Как только я влетела обратно в до боли знакомую мне красную комнату, ощутимый запах слизи и собственной крови ударил мне в нос, возбуждая и возмущая рецепторы. Привычное уже шипение, вырывающееся время от времени изнутри, и мутный взгляд сквозь пожелтевшие грани хрусталика окончательно убедили меня о моём возвращении. Как только за спиной с треском хлопнула дверь под нечётным номером восемь, я почувствовала, как чья-то рука нависла над моим правым плечом. Инстинктивно ударив по чужому запястью, я ранила, но не сильно скрывающийся сзади субъект, хотя могла бы и вовсе убить. Сквозь оторванную под моими когтями кожу я мгновенно впитала холодные, пахнувшие болотом и тиной, кусочки не чуждой мне плоти и поняла, что за спиной находится Лорд. Не за что больше ему не позволю толкать себя без разбору в разные двери. Сама и только сама буду входить и выходить из них. Никому больше не позволю собой помыкать.

Резко отскочив на своих изогнутых в полумесяц ногах, я очутилась на другом конце комнаты. Оказывается, в них тоже есть что-то полезное, помимо ужасного вида. Шипение и звериный оскал вырывались из моей пасти вместе с пузырьками красно-оранжевой пены. И впервые по собственному желанию я выпустила из спины гибкий двухметровый отросток с отравленным пиком. Я щёлкнула им, как хлыстом, в направлении Лорда, как бы предупреждая, что сейчас я во что бы то ни стало свои позиции не сдам никому, даже Лорду, чёрта с два я теперь ему уступлю. Терять мне всё равно нечего, я никогда уже не увижу ни дом, ни родных, ни любимую Маму.

– Тише, Наоми, я не причиню тебе вред! – Лорд поднял вверх руки, обнажая свою беззащитность и всеми способами выказывая отсутствие какого-либо умысла к нападению. – Прости, мне нужно было так сделать, потому что силы мои были уже на исходе, а испытаний впереди ещё много.

– Всё беспокоишься о себе любимом! – я покачала головой, но всё же свернула свой щип и затянула отросток назад в спину.

– Пускай будет так! – Лорд вздохнул, будто печаль накрыла его лицо плотным тяжёлым одеялом уныния. – Не буду с тобой спорить, по крайней мере, не сейчас это точно!

– Мне нужна передышка, – громко вздохнув, я покачала своей головой, слегка разбрызгивая капельки тягучей жёлто-коричневой слизи, – как-то с трудом мне даются все эти твои испытания. – Мои слова, в принципе, были лишними, поскольку измученный вид и полузакрытые от усталости веки в совокупности с бешеным тремором всего тела и так говорили сами за себя, подчёркивая мою неспособность и несостоятельность.

– Да ну, а так сразу и не скажешь! Особенно если будешь смотреть на тебя, то вообще мысли такие и в голову не придут, – со смехом вырвалось у него.

Лорд опустил свои руки из позиции сдающегося и невиновного и просто подошёл ко мне так близко, что, взяв меня за липкие, испорченные испытанием руки, он уткнулся своим посиневшим от постоянного пребывания в толщах воды ледяным лбом.

– Всего только восемь дверей открыто мною, а я уже выгляжу вот так. – Я попыталась вырвать свои запястья из его рук, чтобы описать и потрогать себя, но Лорд ещё сильнее сжал их. – Уже и так ясно, что всё мною испорчено. Я провалила свою миссию в совокупности испытаний, к чему продолжать?

– Наоми, ты должна все их пройти, иначе мы не выйдем отсюда. – Рассерженный всхлип сожаления вырвался изо рта Лорда в сопровождении с затхлым воздухом гниющего ила. – Что трудного было в последнем, что ты так серьёзно сдала мне позиции, хотя твоя воодушевлённая защита мне очень даже понравилась.

