Февраль, март, апрель: перевернулись еще три страницы календаря Пессимиста с развеселыми паттайскими девчонками. Они тянулись так летаргически, чудовищно медленно, что даже лощеные тайские кошечки, казалось, устали от процесса и с облегчением вздыхали, когда приходила очередь следующей.

Еще девяносто дней долой с моего контракта. Тысяча четыреста сорок часов — так это выглядит весомее. Большую часть времени веки у меня были полуопущены, словно я наглотался транквилизаторов, а голова казалась бесплодной пустыней с непременным перекати-полем, упрыгивающим прочь. За десять месяцев в Банке я научился выполнять офисные обязанности аналитика без малейшего умственного напряжения — расчеты, модели сделок, копирование и брошюрование — и почти свыкся с дополнительной унизительной должностью мальчика для битья Британского Чокнутого. Приближающийся финиш меня чуть приободрил; теперь в голове нередко рождались нескромные фантазии об увольнении — с разными вкусами: «элегантное исчезновение» — как-нибудь вечером задержаться дольше всех, собрать вещи и оставить карту-пропуск на столе Волокиты; более заманчивый «ядерный взрыв» — выбежать в холл, угрожающе размахивая степлером, чтобы Полностью Некомпетентная Секретарша спряталась под стол, и разбить максимальное количество мониторов и факсовых аппаратов в процессе триумфального подконвойного шествия к лифтам; наконец, «размышления о бесконечности или отсутствии таковой», другими словами, прыжок из окна или под поезд метро. Чересчур выспренно, не спорю, но я начал понимать самоубийц, решивших — все, с меня хватит, и умывших руки от мерзостей нашего мрачного, беспросветного мира.

Кстати, об увольнениях: Юный Почтальон ушел, отработав положенные две недели. К этому времени все немного утряслось, и я обменялся с ним сдержанным рукопожатием над поздней чашкой кофе, хотя оба чувствовали, что это скорее формальность, чем проявление дружеской приязни. Вскоре он переехал в Чикаго и начал новую жизнь в качестве бренд-менеджера — компания как раз запускала в продажу «Свиффер» с двойной насадкой. Через непродолжительное время Юного Почтальона и Клайда заменили два Инструмента: Инструмент № 1 — копия Стара, но с невыносимо тяжелым запахом изо рта, Инструмент № 2 — тоже копия Стара, но с угревой сыпью в на редкость тяжелой форме.

Инструмент № 2 смотрел через мое плечо на монитор, а я показывал, как правильно вводить VLOOKUP в «Экселе». Роль экселевского гуру и непревзойденного знатока электронных таблиц досталась мне в связи с тем, что Стар свалился с воспалением легких и врачи категорически запретили ему работать хотя бы до конца недели, а Пессимист смылся пораньше — мириться с подругой после очередной крупной ссоры.

Сейчас восемь вечера, Инструменту № 2 предстоит пахать еще полных двенадцать часов, но, несмотря на неизбежность всенощного бдения за компом, он усердно записывает, что я говорю, не щадя ослепительно белых манжет крахмальной рубашки, изредка поправляя галстук, завязанный виндзорским узлом. Классический ансамбль новичка. Меня подмывало открыть Инструменту № 2 глаза на то, что подобные мелкие ухищрения на руководство не действуют, но я решил этого не делать. К некоторым открытиям аналитик должен прийти самостоятельно, да и тщетность усилий лучше переваривать в одиночестве.

Когда Инструмент № 2 закончил литанию вопросов, я потянулся за пальто.

У Инструмента № 2 вырвалось испуганное:

— Ой, куда же вы уходите?

— Выйду ненадолго.

Инструмент № 2 не смог это пережить: его взгляд панически заметался по кабинету.

— Но как же, мне же нужно сделать все эти расчеты к завтрашнему утру! Ведь Британский Чокнутый сказал, что расчеты потребуются ему с самого утра, и если у меня, ну, возникнут вопросы…

Интересно, я тоже был таким чмо, когда начинал здесь работать? Оглядываясь назад, признаю — пожалуй, даже худшим.

— Успокойся, — сказал я как можно спокойнее и увереннее. — Продолжай вводить данные, я через несколько часов вернусь и все проверю.

— Но, но… — задохнулся Инструмент № 2.

