Путешествие по порогам течения жизни седьмой двери далось мне нелегко, тем более что испытание я, как всегда, провалила: умышленно оставив монстра блуждать среди людей, сама я добровольно превращалась в такого же или ещё хуже. В районе правого лёгкого, потерянного Элис и мной, кожа немного потрескалась, а из трещин то и дело вырывались язычки огненно-красного зарева, и чем больше я волновалась, тем сильнее разгоралось в моей груди пламя. Места, где должны были бы находиться другие мои потерянные внутренности, покрылись плесенью, при надавливании на которую из тела сочилась ядовитая грязно-коричневая жидкость. Болело всё: и тело, и душа. Я с трудом понимала, где сейчас нахожусь, потому что связь с Элис по-прежнему ещё сохранилась. Я хотела позвать Лорда, но изо рта вырывались лишь пепел вперемешку с клубами едкого дыма. Кашель и хрипы глушили попытки вырывающегося изнутри голоса. Я встала на колени, руками ощупывая коврик, но когда я только предприняла попытку подняться, Лорд схватил меня за волосы на затылке, которых и так было немного, и швырнул в открытое пространство восьмой двери. Ужасный рык – вот и всё, что смогла я ему противопоставить в ответ на череду его весьма странных поступков, и это естественно было совсем недостаточно для того, чтобы хоть ненадолго, но удержаться в стенах, как теперь оказалось, успокаивающей меня красной комнаты.

– Разговоры пока что нам ни к чему, – произнёс Лорд, суетливо захлопывая за мной дверь.

Сказать, что я была возмущена его странным деянием, значит, вообще ничего не сказать. Я была в бешенстве, мне хотелось разорвать его на куски, раскидывая безжизненные части его и без того уже мёртвого тела по всем уголкам этой комнаты.

Мерзкая среда дверного пространства уже совсем меня не беспокоила, зато злость серьёзно подпортила моё появление, не дав мне должной возможности даже оглядеть себя, чтобы понять, кем же я стала в очередном своём воплощении.

– Дэнис, я же ещё двадцать минут назад попросила тебя вытащить Эмму из манежа и принести ко мне в кухню, – женщина лет тридцати дёрнула меня за плечо, вырывая из блужданий по просторам запутанных мыслей. Теплота, внезапно появившаяся на моём лице, сразу дала мне понять, что напротив меня стоит моя мама, моя любимая мама.

– Прости, мама, я просто задумался. Сейчас я принесу Эмму, – я выбежал из комнаты, направляясь вверх по лестнице прямо в спальню малышки, чтобы доставить её маме к очередному кормлению.

Маленькое блондинистое чудо ползало по манежу, облизывая резинового кролика в очередной попытке откусить его ухо. Я быстро перевёл дыхание, бегло оглядывая себя. На вид мне лет восемь, и я – мальчик, моей сестрёнке Эмме ещё нет и года. Я взял её на руки, заглядывая в небесного цвета голубые глаза, она засмеялась, вцепившись в меня своими маленькими, но цепкими ручками.

– Эмма, привет, пойдём вниз, тебе пора кушать, – я прижал сестрёнку к груди, испытывая мощные, совершенно незнакомые Наоми волнения и любовь к этому милому, совсем недавно появившемуся на свет, крохотному созданию.

– Наконец-то вы появились, – мама с улыбкой на лице взяла Эмму из моих рук, чмокнув меня нежно в макушку. – Дэнис, ты можешь поесть крылышки под маринадом, а малышку Эмму ждёт наивкуснейшая каша.

Мы обедали втроём под звуки чудесного маминого пения и завораживающий смех Эммы. Наш пап, как обычно, находился на службе, охраняя покой нашего слишком порядочного городка. Служба в полиции – это ведь вам не шутки, даже если охранять-то в принципе некого, да и незачем, но всё равно нужно.

После сытного обеда я направился в свою комнату для того, чтобы наконец-то закончить свой проект по естествознанию – модель вулкана с электрической платформой для естественного разогрева модельной жидкости с целью демонстрации наглядного извержения с вылетом чёрных прессованных комочков бумаги в качестве кусочков затвердевшей лавы и пепла. Первая стадия моего творения была практически завершена: я покрасил модель, залил жидкость и засыпал бумажные комочки разных диаметров. Теперь осталось только провести опыты, чтобы точно знать, какой силы мне ожидать извержение, чтобы не стать угрозой безопасности для одноклассников.