– Ах, Лорд, лучше отойдём от дверей подальше, а лучше давай сядем на наш шикарный испачканный коврик, и я всё тебе расскажу. – Молча со мной согласившись, Лорд плёлся позади, всё так же держа меня за руки. И я наконец-то почувствовала, что он не такой уж плохой, вернее в его поступках так много всего нелогичного, но не злого. Лорд всегда мне симпатизировал и давал много поблажек, если судить по тому, что он частично брал изменения от моих неудачных попыток на себя, превращаясь опять в человека. Хорошо хоть у него хватило ума, чтобы в один прекрасный момент прекратить это делать, иначе мы, правда, и могли бы застрять с ним в этой дыре, потому что на свои силы я уже давно не надеюсь.

– Наоми, Наоми, изо всех сил я хочу тебе помочь, но мои возможности не беспредельны. – Лорд завалился на коврик, как бесформенная масса, видимо, тоже изрядно устав от наших с ним совместных прогулок.

– Я знаю это, Лорд, я всё понимаю. – На выдохе я также ухнула на пол, пристроившись рядом с ним. В голову мне пришла странная мысль о том, что мой отросток, вырывающийся время от времени из спины, абсолютно не ощутим сейчас, и это, в принципе, плюс. – Понимаешь, Лорд, в последнем своём испытании я была тем, кем никогда не являлась в настоящей жизни, вернее тем, кем так и не смогла стать.

– И кем же, Наоми? – Лорд повернул голову, заглядывая в мои жёлтые напоминающие рептилию глаза, ища в них правду и откровения.

– Ребёнком, беззаветно любящим своих родителей. – Вздох разочарования коснулся моего изменившегося лица, искажая его ещё больше. – Я всегда была монстром и только им, а должна была быть дочерью. Знаешь, сколько всего я, оказывается, упустила? Ах, Лорд, как же ужасно, что лишь спустя столько времени я наконец-то поняла то, о чём говорила мне Мама.

– Лилиан без всякого пафоса есть Великая в своём роде, нам до неё расти и расти! Нет ничего плохого в том, что ты не сразу всё поняла. Истина приходит с годами, она постигается нами лишь с трудностями и лишениями. Очень редко появляются те, кто волей-неволей являются источником истины сами. Одной из них и была твоя Мать. Тебе нечего стыдиться и не о чем тут жалеть, всё ещё не потеряно, по крайней мере, у нас остаются ещё наша вера и надежда на светлое будущее, а они, как известно, всегда умирают последними!

– Я упустила всякий шанс вернуться к ней! – Крик вырвался из моей пасти, а шипение распространилось по комнате, заполняя, казалось, любой свободный уголок и без того мрачного, вызывающего ужас и страх помещения.

– Как знать, Наоми, может, не всё ещё и потеряно! – Лорд толкнул меня своим плечом в знак поддержки или просто для того, чтобы отвлечь от нагоняемых мрак в мою душу мыслей. – Расскажи мне о своём детстве, я хочу лучше тебя узнать.

– Думаешь, это серьёзно поможет нам выйти из этой уже опротивевшей мне комнате? – ответный толчок плечом был куда сильнее, чем первый, но Лорд не подал мне даже виду.

– Нет, но это поможет нам убить время и перевести дух перед следующим твоим испытанием.

– Тогда слушай, тебе вряд ли понравится то, что я тебе расскажу, но ты сам попросил меня об этом.

Я легла ровно, немного вытянувшись в длину. Закрыв свои глаза, я начала путешествие по забытым затворкам своей девичьей памяти, обнажая правду, которую так умело скрывала, скрывала не только от всех, скорее, я прятала её от себя любимой, чтобы не видеть то, во что я со временем себя превращала.

