной в безопасности. Всегда.

— Мама. Папа.

В этих двух коротких словах было столько боли! Моя душа разрывалась на части, как если бы ее утрата была моей собственной.

— Если они умерли, я королева.

Я шикнула на нее, заявив, что государственные вопросы могут подождать, но эта мысль беспокоила и меня. Роза теперь была правителем этой опустошенной земли. Я понимала, что именно на нее будут с надеждой смотреть жители Сент-Элсипа, которым удастся выжить и которые будут предпринимать отчаянные попытки вернуться к жизни и возродить свой город. Как могла Роза принять на свои плечи такое бремя, даже если бы она была здорова? Кто мог ей помочь? Или теперь нашему ослабленному королевству предстояло склониться перед завоевателями, прознавшими о том, что мы не в состоянии отразить их агрессию?

—  Я никогда тебе не говорила... — голос Розы прервался, и я попыталась ее успокоить, опасаясь, что она переутомится. Но она собралась с силами и продолжала: — Я часто представляла себе, что ты моя старшая сестра, которая обо мне заботится.

Я вспомнила, как подхватывала ее крошечное тельце за талию и принималась кружить ее вокруг себя в вихре юбок и оборок, наслаждаясь ее заливистым смехом. Я терлась носом о ее пухлые щечки, не обращая внимания на прищуренные глаза и неодобрительные взгляды других служанок королевы Ленор.

—  Я всегда любила тебя так сильно, как если бы ты была мне родной по плоти, — отозвалась я.

Опустившись на колени возле кровати, я осторожно провела пальцами по ее лбу. Она так горела, что от ее жара вспыхнула и моя собственная кожа.

— Я что-то должна тебе рассказать.

Я не собиралась делиться с Розой тайной своего происхождения, и возможно, было неправильно волновать ее такими откровениями сейчас, когда она была так слаба. Единственным оправданием моим действиям служит искренность. Я рассказала Розе то, в чем, как мне казалось, она очень нуждалась. Хотя ее родители умерли, у нее остались родные, и не вся ее семья была уничтожена чумой. В замке по-прежнему находился человек, навеки связанный с ней кровными узами.

—  Мужчина, который меня воспитал, не был моим отцом, — начала я. — Мою маму соблазнили до свадьбы. Это сделал принц Бауэн.

Сил Розы хватило лишь на самое слабое восклицание.

— Почему ты мне ничего не рассказывала? — ахнула она.

—  Я не хотела очернять память мамы. И сейчас я говорю это тебе только потому, что хочу, чтобы ты знала — мы и в самом деле родственницы. Я тебя не оставлю.

Роза накрыла мои пальцы липкой от пота ладошкой.

— Значит, мы двоюродные сестры? — прошептала она.

Я кивнула.

— Да, моя дорогая. И родные сестры по духу.

— Я так рада, — одними губами проговорила Роза.

Ее рука соскользнула на одеяло, но глаза по-прежнему были открыты. Они смотрели в потолок горящим от изнеможения взглядом. Мои собственные воспоминания о чуме были смутными и путаными, но пытку бодрствованием я запомнила очень хорошо. Без сна Розе некуда было деваться от терзающих ее страхов и боли. Ее ждал путь сквозь бесконечный сумеречный лабиринт страдания.

Болезнь неумолимо продолжала свое разрушительное шествие по телу Розы. На следующий день ее дыхание стало прерывистым, а кожа воспалилась. Единственным звуком, который она теперь могла издавать, был слабый стон. Каждый раз, когда она вскрикивала, я морщилась и вздрагивала, ощущая ее боль как свою собственную. Ее язык распух, и она начала давиться едой, которой я пыталась ее кормить. Чтобы унять ее панику, я по капле вливала воду в уголок ее рта. Следуя примеру птиц, кормящих птенцов из клюва в клюв, я жевала крошечные кусочки хлеба и осторожно вкладывала кашицу Розе в рот.

В тот день, когда меркнущий солнечный свет как будто отражал нарастающие у меня в душе дурные предчувствия, я спросила у себя, долго ли еще Роза сможет выносить эти мучения. Мой собственный опыт был плохим советчиком. Я не знала, сколько дней я болела и насколько мои симптомы отличались от того, что происходило с Розой. Лицо принцессы язвы почти не затронули, и я считала ее устоявшую перед болезнью красоту лучиком надежды. Но затем я вспомнила такое же гладкое лицо ее матери, почти не изменившееся, но все равно мертвое. Если весь этот уход за больной лишь продлевал страдания Розы, то все мои усилия представляли собой изощренную жестокость.

Если бы она могла отдохнуть. Эта мысль не давала мне покоя, потому что я знала — в моих силах даровать ей облегчение, если только я осмелюсь рискнуть. Среди множества рецептов, записанных в книгах Флоры, было и сонное зелье, которое я никогда не готовила и относительно опасности которого Флора сама меня предостерегала. У меня в ушах звучал голос Флоры, разъясняющий, что каждый организм усваивает это снадобье по-разному. Количество зелья, погружающее в сон одного человека, было способно убить другого. Ослабленное состояние Розы подвергало ее еще большему риску. Если бы я уловила хоть малейшее улучшение или облегчение ее агонии, я бы ни за что на это не пошла. Но с каждым днем, с каждым часом ей становилось только хуже, пока единственными нитями, связывающими ее с жизнью, остались нити страдания. Если она была обречена на смерть (а я отказывалась мириться с такой возможностью), то разве не милосерднее было бы в последние мгновения ее жизни проявить высшую степень любви и облегчить ее мучения?

