Тьма отступает, но холод, сковавший всё моё тело, по-прежнему не отпускает меня. Замерло всё, даже ход моих мыслей не может набрать прежнюю прыть, медленно волоча за собою идеи и факты. Теперь-то мне как нельзя лучше понятен внешний вид Лорда, когда он вошёл сквозь стекло в мою комнату. Бедный несчастный подросток, так и не сумевший перебороть все свои трудности в человеческом теле, поэтому-то он с такой пузырьковой лёгкостью от него и смог отказаться, хотя повторюсь, сущность сделки мне, как никому другому, понятна без слов. Неужели Лорд хочет провести остаток своих дней в Преисподнии, а не находиться в потоке живых? И только тут мне становится ясно, что он презирает людей ровно на столько, сколько ненавидит то, кем он стал, и, возможно, это единственный способ существовать в гармонии с тем, кем ты стал по собственной глупости. Грязное стекло догадок и сомнений наконец-то очистилось, превращаясь в прозрачный тоннель, перенёсший нас в привычную и до боли знакомую красную комнату.

– Долго ещё будешь копаться в фантазиях или всё же продолжишь своё путешествие, только учти, что я вряд ли смогу и в дальнейшем сдерживать твою кару от необдуманных тобою поступков, – Лорд отвернул край рубахи, обнажая кровавую дыру в области сердца.

Путешествие в начало своего пути было для Лорда не самым лёгким, но он всё же решился отправить меня туда, в душе, конечно, желая хоть как-то этим настроить меня на положительный лад. И не буду лукавить, ему это в принципе удалось сделать.

– Я всё поняла и готова продолжить! – с энтузиазмом произнесла я и, поднимаясь на своих скрюченных ножках, направилась к пятой двери.

Дубовая деревянная дверь ожидала меня, подготавливая новое испытание. Никто из нас не знал, что на этот раз преподнесёт мне шальной случай, только латунная ручка в виде полузакрытого глаза смогла вызвать в моём подсознании сумбур блёклых видений, рассматривать которые у меня ни сил, ни времени не было, и я просто дёрнула за ручку, запутываясь в корнях новой легенды.

Пока моя потрёпанная душа до конца ещё не переселилась в новое тело, управлять которым с каждым разом становилось всё труднее и труднее, поскольку чья-то чужая воля всегда побеждает мою, я просто стараюсь хотя бы понять, где же я нахожусь, и что же меня ожидает. Так, возможно, мне меньше удастся наделать глупостей в надежде на то, что тот, в кого я вселилась, будет умнее и гораздо разборчивее меня.

Мерцающие огни и танцевальная музыка становятся громче и громче, я распахиваю глаза, оказываясь в толпе полутрезвой молодёжи, безудержно дёргающейся на танцполе. Я – молодой, симпатичный, статный брюнет лет двадцати, хорошо одет и неплохо танцую при этом. Куча девушек вьётся рядом со мною, что в принципе и неудивительно, если оценивать меня со стороны, то я – лакомый и наивкуснейший кусочек! Музыка, выписывающая свои громкие и раздражающие кульбиты, звучит в моей голове, мешая Наоми на первом этапе хоть как-то освоиться, и она уступает бразды правления, отдаваясь полностью в руки прекрасного незнакомца. И он, внезапно остановленный вселением Наоми, но получивший её одобрение, моментально переходит к действию. Наши сознания сливаются воедино так, что едва ли можно разобрать источник происхождения мысли. Из всей толпы почему-то выбираю не самую симпатичную и даже не лучше всех танцующую девушку и иду к ней. С трудом пытаюсь разобрать, что именно вдруг привлекло существующее до меня я в этой странной, ничем на первый взгляд не выделяющейся особе, и ничего ровным счётом не нахожу, но когда девушка разворачивается ко мне спиной, прижимаясь своим тазом к моему телу, моё сердце начинает стучать с неистовым ритмом, только завидя огромную татуировку коралловой розы во всю поясницу, листья которой нежно касаются попы. Я прижимаюсь к ней всем своим телом и просто танцую, излишне поглощённая горячительная водица делает девушку слишком доступной для моего пользования, и я не отказываюсь от этого, наоборот, тороплю события, как могу.