Первое, что я увидела, копаясь в сознании, меня, мягко сказать, потрясло. Не моё первое слово или шаги, не мамины жаркие объятия, не папина забота или шалости с дядями, а убийство, своё первое убийство, совершённое мной где-то в шесть лет, чётким фрагментом зависло в моей фильмотеке. Тогда я изрядно напакостила в часовне, что стоит у нас позади дома. Я часто вымещала зло именно на этом здании, считая, что оно лишнее на нашем участке. В этот раз я замазала икону и стены белой эмалью. Мама, конечно, всё позже оттёрла, но я была за это наказана. Меня заставили почему-то убираться на могиле тётушки Меган, при жизни которой меня ещё и в помине не было. Моё недовольство утихло при виде слабой травяной растительности у надгробья. Но Мама, очевидно зная об этом, настояла на том, чтобы я тщательно вымыла памятник, который частенько обгаживают птицы, садящиеся по вечерам на дерево ивы, растущее прям на могиле, а в завершении ещё и посадила цветы, если мне память не изменяет, то это должны были быть незабудки. Когда моё наказание вошло в заключительную фазу, а именно, посадку рассады, внезапно севшая на ветку ивы птица нагадила прямо на только что помытый мною памятник. Я сильно взбесилась от подобного действа, а ещё больше от того, что мне предстоит мыть этот памятник заново. Но внезапно вырвавшаяся из меня фраза «да чтоб ты сдохла безмозглая тварь» мгновенно умертвила птицу, которая, падая на тётушкину могилу, скатилась мне в ноги. Это был первый раз, когда я обнажила для всех мой ужасный талант. Я не могла превращаться, как мама, в фурию, не умела летать, мне не нужно было убивать для того, чтобы жить, и мой дар не был мне наказанием, и, возможно, от этого я так вольготно им пользовалась в будущем, лишая жизни людей. Ощущая себя такой важной и могущественной, шутка ли, я могла останавливать силой мысли любое бьющееся здоровое сердце, кроме маминого, конечно, говорю так, потому что пыталась, я забыла о главной своей составляющей – человечности и любви, с которой меня зачали родители. Ведь, честно сказать, если бы папа умер или так и остался бы Ангелом Смерти, то меня вовсе и не было бы на этой грешной земле.

Следующая картинка всплыла в моей памяти автономно, словно подтягиваясь на ниточках за первым фрагментом, и, как ни крути, она так же не была образцовой. В декабре мы с мамой, как обычно, ездили по магазинам в поисках нужных подарков на Рождество. Куча всякого товара, ожидающего своего предпродажного часа, было вывалено на полки в супермаркетах в надежде на ликвидацию новогодних запасов. Мама всегда на меня денег не особо жалела, но и не баловала, хотя ведь могла. Всегда покупка дорогой и желанной мне вещи, будь то одежда, мебель в детскую или игрушка, сопровождалась какой-то отдачей с моей стороны. Обычно она заключалась в отличных отметках по учёбе или достижениях в спорте, но всегда, несмотря ни на что, имела место быть в наших с Мамой непростых отношениях. Только сейчас я подметила, что вообще мало кому известен был факт моих профессиональных занятий спортом, а точнее фигурным катанием. И это произошло не потому, что у меня были плохие успехи, а потому, что я была одиночкой в своих стремлениях и желаниях – одинокий волк без друзей, без подруг и даже без собственной семьи, как выяснилось, но уже позже. Я сама настолько отстранилась от всех, что иной раз люди просто боялись приближаться ко мне. Так постепенно и получилось, что я была вроде бы со всеми, но, в сущности, одна одинёшенька. Я, как дикая роза, привлекала внимание окружающих, но держала всех на расстоянии, запугивая своими шипами.

Наконец-то, подобрав подарки для всех членов семьи, Мама разрешила и мне выбрать себе что-то особенное. При выборе особо я не была ограничена и могла позволить себе всё, что угодно, в пределах дозволенного, разумеется. Поэтому мне необходимо было выбрать что-то такое, чего у других бы не было, или просто я должна захотеть эту вещь всеми фибрами своей испорченной детской души.