Жестоко было вот так его оставлять, но я уже на двадцать минут опаздывал на встречу с родственниками, а ехать предстояло через полгорода.

— Сделай что сможешь. Если возникнут вопросы, обращайся к Блудному Сыну. В конце концов, он теперь вице-президент.

— Но он… э-э-э… его же никогда не бывает…

Я надел пальто и вышел.

«Дом императорского дракона», большой ресторан в самом чреве Чайнатауна, постепенно пришел в упадок после четырех десятков лет существования: с потолка свешивались безвкусно-яркие бумажные фонарики, посетителям улыбались пластиковые пузатые Будды, расставленные вдоль стен, а возле входа красовался маленький пруд с тщедушными золотыми рыбками, которые едва шевелились в зеленой воде, словно словившие кайф или пьяные. Фирменное блюдо — жареный рис под названием «Семь сокровищ», — жалким комком лежавшее на тарелке, выглядело не более презентабельно, чем обстановка. Два сокровища я идентифицировал — волокна куриного жира и полужидкая морковь, но пришлось бы заказывать настоящее исследование, чтобы назвать пять других. В любом случае в «Дракон» каждые два месяца мы ходим не из-за еды: здесь впервые встретились мои в ту пору двадцатилетние родители, амур пустил стрелу прямо по-над тарелкой с жирным вон-тоном, и с тех пор сие культовое место связано у предков с ностальгией по невозвратным временам.

Хотя «Дракон» оказался почти пуст, нас почему-то усадили рядом с шумной семейкой из разряда тех, что заставляют всерьез задуматься, стоит ли вообще обзаводиться потомством. Лепечущий младенец справа от меня, пожалуй, был лучшим из их выводка — он всего лишь расковырял фаршированное яйцо и вылил на скатерть сливовый соус, пока родители ругали двух отпрысков, сидевших напротив.

Я помешивал студенистый «горячий и кислый суп», морщась от начинающейся мигрени. Как только родители умудряются любить эту дыру и упоенно смотреть друг на друга, словно глупые втюрившиеся подростки? Наконец мама оторвалась от игры в гляделки и смущенно мне улыбнулась:

— Ты пойдешь на спектакль Анни в среду вечером? Мы уже купили на тебя билет.

Я поднял глаза от супа.

— А? Знаете, я никогда не планирую культпоходов во время рабочей недели.

Мама пожала плечами:

— Не понимаю, почему нельзя сказать в Банке, что ты уходишь на несколько часов. Ведь речь идет об Анни!

Анни — внучка моей троюродной тетки. Никак не возьму в толк, с какой целью мама это делает. Всякий раз, когда мы собираемся вместе, меня тянут то на пьесу, то обмывать чей-нибудь диплом, то навещать малолетнего родственника, порезвившегося в детском игровом комплексе и загремевшего в больницу со сломанной ногой. Неужели трудно смириться с очевидным — с понедельника до четверга я никуда не могу пойти, да и большинство уик-эндов под вопросом! Почему мама не хочет быть бастионом надежной поддержки, которая мне сейчас так нужна! Почему бы ей не окутать меня материнским теплом и не сунуть обратно в матку? Кроме шуток, я прошу родить меня обратно. Ничто не обеспокоит меня в мягком розовом коконе, кроме журчания телесных соков и приглушенного умиленного воркования родственников.

— Ты прекрасно знаешь почему. Нечего и спрашивать, — ввернул папа, шумно втягивая жареную лапшу чау-мейн. — Начальству он не прекословит. Никогда не пробовал и никогда не будет.

— Что ты хочешь этим сказать, черт побери?

Родители обменялись многозначительными взглядами.

— И вы туда же?

Девочка за соседним столом взвыла, когда братец принялся колотить ее по голове бутылкой соевого соуса «Киккоман».

— Значит, вы считаете меня бесхребетным?

— Что тебе сказать? — нахмурился отец. — Доказательства налицо.

— Но я же сижу здесь сейчас?

— А когда мы в последний раз тебя видели? Три недели назад?

— Пять недель, — поправила мама, ткнув ложкой в мою сторону. — Два часа в среду вечером — неужели мир от этого рухнет?

— Вижу, вы считаете, будто мне ничего не стоит отлучиться с работы, но все не так просто…

Отец насмешливо закивал:

— Боже упаси, чтобы ты отсутствовал за компьютером целых два часа. Армагеддон наступит! Рыночная экономика рухнет! Все разорятся! Валовой внутренний продукт исчезнет!

