Роскошный и прохладный кубик кабины, претерпевая славный гул, незаметно поднимался на двадцать третий этаж. Они ровно, с пустыми лицами, стояли перед большим зеркалом, как призраки сестёр-близняшек из "Сияния". Затем его сознание начинало меркнуть. На самом деле, ему просто было тяжело от весьма понизившегося давления, которое начало набирать обороты ещё под конец тура-де-москау. В таких состояниях он чувствовал себя отслужившей своё рок-звездой. Внезапно, они оказались у двери. Света открыла и вошла в номер первой.
За большим окном стоял батареей, гордо сияющий и уносящийся вдаль, будто кусок Токио или Лас-Вегаса, новый арбат; вскрытая вена москвы реки лежала спокойно; в окне слева скучало здание правительства среди изрядно уже истаявшей темноты раскинувшегося позади парка. В центре жилой комнаты стоял даже не лакомый кусок, а целый торт очаровательной кровати о светлом, нежном, пористом постельном белье. Она оглянулась на него, и оба подумали, что теперь никаких преград нет. Интрига ситуации была похожа на звук зафуззованной породистой бас-гитары, и заигравший в сердцах рифф рисковал распалиться до откровенной, прямо-таки призывающей на танец, похоти. Юзернейм, не смотря на своё состояние, как-то умудрился перезагрузиться, и глаза его вдруг загорелись. Света невинно улыбнулась, он живо подошел к ней, взял за запястья, и с нежным усилием переместил феминочку в центр комнаты, где они сели на устланный роскошным ковром пол. Юзернейм преисполнился мысли, но озвучить не мог – воодушевлённо ловил губами воздух, вдруг зажмуривал глаза и улыбался, беззвучно смеялся. Внезапно, блеснув в глазах обратной стороною луны и обретя совсем блаженную улыбку, он потянулся к ней, будто бы поцеловать, но вдруг шёпотом на ушко спросил:
— Света, а вы не боитесь смерти?
Она этому ничуть не удивилась, и поразмыслив, отвечала в полголоса:
— Хотелось бы сказать нет, но... Привыкла к жизни, наверное. А почему ты спрашиваешь?
— Потому что это, наверное, одна из моих любимых тем. И ещё это в некотором смысле имеет значение, — она повернулась к нему и прицелила выпытывающий взгляд, — ну, значение, когда составляешь мнение о человеке. Но не в нашем случае, конечно, — улыбнулся он, проморгался, закрыл глаза и потёр виски. — В нашем случае один лишь факт... То, что вы решили остаться сейчас наедине с таким... Воплощением безобразия! Уже гарантирует, что вы ничего не боитесь...
«И пусть меня потом не обвиняют, что я убил милую девочку, чью-то дочь, сестру, подругу. Она ведь сама пошла», — пояснил он неоднозначность положения своим особо просвещённым инопланетянам.
— А ты не боишься? — с какой-то замысловатой, холодной уверенностью произнесла она.
— А чего бояться? Возьмёт и настанет. Это же естественно, следует абстрагироваться и принять как должное.
— Так-то оно так, милый, но как насчет леденящего душу страха неведения?
Светочка поднялась, не сводя глаз с озадаченного собеседника, и очень эротично, выгнув спинку, сбросила мантию. Йусернэйм заворожённо наблюдал, вальяжно развалившись на локтях и вытянув ноги.
— Знаете, поисковая система моего мозга не находит результатов по запросам о страхе смерти. Скорее всего, моя психика блокирует и не позволяет воспроизводить демо-версию такого переживания, как его не назови. Осознание же собственной смертности не вызывает у меня вообще никаких эмоций. Впрочем, кроме вашей персоны и нашего времяпровождения у меня мало что вызывает очень сильные эмоции.
Говорил он тихо, совсем не моргая и с редкой серьёзностью в выражении лица. Суккуба, всё также пристально смотря, подошла, перешагнула и встала над ним. Взгляды встретились, и в гробовой тишине мизансценка продлилась около минуты. Наконец, Йусернаме улыбнулся и громко заявил:
— Не томите же, Света, я жажду расцеловать вас!
