Йусернэйм помнил, как дойти до метро и примерно за полпути до подземки остановился и вставил сим-карту в фейкофон. Как он и подозревал, на счету не оказалось средств, что было поправимо в ближайшем продуктовом. Московский мир жил, наверное, всё ещё в первой половине дня, но по затянутому тучами небу ни о чем нельзя было догадаться; и из-за этого на улице было прелестно темновато. Внимательно разделавшись с терминалом (увидев только нужный логотип оператора, и кроме полей ввода никуда не отводя взор) и выйдя из магазинчика, Юм выбрал номер, затаил дыхание и нажал на зелёную клавишу. На третьем гудке она подняла трубку – голос был какой-то сухой и усталый, но чуть приободрился. Он сообщил ей только, что идет к третьяковской и прибудет очень скоро. Она сказала, что будет как только, так сразу, и сейчас ей некогда говорить, на чем связь и оборвалась. Псевдовремени было 0:39, он стоял на светофоре и уже через несколько мгновений приложил к валидатору купленный билетик.

Шагнув из вагона, Юзернейм сразу направился в переход с желтой ветки на фиолетовую и свернул к выходу на площадь, чтоб потом не суетиться на улице. Часы показывали 0:54. Он прогуливался у безликого спуска в подземку туда-сюда, разглядывая местность – уходящие с этой площади на все четыре стороны неширокие дороги; старые домики вверх по улице и советские громадины чуть поодаль. И только через десять минут, наконец, из-за спины подошла фигурка в чёрном, под большим капюшоном. Ростом она была выше Светы, но пониже его, тощая, но в ширину малость с намёком на виолончель; одета в балахон и широкую юбку почти до самой земли, что вместе с надетым капюшоном выглядело как одна целая монашеская ряса, а обута была в туфельки на низком каблуке. Подойдя, она не сбросила капюшона, но подняла глаза и посмотрела на него. Было только видно, что она брюнетка, волосы длинные, тонкие, секущиеся; с естественно бледным лицом, которое Йус не успел особо рассмотреть, ибо зрительный контакт она внезапно оборвала. Вдруг, как ни в чем не бывало, достала сигарету, закурила и вновь украдкой смерила его взглядом:

— Так вот ты какой, парень, предлагающий пивас на ластэфэме, — произнёс скрипящий, хриплый голос.

— Да, я такой. Салют!

— Чао. Ой бля, коничива! В смысле – хайль. Куда двинем?

— Я подумал, что если ты за хороший пивас, то в бар, наверное?

— Нахуй бар! Я не хожу в такие заведения... Да я бы вообще никуда не ходила! Но пойдем в магаз, значит. Тут кругом, правда, одна обдираловка.

— О, что в бары не ходишь, это хорошо, понимаю. Да, тут везде всё дорогое, ладно уж, переплачу, лавэ есть.

Девушка не задерживалась на нём взглядом, а была будто озабочена чем-то другим. Она ловко стрельнула окурок в глубь площади, и молча они пошли. Вдруг его разобрало любопытство:

— А чем ты тут вообще занималась, если не секрет?

— У меня здесь нерегулярная подработка. А живу я в ебенях вообще-то.

— Ха, земляки значит. Только мои ебеня наверняка дальше.

— А ты откуда такой будешь? — удивилась она.

— Сестрорецк.

— А это где?

— У финского залива.

— О, пиздец. И какими судьбами тебя принесло? У тебя родственники здесь?

— Да, тётка и младшая сестра, у них и остановился... Мы с ней вместе выросли, а потом они сюда переехали. Ну а вообще я это всё очень безрассудно устроил. Ебанулся, откровенно говоря, на самом-то деле. Свободы мне захотелось, воздуху!

Она задумчиво посмотрела:

— Круто. И как тебе свобода?

— Что за вопрос? Свобода прекрасна и удивительна. И потому её мало кто может себе позволить.

— Да, я например. Обхожусь и иллюзией, хули. А ты-то позволил?

— Ну, вроде бы за хвост ловлю, это точно. А на иллюзии и сам долго продержался.

Тут они заприметили нарисовавшийся подле магазин и зашли – монахиня откинула капюшон. Были приобретены четыре разные бутылки, две пачки сухариков и кальмаров. Стоя на кассе, Юзернейм всматривался, всё более не стесняясь, в эту девушку. Возможно, ей было отнюдь не девятнадцать. Фемина обладала своеобразной внешностью, но нельзя сказать, что неприятной или некрасивой – в ней была какая-то тонкая, кукольная, чарующая черта, может, и не очень заметная. Лицо её было благородно-овальной формы, с проблемной кожей и старательно маскированными косметикой прыщами; разрез чёрных глаз выглядел малость хищным, учитывая щедрую подводку; носик был остреньким, а губы средней тонкости. Всё это, обрамлённое нерасчёсанной густотой спадающих тонких волос и в псевдомонашеской обёртке создавало сильное впечатление. И в то же время, выражение этого лица по-умолчанию было каким-то гордым, исполненным надежды, но в чем-то улавливалась параллельная хрупкость и ранимость. Пройдя по улице немного молча, но замечая его интерес, она улыбнулась уголками губ и резюмировала:

— Да ты точно ебанулся, незнакомцы меня так не разглядывают вообще-то.

— А как я разглядываю?

— Без омерзения.

И девушка засмеялась резким, ещё более скрипящим, чем её голос, каркающим и бултыхающимся смехом, с несколько психопатским раскатом, который явно был бы уловимее в более продолжительном и сильном исполнении. Небо почти почернело.

— У меня есть зонт, но я бы предпочел где-нибудь переждать.

— Не ссы, я знаю одно место, мы уже близко.

Позади осталась улица со старинными двухэтажками, сейчас они прошли вдоль помпезного советского жилого дома с гигантской аркой, сбоку же через дорогу тянулось за оградой что-то страшное, длинное, монументальное, поздне-совковое, наверняка военное. Впереди улица разделялась церковью надвое, и только её колокольня уверенно контрастировала под тучами – прочие строения были затянуты под зелёной марлей строительных лесов. По улице справа вдаль уходили двухэтажные домики и одна палата царской эпохи; чёрные фигуры же свернули влево, вдоль ряда высоких, но лишь трёхэтажных представителей неоклассицизма. Место дышало историей, небо – влагой, а люди – примесями с кислородом. Прямо над головой лениво прохрустел гром, дождь начал падать крупными каплями.

