Хоть и высоко над шумной улицей, Света спала без пробуждений до самого заката, а вот Юзернейм периодически открывал глаза – скорее из-за чувства небезопастности, но всё же за столько-то времени выспался. Погода была более чем прекрасна – ветер даже на такой высоте был тёплым. Поднявшись, он направился в дальний угол, где кое-как умылся минералкой из бутылки
Позавтракав медовым тортиком и запив эспрессо-водкой, пытливый умишко сообразил следующее. Так как хотелось в обязательном порядке наконец пыхнуть травы, необходимо было изготовить новую уточку, чем он сразу же и занялся, а уже затем, чтоб в безветренной обстановке накрошить стафф, отправился в техническое помещение. Наклейка на стене с перечеркнутой никотиновой палочкой какбы намекала, что помещение может быть оснащено каким-нибудь пожарным детектером, посему курить пришлось аккуратнейшим образом в распахнутом настежь дверном проёме. Проснувшаяся Светочка наблюдала это с улыбкой.
Также выполнив утренний моцион, фемина покурила. Вскоре забывшая обо всём парочка медленно занималась любовью на своём воздушном ложе под закатным небом.
Закончив, они несколько времени молча повалялись.
— Вы самое прекрасное, что есть на земле, — произнёс он тихо и мечтательно. — Скажете, я считаю так, потому что отчасти являюсь хомосапиенсом, генерирующим сперму? Ну неет. И не смейтесь. Вот уж кто, а вы, дорогая, уже познали и прекрасно понимаете, что мы проявляемся не только здесь и в этих оболочках. Так что вы знаете, с высоты чего я заявляю. Вы самая лучшая, даже если бы я вас не знал. Я люблю вас... И, быть может, вам ещё есть смысл уйти от меня и дожить до... До скольких вы будете не против?
— Ах, козлик, опять ты думаешь, что мне будет по силам жить без тебя? Может и будет, но не думаю, что это станет стоящим времяпровождением. И только не говори, что мне поможет состоявшийся мужчина с большой квартирой и машиной, охуенной работой и планами создавать семью. Я никогда не хотела быть частичкой этого. А целые годы напролёт утопать в разврате с наркоманами тоже не лучше. Весело, наверное, но ведь надоест рано или поздно. И что тогда? Если уже насытишься всем, и стремиться некуда, и ничего не хочется вообще? Ради какого искусства или самовыражения выживать, и стоит ли оно того? Ой, даже думать не хочу. Юзернейм, я люблю тебя, это впервые в моей жизни – и это взаимно, это сильно и чисто, это попало в яблочко. Я чувствую, что это точно так, как должно быть! И такое больше ни с кем не сможет повториться. Может, тебе кто-то и нравился, и было грустно сознавать, что любовь невозможна – но у меня с тобой сейчас всё супер. Даже если ты хочешь перечеркнуть целые годы нашей любви – это не имеет значения теперь. Тебе неловко осознать, что я твоя вещь?
— Да... Наверное, я так и не смогу привыкнуть.
— За это мои чувства расцветают ещё сильнее...
Они затянулись.
— Я не хотел бы перечёркивать нашу любовь. Я вообще не ожидал, что она вдруг случится, и не намеревался ничего такого начинать. Я только лишь не хочу, чтоб мне исполнилось двадцать девять. Не хочу стареть. Не хочу терпеть и превозмогать больное сердце, печень, почки, зубы, интеллектуальный спад, трудности в изъяснении элементарных мыслей. Я не хочу лечиться и работать. Не хочу лгать людям, скрывая свою постыдную биографию. Мне отвратительна эта цивилизация. Мне всё безразлично. С меня довольно.
— Но ты можешь жить у меня!