— А ты у нас, однако, бесстрашный покойничек, — сказала она, глядя сверху вниз, и элегантно присев, оказавшись лицом к лицу, прошептала: — Чтож, ты заслужил этого.
Они упивались страстью ненасытно и жарко, будто после долгой разлуки. Градус похоти поднялся до отметки нескрываемой жажды – его пальцы уцепили топик и потянули вверх; их руки, ладони, пальцы спешили везде и повсюду; в глазах не оставалось ничего, кроме захлестывающего транса одержимости. Его пульс колотился бешено, тело билось мелкой, сладостно-оргазмической дрожью, в глазах меркло, изнутри Юзернейм неясно ощущал какую-то новую, всё затмевающую энергию... И через несколько мгновений, с ярким отблеском сбывающейся на глазах мечты, потерял сознание.
Когда он очнулся, за окном было темно – город окутал плотный смог, в мутном воздухе висела зеленоватая пыльца, доносился легкий запах гари. Комната наполовину освещалась одним лишь бра, висевшим на стене за ним, что выглядело романтично, но он был здесь один. На нём была всё так же расстегнутая рубашка, и никаких новых повреждений. Самочувствие было отличным. Юзернейм вышел из комнаты в коридор, где горел свет. Ощущался сильный сквозняк, и он интуитивно направился посмотреть, в чём дело. Коридор поворачивал, и уже отсюда обозревалась тёмная кухня с распахнутыми створками окна и гладким силуэтом Светы по центру, против утратившего признаки времени тусклого неба. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она стояла на карнизе, в чем мать родила, лицом к городу.
— Не пугайте так, кошечка. Идите сюда. Извольте на руки?
Молча, и как ни в чем не бывало, она обернулась и шагнула на подоконник, вдруг прыгнула вверх и сию секунду, чёрной пушистой массой, ударилась об пол и промчалась, звонко прошкрябав когтями, прямо под его ногами. Йусернэйм настолько растерялся, что тупо нашарил по стене включатель света и нажал.
Вот кухня, окно открыто, и Светы здесь нет. А кто же стоял на окне? Померещилось, стало быть? Ведь померещилось? Допустим. А кошка? Какая кошка? А он же ведь к кому-то обратился, назвал кошкой? О Дьявол...
За спиной раздался смех. Её смех.
Он прошел по коридору и заглянул в комнату с ярким светом. В ней источал аппетитный аромат, воцарившись по середине, гигантский кусок нежного кофейно-кремового тортика. «Минимум за полгода съесть реально», — оценил он. Внезапно повсюду погас свет – и по цепочке во всем городе тоже. За окном виднелось, как на известный мост, тихо скрежеща, подтянулись призрачные танки; а в небе, однако же, висели запоздавшие лет на пятьдесят (или всё таки на семьдесят?) аэростаты. По неузнаваемой улице ходили странно одетые люди, будто бы уже где-то увиденные – одни совсем в лохмотьях, другие в странных костюмах. С трудом удалось осознать – он видел что-то такое на страницах учебников и в видеоматериалах по истории. Шли безликие бабы с коромыслами, комиссары с наганами, чёрные рясы с крестами, высокие голубые береты, маленькие красные галстуки, платья в горошек, майки-алкоголички – и всё исчезали за ближайшим углом, прямо как в старых GTA'шках. В центре проносились также в никуда запряженные лошадьми деревянные кареты, кожаные тарантасы, горбатые автомобили и вдруг какие-то неведомые капсулообразные болиды. Пока он фокусировался на них, краем глаза было заметно, как строения вокруг обретали и меняли формы, обсыпались в пыль и вырастали ещё выше. Столь грандиозное зрелище, чувствовалось, было чем-то чревато – и внезапно, как по заказу, большая ворона задернула занавеску. Впечатлённый Юзернейм только и смог выдать:
— Света, вы видели? Там... На улице... Происходит ВСЁ!