Юм, удерживая увесистый пакет с покупками, раскрыл зонт, а девушка накинула капюшон и ускорила шаг. Впереди справа, позади церкви, виднелся длинный трехэтажный дом того же стиля, что и предыдущие, только грязный, расписанный маркерами и краской, с битыми стёклами и замощёными окнами на первом этаже. Это было настолько невероятно и сердце так защемило от масштабов гиблой красоты, что он даже сделал исключение и взглянул на неожиданно современный синий короб: подколокольный 4. Здание имело подворотню, в которую его спутница резко свернула, а затем быстро, чуть не побежав, направилась аккурат вдоль стены вправо – до самого дальнего окна. Краем глаза Юзернейм даже заметил через двор ещё одно брошенное прекрасное строение, с атлантами, удерживающими каменный балкон; но нужно было спешить, хоть и не было заметно никаких предупреждений об охраняемой территории, алюминиевая бытовка на территории всё же наличествовала.

Так как окна были расположены весьма низко, девушка лишь немного задрала юбку, поставила ножку и ухватившись за кусок неспиленной решетки влезла на подоконник. Встав в полный рост, она сдвинула какую-то фальшпанель и шагнула внутрь – Йус забрался по горячим следам, прикрыл залаз и аккуратно шагнул на пол. Помещение было настолько поругано и завалено мусором, что сложно было догадаться, чему оно служило в славном прошлом. Лишь элегантная галтель под высоким потолком осталась почти не тронута и тоскливо взирала на раскинувшееся безобразие. Девушка отряхивала юбку, приговаривая:

— Не планировала сегодня сюда заглядывать, честное слово. Ну да ладно, — взглянула она ему в глаза пристально, — никто не пострадал, а снаружи не окликнули – уже хорошо. Пойдем наверх?

Сейчас она будто наконец расслабилась, скрежетание этих слов имело нотки спокойствия. Девушка достала из сумочки маленький фонарик.

— Пойдём. Держи своё пиво, — протянул он ей бутылку, — знаешь, когда я последний раз находился на покинутом и охраняемом объекте, один человек из команды провалился на проржавевшем жестяном листе и серьёзно поранился. Поэтому пока никто не пострадал, я рекомендую внимательно смотреть под ноги и даже вверх.

— Ну это само собой, ёпт. Не беспокойся, здесь бомжи иногда толпами ходят, да и я много раз была, всё норм всегда.

— Вот и славно.

Они внимательно поднимались по заваленной мусором и кусками мебели лестнице, не вызывающей особого доверия и требующей местами координации движений. Мельком заглянув в тёмный внутренний коридор второго этажа, пара отправилась выше; бутылки хоть и несли в руках, но ещё не вскрыли. За многочисленными битыми окнами шумел дождь, гневно раскатывался гром – здание дрожало и наполнялось звуком. Сквозняк, смакующий весь дом в многочисленные дыры, перемешивал и распространял по всему нутру кисловатый смрад. С каждым шагом Юзернейм рождался и умирал в своих мыслях. Залезая в дом, он и не задумывался о его состоянии, о подъеме на другие этажи, ибо сколько хожено по всяким аварийкам... А тут объяснимо начал параноить и предаваться удивительному мандражу.

Благополучно взойдя на третий этаж, он с грустью приметил, что и здесь повсюду всё загажено, под ногами и особенно по углам раскидан не только мусор от недавних посетителей, а всё те же бесконечные обломки мебели, какие-то многолетние ошмётки не пойми чего, смешавшиеся с полувековой грязью, среди столетней трухи. Местами были заметны наслоения разных обоев; в редких местах под основной голубой краской, уже весьма растрескавшейся, вступала в свои права оливковая, и как позже было замечено, нанесённая в свою очередь на бежево-кремовую. Впрочем, почти повсеместно краска прочно срослась под голубой, и не выдерживая, обнажала уже саму известку. Девушка заметила, как он всё рассматривает, и пояснила:

— В дореволюционные времена это был доходный дом.

— То-то выглядит как-то... Нестандартно. Да, планировка интересная.

— Заметь, коридор ведёт во все квартиры на этаже. Таких домов мало осталось.

Просебя Йус сетовал, что оказался в таком месте без налобного фонаря – в те места коридора, где двери были почему-то закрыты, освещение из окон (да в такую погоду) почти не просачивалось. С другой стороны, создавалась подходящая атмосфера для знакомства с феминой, посвятившей, суммарно, полтора месяца своей жизни на прослушивание всей дискографии Mütiilation. Она шла чуть впереди, освещая путь и квартиры слева, явно что-то высматривая, и вдруг объявила:

— Нам сюда.

Показала она лучом на прикрытую дверь слева, рассеивая фонариком полумрак. Двери были деревянные, резные и крашеные в коричневый.

Пара вошла в квартиру и закрыла дверь, хотя вряд ли в этом была какая-то необходимость. Окна с внушительными остатками стекла выходили на улицу, где сейчас в грозовой темноте яростно проливался ливень. Как и везде, здесь царил бардак, разве что наличествовали три разной степени сохранности стульчика, один явно школьный. И Йус не понял, почему они зашли именно сюда, пока она, расхаживая над кучей мусора у одной стены, не сказала:

— Смотри, что у нас тут есть.

Девушка подняла длинный кусок арматуры, причем явно не здешний, и он на секунду даже оторопел; но фемина подошла к двери и положила железку поперёк входа на спецом врезанные в стену крепежи.

— Теперь это шикарные апартаменты в самом центре столицы! — изобразил восхищение Юзернейм, теперь не очень уверенный в том, кто же из них оказывается птичкой в клетке.

Она оглянулась, и на лице её впервые засияла улыбка. «Ой, как же это чертовски волнующе», — ощутил он невольно. Девушка прошла к углу и предложила:

— Тут хер знает кто блохастый мог пристроиться, давай-ка пакетик разрежем и постелим на седушки.

Идея была сразу же приведена в исполнение, затем она достала из сумки спиртовые салфетки и поделилась с ним, но всё равно оба были брезгливыми и впоследствии пожирали сухари высыпая из пакетиков прямо в пасти, а кальмаров приходилось смешно доставать зубами. Усевшись напротив друг друга (она в углу, лицом ко входу) и поставив между собой третий стульчик в качестве импровизированного столика, они таки откупорили бутылки и чокнулись без тоста. Молчание, к внутреннему удивлению обоих, тяжелым не казалось. Затянув несколько смачных глотков, она внезапно спросила:

— Знаешь, почему я решила так вот запросто с тобой встретиться?

— Даже не догадываюсь. Очень интересно!

— Да в сущности потому же, почему однажды залезла в этот дом, как и в некоторые другие, впрочем... Из-за свойственной мне безответственной тяги к чему-то любопытному, ненормальному, потенциально опасному...

— Хм! А у меня на ластэфэме разве указано что-то такое?