Комната в её общежитии, куда мы тайно, прикрываясь пологом ночи, пробрались по балконам невысокого здания, становится нашим прибежищем. Она толкает меня на кровать, и я падаю, не смея противиться этому. Девушка срывает с себя и без того слишком откровенную кофточку и прыгает на меня. Я смеюсь, но не от её страстного поступка, а от того, что собираюсь сделать с глупышкой в дальнейшем. Обнимаю её одной рукой, а другой, пока девушка безудержно меня целует, я достаю из кармана своих джинсов небольшой складной ножик, лезвие которого я заменил самолично, превращая в настоящий клинок, и втыкаю со стороны спины до самого сердца. Девушка пытается вскрикнуть, но мои губы жёстко удерживают её, не давая ни единого шанса выпустить звук. Немного полежав и дождавшись, когда сердце девушки замрёт навсегда, я скидываю её с себя на пол. Бесцеремонно копаясь в её скудных вещах, я забираю лишь деньги, а затем ухожу из комнаты точно так же, как и вошёл в неё.

Моя половина сознания, принадлежащая девочки Наоми, была обескуражена, не понимая телом какого монстра ей пришлось овладеть, хотя на самом деле сама я не раз проявляла подобную жестокость, взять хотя бы мой выпускной. Но не этот факт сам по себе даже пугал меня как Наоми, а то, что я не в силах была ему противостоять: как бы я ни хотела уберечь эту девушку – мои желания были ничем по сравнения с его нарастающей жаждой! Что ж, если мне не по силам ему открыто противостоять, стоит хотя бы понять его, возможно, это даст мне определённое преимущество над этим чудовищем человеческого происхождения.

Ночь. Прохлада тихого ветерка сменяется затхлостью воздуха, пропитанного бедным кварталом, по улицам которого я шёл, возвращаясь в свой дом. Битые окна, кучи мусора на каждом углу и дешёвые проститутки, согласные переспать с тобой за любую копейку. Да, мой нынешний мир совсем уж не радужен и прекрасен. Но есть в нём что-то такое, что нас, безусловно, объединяет, связывает друг с другом тонкой невидимой нитью. Это нельзя увидеть или потрогать, это можно только прочувствовать. Как паутина, она оплела нас, проникая в каждую клеточку организма, которая теперь источает лишь злость: злость к богатым за их достаток и презрение к нам, злость к таким же бедным, потому что визуально мы отвратительны, и злость к тем, кто погрузил нас в это уныние, волей-неволей не оставив нам выбора и руководства, как же существовать в этом мире. Но мы существуем в действительности, живя в этом безразличном к нам и нашей судьбе мире, кто как может, и выданные мне свыше возможности привели меня к такому вот образу жизни.

Моей квартиркой была комната в одной из колонн автомобильного моста через реку. Здесь когда-то было рабочее место дежурного переправы, но сейчас, когда этот район пребывает в упадке, надобность в дежурном отпала, и я занял свободное место. Небольшое помещение, в котором близко друг к другу стояли обшарпанный стол, железная на пружинах кровать и стопка грязных намоченных книжек, подобранных, вероятно, мною с помойки, абсолютно ничего не говорило о своём странном хозяине. Ничего личного или памятного, даже воришке нечего взять, если он вдруг проникнет сюда. Один комплект дорогой одежды и тот, надетый сейчас на меня, и эта скудная комната сразу мне дали понять, что стремление жить, создавая семью, у меня напрочь отсутствует. Одно только интересовало меня в этом мире – это девушки с татуировками на пояснице, причина сего явления остаётся пока мне неизвестной, но надеюсь, я скоро узнаю ответ, и лучше, если это произойдёт побыстрее.

Вытащив из-под подушки спрятанную бутылку прозрачного алкоголя, я залпом выпиваю половину её содержимого и просто падаю на кровать, даже не раздеваясь. Ритмично стучащий по конструкции моста звук свидетельствовал о том, что начался дождик, но это даже и хорошо: он сотрёт все следы, которые я вряд ли оставил.