Хотя и было мрачно, атмосфера ощущалась торжественная. Возник какой-то звук, разлился журчащим гулом, оканчивающийся тонким, проницающим душу сверкающим звоном, и сия коротенькая метаморфоза от гула до звона переливалась зациклено и гипнотично, снова и снова. Это ненаглядная суккуба в свете свечей, приняв невозмутимую позу лотоса, играла на танбуре. Он четко это увидел каким-то немыслимым образом, просто ровно стоя на месте, едва повернувшись от шторы у окна к благоухающему в темноте торту-кровати. Опознать же, в какой она находится комнате, было в прямом смысле нереально – пространство потеряло статическое свойство. Юзернейм делал шаги, но не понимал куда – он обозревал всё, казалось, просто из одной точки. Да и коридор, вяло плавающий, извивающийся, и парочка новых дверей (разве здесь может вместиться столько комнат?) особо не вызывали исследовательского интереса. Под потолком, уносящимся далеко в темноту, тихо суетились и ворковали летучие мыши; на полу и рельефных поверхностях вдоль стен ползали змеи, очень большие, радостно шипящие и совсем не страшные. Огоньки свечей плавились маслянистыми радужными отблесками, выделяющимися вверх и невесомо парящими, сверкающими в воздухе. Светлана была где-то рядом, но он засмотрелся в играющую цветами под сводами темноту. Будто прямо на ушко она начала вкрадчиво шептать:
— Почувствуй. Это уже не та игрушечная реальность. И не безопасный мирок в далёких кустах. Сейчас мы и не в гостинице даже. Нет, мы в какой-то особой фазе. Смотри, мы можем воспринимать больше. Почувствуй – время остановилось. Ты успел забыть, что такое время? О, это как раз вовремя! Ведь оно приглашает нас. Это так тонко, что можно никогда и не заметить – но уцепившись, больше не потеряешь... Существует только вселенная этой комнаты. Это наше мгновение, наша сгорающая путёвка в самое сердцеее... Понимаешь ли – фантик снят, а вот и конфетка! Наслаждайся, Юзернейм, и не бойся обляпаться. Мы тут случайно, в горячке, раскололи бетонно-экзистенциальную скорлупу глобуса... И таким образом оформили заказ на солнечное затмение. Стало быть – получи и распишись... И скажи мне, что такое реальность? Скажи мне... Что есть реальность?... Ээх, ну ты и красавчик. Так как же ты назовёшь наш играючий полёт над этой великой пропастью?!... Брось пытаться, это бесполезно. Лучше обнулись. Растворись. Сейчас ты просто наслаждаешься спокойной грёзой, среди ясного синего неба, где-нибудь в стратосфере, в освежающим падении с крыши небоскрёба. Всегда. Просто замри и отскочи куда-нибудь в открытое окно, и смотри не потеряйся там в кукольных масштабах театра повседневности. Наслаждайся, когда оглянешься через толстое стекло большой головоломки, где живые соты из спектрального сияющего стекла о сглаженных углах, за которыми вяло движется суета, бросает долго поспевающие к нам световые лучи – кои преображаются сквозь цветные витражи миллионов сот в гегемонию сочных фруктовых созвездий в нашем горячем инфракосмосе... Ты знаешь, темнота состоит из всех цветов. А вот слышал ли ты, что: Love is the law? Теперь всё понимаешь? Делай что должен, и будь, что будет. И не важно, как события в этом месте могут войти в историю и что изменится. Ведь те, кто способны её воспринимать – смертны... Вот и умничка. Ты всё сделал правильно. А иначе бы мы и не встретились. Люблю тебя...
Отличить, где сказка, а где сон – было уже решительно невозможно. Ощущение огромного аквариума. Первобытное видение человека, заброшенного в эту комнату прямо из каменного века. Какие-то невероятные штуковины: гладкие чистые поверхности; свет свечей, вызывающий мистический ужас. Он попытался себя рассмотреть, и ему показалось, что он конь. А потом вдруг – что горилла. И внезапно, очень мускулистый и волосатый кроманьонец, но правда, со вздымающимся детородным органом всё-же конского размера. Шагнув к зеркалу, раздался громкий, точно выстрел, звук, а он подозрительно хорошо ощутил гладкость пола. Ещё шаг – и стук повторился. Йусернэйм сразу же догадался, но всё-таки медленно посмотрел вниз и встретил пару славных, хромированных и полированных копыт. «Матерь божья! Сбылась мечта идиота», — опешил и развеселился он. Кроме того, кожа на руках была чешуйчатая. И всё это, четко и неосмыслённо знал он, никакого отношения к кроманьонцам не имеет. Заинтригованно он протянул руки в верх...
