Остров призраков 

Это произошло на уединенном островке посреди большого канадского озера, берега которого жители Монреаля и Торонто облюбовали для отдыха в жаркие месяцы. Достойно сожаления, что о событиях, несомненно заслуживающих самого пристального внимания всех, кто интересуется сверхъестественными феноменами, не осталось никаких достоверных свидетельств. Увы, но это так.

Вся наша группа, около двадцати человек, в тот день вернулась в Монреаль, а я решил задержаться на одну-две недели, чтобы подтянуть свои знания по юриспруденции, ибо весьма неразумно пренебрегал занятиями летом.

Стоял поздний сентябрь, и по мере того, как северные ветры и ранние заморозки понижали температуру воды в озере, из его глубин все чаще и чаще стали всплывать форели и щуки-маскинонги. Листва кленов окрасилась в ало-золотистые тона, окрестности оглашал дикий смех гагар, которому вторили долгим эхом закрытые бухточки, где летом никогда не звучали подобные странные крики.

Я был единственным хозяином острова, а также двухэтажного коттеджа и каноэ, ничто не мешало моим занятиям, кроме бурундуков и еженедельных появлений фермера с яйцами и хлебом, так что, казалось, мне не составит труда наверстать упущенное. Да только жизнь любит преподносить сюрпризы.

Перед отъездом все тепло попрощались со мной и предупредили, чтобы я остерегался индейцев и не задерживался до наступления морозов, которые достигают здесь сорока градусов. Сразу же после отплытия группы я болезненно ощутил свое одиночество. Ближайшие острова — в шести-семи милях, прибрежные леса не так далеко, милях в двух, но на протяжении всего этого расстояния не видно никаких признаков человеческого жилья. Остров был совершенно пустынным и безмолвным, однако скалы и деревья, в продолжение двух месяцев непрестанно откликавшиеся на человеческий смех и голоса, пока еще хранили их в своей памяти, поэтому, перебираясь со скалы на скалу, я ничуть не удивлялся, если мне слышались знакомые крики, а иногда даже мерещилось, будто кто-то зовет меня по имени.

В коттедже было шесть крошечных спаленок, разделенных некрашеными деревянными перегородками: в каждой комнате — кровать, матрац и стол, и во всем доме — всего два зеркала, причем одно из них — треснутое. Под ногами громко скрипели половицы, везде видны были следы пребывания людей, и с трудом верилось, что я один, совершенно один. Казалось, я вот-вот наткнусь на кого-нибудь, кто, подобно мне, остался на острове или просто еще не успел уехать и сейчас собирает свои вещи. Одна из дверей плохо открывалась, и каждый раз, когда я налегал на ручку, мне чудилось, будто кто-то держит ее изнутри и, если удастся наконец войти, меня встретит дружеский взгляд знакомых глаз.

Тщательно осмотрев дом, я решил занять маленькую комнатку с миниатюрным балкончиком, нависающим над крышей веранды. Хотя спальня и была крохотная, кровать в ней стояла большая, с лучшим во всем доме матрацем. Располагалась эта комнатка как раз над гостиной, где я предполагал зубрить основы юриспруденции, а единственное окошко было обращено на восток, где всходило солнце. Между верандой и причалом пролегала узкая тропка, змеившаяся в зарослях кленов, тсуг и кедров. Деревья обступали коттедж так тесно, что при малейшем ветерке их ветви начинали скрести крышу и стучать по деревянным стенам. Через несколько минут после захода солнца воцарялась кромешная мгла. Свет от горевших в гостиной шести ламп пронизывал ее всего ярдов на десять, дальше — ничего не видно, так что немудрено было стукнуться лбом о стену.

Остаток первого после отъезда моих спутников дня я посвятил перетаскиванию вещей из палатки в гостиную, осмотрел кладовую и припас достаточно дров на целую неделю, а перед заходом солнца дважды проплыл вокруг острова на каноэ. Прежде я, конечно же, не предпринимал подобных предосторожностей, но когда остаешься в полном одиночестве, делаешь много такого, что не пришло бы в голову, будь ты в большой компании.

