Когда зазвонил телефон, Майя вздрогнула и выронила карандаш, которым очерчивала требующие дополнительного анализа данные по финансовому состоянию одного из крупных клиентов – агропромышленной группы по производству свинины. Выявленные нестыковки в отчётности могли стать серьёзной проблемой при пролонгации многомиллионного кредита, и на эти упущения стоило обратить внимание Кислого. Всё-таки Игорь недорабатывает. Потерев лоб, поднялась с ковра, на котором цветным ворохом разлеглись бумаги, подхватила со стола трубку, глянула: Орлова.

Внезапная предательская дрожь в ногах заставила её присесть. Нажала на кнопку «ответить»:

– Доброе утро, Диана.

Тангера стояла на набережной, и, прищурив глаза, наблюдала за толстыми скандальными чайками. Когда она набирала номер Майи, ей хотелось сказать что-нибудь озорное и умное, но, услышав в трубке терпкий, словно ольховый дым, голос Верлен, от которого солнечные зайчики брызнули под кожу, растерялась и выпалила:

– Доброе утро. Приходи сегодня к нам на занятие для новичков. Ты же хотела?

Майя оцепенела. Действительно, в первую встречу они говорили о том, что есть возможность зайти в школу под видом новичка, но всё внутри протестовало при мысли о том, что её неуклюжесть и неопытность будут видны всем. Тем более что главное в затеянном ею деле – наблюдение именно за Дианой и её партнёрами, среди которых новеньких нет. Да, именно так. Ну, или почти так… За доли секунды прокрутив в голове эти мысли, Верлен спросила:

– Диана, а ты можешь несколько занятий провести со мной персонально? Мне нужны твои уроки, чтобы не выглядеть совсем уж деревянной.

Орлова внутренне взвизгнула от восторга: на индивидуальные уроки с этой фантастической, не покидающей её душу женщиной она даже не рассчитывала. Стараясь не дать ликованию прорваться в голосе, мягко отозвалась:

– Конечно, могу. Только это либо в одиннадцать утра, либо в десять вечера, и два дня в неделю – вторник и четверг. Как тебе удобно?

Майя покосилась в раскрытый ежедневник – вторник. Дыхание перехватило, горло словно обжёг южный горячий ветер, степной, хмельной. Тут же одёрнула себя: «Эй, откуда такая радость? Тебе с ней не дружить!». Беззвучно вздохнула и проговорила:

– Конечно, вечером. Давай начнём прямо сегодня.

У Дианы перехватило горло. Едва справляясь с волнением, подтвердила:

– Отлично. Где школа, ты знаешь. Код 3579, проходи прямо в тренировочный зал. Я буду ждать тебя там.

Попрощавшись, Орлова сделала пируэт на каблуках, притопнула, вздёрнула подбородок, широко улыбнулась и вполголоса, хотя хотелось кричать, продекламировала пронзительные цветаевские строки:

– Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес, оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес… Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей, у всех золотых знамён, у всех мечей, я ключи закину и псов прогоню с крыльца – оттого что в земной ночи я вернее пса…

Замерла, впиваясь сапфировым взглядом в дымчато-синее небо, чувствуя лопатками дрожь Летнего сада, а коленями – тепло гранитной балюстрады, и хотелось опустить руки в стремительное течение неба, чтобы белое оперение от налетающих струй-облаков остудило заполыхавшие руки, пролилось прохладными каплями на лоб, щёки, сердце, зашедшееся в ожидании встречи. Запахнула глаза ресницами, скрывая предвкушение от нескромного взгляда пейзажиста, стоявшего рядом с мольбертом и откровенно на неё пялившегося, отдышалась, стремительно добежала до «Фиата» и рванула с места, распугивая голубей.

