Глава 1

От шоссе, идущего по Нижнему карнизу, ответвлялась крутая дорога, вившаяся между сосен и ведущая вверх, к богатым виллам вокруг Понтрие. Сосны кончились, замелькали садовые ограды и тропические деревья. Виллы, окруженные этими садами, были почти не видны с дороги. Иногда промелькнет фигурная черепица крыши, навес над двориком, окно верхнего этажа с узорчатой решеткой — и не более.

— Тут все сады не меньше трех акров, — сказал молодой человек, который встретил Кэтрин и Тимоти в аэропорту, — а у мистера Верендера — восемь акров, самый замечательный сад на побережье. После вашей квартиры в Найтсбридже вам тут покажется просторно.

Кэтрин улыбнулась.

— Мне нравится простор, — сказала она. — Я и ожидала, что дом и сад будут огромными.

— И вы никогда не видели Леона Верендера? — Карие глаза Майкла Дина смотрели на нее с любопытством. — Я здесь уже три года и никогда не слышал от него ничего о вас, пока не пришлось обратиться к адвокатам, чтобы связаться с вами. Это было десять месяцев тому назад… Как, наверное, странно встретиться со свекром в первый раз?

— Конечно. Но вы должны его хорошо знать. Как вам кажется, Тимоти понравится ему?

Молодой человек внимательно посмотрел на светловолосого мальчика, внимание которого было поглощено дорогой.

— Отличный ребенок; ведь он последний из Верендеров? Но вообще, не рассчитывайте понравиться нашему медведю. Если бы не деньги, я бы и недели здесь не остался. А я всего-навсего его секретарь.

— Я не боюсь его, — заявила молодая женщина. — Я уже давно перестала испытывать страх перед Леоном Верендером. Раз вы его секретарь, то, наверное, знаете и эту историю — как мы с Юартом поженились?

— Да, в конце концов узнал. — Майкл Дин почувствовал себя неловко — так часто бывает с людьми открытыми по натуре, когда они слышат о чужом горе. — Наверное, очень тяжело пришлось, когда погиб ваш муж… Откровенно говоря, я не понимаю, как может женатый человек увлечься автоспортом.

Кэтрин смотрела на мелькающие мимо деревья:

— Юарт уже столького добился, когда мы поженились. Ему не хватало этого азарта, энтузиазма, толпы зрителей. Кажется, что все это случилось уже больше года назад.

— Да, наверное…

Его привлекательное молодое лицо только на мгновение потеряло свою беззаботность. Он посмотрел на Кэтрин Верендер и вспомнил, как удивился, увидев ее в аэропорту.

Стройная фигура в сине-фиолетовом костюме и крошечной шляпке в тон на светлых волосах тициановского оттенка, уложенных на затылке ракушкой. Она легко шла по бетонной дорожке, ведя за руку маленького мальчика. Майкл услышал, что мать оживленно что-то говорит мальчику, как будто для нее это было обычным делом — прилететь на Лазурный берег навстречу будущему.

Ей двадцать шесть лет; он знал это из ее метрики и свидетельства о браке, находящихся у адвоката. Но он как-то забыл про точную цифру и представлял ее себе только по тем отрывочным сведениям, что дошли до него. В двадцать один год она вышла за Юарта Верендера, через год родился Тимоти. Через два года после этого Юарт вернулся в автоспорт в ореоле газетной шумихи, но не имел успеха, и все закончилось в последних, роковых для него состязаниях.

Майкл не присутствовал на встречах старого Верендера с адвокатом; он только составлял письма и отправлял деньги. Однако нетрудно было догадаться, что Леон Верендер запретил сыну жениться на Кэтрин, что он прекратил переписку с ним и, по-видимому, вообще перестал думать о нем, пока не прочитал в газетах известие о гибели сына. Майкл часто спрашивал себя: знал ли старик о существовании своего внука, пока не увидел газетный заголовок: «Юарт Верендер погиб, оставив молодую жену и сына».

И какую жену, думал Майкл. По сравнению с ней модные красотки на пляже в Ницце выглядели как печеные картошки. Какие волосы — наверное, очень длинные! Ясные зелено-голубые глаза, красиво очерченный овал лица, чуть подкрашенные нежные губы и этот невероятно светлый, ровный цвет кожи и чуть розовеющие щеки… Не хорошенькая — этому противоречил широкий открытый лоб — и может быть, и не красавица — не каждый оценит этот тип красоты рыжеволосых женщин с высоким очерком скул. Она выглядела спокойной и вместе с тем энергичной.

Мальчик обернулся и, глядя на Майкла голубыми глазами, спросил:

— Скажите, пожалуйста, мы скоро доедем?

— Сейчас увидим ворота, как только повернем. Вон-вон, видишь? Справа белые столбики. Ты рад, что приехали?

— Спасибо, очень рад. Но мне кажется, что Бини — нет.

— А кто это — Бини?

— Вон. — И Тимоти кивнул на потрепанного мишку, лежащего на полу машины. — Ему было плохо в самолете.

— Ну, милый, у него все уже прошло, — возразила Кэтрин. — Подними его и держи крепко. Посмотри на сад: мы с тобой никогда не видели таких цветов.

В самом деле, большинство цветов ей было незнакомо, и сад казался переполненным буйством красок. Когда они пошли к вилле Шосси, она почувствовала, что не может любоваться пальмами и бугенвиллеями, гибискусом и цветущими лианами, — несмотря на спокойствие, с которым она держалась, молодая женщина знала, что приближается момент, который, возможно, изменит ее жизнь. Она не боялась, скорее, ей даже хотелось наконец увидеть этого богатого, преуспевшего человека, приходящегося ей свекром. Но все это было непросто. От Леона Верендера она получила только одно письмо — несколько слов с приглашением приехать. От адвоката она уже знала, что Леон Верендер, являясь опекуном ее сына, имеет право потребовать, чтобы миссис Юарт Верендер и ребенок вышеуказанной, Тимоти Верендер, жили в его доме.

Открытие, что Юарт назначил своего отца опекуном Тимоти, явилось ударом для Кэтрин. Этот человек был против их брака, полностью игнорировал их существование. У него были широкие деловые интересы в Лондоне, он много раз приезжал в Англию; она читала о его приездах в газетной хронике. Но ни разу он даже не позвонил им. Несколько раз она советовала Юарту навестить отца в Понтрие; его отец так упрям, что едва ли сам обратится к ним, но может быть, он ждет, что его сын сделает первый шаг.

— Ты не знаешь моего отца, — возражал ей Юарт со своей подкупающей улыбкой. — Женившись на воспитательнице из детского сада, я сам выбрал свой жребий. И главное — меня это не волнует. Он всегда слишком многого ожидал от меня. Я к нему не поеду, даже если мы дойдем до нищеты. Пока ведь не дошли?

Несколько раз они были очень близки к этому, но относились к материальным лишениям легко. Пока Юарт опять не стал гонщиком…

Длинный сверкающий автомобиль остановился у громадной прямоугольной белой виллы. Верхние окна были закрыты зелеными жалюзи. Нижний этаж как бы отступал вглубь дома, образуя террасу с арочными столбиками. Перед домом был небольшой крытый дворик в стиле испанских патио; три мраморные ступени вели к входной арке.

Майкл Дин выскочил из машины на дорожку:

— Я возьму ваш багаж, но сначала отведу вас в малый салон и скажу мистеру Верендеру, что вы приехали.

Он тронул мальчика за плечо, указывая, куда идти, а Кэтрин уже поднялась на ступеньки, так что, когда внезапно распахнулась входная дверь и оттуда стремительно появился человек, он чуть не налетел на нее.

Он был высок, худощав, смугловат. Кэтрин только это и успела заметить, когда он подхватил ее под руку, воскликнув:

— Простите! Мадемуазель…

— Ничего, ничего, — автоматически ответила она.

Он быстро выпустил ее руку, взглянул на Тимоти и поклонился:

— Мадам, прошу извинить меня. Я тороплюсь на встречу. Тысяча извинений! — И он сбежал по ступенькам к своей машине у дороги.

Майкл провел их в длинный холл с плиточным полом, изящными инкрустированными столами, цветами и настольными лампами на фоне серых панелей. Напротив входа тройная арка вела в коридор, из которого, видимо, можно было попасть в нижние комнаты и на второй этаж.

— А кто это был? — спросила Кэтрин у Майкла.

— Это доктор Селье. Наверное, нужно было вас познакомить. Он доктор мистера Верендера и вообще лечит всех в доме. Он навещал мужа экономки — старик поранил себе колено в саду, теперь все время сидит и ворчит на кухне… Сюда, проходите. — Он открыл высокую дверь, и они вошли в большую комнату, заполненную произведениями искусства. — Садитесь, пожалуйста. Мистер Верендер, наверное, у себя в кабинете, вон там. — Майкл кивнул на дверь в глубине комнаты и, усадив женщину и мальчика, постучавшись, скрылся за этой дверью.

Кэтрин снова встала, положила сумочку и перчатки на стол, взяла Тимоти за маленькую влажную ручку и пошла вдоль стены, разглядывая вещи на отполированном полу: китайские ковры, диван, крытый узорчатым шелком, несколько стульев на тонких ножках красного дерева с позолотой, несколько хороших картин маслом на стенах и множество старинных безделушек в стеклянных горках и на подставках.

— Что это такое? — спросил Тимоти.

— Это что-то вроде идола — скорее, кукла. Не очень-то красивая, правда? А вот красивые старинные часы…

— Это гостиная? А телевизора тут нет.

— Наверное, где-нибудь да есть. В теплых краях люди не очень много времени проводят у телевизора. Знаешь, милый…

Она внезапно замолчала. Дверь, куда вошел Майкл Дин, снова открылась. Она почувствовала, что невольно сжала ручонку мальчика, выпрямилась и подняла выше голову. Застыв на месте, готовая встретить человека, который не желал знать ее пять лет, она выглядела юной, гордой и замкнутой.

Появился он, широкоплечий мужчина среднего роста в светлом костюме. Волосы начали седеть, на висках совсем побелели, лицо слегка удлиненное, но с воинственным подбородком. Глаза, посаженные близко к крутому носу, темно-синие и пронзительные. Он протянул крупную, сильную руку.

— Значит, вы и есть Кэтрин, так? — безапелляционно произнес он низким голосом. — Добро пожаловать на виллу Шосси.

— Спасибо. А это Тимоти.

— Так и думал. Ну, молодой человек?

Тимоти онемел. Он во все глаза глядел на деда. Маленький мальчик с бело-розовой кожей и большими голубыми глазами; светлая кудряшка свесилась ему на один глаз. На нем были темно-синие шортики и курточка, белая рубашка и первый в жизни галстук. Видно было, как он устал после путешествия на самолете.

Кэтрин мягко сказала ему:

— Это дедушка, Тимоти. Поздоровайся с ним.

Тимоти сглотнул и произнес:

— Здравствуйте, дедушка.

Густые брови Леона Верендера сдвинулись, он хмыкнул.

— Наполовину спит, — заметил он. — Даже по голосу слышно. Дин, подойдите к нам, — позвал он секретаря.

Появился Майкл:

— Слушаю вас, сэр?

— Отведите мальчика в его комнату.

— Я пойду с ним, — сказала Кэтрин. — Ему тут все незнакомо…

— Скоро станет знакомо. Мальчик уже знает Дина, и все будет в порядке. Он сейчас даст ему чаю и кексов и останется с ним. — Леон Верендер махнул рукой: — Иди, мальчик. Твоя мать придет потом.

Кэтрин напряглась. Нужно быть очень осторожной, она это почувствовала. Этот человек настолько привык жить один и командовать всеми, что, если она не будет вести себя благоразумно, с самого начала все будет испорчено. А этого ей меньше всего хотелось. Поэтому, заметив, что мальчик уже освоился с Майклом, она промолчала. Тимоти и Майкл ушли.

Но когда Кэтрин вновь посмотрела на своего далекого противника в течение пяти последних лет, все ее существо напряглось, как перед сражением.

И, как будто специально стараясь сбить ее с толку, Леон Верендер вдруг стал очень гостеприимен:

— Садитесь и попьем чаю. Пора уже нам познакомиться.

Почувствовав облегчение, Кэтрин опустилась в кресло. Леон позвонил и сказал слуге, чтобы побыстрее подали чай на двоих. Потом он сел напротив Кэтрин:

— Вы курите?

— Да, но сейчас не хочу, спасибо.

Он вынул сигару из серебряной шкатулки на столе, повертел ее в пальцах и положил обратно.

— Боитесь меня? — спросил он.

— Нет, — ответила она не робко, но и не вызывающе.

— Нет, есть немного, — заметил он, пристально глядя на невестку. — Не нравится вам такое положение, а?

— Да, не очень.

— У вас небось были всякие романтические идеи, как вы будете работать, чтобы создать мальчику те же условия, что были и при отце. Не ожидали, что я предъявлю свои права как опекун, верно?

— Это мы так должны знакомиться? — тихо спросила она.

Он выпятил нижнюю губу.

— Ну ладно. Тогда расскажите мне о себе. Я знаю, что вы познакомились с моим сыном через вашего брата, который тогда тоже увлекался автоспортом. И как же вы подцепили его? — увидев, что она собирается ответить, он поспешно выставил руку: — Ладно, ладно, понимаю. Красота и печать хорошего воспитания… Оставим это. Что у вас была за жизнь?

— Счастливая, несмотря на всякие превратности. Юарт хорошо зарабатывал как спортивный журналист, но он не выносил «жизни на обочине», как он выражался. Мы жили более чем скромно, когда поженились, но его свадебный подарок был лучшим из возможных — он пообещал отказаться от гонок.

— Тот факт, что он опять занялся ими, означает, что супружеская жизнь не удалась?

— Это говорит только об одном, — резко ответила она, — Юарт не был создан для брака с обычной женщиной. Я хотела быть женой, а не болельщицей.

— Вы просили его оставить автогонки?

— Разумеется, просила, но он не мог смотреть на события, не участвуя в них.

— Он был дурак, — прозвучало резкое заключение, и наступила тишина, пока слуга — француз средних лет в белом пиджаке и черных брюках — не кончил сервировать чай с бутербродами и печеньем. Когда он собрался уходить, Леон Верендер задержал его и представил: — Мой дворецкий — Антуан. Антуан, это жена моего сына.

Маленький брюнет улыбнулся с поклоном, пробормотав:

— Мадам… — и исчез.

— Мне разливать чай? — спросила Кэтрин.

— Черный с лимоном для меня. И никаких там угощений. Самое плохое, если ты богат и в годах, — это пища, которую не можешь есть, поздний сон, который тебе вреден, и прихлебатели, от которых не спастись. — Он взял чашку, глядя, как она ставит тяжелый серебряный чайник на подставку и опускает кубик сахара в свою чашку.

— Прошло несколько лет с тех пор, как вы отказались признать наш брак. Почему вы были так неуступчивы?

— А у меня для Юарта уже была подобрана невеста. У него не было способностей к делам, но было слишком много гоночных машин. Однако он — Верендер, и я желал для него достойного брака. Девушка была дочерью графа. Смотреть особо было не на что, но мне нужна была именно такая сноха: голубая кровь, традиции, ну и все прочее. Юарт всегда был упрям как осел, так что я не был сильно удивлен, когда он сообщил, что собирается жениться на девице, работающей в детском саду. Я представил себе хорошенькую пустышку, которая будет пилить его, пока не заставит привезти себя сюда, чтобы испробовать свои чары на мне. Я был совершенно уверен, что вы за него вышли из-за его перспектив.

— И вы глубоко ошибались.

— Может быть. — В улыбке пожилого джентльмена проглядывало явное злорадство. — Держу пари, что, когда вы узнали о решении Юарта назначить меня опекуном, вы просто сбесились. А знаете, почему он это сделал?

— Да. Он хотел, чтобы Тимоти мог учиться в лучших школах, а потом в университете. — Она взглянула ему прямо в глаза: — Это я приму от вас — финансовую помощь для Тимоти.

— Вам придется принять не только это, моя милая, — медовым тоном объявил он. — Вам придется жить здесь, если только вы не решитесь отказаться от ребенка.

— Этого я никогда не сделаю, конечно, — ровно сказала она, чувствуя, как зашумела кровь в ушах. — Вы бросили своего сына, когда он пошел наперекор вашей воле; вы вполне можете так же поступить и с внуком.

— Это отнюдь не логично. Когда Юарт был мальчиком, я был финансовым столпом в Сити. Я занимал пост директора в тридцати компаниях и был финансовым советником в нескольких крупнейших корпорациях Британии. У меня не было и минуты для бедняжки жены и Юарта. В шестнадцать лет он уже ездил на собственном автомобиле, без прав, разумеется. В двадцать — выступал в гонках и получал награды. Я наполовину возмущался им, а наполовину гордился. Не было у меня времени быть ему отцом. — Пауза. Он отхлебнул чаю с лимоном. — Теперь могу посвятить достаточно времени внуку. Я хочу, чтобы он вырос сильным и уверенным в себе; хочу, чтобы из него получился человек, который оставит свой след в мире.

— А я хочу, чтобы он был счастливым, — сказала Кэтрин. — Только и всего.

Он сделал гримасу:

— Что такое счастье? Кое-какое образование, какая-то работенка, жена и трое детей? Это ваше представление, но не мое. Счастье в том, чтобы максимально использовать свой ум, заставить людей уважать и нуждаться в тебе, быть на таком посту, где твое слово будет решающим.

— То есть счастье — это власть, — прокомментировала она. — Я не хочу этого для Тимоти. Приличное образование, любовь — и ему будет хорошо.

— Н-ну!.. Мальчик прямо отражение ваших глупых бабских идей. Он даже выглядит, как вы!

Кэтрин раздраженно поставила чашку на блюдце:

— А почему бы и нет? Мне всегда говорили, что он прекрасный мальчик!

— Слишком прекрасный, а скоро совсем станет маменькиным сынком! Вот когда он закалится…

— Да ему только четыре года!

— …И перестанет выглядеть таким вялым…

— Но у нас был нелегкий перелет из Лондона!

— Ну, это, конечно, многое объясняет, но ему давно пора бросить куклы, а не ходить, прижав их к груди. Да он сейчас должен лазить по деревьям и разбивать окна!

— Я скажу ему, чтобы он так и сделал — разбил одно из этих окон. Как только он завтра встанет, так и скажу.

— Я вам скажу!.. Судя по вашему виду, вы сейчас вполне можете переколотить здесь все окна, но смотрите, чтобы Тимоти изволил уважать этот дом. Тимоти!.. — с издевательским выражением повторил он. — Это кто же дал ему такое имя?

Она быстро встала из кресла:

— Вы просто невозможны! Если вы не хотите примириться со мной, зачем вы пригласили меня сюда приехать?

— Затем, что в таком возрасте ребенку абсолютно необходима мать, и еще затем, что так уж случилось — вы моя невестка, нравится вам это или нет. Сядьте.

— Спасибо, я постою.

— Тогда мне тоже придется стоять?! — прорычал он. — Я терпеть не могу сцен! Я пригласил вас сюда не для того, чтобы ссориться с вами, но вы должны с самого начала понять: я не какой-нибудь сентиментальный старичок, который тает при мысли, что, наконец, у него есть дочка. Мне не нужна дочь. Мне нужен сын — настоящий сын, а не добропорядочный мальчик с чистыми коленками и кудряшками. И помните: по закону я имею такое же право на его воспитание, как и вы.

— Закон, конечно, это закон… Он вынудил меня привезти сюда Тимоти, но он не сможет заставить меня изменить мои представления о воспитании. Мой отец умер не так давно, и теперь вы — его единственный дедушка. Ради Тимоти я была готова приехать сюда, потому что и сама понимаю: ему нужен кто-то как образец для подражания. Но если вы собираетесь сделать его несчастным, предъявляя ему непомерные требования, мне придется вмешаться.

— Ну-ну!.. Не вам тягаться с Леоном Верендером, — нетерпеливо сказал он. — И вообще, пересмотрите ваши взгляды на воспитание. Я не потерплю, чтобы мой внук вырос человеком, боящимся жизни. Нет более жалкого зрелища, чем мальчик под юбкой у своей мамаши.

— Я не трясусь над ним, — твердо сказала она. — Вы судите о Тимоти после двух минут общения. Он такой же, как все четырехлетние дети, которые выросли без братьев и сестер. У него было мало приятелей, но…

— Таких же, как он, не сомневаюсь. Много проку было для него от таких! Нет, здесь он будет расти на свободе. Он научится ездить верхом и управлять яхтой. Он будет ходить в море на яхте, и если его будет мутить — черт возьми! — я снова пошлю его в море, пока он не привыкнет. Так рос я — и научился добиваться всего, чего хочу.

Кэтрин порывисто вздохнула:

— Я понимаю, что вам хочется выместить на мне свой гнев за то, что Юарт женился без вашего, согласия. Это понятно, и я не обижаюсь. Но не превращайте Тимоти в яблоко раздора. Он жизнерадостный ребенок, но чувствительный. Я не позволю, чтобы ему делали больно.

— А я не позволю, чтобы его баловали, — возразил Леон Верендер. — Вы здесь член семьи; для вас есть место, если вы желаете его занять. Мальчик наполовину ваш, наполовину мой. Вы выполняете свои обязанности по отношению к нему и дайте мне выполнять свои.

— Но ведь его жизнь не разделишь! Вы должны это понимать.

— Посмотрим. — Он резко позвонил. — Вам нужно распаковать вещи и познакомиться с домом. У вас будет собственная горничная и собственная машина. Вы можете открыть счета в домах моды в Ницце — там бывает весь свет, и вы можете принимать у себя друзей, когда хотите. Я считаю, что несу полную ответственность за вас и Тимоти. — Открылась дверь, и он произнес: — Антуан, вызовите одну из горничных, и пусть она проводит мою невестку в ее комнату. Приходите сюда в семь часов, Кэтрин. Мы обедаем в четверть восьмого.

Он ушел, и Кэтрин осталась, борясь с нервной дрожью: давно она так не сердилась. Все же она улыбнулась горничной и пошла вслед за ней. Они прошли коридор с тремя арочными входами и холл и поднялись по широкой мраморной лестнице, очутившись в верхнем большом холле; весь пол здесь был покрыт ковром.

— Сюда, мадам. — И горничная повернула в просторный коридор с такими же серебристо-серыми панелями, как и в холле. — Мсье велел приготовить для вас комнаты в самом конце. Там уютнее всего.

— Спасибо.

Кэтрин вошла в большую спальню и остановилась; горничная неслышно начала распаковывать ее вещи. Кэтрин неуверенно обвела глазами комнату, просторную и роскошно обставленную, как в многокомнатном номере для новобрачных в первоклассном отеле. Видно, Леон Верендер был, баснословно богат, так что даже его сын не подозревал о размерах его состояния.

— А где мой сын? — спросила Кэтрин.

Горничная, румяная женщина лет тридцати пяти, жизнерадостно улыбнулась:

— Его комнаты в другом коридоре, мадам. Вы хотите пройти туда?

— Да.

Чтобы попасть к Тимоти, ей пришлось пересечь почти весь дом. Комнаты в другом крыле были такие же большие, но мебель была из красного дерева, с веселой обивкой. Когда Кэтрин вошла, Майкл Дин поднялся с пола и с облегчением вздохнул:

— А я думал о вас. Ну, как все прошло?

— Как видите, пока цела. — Она заглянула в другую комнату с современной мебелью, где сонный Тимоти рассматривал полки с книгами, и спокойно спросила: — Мистер Верендер специально поместил нас в разных концах дома?

— Не знаю. Мне самому это показалось странным. Он уже давно велел отделать эти комнаты специально для мальчика.

— А кто спит в соседних комнатах?

— Никого. Это комнаты для гостей, с обеих сторон дома.

Она колебалась, но потом приняла решение:

— Вы лучше говорите по-французски, чем я. Пожалуйста, сходите в мою комнату и скажите горничной, чтобы она перенесла мои вещи сюда, в любую из соседних комнат. И пока ничего не говорите мистеру Верендеру. Я скажу ему сама.

— Ну, вы-то скажете, а я бы не стал… на свою голову. И послушайте моего совета: позвольте ему для начала делать все, как он хочет.

Она слабо улыбнулась:

— Вы боитесь его, и в этом его беда — слишком многие его боялись… Господи, как я устала! Вы напоили Тимоти чаем?

— Он очень мало ел.

— Хорошо. Я попрошу подать его ужин сюда. Пожалуйста, сделайте это для меня. Скажите, что яйцо варить надо три с половиной минуты; хлеб с маслом, яблоко и стакан холодного молока… Без четверти шесть. Спасибо, мистер Дин.

— Лучше называйте меня Майкл. Похоже, я буду вам нужен. А я помогаю только тем, кто обращается ко мне по имени. — Он подкупающе улыбнулся. — Ну, пока до свидания. Увидимся завтра утром.

— Вы живете не здесь?

— Не в этом доме. В саду есть два коттеджа для гостей, один из них — мой. Я кончаю работу в пять и явлюсь сюда в восемь тридцать.

— Тогда извините, что я вас задержала. Спасибо, что побыли с Тимоти.

Оставшись одна с сыном, Кэтрин слегка расслабилась. Чувствуя себя почти как дома, она наполнила ванну и посадила туда Тимоти. Он был настолько очарован желто-голубой ванной комнатой, что забыл про свои надувные игрушки, что было очень кстати. Кэтрин растерла полотенцем худенькое тельце и на минуту прижалась щекой к шелковистому плечу ребенка, прежде чем он сам стал надевать свою пижаму.

— Мы, правда, теперь будем здесь жить? — спросил он.

— Да, и тебе здесь очень понравится. Завтра мы пойдем с тобой посмотреть на море.

— И поиграем на берегу?

— М-м, да, и босиком походишь по воде. Ты станешь совсем смугленьким, и я тебя научу плавать.

— Я не хочу плавать.

— Ну хорошо, милый. Будешь сидеть на берегу, пока мамочка плавает.

И это тоже не совсем понравилось ему, но вскоре его бровки расправились. Он еще не мог долго думать о завтрашнем дне. Принесли ужин, и мальчик с удовольствием съел его. Потом она рассказывала сыну его любимую сказку, пока он не заснул.

— Ты не помолился, — прошептала она.

Тимоти уже не слышал. Она наклонилась, поцеловала ребенка в лоб, несколько мгновений смотрела на его золотистые волосы, светящиеся ореолом над головой в свете лампы, потом выключила ее и тихо вышла из комнаты, оставив дверь чуть приоткрытой.

Комната справа от Тимоти уже была приготовлена для нее, горничная все еще вешала в гардероб платья Кэтрин.

— Мне очень жаль, что я доставила вам лишние хлопоты, — извинилась она перед горничной. — И прямо в первый день.

— Никаких хлопот, мадам, уверяю вас. Мадам Брюлар — экономка — говорила мсье, что вы захотите спать поближе к малышу, но мсье… — она выразительно пожала плечами. — Он любит делать все по-своему. Но кажется, теперь будет уже не так!

— Может быть, он мало знает о маленьких детях. А как вас звать?

— Луиза. Если мадам что-нибудь понадобится, звонок около вашей постели. Налить вам ванну?

— Спасибо, я сама.

Луиза ушла. Кэтрин сняла жакет, провела рукой по аккуратному узлу волос на затылке. Она чувствовала себя такой усталой.

Кэтрин долго мылась, потом надела светло-желтое платье из хлопка. Моясь, вытираясь, припудриваясь и одеваясь, она отвлеклась от тягостных мыслей о будущем. И, только слегка наложив грим и встретившись взглядом со своим отражением в зеркале, она снова почувствовала свое полное одиночество, свою ответственность за Тимоти, у которого, кроме нее, не было никого, кто бы его любил; снова подумала, что ей не к кому обратиться за советом и поддержкой.

Она вдруг задумалась с тюбиком помады в руке, вспоминая о первых днях замужества, которые были такими веселыми и беззаботными. Потом появление Тимоти — и еле ощутимое изменение всей атмосферы. Меньше смеха, больше одиночества — Юарт ездил по всяким состязаниям, которые он комментировал, — и все меньше денег. Когда он вернулся к гонкам, Кэтрин показалось, что это худшее, что может случиться с ней в жизни. А потом его не стало, и она очутилась перед страшным фактом: Тимоти придется расти без отца. Последние два месяца ей казалось, что жизнь кончена. Потом началась переписка с адвокатом, напоминающая сражение, и только тогда она опять обрела энергию. Кем он себя считает, этот Леон Верендер?!

Что ж, теперь она это узнала. Он считал себя абсолютным монархом и решил, что будет формировать характер своего внука по собственному подобию. Глаза Кэтрин гневно блеснули. Только через мой труп, решила она.

Но в семь двадцать по лестнице спускалась спокойная и сдержанная молодая женщина. Уже были сумерки. В холле горело несколько ламп, мягко освещая поверхности столов и пола. Она постояла под аркой, стараясь припомнить, где находится малый салон, и в этот момент открылась главная дверь и вошел мужчина.

Странно, подумала она, встречаю его у дверей сначала снаружи, потом внутри, и до сих пор нас не познакомили.

Сейчас он был в смокинге и двигался как человек, хорошо знакомый с домом. Он пошел через холл, но остановился и поднял склоненную в задумчивости голову, когда увидел ее мягко освещенный силуэт. Стройная, в светло-желтом платье; безупречно уложенные рыжеватые волосы, руки сложены; она как будто была в нерешительности, не зная, которая дверь ведет в салон.

Он поклонился:

— Добрый вечер. Наверное, вы — невестка мсье Верендера? Я Филипп Селье.

— Вы — доктор, как мне сказал мистер Дин?

— Совершенно верно. Вы разрешите проводить вас в салон?

— Даже попрошу. Я там пила чай днем, но не могу вспомнить, куда идти.

Он улыбнулся, блеснув глазами.

Он был очень сдержан, этот француз, и тем не менее у нее возникло неприятное чувство, что он оценил ее и сделал заключение. Она мысленно дала ему лет тридцать семь — сорок и спросила себя: женат ли он? Он открыл перед Кэтрин дверь и пропустил ее в малый салон.

Леон Верендер был уже там: в одной руке стаканчик виски, в другой — проспект какой-то компании. Он бросил проспект на стол и мельком взглянул из-под тяжелых бровей на Кэтрин:

— Я сказал вам: в семь часов, милая.

— Да, я помню, — невозмутимо ответила она, ничего не добавив к этому.

— Ну, вижу, что вы познакомились. Что будете пить?

— Пожалуйста, сухое шерри.

— Филипп, вам как обычно? Надеюсь, из-за нас вам не пришлось отменить встречу?

Он чуть пожал плечами:

— Меня приглашали в казино, но так… не особенно конкретно. Я крайне рад, что я здесь, хотя долго не смогу остаться, как мне ни жаль.

— Ну, ничего. Обедать будем втроем, а к бриджу еще кое-кто приедет. Вы играете в бридж, Кэтрин?

— Нет, мистер Верендер.

— Стоит научиться. Здесь все играют в бридж.

— Меня это не привлекает, но я попробую.

— Очень великодушно с вашей стороны! Вот какова нынче молодежь, Филипп. Если они и соглашаются на ваше разумное предложение, то лишь для того, чтобы не ссориться. Виски хорошее?

— Вполне, мой друг. — Доктор сделал еще глоток, откинулся в кресле и улыбнулся: — У вас прелестная невестка, Леон. Поздравляю.

— Не такая уж и прелестная, когда злится. Гнев — это не для женщин, он их уродует.

— Некоторых женщин — да, — согласился доктор. — Но думаю, это не относится к молодым женщинам с кожей как камелия и чертами лица дрезденской статуэтки. Впрочем, вы уже видели, как сердится ваша невестка, а я нет. И не хочу, — закончил он, слегка поклонившись в сторону Кэтрин.

— «Ваша невестка» — ерунда какая! — Леон Верендер помахал сигарой. — Отныне и навсегда она принадлежит этому дому, и она Кэтрин для всех, кроме прислуги. Вы будете ее доктором, Филипп, — правда, не похоже, чтобы она нуждалась в вас, — но уж она заставит вас попрыгать около ребенка. Раз-то в неделю — обязательно. Погодите, пока его не увидите!

Доктор доброжелательно отметил:

— Я видел ребенка. Он хорошо выглядит.

— Он выглядит маменькиным сынком. Ходит с игрушечным медведем, которого она, наверное, моет и дезинфицирует каждый день.

— А чем вы играли, когда вам было четыре года? — мягко спросила Кэтрин. — Финансовыми отчетами?

Филипп Селье улыбнулся, успокаивающе подняв руку:

— Для ребенка нормально выбрать какую-нибудь игрушку и не расставаться с ней, Леон. Когда придет время, он забудет свои детские привычки. Если мне позволено будет сказать, мадам, вы выглядите слишком юной для матери такого большого ребенка.

— Мне двадцать шесть, и я чувствую себя совершенно по возрасту.

— Вы еще выйдете замуж, — сказал Леон резко. — Если, конечно, не пожелаете обосноваться здесь, в теплом гнездышке, — Голубые глаза опасно блеснули. — Как вам понравились ваши комнаты?

— Они замечательные, — ровно ответила она, — но я перебралась в комнату для гостей рядом с Тимоти.

— Вы… что? — он с бешенством обратился к доктору: — Слышите? Лучшие комнаты в доме, видите ли, ей не годятся!

Пальцы Кэтрин стиснули бокал.

— Пожалуйста, постарайтесь понять, мистер Верендер. Тимоти не был приучен…

— И перестаньте звать меня мистером Верендером! — Леон опустил кулак на ручку кресла. — Любой подумает, что вы все еще считаете себя Кэтрин Харви, или как вас там звали до замужества. У вас та же фамилия, что и у меня, и я не собираюсь позволять вам обращаться со мной в моем доме, как будто эта фамилия для вас ничто!

— Как же я должна обращаться к вам?

Доктор благожелательно вмешался:

— Почему не по-французски, папа? Вам не нравится?

— Я здесь первый день, — ответила Кэтрин, — и боюсь, что папа будет пока застревать у меня в горле.

— Зовите меня Леон, как и все, — возразил тесть. — А завтра вернетесь в те комнаты, что я выбрал для вас.

— Хорошо. Только если вы переведете Тимоти в соседнюю комнату.

— Он останется там, где был.

Бокал в руке Кэтрин опасно наклонился; ей пришлось поставить его на столик, прежде чем заговорить:

— Я думаю, вы просто не понимаете, как мы жили — Тимоти и я. У нас была очень маленькая квартира, и его спаленка располагалась совсем рядом с моей. Он привык чувствовать, что я рядом, за стеной. Он не часто просыпается, но если ему вдруг что-то нужно ночью, он просто зовет меня…

— А вы кидаетесь к нему и выполняете любое желание?

— Не всегда. Иногда просто предлагаю ему повернуться на другой бок и спать. Он так и делает. А здесь у него огромная комната в незнакомом доме. И так много непривычного!

— Да, это вполне понятно, Леон, — сказал доктор увещевающе. — Если вы хотите что-то изменить в жизни ребенка, это нельзя делать внезапно. Пока с него довольно будет познакомиться с домом и садом, может быть, с пляжем. И с вами, конечно.

Леон нахмурился, но разговор на этом закончился. Они перешли в большую, красиво обставленную столовую и занялись закусками, паштетом, эскалопами из телятины и салатом с сыром; на десерт были поданы фрукты с отличным вином.

После кофе в салоне Кэтрин попросила мужчин извинить ее — у нее был такой длинный день! — и вышла.

На аллее, ведущей к дому, показалась машина, и Кэтрин инстинктивно отступила назад, чтобы на нее не упал свет фар. Заскрежетали тормоза, и двое мужчин и женщина вышли из машины. В этот момент на террасе появился доктор Селье.

— Вы еще не уезжаете, Филипп? — спросил один из них, судя по голосу, англичанин в годах. — Я хотел бы с вами посоветоваться насчет моего плеча.

— Завтра, мой друг, если это не экстренно.

— Не больше обычного.

Доктор Селье склонился к руке женщины:

— Люси! Как приятно снова видеть вас. Я думаю, Леону вас не хватало всю неделю. Проходите. Увидимся завтра.

Три гостя вошли в дом; Филипп Селье направился к ступенькам, но внезапно заметил светло-желтое платье Кэтрин. Он остановился и тут же подошел к ней, спросив:

— Значит, вы совсем не устали? Просто заскучали?

— Нет. Я уже хотела ложиться спать, но меня невольно потянуло выйти, когда я увидела, что дверь открыта. Здесь… здесь какой-то странный воздух.

— Я это слышал от многих англичан; вы привыкнете ко всему этому. Надеюсь, вам понравится на вилле Шосси.

— Я тоже надеюсь. — Она бегло взглянула на него. — Я должна поблагодарить вас, что вы немного разрядили обстановку перед обедом. Хотя мне кажется, вы не на моей стороне. Наверное, вам просто захотелось помочь женщине, к тому же очутившейся в чужом доме. Но все равно спасибо.

— Что ж, я действительно не на вашей стороне. Я знаю Леона и уважаю его уже несколько лет, и я не вижу причин, почему ваш приезд может расстроить его.

— Вы меня упрекаете, мсье?

— Может быть. — Он остро и загадочно посмотрел на нее. — Вы молоды, а Леону уже за шестьдесят. Несомненно, вы презираете человека, порвавшего с сыном и его семьей. Но если взглянуть на это с другой стороны, что значит невнимание к сыну и его жене по сравнению с предприятиями, выросшими и процветающими благодаря его знаниям, или с рабочими местами для многих тысяч людей? Государственные деятели, финансисты, промышленники — да, им приходится платить за успехи в бизнесе тем, что на семью не остается времени.

— Это я понимаю. Но меня больше занимает настоящее. — Она опять мельком взглянула на него.

— Какие у вас планы на будущее? — спросил Филипп. — Когда освоитесь здесь, что будете делать?

— Я еще об этом не думала. Самое главное для меня — воспитание Тимоти.

— Вы рассудительнее большинства ваших ровесниц, но вместе с тем, боюсь, и несколько более безрассудны. — Он сделал долгую паузу и хладнокровно докончил: — У вас, конечно, появятся поклонники, но вы поступите очень мудро, если трижды подумаете, выбирая себе спутника.

Она еле заметно, по-английски, пожала плечами:

— Я приехала сюда не затем, чтобы вести светскую жизнь, мсье, но все равно, благодарю за совет.

В его голосе опять послышался намек на усмешку:

— Не стоит. Мне только приятно — и думаю, всегда будет приятно беседовать с вами. Боюсь, что вы не только смелая, но и опрометчивая женщина. Впрочем, вы устали, а вам давно пора спать. Спокойной ночи.

Только после того, как, заглянув к спящему Тимоти, Кэтрин ушла в свою комнату, она вдруг подумала: с Филиппом Селье она вела себя кротко, как ягненок. Ведь прежде чем уехать, он твердо взял ее под руку, подвел к двери, поклонился и провожал взглядом, когда она прошла через холл.

Она разделась, проверила, открыты ли окна, и, скользнув в постель меж прохладных простынь, погасила свет. Темнота не сделала атмосферу более знакомой; наоборот, она как-то подчеркивала необычность ночи. Цикады и аромат цветов, звук машины, поднимающейся в гору, и отдаленный шум — наверное, морской прибой.

Кэтрин заложила руки под затылок и, досадливо улыбнувшись, приготовилась заснуть.

 

Глава 2

Прошло уже более недели, и жизнь на вилле Шосси шла тихо и спокойно. Кэтрин стала чувствовать, что, может быть, она вооружилась против несуществующей опасности: за обедом Леон Верендер был неизменно вежлив и занят своими мыслями, и только один раз, когда она с Тимоти столкнулись с ним на лестнице, он заговорил с мальчиком.

— Ну, как тебе здесь нравится? — спросил он без всякой подготовки.

Тимоти смотрел на деда большими голубыми глазами.

— Очень нравится, — бесхитростно ответил он. — Я каждый день играю в воде и утром поймал креветку. Я ее вам покажу, если хотите.

— Скоро ты научишься нырять и поймаешь осьминога. Вот тогда я и посмотрю.

— Осьминоги страшно большие.

— Ты тоже будешь большим, когда вырастешь. А плавать ты научился?

— Мама меня учит. Я уже могу делать гребок.

Леон Верендер не улыбался:

— Когда приучишься к воде, у тебя будет учитель. С ним ты мигом научишься. А куда ты теперь идешь?

— Наверх, отдохнуть.

— Отдохнуть? В час пятнадцать дня?

Кэтрин, до сих пор намеренно молчавшая, сказала:

— У Тимоти было очень активное утро, а сейчас после завтрака ему нужен покой. Через полчаса он опять выйдет играть.

Леон Верендер ничего не ответил, но долго и внимательно смотрел на Тимоти.

Отдыху Кэтрин не суждено было продлиться так долго, как она намечала. У Леона Верендера кончились деловые совещания, директора разъехались по домам в Париж, Амстердам, Берн и Мадрид. Наступил короткий перерыв; Майкл Дин смог отоспаться, а мадам Брюлар — пышная величественная домоправительница — оставить кухню целиком на ответственность повара, который прекрасно знал требования Леона и не нуждался в руководстве.

В этот день Тимоти только что ушел спать после обеда, когда горничная Луиза пришла в спальню в Кэтрин.

— Мсье просит мадам спуститься к ленчу, будут гости. — И дипломатично добавила: — Мсье просил напомнить вам, что за стол сядут ровно в полвторого.

— Но я уже поела, Луиза, — возразила Кэтрин. — Не могу же я есть ленч второй раз. Передайте, пожалуйста, мсье…

Было нечто, объединявшее весь штат прислуги на вилле Шосси, — сильнейшее нежелание раздражать своего хозяина.

— Лучше будет, — продолжала Луиза, как бы не слыша ее слов, — если мадам спустится и поговорит сама. Мсье, несомненно, поймет.

Кэтрин улыбнулась, пожав плечами:

— Хорошо, я так и сделаю. А кто эти гости?

— Мсье доктор и мадам д'Эспере.

— Наконец-то хоть одна женщина. Хорошо!

Луиза с ее щеками-яблочками повернулась идти, но остановилась, сдержанно добавив:

— Мадам д'Эспере считается самой красивой и лучше всех одевающейся женщиной на Лазурном берегу.

— То есть мне лучше переодеться? Спасибо за совет, Луиза. Идите, я сама все сделаю.

Кэтрин сменила свой легкий цветастый наряд на обтягивающее белое платье. Слегка подкрасилась, надела нефритовые клипсы в виде листочков плюща, белые туфли на высоком каблуке и пошла вниз.

Когда она вошла в малый салон, Леон Верендер уже был там вместе с очень нарядной женщиной в темно-синем и розовом. Она была темноволоса, волнистые короткие волосы украшала маленькая шляпка из бледно-розовых перьев. Ее лицо нежно-коричневого цвета с искусно наложенным румянцем на скулах было овальным. Безупречный греческий нос гармонировал с длинным заостренным подбородком, косым разрезом глаз и разлетающимися бровями. Кэтрин никогда не видела такого скульптурно-красивого лица; его хотелось долго разглядывать.

— Люси, я говорил вам о Кэтрин. Теперь она член моей семьи. Кэтрин, это Люси д'Эспере. Она давно хотела познакомиться с вами, но сегодня первый день, когда я свободен.

— Здравствуйте, — негромко произнесла Кэтрин.

Люси д'Эспере произнесла в ответ:

— Значит, вы невестка Леона. У нас с вами есть нечто общее: мы обе вдовы. Но, наверное, на этом сходство и кончается. — Голос ее звучал странно для английского уха.

— Вы что-нибудь выпьете? — спросил Леон тоном, показывающим Кэтрин, что ее и так уж долго ждали и вот теперь придется еще откладывать ленч.

— Нет, спасибо. — Она чуть не сказала, что уже поела, но сама не зная почему, заколебалась. Вместо этого она вежливо спросила у Люси: — Вы живете в Понтрие?

— К сожалению, нет. Я обожаю это место, но здесь нет хороших отелей — только небольшие пансионы ближе к заливу. Я живу в Ницце. — Вздох. — Очень дорого, но что делать?

— Но зато в Ницце, наверное, так интересно?

— Боже мой, там бывает и скучно… и даже немного одиноко. — Плутоватая улыбочка адресуется Леону. — Особенно когда мой друг так занят своими делами — день за днем. Я так рада, что вы наконец немного освободились, Леон!