Пришедший сон моментально завладел моим рассудком, погружая Наоми в новые тайны, содержимое которых ещё хуже, чем окружающее меня настоящее. Неудивительно, что вокруг меня существует такой вот унылый изживающий себя мир, созданный, кстати, не только моею рукой. Мой сон слишком эмоционален и похож, скорее, на правду, чем вымысел, словно пелена из далёкого прошлого накрыла меня, заставляя заново пережить мою хрупкую душу все выпавшие на её долю невыносимые испытания. И зерно злости проросло, оказывается, во мне ещё в далёком-далёком детстве и с годами не изменилось или засохло, а только окрепло, вбирая в себя новые эмоциональные краски. Я замер или, лучше сказать, застыл, напряжение волнами прокатилось по моему телу, потому что предо мною открылась первая сцена спектакля из прошлого, и я погрузился в неё с головой.

Вижу себя ребёнком пяти, а может быть, и шести лет. Я красивый, но слишком худой, поэтому мне тяжело угадать свой возраст. Судя по увиденной мною картинке, мы бедны, но, несмотря на всё это, у меня есть своя пусть и небольшая, но комнатка. Грязные стёкла в оконной полураскрытой раме и стены со слегка потемневшими от старости обоями, на которых изображены детёныши диких зверей: слонята, тигрята, львята, жирафики и многие другие с милыми детскими мордочками, задорно веселящимися на полотнах бумажных обоев, навевают мне тоску, свидетельствуя о крайне слабой заботе. Хотя, если судить по моей плохо постиранной и невыглаженной одежде, можно вообще сказать, что я забочусь о себе сам и, вероятно, довольно давно. Неожиданно слышу звук открывающейся входной двери и автоматически бегу в коридор, натыкаясь на вошедшую в квартиру красивую женщину, в которой сразу же узнаю свою мать.

– О, это опять ты, – произносит она, едва подняв на меня свои огромные изумрудные глаза. – Будь проклят тот день, когда я поверила этому гаду и сохранила беременность. – Она кинула в меня своей сумкой, больно ударив лямками по лицу. – И где он сейчас? Если бы сейчас я была без хвоста, то явно не ютилась бы в этой квартире. Ну, а с тобой-то кому я нужна?

– Мама, что ты говоришь! Всё скоро наладится, мы с тобой будем счастливы, ты только верь в это! – всхлипывая, я цеплялся за её красивые руки.

– Верить тебе? Ещё чего не хватало, одному я уже доверилась, и что из этого вышло? – она выдернула свои руки из моих детских объятий. – Иди лучше поставь чайник, у меня есть немного еды, сделаешь это быстро, и я поделюсь ей с тобою.

Я как бешеный побежал на кухню, чтобы согреть нам чаю, а главное, порадовать маму, которую мамой-то назвать было можно только с большою натяжкой, но вот, что самое странное, несмотря на всё это, я её очень любил. Мне даже казалось порою, что я сам виноват в том, что её отношение ко мне было такое. Ей и так нелегко в этой жизни, а тут ещё я со своими желаниями и интересами.

Схема по приготовлению и наливанию чая была отлажена мной в совершенстве, поэтому я накрыл на стол ещё до того, как мама вышла из ванной. Вся чистая и благоухающая, она села за стол и, не думая, поделилась со мной порцией жареных крылышек, видимо, украденной со стола в баре, где работала стриптизёршей. Я был доволен и счастлив от того, что поел, но в большей степени я радовался тому, что мама была наконец-то рядом со мной, хотя она даже не смотрела в мою сторону, сидя в полуметре от меня – своего единственного сына. Докушав, она просто молча встала из-за стола, оставляя меня с грязной посудой наедине, и направилась в свою спальню, но мне было плевать – сегодня я счастлив, и ничто не испортит мне настроение.

Эта картинка мнимого счастья, где я словно летал в небесах от маминого ко мне снисхождения, резко сменилась другой, пропитанной болью и горечью, она нагло и бесцеремонно вторглась в моё сознание, уничтожая счастье до последней крупицы и обнажая свою мерзкую личину. Всё, что я сейчас чувствовал, было лишь пустотой – безэмоциональная чёрная дыра поглощала детскую душу, не давая ни шанса, ни выбора хоть как-то её избежать.