* * *

Выдохнув внезапно ставший колючим воздух, Майя решительно взялась за ручку двери танцевального зала. Диана стояла лицом к зеркальной стене, непривычно расслабленная и задумчивая. Когда Верлен возникла на пороге, танцовщица не повернулась, но Майя отчётливо ощутила, как синие искры взгляда девушки шрапнелью отрикошетили от зеркала и впились в её глаза. На мгновение – едва ли полувзмах ресниц – под веками стало горячо и больно. Зажмурилась от неожиданности, опустила голову, будто в поисках места, куда ступить на ставший зыбким пол. Справилась, снова подняла взгляд, приготовившись к странному эффекту, но Орлова уже плавно смещалась по паркету в другую сторону: медленное завораживающее течение, которое неумолимо сносит к водовороту, где пальцы узкие, бровь летящая, высверки электрические… Откуда-то сбоку тихий, терпкий, словно кофе свежего помола, вопрос:

– Готова шагать?

Сбитыми с душистого сиреневого куста бабочками мысли: «Какой тут шагать, ноги не держат, паническая атака, что ли…» Встретилась глазами с танцовщицей и спокойно сказала:

– Конечно. Только покажи, куда и как.

Диана замерла, потом резко наклонилась – вроде поправить ремешок на босоножках, а на самом деле скрыть заполыхавшие щёки: «Знала бы ты, как ты сногсшибательна, когда флиртуешь. Если ты флиртуешь. И если ты не знаешь. Играешь со мной, как с мышью, но мы ещё посмотрим, кто кого закогтит… Я бы тебе показала, куда и как, так, может быть, прямо сейчас и начнём – „шагать“… Стоп, стоп, куда тебя несёт? Занятие. Оплаченное, всё по-честному. Отвлекись, соберись, вдох-выдох, и… поехали».

Изящно вывернулась из наклона, сдвинувшись на полшага назад, выпрямилась, мягко сказала:

– Я научу тебя основным правилам. Предлагаю тебе сначала освоить роль партнёра, хорошо? А потом, когда у тебя получится, мы поменяемся.

Майя только кивнула. Орлова между тем продолжала, глядя куда-то поверх плеча:

– Основные правила того, кто ведёт: ты предлагаешь левую руку, дама входит в твоё объятие, и помни: твоя партнёрша должна быть с тобой в полной безопасности, и неважно, что у тебя не восемь глаз. Ты – правишь. Партнёры обычно не пятятся. Это не значит, конечно, что вообще ни шагу назад спиной вперёд, можно и под собой сделать маленький шаг, или боком, по линии танца, но лучше спиной вперёд не ходить, особенно на милонге, понимаешь?

Орлова двинулась, показывая, что имелось в виду. Верлен отошла спиной к стене, на что Диана со смехом тут же сказала:

– Вот так не делай никогда! У пары в танго четыре ноги, и как минимум на двух – холодное оружие в виде шпилек. Один неловкий поворот, и авария неизбежна. Поэтому, кстати, ещё одно правило: когда пары двигаются, ближе одного шага к другим не подходить, а то, мало ли, они хиро затеют, или, там, ганчо, а тут вы – и опять авария, и всё настроение ни к чёрту. Но и не дальше двух шагов, потому что ты должна учитывать, что за вами ещё пара. И так всё время на паркете. Если ты всё-таки хочешь со своей партнёршей обойти другую пару, то помни, что обгон справа, как и на дороге, запрещён.

Верлен опять молча вопросительно изогнула бровь. Орлова подошла ближе, чтобы объяснить:

– Смотри: у партнёра весь обзор закрывается дамой, а дама не должна следить за дорогой, и очень часто, когда ей с тобой хорошо, закрывает глаза.

Диана вдруг отвернулась, приподняла руки и крутанула несколько пируэтов, стремясь разорвать притяжение: ведь какие бы фразы она ни говорила, её сознание (или бессознательное) тут же рисовало потаённые картинки, в кончики пальцев, поясницу, колени выстреливающие жгучее желание пройтись мягкой кистью по упрямой скуле, по железным мускулам, перекатывающимся под чистой, смуглой, бархатной кожей под короткими рукавами облегающей рубашки, зацепить ремень на широких брюках и… Диана резко остановилась и сделала несколько шагов наискосок к столу, чтобы глотнуть воды, чувствуя, как тяжёлым температурным румянцем заливаются уже не только щёки, но лоб, шея, губы…

