Глава 6

«Toma lo Bueno!»

Пробираясь по запутанным тропинкам высокогорного Чьяпаса (Юго-Западная Мексика), вы рискуете пропустить маленький знак, указывающий на поворот к городку Сан-Хуан-де-Чамула. Зато вы не пропустите пестрые вывески Coca-Cola, окружающие Сан-Хуан со всех сторон. Когда спускаешься с вершины к этому поселению, где живет всего 60 тысяч человек, оно кажется военным лагерем с этими ярко-красными, украшенными красным же логотипом Coca-Cola палатками повсюду. Как большинство испанских городов, Сан-Хуан-де-Чамула построен вокруг гигантской центральной площади, где торгуют нарядными мексиканскими одежками, фруктами и овощами — их тут целые груды — и, конечно же, прохладительными напитками. Эти логотипы Coca-Cola — лишь внешнее проявление, по нему еще не догадаешься, до какой степени газировка пропитала собой быт и культуру Сан-Хуана. Но войдите в церковь на той же площади, в построенный в 1522 году собор Иоанна Крестителя, и вы обнаружите, что кока-кола проникла даже в религиозный ритуал.

Чуть ли не каждый день туристы из США, гринго, выстраиваются в очередь перед собором, сжимая в руках билеты — не терпится посмотреть на странные дела, которые творятся внутри. По ту сторону высоких дверей их встречает теплый древесный запах ладана и свежих сосновых игл на полу. Мягкий свет проникает сквозь окна под потолком, на высоте примерно 25 метров над головой. На столах перед стеклянными витринами с разодетыми статуями святых горят тысячи свечей.

У алтаря музыканты наигрывают монотонный мотив, группки женщин и детей зажигают маленькие конические свечи, налепленные на плиты пола. Свечей так много, что их огоньки кажутся маленьким костром.

На глазах изумленных туристов молоденькая девушка открывает картонный ящик и вытаскивает оттуда коричневого цыпленка. Мать принимает птенчика из ее рук, берет его за шею и лапки, трет им поочередно каждого из своих детей. Потом она кладет птицу на пол, говорит с ней, ласково успокаивает — и сворачивает ей шею. Это обряд исцеления — цыпленок берет на себя недуги и беды тех, с кем он соприкоснулся. Его убивают, и с ним вместе уходит все дурное.

Но не ради этого ритуала явились сюда туристы, а ради обряда с прохладительными напитками. Местное население использует их для прямого общения с Богом. На полу, на сосновых иголках валяются полупустые бутылки из-под пепси и местных вариаций — Big Cola и Gugar, но чаще всего попадаются полулитровые бутылки кока-колы. Мужчина у алтаря открывает матерчатую сумку, битком набитую ими, а также прозрачными сосудами с самодельным ромом из сахарного тростника (он называется «пош»). Каждый прихожанин получает из его рук по два маленьких стаканчика, один с пошем, другой с кока-колой. Старейшина — он стоит в центре группы, одетый в черную овчину, — запевает длинную песню, выставляя обнаженные десны — зубов у него почти нет. Закончив, он отпивает немного тростникового рома, одним длинным глотком осушает стаканчик колы и протягивает его распорядителю за новой порцией. Все следуют его примеру. И по всей церкви в каждой группке людей совершается тот же ритуал, поясняет Карлос Гальегос, англоязычный гид, сопровождающий притихших немецких туристов. «Человек выпивает сперва пош, затем кока-колу, — рассказывает он. — Потом слегка отрыгивает, и частица духа вылетает в воздух. Она исповедуется Богу и возвращается в тело». Выпускают свой дух прихожане почти не слышно, очень деликатно — это же их тайное общение с Богом. Разноцветные свечи — желтая за здоровье, зеленая за урожай и так далее — символизируют различные просьбы, которые возносятся к небесам с этой легкой отрыжкой.

«Теперь стали пить разную газировку, но кока-кола по-прежнему главная, она лучше всех», — добавляет Гальегос.

Кока-кола играет столь важную роль в местных обрядах, что без нее не отмечают рождение ребенка, свадьбу или похороны, а судьи заставляют ею расплачиваться за небольшие правонарушения. «У нас, — говорит Гальегос, — кока-кола — и наличные, и яд, волшебное зелье, страсть и радость, мука, любовь, лекарство».

Каким образом напиток цвета жженой карамели из штата Джорджия сделался всем для затерянного в горах мексиканского поселения? Это непростой сюжет, часть большой истории о всемирной экспансии Coca-Cola после Второй мировой войны. Современная Мексика могла бы показаться Азе Кендлеру осуществлением его мечты о неудержимом росте Coca-Cola и Роберту Вудраффу—воплощением лозунга «Кока-кола — на расстоянии желания». «Toma lo bueno!» — призывают плакаты по всей стране («Пей хорошее!»). И мексиканцы пьют, по 635 стаканов различных напитков от Coca-Cola в год на человека, в полтора раза больше, чем в США (412 стаканов). Отчасти своей популярностью Coca-Cola обязана тем, что здесь она воспринимается как символ американского образа жизни, отчасти же и сама компания не жалеет усилий, внедряя свою газировку в каждый деревенский магазинчик. Реклама прохладительного в Мексике поистине вездесуща. Вы и полусотни шагов не пройдете, не наткнувшись на очередной логотип Coca-Cola, нарисованный на жилом доме или общественном здании.

Наряду с Канадой и тогда еще не принадлежавшими США Гавайскими островами Мексика стала одним из первых зарубежных рынков для кока-колы — ее здесь продавали уже в 1897 году. В следующие десятилетия сладкий напиток появился на Кубе, на Филиппинах, в Англии и Германии, а также в других странах, но эти ранние зарубежные продажи были скудными, почти случайными. В 1927 году Вудрафф нацелился на внешние рынки всерьез и создал зарубежный отдел, который заключал контракты с местными компаниями и бизнесменами, налаживал работу заводов, и в конечном счете этот «департамент» вырос в целое самостоятельное подразделение Coca-Cola Export Corporation.

Система франшиз, начавшаяся с того, что Кендлер непредусмотрительно подписал договор с ботлерами, на экспортном рынке вполне оправдала себя, позволив компании развиваться значительно быстрее и с меньшим риском. Если что-то шло вкривь и вкось, головная компания не несла за это ответственности — с другой стороны, корпорация с удовольствием именовала себя «местной», куда бы она ни приходила, поскольку в Coca-Cola Export граждане США составляли не более 1 процента от общего числа сотрудников. Тем не менее большая часть доходов — до 80 процентов — возвращалась «на родину», в Атланту. Причем не все страны считались в этом союзе равными. В развивающихся государствах разливочные предприятия нередко оказывались во власти американских корпораций — так, в Гватемале и в Никарагуа это могущественная United Fruit Company — или даже напрямую принадлежали Coca-Cola, как в Индии.

И сколько бы корпорация ни превозносила суверенность и автономию других государств, она не стеснялась применить силу и хитрость, чтобы проложить себе путь и туда, где ее не очень-то приветствовали. Например, в Бразилии были запрещены напитки, в которых в качестве консерванта используется фосфорная кислота — она предотвращает разложение кофеина. Бразильская кола могла обойтись и без консерванта, поскольку в ней присутствует не искусственный, а природный кофеин из местного растения гуарана. При подписании двустороннего торгового соглашения с Соединенными Штатами в 1939 году Бразилия вынуждена была отменить этот закон. По тому же соглашению были снижены налоги на 170-миллилитровые бутылочки с прохладительными напитками — явно ради кока-колы, ведь местные газировки продавались в 350-миллилитровых бутылках.

Хотя в Южную Америку и Европу кока-кола проникла еще в 1930-х, по-настоящему объем продаж у Coca-Cola начал расти там лишь после Второй мировой войны благодаря обещанию Вудраффа напоить солдат колой за десятицентовик в любом краю земли, а также благодаря построенным за счет налогоплательщиков разливочным заводам. Международный успех компании как в зеркале отражает историю страны: Европа лежала в руинах, а США оказались, наряду с Советским Союзом, одной из двух мировых сверхдержав. Экономическое и культурное превосходство Америки вызывало, понятное дело, недовольство у граждан других стран, особенно в Европе, где благодаря плану Маршалла укреплялись американские корпорации и росли тревоги по поводу бездуховной, ориентированной только на выгоду американской культуры. Оппозиция порой перерастала в открытый протест, направленный в том числе и против общеизвестного символа Штатов — кока-колы.

В особенности коммунисты изощрялись в сплетнях насчет коварного американского напитка — и волосы-то у детей от него седеют, и вообще на разливочных заводах втайне собирают атомную бомбу. Наиболее сильное сопротивление оказывала Франция, компартия возмущалась «кока-кольной колонизацией» Европы, левоцентристская газета Monde предостерегала: на карту поставлен ни больше ни меньше «моральный облик Франции». И в данном случае к левым присоединились завзятые консерваторы — виноделы, опасавшиеся, что кола вытеснит во Франции культуру винопития, основу и символ французского образа жизни.

На попытку коммунистов и их союзников провести через Национальную ассамблею законопроект об изгнании колы из Франции и ее заморских владений Coca-Cola отреагировала с убийственной яростью. «Кока-кола не повредила здоровью американских солдат, освободивших Францию от нацистов!» — кипел от возмущения глава Coca-Cola Export Джеймс Фарли, прежде работавший в администрации президента Рузвельта. «Это — решительная битва за Европу!» — восклицал главный юрист корпорации, словно и впрямь собрался развязать третью мировую. В компании была объявлена всеобщая мобилизация, подключился Госдепартамент США и предупредил Францию о «весьма серьезных последствиях», в случае если будет принято столь «враждебное американским интересам» эмбарго. Конгрессмен от штата Джорджия требовал запретить французский майонез (не правда ли, напоминает призыв конгрессменов-республиканцев переименовать «французский картофель» перед вторжением в Ирак?). Грозили Франции и ответными мерами — эмбарго на вино, в том числе шампанское, и сыр. Под таким прессом антигазировочный альянс в Национальной ассамблее дрогнул, и Coca-Cola оказалась именно тем, что предвидела и чего опасалась оппозиция: корпоративным монстром, который навязывает свой продукт и даже свою политику другим странам, хотят они того или нет. Хоть Coca-Cola и продавила свое присутствие в Европе, опрос 1953 года показал, что лишь 17 процентов французов пьют колу «охотно» или «с удовольствием», а 61 проценту она «вовсе не нравится». Руководители компании оправдывали насильственную экспансию необходимостью защитить свободный рынок, который противопоставлялся тоталитарному контролю экономики, осуществляемому коммунистами. «Полагаю, коммунисты ненавидят нас не только потому, что мы — американцы, — рассуждал один представитель компании. — А потому, что кока-кола — символ свободной торговли и прибыли... каждый, кто имеет отношение к этому напитку, хорошо зарабатывает». У Coca-Cola имелись свои счеты с коммунистами, которые после Второй мировой войны национализировали разливочные заводы на Кубе и в Китае. Компания не желала иметь ничего общего с коммунистами, в отличие от Pepsi, которая в 1960-х с помощью бывшего своего консультанта Ричарда Никсона проникла даже в Советский Союз.

Но, не считая жесткого противостояния коммунистам, в целом зарубежная политика компании была столь же гибкой, как и внутренняя. На Ближнем Востоке она бесконечно тянула с выдачей франшизы израильтянам, поскольку не хотела обижать богатых шейхов — владельцев разливочных заводов в Саудовской Аравии. Когда же американские евреи запротестовали, организовав в 1966 году бойкот, в котором участвовали и центральная больница «Маунт Синай», и сеть предприятий быстрого питания Nathan's Famous Hot Dogs, в считаные дни Тель-Авив получил франшизу. Компания подсчитала все плюсы и минусы и предпочла израильтян, закрыв на два десятилетия торговлю в арабских странах. В одном интервью глава корпорации Пол Остин заявил, что его компания никогда не уступает давлению и бойкотам — хотя вроде бы в данном случае она как раз уступила.

Остин, занимавший в 1960-х пост президента Coca-Cola, а в 1970-х — должность председателя, проводил почти все свое время в перелетах, водружая флаг компании во все новых странах. К1976 году зарубежный рынок поглощал до 40 процентов продукции компании и давал ей 55 процентов дохода. К этому времени транснациональные корпорации утвердились в качестве основной формы ведения международного бизнеса. По всему миру компании создавали филиалы для освоения местных рынков, а прибыль от них текла в Нью-Йорк, Лондон, Париж или Стокгольм. Однако на этом фоне Coca-Cola выделялась особой политикой: она передоверяла держателям франшизы не контроль, но полное владение.

«Мы не считаем себя транснациональной корпорацией, мы — многонациональная компания», — сформулировал Остин, который после бойкота пуще прежнего старался соответствовать идеалу всемирной гармонии, запечатленному в рекламной песенке Coca-Cola «Я хочу научить мир петь». Идея корпоративной социальной ответственности (КСО) уже зародилась, и Остин собирался сделать Coca-Cola ее провозвестницей. Мало того что он приобрел Aqua-Chem, дочернюю компанию, занимавшуюся опреснением воды для нужд Ближнего Востока, — Остин начал вкладывать деньги в спортивные программы и полезные молочные напитки, продававшиеся в Южной Америке наряду со сладкой газировкой. Создавая свой «галоэффект», Остин реально помогал многим людям в тех странах, где продавалась кока-кола, и если благодаря этому удавалось продать еще больше кока-колы, то вот вам и пример «идеальной гармонии» — бизнес-план компании Coca-Cola.

На президентских выборах 1976 года Остин поддержал Джимми Картера, губернатора Джорджии, пришедшего в политику прямиком с арахисовых плантаций. Он находил все новых спонсоров для своего кандидата и предоставил в его распоряжение корпоративный самолет компании. «У нас есть еще один Госдепартамент в лице Coca-Cola», — заявил как-то раз в интервью Картер. Дескать, руководители компании снабдили его «подробным анализом ситуации» по каждой стране: «какие там проблемы, кто ими правит, и я приезжаю туда с рекомендательным письмом от компании к руководству страны». Для Coca-Cola эти усилия вполне окупились после прихода Картера к власти: внезапно сдалась Португалия, долго противившаяся появлению на своей территории разливочного завода (протестовали владельцы апельсиновых плантаций). Как только Coca-Cola пустили в эту страну, Госдепартамент (не компании, а настоящий, США) предоставил Португалии заем в 300 миллионов долларов. Совпадение, не укрывшееся от внимания многих американских журналистов.

Изнанка «галоэффекта» с особой — и крайне неприятной — очевидностью проявилась в Гватемале, на узкой полоске земли к юго-востоку от Чьяпаса, также населенной потомками индейцев майя. Франшиза здесь до 1950-х годов принадлежала United Fruit, а затем перешла к техасскому бизнесмену Джону Троттеру. Этот юрист, обожавший синтетические костюмы и ненавидевший коммунизм, раз в несколько недель прилетал в Гватемалу на личном самолете «пайпер-клаб» подбодрить местных менеджеров. В своих выступлениях он педалировал одну тему — все зло от профсоюзов, которые, наряду с коммунистами, только и думают, как бы отобрать у трудяги-бизнесмена его законную прибыль. Ни в коем случае, твердил он своим подчиненным, не допускайте на завод вирус тредюнионизма. Рабочие на его заводе подвергались нещадной эксплуатации, смена длилась двенадцать часов, а грузчики, таскавшие тяжеленные ящики, зарабатывали всего 2 доллара в день. К весне 1976 года более 80 процентов из двухсот с лишним работников записались в профсоюз в надежде хоть на какие-то улучшения. Лидеры профсоюза Исраэль Маркес и Педро Кеведо подали петицию Троттеру, но техасец отказался иметь с ними дело и уволил 154 человека. Уволенные подали в суд, и, поскольку закон в этом вопросе был на их стороне, их восстановили на работе, но Троттер и его местные управляющие продолжили борьбу с профсоюзом, в частности, разделили компанию на филиалы, чтобы рабочим труднее было объединиться. Рабочие обратились за помощью к католической церкви, и на их призыв ответили монахини ордена Провидения из Филадельфии, владевшие 200 акциями Coca-Cola, — акции были приобретены как для того, чтобы оплачивать расходы ордена, так и с целью влиять на зарубежную политику компании.

Настоятельница, сестра Дороти Гарданд, обратилась в Coca-Cola Company с требованием немедленно исправить положение. Президент корпорации Люк Смит признал существование проблемы, но уверял, будто условия франшизы лишают его свободы действий. «В соглашении с ботлером нет пункта... предоставляющего нам право вмешиваться в такого рода конфликты», — пояснил он. Возмущенные монахини подали на ежегодном собрании акционеров требование провести независимое расследование дела.

Не вынося их требование на голосование, компания предложила провести собственное расследование и через несколько месяцев представила отчет, полностью обелявший Троттера. Монахини настаивали на новой проверке, подозревая нечистую игру, но тут в 1978 году в Гватемале сменилась власть. Генерал Ромео Лукас Гарсия стал очередным правителем из той «династии» военных, что правила в стране после спонсированного ЦРУ переворота в середине 1950-х. Убежденный антикоммунист, он жесточайшим образом расправлялся с «подрывными элементами», натравив тайную полицию на представителей левых в правительстве, университетах, промышленности — и, конечно же, в профсоюзах.

Воспользовавшись ситуацией, Троттер пригрозил лидерам профсоюза физической расправой, если они не отступятся. Вскоре Маркеса, сидевшего в джипе, обстреляли из автомата, и он чудом остался жив. С Педро Кеведо такого чуда не произошло. Он развозил на грузовике ящики с кока-колой, и двое убийц, перехватив его на дороге, выпустили четыре пули ему в лицо и восемь в горло — а затем умчались на мотоциклах. Также во время поездки с грузом был убит еще один профсоюзный вожак, Мануэль Лопес Балан, — ему перерезали горло.

Большинство рабочих вышло из профсоюза, но неустрашимый Маркес поехал в Уилмингтон на ежегодную конференцию 1978 года, чтобы лицом к лицу высказать все президенту компании Полу Остину. Тихим голосом он описал, как были убиты его друзья, а затем воззвал к деловому чутью Остина. «Ничего хуже нынешнего имиджа кока-колы в Гватемале и представить себе нельзя, — сказал этот щуплый гватемалец через переводчика. — Мы уже убийства называем "кока-кола". Я пришел сюда, чтобы просить вас вмешаться немедленно, и пусть по разливочному заводу Coca-Cola не течет больше кровь». Остин отказался ставить этот вопрос на голосование: мол, это не входит в компетенцию компании. Под яростные крики с мест председатель закрыл собрание.

Руки у Остина и в самом деле были связаны — стоило вмешаться в этот спор, и вся система франшиз поколеблется, в штаб-квартиру корпорации хлынут претензии рабочих из многих других стран. С другой стороны, отказываясь от вмешательства, он подрывал тот симпатичный образ компании, который сам же так старательно создавал со своей политикой корпоративной социальной ответственности и «галоэффектом». Втайне руководители Coca-Cola решили не продлевать контракт с Троттером, когда он истечет, но и разрывать его досрочно не хотели, ограничившись тем, что послали на разведку еще одного сотрудника компании — и тот, вернувшись, опять-таки доказывал правоту франшизополучателя, что и неудивительно, если учесть, что инспектор даже не допросил Троттера и не заходил на завод. Не удовлетворенные таким решением гватемальцы апеллировали в Международный союз работников пищевой промышленности (IUF), огромный интернациональный профсоюз со штаб-квартирой в Женеве, и тот в ноябре 1979 года призвал бойкотировать Coca-Cola. Остановилась работа на разливочных заводах Финляндии, Швеции и Новой Зеландии.

Ситуация выходила из-под контроля, и компания поспешила заверить критиков, что после 1981 года, когда действие контракта с Троттером закончится, франшиза не будет возобновлена. А в Гватемале продолжалось насилие, погибло еще четыре профсоюзных лидера. Граждане страны протестовали и выходили на демонстрации, в результате чего заметно упала доля компании на местном рынке. Наконец Coca-Cola дрогнула, и, после всех заверений, будто ничего не вправе сделать, покуда не истечет срок действия контракта, топ-менеджеры корпорации все-таки вылетели в июле 1980 года в Денвер, чтобы сделать Троттеру предложение, перед которым он не мог устоять: два тщательно подобранных ботлера выкупают у него завод (большую часть суммы дала Coke Atlanta) — и никаких вопросов. Новые владельцы сразу же подписали соглашение с профсоюзом. Но покуда корпорация тянула время, в Гватемале погибло восемь членов профсоюза. Эта кровь осталась на совести корпорации, и упреки в адрес Coca-Cola звучали вновь и вновь, в том числе и сравнительно недавно.

Все же руководство вздохнуло с облегчением, уладив «гватемальский инцидент», и вновь занялось расширением корпорации. Придя в компанию в августе 1980 года, Роберто Гойзуэта сделал ставку именно на зарубежную экспансию — от нее зависели и план повышения стоимости акций, и осуществление амбициозного желания превратить кока-колу, как он несколько позднее сформулировал, «в напиток номер один на всей Земле». Рост он измерял в литрах на душу населения для конкретной страны за отчетный год. При виде цифр рот главы корпорации наполнялся слюной: еще расти и расти. В ту пору потребление кока-колы на душу населения в Латинской Америке составляло лишь треть от аналогичного показателя в США, в Европе — четверть, в Африке и вовсе 4 процента. «Думать глобально, действовать локально», — без устали твердил Гойзуэта. Эта фраза принадлежит ему, активисты-общественники подхватили лозунг позднее. Под его руководством Coca-Cola вникала в подробности устройства зарубежных рынков: в Токио на каждом углу появились автоматы, а в Бордо повсюду наклеивались стикеры Coca-Cola. «Наш успех всецело определяется тем, — писал Гойзуэта, — сумеем ли мы добиться, чтобы нигде на свете потребитель не мог укрыться от Coca-Cola».

Политика играла свою роль, хотя и не первостепенную. Когда активисты пригрозили бойкотом, если Coca-Cola не пожелает отмежеваться от репрессивного режима апартеида в Южной Африке, корпорация попросту отмахнулась — нельзя же терять рынок, дающий 70 процентов объема продаж на всем континенте! Но когда к протестам присоединилась и расположенная в Атланте Конференция христиан юга (SCLC) —движение в защиту гражданских прав, основанное Мартином Лютером Кингом, — Coca-Cola пошла на компромисс, перенеся завод по производству концентрата в управляемый коренными жителями Свазиленд и выделив 10 миллионов долларов в фонд поддержки афроамериканцев. Возглавил фонд лауреат Нобелевской премии архиепископ Десмонд Туту.

Этот ход умиротворил SCLC, хотя и корпорация, и поддерживавшее систему апартеида правительство продолжали извлекать прибыль из южноафриканских разливочных заводов. Более последовательный борец — Нельсон Мандела — еще много лет после того, как вышел из тюрьмы, отвергал предложения Coca-Cola оплатить его дорожные расходы и даже требовал, чтобы в отеле на время его пребывания убирали с глаз долой напитки этой компании. Корпорация всячески старалась вернуть себе благосклонность прославленного вождя, за решение этой проблемы взялись наиболее высокопоставленные из ее чернокожих сотрудников. К 1993 году корпорация уже спонсировала президентские выборы Нельсона Манделы и он летал на корпоративном самолете. Годом позже Coca-Cola вернула себе позиции в ЮАР и возвратила себе права собственности на местный филиал, владелец которого покинул страну.

К 1988 году доходы Coca-Cola более чем на 75 процентов обеспечивались поступлениями извне. В тот год доходы впервые превысили планку в миллиард долларов. На это ушло сто лет, а всего через пять, в 1993 году, и эта цифра удвоилась, причем корпорация вошла в шестерку самых богатых компаний США. Придя к власти в 1997 году, новый гендиректор Дуг Айвестер, не теряя времени, стал подыскивать новые способы извлекать прибыль из зарубежных стран — помимо всего прочего он задумал установить в Бразилии автомат нового типа, который повышал бы в жару цену на напитки. «Это классический пример корреляции спроса и предложения», — разъяснял Айвестер корреспонденту бразильской газеты. В жару «потребность в ледяной кока-коле существенно возрастает, а потому справедливо, чтобы возросла и цена». Этот комментарий вызвал бурю негодования, причем не только в Бразилии, но в США, где слова Дуга воспроизводились в газетах и комментировались в вечерних ток-шоу.

В том же интервью промелькнуло другое утверждение, не менее возмутительное и в конечном счете причинившее компании больше неприятностей. На вопрос, не вредна ли кока-кола для здоровья, Айвестер только плечами пожал. Сахар, отвечал он, это «хороший источник энергии, жизненных сил... Мы предлагаем самый что ни на есть здоровый продукт». В США уже беспокоились по поводу ожирения и диабета, но еще большей проблемой эта угроза стала для развивающегося мира, где труднее сбалансировать диету. Нигде в мире негативные последствия неумеренного потребления кока-колы не проявляются с такой очевидностью, как в Мексике, и нигде в Мексике с такой очевидностью, как в Чьяпасе. Именно здесь, в нескольких километрах от Чармулы, в очередной раз прозвучал призыв бойкотировать корпорацию.

Мексика была одной из первых стран за пределами США, где проявили интерес к кока-коле, однако повальное увлечение этим напитком началось в 1950-х, когда вся страна была раскрашена в красно-белые цвета Coca-Cola. В прежние времена даже беднейшие фермеры питались достаточно здоровой пищей — бобами и кукурузой, но через два десятилетия выяснилось, что крестьяне покупают главным образом белый хлеб и колу, как только им удается набрать на них денег, а зачастую даже если денег не хватает. «Деревенские врачи отмечают, что многие продают своих кур и яйца, чтобы обеспечить главу семьи кока-колой, а дети хиреют от недостатка белков», — писали Ричард Барнет и Рональд Мюллер в 1974 году в «Глобальном охвате», одной из первых книг, в которых критическому рассмотрению подверглось растущее влияние международных корпораций.

Помимо разнообразной и массированной рекламы, компания и в Мексике прибегла к той же стратегии захвата рынка, которая оказалась прежде столь эффективной в США, в том числе пустила в ход приманки в виде фирменных стульев, столов и холодильников для владельцев магазинов, которым удастся продать колу сверх установленной квоты. Пошли в ход и более агрессивные меры — наказания продавцам, в случае если они станут продавать товары конкурентов. Например, в 2002 году в Мехико дистрибьюторы пригрозили сорокалетней Ракель Чавес оставить ее без кока-колы, если она не избавится от импортируемой из Перу Big Cola. Чавес обратилась с жалобой в Федеральную комиссию по конкуренции, и Coca-Cola Export Corporation оштрафовали на 68 миллионов долларов за нечестную конкуренцию. («Пусть командуют где хотят, в моем магазине хозяйка я», — заявила Ракель в интервью ВВС.)

И тем не менее агрессивная стратегия Coca-Cola в Мексике принесла плоды, обогатив местного ботлера Coca-Cola FEMSA и его головную компанию FEMSA. Эта компания с капиталом без малого 6 миллиардов долларов вошла в список пятисот богатейших корпораций мира. За последнее десятилетие ее доходы утроились после приобретения нескольких меньших разливочных предприятий, в том числе венесуэльской Panamerican Beverages (Panamco). С 2002 по 2007 год стоимость акций FEMSA также утроилась, с 35 до 115 долларов за акцию. Большая часть этого богатства вернулась в Атланту, ибо Coca-Cola Company не только продает этому своему партнеру концентрат, но и владеет более чем 30 процентами акций Coca-Cola FEMSA.

Рост продаж кока-колы непосредственно ощущался в Чьяпасе, куда первые упаковки этого напитка доставили на вьючной лошади в начале 1960-х. Проникновение кока-колы в этот регион совпало с весьма отрадным снижением потребления самогона. Прежде, рассказывает антрополог из городского университета Нью-Йорка, и мужчины, и мальчики в высокогорных деревнях в больших количествах пили пош, домашний ром из тростникового сахара, который мы видели в церкви в Чамуле. Пьянство поощряли деревенские старейшины (касики), местные правители, которые контролировали производство самогона и получали долю от продаж. Нэш, жившая в 1960-х в деревушке Аматенанго, отмечала, что самогон используется ежедневно, и по религиозным, и по светским поводам, причем мужчины и юноши состязаются, кто выпьет больше. Естественно, такой обычай привел к повальному алкоголизму и всем вытекающим из него дурным последствиям для общественного здоровья и социальной жизни в целом.

«С кока-колой тоже есть проблемы, но это не сравнить с алкоголизмом, от которого люди просто вымирали», — говорит Нэш. Некоторые деревенские жители даже обращались в протестантизм, только бы не участвовать в насквозь проспиртованных католических празднествах. Боясь утратить контроль, касики обратили внимания на только что заполонивший рынок новый продукт: кока-колу.

Во многих общинах те же самые касики, которые прежде торговали ромом, теперь получали концессию на продажу напитков Coca-Cola, а позднее и Pepsi. В некоторых деревнях, в том числе в Аматенанго, концессии распределялись по политическим соображениям: функционеры Институционно-революционной партии" (PRI) контролировали кока-колу, а Революционно-демократическая партия (PRD) — пепси. Новые напитки с легкостью заменили старые во множестве обрядов, в которых раньше использовался самогон (хотя кое-где, как в церкви в Чамула, пош еще применяется, но в ограниченных количествах). Владельцы концессий на безалкогольные напитки быстро богатели, другие виды торговли или производства в деревнях обычно отсутствуют, и концессию передавали по наследству, складывались династии. Однако вскоре сказались и последствия неумеренного потребления сладких напитков — кариес, ожирение, диабет. «Фу-у, они меры не знают, пьют прохладительное литрами, — говорит Нэш. — Раньше ни у кого кариеса не было, а теперь на кого ни глянь — зубы гнилые».

В интервью с американским антропологом Лаурой Джордан нынешний владелец концессии на продажу кока-колы в Чамуле и окрестностях Карлос Лопес Гомес прославлял популярность безалкогольных напитков среди мексиканцев. «Они стали частью нашей жизни, — радовался он. — Мы пьем их как воду, каждый день. Люди привыкли пить газировку вместо воды. Они привыкли пить кока-колу вместо воды».

Советник города Чамула, представитель остающейся в меньшинстве Революционно-демократической партии Кристобаль Лопес Перес, добавляет: «Наши местные, они пьют больше всего кока-колу, а после нее — пепси». Он до такой степени опасался давать интервью о безалкогольных напитках, что согласился встретиться с антропологом лишь в помещении местного отделения правозащитной организации. Сидя за хромоногим столом в ковбойской шляпе и застегнутом жилете поверх рубашки с высоким воротником, он набрасывает картину непрерывного, с колыбели до могилы, потребления колы, о каком американские маркетологи могут только мечтать.

«Ребенок рождается — пьют газировку. Свадьбу справляют — пьют газировку. Хоронят кого — пьют газировку», — перечисляет он. Сколько газировки подадут, зависит от благосостояния семьи. Кто-то выставит четыре упаковки, а кто-то и сотню. Но вот уж где кола льется рекой, так это в пору выборов, ибо кандидаты наперебой угощают избирателей. Сам Лопес, когда баллотировался в городской совет, закупил пять трейлеров по 180 ящиков в каждом — более 20 тысяч бутылок, и это для одного лишь кандидата! В день выборов, рассказывает он, народ является на участки с тележками, чтобы катить домой ящики газировки, которые рассчитывают получить в подарок. «Больше всего шансов у того, кто раздает кока-колу, — поясняет Лопес. — Другие виды газировки ценятся меньше».

По словам Лопеса, покупать газировку никого не вынуждают, но не подать гостям колу — значит навлечь на себя всеобщее осуждение соседей. Людей, которые выставляют на праздниках местный кукурузный напиток посоль, презирают. «Люди говорят: "И чего нас звали, посоль мы и сами можем приготовить дома"». Лопес — один из немногих — позволяет себе критиковать такое увлечение газировкой. Он считает, что именно из-за газировки здоровье местных жителей заметно ухудшилось. «Головные боли, гастриты, сахар в крови, — перечисляет он. — Мы только-только начинаем понимать, что таким образом не даем ничего нашему телу, мы делаем себя больными». На вопрос, пытался ли он обсудить эту тему с соседями, Лопес отвечает тяжким вздохом: «Людей изменить очень трудно. Не знаю, когда это кончится. Очень трудно изменить представления людей».

Проблемы со здоровьем в Чьяпасе усугубились из-за того, что изменился и род деятельности местного населения. Рудники и нефтяные скважины захватили значительную часть пахотной земли, крестьяне дружно отправились на заработки в Соединенные Штаты, а дома остались женщины и дети, ведущие довольно пассивный образ жизни. На деньги, полученные из США, они покупают фастфуд и колу. Местная коалиция мониторинга здоровья COMPITCH обследовала население горных областей и джунглей Чьяпаса и убедилась, что проблемы с лишним весом и диабетом гораздо заметнее в поселениях поблизости от дорог, по которым едут трейлеры с кока-колой и фастфудом. «Мы не возлагаем всю ответственность на кока-колу, — говорит представитель коалиции Хуан Игнасио Домингес, — но у нас есть основания считать кока-колу катализатором. Когда все неблагоприятные факторы складываются вместе, то кока-кола оказывается последней каплей. — Он качает головой и добавляет: —Что-то в коле есть, перед чем мы устоять не можем. Наверное, это сахар, — смеется он. — Мы любим сладкое, на том стоит наша культура».

Вероятно, он прав. Исследования независимого медицинского центра «Защита права на здоровье» со штаб-квартирой в Чьяпасе подтвердили, что любовь к сладкому культивируется с первых лет жизни, местные женщины поят газировкой детей даже до трех лет. «Первые три года во многом определяют судьбу человека, именно в это время можно предотвратить развитие диабета и других вызванных неправильным питанием заболеваний, — говорит руководитель группы доктор Маркое Арана. — Если малышей приучать к большим дозам сахара, они будут зависеть от сахара всю свою жизнь». Хотя младенцев здесь все еще принято кормить грудью, матери порой наливают кока-колу даже в бутылочку для детского питания, добавляет Арана.

Арана своими глазами наблюдает постоянный рост ожирения и диабета в общинах, где он работает, но официальная статистика все запутывает. Правительственные данные подтверждают, что в Чьяпасе уровень ожирения самый высокий в стране, однако по диабету этот же регион почему-то оказался на одном из последних мест — из-за того, что этот диагноз предпочитают не ставить, как полагает Арана.

Безопасной воды для питья жителям нагорья не хватает ни дома, ни в школе. «Учителя знают это и зачастую поощряют детей пить в школе газировку», — говорит Арана. Многие школы в Мексике до сих пор имеют эксклюзивный контракт с Coca-Cola или Pepsi, и даже после того, как сладкие напитки были изгнаны из школ Соединенных Штатов, тут они все еще широко продаются. «В других странах они позволяют себе то, чего бы не посмели делать в Штатах», — уверен Арана. Верно: именно так корпорация действует по всему миру. Поскольку она не является юридическим владельцем разливочных предприятий — держателей франшизы, эти заводы могут и не подчиняться тем правилам, которые вынуждена соблюдать американская компания.

Помимо школьных контрактов объему продаж способствовала и демпинговая цена на кока-колу в туземных общинах. Так, в городе Сан-Кристобаль-де-Лас-Касас литр кока-колы продавался за десять песо (примерно 90 центов), а на горе, в Чамуле, он стоил вдвое дешевле, причем в тех же магазинах полуторалитровая бутылка «чистой воды» от Coca-Cola продавалась за 10 песо — газировка выходила дешевле, чем ее основной ингредиент. Наиболее логичным объяснением такого парадокса представляется желание компании «подсадить» мексиканцев на сахар, что позволит со временем еще более нарастить продажи. Арана и его коллеги-медики добивались принятия налога на газировку, чтобы таким образом сократить потребление ее в стране. В 2002 году действительно был принят налог — 20 центов на любые напитки на основе высокофруктозного кукурузного сиропа. Налог бил по продукции Coca-Cola и Pepsi, но не задевал местных производителей, которые используют тростниковый сахар. (Ходят слухи, будто в Мексике кока-кола делается из натурального тростникового сахара, и компания не опровергает этот слух, однако десять лет назад дело обстояло иначе, поскольку благодаря Северо-Американскому соглашению о свободной торговле рынок был насыщен дешевой кукурузой и мексиканские ботлеры также использовали кукурузный сироп. В 60 процентах мексиканской кока-колы Coca-Cola FEMSA использовала высокофруктозный кукурузный сироп; к 2009 году доля кукурузного сиропа упала до 30 процентов, но сейчас снова планируется использовать больше кукурузного сырья, поскольку растут цены на сахар).

Но едва налог был введен, США тут же заступились за Coca-Cola во Всемирной торговой организации, утверждая, что налог является дискриминационным и направлен против американских продуктов. ВТО дважды принимала решение в пользу США — в 2005 году и снова в 2007 году, после чего Мехико отменил налог. Попытка мексиканского президента Фелипе Кальдерона ввести пятицентовый налог на все виды прохладительных напитков провалилась в Законодательном собрании благодаря усиленному лоббированию производителей. Арана все же надеется, что со временем какой-то вариант налога удастся принять, а если нет, то правительство примет закон, запрещающий продавать безалкогольные напитки по сниженным ценам и запретит эксклюзивные контракты со школами.

К корпорации здесь предъявляются и другие претензии, помимо дурного влияния сладких напитков на здоровье. У подножия горы, на которой стоит Чамула и другие деревни, жители города Сан-Кристобаль стали интересоваться условиями производства этих напитков.

Гекконы проворно выскакивают из-под ног, когда взбираешься на Уитепек, спящий вулкан на окраине Сан-Кристобаль-де-Лас-Касас. Тропа вьется сквозь лес древних дубов, их корявые стволы сплошь оплетены мхом и плющом. Сразу понимаешь, почему об этих горах майя слагали столько легенд. Многие местные жители до сих пор верят, будто духи здешних мест следят за ними. Уитепек заметно отличается от окрестных гор, сухих и поросших сосной, — склоны вулкана зелены, тут растет белый дуб, а местами настоящий влажный горный лес, где обитают десятки видов птиц, белки, олени, койоты.

Уитепек высится над всем горным комплексом, окружающим Сан-Крис (так обычно сокращают название города), и на него обильно выпадает дождевая влага. Сквозь вулканическую почву и известняк вода проникает в подземный водоносный слой, основной ресурс питьевой воды для всех окрестностей. Влаги, казалось бы, в достатке, но это лишь видимость — на самом деле все местные города и деревни страдают от ее нехватки. «В засуху воды становится совсем мало, — рассказывает Эрин Араухо, закончивший университет в США. Остановившись посреди поляны под вершиной горы, он передает то, что узнал, изучая уровень грунтовых вод. — Почти для всех доступен единственный источник воды — муниципальный, а в засушливый сезон водоносный слой, наполнившийся благодаря дождям, иссякает». В такую пору потребление воды в окрестностях Сан-Кристобаля строго регулируется, и в то время как жители самого города получают воду бесперебойно, в пригородах ее включают лишь на несколько часов в день. И с этим бы они еще смирились, но как раздражает присутствие разливочного завода Coca-Cola на другом склоне той же горы — вот уж у кого нет проблем со снабжением водой! Корпорация закрепилась у подножия Уитепека еще в конце 1980-х, открыв здесь фирменный магазин. Вскоре Coca-Cola FEMSA перенесла сюда разливочный завод из столицы штата, Тустла-Гутьеррес, поскольку тут запасов воды было больше. К 1994 году завод поставлял уже 5 тысяч контейнеров ежедневно и продолжал наращивать мощность. К 2004 году объемы производства возросли вдвое — до 10 тысяч контейнеров в день, продукция поставлялась уже не только по всему штату Чьяпас, но в соседний штат Табаско. К 2008 году завод охватил и часть штата Оахака.