— Вот и я о том же. Это и забавно, что нет, не указано. Только простенькое перечисление интересов в графе о себе, да? Не в этом суть. Но... Знаешь ли, я подумала, что это любопытно – когда ты пообщался с одной девушкой, ну, просто вот ни о чем вы попиздили, приятно так, и всё. А потом вдруг пишешь другой – элементарно зовёшь выпить пива, без всяких бесед. Не, ну странно же? Я сначала удивилась, как это ты узнал? И точно помнила, что была в своём уме, и никаких причин упоминать о втором аккаунте в нашей переписке у меня не было. Может, ты хакер какой-нибудь, а? Или тебе так общения с женщиной не хватает? Короче, мне стало интересно... И вот мы здесь.

Теперь Йус всё понял, но в мысленной переписке с кровавыми руками и своих оценках сей её ипостаси копаться не захотел – уж очень ситуация выглядела неоднозначной.

— Потрясающе. У меня тоже есть ещё один аккаунт, но я не вёл на нём статистику. Я вообще это забросил.

— Вот почему у тебя скрыты последние игравшие треки! Но библиотека что надо. Feels good man, как говорится. Я, кстати, никогда ни с кем из сети не встречалась в реальности. Да у меня и круг общения-то небольшой. Как тебя зовут?

— Юзернейм. А тебя?

— А я... Кристина. Ебануться, правда?

— Ахуеть! Иисус на кресте перевернулся! — Кристи негромко, но страшно засмеялась, — я вот понимаю, чем может быть полезен второй аккаунт, но не улавливаю, зачем же скробблить в два разных и разделять статистику?

— Ну, во-первых, я люблю ласт и очень много для себя открыла там. Во-вторых, на статистику мне похуй, она ж не пропадает, а просто подсчитывается на двух разных страницах. А в третьих, на втором аккаунте, если ты заметил, я скробблила только блэк, для того, чтоб рекомендации были точнее. Потому что на первом акке с этим мрак полнейший. Ты видел, я на всяком разном торчу, а оно уже путается и начинает совсем какую-то поебень впаривать.

— Теперь всё ясно, — деловито запрокинулся Йус, опустошив половину бутылки.

— У тебя акк давно зареган, ты много версий дизайна пережил. А я только несколько. Ты видел бету следующей версии? Знаешь, что они готовят?

— Да, глянул. По-моему пиздец полнейший. Вот клянусь, меня все предыдущие версии всегда устраивали, но это... Это уже не ластэфэм, который мы знаем и любим.

— Вот вот! Бля, не знаю – как я этим говном пользоваться буду?... Надеюсь, они не станут на неё переходить.

— Я тоже.

Он замолчал. Интересно, что было бы, будь здесь сейчас Света? Теоретически, если исключить вероятность запала охраной или мимо-проходимцами, условия для преступления были просто идеальные! Юзернейм, конечно, помнил всю переписку и своё решение эту фемину больше не беспокоить, чему какбы честно и последовал, не продолжив диалог. Однако же, вышло что вышло. Может, это не просто совпадение? Он удивлялся её смелости и пытался понять, чем же оная может быть обоснована? Но было не в моготу размышлять об этом сейчас. Кристина смотрела на него очень серьёзно, затем задумалась, и снова подняла взгляд:

— Есть один интересный момент. Мне на самом деле двадцать три года, и если верить твоему профилю, я должна быть чуть младше. Но почему-то у меня ощущение, что тебе больше, верно?

— Верно... Неужели я действительно старею так, что это заметно? Осенью выйду на последний рубеж – мне исполнится двадцать девять. Знаешь, я вроде бы старался, и было весело, но всё-таки молодость прошла песком сквозь пальцы – а я из неё не переоделся, не вырос, и не знаю теперь, как быть. Поэтому в этом пункте я люблю иногда... Выдать правдоподобное за действительное, да.

Они синхронно занесли и опрокинули бутылки.

— Как тебе пивас-то?

— Отличный, благодарствую.

— Наслаждайся.

Кристина наслаждалась вкусом предпочитаемого светлого сорта; а также беспорядком в этой комнате медленно гниющего здания – обнажённые и замаранные деревянные полы, стены с где-то потрескавшейся краской, где-то со слоями обоев, где-то с голым и закопченым кирпичом. На потолке, избавившись от широкого круга слоя шпаклёвки, зияла чернотой сетка из прогнивших деревянных реек, подобно увеличенной и плоской текстуре пыльной плетёной корзины. У стены когда-то ещё был виден матрас, но постепенно слой мусора образовал на нём покрытие – внутри могли бы плодиться крысы. Она осознала, что эта комнатушка является карикатурой на её собственное сознание – такая же разруха, пустота и грязь. Совершенный упадок. И получалось, что она какбы сидела в своей голове. И всё бы ничего... Да только она была здесь не одна. Теперь ветхий образ некоего меломана с чёрно-белой аватарки, известный ей всего-лишь вторые сутки, развиртуализировался в этого вот полноразмерного чудного субъекта в выглаженной рубашке; вальяжно откинувшегося на спинку школьного стульчика, закинув ногу на ногу и о чем-то серьёзно раздумывающего, автоматически сведя взгляд в пол, вытянув руку с зелёной бутылкой на ноге, а другой поглаживая отсутствующую бороду.

Зачем он оказался сейчас здесь? Была ли это западня, и чем же она в таком случае рисковала? Была ли это безвозмездная акция доброты от теряющего рассудок человека с такой же воющей пустотою внутри? Что-то ей подсказывало, что ответ таится в руках. Сейчас он закинул в рот пригоршню кальмаров и откупоривал вторую бутылку, недоумённо поглядывая на неё с легкой улыбкой. Количество шрамов, претендующее на титул доски для резки превышало количество её порезов раза в два. Она заметила их при первом же взгляде, и если бы их не было, доверия бы он не получил и не оказался здесь. Но не только келоидными рубцами славился молодец... Хотя он ничем, сам по себе, намеренно и не славился, хоть и был амбициозно надушен – это она понимала, как и ту незыблемую биохимическую истину, что славило его, всецело, лишь её животное, крамольное инстинктивное естество! Что-то приметило она в волосатости и толщине этих рук – они были такие другие, такие интересные и захватывающие... И с этим ей сложно было поспорить. Кристиночка совершенно не ожидала, что всё это активируется так легко – она не была к этому склонна, и речи ни о чем таком быть вообще не могло, даже при всей её первичной симпатии к его портрету на аватарке. Так что же могли бы эти руки причинить ей? Разве только плохое? И почему сразу плохое? Автор этой истерзанной плоти, покуда ещё движется в его жилах кровь, должен же знать толк в удовольствиях; а иначе не искал бы, с кем выпить, и не явился бы к ней сегодня, давно зависши шеей в ремне, на дереве, среди скучающего подлеска с видом на финский залив.