Верлен с интересом наблюдала за Дианой, которая вот только что плавно скользила по полу, изливая каждым движением только ей слышный, но от этого не менее отчётливый ритм, как вдруг рисунок сломался и танец закончился. Майя кивнула своим мыслям: движения в танце и движение в жизни – ты всегда разный, поэтому уповать на свою физическую подготовку и природное чувство ритма не стоит совершенно. Придётся как следует поработать над контролем за телом. Задумавшись, упустила момент, когда Орлова снова подошла:

– И напоследок из важного: если вы с кем-то всё-таки столкнулись, то извиняются обе пары. Партнёр извиняется и за себя, и за свою даму. Извиняются – жестами и взглядами, разговаривают только во время кортины. Танцуют всегда молча, тогда танго откроется тебе во всей своей магии. Тебе, впрочем, не привыкать, тебе дай волю, ты всё время будешь жестами да взглядами изъясняться, и неважно, что тебя могут понять не так.

На последней фразе голос Дианы стал напряжённым и каким-то обиженным, что ли, и Майя почувствовала неловкость, будто это она была тому причиной. Наверное, стоит что-нибудь сказать во время урока…

Между тем Орлова продолжала:

– Сначала ты будешь ходить одна. Смотри на меня, делай, как я. Постура у тебя…

Майя вскинула бровь:

– Что, прости?

Диана улыбнулась:

– Постура – это, по сути, поза. Термин такой. Ты не переживай, у тебя тут ещё столько терминов будет, язык сломаешь. У тебя с позой… – мысленно чертыхнулась: «Да что ж я всё время не о том думаю!».

Сказала резче, чем намеревалась:

– В общем, всё у тебя с позой в порядке. Главное, помни: когда ты начинаешь танцевать танго, представь, что ты становишься ещё выше, что тебя вытягивает по струне, и посмотри на себя в зеркало. Держи голову, плечи и бёдра на одном уровне, а ноги – выпрямленными и расслабленными. Плечи тоже должны быть расслабленными и опущенными. И только после этого можешь поднять руки, чтобы обнять партнёршу. Концентрация – вот что важно, и если партнёр хорошо ведёт грудью и корпусом, партнёрше этого достаточно, и тогда они оба могут влиться в музыку, излучая одновременно и силу, и энергию, и расслабленность. Получая удовольствие.

Верлен впитывала плывущий голос Дианы, одновременно и слыша, и не слыша пояснений, не отнимая взгляда от лица девушки, чувствуя, что в венах по всему телу то ли от вытянутости позвоночника, уставшего за день от автомобиля и компьютера, то ли от детского страха быть неловким и неуспешным учеником, то ли по какой-то иной причине бежит густое красное вино, и немного кругом идёт голова, как бывает, когда пьёшь это вино на крутом берегу говорливой горной реки в летнюю ночную прохладу…

Диана говорила негромко, и от этой негромкости невпопад заходилось дыхание:

– Чтобы понять смысл этого танца, его нужно слушать. Слушай танго. Утром, когда просыпаешься, в машине, вечером – всегда, когда только можешь его включить. Пусть оно прорастёт в тебя, разбудит тебя, раскачает твоё тело, твоё сердце – и вот ты уже двигаешься, двигаешься, и даже если ты стоишь, ты всё равно двигаешься. Собираешь себя в ось, вытягиваешь в струну, но ты никогда не останавливаешься. Эта разбуженная и сконцентрированная энергия танца продолжает течь в тебе, и это чувствуется и в теле, и во взгляде. Это как интонация в разговоре. Монотонную речь никто слушать не станет. Если в танце нет интонации, он безжизненный, а ты же не хочешь танцевать с манекеном?

Майя чуть усмехнулась уголком рта, живо представляя себе предлагаемые картинки. Между тем Орлова продолжала:

– Ты должна играть с музыкой, как кошка с мышкой, выпуская коготки, пряча, отпуская мелодию или снова её притягивая. Каждый танец неповторим. Всё равно что попробовать повторить поцелуй или прикосновение. Дай волю своему воображению, только не вцепляйся в музыку, как тонущий в весло, плыви в ней, наслаждайся.