— Меньше дураков будут выбрасывать по пять баксов за чашку латте в «Старбаксе», — фыркнула мать.

Я ушам своим не верил. Вечером в понедельник сижу в ресторане, трачу ценнейшее время, предназначенное для натаскивания Инструментов, а надо мной издеваются и высмеивают за то, о чем мечтает любой родитель: чтобы чадо засучило рукава, устроилось на работу и перешло на самообеспечение. Вместо сочувствия, которого я жажду всем сердцем (о, эта сладкая, сладкая жалость), я получаю ничем не заслуженное презрение?!

Справа послышался оглушительный фаянсовый взрыв: мальчишка спихнул со стола тарелку с уткой му-шу. Младенец засмеялся и захлопал в ладоши, горе-родители сорвались со стульев. От поднявшейся суматохи моя головная боль достигла апогея, и, не имея сил дольше терпеть этот бардак, я рявкнул на весь зал:

— А не заткнуться ли вам всем, да побыстрее?

Получилось громче, чем я хотел. Значительно громче. Все замерли: родители за соседним столом, мои родители, официанты в дурацких широких поясах-шарфах и пиратских жилетках и младенец с соплей, висевшей из одной ноздри.

Все ожили, когда глава семейки Адамсов сжал кулаки:

— А ну, повтори!

— Он не хотел никого обидеть, — сказала моя мать с извиняющейся улыбкой и покрутила пальцем у виска. — Болезнь де ла Туретта, знаете ли.

— Спасибо, — буркнул я.

К нам тут же подсеменил китаец в белом смокинге — должно быть, один из тех, кто готовил рис неисчислимых сокровищ, и быстро заговорил:

— Не нужно проблем. Не нужно проблем. Пожалуйста, уходите!

Нас даже проводили до выхода, мимо пруда с обдолбанными рыбами. На улице я удивился, когда успела наступить весна — погода была слишком теплой для моей зимней куртки. Неловкое молчание нарушил отец, ошеломленно покачав головой:

— Двадцать три года, и так разговаривает с незнакомыми людьми! О чем ты думал, Бога ради?

У меня громко заурчало в животе. Не то чтобы от стыда, скорее, от обиды на бесславное окончание драгоценного часа свободы вне Банка, хотя не исключаю, что всему виной жареный рис.

— Ну, погорячился. Последние месяцы на работе сумасшедший дом…

— Опять работа, — поморщился отец, доставая из кармана сигару. — Ничего, кроме работы.

Прикурив, он продолжил:

— Ты слишком молод для жизни канцелярской крысы. Тебе нужно ходить по клубам, ресторанам, чаще развлекаться. Танцуй, пока молодой, понимаешь? Вот женишься — и захочешь поразвлечься, да не до того будет.

— Я знаю.

Мы подошли к машине родителей. Мама коротко поцеловала меня в щеку.

— Так ты придешь на спектакль?

— Я постараюсь, но там будет видно…

Садясь на пассажирское сиденье, мама нахмурилась:

— Знаешь что, не беспокойся. Дядя Боб говорил, что хочет пойти. Я передам ему твой билет.

— Мне просто нужно еще раз проверить…

Но она уже захлопнула дверцу машины и, нахмурившись, смотрела на меня из-за стекла.

Меня вызвали в кабинет Британского Чокнутого. Как всегда раздраженный, начальник помахал экселевской распечаткой.

— Это вы сводили расчеты?

— Да, — кивнул я. — Вместе с новыми сотрудниками.

— Ну что ж, отвратительно, — скривился он. — Я просмотрел навскидку и за десять секунд нашел массу несоответствий.

Нет, это уже какой-то «День сурка». Каждое утро начинается с нудного разговора об одном и том же. Я стою перед столом начальника, он отчитывает меня за мелкие недочеты, а я покорно обещаю исправиться на будущее.

— Смотрите, здесь эта цифра уменьшилась на две десятых, а здесь — на три! Такая халтура не пойдет.

Он пронзительно смотрел на меня через толстые линзы очков. Волосы на шее все еще вставали дыбом от его взгляда, но это была чисто физиологическая реакция: я успел слишком хорошо узнать Британского Чокнутого, чтобы ощущать прежнее отчаяние, и привычно произнес то, что босс ожидал услышать:

— Не понимаю, как я это пропустил. Виноват, обещаю больше не допускать ничего подобного.