В этих размышлениях зависла она на какие-нибудь пару минут, ловко свернув их в мысленный трей, и ни о чем больше не думая, следуя по течению, без сопротивления, нервов и эмоций. Ибо как и у Юзернейма, её девиз был таков: суета сует, всё суета. И будь, что будет. Она пришла на эту встречу, потому что пустота в голове ничего решает, а позволяет случиться, в уместных рамках, абсолютно всему. Теперь пусть хоть в жены её берёт. Или пусть возьмёт силой прямо сейчас. Да пусть хоть вообще никак не прикоснётся – ей грустно не станет. Чего бы не произошло в ближайший час в этих пропащих стенах – в мире ничего не изменится. А лично же она не останется в проигрыше – даже если безропотно отдастся всецело, покорно снесёт все унижения, или же встретит наконец смерть. Это было бы приятно и слишком здорово, а потому вряд ли судьба её так побалует. При наиболее вероятном раскладе они оба останутся теми же ничтожествами, охочими до фана в неравной борьбе с реальностью. И чего это она опять задумалась обо всём этом? Ах, эти руки!

— Ты в порядке?

— Да. Просто тупняк какой-то наплыл, — она поднялась и подошла к окну, — и когда ты собираешься домой?

— Не скоро. Мне вообще не хочется туда возвращаться.

— Остался бы здесь?

— Ох... Сложный вопрос. Пожалуй, остался бы.

— Будешь искать невесту с жильём?

— Боже, как звучит-то! Ну, как минимум, у меня есть основания сомневаться, что я имею шансы. Плюс характер...

— Да ладно? Только не надо ля-ля, красавчик, — перебила она и бросила добрый взгляд, — ты же не просто так на парфюм тратился.

— Я на него вообще не тратился, это чужой.

— Ты ещё скажи, что тебя насильно побрызгали.

Тут он не выдержал и засмеялся, и она следом тоже, а потом весело сказала:

— Я понимаю, конечно, что такая страшная, но думаю, что тупо без всяких ассоциаций и самоунижения ты можешь честно ответить на вопрос.

Без всяких ноток раздражения и даже позитивно он парировал:

— А я понимаю, конечно, что ты тоже имеешь право на самокритику и даже на переоценку некоторых своих субъективных недостатков, но за меня попрошу не решать, детка!

Кристина улыбнулась, подошла к импровизированному столу, взяла свою полупустую бутылку и допила. На какое-то мгновение в её глазах отразилась невероятная тоска. Швырнув, не оборачиваясь, стекляшку в мусорную кучу, она проморгалась и посмотрела на него испытующе сверху вниз:

— Ну хорошо, извиняюсь. Моё решение недействительно. А у тебя, похоже, есть мнение?

Она правда не совсем понимала, как на самом деле воздействовал такой взгляд; и тем более не могла знать, что за тяжелый случай находится перед нею, и что под таким взором может испытывать... Кристина была бы готова к любому лицемерию, лжи или оскорблению, но Юзернейм молча поднялся, обнял её и несколько мгновений подождал, когда она тоже возьмется за него, ожидаемо робко, и начал нежно целовать, в щёчки, губки, и куда получится – сперва она немного сопротивлялась; но потом неумело пыталась ловить его губы сама, ощущая эти не отпускающие руки и чувствуя, как тает многолетний лёд внутри. Такого она никак не ожидала. Юзернейм сделал это доблестно – не примяв груди, не потревожив промежности. Бюст её, кстати, он мельком заметил а потом и ощутил – грудь была крупнее, чем у Светы, что объяснялось возрастом, конечно.

Вечно злая, одинокая и разумная сущность внутри Кристночки била в набат и призывала оттолкнуть его посильнее, быстро отворить дверь и бежать прочь! Но утешившись, они ещё подержались друг за друга и сели по местам.

Выражение её лица, в лучших его традициях, было слегка отстранённым, безмятежно потерянным; в ней явно что-то происходило, и через несколько минут она просияла. Йусернаме хоть и сидел себе спокойно, задумчиво поглядывая то на неё, то в окно, но совсем забыв даже о не исчезавшей из поля зрения своей бутылке пиваса, и только сейчас заметил и продолжил. Кристина тоже подключилась. На улице, тем временем, стихло.

Юм был почти полностью уверен, что даже если бы здесь были все условия, и можно было удобно устроиться с феминой на мягкой поверхности, её девственность наверняка обнаружилась бы на верном месте и утехи пришлось реализовать как-нибудь иначе. Однако, он не мог знать, что у девушки имелась целая история её околосексуального развития в совершенно изолированной пуританской домашней жизни, и только с появлением постоянного интернета в семнадцать лет она узнала обо всех ключевых особенностях человеческой сексуальности. Лет до девятнадцати её либидо себя не проявляло, а парни из ПТУ вызывали либо презрение, либо жалость. Но с тех пор каждую следующую весну (и иногда в отдельные недели разных сезонов) на неё вдруг нисходила сильная похоть, и девочка самоудовлетворялась, как умела. Постепенно этого становилось мало, и она пыталась по всякому усилять яркость ощущений, но всё либо рано или поздно приедалось, либо прямо упиралось в известную причину. Время шло. Она закончила учёбу, целый год далее отшельничая дома, в жуткой апатии и депрессии. Это длилось и всё начало 2012 года, но с приходом весны ей как обычно полегчало, и вскоре после своего двадцать первого дня рождения, она совсем отчаялась и решилась на радикальный шаг. Кристина дефлорировала себя собственноручно. Она достаточно разочаровалась в жизни и была также совершенно уверена, что покончит с собой до тридцати лет, посему не видела смысла терять время в ожидании какого-то парня, которому если бы и было откуда взяться, то она не обещала бы ему хорошей жизни. Процедура прошла успешно, и постепенно девушка собрала скромную коллекцию из интимных игрушек.

Завязался типичный и долгий разговорчик о учёбе, работе и хобби. Йус узнал, что девушка бросила своё первое училище на середине первого курса, а потом училась два с половиной года на неназванную примитивную профессию, но тоже много прогуливала и ничем не утруждалась. В виду неприхотливого, а вернее конченого, покойного образа существования, она никогда особо не нуждалась в деньгах, совершенно бессовестно сидела на низкооплачиваемой родительской шее, и потому подработками занимается нечасто и исключительно со свободным графиком. Отработав в течение двух прошедших лет единственной расклейщицей объявлений у частного предпринимателя, который теперь из-за кризисных проблем в её услугах более не нуждался – Кристи была отрекомендована им, в знак благодарности, в одно рекламное агентство. И вот уже три месяца она работала в новом формате, выходя пару ночей в неделю дабы прогуляться пяток километров и разложить под стеклоочистители автомобилей маленькие листовки, что, между прочим, прямо попирает букву закона, так как является де-прикосновением к чужой собственности, но именно поэтому эта работа оплачивается выше. Сейчас у неё в сумке лежали три пачки по пятьсот визиток, каждую из которых она прикончит за один выход, получив за каждый листочек по пять рублей оплаты.

