Был поздний вечер. По витражным стёклам с улиц слюдяными крыльями пролетали огни проезжавших автомобилей. Тихо бормотал телевизор, перечисляя очередные биржевые новости. Поль одной рукой приобнимал жену, легонько проводя пальцами по округлому плечу, в другой руке держал широкий бокал с остатками ароматного коньяка. Казалось, Софи задремала, привалившись к его боку.

Вдруг Софи немного развернулась, прижимаясь ближе, и из подмышки негромко спросила:

– Ты помнишь, какой была Эстер тогда? Они с Мартой похожи?

Пальцы Поля на секунду замерли, потом продолжили своё кружение, но уже медленней. Через какое-то время они просто легли сложившей крылья, но готовой при малейшей опасности взлететь птицей.

Софи вынырнула из-под бока и изучающе, снизу вверх посмотрела в серые глаза мужа. Это постоянное пристально-молчаливое изучение в течение последней четверти века, сменившее нежное обожание и доверчивость первых десяти лет супружеской жизни, иногда приводило Верлена в бешенство, и ему хотелось сделать жене больно. В том числе и потому, что она прощала ему абсолютно всё. Как простила и Эстер.

Поль откашлялся и снова притянул Софи к себе, чтобы только не смотреть в ясную осеннюю пронзительность. От всколыхнувшегося чувства вины во рту появилась горечь, и Верлен приткнул бокал с последними каплями коньяка на широкую дубовую столешницу, удобно стоявшую по левую руку возле дивана. Понимая, что жена будет ждать ответа, раз уж об этом впервые зашла речь, он глубоко втянул в себя воздух и тихо сказал:

– Они невероятно похожи внешне. Я никогда не думал, что дети могут так точно повторить одного из родителей. А во многом – и по характеру. Эстер тогда было девятнадцать. Официантка, жаждущая стать королевой.

Он замолк и поёжился от удара памяти о встрече, след от которой остался на всю жизнь. Он тогда отбросил с лица пронизанную мельчайшими брызгами дождя волну листопада и замер при виде золотистого чуда – Эстер… Казалось, что сад Тюильри, где он стоял в ожидании очередного делового партнёра, качнулся, и его обожгло затухающее пламя листьев.

Поль встал, с силой потёр лицо:

– Эстер была безудержна. И оказалась жестока. Это как… морок, как наваждение. Я… я никогда не был готов к её колдовству. Я предал вас обеих.

В гостиной стало очень тихо, только в смолистом запахе поленьев легчайшим дуновением растворялось её – и его – изумление от этой трепетной лёгкости признания. Софи кивнула головой. Вспомнила, словно это произошло вчера: кормила грудью семимесячного Августа, когда зазвонил телефон: «Меня зовут Эстер. Я родила от Вашего мужа дочь. Мне она не нужна, как и не нужен теперь Ваш трусливый муж». Незнакомка ледяным голосом назвала адрес, где находилась девочка, и отключилась. Вспомнила, как долго сидела, непонимающе глядя на сына и сжимая трубку в окостеневшей руке. Вспомнила, как ровным голосом сообщила Полю, потребовала удочерить ребёнка и хранить её происхождение в тайне. Но все маятные сны, горестный шёпот в подушку, ошеломление от коварства – с годами всё стекло в бездну, и она нашла в себе силы простить его. И сейчас говорить об Эстер было несоизмеримо легче, чем о Марте.

Вспугнув тишину, упал вопрос:

– Так ты нашёл её?

Верлен подошёл, сел в кресло напротив, наклонился, сцепив костистые, сухие руки с длинными пальцами перед собой, прямо взглянул на жену:

– Да. Нашёл.

Софи не вздрогнула, не отвела взгляд:

– И? она виделась с Мартой?

Поль каким-то надсаженным голосом выдавил:

– Ей совершенно неинтересно. Она вообще не хотела меня видеть. Когда я сказал, что пришёл поговорить о Марте, Эстер даже не дослушала. «Мне плевать, если у тебя проблемы с твоей дочерью. Во всём виноват ты один. Я не собираюсь с ней знакомиться. Ничего не хочу о ней знать».

Софи помолчала, потом уточнила:

– То есть, ты думаешь, она непричастна?

Верлен неуверенно пожал плечами:

– Эстер живёт в Лондоне уже двадцать три года. У неё двое детей, взрослые парни. Муж в палате лордов. У неё есть всё, чего она тогда хотела. И теперь она совсем другая. Холодная. Чопорная. Не думаю, что она причастна… И она права. Во всём виноват только я.

Софи вздохнула, накрывая ладонью сцепленные до белизны пальцы мужа:

– Несмотря ни на что, Марта – твоя дочь. И что бы ты ни сделал в прошлом, я знаю, что ты всё равно любишь её. Это вряд ли возможно, но – попробуй простить себя. Тебе придётся принять как должное, что наши дети выросли, у них свои дороги, как бы ты ни спорил, убеждал, грозился… Люди утверждают, что помнить самое хорошее – самое страшное. Потому что оно уже не вернётся. Потому что, когда тебя покидают навсегда, ты перестаёшь спать и начинаешь умирать вместе с теми, кто ушёл. Они неправы. Ты плохо спишь, Поль, а ты нужен мне. Просто подумай об этом, когда будешь отбиваться от воспоминаний.