Опустившись на колени возле кровати, я прошептала ее имя.

— Если у тебя больше не осталось сил это выносить...

Я не смогла закончить. В любом случае Роза меня, похоже, не слышала. Ее глаза, в которых не было жизни, смотрели на меня невидящим взглядом. Они были так воспалены, что на них больно было смотреть. Я стояла на коленях рядом с ее кроватью. Мне было страшно. Я боялась, что каждый судорожный вздох Розы может стать последним. Время замедлилось. Мои колени онемели от многочасового стояния на каменном полу, а спина разламывалась от боли. Но я несла свою вахту. Роза не спала уже много дней, и за все это время мне удалось подремать лишь несколько часов. Мои мысли лихорадочно путались. Я поднялась и подошла к окну. Приближалась ночь, когда не спят только злоумышленники.

У меня голова шла кругом. Воспоминания сплелись в один сплошной круговорот. Блики солнечного света в саду Маркуса очищали мою кожу от зловония смерти. Такие же яркие солнечные лучи слепили меня много лет назад, когда я сидела рядом с Маркусом на берегу реки, наблюдая за входящими в бухту кораблями. Маркус и Роза во дворе замка, розовые от мороза лица, они вскидывают руки в попытке поймать кружащиеся в воздухе снежинки. Крохотная Роза на руках матери и проклинающая ее Миллисент. Голос Флоры, заявляющий, что она не допустит, чтобы с Розой что-то случилось. Что, если снадобье, которого я так опасаюсь, это единственное, что способно ее спасти? — спрашивала я себя.

Я выхватила тетрадь Флоры из деревянной шкатулки, в которой хранила травы и порошки. Мои пальцы лихорадочно листали страницы, пока я наконец не нашла список необходимых ингредиентов. У меня было все, кроме одного — цветов лаванды. В памяти зашевелилось воспоминание, ускользающее, но настойчивое. Закрыв глаза, я представила себе, что вслед за Флорой иду по замковому саду. Я видела, как ее воздушная юбка скользит по тропинке как раз напротив цветущего куста лаванды. Я даже помнила его сладкий аромат. Мою радостную улыбку. По-девичьи мелодичный голос Флоры: Ты ведь это чувствуешь, правда? Способность лаванды унимать душевную боль?

В это мгновение я и приняла это решение. Я поняла, что еще немного времени в одной комнате с умирающей Розой, и я сойду с ума. Я достала из сундука шаль и на мгновение замерла, глядя на манящее мерцание красных и зеленых камней на его дне. Я сохранила кинжал Дориана как память о муже, даже не предполагая, что мне когда-то может пригодиться смертельная мощь этого оружия. Но сейчас, когда в окрестностях замка бродили грабители, такой предмет мог придать мне смелости и решимости исполнить задуманное. Я надела кожаный пояс и сунула за него кинжал, судорожно сжимая его рукоять.

Взяв со стола свечу, я отворила дверь. Слабого мерцания свечи было недостаточно, чтобы осветить коридор, но я так хорошо изучила замок, что смогла бы проделать предстоящий мне путь и в полной темноте. Мои шаги гулко звучали в окружающем огромном и безмолвном пространстве. Я медленно шла по коридорам превратившейся в гробницу крепости, замка, где я пережила моменты неописуемого счастья и неизбывного горя. Я быстро прошла мимо Большого Зала, места проведения пышных банкетов, и вошла в Приемный покой, некогда владения моей обожаемой королевы, а теперь просто очередную заброшенную пустую комнату. Ничей голос не окликнул меня из темноты, но мне не удавалось отделаться от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. Казалось, души перешедших в мир иной людей выжидательно следят за моим продвижением по замку.

Я толкнула дверцу в противоположной стене комнаты и вышла в сад. Последние лучи солнца окутывали растения янтарным сиянием. За клумбами давно никто не ухаживал, и садовников, если бы кто-то из них уцелел, строго отчитали бы за заросли сорняков, представшие моему взгляду. Но меня радовал и заросший сад. Эхо ушедших счастливых дней все еще звучало на этих тропинках, по которым я бродила с королевой, Флорой и Розой. Несмотря на смерть, обступившую меня со всех сторон, здесь пробуждалась жизнь. Розовые кусты выпустили бутоны, а травы зеленели свежими побегами. Если я и могла найти то, что мне было нужно, то именно здесь.

Я провела ладонями по нежным лепесткам и вдохнула смешанный аромат, заполнивший мое сердце счастливыми воспоминаниями. Хотя при мысли о королеве Ленор у меня мучительно сжалось сердце, я позволила себе представить ее улыбающейся и разрумянившейся от солнца. Она шла за Розой подарками, оплетенными вьющимися растениями. Я видела от нее столько добра, что была обязана почтить ее память воспоминаниями. Не о том, как она умерла, но о том, какой она была при жизни.

Я оказалась в самом сердце розария, который был для меня так же священен, как церковь, и упала на колени. Стиснув ладони, я закрыла глаза и начала молиться. Я не знала, к кому обращена моя молитва — к Флоре или к Богу, — потому что в моем сознании они переплелись, слившись воедино. Я молилась за спасение Розы и мое собственное, умоляя придать мне силы жить, если принцесса покинет этот мир. Постепенно сковывавший мое тело страх отступил и мое дыхание стало свободным. Что бы ни ожидало меня впереди, я знала, что смогу жить, потому что сделала все, что могла.