— Дела — это неплохо, заставляют держаться в форме. — Он взглянул на свои золотые часы. — Так пойдем к столу?

— А как же Филипп?

— Он сказал, что, может быть, не вернется раньше двух и чтобы мы его не ждали.

— Вообще удивительно, что он собирается к нам, — заметила Люси. — Насколько я знаю, он никогда не нарушает распорядок, установленный его сестрой.

— Иветта — сущая пиявка, — сказал Леон. — Милая женщина сделала ошибку несколько лет назад и с тех пор расплачивается за нее. Беда в том, что она ухитрилась заставить платить и Филиппа.

— Едва ли это так, — возразила Люси. — Если бы Филипп хотел вести другую жизнь, он бы не позволил Иветте мешать ему. Я считаю, что Филиппу нравится жить так, как он живет. Иветта прекрасная хозяйка, не уступит никакой жене, и у нее скромные потребности. Филипп обедает дома, если ему позволяют его больные, а в остальном он свободен как птица. Друзья Иветты вечно приходят к обеду или чаю. — Люси послала Леону понимающую улыбку. — И если Филипп обедает дома, то можете не сомневаться: всегда приглашается и Марсель Латур. Это единственная кандидатка, которую Иветта одобряет.

— Что ж, если она нравится Филиппу… — Леон пожал плечами, как бы закрывая тему. — Пойдемте.

Был накрыт прямоугольный стол у стеклянной двери в сад. Леон сидел у короткой стороны, Люси напротив него, Кэтрин — рядом с пустым стулом, лицом к саду. К счастью, сам Леон был почти не голоден, и Люси выбрала это темой для разговора. Кэтрин пробормотала, что хочет только салата, и ела понемногу, только если кто-то смотрел на нее.

Люси с мягким беспокойством попеняла другу:

— Леон, что-то у вас неважный аппетит. Мне кажется, вам нужно немного встряхнуться, сменить обстановку — поехать в какое-нибудь тихое место, где все попросту, отдохнуть от всех знакомых. Как бы это устроить?

— Прекрасно себя чувствую, — отрывисто бросил он. — Вы знаете, что за ленчем я никогда много не ем. В любом случае я бы рехнулся в этих ваших тихих местечках. Я люблю, чтобы вокруг меня были люди.

— О, это верно. Просто я беспокоюсь за вас.

Кэтрин как-то не верилось, что эта женщина может беспокоиться о ком-нибудь, кроме себя, но может быть, у французов принято выражать заботу о здоровье друзей. Безусловно, Люси д'Эспере была вся воплощение заботы и ласкового внимания к Леону Верендеру.

Леон неожиданно спросил у Кэтрин:

— Мальчик научился плавать?

— Нет, но скоро научится. Все-таки он еще маленький.

— О, ребенок! — произнесла Люси, кладя вилку и с заинтересованной улыбкой обращаясь к Кэтрин. — Вы счастливы: у вас есть маленький сын. Где же он сейчас?

— Он наверху отдыхает.

— Я обожаю детей. — Это явно был ее любимый глагол. — Я обязательно должна познакомиться с маленьким Леоном!

— Его зовут Тимоти.

Люси рассыпалась в мелодичном беспомощном смехе, ее акцент усилился:

— Тимоти! Какое странное имя! И вы зовете его… как?

— Просто Тимоти.

Кэтрин была почти уверена, что эта женщина уже знала, как зовут Тимоти; если Леон говорил ей о приезде внука на виллу Шосси, он, несомненно, также дал понять, что ему не нравится его имя. Люси д'Эспере любила оттачивать свой топорик на чью-нибудь шею.

— Значит, Леон его второе имя, не так ли?

— Нет, — твердо ответила Кэтрин. — Второе имя у него по отцу, Юарт.

Люси воздела выразительные белые руки с розовыми ногтями:

— Но неужели о добром дедушке забыли? О, это грустно, мне кажется.

Кэтрин могла бы отрезать, что добрый дедушка заслужил, чтобы о нем забыли. Но, встретив пронзительный взгляд голубых глаз Леона, она промолчала. А в следующее мгновение в комнату вошел Филипп Селье, улыбаясь и извиняясь с поразительно подкупающим видом:

— Пожалуйста, продолжайте ваш разговор. Я тоже присоединюсь.

— Пустяки, — ответила Люси. — Как ваша сестра, Филипп?

— Иветта здорова, как всегда, — спокойно сказал он, беря на тарелку дымящийся кусок рыбы и поблагодарив дворецкого улыбкой. — А вы, Люси? Мне кажется, вы становитесь раз от разу красивее. Правда, Леон?

— Да. Иногда рядом с ней я себя чувствую стариком.

— О нет! — запротестовала Люси с отчаянно-умоляющей улыбкой. — Нет, вы — молодой! Вы самый интересный мужчина на побережье. — Умоляющая улыбка уступила место оживленной, когда она повернулась к Филиппу: — Извините! Знаете, вы как ртуть. Начнешь разговор с вами и никогда не знаешь, куда он пойдет.

— Это моя беда, — сказал он, ломая золотистую корочку хлеба тонкими сильными пальцами. Его тон немного изменился, когда он повернулся к Кэтрин: — Как себя чувствуете?

— Очень хорошо, спасибо.

— А мальчик?

— Прекрасно. Солнце и море так полезны для него.

— По-моему, — объявил Леон, — мальчику пора плавать. Я научился плавать в холодной английской реке, когда мне еще не было трех.

— Вы, наверное, были подготовлены к этому, — возразила Кэтрин. — Тимоти еще не готов.

— Всему этому гораздо проще научиться, если вы начинаете как можно раньше. Я уже выбрал для него пони. Он стоит в конюшне школы верховой езды, и вы можете отвозить его туда на занятия два-три раза в неделю. Инструктор там замечательный.

Кэтрин подняла голову:

— О верховой езде не может быть и речи, конечно. Мы это обсудим в другой раз.

Глаза Леона блеснули как сталь.

— Никаких обсуждений! Это касается меня, и я позабочусь о том, чтобы все было выполнено.

— Тимоти не будет ездить в эту школу, — ровно ответила Кэтрин, скрывая свое смятение. — Если вы настаиваете, чтобы я назвала причины сейчас…

— Я не хочу знать никаких причин. Я ездил на пони в южном Дауне, когда был в его возрасте, каждый день!

Кэтрин немного побледнела, но так же ровно ответила:

— Вы — необыкновенный, а Тимоти нет. Если желаете знать правду — он боится лошадей.

Леон откинулся в кресле и с грохотом опустил кулак на стол. Глаза его были сужены и сверкали, рот был сжат в линию.

— Боится лошадей — это мой-то внук? — свирепо произнес он. — Не верю. Вы его просто напугали — вы, с вашими женскими штучками, и вы еще утверждаете, будто умеете прятать от него свои страхи! Как вы смеете терпеть в нем такую слабость?..

Филипп совершенно буднично произнес:

— Послушаем лучше объяснения Кэтрин. Я уверен, что причина есть.

— Благодарю вас, мсье. — Кэтрин колебалась. — Только боюсь, что объяснять почти нечего. Прежде чем мы приехали сюда, Тимоти знал только домашнюю жизнь в нашей квартире. Для него лошади едва ли существовали. Он их никогда не видел. Я и не знала, что он боится их, пока не попала к моему брату в деревню несколько месяцев назад. Тимоти, скорее, не их боится, а просто ему не по себе, что они такие огромные. У него это пройдет, но пока это так, он не будет учиться езде.

Наступило недолгое молчание. Затем Леон Верендер тяжело произнес:

— Ездите с ним туда каждый день, пока он не полюбит лошадей. Я хочу, чтобы он начал ездить еще до пятилетнего возраста!

Кэтрин была слишком разбита, чтобы что-то ответить.

Она чувствовала напряжение и неприязнь ко всем троим. Эта женщина, Люси д'Эспере, как ей хочется угодить Леону Верендеру… А он такой же властный и неумолимый, как и в день их приезда. А этот доктор? Что ей думать о его подыгрывании и тем, и этим? То он спорит с Леоном, защищая ее, а через минуту отчужденно и чуть ли не саркастически говорит с ней… Вот он сидит рядом, в полуметре от нее, ополоснул пальцы в серебряной миске и сейчас, не глядя, вытирает их салфеткой… Люси сказала слуге:

— Антуан, мы будем пить кофе на веранде. Коньяк для мужчин, и мне бенедиктин. Вы пьете ликеры, Кэтрин?

— Нет, спасибо.

Лицо Люси приняло выражение «я-так-и-знала», и она вышла на веранду, где стояли мягкие стулья с коваными железными ножками. К облегчению Кэтрин, ей достался стул подальше от мужчин, слева от Люси.

Люси говорила:

— Конечно, мой дорогой Филипп, это понятно. Вы так заняты, вам нужен помощник. Но как бы умны ни были эти молодые люди, они не вызывают доверия. Я, например, никогда не обращусь к молодому врачу.

— Мой новый партнер — не молодой. Он мой ровесник, женат, у него есть ребенок. Но вы ведь все равно не моя пациентка, Люси, так что вам не надо беспокоиться.

— Вы себя не считаете молодым? — Люси, готовая уцепиться за любое замечание собеседника, многозначительно улыбнулась: — Я думаю, у вас идеальный возраст, Филипп. Знаете, мужчина моложе тридцати может уметь развлекать, может быть даже нежным и понимающим — но он никогда не возбуждает!

Филипп поднял плечи чисто по-французски и насмешливо сказал:

— Увольте! Я в этом искусстве давно не практикуюсь, а вы стали непревзойденной. — Он взглянул на часы: — Боюсь, я должен уйти, Леон.

— А как насчет сегодняшнего вечера?

— Благодарю, но я буду занят дома. У нас небольшая вечеринка.

— Это правда? — Люси выглядела заинтересованной. — Вы так редко устраиваете приемы, вы с Иветтой. Я знаю, что у нее много друзей, но я не помню, чтобы вы вдвоем принимали их.

— Иногда бывает. Сегодня Иветта собирает гостей в честь Марсель Латур. У нее приняли скульптуру на выставку.

— Так что вы, мой бедный, будете весь вечер среди богемы?

— Они, в сущности, такие же, как мы.

— И Марсель будет там, — лукаво пробормотала Люси.

— Ну, конечно, — буднично ответил он, намеренно не понимая ее намека. Он наклонился ближе к Кэтрин и спросил у нее: — Я обещал сестре, что попрошу вас сегодня к чаю. Может быть, вы сможете сейчас поехать со мной?

Захваченная врасплох, Кэтрин молчала несколько мгновений.

— С Тимоти? — спросила она.

— Едва ли ребенку будет там интересно, но если вам не на кого его оставить…

— Горничная присмотрит за ним, — безапелляционно вступил в разговор Леон Верендер. — Ей за это платят. Да и ему будет полезно. Поезжайте с Филиппом, Кэтрин.

— Я не уверена… — начала она.

Но на этот раз заговорил Филипп, как всегда, своим плавным тоном:

— Леон, вам нужно кое-что усвоить в отношении вашей невестки. Она почти взрослый человек и не любит приказаний. Смените тон, мой друг.

— Я не умею подстраиваться под чужие настроения, — прорычал Леон. — Увозите ее, Филипп, и по дороге прочтите лекцию насчет прав опекуна-мужчины.

Люси нежно засмеялась:

— Вы слишком много хотите, Леон. Может быть, Филипп и неуязвим для женщин, но возможности так искушают… Кто знает, может быть, он поклонник бледной кожи и рыжих волос!

Филипп улыбнулся:

— У меня не будет времени ни для лекций, ни для другого. В четверть четвертого я должен быть у коллеги на консультации. Я почти сразу выеду, как привезу вас.

Кэтрин поднялась:

— Я схожу к Луизе — это не займет много времени. Она быстро вошла в дом и почувствовала легкое головокружение и страшное нервное напряжение во всем теле. Она нашла Луизу в комнатах для слуг, выслушала ее заверения в том, что Тимоти будет под присмотром, торопливо умылась, подправила косметику, пригладила волосы. Когда она вернулась на террасу, все трое уже спускались по ступеням. Она присоединилась к ним. Филипп, высокий и привлекательный в своем безупречном сером костюме, попрощался с остающимися. Кэтрин заметила, что Люси удостоили прикосновением губ к руке, сама же она получила небольшой кивок, приглашающий ее к машине. Она быстро сказала сама себе, что не любит пышных церемоний; от них она бы почувствовала себя идиоткой.

Она села в его машину, французской марки и довольно новую. Филипп сел рядом, помахал рукой, и они покатились по аллее через ворота, на дорогу вниз по крутому склону, к шпилям, башенкам и розовым крышам города Понтрие.

— Как вам нравится наш городок? — спросил он.

— Я его видела только, как сейчас, издалека, — ответила она, обрадовавшись светской теме разговора. — Он красиво расположен, как в каменной чаше, и через него вьется карниз.

— Все города на карнизах очень своеобразны. Скоро вы все увидите. Вы уже водили машину по здешним дорогам?

— Нет, торопиться некуда.

— Вы ведь не привыкли к правостороннему движению, и кое-где на карнизе есть опасные повороты. Для первых поездок вам следует взять компаньона.

— Я тоже об этом подумала. Попрошу Майкла Дина поездить со мной.

— Ах да. Дин… — Филипп прошел крутой поворот, прежде чем спросил ее: — Наверное, это очень удобно для вас, что в доме есть молодой англичанин?

— Он мне очень помог в первый день, но после этого я его почти не видела… О, смотрите! Это старинная крепость?

Филипп нагнулся, чтобы взглянуть через стекло:

— Это гора Сент-Агнес, а крепость много чем была за долгие годы. Вначале это был римский форт, потом монастырь, а потом замок одной семьи из Понтрие, которая вымерла лет сто назад. Сам город основан на руинах римского лагеря.

Пауза.

— А я думал, что теперь вы настроились более дружелюбно к вашему свекру.

— Я сама на это надеялась, но ему нужны только его права, а не дружелюбие. Я была бы довольна, если бы он ограничился тем, чтобы оплатить образование Тимоти. Я уверена, что так и было задумано.

— А его сын — ваш муж?

В голосе Филиппа чувствовался какой-то скрытый холодок, и у Кэтрин появилось странное чувство, что она должна быть осторожной; ей нельзя забывать, что этот человек все-таки на стороне Леона. Поэтому она ответила ему легким тоном:

— Видите ли, у нас никогда не было много денег, но Юарту очень хотелось, чтобы Тимоти получил такое же образование, как и он. Я думала, что мы накопим денег, может быть, оформим страховку, но… ну, до этого дело не дошло, а Юарт вернулся назад к гонкам. И без моего ведома составил завещание. У него нечего было оставлять, кроме… кроме Тимоти.

Они оба молчали, а машина с крутой дороги въехала на узкую главную улицу старого города. Магазины, как решила Кэтрин, едва ли изменились за сто последних лет. Они были переделаны из жилых помещений, некоторые заново покрашены, но большинство из них были темными и неудобными, зато очень характерными для старинного исторического фона Понтрие. Асфальт совершенно не смотрелся рядом с булыжными мостовыми и старыми лавочками, где пекари и аптекари, сапожники в фартуках и продавцы газет добродушно ждали покупателей с сигаретой во рту или чашкой кофе в руках. Редкий ручеек женщин с сетчатыми сумками, уже сделавших утренние покупки, иссякал. Гостиница представляла собой бистро в полуподвале, над которым было несколько окон с закрытыми ставнями. Зато через несколько дверей от нее пансион был обозначен рядом горшков с пальмами, ведущим к навощенным входным дверям. Очаровательный старый пестрый городок, который не особенно старался привлечь автотуристов. Сейчас он, казалось, еще не проснулся после дневного сна.

— А ваш брак, — послышался голос Филиппа, — он был счастливым?

Она смотрела в боковое окно:

— Да.

— Мне трудно понять, каким образом вы уживались друг с другом. Вы — и человек такого типа, который не мог успокоиться, пока не начал ставить жизнь на карту. Я знаю, что он ради вас бросал спорт; но ведь все равно характер оставался прежним, его нельзя было изменить.

— Мы поженились, потому что… были влюблены.

— Разумеется, — коротко бросил он. — Но всегда ли этого было достаточно?

— Всегда.

— Вы уверены? Ведь когда-нибудь, как сказал Леон, вы опять выйдете замуж, и я готов на пари спорить, что ваш избранник ни в чем не будет походить на Юарта Верендера.

— Вы извините меня, но мне бы не хотелось говорить об этом.

— Значит, горе еще не прошло… Прошу прощения.

У него был резковатый тон, и она подумала, что лучше ей промолчать и ничего не говорить. Но была одна вещь, о которой ей хотелось спросить его, и после того как он повернул налево, в узкую улочку, поднимающуюся к более широкому проезду, она сказала:

— Когда сегодня за завтраком вы заступились за меня, вы сказали Леону, что я — почти взрослая. Почему же «почти»?

Он мельком взглянул на нее с чуть насмешливой сдержанной улыбкой:

— Женщина становится взрослой, зрелой, когда она испытает все. Вы перенесли немало с тех пор, как вам было двадцать, но вы ведь не испытали всего?

— О… — Щеки ее порозовели, но она спросила — сдержанно: — Чего же у меня не было?

— Как у женщины? — он пожал плечами. — Вы думаете, что я достаточно хорошо знаю вас, чтобы дать на это ответ?

— Но видимо, вы уже достаточно знаете меня, чтобы сомневаться в моей зрелости.

— Ах так? — он приподнял густую длинную бровь. — Право, не хотел вас рассердить. Может быть, я зря сужу о вас лишь по тому, что мне известно. Вы вышли замуж рано — за мужчину, лишенного настоящей глубины. Человек неглубокий не может проникнуть глубоко в жизнь близкого человека; поэтому вы не знаете — не можете знать — многих сторон любви. Каждый из нас любит, как позволяет ему собственный характер — не больше и не меньше.

— А вы, мсье, — сказала она тихо, хотя у нее в горле было странное ощущение, — вы поставили себе за правило не любить вообще?

— Да. — Голос звучал спокойно и скорее бодро. — Любовь — это та неудобная роскошь, без которой я до сих пор могу обходиться.

— Это значит, что у вас нет намерений жениться — никогда?

— Не значит.

И здесь, к досаде Кэтрин, пришлось прервать разговор. Они ехали по дороге, на одной стороне которой чередовались виллы, а с другой был утес, весь заросший цветущими кустами. Филипп въехал за ограду, круто повернул по изогнутой дороге, покрытой гравием, и остановился перед длинным красивым домом.

— Как красиво! — невольно произнесла она.

— В самом деле? — Филипп оглядел дом. — Здесь не так роскошно, как на вилле Шосси, и у нас только один акр под садом — впрочем, это и хорошо. У меня нет времени заниматься садом, а Иветта им вообще не интересуется. Но я согласен с вами — сад чудесный.

Они вошли в довольно темный холл с плиточным полом и затем — в большую гостиную, обставленную во французском провинциальном стиле, полную старинных вещей и очень уютную. Филипп повернулся, чтобы позвать свою сестру, но она вошла в комнату вслед за ними.

— Хэлло, — сказала она негромко и оживленно. — Я слышала, как вы подъехали.

Что именно она ожидала увидеть в сестре Филиппа, Кэтрин не могла сформулировать точно. Но у нее сложилось впечатление, что какое-то событие в ее жизни сильно повлияло на нее, что она редко выходит из дому, но любит принимать гостей; может быть, она смутно представляла себе грустную, разочарованную женщину, цепляющуюся за своего брата, потому что у нее больше никого нет. Дальше представлять было уже трудно. В чем Кэтрин была совершенно уверена, так это в том, что она никак не ожидала, что Иветта Селье выглядит так хорошо.

Она была худенькая, видимо, около двадцати восьми лет, но выглядела моложе. Ростом с Кэтрин, она казалась ниже, может быть, из-за своего мальчишеского вида. Не было сомнений, что она так выглядит уже лет с пятнадцати, — темные прямые волосы в умелом беспорядке вокруг маленького лица с заостренным подбородком, большие темные глаза миндалевидного разреза и очень выразительные, своенравный рот и шея, кажущаяся тоненькой, несмотря на воротник вязаной блузки-«поло» серого цвета, хорошо выглядящей с узкими черными джинсами. Черные носки, черные лакированные туфли — весь облик Иветты заставлял думать, что ей лет девятнадцать, а лицо было на пять-десять лет старше.

— Дорогая моя, — сказал Филипп, — я привез Кэтрин Верендер, как ты просила. Моя сестра Иветта. — И, едва дав им время поздороваться, продолжал: — Мне нужно ехать, но я вернусь к половине шестого и отвезу Кэтрин на виллу Шосси. Не скучайте!

Он ушел, а Иветта Селье все еще оглядывала Кэтрин.

— Я рада, что вы приехали, — сказала она. — Мне всегда интересно знакомиться с женщинами, которых знает Филипп. Может быть, пойдем в сад?

Иветта уже подошла к стеклянным дверям и отпирала их. Кэтрин шла за ней. В затененном деревьями патио она села в кресло. Иветта опустилась в другое, напротив, у низкого блестящего столика, разделяющего их.

— Значит, вы невестка этого богача Леона Верендера? Я думала, вы старше. Филипп говорил, что у вас есть маленький сын?

— Да.

— Но вы моложе меня. — Она посмотрела на кончик своей сигареты. — Вы очень интересная.

— Вам так кажется просто потому, что я другая. Несколько лет назад я мечтала выглядеть в вашем стиле. Бывают такие фазы в жизни. — Кэтрин ни с какой другой женщиной еще не чувствовала себя так неловко. — Доктор говорил, что вы интересуетесь английской литературой.

— Меня вообще интересует всякое искусство, но я особенно люблю ваших английских поэтов. Здесь, на побережье, живет много английских писателей и журналистов, и очень многие из них бывали у меня в гостях. Сама я мало выхожу.

— А вы пишете или рисуете?

Она коротко засмеялась:

— О нет, я даже не дилетантка. Просто мне нравятся люди, которые живут, а иногда даже гибнут из-за искусства. У них тут целая колония между Понтрие и Ниццей. — Она стряхнула пепел с сигареты: — Я спрашивала о вас Филиппа. Он сказал, что в Англии вы преподавали. Вы поступили умно — будучи учительницей, вышли замуж за представителя семьи Верендер.

Это, казалось, была простая констатация факта, без злорадства или сарказма, но Кэтрин почувствовала, что как-то вся немеет, однако она произнесла:

— Не сомневаюсь, что ваш брат сказал вам и о том, что я никогда не видела мистера Леона Верендера до моего приезда в Понтрие. Если бы он не был назначен опекуном моего сына, я бы никогда не приехала сюда.

— Ну, это слишком по-английски. Вы подарили старику внука; почему бы вам — как это говорится? — тоже не получить свою выгоду! Кроме того, здесь, на Лазурном берегу, есть возможность найти богатого мужа. — Тонкие губы Иветты улыбались. — Я слышала в Ницце, что женщины с настоящими рыжими волосами пользуются невероятным успехом, стоит им только появиться в обществе.

— Может быть. Я не собираюсь появляться в обществе Ниццы.

— Для вашего цвета волос у вас не тот характер. — Она засмеялась над собственной шуткой, остановила долгий загадочный взгляд на Кэтрин и добавила: — Наверное, вы догадываетесь, почему я хотела рассмотреть вас вблизи? Мне хотелось убедиться, что вы не тип Филиппа. Я всегда так делаю, когда в тех домах, где он бывает, появляются женщины. Лично против вас я ничего не имею.

— Рада слышать это. Вы удовлетворены?

— В самом деле! Филипп слишком уж доктор, чтобы остановиться на женщине, которая будет нравиться другим мужчинам. И он слишком мужчина, чтобы жениться на женщине, которая уже отдала свою любовь другому, прежде чем встретила его. Вы простите мне мою откровенность?

— Конечно. — Но Кэтрин пришлось стиснуть зубы. Она попыталась найти другую тему: — У вас идеальный дом. Старые сады — самое прекрасное, что есть в мире.

Иветта пожала плечами и еще глубже вжалась в свое кресло:

— Сын нашей горничной следит за садом и цветами. А я редко хожу туда.

— Чем же вы занимаетесь?

Выражение лица девушки потеряло любезность, но она не шевельнулась.

— Утром я бездельничаю, иногда читаю. Днем ко мне приезжают знакомые к чаю, а вечером к обеду. Я здесь хозяйка, но Марта так хорошо знает наши привычки, что мне почти нечего делать. — Снова этот быстрый сверкающий взгляд больших глаз. — А вы что-нибудь слышали обо мне?

— Почти ничего.

— Даже от Люси д'Эспере? Люси знает все местные сплетни.

— Мы не обменивались сплетнями.

— Она наверняка расскажет вам как-нибудь. Так что уж лучше я сама вам расскажу всю правду. Я была помолвлена.

Кэтрин не знала, что сказать в ответ на такое заявление. Собственно, никогда раньше она не была в таком замешательстве. Эта манера Иветты делать странные заявления и хладнокровно наблюдать эффект из-под густых темных ресниц была неприятной и сбивала с толку.

— Да, я была помолвлена, — сказала она. — Это вышло как-то само собой. Мы выросли вместе. Мне говорили, что мы подходим друг другу, ему говорили, что мы подходим друг другу — и он сделал предложение. Это тянулось три года, эта помолвка, а когда мне исполнилось двадцать два, начали готовить свадьбу. А затем, в ночь накануне свадьбы, я поняла, что не могу выйти замуж за Армана. Вообразите! Он молодой адвокат, очень корректный, очень глупый — и мне всю жизнь видеть его лицо, его глупую претенциозность, его помпезность… Я просто не могла!

— Боже мой! — наконец Кэтрин могла быть искренней. — И что же случилось?

— Отца уже не было в живых, а мама, которая очень хотела этого брака, реагировала более чем живо. У нее началась истерика. Филипп все устроил. Сначала он хотел убедить меня, что смешно поступать так, как я, что это просто нервы. Но потом он увидел, что сама мысль о браке с Арманом мне невыносима и противна. Я ему сказала, что хочу выйти замуж по любви, а не по расчету. Он успокоил маму, и я стала свободной.

— И вы ни разу не пожалели?

— Ни разу.

Она ответила слишком быстро, слишком уверенно. Кэтрин чувствовала, что Иветта никогда не любила человека, которого она бросила.

— Вы поступили очень храбро, — сказала она неловко. — На этой стадии большинство женщин уже не решились бы пойти назад.

— Я сказала, что я больна, и две недели не выходила из комнаты. К этому времени Арман успокоился и согласился.

— Вашему брату, наверное, пришлось трудно?

— Филиппу? Ну, он сильный, может справиться со всем. Он был очень добр ко мне — ни упреков, ни разговоров, только ласка. После смерти мамы нас осталось только двое, и может быть, мы так и останемся вдвоем навсегда. Только вряд ли.

Кэтрин не стала задавать вопросов по поводу ее последних слов. Снова ей было совершенно нечего сказать, и она с огромным облегчением увидела, что горничная средних лет катит к ним столик с чаем.

— Мадемуазель ждет к чаю еще кого-нибудь? — спросила она.

— Нет, Марта. Все придут вечером, не сейчас. Пока можете накрывать стол.

Иветта говорила то об одном художнике, то о другом скульпторе, чьих имен не слышала ни Кэтрин, ни весь мир. У нее была легкая, лихорадочная манера беседовать — может быть, кому-то это показалось бы забавным. Вероятно, она умела увеселять своих гостей, и по ней не было видно, что она склонна к депрессии. Сестра Филиппа была загадкой.

После того как убрали чайный столик, одна из частей головоломки стала на свое место; Иветта села, перекинув ноги через ручку кресла, и небрежно спросила:

— А правда ли, что любовь к маленькому сыну сильнее, чем любовь к мужу?

Кэтрин помолчала:

— Нет… Это разные виды любви.

— А если своего мужа ненавидишь?

— Боюсь, я на это не могу ответить.

— Потому что вы никогда не ненавидели? — Иветта нарочно засмеялась, сжав губы, и смех получился глухим. — Я тоже никогда никого не ненавидела, но я была очень близка к этому! Я даже не ненавидела моего жениха. Он женился на ком-то. Я вам это говорила?

— Нет. Не говорили.

— Да, женился — а мне было все равно. Она второго сорта и такая же глупая, как он. — Кэтрин казалось, что последовавшая пауза пульсирует, как сердце. — У них двое детей.

Так вот оно что, самое простое, самое горькое объяснение! Кэтрин смотрела на яркое, почти безмятежное лицо Иветты Селье и не могла понять, как может умный человек так обманывать себя и жить жизнью, которую сама считает ненастоящей. Эта претенциозная стрижка, дорогая, но небрежная одежда, эта развязная поза — все говорило о богемности, усвоенной для того, чтобы что-то скрыть — теперь Кэтрин поняла что, — какую-то страшную пустоту.

Она импульсивно спросила:

— Вы никогда больше не хотели выйти замуж?

— Нет. С меня хватит адвокатов, и конечно, я не свяжу свое будущее ни с кем из артистического мира. Я из тех, кто нуждается в собственном доме. Он здесь есть у меня. В любом случае, — небрежно промолвила она, — я уже стара, чтобы выходить замуж. — Она не дала ничего сказать Кэтрин, сразу же спросив ее об Англии: — Вы должны мне рассказать о ней. Я там не была с восемнадцати лет.

Этой темы хватило на следующие полчаса, и вскоре приехал Филипп. Он вышел из машины и пошел к ним с несколько принужденной улыбкой, отрицательно помахав рукой на предложение что-нибудь выпить.

— Хорошо провели время? — обратился он к обеим.

— Очень, — вежливо ответила Кэтрин.

— Мне понравилось, — заявила Иветта. — Эта молодая мадам Верендер, она другая. Не говорит о себе, хотя видно, что она могла бы многое рассказать. Иногда мне хотелось бы быть англичанкой. Как было бы славно идти сквозь все беды, не склоняя головы.

— Мы не такие, уверяю вас, — сказала Кэтрин. — Мы только умеем делать вид, потому что это помогает.

— Помогает? — переспросил Филипп. — Но ведь гораздо лучше делиться проблемами? Вы ни с кем не советовались в Англии насчет приезда на житье сюда, в Понтрие?

— В Англии нет. Мой двоюродный брат Хью Мэнпинг — крестный отец Тимоти, и я бы поговорила с ним, если бы могла. Но он представляет свою фирму на Дальнем Востоке, и я могла только написать ему.

Брови Филиппа слегка нахмурились и в голосе послышались металлические нотки:

— Но разве он не мог поручить кому-нибудь помогать вам и давать советы, пока вы не договоритесь с Леоном?

Кэтрин сказала извиняющимся тоном:

— Дело в том, что Хью очень серьезно относится к Тимоти, как к своему крестнику. Я боялась, что, если он будет думать, что нам нужна помощь, он может даже бросить свою работу. Он очень положительный человек, но я знаю, что для нас он сделает все. Поэтому, когда я писала ему, я сообщила, что остаюсь со своим братом, чтобы он не беспокоился за нас. На самом деле у брата мы прожили совсем недолго, потому что и мама живет с нами, а его жена не… — она осеклась, но потом добавила: — Я старалась все время делать как лучше и несколько дней назад написала Хью, что Тимоти и я теперь члены семьи мистера Верендера на Лазурном берегу.

Филипп задумчиво смотрел на нее, но молчал. Кэтрин сказала, что она прекрасно провела время, но теперь ей пора ехать. Иветта осталась сидеть, глядя на них, когда они встали.

— Филипп, ты не забыл, что обещал заехать за Марсель в шесть?

— Конечно не забыл. Я за ней заеду на обратном пути.

— Мне пришло в голову, что, может быть, Кэтрин захочет присоединиться к нам сегодня вечером.

— Спасибо, нет, — быстро ответила Кэтрин. — У меня дома есть дела.

Но Иветта продолжала смотреть на брата своим слегка коварным взглядом.

— Переубеди ее, Филипп. Может быть, она приедет, если ты попросишь.

— Не думаю, — кратко ответил он. — Мы уезжаем. Да, и пожалуйста, Иветта, только не надевай брюки вечером!

Она слегка надулась:

— Думаешь, я шокировала Марсель? Но я ей нравлюсь, и я ее тоже люблю. Так что, мой большой брат, не беспокойся. Ради тебя я буду в платье. До свидания, Кэтрин. Приезжайте!

Иветта помахала на прощанье, не поднимаясь из кресла. Из окна машины она казалась маленькой, похожей на эльфа и совсем молодой.

 

Глава 3

Первые пять минут проехали молча. У Кэтрин было какое-то неприятное чувство: Филипп был явно против ее приглашения к ним на вечер. Если бы он сказал, что едва ли ей понравятся эти богемные гости, она бы не обиделась. Но он просто отрезал: «Не думаю», — и на этом весь разговор кончился. Конечно, он сразу сообразил, что, будучи единственным знакомым Кэтрин Верендер, он должен будет и быть ее официальным спутником; но видимо, у него были совсем другие планы. Марсель Латур, например…

Кэтрин не имела ничего против. Да и как бы она могла? Ведь в любом случае она не собиралась приезжать к ним вечером. Ей было немного обидно от его категоричности; это было так не похоже на него, по крайней мере, в ее представлении. Может быть, он жалел, что допустил ее в свой семейный круг; здесь она как раз полностью разделяла его чувства. Ей тоже было не по себе после этого визита.

Филипп наконец заговорил:

— Я не знал, что в этот последний год в Англии вы были так одиноки. Будь это Франция, женщина в вашем положении стала бы жить со своими родителями или где-то рядом с ними. Но видимо, вы остались в Лондоне, хотя ваша мать живет со своим женатым сыном в другом месте.

Кэтрин кивнула:

— Мой брат — директор большой школы в Хэмпшире и постоянно живет там; маме, видимо, тоже там хорошо.

— А вам нет?

— Пожалуй. Жена моего брата очень… правильная. — Кэтрин усмехнулась: — Вы ее полностью бы одобрили. Она делает все, что следует, и даже больше.

— А вы, разумеется, делаете все, что вам подсказывает ваше сердце, — это всегда рискованно. Думаю, что эта ваша невестка не одобряла Юарта Верендера.

— Боюсь, что это даже мягко сказано. Они с первого взгляда невзлюбили друг друга — это настолько разные люди! Чем дальше, тем хуже. Они не могли встретиться, чтобы тут же не обменяться колкостями. У Юарта это выходило скорее добродушно, потому что он не настолько всерьез принимал людей, чтобы из-за них злиться. А Диана… ну, просто у нее совсем нет чувства юмора. Единственное спасение — это держать их врозь. Когда… когда Юарт умер, Диана была очень добра ко мне, но я никак не могла остаться жить там. И дом был не настолько велик, да и я пришлась не совсем ко двору. Я там чувствовала себя не в своей тарелке.

— Но ваша мать? — резко спросил он.

Она слегка махнула рукой:

— Она хорошая, но по складу характера — такая же, как Бернард и Диана. Я не могла позвать ее жить к себе. У меня в Лондоне много друзей, и если бы я могла работать там, где Тимоти…

Она остановилась и, пожав плечами, как бы закончила фразу. Минута-две прошли в молчании. Они уже приближались к вилле, когда он сказал:

— По просьбе Леона я должен осмотреть мальчика. Обычно я принимаю с одиннадцати, но завтра я буду свободен в десять тридцать. Мне хотелось бы, чтобы вы привезли его к этому времени.

— Но он был у врачей около полугода назад.

— Как раз пора устроить следующий осмотр для Леона.

— Хорошо.

— Шофер знает, куда ехать. Я постараюсь быть на месте.

На этой несколько отчужденной ноте они простились. Он легко поддержал ее за локоть, помогая выйти из машины, сдержанно поклонился, подождал, пока она войдет в холл, и уехал. За Марсель Латур, вспомнила она.

Кэтрин редко бывала в кухне, ее не поощряли к этому. Сейчас она направилась прямо туда и, открыв темную дверь, не пропускающую наружу ни шума, ни кухонных запахов, сразу услышала голосок Тимоти:

— А я ведь не мог спуститься, не мог! А он сказал, что я кисляй, а я все равно не мог, это было так высоко! А почему он так сердито утопал?

— Утопал, миленький? Что это такое — ногами, что ли?

— Да, ногами, и не оглянулся на меня! Я ведь не виноват, Луиза, правда? Очень высоко было…

— Ну уж нет… — пробормотала Луиза. Потом увидела Кэтрин и, улыбаясь, сказала: — Вот и мадам. Сейчас она скажет, чтобы покормить тебя; сейчас, мадам, подаю.

Кэтрин быстро и вопросительно взглянула на нее, но горничная решительно повернулась к огромной электрической плите и включила подогрев. Помощница кухарки за рабочим столом в дальнем конце комнаты начала отвешивать продукты, ссыпая их в чашу электромиксера. Кэтрин видела только две повернутые к ней спины. Она обратилась к Тимоти:

— Здравствуй, котик. Ты голодный?

— Не очень. — Он обошел круглый стол и просунул свою горячую ладошку в ее руку. — Тебя долго не было.

— Мы с тобой пойдем наверх, и ты можешь поесть в кроватке. Хочешь?

Луиза сказала сдержанным тоном:

— Мсье приказал, чтобы ребенок ужинал здесь, мадам. В спальне можно только завтракать.

Да пусть он хоть провалится, этот мсье. Кэтрин также ровно ответила:

— Мы начнем это завтра, не сейчас. Принесите нам ужин наверх, Луиза, как только будет готово. Пойдем, мой маленький!

Кэтрин была расстроена. Помогая сыну раздеться, она видела, что Тимоти выглядит бледным и встревоженным; но она не решалась начать расспросы прямо перед сном. Она старалась составить представление о происшедшем из его тревожных вопросов и замечаний.

— Знаешь, так высоко было, — сказал он. — А дедушка… То есть деда… Он сказал, чтобы я звал его деда… — Он забыл, с чего начал, и она мягко ему подсказала:

— А что было высоким, Тимоти?

— Да дерево же!.. А ты лазила по деревьям, когда была маленькой?

— Кажется, да, вместе с братом.

— А я был один.

— В саду?

Он кивнул:

— Там был деда и Луиза, а я должен был один лезть. Я не стал, потому что оно такое большое, а деда сказал, пусть Луиза не помогает.

Ох, что бы она сделала с этим дедой!..

— Ну и у тебя не получилось? — спросила она со спокойной улыбкой, за которой пряталась резкая внезапная боль в сердце. — Ну и подумаешь! Подрастешь и прекрасно залезешь!

— Деда рассердился. Он поднял меня на дерево и сказал, что я должен слезть сам.

Кэтрин почувствовала, как у нее на лбу выступает пот. Она увидела крупные слезы в глазах Тимоти и притянула его к себе.

— И когда ты не смог слезть, деда ушел, а Луиза тебя сняла на землю? Вот и хорошо! — она с усилием заставила свой голос звучать ровно: — Ну и не беда, котик. Я тебя сама научу, как лазить на деревья. Сначала на маленькие. Знаешь, деда не умеет учить маленьких мальчиков, еще не научился. Давай-ка теперь поиграем в какие-нибудь наши игры? Составь-ка слова из кубиков. А после ужина я тебе почитаю истории про Кролика. Как будто мы опять в своем доме, а Бини будет Банни-кроликом.

— Бини-Банни… — запел он, но без обычного восторга.

Тимоти поздно уснул в эту ночь. Кэтрин специально долго играла с ним, он хихикал, наконец устал; и когда она прижала его к себе, целуя и шепча: «Спокойной ночи!» — то знала: сейчас он успокоился. Ей стало легче на сердце, когда она поглядела на него, спящего в обнимку с Бини. Но внутри у нее еще кипело.

В четверть восьмого она вошла в салон. Через пятнадцать-двадцать минут приедет кто-нибудь из гостей, значит, нужно торопиться. Она подошла к кабинету и негромко постучала в дверь.

— Входите, — послышался тяжелый голос, но, когда она вошла, мсье Верендер посмотрел на нее так, будто мог бы ответить иначе, знай он, что это стучит она. — В чем дело? — спросил он.

— Думаю, что вы знаете, почему я пришла. Вы перепугали Тимоти до полусмерти! Вы для этого настаивали на моей поездке с доктором, чтобы взять ребенка сразу в ежовые рукавицы?

— Не говорите глупостей. — Он начал ходить по кабинету, обрезая сигару маленькой серебряной машинкой. — У мальчика смелости еще меньше, чем у любой девчонки его возраста. Я не потерплю такого характера ни в ком из моей семьи. Вас же я послал с доктором, потому что думал, что ребенку будет полезно проснуться и увидеть у своей кровати кого-нибудь кроме вас. Вы слишком много времени проводите с ним.

— Это верно, ему нужны товарищи-ровесники. Но я пришла не из-за этого.

— Я знаю почему. — Он пронизывающе глядел на нее из-под нависших бровей. — Вы на все смотрите с вашей дамской точки зрения, но, несмотря на это, вы ведь умный человек и сможете посмотреть на это и моими глазами. Я вам расскажу, что случилось у нас днем. — Он положил машинку на массивную чернильницу, провел рукой по седым волосам на затылке и долгим взглядом посмотрел на невестку. — Я увидел, что мальчик гуляет в саду с горничной, и пошел за ним. Мы встретились у фигового дерева, и я сказал ему, чтобы он попробовал на него влезть. Он даже не тронулся с места — стоит и глядит на меня во все глаза и говорит, что он не может. Когда-нибудь видели фиговое дерево? — внезапно гаркнул он.

— Да. Признаю, что на них легко залезать — но дело-то совсем не в этом. Если бы вы ободрили его, немножко помогли, то ему бы самому захотелось. Но ваша манера подходить к любому делу может только перепугать его. Для вас он всегда «мальчик» или «ребенок». Вы никогда не называете его по имени…

— Мне оно не нравится.

— Неважно. Это его личная собственность, а вы это не уважаете. — Кэтрин сжала пальцы в кулаки и говорила как можно спокойнее. — Он не полез на дерево, и тогда вы его посадили на ветку, довольно высоко. Так ведь было дело?

— Не сверкайте на меня глазами! Лучше бы передали мальчику побольше своего темперамента. Вы бы сами на это посмотрели! — Нижняя губа Верендера выпятилась, в голосе появились издевательские нотки. — До земли было не более пяти футов… а он плакал. Сидел на ветке и ревел!

Она быстро перевела дух:

— Неудивительно! Дети всегда плачут от испуга. Если вы еще раз попробуете…

— Это что, угрозы? — голос был скорее заинтересованный, чем возмущенный. — Воспитали ребенка-труса и меня же ругают за то, что я не люблю трусов. Вот это славно!

— Но несправедливо же называть четырехлетнего мальчика трусом, — возразила она. — Вы привыкли смотреть на все со своей точки зрения, но может быть, попробуете посмотреть и с другой? Я знаю, что у вас маловато воображения, но ведь способны вы на предвидения, иначе какой бы из вас был гений делового мира… Вы уверены, что можете понять, как ребенок, всю свою жизнь проживший в тесной квартирке, реагирует на свободу, попав в новые условия? Он многого опасается, и это, кстати, неплохо! — у нее немного задрожал голос. — Если бы только… вы помогли ему слезть с дерева, а не удалились с отвращением. Я не против, чтобы вы как-то оказывали влияние на его жизнь…

— О, наконец-то вы снизошли до этого… — сказал он с сарказмом. — Какое же влияние вы разрешите мне оказывать, осмелюсь спросить?

Она смотрела вниз, на толстый китайский ковер.

— Вы могли бы разговаривать с ним, прежде всего. Упражнения — это еще не все, это чисто физическое, и большинство мальчиков со временем увлекаются этим сами. Но сейчас он все больше и больше начинает нуждаться в обычном мужском разговоре с человеком, которому он не безразличен. Я знаю, вы этого никогда в жизни не делали; если бы вы разговаривали с Юартом, вместо того чтобы покупать любую дорогую игрушку, стоит ему только попросить, может быть, он вырос бы другим, с пониманием истинных жизненных ценностей. Ведь маленьким мальчикам не так уж нужны пони, автомобильчики со всякими дорогими штучками, планеры и плавательные бассейны. Им нужна свобода и дружба… и, нравится вам это или нет, я скажу: им нужна родительская любовь. Вы сказали, что хотите воспитать Тимоти как сына; так вот, я не думаю, что вам это удастся, пока вы не полюбите его.