Остров выглядел непривычно пустынным. В этих северных широтах тьма наступает сразу, без предварительных сумерек. Причалив и вытащив каноэ на берег, я перевернул его и ощупью направился к веранде. Вскоре в гостиной весело запылали шесть ламп, но в кухне, где я ужинал, было полутемно, а лампа горела так тускло, что сквозь щели в потолке виднелись выступившие на небе звезды.

В тот вечер я довольно рано поднялся в спальню. Снаружи было безветренно и тихо. Я слышал поскрипывание кровати и мелодичный плеск воды о скалы… но не только. Казалось, что коридоры и комнаты пустого дома наполнены звуками шагов, шарканьем, шорохом юбок, постоянным перешептыванием. И когда я наконец уснул, все эти шумы и шелесты слились с голосами моих снов.

Прошла неделя, занятия юриспруденцией продвигались довольно успешно, как вдруг, на десятый день моего одиночества, случилось нечто странное. Проснулся я, хорошо выспавшись, однако почему-то испытывал сильную неприязнь к своей спальне. Я задыхался. И чем усерднее пытался понять причину происходящего, тем меньше видел во всем этом смысла. И все же что-то внушало мне непреодолимый страх. Это чувство владело мной все время, пока я одевался, с трудом совладая с дрожью, и какой-то животный инстинкт властно гнал меня вон из комнаты. Тщетно убеждал я себя в смехотворности своего страха и успокоился, лишь когда оделся и спустился в кухню; у меня было такое ощущение, будто я избежал заражения опасной болезнью.

Занявшись приготовлением завтрака, я стал вспоминать все ночи, проведенные в этой спальне, надеясь связать неприязнь, даже отвращение, которые она во мне будила, с каким-нибудь реально произошедшим случаем. Однако удалось припомнить лишь одну непогожую ночь, когда, внезапно проснувшись, я услышал громкий скрип половиц в коридоре, как будто по ним ступали люди. Прихватив ружье, я спустился вниз по лестнице, но убедился, что все двери заперты, окна закрыты на задвижки, а пол находится в безраздельном владении мышей и тараканов. Этого, разумеется, было недостаточно, чтобы объяснить силу моего страха. Утренние часы я провел за упорными занятиями, а когда прервал их, чтобы пообедать и поплескаться в озере, был очень удивлен, если не встревожен, тем, что страх и отвращение стали еще сильнее. Поднявшись наверх за книгой, я буквально принудил себя войти в комнату, и пока находился там, меня не покидали беспокойство и тревога. Поэтому, вместо того чтобы заниматься, вторую половину дня я катался на каноэ и ловил рыбу, вернулся уже на закате, привезя с собой полдюжины восхитительных окуней; этого хватило не только на ужин, но и для того, чтобы сделать запас в кладовой.

Оберегая собственное спокойствие, я решил не искушать больше судьбу и перенес кровать в гостиную, мотивируя переселение необходимостью позаботиться о хорошем сне и, уж конечно, не считая это уступкой нелепому, необъяснимому страху. Плохой сон мог повредить занятиям, а я очень дорожил своим временем и не мог рисковать.

Итак, повторяю, я перенес кровать в гостиную, поставив ее напротив входной двери, и был очень рад, что покинул полную зловещих теней и безмолвия спальню, вызывавшую во мне столь непонятные чувства.

Когда хриплый голос стенных часов возвестил, что уже восемь, я как раз закончил мыть тарелки и перешел в гостиную, где зажег все лампы, сразу наполнившие комнату ярким светом.

Снаружи было тихо и тепло. Ни дуновения ветерка, ни плеска волн, деревья стояли неподвижные, только в тяжелых тучах, застилавших горизонт, таилась какая-то неведомая угроза. Занавес мглы опустился мгновенно, и ни один проблеск не указывал на то место, где зашло солнце.

Я уселся за книги с необычайно ясной головой, к тому же приятно было сознавать, что в леднике лежат пять черных окуней, а завтра приедет фермер со свежим хлебом и яйцами. Вскоре чтение целиком поглотило меня.

Вокруг царила полная тишина. Не слышно было даже возни бурундуков, не скрипели половицы, не вздыхали протяжно дощатые стены. Я продолжал упорно читать, пока из мрачной тени кухни не раздался бой часов — девять сиплых ударов. Как громко они звучали! Будто стучал тяжеленный молот. Закрыв книгу, я взялся за другую, чувствуя себя в хорошем рабочем настроении.