Согласно правительственным данным, корпорация получила разрешение выкачивать из водоносного слоя до 500 миллионов литров в год, то есть 1,37 миллиона литров в день. Общаться напрямую Coca-Cola FEMSA отказалась, предложив обращаться с вопросами в Coca-Cola Company — а оттуда вопросы передавали обратно в Coca-Cola FEMSA. Но с Лаурой Джордан, которая в 2008 году писала диссертацию о Coca-Cola и политике корпоративной социальной ответственности в горах Мексики, представитель компании вступил в разговор и стал защищать позицию своего предприятия. По словам руководителя отдела кадров завода Грасиелы Флорес, компания расходует не более 2 процентов воды «от всего, что тратится в Сан-Кристобале» и при этом предоставляет местным жителям хорошо оплачиваемую работу.

С точки зрения тех, кто живет рядом с заводом, все выглядит не столь радужно. Вот он расползся под вершиной Уитепека, серый комплекс разливочного завода. На обочине грязной разбитой дороги пожилая женщина Мария де ла Асунсьон Гомес Карпио торгует снэками для школьников. «Прежде воды было сколько угодно, но с тех пор, как двадцать лет назад здесь появился завод, все источники пересохли», — рассказывает она. Теперь местным жителям, под ногами у которых богатейший в Мексике водоносный слой, воду завозят в специальных баках, «пипах», и обходится это в 22 доллара в месяц. На вопрос же о работе, которую компания якобы предоставляет местным жителям, Мария де ла Асунсьон только смеется: «Нет, у них нет работы для неученых людей — сначала надо получить образование, а потом уж проситься к ним». Мало того — компания отказалась участвовать в ремонте проходящей позади завода дороги. «Нам они ничего не дают, а у нас — берут». Ту же повесть можно услышать из уст других людей, живущих рядом с заводом. У Марии Реазола Эстеван красивый дом на вершине горы. «Тут было много воды, — вспоминает она. — А теперь ее не хватает. Они ничего не платят и забирают нашу воду. Я очень сердита, я хочу, чтоб они ушли отсюда».

Но компания не только берет — она и отдает. Вон какая вонючая струя течет с территории завода. В центральном штате Мексики Тласкала мэр города Аписако Рейес Руис обвинил корпорацию в загрязнении земли отходами молочной продукции, из-за которого вблизи от завода погибли деревья и многие обитатели реки. Кроме того, как и в Сан-Кристобале, здесь корпорации предъявлялись обвинения в истощении местного водоносного слоя, что привело к пересыханию сельскохозяйственных угодий. FEMSA отрицала эти обвинения: дескать, она не превышает установленный для нее Национальной комиссией по воде лимит в 1,7 миллиарда литров и на завод приходится не более 1 процента воды, потребляемой в регионе. «Мы соблюдаем закон», — твердит Марко Антонио Дехеса, проектный инженер Coca-Cola FEMSA, в ответ на вопросы американского общественного фонда Grassroots International.

Много или мало воды берет Coca-Cola FEMSA в Аписако и в Сан-Кристобале, компания за нее ни цента не платит, поскольку договор был заключен напрямую с федеральным правительством. Так случилось, что бывший менеджер Coca-Cola сделался президентом страны и помог провести соответствующий закон. Coca-Cola FEMSA превзошла все успехи головной компании, умевшей ладить с президентами США от Эйзенхауэра до Картера: в Мексике президентом стал Висенте Фокс, который в 1970-х занимал должность генерального директора Coca-Cola Mexico, подразделения Coca-Cola Export Corporation (Coca-Cola Export Corporation полностью принадлежит Coca-Cola Company) и за время своего руководства добился того, чтобы корпорация превзошла по объему продаж Pepsi и чтобы кока-кола сделалась основным безалкогольным напитком Мексики. «Работа в Coca-Cola стала для меня вторым образованием, — повествовал Фокс в интервью New York Times в 1999 году. — Я изучил стратегию, маркетинг, финансовый менедж-мент, оптимизацию использования ресурсов. Научился не принимать никаких компромиссов и стремиться к победе». Во время предвыборной кампании «дитя кока-колы» использовал работу с фокус-группами и массированную телерекламу — этим способам побеждать он научился в Coca-Cola. Он также опирался на связи с корпорацией, пригласил к себе финансовым директором еще одного топ-менеджера Coca-Cola, который сумел получить миллионы от ботлеров и от других отраслей бизнеса и провести Фокса во власть. Став в 2000 году президентом, Фокс с неменьшей готовностью помогал своему прежнему работодателю. Другого гендиректора компании, Кристобаля Хайме Хакеса, он поставил во главе Государственного комитета по воде, и вместе они осуществили приватизацию значительной части государственной системы водоснабжения, а права на пользование ресурсами продавали напрямую крупным сельскохозяйственным и прочим предприятиям.

В первую очередь от такой политики выиграл, судя по обзору 2003 года, основной ботлер Coca-Cola в Мексике, владелец завода в Чьяпасе, Coca-Cola FEMSA. Компания получила 27 концессий на право извлечения воды из рек и водоносного слоя и 8 концессий на право сливать отходы. За все это в совокупности было уплачено 29 тысяч долларов — ничтожная малость по сравнению с годовым доходом в 650 миллионов долларов. По оценкам бывшего мэра Сан-Кристобаля (представителя правого крыла) Виктории Ольвера, компания и за пользование водой платила гроши — 1,75 миллиона песо или 150 тысяч долларов в год (то есть всего 0,03 цента за литр), причем напрямую федеральному правительству. «Муниципалитету не достается ничего. Ничего, — подчеркнула Ольвера в разговоре с Джордан. — Они говорят: мы обеспечиваем занятость. Но они обеспечивают нам не столько занятость, сколько проблемы с окружающей средой. Вот если б они платили налог, тогда от них и впрямь была бы польза».

Именно захват водных ресурсов, в большей даже степени, чем причиняемый газировкой ущерб здоровью, восстановил многих жителей Сан-Кристобаля и окрестностей против корпорации. Тут и так недолюбливали американский капитализм, Coca-Cola же стала символом алчности. Здесь, как и во Франции 1950-х, выражают глубокое сомнение по поводу мотивов, которыми руководствуются такие компании. Не стоит забывать, что именно здесь произошла самая знаменитая за последние двадцать лет революция.

В первый день нового 1994 года из джунглей вышли мужчины в черных шапочках и с боевыми винтовками в руках. Они захватили центральную площадь города. На протяжении многих лет Сан-Крис считался провинциальным туристическим центром, культуры майя и гринго причудливо смешивались в местных кафе и на уличных празднествах. И вдруг туристы оказались заперты в отелях и тщетно пытались понять, чего хотят проникшие в город революционеры с закрытыми лицами. Наконец вождь повстанцев назвал себя — «субкоманданте Маркое». Своих товарищей он именовал сапатистами в честь известного руководителя крестьянского восстания Эмилиано Сапаты. Они пришли требовать возвращения коренному населению прав и земель. И сапатисты не случайно выбрали для нападения тот день, когда вступил в силу Северо-Американский договор о свободной торговле: с их точки зрения этот договор был продолжением той политики, что допускала приватизацию и продажу их земель под ранчо, рудники и добычу природного газа.

Хотя сапатисты происходят по прямой линии от революционеров-марксистов, которые некогда задавали тон в Южной Америке, они не придерживались коммунистической доктрины единого командования. Им больше по душе автономные группы в деревнях, далеких от коррумпированной столицы. После нескольких столкновений с регулярными войсками, в результате которых погибло несколько сот человек — главным образом сапатисты, это движение отказалось от насилия. Вскоре туристы вернулись, и даже в большем количестве, потому что сапатисты привлекли к себе внимание левых. Однако мир длился недолго — вскоре армия уничтожила несколько баз сапатистов, а военизированные отряды устроили резню в деревнях, замеченных в сочувствии к повстанцам.

Победив в 2000 году на выборах, «дитя кока-колы» Висенте Фокс начал переговоры с сапатистами и предложил в качестве компромисса закон по защите прав коренного населения и демилитаризацию Чьяпаса. Закон пересматривался и перетолковывался до тех пор, пока Маркое не объявил всю эту затею издевательством, — и тогда сапатисты вернулись в джунгли и пребывают там до сих пор. Как ни странно, эти борцы против международных корпораций — между прочим, недавно они выступили и против фармакологических компаний, обвинив их в том, что в поисках новых лекарственных растений они сгоняют индейцев с их земель, — почему-то ничего не имеют против Coca-Cola. Закрыв лекарствам и алкоголю доступ в контролируемые повстанцами области, Маркое поощрял потребление кока-колы, и во время столкновений с армией грузовики компании оставались единственным транспортом, который пропускали через линию фронта. «Мы сами знаем, как избавиться от кока-колы, — шутил субкоманданте. — Мы выпьем ее до последней капли».

Революционный дух сапатистов передался и другим группировкам, которые развернули движение уже против Coca-Cola Company, особенно в Сан-Кристобале, где многие не могут примириться с присутствием завода на Уитепеке. С 2006 года сапатисты поддерживают на горе «мирный лагерь», чтобы уберечь леса от порубок. Более сильную оппозицию организовали в самом городе, где ассоциация микрорайонов, обозначаемая аббревиатурой COCIDEP (Comite Ciudadano para la Defensa Popular, Гражданский комитет народной защиты), протестовала против рационирования воды для жителей пригородов, отказывалась платить за воду и самовольно включала воду в те часы, когда водопроводная компания ее отключала. Ассоциация также настаивала на рационировании воды для Coca-Cola, особенно в период засухи, когда ресурсов не хватает на всех. «Нам известно, что Coca-Cola забирает себе очень много, — говорит Сесар Моралес, один из руководителей ассоциации, беседуя со мной в заднем помещении местного кафе. — Согласия жителей ей не требуется. Вода вся выкачивается из водоносного слоя — он один на всех, — и потому каждый, кто берет себе воду, отбирает ее у всех».

Поскольку Coca-Cola FEMSA подписала контракт на двадцать лет напрямую с правительством, COCIDEP не располагает легальными механизмами, которые позволили бы ему ограничить компанию в потреблении воды. В отчаянии ассоциация присоединилась к бойкоту компании, поощряя своих членов пить фруктовые соки и традиционные туземные напитки вроде посоля. Но если американские евреи в 1960-х или негры на Юге США в 1980-х еще могли чего-то добиться, то противостоять полнейшей интеграции кока-колы в жизнь Мексики оказалось невозможно. «Кока-кола у нас в крови, в наших сердцах, — вздыхает Густаво Кастро, интеллигент левых убеждений, с лохматыми волосами и такой же бородой, который со своей группой "Другие миры" организовал этот бойкот. — Можете рассуждать о политике сколько угодно, однако стоит затронуть кока-колу, и вы наживете неприятности. Она стала частью мексиканской культуры — настолько, что с ней уже и спорить нельзя».

В ярко раскрашенном офисе Кастро висят постеры различных кампаний по борьбе за воду и здоровье, в том числе и пародийная реклама кока-колы со слоганом «Гастрит навсегда!». Теоретически, рассуждает Кастро, бойкот мог бы причинить компании серьезный ущерб. Кастро и его товарищи подсчитали, что жители Сан-Кристобаля и окрестностей ежегодно тратят на кока-колу около 50 миллионов долларов. Трудность заключается в том, чтобы открыть людям глаза на связь между деятельностью корпорации и проблемами окружающей среды и здоровья. К бойкоту не присоединились даже те 10 тысяч человек, которых изначально планировалось завербовать (и это довольно скромная доля от общей численности населения).

Бойкотировать кока-колу тем труднее, что альтернативы этому напитку нет, местная вода по большей части загрязнена. Кастро попытался договориться с производителем фруктовых соков из Мехико, чей Boing! продается за 15 песо литр, в то время как двухлитровая кока-кола — за 10-11 песо, но добиться снижения цены до конкурентоспособной не удалось.

Бойкот в Чьяпасе провалился, у местных властей руки связаны федеральным законом, но по крайней мере одна общественная организация смотрит в будущее, и это — новое поколение. «Взрослых уже не спасешь, — рассуждает Тереса Сепеда Торрес, глава Гражданского альянса, который старается пробудить у людей сознательное отношение к дефициту воды. — Все тяготы лягут на молодежь и подростков, и они будут их решать, потому и обращаться в первую очередь следует к ним».

Офис Тересы в Сан-Крисе тоже украшен яркими постерами, которые ребята сами рисовали на конкурсе, посвященном проблемам окружающей среды. Но хотя альянс борется против загрязнения воды и за сохранение природных ресурсов, ему тоже не удается сломить привычку литрами пить кока-колу. «Мы стараемся объяснить детям, какой ущерб они наносят своему здоровью, что это из-за сладкой газировки они толстеют, — говорит Тереса Сепеда. — Пока мы рассказываем о природных ресурсах и о круговороте воды в природе, дети прекрасно воспринимают каждое слово, сами рвутся что-то предложить, но, как только речь заходит о кока-коле, все усложняется».

Вероятно, отчасти причиной тому эксклюзивные договоры, из-за которых школьники на каждом шагу сталкиваются с продукцией Coca-Cola. В Мексике корпорация не ограничилась рекламой в школах и спонсированием спортивных программ, она сосредоточила свою корпоративную социальную ответственность на строительстве самих школ. В 1999 году Coca-Cola Foundation вложил 10 миллионов долларов в отдельный фонд Coca-Cola Foundation/Mexico, и тот в партнерстве с правительством построил в Чьяпасе уже восемь школ дневного пребывания и четыре интерната. Разумеется, фонд сам не строит школы, но, по крайней мере, вкладывает деньги в строительство — обычно от 20 до 30 процентов общей стоимости проекта. На интернат, который обошелся в 180 тысяч долларов, корпорация пожертвовала 55 тысяч долларов, на среднюю школу — 155 из 680 тысяч.

Как и в Соединенных Штатах, эти денежные вложения обычно работают на главную задачу Coca-Cola Company — продавать больше своей продукции детям. В муниципальном магазине рядом со школой в Уистане, в 20 километрах к востоку от Сан-Криса, по эксклюзивному договору с ботлером продаются исключительно напитки компании, и, выходя из ворот школы, дети первым делом видят красно-белый знак. В иных школах тем же логотипом расписаны баскетбольные площадки и футбольные стадионы, а в одной школе этот логотип украшает собой даже баскетбольный щит. Естественно, на трибунах торгуют газировкой, и зрители отмечают глотком кока-колы каждый удачный бросок.

Некоторые противники корпорации видят в затеянном Coca-Cola строительстве школ завуалированное покушение на общественные водные ресурсы. Хуан Игнасио Домингес из COMPITCH намекает, что Coca-Cola FEMSA спонсирует школы в деревнях с наиболее богатыми ресурсами воды и обходит стороной бедные деревни, не имеющие доступа к водоносному слою. «В двух поселениях Coca-Cola предложила построить старшие школы, а в соседних нет даже средней», — возмущается он. В Уистане, по сведениям бывшего городского советника, едва в 2002 году школа была открыта, как компания запросила об ответной услуге: предоставить ей лицензию на строительство в деревне маленького разливочного завода. Эта просьба вызвала ожесточенные дебаты, поскольку местные жители опасались, как бы завод не отнял у них воду. На референдуме около 80 процентов проголосовало против. Но Coca-Cola, по словам Домингеса, заранее договорилась с двумя крупными землевладельцами. Узнав об этом, городской совет попытался запретить эту сделку. «Они сказали: "Вода общественная", — вспоминает Домингес. — Разрешения надо просить у всех, a Coca-Cola не хотела так усложнять себе жизнь».

Проверить этот рассказ невозможно, и он подозрительно напоминает страшилки европейских коммунистов насчет того, как дети седеют от колы или что под видом разливочного завода маскируется производство атомной бомбы. Во всяком случае, такие слухи свидетельствуют об укоренившемся в регионе недоверии к транснациональным корпорациям — даже если они делают что-то с виду полезное для местных жителей, за этим прячется некий умысел. Но и эти, и подобные им слухи не отвратили большинство жителей Чьяпаса — и тем более большинство мексиканцев — от кока-колы, которая продается здесь во все больших количествах. Зато в нескольких сотнях километров к югу более серьезный конфликт привел и к более эффективному бойкоту компании. Трагическая история рабочих разливочного завода в Гватемале потрясла корпорацию вплоть до ее штаб-квартиры в Атланте.

 

Глава 7

«Сироп в крови»

Тучи заслоняют иллюминаторы пятидесятиместного самолета, направляющегося в Апартадо, столицу колумбийской области Ураба на побережье Карибского моря. Когда же самолет поднимается выше, над гребнем гор, внезапно тучи разрывает яркое сияние солнца, и проступают темно-зеленые вершины Анд. Становится понятно, каким образом партизаны, появившиеся здесь еще в 1960-х, сумели так долго укрываться от врагов в лесной крепости. Самолет идет на снижение, и цвет горного склона меняется от темной лесной зелени до экзотических оттенков лайма, а потом вдруг на много гектаров во все стороны распространяются банановые плантации.

Аэропорт окружен башнями и изгородями, поверху тянется колючая проволока. Сразу за автомобильной парковкой виднеется ярко-красный плакат все с тем же привычным силуэтом — бутылочка с перетяжкой, кока-кола. Над рисунком надписано по-испански «El Lado Coca-Cola de Uraba» («Кока-кольная сторона Урабы», вариация на тему новейшего слогана компании «Кока-кольная сторона жизни») - Из горлышка бутылки вылетают стаи птиц и бабочек, сыплются цветы, во все стороны — брызги разноцветной краски. Увы, в нынешней ситуации эти пятна чересчур похожи на капли пролитой крови.

Путь в Карепу — километр за километром тянутся банановые деревья, лениво раскинувшие свои листья на солнце. Двадцать минут в машине — и вот уже город, задыхающийся от пыли, в нем — с десяток кафе, построенных из бетона и ржавого железа, и на каждом вывеска либо Coca-Cola, либо ее колумбийского конкурента Postobon (дистрибьютор — PepsiCo). Завод Coca-Cola находится в нескольких сотнях метров от городского центра, но это уже пустынный участок шоссе. Владелец — разливочная компания Bebidas у Alimientos de Uraba, а построено предприятие, по меркам Coca-Cola, не так уж давно — в 1979 году, примерно в то же время, когда здесь появились консервные заводы United Fruit Company (в дальнейшем — Chiquita). Поначалу дела корпорации и в этом регионе шли неплохо, но потом уровень продаж надолго упал, и отчасти причиной тому стала гражданская война в регионе, который превратился в оплот партизанского движения.

Начался конфликт еще шестьдесят лет тому назад, в период, выразительно именуемый «Насилие», когда за убийством популярного либерального лидера в 1948 году началась резня между членами двух основных партий, либералами и консерваторами. Оказавшиеся промеж двух огней коммунистические мятежники бежали в горы рядом с Боготой, объединились под руководством партизанского командира Мануэля Маруланда, он же Верная рука — прозвище отмечало точность его прицела и скорость, с какой «капитан» избавлялся от проникавших на его территорию правительственных войск.

В 1958 году две большие партии заключили мир и разделили между собой власть, оставив коммунистов ни с чем. Армия провела рейд по их базам, и партизаны ушли в джунгли, переменили свое название на Революционные вооруженные силы Колумбии (FARC) и усвоили марксистскую философию вместе с партизанской тактикой точечного нападения на правительственные отряды и расположившиеся в контролируемом ими регионе гарнизоны. Большинство партизан ушло на юг, но кое-кто направился и на север, в малонаселенные районы Урабы. Близость к Карибскому морю позволяла импортировать сюда оружие из Панамы и переправлять далее на север наркотики, а всех, кто пытался им противостоять, партизаны похищали или убивали.

Считается, что члены FARC проникли в профсоюзы на банановых заводах United Fruit Company. В самом ли деле это было так или нет, в любом случае бизнесмены по всей стране чувствовали угрозу со стороны партизан, в особенности от небольшой группировки под названием Национальная армия освобождения (ELN), которая действовала в центре страны, вдоль величайшей реки Колумбии, Магдалены, и первой прибегла к наиболее устрашающей тактике этой партизанской гражданской войны — похищать богатых людей ради выкупа. Кроме того, группировка вымогала деньги у нефтяных компаний и других предпринимателей, не обходя своим вниманием, разумеется, и символ капитализма — Coca-Cola. С 1990-х годов ELN собирала с разливочных заводов «налог» в размере 20 центов за каждый отгруженный контейнер. Стоило компании отказаться от уплаты, как ее трейлеры оказывались украдены или сожжены, несколько дистрибьюторов погибло.

Отпор этой партизанской войне против бизнесменов давали военизированные отряды. В Колумбии издавна существовали отряды самозащиты, «аутодефенсас», и в 1965 году они были легализованы, однако военизированные отряды появились только в середине 1980-х, когда бизнесмены и владельцы ранчо объединились в долине Магдалены под руководством старого ранчеро Рамоно Исасы.

Созданные на деньги медельинского наркокартеля, который возглавлял Пабло Эскобар, отряды начали истребление «сборщиков налогов» из FARC и ELN. Тела увечили, бросали их в воду. Военизированные отряды чинили жестокую расправу в деревнях и городах, которые подозревали в сочувствии к партизанам. Чтобы устрашить оппозицию, мишенью выбирали полицейских и либеральных политиков. В 1989 году они зашли чересчур далеко, убив судью и нескольких прокуроров, после чего федеральное правительство объявило военизированные отряды вне закона. Но отряды не были распущены, они попросту ушли в подполье и перестроились под руководством братьев-бандитов Фиделя, Карлоса и Висенте Кастано. Братья Кастано выросли в «кофейном поясе» Кордобы, к югу от Урабы, но распространили свое влияние на всю страну, создав Союзы самозащиты Колумбии (AUC). в 1997 году они открыто заявили о себе, и новая вооруженная коалиция развязала террор против всех, кого подозревала в сотрудничестве с партизанами, — в первую очередь удар был направлен против лидеров местных общин, борцов за права рабочих и членов профсоюзов.

Ураба оказалась под контролем известного своей жестокостью Фредди Рендона Эрреры по прозвищу Немец. Светловолосый и светлоглазый Немец, согласно подсчетам борцов за права человека, похитил или убил 2 тысячи человек за шесть лет. Другая местная «знаменитость», Хосе Эвер Велоса, сам ведет счет и добрался уже до 3 тысяч убитых. «Чаще погибают невиновные, — пожимает он плечами, — но такова гражданская война». Подручные этих двоих убийц устраивают показательные расправы над гражданскими лицами, пуская в ход мачете и бензопилы. Известен случай, когда бандиты ворвались в школу в день «урока мира» и на глазах у всех обезглавили мальчика — в другой раз они отрезали голову старику и играли ею в футбол на городской площади.

В то время, когда в Урабе начались все эти ужасы, разливочный завод в Карепе выживал с трудом за счет личных средств основного его совладельца, Ричарда Кирби, бизнесмена, живущего на два дома, в Боготе и Майами. Кирби принадлежали существенные доли и в других предприятиях Coca-Cola в Колумбии. На затруднительную экономическую ситуацию менеджмент отреагировал притеснением рабочих — их заставляли трудиться по шестнадцать часов в сутки, а людей с большим стажем увольняли, чтобы не повышать им зарплату и не предоставлять обычные льготы за выслугу лет.

Поначалу профсоюз поддавался, стараясь лишь, где возможно, добиться минимальных уступок, но в 1993 году новый союз работников пищевой промышленности SINALTRAINAL стал организовывать рабочих с более воинственным настроем и на переговорах держался твердо. Наиболее громко звучали голоса двух новых руководителей профсоюза, Хосе Элеасара Манко и Луиса Энрике Хиральдо, которые требовали от руководства предприятий повышения заработков и гарантий против увольнений. Колумбийские законы разрешают увольнять рабочих по желанию владельца, за исключением членов исполнительного комитета профсоюза — тем работа гарантируется.

Как только SINALTRAINAL поднял шум на заводе, в городе появились граффити с символикой военизированных отрядов и распространились слухи о том, как расправляются с активистами профсоюзов в соседних городах. 8 апреля 1994 года Манко попросту исчез. Через две недели настала очередь Хиральдо. 20 апреля его мотоцикл перехватили по пути на завод, Хиральдо оттащили в лес и там застрелили. «Проводилось расследование, — рассказывал его брат в интервью (встреча происходила в штаб-квартире SINALTRAINAL в Боготе, в неприметном здании жилого района неподалеку от центра, выделяющемся лишь бронированной дверью). — Писали какие-то отчеты, но никого не нашли. Наша мать очень переживает».

В следующем году в адрес брата Хиральдо и других членов профсоюза также раздавались угрозы, а в итоге еще один лидер, Луис Энрике Гомес, был застрелен на крыльце собственного дома. Компания никак не реагировала на убийства, тем более что уцелевшие активисты обратились в бегство. Избавившись таким образом от оппозиции на заводе, руководство закрутило гайки. «Они всегда высасывали кровь из рабочих — работайте, работайте, работайте!» — говорит Хиральдо, который вместе с несколькими наиболее отважными рабочими организовал новый исполнительный комитет вместо самораспустившегося. Стало еще хуже, когда на заводе появился новый управляющий, Ариосто Милан. В маленьких городах все друг друга знают, и рабочие видели, как Милан общается с людьми из военизированных отрядов, с их командующим по прозвищу Щетка — это был светлокожий человек с черными как смоль волосами и миндалевидным разрезом глаз, — а также с помощником командира по прозвищу Селитра — тот был приземистый, с грубым, темным лицом. Видели рабочие, и как Милан пьет с боевиками кока-колу у ларька возле ворот завода или же угощается вместе с ними пивом в баре.

По словам рабочих, Милан начал публично похваляться, что «сотрет профсоюз с лица земли». Одному из них он говорил, что профсоюз «до сих пор не уничтожен лишь потому, что я пока этого не хотел». Всерьез обеспокоенное руководство SINALTRAINAL в ноябре 1995 года направило письма в Bebidas и в Coca-Cola Colombia (полностью принадлежащий корпорации филиал Coca-Cola Company) с предупреждением насчет деятельности Милана и с требованием защиты для рабочих. Ответа не последовало.

Напряжение росло. В 1996 году профсоюз начал переговоры по новому рабочему соглашению, требуя повышения заработной платы на 35 процентов в течение года, увеличения декретного отпуска, страхования здоровья и жизни, а также отдельного фонда для развития спорта. Особым пунктом оговаривались меры по безопасности рабочих, руководству запрещалось общаться с командирами военизированных отрядов. Главным представителем профсоюза на этих переговорах выступал генеральный секретарь Исидро Хиль, работавший на заводе привратником и имевший много друзей среди рабочих.

Хиль, родившийся в маленьком городке примерно в 200 километрах к северо-востоку от Карепы, был седьмым из десяти детей. С ранних лет он мечтал пробиться в жизни, усердно учился, прирабатывал, торгуя местной газетой, но, не закончив старшую школу, уехал вслед за старшим братом Мартином в Урабу, женился и обзавелся двоими детьми. Мартин устроился на работу в администрации разливочного завода, и Исидро опять-таки последовал за ним и встал на том же заводе к конвейеру. Здесь он травмировал палец, и его перевели на охрану ворот. На заводе Хиль реализовал свой талант организатора, он проводил спортивные турниры — по футболу, волейболу и бейсболу, собирал коллег на вылазки, рыбачить на соседних реках. Очень скоро весь — или почти весь — завод оказался у него в друзьях. Попав в аварию на мотоцикле по дороге на работу, он требовал с Милана выплату, как за производственную травму, но тот отказал.

В тот самый день, когда подошел крайний срок ответа руководства на требования рабочих — это было 5 декабря, — Хиральдо беседовал с Хилем у ворот. Оба они с тревогой наблюдали за подъехавшим мотоциклом. «Потом договорим», — сказал Хиральдо и, торопливо извинившись, пошел обратно к зданию завода. На полпути он услышал за спиной выстрелы и, обернувшись, увидел, как Хиль падает наземь.

Кровь в его жилах словно превратилась в лед — Хиральдо бросился бежать, а за его спиной все еще гремели выстрелы, добивая его друга.

Президент профсоюза Эрнан Манко работал во дворе завода на погрузке. Он увидел, как голова Хиля резко запрокинулась и тот упал в сторону привратницкой. Убийца повел пистолетом ему вслед, загоняя пулю за пулей в еще содрогавшееся тело. Всего он выпустил десять пуль — еще четыре после первой, которой уже было бы достаточно, в лицо, четыре в сердце и последнюю — в пах, когда Хиль распростерся на правом боку, причем его голова оказалась на территории завода, а ноги — по другую сторону ворот.

Убийца преспокойно вернулся к мотоциклу, сел на него и уехал. Друг Хиля, рабочий Адольфо Кардона, подбежал к убитому. Когда он приподнял с земли его голову, пробитый пулями череп раскололся у него в руках. Мартин находился в то время в Карепе. Ему позвонили по телефону, он тут же вскочил на свой мотоцикл и помчался на завод с такой скоростью, что по пути, должно быть, проехал мимо ехавших ему навстречу убийц брата. Он упал на тело Исидро, рыдая и обнимая его. Там Мартина и застали следователи во главе с представителем генеральной прокуратуры, которые явились установить факт смерти.

Работа на заводе прекратилась, все высыпали во двор. Рабочие в ужасе гадали, было ли убийство Хиля актом личной мести или с этого начнется истребление всего профсоюза. Наконец друг Хиля Кардона вызвался расследовать это дело. Его звали Дьявол, отчасти потому, что такое прозвище носил его отец, но и сам Кардона отличался горячностью и упрямством.

Он выехал на велосипеде на шоссе и почти сразу же наткнулся на отряд. «Тебя хочет видеть Щетка», — проорал незнакомый человек, поравнявшийся с ним на мотоцикле. Хорошо известное имя наводило страх, но Кардона постарался не обнаружить своих чувств. «Мне и самому нужно поговорить с ним», — прокричал он в ответ. «Увидишь его в La Ceiba», — распорядился боевик. La Ceiba — магазинчик по продаже газировки в центре города.

Кардона направился вслед за мотоциклом в людный коммерческий квартал. Они проехали мимо магазинов, витрины которых были заполнены кухонной утварью, CD-плеерами, модными футболками и пластмассовыми детскими игрушками — импортом из Панамы. Крутя педали, Кардона добрался до магазина и увидел за столиками перед ним человек семь-восемь, весьма крутых с виду. Тут же подъехал и «лейтенант», приземистый некрасивый человек по прозвищу Селитра. Кардона счел, что лучшей обороной ему послужит нападение, и заявил: «Я намерен говорить только со Щеткой». Селитра пожал плечами: командир сейчас находится на другом конце города и «занят стиркой», но скоро прибудет.

И вот, рассказывает Кардона, пока он ждал, подъехал мини-автобус Toyota. Он увидел лицо водителя и оцепенел. В Урабе эту машину именовали «путем в небеса». Людей затаскивали туда, и больше их никто не видел живыми. «Господи, — подумал Кардона, — они же меня убьют». Взгляд его метался по сторонам в поисках пути к отступлению. Он увидел, как из магазина выходят оба убийцы Хиля. «Пойдешь с нами, парень», — заявил один из них. Кардона двинулся в ту сторону, куда указывал этот человек, увеличив таким образом расстояние между собой и мини-автобусом. Отойдя чуть-чуть, он решил воспользоваться моментом и с криком «Поймайте, если сможете!» бросился бежать по направлению к полицейскому участку. До участка надо было пробежать два квартала, и каждую минуту Кардона ожидал получить пулю в спину. Краем глаза он заметил остановившийся на обочине возле бильярдной грузовик, собиравший банановую кожуру, метнулся туда и укрылся за ним. Селитра аккуратно поставил свой мотоцикл по другую сторону от грузовика — преградив таким образом Кардоне дорогу к полицейскому участку — и велел своему подручному зайти за грузовик. Дьявол вновь рванулся с места, проскочил мимо Селитры, который чуть было не ухватил его за рубашку. «Сукин сын!» — орал Кардона и бежал зигзагами в надежде уйти от пуль. «Куда ты бежишь?» — окликнул его какой-то знакомый, увидевший лишь, как приятель несется мимо. «Не видишь — сукины дети хотят меня убить!» — прокричал ему Кардона и кинулся дальше, под спасительную сень полицейского участка.

Лидеры профсоюза напрасно ждали во дворе завода возвращения своего «следователя». Наконец пронесся слух, что Кардона в сопровождении полицейских вернулся домой, но задержался у себя ровно настолько, сколько понадобилось, чтобы собрать чемодан. (Он бежал в Боготу, оттуда в США и теперь получил убежище и живет в Детройте.) Не успели активисты переварить эту информацию, как явился представитель компании и посулил от имени Bebidas оплатить билеты на самолет каждому, кто пожелает завтра же покинуть город. Лидеры профсоюза разошлись по домам, и вряд ли кто-нибудь из них спал в эту ночь, пока военизированные отряды громили здание профсоюза в густонаселенном городском квартале. Оттуда вынесли печатную машинку и небольшую сумму наличными, затем здание спалили дотла. На следующий день в дом, где прятался президент профсоюза Эрнан Манко, пришел его знакомый и предложил ему заглянуть в La Ceiba, а уж потом ехать в аэропорт. Манко отправился в злосчастный магазин газировки уверенности, что его ждет расправа. Как только он поднялся по ступенькам, дверь за ним захлопнулась. В сумраке бара он разглядел за столиком Щетку. «Тот парень на заводе погиб из-за тебя, — заговорил Щетка. — Здание профсоюза сожгли из-за тебя. Завтра мы устроим на заводе собрание, — продолжал "лейтенант", — и мы снимаем с себя всякую ответственность за то, что произойдет с теми, кто будет упорствовать. — Поглядев на Манко в упор, он добавил: — А тебя, президент, я бы предпочел вовсе никогда больше не видеть».

Этого Манко хватило. Вместе с Хиральдо и еще несколькими членами исполнительного комитета профсоюза он поспешил в аэропорт, чтобы лететь в Боготу. Остальные рабочие, придя на следующий день на завод, застали там большой военизированный отряд во главе с Селитрой. Членам профсоюза раздали уведомления об увольнении, и те — некуда деваться — их подписали. Всего сорок пять человек бежали из города или были уволены. Профсоюз был раздавлен.

Расправа с профсоюзом в Карепе не была исключительным явлением — по крайней мере, сами активисты профсоюза воспринимают это событие как часть системы. «С самого начала Coca-Cola нацелилась не только закрыть профсоюз, но и физически расправиться с его членами», —утверждает президент SINALTRAINALXaBbep Koppea. Невысокий и мрачный, с коротко подстриженными волосами, он сидит в центральном офисе профсоюза в Боготе и повествует обо всем этом ровным голосом, со стоическим выражением на рябоватом лице. Среди колумбийских профсоюзов SINALTRAINAL выделяется своим боевым духом, он добивается радикальных изменений законодательства в целях защиты населения и окружающей среды.

«Уже сорок лет наша страна, наши ресурсы подвергаются разорению», — повествует Корреа, виня во всем транснациональные корпорации. А правительство, говорит он, не пытается обуздать разгул крупного бизнеса в стране, хуже того, оно даже поощряет расправу с теми, кто требует перемен, объявляет таких людей мятежниками и партизанами. «Правительство не признает общественных движений и организаций, с его точки все это — террористы», — возмущается Корреа. Ему самому не раз грозили убийством боевики, его сажали в тюрьму как мятежника и «партизана», но каждый раз признавали невиновным. «Мои дети шутят: дескать, гулять с папой — все равно что с бомбой в кармане. Кто знает, в какой момент она рванет, — продолжает Корреа. — Но выйти из борьбы я не могу. Реальность'такова, что уж лучше состоять в профсоюзе, чем жить вовсе без организации».

За тем письмом, которое Корреа и другие лидеры профсоюза направили в Coca-Cola Colombia в 1995 году, за год до гибели Хиля, после убийства последовали уже другие просьбы: профсоюз хотел обсудить сложившуюся ситуацию с юристом Bebidas и с основным акционером компании Ричардом Кирби. Оба, однако, ответили, что не готовы комментировать ситуацию, а головная Coca-Cola Company, позднее утверждавшая, будто об убийстве ей стало известно лишь несколько дней спустя, ни тогда, ни после не предложила оказать какую-либо помощь людям, оставшимся без работы. Bebidas оплатила билет на самолет тем, кто покидал город, но заявила, что компенсировать зарплату не станет, поскольку они вынуждены бежать по вине военизированных отрядов, а компания тут ни при чем. Более того, беглецы были уволены за «неявку на рабочее место»!

С того дня, как им пришлось бежать из Карепы, Манко и Хиральдо покоя не знали. «Бросаешь работу, семью, жену с детьми, маму, — вздыхает Манко. Его чеканное, словно у кинозвезды, лицо, теперь избороздили морщины, след горестей и тревог. — Вырос в тропиках, а приходится жить в городе, где понастоящему холодно. Стареешь, теряешь силы». На вопрос о семье он отвечает не сразу, сперва потирает лицо широкой заскорузлой ладонью. «Семью я с собой взять не мог, — говорит он. — Пришлось нам расстаться. Жена ушла жить к своим родителям».

Хиральдо устроился немногим лучше. Вместе с женой и четверыми детьми он поселился в небольшом городе под Боготой, работает швейцаром время от времени. «Заработаю денег на еду — на автобус не хватает, заплачу за автобус — не на что будет купить еду», — вздыхает он. Но даже здесь он не чувствует себя в безопасности. Спустя несколько лет после того, как он покинул Карепу, Хиральдо прямо в автобусе схватили двое мужчин, силой привели его в какой-то дом, приставили к голове пистолет. Отпустили его с напутствием: «В следующий раз убьем». С тех пор оба друга живут в постоянном страхе. «Лишний раз не высовываемся, — поясняет Хиральдо. — Никогда не знаешь, кто тебя подкарауливает».

Однако вопрос, пьют ли они кока-колу, вызывает у обоих смех и на миг снимает напряжение. Затем Манко хмурится снова. «Нет, мы не пьем кока-колу. Пить ее — все равно что пить собственную смерть», — говорит он. Когда-то о рабочих, преданных компании, говорили, что у них «в крови течет сироп». Манко переиначивает это выражение: сироп, по его словам, — это кровь рабочих.

Отмолчавшись в пору кризиса, Coca-Cola Company в дальнейшем яростно отрицала малейшую свою причастность к расправам над рабочими в Колумбии. «Вести бизнес в Колумбии достаточно сложно, — писал спустя несколько лет представитель компании в официальном ответе на запрос Союза сталелитейщиков США. — Слишком часто мы видим, слышим, читаем о насилии в некоторых регионах страны, о нарушении человеческих прав и даже о жертвах. Все это внушает тревогу». Тем не менее, продолжает этот менеджер, «недавние обвинения в адрес Coca-Cola Company, которая якобы прибегала при ведении дел в Колумбии к незаконным и репрессивным мерам, безусловно несправедливы. Coca-Cola Company выступает категорически против подобных нарушений прав человека в Колумбии и нигде в системе Coca-Cola не допускает подобных действий».