– Дэнис, зайди сейчас же на кухню, – мамин голос звучал напряжённо, чем обеспокоил меня. Неужели что-то с Эммой стряслось, но мама вряд ли меня позвала, обычно она управлялась сама.

– Сейчас иду, мама, только выключу вулкан из розетки, – я всегда выключал модель из розетки, хотя мой вулкан и был оснащён тумблером включения-выключения, но мне так было спокойнее.

Я вошёл тихо на кухню и сразу заметил мамино напряжённое тело: одна рука нервно тарабанила по столешнице, а вторая прикрывала приоткрытый от ужаса рот. Мама уставилась в телевизор, не обращая никакого внимания на меня. Резко повернувшись, видимо, почувствовав меня сзади, она схватила мою руку и притянула к себе.

– У нас в городке появились какие-то лихачи, говорят, что они угоняют чужие авто. Я смотрю погоню за одним из таких нехороших людей, – мама всхлипнула носом, и я понял, что она плачет.

– Почему ты плачешь? – я ввиду своей детскости совершенно не понимал истинной причины её страха, – это же простая погоня.

– Да, но в погоне участвует твой отец! – она вздохнула, – ты же знаешь, что он далеко не самый лучший гонщик. По части обыска или допроса – да, но не погони, тут его слабое место. – Мама слегка наклонилась вперёд, чтобы коснуться своим заплаканным личиком моей головы. Даже сквозь копну густых медных волос я ощущал непрерывно текущие слёзы.

– Глупости, мама, папа отлично всегда и со всем управляется, ты просто любишь нагнетать обстановку. К тому же в машине он не один. Переключи канал, чтобы успокоиться. – Как мог я по-детски пытался её успокоить, мне же всего-то восемь, где мне найти нужных для этого аргументов.

– Хорошо, иди в комнату. Прости, что напугала тебя, – мама поцеловала меня в лоб, отпуская из своих тёплых объятий. Её нежные руки немного дрожали, делая объятия слишком отчаянными с неимоверным налётом грусти и страха, как будто было в этой погоне что-то гораздо большее, чем обычная взрослая игра в догонялки.

Весь день я провёл в приятных хлопотах над моделью, регулируя уровень жидкости и размеры бумажных комочков. Выполнив резервуар в виде вертикальной двухцилиндровой колбы с тонким перешейком посередине, я заполнил нижний отсек наполовину крашенной в оранжевый цвет водой с добавлением этилового спирта, чтобы уменьшить температуру кипения, а верхний – набил до отказа прессованными комочками лёгкой бумаги, придав им заранее чёрный и пепельный цвет. При включении модели в сеть плитка внизу конструкции нагревала жидкость вплоть до кипения, что способствовало тому, что невесомые комочки бумаги вылетали из жерла вулкана под действием пара. Чем больше нагревалась жидкость, тем сильнее, дальше и больше вылетали комочки в сопровождении с пузырьками и потоками кипящей огненной жидкости. Я был весьма доволен проделанной работой и думал, что завтра на уроке сорву куш в виде нешуточных аплодисментов одноклассников и хорошей отметки учителя. Испытания были завершены, но я хотел провести показательный контрольный пуск для родителей и крошечной Эммы вечером сразу же после ужина, так сказать, подготовить всем благоприятную и полную впечатлений почву для сновидений.

Около пяти часов вечера мама попросила меня полить цветочную рассаду в палисаднике и выловить все наши игрушки из бассейна, потому что завтра придёт специалист по очистке. Мамины розочки принялись и окрепли, но ещё не цвели, а небольшие туи, посаженные по периметру дома, были слишком малы, чтобы я мог визуально представить себе наглядную картину маминых стараний по озеленению нашего совсем ещё недавно купленного дома. Новый, построенный по модному проекту и на заказ, дом был возведён на месте старого когда-то сгоревшего особняка и должен, если верить всем документам, быть оснащён всеми примочками техники, не исключая и безопасность. Но пока строительство до конца ещё не было завершено, нафаршированный дом стоял недоподключенным, ожидая своего часа для демонстрации всех своих внутренних возможностей и защит. После пожара тут вообще ничего не росло, гиблое место без комочка плодородного слоя. Мама и папа завезли сюда не одну грузовую машину перегноя, чтобы вдохнуть жизнь на участке в несколько акров. Большой дом, лужайка перед домом, палисадник, зимний сад, бассейн и небольшая теннисная площадка умещались на нашем участке, гармонично сосуществуя друг с другом. Всё, что более или менее радовало неискушённый мой глаз, так это газонная трава, которая как на дрожжах росла в плодородном слое привезённого к нам перегноя, остальным же растениям приходилось приспосабливаться к выжженной огнём мёртвой земле.