Наши взгляды встретились, и мы одновременно вздохнули, словно близнецы Боббси. Момент единства душ. И сразу отвели глаза с взаимной неловкостью.

Босс кашлянул и сказал:

— Переделаете и через десять минут положите мне на стол.

— Конечно.

Он свел брови при мысли о неминуемом разочаровании — с меня станется принести расчеты пятью минутами позже назначенного срока.

— Вам все ясно?

— Да, все.

— Очень хорошо.

От: ЛулуХейфеншлифен@theBank.com

Кому: Всем сотрудникам

Напоминаю, в субботу Самая Холодная Рыба в Пруду приглашает всех на барбекю и партию в пул. Время: с часа дня до заката. Рекомендуемая форма одежды: свободная. Не стесняйтесь приводить с собой друга или подружку и не забудьте шорты! Схема проезда прилагается.

— Ты снова придешь с той азиатской шлюшкой, поросеночек? Ох и темперамент у нее, прости Господи… Ну ничего, мы не подпустим ее к бару с крепкими напитками.

— Нет, Лулу, я ее не приведу.

— Как это — не приведешь? — возмутилась Лулу.

— По-моему, одного раза хватит.

Сегодня Лулу Хейфеншлифен завернулась в белую простыню, дополнив наряд золотистыми шлепанцами и огромными серьгами-кольцами, немилосердно оттягивавшими мочки ушей.

Пессимист вернулся из копировальной и пришел в ужас.

— Лулу, что ты нацепила? В «Фалун гонг» записалась, что ли?

— Майн готт, ты никогда не видел тоги?

Пессимист недоверчиво приподнял бровь:

— Лулу, ты ходишь в тоге в финансовом учреждении?

— А что? — погрозила она пальцем. — Уверяю вас, поросятки, древние римляне отлично разбирались в том, что нужно носить.

— Еще они знали толк в разнузданных оргиях, — фыркнул Пессимист.

— Не будь пошлым, цыпленочек!

— Не веришь — не надо. Это исторический факт.

— М-м-м-м-м, — промурлыкала Женщина с Шарфом, когда я легонько провел пальцем по ее красиво очерченной скуле.

Было далеко за полночь, я только что пришел — такая практика сложилась у нас за несколько месяцев: если ее соседка была в отъезде, я заходил после работы или она приезжала ко мне. Начинали мы с короткого разговора:

— Ну что, как работа?

— Нормально, а у тебя?

— Ничего нового.

— Отсутствие новостей — хорошие новости.

— Да уж…

Затем вплотную занимались друг другом и засыпали. В шесть часов звонил будильник, один из нас сонно обещал встать и приготовить завтрак, но обоюдная любовь к кнопке будильника приводила к тому, что ближе к полвосьмому мы судорожно собирались и вылетали из дома.

Если поразмышлять, девяносто пять процентов нашего романа проходило в тумане одуряющей усталости. Не подумайте, что я жалуюсь и все такое.

— Куда ты смотришь? — зевнула она.

Я засмотрелся на ее профиль: мягкие линии лица контрастировали с резко очерченным волевым подбородком, длинные ресницы были густыми, как кисти для рисования.

— На тебя.

И нагнулся поцеловать ее веки. Мысль, что все это закончится через четыре, нет, пять месяцев, сводила с ума. Я слушал ее тихое дыхание, ровное, как метроном, когда она прошептала:

— Сегодня мне пришло уведомление о зачислении из Беркли.

Тесно прижавшись к Женщине с Шарфом, повторяя изгибы ее тела, я провел носом по ее шее сзади.

— Ну что ж, прекрасно! А разве ты хотела не в Колумбийский?

— Нет, в Беркли.

Она немного отстранилась. Я подвинулся ближе и погладил плечо, но она каменно напряглась от моего прикосновения. Черт знает что.

— Что происходит? Ты же должна прыгать от восторга!

Она перевернулась на другой бок, ко мне лицом, и положила руку под голову.

— Тебе что, все равно?

— Ты о чем?

Она закрыла глаза и сказала:

— В сентябре, уже в сентябре, я буду учиться на другом конце страны. Осталось пять месяцев. Это что, не важно?