От звеневшей в Дианином голосе страсти Майю пробирала дрожь, и это ощущение было пугающе незнакомым, горячим и немного жутким, но будоражило и кружило голову. Это была та самая страсть, которую девушка тщетно стремилась поймать ночью с Максом.

Тангера глянула на часы, поняла, что слишком увлеклась теорией, и вернулась к тому, с чего начала урок, комментируя каждое своё движение:

– Итак, начнём с первых шагов. Я покажу тебе основные типы. Смотри, вот это – шаг с проекцией, здесь нога опережает корпус. Шаг переносом веса – нога движется под корпусом. Вот это – шаг-падение. А это – прерванный шаг. Но каждый тип мы будем отрабатывать отдельно, так что давай, для начала, попробуй, шаг-проекция. Смотри на меня, на мои ноги, и почувствуй, как шаг рождается в тебе. Слушай себя и доверяй себе…

Когда Диана сказала, что на сегодня достаточно, Майя изумилась: полночь уже, два часа пролетели моментально. Всё тело гудело от непривычной нагрузки, но, по крайней мере, когда она сосредоточилась на отработке шагов, перестало шуметь в голове, и пол оказался вполне себе твёрдым покрытием, без болотистых кочек. Хмыкнула про себя: «Паникёрша. Трусиха. Ничего же страшного нет!».

* * *

Стащив себя утром с кровати, Верлен ощутила непривычную скованность в крестце и почему-то во внутренних мышцах бёдер: «Оказывается, не всё так просто! Есть проблемы, да. Вот попу-то чего тянет? Вроде не пинали её… Так, значит, меняем физику, хватит на тренажёрах потеть, попробуем покачаться по-другому».

Настроение, несмотря на тяжесть в мышцах, почему-то было превосходным. Полыхающее в полнеба победное солнце раскидывало золотистую пыль, прозрачный воздух дрожал, вливаясь в окна, электрически-оранжевый апельсиновый сок был вкусным, кофе великолепным, да и вообще вдруг захотелось улыбнуться.

Майя включила в тренажёрке найденные в сети записи La Juan D'Arienzo и минут сорок практиковалась в объяснённых ей вчера шагах. Получалось плохо, но это придавало дополнительный стимул: чем быстрее она овладеет азами движения, тем быстрее можно будет воплощать в жизнь дальнейшие планы. Тревожные, будоражащие ритмы сплетались в жаркий ветер, дышащий ароматами кофеен, жаровен с пряным мясом, дурманящих южных цветов, превращались в усыпанный росой узкий бокал с «Бордо», будили желание стать такой же золотистой и светлой, как тончайший океанский песок…

Пока выруливала со стоянки, ехала на работу, снова и снова переживала секунды, мгновения, всполохи мелодий, спотыкаясь на вдохе тягучего, замедленного, странного счастья от музыки. Взлетела по ступеням крыльца банка, мягко поздоровалась с охранниками и прошла через холл, ловя себя на ощущении, что хочется, чёрт возьми, хочется двигаться упруго и легко, крепко и нежно сжимая в ладонях утаённую от остального мира, открытую только вчера тайну танго.

* * *

Майя бросила взгляд на часы: десять. Август уже должен быть на месте. Если, конечно, он соизволил прийти на работу. Поднялась из-за стола, подхватила стопку документов, суть которых хотела обсудить с братом, и прошла в самый конец коридора, где находился кабинет инвестиционного директора. В приёмной брата навстречу поднялась фигуристая и обаятельная Эмма, ценный, опытный, деликатный помощник, которая была назначена Полем Верленом присматривать за обстановкой и оберегать от лишних глаз не всегда этичное поведение Августа. На вопрос Майи, на месте ли начальник, негромко ответила:

– Вообще-то только что пришёл. Если дело не срочное, может быть, позже?

Значит, брат опять пьяный. Или с похмелья. Глухое раздражение ледяным ветром задуло огонёк хорошего настроения. Верлен отрицательно мотнула головой и решительно открыла тяжёлую дубовую дверь, ведущую в просторное светлое помещение, где за громадным столом насупленным медведем восседал Август. Брат, не поднимая головы от монитора, недовольно сопнул носом и взрыкнул:

– Я же сказал – никого…

Повернулся и осёкся:

– А, это ты. Чего тебе?