Поднявшись с колен, я направилась к кусту лаванды, покрытому полураскрытыми бутонами. Нарвав полную пригоршню полураспу- стившихся цветочков, я собралась с духом, чтобы проделать обратный путь в Северную башню. Мои глаза не сразу приспособились к переходу от сгустившихся в саду сумерек к царящему внутри мраку. Дрожащие тени, казалось, насмехаются надо мной и над моими жалкими попытками разогнать их при помощи свечи. Я так сосредоточилась на своей цели, что не заметила слабого сияния, исходящего из Большого Зала. Более того, я прошла бы мимо, если бы не услышала звук, заставший меня замереть от ужаса. Это был голос, окликнувший меня по имени.

Я медленно подкралась к открытой арке двери и заглянула внутрь. Мой взгляд скользил по мраморным полам, высоким стенам, бесценным гобеленам. В другом конце комнаты горел светильник, приковавший мое внимание к королевским тронам, где в ожидании сидела чья-то темная фигура.

Миллисент.

Женщина, которую я в последний раз видела в состоянии, близком к смерти, по-прежнему излучала разложение и разрушение. Ее покрытая пятнами и шрамами кожа туго обтянула кожу лица, а седые волосы неопрятными прядями свисали на лоб и щеки. Но она укутала свою сгорбленную фигуру в хорошо знакомую мне роскошную зеленую накидку, а на ее макушке сверкала корона. Как же я была наивна, полагая, что чума способна свалить такую женщину! Ее ввалившиеся глаза блестели отраженным светом расположенного у ее ног фонаря. Она наблюдала за тем, как я медленно приближаюсь к ней, наслаждаясь каждым моим шагом. Что толку с победы, если не существует свидетелей, способных ее оценить?

Так вот как все окончится, — подумала я. — Миллисент торжествует победу.

— Ты пришла, чтобы засвидетельствовать мне почтение?

Ее пронзительный голос прогремел в пустом зале, обрушившись на меня ужасающим эхом. Я смотрела на нее в немом испуге. Я так устала. У меня не осталось ни сил, ни желания бороться.

—  Элиза. — Она прошипела мое имя, оскверняя его своим голосом. — Склонись передо мной как перед полноправной правительницей этой страны.

— Полноправная правительница этой страны — Роза, — произнесла я далеко не так уверенно, как мне хотелось.

— Это ненадолго.

Я похолодела от ужасающей бесповоротности и непоправимости, которой повеяло от этих слов. Откуда она знала, что Роза при смерти? И тут я вспомнила о тайном ходе, соединяющем ее комнату со спальней Розы. Неужели она слышала нас со своей постели? Все это время, пока я считала ее мертвой, она слушала стоны Розы и мои отчаянные молитвы.

—  Я последняя в цепи престолонаследия, — провозгласила Миллисент, — и со смертью Розы трон переходит ко мне. Давно пора.

Она выглядела и вела себя как безумная, но я не могла отрицать того, что в ее словах есть определенная доля правды. Если бы она не родилась женщиной, она могла стать великим правителем! Ее душу изуродовали обида и горечь, без которых она и в самом деле была способна на величие.

— Даже Флора с этим согласилась, верно?

Миллисент смотрела на меня широко раскрытыми глазами, само воплощение невинности. Упоминая имя покойной сестры, она играла на моих чувствах.

—  Она знала, что мой брат был бездарностью. И все же он принял бразды правления, оставив на мою долю великую задачу поиска мужа. Ты только представь себе это, Элиза! Неужели ты смогла бы этим удовольствоваться?

Я всегда поддерживала идею того, что Роза должна унаследовать трон. Как же мне было не сочувствовать Миллисент. Той женщине, которой она некогда была, чьи невостребованные таланты оказались задушены традициями?

—  В эти трудные времена королевству нужен сильный вожак, — продолжала Миллисент. — Я буду вашим спасителем!

Осознавала ли она, как сильно ее победный клич напоминает квохтанье безумца? Или ей просто не было до этого дела? В этой восседающей на так долго ускользавшем от нее троне самодовольной фигуре до сих пор ощущалось что-то величественное. Я стояла у края помоста, запрокинув голову и глядя на нее снизу вверх. Эта заискивающая поза вызвала на ее лице кривую улыбку.

—  Ты сделала для Розы все, что могла, но уже слишком поздно. Давай отметим начало новой эры. Смею тебя уверить, Элиза, это будет отличаться от всего, что ты когда-либо видела.

Она с трудом встала, сжимая одной рукой подлокотник трона и вытянув вперед другую. Тускло сверкнуло золото, и я увидела на ее пальце перстень короля Ранолфа. Перстень, который из поколения в поколение передавался от отца к сыну как символ права на престол. При мысли о том, как Миллисент снимала его с безжизненной руки короля Ранолфа, меня охватила непреодолимая ярость. Ее жажда власти уничтожила королевскую семью и превратила величественный замок в кладбище. А сама она восстала из пепла, злорадствуя над поверженными противниками и наслаждаясь одержанной победой.

Миллисент ткнула перстень мне в лицо, требуя полного подчинения. Ее пальцы с узловатыми костяшками оказались в дюйме от моего лица, и я вдруг ощутила, как врезается мне в бок рукоять кинжала за поясом. Одним стремительным движением я схватила ее за руку и изо всех сил рванула на себя. Утратив равновесие, она рухнула с помоста, с глухим стуком упав на пол. Несмотря на весь свой зловещий вид, Миллисент была просто старухой, и ее хрупкое тело было не в состоянии сопротивляться моему свирепому натиску. Накидка слетела с ее плеч, а юбки задрались, обнажив тощие руки и ноги. В других обстоятельствах это жалкое зрелище могло пробудить у меня сострадание. Но в моей душе не осталось ни капли сочувствия к Миллисент. Я не могла позволить, чтобы королевством, несмотря на всю его нынешнюю слабость, управляло подобное существо.