Темнота, вокруг ни единого светлого пятнышка. В коридоре около недели назад перегорела лампочка. Я слишком мал и не в силах её заменить, а мама отсутствует уже несколько дней. Мне страшно – вдруг с ней что-то случилось? Я выел последние запасы печенья и даже не знаю теперь, что больше мучает меня: голод или тревога о маме? Наконец-то я слышу заветный скрежет ключа в замочной скважине и бегу в коридор, радостно встречая «свою потеряшку». Я крепко цепляюсь за неё обеими ручонками, боясь потерять снова, но она отталкивает меня, с силой швыряя в угол.

– Ты что удумал? Когда это я была рада твоим телячьим нежностям? Я в них никогда не нуждалась и не нуждаюсь сейчас, особенно сейчас, когда у меня к тебе есть разговор. – Мама замолчала, но не потому, что ей было тяжело это произнести, а потому, что в молнию на её втором сапоге попала висюлька от шарфика, и она не сразу расстегнула сапог. Когда же наконец ей это удалось сделать, она выпрямилась и схватила меня за плечо. Чёрствые злые глаза стреляли по сторонам, не давая мне возможности пошевелиться. Наконец сквозь скалы молчания она выдавила из себя фразу, – иди в комнату и собери все свои пожитки.

– Мы уезжаем отсюда? – с непониманием обращался я к ней. – Мы больше не будем жить в этой квартире?

– Ты больше не будешь! – её глаза, полные отвращения и брезгливости, казалось, высверливали во мне дырку. – Давай шустрее, скоро ко мне придут. Они не должны тебя видеть!

– Но куда я пойду? – Моя нижняя челюсть тряслась от страха и отчаяния, невыносимая боль и обида от слов родной матери терзала моё юное сердце, сковывая ужасом детское тельце. Впервые меня стала пугать неизвестность. Я остался совершенно один и не знал, что мне делать. Я упал на колени, пытаясь обнять её ноги, – мама, я же люблю тебя! Не бросай меня! Я умоляю!

– Зато я тебя не люблю! Ты – жалкий отросток этого негодяя, собирай свои вещи и проваливай, иначе я вышвырну тебя отсюда голого и совсем без всего, – мама кричала как резаная, она не то, что не любили меня, она меня ненавидела.

И я, будто получивший пощёчину, весь в слезах бросился в комнату, захватив с собой какую-то драную сумку из коридора. Своими дрожащими детскими ручонками я, правда, пытался собирать свои вещи, но они выпадывали на пол из рук. Наконец мама, не выдержав подобной картины, сама выхватила у меня сумку и начала с яростью запихивать мои детские вещи, к счастью, их у меня было немного, и уже через каких-то двадцать минут я стоял в коридоре, напяливая свои единственные пошарпанные сапожки.

– Мама, прости, если я что-то сделал не так! Прошу не выгоняй меня, я умоляю! Я исправлюсь! – кое-как в периоды между всхлипываниями я повторял ей раз за разом одни и те же слова, но она схватила меня за шкирку и вытолкала за дверь. – Мама, прошу тебя, я всё исправлю, если в чём-то действительно виноват.

– Ты виноват только в том, что родился! Пошёл прочь! – она захлопнула дверь, и моя жизнь словно остановилась.

Несмотря даже на то, что сейчас это был только сон, боль в моём сердце была настолько невыносима, что, казалось, всё происходит в действительности, оголяя кровавые рубцы прошлого. Боль мальчишки, увеличенная состраданием и болью Наоми, была непосильна. Одышка и судороги сковали всё тело, но я почему-то не смогла заставить его проснуться сейчас, и мы вдвоём, окутанные тревогой, продолжали плутать в сновидениях, борясь с собственной болью.

Неизвестно, сколько уже времени я простоял у закрытой двери, и неизвестно, сколько стоял бы ещё, пока мать не открыла её. Лучик надежды засветился на моём измученном личике, но всё было тщетно: она толкнула меня с лестницы так сильно, что я упал и катился по ступеням лицом вниз, думая, что умру. Потом она догнала меня внизу, когда я уже пытался подняться на ноги, и вцепилась в моё горло своими наманикюренными пальцами.

– Если ты не уберёшься отсюда, то я клянусь тебе, что задушу тебя своими же руками. Я сделаю то, что должна была сделать уже давно. Убирайся из этого дома и из моей жизни!