Она уткнулась лицом в согнутую руку — волосы рассыпались по простыне черным шелком. Я подтянулся и сел, опираясь спиной на изголовье.

— Важно, конечно. Но я узнал об этом несколько месяцев назад, так что для меня это не сюрприз.

Она молчала, не поднимая головы. Ну что за фигня, я опять все испортил.

— Признаю, мне это не особенно нравится, но разве у меня есть выбор, кроме как принять твое решение? Ты нашла свою дорогу в жизни, сама сказала.

Она подняла голову и простонала:

— Но это же в Калифорнии!

— Да, не самая идеальная расстановка, — промямлил я, — но мы всегда сможем устроить свидание где-нибудь на полпути.

— С твоим-то графиком? Не смеши меня.

Я что-то начал уставать от наездов — что вообще происходит? Сначала родители взбрыкивают, поскольку мой рабочий график не стыкуется с каким-то дурацким спектаклем, теперь этот вздор. Сама решила со мной расстаться — я же ничего дурного не делал! Женщина с Шарфом продолжала:

— Да, я не совсем честна, но просто… не хочу, чтобы все произошло так быстро, понимаешь?

Она протянула руку и погладила мое колено, рисуя на коже круги кончиками пальцев.

— Не знаю, понял ли ты, все так странно, я пытаюсь сдерживаться последние месяцы, потому что аспирантура на носу, а ты останешься здесь на своей каторге, но ты мне очень небезразличен. Представь, что ты заглядываешь в будущее, когда жизнь уже устроена, прекрасный дом, большая семья, ну все, о чем мечтаешь… А потом возвращаешься в настоящее, в душе по-прежнему видишь те картинки, но, как нарочно, сталкиваешься с массой мелких препятствий, и чудесное видение исчезает…

Ну зачем она все это мне говорит? Мой голос дрогнул, выдавая охватившие меня чувства:

— Иногда с этим ничего нельзя поделать, правда? Так уж жизнь устроена.

Женщина с Шарфом покусывала нижнюю губу:

— Тогда почему тебе просто не…

Она вздохнула и закрыла глаза.

— Нет, этого я у тебя не попрошу.

И накрыла лицо простыней. Недосказанное клубилось в темноте, не давая заснуть.

Через несколько месяцев в первый раз сорвался один из Инструментов. Это случилось при возвращении из Самого Унылого «Донатса» в Городе, когда Инструмент № 2 споткнулся и выплеснул кофе на рубашку.

— Бли-и-и-ин! — заорал он, уронил пакет с пончиками и в панике принялся отчищать пятно.

— Расслабься, приятель, всего-то несколько капель, — сказал я.

Реакция Инструмента № 2 показалась мне неадекватной: кофе был чуть теплый, парень ни в коем случае не мог обвариться, в конце дня начальство давно разошлось по домам, и никто ничего не заметит. Я спокойно шел к Банку, но остановился, почувствовав, что иду один. Обернувшись, я увидел, что Инструмент № 2 застыл на месте и отрешенно разглядывает пятно на рубашке. Пришлось вернуться.

— Слушай, это обычный кофе. Пятно отойдет без проблем. Если очень беспокоишься, отдай в химчистку, и все дела.

Инструмент № 2 печально покачал головой:

— Лучше уже не будет, правда?

Через секунду до меня дошло, что он говорит не о рубашке. Из глаз Инструмента сочилась безбрежная подавленность и опустошенность, и я понял, что нужно срочно измыслить нечто ободряющее.

— Не переживай, начинать всегда тяжело. Вот погоди, освоишь экселевские функции, привыкнешь к персоналиям в нашем департаменте…

Но Инструмент № 2 не выглядел приободрившимся, когда мы шли обратно в офис. Да и я тоже.

Позже вечером я получил мейл от Марка, работавшего в Болгарии в составе Корпуса мира. Это не первое сообщение, пришедшее после его отъезда: Марк с присущей ему пунктуальностью регулярно присылал подробные отчеты из своего крестового похода во спасение цыган, недокормленных сирот и разорившихся фермеров. Он буквально ложился костьми, чтобы доказать: не все американцы — близорукие эгоистичные ублюдки и нация жадных капиталистов, которым не терпится прибрать к рукам чужие природные ресурсы, испоганив буколические пейзажи «Макдоналдсами» и «Уолл-мартами», и заслуживают только оскорблений и насмешек. Словом, Марк — моя противоположность.