«О да, натуральные козлиные рога – значит, я воистину парнокопытен. Где же здесь, мать его, зеркало?»...
Йус метнулся в коридор, а оттуда в прихожую. Там, прямо у входной двери, лакированной чернотой металла создающей эффект пространства, стояли себе напротив друг друга два зеркала. Как только он оказался между ними, в самой двери показалось гладкое полноразмерное отражение, а затем он оглянулся – никакого света не осталось, лишь тёмное зазеркалье кругом. Её голос объявил:
— Если ищешь памятник, оглянись.
«Нет, — помнил он, — нельзя оглядываться! Хотя... Какого чёрта вообще происходит?»
— Юзернейм, не пытайся уйти. Давай поиграем. Это не страшно. Я ничего тебе не сделаю. Доверься мне, козлик. Тебе даже не придётся затрудняться с речью.
О Дьявол! — бессильно восхитился он.
— Так что, хотел меня убии'ить? Укокошить порешил свою маленькую ведьмочку? Ну ты смешной! Ты же прекрасно понимаешь, что это зря. И я тебя прощаю. Только просто так я тебя не отпущу!
Проекция её тела – в ботфортах и сетчатых колготках с подвязками и поясом, но без трусиков; в тонком кружевном корсете, с какой-то удивительной меховой накидкой и эполетами на плечах; коронованная кожаной фуражкой. Лицо в макияже под труп, с чёрными пятнами вокруг белых, лишённых зрачков глазных яблок; лишь губы покрашены в сочно-красный. Квинтэссенция красоты чуть не остановила его сердце.
«А ты шалунья у нас, очаровашка, — славил он просебя, едва соображая слова, — да будет так! Да светится имя твое, няша! Но пять копеек я таки вставлю, ой вставлю!»
Ползая перед ней на коленях с разинутым ртом, обнимая и лобызая её ножки, беспокойно возвращаясь взглядом в эти её слепые, но пристально смотрящие глазницы, он таки сподобился:
— Представьте себе, дорогая, я лет с шестнадцати был очарован идеей убийства с некрофильским умыслом! Вот ничего не мог с собой поделать! Читал Де Сада и был одержим жаждою распутной и кровавой жести! На протяжении целых недель... Ещё в обязательном порядке, всегда очень заинтригованно, знакомился с биографиями классиков серийного убийства двадцатого века – невероятное удовольствие. Очень вдохновляющий материал. И я всегда буду считать, что пополнить их ряды – большая честь. Особенно в современных реалиях, когда это гораздо сложнее по многим причинам. Поэтому инопланетянам я тогда немножечко слукавил и недомолвил. Иногда можно.
— Ах ты, кровожадный! Козлик, да ты же маньяк. Я это уже говорила. Самый любимый мой маньяк.
Света стояла уже с чернотой в глазах и сияющими белыми крыльями за спиной.
«Да, чёрные были бы милыми, но вот эти уже действительно вселяют страх», — подумал он среди вихрей прочих мыслей. Она вдруг засияла:
— Добро пожаловать, луна и звезда! Подойди и посмотри на меня. Я бог! Как ты можешь убить бога? Какое великолепное, головокружительное простодушие! Как мог быть ты столь наивен?! Стыдись, малыш Юзернейм!
"TES III: Morrowind" занимала первое место в коротком листе его любимых игр.
С нечеловеческой изящностью поманила она его к себе пальчиками. Йусернэйм на коленях, волоча копыта, беспощадно погрохотал костями за ней, прочь из зазеркалья, в настоящий коридор. Как бы не заметили соседи и на полу трещин не осталось!