Около семи часов вечера мы с мамой готовили ужин. На этот раз наш выбор пал на аппетитную лазанью. Я занимался начинкой, а мама – тестом для отделения слоёв и соусом. Мелко рубленное куриное мясо с грибами и болгарским перцем должно было как нельзя лучше сочетаться с кисло-сладким сметанным соусом, а мамины тонко раскатанные прямоугольные кусочки теста по её фирменному рецепту просто укутывали самое вкусное, ценное и дорогое в точности, как она сама оберегала нашу семью, так и они защищали начинку от пересыхания и распада. В общем, чтобы сейчас я не говорил про лазанью, а наша мама и правда была той субстанцией, которая нас связывала, не давая потерять друг друга, она и только она создавала занятия и увлечения, которыми бы занимались все члены семьи, да ещё и с немалым интересом. Моя мама – волшебница, и я, как никто другой, всегда хотел её только радовать. Её улыбка и смех были лучшей наградой для меня чуть ли не с самого детства, хотя я и сейчас не особо считался большим, но в семье, когда отец ввиду своей занятости появляется редко, приходится быстро взрослеть. Что же касается Эммы, то ей повезло. Имея такого старшего брата, можно не торопиться и оставаться ребёнком долгие годы. Лучше играть в куклы, чем копаться во взрослых проблемах. Мама, конечно, не хотела посвящать меня в них, но просто, когда некому больше открыться или не с кем поделиться, то будешь волей-неволей обращаться к тому, кто рядом с тобой, даже если этот кто-то не кто иной, как твой маленький сын.

В половине девятого, так и не дождавшись возвращения отца со службы, мы сели ужинать. Мама и я наслаждались лазаньей, запивая её обильным количеством молока, а Эмма забавно чмокала губами, посасывая бутылочку с жидко сваренной кашей. Я не хотел загружать маму своей демонстрацией, но она настояла сама на том, что обязательно должна это видеть. Быть первым зрителем – главная обязанность мамы, и она отчасти права. Никто не будет радоваться твоим достижениям так, как радуется им мама: твои первые шаги, первое слово, заплыв в бассейне, первая езда на велосипеде, первый поход в школу или твой первый проект – для неё все они весомы и значимы, потому что она – твоя мама, и неважно каких высот ты при этом достигнешь.

Сложив грязные тарелки и стаканы в посудомоечную машину, я побежал наверх в свою комнату, чтобы подготовить вулкан к демонстрации. Вставив вилку в розетку и воодушевлённо дёрнув тумблер включения, я ждал момента, когда плитка внизу нагреется до нужной мне температуры. Крикнув маме, что процесс мой запущен, я совсем не услышал её мне ответ, поэтому решил сам спуститься вниз, чтобы поторопить её.

Мама стояла на кухне с зажатой в руке трубкой от телефона. Каменное холодное лицо выражало лишь ужас. Большие голубые глаза блестели от стоящих в них слёз. Услышав мои радостные шаги, она повернулась к окну, чтобы я не мог видеть её испуганный взгляд.

– Мама, что с тобой? Что-то случилось? – подойдя к ней вплотную, я обнял её, уткнувшись лицом в её худенькую статную спинку. Дрожание и всхлипы отчётливо прорисовывали картину того, что она плачет. – Мама, прошу тебя, не молчи.

– Папа! – она прервалась, не в силах вымолвить сразу, – машина отца слетела с моста, – рыдания хлынули из неё неиссякаемым бурным потоком.

– Он упал в воду? – я никак не мог понять маминых слёз, ведь отец запросто мог вплавь добраться до берега.

– Его машина упала при выезде с моста, так что она сразу воткнулась носом в прибрежные скалы и загорелась, – мама упала на колени, прикрывая рот рукой, чтобы не напугать Эмму.

– Мама, скажи чётко, папа в больнице, его успели спасти? – дрожь от её тела плавно переходила ко мне, заражая страхом и неизвестностью.

– Он погиб, меня просят поехать к ним, чтобы подписать какие-то бумаги, – мама сжала мои обнимающие её руки, – побудь с Эммой наверху в её комнате, пока я буду в больнице.