С внутренней, заданной чуть ли не при входе в магазин, установкой прогуливаясь между рядами детских игрушек в специализированном отделе супермаркета, я не замечала ничего такого, что всерьёз бы привлекло моё испорченное внимание. Ничего особенного не попадалось мне на глаза до тех пор, пока я в буквальном смысле не наткнулась на это чудесное творение кукольной индустрии. Огромная пластмассовая девочка метр двадцать в высоту с шелковистыми русыми волосами и голубыми, как ясное небо глазами, стояла на полке внизу, борясь со своим одиночеством. Её бальное платье и диадема были настолько восхитительны и прекрасны, что в первый раз в своей жизни у меня не было слов. Я замерла в предвкушении уже сегодняшним вечером играть с потрясающей Леей – именно так звали эту особу. Но когда Мама спросила консультантов о кукле, оказалось, что она последняя из прибывшей коллекции и, к сожалению, только что продана. Я глазами искала свою конкурентку, тогда уже зная зачем. Наоми никогда и никому ничего не отдаёт просто так. Не умея делиться, вернее, не желая делиться ни с кем, хотя с рождения меня этому не просто учили, а заставляли чуть ли не ежедневно, я молча следовала своему идеалу, невзирая на чужие старания, которые всё равно не принесли бы никаких плодов, хотя зацветали с огромным успехом. Всегда обозлённая, я жаждала мести. Этот раз не был моим исключением из правил, скорее, он напоминал мне демонстрацию моих возможностей или простую констатацию факта.

В скором времени мы с Мамой покинули магазин, но не потому, что я отступила и приняла всю сложившуюся для меня ситуацию, а от того, что я со злости и зависти остановила сердечко ребёнка, абсолютно невиноватого в том, что она увидела эту куколку первой. Избегая шумихи и чрезмерной суеты, наша семья больше не посещала этот запомнившийся нам магазин никогда за исключением того случая, когда Мама всё-таки купила мне Лею. Зная, что я всегда иду напролом и добиваюсь намеченной цели, она приобрела куклу, понимая, что таким событием как смерть ни в чём неповинного ребёнка меня вряд ли можно остановить. Но и потакать моим прихотям она не хотела, поэтому спрятала желанную Лею от меня в зазеркалье миров, а перемещаться по ним я никогда не умела, только лишь Мама открывала для меня эти чудесные взору места, хотя иногда они и были ужасны, но мне всё равно нравились, потому что со мной всегда была Мама, готовая защитить меня в любую минуту.

Я часами могла бы рассказывать Лорду о том, что такого плохого я сделала в жизни, но решила ограничиться случаем на выпускном, потому что именно он и стал той высотой, с которой мне пришлось спрыгнуть, чтобы спустя время попытаться подняться на неё вновь. Не убей из-за короны тогда свою одноклассницу, я не поругалась бы с Мамой и не встретила Лорда. Побыв немного бы дома, я отправилась в выбранный колледж, где меня ожидала вне всяких сомнений новая жизнь. Нестерпимая злоба, чрезмерное самолюбие или, лучше сказать, самовозвышение над другими меня, в конечном счёте, и погубили. В моей бурлящей молодой крови всегда присутствовала какая-то ужасная тяга к убийству, хотя и без него я могла бы счастливо жить, но, несмотря на это, я пользовалась данным деянием куда чаще, чем моя Мама, которая не могла без этого существовать в реальном человеческом мире. И от этого раньше я считала её слишком слабой, а теперь-то я вижу, что Мама была непросто сильна, она была, есть и будет самой могущественной в своём роде, и мне бы надо было ей восхищаться, а не копаться в её естестве, рьяно отыскивая её слабости.

– Твои мысли меня ужасно расстраивают. – Лорд тихо и медленно произносил каждое слово то ли, в самом деле, правда не зная, как завязать со мной разговор, то ли боясь моей неадекватной реакции на выбранную им тему. – Неужели, Наоми, ты не можешь вспомнить ни одного радостного события?

Я опять с силой сдавила свои сморщенные излишними складками веки, чтобы пуститься галопом по холмам моих воспоминаний в надежде найти хоть одно положительное. И я нашла его, кстати, оно было совсем не единственным.