Однако этого настроения хватило ненадолго; через несколько минут я обнаружил, что по несколько раз перечитываю одни и те же абзацы. Мысли мои разбредались, никак не удавалось сосредоточиться. Вдруг я спохватился, что перевернул сразу две страницы и, не вдумываясь, читаю третью. Это было уже серьезно. Что же мешает мне заниматься? Конечно, не физическая усталость. Мозг работает очень активно, с лучшей, чем обычно, восприимчивостью. Я напряг волю и некоторое время читал с необходимым пониманием. Но затем откинулся на спинку стула, уставившись в потолок.

Тревога не покидала меня. Словно я забыл сделать что-то важное. Может быть, не запер дверь кухни или задвижки окон. Но оказалось, что я напрасно обвиняю себя в рассеянности. Может, надо подбросить дров в камин? В этом тоже не было никакой необходимости. Я осмотрел все лампы, проверил по очереди все спальни, затем обошел дом, не забыл заглянуть даже в кладовую. Вроде бы все в порядке. И однако же что-то было не так. Мое беспокойство все росло и росло.

Попробовав вернуться к книгам, я вдруг впервые заметил, что в комнате холодно. Между тем день выдался удушающе жарким и вечер не принес облегчения. К тому же шести больших ламп было вполне достаточно, чтобы поддерживать в гостиной тепло. И все же чувствовался холод: видимо, тянуло от озера, поэтому я решил закрыть стеклянную дверь, ведущую на веранду. Несколько мгновений я смотрел на лучи света, которые падали из окон на тропу и даже высвечивали край озера.

И тут вдруг увидел каноэ, скользящее в сотне футов от берега.

Я был удивлен появлением каноэ недалеко от острова в обычно такой пустынной части озера, да еще в столь позднее время.

С этого момента мое чтение сильно замедлилось: силуэт каноэ, быстро скользящего по черным водам, прочно запечатлелся у меня в памяти. Он все время стоял перед глазами, закрывая страницы книги. И чем больше я задумывался над произошедшим, тем сильнее становилось мое удивление. За все летние месяцы я не видел ни одного подобного каноэ — большого, с высоким изогнутым носом и такой же кормой, очень похожего на старые индейские пироги. Дальнейшие попытки продолжить чтение оказались совершенно безуспешными; наконец я оставил книги, вышел на веранду и принялся прохаживаться взад-вперед, разогревая озябшее тело.

Ночь была звеняще тиха и невообразимо темна. Спотыкаясь на каждом шагу, я добрел до причала, где чуть слышно плескалась о сваи вода. На дальнем берегу озера рухнуло большое дерево, грохот от падения прозвучал как орудийный залп, возвещающий начало ночной атаки. Но после того, как умолкли его отголоски, ни один звук не нарушал больше торжественную тишину.

Неожиданно полосу зыбкого света, струившегося из окон гостиной, вновь пересекло каноэ. На этот раз я рассмотрел его лучше. Оно напоминало первое — большое, сделанное из березовой коры, с высоким носом и кормой, с широким бимсом. В нем сидели двое индейцев, один из которых — рулевой — был здоровенным детиной. Второе каноэ прошло гораздо ближе к берегу, чем первое, но оба они, видимо, направлялись к правительственной резервации, расположенной на материке в пятнадцати милях отсюда.

Я с недоумением размышлял, что могло привлечь индейцев в столь поздний час в эту часть озера, как вдруг появилось третье каноэ, точно такое же, и тоже с двумя индейцами, но уже совсем близко к берегу. И только тут меня осенила догадка, что это одно и то же каноэ, проплывающее мимо в третий раз.

Не могу сказать, что мне от этой мысли полегчало, ибо необычное появление здесь индейцев вполне могло быть связано с моей скромной особой. Я никогда не слышал о нападениях индейцев на здешних поселенцев, которые вместе с ними владели этой дикой, негостеприимной землей, с другой стороны, вполне резонно было предположить… Однако я сразу же отмел все ужасные предположения, решив, что гораздо лучше найти разумное объяснение; всевозможных объяснений набралось немало, но ни одно из них не казалось мне достаточно убедительным.