Почти минуту стояла полная тишина. Даже посторонние шумы — крики птиц, устраивающихся на ночлег, и бриз, долетающий с моря, — не могли разрядить напряженную атмосферу в комнате. Потом внезапно Леон Верендер чиркнул спичкой и стал зажигать свою сигару. Он делал это не торопясь, потом бросил спичку, выпустил дым и сказал:

— Вы молоды и эмоциональны. Я старше вас почти на сорок лет, и мой жизненный опыт несоизмерим с вашим. Мы никогда не сойдемся во взглядах; что бы ни случилось, мы чужие. Вы не только та девушка, на которой женился мой сын, вы та, на которой он женился без моего согласия. Вы обобрали меня — я не получил ту невестку, которую хотел. Ну хорошо — это прощено и почти забыто теперь. Но вы все еще чужая, я не принимал вас в свою семью.

Она подняла голову и прямо посмотрела на него:

— Если вы отказались от Юарта и не нуждаетесь во мне, как вы можете нуждаться в Тимоти?

Он криво усмехнулся:

— Резонно. Иногда вы застаете меня врасплох, а мне это не нравится. Во всяком случае, вы не дали мне кончить. Прежде чем пригласить вас сюда, я очень много думал; я не учел этого упрямства и гордости. Хотя из ваших писем моему адвокату я понял, что вы будете необычайно трудной в общении. Вот почему я не стал предлагать вам деньги, чтобы вы отказались от прав на ребенка. — Он ждал ответного удара, но, встретив только пристальный взгляд темных глаз, добавил: — Интересно, почему вы так уверены, что больше знаете о мальчиках, чем я.

— Когда я училась, я изучала детей. В Англии у Тимоти были приятели-ровесники, я всегда наблюдала за ними и многое поняла. Я знаю о детях больше вас, потому что я их люблю, а вы нет.

— Если мой внук будет вести себя как подобает мальчику, — сказал он задумчиво, — я буду его любить и гордиться им. — Он помолчал. — Вы признаетесь, что приехали в Понтрие враждебно настроенной, ведь так?

— У меня были основания. Я знала, что вы собираетесь только терпеть меня ради Тимоти.

— И вы всегда бы ненавидели отца Юарта за то, что он более или менее отказался он него?

— Я не испытывала к вам ненависти. Как можно ненавидеть человека, без которого прекрасно обходишься?

Он сунул сигару в рот, сильно затянулся и снова зажал ее в пальцах.

— На многое из того, что сейчас услышал, я сам напросился, признаю. Но я всю свою жизнь борюсь с проблемами и не рассчитываю ни на чью помощь даже сейчас. Пусть мне придется ссориться с вами на каждом шагу, я все равно сделаю мужчину из этого мальчика.

— Я не хочу ссор — и они не нужны, если только вы захотите понять: нельзя ничему научить ребенка, если его пугать до смерти. Вы просто должны дать ему время… — У нее перехватило дыхание, она переждала секунду, вздохнула и продолжала: — Дети лучше всего реагируют на людей, которые их любят, и они особенно дружат с бабушками и дедушками. Моя мама…

— Не хочу даже слышать, — проворчал он. — Я хочу, чтобы у ребенка изменились привычки, чтобы он выглядел более бойким и больше походил бы на мальчика. Подстригите эти его кудри, и пусть он играет в одних трусиках. Я хочу, чтобы он был загорелый и здоровый, и готовый ко всему. В физическом отношении я не требую ничего необычного — только того же, что есть у всех мальчиков. Потому что физические упражнения подготовляют мальчика к умственным, которые ждут его позднее. С таким дедушкой, как я, — пронзительный взгляд на Кэтрин, — и с матерью, которая трясется над ним, но не уступает ни на пядь в словесной битве, у него может быть блестящее будущее. Вот чего я хочу для него и чего я собираюсь добиться!

Она сказала с глубоким вздохом:

— Но есть ведь какая-то золотая середина, а сейчас мы не можем знать, чего он захочет в жизни, когда вырастет.

— Может быть, меня уже не будет, и я не увижу, чего он захочет в жизни. Мне, безусловно, все равно, какую карьеру он выберет. Но будет ли это наука или право, медицина или финансы — он должен получить универсальную подготовку в детстве. Чтобы уметь смело мыслить, Тимоти должен стать смелым физически, пока он еще мал; а этот мальчик никогда не будет смелым, если вы будете баловать его, кутать, загораживать от любых опасностей. Я научился плавать, когда меня бросили в реку. А на дерево полез в первый раз потому, что мне было интересно увидеть, что там, за каменной оградой. Когда мне было семь лет, я уехал в Лондон и продержался там четыре дня, пока меня не нашли и не отвезли домой.

— Ну, вы вундеркинд, а Тимоти нет. Я стараюсь изо всех сил, чтобы не испортить его ни в чем; в Лондоне я постаралась найти для него товарищей; то же самое я хочу сделать и здесь. Вы сами мешаете мне оставлять его с другими людьми здесь, на вилле. Я ведь не могу быть уверена, что вы вдруг не решите бросить его в бассейн или не заставите его бегать до упаду?

Он пренебрежительно замотал головой:

— После этого сегодняшнего спектакля я и пробовать не буду. Когда он тут окончательно освоится, я приставлю к нему учителя-мужчину, который будет его тренировать и в спорте, и в занятиях. Если не хотите, чтобы это было для него шоком, начните его готовить к этому. Не уходите! — она повернулась к двери. — Вот еще что: я заметил, что вы совсем не тратили денег с вашего счета, а шофер сказал, что вы ни разу не ездили в машине, которую я вам дал. Она уже обкатана, это прекрасная модель, очень удобная для женщин. Может быть, боитесь здешних дорог?

— Мне не нужна машина.

— Будет нужна. Первые раза два поездите с Дином, если хотите.

— Спасибо.

— Это ваша собственная машина, — сурово сказал он, — и зарегистрирована на ваше имя. Мой шофер следит, чтобы она была в порядке и бак был полон. Что касается ваших туалетов… По мне, вы выглядите очень хорошо, но раньше едва ли у вас хватало денег. Поезжайте в Ниццу и закажите себе все, что там у вас полагается. Я скажу Дину, чтобы он позвонил в дома моды, о которых я вам говорил, и тогда вам будет достаточно назвать свое имя, и вас прекрасно обслужат. — Его прищуренные жесткие глаза блеснули, когда он увидел ее нежный, тонкий и твердый профиль. — Не думайте, что я пытаюсь подкупить вас. Даже за этот короткий разговор я лучше узнал вас и убедился, что вы не из тех. Но дело обстоит так, в этих краях я многое значу — Верендер, магнат, у которого роскошная вилла и яхта, у которого в гостях бывают мировые знаменитости. Я владею акциями лучших отелей побережья и нескольких крупных торговых фирм. Я бы не возражал, — произнес он очень раздельно и веско, — если бы моя невестка стала женщиной, которой могут завидовать все на побережье.

Чуть не промолвив автоматически: «Вы очень добры», — Кэтрин взяла себя в руки. Она просто кивнула свекру и вышла из салона. Нервным движением взяла какой-то журнал из аккуратной стопки на столе, села возле лампы и начала листать его. Но она не могла читать, слишком перенервничала.

Этого человека ничем не пронять. Собственность — его мерило для всего, и, если у него когда-нибудь и были чувства, они исчезли, как и все другие человеческие слабости, которые он ухитрился разглядеть в себе в очень раннем возрасте; все они были задушены в его гонке к власти. Все, что принадлежит ему, должно быть суперкласса, даже его невестка.

Кэтрин была рада появлению гостей — пожилого графа-француза с женой и парижского банкира. Гости тоже были типичны для дома Верендера.

Прошло восемь или девять дней, и праздничное чувство ушло. Кэтрин знала, что теперь ей нужно заранее планировать будущее Тимоти. Ровно в десять тридцать на следующее утро она входила в удобную приемную доктора Филиппа Селье, а в тридцать пять минут одиннадцатого худенькая дежурная сестра лет тридцати пригласила мадам Верендер и мальчика пройти к доктору.

Филипп, в непривычном коротком белом халате с темными брюками, был сдержан, но ласково и долго разговаривал с Тимоти, проводя обычный осмотр. Он написал несколько слов на карточке, пока Тимоти одевался, с профессиональной любезностью провел к выходу из маленького медицинского центра на бульваре Нарбонн.

— Я по телефону сообщу результат вашему свекру, — сказал он сдержанно, когда они остановились в квадратном холле с мозаичным полом. Серые глаза понимающе посмотрели на нее. — Вы не хотите, чтобы я что-нибудь имел в виду, говоря с Леоном?

— Я не совсем понимаю…

Он пожал плечами:

— Вы сегодня с утра что-то бледны. Но я думаю, что со здоровьем у вас все в порядке. Я бы предположил, что состоялся следующий сеанс общения с Леоном.

— Вы очень догадливы. Спасибо за предложение, но я не знаю, в чем вы можете помочь — с вашим заключением о здоровье Тимоти, я хочу сказать. Разве что еще раз посоветовать Леону быть терпеливее.

— Я, конечно, об этом скажу. Вы сейчас прямо домой?

— Нет. Я в первый раз еду в Ниццу.

Вежливая улыбка.

— Завидую вам. Я вырос, зная Ниццу. Там так же хорошо, как и в Понтрие; она никогда не была для меня таинственной. Там оживленное движение; вы с шофером, надеюсь?

— Нет, но у меня есть компаньон. — Увидев, что Филипп кланяется маленькой накрахмаленной женщине с манерами герцогини, Кэтрин сказала: — Не буду вас задерживать. Спасибо, что приняли нас пораньше.

Филипп наклонился к Тимоти:

— Я забыл спросить у тебя о твоем Бини. Как он живет?

— Сегодня ему лучше. Спасибо, — вежливо ответил Тимоти.

— Разве он у тебя болел?

— Нет, но… вчера ему пришлось лезть на дерево.

— Бедняжка! Он ушибся?

— Он плакал.

— Ну, сегодня будь с ним поласковее. — Филипп медленно выпрямился и посмотрел на Кэтрин: — Вот как? — негромко спросил он, сразу все поняв. — Так вот что его заставили вчера делать, пока вы были у нас в гостях? Но почему вы ссоритесь с Леоном? На мальчике нет ни царапинки.

Она, пораженная, смотрела на него.

— Да вы такой же, как он! — с тихим бешенством проговорила она. — Вы все истолковываете только с физической точки зрения, как и он. Вы все здесь такие? Вы все не обращаете внимания на травмы детской психики, а заботитесь только о здоровом теле? Вы ведь доктор и…

— И обладаю здравым смыслом, — обрезал он ее холодно. — Возможно, у меня гораздо больше опыта общения с детьми, чем у вас. Первое приключение подобного рода кажется ужасным, но у организма достаточно резервных сил, чтобы справиться с этим. Вы видите, как мальчик играет на лестнице? Он ничем не отличается от своих ровесников. Он создан, чтобы противостоять внезапным страхам. Детство ведь бесконечная вереница их. Стараясь отгородить его от опасностей, вы ему вредите!

— Я не допущу больше опасностей, чем необходимо, пока он не будет готов справляться с ними, — быстро произнесла она. — Я уже давно поняла, что Леон совершенно бездушный человек, но надеялась, что хоть вы понимаете меня.

— Понимаю, и очень хорошо. Вы ведете себя, будто в ребенке — вся ваша жизнь. Это неправильно — и для него, и для вас. Вы еще очень молоды.

— Как раз о себе-то я и не думаю.

— А когда придет время подумать — что тогда?

Она никак не могла натянуть перчатку.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— А я думаю, что понимаете, — сказал он холодно. — В вашей жизни будет другой мужчина; несмотря на свой независимый вид, который вы выработали, вы — женщина того рода, которая нуждается в мужчине — в его любви и защите. Когда-нибудь думали, как он будет относиться к ребенку?

— Конечно нет.

— А надо бы, мой друг. Когда придет время, вы будете думать, что он должен любить мальчика, потому что он ваш. Но, — произнес он тихим и предостерегающим тоном, — ему покажется почти невозможным даже терпеть ребенка, который требует от вас большую часть заботы и внимания. Потому что, если вы будете по-прежнему ставить интересы Тимоти превыше всего, знаете, что случится? Он сам будет ожидать и требовать первого места в вашей душе. Всегда!

Кэтрин слушала, склонив голову, и ее губы, криво изогнувшись, плотно сжались.

— Я делаю то, что считаю правильным, — тихо ответила она.

— Знаю, — небрежно сказал он. — До свидания, — и шагнул к двери.

Она тихо попрощалась и мимо него спустилась по трем широким ступеням, взяв Тимоти и механически улыбнувшись Майклу Дину, который стоял у открытой двери желтой машины, театрально кланяясь. Сев, она посмотрела на вход в вестибюль. Филиппа уже не было.

— Что это с нашим другом доктором? — спросил Майкл, усаживаясь рядом с ней. — Он посмотрел на меня, как будто я что-то вроде сколопендры.

— Он мной недоволен. — Кэтрин оглянулась назад, на Тимоти.

— Ну как, все в порядке?

— Да. Можно я сейчас съем шоколадку?

— Не стоит… — Она хотела сказать, что он может испачкать рубашку. Черт бы побрал этого во все влезающего, хитрого, скрытного, очаровательного доктора! Какое ему дело до нее?

— Хорошо, съешь, — разрешила она. — Когда будем в Ницце, попьешь лимонаду.

Она старательно вела машину по главному бульвару Понтрие к выезду на карниз.

Тимоти тоненьким голосом спросил:

— Мама, хочешь шоколадку?

— Нет, спасибо, родной.

— А вы хотите, мистер Майкл?

Майкл повернулся и посмотрел на него:

— Никогда еще не видел такого вежливого ребенка! Какой у тебя шоколад, дитя? Ладно, давай кусочек! Не решаюсь закурить в этом передвижном будуаре.

— А что такое бу… двар?

— Ну, это место, где леди… г-м-м… ладно, мал ты еще. Эй-эй, не вози грязными пальцами по сиденью. Кожаное!

Кэтрин внезапно рассмеялась. Как хорошо, что есть такие беззаботные люди, как Майкл, и как смешно слышать, что и он делает такие же замечания, что собиралась сделать она. Она вытащила платок из кармана короткого кремового летнего пальто и бросила его назад. Тимоти поймал его, и она услышала, как он возится, усаживаясь на мягком диване.

— Как прошел осмотр? — спросил Майкл, прожевав шоколад.

— Все хорошо. Доктор Селье делал его для Леона и заключение пошлет ему.

— Однако не думаю, чтобы он провожал всех своих пациентов до выхода. Видно, с вами особый случай. — Майкл ухмыльнулся. — Хладнокровный господин, верно? Раз как-то, у нас на вилле, я ему показал шишку у себя на руке. Он сказал, что это нервный узел, да как даст по нему ребром ладони. Болело жутко чуть не час, но на следующий день все прошло. Даже счёта мне не прислал.

— А почему в маленьком Понтрие медицинский центр?

— Кругом очень много деревень, во многих нет докторов, поэтому все приезжают в Понтрие. А это здание было когда-то чьим-то старинным особняком и пустовало. Филипп и предложил другим эскулапам купить его и превратить в медицинский центр. И им, и людям удобно. Они создали компанию, чтобы оплатить расходы, ну и теперь платят только за эксплуатацию здания. Они организовали это давно, еще до моего приезда сюда, и теперь этот центр известен всему побережью. Филиппу предлагали практику в любом месте, в самой Ницце, но он не захотел. Он странный тип. В себе очень уверен, любит очаровывать, а под всем этим какая-то холодная сталь. А сестру его видели?

Она кивнула:

— Вчера была у нее с час. На него непохожа.

— Загадочная особа, мне кажется, и очень… как бы сказать… собственница! — добавил он. — Правда, я все слышу, что слетает с уст сильных мира сего. Но кажется, она собирается цепляться за Филиппа до скончания века. Но она хитра. Знает, что ее брат не всегда же будет холостяком, так она проверяет всех женщин, с которыми он знаком. Наверное, поэтому она и вас приглашала вчера.

Кэтрин почувствовала жар на щеках.

— Как я могу покушаться на его безопасность? — отрывисто сказала она. — Это ей нужно замуж выйти. Для ее же пользы.

— По-моему, она изображает из себя темпераментную богемную девочку. Филипп хочет, чтобы она стояла обеими ногами на земле, и она это знает. Она сбесится, если он женится на ком-нибудь, кто ей не угоден.

— Ну, она достаточно умна.

— Может быть, но она умеет быть здорово неприятной. Все надеются, что Филипп женится на Марсель Латур.

Она небрежно спросила:

— Она занимается скульптурой — так ведь, эта мадемуазель Латур? Иветта устраивала вечеринку, чтобы отпраздновать, — у Марсель приняли какую-то вещь на выставку.

— Я думаю, что у нее это хорошо получается, но она не профессионал. Я о ней впервые услышал полгода назад. Я встретил семейку Селье на карнавале или где-то в этом роде, и эта Марсель была партнершей Филиппа. Она из старой провансальской семьи. От тетки в наследство получила сколько-то денег и решила часть истратить, чтобы пожить среди богемы на Лазурном берегу. Она живет в Босоле, в одном доме с какой-то супружеской парой, в Понтрие бывает, только когда приезжает к Селье. Главная подружка Иветты.

— Красивая?

— По-моему, да. У нее необычная внешность для француженки. Светлая шатенка, очень густые волосы, никакого намека на прическу, но ей идет. Знаете ведь нынешнюю французскую кинозвезду: полные губы, высокие скулы и в глазах что-то… ну, чисто континентальное. Вот у Марсель такой тип. Ну и к тому же принадлежность к старинной фамилии и деньги, конечно. Для француза это не шутка. Знаете, Кэтрин, вот где мы, англичане, перед ними как дети. Наши девушки безмятежно выходят замуж без гроша.

Она улыбнулась:

— Зато мужья уверены, что за них пошли по любви.

— Но, черт побери, если нет денег, любви придется плохо.

— Вы собираетесь жениться на француженке?

— Господи, нет! Ну, если только она откажется от родных, а они это редко делают. — Он помрачнел. — Я сомневаюсь, что вообще когда-нибудь женюсь. Я не смогу жить с женщиной, которая почти все время недовольна. А ведь так оно и будет, если мне придется быть кормильцем семьи. Я думаю, что каждый отец должен давать дочери деньги на туалеты хотя бы первые десять лет после замужества.

— Вы все шутите. Если бы вы влюбились, то вышли бы из себя, усомнись ее отец в вашей способности обеспечивать семью.

Они сделали еще один широкий поворот, и перед ними вдруг открылось зрелище, которое заставило их остановиться. Целое море цветущей гвоздики.

— Боже мой, неужели это все гвоздика?!

— Да. Для парфюмерии. Это второй урожай — сезон почти кончается. Между Ментоной и Иерой они выращивают буквально все цветы для получения эфирных масел. Используют даже горные цветы и травы. Ну, скоро приедем. Хотите, чтобы я сел за руль?

— Пожалуй, так будет лучше. Мне бы хотелось немного узнать улицы, прежде чем ездить самой.

Она пересела на правое место, уступив руль Майклу, и они поехали дальше мимо величественных входов в невидимые виллы, по туннелю из итальянских сосен, мимо отеля у края обрыва и вниз, между оградами садов, в самый замечательный город Средиземноморского побережья. Бесконечный бульвар, его пальмы, праздничные толпы в парадных легких одеждах, бордюр золотых пляжей и широкий простор Лазурного залива… Кэтрин знала, что это один из самых знаменитых проспектов мира. И в самом деле, какая-то магия таилась в теплоте и радости этой прекрасной эспланады Ниццы с ее необычной далекой панорамой гор и мысов.

— Мне кажется, я бы тут шла и шла без конца… — сказала она зачарованно.

— Теперь сможете делать это всю жизнь, — сказал он беззаботно. — Я вас подвезу к магазинам. А вон там, — он махнул в сторону парка, — там музей Массена. Когда-нибудь обязательно сходите. Сейчас повернем, а потом опять поворот, прямо на авеню Победы. Хотите купить что-нибудь?

— Сегодня только книги. Я подумала, может быть, найду что-нибудь познавательное для Тимоти.

— Здесь можно купить все. А как насчет модных магазинов? Глупо будет не обеспечить себя всем, что хочется за счет старика. — Он успокаивающе поднял руку. — Ну ладно, ладно. Звучит, в самом деле, плохо. Просто хотел сказать, что и ему будет приятно, и вам не помешает. Знаете, вам нужно составить себе четкий план отношений с Леоном. Как можно больше соглашайтесь и слушайтесь его. Но уже когда дело дойдет до серьезного, вот тут стойте на своем, и ему придется учесть это.

— Это прекрасный план, Майкл, но сомневаюсь, что я смогу выполнить его. Высадите меня здесь, хорошо?

— Только вас? — Он остановил машину, выражение лица стало чуть расстроенным. — А прелестного наследника с собой не берете?

— Не называйте его так. Не беру, потому что вы должны пойти с ним в парикмахерскую, чтобы его подстригли. — Она спросила, помолчав: — У вас были другие планы на это время?

— Были. Касаются одной девушки вон там, в агентстве путешествий. Но я займусь прической Тимоти. Сантиметра на три со всех сторон?

Она критически посмотрела на светлые мягкие волосы сына.

— Ну, немножко меньше. Прическу не менять, чтобы осталось как есть. Ему она так идет. Ну, родной, ты останешься с Майклом. Он тебе покажет всякие интересные вещи.

Они договорились, что ровно через час встретятся на этом месте, и желтая машина исчезла вдали, а Кэтрин почувствовала себя слегка ошеломленной шумом и весельем улицы, запруженной людьми. Около получаса она впивала в себя разнообразные витрины, потом нашла книжный магазин и долго копалась в книгах. Она купила несколько букварей, книжек с картинками, английские журналы и с сожалением увидела, что ей пора идти на условленное место встречи.

Подстриженный Тимоти выглядел очень хорошо, но от него страшно несло пармской фиалкой. Он навалился грудкой на спинку переднего сиденья между Майклом и Кэтрин и сказал:

— От меня пахнет «просто шик»! Так сказал парикмахер. Майкл мне дал лимонаду, а сам он пил…

— Ни слова больше! — прервал его Майкл. — А то еще начнешь выкладывать, что мы были не одни, когда пили лимонад.

— Вот как? — спросила Кэтрин. — Значит, агентство сжалилось и отпустило ее с вами?

Он засмеялся:

— Нет. Мы пошли в кафе на пляже, и кто же едет мимо, в розовой машине, как не Люси д'Эспере? Сразу узнала нашу машину и остановилась. Как будто ее пригласили на виллу Шосси к ленчу, и она решила, что мы ее туда отвезем.

Почему-то у Кэтрин упало сердце.

— Так мы сейчас должны заехать за ней в отель?

— Увы, да. Мне она тоже не нужна, но там, на вилле, она, знаете ли, имеет вес.

— Я примерно так и поняла. Они давно дружат с Леоном?

— Года два. Она умело закидывает удочку. Не удивлюсь, если на крючок попадется очень большая рыба.

— То есть она выйдет замуж за него?

— Чего же еще, по-вашему, ей надо? Наша Люси ведет весьма шикарную жизнь, но за душой у нее только машина и драгоценности, которые, похоже, понемногу тают. Да почему бы старику и не жениться во второй раз? Он еще крепкий.

— Но… жена, которой нужны только твои деньги… Леон все-таки не заслуживает этого.

— Не знаю, но это его ждет. В конце концов, она на двадцать пять лет моложе его и умеет шикарно выглядеть в том, что у нее есть. А уж с деньгами Леона она станет прямо королевой Лазурного берега.

— Ну да, ему ведь всегда нужно самое лучшее, — проговорила Кэтрин. — Однако его «лучшее» не всегда настоящее. Он никогда не жил в уютном семейном кругу, никогда не нуждался в людях ради них самих, а только чтобы придать себе дополнительный ореол. Самовлюблен, как Нарцисс.

— Не совсем уверен, что знаю, кто это такой, но за пачку банкнотов в миллион я бы и сам им стал! — жизнерадостно провозгласил Майкл. — Нет, знаете, вы в нем ошибаетесь. Верите или нет, но в нем есть благородство, и он понимает людей. Если он решит жениться на Люси, значит, в ней есть что-то настоящее, что ему нужно… Вот, приехали! — он остановил машину перед скромным отелем, фасадом выходящим на море. — А вот и она! Разговаривает с полковником Верленом. Они подходящая парочка — он тоже ищет богатую жену!

Люси д'Эспере увидела их и помахала рукой в перчатке, заканчивая свой разговор. Майкл стоял у открытой дверцы машины, ожидая, пока она возьмет сумочку со столика, попрощается и сядет к ним в машину.

— Как приятно! Ради Бога, не сердитесь на меня, что я попросила Майкла заехать за мной. Может быть, ребенок пересядет вперед? Тогда мы с вами сможем поболтать, мадам… можно я буду звать вас Кэтрин?

— Пожалуйста.

Все расселись к удовольствию Тимоти. Он стоял, прижав нос к переднему стеклу, пока Майкл твердо не вжал его в сиденье кресла и не завел двигатель. Кэтрин успела подумать, что, может быть, сейчас для Тимоти нужнее всего Майкл. Майкл ничего не знал о детской психологии, не представлял, да и не ломал себе голову, о чем думает или что переживает четырехлетний ребенок. Он просто знал, что никто не должен случайно навалиться на руль или разбить головой ветровое стекло, поэтому он и посадил его в кресло. У Майкла Дина не было никаких сложных реакций.

Машина набирала скорость. Люси потрогала бледно-голубую кожаную обивку длинными белыми пальцами.

— Очень женственно, нет? Вам нравится машина?

— Замечательно красивая.

— Знаете, я помогала Леону выбрать ее. Он хотел, чтобы и снаружи и изнутри она была кремовая, но я чувствовала, что нежно-голубой и светло-желтый лучше подойдут для блондинки. Я ему говорила, что надо с вами посоветоваться.

— Значит, она совсем новая?

— Ну конечно. Ее купили неделю назад до того, как я увидела вас. Леон говорил, что у вас рыжие волосы и белая кожа, — слишком бледна, как он сказал! Но я решила, что немного яркого цвета лучше, чем кремовый. Каждая богатая женщина в Ницце ездит в кремовой машине.

— Я небогатая женщина.

Люси устроилась в своем углу и остановила свои раскосые глаза на Кэтрин.

— Вы можете ею стать, если захотите. Нельзя изменить тот факт, что ваш сын — богатый наследник.

Кэтрин предостерегающе подняла палец, чтобы остановить ее.

Люси мурлыкающе засмеялась, взглянув вперед, где виднелась только светлая макушка мальчика, и пожала плечами.

— Гораздо лучше, если он будет расти, зная это, — сказала она со своим странным произношением. — В школе его будут окружать сыновья богатых аристократических семей. Он должен понимать, что он такой же, как и они; и почему бы не знать ему это сейчас?

— Он пойдет в школу через год.

— Но это абсурд! У нас есть такие же детские сады, как и у вас, в Англии. Там есть и английские дети, а для тех, кто живет далеко, есть прекрасные интернаты, где дети остаются с понедельника до пятницы. Для ребенка это было бы идеально.

— Я считаю, что лето здесь очень жаркое, — твердо сказала Кэтрин. — Я не отдам Тимоти в детский сад до конца лета, да и потом это будет только дневной садик, для начала только на несколько часов. Я сама могу преподавать ему многое.

— Но у вас не те методы, что во Франции; кроме того, ему нужно изучать и французский, не только английский, — заметила Люси, как бы желая показать свою справедливость. — По-моему, это плохо, когда детей обучают собственные матери. Потом другим учителям будет трудно найти с ними контакт.

— Вот это постараюсь иметь в виду.

Люси улыбнулась:

— Леон говорил мне, что вы очень упрямая молодая женщина. А он слишком нетерпелив, слишком высокомерен, чтобы спокойно указать вам на ваши ошибки и непонимание. Я чувствую, что, наверное, мой долг немного предупредить вас. Леон имеет право решать вопросы воспитания ребенка: он это уже обсуждал со мной.

Кэтрин как будто ударило током.

— С вами? — спросила она, стараясь не слишком выделять местоимение. — Но почему? Разве у вас есть опыт воспитания детей, мадам д'Эспере?

Улыбка на лице Люси застыла.

— Я ближайший друг Леона и единственная близкая ему женщина. Кроме того, я имею представление о здешних условиях. Леон желает в будущем приставить к нему учителя, но пока его нет, мальчику придется посещать один из детских садов здесь, у нас. Я чувствую, что для него будет лучше начать как можно скорее, чтобы он возможно раньше начал изучать французский.

Несмотря на свою решимость оставаться спокойной, Кэтрин почувствовала невыносимое напряжение. У нее не было выбора, кроме как возражать Леону, но ничто и никто не вынудит ее поддаться этой женщине, которая даже не является пока членом семьи. Однако уютный салон автомобиля был неподходящим местом для выяснения отношений. Она невольно посмотрела в зеркало заднего вида и встретилась глазами с Майклом; один его глаз предостерегающе прищурился, и она поняла, что Майкл услышал их разговор.

— Мы об этом поговорим в другой раз, — сказала она. — Как красива эта дорога из Понтрие в Ниццу, правда?

Люси снисходительно согласилась, но больше ничего не сказала. Было слышно, как Тимоти все время спрашивал что-то у Майкла и получал в ответ то утвердительное хмыканье, то объяснение. Иногда к ним долетало облачко фиалкового аромата, заглушая тонкие духи Люси.

Они приехали на виллу Шосси во втором часу дня. Люси не вошла в дом. Она опустилась в кресло на патио рядом с террасой и воззвала к Антуану. Приказав принести себе пить, мельком велела, чтобы сказали мсье Леону, что она здесь. Майкл сел в машину, чтобы отвести ее в гараж, и Кэтрин, взяв Тимоти за ручку и пробормотав извинения, пошла домой. Но в холле ее встретил Леон. В легком тропическом костюме, безупречно причесанный, так что белые виски красиво оттеняли лицо, он остановил пристальный взгляд на Кэтрин, а потом перевел его на Тимоти.

— Ну, что вы думаете о Ницце? — грубовато спросил он.

— Замечательный город.

— Машиной довольны?

— Очень.

— Ну a ты, молодой человек? Тебе понравилось?

— Да, спасибо, деда.

— Что же ты делал?

— Майкл меня водил в парикмахерскую.

— Слишком мало состригли. Иди наверх. Мне нужно поговорить с твоей матерью.

Тимоти прошел через холл и исчез в глубине дома. Леон с обескураживающим вниманием разглядывал Кэтрин. Он медленно заговорил:

— Моя яхта стоит в гавани Ниццы. Я собираюсь туда, чтобы распорядиться кое о чем, и беру с собой мальчика. Без вас.

Кэтрин сжала губы. Слегка дрогнувшим голосом она ответила:

— Хорошо… только если за ним будут следить.

— За ним будут следить. Люси едет со мной.

— Вы не заставите его…

— Я сказал, что там будет Люси! Она будет смотреть за ним. — Неприятный огонек в его холодных голубых глазах, который всегда зажигался, когда он говорил с Кэтрин, появился и сейчас. — Филипп Селье по телефону сообщил мне о вашем утреннем посещении. Он сказал, что ни в коем случае не надо его баловать. Знаете, что я спросил у него? — она не отвечала, и он продолжал: — Я спросил, считает ли он вашу систему воспитания ребенка правильной. Никогда не догадаетесь, что он сказал. Он сказал, что для вас обоих было бы лучше всего, если бы вы поменьше видели друг друга!

— В этом, — сказала Кэтрин с усилием, — я должна согласиться с ним. Извините меня. — Она поднялась по мраморной лестнице, пошла к Тимоти и помогла ему вымыться, а потом, посадив к себе на плечи, снесла его в кухню, чтобы он съел второй завтрак. Потом она отнесла его обратно, чтобы он поспал, и с облегчением увидела, что глаза ребенка закрылись, как только он лег. Она долго смотрела на милое детское лицо с коричневыми тенями, лежащими на нежных щечках. Губы, еще по-детски пухлые, были розовые и свежие и, пока она смотрела, чуть приоткрылись, показывая белые зубки. Ей так хотелось прижать его к себе, отогнать от него малейшую опасность!

Она пошла к двери и снова оглянулась. Издали он казался чуть повзрослее — из-за новой прически, конечно. Вот, старалась для Леона, а все равно ничего хорошего не вышло. Он наслаждался еще одной победой над ней — ответом Филиппа на его вопрос. Филипп…

Кэтрин быстро сняла жакет, умылась и подкрасилась. Она решила надеть кремовое платье и пошла вниз, встретив Луизу, которая как раз поднималась за ней, чтобы сообщить: мсье желает, чтобы она немедленно пришла к ленчу.

 

Глава 4

Жизнь мало-помалу приняла какие-то устоявшиеся формы, но у Кэтрин часто бывали тяжелые моменты, и всегда они повторялись в одно и то же время, около шести часов, когда Леон возвращался вместе с Тимоти с какой-нибудь экскурсии или поездки. Это бывало не каждый день, но раза три в неделю он говорил за ленчем: «Я еду повидать одного старого приятеля, который держит лошадей», или: «Мы с Люси хотим съездить в Кан повидаться со знакомыми», или: «Я все-таки недоволен новым радио на яхте — днем хочу опять посмотреть, в чем дело». И каждый раз он брал с собой Тимоти, уже заранее слегка взвинченного, но не осмеливающегося возражать.

Днем, в отсутствие сына, Кэтрин было тяжело, потому что Тимоти всегда с неохотой уезжал и возвращался неизменно усталым и сонным, как если бы ему хотелось скорее заснуть и все забыть. Но по-видимому, когда он был с Леоном, ничего ужасного не случалось. Иначе он бы обязательно сказал ей об этом. Но он говорил только:

— Да, было хорошо. Тетя Люси дала молока с бисквитом, а деда всем говорил, что я Тим Юарт Верендер. Тим — это уже взрослое имя, не как Тимоти?

Она кивала в ответ:

— Тебе оно больше нравится?

Он вздыхал:

— Я не знаю. Мне не нравятся лошади.

Однажды она мимоходом спросила его, близко ли он был к лошадям. Он ответил:

— Я к ним совсем не ходил.

Значит, во всяком случае, его больше не пугали.

Каждое утро она занималась с ним чтением до дневного сна, а после него у них бывал урок чистописания. Потом, когда они вместе играли, она научила его строить всякую игрушечную мебель из спичечных коробков и давала ему рисунки-раскраски. У него были ловкие пальчики, и игры, в которых требовалось проворство, делали его более уверенным в себе.

Дни становились жарче, а цветов все меньше. Как-то Кэтрин пошла к бассейну в полтретьего дня. Купаться было еще немного рано, она только что поела. Она сняла короткий белый пляжный жакет и легла на траву около мраморного края бассейна, в тени огромного дерева. Дул горячий ветер с моря, пестрая тень от листвы играла на ее открытой спине, но голова была в полной тени. Густые светло-рыжие волосы рассыпались по надувной подушке и подложенным под голову рукам. Она быстро задремала, но потом начала думать, понравится ли Тимоти поездка с дедушкой в Кан и прогулка на башню, откуда открывается панорама побережья. К счастью, он не боялся высоты. Леон сказал еще, что за чаем они встретятся с кем-то из английских знакомых, у которых трое детей; они старше, чем Тимоти, сказал он. Кэтрин надеялась, что старшая девочка будет опекать Тимоти.

Пора встать и поплавать.

Вдруг Кэтрин заслышала шаги по краю бассейна. Облицованная мрамором стенка делала кое-где изгибы, образуя уютные уголки для кресел и шезлонгов. Она узнала эти шаги и, сама не замечая, сжала кулаки под головой. Мысленно она отчаянно желала, чтобы он как-нибудь не увидел ее.

Конечно, он ее увидел. Она почувствовала, что он остановился невдалеке, и услышала, как он негромко сказал:

— Вы не спите? Если хотите, я уйду.

Она неторопливо повернулась к нему и встретила взгляд его серых глаз. Она сразу уловила его привычную, ставшую второй природой, реакцию — как бы спокойно захлопывались ставни между ним и любой женщиной, не одетой по всем правилам. Она медленно села, поправив бретельку синего купального костюма.

— Здравствуйте. Вы, наверное, пришли повидать Леона. Он уехал с Тимоти в Кан и, наверное, вернется еще не скоро.

— Да, я знаю. Он мне говорил утром, когда я заходил сюда.

— Ах так… Это был профессиональный визит?

— Нет. Я заезжал к своему больному тут, поблизости, и зашел, чтобы пригласить вас на чай. Вас не было, вот я и приехал опять. Будет еще несколько гостей — приятели моей сестры.

— Я собралась поплавать, — возразила она. — Мне не хочется, чтобы вы меня ждали.

— С удовольствием подожду. — Он протянул ей руку и помог встать на ноги. — Конечно, если вы решительно не настроены купаться в одиночестве.

Она почувствовала, как он накинул ей на плечи пляжный жакет, и почему-то была раздосадована. Она пошла рядом с ним; веревочные подошвы ее сандалий шелестели по короткой травке.

— Нет, почему же. А как ваша сестра?

— Все хорошо. Мы оба жалели, что вы не приехали к нам на обед в ту субботу. Ваша отговорка… — он очень отчетливо выговаривал слова, — она была, как говорят у вас в Англии, шита белыми нитками.

Она глядела на свои сандалии:

— У меня действительно был утомительный день, и я действительно очень рано легла. В любом случае я бы там мешала. Я не принадлежу к богеме.

— Я тоже, — проговорил он также размеренно. — Впрочем, все это в прошлом. Я обещал Леону, что познакомлю вас с молодыми людьми из Понтрие, и так как вы в тот день не пришли к нам на обед, может быть, сегодня вы придете к чаю?

Она чуть не остановилась:

— Вы выполняете для Леона еще какие-нибудь поручения такого сорта? Вы думаете, что…

— Успокойтесь, пожалуйста. — Его глаза на мгновение сердито вспыхнули, но голос оставался отчетливым. — Давайте на минуту будем откровенны друг с другом и потом оставим эту тему. По поручению Леона я осмотрел его внука и написал заключение. В ответ на его вопрос я сказал то же, что сказал ранее и вам, — что мальчику будет полезно быть без вас несколько часов в день. Я сказал еще — помните? — что это будет полезно и вам. Это вполне взвешенное мнение, от которого я не откажусь. — Он помолчал, но повелительно поднял палец, не давая ей говорить. — Так же я не без оснований считаю, что вам нужно встречаться с людьми вашего возраста. Леон согласен с этим. Возможно, он жесткий человек, не считающийся с чувствами других, но он не хочет, чтобы вы были в одиночестве. Конечно, — глаза его сощурились в усмешке, — вы всегда можете поболтать с этим молодым англичанином, Майклом Дином. Но я не думаю, что вы найдете в нем достойного вас компаньона. Всем в Понтрие известно, как он порхает от одной пассии к другой.

— Я тоже это знаю, — сказала Кэтрин, — и меня это очень устраивает. У него нет никаких претензий — вот почему мне так легко разговаривать с ним. — Она отвела назад прядь волос чуть дрогнувшей рукой. — Вы уверены, что вам хочется, чтобы я поехала с вами на чай? Не хотелось бы, чтобы меня приглашали по обязанности.

— Это не по обязанности, — равнодушно ответил он. — Я вас буду ждать на террасе.

Она быстро повернулась уйти, слишком быстро. Жакет слетел с ее плеч на траву, она мгновенно наклонилась, чтобы поднять его, одновременно с Филиппом. Ее волосы — душистая масса, блестящая, как шелк, — задели его по лицу, и она торопливо откинула их назад.

— Извините, — отрывисто сказала молодая женщина, взяла жакет и быстро вошла в дом.

Когда через пятнадцать минут она вышла к нему в платье с зеленым и белым рисунком, Филипп стоял у края патио, куря сигарету и глядя вдаль на деревья. Он повернулся и, увидев ее — изящно одетую, безупречно причесанную, — чуть насмешливо улыбнулся:

— В вас таятся три женщины, и эта, в целом, самая опасная.

— Не для вас, я уверена, — возразила Кэтрин, садясь в машину. — Решусь заметить, что, наверное, немало мужчин завидуют вам. Наверное, замечательно быть таким хладнокровным с женщинами.

Он не отвечал, пока не сел на свое место.

— Есть ли мужчина, защищенный от женских чар? Сомневаюсь. За пределами своего семейного круга, может быть… Но любовь такой коварный разрушитель всяких барьеров. Любая любовь.

— Да, правда. Когда я еще училась на педагогических курсах, у нас была преподавательница, утверждавшая, что между учителем и детьми всегда должен быть какой-то барьер. Она говорила, что это единственный способ завоевать их уважение.

— И вы с этим соглашались? Это вы-то?

Она улыбнулась:

— Знаете, в общем, да. Я видела, что результат бывает замечательным. Но боюсь, что на практике для меня это и было самым трудным. Когда я только начала работать, стоило какому-нибудь малышу прийти в класс с грустной мордочкой — и весь этот мой барьер рушился с треском, у директора было слышно.

— После чего, — продолжил он с некоторым сарказмом, — весь класс начинал вас ревновать к страдальцу.

Она кивнула:

— Пришлось мне менять всю тактику. Со временем я научилась этому, хотя и сейчас я расстраиваюсь, если вижу ребенка угрюмым или в слезах.

— Потому что вы любите детей. Когда любишь, тогда и тревожишься.

— А вы? — спросила она, взглянув на него, когда они выезжали из аллеи виллы на муниципальную дорогу. — Я не могу представить вас в тревоге; у вас такой вид, как будто вы не знаете, что это такое.

— Я? Боюсь, что я не столько тревожусь, сколько испытываю нечто вроде гнева.

— Да, это больше похоже на вас. — На мгновение их взгляды встретились, и она, неожиданно для себя, спросила: — Как же вы чувствовали себя, когда ваша сестра расстроила помолвку накануне свадьбы?

— Так она вам это уже рассказала? — спокойно проговорил он. — Да просто вышел из себя от гнева! Их помолвка была такой долгой, уже обставили их новый дом, у нас в доме было не повернуться от свадебных подарков. Родственники съехались со всех углов Франции. Мы даже сняли для них маленький отель в Ницце. Но как-то мне удалось к следующему утру дать всем знать, что свадьбы не будет. После этого нужно было отсылать назад все подарки. Потом дом снова пришел в нормальный вид. Как нарочно, все это совпало со вспышкой вирусного гриппа, так что я две недели подряд почти не ложился спать. Однако все прошло.

— А как жених? Как вы с ним объяснились?

— Да, у меня хватило времени еще и на то, чтобы сказать ему, как обстоит дело. Ну, он очень здравый молодой человек — уехал отдыхать куда-то на месяц, который должен был быть медовым, потом вернулся в свою контору в Кане. Через год уже был обручен с другой девушкой. Но Иветта!.. — он нетерпеливо пожал плечами. — Нет чтобы остаться такой, как была! Она начала носить ультрамодные джинсы и дурацкие свитера, в которых бы утонул и здоровенный рыбак. Появились всякие подружки из тех женщин, которые никогда не причесываются, и приятели, которым почему-то надо носить бороду и куртку с капюшоном, чтобы не дай Бог их не приняли за обычных людей. Вы бы поразились серому однообразию этих так называемых артистических кругов. — Филипп опять пожал плечами: — Вначале я терпел это ради Иветты. Ну, нужен ей какой-то интерес, и я думал, что эта орава, которая ее так притягивала, успокоит ее быстрее, чем нормальные люди. Все, как и везде: среди них есть настоящие, много работающие художники, а есть ничтожества, готовые превозносить и пресмыкаться ради двух-трех хороших обедов в неделю. Не сомневаюсь, что это звучит холодно и недоброжелательно, с вашей точки зрения.

— Нет, я думаю, ваше убийственное мнение бьет прямо в цель. И это все уже давно тянется?

— Да уже несколько лет. Хотя бывали и спокойные периоды, потому что даже Иветта не может выносить их дольше, чем несколько недель подряд. Мне самому иной раз приходилось выкидывать их из дома.