– Хорошо, мама, я буду, – первый раз я заплакал, мои слёзы ручейками стекали по щекам, оставляя блестящий солёный след. Я сильнее обнял маму, потому что слов для поддержки я не имел, меня самого сейчас нужно было поддерживать только вот некому.

Медленно поднявшись с колен, я взял на руки маленькую Эмму и направился в её спальню, которая была на втором этаже по соседству с моей, но чуть дальше по коридору. Дверь же моей спальни была напротив лестницы, по которой мы все спускались вниз на первый этаж. Я часто, стоя в дверях своей комнаты, катал машинки, смеясь от того, как они брякали, скатываясь по нашим ступенькам.

Я слышал, как хлопнула дверь и завелась с рёвом машина. Мама выбежала из дома, даже не попрощавшись. Поначалу обида захлестнула меня, а потом я понял, что ей было трудно смотреть мне в глаза. Она бы искала во мне защитника и опору, а по сути, должна была быть ей сама, ведь кроме неё у нас с Эммой больше никого не было. Наверно, решающую переломную роль сыграли здесь мои слёзы, которые до сегодняшнего дня она практически и не видела. Первый раз её, казалось бы, взрослый мальчик дал слабину и заплакал, но нестерпимо больно ей стало вовсе не от того, что он плакал, просто пришло понимание, что он всего лишь ребёнок, а взрослым она его делала сама, лишая нормального детства. Раньше, находясь перед выбором оставить ли ребёнка ребёнком, она сделала неправильный ход, а теперь вынуждена его повторить, не имея другого выхода, теперь-то выбора действительно не было, но уже было поздно.

Комната Эммы в нежных розовых тонах с кучей мягких игрушек, музыкальных светильников и погремушек чуть-чуть успокоила меня, погружая в неоновый сон заблуждения, в некую мечту о розовом счастье, которое у нас непременно должно было быть. Я смотрел на младшую сестрёнку глазами, полными надежд, обещая ей, что всегда буду с ней, всегда смогу защитить её, ведь я – её старший брат и пока что единственный мужчина в её жизни.

Погрузившись в проблемы, я совершенно забыл о вулкане. Мне и в голову не пришло отключить модель от сети. Успокаивая маму, а затем и укачивая Эмму, я просто не думал ни о чём, кроме моей семьи, которой требовалась защита и мужское плечо, не мальчишка, распустивший нюни, а надёжное плечо и опора. Когда Эмма наконец-то уснула, я лёг на диванчике с нею рядом и задремал. Из сна меня выдернуло странное потрескивание и едкий запах, плавно заполняющий комнату. Едва открыв дверь спальни, я увидел огромные языки пламени, нещадно сжиравшие обои и мебель, и тут только я вспомнил о своей школьной модели.

За столько времени жидкость в нижнем отсеке не только успела вскипеть, вышвыривая бумажные комочки по комнате, но полностью улетучиться. От перегрева стеклянная колба треснула, повреждая бумажно-пластиковый каркас вулкана так, что один его край лёг на раскалённую поверхность конфорки и загорелся практически сразу, увлекая за собой мой письменный стол, кровать и всю комнату. Комната, коридор, лестница уже были охвачены пламенем, я резко захлопнул дверь и подбежал к Эмме. Ужасные мысли крутились в моей голове, не давая возможности рационально обдумать всю ситуацию. Я подбежал к окну и, распахнув его, остановил свой мечущийся взгляд на недостроенном зимнем саду, который должен был быть прямо под окном спальни моей младшей сестры. Каркас помещения уже возведён, лежали лаги без кровли, и я подумал, что смогу просто вылезти с Эммой на руках из окна и аккуратно спуститься по каркасу зимнего сада на землю. Я увидел приставленную к каркасу с другой стороны лестницу, что ещё больше вселило в меня уверенность в том, что я справлюсь. Сдёрнув шторы с окна, для того чтобы зафиксировать Эмму у себя на груди, я направился к ней и, осторожно разбудив, вынул её из кроватки. Подойдя к распахнутому настежь окну, я положил Эмму на подоконник, пока сам обвязывал спину шторой. В это время одни язычки пламени потихоньку проникали в спальню, разрушая крепление натяжного потолка с противоположной от окна стороны, пока другие – бушевали под полотном, превращая его в липкую тянущуюся субстанцию. Я поднял Эмму на руки перед собой, для того чтобы привязать её спереди, а в это время крепления разъедаются сильным пламенем, и раскалённое тягучее полотно падает мне на спину, прилипая и обжигая её. От боли и испуга я машинально выбрасываю Эмму из рук прямо в распахнутое настежь окно. Последнее, что я отчётливо видел, было то, как малышка ударяется головкой о бетонный каркас стены и с окровавленным черепом падает прямо на невычищенный от осколков кирпичей и бетона пол зимнего сада. Обёрнутый липким полотном, я падаю на пол, моя кожа моментально покрывается волдырями, а вскоре, когда полотно воспламеняется, я теряю сознание, попав в плен адского пламени. Чуть позже я и Наоми стоим и просто смотрим на обгоревшее тело мальчишки, которое ещё недавно было моим, на захваченный пламенем дом, на маленькое бездыханное тело Эммы, душа которой практически моментально покинула землю. Вереница пожарных машин, подъехавших к дому, даже не пытается тушить дом, потому что нет смысла. Весь охваченный пламенем, он складывается на глазах, словно карточный домик, укрывая горячими обломками красивое наивно-юное тельце Эммы, которую я не сумел спасти от напасти. Теперь не будет на пути моей милой сестрёнки трудностей и ненужных хлопот, от которых её стоит оберегать и защищать. С этой минуты я уже не старший брат и не сын, я лишился всего: дома, семьи и себя самого, но разве в этом я виноват?