Обычно я с интересом встречал эти сообщения — марксистская деятельность приятеля составляла резкий контраст с однообразной работой в Банке, но, читая, как всю неделю он восстанавливал рухнувшую крышу деревенского клуба и теперь умоляет меня сделать пожертвование на создание там Интернет-центра, я с раздражением подумал, что этот скаут-неофит слишком усердствует. Неужели Марк искренне верит, что этим можно что-то изменить? Ну, прибьет он кровельную дранку, и сколько крыша продержится — до первой серьезной грозы? Не лучше ли привлечь на болгарский рынок мегаглобализированные компании? Да, процесс перехода к рыночной экономике мучителен, и не одна туземная организация разорится, но ведь в результате удастся поднять оборванных, жалких людей до уровня жизни остального цивилизованного мира, разве нет?

В эту минуту я ясно понял, как сильно успел измениться.

О Господи, что же со мной будет?

В душную и влажную майскую субботу я, в футболке с длинными рукавами, шортах и шлепанцах, стоял у ворот Рыбы. Войдя в сад, я очутился в толпе деловых костюмов, дорогих галстуков и длинных платьев — остальные сотрудники Банка разоделись в самые роскошные наряды, какие у них имелись. Оказавшиеся поблизости гости уставились на мой простецкий вид со смесью любопытства и презрения.

— Ты же сказал, форма одежды свободная! — сквозь зубы прошипела Женщина с Шарфом.

В отличие от меня она благоразумно выбрала черный свитер и юбку в цветочек, но все-таки была одета проще, чем остальные.

— Так и есть, — ответил я, смущенно пожав плечами.

Сгорая от стыда, я пробрался сквозь толпу к спасительному оазису — облаченному в костюм Пессимисту, отиравшемуся у бара с Инструментом № 1, тоже в костюме.

— Поздравляю, Мямлик, — фыркнул в пиво Пессимист. — Надо же додуматься — прийти сюда в шлепанцах!

— Слушай, но ведь в мейле было написано — одеться неформально!

Пессимист отхлебнул из бутылки.

— На Уолл-стрит не существует понятия неформальности. Даже Инструмент это понимает.

Инструмент № 1 важно кивнул.

— Ладно, — промямлил я. — Ребята, познакомьтесь с моей девушкой.

Пессимист галантно приложился к руке Женщины с Шарфом.

— Очень рад. Мы уже встречались раньше, у Ханя? Мямлик, почему бы тебе не предложить прекрасной леди пива, и я свожу вас на экскурсию? Обязательно нужно увидеть Рыбий винный погреб.

Я взял в баре два «Хайнекена», и мы пошли по идеально ухоженной, вылизанной дорожке к дому. Кустарник в саду был доведен до уровня произведения искусства; несколько высоких кустов, подстриженных в форме колонн, служили опорами для полога над винным баром. Из боковой стены дома в сад выступал бассейн, идеально вписываясь в ландшафт.

— Половина бассейна внутри дома. Выдвижная крыша позволяет летом открывать его полностью, — с видом знатока пояснил Пессимист.

Инструмент № 1 и Женщина с Шарфом немного прошли вперед, и Пессимист шепнул мне на ухо:

— Дурень, зачем ты ее привел? Мало тебе новогодней вечеринки?

Я пожал плечами:

— Она сама захотела прийти. Отличный шанс своими глазами увидеть героев страшилок, которые я ей рассказываю.

Мы вошли в величественный арочный проем и попали в Рыбий дом, напоминающий лабиринт. Мы обходили комнату за комнатой, потрясенные абсурдной роскошью подчеркнуто богатого декора: диваны в стиле ампир с позолоченными подлокотниками, бескрайние персидские ковры, плазменные телевизоры шестидесяти дюймов по диагонали, массивные хрустальные люстры, ваза эпохи Мин, декоративный бассейн, два рояля, арфа, полностью оборудованный спортивный зал, комната с белоснежной обстановкой, оформленная исключительно в бежевых тонах, кровать с четырьмя столбиками, напоминавшими стальные ажурные фермы. Над претенциозным гранитным камином висела большая картина, напоминавшая произведения Моне с водяными лилиями.