Я выхватила кинжал из-за пояса и замахнулась на нее. Мое тело усвоило уроки Дориана. Я до сих пор ощущала его руки, сжимающие мои кисти и направляющие мои удары. Моя рука действовала как будто по собственной воле, исполняя то, чему научил ее мой супруг. Поверни лезвие в сторону, чтобы оно скользнуло между ребер, — звучало у меня в ушах, — а потом резко и сильно вонзи его снизу вверх. Никаких колебаний. Никакой жалости. Я по самую рукоять вонзила кинжал в тело Миллисент, целясь в сердце, и наши с ней крики слились в один протяжный вопль. Кровь хлынула из раны, заливая мои пальцы и рукава. Я выдернула лезвие и в ужасе уставилась на алую жидкость, хлещущую из тела Миллисент.

Рот Миллисент раскрылся в беззвучной агонии. Она мучительно пыталась сделать вдох. Я попятилась, отстраняясь от собирающейся у моих ног лужи крови. Ее скрюченные узловатые пальцы хватали пустой воздух, а тело корчилось и извивалось по мере того, как его медленно покидала жизнь. Наконец-то она выглядела как самая обычная старуха, беспомощная и безвредная, и на мгновение я ужаснулась делу своих рук. Но тут я увидела ее глаза. В них горела ненависть, не оставившая сомнений в правильности того, что произошло. Пока была жива Миллисент, надо мной и Розой нависала смертельная опасность.

Однажды Миллисент уже удалось меня одурачить. Я думала, что ее забрала чума. Я не имела права повторять эту ошибку. Ее судорожные движения становились все медленнее, глаза закрылись, и наконец она затихла. Я осторожно шагнула вперед, присматриваясь к ней в поисках признаков жизни. Руки и ноги Миллисент были неподвижны, и ее грудная клетка не вздымалась. Ее рот распахнулся в вечном тщетном крике.

Почему же ее истошные вопли продолжали терзать мой слух?

Я обернулась назад. В дверном проеме стояла моя племянница Приэлла. Ее глаза были широко раскрыты от ужаса, и она кричала так громко, что, казалось, способна была разбудить даже мертвых.

Если бы только это было возможно.

Я бросилась к ней, но ни мое окровавленное платье, ни стиснутое в моей руке орудие убийства ничуть ее не успокоили. Дрожа всем телом, она отшатнулась, уклоняясь от моей попытки ее обнять. Я, как могла, вытерла кинжал о подол юбки. Я знала, что уже никогда не надену это платье.

—  Приэлла, слава Богу, ты жива, — воскликнула я. — Прошу тебя, не бойся, я все тебе объясню.

—  Я думала... — срывающимся голосом начала Приэлла, — я думала, здесь я буду в безопасности. Когда в тот день ты пришла к моему дому...

— Ты была в доме? Это твое лицо мелькнуло в окне?

Приэлла кивнула.

— Когда я получила твое письмо, я сделала все в точности так, как ты говорила. Я закрылась внутри и стала ждать родителей. Они уехали, как только окончилась война, чтобы восстановить торговлю с нашими партнерами на севере.

Родители Приэллы ехали по тем же дорогам, по которым возвращались солдаты. Это означало, что они оказались в облаке чумы. Я уже предвидела, чем закончится рассказ Приэллы.

—  Они сказали, что их не будет всего несколько дней. Я ждала и ждала, но они так и не вернулись. Как только разнесся слух о чуме, слуги сбежали. Они сказали, что попытаются спастись за городом. Но я помнила твое предостережение, и я осталась. Одна!

Я положила руку ей на плечо, чтобы успокоить ее, потому что по ее щекам струились слезы.

—  Я поняла, что мои родители умерли. Иначе они ни за что не оставили бы меня так надолго, ничего о себе не сообщив. Но я не знала, что делать! А потом я услышала стук в дверь. Мне было так страшно, что я не вышла на этот стук. Я выглянула из окна и увидела твое лицо. Ты и представить себе не можешь, как я была счастлива. Я думала, что наконец-то спасена. Я поспешила вниз, но к тому времени, когда я выскочила из дома, тебя уже не было.

— Мне так жаль, — прошептала я. — Мне так жаль.

—  Я не знала, что делать. Но сегодня я решила, что лучше рискну заразиться чумой, чем еще хоть на день останусь в этом доме одна.

Тени сгущались. Свеча, которую я принесла с собой, и светильник Миллисент потухли во время нашей борьбы. Мы с Приэллой рисковали очутиться в полной темноте, и кто знал, какие еще опасности мог таить в себе заброшенный замок.

— Я так рада, что ты пришла. Но нам нельзя здесь оставаться.

Я оглянулась на Миллисент, эту кучу костлявых конечностей, нисколько не напоминающих величественную фигуру, некогда имевшую надо мной такую власть. Она была мертва. Почему же в таком случае у меня внутри было так пусто?

Внезапно я вспомнила о Розе, которая все это время лежала одна. Без моих беспрестанных уговоров она могла отказаться от борьбы за жизнь.

—  Пойдем, — позвала я Приэллу, — мы должны вернуться в комнату принцессы.