— Это, конечно, соблазнительно, но я не могу жить у вас. Хотя бы потому, что это я бы предпочёл быть хозяином жизни и содержать вас – лично вы ведь, кстати, пока ничего ещё не заработали... Даже если вы и могли бы мне чем-то помочь, я бы всё равно отказался. Я же не шутки шучу, и мосты не просто так сжигал... Вы всегда, каждую секунду нашей связи прекрасно чувствовали страшную правду, что я в любой момент легко позволю вам уйти – хоть и мне будет грустно, но ещё больше – мне будет всё равно. Ибо никакого меня нет. Я давным давно исчерпал себя как личность, потерял стремления и желания. Но остался почему-то лишь неубитой и слепой, автоматической способностью чувствовать, а также идентифицировать себя, пользоваться местоимениями. И вот это "оно" и любит вас. И Кристину. И вашу мать. И всех девочек, слушающих депрессивно-суицидальный блэк... Что же это такое, Света? Что я есть? Может, какое-то добро в оболочке зла? Или наоборот? А есть ли разница?... Я люблю вас, Света. А любовь невозможна. Это всё большая иллюзия. Я хочу умереть. Я должен умереть. Полностью.
Она вновь прильнула к нему. Поласкавшись ещё какое-то время в огненном свете заката, нагие фигуры облачились в чёрное. Юзернейм спустил воздух из матраса и сложил его, допил кофейную водку, перебрал содержимое рюкзака и уместил аэроложемент внутрь.
Собравшись, и теперь уже не заботясь о возможной сигнализации, парочка плотно накурилась на техническом этаже здания. Через несколько мгновений они неспеша и вразвалку брели по сумеречной улице вперед, к последним лучам заходящего солнца. По пути к метро он огласил, на какой вокзал и до какого города изначально задумывал добраться; а также поведал, что пребыванием в столице удовлетворён, и в виду иссякающих денежных средств, оставаться здесь более не имеет смысла. Света проверила расписание поездов – ближайший отправлялся в полночь, а значит, времени имелось ещё достаточно и ехать на метро не было необходимости. Она была весела и даже включила редкий режим обольстительной нимфы:
— А там, куда мы приедем, будут продаваться трусики с сердечками? Ты мне купишь?
— Ха-ха, что за вопрос?! Для вас всё, что пожелаете, дорогая. Правда, у меня осталось тысяч пятнадцать, или, может, чуть больше – надо будет проверить все карманы и потайные отделения.
— Чудесно, на трусы должно хватить! А себе такие же возьмёшь? Будет здорово смотреться на двух трупах!
Йус хохотал. И подобные шуточки продолжались. Это было несколько странно, учитывая, что после экстази одна из побочек – состояние тоски и даже депрессии, и у него всегда были очень угнетающие отходняки. Спрашивать об этом было неловко, да и он хорошо представлял, как она могла бы загадочно ответить, например, что вчера они удостоили визитом сорок пятый год, и побочки она случайно забыла где-то там, среди пёстрых немецких знамён – какбы нивелируя сам аспект вопроса о возможности чего-либо. Уже не говоря о том, что и он действие вещества, коего не принимал, испытал в полной мере; и сейчас прекрасно себя чувствовал.
Они преодолели путь пешком быстрее, чем предполагали, и ещё погуляли по площади трёх вокзалов. Здания оных являлись красивой и величественной архитектурой, возведённой ещё при Империи, а по середине, отделённая железнодорожным мостом, за всей площадью приглядывала советская высотка. Место было интересное и контрастное. Простор в антураже старины был теперь урбанистично нарезан на переплетения нескольких крупных дорог (вдоль небольшого остатка, собственно, площади с газончиком) и порублен на лоскуты образовавшихся меж ними островков – всё во имя службы беспрестанной и жестокой столичной суете. Людно было даже сейчас. Казалось, что споткнувшись и упав под ноги толпе, можно было стать незамечено раздавленным. Недобрую атмосферу также дополняли многочисленные тушки бомжей – лежащие и забившиеся по углам, или отважно ковыляющие и даже что-то требующие от прохожих. А на парковках бликовали, как ни в чем не бывало, неприкасаемые и вылизанные, чёрные дивизии немецких седанов и японских внедорожников.