Она не удержалась и спросила:

— Разве она не понимает, что эта ее новая жизнь сильно осложняет вашу? Например, после тяжелого дня, когда вам надо уснуть скорее, потому что в любой момент вас могут опять вызвать?

Он снова пожал плечами, слегка улыбнувшись:

— Ну, не настолько я стар, чтобы иногда не обойтись коротким сном. Правда, если у меня утром операция, я требую спокойствия в доме. Вот тут я выставляю любых гостей! Образ жизни Иветты беспокоит меня только из-за нее самой.

— И все-таки вы позволили ей не выходить замуж за нелюбимого человека?

На его лице было выражение здравой умудренности, когда он глядел перед собой на дорогу. Он ответил:

— Я думаю, что сама Иветта уже поняла: с ее кипучим темпераментом ей нужно успокаивающее влияние здравомыслящего молодого человека. Может быть, не Армана, но другого в этом же роде. Я несколько раз приглашал моих друзей к нам на уик-энд. Людей с солидными профессиями, которым она нравилась. И каждый раз она что-нибудь выкидывала: то появится в этих отвратных штанах, то раскрасит лицо, как… девица из кордебалета. А когда они уезжали, она начинала плакать, говорить, что вела себя как ребенок, и объяснять, что она знает о моих намерениях свести ее с тем или с этим человеком.

Спокойный рассказ не скрыл от Кэтрин его огорчения, возмущения, даже, может быть, отчаяния, которое Филипп чувствовал в таких случаях. Наверное, он ничего не говорил Иветте — просто похлопает ее по плечу и ответит, что хочет для нее не столько мужа, сколько спокойной, разумной жизни.

Но как можно было так отравлять жизнь опытному и всеми любимому доктору, взваливая на него все разочарования и выверты своего беспокойства и сожалений…

— Хорошо бы ей отправиться в путешествие, — сказала Кэтрин.

— Сколько раз я это говорил!.. Однако сейчас у нее период подъема. Она оживилась и даже немного восстает против своих волосатиков, потому что Марсель Латур приехала в Босоле, пожить у своих двоюродных сестер. Сегодня с ней познакомитесь.

Кэтрин молчала. Они уже проехали город и теперь поднимались по дороге вверх, к виллам.

Они проехали короткую аллею и остановились за красной двухместной, похожей на пузырь машиной, нетрезво накренившейся набок. Филипп посмотрел на нее, как на дохлую осу на подоконнике. Легко придерживая Кэтрин за локоть, он ввел ее в дом, где уже гудели голоса. Сегодня чай подавали в длинной гостиной. Гости сидели в креслах то тут, то там, но чуть не десяток гостей расположились прямо на полу, сыпля крошками еды на прекрасные старинные ковры.

— Манеры у некоторых, — пробормотал Филипп, — как видите, совсем как в хлеву. — Позвольте представить: мадемуазель Дютруа, мадам Герли, мсье Болевский, Деметр… а вот и Марсель. — У него просветлело лицо… — Марсель, познакомьтесь с Кэтрин Верендер; по-моему, вы понравитесь друг другу.

Кэтрин сдержанно поздоровалась, Марсель в ответ вежливо поклонилась. Кэтрин вспомнила, как Майкл Дин описывал ей Марсель: густые каштановые волосы без намека на прическу (но все выглядело красиво, может быть, даже обдуманно) и этот разрез глаз, который стал так знаком англичанам по французским кинозвездам; красивые скулы… Черты лица неправильные, но приятные; рот большой, полная нижняя губка, несколько принужденная улыбка.

В отличие от большинства гостей, одетых в мини-юбчонки или слаксы, на ней было нарядное маленькое платье землянично-розового цвета с широким воротником в черную и розовую полоску. И выглядела она такой, как есть, — двадцатипятилетней.

Филипп извинился и отошел. Кэтрин чувствовала, что ей придется начать разговор.

— Я слышала, что у вас взяли скульптуру на выставку. Поздравляю вас. Наверное, это так приятно.

— Да. — Голос был низкий, она немного запиналась. — Я плохо говорю по-английски, но стараюсь изо всех сил. Я добилась не так уж многого, сама фигурка — красивая, но это не настоящее искусство. Эти люди… — взмах изящных тонких пальцев, — они считают, что мои работы годятся только для… бутиков! И, наверное, они правы.

— Но ведь в эти лавочки ходит гораздо больше людей, чем на выставки, — возразила Кэтрин. — Значит, вы нравитесь большинству. А сегодня любой, кто может кое-как слепить приблизительную фигуру и выковырнуть в ней дыру, уже может называть себя серьезным художником.

— Я тоже, — ответила Марсель, пожав тонкими плечами, — я тоже не люблю современное искусство. — Казалось, эта фраза истощила ее словесный запас, и она замолчала. Потом спросила: — Вы здесь раньше были только один раз? Поэтому Филипп сам привез вас сюда?

Кэтрин не совсем поняла, что хотела сказать этим юная француженка. Очевидно, все гости прибыли сюда своим ходом, и то, что живущую недалеко Кэтрин привезли, удивило Марсель.

— Да, я здесь была только один раз, — ответила она осторожно. — Не уверена, что я сама нашла бы дорогу сюда. Со стороны доктора было очень любезно заехать за мной.

— Филипп всегда такой внимательный, — горячо сказала Марсель, посмотрев в его сторону. — Он с самого начала сказал мне, чтобы я смотрела на их дом как на свое прибежище. И он, и Иветта пригласили меня жить у них. Но моя замужняя кузина — с кем я живу в Босоле — говорит, что это будет не comme il faut. Видите ли, Филипп и я… — она осеклась и, разрумянившись, сказала: — Гораздо лучше, когда я бываю здесь только в гостях. Филипп не очень-то любит эту богему. Может быть, и у меня платье тоже не совсем… — она не договорила. — А теперь я буду опять заниматься в художественной школе; собственно, это и есть причина, почему я уехала из дома, из Прованса. Да я тут уже и заплатила за весь год обучения.

Ну, это если и не романтический, то, во всяком случае, практичный подход к вопросу… Эта девушка оказалась приятной и удивительно скромной, учитывая, что она была здесь единственной художницей, которая получила хоть какое-то официальное признание.

Иветта подошла к ним, приказав многострадальной Марте разливать чай… и кофе, и шоколад, кто что захочет. Вскоре она увела Марсель от Кэтрин к Филиппу. Снова вернулась к Кэтрин.

— Какая прелесть эта Марсель! Я ее так люблю, и она так отличается от меня, что мы с ней самые близкие подруги. — Она отпила глоток чаю и подняла лицо странной сердцевидной формы, глядя на Кэтрин с холодной проказливостью. — Так трудно найти женщину, с которой можно дружить, а не соперничать. И Марсель — умная. Она будет прекрасной женой для доктора.

— Да, я тоже так думаю, — ответила Кэтрин.

— Можно не сомневаться. Ее интерес к ваянию — это просто увлечение. Я бы сказала, что такой интерес нужен, когда человек близко соприкасается со страданиями других. От этого ему легче. А я… мне просто повезет получить такую сноху.

— Вы действительно думаете, что они поженятся?

— Да, думаю. Марсель мне подходит, и ей так нравится Филипп. А Филипп… Я стала замечать, что временами он бывает таким раздражительным. Но когда здесь Марсель, он всегда ласковый и спокойный. — Она откинула назад короткие черные волосы. — Наверное, думаете, что я эгоистка? Что я думаю только о себе? Вот уж нет! Теперь я больше всего хочу, чтобы у Филиппа была любящая жена.

— И это должна быть Марсель Латур? — легко спросила Кэтрин, ставя свою чашку.

— Еще ни разу в жизни, — с величайшим хладнокровием произнесла Иветта, — я не встречала другой женщины, кроме Марсель, с кем бы я могла жить в мире. Она знает, что я чувствую, она дружелюбна, и она не собственница. У нас будет такой счастливый дом!

— Это будет зависеть от вашего брата, наверное? А вдруг он решит вообще не жениться?

— Ну нет. — Иветта многозначительно улыбнулась. — Он очень любит свое дело, поглощен им. Но он также весьма эмоционален. Я недавно в шутку говорила ему насчет Марсель — и, поверьте, он ни слова против не сказал. Да, вот что мне пришло в голову, — добавила она, взглянув в глаза Кэтрин тем прямым взглядом, в котором не читалось ничего, — что вы мне можете немного помочь.

— Чем же?

Иветта энергично жестикулировала:

— Филиппа часто приглашают на виллу Шосси; он и Верендер близкие друзья. Было бы замечательно, если бы вы могли устроить так, чтобы туда приглашали и мадемуазель Латур.

Кэтрин спокойно глядела в лицо Иветты:

— Я могла бы сказать об этом мистеру Верендеру, но будет ли от этого толк? Да и зачем вы так торопитесь с этим делом?

Улыбка, которая, казалось, не сходила с губ Иветты, вдруг исчезла.

— С Филиппом что-то происходит — не так заметно для других, но я-то знаю его насквозь. Как доктор, он всегда такой мягкий и внимательный, но как человек — иногда он как леопард в клетке; и я понимаю, что в нем есть какая-то сторона, которую я не знаю. И эта сторона, — произнесла она бесцеремонно и торопливо, — нуждается в женщине, в собственной женщине.

Спокойная манера Кэтрин превратилась в холодную.

— Я думаю, что ваш брат в состоянии сам урегулировать эту сторону своей жизни. Здесь вы ничего не сможете сделать.

— Неправда! Я очень многое могу! Я ввела Марсель в наш дом совсем не для того, чтобы Филипп осознал свои подспудные стремления и стал искать что-то на стороне. Она — единственная женщина, с которой я смогу жить в одном доме, и вот почему я прошу вас, хотя мы почти незнакомы, немного помочь мне. — Нижняя губа у нее задрожала от неожиданного гнева. — Ну, поможете мне? Ведь это такая мелочь — пригласить и Марсель, когда Филиппа пригласят к обеду?

— Я… я предложу это. — Кэтрин помолчала. — Так за этим вы меня сегодня и пригласили — чтобы попросить об этом?

На лице Иветты опять появилась улыбка — наполовину дерзкая, наполовину веселая.

— Я, конечно, собиралась поговорить с вами, но вы украсите любой прием. Посмотрите, как поглядывают на вас мужчины. Даже эти идиоты, которые ляпают цветные треугольники на холст и зовут это искусством, — даже их чарует Тициан, который умел нарисовать женщину такой, как она есть, а не изображать ее в виде глаза, пальца ноги и блюда лангустов. — Она засмеялась и хотела сказать еще что-то, когда в холле зазвонил телефон.

— Ну вот, наверное, Филиппа!.. Извините.

Кэтрин кивнула и повернулась, чтобы поставить свою чашку на стол. Она выглядела спокойной и собранной, но внутри у нее все кипело от безжалостной откровенности Иветты.

Около дверей была какая-то суматоха. Филипп твердо сказал:

— Ничего не поделаешь, Иветта. Раз уж он позвонил, значит, ребенок болен. А насколько это серьезно, я смогу увидеть только сам. Я немедленно еду в Сен-Калар.

— Но мы еще толком не договорились насчет вечера, — настаивала Иветта. — Когда же ты вернешься?

— Через час, надеюсь. Не сомневаюсь, что вы все еще будете здесь. — Он повернулся к Кэтрин и сказал ей через головы: — Пожалуйста, дождитесь меня здесь.

— Я уже готова ехать, — быстро ответила она. — Вы меня высадите по дороге в Сен-Калар.

Иветта запротестовала:

— Но Сен-Калар — это вглубь в горы. Кто-нибудь отвезет вас домой.

Но взгляд Филиппа был просящим, хотя он говорил обычным тоном.

— Если хотите ехать сейчас, я вас возьму. — Он быстро улыбнулся Марсель: — Оставайтесь здесь на ужин, Марсель. Позвоните своей кузине. Хорошо?

Кэтрин торопливо попрощалась со всеми сразу и вышла с ним к машине. Он отъехал задним ходом от красного автомобильчика и, миновав все другие разноцветные машины, быстро выехал на дорогу. От виллы к Главному карнизу вел только один путь.

— Но вас ведь не ждут так рано на вилле Шосси? Может быть, вы согласитесь съездить со мной в Сен-Калар? — она ответила не сразу, и он добавил: — Вижу, что вас что-то расстроило. Не хочется отпускать вас так рано, да еще расстроенную. Может быть, расскажете, в чем дело?

Рассказать ему, как его сестра старается сделать, чтобы он как можно больше видел женщину, которую ей так хочется видеть его женой?

— Да ничего особенного. Просто я в самом деле не подхожу к обществу вашей сестры.

— Она и сама туда не очень подходит. Большую часть из них она презирает, потому что они используют ее. — Пауза. — Вы так и не ответили мне, хотите ли съездить со мной в Сен-Калар?

Кэтрин знала только, что у нее нет нужды немедленно оставить его, ей… ей не хочется.

— Я бы не прочь, — сказала она. — Можете ехать с любой скоростью. Сегодня так жарко, а на скорости машина будет хорошо продуваться.

Он настолько хорошо знал эти дороги, что вел машину почти автоматически. Они ехали зигзагом по карнизу около трех миль и потом повернули в горы. Несколько ферм в долине были безжалостно залиты опустошающим солнцем, но в деревнях, лепящихся по склонам, казалось, было прохладно в тени кипарисов и пальм. У обрывов лепились пинии, затеняя горные дороги; группы фиговых деревьев или мясистых алоэ выделялись на фоне серо-зеленоватой листвы маслин и бледно-зеленых миндальных деревьев.

Он негромко заговорил:

— Я жалею, что вместе с вами к чаю попала эта орава. Я надеялся, что вы сойдетесь с Марсель. Она не такая, как они…

— Мне она очень понравилась, — ответила Кэтрин, — а с другими я почти и не разговаривала.

— И вы не хотите сказать мне, что вас расстроило?

— Да, наверное, чувство собственной неполноценности. — И чтобы помешать дальнейшим расспросам, она спросила: — А вы видели ее статуэтку — ту, что на выставке?

Судя по его лицу, он не хотел, чтобы его сбивали с темы разговора, но ответил:

— Видел. Довольно изящно сделано. Девушка в тростнике. По замыслу, должна напоминать лебедя. У Марсель есть талант, но, конечно, ни искры гениальности — за что она должна быть крайне благодарна судьбе.

— Это обычный стиль ее работ?

— Наверное, можно сказать, что типичный. Она принималась и за абстрактное искусство. Но она по натуре честная, без претензий. Если ей-то что не удается, она первая же признает это. У нее в студии полки почти пустые, потому что она уничтожает свои неудачные вещи. Когда я в последний раз был у них, она работала над головой старика. Не скажу, что очень серьезно. Она не из этой богемной колонии. Марсель — то, что вы, англичане, называете «создана для брака».

Наверное, великолепно готовит и умеет быстро преобразить свою студию в уютную комнату. Кэтрин даже могла вообразить их — сидят друг против друга за столом с зажженными свечами, разговаривают, как умеют разговаривать французские пары, с тонко скрываемой интимностью, которая потом развивается в нечто более значительное. Замужняя кузина — у себя, и все приличия соблюдены.

Но что толку думать об этом — только сердце начинает болеть… Она сказала:

— Мне не нравились горы, пока я не приехала на Лазурный берег. В Англии они никогда не бывают такими четко вырезанными, как здесь. А вид этих затуманенных громад на фоне заката как-то вгоняет в уныние. А вам нравится Англия?

— Очень. Для меня Лондон — самый занимательный город в мире.

— Еще интереснее, чем Париж? Трудно поверить.

— Ну конечно! Париж самый чудесный город в мире, но не самый интересный.

— Не могу согласиться. Лондон — это…

— Спорить не будем, потому что в данном случае сравнения глупы. Смотрите, вон там, в тени гор, Сен-Калар. Дом, в который мне нужно находится за церковью. Здесь у меня есть газеты — вон, в кармане на двери. Может быть, вы почитаете, пока я буду у больного?

Он свернул с главной дороги на грунтовую, ведущую к деревне, въехал в узкий проезд около церкви, проехал еще полмили и наконец остановился у старого каменного дома. Взял свой саквояж, улыбнулся Кэтрин и пошел в дом.

Она даже не достала газету. Она смотрела, как солнце медленно опускается и наконец заходит за утес; как куры, клюя на ходу зернышки и камешки, собираются в сараи, вспархивая на нашесты. Где-то все время блеяли козы, но мало-помалу замолкли. Понемногу наступила тишина. Кэтрин чуть не задремала.

Филипп внезапно появился из дома. Он открыл дверцу и сел рядом, не захлопывая ее. Быстро сказал:

— Заболела девочка — энтерит. Ну, с ней все будет в порядке. Тут другое осложнение. У них сын живет на ферме в Милезе, отсюда двадцать пять миль. Несколько дней назад с ним произошел несчастный случай — он раздробил ступню. С тех пор никаких известий нет. Они страшно беспокоятся. Там докторов нет, а они не могут попасть к нему, девочка болеет. Как обычно, ждали слишком долго, прежде чем вызвать меня. В общем, мне нужно поехать туда и посмотреть, что с парнем, но сначала я отвезу вас домой.

— Разве это по пути?

Он кивнул:

— Правда, это не так быстро — дорога грунтовая. Я вас довезу до виллы Шосси минут через двадцать.

— Но вам придется потом возвращаться обратно по той же дороге? А мы не можем отсюда позвонить на виллу?

— Вы поедете со мной? — В полутьме трудно было понять выражение его глаз. — Хорошо. Я скажу этим людям, чтобы они позвонили от нашего имени, — Он помолчал. — Не расстроитесь, если мы вернемся слишком поздно и мальчик будет спать?

Расстроится. Это будет первый раз. Но ведь кому-то срочно требуется помощь. И ей хотелось побыть с Филиппом как можно дольше. Больше такого случая никогда не будет, и ей нужно воспользоваться им.

— Пусть они скажут горничной Луизе, и если можно, пусть еще передадут: «Спокойной ночи, Тимоти».

— Хорошо, так и скажу им.

Через две минуты он уже вернулся к машине. Его провожал пожилой мужчина с фонарем, который простился с ними, поклонившись обоим, приговаривая:

— Добрый вечер, мсье доктор, добрый вечер, мадам, — и добавил еще что-то, что Кэтрин не расслышала.

Когда они тронулись, она спросила об этом Филиппа. Он спокойно сказал:

— Старик поблагодарил вас и сказал, что надеется — мы не очень поздно вернемся домой к ужину.

Кэтрин внезапно почувствовала, что щеки у нее запылали, и была рада темноте. Несколько минут она пребывала в полном душевном смятении. Не нужно было ей ехать с Филиппом; она стремилась к тому, что он принадлежит не ей, к тому, что она никогда не получит, потому что Филипп — сильная личность и влюблен в Марсель Латур. Он и не обратил внимания на ошибку старика, как она. Его не взволновало, что Тимоти приняли за его собственного сына, а их — за супругов.

Он всматривался через лобовое стекло в последние золотые лучи солнца на краю темнеющего неба, и казалось, что он уже где-то далеко отсюда.

Дорога была ужасна, просто две узкие колеи, заросшие травой; камни с шумом вылетали из-под колес и стукались о днище. Если ехать медленнее, это был бы кошмар. Но даже на большой скорости их немилосердно подкидывало. Дорога делала немыслимые изгибы, то шла вниз под откос в длинной долине, где там и сям мелькали огоньки в домах, потом снова стала подниматься, причем на ровных местах надо было глядеть во все глаза, чтобы не задавить коров.

Они почти не разговаривали, пока не притормозили у дорожного знака с указателями дорог в несколько деревень, в том числе и Милез. После этого осталась одна трудность — угадать, которая из обложенных белыми камнями ферм им нужна. Наконец они все же добрались до цели. Было очень темно, Филипп направил луч фонаря на дом, прежде чем выйти из машины. Кэтрин автоматически пошла за ним и в душе повторила его восклицание: «Боже, какая беда!»

Потому что вместо дома были развалины.

— Идите к машине, — сказал Филипп. — Я посмотрю, что внутри, и вернусь к вам. Наверное, он ушел отсюда.

И в этот момент они услышали какой-то шепот. Филипп бросился вперед, включив фонарь, и в столбе света Кэтрин увидела то же, что и он, — заросший щетиной паренек, едва ли старше двадцати, лежал на полу у стены. Глаза были закрыты, почерневшие губы лихорадочно шевелились, но он был странно неподвижен.

Филипп повернулся к ней.

— Немедленно назад! — бешено проговорил он. — Все может обвалиться в любой момент. Я его вытащу.

— Я помогу.

— Назад, я сказал! К машине. Чтобы вас тут не было!

— Я остаюсь, — сказала она, — и я помогу.

Он схватил ее за плечо так, что боль прострелила руку до локтя. Рот у него был сжат.

— Делать, как я сказал! Вам тут не место, я справлюсь один. Живо отсюда!

Она часто дышала:

— Нет! Вдвоем мы справимся быстрее. Говорите, что мне делать, Филипп! — Его хватка стала еще жестче. — Мне больно!

— Будет еще больнее, если не послушаетесь, — сказал он сквозь зубы. — Живо отойдите!

От оттолкнул ее и уверенный, что она отступила, опять посветил фонарем и двинулся к парню. Какой-то момент в изумлении и боли Кэтрин нерешительно стояла на месте. Она увидела, что он на коленях склонился над юношей и стал нащупывать пульс, потом стал сгибать левую ногу, чтобы рассмотреть больное место, замотанное тряпкой, насквозь пропитавшейся кровью.

Она рванулась к машине, схватила саквояж и принесла его, открыла и осторожно пробралась между камней, поставив его перед Филиппом. Механически он нащупал шприц для подкожных вливаний. Кэтрин подобралась ближе и, наклонившись, завернула пареньку рукав рубашки. Филипп ввел иглу в предплечье и, бросив на нее пылающий гневом взгляд, сказал:

— Почему я должен беспокоиться за двоих? Бога ради, уйдите к машине!

Большие прозрачные зеленовато-голубые глаза на ее белом лице в упор глядели на него.

— Я не дрезденская статуэтка, — прошептала она. — Потом можете меня поколотить, если угодно, но сейчас я буду помогать. Я его понесу за ноги.

Филипп Селье — лощеный доктор, безукоризненно сдержанный, что бы ни случилось, преобразился во властного и жесткого незнакомца. Ей показалось, что он сейчас вытолкает ее наружу; но он, стиснув зубы, промолчал и, нагнувшись, подсунул руки под спину юноши. Кэтрин подняла его ноги, стараясь, чтобы вонючий грязный комок на ноге не задел стену. Они медленно сделали шаг. Сверху свалился огромный камень, потом второй. Наверное, от наших шагов, как-то отвлеченно подумала Кэтрин. Третий ударил ее по спине со страшной силой. Наверное, Филипп услышал звук, потому что оглянулся на нее.

Кэтрин поморщилась:

— Все в порядке. Мы уже почти вышли.

Филипп все еще был слишком зол, чтобы говорить. Они уложили парня рядом с машиной. Филипп медленно открыл дверцу и резко кивнул ей, чтобы она села. Что-то в его манере заставило ее немедленно повиноваться. Кэтрин сидела неподвижно, опустив глаза на свои руки, пока он затаскивал больного через заднюю дверцу. Едва они тронулись, как послышался страшный треск, а за ним грохот камней. Дом превратился в груду развалин.

Они проехали, наверное, миль двадцать, прежде чем Кэтрин набралась духа спросить:

— У него очень плохо дело?

Филипп ответил без всякого выражения:

— Гангрена. Ногу потеряет обязательно.

— Неужели нигде близко не было соседей?

— Не ближе, чем на милю, я думаю. Но он молодой, и они считали, что он сам справится. Может быть, люди даже проходили мимо дома и думали, что он оттуда уехал. Ведь дом был заброшен, когда этот парень в нем поселился.

— А тот человек, что принес новость старику?

— Тогда в доме обвалилась одна балка, вот и все. А все остальное произошло уже потом. — Он посмотрел на нее, потом опять на дорогу. — Вам не плохо, не тошнит?

— Нет. Только ужасно жаль его. Вы сейчас его прямо в госпиталь отвезете?

— Да.

Голос был такой холодный и строгий, что она замолчала. Она узнала поворот с грунтовой дороги на щебеночную, идущую вниз, к Сен-Калару, но после этого они поехали по незнакомой дороге. Наверное, к Ницце, подумала она. Дорога делалась все лучше, и вскоре они уже неслись по асфальту. Затормозив у заправочной станции, Филипп вышел из машины и стал говорить с владельцем, который, видимо, хорошо знал его. Затем подошел и открыл дверцу, ближайшую к Кэтрин.

— Я договорился, сейчас вас отвезут домой.

— Но может быть, я…

— Нет, — коротко сказал он. — Я все сделаю сам. Напрасно я взял вас с собой. Никогда ни о чем так не сожалел.

Филипп усадил ее в другую машину. Она смотрела на него через открытое окно, видела серые блестящие глаза и сжатый рот, запрещающий ей говорить. Что она сделала, чем так расстроила его, почему у него такое замкнутое, ледяное лицо?.. Не говоря ни слова, он отвернулся, как бы не желая смотреть на нее, и сел в свою машину. Он поехал, строго глядя вперед перед собой.

Владелец гаража завел машину и равнодушно заметил:

— Этот молодой человек — может быть, он уже умер. Они поехали к Понтрие.

Только входя в виллу Шосси, она взглянула на часики, в первый раз за все время, как они уехали из дома Селье. Было без пяти девять. Медленно, все время чувствуя боль где-то в спине, на уровне подмышки, она поднялась по лестнице. Тихо заглянула к Тимоти, с усталым облегчением увидела, что он крепко спит рядышком с Бини.

Чувствуя себя больной от реакции на происшедшее и от боли в спине, она тихо вышла из комнаты Тимоти и направилась к себе. Открыла дверь и, положив усталую руку на глаза, затворила ее… и только в это мгновение поняла, что в комнате включен свет. И что Люси д'Эспере удобно и изящно сидит в глубоком кресле рядом с плотно закрытой шторой.

 

Глава 5

Люси улыбалась и очень картинно выглядела в алом платье из крепа.

— А, так вы вернулись, — сказала она, не двигаясь. — Наверное, прошло два часа с тех пор, как нам сообщили, что вы задержались где-то в горах вместе с очаровательным доктором. — Она с любопытством разглядывала бело-зеленое платье Кэтрин. — Вы что-то разыскивали… в темноте?

— Нет. Долго рассказывать. А вот увидеть вас здесь — это сюрприз, мадам.

— Неужели вы думаете, что я не знаю этот дом? Я его знаю прекрасно. Когда Леон праздновал Рождество, я жила в этой комнате две недели.

— Тем не менее мне странно видеть вас в моей комнате.

— Может быть, и так. — Люси опять окинула ее долгим, оценивающим взором. — Раньше я не замечала, но теперь вижу, что вы, белолицые и рыжеволосые, плохо переносите наш климат. Вам кажется, что здесь очень жарко?

— Я устала. Вы хотели поговорить со мной, о чем?

Улыбка Люси стала жесткой.

— Только не этот тон, ради Бога. Вы тут всего-навсего невестка, не дочь. Да, я хочу кое-что обсудить с вами.

— Со мной? — Кэтрин как-то туманно соображала. — Понятия не имею, что бы это могло быть. Может быть, лучше завтра?

— Нет, не лучше. Сегодня мне удалось прийти сюда, потому что Леон сейчас со своими деловыми знакомыми, а он очень хотел, чтобы я заглянула к ребенку, пока вы отсутствуете. В другой раз у меня не будет такой удобной отговорки.

В тени лампы ее глаза казались агатовыми точками между темных ресниц.

— Вам очень повезло — попасть в такой дом. Вы живете здесь в роскоши, и думаю, что вы этому очень рады.

— Роскошь не значит для меня так много, как для вас, мадам, — проговорила Кэтрин с некоторым усилием. Она так устала, что даже глядеть на эту женщину ей было трудно. — Что, собственно, вам нужно?

— Взаимопонимания, — сказала Люси со сладкой улыбкой. — Прежде чем вы появились здесь, между мной и Леоном все было ясно. Мы большие друзья, и само собой разумелось, что однажды… — она подняла плечи. — Стоит ли договаривать очевидное для женщины с вашей проницательностью. Скажу просто, что у меня не было никаких сомнений, абсолютно никаких.

Кэтрин прошла дальше в комнату, сбросила с ног туфли, наклонилась, чтобы их поднять, и с трудом выпрямилась.

— А теперь они у вас есть? — спросила она. — Но, наверное, ведь не из-за меня?

— Именно из-за вас, — произнесла Люси без всякой злобы. — Вы знаете, я была с Леоном, когда он узнал, что его сын разбился.

По спине Кэтрин пробежал холодок.

— Вот как? И как он это принял?

— Он почти ничего не говорил. Но когда он узнал о существовании вашего ребенка и что по завещанию он его опекун, мальчик стал центром его жизни. Я не возражала, потому что Леон не такой человек, чтобы избаловать внука, и это дало бы ему глубокий интерес. А он такой человек, который не может жить без поглощающих его интересов и ощущения своей значимости.

Кэтрин опустилась в другое кресло, снова выронила туфли и с наслаждением откинулась на спинку.

— Нелегко понять, к чему вы ведете, — сказала она. — При этих обстоятельствах вы никак не сможете оторвать Леона от его внука. И никто не может. И как это на вас повлияло?

Тон Люси стал резче:

— Много месяцев мы торговались с вами через адвоката…

— Мы? К вам это не имело никакого отношения.

— Все, что касается Леона, касается и меня. Я видела часть этой переписки, и у меня сформировалось мнение о вас, которое не изменилось. — Ноздри у нее чуть раздулись, она добавила: — С вашей стороны это умный ход — сделать вид, что вас не интересуют деньги Леона; особенно ловко было истратить часть присланных денег в Англию только на мальчика. Это заставило Леона думать, что вы очень искренний человек.

— Я рада этому.

— Вы не будете так рады, когда услышите все до конца. — Кэтрин заметила, что Люси крепко стиснула руки и опять расцепила их, изящно свесив с подлокотников. — Я собираюсь потребовать, чтобы вы прекратили это глупое сопротивление и согласились на все, что Леон предлагает для ребенка.

У Кэтрин пересохло во рту и начала кружиться голова. Она не была готова бороться с этой женщиной сейчас; но Люси так и сидела, как гладкое настороженное животное — очень красивое животное, — и значит, Кэтрин нужно было как-то справляться с ситуацией.

Она сделала слабую попытку:

— Я не сопротивляюсь. Леон берет с собой Тимоти два или три раза в неделю, и я даже не знаю, что они делают в это время.

— Вы все знаете очень хорошо, — резко возразила Люси. — Если бы Леон вздумал осуществить на практике все свои идеи насчет ребенка, то начались бы писк, визг и взывания к матери! Леон не хочет быть резким или выглядеть тираном; но главное его желание — чтобы мальчик вырос сильным и храбрым. Сейчас же это совершенно невозможно из-за вашего сопротивления.

В мозгу Кэтрин забрезжила какая-то догадка.

— Вам кажется, что Леон слишком поглощен Тимоти, так? И если бы я согласилась на все идеи Леона, он бы перестал так возиться с ним и стал бы уделять больше внимания… вам?

— Ну, это немножко грубо изложено, моя дорогая, — протянула Люси, — но близко к правде. До того как увидеть вас здесь, я считала, что у вас есть определенная цена. Казалось, что и Леон считал: вы преследовали его сына, зная, что он — наследник Леона Верендера. Ну что же. — Она понимающе пожала плечами. — Почему бы женщине не позаботиться о своем будущем? Я не думаю о вас хуже из-за этого.

— Весьма вам благодарна.

Люси пропустила мимо ушей язвительную реплику Кэтрин.

— Но теперь вы стараетесь доказать еще кое-что вашему свекру. А именно, что вы были искренне преданы его сыну и что вы — самоотверженная мать. Наверное, это даже не глупый ход — для вас. Но это дело довольно долгое, а я не могу ждать так долго. — Она улыбнулась очаровательной, но безжалостной улыбкой: — Если сказать честно, у меня большие финансовые затруднения, и даже моя портниха начинает волноваться, несмотря на мои обещания, что скоро я не только заплачу все долги, но и сделаю огромный заказ к свадьбе.

— Но вы не можете обвинить меня в ваших чрезмерных тратах.

— Для меня эти траты не чрезмерны, а необходимы для моего стиля жизни. И я обвиняю вас и только вас. До того как мы узнали о существовании вашего ребенка, я была уверена, что в течение шести месяцев Леон поймет, насколько он нуждается во мне как в хозяйке его дома и друге. Но пришла эта новость, и перед ним открылся новый мир. Вдруг к старости появился внук — какое неожиданное счастье! Все остальное вылетело из его мыслей. — Она спохватилась, развела руками и сказала спокойно: — Мы остались близкими друзьями, Леон и я. Но он полностью поглощен своей новой ролью — дедушки. Даже в этом сказывается его деловая хватка — он посвящает все свое время большому плану. Ему нужен был ребенок, не вы.

Она проговорила последние слова с каким-то мертвенным спокойствием, но казалось, что они продолжают отзываться эхом в молчании. Кэтрин наклонилась вперед, положив руку на колени; она не отрывала взгляда от узора ковра на полу.

— Я говорила с Леоном на многие из этих тем, — наконец сказала Кэтрин устало. — И он принял то, что я не расстанусь с Тимоти ни за что на свете. Он был настолько добр, что сказал: он чувствует себя ответственным и за Тимоти, и за меня; это утешает, хотя я в этом и не нуждаюсь. Я вполне понимаю, мадам, ваше положение, но если у вас только финансовые трудности, то почему вам не сказать о них Леону? Я уверена, что он…

— Вы с ума сошли! — Впервые в выражении лица Люси показалось что-то откровенно злобное. — Вы так плохо знаете свет или, может быть, желаете оскорбить меня? Я принимала подарки от Леона — сумочку, перчатки, духи, косметику из Парижа. Но я не собираюсь рыдать у него на груди, рассказывая о своих бедах. Что он подумает о женщине, которая залезает в долги в надежде на будущее? Я никак не могу открыть ему истинное положение своих дел!

Кэтрин вздохнула:

— В самом деле, я не знаю, чем могу помочь вам.

Люси внезапно встала во весь рост. Высокая, властная, она выглядела госпожой положения.

— Вы можете прекратить ваше бесконечное сопротивление. Пусть он начнет учиться верховой езде, возьмите ему учителя гимнастики, заставьте его ходить в школу каждый день. Успокойте Леона, пусть он думает, что все делается, как он хочет, и очень скоро мальчик отойдет для него на второй план. Леон наслаждается этой борьбой с вами. Вы это знаете?

— Я сама не в восторге от этого, но я не собираюсь пожертвовать своим сыном только потому, что он мешает осуществиться вашим честолюбивым замыслам. Я собираюсь продолжать заниматься с ним сама и делать все для его физического развития здесь, в саду и на море. Что же касается верховой езды, то, если ему потребуется и десять лет, чтобы привыкнуть к лошадям, меня это не будет волновать. Но я не позволю пугать его до полусмерти таким обыкновенным животным, как пони!

Рот Люси сжался в тонкую красную линию, длинное, заостренное лицо было бледным, но спокойным.

— До того как вы вернулись, — проговорила она с усилившимся французским акцентом, — я собиралась сделать вас своим другом. Мне рисовалось, что мы будем жить одним домом — вчетвером, что ребенок всегда будет здесь, но вы, молодая женщина, будете появляться в свете, ездить в гости и со временем найдете себе мужа. У меня бы не было никакой вражды к ребенку, и мне даже было бы приятно, что Леон так увлекается его воспитанием… — Она начинала жестикулировать. — Вот что я хотела предложить вам: дом для мальчика, любую помощь, какая вам понадобится, чтобы найти мужа, и роскошный, светский фон жизни.

Кэтрин повернулась в кресле и затем поднялась:

— Извините. Просто получилось так, что я не тот человек, которого вы ожидали. Но я вполне понимаю ваши чувства. Вы здесь уже давно, а мы появились как раз в критический для вас момент. Мы помешали осуществлению ваших планов. Но боюсь, я ничего не могу сделать.

— Вы можете сделать очень многое!

Кэтрин покачала головой:

— Нет, ничего. Я не могу изменить свои убеждения. И я, безусловно, не могу позволить дамам, которые не имеют детей сами и не знают, как мы жили в Англии, диктовать мне, что и как делать с Тимоти. Он не просто живой кусочек, которому можно придать любую форму. У него есть свои чувства, и он уже личность. И вполне возможно, что он никогда не будет любить все это суперменство, которое так дорого Леону.

— Ах так? — в глазах Люси появился опасный огонек. — А я?

Может быть, Кэтрин просто слишком устала, чтобы выбирать слова. Она пожала плечами:

— Если вы с Леоном так привязаны друг к другу, наш приезд не должен изменить ничего в ваших планах. Разве не так? В любом случае вы вполне можете позаботиться о себе. Простите меня, мадам.

Воцарилось тяжелое молчание. Потом Люси резко вскинула голову:

— Превратив меня во врага, вы поступаете не так умно, как вам кажется. А я уж постараюсь, чтобы вы об этом сильно пожалели.

Она быстро вышла, хлопнув за собой дверью.

Кэтрин прижала руку к затылку и начала массировать его, закрыв глаза. У нее болела голова от шеи до макушки, а тягучая боль распространилась от спины по позвоночнику. Она уже лежала между прохладных простыней, когда зазвонил телефон. Она привстала на локте и взяла трубку, собираясь сказать Антуану, что сегодня ей больше ничего не надо, спасибо. Но услышала голос Филиппа, холодный и какой-то безличный.

— Я уже звонил, чтобы убедиться, что вы благополучно доехали домой. Леон и Люси видели вас и сказали, что вы в порядке, но я, разумеется, немного беспокоился.

— Да, все хорошо, — ответила она. — А как молодой человек?

— Боюсь, что ампутация неизбежна. Положение тяжелое.

— Я надеюсь, что мы все-таки вовремя успели.

— Я тоже. — Было слышно, как он вздохнул. — Я должен извиниться перед вами, что потерял самообладание. Я привык, чтобы в подобных обстоятельствах меня слушались.

— Не думайте об этом, — вежливо ответила она.

— Вы уже в своей комнате? Пожалуйста, ложитесь поскорее и выпейте на ночь что-нибудь теплое. Спокойной ночи.

Чувствуя странную безрадостность, она положила трубку телефона… Его голос звучал так холодно. Может быть, так и лучше. Ей нужно держаться подальше от Филиппа Селье.

Кэтрин по необходимости провела следующие несколько дней в покое. Почти каждое движение заставляло ее морщиться от боли. Не желая, чтобы другие заметили, как неловко она садится или с каким усилием встает и ходит, она подолгу оставалась у себя наверху, занимаясь с Тимоти больше, чем обычно. Леон только раз попытался куда-то взять Тимоти с собой, но ничего не получилось, потому что мальчик, впервые после приезда на виллу, сам ушел к Майклу Дину и, позавтракав второй раз, нечаянно уснул у него на веранде. Леон послал Луизу отыскать его. Он сказал Кэтрин, сидевшей в патио:

— Я получил сегодня приглашение для Тимоти погостить у моих друзей в Кане. Дети там немного старше, чем Тимоти, и у них есть собственная маленькая яхта; он сможет покататься с ними.

— Морская яхта?

— Да, настоящая, не игрушечная. Они с ней прекрасно справляются. Мальчику не помешает почувствовать, как кренится палуба под ногами.

— Только если судно при этом стоит на якоре.

— А! Что вы понимаете в морском деле?

— Почти ничего, но я видела яхты. На них можно плавать, если вы уже сильны и натренированы. Я считаю, что Тимоти будет готов к морю, когда ему будет девять-десять лет.

— Вот мы поедем в Кан и посмотрим, что у него выйдет.

— Мы ничего не посмотрим.

У нее был настолько бесстрастный голос, что Леон минуту или две не мог понять смысл ее слов.

— Что вы сказали? — рявкнул он.

У Кэтрин было искушение ответить ему: «Что вы слышали», — но она сдержалась и попыталась прибегнуть к обычным доводам:

— Разве вы не можете немного потерпеть? Тимоти уже делает очень многое из того, что он раньше не умел. Вы видели, как он ездит на велосипеде вокруг дома?

— Да двухлетний ребенок может ездить на велосипеде!

— Он начал лазить по деревьям, а недавно даже разбил один из тех каменных ананасов около пруда с лилиями.

— Какого дьявола он это сделал? — закричал он. — Этим украшениям больше ста лет!

Она улыбнулась:

— Он не нарочно, наехал на велосипеде. А я думала, вам это понравится…

Леон и не подумал улыбнуться, но заговорил спокойнее:

— Ага, решили поймать меня на слове, так? Держу пари, что вы сами расколотили этот ананас. — Он предостерегающе поднял ладонь: — Я против ваших взглядов — они мелочные и дамские, и от них нет никакого прока ребенку, растущему мальчику. Он уже может читать?

— Знаете, ему только четыре года.

— Умеет написать свое имя?

— Может, печатными буквами. И ваше имя тоже.

— Весьма польщен. Но меня мало интересуют такие достижения. В сущности, я совершенно согласен с Люси, что вы слишком много времени тратите на умственное развитие, вместо того чтобы он занимался тем, что должны делать мальчики. Через несколько месяцев он может пойти в школу. А до тех пор вам нужно сократить эти домашние уроки и дать ему развиваться физически. И лучше вам сделать это, — очень размеренно закончил он, — иначе ему придется очень несладко, когда он попадет в школу к другим мальчикам.

Кэтрин не пришлось отвечать ему: в этот момент появилась Луиза; идя через патио, она несла крепко спящего Тимоти на руках. Конечно, лучше бы она этого не делала. Лучше бы она разбудила его и заставила идти или бы уж оставила его там. Но, наверное, она решила, что, раз Леон послал ее отыскать ребенка, его нужно доставить сюда, но не смогла заставить себя разбудить его в обычное для него время сна. И вот она несла его — спокойного маленького мальчика, привалившегося светлой головкой к ее согнутой руке; темные ресницы бахромой лежали на раскрасневшихся щечках. Он был так мил во сне, как бывают только дети.

Лицо Леона выразило все оттенки недовольства и разочарования.

— Господи ты мой Боже! — проговорил он. — Если бы не его нос, никогда бы не подумал, что это мой родной внук, — и зашагал прочь.

— Мсье решил не брать маленького с собой? — опасливо спросила Луиза.

— Боюсь, что да, Луиза, — улыбнулась ей Кэтрин. — Уложите его в шезлонг, хорошо? Пусть там выспится. И не беспокойтесь за мсье. Он больше пугает, чем делает.

— Но он был так сердит! Мы стараемся не расстраивать его.

— Мне и самой этого не хочется, но иногда приходится.

Луиза выпрямилась, удобно уложив мальчика.

— На месте мадам, — сказала она, осторожно оглянувшись на сад, — я бы отвечала мсье «да» и «нет». Никогда не помешает делать вид, что соглашаешься.

— Не могу сказать, чтобы я не старалась делать этого. Счастье Тимоти зависит от того, как я полажу с его дедушкой, так что мне приходится выбирать лучшее из худшего.

Луиза подняла плечи:

— Как угодно, мадам. Во Франции отец или дедушка принимает решение насчет детей, но потом мы, французские женщины, используем наше влияние в этих делах. Никто из нас не поступает в таких случаях, как вы, англичане. Принести вам кофе?

— Нет, спасибо. Я выпью чаю в четыре часа. Вы не знаете, будут у нас сегодня к обеду гости?

— Кажется, два мсье. А завтра — мадам д'Эспере и мсье доктор.

Кэтрин поблагодарила ее кивком, и Луиза ушла в дом. Тимоти проспал еще час. Глядя на него, Кэтрин испытывала грустное и сладкое чувство. Он такой маленький, еще ничего не знает. Вокруг него кипят споры, он в центре интриг Люси, и она сама будет жить, пока он несовершеннолетний, там, где решит Леон.

Прелестный маленький мальчик диктует ход жизни трех людей. Что бы ни случилось, он никогда не должен знать об этом.

Он легко проснулся и совсем не удивился, что спал не у себя в комнате. Целую минуту он глядел на полосатый навес над своим шезлонгом, а потом спросил:

— Тут сидит муха с красными ножками. Почему это они у нее красные?