Пиво было выпито, закуски съедены, Йусернэйм собрал весь их мусор в пакет и объявил, что выбросит куда следует, на что Кристиночка зловеще рассмеялась ему в лицо, напомнив, что весь мир – одна большая помойка. Обоим неминуемо захотелось слить наполнившиеся баки, Юзернейм сдержался от перверсивного предложения и вышел за дверь подождать. Затем, уступив караул и войдя, он дополнил оставленную ею лужу. Отливая, он думал, что если бы это происходило где-нибудь на чистой улице, или, даже лучше, на природе – он бы ещё присел и понюхал её мочу в чистом виде, но тут было элементарно отвратительно. Также посетила мысль, что он не удивился бы, если б сейчас не обнаружил её за дверью – и с интригой направился на выход. Кристина ждала там и вручила ему спиртовую салфетку.

Спустившись на первый этаж, пара заглянула в подвал – он был просторный и сводчатый, и лет сто назад служил складом. Сейчас же всё было, как и сверху, тотально загажено и завалено громоздким мусором. На одной из стен торчали воткнутые мошонками на крючки для одежды резиновые пенисы, причем довольно натурального цвета и размера. Юзернейм, конечно, хохотнул, но выглядело это жутко. Вдруг раздались негромкие голоса в стороне, и луч её фонарика выхватил развалившихся в дальнем углу ребят со жгутами на предплечьях. Бояться их было бы напрасно, и ещё немного побродив, готы направились на выход.

Вскоре они спокойно вышли из подворотни – воздух оказался невероятно свеж. Проглянулось солнце, озаряя сырую улицу. Он гордо нёс пакет с пустыми бутылками, но заметив отсутствие помоек и наличие одного-единственного контейнера для строительного мусора у реконструирующейся церкви, закинул мусор в него. Пара чёрных фигур шествовала неспеша, но путь всё равно сгорал со страшной скоростью. А Юзернейм ещё не решил... Впрочем, намечать что-либо сейчас всё равно было необязательно, так как времени на раздумья ещё было достаточно. Однако, ещё поднимаясь с нею по разломанной лестнице в доме, он был уверен, что спустится обратно, точно зная, какой этой фемине вынесет вердикт. А сейчас они держались за руки.

Они так и держались, пока не остановились в пустой курилке некоего ресторана для легального перекура. Юзернейму даже хотелось стрельнуть и посмаковать никотиновую палочку его некогда фаворитных красных ковбойских сигарет, но чудом сдержался. Он заметил эту давно не испытываемую, уже забытую щекотку затронутых нервишек. Фактически, не потому, что его могли бы уже искать по поводу одного несчастного, но попахивающего криминалом случая; а потому, что он раздумывал – стоит ли затевать второй, почти неотличимый от чистого криминала?... Кристина достала старый телефон – массивную чёрную раскладушку, глянула время на маленьком внешнем дисплее и заговорила:

— До моей электрички ещё есть немного времени... Знаешь, я дура. Я часто предчувствую, когда совершаю большие ошибки в своей жизни, поступая так или иначе. И сейчас чувствую, что могу ошибиться. Думаю, что если так и ничего не скажу сейчас, то мы разойдемся и больше не увидимся. А я не хочу так. А ты?

Он поднял холодный взгляд:

— Я тоже.

Этого было достаточно, чтоб гарантировать её во плоти в скором времени, однако ж, удивлялся кто-то внутри – что это я творю?

— Я не знаю, как с вами, мужчинами, правильно разговаривать. Да и знать не хочу. Я вижу, что ты не ублюдок, и если предложу себя, ну, прямо в качестве рабы – ты не согласишься. Но если тебе что-то от меня понадобится, если есть какие-то условия – говори прямо. И ещё, пойми такую вещь – может, я и хотела когда-то раньше, чтоб у меня был кто-нибудь, но хорошо понимала, что я... Плохой друг. Нет, я могу выслушать, это-то полбеды. Но я не смогу поддержать – ведь я не знаю, зачем жить. И сомневаюсь, что захочу этому учиться в этом теле, в этой стране и оставшемся временном отрезке. Скажешь, никто не знает, зачем жить? А я так не думаю. Но мне не нужна семья и чужие ценности. Мне противно то, как недочеловеки сегодня выживают, и я не хочу быть в их числе – смешно, да... Конечно, у нас есть мизерные шансы, и надо сегодня же начать охуительно работать над собой, учить английский, чтоб стремится к лучшей жизни, но посмотрим правде в глаза – любая заграница будет смотреть на нас, как на гастербайтеров... Нахуй это надо, а? Я спрашиваю, нахуя продолжать бессмыслицу – но это риторика. Или ты всё-таки знаешь?

Йус опустил глаза и отрицательно покачал головой. Она продолжила:

— И ещё я заметила кое-что. Ты начал общение с вопроса о том, что лучше послушать перед смертью. А сегодня сказал, что не хочешь возвращаться домой, к прошлой жизни. Ты, кто всё бросил и уехал. Это какбы намекает. Я угадываю?

— А если и угадываешь, то что с того?

Она автоматически достала и закурила вторую сигарету:

— Ну как «что», блядь? Это же меняет всё... Нужно успеть жить. Знаешь, даже если мы формально поженимся для этой ёбаной прописки, то придется ждать, когда мои родители примут ислам... А мы за это время сами десять раз успели бы его принять! — Кристина нервно засмеялась и прокашлялась. — Так что это плохой вариант. Ну у нас есть, бля, дачный домик полуразъёбаный тоже, но мы и без прописки туда съебаться можем, но только выжить там без подготовки будет нереально.

— О дьявол, Кристина, ты так любезна, я прямо... — потерялся он, и глаза его настигла обратная сторона луны.

— Что с тобой?... Ты слышишь? Юзернейм?

Он что-то промычал. Кристи видела, что он вроде бы стоит на ногах, но всё-таки испугалась. Йус напоминал зомби. В своём же сознании горе-злодей утопал в океане мыслей и понимал, что скажи он сейчас что-то не так – всё пойдет крахом. С другой стороны, так может быть лучше для неё. Если для неё вообще возможно какое-то "лучше", конечно. Медленно, он включился:

— Кристина, ты и в самом деле угадала. Я правда решил покончить с собой и приехал только для этого, продав все свои пожитки, чтобы сейчас ни в чем себе не отказывать. Наша связь имеет смысл, только если ты тоже будешь готова... Надо же, не ожидал, что придется это говорить.

— Охуеть...

Теперь потерялась в раздумьях она. Из заведения рядом кто-то вышел, и взявшись за руки, они молча отчалили в сторону метро. Было на удивление людно. Пара прошла по площади мимо входа в метро, выше, в сквер, и разместилась на первой же пустой скамейке. Юм соображал:

— Послушай, я думаю, тебе лучше вернуться домой и подумать обо всём подольше, в спокойной обстановке. Знаешь, сквозь года этот день будет выглядеть просто кусочком приятного сна. Я вот видел много приятных снов. Сновидения не спрашивают, а просто берут и заканчиваются.