Площадь инь-яня, как в тебе сочетается глухонемое неведение важного советского ампира с шумом и движением миллионов прохожих? И эти люди, потерявшие всё – среди тех, кто заказывает кенгурятник на свой новый джип, или спускает деньги на жижку для вэйпа?... Как всё это в тебе сочетается, Россия? Как всё это в тебе сочетается, планета Земля? Всех нас здорово затроллили на этом несчастном шарике, вот что. Он ещё разделит на ноль каждое условие и всякое обстоятельство этой вашей цивилизации!
Покинув это само собою разумеющееся, словно алкогольный делириум, безобразие, парочка приобрела билеты в купе и через некоторое время оккупировала уютный и комфортабельный номерок в подвижной гостинице на рельсах.
Поездка пролетела незаметно, хотя и длилась, фактически, целые сутки. В вагоне было тепло, и они не закрывали верхнюю створку оконной рамы; и всё время провели в нижнем белье, одеваясь, только чтоб наведываться в сортир. В ночные часы возлюбленные выключали освещение и предавались романтике нарочито тихих, будто кто-то мог услышать, разговорчиков о вечном и ни о чем, созерцая в окошко медленно плывущее звёздное небо и проносящиеся под ним немыслимые масштабы одной только природы. А в иное время, утомившись от болтовни, в ход шли плееры – они обменивались ими и включали друг другу каждый раз что-то особенное. Общаться и слушать музыку можно было и на расстоянии разделяющего пространство столика, но дремоте они отдавались исключительно вместе – она на нём, как любая порядочная кошка. Истинно так, ибо когда она чувствовала, что ему становилось уже не в моготу выдерживать её пусть и маленький, но вес, девочка умудрялась протискиваться к спинке, вынуждая его чуть сдвинуться, и умещалась бочком, переплетаясь своей свободной рукой с его уже чуть ли не свисающей, чтоб та не упала на пол.
Как-то раз, в свете дня, отчалив от одной из нескольких двадцатиминутных остановок, их обуяло вдохновение – дюже вызывающее устройство комнатки о четырёх постелях требовало себя использовать. Они заперлись и разделись, едва отчаял поезд, как Света была уложена спиною на столик, сжатыми в коленках ножками к самому окну, а голова её с раскрытым ртом свисала вниз – Юзернейм, удерживающийся на руках за края верхних коек, свободно парил и погружался в её глотку; затем сношал поочерёдно на каждой из четырёх коек, набивая ей ротик ликёрными конфетами и придерживая ладонью, чтоб было тише и слаще; прижимал сиськами в стол и пользовал рачком, и укладывал на спину, устраиваясь меж раздвинутых ножек – ублажал орально, затем поднимался и вновь штурмовал; и сам влезал на столешницу задницей, как на трон, позволяя ей сладостно попрыгать, доведя до точки, неконтролируемых криков и горячих соков; наконец устроившись в самозабвенной шестьдесят девятой и залив свой йогурт, должно быть, в самый её пищевод.
Когда поезд подкрадывался к вокзальчику не самого крупного из прибрежных городов на юге страны, они ещё крепко дремали. Юзернейм не хотел в большой курортный город – он вообще не хотел город, посему выбрал местечко поменьше, основываясь по различной информации из сети. Эти его замыслы и искания имели место уже давно. Всё, что ему было нужно – лишь длинный, уходящий в горизонт пляж.
В дверь постучали – женский голос объявил, что поезд прибывает. На крещёном боевой славой столике тусовались стаканчики от десертов, пустые коробки от сладостей и плитка горького шоколада в фольге, да осушённые от чая стаканы в подстаканниках . Живо одевшись, наскоро зачесав сальные гривы в хвосты и забрав свой мусор, парочка покинула поезд.
Той ночью они не стали уходить далеко, так как в планах было сперва хорошенько затариться провизией (круглосуточно здесь работали только частные лавочки), и потому утешились практически пустым городским пляжем. Кроме того, дурея от жары, стало очевидно, что для странствий следует разжиться шмотками попроще – оба были в неизменных кедах, в коротких спортивных носках, и пусть тонких, но джинсах.