— Это такой вид мух, — безмятежно ответила Кэтрин. — Ты хорошо поел у Майкла?

— Угу-м-м. Рыбу с салатом. И еще он включил проигрыватель.

— Так что ты хорошо провел время?

— Угу-м-м. — Вдруг он поднял голову и посмотрел на нее: — Ой, я забыл сказать ему «спасибо» и «до свидания»!

— Ты, наверное, вместо этого уснул. Можешь его поблагодарить, когда увидитесь в следующий раз. Пойдем домой, помоемся?

— Я пойду кататься на велосипеде, — сказал он, сползая боком с шезлонга.

Только Кэтрин, знавшая, каким тихим и послушным он был в Англии, замечала его новую, хотя и маленькую, независимость. Очень постепенно он обживался здесь, привыкая к свободе этих восьми акров деревьев, к ощущению сильных мускулов в ногах, когда он карабкался через изгородь или спускался по крутой каменной дорожке.

— Осторожней на поворотах, милый, — сказала она и решила не смотреть на него: иногда у нее от этого замирало сердце.

Когда подали чай, появился и Майкл Дин.

— Вы не против, если я тоже выпью чаю с вами? — спросил он, садясь в кованое металлическое креслице рядом со столом. — Как вам наша жара?

— Переношу. Но для садов это так плохо! Леон, наверное, тратит целое состояние на полив. — Она налила ему чай и подвинула чашку и сахарницу поближе. — Спасибо, что позвали Тимоти. Чья это была идея?

— Конечно его. Я его встретил в саду, и он сказал, что хочет пойти ко мне в гости. Вот я и послал приглашение. А что, разве я похож на типа, обожающего возиться с детьми? К вашему сведению, он назвал меня дурачиной.

— Дурачиной? Почему?

— Наверное, потому что я так назвал кого-то на днях, и ему понравилось это слово. Так что он развивается.

— Ради всего святого, не учите его никаким ругательствам. Он ведь может сказать что-нибудь Леону.

Майкл засмеялся:

— Старик был бы в восторге. Мне кажется, вам уже надоело все это? Я насчет того, что вы каждый день видите Леона и обедаете с его банкирами и аристократами. Я вот к чему — если вам хочется весело провести вечер, я сочту за счастье сопровождать вас. Леон не будет возражать, а я буду страшно рад.

— Вы так мило приглашаете, Майкл, как-нибудь обязательно сходим.

— Решать, так немедленно. Как насчет сегодняшнего вечера?

— Не сегодня! Может быть, завтра?

— Решено! — с готовностью сказал он. — Я вас свожу в казино.

— Посмотрим! Вы не заняты эти дни?

— Нет, конечно. Даже Леон расслабляется, когда жара. Да, кстати, есть одна вещь, о которой вам следует знать, мне кажется. Он заказывает алмазное ожерелье для д'Эспере. Похоже, что скоро у вас появится свекровь-мачеха.

Кэтрин выронила сухарик, который она начала грызть, и смахнула крошки с бежевой плиссированной юбки:

— Вы уверены в этом? Насчет ожерелья?

— Конечно уверен. Она этого давно ждет. Пари держу, она закажет себе копию, а настоящее ожерелье продаст, чтобы расплатиться с долгами. Если серьезно, я почти не имею отношения к этому дому, но вы-то почувствуете перемену. Боюсь, что Люси не любит вас. Ревнует. Вы ведь вошли в семью сразу, а она все подбирается к этому уже два года.

— Какой вы наблюдательный, Майкл. — Кэтрин помолчала. — А когда будет готово это ожерелье?

— Он еще выбирает стиль, так что официальный заказ будет оформлен не раньше следующей недели, но ювелир сказал, что сделает за несколько дней. — Он отпил чаю и вытащил песочное печенье из-под миндального. — Ну что же, дело к тому и шло, наверное. Чудо в другом — что он не женился давным-давно. Ручаюсь, что желающих было хоть отбавляй. Люси будет шикарно выглядеть в бриллиантах и шиншилле. А старине, наверное, только этого и надо, засыпать кого-нибудь драгоценностями с головой, чтобы все его приятели вытаращили глаза.

Она сказала несколько упавшим голосом:

— Я знала, что между Леоном и Люси есть какие-то отношения, но думала, что наш приезд несколько отодвинул это на задний план.

— Как бы не так. Леон может заниматься десятком разных дел одновременно. Ваш приезд нисколько не изменил его планов насчет Люси. И если она так думает, то значит, она не так умна, как я ее себе представлял. Во всяком случае, эта женщина получит свое. Или, лучше сказать, его. То-то она будет тратить! — Он выбрал новое пирожное и заговорил о другом: — Я слышал, что наш доктор попал в газеты. Какого-то парня завалило камнями в его лачуге, а доктор Селье вытащил его и доставил в госпиталь. Филипп уже организовал кампанию протестов из-за того, что брошенные дома оставляют стоять, хотя они числятся аварийными. Парню ампутировали ступню.

Кэтрин не пришлось отвечать — подъехал Тимоти, раскрасневшийся, растрепанный, проголодавшийся. Он сел за низкий столик со своими сухариками и молоком и отвлеченно уставился голубыми глазами на Майкла.

— Ну, — воинственно спросил Майкл, — что ты на мне увидел?

Тимоти поморгал, допил молоко и поднял лежавший велосипед:

— А у вас один глаз больше другого, — заявил он и помчался прочь.

— Сам напросился!.. — пробормотал Майкл. — Совсем не умею я с детьми. Другие люди могут и напугать, но со мной они обращаются, как будто я скамейка или радио.

— Сомнительный комплимент, — сказала Кэтрин. — Еще чаю?

— Надо идти. Кое-что надо закончить к пяти часам. Не забудьте же, завтра вечером.

— Я не обещаю. А вы играете в казино?

— Ох, не могу удержаться! — простонал он. — Каждый раз все спускаю. Но я так люблю это! До свидания.

Подошла горничная собрать посуду, и Кэтрин заставила себя встать и прогуляться. Может быть, ее спине станет немного легче к вечеру.

На следующее утро она спустилась вниз раньше обычного и увидела Леона, расхаживающего по мощеной дорожке, ведущей к бассейну. Он выглядел очень аристократично, хотя был в легких брюках, безукоризненной белой рубашке с синим шарфом, завязанным вместо галстука. Он медленно ходил, склонив голову, как будто думал о чем-то. Увидев невестку, он не остановился и не стал ждать, но когда она поравнялась с ним, сказал:

— Доброе утро. Чем могу быть полезным?

Она улыбнулась немного досадливо:

— Это ваша вина, если я обращаюсь к вам, только когда что-то нужно. Вы как-то не поощряете меня к общению. На словах вы этого хотите, но ничего не делаете для этого.

— Я не очень-то гожусь для дамского общества, особенно для таких молодых леди, как вы. Так что у вас?

— Нет, ничего. Просто я вчера подумала, когда услышала, что вечером у нас будет доктор Селье. Вы его всегда одного приглашаете?

— Люси тоже будет.

— Да, но я хотела сказать, вы никогда не приглашали Филиппа с Иветтой или… или с другой женщиной.

— Я всегда считал, что ему нужно отдыхать от Иветты. Вы, собственно, о ком? Об этой Латур?

В горле у нее пересохло, но она ответила оживленно:

— Да… о Марсель Латур. Филипп очень неравнодушен к ней, мне кажется, и его сестра так сказала. И я думала, что хорошо бы… им было бы очень приятно, если бы вы иногда приглашали их вдвоем. Из-за Иветты им никогда не удается побыть одним дома.

— Здесь они тоже не будут одни, но я понимаю, о чем вы говорите.

— А это можно сделать?

Он по привычке выдвинул вперед нижнюю губу:

— Все можно сделать. Я позвоню Филиппу и попрошу его приехать вместе с ней.

— Как вам кажется, он не удивится этому?

— Наверное, удивился бы, если бы узнал, что это вы все устроили. Но я приглашу ее, как бы вспомнив о ней. Хотя должен сказать вам, что, если Филипп захочет встречаться с женщиной наедине, он не будет ждать, что кто-то ему это устроит. Он бывает в Ницце чуть ли не каждый день. Можете не сомневаться, что он часто видится с ней наедине. — Леон посмотрел на Кэтрин, нахмурившись: — Ну а вам что за интерес в этом?

— Никакого.

— Нет, что-то есть… Если вам кажется, что Филипп начинает интересоваться вами, то будьте спокойны на сей счет. Эта девочка Латур куда больше подходит ему. Она француженка, у нее происхождение и семейные связи, как полагается, и она кое-что понимает в искусстве. Если вы помните, меня и Филиппа связывает этот общий интерес.

Жестокая прямота его слов обескуражила Кэтрин, но она постаралась не подать и виду.

— Нет, у меня нет личных причин, связанных с Филиппом, — ровно сказала она. — Просто приглашение мадемуазель Латур должно было исходить от вас; вот я и подумала, что увижу вас пораньше и попрошу об этом.

— А разве у вас нет никого, чтобы иногда приглашать к себе сюда — именно к себе? Вы теперь живете здесь и делаете, что вам хочется.

— Спасибо. — Она не дала ему почувствовать свое удивление. — Я еще не завела друзей-англичан. Мы тут, кажется, как-то отрезаны от английской колонии.

— От молодежи — да, пожалуй. Посмотрю, что тут можно будет сделать. — Обычным своим ворчащим тоном, который он неизменно принимал рано или поздно в разговоре с ней, он добавил: — Вы что-то выглядите хуже, чем всегда. Я знаю, что это все жара, но вы так молоды и можете выносить любую жару, особенно если есть бассейн и можно купаться в море. Даже мальчик хорошо переносит жару, хотя, должен сказать, я не особо восхищаюсь этим розовым загаром. Мальчик должен загореть до цвета красного дерева!

— Но ведь он блондин.

— Ладно, не будем вдаваться в это. Мы сейчас говорим о вас. Вот вы лежите прямо под солнцем, и едва ли это хорошо для вас.

Кэтрин спросила себя: как-то Леон отреагировал бы на кусок стены, свалившийся ему на спину? Впрочем, с такой толстокожестью, как у него, он, может быть, и вообще бы ничего не почувствовал.

— Может быть, дело и в самом деле в жаре, но мне теперь лучше, — сказала она. — Собственно, я даже хотела вечером съездить развлечься, если вы не против.

— Против?! Вы должны выезжать каждый вечер. Танцы, театр, казино. Ночная жизнь в Ницце специально создана для таких, как вы. Если вам нужно еще…

— Нет, спасибо. Вы были так великодушны, Леон.

— Чепуха. Я отдаю только то, чего у меня избыток. Насчет сегодняшнего вечера — одной все-таки не нужно ездить, знаете ли.

— Майкл Дин пригласил меня с собой в казино.

— Ах, Дин? — пренебрежительно сказал он. — Что ж, на первый раз он вполне годится, но все-таки не поощряйте его. Он хороший секретарь, но у него нет воображения, и он вечно будет без денег. Шампанское и карты — вот и все, на что он годен вне работы. Впрочем, и в этом он не блистает. — Он посмотрел на часы. — Ко мне должен прийти человек в полдесятого, а мне нужно еще ознакомиться с его личным делом, прежде чем говорить с ним. Пойдите прогуляйтесь — и не такой вялой походкой! Терпеть не могу женщин, которые ходят как мокрые курицы.

Кэтрин хотелось ответить на последний выпад, но вместо этого она улыбнулась и пошла. Она начинала чувствовать какое-то унижение и неприкаянность. Ее собственное будущее было пусто и неопределенно.

Люси станет женой Леона и начнет командовать всем домом; Кэтрин и Тимоти будут в ее полной власти, она сможет делать с ними что захочет. Филипп… помолвлен с Марсель, потом женится на ней. Что ж, наверное, это то, что нужно ему, и конечно, не имеет никакого отношения к Кэтрин Верендер. В одном она была уверена: никогда, ни за что она не позволит Люси хоть как-то влиять на Тимоти.

День прошел как обычно. Наступил вечер. Тимоти долго кувыркался в своей кроватке, но наконец угомонился. Кэтрин надела шелковое платье в цветочек и в семь пятнадцать пошла вниз встретить Майкла в дверях. Он выглядел щегольски и уверенно в белом смокинге, и, когда она сказала ему, что за руль сядет он, это, казалось, было все, что ему нужно для полного счастья: он сам и красивая молодая женщина едут повеселиться в самый зажигательный город на побережье.

Они были уже на середине аллеи, когда между высоких ворот показалась другая машина. Майкл притормозил, то же сделала и вторая машина, так что они чуть ли не остановились, оказавшись бок о бок. Филипп наклонил голову и сдержанно улыбнулся; его спутница была откровеннее в своем подъеме — она высунула голову в окно и помахала Кэтрин с широкой, уверенной улыбкой.

— Так-так… — промолвил Майкл, когда они выехали на дорогу. — Просто мечта, а не девушка. В этих молоденьких француженках есть что-то такое, что меня просто сражает насмерть. Они умеют создать такой уют для тебя и все становятся замечательными женами. Во всяком случае, мне так кажется. Ну, раз Филипп официально появился с ней в гостях, значит, он вот-вот сделает ей предложение. А как вы думаете, почему он так долго ждал?

— Да он знаком с ней только полгода.

— Господи, да такой человек, как Филипп, давно бы все взвесил и решил насчет нее. — Он призадумался. — Впрочем, я вот что думаю: наверное, он выжидал, пока искусство не выдохнется из нее. Она достигла своей цели — одна из ее безделок сейчас на выставке. Все, теперь она готова стать женой. А улыбочка у нее какая-то странная была — вроде как снисходительная… Вы с ней когда-нибудь общались?

— Я встречалась с ней на одном вечере у Иветты.

Кэтрин вспомнился тот момент, когда она уезжала с виллы вместе с Филиппом; какая-то напряженность в лице Марсель, хотя она с улыбкой уверяла Филиппа, что сейчас же позвонит своей кузине, чтобы та не беспокоилась из-за ее позднего возвращения. Вечером Филипп так и не приехал домой — для холостяка доктора самое обычное явление. Может быть, Марсель слышала, что Филипп ездил в горы не один. Теперь это было не важно. Теперь она получила, что хотела.

Майкл наслаждался ужином под тенью пальм на террасе, глядящей на темный блеск Средиземного моря, и прогулкой под теплым звездным небом. А в казино — сверкающая лихорадочная толпа, колыхающаяся возле столов, крики крупье, внезапно наступающая тишина, гул голосов, неистовое возбуждение при виде огромных ставок, выигрыши и потери. Привлекательный, непринужденный Майкл казался частью всей этой сцены, усиливая впечатление от нее.

Для Кэтрин вечер был не таким приятным. У нее не было склонности к азартным играм или желания смотреть на играющих. В других обстоятельствах ей могла бы понравиться эта сцена: выставляемое напоказ богатство, лихорадочный пульс атмосферы, повелительные возгласы крупье: «Господа, делайте ставки!» Просто сегодня у нее было не то настроение, но она не хотела портить Майклу удовольствие от вечера. Все-таки для нее было облегчением, когда во втором часу ночи они отправились домой. Она села за руль, а Майкл, чуть разомлевший, расслабленно раскинулся в углу, скорбя по поводу непредсказуемого вращения рулетки.

Потом два дня прошли тихо. Кэтрин осторожно попробовала, в каком состоянии у нее мускулы на спине, поплавав в бассейне, и убедилась, что спина почти не болит. Она немного поучила Тимоти плавать. Но он не любил бассейн, потому что не мог достать ножками до дна, хотя ему очень нравилось колесить на велосипеде по его широкому мраморному окаймлению.

Они вернулись домой, приняли душ и переоделись. Тимоти — в короткие шорты, какие носят французские мальчики, и белую рубашку, Кэтрин — в розовое платье без рукавов. Они спустились в патио посидеть перед ленчем. Оказалось, что Леон и Филипп сидят там в тени за столиком с напитками. Филипп поклонился и придвинул стул для нее.

Обращаясь к Тимоти, он спросил:

— Чем занимался утром, мой маленький? Набегался?

— Я плавал.

— Ты любишь плавать?

— Мне нравится в воде. Можно мне лимонаду?

— А почему ты боишься плавать? — спросил Леон. — Твоя мама плавает, она тебе не даст утонуть.

На лице Тимоти появилось испуганное выражение.

— Можно мне лимонаду, деда, пожалуйста?

— Почему ты боишься плавать?

— Он не боится, — быстро сказала Кэтрин. — Он просто еще не понял как. Тимоти, иди в кухню и попроси у Луизы лимонаду. И там поешь.

— Но почему бы ему не остаться с нами хоть раз? Вы можете еще ненадолго остаться с нами, Филипп?

Филипп подумал, пожал плечами и ответил:

— Если вы скажете Антуану, чтобы он позвонил мне домой. Чтобы меня можно было найти в случае необходимости.

Он наполнил бокал для Кэтрин и протянул его, не глядя на нее, продолжая говорить с Леоном:

— Ребенку, конечно, лучше есть на кухне. Я бы его туда отпустил.

— Мне это не нравится — вся эта еда на кухне. — Пронзительный взгляд голубых глаз снова остановился на круглом личике и светлых кудряшках. — Хочешь поехать со мной днем, Тим?

Детские красные губки разомкнулись, он сглотнул:

— Ну, я… мне сначала надо отдохнуть… а потом… ну…

— Ты не хочешь ехать со мной?

— Хочу, но…

— Уходи, — коротко сказал Леон. — Иди на кухню завтракать.

Кэтрин привстала, и инстинктивно ее рука скользнула по головке Тимоти и легла ему на плечи.

— Я пойду с ним.

— Он сам знает дорогу, — сказал Леон. — Сядьте, Кэтрин.

Но она встала, взяла Тимоти за руку и пошла с ним в дом. Мальчик жадно напился лимонаду, потом, надув мокрые губы, спросил:

— Мне нужно ехать с дедой днем? Я не хочу.

— Не беспокойся. Я с ним поговорю. Сейчас Луиза даст тебе поесть и отведет наверх. Все будет в порядке, милый. Я потом приду к тебе.

Она быстро поцеловала его в лобик, успокаивающе похлопала и вернулась назад. Села, откинувшись, в кресло, взяв бокал, перевела глаза на Леона. Но прежде чем она успела что-то сказать, заговорил он:

— Не надо, я все это слышал уже тысячу раз! Вот что вам нужно запомнить, моя прекрасная леди: когда я приказываю, я ожидаю, чтобы мне повиновались. Этот ребенок никогда не станет взрослым, если вы собираетесь сглаживать для него все острые углы. Боится лошадей, боится плавать! Он капризен и труслив, как девчонка!

— Он уже меняется, — ответила она, — и пока нельзя ожидать сразу большего. Мне вы можете говорить все, что хотите, но не разговаривайте так с Тимоти. Потому ему и не хочется уезжать с вами — потому что вы требуете от него гораздо больше, чем он может сейчас делать.

— Когда он со мной, я обращаю на него очень мало внимания. Думаете, я хочу, чтобы люди заметили, что мой внук — мой внук! — пугается всего нового, что он видит? Каждый раз я надеюсь, что он будет вести себя, как подобает мальчику, но не тут-то было. Я пришел к заключению, что придется выбивать из него эту боязливость.

— Друг мой, — ровно произнес Филипп, — перед вами обычный чувствительный ребенок, а не звереныш.

— В его возрасте я был зверенышем.

— Но мальчик не такой, как вы. Он больше похож на свою мать.

— Я что-то не замечал, чтобы она пугалась.

— Она старше, у нее выработалась система защиты. И не думайте, что она такая же храбрая, как вы; физическая и интеллектуальная сила необходима такому мужчине, как вы. У женщин другая сила — она в их характере.

— Она упряма, — сказал Леон. — Глядя на нее, никогда этого не подумаешь, но у нее упрямство и напор мула. Вы скажете, что она очень хрупкая, и ошибетесь тысячу раз! В том, что касается ребенка, у нее свои невообразимые принципы и железная воля.

— Видел, — сухо сказал Филипп.

— Пожалуйста, перестаньте обсуждать меня, как будто меня здесь нет! — воскликнула Кэтрин. — Куда вы хотели поехать с Тимоти сегодня днем, Леон?

— Я сам не собирался ехать. Он должен был поехать вместе с Люси и ее приятелями на юношеские соревнования по боксу. Но забудем это, — с яростью сказал он. — А то у него, наверное, будут ночные кошмары после этого. Валяйте, водите с ним хороводы вокруг розочек, собирайте ракушечки у моря, пичкайте его мороженым и телевизором! Но я вам вот что скажу, — он наклонился вперед, стуча пальцем по столу, — я все равно сделаю из него мужчину! Пусть даже придется запирать вас на ключ на это время!

— Ну хорошо, Леон, все понятно. Подумайте о своем кровяном давлении, — прервал его Филипп.

К счастью, как раз подкатили тележку с ленчем, и всем им пришлось пересесть к накрытому рядом столу. Пока по тарелкам разливали холодное консоме и придвигали холодные мясные закуски и салат, Леон успокоился. Но, несмотря на упорно сохраняемую ею полную внешнюю безмятежность, Кэтрин было не по себе, и не только из-за того, что впервые за десять-двенадцать дней Леона так прорвало и он наконец высказал возмущение ее методами воспитания сына.

Филипп вставлял уместные замечания, помогал всем обходить острые углы в разговоре, незаметно, но настойчиво увлек Леона в обсуждение новых мотивов в китайском искусстве. Но в его отношении к Кэтрин сквозило какое-то холодное равнодушие.

Завтрак кончился. Они пересели к другому столу. Кэтрин налила всем кофе, взяла предложенную ей сигарету.

— Значит, вы побывали в казино, — начал Филипп. — И как вам все это показалось?

— Захватывающим и необычным.

— Вы играли?

— Я — нет, а Майкл играл. Он думал, что я принесу ему удачу, но ничего не вышло.

— Не огорчайтесь из-за этого. Есть суеверие, что женщина, приносящая удачу за игорным столом, сама проигрывает. Дин хороший компаньон в таких местах, нет?

— С ним весело.

Как будто они разговаривают через стеклянную преграду. Филипп так умел сохранять этот барьер между собой и всеми женщинами… кроме Марсель Латур, несомненно. Кэтрин чувствовала, что больше не может выносить эту атмосферу.

К дому подъехало такси. Из машины вышел мужчина. Чувство давящего одиночества вдруг исчезло. Кэтрин побежала по плитам дорожки, схватилась за рукава плаща и, не отрываясь, глядела на грубоватые, но такие английские черты его лица. Она слабо засмеялась, и на глазах у нее выступили слезы, когда он, наклонившись, поцеловал ее в лоб и обнял.

— О, Хью! — хрипло сказала она. — Если бы только знал, как ты мне нужен!

Сразу было видно, что это сдержанный человек. Почти тут же он выпрямился и пошел рядом с Кэтрин, глядя на Леона Верендера. Она взяла его под руку и сказала:

— Ты должен познакомиться с дедушкой Тимоти. Леон, это Хью Мэнпинг, мой троюродный брат и крестный отец Тимоти… А где же Филипп? — быстро спросила она.

— Он вспомнил, что у него дело.

— Но…

И она услышала звук заработавшего мотора сбоку от дома. Машина выехала в аллею, Филипп прощально поднял руку и уехал.

 

Глава 6

Хью Мэнпинг остановился в скромной гостинице на главной дороге рядом с Понтрие и на небрежное приглашение Леона поселиться у него на вилле ответил вежливым отказом.

— Я приехал сюда повидать Кэтрин, а не навязываться вам в качестве ее родственника, — сказал он ему со своей обычной прямотой. — Я сейчас в отпуске и смогу поездить по округе, а ночевать буду в своей гостинице. Спасибо за приглашение.

Леон окинул его долгим, испытующим взором, затянулся сигарой и ответил:

— Я с удовольствием приму любых родственников Кэтрин. Но не верьте всему, что она будет вам рассказывать. И еще не забывайте о том, что крестный отец не имеет абсолютно никаких юридических прав. — Он кивнул и ушел в дом.

Хью Мэнпинг, крепкий, спокойный, с чуть седеющими висками и вьющимися каштановыми волосами, серьезно разглядывал бледное нежное лицо молодой женщины, севшей рядом с ним под садовым зонтом.

— Я должен был приехать, — сказал он. — Тон твоих писем был уж очень легким, Кэтрин. Мне стало очень беспокойно за тебя. Да и сама мысль о том, что ты обязана жить здесь у Леона Верендера… знаешь, просто не мог с этим смириться. У тебя тут большие неприятности, иначе бы он не стал говорить со мной таким тоном. Да и ты выглядишь не так, как бы хотелось. Что же тут у вас происходит?

— Давай пока не будем об этом; мне так хорошо, когда ты здесь, и хочется просто насладиться этим. Подожди, скоро ты повидаешься с Тимоти! Может быть, он не вспомнит тебя, но я с ним часто говорила о дяде Хью. Как хорошо, что ты здесь!

— Я тоже чертовски рад. — Он расстегнул воротник. — Ты знаешь, во Франции жарче, чем в Гонконге! Там у нас парит, а здесь прямо поджаривает.

Милый Хью, с его прозаической речью и редкой улыбкой.

— Ты сказал, что в отпуске, — заметила она тревожно. — Это правда? Сколько у тебя времени?

— У меня накопились дополнительные отпуска за это время, а тут еще я узнал, что меня переводят обратно в Англию примерно через год. Вот я и взял три месяца отпуска.

— Три месяца! Как чудесно, Хью!.. Знаешь, все не могу поверить, что ты здесь.

— Здесь я, здесь. Твой старина, который звезд с неба не хватает, даже если подставить лесенку. Знаешь, я все еще управляю агентством «Хью и Смит» и, верно, уже навсегда останусь там работать.

— Ты у меня — единственная прочная опора в жизни. Оказывается, я даже не понимала, как мне тебя не хватало. Ты мне всегда так помогал, когда…

Она не стала договаривать, а Хью мягко сказал:

— Я хотел приехать к тебе, когда узнал насчет Юарта, но не думаю, что мог бы сделать для тебя больше, чем вся твоя семья. Знаешь, такое надо пережить самой: ты так и сделала. Твои письма из Англии были такие здравые, и только когда я получил твое последнее письмо отсюда, я начал беспокоиться по-настоящему. И беспокоило меня как раз то, о чем ты ничего не писала. В письме почти ни звука не было о Леоне Верендере. А я ведь знал, как он отнесся к Юарту, когда вы поженились. Одна мысль о том, что ты целиком на милости у какого-то старого жестокого миллионера, которому нужно получить свой фунт мяса в лице Тимоти… — Он вздохнул. — Я не спал две ночи, потом попросил отпуск. — Меня все не отпускали с работы до последней недели. Я сразу сюда прилетел.

— Я тебе так благодарна! Вообще, конечно, мне не легко. Леон — очень жесткий человек. Иногда он говорит очень неприятные вещи прямо мне в лицо, кто бы ни был рядом, просто чтобы себя показать, какой он безжалостный. И все же есть моменты, когда я его ничуть не осуждаю.

— Ну, человек такого склада, как он, и должен быть с железным характером. Но я думаю, что он к тому же еще и рисуется этим. Что же именно он тебе говорил?

Кэтрин попыталась рассказать ему, но, когда Хью нахмурился, она вдруг стала оправдывать свекра:

— Видишь ли, я понимаю, что Тимоти кажется ему слишком благонравным и просто боящимся взяться за что-то новое. Ты ведь знаешь, как мы жили в Лондоне, Хью. Он должен был тихо вести себя дома, должен был учиться, как переходить через улицу, не ходить по траве в парках, снимать сырую обувь… О, миллион всего! Вот он и вырос таким осторожным, вежливым мальчиком. А Леон надеялся увидеть крепкого, лихого маленького разбойника, похожего на него в детстве.

Хью улыбнулся:

— Уж очень похоже на преувеличение.

— Ничуть. Я не успела пробыть в доме и пяти минут, как Леон начал говорить о чудесном будущем, которого он хочет для Тимоти, и о безжалостном воспитании, которое подготовит его к этому будущему. Если Тимоти плачет, он воспринимает это как личное оскорбление. Он ничего не знает о маленьких детях!

— Потому что никогда не воспитывал Юарта, — сказал Хью. — Мне почему-то даже жаль его.

— Подожди, пока не узнаешь его как следует. Это просто громила, любящий запугивать.

— Но, Боже ты мой, ведь, наверное, можно как-то объяснить ему, что он не сможет сразу заменить мальчику мать. Ведь ему только четыре года.

— Вот это я и повторяю ему, но получается, что вроде бы он мог ездить верхом, плавать, лазить на высоченные деревья и управлять яхтой чуть ли не до четырехлетнего возраста. Иногда мне удается затормозить самые опасные его проекты. Но сегодня за завтраком он опять начал свое. Он задумал везти Тимоти на юношеские соревнования по боксу. Бедняжка вообще не хотел никуда ехать с дедой. — Она грустно улыбалась. — Знаешь, Хью, мне так ненавистна вся это суматоха вокруг него. Я бы хотела, чтобы он был просто счастливым маленьким мальчиком, о котором не думают все время, чтобы он чувствовал себя свободным и мог бы естественно развиваться.

— Подумаем, что мы сможем сделать. — Он опять расстегнул воротник рубашки и продолжал осторожно: — Конечно, ты знаешь, что есть один способ положить всему этому конец. Я знаю, как ты была привязана к Юарту, даже после того, как он так обманул тебя, снова вернувшись к своим гонкам, но… — он подергал свой галстук. — Ну что ж, ведь теперь прошло уже больше года, а ведь еще год до этого вы с ним… — он запнулся, потом заговорил торопливо: — Леону пришлось бы здорово сбавить тон, если бы ты снова вышла замуж.

— Это довольно отдаленная возможность.

— Почему? — он смотрел прямо на нее. — Ты еще девочкой так нравилась мне, и я был бы счастлив жить с тобой и Тимоти. Я человек неприхотливый и каждый месяц откладываю деньги. Сейчас у меня достаточно, чтобы обосноваться и жить в собственном доме. Конечно, я не тороплю тебя.

Она взяла его руку и крепко сжала.

— Ты самый милый из всех, кого я знаю, — сказала она смущенно, — Но это не решение. Мы с тобой любим друг друга, но это не та любовь, которая ведет к женитьбе. Мы с тобой та пара, которая может расставаться и встречаться опять через год и чувствовать все то же. Любовники не бывают такими, там все по-другому. Это прекрасное предложение, Хью, но я не могу его принять.

— Не глупи и не торопись. Если я сейчас побаивался немного, это потому, что я никогда в жизни не делал предложений и знал, как ты сначала отнесешься к этому. Но взглянем на вещи здраво, дорогая. Я, конечно, не из тех молодцов, которые могут вскружить голову женщине — но тебе это не надо, наверное? Когда ты была моложе, ну тогда понятно — чтобы рыцарь в броне без страха и упрека, чтобы у тебя глаза сияли на него как звезды, и все прочее. Но с тех пор ты здорово повзрослела. Ты уже не та, что была в двадцать один год. Да в те годы я бы и не решился заговорить с тобой на эту тему.

— Хью, пожалуйста… — сказала она, огорчаясь за него. — Я даже не хочу думать об этом. Я бы так мечтала, чтобы ты женился, — помнишь, я тебе писала в одном из моих первых писем в Гонконг. Но я… ну, просто я не гожусь тебе в жены. У нас нет тех чувств.

— У меня есть.

Она резко покачала головой:

— Нет, ты только думаешь, что есть, потому что я сейчас в таком непонятном положении, а замужество вызволило бы меня из него. Если бы я оставалась в доме с родными, ты бы не приехал туда и не стал бы делать мне предложения.

Он упрямо сказал:

— Сейчас, наверное, нет, но когда-нибудь это обязательно бы произошло, если ты была бы еще свободна.

— Ну, вот видишь? — она неуверенно улыбнулась ему: — Уж если влюблен, то ты не будешь ждать, пока дадут отпуск, чтобы поехать и сделать предложение. Ты напишешь письмо, пошлешь телеграмму, мало ли еще как… Но добьешься ответа. В любви невозможно ждать, невозможно терпеть, пока не получишь ответа. Понимаешь?

Он вздохнул и медленно проговорил:

— Я очень хорошо понимаю одно: ты моложе меня на целых двенадцать лет, и видно, ничто, кроме совершенно невероятной любви, не заставит тебя снова выйти замуж. Я думал, того, что я тебе могу предложить, будет достаточно, но я ошибался. — Он выдавил улыбку: — Я думаю, что я так тебя люблю из-за того, что ты отличаешься от всех девушек, которых я знал. Ты такая красивая, такие изумительные волосы. Знаешь, иметь такую троюродную сестру — веселую и умницу — так приятно. Я думаю, что я на самом деле такой человек, который должен бы жениться на какой-нибудь славной незаметной девушке, которая меня окружит домашним уютом. Беда в том, что я и сам такой, но никогда даже не гляжу на женщин, если они ничем не отличаются от других. Знаешь, — уныло продолжал он, — заядлыми холостяками иногда бывают не по убеждению. Часто бывает так, что в период, когда они очень бы хотели жениться, есть и женщины, склонные к этому, но которые не выдерживают никакого сравнения с идеалом.

— Идеал редко существует в реальности, — тихо сказала она. — Да он обычно и холоден, и далек. Если бы я выбирала тебе жену, я бы нашла веселую девушку, чтобы она вся искрилась и знала бы, чем тебя заинтересовать. И совсем бы не была совершенством. И потому, что ты таков, как есть, ты бы еще больше любил ее за ее недостатки… — она остановилась и засмеялась: — Ну, у меня фантазия разыгралась. Это потому, что я тут в полной изоляции. Ну, давай пока больше об этом не говорить. Хотя бы некоторое время. Расскажи мне о Гонконге.

Но он мог очень мало рассказать о своей жизни на Востоке. Хью Мэнпинг был одним из тех англичан, которые сохраняют свой уклад жизни в любых экзотических условиях. Да, Гонконг очень интересен — очень большой деловой город, но для тех, кто любит развлечения, можно найти их на все вкусы. Да, он член клуба, но бывает там не часто; дом фирмы находится на горе, и ему нравится проводить вечера там. Конечно, у него есть друзья. Нет, на экскурсии не ездил — довольно насмотрелся на виды с парома в Каулун и обратно. Кэтрин старалась заставить его вспомнить побольше, когда появился Тимоти. Не отрывая глаз, она смотрела, как он идет к ним — маленький мальчик в чистой белой рубашке и темных шортах, волосы зачесаны набок, сбоку кудрявятся.

Хью удивленно сказал:

— Он такой большой! На фото в твоем письме он казался гораздо меньше. Здравствуй, Тимоти! Ты меня помнишь?

— Вы дядя Хью, — сказал Тимоти. — Мы смотрели на вашу фотографию недавно.

— Ну, все-таки можешь удивиться, что я вдруг здесь.

— Дети никогда не удивляются, — заметила Кэтрин. — Пожми руку дяде Хью, милый. Он приехал в Понтрие отдыхать. Мы все вместе будем ездить на пикники.

Тимоти пожал ему руку, не сводя глаз с широких плеч Хью.

— А вы ездите на лошадях?

— Нет. Играю в гольф — для меня это максимум.

— А вы плаваете?

— Иногда. А ты?

Тимоти сказал со скучающим видом:

— Пора пить чай. Пойду и скажу Луизе, чтобы дала мне молока с бисквитом.

— Знаешь, он держится с таким самообладанием! — сказал Хью, когда Тимоти пошел к террасе. — Вообще замечательно выглядит!

— Это самообладание, боюсь, на самом деле просто самозащита. Я могла бы постепенно научить его уверенно держаться на воде, но Леон все время рычит на него: «Научился плавать?» — и он опять пугается. Меня это так расстраивает!

— Придется нам что-то придумать с этим. Так ты борешься со старым Верендером в одиночку?

— Не совсем. — Она помолчала и потом сказала уклончиво: — Есть такой доктор Селье. Он как раз был здесь, когда ты приехал, но, видимо, не мог задержаться. Он немного помогает мне. Ты знаешь эту игру: двое перебрасываются мячом, а третий человек стоит в середине? Ну, вот так и у нас бывает — только у нас-то не игра! Леон и я страшно воюем насчет некоторых вещей, а Филипп, доктор Селье, он как бы уравновешивает нас. Он один из тех, кто действует на нервы, потому что видит все стороны вопроса. Он думает, что в некоторых вопросах я должна уступить Леону.

— Но это может оказаться ужасным…

— Я не знаю. Он говорит, что я провожу слишком много времени с Тимоти, и это правда. Он еще считает, что если моя жизнь сосредоточена вокруг ребенка, то это плохо для меня.

— Пусть бы лучше занимался своими пилюлями и уколами. Тимоти — это все, что у тебя есть, и почему твоя жизнь не должна быть посвящена ему? Я поговорю с Верендером — как крестный отец Тимоти.

— Пока не нужно, Хью, — быстро сказала она. — Отложим это на несколько дней. Ну, вот и чай. Когда попьем чаю, сходим на часик к морю. Тебе понравится Понтрие, Хью. Он не изменился за последние двести-триста лет.

В Хью хорошо то, думала Кэтрин, когда они сели в ее желтую машину, что с момента, как его встретишь, чувствуешь, что будто и не расставались.

Он осторожно потрогал бледно-голубую кожу сиденья:

— Это его машина?

— Нет, моя — во всяком случае, она принадлежит невестке Леона. Я тут не существую как личность.

— На тебя непохоже, что ты миришься с таким положением. Тебе нужно обязательно посоветоваться с адвокатом…

— Нет, этого я не буду делать. — Она слегка улыбнулась ему: — Я об этом без конца думаю и прихожу к заключению, что, вероятно, Юарт даже не догадывался, как правильно он сделал, назначив своего отца опекуном Тимоти. Если бы он этого не сделал, Тимоти никогда бы не узнал и других Верендеров, а это стоит многого. Собственно, не сама правильность или неправильность положения беспокоит меня. Нет, только то, что Леон так нетерпелив с Тимоти. Ну хорошо, давай ненадолго забудем об этом. Смотри, вон наш пляж.

Но уже через минуту пляж был забыт. Мимо них промчалась Люси д'Эспере в своей розовой машине, на секунду изящно склонив голову в приветствии.

— А это, — сдержанно сказала Кэтрин, — вероятно, вторая миссис Леон Верендер.

— Бог ты мой! Он еще приударяет за женщинами в его возрасте? — изумился Хью. — Она еще совсем молодая!

— Она так выглядит, но ей, наверное, сорок. Леон не приударяет за ней, скорее, наоборот. Он знает, что выходят замуж за его деньги. Но наверное, он решил, что даже это будет лучше, чем одиночество в глубокой старости. Вообще говоря, она его не стоит.

Потом они в самом деле на какое-то время позабыли виллу Шосси с ее обитателями. Хью, со своим чисто английским видом, в несколько неуместном костюме, настоял на том, чтобы они спустились к самой кромке прибоя, и стал показывать Тимоти, как пускать «блинчики» по воде, швыряя камешки. Он выглядел довольным и увлеченным, но не совсем спокойным.

Уже начинало смеркаться, когда они поднялись к машине, но Тимоти не выглядел усталым. Может быть, он уже перерос необходимость дневного сна?

Когда они поехали, Хью сказал:

— Попрошу тебя высадить меня у моей гостиницы. Я ведь еще даже не распаковал вещи. Потом увидимся вечером?

— Тебе надо отдохнуть. Давай встретимся завтра — я зайду за тобой в десять утра.

— Хорошо. Но давай зайдем на секунду, выпьем чего-нибудь.

— А как же Тимоти?

— Мы очень быстро, — убеждал Хью. — Ничего не случится, если он побудет в машине две минуты. — Он повернулся к мальчику и спросил: — Ты сможешь посидеть один в машине одну-две минутки, а?

— Конечно, — последовал величественный ответ. — Я ведь не маленький.

— Ну, молодец!

Перед маленькой гостиницей не хватало места для стоянки, но Кэтрин обогнула массу мотороллеров, старых маленьких машин и проехала вдоль здания, где и выключила двигатель. Она повернулась к Тимоти, улыбнувшись, похлопала его по плечу и сказала, что они мигом вернутся.

Они вошли вместе с Хью в гостиницу. Ресторан с низким потолком был полон бесполо выглядящими людьми в слаксах и рубашках. Кое-где мелькали яркие шерстяные шапочки. Воздух был так прокурен, что в первый момент Кэтрин даже не могла разглядеть, кто окликает ее по имени. Потом увидела, что кое-кого она знает в лицо — бородатых мужчин и косматых женщин, которые были на вечере у Иветты.

— Я и забыла, — шепнула она Хью, — что это вроде клуба для нашей местной длинноволосой компании. Тебя познакомить?

— Бог ты мой, ни в коем случае, — с жаром сказал он. — Мы выпьем на воздухе. Подожди, пока я добуду выпивку.

Пока Хью стоял у бара в ожидании напитков, Кэтрин увидела Иветту. Та выглядела как взрослый, все познавший эльф, и даже когда она увидела Кэтрин, выражение ее лица почти не изменилось. Иветта, не глядя ни на кого, протиснулась через толпу к Кэтрин.

— Так. Неподходящее для вас место. Вы кого-то ищете?

— Я с приятелем, который только сегодня приехал сюда. Мы не помешали, тут какое-то собрание?

Иветта подняла плечи и обвела бесстрастным взглядом толпу пьющих и смеющихся людей.

— Очень много говорят, и все ни о чем. Я уже час назад стала умирать от скуки, а они никак не хотят прервать серьезное обсуждение всех своих ерундовых произведений. — Она искоса поглядела на Кэтрин: — Спасибо за то, что так быстро выполнили мою просьбу. Марсель сказала, что она и Филипп чудесно провели время на вилле Шосси.

Хью добрался до них, высоко неся бокалы. Кэтрин сказала:

— Это мой кузен Хью Мэнпинг. Хью, мадемуазель Иветта Селье.

— Здравствуйте, — неловко сказал Хью. — Возьмите этот бокал, мадемуазель, я сейчас возьму себе другой.

Иветта щелкнула пальцами:

— С меня довольно, мерси! Кэтрин, может быть, будете так добры, чтобы завезти меня домой?

— С удовольствием. Хью остановился в этой гостинице, и я сейчас распрощаюсь с ним.

— Мы все-таки выйдем и выпьем на воздухе, — сказал он, ведя дам сквозь толпу. — Когда я приехал сюда, гостиница выглядела такой тихой. Терпеть не могу эту шляющуюся везде богему.

Когда они вышли в полумрак ночи, Иветта сказала с улыбкой:

— Я и сама из этих шляющихся типов и начинаю чувствовать, что тоже не выношу нас.

— Ради Бога, извините. — Хью вначале смутился. — Я решил, что раз вы подруга Кэтрин… — он замолчал, не зная, как закончить разговор.

Иветта снова пожала узкими плечиками:

— Вы, безусловно, правы насчет нас, мистер Мэнпинг. Мы серы и однообразны.

— Я этого не говорил! Серый, скорее, я, а вы… вы, наоборот, очень яркая для меня. Уж, пожалуйста, извините меня.

— Вы уже говорили это. Вы прощены! — Иветта заглянула в машину сквозь стекло: — Так вот он, ваш маленький сын. Он похож на вас, Кэтрин!

— Боюсь, что да.

— Почему — боюсь? Для вас это так хорошо. Он не напоминает вам постоянно о муже, которого вы потеряли, и не будет напоминать другому, за которого вы выйдете, что он не первый. Но мистер Мэнпинг, конечно, знал отца мальчика?

— Я был его шафером, — чопорно ответил Хью.

— Так полагается по традиции? Шафер утешает… — она остановилась и сказала более спокойным тоном: — Извините меня. Я там пила, потому что вдруг мне стало скучно, скучно, скучно! Я выпила лишнего. Я сяду в машину?

Она скользнула на переднее сиденье и, когда дверь закрылась, стала разглядывать свои пальцы. Кэтрин быстро выпила и отдала бокал Хью.

— Мне нужно ехать, — прошептала она. — Завтра увидимся.