По крайней мере, одно в этом послании соответствует истине: ситуация действительно сложная. Созданная Азой Кендлером более столетия тому назад система франшиз позволяет корпорации переложить ответственность за соблюдение условий труда на плечи местных компаний по розливу. В то же время столь важная для бренда идея всемирной гармонии побуждает корпорацию устанавливать некий этический код для своих ботлеров, настаивать на соблюдении свободы союзов и ассоциаций и воздерживаться от насилия. Вопрос, однако, заключается не только в том, в какой мере местные управляющие Bebidas способствовали расправе над профсоюзом, но и в том, много ли было об этом известно в Атланте и предпринимала ли головная компания хоть что-то, дабы все это предотвратить.

Компания в свое оправдание напоминает, что колумбийские власти провели расследование убийства Хиля и сняли все обвинения с ботлера. На бумаге расследование и впрямь выглядит убедительно. Отделение по правам человека в генеральной прокуратуре приступило к расследованию через неделю после убийства и за несколько лет провело несколько сотен допросов рабочих, служащих и свидетелей, пытаясь уличить убийц и выяснить, сыграл ли в этом преступлении какую-то роль — и какую именно — франшизополучатель Coca-Cola. Первая задача — найти непосредственных исполнителей убийства — оказалась непосильной. К тому времени как удалось установить личность Селитры — Ариэля Гомеса, он и сам уже погиб в уличной перестрелке. Щетка, как выяснилось, по документам именовался Энрике Вергара и состоял палачом при Немце. Он провел несколько наиболее кровавых расправ в окрестностях, а затем исчез без следа.

Показания многих свидетелей подтвердили близкое знакомство Милана с командирами военизированных отрядов. Кроме того, ряд свидетелей, включая двух охранников и заводского инспектора по кадрам, указали, что директор по производству Ригоберто Марин также водил дружбу с боевиками и их часто видели вместе. Охранники сообщили о том, как Марин провел людей из военизированных отрядов на завод, распорядившись не записывать их имена на входе.

К тому времени оба этих топ-менеджера покинули город. Милан уволился за неделю до гибели Хиля, ссылаясь на «здоровье дорогой мамочки», Марин продержался еще полгода и подписал весьма принужденное по интонации прошение об отставке «по личным причинам». Следователей из отдела прав человека такие отговорки не устроили. В сентябре 1999 года они получили ордер на арест не только Вергары, но и Марина с Миланом, объявив их в розыск по подозрению в убийстве, терроризме и похищении человека. Улики «не оставляли ни малейшего сомнения в том, что они [Марин и Милан] подстрекали военизированный отряд уничтожить действовавший на заводе профсоюз», — писали в своем заключении следователи, уточняя, что поведение этих людей «свидетельствует о наличии заранее составленного плана... направленного на уничтожение профсоюза».

Милан и Марин настаивали на своей непричастности к преступлению, утверждая, что и с боевиками знакомы не были, и профсоюзу не угрожали — напротив, по их словам, они сами подвергались угрозам со стороны военизированных отрядов. Милан уверял даже, будто он платил за покровительство армейскому отряду Алехо дель Рио, стоявшему гарнизоном на дороге в Апартадо. Марин признал, что боевики заглядывали на завод, но якобы лишь попить газировки, а если их имена не внесли в журнал, так это потому, что охранники их боялись. И он опять-таки рассказывал, что его самого подозревали в сочувствии к партизанам и даже вызывали по этому поводу на встречу с региональным командиром военизированных отрядов по имени Пабло.

Новая информация побудила прокуратуру выпустить Марина 19 июня 2000 года из тюрьмы на том основании, что доказательств его причастности к насилию набралось недостаточно. Шесть месяцев спустя следствие по делу об убийстве Хиля было закрыто. Такой исход глубоко огорчил родных погибшего и его товарищей по профсоюзу, однако для колумбийской системы правосудия это типично, по словам Доры Люси, члена Коллегии адвокатов имени Хосе Альвеара Рестрепо в Боготе. Коллегия давно уже борется с безнаказанностью членов военизированных отрядов. «Во многих случаях улик набирается вполне достаточно, однако прокуратура заявляет, что их мало, и закрывает дело». Более 2600 активистов погибло за двадцать лет, а судебные приговоры были вынесены менее чем в ста случаях, и по большей части — в последние годы. Основная причина такого положения — политическое давление, которое испытывают следователи и прокуроры. В то самое время, когда по делу Хиля было принято такое решение, в стране разгулялись партизаны, и общественное мнение громко взывало к беспощадному отпору терроризму. С другой стороны, в офисе генерального прокурора скапливались доказательства тесного сотрудничества между армией и военизированными отрядами. В июле 2001 года прокуратура даже произвела арест генерала Алехо дель Рио, того самого человека, у которого Марин, по его словам, искал защиты. Генералу было предъявлено обвинение в сотрудничестве с боевиками. На протяжении ряда лет они проводили совместные операции.

Но в том же месяце новый генеральный прокурор Луис Камило Осорио уволил главу отдела по правам человека и провел чистку среди следователей, которые проявили излишнее усердие в выведении на чистую воду военизированных отрядов. Еще месяц спустя он выпустил на свободу дель Рио. «Осорио причинил прокуратуре серьезный ущерб, от которого она до сих не оправилась», — полагает Адам Исаксон, директор программ Центра международной политики. Этот расположенный в Вашингтоне исследовательский центр изучает, среди прочих стран, и Колумбию.

Помимо личной дружбы некоторых менеджеров с завода в Карепе с членами военизированных отрядов появились и другие малоприятные свидетельства того, что компания поддерживает тесные отношения с этими группировками. Опытный репортер американского Национального общественного радио, автор исчерпывающего исследования по гражданской войне в Колумбии «Ходячие призраки» Стивен Дадли утверждал, что эти отряды умышленно располагают свои базы поблизости от разливочных заводов Coca-Cola. В 1999 году авторитетный журнал Cambio — колумбийский эквивалент Time — сообщил о встрече представителей ботлера Panamco с главой AUC Карлосом Кастаньо в августе 1998 года. Целью встречи было обеспечить проникновение продукции Coca-Cola в долину Магдалены. В ту пору боевики Рамона Исасы требовали дань за то, чтобы пропустить газировку в регион, а когда Panamco отказалась платить, они на четыре месяца остановили грузовой транспорт. Сидя в своем лагере под городом Монтерия, Кастаньо якобы побранил Исасу за такие действия: «Рамон, мы не можем воевать с корпорациями, — говорил он. — Мы боремся с партизанами». Исаса молча кивал, но в итоге согласился отменить эмбарго, после чего боевики и представители корпорации дружно угостились цыпленком, рисом и кока-колой.

С одной стороны, этот эпизод говорит даже в пользу ботлера, который отказался платить боевикам как раз в тот момент, когда те под руководством Кастаньо и Исасы творили худшие из своих жестокостей. С другой стороны, просто чудовищно, что руководство компании тайно вступило в переговоры с группировкой, которую колумбийское правительство объявило вне закона, а правительство США (правда, уже позднее) внесло в список иностранных террористических организаций. «Никто больше из американских корпораций не общался с Карлосом Кастаньо, — говорит Исаксон. — Вопрос в том, как много было известно в штаб-квартире в Атланте. Если ваши франшизополучатели общаются с наркоторговцами, чтобы обеспечить продвижение вашей продукции в регионе, — это вас как, совсем не колышет?»

Справедливости ради надо сказать, что компания оказалась зажата между двух конфликтующих групп в бесконечной гражданской войне и к самой этой войне не имеет никакого отношения. Вполне вероятно, что руководство — ив Колумбии, и в Атланте — пыталось таким образом разрешить или хотя бы улучшить ситуацию. Раз уж правительство Колумбии оказалось бессильно защитить бизнесменов от насилия, чинимого обеими враждующими сторонами, почему бы не заключить нечто вроде сепаратного мира? Но в Колумбии не оставалось возможности сохранять нейтралитет, как Coca-Cola прежде поступала при политических осложнениях, когда на призыв «подняться во весь рост, чтобы вас посчитали» один из руководителей компании ответил прославившейся фразой: «Посчитали по обе стороны забора».

«Мне не кажется приемлемой такая логика: правительство, мол, не смогло нас защитить, поэтому мы сами обеспечили себе защиту, — говорит Мария Макфарланд, наблюдатель по Колумбии от правозащитной организации "Хьюман райтс уотч". — Если нет возможности вести бизнес в этом регионе, не прибегая к поддержке группировок, запятнанных насилием, так не ведите здесь бизнес». Именно к такому выводу пришло и Министерство юстиции США несколькими годами позже, при администрации Буша, когда другая компания — Chiquita Brands International — в марте 2007 года признала, что за восемь лет с 1997 по 2004 год уплатила колумбийской AUC за покровительство 1,7 миллиона долларов, а до того на протяжении восьми лет платила FARC.

Компания продолжала платить даже после того, как собственный консультант рекомендовал ей «покинуть Колумбию», где она зарабатывала по 10 миллионов долларов в год. Руководство оправдывалось тем, что такой ценой покупало безопасность для своих сотрудников, но юристы из Министерства юстиции США установили, что этими деньгами оплачивались также убийства членов профсоюзов и борцов за права человека на банановых плантациях Урабы — это происходило в то же самое время, когда был уничтожен профсоюз в Карепе. «Попросту говоря, — писал Департамент юстиции, — ответчик, Chiquita, финансировал терроризм». Компания заключила мировую и согласилась выплатить 25 миллионов долларов компенсации, но и после этого не свернула свою деятельность в Колумбии.

И то была не единственная компания, предпочитавшая откупаться от вооруженных группировок. Благодаря недавно принятому декрету о «мире и справедливости», который сулит амнистию или хотя бы смягчение приговора всем членам военизированных отрядов, кто сложит оружие и признается в своих преступлениях, на свет выплыли и другие сведения. «Тем компаниям, кому война была на руку... приходилось платить, — сообщил в своих показаниях командир отряда Эвер Велоса. — Специально за убийство они не платили, но мы пользовались их деньгами, чтобы убивать людей». Командир отряда, действовавшего в соседней провинции, поведал об условиях соглашения с Chiquita и с Dole, которое выходило далеко за пределы платы за безопасность: «Управляющие плантациями Chiquita и Dole обращались к нам и указывали на конкретных людей, которые причиняют... проблемы, — такие показания дал в декабре 2009 года Карлос Тихерас. — Все понимали, что с этими людьми мы покончим. По большей части это были члены или руководители профсоюзов».

Бизнесмен из Урабы Рауль Асбун, сам командир тайной военизированной организации, признался в интервью Miami Herald, что ему платили и Dole, и Del Monte, а колумбийский производитель безалкогольных напитков Postobon согласился раскошелиться на 5 тысяч долларов в месяц после того, как AUC похитила нескольких водителей грузовиков. Сначала Асбун говорил, что платила и Coca-Cola, но потом взял свои слова обратно — он, мол, ошибся.

Не моргнув глазом он признавался в организации нескольких убийств на разливочном заводе Coca-Cola. В том числе и Исидро Хиль, как заявил Асбун в марте 2009 года, был убит по его приказу, потому что он «собирал деньги для боевиков». Опаснейшие для Coca-Cola показания: бизнесмен и боевик, признавшийся в том, что вымогал деньги у международных корпораций и использовал эти средства для финансирования убийств, берет на себя также и расправу с работниками Coca-Cola — но, с другой стороны, эти же показания могли и обелить компанию, поскольку Асбун уверял, что никто не платил ему непосредственно за убийства.

Оплачивала ли Coca-Cola развязанный боевиками террор или нет, она, несомненно, извлекала из него выгоду, и не только в Урабе, но и в других частях страны, где связи между руководством заводов и военизированными отрядами прослеживаются более отчетливо. Спокойные воды Магдалены скрывают память об ужасном прошлом — сотни выпотрошенных трупов плыли по этой реке за последние тридцать лет. Военизированные отряды Рамона Исасы контролировали в 1990-х весь этот регион, лишь рабочий городок Барранкабермеха оставался свободным, островок левых убеждений посреди реакционного моря.

Но и здесь, как в Урабе, настала пора страшных перемен. «Угрозы начались в 2001 году, на заводе появились граффити, — вспоминает работающий в этом городе вице-президент SINALTRAINAL Карлос Галвис. — В некоторых надписях меня называли по имени, в душевых у нас писали: "Хуан Карлос Галвис, вон из Coca-Cola"».

Этот невысокого роста общительный человек с острым носом и проницательными глазами навыкате приехал в аэропорт на сером внедорожнике с тонированными окнами в сопровождении двух телохранителей — он никогда не перемещается по городу без них. Как и в Боготе, в Барранкабермехе (он же просто Барранка) здание профсоюза не отмечено вывеской и защищено бронированными дверями, но обстановка здесь более неформальная, то и дело заглядывают рабочие, слышатся шуточки, по большей части люди подначивают своих же товарищей.

Но Галвис становится серьезным, когда садится во главе длинного стола, крутит кольца на пальцах, пока говорит. Он пренебрег этими угрозами, рассказывает он, и тогда начались звонки домой, его обзывали «сучьим профсоюзником» и грозились убить. Звонившие знали, в какую школу ходят его дети, и могли, по их словам, в любой момент начать действовать. То было начало переворота, хотя сначала члены профсоюза этого не осознавали.

Пока Галвис рассказывает, металлическая дверь внезапно распахивается и входит президент местного отделения профсоюза Уильям Мендоса, громко хохоча над собственной шуткой. Он преспокойно расстегивает рубашку и достает из кобуры пистолет, выкладывает его на стол. Прозвище Менлосы — Большая Голова, тут, говорит он со смехом, и объяснений не требуется. В профсоюзе он состоит уже восемнадцать лет, работал на погрузке и еще помнит те времена, когда завод принадлежал компании Indega, и та кое-как соблюдала приличные отношения с профсоюзом в 1980-е. В лучший свой год, 1993-й, SINALTRAINAL насчитывал без малого 2 тысячи членов по всей стране.

Именно тогда завод в Барранке перекупила Panamco, которая функционировала в Колумбии с 1945 года и постепенно прибирала к рукам ее разливочные заводы, а также распространяла свое влияние и на другие южноамериканские страны. Тем временем гендиректор Coca-Cola Дуг Айвестер осуществлял из Атланты свое «сорокадевятипроцентное решение», подчиняя ботлеров централизованному контролю. В 1993 году корпорация приобрела 10 процентов акций Panamco, а к 1995 году увеличила свою долю до 15 процентов и тогда же объявила эту компанию своим основным ботлером в Южной Америке. К 1997 году доля Coca-Cola составляла 25 процентов.

Panamco постепенно скупала разливочные заводы Колумбии, и в ее руках их собралось семнадцать — три небольших предприятия, в том числе Bebidas у Alimientos в Карепе, еще сохраняли независимость. Экспансия вынудила компанию основательно залезть в долги; тяжелым бременем для нее стало устаревшее оборудование на скупленных заводах, а тут еще повышение зарплат и другие льготы, которых добивались профсоюзы. Поскольку головная корпорация устанавливала фиксированную цену и на отпускаемый ею концентрат, и на продаваемый в розницу конечный продукт, у ботлера не оставалось других возможностей увеличить доходы, кроме как сократив расходы, и в первую очередь расходы на оплату труда. С 1992 по 2002 год 6700 работавших на Coca-Cola колумбийцев потеряли работу, подавляющее большинство уволенных трудилось на предприятиях Panamco. В 2003 году Panamco попросту закрыла 11 из 17 своих заводов, расторгнув договоры с рабочими. В тот же самый год компанию поглотил мексиканский филиал Coca-Cola FEMSA, сделавшийся в свою очередь основным — и даже суперглавным — ботлером Латинской Америки.

SINALTRAINAL протестовал против увольнений, но действовать профсоюзу было все труднее, поскольку его лидеры все чаще становились жертвами военизированных отрядов. Реакционеры обвиняли активистов в сотрудничестве с партизанами, которые угоняли и жгли грузовики Coca-Cola. Мендоса категорически отрицает взаимодействие профсоюза с какими бы то ни было вооруженными группировками. «В этой стране любого несогласного объявляют боевиком, — говорит он. — Самый простой способ для корпорации включить нас в расстрельные списки». Однако над его головой висит — и бросается в глаза — портрет Че Гевары. Активисты не видят никакого противоречия в том, что они чтут память самого знаменитого повстанца Латинской Америки, хотя сами и не желают быть причисленными к партизанам. «Мы считаем себя профсоюзом левого крыла. Мы уважаем тех, кто ведет вооруженную борьбу, — поясняет Мендоса. — Иногда лишь с оружием в руках удается добиться необходимых перемен. Просто мы для себя выбрали иной путь».

В городе появлялось все больше угрожающих граффити, а компания Panamco обеспечивала водой и прохладительными напитками манифестации военизированных отрядов против партизан. Мендоса и Галвис вспоминают о том, как представители компании проводили переговоры с человеком из AUC прямо на территории завода. Вскоре после того, как боевики заняли город, бывший член профсоюза Сол Ринкон обратился к Мендосе с предложением организовать ему встречу с их командиром: они, дескать, могли бы договориться о том, что профсоюз будет вести себя тихо и послушно, не причинять неприятностей, и тогда обойдется без насилия. Профсоюз отказался от переговоров, и через несколько месяцев Галвис видел Ринкона на заводе, тот о чем-то беседовал с руководителем отдела продаж. Много времени спустя Ринкон был арестован и осужден за соучастие в убийстве лидера профсоюза нефтяников в марте 2002 года. Уже в тюрьме в нем опознали члена Центрального блока Боливара — филиала AUC.

А в 2002 году угрозы против Галвиса и других членов профсоюза нарастали. Галвис обратился в тайную полицию (DAS), и ему обеспечили охрану, однако о членах его семьи не позаботились. Жене Галвиса преграждали на улице дорогу какие-то мужчины, запугивали ее, обещали в скором времени расправиться с ее мужем. В тот год она была беременна их вторым сыном, вспоминает Галвис, и как-то раз дорогу ей преградил мотоцикл, направил свет фар прямо в глаза. За рулем сидел командир захватившего Барранкабермеху военизированного отряда — он сказал, что убьет женщину, а потом доберется и до ее мужа.

Опустив взгляд на свои руки, распростертые на стеклянной поверхности стола, Галвис вновь принимается крутить обручальные кольца. «Я чувствовал себя беспомощным, полностью в их власти», — говорит он. Хуже всего были эти угрозы близким. Жена стала требовать, чтобы Галвис вышел из профсоюза, а когда он отказался, проблемы в их отношениях стали нарастать, и в итоге, не выдержав такого давления, супруги расстались. «Мы с ней не сумели договориться. Я всегда отвечал "нет"», — говорит он.

Угрожали и родственникам других членов профсоюзов. Летом 2002 года несколько мужчин чуть не выхватили четырехлетнюю дочь Мендосы Карен из рук ее матери. На следующий день, рассказывает Мендоса, ему позвонили на мобильный телефон. «Партизан сучий, на этот раз тебе повезло, — заявил голос в трубке. — Мы-то хотели прикончить твою девчонку и вернуть ее тебе в пластиковом мешке». Причиной нападения опять-таки стала профсоюзная деятельность: «Вы выступаете против того, что мы делаем в Барранкабермехе, против нашего союза с Coca-Cola. Если не уймешься, кто-нибудь из членов твоей семьи погибнет». Мендоса сообщил о происшествии властям. Правозащитная организация предложила ему убежище в Швейцарии, но Мендоса отказался покинуть родину, несмотря на то что после покушения на дочку он на месяц лишился сна.

«Совсем еще малышка, а ее уже пытались убить, — тихо говорит он. — Моя жена сказала, это случилось из-за меня, из-за того, что я делаю. Это уничтожило наш брак». Жена Мендосы ушла от него, как ушла и жена Галвиса, но девочка, которой сейчас десять лет, осталась на попечении отца. В школу ее сопровождают телохранители, больше ей никуда выходить не разрешается. «Иногда она спрашивает, почему ей нельзя пойти поиграть с другими детьми, — вздыхает он. — Но если с ней что-то случится, меня это доконает».

После первого взрыва насилия угрозы членам профсоюза постепенно сошли на нет, но сначала Галвис и сам подвергся нападению. В августе 2003 года он ехал домой в сопровождении охранников и, завернув за угол, чуть не налетел на человека, который стоял посреди улицы возле мотоцикла с пистолетом в руках. Один из телохранителей открыл дверцу, чтобы прицелиться, но тот человек выстрелил раньше. Мотоциклист и охранник обменялись несколькими выстрелами, затем нападавший вскочил на мотоцикл и уехал. Галвис сообщил в полицию об этом инциденте, описав его как покушение на его жизнь. Он ничего более не слышал об этом деле до 2007 года, когда офис генерального прокурора уведомил Галвиса, что против него открыто дело по обвинению в ложных показаниях. Оказывается, полиция собрала доказательства того, что в тот день произошло вооруженное ограбление, и человек, стрелявший в джип Галвиса, был одним из грабителей, который отреагировал на угрозу, когда увидел оружие в руках охранника. «Я оказался под следствием за то, что был жертвой нападения, — возмущается Галвис. — Таким образом правительство хотело продемонстрировать, что мы попросту все выдумываем».

В Колумбии ложные обвинения являются настолько обычной практикой, что для юридической подставы есть даже особый термин — montaje judicial. В 1990-х дела против членов профсоюза и общественных деятелей фабриковали все более умело и тонко, вовлекая ни в чем не повинных людей. Обвинение, выдвинутое против Галвиса в Барранке, еще пустяк по сравнению с тем, чему подверглись три члена профсоюза в городе Букамаранга, в 100 километрах к востоку. И в этом деле менеджеры Panamco были замешаны уже напрямую.

Если в штаб-квартире SINALTRAINAL в Боготе витает дух поражения, а шуточки в здании профсоюза в Барранке отдают висельным юмором, то в Букамаранге активисты обретаются в чем-то очень похожем на военный бункер. Центральный трудовой совет Колумбии (CUT) делит помещение с несколькими родственными профсоюзами, в том числе две комнаты выделены SINALTRAINAL. Отправляясь выпить черного кофе с арепой (кукурузной лепешкой), Нельсон Перес сует в задний карман брюк пистолет. По дороге члены профсоюза обходят не состоящего в профсоюзе рабочего в красной майке Coca-Cola, который с усилием катит в гору тележку с шестнадцатью заполненными бутылками ящиками. Мускулы на руках бедолаги набухают и чуть не лопаются, склон слишком крутой. «Год проработает и надсадит спину, — замечает Альваро Гонсалес, отдавший этой компании двадцать семь лет труда. — После этого ему останется лишь фруктами на улице торговать».

Ему ли не знать — в свои 44 года Гонсалес изо дня в день трудится на принадлежащем Coca-Cola заводе, поднимая эти 20-килограммовые ящики или снимая их с грузовиков. За гладкую кожу и слегка раскосые глаза товарищи прозвали Гонсалеса Японцем. Худощавый, со вкусом одетый в клетчатую рубашку Tommy Hilfiger, брюки цвета хаки и кожаные мокасины, он не смотрится обычным рабочим. И тем не менее Гонсалес начал работу в компании в 18 лет уборщиком, мыл туалеты, а со временем поднялся до изготовителя концентрата, рассказывает он, устроившись в практически пустом помещении профсоюза, чтобы подробно изложить свою историю.

У него-то как раз поначалу имелся «сироп в крови». Юноша был в восторге оттого, что его взяли на работу в знаменитую американскую фирму, и его собрание посрамило бы коллекции самых ревностных членов клуба коллекционеров Coca-Cola. «У меня весь дом был заполнен сувенирами, мне казалось, я служу в лучшей на свете компании, — вспоминает он. — Я носил носки с их символикой, рубашки с логотипом Coca-Cola, да что там, даже трусы. И мне в голову не приходило, что когда-нибудь я буду относиться к корпорации так, как отношусь к ней теперь».

В ту пору, говорит Гонсалес, он был «любимчиком», он приходил на работу спозаранку, уходил поздно. Все изменилось в 1990 году: «Как только я вступил в профсоюз и начал высказывать свое мнение, моя жизнь полностью изменилась». Сперва начальник попытался его отговорить, предложил ему более высокооплачиваемую должность на складе, если он передумает. Но после того как ELN в 1992 году сожгла десять грузовиков Coca-Cola, начальство стало активно преследовать Гонсалеса. Всякий раз, когда он отлучался с рабочего места, ему грозили всяческими наказаниями.

Вдруг, прямо посреди этого рассказа, Гонсалес сломался и зарыдал. Он сердито утирает глаза куском туалетной бумаги, рулон которой стоит на столе. «Слишком тяжело говорить об этом», — признается он. Montaje judicial, превратившая жизнь Гонсалеса в ад, случилась весной 1994 года, через год после того, как Coca-Cola Company приобрела миноритарный пакет акций. Однажды утром, рассказывает Гонсалес, на завод явились агенты DAS и приказали ему и еще двум членам исполнительного совета профсоюза раздеться догола и лечь на пол в раздевалке. В присутствии начальника заводской охраны Алехо Апонте агенты обыскали их шкафчики, пояснив, что поступило сообщение о спрятанной на заводе бомбе.

И затем на протяжении двух лет такого рода эпизоды происходили неоднократно. В мае 1995 года Апонте собрал всех работников завода и предъявил им устройство, которое, по его словам, было бомбой, а обнаружил он его якобы под сатурационным котлом. Он указал рабочим то место, где бомба взорвалась, хотя там, по словам Гонсалеса, не было никаких следов взрыва.

И наконец 6 марта 1996 года, за семь месяцев до убийства Хиля в Карепе, заговор против членов профсоюза осуществился полностью. Гонсалес, закончив смену, перекусывал в заводской столовой, а его товарищ Доминго Флорес, водитель грузовика и тоже один из лидеров профсоюза, только что вернулся из поездки. Он подошел к воротам и окликнул своего приятеля, но в этот момент на Флореса сзади набросились четверо мужчин, заломили ему руки. Гонсалес беспомощно наблюдал за этим из-за ограды. Флорес кричал: «Они меня похищают, они меня убьют!»

В ту пору похищение людей стало обычным делом в долине Магдалены, и лидеры профсоюза проходили специальную подготовку, чтобы научиться противостоять этой угрозе. Об этом Флорес и вспомнил, когда на него напали.

Он рассказывает свою историю в той же комнате, где до того мы беседовали с Галвисом. Приехал прямо с работы, в темно-зеленых штанах и красной майке Coca-Cola, из-под которой выпирает объемистый животик. Прозвище Флореса Толстячок. Лицо тоже круглое, смуглое, за квадратными очками без оправы набухают слезы, едва он начинает вспоминать, они катятся по пухлым щекам (в отличие от Галвиса Флорес не прибегает к туалетной бумаге).

«Я сказал им, пусть убивают, живым я не дамся, — говорит он. — Они стали меня избивать». Нападавшие попытались заковать Флореса в наручники, но сумели надеть их только на одну руку и поволокли его к машине. Наручник впился в тело, потекла кровь. Видя, что Флореса тащат в стоящий наготове грузовик, Гонсалес вырвался и побежал к начальнику, и тот вышел поговорить с одетыми в форму агентами, жестом подозвал к себе Гонсалеса — и как только Гонсалес вышел за ворота, на него тоже накинулись двое, толкнули так, что он всем телом врезался в изгородь. От испуга он слегка обмочился, почувствовал, как горячая струйка потекла по ноге в ботинок. Его поволокли через парковку в грузовик, а он скреб ногой по земле, стараясь избавиться от сырого носка. Когда его бросили в грузовик к Флоресу, Гонсалес принялся кричать во всю глотку, чтобы кто-нибудь позвонил в правозащитную организацию. «Заткнись! — заорал на него Флорес. — Так будет только хуже!» — «Черт побери! — отвечал ему Гонсалес. — Мы ничего не сделали. Если они задумали нас убить, пусть убивают!»

Пока они препирались, на парковку въехал еще один грузовик. За рулем был Луис Эдуардо Гарсия, тоже водитель и один из активных членов профсоюза. Гарсия проработал в компании тридцать лет, с 1978 года водил ее грузовики. Они с Флоресом издавна дружили, двадцать лет (им обоим сравнялось по 53 года) ездили по одному маршруту, у них даже электронная почта была общая. Забавная парочка: Флорес толстячок, а Гарсия тощий, Флорес мягкий, а Гарсия вспыльчивый. В самом начале работы на заводе Гарсию прозвали Перчиком после того, как он яростно поспорил с менеджером. Кто-то из товарищей воскликнул: «Да ты настоящий перчик-чили!» — так имя и прижилось, и даже в записках, угрожавших расправой, его именовали Перчиком. На интервью Гарсия явился в сопровождении взрослой дочери и внучки (от другой дочери). Девочке было обещано, что потом пойдут покупать ей обувь, и она сидела тихо, пока ее дед рассказывал, через какие мучения он прошел.

В тот весенний день 1996 года он въехал на стоянку и увидел, как Гонсалес подает ему какие-то знаки из грузовика. «Что случилось, Японец?» — крикнул он ему. И тут же к нему подошел агент, схватил его, защелкнул наручники и втолкнул его в грузовик. Всех троих отвезли в полицейский участок, посадили в камеру и продержали три дня прежде, чем отвели в суд. Там они, не веря собственным ушам, выслушали обвинение в терроризме и подготовке взрывов. Свидетель в маске — обычная в то время практика защиты свидетелей — указал на них, заявив, что видел, как они привезли на грузовике бомбы на завод и разложили их в разных местах. В качестве улик были представлены фотографии двух устройств, якобы бомб, которые были найдены на территории завода годом ранее. В выходе под залог обвиняемым отказали и перевезли их в Ла Модело, федеральную тюрьму строгого режима в Букараманге.

С этого начались полгода тяжелейших испытаний. Самое страшное, что может случиться с человеком в Колумбии, — это быть обвиненным в терроризме. Их держали вместе с партизанами, боевиками и обычными преступниками, причем сокамерники и в самом деле верили, что эти трое готовили взрыв на заводе. «Мы не могли никому довериться, — рассказывает Гонсалес. — Я с трудом удерживался от слез». На весь блок приходилось всего четыре душевые, и туда они боялись заходить, потому что в душевых часто совершаются нападения. «Если хочешь помыться, надо принести в камеру бутылку с водой и мешок», — рассказывает Гонсалес. Вместе с Флоресом они сидели в камере размером метр с небольшим на два.

Дочери Гонсалеса в ту пору было 4 года, она только начала ходить в подготовительную школу. Гонсалес подкупал стражей, и те выпускали его на прогулочный двор на третьем этаже тюрьмы, откуда он мог видеть дочь, когда жена отвозила ее домой. По выходным дочери всех трех узников приходили под окна тюрьмы, и отцы бросали им сладости, обернутые в записки. Семьям заключенных приходилось туго: их кормильцев уволили, они остались без средств к существованию. Когда стало известно, в чем они обвиняются, детей Гонсалеса и его товарищей стали дразнить другие ученики в школе, обзывали их убийцами и террористами. В конце концов им пришлось пропустить школьный год, они собирали бутылки на улицах, просили мелочь у рабочих на заводе. «Друзья отвернулись от нас, нам нечего было есть», — вспоминает дочь Перчика, двадцатилетняя Лаура Милена Гарсия, которая на всем протяжении интервью сидела молча и внимательно слушала рассказ о муках своего отца и его друзей. И она тоже, не выдержав, начинает плакать, вытирая глаза и с трудом справляясь с голосом.

Флорес все это время сидит, пряча лицо в крупных ладонях. Изредка он поднимает голову и снимает очки, чтобы утереть глаза, а рассказывает за него Перчик. В совокупности они провели в Ла Модело 174 дня, прежде чем дело в августе 1996 года передали в суд (оставалось несколько месяцев до выстрелов в Карепе). Но в суде обвинительный акт начал сразу же разваливаться. Единственный свидетель от компании выступал в маске, и его показания о том, как и когда руководители профсоюза проникли с бомбами на завод, опровергались показаниями десятков рабочих и официальными протоколами самой же компании. И замаскированный свидетель постоянно противоречил сам себе, так что в итоге сам окружной прокурор воскликнул, что свидетелю требовалось оказаться сразу в трех местах, чтобы столько всего увидеть. Отвергнув эти показания как насквозь ложные, прокурор прекратил дело и распорядился выпустить трех профсоюзных деятелей на свободу.

Но при этом прокуратура отказалась возбудить дело против менеджеров, которые ложно обвинили их в подкладывании бомб, и даже не раскрыла личность замаскированного свидетеля. Когда же профсоюз подал гражданский иск против Panamco, судья счел данные недостаточными для того, чтобы уличить конкретных представителей компании. «Они остались безнаказанными, — возмущается Гонсалес. — Как ничего не было: простить и забыть». И вплоть до сегодняшнего дня прокуратура отказывается назвать того свидетеля в маске.

А для троих рабочих с выходом из тюрьмы несчастья отнюдь не закончились. В их адрес и в адрес членов их семей регулярно поступали угрозы. В 2002 году двенадцатилетняя дочь Гонсалеса сняла трубку и услышала в телефоне голос: пусть ее «сучий террорист папаша» заплатит 20 миллионов песо (10 тысяч долларов), или ей конец. Вскоре от Гонсалеса ушла жена. «Она говорила: "Ты испортил жизнь мне, моим родным и дочерям", — Гонсалес вновь запинается, сглатывает слезы. — Люди, даже ближайшие соседи, относились к нам с недоверием. — Слезы текут из его глаз, и так же непроизвольно течет его речь. — Они хотят уничтожить профсоюз, чтобы не договариваться с рабочими. Условия труда все время ухудшаются. Я не партизан и не боевик. Но я вижу, что в стране надо многое менять. — И вдруг слезы сменяются сардоническим смехом. — Беспомощность так изводит, порой уже и в самом деле хочется подложить бомбу и взорвать завод к чертовой матери. Доходишь до того, что хочется стать террористом-смертником и разом покончить со всем».

Несмотря на серьезный счет к компании, которая пыталась посадить их до конца жизни в тюрьму, все трое попрежнему работают на том же заводе, изо дня в день поднимая и разгружая ящики с красно-белым логотипом. Но с того дня, как ворота тюрьмы захлопнулись за ним, Гонсалес в рот не брал кока-колу. И когда он входит на территорию завода, он становится «другим человеком». «Я вижу в начальстве врагов. Мы вышли из тюрьмы в 1996 году, а сейчас 2008-й и это просто еще одна тюрьма», — говорит он.

Поощряла ли компания насилие против членов профсоюза или просто извлекала выгоду из обстоятельств, факт остается фактом: непрерывные угрозы и провокации обескровили профсоюз.

В 1993 году, когда Panamco начала скупать разливочные заводы, в SINALTRAINAL числилось 1880 работников из штата компании. К 2009 году, по данным представителя SINALTRAINAL Карлоса Олайи, их число сократилось до 350. Это было в значительной степени вызвано массированной заменой штатных работников на временных и договорных: вместо 10 тысяч человек, работавших на полную ставку в 1993 году, сейчас в компании осталось лишь 2 тысячи. Остальные рабочие, так называемые «кооперативщики», должны были самостоятельно оформлять страховку и не получали прочих льгот, а также, разумеется, исключались из любых коллективных договоров. Но и ставка постоянных сотрудников упала с 800 долларов в месяц до 500. А нечлены профсоюза получали и того меньше — всего 150 долларов в месяц. Не выплачивались бонусы за сверхурочные и работу в выходные. Причем корпорация в итоге обогатилась и преуспевает: сейчас Coca-Cola контролирует уже 60 процентов рынка безалкогольных напитков в стране. После того как в 2003 году Panamco перешла в руки Coca-Cola FEMSA, Колумбия сделалась главным и самым быстрорастущим рынком для основного ботлера.

И после так называемой демобилизации военизированных отрядов в Колумбии все еще раздаются угрозы в адрес SINALTRAINAL: у военизированных отрядов есть преемники, которые продолжают их дело. Новый их босс в Барранке — по слухам, брат Немца из Урабы. Под дверь здания профсоюза то и дело подсовывают записки с угрозами, приходят такие письма и по электронной почте. «СМЕРТЬ ВСЕМ ЛЕВЫМ КОММУНИСТАМ—УНИЧТОЖИМ ВСЕХ ПСОВ ДО ЕДИНОГО! — такое послание пришло по электронной почте в ноябре 2008 года. — СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ВСЕМ... ЧЛЕНАМ ПРОФСОЮЗА В НАШЕМ СЛАВНОМ БАРРАНКЕ».

В Букараманге военизированные отряды в ноябре 2007 года похитили сына Флореса, когда он выходил из школы, запихали его в черный фургон и избили рукоятью пистолета, а затем выбросили на обочине. Дочь Перчика Лаура Милена Гарсия едва не попала им в руки летом 2008 года. Она шла домой из университета и заметила двух преследователей. Один нагнал ее, ткнул дулом револьвера в бок и прошипел: «Тихо!» — но, к счастью, Лаура успела так близко подойти к дому, что увидела сторожа и громко окликнула его, спугнув таким образом похитителей. Вот почему Перчик настоял, чтобы дочь и внучка присутствовали при его выступлении: пусть поймут, что происходит с ним, ведь они и сами теперь под прицелом.

«Больше я одна в университет не хожу, — говорит Гарсия, с виду обычная девушка, из тех, кто смотрит MTV: короткий яркий топ, большие серьги-обручи в ушах. Но она такой же перчик-чили, как ее отец. — Когда в университете профессор начинает ругать профсоюзы, я ему не спускаю. Я ему отвечаю: "О чем вы говорите — профсоюзы защищают права трудящихся"». У вас тут, в университете, кто-нибудь нарушает права трудящихся?"» Вся надежда профсоюзов — на молодое поколение. Нынешнее просто бьется за свое выживание.

«Я начал работать в компании, когда мне было восемнадцать. Так прошла вся моя жизнь, — вспоминает Гонсалес. — В восемнадцать лет я был добрее. Теперь мне говорят: "Это в вас обида говорит". Еще бы не обида — меня же держали в тюрьме!»

А в Барранке Галвис после интервью идет с другими членами профсоюза в соседнее кафе и опрокидывает там кружку пива за кружкой под доносящуюся из телевизора фольклорную музыку — этот жанр здесь называют вальенато. Затем он в сопровождении охранников идет в городской сквер. Благоуханный воздух шелестит листвой, парочки и группы друзей сидят за столикам, пьют пиво или кока-колу. Даже охранники расслабились, один останавливается на углу и болтает по мобильному телефону, другой расставляет ноги по обе стороны переднего колеса скутера и флиртует с сидящей на нем женщиной. Горбатый старик показывает нам игрушечные велосипеды, вырезанные из пивных банок. Галвис несколько минут беседует со стариком, расспрашивает, есть ли у него семья и как он повредил себе спину. Он упал с крыши, отвечает калека, и покорно задирает рубашку, демонстрируя свое увечье. Галвис отдает ему мелочь, а серебристый велосипедик взять отказывается. «Нужно уметь радоваться жизни, — вздыхает он. — Нельзя все время работать, работать, работать, как проклятые капиталисты».