Я схватил свою сумку и выбежал прочь из подъезда. Её полные ярости глаза преследовали меня ещё долго, пока чувство вины не сменилось чувством обиды и злости. Я остановился. Мне вдруг захотелось узнать ради чего или кого она меня выгнала. Кто этот счастливчик, который достоин её любви больше, чем я? Так впервые и родилась в детском сердце ненависть, легко и просто пустив свои корни в плодородную и чистую душу ребёнка. Как оказывается, легко взрастить зерно злобы, только вот никто не ожидал, что из маленького давно посеянного зерна вырастет вот такое всепоглощающее зло, от которого пострадают многие люди.

Зная, что в моей бывшей комнате окно полностью не запирается, так как замок сломан давно, я тайком проникаю в квартиру, используя пожарную лестницу, прикреплённую к торцу дома. На цыпочках я прохожу в коридор и заглядываю в мамину спальню. Она спит, но спит не одна. Какой-то толстый бородатый мужик её обнимает, прижимая к себе. Мама уткнулась своим лицом в его тело и всё, что я смог разглядеть и запомнить на ней, свелось всего лишь к татуировке паука во всю поясницу. От боли и отвращения я закрыл глаза, сдерживая себя кое-как от того, чтобы не забежать в спальню и не накинуться на них с кулаками. Неожиданно в моей детской головке вспыхнула мысль: на кухне, в нижнем шкафчике, лежал мешочек с остатками крысиного яду. Я знал о его наличии в доме только потому, что сам недавно протравливал крыс в нашей квартире. Забежав на кухню, я осторожно открыл дверцу, чтобы она не заскрипела, и аккуратно вытащил яд. Я подсыпал немного в сахарницу, в баночку с кофе и молоко, зная, что мама всегда утром пьёт кофе в таком вот составе, и спокойно покинул квартиру тем же путём, что и проник в неё ночью. Через несколько дней я уже был тайным свидетелем двойных похорон, наблюдая за происходящим из-за угла. Никто с маминой работы не знал обо мне, поэтому и не искал. Соседям на глаза я тоже не попадался, жил с мамой в квартире, как мышь в норе, выходя по ночам. Теперь же всё кончено. Теперь я свободен. Я долго скитался по городу, пока не набрёл на эту вот комнатушку в опорной колонне автомобильного моста, которая и стала моим одиноким пристанищем на все времена. Питаясь дарами помойки, я учился жизни на улице. Брошенный и отвергнутый, я старался стереть из памяти любые воспоминания о моей прежней жизни и о маме, и мне почти удалось это сделать: я не помню адреса квартиры, расположения комнат, не помню лица моей матери, её телосложения, но помню обиду, которую мне нанесли, ненависть, заставившую меня сделать ужасное, и татуировку во всю поясницу, при виде которой я моментально оправдываю себя и хочу повторять содеянное раз за разом, потому что не хочу и не буду больше страдать. Конечно, время сгладило и это, но оставило еле заметный след, налёт, от которого внутри разгоралась и тлела невидимая искра злости, возбуждающая струны когда-то зародившейся ещё в детском теле скверны убийцы.

Ох, если бы я могла покинуть это тело, то сделала бы это незамедлительно. Я осуждала его и сочувствовала одновременно. Как можно контролировать человека, если частично оправдываешь его, понимая в глубине души причину его изменения. И, кажется, воды времени и сочувствия приведут Наоми к тому, что она опять провалит своё путешествие, подводя себя и Лорда к невозвратимой черте, но по-другому тут, наверное, сделать нельзя.

Моё сознание и сознание парня переплеталось так сильно, что я уже еле-еле различала границы. Всё было как в тумане, словно не со мной и не здесь. Десятки девушек и женщин, чьё тело украшала или портила тату на пояснице вне зависимости от её художественного содержания: роза, змея, иероглиф или другое – вызывали во мне ярость и ненависть, и всегда всё заканчивалось одним и тем же исходом – смертью разукрашенной жертвы!

После бутылки выпитого горячительного напитка я хоть и страдал, но спал как убитый. Теперь Наоми во мне утихла, вероятно, смирившись или хуже поддерживая и принимая такой вот новый для неё образ жизни. Внезапно во сне ко мне явился образ Лилиан. Она, с горящими как огонь глазами, поначалу только молчала, рассматривая меня со стороны, но потом её фраза, произнесённая тихо-тихо, заставила что-то щёлкнуть внутри, словно некий тумблер поставили на таймер отсрочки.