Повинуясь инстинкту, я отошел в сторону с того хорошо освещенного места, где стоял, и затаился в глубокой тени скалы, поджидая, не появится ли каноэ снова.

Не прошло и пяти минут, как оно появилось в двадцати ярдах от причала. Я понял, что индейцы собираются высадиться на острове. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений: передо мной то же самое каноэ с теми же людьми. По всей вероятности, они плавают вокруг острова, выбирая благоприятный момент для высадки. Я пристально всмотрелся в темноту, пытаясь проследить их путь, но ночь целиком поглотила непрошеных гостей, не слышно было даже слабого плеска весел, а ведь гребки у индейцев долгие и мощные. Через несколько минут каноэ вновь будет здесь, и на этот раз индейцы, вероятно, высадятся. Мне следовало приготовиться. Я ничего не знал об их намерениях, однако соотношение сил не внушало оптимизма.

В углу гостиной, у задней стены, стояло мое ружье с десятью патронами в магазине и одним, загнанным в патронник. У меня было достаточно времени, чтобы вернуться в дом и занять оборонительную позицию. Ни минуты не раздумывая, я, осторожно пробираясь среди деревьев, чтобы не идти по освещенной тропе, добрался до веранды. Войдя в гостиную, запер за собой дверь и как можно быстрее погасил все шесть ламп. Находиться в ярко освещенной комнате, где каждое мое движение было хорошо видно снаружи, тогда как сам я не видел ничего, кроме кромешной тьмы за окнами, противоречило бы элементарным правилам военного искусства и дало бы врагу неоспоримое преимущество. А враг, если это враг, слишком хитер и опасен, чтобы уступать ему преимущество. Я стоял в углу комнаты, спиной к стене, положив руку на холодный ружейный ствол. Между мной и дверью громоздился большой стол, заваленный книгами. Но на несколько минут, после того как я погасил лампы, исчезло абсолютно все, даже мрак, казалось, отступил, таким был непроницаемым. Затем, мало-помалу, глаза мои приноровились к темноте, и я стал смутно различать оконные рамы. Вскоре я уже хорошо видел застекленную вверху дверь и окна, выходящие на веранду; это радовало, ибо теперь приближение индейцев не застанет меня врасплох и можно постараться разгадать их замыслы. Мои предположения подтвердились: чуть погодя каноэ причалило и его втащили на скалистый берег. Я даже слышал, как под него подсунули весла; воцарившаяся вслед за этим тишина, несомненно, означала, что индейцы подкрадываются к дому.

Нелепо было бы утверждать, будто я не испытывал никакого беспокойства или страха при мысли о серьезности моего положения и о возможных последствиях, но поверьте, если я и боялся, то не за себя. Я находился в странном психическом состоянии, мое восприятие перестало быть нормальным. Однако физического страха не было; почти всю ночь я судорожно сжимал в руках ружье, хотя и сознавал, что вряд ли оно мне поможет. Меня не покидало странное ощущение, будто в этом действе я играю роль постороннего зрителя, что все происходящее носит отнюдь не реальный, а сверхъ­естественный характер. Многие тогдашние мои чувства были слишком зыбкими, чтобы достаточно четко определить и проанализировать их, но преобладал, несомненно, панический ужас, который останется со мной навсегда; ужас — и мучительное опасение, что еще немного, и мой рассудок не выдержит.

Все это время я прятался в углу, терпеливо ожидая дальнейшего развития событий. Тишина в доме стояла могильная, но в ушах у меня непрестанно звенели неразборчивые голоса ночи, а пульсирующая в жилах кровь набатом била в виски.

Допустим, индейцы попробуют войти в дом с задней стороны, через кухню, но ведь дверь там надежно заперта. Забираясь внутрь, они, конечно же, наделают много шума. Войти в дом можно только через дверь гостиной, и поэтому я ни на миг не сводил с нее глаз.

С каждой минутой мое зрение приспосабливалось к темноте все лучше и лучше. Теперь я хорошо видел стол, который занимал почти всю комнату, оставляя лишь узкие проходы с обеих сторон. Различал прямые спинки прислоненных к нему стульев и даже бумаги и чернильницу на белой клеенке. Я вспоминал веселые лица своих спутников, собиравшихся летними вечерами вокруг этого стола, и никогда в жизни так не тосковал о солнечном свете, как в ту ночь.