Ему нелегко, он устал перемещаться повсюду в сопровождении охранников, все время ждать новых угроз и покушений. «Мы, лидеры профсоюзов, тоже много зря болтаем, — продолжает он. — Самокритика не повредит, но нельзя прекращать борьбу, а ведь столь многие сходят с автобуса». Он ложится грудью на стол, смотрит растерянно. За его спиной официант уволакивает целую башню красных ящиков Coca-Cola, заполненных пустыми банками. «Нам трудно, — продолжает Гарсия. — Мы все время на волосок от смерти, но ухитряемся выжить. Мы привлекаем в профсоюз новых членов, а компания увольняет рабочих за то, что они вступают в профсоюз. Если б не международная солидарность, нас бы давно уничтожили. Такова правда».

Как и в Мексике, колумбийские активисты отвечали на то, что воспринимали как несправедливость со стороны корпорации, объявлением бойкота на ее напитки, но здесь, в отличие от Мексики, им удалось выйти за пределы страны, распространить свое движение также и на Соединенные Штаты. Сначала откликнулся профсоюз металлургов, а затем это движение постепенно достигло такой силы, что Coca-Cola Company уже не могла отмолчаться.

 

Глава 8

Сила закона

Здание профсоюза сталелитейщиков в Питтсбурге (Пенсильвания) найти нетрудно. Стоит проехать через мост над рекой Мононгахила, и вот оно, бросающееся в глаза сооружение, украшенное ромбовидными металлическими решетками. Дэн Ковалик сидит за рабочим столом у окна, скрытого внутри одного из таких ромбов, и выглядит в этой оправе как участник игры «Голливудские клетки». Даже в густых зарослях темных волос и бороды лицо его выглядит мальчишеским — слишком юным для старшего помощника главного юрисконсульта, который ведет все дела по нарушению трудового законодательства в сталелитейной промышленности.

Впрочем, сфера деятельности Ковалика не ограничивается интересами его профсоюза. На столе у него черно-белая фотография, где он стоит рядом с никарагуанским президентом Даниэлем Ортегой, сделанная накануне выборов 1985 года, — до того, как президент-социалист пал жертвой спонсированного США правого переворота. Над столом — огромная черно-белая фотография, знакомое лицо: мы уже видели его в офисах колумбийских профсоюзов, это партизан номер один Че Гевара. Ковалик, выросший в Огайо в консервативной католической семье, сделался, по его словам, «латиноамериканофилом» в 12 лет, посмотрев документальный фильм об убийстве архиепископа Оскара Ромара эскадронами смерти в Сальвадоре. В 19 лет он отправился в Никарагуа в составе Организации солидарности с Никарагуа — группы, поддерживавшей сандинистов в их борьбе с правыми контрас.

«Я с юности понял для себя, что в Латинской Америке Штаты поддерживают не тех, кого следует», — говорит Дэн Ковалик. Он побывал во многих латиноамериканских странах и делал все, что в его силах, чтобы противостоять этому нежелательному влиянию США, помощи, которую его страна оказывала военным диктаторам и военизированным отрядам. В Колумбии он впервые побывал в сентябре 2000 года, через два месяца после того, как Америка выделила средство на истребление боевиков и изничтожение производства кокаина — так называемый Колумбийский план. Истраченные Соединенными Штатами 6 миллиардов долларов способствовали разгрому FARC и других группировок, но никак не отразились на производстве кокаина — которое даже увеличилось. По мнению Ковалика, задача США и состояла отнюдь не в том, чтобы предотвратить распространение наркотиков, но в том, чтобы защитить свои нефтяные и рудные интересы. Такова была его позиция, когда он впервые отправился в Барранкабермеху, чтобы выслушать свидетельства членов профсоюза, в том числе председателя местного отделения SINALTRAINAL Уильяма Мендосы. Во вторую поездку, в марте 2001 года, он узнал об убийстве Исидро Хиля, и его поразила наглость, с какой военизированные отряды прибегают к силе, истребляя профсоюзы. «Они убили парня прямо на территории завода, — возмущается Ковалик. — Застрелили его после того, как менеджер пообещал уничтожить профсоюз. После этого боевики вернулись, собрали на заводе всех рабочих и велели им выйти из профсоюза, если не хотят, чтобы их постигла та же участь». По его мнению, все улики указывают на причастность к этому делу высшего руководства.

«Не берусь утверждать, что кто-то в Атланте отдал прямой приказ, — говорит он, — но тут есть и корыстный интерес, и готовность отвернуться и позволить всему идти своим чередом». С точки зрения Ковалика, невелика разница, дала ли корпорация своим ботлерам «согласие по умолчанию» чинить расправу над рабочими или же она виновата лишь в том, что не использовала все имеющиеся в ее руках полномочия, чтобы осудить и прекратить насилие. Его интересует другое: как призвать Coca-Cola Company к ответу за деяния, совершенные иностранным ботлером, а то и в частном порядке менеджерами этого ботлера, на территории другого государства, со своими законами и иной системой правосудия. Несколько месяцев назад Fiscalia официально объявила, что расследование закончено. Дело так и не было передано в суд.

В разговоре с руководством SINALTRAINAL Ковалика вдруг осенила идея: если профсоюз не может добиться справедливого суда в Колумбии, можно подать на Coca-Cola в суд в Соединенных Штатах. И Ковалик знал, к кому именно следует обратиться — к живущему в Вашингтоне адвокату Терри Коллингсворту, который умел привлекать корпорации в суд не только за нарушение прав профсоюзов, но и за такие преступления, как убийство, насильственное удержание, пытки в самых отдаленных краях земли, то есть как раз за то, в чем SINALTRAINAL обвинял Coca-Cola.

Вместе с Коллингвортом Ковалик расследовал это дело, чтобы определить, сколь многое было известно головной компании о насилии на разливочных заводах Колумбии. Они оба полагали, что компания несет ответственность за акты насилия, из которых она извлекла для себя преимущество. Через несколько месяцев после первой поездки Дэна Ковалика в Колумбию, в июле 2001 года, в окружной суд Майами был подан иск на основании полузабытого закона XVIII века «О правонарушениях в отношении иностранных граждан». По мнению обоих юристов, этот закон давал им право преследовать Coca-Cola за преступления, совершенные на территории другого государства.

Карьера, которая привела Коллингсворта в суд по этому делу, началась двумя десятилетиями ранее в Малайзии. Закончив в 1982 году Юридическую школу Дьюка и выплатив кредит за свое образование, Коллингсворт отправился в путешествие по Азии. Но, едва добравшись до Куала-Лумпура, он попал в самый разгар борьбы рабочих за право организовать профсоюз, в котором им отказывала компания-наниматель, американская Harris Semiconductor, которую правительство Малайзии освободило от обязанности заключать коллективное соглашение. Повинуясь мгновенному порыву, молодой юрист предложил помочь рабочим по возвращении в Штаты, хотя с виду это дело не способствовало той карьере, о которой он мечтал: Коллингсворт, как и Ковалик, собирался защищать профсоюзные права американских рабочих.

Хотя нынче Коллингсворт выглядит как воплощение сдержанного и подтянутого адвоката, он вырос в рабочей среде и вслед за отцом и дядей устроился на медеплавильный завод поблизости от своего родного Кливленда. Он был оператором крана, который опускал руду в плавильную печь, и вспоминает, насколько удобной была эта работа благодаря профсоюзу. «Реальное рабочее время составляло едва ли полтора часа за смену, — подсчитывает он. — Задним числом я сам себе не верю». Избыток свободного времени он тратил на образование — днем ходил в колледж, а вечером в кабине крана штудировал книги. Цель он себе ставил — помогать таким людям, как его отец и дядя, чье положение становилось все труднее.

К началу 1980-х стало ясно, что отрасль находится в упадке. Все то же стремление повысить цену акций, которым руководствовались Джек Уэлч и Роберт Гойзуэта, приводило к радикальному сокращению штата служащих. Все больше рабочих трудилось на временных договорах, или же производство переносилось в другие страны, где расценки ниже. (Завод, где работал Коллингсворт, со временем переехал в Южную Корею.) Тот протест рабочих, который он застал в Малайзии, был обратной стороной медали: в развивающихся странах власти готовы были пренебречь правами трудящихся. Так молодым человеком Коллингсворт столкнулся с вопросом — и теперь, двадцать лет спустя, этот вопрос вновь встал перед ним и Коваликом, — как принудить к соблюдению этических норм транснациональные корпорации, которые руководствуются исключительно выгодой и по сути своей аморальны? До тех пор пока они, конкурируя друг с другом, идут на все для увеличения дохода, корпорации не могут принимать во внимание этические вопросы — они попросту разорятся. В то же время и развивающиеся страны конкурируют друг с другом, заманивая к себе иностранцев, которые, как представляется, помогут им выбраться из нищеты, а потому вовсе не предъявляют к ним требования соблюдать трудовое законодательство.

Когда Коллингсворт вернулся из поездки по Азии, выяснилось, что конгрессмен от его родного штата Огайо Дон Пиз как раз и разрабатывает пакет законов, направленных на решение именно этой проблемы. Пиз надеялся, что ситуацию поможет решить поощрение в виде преференциального торгового статуса для тех стран, которые «принимают меры по поддержанию международно признанных прав трудящихся», в том числе права на коллективные переговоры и фиксированный минимум зарплаты. После принятия этого законодательства Коллингсворт вместе с одним из коллег Пиза Уильямом Гулдом основал Международный фонд прав трудящихся (ILRF), чтобы, принимая петиции рабочих разных стран, сделать этот закон действенным. Первым делом фонд занялся проблемами компьютерщиков в Малайзии, но, к сожалению, формулировка закона, позволявшая стране сохранить торговые преференции, лишь бы она «принимала меры» для улучшения ситуации, оставляла и корпорациям и совету, назначенному администрацией Рейгана, слишком большую свободу в истолковании и применении закона.

Промучившись напрасно много лет с другими странами, Коллингсворт и его коллеги в итоге отвергли такой путь и вместо этого занялись корпорациями. По Америке как раз прокатилась вторая волна моды на корпоративную социальную ответственность, и компании наперебой старались представить себя в выгодном свете — они, мол, радеют о нуждах обездоленных во всем мире (лишь бы это не отражалось на доходах и не подрывало конкурентоспособность). Коллингсворт и другие борцы за охрану труда и окружающей среды надеялись, что если все подпишутся под едиными стандартами, тогда корпорации смогут «поступать правильно», не опасаясь при этом уступить конкурентам. И если корпорации проявят интерес к социальным проблемам, которые волнуют их клиентов, это пойдет лишь на пользу имиджу. Предполагалось, что это будет добровольный «кодекс поведения», которому будут следовать сами компании на своих фабриках и их зарубежные партнеры.

Эта идея начала обретать популярность после того, как студенты выступили с критикой таких компаний, как Nike, которые эксплуатировали низкооплачиваемый труд при изготовлении спортивной одежды.

Этот спор быстро попал в национальные новости, и досталось всем, от Liz Claiborne до Кэти Ли Гиффорд. В 1999 году Билл Клинтон добился компромисса — как и несколько лет спустя, когда производители газировки оказались главными виновниками ожирения нации. В то время Клинтон еще был президентом, и он настоял, чтобы производители одежды и профсоюзы выработали взаимоприемлемые правила и стандарты, во многом напоминавшие тот закон, за который Пиз бился десятилетием ранее. Надзирать за соблюдением этих условий должна была новая некоммерческая организация — Ассоциация справедливого труда.

Хотя подпись Coca-Cola не стояла под этим договором, она в более свободной форме приняла участие в движении за создание «кодекса поведения». Она тоже не была чужда этому веянию, в том числе признавала «Принципы Салливана», установленные в 1970-х священником из Пенсильвании с целью принудить компании отстаивать равенство рас в отношениях с ЮАР, где тогда действовал режим апартеида. Проблему апартеида эти принципы разрешить не помогли, а по мнению некоторых критиков, даже помешали более эффективным действиям — изъятию капиталовложений из этой страны. Сам Салливан отказался от этих требований, но в разгар дебатов вокруг Nike они были возрождены ООН в виде «Глобальных принципов Салливана», которые обязывают компании признавать права объединений и профсоюзов, платить рабочим не меньше прожиточного минимума и обеспечивать «безопасные и здоровые условия труда».

В это время Coca-Cola начала активно сотрудничать с ооновской Международной организацией труда, совместно вырабатывая правила для заграничных ботлеров. В частности, запрещалось использовать детский труд, и в целом этот «кодекс поведения» требовал существенно большего, чем любые из подписанных корпорацией принципов ООН. Но в этих кодексах имелись свои изъяны, не говоря уж о том, что они оставались полностью добровольными. Coca-Cola полагала, что обязана применять их лишь в тех своих филиалах, где она владеет большинством акций, а благодаря «сорокадевятипроцентному решению Айвестера» корпорация вполне сознательно сохраняла миноритарные пакеты почти во всех своих основных ботлерах. В результате большинство работников разливочных заводов в таких странах, как Колумбия, в пользу которых и придумывались эти правила, ничего от них не выиграли. А с развитием контрактной системы труда многие рабочие даже не считались штатными сотрудниками компаний, в которых Coca-Cola держала эти миноритарные пакеты. И Ассоциация справедливого труда, как убедился Коллингсворт, только пускала пыль в глаза. Сколь бы прекрасными намерениями ни руководствовались стороны, подписавшие эти соглашения, механизм осуществления новых правил оказался слабым, недоставало финансирования. Nike обеспечила себе положительный имидж, но и в 2005 году отчет компании показал, что на половине ее фабрик сохраняется 60-часовая рабочая неделя, зарплата была ниже минимальной, не было душевых и даже питьевой воды. «Все это чистой воды показуха», — возмущается Коллингсворт. Под конец 1990-х он оказался в тупике: возможностей прищучить корпорации за их заморскую деятельность было не больше, чем в ту пору, когда он молодым человеком путешествовал по Азии.

И тут в его жизнь вошел человек по имени У Маунг Маунг. Он был генеральным секретарем профсоюзов Бирмы — страны, которая была захвачена военной хунтой в 1962 году, а с 1989 года называется также Мьянмой. Маунг Маунг поведал Коллингсворту весьма печальную историю о том, как беженцы, перебирающиеся через границу с Таиландом, попадают там в руки солдат, а армия принуждает их расчищать джунгли с помощью мачете или же искать оставшиеся в земле мины; тех, кто отказывается подчиниться, пытают, насилуют, убивают. Весь этот кошмар совершался во имя интересов двух иностранных корпораций — французской Total и калифорнийской Unocal. Маунг взывал о помощи. «Вы сильный юрист, — говорил он Коллингсворту. — Вот то дело, на котором вы сможете доказать, что существует рабский труд, творится жестокость, и все это ради выгоды американской транснациональной корпорации».

Как бы ему ни хотелось помочь, руки у Коллингсворта были связаны. Законы Пиза, предлагавшие «хорошим странам» торговые преференции, ничего не изменили в поведении корпораций за рубежом, да и новый «кодекс поведения» — что мертвому припарки. А ведь Маунг жаловался не на плохие условия труда и не на скудные заработки, он говорил о насилии, пытках и убийствах.

Профсоюз не имел возможности обратиться в суд Мьянмы, и даже при том, что штаб-квартира Unocal располагалась едва ли в 10 километрах от Юридической школы имени Лойолы в Лос-Анджелесе, где учился Коллингсворт, он не видел возможности подать и в американский суд. Он месяцами обсуждал эту проблему с другими юристами, и наконец удачное решение нашел подрабатывавший у него летом Дуг Стил: акт о правонарушениях в отношении иностранных граждан.

Закон этот чрезвычайно стар, он восходит еще к Уложению 1789 года, с которого начиналась американская система правосудия. Формулировка его полностью звучит так: «Окружные суды имеют юрисдикцию по любому гражданскому иску иностранца только в случае правонарушения, совершенного против права народов или подписанных Соединенными Штатами договоров». Проще говоря, это означает, что иностранец может обращаться в суд Соединенных Штатов, если речь идет о нарушении международного права. Закон этот давно пребывал в забвении: его приняли для защиты американских дипломатов и экипажей судов от пиратов, но до 1980 года известно лишь два случая его применения.

В 1980 году парагваец Хоэль Филартига применил этот закон, подав в суд на полицейского, который пытал и убил его сына. Полицейский к тому моменту успел перебраться в Бруклин, но Филартига выиграл процесс. Полицейский был присужден к выплате 10 миллионов долларов компенсации, заплатить Филартиге не смог, и вскоре его депортировали в Парагвай. Таким образом путь был открыт. Вскоре эфиопские узники прибегли к тому же закону, чтобы подать в суд на своих палачей, гватемальские крестьяне жаловались на министра обороны, а группа жертв насилия из Боснии добилась в 2000 году присуждения репараций в размере 4,5 миллиарда долларов по иску против вождя боснийских сербов Радована Караджича.

До того момента никто еще не применял закон против корпораций, но теоретически никаких противопоказаний не было. Раз в столетней давности споре вокруг Южно-Тихоокеанской железной дороги корпорации были признаны «личностями», поскольку речь шла об их праве владения, значит, их можно было привлечь к суду как любого, кто нарушает права человека.

Конечно, имелись тут и свои трудности. Чтобы подать иск против Unocal на основании Закона о правонарушениях против иностранцев, юристы Международного фонда прав трудящихся должны были доказать, что происходит нарушение международных законов и что бирманские крестьяне не могут получить адекватной помощи в родной стране. Более того, Unocal не была напрямую причастна к насилиям и пыткам — компания лишь сотрудничала с военными и не мешала или даже поощряла их к таким действиям. Первый раз в 1996 году, когда иск был подан в Калифорнии, судья отказался его рассматривать на том основании, что корпорация не может контролировать действия бирманской армии. В 2002 году апелляционный суд отменил это решение и признал иск действительным. Не дожидаясь судебного процесса, Unocal пошла на сделку. Выплаченная компанией сумма не оглашалась, никакого признания своей вины со стороны корпорации не последовало.

То был серьезный шаг вперед в юридической борьбе за права человека — у адвокатов появился способ призвать корпорации к ответу. Коллингсворт был в восторге. «Мы вели с ними переговоры, и наконец-то у нас есть возможность заставить их прислушаться, — говорит он. — Можете мне поверить, тут-то они и призадумались». Его адвокатская группа тут же подала иски против корпораций за различные совершенные во всех концах света несправедливости, в том числе против ExxonMobil, которая платила жестокому диктатору Индонезии Сухарто за безопасность своего нефтепровода, и против филиала Del Monte в Гватемале, который вел переговоры с военизированными отрядами, после чего началась кампания запугивания и пыток членов профсоюза.

Дэн Ковалик в своем Питтсбурге внимательно следил за растущим применением закона о правонарушении против иностранцев и в 2001 году обратился к Коллингсворту за помощью — он хотел подать аналогичный иск против Coca-Cola. Коллингсворт с энтузиазмом приветствовал эту идею и вместе с Коваликом отправился в мае 2001 года в Колумбию за свидетельскими показаниями. По возвращении, 20 июля 2001 года, они подали иск против двух ботлеров, Bebidas у Alimientos и Panamco, а также против Ричарда Кирби и его сына Ричарда Кирби Килланда, против Coca-Cola Colombia и самой Coca-Cola Company. Все эти физические и юридические лица, согласно формулировке иска, «нанимали, оплачивали или иным способом вступали в соглашение с неправительственными вооруженными силами, которые с крайней жестокостью пытали, убивали, незаконно удерживали или иным способом принуждали руководителей профсоюза к молчанию».

Коллингсворт и Ковалик доказывали, что дело это напоминает иски против Unocal и ExxonMobil: опять американская корпорация способствовала насилию ради своей финансовой выгоды. Но было и одно существенное отличие: по мнению профсоюзных юристов, даже если Coca-Cola не вступала напрямую в заговор с военизированными отрядами, она делала это через посредство своих ботлеров, и, учитывая, насколько бдительно Coca-Cola контролирует подобные компании в других странах, можно утверждать, что это все равно как если бы компания делала это напрямую.

«Не может быть, чтобы корпорации не было известно о проникновении боевиков на заводы, об убийствах профсоюзных лидеров, — рассуждает Коллингсворт. — Когда погибает один человек, можно сказать: "О, подумать только!" Погибает второй: "Ох, надеюсь, это не повторится". Далее — номер третий, четвертый, восьмой. В какой-то момент уже нельзя отрицать, что они это знали и готовы смириться с таким положением вещей, раз это хорошо для бизнеса».

Помимо соглашения ботлеров, где во всех подробностях указывалось, как они будут производить и продавать продукцию Coca-Cola, в распоряжении корпорации имелись еще и четвертая доля Panamco и два места в совете директоров — это, по мнению юристов, обеспечивало Coca-Cola непосредственный контроль над компанией. В Bebidas корпорация располагала такой властью, что смогла воспрепятствовать продаже этой компании: Кирби и его сын сообщили колумбийским следователям, что через год после убийства Хиля они пытались продать компанию и даже нашли покупателя. Оставалась только одна проблема: «Я просил у Coca-Cola Company разрешения продать компанию, — рассказывал Кирби Килланд, — но мне отказали... Мы можем, если хотим, продать сам завод, землю, грузовики, все оборудование в Урабе, но нет гарантии, что Coca-Cola согласится передать франшизу новому владельцу».

При таком уровне контроля ботлеров со стороны головной компании ситуация в Колумбии, по мнению Коллингсворта и Ковалика, ничем не отличалась от положения в Гватемале в 1980-х, когда Coca-Cola под давлением монахинь напрямую вмешалась в соглашение по франшизе Троттера, поскольку в той стране убивали рабочих. Coca-Cola, аргументировали юристы, могла остановить насилие или, в крайнем случае, разорвать контракт с любой колумбийской компанией, которая нарушала подписанные корпорацией международные стандарты труда. Корпорация не сделала этого по той же причине, по которой Chiquita годами не уходила из страны, продолжая платить убийцам из AUC — попросту не хотела расставаться с доходами. Coca-Cola Company, само собой, яростно опровергала подобные умозаключения. Как только был подан иск, штаб-квартира в Атланте выразила полнейшее недоумение, заявив: «Где бы мы ни действовали, мы придерживаемся высочайших стандартов этики» (пустые слова, разумеется, ибо следом тот же представитель компании сказал, что «Coca-Cola Company не распоряжается... никакими заводами в Колумбии»). Panamco и Кирби со своей стороны не отрицали тот факт, что жертвами военизированных отрядов становятся рабочие, но напрочь отрицали какую-либо свою связь с этими отрядами. «Тут уж либо они вас используют, либо вы их, — пояснял Ричард Кирби. — В один прекрасный день они пришли на завод. Они остановили работу, поставили всех к стенке, начали стрелять. А теперь это представляют как нашу вину».

Обе стороны предстали перед судом в Майами 6 июля 2002 года. Адвокат Coca-Cola Марко Хименес начал с того, что приписываемые корпорации нарушения не являются военными преступлениями и потому не подпадают под юрисдикцию американского суда в качестве нарушения международного права: «Насколько нам известно, боевики совершали акты насилия против членов профсоюза не в рамках какой-либо военной акции, но с целью запугивания и полного прекращения деятельности союза». Коллингсворт возразил, что с юридической точки зрения не важно, являются ли убийства составной частью войны боевиков с партизанами или же компания воспользовалась гражданскими неурядицами, чтобы покончить с профсоюзами. «Основной факт заключается в том, что война продолжается и что лидеров левых профсоюзов убивают совершенно безнаказанно, а ответчики Coca-Cola, Panamco и Кирби не замедлили извлечь из этого выгоду».

Что же касается самой Coca-Cola Company, ее адвокат утверждал, что корпорацию неправомерно вызвали в суд, поскольку ее соглашение с франшизополучателями никак не предусматривало контроля трудовых отношений. Устав слушать обтекаемые фразы насчет этого соглашения, судья вмешался: «Будьте добры, представьте мне копию!» «Я бы тоже хотел получить экземпляр», — не упустил случая Коллингсворт. Хименес ответил, что корпорация сможет представить соглашение с Panamco и Bebidas через несколько дней. «Потрудитесь представить их завтра до пяти часов вечера!» — распорядился судья и на этом закончил слушания. Однако на следующий день юристы корпорации заявили, что времени на перевод конкретного соглашения с колумбийскими ботлерами не хватило и вместо него они предъявили суду образчик соглашения — шаблон, примерно отражающий условия, на которых корпорация строит отношения с разливочными предприятиями в разных краях мира.

Пока судья обдумывал эту ситуацию, SINALTRAINAL получил известие об очередном убийстве в Колумбии: на пороге дома своей матери, в северном портовом городе Барранкилья был застрелен Адольфо де Хезус Мунера. После того как Мунере удалось провести успешную стачку на заводе Panamco, его причислили к партизанам и он прятался — стоило выйти ненадолго повидаться с родными, и боевики тут же настигли его. То было жестокое напоминание — если кому-то требовались дополнительные напоминания — о той смертельной угрозе, которой рабочие на заводах Coca-Cola подвергаются ежедневно.

Тем временем в Майами «делом Coca-Cola» занялся другой судья, Хосе Мартинес. Человек, известный своими консервативными взглядами и блестящими импровизациями, он, никому не угождая, принял в марте 2003 года решение: убийство Хиля — не военное преступление, поскольку произошло не в бою, но, тем не менее, оно является преступлением с точки международного права, потому что колумбийское правительство поддерживает чересчур теплые отношения с боевиками. Первое очко в пользу профсоюза.

С другой стороны, судья признал, что соглашения с ботлерами подкрепляют утверждение Coca-Cola, будто корпорация не может их контролировать. «В соглашении нет пункта, который предоставлял бы корпорации право или налагал бы на нее обязанность, а тем более вменял бы ей в долг... контролировать трудовые отношения или обеспечивать безопасность сотрудников Bebidas», — писал судья в заключении. На этом основании Мартинес исключил Coca-Cola Company из числа ответчиков, но продолжал рассматривать обвинения против колумбийских ботлеров — Panamco, Bebidas и обоих Кирби.

Коллингсворт и Ковалик радовались уже тому, что дело пока остается на плаву, но все же негодовали на то, что судья позволил Coca-Cola так легко отделаться, не прочитав даже все пункты соглашения и не выслушав колумбийских ботлеров, чтобы выяснить, полностью ли условия их договора совпадают с представленным шаблоном. Разочарованные неоднозначным решением суда, они тут же подали апелляцию с требованием включить в число ответчиков головную компанию Coca-Cola, однако правила судопроизводства требовали дождаться полного окончания суда первой инстанции, а этот процесс мог затянуться на годы, если ответчики будут подавать встречные ходатайства.

«Нам требовалось найти такой подход, при котором сама корпорация отказалась бы от отсрочек», — поясняет Коллингсворт. И они отыскали подходящего человека в лице немолодого профсоюзного активиста Рэя Роджерса.

Попытка призвать корпорацию к ответу в Соединенных Штатах так бы и растворилась в бесцельных слушаниях и затягивающих дело процессуальных приемах, если бы не Роджерс, которого Coca-Cola в итоге сочла главной за столетие угрозой для бренда. В некоторых отношениях проблема оказалась серьезнее даже войны из-за ожирения подростков, в которую корпорация была втянута в то же время. Этот иск и сам по себе мог заставить Coca-Cola прислушаться, но большую роль сыграла и манера Роджерса — резкая, нацеленная на конфронтацию: корпорация увидела необходимость перейти к активной самозащите.

Трудно представить себе более разительный контраст, чем между сверкающим зданием Coca-Cola, господствующим над центром Атланты, и тем офисом, откуда Роджерс начал свою кампанию против казавшегося неуязвимым гиганта. Манхэттенский мост проходит прямо под окном бывшего бруклинского склада, где расположен его кабинет, и каждые две минуты грохочущая электричка заглушает любой разговор. Скудно освещенный кабинет застроен стеллажами, которые доверху набиты брошюрами, книгами и DVD, воздух пропитан ароматами постоянного обитателя этого помещения — пушистого кота неизвестной породы по имени Мелвин.

Одним историческим субботним утром посреди этого разгрома сидел Роджерс в голубой спортивной фуфайке и в тренировочных штанах того же цвета, словно только что вернулся из тренажерного зала. В 65 лет он мог похвалиться густой гривой белоснежных волос и сложением грузчика — этим, по его мнению, он обязан своей биографии рабочего и активиста. «Лучшее, что со мной произошло в жизни, — трепка, которую я получил в третьем классе», — часто говаривает он. После неудачной для него драки Роджерс занялся боксом и тяжелой атлетикой и из следующего столкновения вышел победителем. «Терпеть не могу, когда обижают слабых», — говорит Роджерс, и потому он все жизнь проходил в задирах — сам себя назначил бойцом против корпоративного ига. «Слишком несправедливо распределяются силы, все на стороне корпораций, — рассуждает он. — Наше дело — выровнять весы».

Правда, Роджерс обходился без помощи судов и законов, его тактика сводилась к шумным, свирепым кампаниям, разрушавшим финансовые связи и корпоративный имидж. В 2003 году он готовился к самой крупной своей акции: он хотел призвать к ответу ExxonMobil, которая так и не заплатила за аварию «Эксон Валдиз» и разлив нефти у берегов Аляски. Узнав, что Коллингсворт уже судился ранее с этой компанией, Роджерс направил ему электронное письмо с просьбой о помощи, но Коллингсворт предложил ему в первую очередь сосредоточить все усилия на Coca-Cola. «У нас тут очень серьезная ситуация, пан или пропал, — пояснил он. — Но денег не хватает». Роджерс немедленно согласился: «Я ответил: знаешь, а мы и правда можем попробовать даже с тем, что у нас есть. Имеются некоторые пунктики, благодаря которым корпорация выглядит уязвимой».

Роджерсу ли не знать! Ведь это он еще в конце 1970-х изобрел термин «корпоративная кампания», которым теперь пользуются все активисты. Оба его родителя работали на заводе и состояли в профсоюзе, и сам Роджерс занялся профсоюзной деятельностью сразу по окончании колледжа, он участвовал в акциях Ассоциации сельскохозяйственных работников под руководством Сесара Чавеса, когда бойкот продукции вынудил сельскохозяйственные компании пойти на уступки. В 1976 году Роджерс с членами Объединенного союза работников текстильной и одежной промышленности (ACTWU) принимал участие в организации профсоюза на текстильном гиганте J.P. Stevens в Северной Каролине. Бойкот исключался, поскольку продукция компании практически не поступала в розницу. И тогда Роджерс нарисовал круг в центре листа и сказал: «Это — J.P. Stevens». Затем он стал рисовать стрелки, изображающие деловые и финансовые связи компании. Дополнительное расследование позволило составить список банков и страховых компании с «перекрестным опылением»: одни и те же люди входили в их советы директоров. Вот на кого можно было оказать давление.

Очередную «корпоративную кампанию» Роджерс начал с шумного выступления на собрании акционеров в 1977 году. Туда явилось 600 работников отрасли, и каждый из них по очереди вставал, обличал компанию и грозил, что ответственность ляжет на каждого, кто имеет с ней дело. Собрание было сорвано. Таким образом, направив свет прожекторов на J.P. Stevens, Роджерс затем обрушился на банк, где в совете директоров присутствовали два топ-менеджера корпорации, и пригрозил, что профсоюзные миллионы будут изъяты со счетов, если банк не уволит этих двоих. Банк дрогнул, и представители J.P. Stevens вынуждены были уйти. Затем Роджерс нанес удар по мощной страховой компании MetLife, которая неплохо наживалась, страхуя пенсионные фонды профсоюзов. Под угрозой «антирекламы» президент компании поспешно изменил свои планы, встретился с главой профсоюза и надавил на корпорацию, чтобы заставить и ее пойти на уступки. В итоге в октябре 1980 года был подписан договор, обеспечивший профсоюзу право на существование, однако с условием «никогда не вмешиваться в корпоративные кампании против этой организации». Среди работников J.P. Stevens это условие получило название «оговорки Рэя Роджерса».

Сторонники крупного бизнеса не жалели резких слов, критикуя тактику Роджерса, которую они приравнивали к вымогательству. «Поскольку нанести поражение J.P. Stevens в правильном и честном судебном процессе было невозможно, профсоюз принялся терроризировать бизнесменов, которые имеют дело с этой компанией», — писала в своей передовице Wall Street Journal. И не только СМИ придирались к Роджерсу, некоторые профсоюзные лидеры также не одобрили тактику выжженной земли, поскольку такие жесткие конфронтации не оставляют пространства для переговоров. На всем протяжении этой кампании Роджер отмахивался от советов своих же юристов, которые опасались встречного иска по обвинению в диффамации. Он рвался вперед и делал все, что считал нужным, в том числе за спиной профсоюзных адвокатов передавал горячую информацию в прессу. «Что меня не устраивает в профсоюзном движении, так это использование адвокатов, которым рабочие предоставляют воевать от их имени, — сказал он как-то раз. — Невозможно бороться с мощными организациями и надеяться на какой-то успех, если у тебя нет достаточной силы и власти».

Тактика Роджерса во многом заимствована у знаменитого, далеко не всеми одобряемого чикагского радикала Сола Алински, который в 1971 году опубликовал «Пособие для радикалов». Описывая правила организованной борьбы, Алински перевернул с ног на голову прежние представления о власти, заявив, что тот, кто стремится изменить мир, должен не противостоять существующей власти, но постараться сам обрести власть. С этой точки зрения он предоставлял рассуждать о честной борьбе тем, кто мог наблюдать за схваткой со стороны. Такие доводы, по мнению Алински, служили «риторическим оправданием для оппортунистических действий и соблюдения собственных интересов». Тот же, кто борется за победу, ищет не «правильных» средств, но эффективных. Ситуация всегда бывает запутанной и сложной—и корпорации, и правительства пользуются этим, чтобы переложить ответственность на других. Так, Coca-Cola заявляла, что сложную проблему представляет собой ожирение, за которое ответственен целый ряд факторов помимо потребления безалкогольных напитков, что пластиковые бутылки составляют лишь малую часть мусора, попадающего в городские помойки, а также что Колумбия — непростая страна с давней историей взаимного насилия.

«В сложном, пронизанном множеством взаимосвязей урбанизированном обществе все труднее понять, кто виновен в какой-то конкретной проблеме, — пишет Алински. — Постоянно и как бы на вполне законных основаниях все передают "фишку" друг другу». Если активист хотел добиться результата, ему прежде всего требовалось остановить эту игру. «Наметь цель, не давай ей двигаться, прикидываться чем-то другим, смешиваться с прочими, — советовал Алински. — Если допустить, чтобы ответственность размывалась и распределялась на всех, атака захлебнется». Руководители борьбы с корпорациями предпочитали выбрать одну компанию, как правило, лидера в той или иной отрасли, и на ней сосредоточить все усилия.

Так, когда дело дошло до табачных компаний, Международная организация по корпоративной ответственности (CAI) и ее сподвижники обрушились на Philip Morris. Когда взялись за эксплуатацию рабочих в других странах, «Объединенные студенты против эксплуатации» заклеймили позором Nike. «Персонификация» зла в облике одной компании помогала упростить сложную проблему и донести ее до общественности, к тому же намеченная жертва быстро лишалась союзников, ведь ее конкуренты (скажем, Brown & Williamson или Adidas) торопились порвать всякие связи с ней, опасаясь подвергнуться такому же нападению. Этим принципом созданная Роджерсом Corporate Campaign Inc. успешно пользовалась после эпической битвы с J.P. Stevens, нападая и на другие не угодившие профсоюзам компании. Весьма успешной оказались кампании против Campbell's Soup и American Airlines.

Однако в середине 1980-х Роджерс потерпел сокрушительное поражение во время стачки, направленной против компании Hormel, занимавшейся упаковкой мясных продуктов. Теперь уже он сам сделался «врагом»: после того как в пору общенациональной рецессии Hormel провела серьезные сокращения, местный профсоюз попросил Роджерса вмешаться. Роджерс начал действовать вопреки решению международного профсоюза, рекомендовавшего более взвешенный подход. Презрел Роджерс и вердикт судьи, запретившего выставлять на заводе пикеты. Полиция пустила в ход слезоточивый газ и собак; несколько десятков человек, в том числе самого Роджерса, арестовали. Профсоюз капитулировал, 650 человек потеряли работу. В номинированном на «Оскар» документальном фильме об этом событии — «Американская мечта» — Роджерс представлен беспринципным авантюристом, для которого главное — конфронтация и сопутствующая ей публичность, а не желание спокойно договориться с владельцами завода.

В 1988 году журнал Time отзывался о Роджерсе как об «одной из наиболее неожиданных и неоднозначных фигур рабочего движения» и писал, что «в то время как сподвижники считают его метод удачным дополнением к тактике забастовок, критики выставляют его искателем славы, который вместо того, чтобы способствовать интересам профсоюзов, ставил их самих на службу своей популярности и влиянию». Тем не менее глава местного союза Джим Гуэтт продолжал восхвалять Роджерса и на праздновании шестидесятилетия активиста от всей души воздал должное и его отваге, и самоотверженности в борьбе. Ведь Роджерс потерял все и вынужден был переехать со своей Corporate Campaign, Inc. из просторного офиса на Манхэттене в темный бруклинский склад, а оттуда — в нынешнюю свою обветшалую контору. Однако довольно быстро Роджерс встал на ноги и вновь начал одерживать победы над корпорациями. К тому времени, как он связался с Коллингсвортом, его тактика «щипать» компании, связанные финансово с основным объектом атаки, уже оправдала себя. А тут Роджерс с самого начала увидел ахиллесову пяту Coca-Cola, куда и нацелил удар: более всего корпорация дорожила своим имиджем.

Кампания «Остановите колу-убийцу» началась в апреле 2003 года с послания Роджерса всем его профсоюзным контактам: «Нам нужна ваша помощь, чтобы разорвать порочный круг убийств, похищений и пыток» — такими словами начиналось письмо под знакомым с виду изображением баночки кока-колы, на которой все тем же пышным спенсерианским шрифтом, что Фрэнк Робинсон столь удачно выбрал более столетия тому назад, было написано «Coca-Killer». С самого начала Роджерс весьма изобретательно обыгрывал логотип и слоганы Coca-Cola, чтобы связать бренд с творящимся в Колумбии насилием. Он печатал плакаты «Напиток, который освежует» и «Убийство — это настоящая вещь». Жуткая картинка под названием «Колумбийский флот Coca-Cola» изображала огромный бокал для газировки с плавающими на поверхности трупами. Подпись гласила: «Отвратительно!» На другом плакате две синюшные, морщинистые стопы с биркой «колумбийский рабочий» — словно в морге — сопровождались подписью «Холоден как труп». Эти плакаты члены профсоюза плотников пронесли в демонстрации перед зданием в Хьюстоне, где 16 апреля 2003 года собирались акционеры Coca-Cola. Внутри здания Уильям Мендоса, только что приехавший из Барранкабермехи, требовал от главного юриста корпорации Девала Патрика вмешаться и положить конец убийствам рабочих в Колумбии.