– Наоми, монстрами мы не рождаемся, а делаем себя сами! – она прижала указательный палец ко рту, а затем резко метнулась в мою сторону, скидывая меня в пропасть, отчего парень проснулся.

Сев на кровать и схватившись руками за голову, я долго смотрел на завещанный целлофаном проём, наблюдая, как слабый утренний свет пытается осветить мою скромную комнату. Несколько раз вздохнув, я списал всё на усталость, нисколько не сомневаясь в своих прежних деяниях. Сегодня я решил остаться дома, чтобы привести одежду и мысли в порядок. Ну, а уже завтра вновь продолжить свои поиски, потому что нельзя отступать и останавливаться и потому что я не хочу и не буду больше страдать.

Я всегда стирал свою одежду в той самой реке, в колонне моста через которую я и жил. Здесь никто и никогда меня не искал, а если кто и видел меня, то не обращал никакого внимания, потому что люди, обитающие здесь в округе, были как призраки, брошенные и потерявшиеся в тёмных улочках жизни. И я был одним из них: ребёнок без матери и без семьи, тот, чьё имя стёрло время, тот, которого никто не ищет и не ждёт, как впрочем, и он, не желающий никого и никогда впускать в свою одинокую жизнь.

На следующее утро я как ни в чём не бывало встал со своей одинокой холодной постели, и, позавтракав очередной дрянью, двинулся в путь на поиски новой жертвы, оправдывая себя тем, что избавляю человечество от людей, подобных моей гнусной матери, чьё рождение и, в общем-то, вся жизнь являются какой-то ошибкой или сбоем в программе, которую я и должен исправить.

С утра было пасмурно. Тонкие серые облака затянули небо, не давая возможности пробиться даже слабому лучику солнца, превращая раннее утро в поздний, прохладный и полный уныния вечер, где каждая крупица воздушного окружения намекает на предстоящую этой ночью бурю.

Шагая спокойным и уверенным шагом по каменной мостовой, я ни о чём глобальном не думал, вакуум царил в моей голове, лишая меня напряжённости и, как ни странно, рассудка. Съедобная дрянь, поглощённая мною утром, наконец-то дала о себе знать. Мой желудок изнывал от боли, требуя приёма более качественной пищи. Поблизости не было ничего кроме низкосортных забегаловок, но и такая еда будет куда лучше, чем я ел накануне. Зайдя в первую попавшуюся, я сел за единственный оказавшийся свободным в тот момент столик и ждал визита официантки, которая в час пик еле справлялась с заказами.

– Сэр, что желаете? – неожиданно из паутины раздумий вырвал меня нежный голосок, произнесённый со стороны спины, что я не сразу увидел объект моего диалога.

– Кофе, пончики и лазанью, – без энтузиазма извлёк из себя, наслаждаясь её миловидным ликом.

– Сэр, лазанья будет только к обеду, а утром мы обычно подаём чудесный омлет с беконом, – хлопая огромными ресницами, произнесла девушка, прикрывая свои измученные жизнью голубые глаза.

– Ну, омлет так омлет, – уже с улыбкой произнёс я, явно симпатизируя этой особе, что для меня в принципе было редким явлением. Она, отвечая улыбкой, приняла мой заказ и, резко повернувшись, зашагала к кухонной двери, чтобы передать вне очереди мой заказ повару. И всё бы ничего, да только еле заметная татуировка коварно вылезла из-под слегка опустившихся на бёдрах джинсов, обнажая всем уже не просто картинку лихой молодости, а скорее, как думал я, свою сущность и приговор для ни в чём неповинной особы.

Когда она принесла мне мой завтрак, земля уже вращалась в другом направлении, изменяя свои координаты. Я мило беседовал с ней, а на прощание оставил неприлично большие по размеру чаевые. Девушка явно была рада моему с ней общению и тянулась ко мне, подтверждая свою природу и мои убеждения. Я договорился с ней встретиться в баре на другом конце города вечером этого дня. Девушка сказала, что работает там, и после смены будет свободна, но я караулил её даже всю смену в кафе, следуя за ней вплоть до самого дома, в котором она проживала. Небольшой многоквартирный домик с серыми, привычными для этого города фасадами был наполнен жильцами. Я не рискнул подойти к дому вплотную, поэтому следил за входом, стоя на противоположной от него стороне. К моему счастью, девушка недолго пробыла там, но выйдя на улицу, она неожиданно махнула рукой проезжающей машине такси. Толпа разгулявшейся молодёжи, стоявшей неподалёку от входа, не позволила мне увидеть момент, когда она села в машину, но мне показалось почему-то, что там она была не одна.