Майя прошла по толстому бежевому ковру, положила бумаги на стол, скрестила руки на груди:

– И тебе доброго утра. Ты становишься вонючим засранцем, братец.

Август досадливо дёрнул клавиатуру:

– А тебе какое дело? Ты что, воспитывать меня пришла?

Не дожидаясь приглашения присесть, которого, знала, не последует, девушка отошла к такому же, как и у неё, огромному защищённому стеклу, оперлась плечом о косяк, пристально посмотрела. Под осуждающе-презрительным взглядом сестры Август съёжился и, чувствуя, что виноват, забубнил:

– Май, я вчера выпил …

Верлен оборвала его подчёркнуто спокойно и негромко:

– И вчера, и позавчера, и сегодня с утра. От тебя воняет, как из помойки. Ты сальный, потный, с перегаром, какого чёрта ты вообще здесь делаешь? Работать в таком состоянии ты не можешь, с клиентами встречаться – тоже. Зачем пришёл? Езжай домой, прими душ, побрейся, наконец, выспись. Я вечером приеду, и мы поговорим. У нас есть проблемы уже с тремя инвестиционными проектами, а тебе и дела нет.

Всю тираду Майя произнесла, не меняя выражения лица и не повышая голоса, но каждое её слово будто пощёчиной отпечатывалось на постепенно багровеющем лице Августа. Он поднялся во весь свой почти двухметровый рост, напрягся, набрал воздуха, но сестра не дала ему и рта раскрыть:

– Помолчи. Немедленно отправляйся домой. Поговорим после.

Не дожидаясь ответа, повернулась и вышла в приёмную:

– Эмма, будьте добры, залейте в него литр чего-нибудь чудодейственного, чтобы пришёл в себя, вызовите такси, и пусть уедет. Спасибо.

Помощник печально кивнула: в последний год, после отъезда в Париж господина президента, со всеми тремя директорами творилось что-то странное: Майя, и без того сдержанная и замкнутая, превратилась в Снежную Королеву, Юлий, раньше не имевший склонности выставлять свои похождения напоказ, теперь публично менял любовниц, как перчатки, а Август, который долгое время занимался спортом, стремительно терял форму, таскался по кабакам и пил по-чёрному. Наблюдать за разрушением людей, которых знаешь больше десяти лет, было страшно, и Эмме в такие дни, как сегодня, хотелось плакать от собственной беспомощности.

* * *

Вернувшись в кабинет, Майя вызвала Кислого. Игорь вошёл, явно не в своей тарелке. Директор раньше не замечала за ним нервозных попыток то ли спрятать руки в карманы, то ли зажать их в кулаки, то ли убрать за спину. Кивнула на разложенные бумаги, диаграммы, таблицы:

– Было утро доброе, стало не очень. У нас три проекта на запуск серьёзных кредитных линий. Я вижу на листах согласования подписи Августа и твою. Поясни, пожалуйста. Почему Август подписал, ясно: скорее всего, он и не смотрел. С этим я ещё разберусь. Но вот что интересно. Неужели ты не видишь, что здесь, здесь и здесь, – Майя обвела маркером указанные места, – цифры не бьются. Причём не бьются конкретно. Здесь ты не замечаешь стабильный срыв платежей за электроэнергию, а для агрокомплекса отключение – это смертельно. Здесь ты не видишь, что графики строительства давно вышли за грани допустимого, стройка медленная и печальная. Здесь вообще откуда-то появляются трасты, хэджи непонятные… А это значит, что финансовые потоки не увязаны между собой, риски детально не просчитаны, а вот в этом случае явная, грубейшая ошибка в расчётах. Твоя версия?

Верлен оборвала себя и посмотрела в глаза заместителю. Кислый метнул взгляд в сторону, замялся, тоскливо посмотрел в окно, потёр шею, и всё же решился:

– Ты права. Это сделано намеренно.

Майя, не ожидавшая такого ответа, изумлённо вскинула брови:

– Да что ты говоришь? И чьи это намерения? Твои?