Как только город проснулся, они наведались, следуя навигатору, в торговый квартальчик – тут и известный сетевой супермаркет наличествовал, и частные точки сбыта одежды. Примечательно, что туристы из больших городов не обращали на тёмные фигуры никакого внимания, зато местные глазели, будто ничего подобного никогда не видели.
Оказавшись в магазине одежды, перед ними, сияя белизной множества вещей, встал вопрос – не лучше ли было изменить принципам и полностью одеться в белое, чтоб не притягивать беспощадное солнце? Йусернэйму нравилась эта идея, но всё же он признался:
— Знаете, если б я приехал просто отдыхать и наслаждаться, то да, вырядился бы в белое. Это моему сумасшествию и статусу очень претило бы. Но в нашей судьбе – ни к чему.
В итоге он сменил свои джинсы на легкие бриджи, а кеды с носками на простейшие сандали.
Светочка приобрела чёрное платье, похожее на то, в какое она была одета в день их выезда в кузьминки – короткое и приталенное. Также она взяла изящные босоножки и купальник, хотя он и напомнил, что помыться от морской воды будет негде.
Кроме того, были приобретены солнцезащитные зонтики, большой походный рюкзак и два кожаных ремня. Переоделись они, с позволения хозяйки заведения, сразу же в примерочных. Снятые вещи – весь её джинсовый комплект, его штаны, и её извлечённые из рюкзака камуфляжные штанишки – были оставлены приятно удивлённой продавщице. Только обувь из каких-то мистических соображений была свалена в старый-добрый пакет-гараж и отправлена на дно нового рюкзака. Свой же, наполовину полный всяким хламом, Юзернейм вверил Свете – а она погрузила в оный свою сумочку. Позже туда будет свалена провизия в виде двух десятков шоколадных плиток, кои неминуемо расплавятся в упаковках. В походный же тюк он вместил две пятилитровые канистры с питьевой водой, литр своего любимого морковно-тыквенного нектара, и бутылку вина, самого дорогого из местного алкомаркета.
У мирян ещё вовсю царило утро, а готы, нагруженные и ободряемые теперь ветерком по горячим коленным сгибам, пересекли городской пляж и направлялись вдаль. Ещё во время первого ночного визита ощущение ходьбы по песку было очень забавным и новым. Сейчас же, с десятком килограммов за спиной, Юзернейм очень скоро был изнурён песочной вязкостью, но всё же счастлив. Они двигались на восток – море играло бликами по правую руку, а слева, как это ни странно, местами виднелся лес; далеко вперёд уходила пустая песчаная полоска, венчающаяся вдали растянутым треугольником горы, наполовину спускающимся прямо в морскую синеву.
Отдалившись на каких-нибудь полтора километра, было решено остановиться здесь – слева постепенно выросло и уходило вдаль скалистое возвышение примерно второго-третьего этажа в высоту. Юзернейм неспешно накачал матрас, сидя в теньке двух воткнутых в песок зонтов, а переодевшаяся в купальник Света намазывалась кремом от загара, с чем он, заметив это, был рад ей помочь. Накачав аэрокойку, они прилегли отдохнуть... И проспали до вечера.
Следующие трое суток продлились похожим образом, отличаясь видами слева от песчаного пути (тут чередовались лесные массивы и низенькие горки), да количеством оставшейся питьевой воды. Они спали в тени зонтов против палящего солнца, а ночью лениво двигались дальше. Светочка надевала его налобный фонарь, и проходя у самой морской пены, собирала красивые ракушки и разноцветные камешки. Жизнь казалась вечной, а беспечность – всеобъёмлющей и питательной истиной, словно кислород. Улучив момент потери во времени, Света извлекла из смартфона аккумулятор, и отключившийся аппарат позабыл конспиративную установку навсегда. Отныне человеческое летоисчисление было полностью повержено. Любовнички успели повидать и высоко парящих крупных птиц, и забавно бегающих боком крабиков, и большущих жуков, пауков, очень ярких бабочек. Всё это происходило в по-настоящему другом мире.