Слева от меня, менее чем в трех футах, начинался коридор, ведущий в кухню. Тут же были и лестницы наверх, в спальни. Через окна я видел расплывчатые тени деревьев, ни один лист не шевелился на них, ни одна ветвь не колыхалась.

Гробовая тишина длилась недолго; вскоре я услышал крадущиеся шаги на веранде, такие тихие, что их вполне можно было принять за плод моего воображения. Тотчас же за стеклянной дверью появилась черная фигура, а затем к стеклу прижалось лицо. Волосы у меня встали дыбом, по спине пробежали мурашки.

Таких могучих силачей, как прильнувший к двери индеец, я видел лишь на арене цирка. Мой мозг, казалось, излучал какой-то таинственный свет, и при этом свете ясно вырисовывалось сильное темное лицо с орлиным носом и высокими скулами, расплющенными о стекло. Я не мог определить направление взгляда непрошеного гостя, но слабые вспышки вращающихся белков позволяли сделать вывод, что ничто в комнате не ускользало от его внимания.

Чуть ли не целых пять минут темная фигура маячила за дверью, наклонившись так, чтобы голова находилась на уровне верхней части стекла, а тем временем за спиной гиганта, словно дерево на ветру, покачивался второй индеец, хотя и не такой огромный, но тоже достаточно внушительный. Пока я в мучительной тревоге ожидал, что предпримут эти двое, по моей спине, казалось, бежали струи ледяной воды, а сердце то замирало, то начинало биться с бешеной частотой. Даже индейцы, наверно, могли слышать и прерывистый стук моего сердца, и звон крови у меня в голове. Я был весь в поту; меня раздирало желание закричать, завопить, застучать по стенам, как испуганный ребенок, сделать хоть что-нибудь, что разрядило бы нестерпимое напряжение и ускорило бы развязку, какова бы она ни была.

Но впереди меня ждало еще одно неприятное открытие: когда я решил достать из-за спины ружье и прицелиться, выяснилось, что руки и ноги мне не повинуются. Странный страх парализовал все мои мускулы. Положение было ужасное.

Негромко звякнула медная ручка, и дверь приоткрылась на пару дюймов, а затем и шире. В комнату, словно тени, проскользнули две безмолвные фигуры, после чего один из индейцев бесшумно прикрыл дверь.

Итак, я оказался с ними наедине в четырех стенах. Увидят ли они меня, неподвижно стоящего в углу? Или, может, уже увидели? Я с трудом владел собой: в висках барабанила пульсирующая кровь, дыхание, несмотря на все попытки сдержать его, вырывалось с шумом паровозного пара.

Мучительное ожидание сменилось чувством новой, сильной тревоги. Оба индейца до сих пор не обменялись ни словом, ни знаком, однако было ясно, что, куда бы они ни пошли, им придется идти мимо стола. А если они направятся в мою сторону, то пройдут в шести дюймах от меня. Второй индеец — тот, что пониже, — вдруг поднял руку и указал на потолок. Первый посмотрел вверх. Тут меня наконец осенило: они идут в комнату, которая еще вчера была моей спальней. Если бы не странная неприязнь к этой комнате, овладевшая мной сегодня утром, я лежал бы сейчас в широкой кровати у окна.

Индейцы, как я и опасался, двинулись в мою сторону, ступая так тихо, что я мог слышать их шаги лишь благодаря своему обостренному страхом восприятию. Словно два чудовищно больших кота, приближались они ко мне, и только тогда я впервые заметил, что один из них что-то волочит за собой по полу. По мягкому шороху я предположил, что это большая мертвая птица с распростертыми крылами или широкая кедровая ветвь. Но разглядеть, что это на самом деле, я так и не сумел, ибо, скованный страхом, даже не мог повернуть голову.

А они все приближались и приближались. Индеец, идущий впереди, положил гигантскую ручищу на стол. Мои губы слиплись, как будто склеенные, воздух обжигал мне ноздри. Я попытался закрыть глаза, чтобы не видеть этих чертовых индейцев, но веки словно окоченели. Пройдут ли они когда-нибудь мимо? Ноги потеряли всякую чувствительность, как если бы я стоял на деревянных или каменных подпорках. Хуже того, я утратил чувство равновесия, не мог держаться прямо, даже прислонившись спиной к стене. Какая-то сила толкала меня вперед, и я боялся, что упаду на индейцев, когда они окажутся рядом.