Озадаченный и озабоченный, Хью стоял и смотрел, как они уехали. Кэтрин могла представить себе, как он качает головой, пробираясь обратно к бару, а потом наверх, в свой номер. Люди без конца обсуждающие то, что он называет «ерундой», и все время пьющие без видимых причин, были совершенно непостижимы для Хью Мэнпинга.

Кэтрин сказала:

— Пожалуй, поздновато для Тимоти. Если не возражаете, я сначала отвезу домой его, а потом уже вас. Опустите немного ваше стекло. Вам будет лучше от свежего воздуха.

Иветта кое-как опустила стекло на двери. Тонким голоском сказала:

— У меня нет привычки пить три или четыре бокала. Несколько человек были у нас дома, пили чай, и мы их отвезли в гостиницу. Пока я там сидела, я думала о бессмысленности моей жизни, о моей бесполезности…

— Ну, глупости. Вам просто захотелось пожалеть себя.

В голосе Иветты появилась враждебность:

— Вы, конечно, очень храбрая, но вы не темпераментная. А если человек все чувствует так остро, как я, ему нужна какая-то отдушина.

— Я думаю, что вы счастливая. Вы живете на прелестной вилле, как сестра врача, у вас есть возможность каждый день помогать людям, которым тяжело из-за того, что у них кто-то в семье болен. Да поговорить с ними, хоть несколько слов сказать по телефону — вот уж и сделали доброе дело. И, по-моему, эта толпа, в которой вы бываете, и она может быть интересна, если бы вы видели их реже и не принимали их так всерьез.

— Это очень мило с вашей стороны — напомнить мне о моем счастье. Вы думаете, что я все раскаиваюсь, что не вышла за этого глупого адвоката? Ошибаетесь.

Разговор оборвался, потому что они приехали на виллу Шосси. Кэтрин отвела Тимоти домой, сказав Луизе, чтобы она покормила его и сразу уложила спать, и обещала скоро приехать и пожелать ему «спокойной ночи».

— Скажите ему сейчас «спокойной ночи», мадам, — посоветовала рассудительная Луиза, — тогда вам не придется торопиться.

Кэтрин поцеловала сына и ушла. Она так любила эти полчаса с Тимоти перед сном и жалела, когда лишалась их. Но она была спокойна: с Луизой ему будет хорошо, а вот об Иветте Селье она беспокоилась. Что происходит с этой женщиной? Она не была слабовольной. Несмотря на привязанность к своей компании, у нее были твердые моральные устои. И тем не менее она несчастна, недовольна собой, постоянно пребывает в состоянии, близком к неврозу. Но по натуре она слишком Селье, чтобы полностью сдаться.

Кэтрин включила зажигание и поехала назад, к муниципальной дороге. Иветта, свернувшись клубочком, сидела в своем углу — маленькая одинокая фигурка, но голова поднята с некоторым вызовом. Они проехали по полуосвещенным улицам маленького города и повернули наверх, к виллам на горах.

— Я вам должна объяснить, — сказала Иветта наконец.

— Пожалуйста, не считайте, что вы что-то должны. У всех у нас бывает такое, и мы ведем себя по-своему, когда расстроены.

— Значит, догадались. — Тон Иветты был невыразителен и безразличен. Она повторила тот вопрос, который Кэтрин задавала себе: — Что происходит со мной? Я люблю Филиппа больше всех на свете, но все-таки, когда становится ясно, что он хочет жениться на ком-то, кого мы оба любим, меня это потрясает до глубины души. Наверное, я все-таки сумасшедшая.

У Кэтрин пересохло в горле, и она крепко сжала пальцы на руле.

— А когда стало очевидно, что Филипп собирается жениться? — спросила она. — Только сегодня?

— Я вам говорила, что надеялась, — сказала Иветта. — Мне очень нравится Марсель — она не дилетантка с претензиями, но очень хороший человек, желающий развивать свой талант. Может быть, в своем желании выйти за Филиппа она эгоистична, но это можно ей простить. Сегодня она приехала днем к ленчу, к нам обоим. Филипп опоздал и сказал, что хочет только выпить кофе у себя в кабинете. Марсель понесла кофе к нему и оставалась там какое-то время. Когда она вернулась ко мне в столовую, она выглядела какой-то приятно взволнованной. Я ее поддразнила, а она сказала, что Филипп в каком-то странном состоянии, как будто злится на что-то, но не на Марсель — на нее он никогда не может сердиться. Он сказал ей, что она просто замечательное противоядие против отвратительного утра, которое у него было. Я была… очень довольна.

— Но потом что-то еще случилось? — спросила Кэтрин.

Иветта снова пожала плечами, обтянутыми черной блузкой:

— Марсель должна была остаться со мной на весь день, но, когда приехали другие, Филиппу понадобилось уехать… и Марсель уехала вместе с ним.

Наступило молчание. Кэтрин повернула на последний участок дороги, к вилле Иветты, и, помолчав, сказала:

— Кажется, я помню, чего вам хотелось — помолвки вашего брата и Марсель.

— Я поощряла Марсель, потому что думала, что она другая, не такая, как все женщины. Но успех у Филиппа сразу сделал ее высокомерной по отношению ко мне. Она пошла с Филиппом, даже не вспомнив, что обещала провести этот день со мной. Или, может быть, не забыла, но посчитала это совершенно не важным — несравнимым со счастьем быть с Филиппом. — Она облизнула покрасневшие губы. — Дело не в том, что я не выношу оставаться одна вечером, а в том, как она уже изменилась, обретя уверенность в Филиппе. Мне это кажется невыносимым.

Голос Иветты стал еле слышным и невыразительным, и Кэтрин вдруг почувствовала жалость к этой женщине, которая была старше ее по годам, но еще совершенным ребенком в своих эмоциональных реакциях. Она постаралась утешить ее, ласково сказав:

— По-моему, вы слишком многое преувеличиваете. Когда она свыкнется со своими чувствами и… и с Филиппом, Марсель опять станет такой, как была раньше. Женщина не меняет своих дружеских привязанностей, когда выходит замуж.

— Но у нас все по-другому, разве не так? — Иветта выбросила вперед маленькую бледную руку. — Я сестра Филиппа и, пожалуй, немного мешаю. Когда Марсель станет хозяйкой дома, я стану demoiselle, старой девой, которую терпят! Вот что будет со мной, Иветтой Селье, которая так поощряла дружбу Марсель с Филиппом, потому что чувствовала, что мы с ней сможем дружно жить вместе. Она будет презирать меня, будет отпускать всякие шуточки насчет моего и своего возраста. Для Филиппа она станет нужнее, чем я, хотя я в тысячу раз умнее ее!

Кэтрин постаралась улыбнуться, но получилось неубедительно.

— И вы решили отправиться вместе с вашей оравой и утопить ваши горести, а они никак не тонут? Ну, вот и приехали, Иветта. Чем-нибудь еще помочь?

— Пожалуйста! Нет, я сама спокойно дойду, но пойдемте вместе со мной, пожалуйста. Видите, машины нет, значит Филипп еще не приехал. Пожалуйста… мне так нужно выговориться!

Кэтрин чувствовала, что у нее нет больше сил слушать все это. Уж очень это угнетающе действовало. Но маленькое лицо Иветты было таким бледным, и в столбе света, падающем из застекленной двери, на нем уже был виден ее возраст и такая подавленность, что Кэтрин поняла: если она оставит ее в таком состоянии, то не сможет уснуть всю ночь. Она вышла из машины и пошла в дом вслед за Иветтой. Иветта привела ее прямо наверх, в свою очень по-французски выглядящую спальню, предложила гостье кресло в форме раковины, а сама опустилась на гору подушек.

— Я так раскаиваюсь в том, что много пила, — сказала она. — Пожалуйста, не говорите Филиппу.

— Ну что вы… А почему бы вам не лечь спать, чтобы во сне все прошло?

— Я так и сделаю, — но Иветта не шевельнулась. — Вашему кузену французские женщины, наверное, показались противными. У него был вид… Как это по-английски сказать?

— Чопорный? Но он совсем не такой! Знаете, он даже скорее человек авантюрного типа, хотя сам не подозревает об этом. Он работает в Гонконге.

— Уж эти англичане!.. — она слабо улыбнулась: — Они везде такие одинаковые — в Англии, на Ривьере или Бог знает где, в Китайском море. У него будет ужасное мнение о нас. Вы должны ему объяснить… или нет, не надо. Просто передайте ему, что я прошу извинения.

— Хорошо, передам. Может быть, когда встретитесь в следующий раз, вы увидите друг друга в более реальном свете. Но вы не думаете, что вам пора бы сейчас лечь? Я могу попросить, чтобы ваша горничная принесла вам что-нибудь поесть.

— Пожалуйста. Скажите ей… или нет, я лучше смогу сочинить какую-нибудь небылицу. Знаете, я ведь изрядная врушка. — Она вздохнула. — Теперь вы будете думать обо мне очень плохо, а мне этого не хочется. Мне бы так хотелось, чтобы вы иногда приезжали ко мне. Я всегда здесь.

— Вот это и плохо. Ведь у вас есть друзья — разве вы с ними не видитесь?

— А, они давно поставили на мне крест. Вообще-то они у нас появляются раза два в год, приезжают на обед. Они любят Филиппа. — Большие глаза широко раскрылись, сверкнув. — Я вам очень благодарна, но, наверное, вам сейчас лучше уехать, до того как вернется Филипп. Пожалуйста, приезжайте ко мне поскорее — хоть завтра, к чаю? И привезите вашего большого неуклюжего кузена; я продемонстрирую ему, что я не алкоголичка. — Она поднялась быстрым и грациозным движением, от которого, однако, покачнулась и закрыла глаза. — Да, в постель. До свидания, Кэтрин, и спасибо вам. По-моему, вы самый приятный человек из всех моих знакомых.

Кэтрин что-то сказала в ответ и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Она замерла и прислушалась. Услышала безошибочно узнаваемые шаги по лестнице, застланной ковром. Почувствовала, что на висках проступает пот, и огляделась вокруг торопливо и без определенной мысли. Кругом были двери, все закрытые, только одна настежь. Она перешла коридор и вошла в темноту, прижав руку к стучащему сердцу; придвинулась ближе к двери и ждала.

Открылась и закрылась дверь, зажурчала вода, стало тихо — наверное, вытирает руки полотенцем. Снова щелкнула дверь, открываясь. Опять шаги по лестнице, приглушенные ковром. И вдруг, похолодев, она внезапно вспомнила, что ее машина так и стоит у ворот. Он должен знать, что она здесь. Но все равно, будет лучше, если он пойдет к сестре и выслушает ее рассказ, а пока он будет у нее в комнате, она сбежит по лестнице и уедет. Он подумает, что они просто случайно разминулись.

Да, он пошел к Иветте в спальню. Кэтрин прокралась в коридор и бесшумно побежала к лестнице. Два марша, она вспомнила, широкая площадка с турецким ковром между ними. Где-то сзади открылась дверь, она, не подумав, помчалась быстрее, не рассчитав, что уже начинается лестница. Она упала в пустоту, стукнулась о края ступеней и осталась лежать на площадке лестницы.

— Боже! Оступилась! — Филипп был уже рядом с ней; он стоял на одном колене и подсовывал руку под нее, стараясь повернуть ее к себе, чтобы увидеть ее лицо. — Ушиблись? Где больно?

— Нет. — Она сглотнула, поняв, что смотрит ему прямо во встревоженные темные глаза. — Нет, я цела. Ради Бога, извините.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как он сердится, и в этой слепоте ожили все другие чувства. Это ощущение мужчины рядом с собой, его рук, его теплого дыхания у себя на лбу, пружинистой силы пальцев, профессионально прощупывающих ее плечо и руку.

Все еще сидя на ковре, она наклонилась вперед, отстранила его руку и провела дрожащей ладонью по лицу.

— Вы и так весь день возитесь с травмами, — хрипловато сказала Кэтрин. — Мне так стыдно!

Он взял ее под локти, приподнял и поставил на ноги, слегка придерживая. Ледяным голосом, но со странным выражением он сказал:

— Ничего лучше не придумали чем убегать, а? Давайте-ка сойдем по лестнице не торопясь, спокойно.

Они ступили в холл, и Кэтрин, к своему неудовольствию, заметила, что волосы у нее совсем растрепались.

Все еще не поднимая головы, она нащупала шпильки и заново закрутила волосы в узел на затылке. Она уронила руки и скользнула взглядом по его лицу, прежде чем отвести глаза. Он выглядел встревоженным; лицо казалось более темным, чем обычно. Губы были сжаты, тонкие ноздри чуть раздулись, и в серых глазах проглядывала сталь.

— Сядьте, — велел он ей.

Она, поколебавшись, села в старинное кожаное кресло рядом со столом.

— Я все объясню, — заговорила она, ломая голову, как это сделать получше. — Иветта сказала вам, что я здесь?

— Она мне ничего не сказала. Я увидел машину — вас в ней не было. Поэтому я заключил, что вы поднялись с моей сестрой к ней в комнату. Иветта была одна, но у меня было чувство, что вы еще в доме. Я вышел из комнаты и увидел, что вы бежите и падаете. — Пауза. Затем металлический тон вопроса: — Это из-за меня вы упали, не так ли?

Ответ ее прозвучал как-то лихорадочно:

— Конечно нет. Я просто сглупила, побежав по незнакомой лестнице. Спасибо, что у вас ковры, а не мрамор, как на вилле Шосси. Со мной все в порядке, и я сейчас сразу же уеду.

— Моя сестра пригласила вас сюда?

— Да. Она была со своими приятелями.

— И вы тоже были с кем-то.

— Мне очень жаль, что вы не смогли утром задержаться и познакомиться с моим кузеном, — как-то скованно произнесла она.

— Должен сказать, что он был целиком поглощен встречей с вами, — проговорил Филипп с жесткой, иронической ноткой в голосе. — Зачем вы его вызвали?

— Я его не вызывала. Мое письмо, в котором я писала, что Тимоти и я приехали в Понтрие, обеспокоило его. Ему показалось, что мне нужен… мужской совет, поэтому он попросил отпуск. Он для нас с Тимоти ничего не пожалеет.

— Это видно.

Она взглянула на доктора, неприятно пораженная его тоном.

— Хью всегда был моим любимым кузеном, с самого детства. Он часто так помогал мне. И если бы не Хью, два года назад… — она оборвала свою речь, потом добавила: — Он мне ближе, чем кто-либо.

— И он предложил вам выйти за него замуж? — Вопрос был уж чересчур неожидан; даже для Филиппа это было немного слишком. Но в нем была и безжалостность. Похоже, что Филипп был в таком настроении, что мог без конца зондировать ее, пока не наткнулся бы на правду.

— Да, предложил.

Прежде чем она успела договорить, он сунул обе руки в карманы и сделал несколько нервных шагов, говоря:

— Да это и неизбежно. Он так не похож на того, первого мужчину в вашей жизни. Он медлительный, задумчивый и, к счастью, абсолютно лишен воображения. Он не огорчится, что до этого вы любили другого человека, и сильнее, чем его. Он так благодарен вам за то, что вы его любите! А вы… вы думаете, что с вас довольно этой жизни в эмоционально опасной атмосфере; вам хочется жить с этим человеком, потому что перед вами рисуется картина прежде всего покоя. Или, может быть, — резко обернувшись к ней и сверля ее сверкающими глазами, — может быть, ради этого ребенка вы подавляете свои чувства? Ваш кузен будет прекрасным отцом и таким союзником, против которого даже Леон растеряется. Так вам все это представляется?

— Я об этом вообще еще не думала.

— И вам ненавистны мои вопросы?

— Да, — тихо ответила она. — Боюсь, что да. Не думайте, что я не чувствую к вам благодарности за помощь. Только благодаря тому, что вы несколько раз указали Леону на его ошибки, мне удалось настоять на своем в некоторых отношениях. Но вы не крестный отец Тимоти, и у вас нет никаких обязательств по отношению ко мне. Хью и я… мы знакомы так давно, что понимаем друг друга буквально без слов. И могу вам сказать, — у нее дрогнул голос, — что для меня это громадное облегчение его приезд сюда. Пока Леон такой, как он есть сейчас, я могу находить с ним общий язык. Но когда он женится на Люси д'Эспере, все изменится. Я сомневаюсь, смогу ли я жить на вилле Шосси, как раньше.

— А еще что вам не нравится? — резко спросил он. — Вы завидуете Люси, что Леон восхищается ею и привык к ней? Или вы придерживаетесь современных идей, что человеку за шестьдесят полагается незаметно уползти в забвение?

Кэтрин глядела себе на юбку:

— Личная жизнь Леона меня не касается, если она не влияет на Тимоти. У Люси нет детей.

— Значит, ради ребенка вы желаете укрепить свои родительские права с этим Хью Мэнпингом? Это, право, не заслуживает уважения, это не достойно вас. Прежде чем пойти дальше, вы должны понять, что у Леона есть права, которые не смогут изменить ни Люси, ни этот ваш кузен.

Вот, значит, как! Кэтрин могла бы поспорить с ним, могла бы сказать ему, что она отказалась от предложения Хью и что она в самом деле немного боится того, что может выдумать Люси. Но она вспомнила, как он уехал от них после завтрака, и рассказ Иветты о том, как он долго был с Марсель у себя в кабинете и потом поехал с ней вместе куда-то… Что ж, пусть у него будет его Марсель. Но ничто не дает ему права призывать к ответу Кэтрин Верендер, когда она устраивает свою собственную жизнь.

Она встала:

— Меня ждут домой к ужину. Мне давно пора идти.

Он стоял совсем рядом с ней.

— Вы разговаривали с моей сестрой у нее в комнате?

— Да.

— Вы договорились, что уйдете, прежде чем я приеду?

— Не совсем так.

— Значит, это вы сами не хотите видеть меня?

— Ну, ведь мы скорее раздражаем друг друга — разве не так?

Он смотрел на ее склоненную голову, кудрявые прядки, которые она не смогла заколоть, белую кожу шеи, красивый изгиб щеки.

— Да, — ответил он небрежно, — да, я вас провожу к машине.

Она вышла первая, и он из-за ее плеча, протянув руку, открыл дверцу машины.

Она села в автомобиль, завела двигатель и едва взглянула на него, прежде чем нажать на газ. Она услышала, как он резко крикнул:

— Фары! Включите фары!

Кэтрин включила, осветив камни по бордюру цветочной клумбы, и резко вывернула руль.

Она выехала на дорогу, чувствуя слепящую боль за глазными яблоками и свинцовую тяжесть на сердце.

 

Глава 7

Хью был восхищен городком Понтрие. Он купался с Кэтрин и брал на руки напрягающегося Тимоти в глубоких местах, лежал в тени, покуривал сигареты и рассказывал в своей характерной суховатой манере о прежних временах и людях, которых он знал. Редкие люди на пляже, без сомнения, принимали их за счастливую семью, а Кэтрин, все еще не опомнившаяся от того последнего разговора с Филиппом, раздумывала, может ли у них получиться совместная жизнь. Нет, не такими были их отношения. Им было слишком уютно вместе, они слишком много знали друг о друге. И они никогда, даже отдаленно, не были влюблены друг в друга.

В двенадцать тридцать она привезла его к гостинице.

— Мне нужно самому обзавестись машиной, — сказал он. — Мне сказали, что в гараже есть одна машина напрокат. Схожу-ка я туда и посмотрю, какая она.

— А там до трех будет закрыто. У них пик деловой активности падает на шесть вечера.

— Ну, тогда позвоню. Мне хочется, чтобы у меня была возможность приезжать за тобой, как только захочу. А это значит — часто.

Она тронула его руку:

— Мне так славно с тобой, но я хочу быть вполне откровенной. Пожалуйста, не приезжай на виллу, если тебя не пригласили. Серьезно, Хью! Мы можем видеться каждый день — я захвачу корзинку с едой, и мы можем ездить на экскурсии, если хочешь. Но я не хочу, чтобы у тебя были столкновения с Леоном. Наверное, он уже вызывал своего адвоката, чтобы выяснить, как ты можешь повлиять на его планы. Если он не сможет придраться к тебе, его пыл выдохнется.

— Я думал, я тебе нужен. Ты сама так сказала.

— Нужен, но тебе не стоит воинственно настаивать на своих правах, если в этом не будет необходимости. Я не думаю, что мы можем повредить Леону, но даже если бы и могли — зачем? Я поняла, что мне легче справляться с его выдумками по отдельности, когда он их выдвигает. Ты мне позволишь решить самой, когда тебе будет нужно появиться на вилле?

— Ну что ж… — Но он был не особенно доволен. — А сегодня во сколько я тебя увижу? Где-то около трех? Может быть, оставишь Тимоти со мной на ленч?

Кэтрин с сомнением взглянула на обсыпанного песком мальчика на заднем сиденье:

— Ему нужно принять душ и переодеться.

— О, я его окачу водой как следует. Хочешь поесть со мной, Тимоти?

— М-м-м-м. Я никогда не ел в пабе.

Кэтрин заморгала:

— Паб? Да где ты это слышал?

— Майкл говорит: хлеб, сыр и пиво в пабе — вот моя идея… не помню, как дальше. Ему это нравится, — докончил он.

— Мне тоже, — от души рассмеялся Хью. — Пойдем и попробуем.

— Только не перекармливай его, — предупредила Кэтрин. — И пожалуйста, Хью, не давай никакой новой пищи. Спроси его сначала, хорошо? Тимоти, тебе в самом деле хочется поесть тут и побыть с дядей Хью?

— Конечно, и даже очень.

Она вздохнула и улыбнулась Хью:

— Я и сама не могу решить, хорошо или плохо, что он подцепляет всякие словечки от Майкла? Некоторые прямо совсем… на грани! А это плохо, что я смеюсь, даже если меня коробит?

— Да нет, конечно, но ты все-таки скажи парню, чтобы он был поосторожнее. Ну, пойдем, Тимоти. Я тебе уступаю право первому влезть в ванну.

Было совсем непривычно ехать обратно на виллу Шосси без Тимоти, но она была рада, что он остался без нее и даже с удовольствием.

Кэтрин остановилась на аллее, ведущей к дому, оставив ключи в замке зажигания. Не успела она дойти до двери, как шофер уже сел в машину, чтобы отвести ее в гараж.

Кэтрин сняла пляжный костюм, вымылась под душем, надела белую плиссированную юбку и элегантную темно-синюю блузку. Она не возражала против того, что Леон оплачивает все ее туалеты; в конце концов, если он хочет, чтобы она с головы до ног выглядела как член семьи Верендер, почему бы ему не платить за это?

В глубине души она никогда не признавалась себе в том, что перестала быть одной из Харви, а стала одной из Верендеров. Первые два года было так приятно чувствовать себя «миссис», а не «мисс», но потом, в моменты утраты иллюзий, она чувствовала, что в некоторых вещах она и Юарт остались чужими людьми: она — типичная Харви, он — типичный Верендер. Он бунтовал против ограничений, накладываемых браком, гордился сыном и ревновал его. Она пыталась шутками отвадить его от ревности, но каждый раз он жаловался на одно и то же: «Я тебя по-настоящему не знаю. Какая-то твоя часть всегда глубоко спрятана от меня».

Напрасно она разубеждала его. В глубине души она знала: этот упрек ему нужен как оправдание — он ведь знал, что каждый раз, садясь в гоночную машину, снова и снова предает семью.

Решительно отогнав от себя эти мысли, она пошла вниз. Леон сидел в салоне один, читая газету и прихлебывая из своего традиционного бокальчика виски перед ленчем. Он поднял глаза на невестку:

— Хотите выпить?

— Нет, спасибо. А есть английские газеты?

— У меня в кабинете лежат все, выбирайте.

Она нашла «Телеграф», вернулась в салон и села читать. Несколько минут стояла тишина, нарушаемая только шуршанием газет. Теперь больше не бывает потрясающих новостей, думала Кэтрин. Даже если бы континент раскололся надвое, убив тысячи людей, остальной мир только пробежал бы глазами заголовки и занялся своими делами.

— Погода все жарче и жарче, — вдруг заговорил Леон. — Я всегда отправляюсь в море в такую погоду. Собираюсь провести на яхте три недели.

— Да? — Кэтрин взглянула на него, но ничего не сумела прочесть на его лице. — Вы берете с собой много гостей?

— Конечно, не одному же плавать. — Он сильно затянулся сигарой, выдохнул струйки ароматного дыма. — Обычно я приглашаю деловых коллег с женами, еще одного-двух спортсменов. Смешанная компания, чтобы занимали друг друга. Дин утром звонил разным людям — и как будто нас набирается четырнадцать человек. Хорошее число — четырнадцать.

Кэтрин ничего не говорила, и он добавил, сузив глаза:

— Вы с мальчиком тоже едете, конечно, и Люси думает, что мы должны пригласить и вашего кузена, но я не уверен.

— Когда вы собираетесь отплывать?

— Обычно на подготовку яхты и провизии уходит неделя. Вы ведь видели яхту?

— Только издали, с берега.

— Я ей очень горжусь: на ней путешествовало немало знаменитых людей. Но вы что-то не в восторге от этого?

— Я просто подумала, что для Тимоти это не будет очень хорошо. Круиз в изысканной взрослой компании…

— Там будет еще один мальчик. И собственно, ради вас я приглашаю большинство англичан, еще далеко не впавших в детство.

— Вы очень добры, Леон.

Он нетерпеливо хмыкнул:

— Не пришло ли время вам понять, что вы тут не гостья? Вы и мальчик — мои родные, вы принадлежите этому дому. — В голосе опять послышались рычащие нотки. — Бог знает, почему я уступаю вам чаще, чем уступал кому-либо раньше — мужчине или женщине. Раз вы были против, я покупал ребенку очень мало игрушек; из-за того, что вы боитесь за своего ягненочка, я не настоял, чтобы его водили на бокс или отпустили на весь день на яхту с теми ребятами, о которых я говорил. Строго говоря, я оставил его в покое на несколько дней — но это не значит, что я удовлетворен тем, как он воспитывается.

— Боюсь, что никогда и не будете, потому что он не такой, как вы.

— Ну, это посмотрим. Во всяком случае… мы говорили о круизе. Люси обещала мне помочь вам выбрать все нужное из одежды.

— У меня полно всего.

Леон предостерегающе поднял палец:

— Вы делайте, как говорит Люси. Она не раз бывала на таких прогулках и знает, что и как. И еще одно. — Он говорил размеренным, спокойным тоном. — По-видимому, вы не пытались скрыть тот факт, что вы не любите Люси. Как вы относитесь к людям — это ваше личное дело, но, когда вашу неприязнь замечают и мои друзья, это становится и моим делом. В следующий раз, когда вы останетесь наедине с Люси, можете думать о ней как угодно плохо, если вам от этого легче, но не высказывайтесь вслух.

Кэтрин сложила газету с излишней тщательностью. В горле у нее жгло, в груди все сжалось. Она не раз думала об этой угрозе Люси: «Я вас заставлю пожалеть…» Значит, она уже выполняет свое обещание.

Это было не ее дело, но она все-таки спросила:

— Вы собираетесь жениться на Люси?

Он цинично улыбнулся:

— А вы имеете что-нибудь против?

— У меня чисто эгоистический интерес. Как это повлияет на Тимоти?

— Так-так… посмотрим. Я бы сказал, что это едва ли повлияет на него. Он будет все так же бояться деревьев и пони и говорить, как плаксивая девочка. Я сомневаюсь, что Люси сможет закалить его больше, чем вы. Она бы могла заняться этим всерьез, но я думаю, что тут нужен мужчина.

Кэтрин с трудом удержалась от ответа. Леон был настроен не очень спокойно, и у нее не было желания воевать с ним. То, что она промолчала, наверное, удивило его, потому что он бросил на нее искоса свой характерный нахмуренный взгляд и долго молчал, прежде чем снова заговорить.

— Поскольку у вас это будет первым знакомством со Средиземным морем, вы получите громадное удовольствие от поездки. Обычно мы идем к Марселю, остаемся там на несколько дней, заходим на Корсику, затем в Пизу или Геную и идем обратно в Ниццу мимо Монте-Карло. На берег сходим примерно в восьми пунктах. Вы будете самой счастливой среди нас, потому что все это увидите впервые. Вам этого хочется?

— Очень.

— И вы хотите, чтобы этот ваш кузен тоже поехал?

— Думаю, что он получил бы огромное удовольствие.

— Я не об этом спрашиваю. Пожалуйста, не считайте, что меня можно так легко одурачить, Кэтрин. Этот человек приехал сюда, чтобы сделать вам предложение, — это за десять миль видно. И если вы мне не верите, спросите у Люси. Она видела вас обоих, когда вы вчера ехали в город, и вечером сказала мне по телефону, что думает то же, что и я.

Люси не думала то же, что и Леон. Она думала так, как, ей кажется, Леон хочет, чтобы она думала. И иногда, незаметно, она подсказывала ему, что он должен думать. Кэтрин чувствовала что-то вроде удушья; как хорошо, что этой женщины не будет за завтраком.

— Вы можете поступать как вам угодно, даже если и пригласите Хью. В любом случае он может предпочесть поездить по побережью на автомобиле, пока меня нет. Антуан позвонил на ленч уже минут десять назад. Может быть, пойдем?

За столом они говорили очень мало. У Леона был угрюмый вид человека, погрузившегося в свои не особенно приятные мысли, и ей пришло в голову, что, хотя он часто третировал ее, иногда даже буйно, стуча кулаком по столу, он еще никогда раньше так не выглядел, как сейчас. Мрачность свидетельствовала о каких-то глубоко запрятанных, но тревожных мыслях, что было так не похоже на Леона. Обычно он сразу же выкладывал все, что было у него на уме, безжалостно экономя на словах.

Он велел принести кофе и сказал Кэтрин:

— Вы ведь еще ни разу не видели яхты? Может быть, поедете днем со мной — вы и Тим?

Она быстро обдумала ситуацию. Это в первый раз он предложил поехать им обоим вместе с ним. А Тимоти… ах, черт!.. как раз сейчас он у Хью. Да еще она обещала приехать вместе с Хью на чай к Иветте. Подсознательно у нее уже сложилось решение не оставаться на вилле Селье; лучше она уговорит Иветту поехать вместе с ними.

— Мне бы очень хотелось, — ответила она, все еще думая. — Но Тимоти нет дома. Правда, мы могли бы его захватить по пути.

Леон нахмурился:

— Где же он?

— Он завтракает с моим кузеном у него в гостинице.

— Быстро работает! И, наверное, они прекрасно ладят друг с другом?

— Хью приходится Тимоти дядей. — Она резко отодвинула свою чашку. — Так получилось, что сегодня днем у меня были другие планы, но я буду рада все это отменить. Дадите мне полчаса на это?

— Да не беспокойтесь. — В голосе было разочарование и раздражение.

— Ну а может быть, можно завтра?

— Завтра меня не будет весь день.

— Тогда позвольте мне все устроить сегодня. Мне в самом деле так хочется!

Он пожал плечами:

— Если вы не будете здесь без четверти три, я поеду один.

Она без улыбки ответила:

— Я буду здесь раньше, вы, старый тиран, — и поспешила к машине.

Очевидно, в поездках с Леоном Тимоти всегда занимал среднее место впереди. Он сидел очень тихо, глядя на приборную доску. Леон будто не замечал его; единственное, что он сказал Кэтрин, было замечание:

— Великолепные дороги эти карнизы, — и прибавил скорость.

Кэтрин чувствовала себя слегка виноватой перед Хью, но она не сомневалась, что поступила правильно. Несколько часов с Леоном и подальше от виллы Шосси — от этого она и Тимоти не должны были отказываться. Тем более, что это была первая попытка равного осуществления опекунских прав.

Хью сказал немного сердито:

— Я не привык объясняться по телефону с незнакомыми женщинами; вчера она, может быть, здорово перебрала, но все равно у нее какой-то ненормальный вид. Терпеть не могу женщин в леггинсах! Прислуга, наверное, возьмет трубку, вот я и попрошу передать извинения мадемуазель Селье. Больше ничего не буду делать.

— Ну, пожалуйста, скажи, что я очень огорчена, — умоляла его Кэтрин, другой рукой помогая Тимоти натянуть шорты. — Я должна сейчас поехать с ним!

— Уверен, что твой чертов свекор сделал это специально, потому что я здесь первый день.

— Не думаю. С ним трудно, но он не такой мелочный. Ты уж прости меня на этот раз, Хью.

— Да прощу, конечно, Бог с тобой. Но Верендер… — он покачал головой. — Ну, поезжай, только будь осторожна.

И вот они ехали в «кадиллаке», огибая утесы, в туманный полдень, когда море казалось бледным. Ехать вместе с Леоном было непривычно, и Кэтрин подумала, что лучше предоставить ему начать разговор. Но он, казалось, не спешил, а она глядела на маленькие деревни, лепящиеся среди утесов или рассыпанные вдоль пляжей, и чувствовала знакомое приятное волнение по мере приближения Ниццы.

Они въехали в старый город, миновали узкие улочки — ступеньки и булыжники, хлопающие ставни на окнах и веревки с бельем — и направились к одному из молов около внешней гавани. И там она увидела яхту «Франсетта», стоящую у мола. Она была белая с синей отделкой, очень щеголеватая, размером с небольшой лайнер.

— Я не думала, что она такая большая! — воскликнула Кэтрин. — Она, наверное, может взять на борт и сто человек?

Леон затормозил:

— На ней восемь двойных кабин и четыре одинарные. Все остальное — это столовая и салоны. Кухня и помещения для команды впереди. На задней палубе есть бассейн, мы пользуемся им, когда не заходим на берег больше двух дней. Он может покрываться сдвижной платформой для танцев. Как вы переносите море?

— Довольно хорошо.

— А то придется терпеть и вам, и ребенку. Пойдемте на борт.

Они подошли к яхте на маленьком баркасе и поднялись по аккуратной железной лесенке. К облегчению Кэтрин, матрос перенес Тимоти на руках, а Леон не стал пропускать ее вперед. Она ступила на палубу, где ее встретил пожилой моряк в белой с золотом форме.

— Это — капитан Бейли, отставник Британского Королевского флота. Моя невестка, Джордж.

Кэтрин поздоровалась с капитаном. Он наклонился и пожал руку Тимоти, а мальчик смотрел на него снизу вверх со слегка тревожным видом.

— Нам нужно спускаться вниз? — спросил он.

Капитан Бейли успокаивающе улыбнулся ему:

— Сейчас будет гораздо легче, старина. Когда ты был здесь последний раз, немного штормило и палуба кренилась. — Обращаясь к Кэтрин, он сказал: — В прошлый раз ему было трудновато идти по сходному трапу, но он сам сошел.

— Конечно сам, — коротко ответил Леон. — Я им покажу яхту, Джордж. А потом попьем вместе чаю, скажем, в четыре пятнадцать.

Леон гордился своей яхтой, и она того стоила.

Главный салон — длинный, выходящий с трех сторон на палубу, отделанный в гамме розовых, черных и бирюзовых тонов, и второй — немного поменьше, цветов старого золота и темно-синего. В этом втором, объяснил Леон, они смотрят телевизор, когда стоят в портах, а на море обходятся просмотрами кинофильмов.

Третий салон, с отделанными бамбуком баром и разноцветными стульями, был салон для коктейлей.

— Плавучий центр развлечений для богатого человека, — хмыкнул Леон. — Вы это подумали, правда?

— Да. Но вы честно заработали это.

— И я считаю правильным тратить деньги на такие вещи. Если бы не было дворцов и роскошных отелей, казино и таких яхт, мир бы многое потерял в стимулах и развлечениях. Когда мы поднимаем паруса на «Франсетте», половина Ниццы выходит провожать нас. Они бескорыстно наслаждаются этим зрелищем, и они будут встречать нас по возвращении.

— Это замечательное судно, — сказала Кэтрин. И внезапно спохватилась: — Где Тимоти? Он был тут несколько минут назад!

— Да пусть себе побегает, — нетерпеливо сказал Леон. — Он тут бывал и раньше.

— Он может перегнуться через борт.

— На палубах работают матросы. Он все время на глазах у людей.

Кэтрин почувствовала, как у нее задрожало все внутри:

— Извините, но мне нужно знать, где он. Как нам найти его?

— Выйдем на палубу и обойдем кругом. Сюда.

Кэтрин вышла на палубу и на момент была ослеплена сияющей дымкой над морем. Она оглянулась по сторонам, быстро прошла впереди Леона к передней палубе и назад по левому борту.

— Нигде не видно. Он мог пойти вниз?

— Очень сомневаюсь, — послышался саркастический ответ. — Ему страшно не понравился сходный трап.

— Но где же он может быть?

— Извиняюсь, сэр, — обратился матрос в белом с выговором типичного кокни — от него так и пахнуло Лондоном на Кэтрин. — Сорванца ищете? Он в спасательной лодке номер три. Сам сажал его туда.

— Он вас просил?

— Да, мисс, мэм. — Изумленный взгляд на ее рыже-золотые волосы. — Да вон он, лопочет, как сорока, сам с собой играет.

— Что я говорил? — тихо сказал Леон, когда матрос отошел. — Залез в самое безопасное место, нашел-таки.

— Где эта лодка номер три? — спросила Кэтрин.

— Оставьте его там. Сам залез, сам и выберется.

— Где она?

— Да вон там. Но я запрещаю вам говорить с ним. Вы можете смотреть, если хотите, но пусть он сам догадается, как ему выбраться оттуда.

Покрытая брезентом спасательная лодка висела на шлюп-балке на высоте двух футов над палубой, но борта ее были намного выше, чуть не все пять футов. Встав на цыпочки, Кэтрин увидела, что брезент весь ходит буграми — наверное, Тимоти бегает под ним на четвереньках.

Она услышала, как он говорил писклявым, но злобным голосом:

— Ну-ка вон с моего корабля! Я никому не позволю быть на моем корабле, только я. Слышите меня? Я сказал — прочь с моего корабля, все! И ты тоже, деда. Все вон отсюда!

Кэтрин удивленно рассмеялась и отступила от шлюпки. Леон не спускал с нее глаз, выпятив губу и нахмурившись.

— Ах, щенок! — сказал он. — Интересно, что это все значит?

Бессознательно Кэтрин взяла его под руку и повела прочь. Она беззвучно смеялась.

— Получили? — спросила она. — Это он под брезентом высказывает свои мысли. Теперь вы можете гордиться: по-своему, по-детски он уже начинает восставать. Он еще немного отстает от вас в развитии. Небось вам было всего два года, когда вы сказали своему отцу: марш с моего корабля, а? Ну, лучше поздно, чем никогда. По-моему, это очень смешно.

— Вам-то — да. Но если бы мальчик был воспитан, как полагается, ему не пришлось бы торчать под горячим брезентом, высказывая там, что он думает. Пойдемте в салон! Я скажу, чтобы его достали оттуда.

Чай подавал один из французских официантов. Почти сразу же они сели в баркас, который доставил всех троих на мол. Перебравшись в машину, все трое вернулись домой тем же путем.

На полпути Леон спросил:

— Понравилось тебе, Тим?

— Да, спасибо, деда, — был вежливый ответ.

— А ты ходил смотреть на двигатель?

— Нет, деда.

— А где же ты был, когда ушел от нас?

Это смутило Тимоти; он не думал, что они заметили его отсутствие.

— Я погулял… немного.

— И все?

Мальчик подумал над вопросом, решил применить отвлекающую тактику и сказал:

— Какой был вкусный чай! — повернувшись к матери, он пробормотал: — Знаешь, лучше, чем в прошлый раз. Куда лучше!

Очень умно с его стороны, подумала Кэтрин. Они вернулись на виллу в седьмом часу вечера, а к семи Тимоти, не спавший днем, был уже в кровати, готовый ко сну. Кэтрин быстро переоделась и, посмотрев на часы, решила, что нужно позвонить Иветте. Она сняла трубку, сказала ответившему снизу слуге, чтобы он подключил ее телефон к городу, и набрала номер.

— Доктор Селье слушает.

Сердце у нее стукнуло.

— О… это вы, Филипп. Говорит Кэтрин Верендер. Мне можно поговорить с Иветтой?

— Разве она не с вами? — прозвучал ледяной вопрос. — Иветта за ленчем говорила, что вы и ваш кузен будете у нее за чаем.

Кэтрин коротко объяснила, как было дело, добавив:

— Я уверена, что Хью позвонил ей, как обещал. Вы думаете, ей стало скучно одной и она отправилась куда-нибудь со своими друзьями?

— Этого не может быть. Вчера вечером она сказала, что распростилась с ними. — Пауза. — Меня немного беспокоит, что она уехала куда-то, ничего не сказав горничной. Но скорее всего, она поехала к Марсель. Вы хотите передать ей что-нибудь важное?

— Нет, только свои извинения.

— Я передам их от вас.

— Спасибо. До свидания.

Она положила трубку. Хрупкое счастливое настроение, которое она ухитрилась ненадолго обрести с Леоном, исчезло. Кэтрин подошла к зеркалу взять бумажную салфетку, чтобы вытереть руки, — она так сжала пальцами телефонную трубку, что они стали влажными. Молодая женщина рассматривала свое напряженное лицо в зеркале. Что ей делать с этим чувством к Филиппу Селье? Всего только голос по телефону, а с ней уже вот что сделалось…

Бывали моменты, когда Кэтрин была уверена: он сам чувствует, что его тянет к ней; жесткие, как клещи, пальцы у нее на плече, резкий вздох, напряженная следящая улыбка…

А может быть, она сама себя обманывает? Может быть, для Филиппа она только невестка его богатого приятеля, Леона Верендера; конечно, поэтому он и воздвиг такую непроницаемую стену между ней и собой. И она чувствовала, что эту стену ей не пробить, каким бы запасом динамита женственности она ни обладала.

Вечером Люси была у них на вилле к ужину, очень любезная и очень красивая в платье из матового шелка цвета нефрита. Леон будет занят весь день, объяснила она за кофе в салоне, поэтому у нее есть великолепное предложение: пусть Кэтрин приедет завтра в Ниццу.

— О да, эти платья для круиза, разумеется. Я позвоню утром из отеля в два дома моды и скажу им, чтобы они подготовили специальный показ для вас часов в двенадцать и второй — в три тридцать. А Леону они быстро подготовят все нужное за несколько дней.

Кэтрин запротестовала, но вяло. Платья, роскошные круизы… все это — как планировать банкет без почетного гостя или свадьбу без жениха. Одна зияющая пустота, больше ничего.

— Лучше всего будет, если мы оставим мальчика с горничной, — безмятежно продолжала распоряжаться Люси. — Или, может быть, ему будет лучше с вашим женихом? — Она досадливо щелкнула пальцами, приняв смущенный вид. — Как глупо!.. Вы должны извинить меня, Кэтрин. Но я видела вас двоих, таких веселых, когда мы встретились по дороге, и это была такая чудная картина, что я совсем забыла о том, что вы родственники. Но ведь это троюродный брат, нет?

— Мальчик останется с горничной дома, — сказал Леон.

Люси решила применить свои чары:

— Ну, Леон, — с очаровательной просительностью в голосе начала Люси, — этот человек — его родственник, и вы сами согласитесь, что ребенку лучше быть с мужчиной, чем с горничными.

— Ничего страшного, если он останется дома. Дин может заняться с ним.

Она грациозно уступила в споре, но Кэтрин почувствовала ядовитый намек в том, как она покорно пожала плечами. Завтра будет изнурительный день.

Очень рано на следующее утро она отвезла Тимоти в гостиницу. Только одна из дверей была открыта, и в зале благодушно-сонный хозяин расставлял бутылки на полках и мыл бокалы после ночной торговли. Он исчез за занавеской и позвал:

— Мсье! К вам посетители! — и снова появился, улыбаясь и принимаясь за свои операции: большим пальцем, обмотанным грязноватым полотенцем, он ухитрялся молниеносно наводить блеск на свои бокалы.

Появился Хью, еще более коренастый в синей клетчатой рубашке и бермудах. Он провел Кэтрин и Тимоти через зал на воздух и усадил их на скрипучую скамеечку под выцветшим большим зонтом, а сам сел на облупленную табуретку. Он выглядел каким-то заморенным. Но он и должен был так выглядеть в стране, где английский был для всех иностранным языком.

Без всяких предисловий он сказал:

— Бог ты мой, ну и втравила же ты меня вчера в дельце! У меня в жизни не было такого мучительного дня!

— А что случилось?

— Ох, и вспоминать неохота. Это кошмар какой-то, твоя Иветта Селье.