Когда с первой пятилитровкой воды было покончено, а во второй осталось меньше половины, было решено распить вино. Они тем днём находились на привале в удобном месте – какбы в большом алькове меж объёмных каменистых стенок, и проснувшись, не пожелали уходить, дюже было хорошо. Закат вовсю сиял, отражаясь и играя лёгкой рябью по замершей панораме моря. Припрятав, на всякий случай (хоть никто им вообще не встречался), рюкзаки за камнями, и захватив только пакет-гараж с обувью, парочка шустро наведалась в запримеченный ранее лесок, чтоб собрать немного дровишек для костра. В лесу было темно и очень густо, всё вокруг дышало таинственной жизнью, доносилось множество различных звуков – дикая природа была не рада вторжению. Первым делом Юзернейм забросил высоко на одно дерево их связанные друг с другом кеды – Света ещё вчера замысловато и красиво их зашнуровала, поместив свою пару меж его, устремлённую мысками в противоположном направлении, изобразив эдакую аллюзию объятия. В виду отсутствия топора и царствования кругом довольно влажного климата, рассчитывать больше, чем на древесные корки, не приходилось; но тем не менее, обнаружилось упавшее дерево, пожертвовавшее не очень толстые ветки и подгнивший кусок нутра. Попутно была нечаянно потревожена шустро ретировавшаяся змея, чему они и сами здорово испугались.
Вернувшись, робинзоны оформили костёр, в основу коего удалой зацепер заложил распечатки всяческих своих железнодорожных сведений и технических схем. Дождавшись, когда получше разгорится, Юзернейм скормил радостному огню свой паспорт. Света ухмыльнулась, пошуршала в сумочке и закинула в пламя такую же книжицу, а следом ещё и пластиковую карточку – де-собственность некоего банка. Он же достал свой дневник и полистал. Сжигать его не имело смысла – труд был оцифрован и выложен в интернет; посему, завернув его в опустевший от дров пакет-гараж, Юзернейм швырнул свёрток за камни. Зато на дне ранца нашлась ламинированная записка, с которой Света ознакомилась тогда на борту речного трамвайчика. Заложенные в текст злые мысли и ядовитое отчаяние рассеялись в воздухе чёрной копотью, а бумажка сжалась в слезливый комок и скоро исчезла совсем, словно ненастная судьба его некогда затянувшегося целомудренного бытия. Сыр за полторы тысячи рублей оказался прекрасен. Красное-сладкое тоже предстало очень недурственным, в чем всё больше убеждало с каждым глотком – пили прямо из горла, а сыр откусывали, как плод, чередуя с последней оставшейся булкой в форме сердца. Нарезать бутерброды было не на чем, да и не зачем – первобытность атмосферы от этого только выигрывала. Царивший весь вечер штиль позволил без потерь заполнить крышечку-гриль оставшейся марихуаной и успешно покурить. Через некоторое время это закономерно положило начало страстному акту любви – чрезвычайно кайфовому в своём размеренном темпе и одурманенном восприятии; очень диковинному в свете огня, на фоне колючей каменной стены, под звёздным небом, да с шумом прибоя. Это был, разумеется, уже не первый их пляжный секс, ибо предвкушение неминуемого исчерпания всех ресурсов уверенно брало своё, да и постоянно полуобнажённые их тела, плюс удобнейший воздушный траходромчик какбы элементарно не оставляли выбора. Юзернейм только и успевал рекуперировать энергии, параллельно таская постепенно облегчающийся рюкзак. Однако, это было больше, чем просто животные соития. С самого начала их отшествия, он по несколько раз на дню нечаянно испытывал микроперезагрузку – должно быть, открывая глаза опосля мгновений моргания, он вдруг сильно удивлялся тому, как далеко они зашли! Ведь когда-то он хотел явиться сюда один, и не было никаких причин сомневаться, что так и будет. Но вот рядом с ним следовал Демон Любви, и они держались за руки.