Но время не замедляет свой бег, секунды безостановочно складываются в минуты, а затем и в часы, и вот уже индейцы добрались до лестницы. Хотя они прошли совсем близко, менее чем в шести дюймах от меня, я был убежден, что остался незамеченным. Даже то, что они волочили за собой по полу, вопреки опасениям, не коснулось моих ног, и я возблагодарил судьбу за это, казалось бы, не очень значительное обстоятельство.

То, что индейцы были теперь на некотором отдалении, принесло мне весьма слабое облегчение. Я по-прежнему стоял, весь дрожа, в углу и чувствовал себя все так же плохо, разве что дышал чуть посвободнее. Свет непонятного происхождения, позволивший мне следить за каждым жестом и движением ночных визитеров, сразу же после их ухода исчез. Комнату затопила какая-то неестественная тьма, скрывшая от моего взора даже оконные рамы и стеклянные двери.

Состояние, в котором я находился, трудно было назвать нормальным. Я утратил, как это бывает только во сне, способность удивляться. Органы чувств с поразительной точностью отмечали все происходящее, вплоть до мельчайших деталей, но выводы я мог делать лишь самые элементарные.

Индейцы вскоре достигли верхней площадки и на мгновение остановились. Я не имел ни малейшего понятия, что они собираются делать. Видимо, они колебались. Внимательно прислушивались. Затем один из них — судя по поступи, это был гигант — пересек узкий коридор и вошел в комнату у меня над головой — в мою крошечную спальню. Да, не переселись я сегодня в гостиную, лежал бы сейчас в постели, а около меня стоял бы могучий индеец.

Минуты на полторы все вдруг погрузилось в полнейшую тишину — такая, должно быть, существовала еще до появления звуков на земле. Затем вдруг раздался долгий, пронзительный крик ужаса, который эхом разнесся над островом и захлебнулся где-то далеко-далеко. Тут же второй индеец, ожидавший на верхней площадке, присоединился к своему спутнику, продолжая волочить за собой загадочную ношу. Послышался громкий стук, как будто упало что-то тяжелое, и вновь воцарилась прежняя тишина.

Весь день атмосфера была перезаряжена электричеством, и как раз в этот миг разразилась яростная гроза: в небе заплясала сверкающая молния, оглушительно загрохотал гром. В течение пяти секунд я видел все с удивительной отчетливостью — и не только в комнате, но и торжественные шеренги стволов за окнами. За дальними островами продолжал рокотать гром, а затем шлюзы небес открылись, и на землю и озеро низверглась стена дождя.

Тяжелые капли с громким плеском падали на спокойную до тех пор озерную гладь, выстукивали ритмичную дробь по листьям кленов и крыше коттеджа. Через миг еще более яркая и долгая вспышка прорезала небо от зенита до горизонта и затопила комнату ослепительной белизной. Я видел, как ярко сверкает дождь на листве и ветвях. Налетел сильный ветер, с неистовой яростью началась буря.

Но, несмотря на шумное буйство стихий, я слышал каждый, даже самый тихий звук у себя на головой; затем вновь раздался крик ужаса и боли, а спустя мгновение — приглушенные шаги. Индейцы покинули комнату, вышли на верхнюю площадку лестницы и после короткой остановки начали спускаться. Они по-прежнему что-то волочили за собой, и это «что-то» заметно потяжелело.

Я ожидал их приближения почти спокойно, даже с апатией, которую можно объяснить только тем, что в определенных случаях сама природа применяет свои анестезирующие средства, даруя нам спасительное бесчувствие.

Индейцы уже прошли, спускаясь вниз, половину лестницы, как вдруг я вновь оцепенел от ужаса, вызванного неожиданным новым соображением: не высветит ли молния комнату, когда призрачная процессия будет идти как раз мимо моего убежища? Вдруг они меня увидят? Но что я мог поделать? Мне оставалось лишь затаить дыхание и ждать.