Когда мы вошли в спальню Розы, у меня оборвалось сердце, потому что девушка лежала так неподвижно, что напоминала высеченное на надгробной плите изваяние. Затем она нерешительно повернула голову на звук моих шагов. Ее щеки были розовыми, но не пылали жаром, так пугавшим меня все предыдущие дни. Ее глаза воспалились, а кожа блестела от пота, но моя ненаглядная Красавица пришла в себя. Жар спал. Роза выжила.

Я думала, что, если Роза выживет, я упаду на колени в благодарственной молитве. И я действительно упала на пол, но не для того, чтобы возносить хвалу Господу. Я рухнула, потому что у меня совершенно не осталось сил и ноги меня больше не держали. Меня охватило невероятное облегчение. Одновременно к горлу подступил комок невыплаканного горя, и я разрыдалась. Я стонала и всхлипывала, оплакивая короля и королеву, а также всех тех позабытых и неоплаканных людей, которые лежали в королевской часовне. Я оплакивала родных Приэллы и мою собственную семью, моих несчастных умерших братьев, которые за свою недолгую жизнь не видели ничего, кроме голода и лишений. И я оплакивала ту юную и невинную девушку, которой я была и которая умерла вместе со всеми остальными.

Раздался шорох простыней. Я подняла подол платья, чтобы отереть слезы и высморкаться, и отвела с лица растрепавшиеся волосы, рваными прядями падающие мне на лоб и щеки. Прислонившись к кровати, я положила голову на подушку, рядом с лицом Розы. Она растерянно смотрела на меня, и я поняла, что ее рассудок еще не прояснился.

— Элиза.

Ее голос был очень слаб и скорее напоминал эхо, доносящееся из далекого коридора.

— Я здесь, моя дорогая.

Роза смотрела через мое плечо, пытаясь понять, кто эта незнакомая девушка, которая вошла в ее комнату.

—  У нас появилась новая компаньонка, — сообщила я ей. — Моя племянница Приэлла. Я не сомневаюсь, что вы станете неразлучными подругами.

Приэлла топталась у меня за спиной, не понимая, как себя вести. Я пригласила ее подойти поближе, и она встала рядом со мной у кровати. Напряженное выражение покинуло ее лицо, когда она посмотрела на принцессу, которой так долго завидовала. Затем она присела в быстром реверансе, тронувшем меня до глубины души. Роза, не шевелясь, смотрела на нее, неподвижностью напоминая фигуры на мосту Статуй в Сент-Элсипе.

— Это правда? — прошептала она. — Моя мама?

Не успела я подобрать подходящие слова, как она поняла, что предвещает моя нерешительность. Прямо у меня на глазах она снова получила сокрушительный удар, вспомнив о судьбе родителей и замка и о том, во что превратилась ее жизнь. Она закрыла глаза в тщетной попытке защититься от ужасного видения, и от осознания своей беспомощности меня охватило отчаяние. Исцелить горе, исказившее ее черты, было выше моих сил.

Приэлла вопросительно смотрела на меня, и я впервые взглянула на нее глазами Розы. Моему взгляду предстала худая перепуганная девушка, одетая в грязное платье, напоминающее скорее одеяние нищенки, чем дочери успешного торговца. На лифе и юбке платья расплылись огромные красные пятна. К своему ужасу, я осознала, что это кровь Миллисент, которой испачкала ее я. Я опустила глаза на свои собственные липкие от крови руки и почувствовала, как от отвращения у меня переворачивается все внутри. Я поспешно стянула с себя платье, отбросила в сторону сорванные в саду ветки лаванды и принялась скрести руки, пока они не начали саднить. Затем я переоделась и приказала Приэлле сделать то же самое, заставив ее надеть одно из платьев Розы. Нашу старую одежду я сожгла в камине, уничтожив все свидетельства совершенного мной убийства.

Я смотрела, как языки пламени пожирают ткань, и пыталась составить план дальнейших действий на ближайшие дни. Теперь на моем попечении находились две юные девушки, ожидающие от меня помощи и защиты. Я решила, что как только Роза окрепнет достаточно для того, чтобы путешествовать, мы отправимся к Маркусу. Эта мысль подбадривала и манила меня вперед, как свет маяка в ночи. Но это сулило нам лишь временную передышку. Теперь

Роза стала королевой этой страны. Она не могла бесконечно долго уклоняться от своих обязанностей. Я не знала, где нам найти ей советников, придворных и фрейлин. Кто уберет из замка трупы? Кто наполнит конюшни лошадьми, а кладовые едой?

И как могла Роза сесть на трон отца, если он был залит кровью Миллисент?

Когда в очаге осталась лишь кучка пепла, я предложила При- элле лечь на мой тюфяк. Я слышала, как шуршит пуховая перина Розы, которая ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть. Мне казалось, что она задается теми же вопросами, что и я. Что с того, что чума миновала? Состояние принцессы по-прежнему внушало мне опасения. Возможно, волнение и тревога не позволяли ей погрузиться в сон, в котором она так отчаянно нуждалась. Сумеет ли ее хрупкое тело выдержать такое напряжение? — спрашивала я себя. Снова заглянув в тетрадь Флоры, я смешала сонное зелье, заставив себя сосредоточиться на своем занятии, а не на том риске, на который я собиралась пойти. Я ласково приоткрыла губы Розы и вылила ей в рот ложку жидкости. Вскоре ее веки, задрожав, опустились, а руки расслабленно замерли поверх одеяла. Я еще долго наблюдала за тем, как мерно поднимается и опускается ее грудь.

Наконец-то моя Красавица уснула.