— Дитя любви Версаля и Филиппа Старка, — сказала Женщина с Шарфом полузавистливо, полупрезрительно.

Остальные ощущали, пожалуй, то же самое. С одной стороны, непомерное богатство и откровенный, ярый материализм, будораживший жажду накопительства, вселяли священный трепет, но в то же время в душе нарастала неловкость — какая-нибудь подушка с кисточками стоила здесь как два чека на оплату социальных нужд, а предполагаемый подлинник Моне мог дать фору собственному капиталу небольшого африканского государства.

Мы блуждали в лабиринте комнат, пока Пессимист не привел нас в темное помещение, где было заметно холоднее. Он щелкнул выключателем, и у нас захватило дух: построенная в виде башни, комната оказалась самым большим винным погребом, который я когда-либо видел и вообще мог вообразить. Бутылки поблескивали повсюду — нас окружали сплошные полки, ярусами поднимавшиеся до едва различимого далеко вверху потолка.

— Хоть и бывал я здесь раньше, меня все равно сюда тянет, — сообщил Пессимист, в прямом и переносном смысле положа руку на сердце. — Как вы догадываетесь, дешевого вина тут нет. Наверняка в этой коллекции сыщется своя жемчужина — бутылочка ценой тысяч в двадцать…

— Иисусе, — выдохнул я, запрокидывая голову.

В коридоре послышался шум. Мы поспешно выключили свет и вылетели из комнаты, но тревога оказалась ложной: одна из горничных смахивала метелкой пыль с инкрустированного драгоценными камнями гонга и безразлично взглянула на торопливо протрусивших мимо гостей хозяина.

Вернувшись в сад, мы взяли еще пива и нашли укромный уголок, откуда можно было без помех разглядывать собравшихся. Над куртиной роз Волокита-Генеральный убалтывал Полностью Некомпетентную Секретаршу в дурацкой широкополой панаме; лицо Секретарши было пунцовым от обильных возлияний охлажденным вином. Позади них Чайльд Гарольдом торчал Британский Чокнутый, мелкими глотками попивая бренди.

Женщина с Шарфом потянула меня за локоть:

— Слушай, я не для того пришла, чтобы сидеть в углу. Пошли, пообщаемся с народом.

Я все еще стеснялся своих шлепанцев, но она решительно вытащила меня из тихого убежища.

— Счастливого пути, — фыркнул Пессимист.

Не успел я запротестовать, как Женщина с Шарфом направилась к Британскому Чокнутому, который нахмурился при ее приближении. Я нервно улыбнулся:

— Здравствуйте! — И протянул руку. Он с видимой неохотой чуть прикоснулся к ней пальцами.

— Здравствуйте.

Я представил Женщину с Шарфом:

— Моя девушка.

Британский Чокнутый даже не взглянул на нее.

— Очень приятно.

— Вы… э-э-э… здесь уже давно?

— Слишком давно.

— Э-э… Как вам здесь нравится?

— Не особенно.

— O-o…

После неловкой паузы босс пренебрежительно уронил:

— Интересный выбор обуви.

— В приглашении разрешалось одеться неформально, — забормотал я, залившись краской. — Видимо, я неправильно понял…

Британский Чокнутый на меня не смотрел — его взгляд блуждал по саду. Видимо, начальник обдумывал план бегства.

— Надеюсь, расчеты будут готовы к понедельнику?

— Конечно.

— Странно. Для этого вы должны быть не здесь, а в офисе.

— Но мне казалось, несколько часов не могут повредить…

— Ну-ну. Тогда до свидания.

И отошел. Мы смотрели, как он широкими шагами спешит к Снежной Королеве — поухаживать. Женщина с Шарфом недоверчиво покачала головой:

— Неслыханно! Ну и скотина!

— Да, — пожал я плечами. — Вот такой у нас Британский Чокнутый.

Я хотел вернуться к Пессимисту, но Женщина с Шарфом потащила меня в самую гущу собравшихся.

— Не так быстро. Давай еще пообщаемся с вашими мегаломаньяками.

— Зачем? Точно такие же козлы, изготовлены по одной отливке.

Но она упорно тянула меня за руку.

— Зря ты напрягся насчет шлепанцев. Пойдем! Мне это полезно, в смысле просвещения.

— По-моему, неудачная мысль.