Я пришёл в бар около двенадцати ночи, ожидая увидеть девушку, работающую здесь, как и там, официанткой, но в зале её нигде не было. В баре было немного народу, звучала приятная музыка, а на сцену то и дело выходили танцовщицы, обнажая своё роскошное тело.

Пока я сидел сам не свой, охваченный весь чувством неудовлетворённости и дурмана, думая, что девушка меня обманула, на сцену вышла особа, пленённая нитями латекса, лицо которой скрывала маска из розовых перьев. И я наслаждался выступлением девы до тех пор, пока она не стянула маску со своего личика, а я не узнал в ней ту особу, за которой сюда и явился. И хотя в её танцах не было ничего неприличного: она не обнажала своё роскошное тело, а лишь демонстрировала людям свои шикарно поставленные танцы, ненависть к ней росла в прогрессии, увеличиваясь буквально каждую секунду нахождения меня в этом баре. В одном из своих выступлений она спустилась в зал и, умело работая с публикой, передала мне записку. Я не сразу развернул её, борясь инстинктивно со своей внутренней злобой, чтобы сразу не завалить её на пол в зале многолюдного бара. Только кое-как переведя дух и совладав со своими не на шутку разгулявшимися нервами, я смог развернуть листочек, чтобы разоблачить все её планы, а заодно и насладиться манерой письма и почерком, который был превосходен.

«Зайдите за мной полтретьего ночи в двадцать второй номер. Я буду ждать вас там, а потом, если вы захотите, конечно же, мы можем прогуляться, а вы заодно проводите меня до дома, и я всё вам расскажу и покажу, ну, а пока наслаждайтесь вечером, мой туманный мечтатель. Надеюсь, что не сломаю сложенные вами обо мне идеалы! Ваша Николь!»

Весь вечер я наблюдал за моей жертвой, которая только строила из себя невинный нежный цветок мимозы стыдливой, а по сути, являлась венериной мухоловкой, завлекающей мужчин, но сегодня я раз и навсегда растопчу этот смертоносный цветочек.

Половина третьего ночи. Программа из танцевальных постановочных номеров плавно перешла в обычный стриптиз, и мой цветочек исчез из моего поля видимости, приспуская завесу тайны. Встав из-за стола, я направился в холл, чтобы подняться по лестнице на второй этаж, где и находились эти развратные комнаты, но меня интересовала лишь та, которая была с номером двадцать два. Дойдя до нужной мне цели, я останавливаюсь у двери и, слегка отдышавшись, просто вхожу.

Полумрак и играет тихая музыка, классика, кажется. Вижу Николь, сидящую на кровати ко мне спиной и застёгивающую длинный сапог. Она полностью одета, что первоначально вызывает во мне бурю сомнения, и я останавливаюсь, но неожиданно она поворачивается и лишает меня всякого выбора, поэтому я просто наотмашь ударяю её по голове, и Николь падает на пол, теряя сознание. Быстро обхожу кровать и, садясь на девушку сверху, достаю тот самый складной ножичек, которым обычно и пользуюсь. Но в тот момент, когда я уже готов был нанести удар в самое сердце Николь, по комнате раздаются два коротеньких слова: «Не надо!» Я резко оборачиваюсь назад и вижу мальчишку лет шести или семи, который, опираясь одной рукой за косяк, стоит в проёме ванной комнаты впереди инвалидной коляски.

– Прошу вас не надо! Я умоляю вас! – мальчишка кое-как стоял на ногах, его речь дрожала и переходила то и дело на шёпот. – Это моя мама! Не трогайте её. – Он ринулся ко мне, но упал, едва сделав мизерный шаг.

– Она – чудовище и должна умереть! – злобно прыснул я на него словами.

– Она идеальна! И она – всё, что у меня есть в этой жизни! – мальчишка плакал навзрыд, не в силах подняться с пола, он даже полсти-то был не в состоянии.