Сразу яркой отчётливой вспышкой предстал в моих перепутанных испуганных мыслях случай из детства, когда забавы были ещё слишком детские, а последствия незначительными. Когда я без налёта испорченных мыслей бегала по нашему роскошному саду, создавая Маме и всей своей любимой семье лёгкие неприятности, а скорее, просто неловкости. Я часто спутывала язычки на колоколах нашей часовни, а потом, дождавшись нежных порывов вечернего ветерка, наслаждалась звонким сумбуром колокольного звона и гневным папиным ворчанием. Я только сейчас начала задумываться над тем, как же сильно я всё-таки люблю свою необычную до странности семейку. Мой папа – слишком мягкий, слишком заботливый, на фоне маминой строгости он просто казался мне неженкой и тюфяком, но я любила его уже только за то, что он жалел меня, когда я серьёзно огребала от Мамы. Мои дядя – самые чудесные на свете, их доброта, заботливость, чрезмерное ворчание и защита всегда сопровождали меня вне зависимости от места моего нахождения. Как же классно было посидеть с дядей Эриком на козырьке башни, где находилась моя детская комната, когда яркие лучи уходящего солнца мягко ложатся на твою побледневшую кожу, придавая ей потерянное свойство бархатистости и забытой временем зрелости. Как же я любила просто валяться на зелёном, буйном от того, что я вовремя его не подстригла, газоне, зарываясь в густую чёрную шерсть дяди Майкла, как же приятно было касаться губами его мокрого носа, видя, как он от удовольствия трясёт задней лапкой. Пока это было возможно, я с удовольствием каталась верхом на нём, вцепившись своими ручонками в густую шевелюру дикого волка. Но больше всего на свете я любила летать с Мамой и папой. Обычно мы предавались этому занятию по ночам, когда меня трудно было заметить. Я не имела других форм представления, как другие члены моей семьи, поэтому всегда находилась лишь в образе человека, хотя и очень удачно сложенного. Ночное небо и облака манили меня с самого детства, показывая мне предел недозволенного или, лучше сказать, недосягаемого. От этого я злилась на Маму ещё сильнее, хотя никогда не отказывалась летать с ней, если она приглашала. Там, в небесах, подхваченная порывами ветра, я расставляла руки по сторонам, цепляя небесные перья белоснежных или дымчатых облаков. Только там я была свободна и счастлива, только там зависть и злость во мне замирали, отступая на второй план, выпуская блаженство и удовольствие. Как же прекрасен был наш городок с высоты птичьего полёта. За каких-то там семнадцать с небольшим лет он неплохо расстроился, но не потерял своей уникальности. Возможно, городок и потерял прелесть девственности и непорочности, но всё же обрёл шарм загадочных блёсток неоновых фонарей и реклам, скрывающих за пеленой яркого света куда большие тайны, чем я тогда могла бы представить. Мама часто показывала мне просторы, казалось бы, бескрайних Великих озёр, сама не на шутку упиваясь их красотой.

Ох, эти чудесные времена! Когда же настало то время, когда я начала отдаляться от них? Что и кому я хотела тогда доказать? Что я – самая важная, но зачем? Для них я и без силы и всяких возможностей являлась без сомнения нечто большим, чем просто ребёнок. Я была их продолжением, показывая, что их жизнь не замерла, не остановилась, а била ключом, я, возможно, была их смыслом и поводом, чтобы жить, именно жить, а не существовать, как обычные монстры. Ах, милые мои, я от всего сердца прошу у вас прощения за то, что не выполнила всех ожиданий, за то, что подвела вас и бросила, а главное, за то, что лишила вас смысла, фактически я убила давно умерших, и мой теперешний вид – самое меньшее, что я заслужила.