Она выпятила нижнюю губу:

— А для чего ты меня сюда привел?

— Ты сама напросилась! — не выдержал я.

Она поморщилась:

— Ну что ты комплексуешь из-за ерунды, как баба!

От этих слов во мне словно что-то щелкнуло. На нас уже поглядывали, но налетевший гнев оказался сильнее.

— Зато ты у нас настоящий мужик! Стоишь тут, говном исходишь, хотя сама решила сюда прийти, сама собралась в аспирантуру, сама уходишь от наших отношений!..

Ее глаза изумленно расширились.

— Значит, я говном исхожу? Ушам не верю!

— Прости, я не так сказал, я не это имел в виду…

— Да пошел ты, — разъяренно бросила Женщина с Шарфом, гневно вышла из садика и исчезла за скульптурно обстриженными кустами.

Я хотел ее догнать, но решил немного выждать — нам обоим требовалось остыть, — и вернулся к Пессимисту, нагло хлебавшему мое пиво.

— Где же твоя новая пассия?

— Понятия не имею.

— А у тебя есть подход к женщинам, Мямлик!

— И не говори…

Я направился к бару за новой выпивкой и умудрился подойти к стойке одновременно с Самой Холодной Рыбой в Пруду, который наливал себе «Корону». Он был заметно пьян и опасно покачивался, уминая гамбургер.

— Прив-вет, — выговорил он между глотками пива.

— Здравствуйте, — сказал я, коротко кивнув.

— Как любезно с твоей стороны почтить вниманием наш сабантуй! Хотя у тебя, наверное, не было выбора, а?

Рыба залился визгливым смехом и стер с подбородка каплю кетчупа. Когда он отсмеялся, я посмотрел поверх его плеча и увидел, что в окрестностях бродят лишь двое гостей — у бассейна отирался Блудный Сын с какой-то юбкой, видимо, его пассией. Блудный Сын поймал мой взгляд и восторженно показал большой палец.

Я не совсем понял, к чему этот жест, но тут меня как холодной водой окатило: черный свитер, цветастая юбка…

О нет!

Обзор загородил Рыба, вставший напротив. Я пытался что-нибудь разглядеть из-за его головы, но он словно нарочно предугадывал каждое движение и качался в ту же сторону, заслоняя всю картину. Рыба что-то пьяно лепетал — крошки гамбургера изо рта летели на меня фонтаном:

— В нашей индустрии нужно уметь выживать. Выжить — это главное. Слабейшие из вас мрут как мухи, один за другим, пока не останутся только сильнейшие.

— Извините, но мне…

— А самые выносливые из этих сильнейших, — широким жестом он обвел собственный сад, — получат все!

Сунув остаток гамбургера в рот, он пробубнил:

— А теперь, извини, мне пора.

На этом Рыба ушел, открыв мне прекрасный вид на то, как Блудный Сын активно подбивает клинья к моей девушке. Негодяй наклонился и прошептал что-то ей на ушко. Я видел, как ее спина и плечи дрогнули от смеха. Наши с ним взгляды снова встретились, и он вторично показал мне большой палец.

Я пошел через газон, хладнокровный и готовый к немедленным решительным действиям, но мерзавец по-хозяйски положил руку на ягодицы Женщине с Шарфом и повел ее в дом. От увиденного я буквально врос в землю.

Черт!

Мою грудь словно стеснило обручем, а из горла вырвалось рыдание. Сквозь бешенство и недоверие до меня дошло — я все-таки надеялся, что мы не расстанемся и все у нас сложится. Все это время меня не покидала глупая вера в нарисованную ею идеальную картину — дом, дети, многие десятилетия, полные жареной курятины, глупых мелких ссор, покупок в «Костко» и расслабляющего умиротворения, ибо никакая другая пара в мире так не заслуживает счастья, как мы.

Теперь все кончено. Вымечтанное будущее рухнуло в одну секунду.

Я снова обрел способность двигаться и помчался, но не в дом, а прямиком в ворота. Я бежал мимо бесконечной череды «мерседесов» с ослепительно сверкающими капотами и идеально ухоженных газонов, хватая ртом воздух, хрипя и кашляя, чувствуя, что вот-вот упаду, но упрямо несся вперед, отхаркивая и сплевывая огромные комки слизи, и не остановился до самого дома.