— Иветта? В чем же кошмар?

Хью растер рукой себе затылок:

— Значит, я ей позвонил, как ты сказала. Она, видно, была в очень шаловливом настроении, так что я был очень осторожен. Прежде всего она попросила меня приехать к чаю одному. Подпустила шуточку, мол, для приличия могу взять с собой в виде компаньонки хоть хозяина гостиницы, если меня что-то смущает. Я ей говорю, что у меня нет машины, а она мне сообщает адрес человека, который дает машину напрокат. — Он ошеломленно потряс головой. — Ну и дело кончилось тем, что я приехал к ней в этой чужой машине.

— Вот это да… Она вцепилась в тебя, потому что скучала.

— Да, конечно! Я туда поехал, чувствуя, что ей хочется пошутить. Я собирался выпить с ней чашку чаю и благополучно распроститься. Но она разоделась во что-то розовое и сказала, что ей хочется куда-нибудь поехать на чай. После этого, — продолжал он, качая головой, — оказалось, что я в ее руках!

— Ну, так и наслаждался бы! Да, Иветта иногда ведет себя как избалованная девочка. Но она вместе с тем умная женщина.

— Она мне задурила голову, — признался он, вздыхая. — Она тут все знает, а я нет. Она мне сказала, что мы едем широким кругом и недалеко от берега, а когда остановились, чтобы выпить что-нибудь, оказалось, что мы в семидесяти милях от Понтрие. Знаешь, никогда не видел, чтобы женщина так долго расправлялась с чашкой паршивого шоколада и миндальным печеньем! И никогда не слышал, чтобы женщина столько говорила, просто ужас. Главное, ничего не мог понять. Все насчет искусства!..

Кэтрин рассмеялась, вообразив себе Хью, которого оседлала маленькая взбалмошная экспансивная женщина:

— Она, видно, решила разрядиться с тобой. На самом деле Иветта не очень-то счастлива. Она искренне интересуется искусством, но для ее беспокойного характера этого мало — ей просто надо выйти замуж. И когда же вы попали обратно в Понтрие?

— Без четверти восемь. Она велела мне высадить ее у их ворот, потому что увидела, что ее брат стоит там на веранде. Пошел к ней навстречу, какой-то унылый. А она имела нахальство сказать ему: «Я делала покупки в Кане, cheri. Встретила старых приятелей, и оказалось уже так поздно, что пришлось приехать на такси…» «Такси!» — повторил он с возмущением.

— Ну конечно, это было последней соломинкой, — понимающе кивнула Кэтрин. — Я тебе как-нибудь все расскажу об Иветте, и ты будешь думать так же, как я, — что где-то что-то она в жизни пропустила. Но разве она не показалась тебе привлекательной?

— Скорее из-колеи-выбивательной! — с досадой сказал Хью. — Знаешь, у меня слишком устоявшиеся взгляды, чтобы я мог справиться с такой женщиной. Я знаю, что сам говорил тебе: мне нравятся необычные женщины, но не в такой же степени, как она! Правда, должен сказать, что она выглядела очень красиво — все-таки платье совсем не то, что джинсы!

— Вы уговорились опять встретиться?

— Я — нет! Мне, знаешь ли, нужно два-три дня, чтобы прийти в себя от этого денечка, а к тому времени она забудет о моем существовании. — Он глубоко выдохнул, как бы прощаясь с темой разговора. — Ну а мы с тобой что сегодня делаем?

— Как мне ни жаль, но ничего. Я занята до самого вечера, а Леон сказал, что Тимоти должен остаться на вилле Шосси. Завтра мы с тобой поедем на пикник. Кстати, как бы ты посмотрел на трехнедельный круиз на сверхроскошной яхте?

— А никак, — отказался он наотрез. — Море переношу неважно, да если бы и хорошо, я предпочел бы простой буксир.

Она не могла долго оставаться с ним, но казалось, он не против того, чтобы побыть одному, ему надо было написать несколько писем, и он дал себе обещание подняться на ближайшую гору. Кэтрин вернулась на виллу, оставила Тимоти на попечение Майкла Дина и поехала в Ниццу.

Дорога по карнизу была ей уже хорошо знакома. Мелькнул утес, образовавший арку над дорогой; скала, которую какой-то шизик старательно обрезал, изобразив профиль человека с очками и бородой; начался крутой спуск к морю, с его изобилием альпийских растений на голубом фоне.

Было без четверти двенадцать, когда она остановила машину перед отелем, где жила Люси. А вон и Люси, профессионально говорящая на свойственные ей светские темы с мужчиной, явно бывшим военным, с которым Кэтрин ее уже видела. Оба ищут супругов с деньгами, согласно данным Майкла.

Люси села в машину с величественной улыбкой.

— Ну вот, все устроено, — сказала она. — Вначале едем в салон, хозяйка которого моя приятельница, а потом позавтракаем. А днем Рауль Гиз организовал показ моделей специально для вас. Мне кажется, вы уже покупали вещи у Рауля; утром он сказал мне по телефону, что вы — его идеал в смысле фигуры и цветовой гаммы; это означает, что он питает глубочайшее уважение к деньгам Леона.

Кэтрин хотелось бы изобразить пылкий восторг в погоне за последним криком моды, но Люси с лихвой возмещала ее равнодушие. В первом салоне, устланном коврами, они выбрали два вечерних платья и платье для коктейля. Ленч, стоимость которого, очевидно, включалась в счета заказчиков, был подан им в небольшой комнате в закрытом ресторане. Потом была вторая демонстрация моделей, на этот раз в уютном салоне знаменитого Рауля Гиза.

Весь день Кэтрин изнывала от скуки, мало интересуясь парадом стройных женщин в спортивных костюмах, костюмах для отдыха, летних платьях из хлопка и легких плащах.

Когда этот поток иссяк, она начала оживать. Показ был закончен: «Черное, белое и яркие синие оттенки, мадам! Вы будете выглядеть изумительно!» Уф!

Она вышла из салона, подошла к окну, выглянула на шумную улицу. Здесь, в салоне, было прохладно, а на улице жарко. Посыльные в одних рубашках ныряли в толпе мужчин и женщин в светлых костюмах и платьях без рукавов. Неслись такси; полицейский отчитывал беспечного пешехода; два француза средних лет экспансивно разговаривали; полная женщина нервно рылась в сумочке, отыскивая мелочь, чтобы купить газету.

Люси подошла к Кэтрин, помахивая пачкой счетов.

— Вашу подпись, пожалуйста, Кэтрин. Я проверила все подробно — полный порядок.

Кэтрин перелистала три листа счетов:

— Я столько купила? Я уверена, что мне не нужно так много!

Люси пожала плечами:

— Леон приказал купить все, что надо. Уверяю вас, он не будет возражать ни против одной вещи. Вот здесь подпишитесь. Спасибо. Сейчас я отдам это Раулю, и мы поедем.

Кэтрин бездумно смотрела, как она плывет через холл к маленькому живому человечку, который так бескорыстно восхищался своими собственными творениями. Их головы сблизились, как у заговорщиков; Кэтрин все глядела, скучая, пока не заметила, что какая-то бумажка быстро перешла из рук в руки — совсем небольшая… Чек?

— Ну, все кончено. — Люси повернулась, громко говоря через весь зал. — Кэтрин, поедем! Я уверена, что вы так же устали, как и я.

Они вышли на пышущую жаром послеполуденную улицу, увидели, что шофер Рауля уже привел желтую машину с места стоянки, и они с облегчением сели на мягкие сиденья. Кэтрин поехала к Английскому бульвару. Когда показался ее отель, Люси предложила:

— Вы зайдете ко мне что-нибудь выпить?

— Нет, благодарю вас. Мне хочется поскорее попасть домой и принять ванну.

Люси пристально смотрела на нее:

— Вы продолжаете чуждаться меня, но я не отступлю. Я очень надеюсь, что вы забыли о моих опрометчивых словах, которые я сказала тогда, поздно вечером у вас. Обстановка на вилле Шосси улучшилась, и мне хочется принести вам извинения за то, что я тогда сказала. Я даже не могу точно припомнить своих слов, но поймите: я говорила их в раздражении.

— Это не важно.

— Но мне хочется, чтобы все прояснилось. Разумеется, я была расстроена, когда вы появились в нашей с Леоном жизни почти год назад, и мне потребовалась величайшая самодисциплина, чтобы принять вас. В последние два или три года я живу за счет своих драгоценностей. Теперь от них почти ничего не осталось, поэтому у меня появился страх и опасения. Я вас просила только об одном — чтобы вы не мешали планам Леона относительно ребенка. Вчера я была очень довольна, услышав, что вы все вместе, втроем, поехали на яхту. Я вам очень благодарна, Кэтрин.

Они уже подъехали к отелю, и Кэтрин затормозила. Эта женщина думает, что обладает очень сильным влиянием; впрочем, какой смысл отрицать это.

— Я очень рада, что смогла обрадовать вас, — ответила она прохладным тоном.

— Думаю, что вы многое поняли, — великодушно признала Люси. — Но я открою вам один секрет. Как вы можете догадаться, у меня есть знакомые буквально в каждом магазине в Ницце, поэтому редко какие новости проходят мимо меня. Так вот, я слышала, что Леон заказал для меня очень красивое бриллиантовое колье. — Ее длинные пальцы с розовыми ногтями постукивали по рулевому колесу, в голосе звучали торжественные ноты. — Так что я прощаю вас за то, что вы поглотили все его внимание… пока. Колье может значить только одно: вероятно, во время круиза мы объявим дату нашей свадьбы!

В каком-то отношении услышать это было облегчением. Не надо будет беспокоиться, опасаться, ломать себе голову, какую именно месть придумает Люси.

— Поздравляю! — сказала Кэтрин. — Вы сделаете Леона очень счастливым.

Может быть, Люси и заметила бы скрытую иронию, но ее непомерный эгоизм исключал подобную тонкость. Она собрала перчатки, сумочку, сказала «до свидания» и вышла из машины.

Приехав домой, она узнала от Антуана, что Тимоти в саду с Майклом Дином. Поколебавшись секунду, она пошла к коттеджу, где увидела Майкла в шезлонге, с закрытыми глазами и Тимоти, изо всех сил, но без видимого вреда дереву, рубящего массивный дуб неподалеку. Она поцеловала светловолосую макушку сына. Майкл приоткрыл сонный карий глаз и сел в кресле.

— Привет, — сказал он. — Пришли забрать отпрыска? Знаете, никогда не думал, что опущусь до работы почасовой нянькой. Меня это просто деморализует.

— Больше не буду. Как вы тут ладили?

— Ничего, кое-как ухитрились. Ну а как вы?

Она подняла брови:

— Весь день среди модисток плюс Люси. Ваша догадка оказалась верной.

— Звучит жутко. Люси, значит, сорвалась с цепи?

— Да. Она знает об ожерелье.

— Да уж, наша Люси всегда все знает. Ювелир звонил насчет этого только сегодня утром — хотел узнать, хочет ли наш старик, чтобы они выгравировали ее инициалы на нижней стороне платинового замочка. Иногда они это делают для опознания, на случай кражи. Я еще должен спросить Леона об этом. Как вы думаете, неужели у него не хватит ума не жениться на этой гарпии?

— Я не знаю. В Ницце очень много женщин в возрасте Люси, но нет ни одной столь красивой и изящной, как она. Люди на нее везде оглядываются.

— Вы же были с ней. Откуда вы знаете, может, оглядываются как раз на вас? — Он подцепил ногой спинку шезлонга и насадил его на крюк в стене под навесом крыши. Тимоти сидел, оттачивая свой топорик о камень. — Полагаю, она думает, что старик сделает ей предложение во время круиза?

Кэтрин кивнула:

— Наверное, он знает, что она выходит за него замуж из-за денег. И я думаю, что на самом деле он не возражает. Она будет его партнером, а также и манекенщицей для всех его драгоценностей и мехов, и очень вероятно, что ему это и надо. Я бы только хотела, чтобы она была честной, вот и все.

— Слишком многого вам хочется. Люси родилась хищницей и лгуньей. Но надо отдать ей должное — от Леона она никогда не брала ничего, кроме самых невинных подарков.

Кэтрин поджала губы:

— Это ее внешняя политика, но кто знает, что она делает потихоньку? Знаете, я вполне уверена, что сегодня она получила от салона свою долю прибыли. Когда я там была, я даже не решилась спросить цену всех этих вещей — только заплатила за все.

— Интересно! — перебил ее Майкл. — Ваши счета проходят всегда через мои руки, и я заметил, что некоторые магазины не дают чеков на каждый отдельный договор, а только присылают сумму. Я как-то сказал об этом Леону, но он ответил, что я не должен проверять, что и сколько вы купили, а просто заплатить за все и баста.

Кэтрин во все глаза смотрела на Майкла:

— Вы думаете, что она?..

— Дам голову на отсечение! Скорее всего, она сегодня выжала из вас себе новое вечернее платье, костюм для круиза и увесистый чек вдобавок. И что теперь скажете? Она уже обдирает старика, еще не подцепив его!

— Забудьте это, ради Бога! Мне совсем не по себе стало. — Она натянуто улыбнулась. — Спасибо, что присмотрели за Тимоти. Пойдем домой, милый. Бедный Майкл устал.

— Пока, дружище, — сказал Майкл.

— Пока, дружище, — хладнокровно ответил Тимоти. — Увидимся завтра.

 

Глава 8

Задуманный летний круиз, очевидно, преследовал три цели. Леон проведет самые жаркие недели сезона в морской прохладе, примет своих друзей в наиболее приятной ему обстановке, и весь штат прислуги на вилле получит свой ежегодный отпуск в одно время. Майклу Дину будет оплачен авиабилет в Англию, а французский персонал получит наградные с лучшими пожеланиями Леона.

Странно было другое: вместо того чтобы пребывать в безмятежном ожидании отплытия, Леон, казалось, начинал сожалеть том, что затеял весь этот круиз. Два вечера у него не было никаких гостей, и он уходил спать в дикое для него время — в десять пятнадцать. На следующий день к ленчу приехал Филипп с Марсель Латур.

Кэтрин наткнулась на них на террасе, где они сидели с Леоном за напитками. Она поздоровалась с ними и села рядом с Леоном за низкий стол напротив Филиппа. Марсель в модном черном платье с резным ожерельем из слоновой кости выглядела как лоснящийся котенок.

— Надеюсь, что вы вполне здоровы, мадам? — спросила она, мягко подчеркивая последнее слово. — А ваш маленький сын?

— Он в полном порядке, спасибо. — Она вежливо обратилась к Филиппу: — Как, Иветта не очень скучает без своих бывших компаньонов?

— Она это переживет, — ответил он, бросив на Кэтрин хладнокровный взгляд. — Вам налить вина?

— Нет, спасибо, я подожду ленча.

Вошли в дом и сели за ленч: консоме, лангусты, паштет из телятины, холодный цыпленок, салат, фрукты, несколько сортов сыра. Филипп ухаживал за Марсель, убеждал ее побольше есть. Обращаясь к Кэтрин, он заметил с некоторым ядом:

— У вас нет аппетита? Может быть, утреннее угощение было чересчур плотным?

Леон тут же вмешался в разговор:

— Вы опять ездили куда-то с этим вашим Мэнпингом?

— Да, — ровно ответила она. — Вы не возражаете?

— Ужасно бы вы расстроились, если бы я возражал!.. Почему вы его сюда не приглашаете?

Кэтрин подчеркнуто посмотрела на Марсель, которая чистила персик, и ответила:

— Я думала, что вам и ему лучше быть врозь.

— Он едет с нами в круиз?

— Не думаю.

— Ах, вот как. Ну, это уже что-то. Но я не хочу, чтобы вы из-за этого потом жаловались на меня. Сей гражданин может являться сюда, если у него есть охота.

— Я ему скажу об этом.

— Скажите, но только нормальным тоном, — пробурчал Леон.

Филипп дипломатично вмешался в разговор:

— Вам будет так хорошо проветриться, Леон. Эта жара сделала вас раздражительным. Я и сам думаю, что хорошо бы взять отпуск. Мой новый партнер вошел в курс, знает почти всех моих больных, а сейчас в Ницце, можно сказать, мертвый сезон, даже в больнице есть свободные места.

— Ну так, дружище, едем в круиз все вместе! Я даже могу переменить дату отплытия, как вам удобно.

— Я не могу уехать на три недели, друг мой, две недели для меня максимум.

— Ну, обратно полетите самолетом через пару недель или присоединитесь к нам неделей позже. Постарайтесь, Филипп!

Он отрицательно покачал головой:

— Я собираюсь навестить друзей в Париже и Лилле. И еще я обещал отвезти Марсель к ней домой в Экс-ан-Прованс, если получится. Может быть, на будущий год, Леон.

Как только они выпили кофе, оба гостя начали собираться. Филипп усадил Марсель на переднее сиденье в машине, улыбаясь, что-то сказал ей, она тоже улыбнулась ему, и оба помахали оставшимся на прощанье с подобающей степенью энтузиазма и изящества.

— Славная девушка! — проворчал Леон, садясь в свое кресло. — Я рад, что вы напомнили мне о ее существовании. Мне никогда не приходило в голову попросить Филиппа являться сюда со своей дамой. Ну, теперь буду помнить. Он сказал, что поедет с ней к ней домой в Экс?

— Да.

Леон угрюмо заметил:

— Очень корректные люди, эти французы. Всегда предпочитают знакомиться с родителями, едва успеют посмотреть друг на друга. У них первое дело: как только поцеловал девушку, сразу взвесить перспективы ее родных. — Он сердито посмотрел на Кэтрин из-под бровей. — Вот то-то бы вы взбесились от этого с вашей-то независимостью! Поэтому вы и не годитесь для француза!

— Кажется, вам приятно ни с того, ни с сего проехаться на мой счет.

— Как раз и с того, и с сего. Я пытаюсь вбить в вас начатки послушания с первого дня, как вы здесь.

Она почувствовала, как у нее все сжимается в груди:

— Мы ссорились только из-за Тимоти, — проговорила она. — А теперь, кажется, вы принялись лично за меня. Вчера, когда мы были на яхте, я думала…

— Я знаю, что вы думали. — Он вынул сигару из верхнего кармана и начал рассматривать ее кончик. — У меня есть свои планы, и я не желаю, чтобы мне их портили с этим вашим окаянным кузеном. Не думайте, что я позволю вам увезти мальчика в Гонконг.

— Ах, вот в чем дело… Об этом вам не стоит беспокоиться, хотя, если бы я и увезла Тимоти отсюда, вас это избавило бы от лишнего бремени. Я уверена, что ваша жизнь стала менее приятной с тех пор, как мы приехали.

Он остро посмотрел на нее:

— Вы сообразительная, но все-таки не настолько; а то бы вы сразу поняли причину, почему я не доволен собой и всеми кругом. — Он делал это удивительное признание обычным ровным тоном. — Я совсем не против того, что вы здесь. Мне нравятся женщины с характером; если бы у моей жены был характер, я бы мог быть ей лучшим мужем. И мне хорошо, что в доме есть мальчик. Он, конечно, изнежен и чересчур красив, но под этими кудряшками и рубашечками есть все-таки в нем искорка от деда. В пламя ее, наверное, не раздуешь, но так, немного погреть она может. Нет, у меня нет вражды ни к вам, ни к Тиму. Но вы правы. Я не очень-то счастлив из-за вас двоих. Или из-за себя самого. — Он грозно взглянул на нее и встал из кресла. — Я собираюсь выкурить сигарету в одиночестве. Хочу получить хоть какое-то удовольствие.

Кэтрин глубоко перевела дух, глядя ему вслед. Интуитивно она знала, что его что-то грызет, и очень сильно. И не нужно было никакой интуиции, чтобы знать, что он — человек, не привыкший копаться в своей душе и тем более не способный выказывать это.

Круиз поможет, круиз и Люси. Может быть, в этом и было все дело; на этом этапе жизни ему стала нужна Люси как жена, и сейчас он все время думает об этом. Но то, что он видит, причиняет ему боль. Может быть, он даже хотел бы быть бедным, чтобы увидеть, насколько искренне его любят друзья.

Кэтрин взяла книгу и попыталась читать, но никак не могла сосредоточиться. Было тревожно думать о том, как проходят дни и недели — бесцельно, раздражительно и разочаровывающе.

Через некоторое время она вошла в дом и позвонила Хью, чтобы передать ему приглашение. Он ответил, что ничего хорошего от этого визита не ждет, но согласился принять приглашение.

— В конце концов, — сказал он рассудительно, — не будет же эта француженка слишком эксцентричной у себя дома?

— И я буду рядом с тобой.

— Это большая помощь, конечно. Мне заехать за тобой в этом личном автобусе, что я нанял? Правда, он немного лягается, но едет.

— Нет, я заеду за тобой, мне почти по дороге. И, Хью… Я не думаю, что сегодня пойду еще куда-нибудь и завтра с утра тоже, наверное, не смогу к тебе заехать. Так что давай уговоримся на завтра, на семь вечера? Хорошо? До свидания.

На следующий вечер, надев белое платье и застегнув янтарное ожерелье вокруг шеи, она снова почувствовала себя прежней.

Хью уже ждал ее перед освещенной гостиницей. Он сел к кузине в машину и похлопал ее по руке. В сером костюме он выглядел стройнее и почему-то казался отнюдь не подавленным.

— Так хотелось тебя днем увидеть, — сказал он, когда они тронулись, — но я воспользовался случаем, подрегулировал двигатель моей колымаги. Мне помогал механик — но хочешь верь, хочешь нет, я лучше соображаю, чем он. Ну, во всяком случае, теперь она может сделать еще несколько сот миль без всяких сюрпризов. — Он снова посмотрел на Кэтрин: — Ты выглядишь просто прелесть как!

— Спасибо. Я сегодня отдохнула. Да, пока я не забыла — ты приглашен на прием к нам, на виллу Шосси, в следующий вторник. Крайне пышное празднество, ты, кстати, взял с собой смокинг?

— Да. А что, и сейчас надо было его надеть?

— О нет. Ты выглядишь прекрасно. А этот прием у нас на вилле — просто проводы отплывающих в круиз.

— Не хотелось бы мне, чтобы ты ездила туда.

— Пожалуй, и мне тоже. Я просто хочу сделать приятное Леону. Знаешь, странно, но он начинает мне нравиться, и я сделаю все, чтобы ему было хорошо.

— Бог ты мой!.. И теперь ты с ним не споришь?

— Ну уж нет, спорю. Если бы я перестала, он бы, наверное, обиделся. Мне так хочется, чтобы он полюбил Тимоти!

— Денежные мешки никого не любят. Вспомни, как он обращался с Юартом.

— Тогда Леон был занят делами по горло. — Она не стала развивать эту тему. — Ну как, приготовился к встрече со своей чаровницей?

— Думаю, что я, наверное, сгустил краски насчет нее, — непринужденно ответил он. — Я, по сравнению с ней, оказался в очень невыгодном положении, не зная этих краев. Вот и раскипятился. Я потом все думал о том, что ты мне сказала, — о том, что она несчастлива и скучает. Из-за чего же она так несчастлива?

Кэтрин бросила на него быстрый взгляд:

— Я бы сказала, она чувствует себя ненужной. Во всяком случае, она так говорит. Она была помолвлена в свое время, но разорвала помолвку, потому что не любила.

— По-моему, это очень волевой поступок.

— В общем, да. Но после того как она отказалась от этой стороны жизни, она начала чувствовать свою ненужность, бессмысленность существования. Ей ведь уже двадцать девять.

— Неужели? — Почему-то в его голосе было облегчение. — А я-то считал, что ей лет двадцать пять. Это она всегда так подшучивает над мужчинами?

— Насколько я знаю — нет. Это было устроено специально для тебя.

— Ну ладно, ладно… — грубовато сказал он.

Она улыбнулась. Через минуту они уже подъезжали к вилле Селье. Кэтрин остановила машину рядом с черным седаном. Они вместе направились к веранде, где их встретила очень скромно одетая Иветта. На ней было простое серо-голубое платье и аметистовое ожерелье в один ряд.

— Хэлло, — очень оживленно сказала она, взяв обе руки Кэтрин в свои. Затем ее дразнящие глаза обратились на Хью. — Добрый вечер, мистер Мэнпинг, как мило с вашей стороны, что вы приехали, — произнесла она по-английски. — Я специально для вас выучила эту фразу.

Кэтрин вставила:

— Вы не должны дразнить Хью. Он может отомстить.

Иветта предостерегающе приложила палец к губам:

— Никто не знает об этой маленькой эскападе. Если Филипп услышит… — Она воздела руки, изображая ужас. — Он еще не приехал, но Марсель обязательно расскажет ему, если узнает об этом. Я обещаю вам вести себя безупречно. Пойдемте.

Другие гости оказались удивительно непохожи на обычную публику Иветты. Была, конечно, Марсель, но, кроме нее, был инвалид из Ниццы с женой, местный житель — владелец нескончаемых масличных плантаций с женой и смуглолицый адвокат с дочерью средних лет. Все очень вежливые и крайне дружелюбно настроенные. Французский и английский смешались, и вскоре атмосфера стала совсем праздничной.

В восемь часов Иветта философски вздохнула:

— Кто-то так некстати задерживает Филиппа. Он должен вот-вот возвратиться, но я думаю, что лучше нам сесть за стол. Марсель, ты предпочитаешь подождать его?

Марсель принужденно кивнула:

— Пожалуйста, садитесь и начинайте; я здесь подожду Филиппа, и мы потом придем.

«Не надо мне было приходить, — думала Кэтрин, — физически я себя прекрасно чувствую, готова встретить все, что угодно, но это… так выбивает из колеи, слишком тяжко».

За столом царило оживление; француженки разговаривали о своих детях, мужчины обсуждали виды на урожай маслин, юридические казусы и влияние лета на приток туристов; остальные то присоединялись к разговору, то просто слушали.

Кофе и коньяк стали пить в саду, где магнитофонная музыка негромко звучала при лунном свете.

Кэтрин села на плетеный диванчик вместе с Иветтой, Хью поместился около них, с удовольствием куря. Гости разошлись по саду, освещенному столбами света из окон и фонарями вдоль подъездной аллеи. Слышался говор, негромкий смех довольных людей.

Иветта оставалась такой же оживленной.

— Видите? — спросила она у Кэтрин. — Я могу быть образцовой сестрой доктора. Я теперь всегда такая. Тогда получилось так, что, когда вы приехали в Понтрие, я как раз скучала и искала общества старых приятелей, которые пишут скверные стихи и мазюкают картины. А теперь перед вами настоящая Иветта Селье.

— И совершенно очаровательная девушка, — заметила Кэтрин. — Тебе так не кажется, Хью?

Он взглянул на чуть улыбающееся загадочное лицо Иветты.

— Хорошенькая-то она бесспорно, — сказал он осторожно, — но в следующий раз я сам буду выбирать, в каком месте мы будем пить чай.

— Неужели будет еще «следующий раз»? Спасибо, мой смельчак. Я этого не заслуживаю.

— Не заслуживаете, верно, — сказал практичный Хью. — Если бы вы приехали в Англию впервые, с вами не стали бы так… ходить вокруг да около.

— А как это «вокруг да около» — чего?

Он не ответил на ее вопрос.

— А вы когда-нибудь были в Англии?

— Даже несколько раз еще подростком.

— Вам понравилось?

— Мне нравится Лондон и ваши озера, только они слишком холодные.

— У нас пляжи совсем не такие, как здесь.

— Да, но я не увлекаюсь пляжами. А в Гонконге у вас есть пляжи?

— О, конечно, но они тоже не похожи на ваши. А вам интересен Дальний Восток?

— Я люблю восточное искусство, поэтому, может быть, мне и понравятся восточные люди. Когда-нибудь я буду путешествовать и, когда приеду в Гонконг, навещу там вас. Но к тому времени я буду седой и с двумя подбородками.

— На следующий год я оттуда уезжаю, — сказал он, — а у вас никогда не будет двойного подбородка. Вы слишком худенькая.

Она засмеялась:

— Вы самый серьезный человек, которого я встречала. Вы слишком старомодны!

— Наверное, — мрачно согласился он. — Мне скоро будет тридцать восемь, одной ногой уже в могиле.

— Какой глупый! Тридцать восемь — это такой чудесный возраст. Я говорила о ваших взглядах, а не о возрасте. Вы танцуете?

— Современные танцы? Нет.

— Тогда потанцуем по-старомодному. Послушайте, вы знаете эту песню? — она пропела несколько тактов под музыку. — Это про девушку, которая видит лицо своего мертвого возлюбленного в Сене.

— Бог ты мой! Ведь это ужасно.

— Очень красивая музыка. Пойдемте потанцуем под нее. С вашего позволения, Кэтрин?

— А он — не мой. Танцуйте сколько хочется, — ответила она.

Смотря на них, Кэтрин видела, что Иветта разыгрывает какую-то роль. Она не принадлежала к богеме, но и не была таким жизнерадостным созданием. Она была чем-то средним между этими крайностями — француженкой с солидной семейной основой. Разглядит ли это Хью? Даст ли ему Иветта возможность увидеть это?

Еще одна пара присоединилась к ним — король бала с Марсель. Она томно двигалась с раздражающей отвлеченной улыбкой на губах, как будто смотрела в свое будущее, которое состояло сплошь из роз, и все без шипов. Она еще увидит, что брак совсем не то, но с Филиппом…

Он подошел и сел рядом с Кэтрин, предложил сигарету и поднес ей зажигалку.

— Вам не хочется потанцевать? — спросил он ее.

— Я давно не танцевала — вернее, пробовала танцевать один раз с Майклом Дином в Ницце, но мы не успели как следует разойтись. Когда-то я очень любила танцевать.

— Может быть, попробуете со мной?

— Нет, спасибо, — быстро сказала она.

— «Нет, спасибо» танцам или «нет, спасибо» мне? В его шутке звучала некоторая резкость.

Все-таки удивительно, думала Кэтрин, замечая дрожь своих пальцев, как быстро между ними возникает вражда даже среди людей, даже в такую ночь.

Она сделала попытку вернуть прежнее хорошее настроение.

— У меня нет желания танцевать. — И без паузы продолжала: — Иветта намного лучше выглядит, вам не кажется? Я никогда не видела ее такой оживленной.

Он сказал в ответ, с некоторой издевкой в тоне:

— Ах, так мы говорим об Иветте? Bien. Да, она выздоровела от этих псевдо-интеллектуалов и теперь приходит к выводу, что англичане надежные и сильные. Но вам нечего опасаться. Она не сможет отвлечь вашего кузена от вас. Она не захватчица по натуре.

Кэтрин молчала, и он спросил:

— Как сегодня Леон?

— Он был со своими друзьями, когда я вечером уезжала, и казался в прекрасном настроении. Но с ним что-то не в порядке, правда? Он нездоров?

— Нет. Здоровье у него прекрасное. Он беспокоится о том, чего не хочет обсуждать.

— Даже с вами — с мужчиной?

В голосе Филиппа послышалась недоброжелательность и усталость:

— У мужчин бывают некоторые проблемы в жизни, о которых невозможно рассказать другим. Вмешательство друзей в такие минуты становится бесцеремонностью.

— Это я понимаю. — Она смотрела на руку, стряхивающую пепел с сигареты. — Что же нам делать — выжидать в стороне?

— Круиз поможет. — Он твердо пальцем поднял ее подбородок и повернул голову Кэтрин так, чтобы она смотрела ему в глаза. — До тех пор будьте с ним ласковее. Никаких споров. И если он в плохом настроении, стерпите, как бы вы стерпели от своего отца.

Она отстранилась от него.

— Я привязана к Леону, — проговорила она.

— Из-за ребенка вы сразу начинаете спорить с ним. — Голос его изменился. — Я люблю детей; чем младше мои пациенты, тем благодарнее моя работа. Если бы не моя привязанность ко всем людям здесь, в этих краях, я бы стал работать в Ницце и специализировался бы как детский врач, потому что нет ничего прекраснее на свете, чем здоровый ребенок. В то же время ничего нет более тошнотворного, чем материнская любовь, которая изнеживает, балует, портит, делая из ребенка идола. Не возражайте, — с внезапным жестким огоньком добавил он. — Я не Леон!

— И именно поэтому, — ответила она, чувствуя внезапные тяжелые удары сердца, — вы не имеете права говорить со мной в таком тоне. Я делаю все, чтобы только не испортить Тимоти. Я думала, что вы это замечаете.

Он раздраженно щелкнул пальцами:

— Вы говорите одно, а делаете совсем другое. Вы влюблены в этого своего кузена ничуть не больше, чем в Майкла Дина, тем не менее вы решаете выйти за него замуж, чтобы Тимоти получил отца, который позволит вам продолжать воспитание ребенка в вашем духе. Я считаю, что это самая презренная причина для брака — выходить замуж за человека, чтобы… — он внезапно прервал свою речь и глубоко вздохнул. — Прошу прощения. Совершенно непростительно говорить с вами в таком духе, когда вы у меня в гостях. Когда я шел к вам, у меня не было такого намерения, уверяю вас. — Он загасил сигарету в пепельнице. — Танцевать кончили. Сейчас я пришлю к вам вашего кузена.

Он только что не щелкнул каблуками, делая ей полупоклон, и Кэтрин, все еще нервничая, смотрела ему вслед, когда он подошел к группе гостей, где была и Марсель. Он не пробыл с ними и минуты — подошла горничная с запиской в одной руке и докторским саквояжем в другой. Филипп пожал плечами, принял саквояж и что-то сказал присутствующим; те закивали в знак понимания. Он взял Марсель за локоть, и они вместе пошли к его машине, сели и уехали.

Стоя рядом с Кэтрин, Хью говорил ей:

— Пока мы танцевали, она мне рассказала о том человеке, с которым была помолвлена. Я ей сказал, что она просто безобразно поступила по отношению к нему, дотянув свой разрыв до кануна свадьбы. И знаешь, что она мне сказала? Она сказала, что в первый раз ей так прямо говорят об этом в лицо. Она сама так думала, но никто не сказал ей этого.

Кэтрин кивала, как будто слушала его.

— Наверное, я сегодня слишком долго была на солнце — голова болит. Я, наверное, скоро пойду домой, но тебе не обязательно меня провожать. Кто-нибудь из гостей с удовольствием отвезет тебя в гостиницу.

— Бедняжка ты моя, — сказал он. — Как мне жаль!

«Как меня в самом деле жаль», — тупо думала Кэтрин, заходя в комнату за своим шарфом.

Следующие несколько дней на вилле Шосси кипела бурная деятельность. Организация приема была в умелых руках Антуана, но хотя он, будучи сдержанным человеком, не раскрывал всех этапов подготовки, все же некоторые дела требовали участия самих обитателей виллы.

По стандартам Кэтрин, вся эта затея была колоссальным излишеством, но все-таки она понимала потребность Леона показать свое богатство. Это не было низменным желанием — скорее, широким жестом щедрости.

Сам он не участвовал ни в каких приготовлениях. Он завтракал где-то по дороге и не возвращался на виллу до вечера, когда заканчивалась вся суматоха. Два вечера он и Кэтрин ужинали вдвоем спокойно и дружелюбно, но в воскресенье вечером явилась Люси. Оказалась, что она уезжала на три дня навестить тетку. И вернулась она, по-видимому, в превосходном настроении.

— Я только и слышу, как все говорят о вашем празднике, Леон. Все еще вспоминают ваш великолепный прием на Рождество. Как мы тогда веселились, вы помните? И этот прием тоже запомнится всем. Что касается меня, то я просто разрываюсь между этим праздником и предвкушением круиза. — Она положила себе ложку баранины с кэрри, выбрала пряную приправу, добавила тертую мякоть кокоса и продолжала с любезной улыбкой: — Вы видели наряды, которые Кэтрин заказала на прошлой неделе? Шикарно, не правда ли? Маргерит говорит, что она будет одевать вашу невестку лучше, чем всех других женщин в Ницце, а Рауль просто в экстазе от ее цветовой гаммы. Говорю вам, Кэтрин, вы счастливая молодая женщина. Вам очень повезло!

— Вы и сама очень счастливый человек, Люси, — сказал Леон. — Вы умны и красивы, и вы знаете, как угодить мужчине, чего никак нельзя сказать о большинстве более молодых женщин.

Люси засияла; казалось, ее кожа засветилась, как темный мед.

— Комплимент от вас, мой дорогой, стоит сотни от любого другого человека. Спасибо. — Она изящно ковыряла кучку кэрри на тарелке. — Могу ли я чем-нибудь помочь вам в подготовке вашего праздника?

— Я в эти дела не вмешиваюсь. Они призвали на помощь Кэтрин. Больше никого не надо, — сказал Леон.

— Ах, вот как? — Люси не проявила неудовольствия, но не преминула добавить, обращаясь к Кэтрин: — Не будет ли вам трудно, Кэтрин? В конце концов, вы во Франции прожили еще совсем мало, а в Англии… Я бы сказала, что, наверное, приемы там устраивались в меньших масштабах, не так ли?

Кэтрин кивнула:

— Я здесь мало что делаю — только высказываю свое мнение иногда. Мадам Брюлар занимается закупками и спальнями.

— Ах… я чуть не забыла! — Люси обратила свою самую чарующую улыбку к Леону: — Нельзя ли мне сегодня остаться здесь на ночь? Я пообещала дать свою машину моей знакомой на месяц — пока мы в круизе — и сказала, что она может забрать ее уже в среду. Но теперь оказалось, что ей нужно выехать из Ниццы во вторник. Вечером я поеду на такси.

— Не нужно, — сказал Леон. — Я пришлю за вами.

— Благодарю вас, дорогой. Но вечер кончится поздно, и ваши машины понадобятся другим. Наверное, найдется где-нибудь диванчик в уголке?

«Диванчик в уголке» — как бы не так! — подумала Кэтрин. Люси желает приехать сюда первой во вторник и уехать последней в среду. Еще одна уловка, чтобы показать всем свою власть над Леоном и на вилле.

— Они устроят вам комнату, — сказал Леон.

— Если будет необходимость, — вступила в разговор Кэтрин, — я пойду спать в комнату Тимоти, и тогда в моей комнате можно будет поместить еще двоих гостей.

— Ничего подобного вы не сделаете, — возразил Леон. — У нас достаточно места, чтобы устроить всех. Антуан! Подавайте жареную утку.

Люси отдала свою едва тронутую тарелку, и перед ней поставили другую. Она тщательно выбрала себе кусочек, добавила овощи и салат и откинулась с бокалом вина, пока Антуан подавал Леону и Кэтрин.

— Это совершенно великолепная идея — прощальное празднество перед отплытием. Только вы можете придумать такую вещь, Леон.

— Дело не только в круизе, — сказал Леон. — Пришло время как следует познакомить Кэтрин с моими друзьями… и отчасти это связано и с вами, Люси.

— Со мной? — Казалось, что она не сможет удержаться от быстрой торжествующей улыбки. Но она все-таки скрыла ее. — О, как это невероятно мило с вашей стороны, Леон! Я бесконечно благодарна вам.

Но видимо, Леон больше не хотел говорить на эту тему. Он мало ел и после того как все выпили кофе, сказал, что, если дамы не будут возражать, он перейдет к себе в кабинет. Ему нужно просмотреть целую гору бумаг, которые на следующий день будут отправлены в Лондон.

Люси, однако, осталась в салоне; она шла вдоль стены, трогая безделушки и проводя пальцем по холсту картин. Кэтрин очень хотелось, чтобы она поскорее ушла, — один вид длинных жадных рук, скользящих по прекрасному старинному фарфору и бронзе, действовал на нее так же, как звук ножа по стеклу. Но Люси наслаждалась.

— Все эти вещи стоят очень-очень дорого. Но это песчинка по сравнению со стоимостью дома и всего, что в нем. У Леона страсть окружать себя редкими и прекрасными вещами. — Она тихо засмеялась: — Вот почему он хочет жениться на мне — самой красивой женщине, которую он смог найти. Поэтому, — она благосклонно улыбнулась, обращаясь к Кэтрин, — вы ему понравились, хотя и не относитесь к тому типу, которым он особенно восхищается. Скажите мне, — очень непринужденно спросила она, — не предлагал ли он вам какую-то денежную компенсацию?

— Нет. Я бы не согласилась, даже если бы он и предложил.

— Как глупо… — кратко сказала Люси. — А маленький мальчик? Он оформил что-либо документально, или он просто наследник?

— Понятия не имею. Но может быть, вам будет небезынтересно узнать, что доктор Селье говорил мне о Леоне? У него железная конституция.

— Вы начинаете сердиться. Я ведь только поинтересовалась. Долг богатого человека позаботиться о будущем своего имущества. Абсолютно здоровые люди умирают иногда в среднем возрасте. — Она подошла к зеркалу в позолоченной раме и стояла перед ним, разглядывая себя. — Вы не боитесь, что я могу повлиять на Леона не в вашу пользу, когда мы поженимся?

— Зачем вам это нужно?

— Ну, вы ведь меня не любите и будете ревновать — ведь все привязанности Леона отныне сосредоточатся на мне. И потом, я буду хозяйкой здесь во всем, а это вам, безусловно, не понравится, вы будете протестовать. Но я этого, конечно, не потерплю.

— Но пока-то еще вы не жена Леона, ведь так?

— В качестве его жены я едва ли стала бы разговаривать с вами так, как сейчас. Но вы должны видеть, что нам пора достичь понимания в вопросе наших взаимоотношений. Вы слышали, что сказал Леон: этот праздник будет иметь отношение ко мне?

— Он не совсем так это сформулировал.

— Я знаю Леона. У него все не так, как у других. Но я его изучила. Он бы не сказал мне, что этот праздник будет связан отчасти и со мной, если бы у него не было веской причины. И я могу догадаться, что это за причина.

Кэтрин была утомлена и даже расстроена:

— А я думала, вы решили, что он сделает вам предложение на яхте во время круиза. Должна сказать, что для женщины, претендующей на глубокое знание влюбленного мужчины, вы говорите слишком неуверенно.

Люси повернулась и остановила свой темный, неулыбающийся взгляд на украшении, стоящем в маленькой нише как раз над головой Кэтрин.

— Вам нужно еще очень долго учиться, чтобы понять вашего свекра. Он не такой, как все прочие люди, и потому он подходит к решающим событиям своей жизни тоже не как все. Но как я уже сказала, я знаю Леона. Я не ожидаю предложения во вторник.

Кэтрин смотрела на красивые черты удлиненного лица, которое в этот момент было лишено всякого выражения.

— Какое же другое значение может иметь для вас этот вечер?

Люси слегка дернула плечом, оборвав этот выразительный жест:

— У него, без сомнения, сложился некий план. Он планирует все. Во вторник он подготовит почву для предложения. Он подарит мне бриллиантовое ожерелье.

— Ах, ожерелье… — невыразительно повторила Кэтрин.

— Оно уже доставлено сюда. Вы знаете об этом? Оно здесь, в этом доме. Разумеется, меня это очень интересует, и сегодня утром я телефонировала своему человеку… своему знакомому в ювелирной фирме. Он сказал, что они отправили его Леону. И он сказал мне еще одну вещь. На платиновой застежке этого колье выгравированы мои инициалы.

— Тогда вы, вероятно, правы; он подарит вам его во вторник.

Люси взяла свою сумочку, расшитую старинными монетами:

— Если Леон собирается вечером работать, мне незачем тут оставаться. Вы позаботитесь, чтобы мне приготовили комнату к вечеру вторника?

— Я скажу мадам Брюлар.

— Она не должна выходить на восток — я совершенно не переношу солнца ранним утром. — Она улыбнулась: — Может быть, во время морского путешествия мы с вами начнем ценить и понимать друг друга. Если вы не будете жадничать, у нас обеих будет всего в избытке. До свидания.

Только когда послышался удаляющийся шум автомобиля Люси, Кэтрин смогла глубоко вздохнуть, чего ей давно хотелось. Когда она поднималась к себе, у нее дрожали колени и в глазах мутилось. В первый раз после приезда в Понтрие она почувствовала себя полностью побежденной.

 

Глава 9

Во вторник, несмотря на предстоящие большие хлопоты, весь персонал виллы сиял улыбками. Но к вечеру воцарилась атмосфера покоя и ожидания. Тимоти за день выбился из сил и очень обрадовался, когда ему позволили поужинать в его игровой комнате, тем более что шеф-повар успел изготовить особое блюдо специально для него. Это был разноцветный заяц, изготовленный из рубленых фруктов в зеленом желе, у которого даже уши стояли торчком, пока Тимоти не съел их.