Эта акция могла показаться булавочным уколом, но внимание корпорации она привлекла. Компания тут же обнародовала заявление с перечнем всех мер, которые она принимала для защиты рабочих, обеспечивала лидерам профсоюзов переезд, выделяла кредиты на жилье, телохранителей, чтобы уберечь их от расправы. SINALTRAINAL не замедлил возразить, что все эти благостыни исходят отнюдь не от корпорации, а от правительства. Насилие же шло своим чередом, в августе 2003 года о покушении на свою жизнь свидетельствовал Хуан Карлос Галвис, а на следующий день после того, как профсоюз отклонил требование компании согласиться на изменения пенсионного плана, был похищен и избит сын Лимберто Каррансы, еще одного профсоюзного лидера в Барранкилье.

Параллельно с кампанией «Кола-убийца» SINALTRAINAL подготовил собственный список требований, в том числе чтобы Coca-Cola Company разработала политику защиты прав человека, к исполнению которой принуждались бы ее партнеры и филиалы, и выплатила компенсацию семьям убитых. Поначалу Коллингсворт воспринимал эту кампанию как давление, с помощью которого юристы смогут привести корпорацию за стол переговоров. «Для меня постоянным источником раздражения стала кампания против Nike, — признавался он, — потому что в ней так и не была поставлена точка. И не было способа сделать это. Вот почему я предпочитаю, чтобы компания предстала перед судом, потому что в этом случае ставится определенная цель: разрешить существующие проблемы».

Новая кампания едва не сорвалась, толком не развернувшись, когда SINALTRAINAL в июле 2003 года призвал к годовому бойкоту продукции Coca-Cola. Международное братство водителей грузовиков, занимавшееся перевозкой этой продукции и тоже имевшее конфликт с корпорацией, тут же отказалось от борьбы, опасаясь увольнений.

В телефонных переговорах с юристами и профсоюзом Роджерс поспешно выработал новую стратегию «урезания рынка». Не обращаясь напрямую к потребителям с призывом бойкотировать продукцию Coca-Cola, активисты зато добились от профсоюзов и других близких им организаций, чтобы эти напитки были изгнаны с их территории. В сущности, это был все-таки бойкот, и в таком свете его освещала пресса, но братство грузовиков таким компромиссом удовлетворилось и поддержало борьбу.

Роджерс тем временем подбирался к финансовым связям корпорации, в том числе к ее «перекрестному опылению» с советом директоров банка SunTrust, преемника Трастовой компании штата Джорджии, некогда принадлежавшей Эрнесту Вудраффу. Этот фонд владел примерно 50 миллионами акций Coca-Cola. Однако для основательной кампании против банка у Роджерса явно не хватало денег. Зато ближе к осени почти случайно подвернулась новая возможность ударить по имиджу бренда. Причем этот вариант вообще не требовал денег, поскольку речь шла об университетах.

Университеты и колледжи стали центрами политической активности, со времен войны во Вьетнаме, но даже в 1980-х, когда профсоюзы отчаянно боролись с сокращениями, вопросы трудового права мало интересовали основной состав студенчества — молодых, главным образом белых людей из привилегированного среднего класса. Они предпочитали заниматься глобальными проблемами — войнами в Центральной Америке или запретом на ядерные испытания. В 1990-х, когда молодежь всерьез озаботилась экологическими проблемами, студенты и профсоюзы нередко оказывались по разные линии фронта: профсоюзам важнее было сохранить рабочие места, даже если при этом страдала окружающая среда.

Кампания против Nike многое изменила: студенты бойкотировали производителей одежды, отстаивая права иностранных рабочих. К концу 1990-х активисты научились увязывать проблемы условий труда, охраны окружающей среды и прав человека, ибо все они становились жертвами глобализации, осуществляемой такими международными организациями, как ВТО и МВФ в интересах транснациональных корпораций и политически ангажированной элиты. Первые протесты прозвучали во время конференции ВТО в Сиэтле в 1999 году: тысячи активистов, приковав себя друг к другу, перегородили улицы и противостояли полиции и Национальной гвардии, пустившей в ход слезоточивый газ.

С Битвы в Сиэтле начинается современный антиглобализм (или, как предпочитают называть это движение сами участники, «антикорпоративный глобализм»). На тот раз профсоюзы выступали единым фронтом с «зелеными» и прошли дружными рядами по Сиэтлу, нарядившись морскими черепахами. «Грузовики и черепахи — братья навек!» — гласил лозунг. С тех пор активисты, издающие резкий запах пачули, и одетые в черные маски анархисты преследуют экономическую элиту на всех встречах — ВТО, МВФ, G8 — на заседаниях Свободной торговой зоны Америки (FTAA), в каких бы городах ни проводились эти мероприятия. И даже после того как реакция на террористические акты 11 сентября 2001 года лишила это движение первоначального размаха, союз между борцами за права рабочих и борцами за спасение окружающей среды столь же твердо противостоял корпоративной глобализации. И осенью 2003 года, возвращаясь в кампусы после каникул, студенты принесли с собой вполне подходящее настроение, чтобы поддержать кампанию против «колы-убийцы». У борьбы вдруг появился небывалый размах — это была борьба против главного символа американского капитализма, обвиненного в чудовищных преступлениях, убийстве и запугивании рабочих далекой страны. Роджерс призывал всех желающих загружать литературу и другие материалы со специально созданного сайта кампании, но даже он сам был удивлен, когда прошел слух, что колледж в Иллинойсе по требованию 1200 студентов заменил продукты Coca-Cola на территории кампуса на Pepsi. Затем примеру Иллинойса последовал Колледж Бард в штате Нью-Йорк (1400 студентов) на том основании, что корпорация нарушает кодекс, принятый в результате борьбы против эксплуатации рабочих развивающихся стран.

Пришлось Coca-Cola Company как-то реагировать. «К сожалению, руководство Колледжа Бард прислушалось к лживым обвинениям, которые не раз уже рассматривались и отвергались судом и независимыми расследователями в США и Канаде, — заявила представительница Coca-Cola Лори Биллингсли в интервью Atlanta Business Chronicle (о каких именно «расследователях» идет речь, она не уточняла). — Нет ни фактических, ни юридических оснований возлагать на корпорацию или ее партнеров ответственность за прискорбные события в Колумбии».

Официальные опровержения не помогли, студенческая кампания перекинулась через океан, и Университет Дублина (а это уже 20 тысяч студентов) назначил референдум по вопросу расторжения контракта с Coca-Cola. Было подано 3 тысячи голосов, и большинством всего в 60 решение было принято. Coca-Cola принялась лихорадочно исправлять положение, направила туда своего специалиста по пиару из Латинской Америки и устроила презентацию в поддержку компании и ее деятельности, но SINALTRAINAL со своей стороны отрядил Перчика — Луиса Гарсию. 19 ноября 2003 года проводилось повторное голосование, и вновь счет — причем с еще большим отрывом — оказался не в пользу корпорации. Это стало первым серьезным ударом по Coca-Cola, и кампания против «колы-убийцы» сумела-таки привлечь общественное внимание.

Университеты и колледжи казались самой благоприятной средой для этой кампании. Роджерс пытался отнять у корпорации клиентов, а ведь Coca-Cola особенно интересовалась именно молодежью, ей она старалась как можно раньше привить лояльность к бренду. При этом кампания обретала неисчерпаемые человеческие ресурсы, которые ей практически ничего не стоили, и это тоже важный момент, поскольку бюджет кампании не превышал 100 тысяч долларов — против тридцатимиллиардной корпорации. Студенческое движение вышло далеко за пределы кампуса: СМИ тоже подняли тему заморских преступлений Coca-Cola. Даже на родине кока-колы Atlanta Business Chronicle опубликовала длинную и весьма нелестную для корпорации статью, а журнал Forbes вынес на обложку заголовок «Греховный мир Coca-Cola», посвятив материал ситуации в Колумбии. Стратегия Роджерса, направленная на публичное унижение компании, работала, и корпорация сама себе вырыла яму еще глубже, когда попыталась огрызнуться. Колледж Карлтон весной 2004 года пригласил все ту же представительницу Coca-Cola Лори Биллингсли, и на ее выступлении присутствовал Роджерс. Едва Лори повторила слова об оправдавшем компанию независимом расследовании, как Роджерс вскочил с криком: «Вранье! Вранье!» Расследование, пояснил он студентам, было произведено работающими на компанию юристами из фирмы White & Case, той самой, что представляла корпорацию в Майами по делу АТСА. «Сейчас один из редких исторических моментов, когда студенты имеют возможность повлиять на одну из крупнейших в мире корпораций», — продолжил он и призвал слушателей изгнать Coca-Cola из кампуса. После этого собрания студенческий совет большинством 12 против 8 проголосовал за то, чтобы с территории университета были убраны автоматы с кока-колой.

Развернулась кампания более чем в сотне колледжей: студентов увлекла идея конкретной борьбы против всемирной несправедливости. «При таком подходе студенты ощущают проблему личностно, они держат ее в руках», — сказал Ави Хомски, профессор латиноамериканистики в Государственном колледже Салема (Массачусетс). Салемский колледж также разорвал все отношения с корпорацией.

Студенческое движение набрало такую силу, что молодые люди настаивали уже на подлинно независимом расследовании колумбийских убийств, чтобы раз и навсегда выяснить истину: на кого работают менеджеры разливочных заводов, поощряя насилие против руководства профсоюза, и сколь многое и с какого момента стало известно об этих злодеяниях владельцам предприятий и в штаб-квартире Coca-Cola Company. Для корпорации ставки были как никогда высоки: надо было согласиться на расследование и раз и навсегда покончить с этим — но если всплывет нечто нелестное для имиджа Coca-Cola и компания столкнется с гневной общественной реакцией, то ей, скорее всего, придется потратить сотни миллионов долларов на выплату компенсаций. Ситуация 2003 года не позволяла Coca-Cola ввязываться в очередной конфликт. Кризис, вызванный эпидемией ожирения, был в самом разгаре, и компания все еще не преодолела падение продаж и доходов, последовавшее за смертью Гойзуэты и отставкой Айвестера.

В таком контексте даже удивительно, что ее руководство подумывало пойти на уступки своим оппонентам в этом вопросе и даже в одном случае искренне согласилось на расследование. Такой шанс представился, когда некоммерческая ассоциация юристов Equal Justice присвоила главному юрисконсульту корпорации Девалу Патрику звание «первопроходца в области прав человека». Ранее Патрик возглавлял при Клинтоне отдел по гражданским правам в Министерстве юстиции, затем стал работать корпоративным юристом сначала в Ameriquest и Техасо, а с 2000 года — в Coca-Cola. В нем видели реформатора, который поможет компании выпутаться из юридических неурядиц 1990-х, когда Мэтью Уайтли забил тревогу по поводу мошеннических операций с ботлерами, навязывания им концентрата по фиксированным ценам, причем больше, чем им было нужно. Коллингсворт направил коллегам в Equal Justice Works письмо с критикой Coca-Cola, которая, по его словам, «извлекала прибыль из нарушения гражданских прав и перекладывала ответственность на местные предприятия, которые на самом деле являются всего лишь пособниками в операции головной компании». Один из членов ассоциации поднял этот вопрос на церемонии вручения наград, и Патрик тут же обещал направить независимую группу наблюдателей в Колумбию, «чтобы выяснить, в самом ли деле рабочие были организованы и способны к организации».

Однако стоило Патрику вернуться в штаб-квартиру, и гендиректор Дуг Дафт пресек его порыв. К марту 2004 года стало ясно, что никакого расследования не будет, и месяцем позже Патрик вышел в отставку. Washington Post, ссылаясь на «осведомленные источники», писала, что «решение Патрика вызвано разочарованием». Корпорация отрицала такое объяснение, утверждая, будто Патрик руководствовался исключительно «личными причинами». Год спустя, баллотируясь на пост губернатора Массачусетса, Патрик заявил, что он настаивал на независимом расследовании, пусть внутренние расследования корпорации и не выявили связей между колумбийскими ботлерами и военизированными отрядами. Он, по его словам, хотел вернуть «доверие к бренду», ему представлялось, что «произойдет одно из двух... либо независимое исследование подтвердит то, что нам удалось выяснить прежде, либо вскроются новые данные, которых мы прежде не знали и которые должны знать, и наш партнер тоже должен знать и действовать соответственно». Корпорация отказалась от расследования, и «поэтому я ушел», сказал Патрик. Но принципы не помешали ему получить 2,1 миллиона долларов от компании за консультации, пригодившиеся ему во время успешной борьбы за кресло губернатора.

Роджерс считает увольнение Патрика своей заслугой — первая жертва кампании «Кола-убийца». Он также подозревает, что его кампания стала одной из причин последовавшей вскоре отставки Дафта. Так это или нет, во всяком случае, Роджерс позаботился о том, чтобы отставка гендиректора не прошла незамеченной. Он наметил нечто более броское, чем неуверенные протесты, прозвучавшие на прошлогоднем собрании акционеров. В 2004 году его акция должна была запомниться.

Выступления на собраниях акционеров давались Роджерсу дорогой ценой: с одной стороны, то была единственная в году возможность выйти против врага на ринг, лицом к лицу. Но нелегка была подготовка к такого рода столкновениям. Накануне этого события в апреле 2004 года Роджерс всю ночь не мог заснуть и, даже усевшись в бальном зале отеля Dupont в Уилмингтоне, штат Делавэр, все еще писал какие-то заметки, так и не решив до конца, о чем он будет говорить. По крайней мере, одно новое оружие в его арсенале имелось: месяцем ранее член городского совета Нью-Йорка Хайрем Монсеррейт опубликовал отчет о командировке на заводы Coca-Cola в Колумбии. За десять дней Монсеррейт и члены его команды успели побеседовать со многими рабочими и менеджерами Coca-Cola FEMSA, которые признали, что руководство разливочных заводов, вероятно, сотрудничало (безо всякой на то санкции свыше) с военизированными отрядами. При этом служащие утверждали, что ни головная компания, ни местные ботлеры никогда не проводили внутреннего расследования в связи с творившимся насилием. Выводы комиссии были убийственны для корпорации: «Coca-Cola проявила полное неуважение к жизни своих рабочих», — гласил доклад. В нем также говорилось, что компания «допустила, если не сама организовала, нарушения прав своих рабочих и получила экономическую выгоду от этих нарушений, которые существенно ослабили профсоюз и лишили его возможности выдвигать собственные условия». Сидя в зале, Роджерс с возрастающим гневом прислушивался к речи Дафта. Порадовавшись рекордным прибылям за первый квартал —1,13 миллиарда долларов, на 35 процентов выше, чем в предыдущем году, — гендиректор перешел к ситуации в Колумбии и категорически утверждал, что, во-первых, Coca-Cola непричастна к какому-либо насилию, а во-вторых, что ни один член профсоюза не подвергался нападению на территории разливочных заводов в Колумбии. Это было уж слишком — едва Дафт сошел с подиума и объявил прения открытыми, как к микрофону ринулся Роджерс.

«Долгие месяцы расследования, — громко говорил он, — и все накопленные улики свидетельствуют, что система Coca-Cola насквозь пропитана аморальностью, коррупцией, соучастием в грубейших нарушениях прав человека, вплоть до пыток и убийств. Мистер Дафт, вы солгали, когда говорили о ситуации в Колумбии. Исидро Хиль был застрелен, был убит прямо на одном из ваших заводов в Колумбии». Голос Роджерса перекатывался в зале, отражаясь от высокого потолка, и Дафт, занервничав, попытался его остановить, дескать, Роджерс превысил двухминутный лимит времени. «Не перебивайте меня, мистер Дафт!» — рявкнул Роджерс, и слушатели поддержали его, попросив Дафта замолчать.

Роджерс пустился рассказать об отчете Монсеррейта и об иске по делу АТСА, но тут Дафт приказал отключить ему микрофон. Охранники поднялись на сцену, но бывший боксер не собирался сдаваться без боя. «Вы сейчас же уйдете отсюда!» — распорядился охранник, пытаясь зажать в обхвате шею Роджерса. «Черта с два!» — отвечал Роджерс, вырываясь. Подбежали еще три охранника, сбили Роджерса с ног и поволокли его по полу, разбив ему в пылу сражения очки. «Я не уйду!» — кричал он, а Дафт, вернувшись на подиум, просил охранников не применять грубую силу. Наконец Роджерс уступил, и его вынесли из зала. «Зря мы это сделали», — сказал Дафт коллеге, и он был прав: из аудитории уже слышались крики уволенных водителей грузовиков и студенческих активистов, находившихся снаружи. Все требовали независимого расследования убийств.

По сей день Роджерс уверяет, что не собирался устраивать такую сцену на собрании, однако и не жалеет о происшедшем. «Зато внимание удалось привлечь», — усмехается он. Среди привлеченных этим инцидентом был Б. Уордлоу, потомок человека, входившего в синдикат 1919 года, владелец крупнейшего индивидуального пакета — его 77 тысяч акций оценивались в ту пору более чем в 4 миллиона долларов. «Копам не следовало тащить и душить вас, если они хотели снискать мое уважение, — обратился он с запиской к Роджерсу. — А вот ваша манера поведения внушила мне безусловное восхищение». В конверт он вложил чек на 5 тысяч долларов в пользу Corporate Campaign, Inc.

Подробные репортажи об этом инциденте появились в Washington Post и Atlanta Journal-Constitution, представив Дафта в весьма нелестном свете. Месяц спустя очередная статья в Fortune с выносом на обложку срамила Coca-Cola и называла ее отказ от расследования колумбийских убийств «кошмаром любого пиара». Обрадованный таким успехом — и всего-то через год от начала кампании — Роджерс удвоил усилия в подготовке к очередному учебному сезону. Он высматривал крупный студенческий кампус, который мог стать «лицом» очередного витка кампании. К тому времени студенты возмущались уже не только событиями в Колумбии — призыв Роджерса ко всем и каждому принять участие в акциях не остался неуслышанным, и жалобы на Coca-Cola все настойчивее поступали с другого континента. События там были не столь сенсационные, как похищения и убийства, но бизнес корпорации подвергся серьезной опасности на ключевом для нее зарубежном рынке — в Индии.

 

Глава 9

Все воды Индии

Солнце еще не поднялось над горизонтом, когда мальчик отчалил в своей лодочке от берега священного Ганга. Город просыпался. Желтый свет фонарей освещал спускавшиеся к воде ступени, раздетые до пояса мужчины и женщины в пестрых сари спускались к воде, чтобы совершить омовение в «Ганга Ма» — ритуал, который считается одним из древнейших на земле. Нигде в мире воду не чтят так, как в Варанаси, священном для индуистов городе. Каждый приверженец этой религии должен омыться здесь хотя бы один раз в жизни, а если ему повезет еще и умереть и быть тут кремированным, то, по вере индуистов, разорвав цепочку реинкарнаций, он прямиком устремится к окончательному освобождению.

Вдоль реки тянутся храмы, построенные столетия тому назад махараджами, властителями пустынных земель. Священное смешивается с мирским, туристы, сидя в гребных лодках, подсматривают в бинокли за аскетами, которые, вымазав тело золой, исполняют асаны йоги, и за «дхоби», которые, зайдя по пояс в реку, выбивают о камни грязную одежду. На прибрежных хижинах красуются объявления — предлагаются номера в пансионах, товары книжных магазинов, лавок с шелками, немецких кондитерских. В грудах отбросов роются мальчишки, над их головами надпись по-английски: «Счастливы живущие на берегах Ганга».

Из всех парадоксов реки самый глубокий и печальный — эти священные воды несут в себе грязь и заразу. Выше по течению от Варанаси были взяты пробы воды, и на литр обнаружилось 600 тысяч бактерий фекальной группы. Это в сто раз больше предельной нормы, допустимой для купания. Ниже по течению концентрация бактерий составляет уже 15 миллионов на литр. А фабрики электротоваров, красильни, кирпичные заводы сливают кадмий, хром и свинец, насыщая воды тяжелыми металлами. Ганг, по словам обозревателя Economist, превратился в «коричневую жижу из экскрементов и промышленных отходов».

Причина бедствия не в отсутствии законов об охране окружающей среды — нет, в Индии они столь же строги, как в США и Европе. И нельзя сказать, будто недостает политической воли или ресурсов. С 1985 года правительство потратило около 14 миллиардов рупий (300 миллионов долларов) на мероприятия по очистке стоков и сбору хромсо-держащих веществ. К сожалению, этот план провалился из-за полного равнодушия на местах, отсутствия у правительства рычагов для его осуществления и повальной коррупции. По данным местных медицинских учреждений, половина тех, кто регулярно купается в Ганге, страдает кожными и желудочными заболеваниями. По оценкам ВОЗ, именно грязные воды Ганга виноваты в ежегодной гибели 1,5 миллиона детей.

В этих условиях в 1991 году Coca-Cola Company и вернулась в страну после более чем десятилетнего перерыва. Вопрос в том, воспользуется ли компания такой «мягкостью» в применении законов об охране окружающей среды или будет придерживаться более строгих стандартов в соответствии с имиджем защитника всемирной гармонии, который она себе столь усердно создает. Пока корпорацию обвиняют в том, что она далека от этого образа, как далека она была от него, когда эксплуатировала водные ресурсы Мексики и рабочих в Колумбии.

Поездку по пригородам Варанаси не причислишь к удовольствиям: ноздри забиты вонью бензина, фекалий и карри, в открытое окно такси врывается раскаленный до сорока с лишним градусов воздух. Непривычному человеку тяжело дышать и из-за повышенной влажности. На грузовом шоссе, в месиве автомобилей, мотоциклов, велосипедов и ревущих трейлеров, которые носятся из Нью-Дели на западе в Калькутту на востоке, избежать аварии, кажется, можно лишь чудом. Но вдруг, так же неожиданно, как оно вылетело на шоссе, такси сворачивает на узкую дорожку, уходящую в поля. Там среди зеленых ростков пшеницы и сахарного тростника бродят буйволы, проезжают деревянные повозки, яркими пятнами бросаются в глаза сари женщин, пропалывающих сорняки. Словно попадаешь в глубокую древность — если б не болливудская музыка, что несется из школы Лок Самити посреди поселка Мехдигандж.

Несколько сот человек, по большей части женщины и дети, сидят, подстелив одеяла, на траве под грязноватыми желтыми стенами. Перед ними, не чувствуя, видимо, жары, под музыку поводят бедрами и руками девочки-подростки в розовых, шафранных, ярко-синих сари. Это не Чьяпас, ожирением тут никто не страдает. Крестьяне худы, скелетообразны, у детей тусклые глаза и выпирающие кости — признак хронического недоедания. По окончании танца директор школы Нандлал Мастер поздравляет девочек с окончанием летних курсов по шитью, компьютерной грамотности и изготовлению свечей. В «фонящий» микрофон он выкликает одно за другим имена девочек (вместе с именами их отцов), и выпускницы подходят за своими сертификатами.

Эта школа — лишь один из проектов Лок Самити, что на хинди означает «народный комитет». «Лок Самити развивает учение Ганди о деревенской демократии», — поясняет Нандлал, когда девочки по окончании церемонии отправляются домой в трехколесном пикапе. Тянет дымком горящего коровьего навоза, народ теснится поближе к мерцающему электрическому свету. «Мы хотим, чтобы люди имели работу в деревне и оставались жить в родных местах, а не уезжали в город. Мы за ручной, а не машинный труд», — говорит Нандлал.

Местность вокруг Варанаси славится шелковыми сари, и сам Нандлал принадлежит к семье потомственных ткачей. В 5 лет он потерял отца, и, вероятно, это горе побудило его со временем стать кем-то вроде отца для деревенских детей, учить их ремеслу, а потом и открыть школу. Его небольшая группа превратилась в целое бюро социальных услуг, улаживающее и споры о земле, и семейные конфликты. Весной здесь проводят групповые свадьбы. Вполне естественно, что в этот же комитет крестьяне обратились, когда расположенный по соседству разливочный завод Coca-Cola начал доставлять им неприятности.

Этот завод был построен в 1995 году индийской компанией Parle для производства местных безалкогольных напитков — Thums Up, Limca и Gold Spot. В 1999-м Coca-Cola India перекупила его, и почти сразу же рабочие начали возмущаться условиями труд. Здесь, как и в Колумбии, лишь небольшая часть рабочих — 35-40 человек — числятся в штате. Все остальные, то есть примерно 200 человек, работают по краткосрочному контракту, что позволяет компании экономить на заплате, страховке и прочем. Недовольные таким положением дел рабочие требовали от руководства пересмотра условий, но им ответили отказом.

Однако худшее ждало впереди: у крестьян в округе начались проблемы с урожаем и скотом, каких они никогда прежде не знали. На следующий день после школьного праздника Нандлал познакомил нас с группой деревенских жителей, которые собрались под тростниковой крышей поведать о своих печалях. «Главная беда была в том, что Coca-Cola сливала отходы и они попадали на поля, отравляли землю, урожай погибал, — рассказывает Урмика Вишвакарма, сотрудница Лок Самити, в чьи обязанности входит оформление небольших кредитов для женщин. — Если животные пили эту воду, они умирали, стоило ей попасть на кожу — появлялись волдыри».

Coca-Cola сливала отходы по трубе, проходящей под грузовым шоссе, в канал, который в конце концов впадал в Ганг. В декабре 2002 года во время ремонта шоссе (этим занимались дорожные службы) труба была перекрыта, и ее содержимое разлилось по полям. Еще много месяцев по обеим сторонам шоссе стояли глубокие лужи, поля превратились в вонючее, засиженное мухами месиво.

Крестьяне искали защиты у Лок Самити. Комитет начал расследование, и тут же выяснилась еще более чудовищная вина разливочного завода: он поставлял крестьянам осадок от своих сточных вод, сухой белый порошок, в качестве удобрения. После использования этой «белой золы», по свидетельству Вишвакармы, не росло ничего. Потом наступила засуха. Весь штат Уттар-Прадеш, к которому принадлежит Варанаси, страдал в 2002 году от недостатка воды, поскольку осенние муссоны были менее обильными, чем обычно. Однако жители деревень вокруг Мехдиганджа утверждали, что у них проблемы с водой начались раньше, поскольку рядом с заводом Coca-Cola уровень воды в колодцах заметно понизился. Теперь крестьяне собираются вокруг общественного колодца в центре деревни и достают влагу металлическим ведром с глубины 18-20 метров. Да и там ее на донышке. Другой колодец полностью пересох. С 2002 года Лок Самити насчитал уже 97 вышедших из строя колодцев. Это почти половина из 223, расположенных в районе завода.

Местные жители признают, что свою роль сыграли различные факторы, в том числе отсутствие дождей, продолжительная засуха. Но, как и в Чьяпасе, вина возлагается также на глубокие скважины, которые бурит завод, — Coca-Cola буквально высасывает воду из их земли, и если не в этом основная причина проблемы, то, во всяком случае, и без того нелегкая ситуация усугубляется. В первый раз местные жители устроили демонстрацию под руководством Лок Самити перед воротами завода в мае 2003 года, и тогда собралось лишь несколько десятков протестующих. Тогда же они обратились и к местному магистрату, который велел корпорации осушить разлившиеся по полям сточные воды и вновь проложить трубу под шоссе, чтобы сточные воды по-прежнему поступали в канал и из него в Ганг. Труба, разумеется, не решала проблему загрязнения, но скрывала ее от глаз. Нандлал ведет на противоположную от Мехдиганджа сторону шоссе и указывает то место, где труба входит в канал. «Вот куда Coca-Cola сбрасывает отходы», — говорит он, указывая на зеленую пенистую воду и высохший белый налет на камнях.

Крестьянин, живущий возле канала, говорит, что урожайность земли рядом с тем местом, где труба соединяется с каналом, заметно ниже, чем в других местах. И у сахарного тростника, который поливают водой из канала, странный вкус. Было как-то раз, что завод долгое время простаивал, а потом снова открылся, и канал сразу переполнился водой, залило принадлежащий этому крестьянину рыбный садок. Погибла вся выращиваемая на продажу рыба. А у соседей погибали и буйволы, и коровы. «Я не ветеринар и не могу сказать, отчего они сдохли, — говорит он. — Но одно точно: они пили эту воду».

Завод отделен от шоссе двойными воротами, поверху протянута колючая проволока. В отличие от представителей Coca-Cola FEMSA, которые наотрез отказались рассказывать о своей деятельности, а уж тем более показывать разливочный завод, местный ботлер, Hindustan Coca-Cola Beverages Pvt. Ltd., предложил нечто вроде экскурсии. Проводил ее Кальян Ранжан, менеджер по внешним связям Hindustan Coca-Cola на территории Северной Индии. Приземистый, изысканно одетый, он не снимает с лица темных очков и улыбки. И он чрезвычайно терпеливо отвечает и в первый день, и во второй на все вопросы о деятельности Coca-Cola — куда приветливее, чем представители той же корпорации в Соединенных Штатах или в Мексике.

Первые шаги по территории завода не производят особого впечатления: прямо напротив входа улыбается со старого плаката Санта-Клаус Сандблома, красный костюм выгорел на солнце. Поднимаемся по лестнице и попадаем в коридор, по обе стороны которого — заброшенные, с оседающими стенами помещения. Столы в конференц-зале оклеены облезающей копировочной бумагой, вокруг — пластмассовая «дачная» мебель красного цвета, и вдруг, ни с того ни с сего, — черный кожаный диван. Усевшись на него, Ранжан тяжело вздыхает и говорит, что обвинения против компании сильно преувеличены. Правда, уровень воды в регионе понизился, однако из-за постоянной засухи, а никак не из-за того, что воду вычерпал завод. «Если вы спросите, понизился ли уровень грунтовых вод, я отвечу "да". Но если вы спросите, виновата ли в этом Coca-Cola, ответ будет "нет", — говорит он, — потому что мы берем воды гораздо меньше, чем другие, так что если мы и причастны к проблеме, то лишь самую малость». Действуя по обычному для корпорации сценарию — перераспределять ответственность, он напоминает, что на долю завода приходится всего 3 процента местных грунтовых вод, а сельское хозяйство забирает более 80 процентов.

Что же касается твердых отходов, завод, по словам Ранжана, отвозит их на отведенную государством площадку и никогда не предлагал их в качестве удобрения. «Мы не давали крестьянам биоотходы, — повторяет он. — Никогда, ни единого грамма, ни здесь, ни в других местах». Категоричность этого отрицания удивляет на фоне высказывания вице-президента Hindustan Coca-Cola, который не далее как в 2003 году заявлял, что осадок «раздается крестьянам бесплатно и является хорошим удобрением для почвы». На веб-сайте компании можно прочесть также: «С 2003 года мы более не раздаем биоотходы крестьянам для сельскохозяйственных нужд» Сама формулировка предполагает, что до 2003 года завод распределял-таки отходы среди местных жителей.

Ранжан признает проблему со сточными водами, но ей всего три-четыре дня, хотя средства массовой информации и твердят, будто такое творится уже несколько месяцев. И к тому же, говорит он, эти сточные воды уже прошли фильтрацию, то есть они совершенно безвредны. Безвредность Ранжан обещает доказать после того, как явится менеджер завода Санджай Бансал, который продолжит экскурсию.

Бансал ведет нас в насосную. Завод располагает двумя скважинами: главная дает 50 тысяч литров в час, запасная рассчитана на 30 тысяч литров в час, всего в июне, в самый активный сезон, выкачивается около 15 миллионов литров. Труба ведет из насосной в цех подготовки воды (весь процесс, включая очистку отходов, состоит из семи этапов). Начинается все с известки и хлорирования, затем вода очищается от примесей с помощью угольного фильтра, потом ультрафиолетовые лучи убивают бактерии, а тонкие фильтры доочищают ее. Оттуда вода поступает в бутылочный цех. «Немецкий», — одобрительно кивает Бансал на электронный конвейер Krones, по которому стремительно проезжают стеклянные бутылки. Эта часть завода выглядит точно так же, как на заводе Coca-Cola Enterprises в Массачусетсе.

В завершение цикла вода попадает в цех очистки сточных вод, который выглядит неожиданно убогим по сравнению с хорошо оснащенным, сверкающим цехом очистки. По мосткам можно пройти над несколькими открытыми баками, где вода сбрызгивается аммиаком, чтобы снизить уровень рН, после чего она аэрируется, покрываясь пеной. Затем происходит фильтрация в баках, где сухим налетом оседают химические примеси и бактерии, закачивается в сборные баки и оттуда сливается.

Небольшая лаборатория заполнена мензурками и пробирками — здесь воду проверяют на уровень кислотности, растворенных примесей и на биохимическую потребность в кислороде (ВПК) — этот параметр указывает на присутствие органической материи, способствующей росту бактерий. Табло на стене указывает, что сегодня, в день нашей экскурсии, все параметры оказались ниже стандартов, установленных Центральным контрольным советом Индии по загрязнению окружающей среды. В доказательство того, что эта вода безвредна, Бансал показывает на небольшой сосуд с двумя придонными рыбами — они, по его словам, плавают в той самой прошедшей очистку воде, что сливается заводом в канал. «Это — наилучший тест», — говорит он.

По пути в кабинет менеджера Бансал знакомит нас с крестьянином из соседней деревни Карипур. Дудх Нат Ядав говорит, что разливочный завод делает много хорошего для его деревни, дал работу молодежи. И хотя он тоже признает, что за последние пять лет уровень грунтовых вод понизился, в отличие от тех земледельцев, кто винит во всем Coca-Cola, он считает, что ушла не вся вода, просто опустилась примерно на 5 метров. «Их мало кто поддерживает», — отзывается он о борцах против завода. Ранжан охотно подхватывает эту тему: мол, он никогда не видел больше 150 демонстрантов перед заводом, причем не меньше половины поставляет школа Лок Самити.

Из всех утверждений Ранжана это — мол, никто особо не поддерживает противников завода — как раз проще всего опровергнуть. Фотографии, свидетельства очевидцев, независимые репортажи в газетах запечатлели тысячи людей, собравшихся перед заводом в Мехдигандже. И это не единственный и не первый случай, когда Coca-Cola в Индии столкнулась с оппозицией. Со времен афронта во Франции ни одна страна не оказывала столь сильного и последовательного сопротивления.

История этой борьбы растянулась на десятилетия. Coca-Cola впервые появилась в Индии в 1958 году, когда недавно обретшая независимость страна всячески зазывала к себе иностранные инвестиции. Кока-кола почти сразу же сделалась самым популярным безалкогольным напитком на местном рынке. Однако настроение резко изменилось в 1970-х, когда старинное недоверие к иностранцам обратилось против транснациональных корпораций. Парламент принял закон, обязавший компании распределять не менее 60 процентов акций среди местных акционеров. Хотя 22 разливочных завода и так уже больше чем наполовину принадлежали индийцам, сама Coca-Cola Export Company, поставлявшая им концентрат, под это условие не подходила, и власти потребовали уменьшить долю иностранного капитала в заводе, производящем концентрат, а также сообщить «секретную формулу», что с точки зрения Coca-Cola было достаточным основанием для разрыва отношений. Не затем гендиректора от Джона Пембертона до Роберта Вудраффа набожно хранили эту тайну, чтобы отказаться от нее ради бизнеса в одной отдельно взятой стране. Волей-неволей корпорация в 1977 году ушла из Индии.

Освободившуюся нишу заполнила Thums Up, менее сладкий и более фруктовый вариант колы производства индийской компании Parle. Она быстро захватила рынок. В 1990-х — обратное движение: под эгидой ВТО и МВФ ширилась глобализация, развивающиеся страны поверили, что ключ к процветанию — приватизация промышленности и отмена препятствий для иностранных инвесторов. Индия смягчила правила насчет распределения долей, и Coca-Cola начала возвращаться в страну — сперва осторожно, а в 1993 году уже вполне «глобально». И чтобы не конкурировать с Parle, корпорация попросту купила ее вместе со всеми ее брендами.

Сначала Coca-Cola собиралась создать в Индии опорного ботлера, как делала это в других концах света, но наткнулась на сопротивление уже действовавших в стране ботлеров, которые не желали ни продавать свои заводы, ни идти на слияние. К 1997 году компания изменила первоначальный план и стала развивать собственную систему розлива под названием Coca-Cola Beverages Pvt. Ltd. Этой компании сейчас непосредственно принадлежит примерно половина разливочных заводов страны. Правительство Индии допустило создание новой компании с условием, что к июлю 2002 года не менее 49 процентов акций будет продано гражданам Индии.

Но возвращение в Индию обернулось для Coca-Cola отнюдь не триумфом. В Индии безалкогольные напитки популярны только у городского среднего класса, а он составляет менее 10 процентов населения. В сельской местности все еще утоляют жажду традиционным способом—кокосовым молоком, чаем и ласси из йогурта. К 2002 году потребление кока-колы в Индии оставалось мизерным — всего шесть бутылок в год на душу населения, в то время как в Пакистане 17, в Таиланде 73 и 173 на Филиппинах. К тому же Coca-Cola приняла неверное решение закрыть популярный бренд Thums Up и заменить его кока-колой — этот маневр лишь расчистил место для Pepsi. Сейчас на Thums Up и Pepsi приходится по 20 процентов рынка, a Coca-Cola, несмотря на обильную рекламу со звездами Болливуда, плетется на третьем месте со своими 11 процентами.

Ссылаясь на свое затруднительное положение, Coca-Cola India попросила отсрочить передачу части своих акций Hindustan Beverages местным владельцам, аргументируя свою просьбу тем, что акции придется продавать впопыхах и по сниженным ценам, а это нанесет урон драгоценному имиджу компании. Правительство предоставило отсрочку, хотя и национальная, и зарубежная пресса возмущались тем, что Coca-Cola не выполняет своих обязательств. И по сей день — ас тех пор прошло более семи лет — всего 10 процентов акций Coca-Cola India принадлежат индийцам.

Перемена в судьбе «индийской» Coca-Cola началась уже в 2001 году, когда она решила разделить рынок на два сегмента и обратиться к искушенным горожанам с рекламой, заставляющей стремиться к определенному образу жизни, предложить им «американский» стиль под лозунгом «Жизнь, какой она должна быть». А на деревенский рынок компания выходила под более скромным лозунгом «Кока-кола — всегда холодная», рассчитывая на естественную в жарком климате любовь к холодным напиткам. Как и в Мексике, маленькие бутылки продавались здесь в деревнях за полцены. Сперва вроде бы дело пошло. В 2002 году объем продаж вырос почти на 40 процентов, впервые с момента возвращения в Индию компания вышла в ноль. Казалось, что бизнес налаживается. И тут ад разверзся.

Предвестия того, что в итоге вылилось во всенародное осуждение Coca-Cola, появились не в Мехдигандже, а в сонной деревушке южного штата Керала. Когда-то здесь находилась область Малабар — эта узкая полоска земли на юго-западе Индии, не более 130 километров в самой широкой части, зажата между океаном и горной цепью Западные Гаты.

Стена гор задерживает дожди — штат орошается лучше, чем какая-либо другая местность Индии. По сравнению с до безумия жарким Варанаси здесь воздух в конце июня, после муссонов, кажется свежим и даже прохладным. В окружении живописных гор, на склонах которых клубится туман, растет изобильная зелень. Но, как и в Чьяпасе, изобилие это обманчиво. Вода распределяется неравномерно: некоторые участки получают вдвое меньше осадков, чем прочие, расположенные всего в нескольких километрах.