И сейчас можно было не запыхаться в многократно повторённых и тщетных глаголах о чувствах – ибо любовь длилась абсолютно каждое мгновение с того момента, как они поднялись со скамейки у третьяковки, да и мысленный эфир уже прочно поделился на двоих. Волшебная ниточка, сшивающая их с того дня, протянулась прямо в исполненное золотым сечением ушко безумия – теперь их гиперчувство окрашивало реальность, присваивая себе и всю морскую гладь, и звёзды в небе, и каждую песчинку! Они стали иглой, неумолимо дырявившей кусочек реальности по контуру. Света распевала песню сирены и растворялась во внеземном блаженстве, лёжа на спине, а Юзернейм двигался над ней точно в трансе, постепенно ускоряясь. Погрузив свою половинку в оргазмическое помрачение и дрожь, он и сам достиг невыразимого удовольствия, и умышленно произвёл семяизвержение в её лоно. У него не было сомнений, что во всех планах, кроме физического, они являлись одним-целым уже давно. Он только лишь символически это обозначил.
Парочка лежала, прижавшись друг к другу, созерцая пожиравший древесную кору и трухлявое брёвнышко огонь, какбы облизывающий теперь крошки с тарелки, готовившийся исчезнуть обратно туда, где ему для сияния ничего не понадобится.
Юзернейм всегда считал, что в самоликвидации нет ничего печального, а только наоборот. Наверное, грустить уместно тем, у кого жизнь не удалась – и даже со всей своей чёрной и истерзанной депрессиями биографией он себя в число таковых записать не мог, и уж подавно теперь. Посему настрой у обоих был торжественным. Живые смакуют тему смерти во всех возможных видах – смотрят видеозаписи и картинки, слушают и слагают песни, делятся зачастую претенциозными фантазиями о том, что там будет... Живые грёзят или боятся; созревают, или чего-то ещё вынужденно ждут – на то они и живые, даже если внутри уже всё подохло. И нечего здесь стесняться – из этого надо черпать мотивацию и вдохновляться.
— Что лучше, Света: красивый конец или красота без конца?
— По-моему речь об одном и том же. Поэтому оба варианта хороши!
— А вы зрите в корень!
И всё же, будучи как-никак хомосапиенсом, что-то внутри него сладостно будоражилось и требовало утешения. Сие, конечно, было предсказуемо и легко игнорировалось. Йус только напоминал себе:
«У нас закончилась вода. Так это не проблема – мы станем водой. У нас сели батарейки и кончились картинки? Это можно исправить – мы обернёмся неиссякаемой энергией и всеми картинками, мы увидим все картинки! Мы утратили человеческий облик, и хотим теперь избавится от пустых оболочек? Да ничего страшного, у нас есть кое что получше. Мы никогда не закончимся, потому что мы и есть конец!»
Светочка смеялась вслух.
А костёр всё никак не затухал, и восход что-то не намечался, хоть Юзернейм и не был в том состоянии, чтоб следить за этим, но подозрение закралось. Света сразу же созналась:
— Ничего, если я попридержу ночь? Не хочу больше утро.
— Как угодно, милая, наслаждайтесь. Значит это будет Ночь Ночей!
— Воистину. Потанцуем, что ли? Хочется больше красоты!
Они поднялись, и только прикоснувшись друг к другу, наполнились аккуратною движущей силой, и в ровном темпе отвальсировали в сторону. Вдруг, словно в наушниках, заиграла музыка. У Юзернейма перехватило дыхание. Неведомая сила приподняла и двигала их, словно шахматные фигуры по доске, но вращая в танце, изгибая корпусами, изящно двигая руками. Костёр вдруг разгорелся, прилично озарив их люксовое песчано-каменное убежище. Играло что-то неуловимо узнаваемое, танец продолжался сам собой, заставляя Юзернейма почувствовать себя пассажиром в собственном теле. Возникшая яркой вспышкой клаустрофобическая паника быстро осталась где-то позади – его разум сладко вывихнула и наполнила какая-то ни много ни мало эйфорическая деменция.