Светочка уже исчезла за дверью, но её горячее дыхание разливалось повсюду цикличным эхом – и во всей вселенной для него не было ничего важнее. Он проследовал по усладе её голоса к кондитерской постели, где узрел суккубу, влез на кровать и наконец припал к ней, самозабвенно принявшись делать куннилингус. Терзающие её сладостные стоны были настоящим утверждением ненапрасности его пребывания на этой планете.
Через некоторое время он обнаружил себя лежащим распятым на постели. Ангел приземлился из под потолка, и они погрузились в нирвану поцелуев. Последующее приняло несколько церемониальный характер. Затем они наслаждались в шестьдесят девятой позе, пока её стремительно терявшие перья крылья не отвалились совсем. Там, на спине, что-то непередаваемо сияло невозможной графикой, и вдруг начали расти новые, из матовой чёрной кожи, с металлической окантовкой и заостёрнные декоративной фурнитурой, крылья. И на них тоже едва заметно что-то переливалось, мерцало.
«О Дьявол, Светочка, как же так?! Как же это всё сбылось?! Разве может быть ТАК прекрасно?», — последнее на человеческом языке, что он в жару эротического дурмана смог сообразить. От наблюдаемой красоты его разум захлёстывали новые ощущения и сильные переживания, уносящие в сакральную глубину момента; тело действовало автоматически.
— Пришло время отведать моей крови, любимый.
Она окружила его своим теплом и они любили друг друга на новых высотах осязания.
Всё последующее, а именно таинство коитуса со всей чувственностью, сохранилось в памяти Юзернейма на отдельном носителе – таком особом, недоступном всуе. Для него это был в первую очередь ментальный опыт. Теперь они принадлежали друг другу на новом уровне. Если бы это можно было снять на камеру – получилось бы самое романтическое и ванильное порно, какое только может быть. Два бесконечных одиночества встретились и по-наитию, эссенциально, предались самому высокому из искусств. Удовольствие стирало всё мыслимое.
За звуками их тел и особенно её голоса, транслирующего теперь только её озверевшую усладу, было слышно чрез распахнутые окна начинающуюся грозу, и уже скоро отблески молний окрашивали спальню-ритуальню электрическими фейерверками на те же бесконечно долгие мгновения, что длилось их инфернальное соитие.
Его сознание опустошалось и оставалось лишь чистым блаженством, а перед глазами происходило немыслимое слоу-мо – она гарцевала на нём, запрокинув голову, с невесомо разлетевшейся гривой шелковых волос, заигрывающих с разлитым в воздухе электричеством и волшебными конфити огоньков никак не гаснущих свечей, визуализирующих музыку её голоса. Он ощущал её как полноценную часть себя. Всё её тело. Набухшие, как никогда, её сосочки – казалось, он даже смотрит из них на себя со стороны; казалось, торт под ними уже должен был расплавиться; казалось, для этих чувств и эмоций могли бы быть придуманы многомиллионные алфавиты.
Казалось, в этой ночи они пережили неделю. Впрочем, происходило ли это именно фактически ночью, никто не выяснял. В дремотном бреду они спутывались волосами, глядели в бездонные зеркала глаз, размазывали по друг другу полученные яйцеклетки и сперматозоиды. Через какое-то время парочка перебралась в джакузи, где проспала довольно долго – о чём можно было судить по исчерпавшим свой восковой ресурс свечах, незнамо когда расставленных по углам. Так как верхний свет был выключен, любовнички остались в темноте, нарушаемой только наполовину распахнутой дверью. Интеллектуальная же система подогрева в сим чудесном нано-котле не позволяла воде остыть, посему условия для сна создались восхитительнейшие. В какой-то миг он успел задуматься, что девушке после такого события наверняка не следовало бы долго находиться в воде, да и тем более не одной, однако, учитывая вообще всё произошедшее, это, вероятно, уже не имело никакого значения.
Сквозь дрём Юзернейм ощутил, что она заигрывает с его "предрассветной" эрекцией. Молча он обнял и прижал это божественное создание к себе, а свободной, подводной-тяжелой рукой направился обследовать и ощупывать все любопытные её места, какбы заодно удостоверяясь в реальности происходящего. Или же нереальности? Было, в принципе, безразлично. Света невинно улыбалась и хихикала, томно вздыхала и внезапно тянулась то поцеловать, то укусить за мочку уха, продолжая плавно наяривать его готовое к бою орудие.