Так обстоят дела в Плачимаде, где Hindustan Coca-Cola решила построить разливочный завод. Завод вступил в строй в марте 2000 года. Шесть буровых скважин обеспечивали его водой из, казалось бы, неиссякаемых местных источников. В надежде на новые рабочие места и штат, и деревенский совет (перуматти панчаят) в ускоренном порядке одобрили проект. «Когда Coca-Cola только появилась у нас, люди были счастливы», — вспоминает Аджаян (как многие индийцы, он довольствуется одним именем), член руководства Комитета солидарности Плачимады, который вырос в нескольких километрах от этой деревни, а живет на юге в Тривандруме. Но, как и в Мехдигандже, настроение здесь быстро изменилось, когда начали пересыхать колодцы, а вода испортилась. Проезжая мимо пальм и рисовых полей, Аджаян чуть притормаживает и указывает рукой на ворота завода. На высоте 10 метров над зеленой порослью висит покосившаяся металлическая рама — все, что осталось от вывески Hindustan Coca-Cola. «Многие деревни бойкотировали Coca-Cola, но нигде, кроме Плачимады, еще не удавалось закрыть ее завод», — с гордостью говорит Аджаян.

Кампания, которая привела к закрытию, набрала обороты в 2002 году. Возглавляла ее немолодая и болезненная женщина по имени Майламма — она умерла несколько лет тому назад. Аджаян съехал с дороги, оставил машину и повел нас по красной глинистой тропе, огороженной кирпичными стенами, к дому Майламмы. Он показал нам ее колодец — знакомое зрелище, жалкая лужица воды на дне. Майламма в свое время обратила внимание не только на убывание воды, но и на ее горький привкус. В то же время учитель соседней школы отметила, что дети все чаще пропускают уроки, жалуясь на боли в желудке и кожные заболевания, что они опаздывают на занятия, потому что с утра им приходится преодолевать все большие расстояния в поисках питьевой воды. Рис, сваренный в воде из домашнего колодца, становился коричневым; после мытья в душе люди неделями чесались. И, как в Мехдигандже, здесь тоже пошли слухи, будто завод предлагает отходы в качестве удобрения, а от них кокосы желтеют и перестают расти.

Проблемы с водой так и не преодолены по сей день. Об этом свидетельствует стоящая на обочине яркая пластиковая тара — еженедельно эти сосуды наполняются из цистерн, которые Coca-Cola предоставляет по распоряжению правительства. Но привозной воды на всю неделю не хватает, и местные жители вынуждены пользоваться колодцами, где она еще осталась. Колодец в центре деревни, в нескольких шагах от завода, практически пересох, хотя завод не работает вот уже четыре года. Лишь недавно установили ручные водокачки, но вода все еще загрязнена. «Попробуйте и убедитесь», — предлагает Аджаян. Прежде чем потекла тонкая струйка воды, ему пришлось раз десять качнуть насос.

Первый глоток кажется обычным на вкус, но через мгновение появляется странная горечь, которую трудно распознать — как будто бы лайм с легким металлическим или серным привкусом, — и эта горечь остается во рту на несколько часов. По словам Аджаяна, это еще не так страшно в сравнении с тем, какой вкус имела вода несколько лет тому назад, когда местные жители решились действовать.

Едва ли Coca-Cola могла выбрать в Индии менее удачное место для завода, чем Плачимада. Как и мексиканский Чьяпас, штат Керала издавна был наособицу: здесь в 1950-х избирали социалистическое правительство, да и сейчас основные игроки на выборах — две левые коалиции. Социально ориентированное правительство добилось уровня грамотности свыше 90 процентов, здравоохранение здесь тоже налажено куда лучше, чем в среднем по стране. С другой стороны, антикапиталистические установки привели к высокой безработице, и Керала заслужила репутацию штата беспокойных профсоюзов и неправительственных организаций, а больше тут вроде бы ничего и нет.

Как раз в ту пору, когда здесь появилась Coca-Cola, в штате усилилась политическая активность представителей коренного населения штата, адиваси, которые в октябре 2001 года добились существенной победы: государство вернуло им часть исконных земель. Обретя таким образом уверенность, адиваси из Планчимады решили проверить свои силы на Coca-Cola. Когда выявились проблемы с водой, некоторые призывали даже остановить работу завода силой. Но левый интеллектуал, который столь успешно провел кампанию за возвращение земли, призвал к терпению, поскольку опасался обратной реакции, в случае если деревня применит силу. «Я сказал им, что наша сила в местных людях, и слабость — в том, что мы не умеем привлечь местных, — вспоминает С. Р. Биджой. — Надо было превратить нашу малую родину в арену борьбы».

Под руководством Майламмы и племенного вождя адиваси Велура Сваминатана местные жители именно так и поступили: они построили прямо напротив завода хижину с соломенной крышей длиной 12 метров — это здание все еще существует и поддерживается в отменном порядке — и украсили ее портретами Ганди за прялкой и пропагандистскими плакатами. Там они вели постоянную сидячую забастовку, которая в итоге продлилась более четырех лет и вошла в учебники как образец того, каким образом небольшая группа граждан с ограниченными ресурсами способна побороть богатую транснациональную компанию.

На каждом этапе этой акции жители деревни собирали любые доказательства причиненных им несправедливостей, добивались поддержки, и постепенно местная акция переросла в общенациональную и даже международную. С самого начала участники протеста старались подкрепить свои жалобы надежными доказательствами. Они послали воду на экспертизу в местную лабораторию и получили ответ: уровень растворенных минералов настолько высок, что вода «непригодна для потребления, бытовых нужд (мытья и глажки), а также для ирригации».

Опираясь на научные данные, жители деревни потребовали, чтобы перуматти панчаят отобрал у завода лицензию, но местный совет колебался, поскольку собственные тесты Coca-Cola опровергали все жалобы на сокращение запасов воды и их загрязнение. «Сначала мы были не против завода, ведь столько людей получили работу, — признает бывший президент деревенского совета А. Кришнан. — Мы отказались предпринимать какие-либо действия без дополнительного расследования».

К тому времени сидячая забастовка перед воротами завода собирала уже сотни, а в иные дни тысячи участников. По мере того как акция становилась все более известной, другие организации, например индийское подразделение Greenpeace, пользовались ею, чтобы критиковать либерализацию индийской экономики как прискорбный пример дурных последствий глобализации. Члены этих организаций укрепляли ширившуюся кампанию протеста. Деревня привлекала все больше активистов, они приезжали большими группами, и каждую группу водили «на экскурсию», демонстрируя пересохшие колодцы, предлагая отведать эту воду и попытаться сварить в ней рис. СМИ отозвались сочувственными статьями, изображая происходящее как битву Давида с Голиафом. День ото дня политическая напряженность возрастала.

Наконец обе действующие в штате коммунистические партии высказались в поддержку местных жителей. Coca-Cola сохраняла влияние на центристскую Партию конгресса, которая в ту пору главенствовала в парламенте Кералы, и на левоцентристскую Джаната Дал (Социалистическую), к мнению которой прислушивался деревенский совет. И все же панчаят дрогнул под натиском активистов, и сама корпорация оттолкнула от себя потенциального союзника, не отозвавшись на предложение совета предоставить информацию для разбора претензий оппонентов. «Они оказались слишком заносчивыми, — поясняет Кришнан. — Они нам ответили: "Мы уже поговорили с начальством, с вами, парни, нам разговаривать не о чем"».

9 апреля 2003 года оскорбленный панчаят отобрал у завода лицензию. Прошел ровно год с начала акций. Предстояла решающая схватка с правительством штата, которое все еще поддерживало корпорацию, но в июле 2003 года на место действия прибыла команда с радио ВВС и пошла уже другая игра. Услышав от крестьян, что завод предоставлял им твердый осадок в качестве удобрения, корреспонденты забрали с собой образцы на анализ, чтобы выяснить, в самом ли деле эти вещества повышают плодородие почвы.

Результат оказался сногсшибательным. Лаборатория университета Эксетера ответила, что этот осадок не просто бесполезен — он в опасных количествах содержит токсичные свинец и кадмий, способные вызвать рак простаты и почек.

Это сообщение потрясло всю страну от Планчимады до Мехдиганджа. Сколько лет все отмахивались, как от деревенских выдумок, от жалоб крестьян, будто этот осадок вредит скоту и урожаю, а теперь авторитетное международное агентство новостей подтвердило все обвинения. В Индии к западным странам отношение двойственное. С одной стороны, века колониального угнетения воспитали в индийцах недоверие и враждебность к иностранцам, что и сказалось при первом изгнании Coca-Cola из страны. С другой стороны, длительное британское правление внушило местным жителям почтение к иностранцам почти на уровне условного рефлекса, а потому, хотя те же результаты анализов, полученные в местной лаборатории, могли бы не произвести сильного впечатления, приговор известного британского университета никто не посмел игнорировать.

Получив такой пример от международной прессы, Совет экологического контроля штата Керала провел собственные тесты и неделю спустя подтвердил, что содержание кадмия в осадке четырехкратно превышает предельно допустимый уровень в 50 миллиграммов на килограмм. На следующий день партия Джаната Дал вместе с панчаятом провела пресс-конференцию. Партийные лидеры заявили, что не только поддерживают решение об отзыве лицензии, но и голосуют за то, чтобы обратиться в суд и добиться закрытия завода.

В разгар этого конфликта корпорации был нанесен еще один удар — еще одно лабораторное исследование способствовало превращению местной кампании в общенациональное движение. Через месяц после выступления ВВС, 5 августа 2003 года, экологическая группировка Центр науки и экологии (CSE) со штаб-квартирой в Дели также созвала пресс-конференцию, и набившиеся в этот жаркий день в тесное помещение журналисты услышали, что в безалкогольных напитках, продаваемых в различных регионах страны, содержатся опасные дозы пестицидов. В частности в кока-коле обнаружилось содержание пестицидов ДДТ и малатион, в 45 раз превышающее предельный уровень, установленный европейским стандартом. Схожие претензии предъявлялись и пепси-коле: в ней уровень пестицидов в 37 раз превышал европейские нормы.

Эта новость поразила в самое сердце индийских горожан, основных потребителей прохладительных напитков. Теперь уже речь шла не о краже воды у бедных крестьян — корпорация, как выяснилось, отравляла всю страну. Выходит, об индийских покупателях никто не проявляет такую заботу, как об американцах и европейцах, там-то кока-кола продается без пестицидов. И прославленное обещание корпорации повсюду в мире продавать одинаковую кока-колу тоже оказалось блефом.

Это разоблачение пробудило национальную гордость. На следующий же день индийский парламент, где господствовали партии правого крыла, запретил продажу безалкогольных напитков в своем кафетерии, а протестанты в Мумбаи (бывшем Бомбее) били на улицах бутылки кока-колы и топтали стаканчики с красно-белым логотипом. По всей стране разъяренные индийцы срывали плакаты со звездами Болливуда Амир Ханом и Кариной Капур, которых только что угораздило подписать сделку с корпорацией. Coca-Cola отреагировала — быстро и цинично. «Через несколько дней представители Coca-Cola из гонконгского офиса уже прибыли в Дели, чтобы на местности разобраться с ситуацией, — писал Нанту Банерджи, прежде возглавлявший пиар-отдел корпорации и решившийся рассказать о ней всю правду. — Основная идея сводилась к следующему: разберитесь с парламентом, разберитесь с министрами, разберитесь с прессой... Им казалось, что все в Индии можно решить с помощью денег и связей». Производители безалкогольных напитков во главе с Coca-Cola India опубликовали рекламные развороты в индийских англоязычных газетах, в которых на основании собственных тестов утверждали: «Мы со всей уверенностью можем сказать, что в наших напитках нет никаких примесей или ядов». Далее высказывались подозрения по поводу надежности лаборатории, используемой CSE, и следовал вывод о неправильности проведенных в ней тестов.

Эта пиар-кампания отнюдь не загасила общественное негодование. За две недели объем продаж Coca-Cola упал более чем на 30 процентов. Заключительный удар корпорации нанес Объединенный парламентский комитет, который признал исследования CSE «точными относительно присутствия пестицидов в... брендованных продуктах Coca-Cola». Корпорация срочно поменяла курс и начала перераспределять ответственность.

Теперь Coca-Cola уже не отрицала присутствия пестицидов в своих напитках, зато утверждала, что это отнюдь не ее вина, поскольку всякого рода опасные химикаты чрезвычайно часто попадают в местную пищу и питьевую воду. Как может корпорация соблюдать экологические стандарты, если эти правила не в силах осуществить на деле само правительство? Coca-Cola, мол, попала под удар исключительно по политическим мотивам: для CSE решающим оказался тот факт, что это иностранная компания, и на это же повелось общественное мнение.

Кушал Ядав из CSE опроверг утверждение, будто «пестициды присутствуют во всем». По его словам, пробы фруктов, овощей и сахара крайне редко обнаруживали в них пестициды, а значит, опасные примеси попадают в напитки из грунтовых вод, которые корпорация не удосужилась очистить — и это при том, что она выставляет напоказ на своем заводе в Мехдигандже очистительную систему, оборудованную по последнему слову техники.

Какова бы ни была причина попадания пестицидов в колу, эта новость за неделю спровоцировала больше направленных против компании публикаций, чем год борьбы из-за оскудения грунтовых вод и загрязнения окружающей среды. Самое ценное достояние Coca-Cola — ее бренд — оказалось в буквальном и переносном смысле замарано, репутация компании поставлена под вопрос. Общественность довольно равнодушно восприняла проблему, угрожавшую жизни обездоленных и отчаявшихся крестьян, но все мгновенно очнулись, когда речь зашла о любимом напитке среднего класса. С другой стороны, если б не скандал с пестицидами, едва ли крестьяне, осаждавшие завод в Керале, привлекли бы к себе общенациональный — а там и международный — интерес.

История с пестицидами, по словам Ядава, «вскрыла и прочие нарывы; оскудение грунтовых вод, их загрязнение — все сделалось предметом обсуждения». Летом 2003 года обвинения зазвучали и на родине корпорации, ситуация в Индии привлекала к себе все более пристальное внимание американской прессы, главным образом благодаря одному американцу индийского происхождения, который не жалел усилий, чтобы подогреть этот интерес.

Амит Сривастава родился в Соединенных Штатах, когда его отец, преподаватель бизнес-менеджмента, проходил стажировку в университете Иллинойса. Сам профессор и его жена были родом из индийского штата Бихар, что примерно в 500 километрах от Варанаси. Прежде чем вернуться в Иллинойс, чтобы получить там высшее образование, Сривастава провел детство в Танзании и в Индии, так что о бедности местных крестьян он знал не понаслышке. Он начал учиться на специалиста по компьютерам, но в нем росло желание оставить учебу и перейти к активным действиям. «Я скоро понял, что университет не для меня», — сказал он, когда мы ехали в такси по сельскому предместью Варанаси.

Необычное происхождение и воспитание способствовали тому, что эксплуатация — природы или человека — вызывали у Амита яростный протест. Он бросил учебу и начал путешествовать по Соединенным Штатам, поднимая студентов на борьбу за экологическую сознательность. При этом он часто вступал в бой с большими корпорациями, на которые главным образом возлагал вину за эксплуатацию и загрязнение окружающей среды.

С торчащим из-под бейсболки «хвостиком» он все еще выглядит студентом, хотя ему уже сравнялось сорок два. В 1980-х и 1990-х ему пришлось столкнуться с полным непониманием значения экологических идей, которые он отстаивал. Тогда защитники окружающей среды по большей части спасали китов и джунгли Амазонки, а не выявляли зоны повышенной заболеваемости раком в районе Батон-Руж. Однако одинокий боец продолжал борьбу, он ездил в Норвегию и Японию, чтобы и там пробудить в людях экологическую сознательность. Когда в 1990-х Индия начала либерализацию экономики, Амита, естественно, потянуло на историческую родину. «Корпорации еще только внедри дись в страну, — вспоминает он. — Я видел, что экологическое движение в Индии могло бы опереться на опыт других стран, в том числе Соединенных Штатов, где уже принимались важные решения». В 2002 году Амит открыл Центр индийских ресурсов с годовым бюджетом 60 тысяч долларов (большую часть денег дала основательница Body Shop Анита Роддик — она-то искренне верила в социальную ответственность предпринимателей и незадолго до того посетила Плачимаду и осталась возмущена хищническим поведением Coca-Cola в этой местности). На следующий год в тех же местах побывал и Сривастава и понял, что борьбе с этим противником стоит посвятить все свое время. «Я готов посвятить этому жизнь, если придется, — говорит он. — Почему бы и нет?»

Плачимада привлекала к себе все большее внимание международной прессы, но жители Кералы не очень-то радовались участию международных некоммерческих организаций, опасаясь, что те используют их проблемы в собственных политических интересах. Сривастава же предложил этим организациям не сочувствовать Керале издали, а открыть второй фронт на родине Coca-Cola, в Соединенных Штатах. «Не поддерживать борьбу, но принять в ней участие — вот что требуется, — говорит Биджой. — Одним из первых это понял Амит».

Как и Рэй Роджерс, Сривастава быстро сообразил, что ахиллесова пята Coca-Cola — это ее бренд.

Весной 2004 года он заглянул в Нью-Йорк к Роджерсу и получил от него задание: «вышел с двумя коробками пропагандистских материалов» и начал работу в кампусах. С этого момента всякий раз, когда SINALTRAINAL обращался к студентам, профсоюз упоминал не только о бедах Колумбии, но и об Индии, и, когда Сривастава появлялся в очередном университете, он говорил не только об Индии, но и о разгроме профсоюза в Колумбии. Хотя даже по мнению Сриваставы ситуация в Индии не столь вопиющая, как в Колумбии, где дошло до убийств, она вместе с тем и более прозрачная, поскольку разливочные заводы Индии принадлежат головной компании, а не местному франшизополучателю, и тем очевиднее ответственность корпорации. Кроме того, гражданская война в Колумбии — чудовищное, но локальное зло, а воду Coca-Cola забирает и портит по всему миру.

Движение в Плачимаде и Мехдигандже набирало обороты, применялась все более жесткая тактика прямого давления на корпорацию. Репортаж ВВС об оказавшемся ядовитым «удобрении» еще более распалил общину Мехдиганджа, которая все настойчивее обращалась к местному совету по экологическому контролю с требованием провести анализ. Однако Варанаси находится в штате Уттар-Прадеш, а это отнюдь не Керала — этот штат в политике и культуре все еще сохраняет кастовое деление, в деревнях живут шудра и далиты (неприкасаемые), отделенные высоким барьером от браминов и кшатриев, в чьих руках находятся промышленность и финансы. Кроме того, Уттар-Прадеш слывет одним из самых коррумпированных штатов страны. В 2009 году, за несколько месяцев до той выпускной церемонии в Лок Самити, что мы наблюдали, был арестован глава Государственного совета экологического контроля в Варанаси — тот самый человек, который обязан был следить за действиями завода в Мехдигандже. Его обвинили в получении взятки от некоего промышленника в обмен на сертификат, устанавливающий соответствие его предприятия экологическим нормам. Экологический совет в свое время отказался проводить анализы осадка с заводов Coca-Cola и напрочь отрицал сам факт, что этот осадок выдавался фермерам в качестве удобрения. «Экологический совет заявил, что была проведена инспекция в деревнях и фактов выдачи осадка крестьянам не выявлено», — повествует Нандхал. Обозлившись, Нандхал и его товарищи в один прекрасный день явились в офис совета с полным мешком осадка и выложили его на стол перед служащими. «Мы их вроде как в заложники взяли», — говорит он. Несколько десятков активистов перекрыли выход и не уходили до тех пор, пока чиновники не взяли вещество на исследование.

К тому времени под удар попали и другие заводы, помимо предприятий в Мехдигандже и Плачимаде. Совет по экологическому контролю Западной Бенгалии обнаружил токсические дозы кадмия в сточных водах трех заводов в районе Калькутты, а в 2003 году Центральный совет по экологическому контролю взял пробы осадка с шестнадцати заводов Coca-Cola и Pepsi, и выяснилось, что с восьми предприятий Coca-Cola течет вода, перенасыщенная свинцом и кадмием. Обнаружился и третий токсин — хром, тяжелый металл, соприкосновение с которым вызывает кожный зуд и дерматит, а при постоянном попадании хрома в пищу повышается риск заболевания раком. Совет потребовал, чтобы Coca-Cola свозила свои отходы на специальные могильники с бетонными стенами, предназначенные для токсичного мусора, но и после этого распоряжения некоммерческая организация Центр оценки риска выявляла присутствие тяжелых металлов в районе этих заводов.

Центр оценки рисков располагается в многоквартирном бетонном здании, молодые ученые переговариваются друг с другом, глядя на экраны компьютеров, а в центре офиса восседает его глава Дуну Рой — со лба он слегка облысел, но с затылка свисает густой седовласый хвост.

Впервые Рой проводил анализ грунтовых вод Плачимады в 2006 году, затем он начал брать пробы возле пяти других заводов Coca-Cola в Индии и в 2010 году опубликовал свой отчет. Возле всех заводов замеряли уровень свинца, кадмия и хрома и в грунтовых и в сточных водах. Хром обнаружился в водах всех пяти заводов, местами его концентрация в одиннадцать раз превышала принятые в стране пороговые значения. На двух заводах, в том числе в Мехдигандже, нашелся кадмий, на одном свинец. В итоге, по словам Роя, «есть два неопровержимых факта». Во-первых, вода, вытекающая непосредственно с завода, содержит тяжелые металлы, а во-вторых, чем ближе к территории предприятия, тем выше уровень загрязнения грунтовых вод. Так что же делает цех очистки сливных вод, который Ранжан с такой гордостью демонстрировал нам на заводе в Мехдигандже? Рой бросил один лишь взгляд на цифры по рН, осадку и биохимической потребности в кислороде и тут же заявил, что компания следит не за теми показателями. Эти указывают лишь, что воду теоретически можно пить, однако на тяжелые металлы анализ не проводился. Ни фильтрация, ни аэрация, которую проводит Hindustan Coke, не удаляют тяжелые металлы, ибо их можно связать лишь с помощью солей, а это дорогостоящий процесс, причем в результате остаются твердые отходы, от которых нужно с должной осторожностью избавляться. А уж биологическая проба с двумя рыбами и вовсе смехотворна, заключает Рой: «Такой анализ надо проводить в шести емкостях с разными уровнями концентрации примесей в воде, причем в каждой из них должно быть по двадцать рыб — то есть всего 120».

Участники движения против Coca-Cola в разных концах страны начали обмениваться данными и координировать свою деятельность. Аджаян и Нандлал, а также Сривастава и другие активисты международных организаций впервые встретились в январе 2004 года на Всемирном социальном форуме, ежегодной сессии «левых», которая совпадает по времени со Всемирным экономическим форумом в Давосе, где собираются финансовые и экономические воротилы. Всемирный социальный форум тоже проходил в Давосе, и гвоздем мероприятия стал марш пятисот человек против Coca-Cola во главе с индийским борцом за охрану окружающей среды Медха Паткаром. В рядах демонстрантов прошел и президент SINALTRAINAL Хавьер Корреа.

Вслед за этим несколько десятков активистов направились в Плачимаду на трехдневное собрание, торжественно названное Всемирной водной конференцией. На этом саммите левых сил присутствовали Тони Кларк и Мод Барлоу из Канады Сони в основном занимались проблемами воды), французский фермер-антиглобалист Жозе Бове и лидер боливийских крестьян Оскар Оливера, который организовал в Кочабамбе успешное сопротивление крестьян компании Bechtel, желавшей приватизировать воду. Активисты заговорили уже на повышенных тонах: «Coca-Cola, вон из Индии». Припомнив лозунги, которые Ганди использовал во время долгой борьбы против британской оккупации, Нандлал и его друзья применили еще более решительную тактику в Мехдигандже: в январе 2004 года они начали голодовку у ворот завода. Корпорация добилась от суда запрета проводить акции в радиусе 300 метров от завода (вообще-то некоторые участники акции жили гораздо ближе к предприятию). Под конец 2004 года решение суда было нарушено десятидневным маршем, в котором приняла участие тысяча жителей деревни. Многие несли плакаты «Вон из Индии», как приверженцы Ганди в знаменитом Соляном марше к морю. У ворот завода демонстрантов уже поджидал кордон полиции. Индийцы всей толпой проникли сквозь запретную трехсотметровую линию. Полицейские принялись их избивать, люди падали наземь и корчились от боли с окровавленными руками и ногами, но даже тогда не нарушили обет непротивления насилием (за одним выразительным исключением: одна старуха сняла с себя тапок и хорошенько отколотила им полисмена).

По словам Нандлала, полиция арестовала более 350 человек, в том числе сорок с лишним женщин. Сам он провел в тюрьме две недели, потрясенный произошедшим на его глазах насилием, особенно тем, как избивали женщин из его деревни. «Это было чудовищно, — вспоминает он. — Я готов был сдаться. Но община не сдавалась». Как раз женщины и требовали продолжать борьбу. «Женщинам нужна вода, — поясняет Вишвакарма, — они готовят, моют, стирают. Вся жизнь женщины зависит от воды. Мужчины могут остановиться, когда дойдут до предела, но разгневанную женщину не остановит ничто».

Через несколько недель после этого разгрома 500 демонстрантов, завязав себе рты черными ленточками, приблизились вплотную к трехсотметровой границе и молча стояли возле нее в знак протеста. Год спустя, в 2005 году, 800 человек дошли до самых ворот, и полицейские стояли, не вмешиваясь.

В Керале тоже более четко обозначились противоборствующие стороны: с одной стороны оппозиционные к правительству партии и деревенский совет, с другой — правительство штата и Coca-Cola. Когда дело дошло, наконец, до суда, верховный суд Кералы вынес два взаимоисключающих вердикта: сперва в декабре 2003 года объявил выкачивание грунтовых вод «противозаконным» и признал, что панчаят был прав, отозвав у завода лицензию, а затем в ответ на апелляцию компании вдруг решил, что деревенский совет действовал без достаточных на то оснований и что сначала требовалось провести исследование грунтовых вод.

Однако жестокая засуха вынудила премьер-министра штата в феврале 2003 года перекрыть заводу доступ к грунтовым водам, пока правительство не завершит расследование. Пикеты в хижине напротив завода продержались еще год, пока обе стороны дожидались результатов правительственного расследования, а в итоге в феврале 2005 года спор закончился победой Coca-Cola: ей было разрешено выкачивать до полумиллиона литров в год, и это, мол, не причинит ущерба грунтовым водам.

Бывший глава деревенского совета Кришнан отвергает результаты исследования: по его словам, компания, должно быть, уплатила взятку чиновникам. «Это очевидно, они и меня пытались подкупить», — раздраженно говорит он. По словам Кришнана, представители Coca-Cola предлагали ему деньги «для личных нужд или для общины». Сколько именно, он не говорит, но другой источник называет сумму — 200 тысяч долларов — целое состояние по меркам Индии.

Панчаят не капитулировал — он согласился возобновить с июня 2005 года лицензию, в соответствии с решением суда, но ставил при этом ряд условий, в том числе требовал, чтобы компания «раскрыла все ингредиенты». Иными словами, деревенский совет маленькой деревни на юге Индии требовал от Coca-Cola ее тайную формулу, которая десятилетиями хранилась в сейфе в Атланте, — ту формулу, которую корпорация в свое время отказалась огласить даже под угрозой полного изгнания из страны. Панчаят не мог не понимать, что Coca-Cola ответит отказом.

Хотя деревенские активисты старались действовать в завещанном Ганди духе ненасилия, они ясно давали понять, что возобновлению работы завода будут противиться всеми доступными средствами. В августе начались беспорядки, полиция обрушилась на цепочку демонстрантов, 70 человек было арестовано, 6 попали в больницу. Вмешался и контрольный экологический совет, запретивший возобновление работы завода на том основании, что компания представила неполные данные о производстве. Не упоминалось присутствие кадмия в исходном материале, а в сточных водах тяжелый металл был обнаружен — следовательно, пусть составляют заявку заново, с подробным описанием. С марта 2004 года завод не получил ни единого литра воды, он прекратил работать, и активисты рассматривали это как свою победу, хотя и для корпорации так было лучше: столкнувшись с реальной угрозой насилия, возможно, даже гибели людей, Coca-Cola не хотела рисковать своим положением ради отдельного завода, тем более в тот момент, когда весь мир пристально следил за событиями в Индии. А так компания сохранила лицо, заявив, что ей мешает работать капризное правительство штата, известного в прошлом своими симпатиями к коммунизму, — да она сама отказывается иметь дело с такими людьми.

Бывший глава отдела корпорации по пиару Банерджи говорит, что Coca-Cola «могла по крайней мере завоевать симпатии в других областях Индии, а Керала вновь превратилась бы в "братскую могилу инвесторов", проклинаемую и СМИ, и жителями страны». На стороне корпораций выступило правительство США. В 2006 году очередной анализ CSE обнаружил в продукции Coca-Cola и Pepsi еще более высокий уровень пестицидов, и правительство Кералы на этот раз охотно поддержало движение в Плачимаде и прекратило продажу напитков обеих компаний по всему штату. В шести других штатах продажа газировки была ограничена, запрещалось продавать ее в больницах и учебных заведениях. «Эти действия идут вразрез с интересами индийской экономики, — заявил заместитель министра международной торговли США Франклин Лэвин, и его комментарий мало чем отличался от негодования официальных лиц полувеком ранее, когда Coca-Cola была изгнана из Франции. — В пору, когда Индия прилагает все усилия, чтобы привлечь и удержать иностранные инвестиции, будет весьма прискорбно, если решающий голос в обсуждении захватят силы, не готовые к справедливым отношениям с иностранными компаниями». Все запреты вскоре были отменены судом на том основании, что власти штата не имеют юрисдикции над импортными товарами.

И все же закрытие завода в Плачимаде продолжало греметь на всю Индию и на весь мир, оставаясь примером того, какое политическое влияние и какую силу может приобрести организованное гражданское движение. «На какие бы технические причины они ни ссылались, главным образом они закрыли завод потому, что столкнулись с сопротивлением местных жителей», — похваляется Аджаян. На самом деле сопротивление было не только локальным, но и международным.

«Пока речь шла только об Индии, они не очень-то беспокоились за имидж бренда, — рассуждает Биджой. — А вот протесты в США их здорово обеспокоили».

С другой стороны, закрытие одного завода нисколько не способствовало закрытию всех. Корпорация прекрасно понимала, что «имидж бренда» вещь обоюдоострая. Придя к власти летом 2004 года, Невилл Исделл постарался как можно быстрее покончить с ситуацией в Индии, в точности как прежде он стремился побыстрее разрешить кризис в связи с детским ожирением в США. Через несколько недель он уже вылетел в Индию, чтобы лично оценить ситуацию. Он подумывал даже о превращении Hindustan Coca-Cola в «опорного ботлера» на франшизе — компания стала бы буфером, защищающим головную корпорацию от критики. Но в итоге Coca-Cola предпочла не тот путь, которым она пошла в Колумбии, а скорее тот, который обычно выбирала в США: решила из «экологического злодея» превратиться в «экологического киногероя».

Деревня Кала-Дера находится примерно в 40 километрах от Джайпура, столицы северо-западного штата Раджастан. Древние стены Джайпура, множество его дворцов и храмов привлекают сотни тысяч туристов. Однако стоит свернуть на пыльную дорогу к Кала-Дере, и вся эта роскошь исчезает, сменившись шумом придорожных кафе и безвкусной яркостью магазинчиков, где продается зерно да сельскохозяйственный инвентарь. Но и пригород быстро заканчивается, и вот уже тянутся поля, где пробиваются зеленые ростки пшеницы — ее сеют перед сезоном муссонов. В июньский день, когда мы приехали сюда, в полях почти никто не работал — стрелки термометров приближались к 50 градусам, а обглоданные верблюдами деревца не дают тени. Мы попали в пограничную зону: половина Раджастана орошается реками, другая половина — засушливая пустыня, где жизнь целиком зависит от грунтовых вод. Трудно представить себе территорию, менее подходящую для производства, постоянно нуждающегося в воде, как, например, завод по розливу напитков. С другой стороны, жажда иссушает не только землю, но и глотки местных жителей, и, чтобы не тратиться на перевозку готового продукта, в индустриальной зоне, отведенной для этих целей правительством штата, в 1999 году Hindustan Coca-Coca построила здесь завод. «Раджастан — существенный рынок, — говорит глава пиар-отдела по Северной Индии Ранжан. — Здесь имелся большой рыночный потенциал, потому-то мы и пришли сюда».

На встречу Ранжан привел с собой коллегу, пиар-консультанта Сунила Шарму, одетого в темно-синюю рубаху с длинными рукавами и столь же словоохотливого, насколько Ранжан молчалив. «Я всюду побывал, и в Голландии, и в Бельгии, и в Париже, — болтает он, вливаясь в поток громко сигналящих машин на джайпурском шоссе. — И вот я вернулся в Индию, тут жарко, но так хорошо, я вдыхаю в себя этот воздух, он прекрасен, это и есть демократия — езжай куда хочешь, делай что вздумается». Слово вылетело, и его уже не вернуть. Он сам-то понимает, что наговорил? Только что Coca-Cola обвиняли именно в том, что она поступает как вздумается, в частности, осушает водоносный слой, пренебрегая потребностями местных жителей. Ранжан не признает таких обвинений — ни применительно к Мехдиганджу, ни применительно к Кала-Дере. Да, уровень воды несколько понизился, однако он ссылается на данные исследований, согласно которым завод берет менее 1 процента воды, в то время как 85 процентов используют фермеры. «С другой стороны, нужно еще разобраться, каким образом пользователи восполняют эти запасы воды», — добавляет он.

В этом и состоит нынче задача Ранжана. Обучившись на опыте конфликтов в других частях Индии, на этот раз Coca-Cola India решительно задействовала политику корпоративной социальной ответственности и действительно постаралась возместить ту воду, которую она отбирает от пустыни. С этой целью использовался традиционный метод здешних фермеров — сбор дождевой воды. Корпорация утверждает, что таким образом она отдает Раджастану в 17 раз больше воды, чем забирает.

Перед выездом из Джайпура Ранжан и Шарма свозили меня к школе и показали закрепленные на стенах трубы. По ним дождь стекает с крыши в открытую четырехугольную бочку. На дне виднеется бетонное кольцо диаметром примерно в полметра, заполненное песком и гравием. И это лишь верхний конец «фильтровальной шахты», пояснил Шарма, — скважина глубиной 60 метров проводит очищенную воду прямиком в водоносный слой.

Система может давать до 1,3 миллиона литров в год «при среднем уровне осадков» — Шарма имеет в виду те 560 миллиметров дождя, что выпадают за четыре дождливых месяца с июня по сентябрь. Но это она «может», а какова реальная отдача от системы? На этот вопрос Ранжан отвечает, что система замера пока не установлена, но компания работает над этим. Сопровождающий нас сотрудник школы говорит, что это позволило решить прежние проблемы с недостатком воды, хотя «летом проблемы все еще имеются». Шарма тут же его одергивает: «Нет у вас проблем», и тот, несколько смущенный, уточняет: «У нас были проблемы летом, а теперь у нас нет проблем».

Coca-Cola признает, что сбор дождевой воды в Джайпуре не способствует восстановлению водоносного слоя в Кала-Дере, зато, по словам Ранжана, компания установила чуть ли не 150 водосборников в радиусе 3 километров от завода: часть из них смонтирована на крышах зданий, другие — в руслах рек, чтобы перехватить поверхностный сток. Это уже конкретная помощь местным фермерам, а сверх того в 2005 году компания отремонтировала главную больницу Кала-Деры, женскую и даже ветеринарную клиники. Она выступает одним из спонсоров «фермерского образовательного центра», где крестьян учат новым методам капельного орошения — на 70 процентов более экономного, чем традиционное затопление полей.

Политика корпоративной социальной ответственности заметно улучшила отношение к корпорации в деревне. Ранжан представляет нам немолодого человека с копной седеющих волос в белой традиционной рубахе. Этот человек — строительный подрядчик и крестьянин, выращивающий на своих 3 гектарах земли пшеницу и шпинат, — сообщает, что водоносный слой стабилизировался на глубине примерно 27 метров. Против завода, говорит он, протестуют чужаки из других деревень, завидуют прогрессу, который пришел сюда вместе с Coca-Cola. Директор еще одной школы, где корпорация установила систему сбора дождевой воды, заходит еще дальше и утверждает, что демонстранты — это «батраки» из других деревень и за участие в демонстрациях им платят. Кто платит? Разумеется, Амит Сривастава и его местный помощник, живущий в Джайпуре активист Савай Сингх. Шарма повествует о том, как Сривастава приезжает сюда накануне очередной акции, нанимает работников из соседней деревни Чаму и платит по 100 рупий (2 доллара) за участие. Местные организаторы, продолжает он, получают от Сриваставы зарплату — 2 тысячи рупий (100 долларов) в месяц.

Сривастава приезжает в Кала-Деру через час после этого разговора — кепка-бейсболка надвинута на глаза, с ним кое-кто из местных активистов, которым он якобы платит. Выслушав обвинения Coca-Cola, он только рассмеялся. Это не он с расстояния в 15 тысяч километров организует движение протеста, a Coca-Cola India манипулирует общественным мнением. «Корпоративная показуха, — говорит он. — Идите с нами, и сами все увидите». Сривастава и его спутники ведут нас к школе позади рыночной площади — эта школа совсем не похожа на те, которыми хвастались Ранжан и Шарма. Трубы, спускающиеся с крыши, проржавели и сломались, местами они стянуты скотчем. Цементный бассейн возле здания, где должна скапливаться вода, растрескался. Однако, с точки зрения местного лидера сопротивления Махеша Йоги, главная проблема не в состоянии этих конструкций — хоть отремонтируй их, они все равно не дадут воду без дождя, а в Раджастане уже несколько лет царит засуха, за весь год выдается от силы три-четыре дождливых дня. Йоги принадлежит гектар земли, но урожай он собирает лишь с половины этого участка, потому что воды не хватает. После того как пересохли колодцы, он вынужден был взять 150 тысяч рупий (3 тысячи долларов) в кредит на новую 75-метровую скважину и ему пришлось найти себе дополнительный заработок: чтобы прокормить своих трех малышей, он продает карточки оплаты мобильной связи.

Здесь, как и в других местах, крестьяне винят корпорацию также в загрязнении земли, но проверить эти обвинения сложно, поскольку завод стоит в промышленной зоне, где много других предприятий. Над промышленной окраиной города, где теснятся друг к другу заводы и фабрики, поднимается вонючий дым, за фабриками горят груды какого-то белого шлака, посреди территории струится поток грязной воды. «Тут не одна только Coca-Cola, — говорит Сривастава, — но вы видите, как соблюдаются экологические законы. Несчастная судьба третьего мира». (Ранжан со своей стороны утверждает — как утверждали и в Мехдигандже, — будто все осадки свозятся на отведенную правительством свалку.) Невозможно отрицать, что загрязнена и вода ниже по течению от завода — на поверхности пенится зеленая грязь. Встречные фермеры рассказывают уже известную нам историю — если скот заходит в эту воду, на ногах у него появляется сыпь, а попив этой воды, животные часто умирают. Справедливо или нет, в своих проблемах местные жители винят Coca-Cola. Напрасно Ранжан и Шарма видят в демонстрантах чужаков и наемников — опрос крестьян на рыночной площади показал, что на вопрос о главной причине оскудения воды и загрязнения почвы все как один указывают на американскую корпорацию.