— Мне везде спокойно. Я думаю, что если отпущу тебя, то навсегда останусь одна. То есть вообще, так было бы и без этой встречи – я не имею ни перспектив, ни желания. Ни один парень никогда не пытался со мной познакомиться. А станет ли ещё кто-то вот так запросто писать мне на ластэфэме? Сможет проявить единомыслие в пару предложений? Понравится ли он мне, а я ему? Ой, какая ёбаная тщета! Ты видишь, какая это всё, блядь, ёбаная тщетность?

— Я вижу, милая, я прекрасно это понимаю.

Полушепотом она просила:

— Скажи ещё...

— Милая. Няшная. Дорогая. Самая одичавшая, необузданная, злая. Прекрасная гротескная королева.

Кристи отчаянно прижалась к нему и расцеловала – он обнял и затянул её поучиться лизаться. Насладившись, они с минуту помолчали. Вдруг она не выдержала:

— О мой бог, хули я выёбываюсь, о чём-то думаю?! Прости меня, это всё так внезапно... — у неё навернулись слезы, — я согласна, я буду готова. Всё будет, как скажешь. Пусть лучше это случится скоро и вместе с тобой, чем я буду влачить такое существование ещё десятилетия.

Хоть скамейка в центре города и не очень к тому располагала, Йус всё же задрал рукав её балахона и расцеловал ручку от тыла ладошки к запястью, далее по многочисленным шрамам к изгибу, а выше они встретились губами. Кристи охотно училась. Унявшись, он спросил:

— Всё будет, как я скажу?

— В рамках разумного, конечно. Ты что-то хочешь? Есть какие-то нюансы?

— Я хочу вылизать тебя с пальчиков ног до самой макушки, — она смущённо прыснула, — но это, к сожалению, не сегодня. Сегодня я должен вернутся к родным. А вот завтра... Мы правда можем уехать к тебе на дачу?

— Да, можем. Только старики в этом году не приезжали туда, это значит, там трава по пояс будет, в доме всё попрятано, но это ерунда. А ещё электричество, скорее всего, не работает.

— Думаю, это не проблема. А где она находится, и как можно добраться?

— Смоленская область. Там очень красиво. Предки ездят на поезде, потому что недорого, а раньше на машине. Мы же, кстати, по пути в ту область живем. Поэтому, если поедем, я подсяду к тебе на своей станции. А тебе с белорусского вокзала выезжать.

— Ясно. Тогда посмотрим. Ключи сможешь взять без объяснений?

— Смогу. Пусть только попробуют что-то вякнуть.

— Прекрасно. Впрочем, если что – пиши сообщение ласте. Не пиши смс, не звони – у меня это единственная симка, и она конспиративная, я её выну из трубки и спрячу на улице. И если вдруг у меня будут какие-то неотложные дела завтра, обо всем заранее сообщу на ластэфэм. Только ластэфэм, окей?

— Окей!

Они встали и направились к метро.

Сентиментально простившись, и условившись вновь встретится так скоро, как это возможно, Юзернейм проводил её в вагон, они поцеловались, и он кланялся с платформы. Весь обратный путь казался теперь ещё короче – он был слишком впечатлён этой девушкой и невероятным итогом совместного распития пива. Метро себя исчерпало несколькими переходами и одним перегоном непосредственно в поезде; а улица хоть и пыталась занять побольше времени, но он всё равно её не заметил.

Едва не забыв выключить фейкофон и изъять симку, он остановился и сделал это в соседнем дворе. Теперь, соображал он, может по-настоящему запахнуть жареным; а потому симку спрятал под камушек, уложенный у третьего столбика ограды маленького палисадника у соседнего дома.

Как и было условлено, он позвонил в домофон. Ответила и открыла Мадэмуазель. Она же поведала, что к Свете явились подруги и ангажировали её в какой-то там большой торговый центр на распродажу, и удалилась к себе. Йус же направился в комнату с петлёй, пауком и пианино – и обнаружил на столе записку следующего содержания:

«Любимый! Надеюсь, всё прошло успешно. Мои бесславно позабытые козочки, дурочки и писюхи вдруг объявились – сами пришли за мной, т.к. не могли дозвониться, и очень вовремя! Я уже умаялась месить высокоуровневых и предалась тоске. А Оне очень возбуждены какой-то там маркетинговой акцией, как это у них часто бывает, поэтому я надеваю маску нормальности и примыкаю к сему микросоциуму, всё-таки давно не была с дивчинами, а это иногда весело! Надеюсь, и мне повезёт. Если да – вернусь поздно.

Огненно целую!

Твоя Люциферочка»

Отложив бумагу, он разделся, пошёл вымыл руки, и прилёг на постель. В голове суетилось множество мыслей, но уверенно не желая о чем-либо думать, ему удалось продремать часок. Встав, и как-то вдруг не решаясь расхаживать по квартире в одних трусах, он взял пакет с доставшимися ему совершенно новыми вещами, наверное, от одного из братьев, и нашел джинсовые шорты, накинул рубашку, не застёгивая, и вернулся в ванную. Там Йус собрал волосы в пучок, умылся холодной водой и почувствовал, что организм требует нормальной пищи.

Выйдя из ванной, он заметил, что в кухне горит свет и хозяйничает мадэмуазель, хотя до этого её там не было.

Юзернейм прошел в кухню. Было приоткрыто окно, снаружи шумела в полголоса пробка, рычали и бубнили моторы, ныли гудки, завывали сирены. Чёрная грива мадэмуазели, собранная в высокий конский хвост, несколько завитая, контрастировала на белом халатике. Она сию секунду оглянулась:

— Здравствуй, Юзернейм! — обрадовалась женщина.

— Добрый день, Сильвия Григорьевна.

— Ну что ты, я же не педагог! Для тебя просто Сильви.

Со стороны он выглядел уверенно, но внутри при взгляде на эту восхитительную фигуру весь продрог, сердце на какое-то мгновение зависло и понеслось стучать... О Дьявол, он своими руками вершил над ней приговор к сквирту, даже не верится! Следовало немедленно собраться и держать себя в руках. Она приметила:

— Как тебе идёт с хвостиком! По-моему круче, чем маугли.

Сложно было не улыбнуться по-кретински! Ну что ты будешь делать, маугли?

— Благодарствую. Да, я если куда-то иду по делам, обычно всегда зачесываю, с костюмом смотрится эффектно.

— Представляю! Я тут кофе завариваю, 'блэк айвори' какой-то, будешь?

— Да, пожалуйста.

Йус вальяжно уселся на стуле, не дожидаясь приглашения.