Но мне не спалось. Я всю ночь следила за девушкой, настороженно прислушиваясь к каждому вздоху и стону. Когда взошло солнце, я приготовила на огне кашу из овса и орехов и составила список дел на день. Достав свою корзинку для рукоделия, я попросила Приэллу заняться вместе со мной вышиванием носовых платков. Я нашла поэму, которую Роза написала в честь Дориана, и прочла ее вслух, изо всех сил стараясь привнести в нее драматические нотки. Приэлла слушала, широко раскрыв глаза, и восхищенно зааплодировала в конце. Но Роза ни на что не реагировала. Она не хотела ни говорить, ни есть. Она не желала даже смотреть на меня.

По мере того как шло время, я все больше приходила в отчаяние. Вечером я испекла пирог в сковороде над огнем и окончательно выбилась из сил. На это блюдо, которым я надеялась соблазнить принцессу, я использовала остатки сахара. Пирог вышел скособоченным и пригорел. Приэлла с благодарностью приняла кусок лакомства и проглотила его, давясь и обсыпаясь крошками. Роза отвернулась от моего угощения, по-прежнему не произнося ни слова.

Я раздраженно швырнула сковороду на пол, но даже этот звон не пробудил в ней интереса к окружающему. Она лежала лицом к стене, безразличная ко всему. Когда в спальне снова сгустились тени, мне почудился в ее пустых глазах блеск. В вечерних сумерках они сияли каким-то отчаянным огнем.

Приэлла сидела, сгорбившись, на полу перед очагом и, как и Роза, думала о чем-то непостижимом. Когда-то она поделилась со мной своими планами на будущее, заявив, что предел ее мечтаний — это хороший муж и дом, наполненный красивыми предметами. Неужели даже такому простому желанию не суждено сбыться? Я ощутила прилив любви к этой испуганной доброй девушке. Что касается моего терпения относительно упрямства Розы, то оно было на исходе.

—  Завтра ты встанешь с этой постели, — сообщила я ей. — Ты должна есть, иначе ты никогда не поправишься.

—  А что потом? — отрывисто и холодно поинтересовалась она. — Начну готовиться к коронации? Оттолкну в сторону мамино тело, чтобы вечером улечься в постель, в которой она умерла?

— Конечно нет, — отрезала я.

Но что еще я могла ей предложить? Мы находились в замке, откуда столетиями правили страной короли. Если ей предстояло надеть корону, то именно здесь.

—  На некоторое время мы покинем замок, — продолжала я. — Пока его не приведут в порядок.

—  В порядок? — насмешливо переспросила она. — Как будто я смогу забыть то, что здесь увидела.

—  Конечно, ты все будешь помнить, — ответила я. — Но это же твой дом.

—  Нет, без мамы и папы это мне больше не дом. Мне никогда не были нужны ни трон, ни драгоценности, ни славословия. Мои родители умерли, и я хотела бы умереть и лечь в могилу вместе с ними. Это было бы лучше, чем до конца жизни обречь себя на существование королевы!

Силы к ней еще не вернулись, и крик настолько ее изнурил, что последние слова она прохрипела. И все же на ее щеках снова вспыхнул румянец. Если она так протестует против уготованной ей жизни, — подумала я, — то она не станет за нее бороться.

Я не успела ничего ей возразить, потому что она уже накрыла лицо одеялом, прячась от моего осуждения. Я обернулась к Приэлле, которая сидела, подтянув колени к подбородку и обхватив их обеими руками. Она была похожа на испуганного ребенка, и на этот раз у меня не нашлось слов, чтобы подбодрить ее, уверив, что все будет хорошо. Нас окутала темнота, но я не поднялась, чтобы зажечь свечу, и не двинулась со стула, на который в изнеможении опустилась. Все эти бесконечные темные часы я неподвижно сидела, тщетно терзая свой рассудок попытками решить головоломку, не имевшую решения.

Должно быть, в какой-то момент я задремала, потому что встрепенулась с четким пониманием того, почему с наступлением ночи очень мудро ложиться в постель. Я осознала, что мрачные мысли подпитываются именно темнотой, в то время как надежда набирает силу от дневного света. Роза и Приэлла были апатичными и вялыми, но жара у них не было, и я возблагодарила Господа за то, что они здоровы. Я решила выждать еще немного, прежде чем обратиться к Маркусу (при мысли о нем мое сердце затрепетало), который поможет нам решить, что делать дальше. Во всяком случае, это позволило бы нам хоть на какое-то время освободиться от гнетущей атмосферы замка.

Не обращая внимания на заторможенное поведение Розы, я заставила ее выбраться из постели и умыться. Я сменила ее одеяла и сняла с нее пропитанную потом ночную сорочку, а также настояла на том, чтобы она самостоятельно выбрала чистое платье в сундуке. Она надула губы и вытащила первое попавшееся под руку. Это оказалось простое и лишенное всяческих украшений платье, которое как нельзя лучше соответствовало ее мрачному настроению. Платье болталось на ней, несмотря на мои попытки его туго зашнуровать, и меня привело в уныние это новое доказательство того, как сильно она похудела. Однако ее лицо не было изможденным, как часто бывает после тяжелой болезни. Ее некогда выразительные глаза потускнели, а бледные щеки утратили свежесть и румянец, но она была по-прежнему прекрасна. Когда я попыталась расчесать ее волосы, она оттолкнула мои руки. Тогда я причесала Приэллу и вплела в ее волнистые пряди ленты, которые выбирала для Розы.