Весь берег, составлявший каких-нибудь шесть-семь метров до неустанного языка морской пены, простирался теперь метров на сто вперёд. Вдруг, сила едва заметно приподняла их на одно мгновение, а их прижатые друг к другу лодыжки вытянулись с выпрямленными вниз остриями больших пальчиков, и мягко вонзились в песок, словно иголочка на поверхность виниловой пластинки. Парочка же, кукольно обнявшись, этого не ощущала, и быстро пролетела каким-то странным маршрутом прямиком по разным углам вокруг костра по центру. Пробурив их мысами очередную прямую, драйвовая сила изящно бросила парочку в поворот, растянув на сцепке вытянутых рук, и словно на коньках по льду (и с турбиной позади), понесла их вперёд! По крайней мере, ему виделось, что вперёд – пространство, как и его поражённый разум, объяснению тотально не поддавалось. Совершив пару приличных кругов, пролетая мимо каменного алькова и почти у самой воды – ему открылось, что сила гнала их по кольцу, словно карандаш гигантского циркуля; а костёр при этом всё также оставался в центре. Своими утопленными в песок лодыжками они прочертили внутреннюю и внешнюю части большого круга. Движение завершилось, оставив их поодаль от костра, почти у самого моря.
К Юзернейму вернулось дыхание и какое-никакое разумение. Ноги хоть и замарались в песке, но чувствовали себя как ни в чем не бывало. Света радостно глядела в сторону костра, будто наслаждаясь проделанной работой, и в её глазах просиял лунный свет. Они стояли на рельсе внутреннего круга, прямо на точке, из коей расходились вдаль, диагонально, две линии, пересекаемые на полпути линией параллельною, а ещё дальше рисовалось очевидное перекрестие. Теперь всё встало на свои места – они оказались на указывающем вниз луче пентаграммы.
Оглянувшись к морю, они увидели медленно летящий над водной гладью корабль-призрак – самое что ни на есть деревянное судно с парусами, целиком белое, полупрозрачное. Света сжала его ладонь и потянула бежать прочь. Оглядываясь, Йус нёсся за нею, а летающий объект также спешил к берегу, будто прицеливаясь кормою. Суккуба весело повалила на песок своего мужчину и теперь тоже наблюдала. Корабль разбился передней частью, проехав вперёд, почти доползя до них, но замерши, и вдруг налился цветом, с треском ломаясь и обрушиваясь всамделишными деревянными частями во взрыхлённые сугробы песка. Внезапно, с покосившейся палубы рухнула лестница-трап. Светочка, не выпустившая его руки, поднялась и поспешила навстречу.
С палубы спускались обнажённые девушки и парни – их глаза сияли, а выражения лиц были блаженны. Все они что-то несли в руках – первый длинноволосый красавец, ступивший на песок, снял с шеи ремень, уложил под ноги парочке, и поклонившись, направился в сторону костра. Сошедшая за ним девушка играючи вертела на пальце револьвер, резко подбросила оружие в многократное сальто и также поклонившись, последовала за парнем. Безмолвные, но экзальтированные гости предъявляли опасные бритвы и современные лезвия; снимали с шей разнообразные верёвки; сваливали из рук неподъёмные камни и куски асфальта; высыпали пригоршни таблеток, развеивали порошки, извлекали из вен пустые и не очень шприцы; а гости из страны восходящего солнца оставляли изящные кинжалы и обычные кухонные тесаки. Изобретательные молодые люди приносили выхлопные трубы автомобильных глушителей, локомотивные решётки, а некоторые девушки – небольшие электроприборы, чаще всего фены.
Подождав у опустевшего судна ещё мгновение, разглядывая гротескную свалку предметов, так или иначе позволивших страждущим достигнуть желаемого, возлюбленные направились за процессией. Впереди шумели раскаты похоронного диско.