Крестьянин Лакшми Нараян прежде выращивал на своих 3 гектарах земли пшеницу, земляные орехи и горчицу, а теперь возделывает только полгектара. «Coca-Cola, — односложно отвечает он на вопрос о причинах понижения водоносного слоя. — Другие заводы тоже берут воду, но Coca-Cola — намного больше». Вокруг нас собирается толпа, и все крестьяне соглашаются с Лакшми: виновница их бедствий — Coca-Cola. И когда я спрашиваю, кто из них принимал участие в акциях протеста, все дружно поднимают руку.

До какой степени корпорация склонна преуменьшать размах оппозиции, становится ясно, когда, отъехав на несколько километров от города, мы попадаем в дом богатого крестьянина Рамешвара Прасад Кури, к которому все почтительно обращаются «Куриджи». Мы приехали как раз в канун свадьбы одного из его сыновей, в доме полно мужчин и маленьких детей, бегающих у взрослых под ногами. Семья Куриджи владеет этой землей на протяжении пяти поколений; сам он молодым человеком поступил на государственную службу и дослужился до заместителя директора Министерства сельского хозяйства штата. С присущей чиновникам обстоятельностью он ведет учет воды в своем колодце: в 2002 году, когда он вышел на пенсию, вода стояла на глубине 8-10 метров от края колодца, но, после того как в 3 километрах отсюда открылся разливочный завод, уровень воды с каждым годом понижается на 2-3 метра. Как и многие другие в окрестных деревнях, обычный колодец в итоге пересох, и пришлось покупать мощный насос, чтобы добывать воду из скважины. Ее хватает на орошение лишь половины из принадлежащих Куриджи 7 гектаров земли. Доход заметно сократился, и семья была вынуждена забрать детей из частной школы и отложить покупку автомобиля для поездок за 7 километров на рынок. «Одно хорошо: мне пришлось бросить курить, — усмехается он. — Мы даже чая не пьем, не можем себе этого позволить».

Лицо Куриджи — рельефная карта, выразительная, как любой пустынный пейзаж, бдительно смотрят маленькие глазки. Он сидит, поджав под себя ноги, на кушетке, одетый в местный белый наряд и серые брюки. Куриджи стал одним из организаторов местного протеста против корпорации, воспользовавшись примером успешных кампаний в Керале и Мехдигандже, помог организовать здесь акции в 2004 году, возглавил марши и демонстрации возле завода. «Coca-Cola отнимает у нас средства к существованию, — качает он головой. — Мы пригласили их в гости, а они забрались к нам в карман». Утверждение Шарма, будто они нанимают батраков, чтобы раздуть ряды демонстрантов, Куриджи встречает смехом. «У кого такие деньги?» — вопрошает он. У этого бывшего чиновника хранится документальная хроника — альбом с фотографиями демонстрантов. «Эти, что ли, батраки по сто рупий в день?» — тычет он пальцами в фигуры, похожие на те, что собрались в его доме на свадьбу, — все одеты очень просто, но не бедно. Куриджи открывает бухгалтерскую книгу, где записаны имена людей с этих фотографий, чаще всего в отдельной графе стоит и подпись. «Нетрудно доказать, что это вовсе не батраки», — говорит он.

И все же набрать достаточное количество протестующих в Плачимаде и даже в Мехдигандже было нелегко. Крупнейшая акция произошла в мае 2004 года, когда, как сообщалось в новостях, примерно 2 тысячи человек пришли на встречу с индийским экологом Меджой Паткаром и местным активистом — продолжателем дела Ганди — Саваем Сингхом. Здесь, как и в Керале, Сингх помогал составить жалобу против действий транснациональной корпорации, поскольку он считает, что приоритетное право на грунтовые воды имеют местные жители. Суд в этом ходатайстве отказал. Недавно в Раджастане сменилось правительство, вместо консервативной партии Бхаратия Джаната (В JP) к власти пришла сочувствующая социалистам Партия конгресса, и местные жители надеются на пересмотр дела. «Мы не смирились с поражением, — говорит Куриджи. — Мы продолжим агитацию, мы вымотаем Coca-Cola. Мы добьемся, чтобы завод закрыли.

Политика социальной ответственности Coca-Cola распространяется в Индии отнюдь не только на Кала-Дере. К 2008 году на счету компании числилось более трехсот конструкций для сбора дождя в разных концах страны. Только рядом с Мехдиганджем их 23, и они, по данным Соке India, могут собрать за год 46 933 кубометра воды, при том, что потребляет завод только 38 191 кубометр. В 2008 году завод был объявлен «нейтральным по отношению к воде», то есть он отдает больше воды, чем забирает. Ранжан считает, что с 2007 по 2008 год уровень воды рядом с заводом даже повысился, грунтовые воды находятся уже не в девяти, а в шести метрах под землей. Однако эти данные получены с ближайшего к заводу проверочного участка, а он расположен в пяти километрах к юго-западу от него. В официальном отчете, поданном в местный совет по грунтовым водам, назван другой уровень воды — 24 метра на территории самого завода.

Расходятся версии компании и местной общины и в том, что касается попытки Coca-Cola собирать дождевую воду. Цифры, которые называет корпорация, рассчитаны по среднему уровню осадков — 1000 миллиметров в год, но в прошлые годы нередко выпадало всего половина от этой нормы. Хуже того: в 2008 году по словам активистов, половина осадков выпала в один день, баки переполнились, и вода протекла. Здесь, как и в Кала-Дере, часть конструкций для сбора дождевой воды остается в полуразрушенном состоянии. Например, труба, спускающаяся с крыши местного полицейского участка, даже не соединяется с подземной цистерной. «Их никто не проверял с тех самых пор, как поставили, — рассказывает офицер. — Трубы забиты, вода течет мимо». Раджан отмахивается от таких разговоров — мол, активисты всегда водят в такие «туры» ради антирекламы. «Всегда отыскивают местечко со сломанными трубами», — говорит он, но по его словам, корпорация ежегодно перед муссонами приводит все в порядок. Но работают эти конструкции или нет, трудно опровергнуть простую мысль: к ним еще требуется дождь, а дождя-то и нет. Сколько бы Coca-Cola ни твердила, будто возмещает всю взятую в Кала-Дере воду, данные правительства свидетельствуют, что уровень воды здесь с 2007 по 2008 год понизился еще более чем на 3 метра. Но и осадков выпало вдвое меньше, чем в предыдущем году.

В последние годы вся Индия страдает от засухи, говорит М. Ратхор, глава некоммерческого центра по изучению окружающей среды со штаб-квартирой в Джайпуре. Он, как и Coca-Cola, возлагает ответственность за оскудение водных ресурсов главным образом на крестьян, которые истощают все возможности почвы и подземных вод, чтобы получить урожай побольше. Однако не считает он точным и утверждение корпорации, будто она берет всего лишь 1 процент воды. Если считать в среднем по стране, может быть, оно и так, но есть места, где разливочным заводам требуется до 50 процентов ресурсов. Также и статистические данные по осадкам они подсчитываются за сто лет, но ведь в Раджастане на один дождливый год приходится на семь-восемь лет засухи. А в остальные годы дождь идет всего два-три дня. Что в таком случае означают слова Coca-Cola, будто она отдает в Кала-Деру в семнадцать раз больше воды, чем берет? Ратхор качает головой: «Это невозможно, я им не верю». Но половину такого количества или хотя бы четверть собрать и вернуть возможно? «Если они возвращают пусть даже в пять раз больше, чем берут, так уровень воды должен повыситься. Он повысился? — выпаливает Ратхор. — Нет, напротив, уровень воды в регионе понижается, Может быть, с подсчетами все в порядке, но на самом-то деле? Что-нибудь разве получается?»

Ранжан твердит свое: нет возможности точно измерить «подпитку» грунтовых вод. Можно установить прибор для измерения уровня воды — пьезометр, но после каждого дождя кому-то придется лезть и проводить замеры вручную. «Он не работает автоматически, кто-то должен считывать показания».

Но стоит заглянуть в Интернет, и там обнаруживается компания Integrated Geo Instruments and Services в Хайдарабаде (Индия), которая производит оборудование для наблюдения за грунтовыми водами и числит среди своих клиентов Hindustan Coca-Cola. По электронной почте представитель компании подтвердил, что имеется и «автоматический индикатор уровня воды» — компьютер на длинном кабеле, который регистрирует уровни воды в колодце «постоянно и без участия человека». По словам этого представителя компании, Coca-Cola использует в Индии именно этот прибор, чтобы отслеживать уровень воды в своих скважинах. Стоит он всего 1800 долларов, то есть корпорация вполне может снабдить таким оборудованием все свои конструкции для сбора дождевой воды и это обойдется в 540 тысяч долларов, малую часть тех 10 миллионов долларов, которые корпорация недавно передала фонду Coca-Cola India Foundation для расходов на нужды местных общин.

В штаб-квартире компании подтвердили, что Hindustan Coca-Cola покупала такие приборы, чтобы следить за водой в своих скважинах. На электронное письмо с вопросом, не собирается ли Hindustan Coca-Cola использовать аналогичное оборудование для проверки уровня воды в шахтах для сбора дождя, Ранжан не ответил.

В тот самый момент, когда мы выезжали из Джайпура, вдруг пошел дождь, через считаные минуты превратившийся в ливень. Ручьи потекли по асфальту, впитываясь в грязь по обе стороны дороги. Но как начался дождь, так и прекратился — на все про все пять минут. Зазвонил мобильник Сриваставы, в трубке послышался взволнованный голос профессора Ратхора. Сривастава кивнул и поблагодарил его, прежде чем положить трубку. «Это и есть дождливый день», — пояснил он.

 

Глава 10

Дело «колы-убийцы»

В Индии у борцов против Coca-Cola намечались кое-какие успехи, но главная битва даже из-за деятельности корпорации в этой стране, а также в Колумбии развернулась не там, а в Соединенных Штатах. Уже через неделю после того, как его повалили на пол и вытащили за руки и за ноги с ежегодного (2004) собрания акционеров Coca-Cola, Рэй Роджерс приступил к очередному этапу борьбы — он подыскивал большой университет, который стал бы «лицом» его кампании. В конце апреля 2004 года он выступил перед Радикальным студенческим союзом (вполне откровенное и соответствующее сути название) Университета Массачусетса и постарался убедить студентов добиться отмены эксклюзивного договора по напиткам, срок действия которого истекал в августе. «Coca-Cola Company виновна в аморальности, коррупции и соучастии в грубейших нарушениях прав человека», — гремел Роджерс. Он представил аудитории других ораторов: Дэна Ковалика, который тихо, но страстно говорил о колумбийских убийствах и о деле АТСА, и Амита Сриваставу, который описывал творящийся в Индии кошмар — пересохшие колодцы, загрязнение воды, пестициды в газировке.

С тех пор как на Всемирном социальном форуме в Мумбаи колумбийские активисты сблизились с индийскими, сложилось нечто вроде глобального варианта «водителей и черепах», и отныне преступления Coca-Cola против экологии и против прав зарубежных рабочих рассматривались в едином комплексе. Таким образом, кампания против «колы-убийцы» стала по сути дела первой действительно глобальной акцией с тех пор, как появилось само слово «глобализация». В отличие от более ранних этапов, сосредоточивавшихся на конкретной проблеме —дешевом труде (Nike) или плохом детском питании (Nestle), теперь борьба охватывала все «грехи» корпораций и обрушивалась на корпоративный капитализм в целом. И понятно, что самым очевидным объектом критики должна была стать корпорация-«квинтэссенция капитализма», то есть Coca-Cola.

Роджерс и Сривастава начали собирать другие сведения о правонарушениях компании, от применения детского труда на плантациях сахарного тростника в Сальвадоре до подавления забастовок в России и на Филиппинах, но в центре борьбы оставались Колумбия и Индия. К тому времени уже более сотни колледжей выступали за разрыв контрактов с Coca-Cola именно из-за проблем в этих двух странах, и корпорация начала уже как-то реагировать, опасаясь «снежного кома». После собрания акционеров она приобрела домен killercoke.com (сайт Роджерса называется killercoke.org) и поставила на нем ссылку на новый веб-сайт, cokefacts.org, где представила свою версию событий. Корпорация заверяла всех посетителей сайта, что протест студентов основан на заблуждении, она вовсе не причастна к убийствам в Колумбии и давно уже оправдана по этим обвинениям и в суде США, и в суде Колумбии. Корпорация доказывала, что она как раз поддерживает профсоюзы, в подтверждение ссылалась на тот факт, что в Колумбии членами профсоюза состоит 31 процент рабочих ее заводов, а в среднем по стране всего 4 процента. Однако подсчитаны были только штатные служащие, а подавляющее большинство рабочих разливочных заводов трудилось на контракте — эту «недомолвку» вскоре разоблачила кампания «Кола-убийца».

Слабый пиар корпорации не смог противостоять нарастающему студенческому движению. К новому учебному году появился и новый союзник: та самая группа, что провела знаменитую кампанию против Nike, «Объединенные студенты против эксплуатации» (USAS). Вместе «Кола-убийца» и USAS представляли для корпорации столь же существенную угрозу на международной арене, как возмущение эпидемией ожирения — на внутреннем рынке, причем обе кампании разворачивались практически одновременно. Coca-Cola требовалась особая стратегия, чтобы противостоять этому натиску — увести борьбу из залов суда и кампусов в кулуары, обескровить кампанию, столкнуть друг с другом лбами представителей разных группировок и не допустить, чтобы движение стало массовым.

Для US AS Coca-Cola была подходящей мишенью. Даже после того, как изготовители одежды приняли новую трудовую политику и при поддержке Клинтона была создана Ассоциация справедливого труда, «Объединенные студенты» не переставали бороться против того, что в их глазах являлось тотальной эксплуататорской политикой корпораций за рубежом. Предложенные Клинтоном правила они сочли всего лишь «прикрытием для корпораций» и создали собственную организацию, Консорциум по правам рабочих (WRC), в который вошло около 200 высших учебных заведений, в том числе Гарвардский университет и университет Калифорнии. Они брали на себя обязательство иметь дело лишь с теми компаниями, которые соблюдают трудовую этику.

К осени 2004 года движение искало возможностей для расширения, чтобы заниматься не одними лишь потогонными фабриками Азии, и новая цель появилась благодаря молодому активисту из Беркли Камило Ромеро. Он с детства остро чувствовал разницу в правах и привилегиях между собой — гражданином США — и теми членами семьи, которые родились еще в Колумбии. Когда один из лидеров SINALTRAINAL приехал к Беркли, чтобы призвать студентов к бойкоту против Coca-Cola, Ромеро увидел возможность помочь своей исторической родине, привлекая к ней внимание в Соединенных Штатах. Вместе с двумя друзьями-латиноамериканцами Ромеро постарался на примере Coca-Cola показать, как американский бизнес эксплуатирует рабочих развивающихся стран. Вскоре после того, как Ромеро организовал группу, агитировавшую за разрыв контракта Беркли с корпорацией, «Объединенные студенты» обратились к нему с предложением расширить движение до общенациональных масштабов.

Ромеро согласился, но с некоторыми оговорками. Ему казалось, что студенты — участники движения — хотя и преисполнены благих намерений, но все же «балованные белые детки». Он с самого начала хотел привлечь молодежь из других слоев населения, чтобы критика ситуации в Южной Америке стала более многообразной и точной. Этот активист нового поколения уже не принимал доктрину Сола Алински о необходимости любой ценой «персонализировать и поляризовать». Когда же Ромеро начал искать союзников в кампусах на востоке страны, он вскоре познакомился и с приверженцами Роджерса, поскольку его кампания успела уже охватить некоторые из крупнейших и влиятельнейших университетов.

Роджерс все еще искал свой большой университет, захватив который, он сумел бы нанести ощутимый удар по Coca-Cola. Массачусетский университет все-таки возобновил осенью свой контракт с корпорацией, и активист решил попытать счастья с Университетом Рутгерса в Нью-Джерси, и уж там-то, клялся он себе, подобной оплошности не произойдет. То был идеальный объект для намеченной им цели. Большой университет — 50 тысяч студентов — поблизости от штаб-квартиры Роджерса в Нью-Йорке, к тому же и контракт с Coca-Cola намечался особенно «жирный»: за 10 миллионов долларов, выплачиваемых корпорацией за десять лет, она получила право распространять свою рекламу на всех мероприятиях университетской жизни, вплоть до того, что во время соревнований из рупоров неслось: «Рутгерс навсегда, Coca-Cola навсегда».

С помощью преподавателя трудовой этики Роджерс обклеил кампус плакатами кампании «Кола-убийца» и организовал студенческие выступления с требованием к администрации сменить поставщика. К его удивлению, что-то стронулось с места: университет решил отложить окончательное решение до мая 2005 года и провести тендер. Той же весной Роджерс вместе со Сриваставой явились в кампус с огромной надувной бутылкой кока-колы с логотипом «Контроль колледжа» и разместили ее на ступеньках общежития, а местное отделение «Объединенных студентов» предоставило в их распоряжение «ударные отряды». Однако тактика Роджерса вызывала у членов USAS недовольство, в особенности Ромеро возмутился при виде омерзительных плакатов вроде тех, где в стакане кока-колы плавали трупы. «Да уж, внимание привлекает, — рассуждал Ромеро, — но мало кому такое понравится». Ромеро считал, что такого рода «красоты» излишне упрощают сложный разговор о сложной ситуации в Колумбии, и хуже того: при такой подаче от проблемы отмахнутся, как от бреда «шумного безумца», то есть Роджерса.

Роджерс, естественно, с этим не соглашался. Когда до него дошли слухи, что его методы борьбы не всем нравятся, он решил выяснить вопрос с Ромеро с глазу на глаз. «Может, тебя что-то и не устраивает, но ведь это работает, парень!» — твердил он, напоминая о том, как привлек на свою сторону четыре университета еще до того, как «Объединенные студенты» надумали принять участие в его кампании. Так что выразительные плакаты пригодятся, настаивал он.

К маю борьба за Рутгерс завершилась победой: университет подписал десятилетний контракт с Pepsi ценой 17 миллионов долларов. Администрация уверяла, что попросту приняла наиболее выгодное предложение, но Роджерс подавал это как свой триумф, как «смертельный удар по корпорации». А на случай если не все поняли, почему университет Рутгерса порвал с Coca-Cola, Роджерс решил закрепить успех, обратившись к двум другим университетам: Мичигана и Нью-Йорка.

Нью-Йоркский университет (NYU), крупнейший в стране частный вуз с 50 тысячами студентов, не имел эксклюзивного контракта с Coca-Cola, однако на его территории стояло около сотни автоматов и в десятках магазинов кампуса продавались напитки именно этого бренда. На этот раз кампанию возглавили «Объединенные студенты», потребовавшие, чтобы Coca-Cola дала согласие на независимое расследование силами Консорциума по правам рабочих (WRC) или ей не место в кампусе. Студенты обклеили автоматы лентами, которыми огораживают место преступления, а на ступеньках библиотеки лежали «трупы» с табличками — именами погибших в Колумбии рабочих. В результате в ноябре 2004 года студенческий совет шестнадцатью голосами против четырех постановил изгнать Coca-Cola с территории университета, если корпорация не согласится на расследование. Этот вердикт смягчил общеуниверситетский совет, требовавший от корпорации всего лишь участия в оплаченной университетом дискуссии с WRC. И все равно корпорация сочла чересчур опасным хотя бы в такой форме признать легитимность организации, которая оставляла за собой право запретить продажу ее продукции, и от участия в форуме отказалась. Окончательное решение вопроса отложили до осени.

Тем временем и в Мичиганском университете, где учится 40 тысяч человек, раздались требования пересмотреть девять контрактов с Coca-Cola, в совокупности приносивших университету 1,3 миллиона долларов в год, на том основании, что они противоречат «кодексу чести» нового официального поставщика. В петиции, поданной в университетский процедурный совет по разрешению споров, студенты требовали от корпорации согласия на независимое расследование ее деятельности не только в Колумбии, но и в Индии. После слушаний в марте 2003 года совет принял решение в пользу студентов и потребовал провести расследование до конца календарного года. «Если они не станут участвовать и не примут меры к исправлению, — заявил председатель совета, — это станет поводом для расторжения контракта».

Новый гендиректор Coca-Cola Невилл Исделл с возрастающей тревогой следил за распространением кампании «Кола-убийца» по университетам. На ежегодное собрание акционеров в апреле 2005 года он явился с полуторалетним планом преобразования компании, который уже отчасти начал выполняться. Исделл хотел остановить падение прибыли, положить конец буре в СМИ по поводу детского ожирения и создать в Индии новый, «экологический» имидж Coca-Cola. Как только Исделл занял кресло гендиректора, он нанял Эда Поттера и поручил ему разобраться с ситуацией в Колумбии и позаботиться о том, чтобы у корпорации впредь не было проблем из-за работников в других странах.

Эд Поттер более двух десятилетий работал в области международного трудового права, представлял корпорации и даже выступал как представитель работодателя в переговорах с Международной организацией труда. Он помог компании разработать Политику прав персонала (Workplace Rights Policy), в которой проговаривались меры по защите работников. Вскоре после этого успеха Исделл предложил ему должность директора корпорации по международным отношениям, и Поттер постарался сбить волну кампании «Кола-убийца», разработав новый корпоративный кодекс трудовых отношений и охраны окружающей среды. Правда, как и все прежние стандарты, этот кодекс применялся только к самой Coca-Cola Company и тем ее филиалам, в которых головной корпорации принадлежало не менее 50 процентов, а что касается ботлеров, Coca-Cola «обязывала работать с ними и поощрять их» к «соблюдению тех ценностей и правил, которые предусмотрены нашим Кодексом».

Одновременно Исделл постарался избавить корпорацию от главной ее головной боли, поручив расследование колумбийских дел якобы независимой группе Cal Safety. На собрании акционеров 2005 года Исделл с гордостью преподнес аудитории выводы этой комиссии: рабочим никто не препятствует в заключении коллективных договоров и запугиванию они не подвергаются.

Он действовал по тому же сценарию, который корпорация уже пускала в ход во время кризиса со школами и детским ожирением: с одной стороны, отрицал всякую ответственность за творящееся в Колумбии насилие, а с другой — позиционировал свою компанию не как часть проблемы, но как палочку-выручалочку, ведь она выделяет очередные 10 миллионов долларов на помощь жертвам насилия в этой стране. Так же и по Индии: с одной стороны, компания непричастна к проблемам с водой, с другой — она добровольно выступает с инициативой по сбору дождевой воды. Презентация удалась, Исделл отразил основные обвинения против корпорации, пустив в ход смесь уверенности и «человечности».

Только он не ведал, что его ждет, когда предложил перейти к дебатам. Активисты вскочили с мест и выстроились в две длинные очереди к микрофонам. Роджерс, разумеется, выступал первым и отмахнулся от выводов Cal Safety — «приставили лису стеречь курятник». Эти дознаватели побеседовали с рабочими, которых специально для такого разговора отобрало руководство, а деятельностью военизированных отрядов и вовсе не поинтересовались. Так начался полуторачасовой «штурм», по отзыву Financial Times «скорее студенческое выступление, нежели собрание акционеров». Друг за другом выступали Сривастава, Гиги Келлетт из CAI, монахиня, представитель профсоюза водителей грузовиков, студенты.

После столь яркой демонстрации Coca-Cola пошла на переговоры. Поттер изъявил желание встретиться с руководством колледжа и поискать пути для компромисса. Ромеро и USAS воспрянули духом, когда Поттер предложил создать комиссию, в состав которой войдут студенты и представители администрации и которая установит четкие правила для проведения подлинно независимого расследования. Трудно судить, насколько искренним было это предложение Поттера, но корпорация быстро принялась устанавливать собственные правила, ограничив давность расследования пятью годами (тем самым оно не затрагивало убийство Исидро Хиля и аресты в Букараманге), а также потребовав, чтобы данные расследования ни при каких условиях не использовались в суде. Студенты с порога отвергли подобные требования, и к октябрю пять из шести представителей студенчества вышли из переговоров.

Тем временем приблизился день принятия решения в университетах Нью-Йорка и Мичигана. Совет Университета Нью-Йорка собрался для повторного рассмотрения вопроса об автоматах, корпорация упорствовала в своем нежелании встречаться с WRC, и университет объявил ультиматум: либо Coca-Cola даст согласие на эту встречу до декабря, либо ее автоматы будут удалены с территории вуза. Установленный срок наступил и прошел, университет постановил немедленно вывезти автоматы. И на том дело не кончилось: через три недели, 31 декабря, наступил крайний срок также и в Университете Мичигана, и это учебное заведение объявило о разрыве связей с Coca-Cola. В отличие от университетов Нью-Йорка и Рутгерса Мичиганский университет разрывал эксклюзивный контракт с Coca-Cola, причем не по финансовым соображениям, а исключительно в связи с нарушением прав человека не только в Колумбии, но и в Индии. То был важнейший прецедент, показавший, что все принимаемые Поттером и Исделлом меры не в силах сдержать волну. К кампании «Кола-убийца» присоединилось более двадцати университетов в разных краях света, с их территории были изгнаны напитки этой корпорации. Даже студенческая газета университета Эмори — университета, основанного на деньги Азы Кендлера и прозванного Университетом Coca-Cola, — публиковала передовицы в поддержку кампании Роджерса. «Если в прошлом компании имели место какие-то дурные дела, ее следует призвать к ответу», — заявил ректор университета.

В эту же пору обвинения в расправах над профсоюзом донеслись из еще одной страны — из Турции. В апреле 2005 года группа водителей, работавшая на субподрядчика корпорации, была уволена после того, как попыталась войти в профсоюз. Вместе со своими родственниками эти водители оккупировали штаб-квартиру местного отделения Coca-Cola и попытались организовать ненасильственный протест, но полиция пустила в ход слезоточивый газ и дубинки, в результате чего десятки людей оказались в больнице. Профсоюз предъявил претензии корпорации, которая владела 40 процентами акций ботлера: компания спровоцировала этот акт насилия, вызвав полицию. Узнав о ситуации в Колумбии, члены профсоюза связались с Терри Коллингсвортом, который вел в Нью-Йорке дело АТСА, и попытались убедить его, что по международному праву действия полиции можно рассматривать как применение пыток.

Coca-Cola не отрицала нападение полиции на демонстрантов, однако утверждала, что правоохранительные органы действовали по собственному почину, а компания, мол, даже просила их проявить большую умеренность. И в любом случае профсоюз волен предъявлять претензии субподрядчику, но корпорация тут вовсе ни при чем. Представитель Coca-Cola Кари Бьорхус отмахнулась от подобного рода нападок, как от комариных укусов: «Вот что значит быть великим брендом, — заявила она в декабре 2005 года в интервью Brandweek. — У всех к тебе претензии только потому, что ты на виду». (Профсоюзный иск не был принят американским судом, поскольку профсоюз не прошел все инстанции на родине, однако на это решение тут же была подана апелляция.)

За кулисами Coca-Cola Company продолжала интриговать, пытаясь остановить кампанию против «Колы-убийцы», пока та не распространилась чересчур широко и в других странах не нашлось желающих к ней присоединиться. Точно так же, как она предлагала все более суровые меры по ограничению продаж газировки в школах, пока не нащупала приемлемый для общественности компромисс, так и теперь Coca-Cola вместо дискредитировавшего себя отчета Cal Safety предложила очередное независимое расследование. На этот раз она обратилась к одному из самых уважаемых в мире «брендов» — непосредственно в ООН. Незадолго до собрания акционеров в 2006 году было объявлено, что Международный союз работников пищевой промышленности (IUF) просил Международную трудовую организацию при ООН «расследовать и дать оценку прежним и нынешним трудовым отношениям и политике в области прав рабочих ботлеров компании Coca-Cola в Колумбии» — так президент Coca-Cola North America Дон Кнаусс писал, обращаясь к Мичиганскому университету.

Противники корпорации тут же обвинили ее в нечестной игре, напомнив, что Эд Поттер на протяжении пятнадцати лет был представителем американских работодателей в Международной организации труда. «В МОТ правом решающего голоса обладают 640 человек, — возразил Поттер. — Нелепо даже предполагать какое-то влияние с моей стороны». Труднее было объяснить, почему корпорация заранее согласилась признать результаты этого расследования в суде, в то время как предложенное студентами расследование на том и сорвалось, что корпорация наотрез отказалась от судебного разбирательства.

Роджерсу объяснение виделось достаточно простым: хотя корпорация утверждала, будто ООН заглянет «и в настоящее, и в прошлое», сотрудник МОТ ответил ему по телефону, что комиссия будет проводить лишь «оценку нынешних условий труда». На собрании акционеров 2006 года Роджерс заклеймил расследование МОТ как «очередной фокус», который нисколько не поспособствует выявлению связей руководства разливочного завода с военизированными отрядами. «Привлечение МОТ никак нельзя считать рекламной акцией, — холодно отпарировал Исделл. — У нас есть с ними подписанное соглашение: они проведут расследование и нынешних, и прошлых наших действий».

Корпорация будет поощрять и другие расследования, пообещал Исделл акционерам. Институт энергии и ресурсов (TERI), авторитетная негосударственная организация с центром в Нью-Дели, также проведет проверку того, как корпорация использует воду. «Сегодня я могу вам сказать, что переходный период завершен, — заявил Исделл на собрании. — Мы готовы стать такой компанией, какой вы хотите нас видеть». Как и в случае с МОТ, активисты с подозрением отнеслись и к TERI: Сривастава напомнил, что на веб-сайте этой организации Coca-Cola фигурирует в качестве основного спонсора, что корпорация оплачивала ее экологические исследования, и TERI публично называла Coca-Cola одной из наиболее ответственных корпораций из действующих на территории Индии. Несомненно, ее отчет также будет излишне благосклонен к компании. По крайней мере, таким способом корпорация купила себе отсрочку: Мичиганский университет возобновил контракт через три месяца после того, как сам же его расторг, обусловив окончательное решение итогами расследования МОТ и TERI. Поутихли кампании и в других колледжах, администрация повсюду занимала такую же выжидательную позицию. К августу 2006 год а Поттер уже бил тревогу: студенческий протест «захлебнулся». Можно было предвидеть такое несколько месяцев тому назад, когда Нью-Йоркский и Мичиганский университеты изгоняли Coca-Cola. И Роджерс, и Исделл теперь оба — каждый по своим соображениям — пытались вернуться к предыдущему этапу борьбы, то есть перенести ее в суд.

За три года с тех пор, как судья Мартинес в 2003-м исключил Coca-Cola из числа ответчиков по делу АТСА, Терри Коллингсворту и Дэну Ковалику не удалось продвинуться ни на сантиметр. С самого начала Мартинес проявлял открытое пренебрежение, чтобы не сказать презрение, к этому делу. Он с упоением путал все подробности, Урабу как-то раз назвал «Богота или Медельин, или какой еще там медвежий угол», а Исидро Хиля именовал Джо Блоу. Этот своеобразный стиль мог бы показаться отрадно неофициальным, если б дело и впрямь было высосано из пальца, но юристов SINALTRAINAL он доводил до исступления. Когда наступал июнь, судья в очередной раз заворачивал все прошения, приказывая подать их снова через год. Наконец, когда на слушаниях 2006 года адвокат Panamco зачитывал историю подачи исков и судебных отказов, Мартинес перебил его насмешливой репликой: «Может показаться, будто мне вовсе не хочется иметь с этим дело, не так ли?».

Коллингсворт и Ковалик буквально онемели от столь откровенного цинизма американского судьи. Несколько месяцев спустя Мартинес подтвердил свое нежелание «иметь с этим дело», исключив из числа ответчиков также и ботлеров. Представленные Коллингсвортом и Коваликом улики сочтены слишком слабыми для того, чтобы доказать связь между руководством завода и военизированными отрядами, писал Мартинес в заключении. Долг судьи, по мнению Мартинеса, обязывал его держать оборону против «несанкционированных походов на корпорации». Представительница Coca-Cola Company тут же радостно отреагировала на решение суда: «Наконец-то дело закрыто».

Но, разумеется, дело еще не было закрыто. Коллингсворт и Ковалик потребовали пересмотра на том основании, что судья допустил существенную ошибку, рассмотрев образец соглашения с ботлерами вместо реального соглашения с колумбийскими партнерами, и таким образом исключил из числа существенных доказательств материал, предоставленный профсоюзом. «Мы сейчас не говорим о Колумбии, Coca-Cola, убийствах. Речь идет о фундаментальном и неотменимом принципе: нельзя нарушать судебную процедуру», — заявил Коллингсворт.

С подачей апелляции Коллингсворт задержался, потому что ему позвонил Эд Поттер, знакомый ему со времен работы юристом по трудовому праву в округе Колумбия. Поттер, за год до этого перешедший на работу в Coca-Cola, предложил вместе поискать приемлемый компромисс. По его просьбе стороны выбрали судью в отставке, проживавшего в Сан-Франциско Дэниэла Вайнштайна, в качестве официального посредника и 17 августа 2006 года подписали предварительное соглашение, обязуясь «приложить все усилия», чтобы в течение шести недель заключить окончательную мировую. В общем и целом предполагалась денежная компенсация жертвам насилия в Колумбии и изменения в политике корпорации с целью предотвратить подобные нарушения прав рабочих в будущем, адвокаты же со своей стороны должны были «отозвать псов», в том числе положить конец чернящей Coca-Cola кампании Рэя Роджерса.

Коллингсворт ответил Поттеру, что сдержать Роджерса он не сможет, во всяком случае, пока идут переговоры, не сможет также повлиять на «Объединенных студентов» и Сриваставу, но готов в доказательство искренности своих намерений приостановить кампанию SINALTRAINAL и воздержаться от публичной критики корпорации, пока они совместно вырабатывают компромисс. То было поспешное и, как оказалось, губительное для дела профсоюза обещание.

Вместо шести недель переговоры растянулись на полтора года, а у профсоюза сразу же было отнято главное его оружие — его участие в общей кампании, профсоюз лишился сильной позиции, с которой мог предъявлять корпорации свои требования. Переговоры шли в условиях строжайшей конфиденциальности, до сих пор адвокаты обеих сторон не вправе раскрыть, о чем на них говорилось. Но имеются протоколы заседаний, из которых виден огромный разрыв между целями профсоюза и корпорации и ясно, с какой агрессивностью корпорация оберегает свой имидж.

То ли не вполне поняв предварительные условия, то ли сознательно отмахнувшись от них, SINALTRAINAL возобновил критику Coca-Cola на своем сайте. Корпорация губила профсоюз, нанимая вместо штатных служащих временных, и на стенах профсоюзных зданий все еще продолжали появляться угрожающие надписи. Почему же они должны молчать, если Coca-Cola не отзывает даже военизированные отряды и не прекращает насилие?— рассуждали лидеры профсоюза. Руководство корпорации обратилось с жалобой к судье Вайнштайну, и тот со своего BlackBerry адресовал обеим сторонам требование: никаких публичных высказываний до начала октября 2006 года, когда к нему на стол ляжет черновой вариант соглашения. Вопреки лихорадочному перезвону и обмену электронными письмами между Коллингсвортом, Коваликом и юристами Coca-Cola, SINALTRAINAL продолжал раздавать листовки и размещать на своем веб-сайте информацию о намечающихся мероприятиях, а корпорация обшаривала и сеть, и СМИ в поисках малейшего намека на несоблюдение договора, чтобы получить повод пожаловаться посредничающему судье на профсоюз.

По мере того как с наступлением октября стороны приближались к компромиссу, корпорация все яснее давала понять, что главная ее задача — прекратить антирекламу против Coca-Cola, а потому она категорически отказывалась разделить ответственность за пытки и убийства. Сверх того она требовала от SINALTRAINAL обязательства никогда больше не затевать международных кампаний против нее. В черновике соглашения предусматривались даже обязательства профсоюза очистить сайты, архивы и поисковые системы Интернета, чтобы там не оставалось и упоминания о кампании «Кола-убийца», словно такого движения и вовсе не существовало. Со своей стороны корпорация предлагала выплатить профсоюзу более 12 миллионов долларов, в том числе миллион родственникам Исидро Хиля и 4 миллиона в пользу Корреа, Галвиса, Флореса, Гарсии и Гонсалеса. Около 6 миллионов предполагалось направить в фонд жертв насилия против членов профсоюза, который будет управляться профсоюзом и Coca-Cola, а Коллингсворту и Ковалику, которые также приглашались управлять фондом, предназначалось 2 миллиона на покрытие «административных расходов». Наконец, компания принимала и новую политику охраны прав рабочих, но только для штатных, а не контрактных сотрудников, и намеревалась четыре раза в год проводить конфиденциальный «всемирный форум» для обсуждения текущих проблем.

И еще один пункт вписали юристы Coca-Cola: служащие, которые пожелают получить компенсацию, должны сначала выйти из профсоюза.

В Колумбии проект соглашения прочли без энтузиазма. Хавьер Корреа и руководство SINALTRAINAL понимали желание корпорации прекратить разговоры о прошлом, в том числе об убийстве Исидро Хиля, но с какой стати затыкать им рот и на будущее? И что это за требование выйти из профсоюза, чтобы получить деньги? Ведь вся работа — обращение в суд, кампания против корпорации, переговоры — проделана ради сохранения профсоюза, а это условие сводит на нет главное, к чему стремились.

С точки зрения SINALTRAINAL переговоры ни к чему не вели, и потому профсоюз вновь перешел к нападению, в том числе послал своих представителей в Германию на «гастроли» с выразительным названием «Coca-Cola убивает». Юристы корпорации не остались в долгу. «Все наши требования... о немедленном прекращении враждебных действий против корпорации сталкиваются с отношением, которое нельзя охарактеризовать иначе, как наплевательское, — писала Коллингсворту в ноябре внештатный юрист компании Фейт Гей. — Для нас это вопрос первостепенной важности. Мы согласились платить деньги вашим клиентам именно за то, чтобы нас перестали чернить». Корпорация обвиняла профсоюз в срыве переговоров: «Откровенно говоря, нам представляется, что истцы не желают идти на мировую из-за внутренних политических соображений и что они не знают других способов строить отношения с работодателями».

В доказательство серьезности своих намерений юристы корпорации просили Вайнштайна оштрафовать SINALTRAINAL на 150 тысяч долларов за нарушение условий предварительного соглашения. Кроме того, они требовали, чтобы судья положил конец и кампании Роджерса.

Роджерса Вайнштайн останавливать не стал, но 120 тысяч штрафа с профсоюза потребовал. Действия профсоюза раздражали не только корпорацию, но и Коллингсворта. «Не тратьте зря мое время, — сказал он клиентам. — Если по каким-то внутренним соображениям вы не готовы к сделке, так и скажите». Корреа отвечал, что профсоюз готов вести переговоры, если получит от корпорации гарантии, что она перестанет подрывать само существование профсоюза, заменяя постоянных рабочих контрактниками и напуская на него лидеров боевиков.

В апреле 2007 года представители профсоюза в последний раз явились на переговоры в Атланту. Говоривший от имени группы Камилло Ромеро признается, что испытывал страх, когда вместе с Коллингсвортом и Коваликом проник в «львиное логово» — в пентхаус здания King & Spalding в Атланте. В команду профсоюза входили также президент Хавьер Корреа, координатор международных отношений Эдгар Паэс и секретарь-казначей союза Дубан Белее. С ними поехал и Рэй Роджерс.