— А чем ты, кстати, занимаешься? — спросила она, насыпая зёрна в кофемолку.

— Если говорить о любимом деле, то собираю компьютеры. А если о работе – бью баклуши на месте заместителя директора самой конторы.

Так вдохновлённо, будто речь идёт о занятиях фигурным катанием, она произнесла:

— Компьютеры – это здорово!

— И не говорите, — так же мечтательно, экспромтом, протянул он.

Мадэмуазель повернулась к нему в полоборота, прекрасно сознавая, как аппетитно в такой позе выглядит её бесподобный стан и гордый бюст. Под халатом на ней было строгое чёрное бельё. Он отважился и расслабленно взглянул на неё – вероятно, несколько нескромно, и заметил сейчас её мэйкап: красную помаду (очень его возбуждающую) и подведённые глаза, длинные ресницы, верхние веки были целиком обрисованы чёрной тенью, и сейчас она кокетливо, какбы стесняясь, приспустила их, надув губки. В замедленном режиме замдиректор наблюдал, как уверенно поднялись веки, обнажая пристальный взгляд больших чёрных глаз, а губки потянулись в улыбку – у Юзернейма пропал дар речи.

— Солнышко, ты не будешь против, если я сниму халатик? Так устала от этой жары!

— Пожалуйста, Сильви, не мучьте себя...

Произнёс за него, будто бы, какой-то запасной, страхующий актёр-двойник. Юм почувствовал, как в жилах разогналась кровь, а елдак норовил порвать джинсу. Мадэмуазель без всякой помпезности скинула осточертевшую тряпку, в два счёта сложила и вежливо повесила на спинку свободного стула в углу. На всей её коже блестели малюсенькие капельки пота. Он с трудом сглотнул слюну. Вот теперь суккуба-старшая с элегантностью стриптизёрши продефилировала к холодильнику, открыла верхнюю камеру хромированного гиганта, достала коробку молочного коктейля и баллончик взбитых сливок. Оставив дверцу на всю раскрытой, дабы, видимо, остужаться в морозной свежести, Сильвия не сгибая ног нагнулась, выгнув спинку, и распахнула камеру нижнюю, а точнее, открыла Юзернейму обзор на свою лучшую часть, затмевающую всё, поистине всё, абсолютно всё. Он покрылся испариной и был лихорадочно возбуждён, словно поставился метамфетамином внутривенно, и удивлялся, как какая-нибудь волшебная сила ещё не швырнула его со стула в адскую конвульсию?... Невинным голоском она спросила:

— И зачем я сюда залезла?

— Наверное, за льдом? — оперативно нашёлся актёришко.

— Ах, точно! Это всё жара.

— Беспощадная жара!

Говорил он с прекрасной, манящей ложбинкой меж сочных подтянутых ягодиц, едва ли скрывающейся за тонкой линией трусиков, старательно охватывающих, разве что, лишь её без сомнения ждущую, жаркую кисочку. Как удалось ему сидеть на месте ровно, не дёргаясь, не задрожав, не закричав – и не сойти с ума?...

Её попка начала медленно отдаляться, а спинка вырастать, послышался лёгкий хлопок закрывшейся дверцы морозилки, и вот величественная фигура в обрамлении белого света развернулась, ловким движением руки отправив захлопнуться и эту дверцу, держа в другой формочку со льдом в виде слова 'БЕСКОНЕЧНОСТЬ'. Слоумо фиксировало каждую долю секунды, дверца холодильника ещё только начинала полёт, а в её глазах он ожидал бы увидеть надменность, повеление, превосходство – и тому подобное, но она смотрела на него с таким же, должно быть, как и у него самого, восторженным интересом. У бедняги опять встало сердце, или не двигалось уже давно, было неизвестно. Фигура застыла в пространстве, но неумолимо моргнула, плавно и всё быстрее приближаясь. Теперь её глаза смотрели уверенно покоряюще, и прежде чем время вернулось в свои обыденные права, он заметил топорящиеся через лифчик сосцы. Сильвия подошла к другому стульчику, властно схватила и подвинула, развернула спинкой к Юзернейму и уселась широко раздвинув ноги. Она вынула ледышечку в виде буквы Т за верхнюю перекладину и кончиком нижней положила на кожаную обивку седушки, вплотную к своему спрятанному храму, а свободной рукой взяла со стола телефон, включила фонарик и всё это подсветила. У Юзернейма зазвенело в ушах. Уверенно и весело она констатировала:

— Ей крышка!

Ствол буквы плавился на глазах, и дошел до серединки. Юзернейму почудилось, что он смотрит замысловатый порнофильм. Она выключила фонарик и положила телефон на место, поставив локти на верхнюю дугу спинки, сложила из выпрямленных пальчиков полочку; и прилегла на неё подбородочком, направив в глаза Йуса глубокий, задумчивый взгляд. Возможно, она удивлялась, как он ещё не взял её силой? А он, кажется, уже пережил катарсис... Со всё также застывшим стальным членом. И созерцал её теперь чуть проще. Они смотрели так друг на друга какое-то время. Внезапно, совсем безмятежным голосом она озвучила вопрос:

— Ты художник?

— Не исключено. А вам как кажется?

— Мне кажется, что да.

— Кофеварка! — заметил он краем глаза.

Она резко обернулась и выключила электроплиту, поймавшую на рифлёную поверхность немного убежавшей кофейной пены.

— Ах, ну что за дура!

Он резко встал, сияя выпуклыми джинсами:

— Не ругайте себя. Наливайте, пожалуйста, а я всё вытру.

Юм серьёзно прошел и взял с раковины тряпочку, капнул воды и моющего средства, не ожидая, что она отставила в сторону кофеварку, но сама замерла на месте, оглядывая загрязнение и протянув ладонь сказала:

— Не заморачивайся, малыш, я сама – давай тряпку.

Он подошел позади вплотную, прижал своей выпуклостью её попку, обнял за животик свободной левой рукой, вторую направил в разлитый напиток, и вытирая, вкрадчиво прошептал на ушко:

— Я сказал наливайте.

Она взяла левой рукой его вытирающую правую – он остановился и отпустил тряпочку. Дальнейшее произошло очень быстро: она потянула эту руку к своей груди, разворачиваясь, сменив животик на поясницу в объятии его левой, и даже не успев встретиться глазами, они потянулись и горячо засосались. Отпустив его руку, она ловко расстегнула и спустила джинсы с трусами, чтоб выпустить вверх замученный елдак и полноценно прижаться к парню.

Все его чувства и ощущения подсказывали, что сейчас он, робкий первокурсник, лижется со студенткой и самой горячей штучкой не только всего пятого курса, но и учебного заведения.