И хотя это была несомненная реальность, и эта прижатая к нему самочка была горяча, вкусно пахла и чарующе звучала, он всё же, краем разума, так дико удивлялся и хотел спросить – не умер ли он, и происходит ли всё на самом деле? Ибо было как никогда хорошо; в теле не ощущалось никакой усталости, ни отходняка, ни похмелья. А о том, что вообще до этого творилось, когда и каком порядке, спрашивать и подавно не было смысла. «Видит Дьявол, мне не нужны никакие ответы. Просто я даже не догадывался, что бывает так здорово!», — торжествовал он.
Похоть набирала обороты, но всё-таки в нано-котле была малость стеснена – тела утомились, нужно было размяться. Также не проронив ни слова, парочка переместилась в душевую кабинку, где предавалась утехам ещё час.
Выйдя оттуда свежими и полными сил, они направились в кухню. Судя по солнечному свету за окном, в московском миру протекала уже вторая половина дня. По пути Йусернаме не особенно удивляясь заметил, что номер в полном порядке, никаких царапин на полу нет, и заглянул с порога в спальню – на огромной кровати аппетитного цвета царил вполне себе уместный, любовный такой беспорядочек. Разве что подле, на ковре невинно дремал на боку левый кед.
— И всё-таки она текстильная... — с тоской резюмировал он, а Света рассмеялась.
На кухне же вовсе не оказалось главного – какой-либо пищи. А есть хотелось ужасно, и в срочном порядке была заказана местная пицца, суши и мороженое. Света ринулась искать в постели свои трусики, и далеко не сразу нашла, посему Юзернейм, скорее обнаруживший халат, вышел получить яства у курьера. Кровать оказалась прекрасным местом для трапезы, а Светочке, трусиков не нашедшей и преспокойно восседающей по-турецки, было красивше и без них. Топик, помнили они, так вообще остался где-то в гостиной, как и половина прочего добра, точное местоположение коего ещё предстояло установить. Юзернейм, чтоб было честно, оставил халат на вешалке в прихожей, и теперь обоюдная нагота начинала сводить с ума обоих. Разряженный не далее как двадцать минут назад ствол вновь тянулся в атаку, хотя они только принялись за пиццу.
— Смотри, он тоже хочет, угости его.
Серьёзно советовала ненаглядная, а самец пытался не подавиться от смеха. Она размышляла вслух о том, может ли пенис кончать сам по себе, без всякой тактильной помощи, и что же такое надо изобразить для этого; а вчерашний поздний девственник то хохотал, то хитро щурился, то стеснительно прятал лицо за волнистыми шторами свежевымытой гривы.
Насытившись едой, они таки не могли насытиться друг другом. Учитывая, конечно, что Света вообще традиционно питается мало. А вот бука нажрался славно – ещё бы, уделал почти всё в один фейс, и теперь, расцеловавшись, думал, что всё, можно успокоиться?! Но не тут-то было, и как только он улегся на спину – Суккуба сделала его заложником шестьдесят девятой позиции. Весело они потом смеялись, вспоминая этот эпизод.
Приведя себя в порядок (он даже сбрил недельную щетину) и отыскав всё бельё и одежду, парочка облачилась в обыденный траур. Вчерашняя Света визуально отличалась от нынешней только едва заметным отсутствием мэйкапа, но прогуливаться без оного ей не хотелось, и было решено в первую очередь нанести визит к её дому, откуда она хотела забрать свою сумочку, кою на прогулки с собой не брала. Йусернэйм же отметил неожиданно-приятное чувство, что рюкзак можно никуда не тащить и оставить здесь, в оплаченном ещё на сутки вперед номере, где в тёмных щелях затаились змеи и летучие мыши, мракобесие и невероятные переживания; но прихватил её элегантный зонт-трость. Через несколько мгновений, миновав холодный тёмный холл, они снова стояли прямо, держась за руки, уставившись в отражения своих ничего не выражающих лиц в зеркале того же лифта. Только вот они уже не были теми же.