Уложив сына в постель, Кэтрин приняла ванну и потом начала одеваться. Сегодня ей предстояло явиться в одном из творений модельеров Ниццы, и так как Леон однажды сказал: «Белое вам идет», — она надела платье из белого кружева, отливающего серебром.

Было еще только полвосьмого, когда она сошла вниз. Гостей ожидали не раньше восьми. Праздник должен был длиться всю ночь.

Главным магнитом салона был буфет, установленный вдоль главной стены. Кэтрин приблизилась к нему с благоговейным трепетом, боясь, что от ее шагов может что-нибудь нарушиться в этой изумительной картине. Это было какое-то чудо! В центре в глубине стояла трехфутовая модель «Франсетты», а по бокам и перед ней — коллекция всяких достопримечательностей — все, изготовленное шеф-поваром из фруктов, овощей и мяса. На каждом блюде была карточка, где паутинным почерком было выведено название этого творения: Падающая башня Пизы, башня Мон-Шевалье в Кане, замок Шато в Антибе, дворец Лоншам в Марселе. Каких только памятников архитектуры там не было, а между ними стояли парочки забавных фигурок, изготовленных из бисквитов, печенья, фисташек и вишен, миндаля, оливок и коктейльных палочек. Каждая парочка изображала французских парня и девушку, осматривающих эти архитектурные шедевры. Кэтрин заливалась тихим смехом, рассматривая их, — они были так красивы и похожи на настоящих куколок, что она пожалела, что Тимоти не видит их.

Леон неслышно подошел к ней по ковру.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал он. — А вот эти кулинарные полеты фантазии вызывают у меня желание запастись таблетками от печени. Слава Богу, мое дело только все это обеспечить, а не поедать.

— А вам действительно нравятся такие приемы?

— Раньше — да, а теперь уже меньше, конечно.

— Но ведь вы любите общество?

— Конечно люблю. Перестаньте пытать меня своими вопросами. — Он кивком указал на дверь, ведущую в малый салон. — Мы будем принимать их там, а когда места не хватит, они будут переходить сюда.

Он открыл дверь и поманил ее в маленький салон.

— Давайте-ка подкрепимся. Я вам смешаю простой джин с вермутом, без всяких там ухищрений. Мальчик хорошо спит?

— Да. Он не проснется; так набегался, что сразу уснул.

— Я и сам немного устал. С самого утра играл в гольф.

— Но зачем? Вы ведь знали, что сегодня это событие…

— Затем, что я так хотел, — ответил он воинственно. — Когда я играю в гольф, я больше абсолютно ни о чем не думаю, только об игре. Так что занимайтесь своими собственными делами, — добавил он.

— Но вы сказали, что устали… — она взяла у него бокал, подождала, пока он не нальет себе, и провозгласила тост: — За ваше здоровье!

Все-таки Люси не суждено было быть самой первой гостьей. Ей пришлось ждать, пока за ней заедет «кадиллак», и ехать в нем с двумя другими гостьями, которых захватили по дороге.

Она была в черном платье, колье из аквамаринов тонкой работы и таких же серьгах. Встав рядом с Леоном, она так и не оставила этого места, встречая всех других гостей. Трудно было оторвать глаза от этой интригующей группы из трех человек: Леон, с седыми волосами и совершенно белыми висками, широкоплечий, в безупречно сидящем белом смокинге; женщина в черном и более молодая — в белом. Даже если бы они специально все планировали, невозможно было бы достичь лучшего эффекта, чем эти две женщины, взаимно оттеняющие друг друга.

Этюд в черных и белых тонах со штрихом аквамарина и красного тициана.

Было уже полдевятого, когда приехали Селье с Марсель Латур. Как ни странно, эту тройку дополнял четвертый — Хью Мэнпинг.

— Вот и ваш английский кузен, — сладко сказала Люси. — Вы уже достаточно поработали — и идите, идите с ним. Погуляйте.

Иветта, остановившаяся в дверях у главного салона, была спокойно-оживленной.

— Как тут все красиво! Знаете, на Рождество здесь была елка размером с наш кедр в саду, и каждый получил замечательный подарок. Мне досталась чудесная сумочка, и в футлярчик для губной помады был вставлен настоящий сапфир. А Филиппу подарили набор: золотые авторучка и карандаш с выгравированными инициалами! — она искоса коварно взглянула на Хью. — Если бы вы были здесь на Рождество, мсье Мэнпинг, вам, несомненно, подарили бы большой и прекрасный… чемодан из коровьей кожи!

— Почему чемодан?

— Нет, вы должны были бы спросить: «Почему из коровьей кожи?» Тогда бы я вам ответила: это самая крепкая кожа на свете, а англичанин всегда предпочитает прочное красивому. Я не оскорбила ваши чувства, mon ami?

— Только чуть поцарапали, — на удивление спокойно сказал Хью. — Давайте-ка лучше выберем с подноса, что нам выпить.

Как и добрая половина женщин, Иветта была в черном платье, но с мягким вишневым поясом, завязанным сзади бантом, с развевающимися концами. Марсель была в нежно-зеленом, и весь ее стиль напомнил Кэтрин, что все-таки она скульптор — вспомнилось что-то неуловимо греческое, так гармонирующее с ее длинной шеей и красиво уложенными волосами.

Начался медленный дрейф гостей к буфету, послышались восхищенные восклицания, усилился общий гул. Оркестр играл уже некоторое время, но Кэтрин заметила это только сейчас.

Кэтрин переходила от одной группы к другой, пытаясь запомнить имена, но, как оказалось, прекрасно обходилась и без них. Все мужчины до одного были «очарованы», женщины проявляли милую заинтересованность этой неожиданно появившейся невесткой Леона, которую большинство из них видело впервые. Это было немного утомительно, но она с честью выдержала все рукопожатия, хотя, добравшись до холла, почувствовала легкую головную боль.

— Вы заслужили прогулку, — сказал Филипп, подойдя сзади. — Пойдемте.

— Я отчасти играю роль хозяйки и не могу отлучиться надолго.

— Вы уже не нужны гостям; видите, они все расходятся кто куда, а те, кто остался в салоне, или слишком много съели, или обсуждают важный вопрос — не скатать ли ковер и не начать ли танцы. Вам будет полезно пройтись.

Он взял ее под локоть, провел мимо разбредшихся по патио гостей, и они вышли в сад. Он отпустил ее руку, уронил свою, потом засунул ее в карман.

— Вам, наверное, сегодня много раз говорили, что вы прекрасно выглядите, — сказал он. — Но вам не говорили, что вы еще и кажетесь скованной. Все это слишком большая нагрузка на вас.

— Совсем нет. Я от природы бледная.

— Вы, правда, чувствуете себя хорошо?

— Правда.

Он помолчал еще минутку, а потом сказал спокойно:

— Я вам скажу одну новость. Вчера вечером к ужину приехал ваш кузен. У нас были и другие гости, но он был приглашен именно Иветтой. Когда все уехали, я поговорил с Иветтой. Вначале она демонстрировала легкомыслие, но потом сказала, что ей очень нравится Мэнпинг. По ее собственному выражению, он вылитый Арман — только повзрослевший и с оригинальным чувством юмора. Если вы помните, Арман — это ее бывший жених.

Кэтрин попыталась усвоить эту новость, но это было нелегко. Наконец она сказала:

— Я думаю, что они сами договорятся. Мне только хотелось бы, чтобы Иветта считалась с ним. Мне кажется, что у него в жизни еще не было серьезного увлечения.

— Его любовь к вам не серьезна? — коротко спросил он.

— Его любовь ко мне чисто братская. Я думаю, что у них может все очень хорошо сложиться. Ведь, наверное, именно благодаря Хью Иветта так неожиданно порвала со своими сомнительными друзьями; она и думать о них перестала после того вечера, когда мы подвезли ее домой из гостиницы.

Наступило короткое молчание, потом Филипп произнес:

— Я догадался, что, должно быть, вы ему отказали; но я все еще не был уверен в этом, поэтому так рассердился на вас, когда вы были у нас в тот вечер.

— Пожалуйста, не будем сейчас говорить ни о чем таком, — попросила она быстро, хотя и не слишком резко. — Вы много раз разными способами выражали свою точку зрения. А сейчас… Пожалуйста… не будем говорить на личные темы. Вы друг Леона и доктор моего сына. Сегодня вы здесь гость вместе с Марсель, а я выполняю долг хозяйки.

Он остановился и посмотрел на нее в упор. Его тон был резковат, но скрашивался властной улыбкой, еле различимой в полутьме:

— Мы не друзья, вы и я? С каких пор? С того вечера, когда вы пытались убежать из моего дома незамеченной и упали на лестнице? Вы и сами чувствуете, что я слишком много знаю о вас… что, как врач, я чувствую и понимаю ваши трудности и желания…

В этот момент слева от них вспыхнуло белое зарево ламп над бассейном. Это заставило его замолчать. Он несколько раз глубоко вздохнул и потом сказал другим голосом:

— Давайте сходим к бассейну и вернемся в дом. Я оставил там Марсель беседовать с одним моим старым другом, но боюсь, что она уже устала от него.

В патио они встретили Хью с Иветтой. Филипп поклонился и отошел искать Марсель.

— Они готовят пол для танцев, — сказала Иветта. — Если бы я могла научить этого вашего кузена танцевать как следует! Я бы умерла спокойно.

— Это был бы, конечно, подвиг, но умирать из-за него не стоит, — возразила Кэтрин самым непринужденным тоном. — А вы видели Леона?

— Он общался с этим господином из музея изящных искусств. Бедной Марсель пришлось выслушивать их, пока вы гуляли с Филиппом, — сказала Иветта, улыбаясь. Пожав плечами, она добавила: — Вот одна из причин, почему из Марсель никогда не получится настоящий скульптор. Другие виды искусств, видите ли, заставляют ее скучать.

— Это-то и хорошо, — вставил Хью, — не дай Бог жениться на художнице.

Заиграл оркестр, и они пошли втроем к распахнутым стеклянным дверям салона. Кэтрин предложила своим спутникам пойти потанцевать, а сама отправилась на поиски Леона. Но его нигде не было видно.

Она постояла, посмотрела, как танцует Марсель, баронесса в своем обтягивающем платье, другие пары. Потом увидела, как вышли Филипп с Марсель; наверное, они пошли к бассейну.

Антуан подошел к Кэтрин в перерыве между танцами:

— Мадам, мсье Верендер просил меня передать вам, что он хочет, чтобы все гости собрались в полночь у бассейна. Осталось только пять минут, мадам.

— Хорошо, но где же он сам?

— Они с мадам д'Эспере и остальные уже там.

— Я думаю, Антуан, что нужно велеть оркестру перестать играть, и тогда все выйдут на воздух.

— Уже сделано, мадам. Они будут сейчас отдыхать и поедят, а через час снова начнут играть.

Она кивнула ему и вышла на воздух, под звездное небо. В одиночестве она пошла к бассейну по одной из боковых дорожек. А там вокруг мраморных бортов уже скопились гости. Толпа казалась слишком пестрой в безжалостном свете прожекторов. Леон сидел со своей группой в конце бассейна; видимо, он ждал Кэтрин, потому что встал, увидев ее издали, и громко позвал:

— Идите сюда, Кэтрин! Я сейчас скажу речь.

Она мысленно спросила себя, не выпил ли он больше обычного, но, подойдя, увидела, что он в полном порядке. Было видно, однако, что он принял какое-то важное решение и хочет, чтобы все его гости узнали о нем. Люси улыбалась, как змея, застывшей, дьявольской, торжествующей и выжидающей улыбкой.

Леон остался стоять рядом с Кэтрин. Он поднял руку. Гул голосов стих, только кто-то жизнерадостно выкрикнул:

— Мы ждем, Леон!

Леон сказал:

— Сегодня все вы познакомились с моей невесткой, но мало кто из вас видел моего внука. Его зовут Тимоти. По характеру он не совсем Верендер, но мы стараемся это исправить. — Прокатилась волна негромкого смеха. — Моя невестка говорит, что на это потребуется долгое время, но посмотрим. — Пауза. — Мой сын женился на этой женщине без моего согласия, и я был так рассержен, что намеренно перестал даже думать об их существовании. Я ее не знал, и я даже не хотел ее видеть.

— Как же так! — послышалось несколько возгласов.

— И когда она приехала сюда, — продолжал Леон, — несколько недель назад, она была мне не нужна. Мне нужен был только ее сын. Но, друзья мои, теперь все изменилось!

— Не нужно, Леон! Не будьте сентиментальным, — негромко сказала ему Кэтрин.

— Сами видите, — обратился он опять к гостям, — вот как она со мной разговаривает! Хотите — верьте, хотите — нет, но мне нравится, когда со мной говорят так, кто бы это ни был. Никакого притворства, никакой лести, никаких хитрых расчетов — просто честно и именно то, что она хочет сказать! Сейчас ей страшно не по себе, но, черт возьми, ей придется выслушать все это так же, как и вам, раз вы мои гости. — Опять зазвучал смех. Леон выждал, пока станет совсем тихо, и продолжал: — Я не сентиментальный человек и думаю, что вы все это знаете. Я люблю факты… и я придерживаюсь сейчас именно фактов. До того как я познакомился с Кэтрин, я ожидал увидеть какую-нибудь хорошенькую пустышку с твердым желанием стать наследницей. Хотя уже в письмах к моему адвокату она здорово брыкалась — он еще до сих пор от них не опомнился, верно, Генри? — Круглый человечек, сидящий невдалеке, ответил смущенной ужимкой и смехом. — Во всяком случае, я был готов ко всему с ее стороны, и в течение первых десяти минут нашего знакомства я ей это сказал.

Его большая ладонь тяжело лежала на ее обнаженном плече.

Он похлопал ее по плечу:

— Мне осталось сказать немного — вам и так все ясно. Вот она стоит здесь. Я ею горжусь и надеюсь, вы меня простите, если я скажу, что она самая обаятельная женщина здесь сегодня. — Он жестом прервал аплодисменты, сказав: — Я хочу, чтобы этот вечер стал для нее памятным, чтобы она помнила, как я познакомил ее с моими друзьями и коллегами. И в виде материального напоминания об этом событии…

Только в этот момент Кэтрин почувствовала, что мурашки опасения превратились в леденящее чувство понимания. Она почувствовала, как жемчуга соскользнули с ее шеи и вместо них на плечи легло что-то холодное, и застежка щелкнула.

Кэтрин быстро подняла голову, коснулась пальцами бриллиантов и отдернула их.

— Ох нет, — прошептала она, — Леон…

Но он завершил свою речь ровно и спокойно:

— Если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была женственной, доброй и абсолютно честной, как Кэтрин. — Он добавил почти укоряюще: — Они пьют за ваше здоровье, Кэтрин. Поклонитесь им, а потом сядьте. Это большое событие в вашей жизни.

Она, не видя, повернулась к креслу, которое ей кто-то придвинул, но мельком заметила лицо Люси — натянуто улыбающуюся маску. Она села, стараясь высоко держать голову, сложив руки на коленях. Колье казалось тяжелым, как ожерелье из свинцовой дроби. Она даже не представляла, как оно выглядит.

Леон взял бокал у официанта и одним глотком выпил все. Говор и смех усилились, затем утихли. Динамики разнесли по саду музыку из проигрывателя в патио. Праздник достиг апогея, тем более что до конца оставалось еще часа два. Кэтрин думала, как она дотерпит все это. К ней подходили и почему-то жали руки, с чем-то поздравляли; появились Хью с Иветтой, сказали, что она молодец, и исчезли. Потом пришел Филипп.

Он сказал:

— Поздравляю. Вы во всех отношениях были безупречны. — Обращаясь к Леону, он произнес: — Должен пожелать вам спокойной ночи, друг мой. Завтра с утра я должен быть на работе очень рано. Вечер был замечательным.

Леон ответил:

— Мне нужно поговорить с вами, Филипп. Вы сможете приехать завтра днем, сразу, как только закончите работу в больнице?

— Конечно.

Он вышел из круга света и пропал в темноте; его машина была припаркована отдельно у ворот, чтобы можно было уехать в любой момент.

Кэтрин стояла рядом с Леоном, прощаясь с гостями, выслушивая слова благодарности, оказывая знаки внимания тем, кто оставался ночевать в доме, и, наконец, сдержанно пожелала «спокойной ночи» Леону. Она уже направилась к лестнице, когда он сказал:

— Потом зайдите сюда еще, Кэтрин.

Она отрицательно покачала головой и пошла дальше вверх.

На верхней площадке лестницы она расстегнула колье непослушными пальцами, вошла в комнату Леона, в темноте положила эту тяжелую пригоршню бриллиантов на его туалетный столик. Вышла, заглянула в комнату Тимоти и затем закрылась у себя в комнате.

Методически разделась, надела пижаму, протерла лицо кремом, умылась водой, легла в постель и погасила свет.

И осталась наедине со своими мыслями. Люси, после публичного унижения, уползшая к себе… Это женщина жадная, самоуверенная, пустая и бесчестная… Может быть, она и заслужила этот страшный удар Леона по ее самолюбию при всех. «…Самая обаятельная женщина здесь сегодня…» Кэтрин почувствовала бегущие по коже мурашки. Это было так… так тонко рассчитано! У него все было продумано заранее.

Но Люси… и эти бриллианты, которые должны были принадлежать ей. Ведь хотел же он подарить это колье ей. Но что-то такое он узнал — что? — заставившее его испытать к ней презрение, которое он так жестоко выместил на ней. Может быть, Майкл был так неосторожен, что снова поднял вопрос о счетах из Ниццы? Впрочем, какое значение это имело — как он узнал? Факт тот, что он знал.

Кэтрин беспокойно ворочалась в постели. Она не могла забыть это выражение лица Люси — абсолютную пустоту и мертвенность, как будто бы эта женщина выгорела дотла, осталась лишь оболочка. Никаких бриллиантов для Люси… никакого круиза. Долги, долги, долги… и может быть, тот мужчина, с которым она часто беседовала у себя в отеле.

Нужно было бы пойти к Люси, как она просила. Это было очень тяжело, и может быть, только усугубило бы все, но этот последний щелчок… не слишком ли много упало сегодня на эту темную блестящую голову… Кэтрин включила свет, увидела, что уже двадцать минут четвертого, и снова выключила его. Теперь Люси уже не ждет ее, но может быть, утром…

Кэтрин прижала лицо к подушке. Ее губы прошептали:

— Филипп… Филипп!

 

Глава 10

На следующее утро в доме все поднялись поздно. Кэтрин еще никогда в жизни не чувствовала себя такой вялой и подавленной. Она с облегчением увидела, что холлу возвращен нормальный вид, двери большого салона закрыты, и к ним придвинут полукруглый стол с водруженной на нем тяжелой вазой с цветами — это придавало столу такой вид, как будто он стоял тут вечно. Слуги уже привели в порядок патио, а верные приспешники старого Брюлара прилежно ухаживали за лужайками. Она догадалась, что Леон останется у себя наверху до второго завтрака, когда будут окончательно убраны и сглажены все следы вчерашнего приема.

Он выйдет к ленчу с оставшимися гостями, и они постепенно разъедутся по всем направлениям: в Монте-Карло, Кан и куда-то еще.

Она не знала, что ей делать сейчас. Наверное, нечего, пока не подадут утреннее угощение. Ей бы очень хотелось искупаться в море, но с берега всегда возвращаешься такой взъерошенной и вся в песке, а эти гости вполне могут принять такой вид за признак неуважения или небрежности. В любом случае купание было долгим делом. Лучше она посидит в тени и посмотрит, как Тимоти описывает на велосипеде восьмерки вокруг магнолий. Он уже ездил так, будто сросся с велосипедом.

Приехал Филипп, поклонился ей издали и скрылся в доме. Она почувствовала, как знакомо щемит сердце, но решила не обращать на это внимания. Лучше пойти прогуляться или постараться как-то скрасить утро для старого барона и его стройной баронессы, которые в полном молчании сидели под деревом. Но было так трудно двигаться…

Затем из дому без всякой спешки вышла Люси. Странно, но она выглядела не хуже, чем обычно. Она позвала Брюлара, сказав ему по-французски:

— Брюлар, велите шоферу привести сюда машину.

Старик препоручил задание слуге. Подошла горничная, несущая чемодан Люси, и ей было велено стоять и ждать, когда приведут машину, а потом уложить чемодан в багажник, да понадежнее.

— Я пойду попрощаюсь с моими друзьями, — сказала Люси и неторопливо направилась в сад.

Кэтрин встала, как бы желая присоединиться к ней, но Люси даже не остановилась, негромко сказав на ходу:

— Вы были правы, что не обратили внимания на мою вчерашнюю просьбу. Нам нечего сказать друг другу.

— Люси…

Но она прошла мимо, а у Кэтрин не было ни энергии, ни желания бежать за ней. Дело было сделано, и Люси, вероятно, после мучительной ночи высокомерно отступила.

Кэтрин услышала голос, от которого у нее всегда начинало сильнее биться сердце, и открыла глаза. Он разговаривал с каким-то стариком по-французски, в его словах слышалась какая-то успокоительная интонация. Кэтрин по нескольким донесшимся словам поняла, что тот жалуется на боль в спине, которая никак не проходит. Что отвечал Филипп, она не поняла, потому что он стоял к ней спиной, но она видела, как на лице старика показалась улыбка облегчения и он, слушая Филиппа, все кивал. Какое умение говорить с людьми, подумала она с горечью, какой он спокойный и дружелюбный с мужчинами, какой оживленный и обаятельный с женщинами… и какой лед скрывается под дружелюбием и обаянием.

Она услышала вдали крик, потом второй, ближе, и вдруг время сжалось и остановилось; садовник кричал, указывая на что-то, Филипп кинулся бегом в направлении суматохи, за ним заспешили гости. После момента оцепенения Кэтрин обежала глазами сад… Тимоти!..

Сердце оборвалось и потом застучало где-то в горле, вызывая удушье. Она бежала изо всех сил, чуть не сбивая людей с ног, чуть не натолкнувшись на Люси; в какую-то долю секунды ей показалось странным, что Люси — единственная, кто спокойно уходит от суматохи. Все бежали к бассейну где попало, по траве; расступались, давая дорогу, рабочие. Брюлар кричал ей:

— Это наш мальчик, мадам! Велосипед!

И она увидела бассейн с белыми и розовыми цветами, колыхающимися по всей поверхности, и Филиппа, одной рукой держащего голову Тимоти над водой и второй цепляющегося за край бассейна. Десяток рук уже тянулись к нему, чтобы перехватить его ношу. Она споткнулась, но рванулась дальше, чуть не упав в бассейн; если бы ее не подхватили.

Она увидела бледное маленькое личико Тимоти, белое и какое-то неживое, со странно прилипшими ко лбу волосами. Она вырвалась, упала на колени на мрамор и схватила его. Он был тяжелый и безжизненный. Она отталкивала чьи-то руки, позволила только Филиппу взять его и в тумане услышала:

— Пусть она лежит. Мне нужно заняться мальчиком. Леон, попросите гостей уйти в дом.

Она не могла спорить. Лежа вниз лицом, со сжатыми кулаками у висков, она старалась не слушать. В голове хаотически мешались все молитвы. И когда не смогла больше выносить это, то приподнялась.

Рубашка с Тимоти была снята, Филипп массировал маленькую спину. Зубы у него были сжаты, на спине обозначились мускулы, фанатическое напряжение было в сжатом рте, тонких напряженных ноздрях. Он повернул ребенка на спину и начал легко массировать основание ребер.

Она не спускала глаз с белого безжизненного личика в агонии страха. Оно должно ожить. Оно должно. Струйка воды вытекла из посиневших губок, и Филипп мгновенно поднял ребенка в сидячее положение и открыл ему рот. Снова потекла вода, потом он глотнул, и вдруг раздался хриплый вопль, от которого дрогнул каждый нерв в ее теле. Она попыталась сесть, но чья-то рука удержала ее, и Филипп сказал как-то легко:

— Легкие как будто промылись, хорошо кричит! Пусть им займется горничная. Теперь с ним все в порядке.

Леон взял ребенка на руки и понес к дому. Сразу осунувшийся, серый, он молча шагал, а за ним, еле успевая, семенила Луиза, придерживая болтающиеся ноги Тимоти, как будто бы ни одна часть его тела не могла остаться без поддержки.

Кэтрин не сразу попыталась подняться на ноги — была слишком обессилена. Она не плакала, но когда подняла глаза на Филиппа, они наполнились слезами. Это был не тот Филипп, которого она знала; он был бледен и растрепан, его глаза совсем почернели, когда он склонился над ней. Почти бессознательно он сунул пальцы в нагрудный карман, чтобы достать платок, но, пожав плечами, опустил руку. Еще раньше он сбросил пиджак, и сырая рубашка облепила его торс. Не найдя платка, он кончиком пальца осторожно вытер слезинку с ее лица. Потом его рука скользнула ей под шею, он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

— Вы пережили сильный шок, — сказал он, — и вам нужно лечь. Я сейчас схожу за лекарством и оставлю успокоительное для ребенка, а вам, я думаю, лучше всего принять английское лекарство — крепкий сладкий чай.

Кэтрин тонким голосом проговорила:

— Если бы вас тут не было…

— Его бы кто-нибудь другой спас; сад был полон людей.

— Садовники не умеют плавать, а гости пожилые.

— Да вы сами бы вытащили его.

— Но вы были на месте, чтобы оживить его. Если бы не вы…

— Вы напрасно мучаете себя. Когда он проснется, с ним будет все прекрасно. Нужно спустить воду из бассейна, вычистить его и снова залить, а велосипед высушить и почистить. У него должен быть тот самый велосипед, и он должен найти его на своем обычном месте. Я сам скажу об этом Брюлару.

— Теперь Тимоти будет еще больше бояться учиться плавать, — печально проговорила она.

— Мы его убедим, что падать в воду, разогнавшись на велосипеде, — замечательная штука, если бы он умел плавать. Я вас уверяю, что никаких плохих последствий не будет. За этим мы проследим.

Они дошли до патио, где несколько гостей возбужденно разговаривали. Один из мужчин пошел им навстречу.

— Вам помочь, Филипп?

— Позовите горничную, мой друг. Мадам нужно отвести в ее комнату. А мне, — он с улыбкой посмотрел на свои брюки, — мне нужно скорее ехать домой и переодеться. У меня, наверное, уже собрались пациенты и ждут приема. Может быть, вы найдете Антуана. Скажите ему, чтобы он подошел к моей машине.

Филипп тихо сказал Кэтрин:

— Сладкий крепкий чай! Вы запомнили? — вдруг добавил он по-французски. — Я заеду попозднее. Вы не должны ни о чем думать — только отдыхать. Договорились?

Она слабо кивнула:

— Спасибо, Филипп. Спасибо… от всего сердца.

Его пальцы на мгновение сжали ее руку, и он повернулся к горничной, которая как раз вышла из дому:

— Ребенок в постели? Хорошо! Отведите мадам в ее комнату. Сейчас Антуан принесет снотворное для ребенка.

Кэтрин шла сама без помощи горничной! Она чувствовала себя странно, но слабость прошла. Она сказала горничной, что выпьет чаю, и пошла в комнату Тимоти.

Сухой, растертый, он лежал в белой кроватке и выглядел совершенно нормальным, только ему было не время лежать, и глаза были закрыты. Она наклонилась к нему, и он посмотрел на нее. Ничего не говоря, она коснулась губами его щеки, и он вздохнул.

— Какой я неумеха! — заговорил он своим мальчишеским дискантом. — Тетя Люси сказала мне… — он опять вздохнул: — Я устал.

Антуан подошел к Кэтрин:

— Мсье доктор прислал эти таблетки, мадам. Он сказал дать только одну, но если он будет беспокоен, то еще одну через два часа.

Она взяла у него таблетку и стакан. И только в этот момент она осознала, что Леон все время стоял в ногах кроватки. Он подошел с другой стороны, наклонился и, приподняв, посадил Тимоти, чтобы Кэтрин могла сунуть таблетку в рот ребенка и дать ему запить. Потом он опустил его на подушку и подоткнул простыню.

— Ему не понадобится вторая таблетка, — сказала она. — Мы лучше оставим его одного, пусть засыпает.

Луиза, которая не отходила от кроватки, тут же прошептала:

— Я буду заглядывать каждые десять минут. Мсье доктор…

— Да, я знаю. Я буду у себя в комнате. Позовите меня, если он будет плохо спать.

Леон открыл дверь, пропустил ее в комнату и вошел вместе с ней, сказав почти бесцеремонно:

— Вы вся мокрая, лучше бы переодеться. Я тут посижу и подожду вас.

Он прошел через арку в соседнюю гостиную и сел в кресло лицом к балкону. Кэтрин стащила с себя платье и надела синий шелковый халат. Горничная принесла поднос с чаем.

— Чай для двоих, мадам, — сказала она. — Мсье доктор еще сказал, что мсье Верендеру тоже нужно стимулирующее и я должна ему передать, чтобы он пил чай здесь вместе с вами. Это он так сказал, мадам.

— Я и не сомневаюсь. Мсье там, в гостиной. Спасибо, Мэри.

Кэтрин сама принесла туда поднос и поставила его на низкий столик рядом с креслом Леона. Он пододвинул для нее кресло с другой стороны стола, но тоже лицом к деревьям и синему небу.

— Рецепт Филиппа, — сказала она, чтобы только не молчать. — Крепкий сладкий чай обоим.

— Мне не нужно лечиться от шока, — сказал он. — Не сейчас. Но я выпью, с лимоном. — Он молчал, пока она наливала чай, принял свою чашку и поставил ее. — Нам нужно поговорить.

— А нельзя ли отложить? Я не способна сейчас сражаться.

— Я тоже. Но есть вещи, которые мы должны сказать друг другу прямо сейчас. Я считаю, что нужно приниматься за неприятное как можно скорее. Как вы думаете, что же случилось утром?

— Я даже толком не знаю. Тимоти никогда не подходит к самому краю бассейна — он еще слишком боится. Он катается только по закругленным мраморным плитам, чуть ли не по траве. Эти закругления ведь не ближе пятнадцати футов к краю бассейна. Но даже там он не катается, если меня нет рядом. Я ему говорила, что он никогда не должен подходить близко, если он один. Но может быть, сегодня утром он подумал, что раз кругом много народу, то, значит, и не страшно?..

Леон покачал головой:

— Нет, не так это было. Вы слышали, он сказал о Люси?

— Ах да, Люси… — У Кэтрин мороз побежал по спине. — Я наткнулась на нее, когда бежала к бассейну. Она… да, она шла почему-то от бассейна. Я понимаю, я еще подумала, что это странно. Хотя уже не знаю, что я думала. — Она стала быстрыми глотками пить чай. — А что… Люси… Почему вы заговорили о ней?

Он прикрыл глаза рукой:

— Они встретились с Люси на дорожке, которая идет к бассейну. Люси поговорила с ним, и они вместе пошли туда. Когда они были совсем близко, она толкнула велосипед вперед. Он покатился по траве, сильно виляя колесом, — видно, из-за этого он даже и не вспомнил про тормоз до последнего момента. А там было уже поздно.

У нее так задрожала рука, что она поскорее поставила чашку:

— А как вы узнали об этом?

— Я видел это, — просто ответил он. — Со своего балкона. Мне оттуда виден почти весь сад. Больше никто, никто, — со страшным выражением в голосе произнес он, — не имеет никакого понятия, как это случилось. Но я видел каждую подробность. И Люси знает, что я видел. После того как она толкнула велосипед, она быстро оглянулась на дом и увидела меня на балконе.

Лицо Кэтрин стало пепельного цвета.

— Я не могу поверить. Она ведь могла… убить его.

Он устало покачал головой:

— Я думаю, что она способна на это. Но она не подумала, что мальчик успеет крикнуть и что на крик прибегут люди. И что Филипп здесь. В лучшем случае она хотела отомстить мне — и вам, конечно. Если бы не мальчик, вы бы никогда сюда не приехали. Собственно говоря, это логичное завершение того, что произошло вчера вечером, — вполне логичное, для тех, кто знает Люси.

— Вы говорили о… об ожерелье?

— Да, ожерелье. — Он оперся подбородком на кулак и неподвижно глядел на сияющую изумрудом бахрому пальм. — Кто же сказал вам, что я заказал ожерелье, Дин?

— Да. Но не сердитесь на него. Мы говорили о…

— Нет, я не сержусь. Наверное, он хотел, чтобы вы были настороже. — Леон пожал плечами. — Лучше вам узнать всю механику этой истории. Было время, когда я думал о женитьбе на Люси. Мне хотелось, чтобы в моей жизни появилось какое-то тепло. В то время я еще ничего не знал о Тиме. Ну а потом я узнал о существовании мальчика. Мысль о женитьбе начала отпадать. Но Люси — хороший компаньон, и мне нравилось приглашать ее на скачки, плавать с ней на яхте, где она играла роль хозяйки, да и вообще, везде. И я должен признать, что она мне очень нравилась.

Кэтрин почувствовала в горле странное ощущение; она никогда бы не поверила, что сможет испытать это чувство по отношению к Леону. Жалость.

Она сказала:

— Беда женщин вроде Люси в том, что они думают: раз они красивы, то больше ничего и не требуется. Они думают, что не обязаны иметь ни совести, ни привязанностей.

— Да, может быть, вы и правы. Ну, я не буду рассказывать во всех подробностях, но я узнал, что она постоянно получает комиссионные. Со всех заказов, которые я делал в одном крупном магазине Ниццы. Она мне и рекомендовала этот магазин, и очевидно, у нее была договоренность с управляющим. Знаете, я был просто потрясен. Я тут же проверил все, что касается нее. Наверное, вы можете себе представить, что я почувствовал, узнав, что в своем отеле она живет в кредит, потому что собирается выйти за меня замуж.

— А почему вы ей сразу все не сказали?

Его глаза сузились, и в них мелькнула свирепость.

— Я деловой человек, и впервые кто-то — мужчина ли, женщина ли — сыграл надо мной подобную штучку. Я дал возможность ей продолжать в том же духе, она и не подозревала, что я что-то узнал. Но я был настолько взбешен, что решил положить этому конец, и сделать это так, чтобы жестоко наказать ее. Это нужно было сделать, и я сделал.

Кэтрин, опустив глаза, смотрела себе на руки:

— Теперь мы подошли к ожерелью.

— Да. — В его голосе опять зазвучали воинственные нотки. — И вы напрасно швырнули его обратно, что бы вы там ни думали. Я его заказал специально для вас, и вы, черт возьми, будете его носить. Сделайте его наследственной драгоценностью, если хотите, передадите его потом вашей… о, да что толку говорить с женщиной, у которой на все есть отговорки. Оно ваше!

— Но ведь вы заказали его для Люси.

— Ошибаетесь. Я задумал праздник в вашу честь и хотел сделать вам подарок. Когда я заказывал его у ювелира, он упомянул имя мадам д'Эспере, и я сразу понял, что о любой вещи, которую я мог бы купить там, будет немедленно доложено по телефону, едва я успею уйти. Я и захотел немного проучить ее — пусть себе думают, что ожерелье предназначено для Люси, и пусть сообщат ей эту замечательную новость, как только я уйду. Пусть-ка ее ждет неприятный сюрприз. Она его заслужила, она его и получила.

Кэтрин был тяжел этот разговор, но она заставила себя спросить:

— Люси мне говорила, что это ожерелье готовилось для нее и что вы даже велели выгравировать ее инициалы на застежке.

— Даже говорила, вот как? Если бы вы вчера не соизволили в такой чертовой спешке освободиться от него, то вы бы увидели, что нет там никаких инициалов Люси. Там одно слово прописными буквами: Кэтрин.

— Так как же она могла…

— Да, я устроил скандал ювелиру — сказал ему, что о моих делах с ним становится кому-то известно, и очень ясно дал понять, что если у них и дальше будут выведывать, то пусть говорит, что на застежке выгравированы инициалы — и больше ни звука! — он усмехнулся с некоторым злорадством: — Конечно, ювелир возымел большие надежды, что потом вы заставите меня купить и солитер, и браслет, и что там еще бывает… Так что он заинтересован, чтобы уже ничего не дошло до ушей женщины, которая является сущей авантюристкой и ничем больше.

— Значит, опять деньги Верендеров…

— Да вы не отворачивайте свой носик от этих денег. Если бы у меня не было их, вас тоже тут не было бы. — Он засмеялся, не меняя выражения. — И если бы не вы вышли замуж за моего сына, то нашлась бы какая-нибудь другая. И у меня тоже был бы внук… Но это был бы не Тим! И она была бы не вами. Так что, в целом, мне повезло.

— Спасибо.

— Хотя имейте в виду, если бы этот мальчик умел плавать, мы тут с вами не пережили подобный ужас, как час назад. Вот на этом я буду настаивать, и немедленно — уроки плавания каждый день, пока он не будет так же великолепно чувствовать себя в воде, как на велосипеде. И еще одно…

— Не теперь, пожалуйста!

На этот раз он явно улыбался, хотя глаза под густыми бровями были сужены.

— Небось думаете, что я совсем растаял, а? Видели, как я там, у бассейна, задыхался и орал, и наверное, подумали, что теперь-то я от вас отстану? Ничего подобного!.. А вот я утром слышал, что вам совсем не хочется отправляться в круиз. Ну, кто сказал мне — это не важно. Ну, тогда и не поезжайте! Я возьму Тима и горничную Луизу. А там у него будет товарищ, сверстник.

— Он еще очень мал, чтобы ехать в такое путешествие без меня.

— Ну, это вы так думаете! Попробуем, увидим. Мы ведь будем почти каждый день заходить в порты, и если он захочет, чтобы вы приехали, вы можете добраться туда на машине и остаться на яхте. Если вы настаиваете, я даже буду звонить вам каждый день.

— Я не принимаю необдуманных решений. И сейчас мне велели отдыхать.

— Ну хорошо, я пойду. — Он поднялся. — Я так рад, что сразу после ленча вся эта орава уедет. Я уж и забыл про тишину в доме.

Она быстро сказала:

— Я не люблю долго говорить об одном и том же, но вы ничего не собираетесь предпринимать против Люси, нет?

— Это только моя догадка, но мне кажется, она сама уже предприняла кое-что. Теперь она появится на побережье где-то очень далеко отсюда. Лучше забыть о ней.

— Согласна. Спасибо за компанию, Леон.

— Вы полежите еще часа два. А я скажу гостям, что вы не можете спуститься к ленчу.

— Вы, наверное, очень крепкий человек.

— Некоторое время назад я чувствовал себя как-то нетвердо, но сейчас — отлично, как уже давно не было. — У двери он оглянулся: — Вы помните вчерашние комплименты, что я изливал на вас?

— Да.

— Они выражают мои чувства, — сказал он и ушел.

Кэтрин откинулась в кресле с полузакрытыми глазами.

Когда она пробудилась, был уже час дня. Она быстро пошла в комнату Тимоти. Разрумянившийся, с растрепанными кудрявыми волосами, он безмятежно спал. Луиза сидела рядом, на балконе, и шила. Заливались щебетом птицы, пролетая мимо, на фоне синего неба Средиземноморья.

Кэтрин вернулась к себе в комнату, вымылась и подобрала платье. Она развязывала пояс халата, когда в дверь постучали и вошел Филипп. Она снова завязала пояс и бессознательно обмотала себе руку его концом.

— А, вы уже встали, — сказал он непринужденно. — А я только что смотрел мальчика.

— Я тоже ходила к нему, — сказала она немного скованно. — С ним все хорошо, правда?

— Отлично. Мы его разбудим около четырех, но пусть побудет в постели до завтрака. — Он посмотрел на нее. — Вы тоже выглядите лучше. Вы поспали?

— Немного.

Он засунул руки в карманы и подошел к окну:

— Я думаю, что вы поговорили с Леоном?

— Да, у нас был разговор.

— О прошлом вечере и о той сцене, что он устроил у бассейна?

— И об этом.

— Сегодня утром мы с ним тоже об этом разговаривали. Он сказал, что это его… мучило несколько дней, но все-таки он решил поступить так. Он никому не говорил об этом, но чувствовал, что он должен поступить с Люси так откровенно жестоко, как она того заслуживает. Он хотел увидеть ее еще сегодня, прежде чем она уедет.

— Он мне этого не сказал, но я рада.

Наступило короткое молчание, и показалось, что птицы оглушительно щебечут за окном. Он повернулся боком к окну и сказал:

— Иветта очень беспокоилась о вас. Она даже хотела приехать сейчас со мной. Но я ее отговорил. Она велела передать вам привет и что надеется на скорую встречу с вами.

— Спасибо.

Он повернулся к ней лицом. На ярком фоне окна он выглядел темным силуэтом, и она не видела выражения его лица, но его присутствие вызывало острую боль в сердце и спазм в горле. Она сделала какое-то непроизвольное, еле заметное движение, и его было достаточно.

Он очутился рядом и обнял ее. Несколько долгих секунд она не шевелилась, не высвобождала рук, запутавшихся в поясе, едва осмеливаясь дышать или думать. Наконец она высвободила руки и обвила его шею. Их губы нашли друг друга и слились в долгом ненасытном поцелуе; потом его губы коснулись ее щеки и скользнули по шее.

— Боже, как я мечтал об этом, — пробормотал он. — Я тебя так люблю, что и себя не чувствую. Я уже стал твоей половиной. Я обожаю тебя, твои глаза, волосы, твою отвагу, упрямство, твою нежность. И ты меня любишь — я это чувствую! Но скажи это, произнеси!

— Я люблю тебя, Филипп… бесконечно! Но я жутко себя чувствовала после того, как ты меня утром поцеловал.

— Жутко? Но почему же? Это было все, что я тогда мог сделать. Обстановка не позволяла объясниться ни мне, ни тебе.

— Я знаю, — сказала она дрожащим голосом, — но я испугалась, что ты просто хотел утешить меня. А я так хотела верить, что это что-то большее! Филипп, тебе нужно было сказать мне это сразу. Я так нуждалась тогда в этом, а ты был так холоден. И еще эта Марсель!

— Марсель! — он разжал руки и строго сказал: — Ты заставила меня мучиться с ней. Ведь это ты сказала Леону, чтобы он приглашал и Марсель со мной. Разумеется, Марсель вообразила то, чего и нет. Из-за Марсель я решил взять отпуск. Я больше не мог терпеть ее здесь, в Понтрие.

— Но ты ведь ухаживал за ней до моего приезда.

— Многое было до того, как ты приехала, моя сладкая, дорогая Кэтрин. Но меня больше занимает то, что произошло после твоего приезда; до него я был просто доктор.

— А кто же ты теперь?

Он засиял улыбкой:

— А теперь я уже показал тебе, кто я. Но ты мне скажи, почему ты так настаивала, чтобы Марсель приглашали сюда со мной? Ты боялась за себя? Разве ты не видела, что мсье доктор наконец нашел себе женщину, которую так долго искал?

— Иветта и я думали…

— Иветта! Я вот думаю, что ей нужно как можно быстрее выйти замуж за твоего кузена и уехать с ним в Гонконг: для обоих это будет очень полезно. Иветта изменилась, и это все к лучшему.

— Да, и еще я думала, что Марсель больше подходит тебе, чем я… Она француженка…

— И ты скоро будешь француженкой! — он притянул ее к себе: — Мы должны пожениться немедленно, как только успеем все устроить. Я хочу, чтобы ты жила в моем доме.

Порозовев, она ответила:

— Я тоже хочу этого, Филипп, больше всего на свете.

Он прижал губы к ее волосам, и только профессиональная привычка заставила его через некоторое время снова посмотреть на часы.

— Боже! Почти два. А меня все ждут внизу к ленчу. Гости были в столовой и, наверное, теперь уже поели. — Он твердо отстранил ее и пошел к двери. — Надевай платье — и вниз, — скомандовал он. — Нам нужно будет объявить одну очень важную новость. Я подожду тебя в коридоре.

Несколько секунд после того, как он ушел, она смотрела ему вслед в каком-то экстазе. Да, он не изменил себе… Так похоже на него! Она надела синее с белым платье, подкрасилась, причесалась. Чувствуя, что весь мир будто заново создан для них, она пошла по коридору рядом с Филиппом.