Окончив ласки, Сильвия таки быстро разлила кофе по поллитровым чашкам, Юзернейм сразу же спохватился и накидал ледышек и сахара, она плеснула молочного коктейля, настреляла поверху сливок и дрожащими руками застучала ложками в обеих чашках, пытаясь размешивать! Он взял её за правую руку, изъял ложечку и принялся спокойно помешивать. Она оглянулась, с горящим взглядом, улыбнулась и постаралась повторить – более менее успешно. Его лицо было перемазано в помаде, он стоял с сияющим бивнем и спущенными до колен штанами, размешивая кофе. Суккуба засмеялась, и он следом тоже, додумавшись стянуть ногами свои джинсовые оковы. Как ни крути, а в такой ситуации сколь угодно медленное распитие напитков было бы всё равно торопливым. Кофе, всё таки, был горяч, и делая небольшие глотки, они не спускали друг с друга глаз, горящих глаз, горячее всякого кофе. Внезапно, вероятно осознав, что им не справиться – они выпили, сколько смогли, малость обжёгшись, но взвинтив в себе бушующие энергии; она схватила со стола коробку коктейля и баллон сливок, и засмеявшись, побежала в комнату.

Там она облила коктейлем грудь, и увидев эти молочно-розовые потёки по её сумасводящему телу, Юзернейм потерял над собой контроль – Сильви одним махом распустила волосы и упала спиной на кровать, он запрыгнул над ней и принялся вылизывать сверху, жадно припав языком к грудям, слушая её возбуждённое дыхание и томящиеся стоны; он спускался всё ниже, целуя каждый сантиметр, и встретился с промокшей в молочке чёрной полоской растительности, ощутив, что сердце перестало колотиться уже давно, и засосал этот радостно выглядывающий клитор, и направился вылизывать эту киску в самой настоящей реальности, позабыв обо всём. Вскоре они устроились в шестьдесят девятую и суккуба-старшая, верхом на его лице, заглатывала член по самые яйца, удерживая по десять чертовых секунд, и ему становилось как никогда хорошо, он яростно вылизывал ей всю промежность, тая в розовом блеске. Скоро в ход пошли взбитые сливки.

Когда она выпустила из своей глотки его елдак в очередной раз, он смачно шлёпнул по заднице и свалил с себя женщину. В её демоническом взгляде уже не осталось ничего кроме зверской похоти, и казалось, ей было совершенно всё равно, кто это – этим взглядом и оскалом она приглашала вонзить в неё, погрузиться вглубь, и погружаться до последнего вдоха, до последней капли; отдаваться и фанатично самозабвенно служить ей; до последнего шага прочь с ума, в одержимый сексуальный делириум! Он сознавал всё это в доли секунд, потянув её к себе ближе за ноги, и впервые загнав в это нутро, очень многозначительное лоно, в тоннель удовольствий – и вцепившись в груди, припал к ним и сосал, будто сломавшись надвое и уже не отвечая за ту заходящуюся в сакральном танце часть себя, очень сконцентрированную в хрящах, глубоко в этой прекрасной самке и образующую теперь уже часть одного с нею целого!

Незаметно, он уже оказался на спине, а мадэмуазель прыгала на нем, поглощала своей волшебной, чудотворною пустотой, кричала, выла, распевалась! Круговорот звука хороводом ходил вокруг его головы, изображение двоилось и троилось, мыслей и слов не осталось – сумасшествие было здесь, погружалось на него и вновь отпускало, горячо и скользко, он хотел смеяться, но только ахал. Блаженное безвременье настигло их здесь – они испробовали все позиции.

Блудница же своё дело знала, и оказавшись снова верхом, дойдя до точки, ловко соскочила – и окатила его по лицу горячим фонтанчиком из святого источника. Йусернэйм встал во весь рост на кровати и подошел, а далее она всё поняла демонстрировала чудеса проглота, обильно смазывая слюною орган, которым он вскоре почтительно похлопал её по личику с блядскими подтёками косметики. Поставив попкой к верху, Юм облизал и смочил слюной врата её заднего храма; постучался, потёрся головкой змия и запускал неглубоко, раз за разом, какбы смягчая; присовывая поглубже, массируя, и вдруг зайдя подальше, вызвав сиренский вой, но подбодрив мессалину грубым шлепком; и натужно проник, загнав под корень, дальше, вкуснее; и продолжал, обретая скорость! Продев руки чрез подмышки, он поднял её, выгнул, терзал за груди, запускал в рот пальцы, сношая её, воющую, как последнюю суку; долбил, не чувствуя себя, а вскоре повалился спиною в мягкость матраса, о коей и забыл совсем, всё в том же ритме выбивая мнимую старость из этих ягод окаянных, вышлёпывая приятную тяжесть прожитых лет, слушая её обезумевший лепет через беспрестанный шлёп их жаркой содомской забавы! Так продолжалось ещё сколько-то ещё истинно чумных мгновений – он выбивал, он насаждал, и весь воспрял, за гриву за взял, вверх потащил – и по собачьи уложил, шлепков поддал, и вдруг отстал! Юзернейм перевернул партнершу, и увидел в её глазах истинную блажь. Елдак его, казалось, мелко бился током, но он осмелился и пристроившись поверх, взял ещё благословений с её уст и горловых глубин, она охотно помогла, но он велел остановится, ибо хотел эякулировать красиво. Подтянув подушку, он поднял и примостил женщину сладостью повыше, и велел ей вытерпеть последний заход, стоя на коленях и штурмуя утомлённую, но смиренную Богиню, как рабыню, попеременно в оба тоннеля, и наконец выбрал задний – подтянув её ещё выше, поставив на постели на самые плечи, чуть не затылком, так чтоб она видела своё тело и мучителя снизу вверх; и встав над ней, он удерживал её за ноги и штурмовал задний проход и яростно рыча, зашатавшись в оргазме, налил полную кишку! Тут же достал, пошлепал, и её анальные конвульсии выделяли семя обратно, и смешно булькающе, сперма наполнила впадинку сфинктера и с новым импульсом извергла белую лаву стекать вниз по киске, капая на груди и лицо мадэмуазели – без сомнения, сразу понявшей, как волосатый чёрт захотел с ней разделаться. Полюбовавшись на анальное семяизвержение, он уронил самку, подполз и она сама приняла его в глотку, чтоб получше смазать, и теперь надрачивала, получая буйные фонтанчики на уже окроплённое личико и груди! Юзернейм излил всё, похлопывая по её требующему язычку и упал без сил. Какое-то он время он наблюдал подтекающую из её попки сперму.

Отдохнув минут пятнадцать, они направились в душ, где романтично целовались, словно тайком встретившиеся подростки в летнем лагере; и растирали друг друга мылом, будто впервые знакомясь с голым телом особи противоположного пола.

Выйдя из ванной в полотенцах, они встретили Светочку, одетую, неожиданно, в новое красное платье, она засмеялась над ними, подбежала и расцеловала обоих, была очень радостна.