Роза опустилась в кресло у окна, выходящего на поле и лес. Именно этот вид когда-то привлек ее в эту комнату. Она молча смотрела вдаль, а я пыталась не обращать внимания на безразличное выражение ее лица. В полдень я убедила ее съесть несколько ложек супа, но она не присоединилась к нашей с Приэллой беседе, которую мы старались вести полушепотом, как будто опасаясь потревожить спящего. Заметив усталость на лице Приэллы, я убедила ее прилечь и отдохнуть в постели Розы. Вскоре она задремала, и сон разгладил тревожные складки между ее бровей. Она выглядела такой умиротворенной, что мне тоже захотелось погрузиться в такой же спокойный сон. Минуты тянулись медленно и казались часами. Сколько раз я подогревала воду, безрезультатно пыталась накормить Розу, уныло осматривала окружающие меня стены? Мне казалось, я уже много лет нахожусь в этой башне, как в ловушке, заботясь о принцессе, чья красота осталась при ней, в то время как я по капле теряла остатки покидающей меня молодости.

Первым делом до меня донесся глухой рокот, отдаленный, но ритмичный. Стук копыт.

— Роза? Ты это слышишь?

С таким же успехом я могла обратиться к пустой комнате. Роза сидела так же неподвижно, как и целый день до этого, не обращая на меня никакого внимания. Я вскочила на ноги, поправляя платье и отводя с лица выбившиеся из прически локоны. Из окон башни увидеть главный двор было невозможно, но я отчетливо слышала цокот подков по булыжникам, которыми он был вымощен. Этот звук я отлично помнила еще с того времени, когда в замке кипела жизнь. Я подумала, что к нам в гости мог приехать Маркус, но топот был гораздо громче шума, который способна произвести одна-единственная повозка.

— Я посмотрю, кто там, — сказала я Розе.

В приподнятом настроении я выпорхнула из комнаты. По лестнице я сбежала в вестибюль и, распахнув двери, очутилась во дворе. При виде того, что ожидало меня снаружи, я остановилась как вкопанная. Мускулистые лошади горделиво гарцевали на дорожке. Их наездников отличала военная выправка, а бархатные туники и высокие кожаные сапоги не оставляли сомнений в том, что передо мной высокопоставленные кавалеры. Некоторые были вооружены мечами с замысловато украшенными рукоятями. Я настороженно подошла к ним, и они окружили меня, глядя не меня с таким изумлением, как будто их взгляду предстало какое-то мифическое существо. Среди них выделялся стройный мужчина, направивший ко мне своего белоснежного коня. Он держался очень властно, и все в нем, от мягкой кожи перчаток до надменного взгляда, выдавало аристократа. Он пристально смотрел на меня, явно пытаясь определить мое положение в замке.

Я наклонила голову.

— Меня зовут Элиза Тиллет, я фрейлина принцессы Розы.

— Она жива?

Этот голос раздался слева от меня, и, обернувшись, я увидела, что один из всадников соскользнул с седла, одновременно снимая шляпу, поля которой скрывали его лицо. Это был Джоффри, посол из Гира- тиона. Он напряженно всматривался в мое лицо, ожидая ответа.

— Она заболела, но худшее позади.

— А-а...

Этот тихий возглас и близко не передавал облегчения, разлившегося по его лицу.

—  Я вынуждена сообщить вам, что чума не пощадила ее родителей, — продолжала я. Как легко давались мне эти вежливые слова, старательно заглаживающие тот ужас, который притаился в огромном сооружении за моей спиной. — Наши потери поистине чудовищны.

Джоффри несколько мгновений молчал, позволяя смыслу сказанного мной проникнуть в сознание его спутников. Затем он взял себя в руки и указал на величественного мужчину на белом коне.

—  Позвольте представить вам Его Высочество принца Оуина Гиратионского, — официальным голосом произнес он.

—  До нас дошли слухи, которые передавали из уст в уста путники, бежавшие из вашего королевства, — заговорил принц. — Они рассказывали о принцессе, запертой в башне и ожидающей того, кто ее спасет. Джоффри настоял на том, что мы должны приехать и выяснить, как обстоят дела на самом деле.

Я отметила про себя, что принц еще очень молод. Он находился в том возрасте, когда молодые люди больше всего подвержены соблазну отправляться на поиски прекрасных дев, нуждающихся в спасении. Он спешился и огляделся вокруг.

— Где конюхи?

—  Разбежались или умерли. Вместе со стражниками, кухарками и всеми остальными.

— Вы с принцессой здесь одни? — потрясенно спросил Джоффри.

—  Это никуда не годится, — воскликнул принц Оуин. — Проводите меня к ней.

Это требование вызвало беспокойство одного из спутников принца, дородного мужчины средних лет. Судя по всему, именно ему было поручено заботиться о безопасности наследника престола.

—  Если она была больна, было бы лучше держаться от нее подальше, — встревоженно произнес он.

Джоффри вопросительно смотрел на меня. Его глаза молчаливо умоляли меня пропустить его к принцессе.

— Вы говорите, она выздоровела?

Я представила себе Розу, сидящую у окна в немом отчаянии. Что, если лицо этого мужчины способно заманить ее обратно в мир и жизнь?

—  Она очень слаба, но чумы у нее уже нет, — ответила я. — Я в этом уверена.

Принц Оуин стянул перчатки и бросил их одному из сопровождающих его людей с характерной небрежностью человека, привыкшего к беспрекословному выполнению всех своих желаний и потребностей.

— Гилбарт, возьмите солдат и осмотрите всю территорию замка. Может, кому-то еще удалось выжить. А мы с Джоффри навестим принцессу.