– Ты что инвалид? – я со злобой произнёс фразу, но не заметил сам, как чувство зависти закралось мне в душу.

– Да, но я таким не родился. Когда-то давно я попал в аварию, и моя жизнь так же, как и мамина, круто переменилась. Одним поздним вечером мы ехали с отцом на машине забирать маму со школы после факультативных занятий. Она до того, как я стал инвалидом, работала учительницей в старших классах. – Пацан, по-прежнему лёжа в проёме, кое-как переводил дыхание, чтобы продолжить рассказ. – В одном квартале от школы в нашу машину на бешеной скорости врезался пьяный лихач. Папа умер на месте, а я, получив многочисленные переломы позвоночника и травму глаз, три месяца пролежал в реанимации, но всё-таки выжил. Мама, чтобы ухаживать за мной уволилась с работы. Мы, конечно, получили страховые выплаты, которых едва ли хватило на первый курс моего лечения. Мама устроилась в этот ночной бар сначала обычной официанткой, а потом благодаря её занятиям спортивной гимнастикой в детстве со временем перешла в танцовщицы, создавая сама свои номера. Когда я уже более или менее смог ухаживать за собой, это я говорю об обычном держании ложки в руках и приподнятую голову на кровати, мама устроилась ещё и на дневную работу в кафе.

Злоба и зависть бурлили во мне, разжигая адское пламя. Я ненавидел свою мать и завидовал этому малышу, потому что его мать не отреклась от него даже после того, как он стал инвалидом, а моя вышвырнула меня даже здорового. И я в глубине души боялся даже представить, что было бы, если бы я был таким же, как этот малыш. Она, наверное, даже не подошла бы ко мне.

– Оставьте нас! – речь пацана наполнилась нотой решимости, – я почти слеп и вижу лишь очертания, а мама вряд ли пойдёт в полицию, ведь она работает здесь, да ещё нелегально.

Я молча разглядывал пацана, борясь с чувством двоякого восприятия ситуации. Встав с девушки, я положил её на кровать. Лицо Николь, измученное жизнью и моим ударом наотмашь, было прекрасно, но слишком потрёпано. Я наклонился к ней ближе, проводя указательным пальцем по приоткрытым и слегка припухшим губам, и она рефлекторно дёрнулась от меня, но не пришла в себя, как я думал, а просто перевернулась на бок, обнажая злополучную татуировку, напоминающую мне о единственном человеке, которого я ненавидел всей душой и всем сердцем, и я, не выдержав, занёс руку с ножом над головой, готовясь к удару, но следующая фраза мальчишки разбудила во мне ещё одно существо, с недавних времён поселившееся во мне, и это была малышка Наоми!

– Знаешь, о чём я мечтаю? – парнишка из последних сил пытался ползти к своей матери, чтобы спасти её, хотя вопрос о спасении тут был явно спорным. – Чтобы я умер в аварии вместе с отцом, тогда маме не пришлось бы стольким пожертвовать ради меня, тогда она была бы счастлива и не плакала по ночам, сидя возле моей кровати, тогда бы она начала жизнь заново, а не пыталась рьяно склеивать то, что осталось.

Рука моя была занесена слишком высоко, и одна часть меня по-прежнему не сдавалась и хотела покончить с начатым, но Наоми, понимающая то, о чём говорит этот мальчик, не могла допустить такого финала, поэтому рука, держащая подготовленный смертоносный клинок с силой врезалась в плоть, разрезая сердце, но не отважной Николь, а монстра, в котором до сих пор пребывала. И в первый раз за все свои предыдущие приключения я радовалась такому исходу, в глубине души зная, к чему он меня приведёт. Но даже страх превращения в большего монстра в реалиях красной комнаты меня не пугал, поэтому мне довольно легко было исполнить свой приговор. К тому же по-другому я не могла, по-другому просто нельзя было сделать, и воронка кучевых облаков заволокла мою душу, отправляя назад в комнату к Лорду, который явно будет мной недоволен, но всё пусть катится к чёрту, главное, что я собою довольна. Сейчас мне и этого хватит, хотя, конечно, это не предел моих мечтаний, но это, по крайней мере, уже чего-то да стоит.