Неожиданно я заплакал. Нечасто бывает такое, чтобы души умерших плакали, но я просто увидел маму, которую удерживали полицейские и врачи, когда она билась в истерике, увидев дом и не найдя нас с Эммой на улице. Бедная моя мамочка, как же так? Это всё я, моя дурацкая моделька вулкана, это я виноват в том, что ты осталась одна, я бросил тебя и не смог спасти Эмму. Я упал на колени, заглушая рыдания, но ничего уже не мог ни исправить, ни изменить.

Наоми тоже плакала. Никогда ещё перед её глазами не проявлялась чёткая картина одиночества и утраты. Счастье, оказывается, так мимолётно, что стоит ценить каждое его мгновение, наслаждаться каждой секундой, потому что не знаешь, что может случиться с тобой в следующее мгновение. Ты и понятия не имеешь, где можешь найти, а где потерять, поэтому не стоит растрачивать драгоценные мерцания мимолётного счастья.

Всё, что я сейчас мог сделать, так это приблизиться к своей матери. Пускай я уже неживой, но я хочу это сделать и, подойдя к ней, я прикоснулся к маминому припухшему личику. Она, конечно, меня и не видела, но думаю, что почувствовала, потому что дрогнула и озябла. Я долго смотрел ей просто в глаза, прежде чем решился что-то сказать. Очень трудно подобрать слова для человека, который всё потерял.

– Мама, живи! – она кивнула мне, как будто всё слышала, – живи ради меня, папы и Эммы, живи ради себя, потому что должна, ты единственная, кто связывает нас с этой землёй. Уйдёшь ты, исчезнем и мы, не имея никакого шанса вернуться сюда снова. Мамочка, я люблю тебя! Прости, что не сберёг нашу семью, прости, что потерял счастье, так долго и тщательно тобой создаваемое. Прости меня, мама, прости!

– И я тебя, Дэнис, очень люблю и всегда буду любить, чтобы со мной, сынок, не случилось! – и она отключилась, падая на руки офицеру.

Маму погрузили в машину скорой помощи и увезли, а мы с Наоми отправились по тоннелям, возникшим специально для нас, но держась за руки так долго, насколько это было возможным. Две сиротки, две заблудшие души, не желая терять друг друга из вида, расстались навсегда, давая клятву встретиться в мире ином или в другой жизни, надеясь, что там их судьба сложится куда лучше, чем эта.

Когда наши руки расцепились, я как Наоми наконец-то обрела себя и с неимоверным осадком печали поплыла вверх по тоннелю, покидая пространство двери. Так тяжело и страшно мне ещё не было никогда. Я вспомнила Лорда и его странные поступки и, не найдя в них оправдания, я чётко решила, что больше не позволю ему так с собой поступать, потому что не хочу, а если честно, не могу пока продолжать. Сейчас мне нужна передышка, затишье, чтобы успокоиться и настроить струны своей души на новую неизвестную мне мелодию, иначе я просто сломаюсь, так и не доиграв свою последнюю песню.