С самого начала затянувшихся переговоров профсоюза с корпорацией Роджерс отнюдь не бездействовал. Он как раз разбирался с эксклюзивным контрактом Университета Алабамы, где учатся 35 тысяч студентов, когда Коллингсворт обратился к нему с просьбой свернуть кампанию в надежде на благополучный исход переговоров. Роджерс не возражал, однако попросил: «Сперва расскажите, чего мы добились?» — и, когда выслушал все подробности, воспринял итоги примерно так же, как руководители профсоюза: корпорация не признает свою вину, не гарантирует дальнейшее существование профсоюза, не прекращает переводить штатных рабочих на договор, да и сумма компенсации по корпоративным меркам ничтожна. (Для сравнения: Exxon после катастрофы Valdez уплатил 5 миллиардов долларов.) Роджерс ответил юристу, что поступит в соответствии с решением руководителей профсоюза и что для начала он поговорит с ними.

Накануне переговоров в Атланте Ромеро со все возрастающим чувством неловкости переводил своим товарищам слова Роджерса. За несколько минут рекламы на чемпионате страны Coca-Cola заплатила 20 миллионов долларов, сказал Роджерс, так неужели жертвам пыток и убийств причитается меньшая сумма? «Мы не прекратим борьбу против корпорации, — отвечал ему Корреа, — и не позволим, чтобы на наших страданиях кто-то наживался». Таким образом он намекал, что Роджерс хлопочет о собственной доле, и Ромеро тоже подозревал, что Роджерс ищет своей выгоды.

Однако, несмотря на прежние споры с Роджерсом по поводу его тактики, в одном Ромеро был с ним согласен: он тоже считал, что корпорация предлагает жалкие условия, не отвечающие основным требованиям SINALTRAINAL. Сидя за массивным столом переговоров в комнате с видом на центр Атланты, оппоненты без особого успеха проговаривали основные пункты разногласий. Корпорация решительно придерживалась первоначального своего условия: профсоюз должен замолкнуть, и кампания «Кола-убийца» прекратится, а взамен они получат деньги и никаких обязательств сверх того. Наконец Дэн Ковалик вышел из переговоров, а вскоре за ним последовала и вся колумбийская делегация.

Коллингсворт решился на еще одну личную встречу с Эдом Поттером. Рано утром он отзвонил своим товарищам с сообщением о прорыве: корпорация уплатит деньги в обмен на прекращение судебного дела и кампании Роджерса, но SINALTRAINAL сохраняет и впредь полную свободу действий.

Колумбийцы перенесли вылет домой на более поздний рейс, чтобы встретиться с представителями корпорации, пожать им руки и сделать официальные снимки на фоне городских пейзажей Атланты. Они вернулись в Боготу в восторге: они поставили транснациональную корпорацию на колени, а профсоюз жив и продолжает борьбу! Однако, получив перевод подписанного соглашения, они пали духом: прежние формулировки, запрещавшие профсоюзу клеймить корпорацию, никуда не делись.

Профсоюз вновь перешел в нападение, призывая бойкотировать компанию, a Coca-Cola опять подала протест, ссылаясь на нарушение перемирия. Раздосадованный Поттер писал Коллингсворту: «Не пора ли нам осознать, что компромисс невозможен и что мы вот уже больше года напрасно тратим время? — И, чтобы добить противника, прибавил: — Мы-то уже гораздо лучше готовы дать отпор враждебной кампании, чем в 2005 году». Коллингсворт и Ковалик с сожалением вынуждены были признать, что тут Поттер прав: хотя Роджерс и Сривастава не сдавались, победы в Нью-Йоркском и Мичиганском университетах стали кульминацией студенческого протеста, а затем кампания пошла на спад именно из-за отсутствия активной поддержки со стороны колумбийцев. Сколько бы Coca-Cola ни жаловалась на действия SINALTRAINAL, все же они были намного менее активными, чем прежде, профсоюз свернул публичные выступления, особенно в колледжах, а ведь агитация в колледжах и составляла основу кампании. Когда же Сривастава попытался лишить Coca-Cola крупнейшего контракта — на десять лет, ценой 38 миллионов долларов — в Университете Миннесоты, он с большим опозданием выяснил, что SINALTRAINAL не собирается отстаивать свою позицию перед администрацией университета. А вот представители Coca-Cola не преминули явиться, и контракт был возобновлен.

Видя, как его кампания рушится на глазах, Роджерс все больше негодовал на юристов, которые, по его мнению, неправильно вели переговоры. Точно так же, как в кампании по ожирению юристы сыграли на руку Coca-Cola, согласившись придержать иск, так и SINALTRAINAL, взяв на себя обязательство воздержаться от публичных выступлений, загубил кампанию против «Колы-убийцы». «Такими действиями только им помогаешь, а себе делаешь хуже, — заключил Роджерс. — Куй железо, пока горячо: видишь, что они дрогнули, хватай дубинку покрепче».

Такой настрой превращал Роджерса в худшего врага Coca-Cola, и корпорация понимала это. В последнем варианте соглашения, составленном в октябре 2007 года, «Кола-убийца» упоминается на каждом шагу и жестко, во всех подробностях, прописано, какие проблемы впредь разрешается поднимать, как, когда и кому. За то, чтобы корпорация проявила снисхождение к нарушившему условия перемирия профсоюзу, сумма компенсации снижалась до 8 миллионов, причем 3 миллиона передавалось юристам в качестве гонорара и на «прекращение кампании "Кола-убийца"». Иными словами, корпорация намеревалась избавиться от опаснейшего своего противника, потратив на это меньше 10 миллионов долларов — а ведь всего годом ранее именно такая сумма пошла в Колумбийский фонд.

Но прежде чем просохли чернила на этом варианте договора, Корреа и его товарищи отказались его подписывать. «Леди и джентльмены из Coca-Cola Company, — так Корреа обратился к компании в сентябре. — Несправедливо, чтобы... SINALTRAINAL молчал и оставался беззащитным, в то время как корпорация ничем не сдерживается, добивается запрета кампании «Кола-убийца» и не принимает политику, защищающую права рабочих... В такой ситуации мы решили вновь оказать поддержку кампании».

Эту угрозу профсоюз подтвердил, обратившись в Международную организацию труда с утверждением, что действия военизированных отрядов против лидеров рабочих совпали по времени с вводившейся корпорацией политикой подавления профсоюза. Корпорация потребовала немедленного отзыва жалобы, которая «причиняет непоправимый вред как самой Coca-Cola Company, так и остававшимся шансам успешно завершить переговоры по прекращению кампании "Кола-убийца" [sic]». Странно слышать подобные высказывания от корпорации, которая уже дала согласие на расследование по этим же самым обвинениям силами этой же самой организации. Поскольку профсоюз не стал отзывать свою жалобу, корпорация вновь обратилась к Вайнштайну с просьбой наказать нарушителей перемирия очередным штрафом. Коллингсворт сдался: его клиент и так уже отказался от переговоров если не на словах, то на деле, а противник пользовался любым поводом для придирок и штрафов. В такой ситуации оставалось только официально оформить выход из переговоров, о чем Коллингсворт и известил судью Вайнштайна.

В результате затянувшихся на полтора года переговоров похвастаться Коллингсворту и Ковалику было нечем. Профсоюзу не сулили ничего, кроме денег, и никаких гарантий защиты, хотя с получением денег угроза для жизни колумбийцев только возрастала. И даже если компания вела переговоры с искренним желанием прийти к компромиссу, проволочки служили ей только на пользу. Как только стало ясно, что переговоры срываются, Роджерс вновь устремился в университеты, где прежде уже намечался разрыв контракта с Coca-Cola, но в большинстве из них самые активные участники протеста как раз успели закончить курс, а корпорация подготовила и нанесла второй удар, на добивание, чтобы новые активисты не пришли на место выпускников.

Внимание корпорации долгое время было главным образом занято проблемами в Колумбии и переговорами с SINALTRAINAL, но индийские крестьяне пока тоже кое-чего добились в борьбе против корпорации. В Уттар-Прадеше Нандхал и Сривастава выпустили убийственный отчет о загрязнении, виновником которого оказался разливочный завод в 150 километрах от Мехдиганджа. Фотографии пакетов с мусором, валяющихся на территории предприятия, получились весьма выразительными. Три месяца спустя держатель франшизы Brindavan Brothers объявил о закрытии завода «в связи с непосильными убытками».

Пусть Coca-Cola и понесла некоторый ущерб, она собиралась одолеть активистов, предъявив им отчет TERI, подготовленный по запросу Мичиганского университета и обнародованный в январе 2008 года. Однако вопреки ожиданиям — ведь у TERI имелись связи с корпорацией — экологи поддержали требование активистов о закрытии завода в Кала-Дере, поскольку «ресурсы территории исчерпаны и нет надежды на то, что ситуация с водой улучшится». По мнению TERI, если компания не намерена доставлять воду из других мест или запасать ее в дождливый сезон, с тем чтобы потом расходовать, завод следовало закрыть. Отчет разоблачал и тщетные попытки компании отмежеваться от причастности к проблемам с водой, указывая, что «в Мехдигандже уровень водоносного слоя заметно понизился». Правда, авторы отчета не настаивали на закрытии предприятия и сняли с Coca-Cola обвинения в загрязнении природы, дескать, «в целом производство соответствует правительственным стандартам», хотя иногда «отступает от собственных, более строгих, правил самой корпорации». По вопросу о том, несет ли компания ответственность за состояние грунтовых вод поблизости от завода, TERI воздержалась от выводов, сочтя, что они выходят за пределы данного исследования. Наконец, анализ не обнаружил даже следов пестицидов в воде, используемой на производстве, но почему-то не были взяты пробы самих напитков.

Каждая сторона постаралась использовать эти выводы в своих интересах. «Вот уже и союзник Coca-Cola в Индии подтверждает, что компания не выполняет своих обязательств!» — восклицал Сривастава, а корпорация в письме Мичиганскому университету обещала применить результаты отчета для создания новой «системы корпоративной ответственности», «подключить всех заинтересованных лиц» и наметить «общие правила для всех действующих заводов» не позднее 2008 года. Корпорация выразила намерение не закрывать завод в Кала-Дере, но совершенствовать программу сбора дождевой воды и помочь тем самым соседним деревням. «Закрыть завод нетрудно, однако бегство не есть правильное решение, — рассуждал Атул Сингх, гендиректор Coca-Cola India. — Если мы закроемся, у Раджастана останутся все те же проблемы с водой». Но даже ТЕШ выражала сомнения по поводу эффективности этой программы, убедившись, что тут активисты были правы: большая часть сооружений для сбора дождевой воды пребывала «в разрушенном состоянии».

Но эти «мелочи» уже не имели значения в глазах руководства Мичиганского университета. Ровно через три дня после того, как отчет лег на стол вице-президента Тима Слоттоу, тот объявил, что контракт с Coca-Cola будет продлен — по той несколько неожиданной причине, что TERI не обнаружила пестицидов в используемой компанией воде. Черным по белому именно такие основания для окончательного решения были сформулированы в резолюции мичиганского совета по решению конфликта. Уровень загрязнения и уровень грунтовых вод с трудом поддается определению — так решил совет, хотя именно эти вопросы более всего волновали зачинателей студенческого протеста. И ведь TERI даже не убедилась в отсутствии пестицидов в продуктах корпорации! До какой степени дальновидной оказалась стратегия Coca-Cola, вполне стало ясно лишь тогда, когда другой университет получил отчет от другой «независимой организации», хотя корпорация не замедлила пустить в ход и отчет TERI.

После того как колумбийский профсоюз вышел из переговоров, Коллингсворт и Ковалик 31 марта 2008 года подали апелляцию по делу АТСА. Они ждали назначенного для рассмотрения апелляции дня, и все вокруг, затаив дыхание, тоже ждали — когда же будет обнародован отчет МОТ по колумбийским разливочным заводам. Эта организация при ООН весьма неторопливо исполняла взятое на себя обязательство расследовать дело: летом 2008 года шесть «ответственных служащих» из Женевы направились в Боготу, встречались с менеджерами компании, обошли заводы и побеседовали с рабочими. Они провели там ровно двенадцать дней. Отчет появился лишь 3 октября 2008 года, и, подобно отчету TERI, в чем-то он был на руку Coca-Cola, а в чем-то и не очень. Ботлер подвергся критике за враждебность по отношению к профсоюзу; выяснилось, что руководство прибегало к угрозам, отговаривая рабочих от вступления в профсоюз, наказывало их штрафами, увольнениями, порой не останавливалось перед физической расправой. Наиболее жестко МОТ раскритиковала систему временных договоров, отметив, что на некоторых заводах «контрактниками» оказалось до 75-80 процентов рабочих, которые получали меньше денег, а работали куда больше, чем штатные, — порой их принуждали работать сменами по 24 часа!

Тем не менее МОТ оставила без внимания обвинения в связях компании с военизированными отрядами и не заглядывала в длинную историю убийств, угроз и запугивания. Активисты кампании «Кола-убийца» поспешили напомнить Невиллу Исделлу данное на собрании акционеров обещание расследовать также и прошлое. Разумеется, Профсоюз работников пищевой промышленности никогда не требовал этого от корпорации, пояснил Рон Освальд, генеральный секретарь Международного союза работников пищевой промышленности, выступавшего официальным «заказчиком» этого расследования. Рон Освальд подтвердил, что рассматривались исключительно текущие условия труда, хотя Coca-Cola и поспешила представить отчет как ответ студентам Мичиганского и Нью-Йоркского университетов. «Мы предупреждали корпорацию, что под таким соусом подавать отчет не следует, — сказал Рон. — Это расследование никак не отвечало на вопрос, который многие люди продолжали задавать и на который они, по моему мнению, вполне вправе требовать ответа».

На самом деле такое расследование выходило за пределы компетенции МОТ, поясняет Кари Тапиола, глава комитета МОТ по стандартам и фундаментальным принципам трудового права. «Мы с самого начала предупреждали, что сумеем разобраться только с текущей ситуацией, — говорит он. — Мы не могли вторгаться в область, которую охватывает отдел жалоб по вопросам свободы союзов». Что это значит? «Это другой комитет, в который могут обращаться профсоюзы и работодатели». Это тот самый комитет МОТ, в который SINALTRAINAL направил жалобу, прервав переговоры с Coca-Cola (корпорация, со своей стороны, потребовала санкций от судьи Вайнштайна).

Чуть не единственным служащим Coca-Cola Company, согласившимся дать интервью для этой книги, оказался Эд Поттер. В сорокаминутном разговоре по телефону он довольно уклончиво ответил на вопрос, почему комитет МОТ не заглянул в прошлое колумбийских заводов. «Мне кажется, это излишние тонкости, — сказал он. — Ведь, изучая нынешнюю ситуацию, непременно заглядываешь и в прошлое». Однако корпорация «никогда бы не допустила» расследования тех актов насилия, которые уже рассматривались в суде, уточнил он: «Этого быть не могло». Итак, в целом этот отчет, как и отчет TERI, оправдывал корпорацию и уходил от ответа на вопрос, который был задан студентами Нью-Йоркского университета: использовали ли служащие компании связи с боевиками для расправы с членами профсоюза.

Оставалась надежда, что университет не примет отчет МОТ в качестве независимого расследования. Сенат университета отложил голосование до 5 февраля 2009 года. Накануне состоялось, наконец, рассмотрение апелляции по делу АТСА. Утром Коллингсворт явился на двадцатый этаж правительственного здания в Майами и предстал перед троими судьями, один мрачнее другого. Коллингсворт начал речь, которую оттачивал чуть ли не три года, — о том, что судья Мартинес не должен был принимать шаблонное соглашение по поводу ботлеров.

— Кому в Coca-Cola понадобилось убить Хиля? Кому? — перебил его судья Бернард Тьофлат.

— Как пособники и подстрекатели... — начал издалека Коллингсворт.

— Кому конкретно? — проревел судья.

— Мы не располагаем пока такой информацией, — признал Коллингсворт. Однако, продолжал он, имена руководителей завода перечислены в иске, и этого основания достаточно, чтобы требовать предоставления настоящего соглашения с ботлерами и имен лиц, ответственных за соблюдение этого договора.

— Вы удите рыбку в мутной воде, — прервал его Тьофлат, повторив прозвучавший ранее упрек Мартинеса.

Если кто и сомневался, что слушания ни к чему не приведут, достаточно было увидеть мягкое обращение судьи с адвокатом корпорации Фейт Гей, чтобы понять это. После заседания Коллингсворт спустился в кафе вместе с Биллом Шерером, известным во Флориде юристом-республиканцем, который помогал ему подготовить апелляцию. Шерер постарался его утешить: «Ты сделал все, что мог». К тому же, заметил он, корпорация сама себе противоречит: на публике хвалится тем, как заботится о рабочих разливочных заводов, а в суде утверждает, будто никакой власти над ботлерами не имеет. «Так что же? — спрашивал Шерер. — Каким образом Coca-Cola проводит политику защиты прав трудящихся, если не контролирует события на заводах? Вот о чем надо спросить Эда Поттера».

Задали Поттеру этот вопрос, и он пустился рассказывать о регулярных проверках, аудитах, о механизме приема жалоб рабочих и других возможностях осуществить новую трудовую политику Coca-Cola, в том числе ее «основные принципы» для ботлеров, действующие с 2006 года.

Когда же проблема возникает у крупных ботлеров — идет ли речь о нарушениях трудового права или об экологической политике, — Coca-Cola напрямую вмешивается в ситуацию. «Мы ведем переговоры, пока не найдем решение, — утверждал он. — Поверьте, за все время работы в корпорации ни разу не случилось, чтобы ботлер отказался от сотрудничества. Такого просто не бывает».

Из слов Поттера вытекает, что корпорация осуществляет-таки контроль над своими ботлерами — если не напрямую, то благодаря оказываемому на них влиянию. Означает ли это, что типовое соглашение изменилось после убийства Исидро Хиля? «Мне кажется, что формулировки франшизы очень, очень давно не менялись, — отвечал Поттер. — Но дух, понимание своей ответственности со временем совершенствуется». Если бы убийство произошло теперь, то, по мнению Поттера, «такая ситуация не осталась бы гнить и нарывать. Туда сразу отправили бы людей, и этим проблемам уделили бы серьезное внимание». Трудно поверить, что Поттер говорит все это — то есть фактически признает, что корпорация располагала необходимыми средствами, чтобы пресечь насилие на разливочных заводах Колумбии, как только оно началось, когда в Карепе в 1994 году произошло первое убийство. Но Coca-Cola не сочла себя обязанной ни положить конец убийствам, ни расследовать.

И даже теперь, двенадцать лет спустя, компания все еще не готова взять на себя ответственность. В тот день, когда в Майами проходили слушания, Адольфо Кардона по кличке Дьявол стоял перед небольшой аудиторией в Зале Вандербильта Нью-Йоркского университета. С помощью Ромеро, выступавшего в роли переводчика, он чуть ли не в сотый раз излагал историю убийства Хиля, покушения на него самого, уничтожения профсоюза. На следующий день Ромеро присутствовал на собрании совета университета, решавшего судьбу Coca-Cola в кампусе. Председатель совета, Артур Танненбаум, открыл собрание заявлением, что отчет МОТ, пусть во многом и несовершенный, все же является лучшим результатом, на какой университет может рассчитывать. Заниматься расследованием убийств едва ли возможно. При этих словах Ромеро пал духом. Его дело было проиграно, хотя голоса разделились почти поровну: 28 за возвращение Coca-Cola, 22 — против. Последнее крупное достижение кампании «Кола-убийца» обернулось провалом.

Казалось бы, борцам против корпорации, при виде того, как две главные их победы ускользают от них, оставалось утешаться новой системой, с помощью которой Coca-Cola обещала контролировать своих ботлеров. В конце концов Эд Поттер лично обещал, что если подобная ситуация — такое насилие, как в Колумбии, — сложится ныне, подход к ней будет совсем иной. Но ведь такое обещание могло остаться и голословным. И, кстати говоря, подобная ситуация возникла вновь — в Гватемале, во время правления Поттера.

Хосе Армандо Паласиос не пал жертвой насилия, царившего на разливочных заводах Гватемалы в конце 1970-х и начале 1980-х. Завод, на котором он работал с 1979 года, принадлежал не врагу профсоюзов Джону Троттеру, а компании INCASA. Хосе Армандо вступил в профсоюз и быстро сделал в нем карьеру. В 1991 году его перевели на должность охранника, а заводским охранникам руководство запрещало объединяться в профсоюз. Паласиос, тем не менее, планировал принять охранников в профсоюз. Он считал, что от них может быть немалая польза — например, они будут предупреждать лидеров о визитах начальства или представителей властей.

Своих пятерых товарищей он быстро сагитировал войти в профсоюз, однако им отказали в приеме руководители, боявшиеся идти на конфликт с владельцем завода. Паласиос выжидал более десяти лет, до 2004-го, когда в профсоюзе сменилось руководство. Новые лидеры готовы были рискнуть, но, как только они объявили о своем намерении, с Паласиосом серьезно поговорил менеджер по кадрам Эдуардо Гарсия: велел ему немедленно прекратить все это, или он пустит в ход свои связи в армии, и он «исчезнет». (Паласиос обратился с жалобой в офис государственного прокурора, Гарсию вызвали для беседы, на которой он решительно отрицал какие-либо угрозы со своей стороны и подписал соглашение с Паласиосом, обещая сотрудничать с ним «во взаимном уважении».) Несколько месяцев спустя, в июне 2004 года, Паласиос дежурил в ночную смену и в полвторого ночи раздались крики: «Ты сдохнешь, сдохнешь, сукин сын, профсоюзник». Паласиос бросился на землю, загремели выстрелы. Он заполз под грузовик, сердце его сильно билось, он ожидал конца в любую минуту. Спасли его охранники частной службы — они прибыли вовремя, и нападавшие бежали. Позднее спасители Паласиоса показали ему письмо Гарсии, адресованное главе их компании, полковнику в отставке, где говорилось, что Паласиос «представляет собой угрозу для компании», и указывались дни, в которые он дежурил по ночам.

Это нападение только укрепило решимость Паласиоса войти вместе с товарищами в профсоюз: примеры отваги, проявленные в 1980-х годах лидерами рабочих разливочного завода, все еще стояли у него перед глазами. «Если бы у нашего движения не было этих самоотверженных мучеников, капитализм давно бы нас проглотил», — говорит он. После нападения начальство предложило заплатить ему выходное пособие и переправить в Соединенные Штаты, если он согласится на увольнение, но Паласиос отказался, и вслед за этим, когда он вышел за покупками, какие-то люди ворвались в его дом и угрожали оружием его жене и сыну. Этот инцидент Паласиос рассматривает как наказание за свою неуступчивость. В мае 2005 года его все-таки уволили с завода — как раз через два месяца после того, как Поттер пришел в Coca-Cola и в разгар новой политики, «безусловно неприемлющей» любое насилие в отношении профсоюзов. Профсоюз опротестовал увольнение Паласиоса и требовал восстановить его на работе, но после очередного покушения на его жизнь Паласиос лег на дно и с помощью одной некоммерческой организации сумел связаться со штаб-квартирой Coca-Cola Company в Атланте. В декабре он получил письмо от Рона Освальда, главы Международного союза работников пищевой промышленности, который в 1980-х помогал рабочим Гватемалы организоваться, однако в последнее время критиковал действия SINALTRAINAL в Колумбии. Освальд сообщил Паласиосу, что он обсудил ситуацию с Эдом Поттером и что Coca-Cola Company предлагает «предоставить ресурсы, чтобы обеспечить ему безопасность» при условии, что он уйдет с завода. «Они признают, что через посредство ботлера это сделать не удастся, поскольку у нас есть некоторые основания подозревать, что угрозы инспирированы местным ботлером», — писал Освальд. (В интервью автору Освальд сообщил, что детали переговоров с Coca-Cola ему не сообщали, но у него осталось впечатление, будто гватемальская компания-ботлер издавна враждебно настроена по отношению к профсоюзам.)

Но Паласиос не хотел уходить с завода и продолжал через посредников вести переписку с корпорацией. В январе 2006 года от представителя Coca-Cola поступило новое предложение: Атланта вновь обещала защиту и солидный «пакет», лишь бы Паласиос уволился, — и он снова отказался. На следующий день он заехал домой за вещами, остановил свой красный пикап на улице, и в тот момент, когда он собрался выйти из машины, рядом с ним притормозил другой автомобиль такого же цвета и оттуда вышел водитель. И тут стоявший на углу человек достал револьвер и трижды выстрелил в грудь этому водителю, который рухнул мертвым к ногам Паласиоса. Естественно, Паласиос счел, что произошла ошибка и жертвой должен был стать он.

С этого момента Паласиос утратил интерес к переговорам с Coca-Cola. Освальд продолжал писать ему, заверяя, что поддерживает «практически ежедневный контакт» с Поттером, и предупреждал, что возможны осложнения, если к Паласиосу «обратится некий юрист из Вашингтона и посулит ему крупную компенсацию» очевидно, он имел в виду Коллингсворта, занимавшегося в то время делом АТСА. Примерно тогда же работавший в Coca-Cola Company юрист из Коста-Рики Родриго Ромеро назначил Паласиосу встречу в отеле в столице Гватемалы. По словам Паласиоса, он предложил ему билет в США и 15 тысяч долларов, а за это потребовал поставить подпись под чистым листом бумаги — это якобы было конфиденциальное соглашение никогда более не выступать против INCASA или против Coca-Cola. Паласиос с трудом обуздал гнев; подумав о последствиях для своей семьи, он принудил себя спокойно ответить, что обдумает это предложение.

Через несколько дней Ромеро послал Паласиосу e-mail и копию сообщения Поттера с подтверждением, что он предложил Паласиосу деньги и тот, как выразился Ромеро, «обещал не позднее выходных уточнить сумму».

Ничего подобного Паласиос делать не собирался. «Он считал меня за дурака, — возмущается он, — который подпишет вслепую какой-то документ, — да ведь мне бы пришлось жалеть об этом до конца жизни!» Убедившись, что ни ботлер, ни Coca-Cola Company не возьмут на себя защиту его безопасности, Паласиос в итоге согласился на компенсацию за увольнение (безо всяких конфиденциальных соглашений) и отправился в Штаты. Лишь через два года его родные смогли выбраться и присоединиться к нему в убежище. Обосновавшись в Детройте, Паласиос сумел связаться с «неким юристом из Вашингтона», и по его поручению Коллингсворт в феврале 2010 года подал иск в Верховный суд Нью-Йорка.

На первый взгляд, в этом деле причастность Coca-Cola доказывалась легче, нежели в деле SINALTRAINAL в Колумбии, ведь и Поттер, и адвокат корпорации лично вмешались в сложившуюся ситуацию и обещали Паласиосу безопасность в обмен на отставку и молчание. Когда он отверг эти условия, его самого и его семью оставили без защиты. «Я уверен, Coca-Cola могла в любой момент остановить INCASA, — говорил Паласиос. — И не остановила только потому, что не захотела».

Сходство между ситуациями в Колумбии и Гватемале бросается в глаза. По крайней мере, в одном Поттер не соврал: в Гватемале корпорация подключилась с самого начала. Вот только вмешалась она отнюдь не затем, чтобы защитить рабочих, а лишь чтобы уберечь саму себя. В то же время в Колумбии Coca-Cola вела переговоры с лидерами SINALTRAINAL, убеждая их выйти из профсоюза и перестать дурно отзываться о корпорации, и по тому сценарию развивались ее отношения с Паласиосом. По правде говоря, в обоих случаях корпорации пришлось иметь дело с известными «смутьянами», людьми с активной антикорпоративной и даже антикапиталистической позицией. На вопрос о ситуации в Колумбии Поттер отвечал уклончиво, но и такой ответ был весьма красноречив.

По его словам, несколько лет тому назад он прочел книгу об убийстве католического священника в Гватемале. «Автор показывает, как члены профсоюза научились предохраняться от нападений, заранее выставляя себя мучениками, — рассуждает Поттер. — Они привлекают к себе внимание, и это гарантирует им безопасность». С такой точки зрения Coca-Cola превращается в козла отпущения, рабочие чернят ее, потому что таким образом им проще представить себя в качестве жертв и добиться своих целей. Если так, то у корпорации есть все основания бороться всеми средствами и не идти на уступки. Весьма прискорбно, что в странах третьего мира творится насилие, но имидж корпорации страдать из-за этого не должен.

«Сколько мне приходилось спорить с нефтяными корпорациями, на которые мы подавали в суд, — рассказывает Коллингсворт. — Они смотрят на это так: Колумбия там или Индонезия или Бирма — страны дикие. Мы обеспечиваем население работой и делаем, что можем, в очень трудных условиях, но не мы же затеяли там войну, не нам ее и заканчивать. Однако нельзя считать себя непричастным, когда ты не просто наблюдатель — ты сам же и обеспечиваешь поддержку одной из сторон в этом раздоре».

Трудно поверить, что корпорацию не волнует безопасность рабочих, здоровье покупателей и состояние окружающей среды. Но если из многочисленных попыток призвать Coca-Cola к ответу можно сделать какой-то вывод, то вывод будет следующим: корпорация ни за что не позволит загнать себя в угол и связать какими бы то ни было юридическими обязательствами, которые принудили бы ее заняться улучшением положения в странах, где она присутствует, — во всяком случае, она не станет этого делать за счет своих прибылей. Корпорация уклоняется от обязывающих коллективных договоров с профсоюзами, от жесткого регулирования водопользования, от ограничений по рекламе, месту или способу продаже ее продукции.

Как Аза Кендлер и Роберт Вудрафф в свое время с готовностью жертвовали миллионы на благотворительность, но старались скрыть тысячи от налогообложения, так и при нынешнем поколении топ-менеджеров Coca-Cola делает много добра в разных краях мира — строит школы, спонсирует спорт, заботится об уборке и повторном использовании тары, собирает дождевую воду — но только при условии, что все эти программы остаются сугубо добровольными и способствуют высшим целям компании. В идеальном мире рынок сам позаботился бы о том, чтобы корпорации вплотную занялись проблемами здоровья и экологии, потому что люди предпочли бы продукцию тех фирм, которые соответствуют их моральным принципам, но Coca-Cola вложила столько денег и фантазии в создание своего имиджа, что потребителю до сих пор трудно осознать меру ответственности компании и предъявить ей соответствующие требования.

Опыт акций против Coca-Cola учит, что для успешной борьбы нужны две вещи: крупный иск, который угрожает финансовому благополучию корпорации, и широкомасштабная кампания, которая подрывает ее имидж. Там, где активистам удалось добиться победы — например, закрыть завод Hindustan Coca-Cola в Керале, — присутствовали оба этих элемента, там же, где не было ни того ни другого — как в Чьяпасе, — борьба, по сути дела, даже не начиналась. Из двух угроз, судебного преследования и общественного мнения, Coca-Cola ближе к сердцу принимает ущерб для своего бренда — вот почему кампания против газировки в школе увенчалась триумфом даже без обращения в суд, а лидеры колумбийского профсоюза потерпели поражение, как только отказались от публичных высказываний.

Во всех рассмотренных случаях корпорация прибегала к одной и той же тактике, стараясь защитить свой бренд, не беря на себя при этом никаких обязательств, по которым ей в будущем пришлось бы отчитываться. Общественное мнение компания спешила смягчить, обещая принять строгие, но сугубо добровольные меры: предлагала определенные правила продажи газировки, которые она сама могла контролировать, определенные принципы трудовых отношений — но только для постоянных служащих, организовывала независимые расследования, которые даже не затрагивали наиболее конфликтные вопросы, — и так до тех пор, пока не нащупывала компромисс, приемлемый в глазах широкой общественности.

Эти методы вполне оправдали себя в деле об убийстве Исидро Хиля и преследовании других лидеров колумбийского профсоюза. Вердикт по АТСА, вынесенный 11 августа 2009 года, никого не удивил. В тридцатистраничном заключении комиссия из троих судей назвала обвинения «слишком расплывчатыми и натянутыми», а потому не заслуживающими дальнейшего рассмотрения. За исключением сенсационных показаний отставного командира боевиков, мы вряд ли когда-нибудь получим дополнительные свидетельства связи колумбийских ботлеров с военизированными отрядами, а тем более не получим доказательств причастности Coca-Cola к убийствам. С другой стороны, имеющиеся факты никогда не позволят полностью очистить Coca-Cola от подозрения. Если корпорация и впрямь совершенно непричастна к насилию, так что же ее руководство так упорно противилось расследованию, которое ее собственный юрисконсульт настоятельно рекомендовал провести еще пять лет тому назад? И кстати, по крайней мере в одном Коллингсворт согласен с Поттером: члены профсоюза в самом деле считают, что они все еще живы благодаря этому иску и кампании «Кола-убийца». Несмотря на допущенные во время переговоров ошибки, эта кампания показала, каким образом активисты могут поддержать дело, находящееся на рассмотрении суда, и принудить-таки компанию изменить свою политику, хотя бы на бумаге, если не на практике. Сколь бы ни была Coca-Cola Company уверена, что тактика Невилла Исделла — ловкая комбинация «социально ответственной рекламы», переговоров за закрытыми дверями пентхауса и «правильных» расследований — покончила с кампанией против «колы-убийцы», на заключительном выступлении Исделла в роли гендиректора Coca-Cola Company выяснилось, что активисты еще далеко не сказали своего последнего слова.

На ежегодное собрание акционеров Coca-Cola в апреле 2009 года команда прибыла в сокращенном составе. В прошлые годы собрание проводилось в Уилмингтоне, однако на этот раз местом заседания выбрали Атланту, вроде бы в честь уходящего на пенсию гендиректора Невилла Исделла, но, конечно, компания приняла во внимание и тот факт, что активистам из Бостона, Нью-Йорка и Сан-Франциско до Атланты будет труднее добраться. В числе полутора десятка человек, которые все же поехали в Атланту, были, разумеется, Рэй Роджерс, Камило Ромеро, Амит Сривастава и Гиги Келлетт из CAI. Чтобы даже с такой малочисленной группой наделать шума, Роджерс прихватил свое «секретное оружие» — гигантский передвижной рекламный щит, который крепился на грузовик игласил: «Не пейте нулевую колу-убийцу — нуль этики! Нуль правосудия! Нуль здоровья», а на заднем борту закрепил портреты погибших членов профсоюза Исидро Хиля и Адольфо де Хесус Мунеры.

Теплый южный ветерок провожал акционеров по пандусу до бизнес-центра «Гуиннетт конвеншн» в получасе езды к северу от города, где появилась на свет кока-кола. Для собрания акционеров компания выбрала День Земли и устроила в холле экологическую выставку из новых бутылок и футболок, полученных из переработанного ПЭТ. Здесь же предлагалась виртуальная экскурсия по заводу переработки вторсырья в Спартанбурге.

Внутри зал с высоким, смонтированным из металлических панелей потолком, слегка напоминает гигантский сборочный цех. «Для начала мы бы хотели сообщить вам частичку счастья от Coca-Cola, — заговорил Исделл, представляя собравшимся новую рекламную кампанию "Откройся счастью" и новый музыкальный ролик. — Мне кажется, эта песня передает позитивный настрой, оптимизм, радость жизни, присущие бренду Coca-Cola. Наш бизнес обращен к людям, наш бизнес построен на крепких убеждениях. Чтобы наш бизнес был прочен, тот мир, которому мы служим, тоже должен быть прочен и самостоятелен».

Что ж, у Исделла имелось немало причин для счастья. Он оставлял компанию более крепкой и уверенной в себе, чем принял, он провел Coca-Cola через бурные воды кризиса детского ожирения и обвинений в причастности к колумбийским убийствам, через провал с бутилированной водой и конфликты из-за оскудения водных ресурсов и загрязнения почвы в Индии. Исделл передал слово турецкому бизнесмену Мухтару Кенту, который с должности главы отдела международных отношений переходил на пост генерального директора корпорации. Кент тут же перешел к чему-то поважнее счастья и заговорил о росте. С каждым днем, заявил он, у людей во всем мире появляется «множество поводов освежиться», и нарастающая урбанизация, усиливающийся средний класс — это как раз те условия, в которых Coca-Cola прогрессирует и расцветает. На представленной в PowerPoint схеме он показал, что Мексика потребляет примерно 600 стаканов напитков Coca-Cola в год на душу населения, США — 400 стаканов, а среднедушевое потребление в мире застряло на сотне стаканов. «Неисчерпаемые возможности!» — с подъемом заключил Кент и вернул микрофон Исделлу, которому предстояло отвечать на вопросы. Роджерс тут же вскочил с места и заговорил о недостоверности расследований, проведенных МОТ и TERI соответственно в Колумбии и в Индии. «Жаль, что вы не уточнили факты с тех пор, как в последний раз выступали здесь», — парировал Исделл и обернулся к другому участнику собрания, чей вопрос оказался попроще: не слишком ли стары члены совета директоров. «Я собираюсь организовать молодежное движение», — пояснил он.

И тут вдруг вскочил студент из числа сторонников Роджерса и закричал: «Я сам состою в молодежном движении, и мы против вас!» «Если у вас есть вопрос, вернитесь и задайте его с места, — потребовал Исделл. — В противном случае вас выведут из зала». Юноша продолжал что-то кричать, надсаживаясь и побагровев, но охранники уже приблизились к нему и силой повлекли прочь, как пять лет тому назад — Роджерса.

Чистой воды политический спектакль, но для сидевших в зале активистов он послужил сигналом. Свет бил Исделлу в глаза, и он не мог рассмотреть, к кому обращается с вопросом, а потому активисты «Кола-убийца» один за другим захватывали микрофон. Сривастава изобличил деятельность компании в Индии и предостерег инвесторов, что корпорации, скорее всего, придется выплатить крупные штрафы. Затем Камило Ромеро возложил на корпорацию вину за срыв переговоров с колумбийцами. Выступил Келлетт и заклеймил только что объявленную политику «нейтральности в водопользовании» как своего рода пирамиду: корпорация выкачивает воду в одной стране, а в другой занимается ее сохранением.

Так и пошло, и, возвращаясь с заседания под яркое солнце Джорджии, Роджерс ликовал: «Если Невилл собирался пропеть лебединую песню, если рассчитывал уйти победителем, то он просчитался». Никакого реального преимущества на этом собрании противники корпорации не добились, но их выступление имело символическое значение: продемонстрировать, что борьба продолжается. Роджерс в своем грузовике — мобильном рекламном щите — возглавил караван активистов, устремившийся по шоссе в Атланту. Автомобили приветствовали его гудками, люди махали руками. Караван, словно рой пчел, стремящийся в улей, устремился в центр города, к музею «Мир Coca-Cola». В парке Пембертон в тот час гуляло мало людей, мало кто видел грузовик с плакатами, объезжавший музей под музыку своеобразной народной песенки «Кока-колу пьют убийцы из боевых отрядов». Но Роджерс не тот человек, чтобы упустить шанс раскрыть глаза хотя бы двум-трем слушателям на преступления Coca-Cola. Он выпрыгнул из грузовика, прихватив с собой пачку брошюр «Напиток, который освежует», и ринулся к школьному автобусу, который вез детей на экскурсию в Аквариум. «Смотрите, детки!» — завопил он, запрыгивая в автобус и указывая на свою «афишу», которая плавно объезжала «Мир Coca-Cola». Прежде чем сопровождающие успели среагировать, Роджерс уже выскочил из автобуса, а его грузовик вновь показался из-за угла музея. Со стороны музея донеслась знакомая мелодия рекламы: «Я хочу научить мир петь в идеальной гармонии...»