Костёр находился аккурат в самом центре пентаграммы – пламя переливалось и чёрным, и фиолетовым, вокруг в ритм двигались некоторые гости, другие же предпочли разбрестись, образуя пары и располагаясь на песке. Захотев что-то сказать своей ненаглядной, Йус ощутил, что дар речи иссяк – впрочем, желание изъясняться словами являлось лишь формальностью, ибо всё невысказываемое ей было прекрасно доступно. Светочка откалибровала кошачьи глаза и дала ему понять всё то, что ей самой было доступно. Юзернейм ощутил у сердца щекотку, разливающуюся по всему телу, едва не отрывающемуся от земли – его вдруг вытянуло во весь рост, голова поднялась, а закатившиеся глаза перезагрузились и обернулись таким же лунным светом. Пройдя к огню и обогнув тусовку, они заметили, что на аэрокойке лежала девушка, и как только они приблизились, она стянула с лица что-то незаметное и поднялась. Как и все, она была голая. Прямо как и в их последнюю ночь. Кристина подбежала к ним, обняла и расцеловала – её такой же лунный взор был исполнен откровением. Юзернейм ясно знал и чувствовал, что она не держит никакого зла, и даже очень признательна. Это было для него очень важно, и теперь, утешившись, ему стало не по-человечески легко. Вдруг раздался забавный звук – на матрас плюхнулся, будто сошедший со своих лучших сцен, голый Ян. Живо вскочив, он оглядел всех и всё, и подошёл к парочке. Лучезарные очи насыщали собеседников больше, чем словами, и так в одно мгновение свершилось его знакомство с Кристи. Взявшись за руки, эти двое удалились куда-то в сторону.
Музыка качала, в глазах двоилось и троилось, переплетение миров впечатляло и провожало прочь с разума, Юзернейм отчаянно танцевал, Света колбасилась поблизости, парочки покойников также веселились, а то и предавались всевозможным утехам, сверкая розовыми огоньками гениталий и переливаясь оранжевыми энергиями. Мёртвые и живые теряли разницу и значения, равняясь в вечном движении перед беспредельной любовью.
Когда пляж образовал некогда уже изведанный бережок о шести-семи метрах до чёрного моря, а с востока уже светало, парочка хоть никого уже и не видела, но хорошо ощущала присутствие. За неимением совка они насыпали песок в канистры голыми руками. Также были заполнены винная бутылка и коробка от сока – дополнительный вес лишним не являлся. Всё содержимое его первого рюкзака со всей мелочью было выпотрошено в походный, куда также был упакован и груз, а сам ранец за верную службу был оставлен у камней, рядом с дневником.
Парочка перенесла матрас на воду и водрузила на него свой песочный якорь. Вцепившись в плот, они проплыли от берега, двигая ложемент перед собою, и уставши, забрались на него одновременно с двух сторон. Получилось достаточно далеко. Юзернейм извлёк из рюкзака два ремня и передал их Свете, а сам надел его, зафиксировав на себе дополнительным поясным ремешком с пластиковым крепежом. Она же продела один ремень под лямки на уровне его подмышек – чтоб наверняка. Парочка затянулась в засосе, параллельно туго пристегнувшись, живот к животу, вторым ремнём. Это были бесконечно сладкие мгновения. Суккуба потянулась к боковому кармашку рюкзака и достала свой складной ножик. Его ладонь объяла её вооружённый кулачок, и вместе они, наслаждаясь друг другом и не глядя, ненасытно ласкаясь только двумя руками, накололи в матрасе несколько отверстий, дружно засвиcтевших. Юзернейм уже погрузился в неё, аккуратно улёгшись тяжеленным рюкзаком на поверхность сдувающегося матраса. Ножик, тем временем, перекочевал из её правого кулачка в левый, и набив параллельных дыр под их обоюдным управлением, вершив тем самым контрзатопление, был отпущен на морское дно. Теперь Юзернейм схватил её за ягодицы, подтянул и смачно ускорился. Они ошалевши лизались, стараясь насытиться перед неизбежностью, что было и грандиозно, и смешно. Светлана спадала на его лицо дождём волос, перекрывая и заменяя собою тёмное небо – он отчаянно штурмовал её небеса, желая успеть, прикладывая всю свою силу, поглощая её дыхание и нежные стоны, под свист повреждённого судна и всплески любопытствующей воды о ритмичное, согласно их акту, движение оного, мгновение за мгновением нисходящее к непосредственному уровню моря.