У меня было достаточно времени, чтобы научиться принимать замок таким, каким он стал. Но когда я провела внутрь этих двух мужчин, я как будто заново ощутила всю его зловещую обстановку. Они поморщились от сочащегося из часовни запаха, а затем на нас навалилась удручающая тишина коридоров, по которым мы шли. Они ни о чем не спрашивали, а я и не пыталась им ничего сообщить. Безмолвие нарушал лишь звук наших шагов, поднимающихся все выше и выше, в верхний этаж возвышающейся над замком башни.

Я легонько постучала в дверь, чтобы подготовить девушек к нашему появлению, а затем осторожно ее отворила. На мгновение перед нами возникла картина: Приэлла спала на кровати, ее золотисто-каштановые волосы рассыпались по подушке, а кожа сияла в струящихся в окно солнечных лучах. Ее элегантное розовое платье — принадлежащее принцессе — подчеркивало румянец на ее щеках. Одна рука скромно лежала на животе, а вторую она отбросила в сторону, как будто приглашая гостей войти в комнату.

Позабыв об этикете, принц Оуин вошел в комнату и опустился на колено у кровати.

— Принцесса Роза, — прошептал он.

Сразу за моей спиной Джоффри подавил возглас, и я резко развернулась к нему, полагая, что исправить ошибку своего господина должен именно он. Но Джоффри не смотрел ни на меня, ни на принца, ни на Приэллу. Он смотрел на Розу, которая сидела в кресле у окна, где ее изначально скрыла распахнувшаяся дверь. Ее нижняя губа удивленно опустилась. Она смотрела на Джоффри, онемев от изумления. Спустя мгновение Джоффри уже был рядом с ней. Схватив ее за руки, он прижал их к своему сердцу, и постепенно растерянность на лице Розы сменилась радостью. Наконец-то передо мной появилась девушка, которую я считала давно исчезнувшей. И я надеялась, что эта девушка еще может быть счастлива.

— Элиза?

Это с кровати донесся растерянный голос Приэллы, и я поняла, что ее разбудил голос принца. Он протянул руку и стиснул ее пальцы в ладони, после чего поднес к губам для поцелуя. Это был опрометчивый поступок, ведь принц прикасался к девушке, которая, как он думал, только что переболела чумой. Но его захлестнула бравада, так свойственная юности.

Я твердо намеревалась указать ему на его ошибку. Но тут я услышала звук, от которого у меня радостно забилось сердце. Это был смех Розы. И я поняла, что рискую больше никогда его не услышать, если сообщу принцу правду. Тем, кто хотел бы меня осудить, я отвечу, что эта мысль явилась ко мне полностью сформулированной, как будто ее доставила в мой мозг некая высшая сила. Простая подмена имен позволяла Приэлле получить ту жизнь, о которой она всегда мечтала, а моя дорогая, обожаемая Красавица обретала свободу.

Несмотря на всю чудовищность этой лжи, совершить подлог оказалось проще простого. Приэлла была облачена в поистине королевское платье, в то время как Роза с ее поразительной красотой, слегка поблекшей после болезни, оделась в простую одежду и походила на служанку. Джоффри мгновенно угадал направление моих мыслей. Из всей делегации Гиратиона, некогда явившейся в замок, он был единственным, кто видел принцессу вблизи. Никто, кроме него, не смог бы развеять заблуждение принца. Приняв участие в подобном заговоре, он совершал государственную измену, но с готовностью пошел на это, рискуя жизнью ради счастья Розы и своего собственного.

Девушкам хватило нескольких взглядов и кивков. Роза что-то шепнула на ухо Приэлле, и именно Приэллу вынес на руках из башни принц Оуин. Он настоял на том, чтобы завернуть ее в одеяло, и так, в одеяле, и усадил ее впереди себя на свою белую лошадь. Роза заняла место на скакуне Джоффри. Она обеими руками обвила его талию и так крепко прижалась лицом к его спине, что они почти слились в одну фигуру. Гилбарт привязал мою котомку к своему седлу и усадил меня на лошадь позади себя.

Мы ускакали прочь, и я ни разу не оглянулась.

* * *

Все, кто рассказывает сказку о Спящей Красавице, оканчивают ее именно здесь, на том месте, где принцессу спасает поцелуй принца. Правда ли это? Некая принцесса была заточена в башню, и ее нашел принц. Но она не спала, и не его поцелуй вернул ее к жизни. Хотя вскоре состоялась королевская свадьба, надлежащим образом завершившая эту историю со счастливым концом, не принцесса стала той девушкой, которая произнесла брачные обеты. Принцесса исчезла в новое имя и новую жизнь. В ту, которую ей наконец-то удалось избрать самостоятельно.

Из служанок получаются не особенно привлекательные героини легенд, и если мою роль в истории Розы позабыли, мне нет до этого дела. Но мне не хотелось бы, чтобы миф затемнил тот урок, который заключен в истории ее жизни. Розу спасла любовь. Не увлечение, которое вспыхнуло в сердце впечатлительного юноши, увидевшего хорошенькую и беспомощную девушку, спящую на кровати. Нет, та любовь, о которой я говорю, это нечто гораздо более могущественное. Это любовь, возникшая между девушками, которые вместе взрослели и превращались в женщин, вместе смеялись и плакали. Нет силы, способной разрушить такую связь. Эта любовь удерживала меня у постели моей возлюбленной подруги, побуждая часами читать молитвы и удерживая ее среди живых. Это любовь матери и отца, которые, стремясь спасти жизнь дочери, остались глухи к ее мольбам. Это любовь мужчины, который рискнул всем, чтобы позволить своей возлюбленной начать жизнь с чистого листа.

И эта любовь настолько сильна, что побеждает даже смерть.