Слёзы текли из моих глаз, я молча лежала, стараясь сменить в голове образы, чтобы закончить свой странный рассказ на более радостной ноте. Бессмысленно шагая по образам моего детства, я никак не могла избавиться от чувства вины, да и куда бы ему было деться, если всё оставалось по-прежнему, без каких-либо изменений. Неожиданно я вспомнила картинку, показанную мне мамой через призму разбитого зеркальца, в котором она, ещё совсем одинокая, бегает по прекрасной долине. Ветер развивает её шикарные тёмно-русые волосы, а задиристый смех отдаётся звоном в ушах. Она такая прекрасная и беззаботная, но одинокая, приложив столько усилий, она наконец-то обрела дом и семью, а я её уничтожила. Маму бросила её мать ещё при рождении, а она в свою очередь не отрекалась от меня даже после глупостей и убийств, которые были нелепы и слишком беспочвенны. Мама как фурия всегда защищала и оберегала меня, а я её бросила, бросила не сейчас, а уже давно, когда отдалилась так сильно. Чем я лучше, чем её мать? Скорее, мы одного поля ягоды, и от этого стало ещё тяжелее на сердце, оно-то у меня было ещё нетронуто и билось в прежнем знакомом мне ритме, только болело, что, в общем-то, было мне непривычно.

– Лорд, я не могу больше, – едва договорив, мои дрожащие губы издали стон, а вибрация с силой промчалась по моему измученному и изменённому до безобразия телу.

– Тише, Наоми, тише! – Лорд прижал меня к своему телу, давая почувствовать биение его живого тёплого сердца.

– Оно такое живое, – я, заикаясь, произносила слова, – но как такое возможно?

– Это всё ты и только лишь ты! Твоё прохождение испытаний такое бездарное, но такое живое и эмоциональное, ты подарила мне искру тепла и надежды, что, возможно, наступит то время, когда я буду свободен от своих ужасных пороков.

– А знаешь, я хочу, чтобы ты успокоился и наконец-то попробовал жизнь целиком или хотя бы её кусочек, но самый что ни на есть лакомый.

– Я тоже этого хочу и тебе желаю того же, – Лорд погладил меня по щеке, – если нам и не удастся успешно пройти испытания, то давай, по крайней мере, в Преисподнии будем свободны и счастливы. Я согласен даже на это.

– Знаешь, я, наверное, тоже была бы счастлива там, если – Ах, Наоми, всегда есть что-то, о чём мы будем сожалеть вечно, потому что, живя, мы слишком поздно поняли это, а время не лечит, оно лишь отдаляет моменты, оставляя нас наедине со своими пороками.

– Всё будет хорошо, – я положила свою руку на бьющееся сердце Лорда, отчётливо распознавая его жаждущие свободы удары, – думаю, я смогу, – немного помедлив и взвесив, я продолжила фразу, – давай начнём новое испытание!

Лорд лишь кивнул мне, отпуская из ладоней моё чешуйчатое лицо. Но встав с пушистого коврика, он сам повёл меня к новой двери, взяв крепко в ладонь мою руку, которая ещё недавно чувствовала биение его ожившего сердца. Девятая дверь была такой же, как все предыдущие, лишь латунная ручка была выполнена в особом, присущем только этой двери, стиле. Бесформенная субстанция, напоминающая облачко, несуразно висела на ручке.

– Да, подсказка, скажем честно, не сильно-то и помогла мне, но деваться всё равно некуда, – пожав плечами, я схватилась за ручку, но прежде, чем открыть дверь, я повернулась лицом к Лорду, – если хочешь, то можешь скучать по мне!

– Непременно, – Лорд улыбнулся мне, – будь осторожна, Наоми! Я буду здесь!

Слова, произнесённые чужим мне человеком, который за это короткое время стал для меня роднее родных, словно впитались в мою кровь, будоража все мои нервные окончания, и, чтобы не разрыдаться на его глазах снова, я слишком быстро открыла дверь, впуская страшную неизвестность, и просто рухнула в серую жижу, позволяя ей завладеть мной без остатка.