Индейцы достигли подножия лестницы. В коридоре замаячила могучая фигура одного из них, и что-то тяжелое свалилось с последней ступени на пол.

Гигант повернулся и нагнулся, чтобы помочь своему спутнику. Затем эта странная процессия двинулась дальше, индейцы вошли в комнату и стали медленно обходить стол с моей стороны. Первый уже миновал меня, а его товарищ, волочивший что-то смутно различимое, был как раз передо мной, когда они вдруг остановились. И в тот же самый миг, с удивительной непредсказуемостью, свойственной грозам, ливень перестал хлестать, а бурный ветер утих, будто его и не было.

Мое сердце какое-то время, казалось, вообще не билось, как если бы я умер. События разворачивались стремительно, воплощая в реальность то, чего я так опасался: двойная вспышка молнии с беспощадностью убийцы осветила комнату.

Гигант-индеец стоял в нескольких футах справа от меня: одна нога поднята — он собирался сделать шаг, мощный торс и лицо обращены к спутнику, но я отчетливо видел его великолепные, яростные черты и взгляд, устремленный на ношу, которую они тащили за собой по полу. Его профиль — большой орлиный нос, высокие скулы, прямые черные волосы и волевой подбородок — неизгладимо отпечатался в моей памяти. Второй индеец, находившийся от меня в двенадцати дюймах, стоял, склонившись над тем, что я поначалу принял за большую мертвую птицу; эта поза придавала ему еще более зловещий вид. Приглядевшись, я наконец рассмотрел их загадочную ношу: на длинной кедровой ветви лежало тело белого человека, с которого был почти снят скальп; на щеках и на лбу несчастного алели пятна крови.

И тогда впервые за эту ночь ужас, парализовавший мои мускулы и волю, оставил меня — с такой неожиданностью, будто спало заклятие. С громким криком я протянул руки, чтобы схватить могучего индейца за горло, но не поймал ничего, кроме воздуха, и в ту же секунду в беспамятстве упал ничком на пол.

Ибо я узнал лицо белого человека, которого они тащили, — и это было мое лицо!

Очнулся я от звука человеческого голоса. День уже приближался к полудню, а я так и лежал там, где упал, и в комнате стоял фермер, привозящий мне хлеб и яйца. Ужас пережитой ночи все еще продолжал жить в моем сердце; грубоватый поселенец помог мне встать на ноги и подобрал с пола ружье; он засыпал меня выражениями сочувствия и вопросами, но боюсь, что мои ответы были маловразумительными или просто непонятными.

Немного придя в себя и тщательно обыскав коттедж, я тут же покинул остров и провел последние десять дней каникул у фермера; ко времени возвращения домой я уже проштудировал все, что требовалось, и полностью успокоился.

В день моего отъезда гостеприимный хозяин отвез меня на большой лодке к пристани, находившейся в двенадцати милях от его фермы. Дважды в неделю там причаливал небольшой пароходик, который развозил охотников. Но перед этим я посетил на своем каноэ остров, где пережил такое странное приключение.

Я осмотрел весь остров и коттедж. С каким-то особым чувством вошел в маленькую спальню наверху. Но там не было заметно ничего необычного. Я уже собирался отплывать, когда увидел каноэ, скользящее вдоль изогнутого побережья. В такое время года здесь очень редко кто-то бывает, а это каноэ возникло как будто бы ниоткуда. Изменив немного свой курс, я наблюдал, как оно скрылось за скалистым мысом, — большое, с высоким изогнутым носом, и в нем двое индейцев. С некоторым волнением я подождал, появится ли оно с другой стороны. Появилось, не прошло и пяти минут. От каноэ до меня было менее двухсот ярдов, и направлялось оно прямо ко мне.

Ни разу в жизни я не греб как быстро, как тогда. А оглянувшись, увидел, что индейцы прекратили погоню и плывут вдоль острова.

За лесами на дальнем берегу озера уже заходило солнце, и в воде отражались алые закатные облака, когда я оглянулся в последний раз и увидел большое, сделанное из коры деревьев каноэ и двух его призрачных гребцов, все еще плывущих вокруг острова. Затем тени быстро сгустились, озеро почернело, мне в лицо дохнул ночной ветер, и какая-то скала скрыла от меня и остров, и каноэ.

Перевод Е. Пучковой