Кислый опасливо оглянулся на дверь: не слышит ли кто, и шёпотом проговорил:

– Мне приказал так сделать господин президент.

Верлен опешила. Впервые ей было нечего сказать. Постояла несколько секунд, сверля взглядом заместителя, потом отошла к окну, поманила Кислого рукой. Дождавшись, когда он подойдёт, тоже еле слышно спросила:

– Игорь, ты отдаёшь себе отчёт в том, что ты только что сказал?

Кислый решительно кивнул.

– Давай теперь подробно. Когда, но главное – зачем? Я вообще не понимаю, какой в этом смысл?

Сорокалетний самоуверенный мужчина, успешный аналитик, давний партнёр, член команды, краснел и потел, собираясь с духом. Наконец, выдавил из себя:

– Команда поступила пару недель назад, когда ты была в Екатеринбурге. Господин Верлен позвонил мне и приказал допускать ошибки в аналитике. Он напомнил, что приказы президента банка не обсуждаются, и подчеркнул, что ничего не намерен мне объяснять. Когда я заикнулся о том, что это может плохо отразиться на допускаемых рисках, он просто оборвал меня, сказав, что это не моё дело, что я только наёмный работник. Когда я заикнулся про то, что документы должен визировать Август, он будто не услышал. И предупредил, что если я сообщу о нашем разговоре тебе, буду уволен немедленно.

Майя лихорадочно просчитывала варианты. Первый и самый простой – связаться с отцом и задать ему в лоб вопрос, что он затеял. Но пришлось отбросить – это подставляло под удар Кислого. Если сказать отцу, что стала замечать ошибки в документах, он опять-таки предложит уволить заместителя. Неприемлемо и не обсуждается. Несмотря на то, что очень многие считали её малочувствительной, в том числе и в кадровых вопросах (хотя, видит Бог, она никогда не подтверждала слухи действием, постоянно и незаметно оберегая свою команду и от перекупщиков, и от провокаций), ей была неприятна сама мысль о том, что кто-то примет решение за неё или вынудит поступить так, чтобы её действие стало выгодным манипулятору. Лихо, нечего сказать. А что, если Кислый придумал этот звонок, а на самом деле это только его проколы? Как проверить?

Как проверить, не разыграл ли кто Кислого, допустим, даже этот талантливый хакер. Сейчас достаточно и пранкеров, и компьютерных программ, голос можно и подделать. А спросить напрямую, звонил ли с указаниями… Нельзя.

А если это, действительно, затеял отец? Он решил уничтожить тридцать лет своей жизни, подставив под удар самую хрупкую часть бизнеса? Или он устроил тотальную проверку всем, в том числе и бухающему Августу, чтобы посмотреть, как его дети работают самостоятельно? Если это верно, то, похоже, либо отец сошёл с ума, либо у него такой многоходовый расчёт, что Майя своим умом просто не дотягивает.

Но каковы совпадения, а? И ведь всё началось со ссоры три недели назад, когда старшая дочь банкира решила посвоевольничать в расследовании и не подчиниться ни уговорам, ни прямым запретам. Хорошо хоть ещё до этой странной команды поймала Игоря на ошибке и поэтому пристально следила за последними важными документами. Но не успевала смотреть мелкие вопросы. Что, если и там тоже есть такие небрежности, которые, как снежный ком, повлекут за собой крах?

Может, тогда и не было никакого сообщения про взлом счетов в Екатеринбурге? Ведь она уже допустила мысль о том, что вирусную атаку санкционировал президент банка. Тогда какова всё-таки цель? Достанут ли они конечного заказчика? Не достали, это очевидно. Но отец хитёр! Потребовал найти хакера, обещал его купить! А что, если нет никакого хакера, а есть только иезуитский отцовский план с непонятными конечными целями?

И три инвестпроекта подряд, с такими рисками, что пропусти их сейчас, и отзыв лицензии у банка неизбежен. Так, стоп. Строить версии на отсутствии данных – значит, погубить их все. Нужно подбираться к решению методом исключения мельчайших деталей. Значит, опять отодвигать дело Марты-Дианы и погружаться в работу и только в работу? Вернее всего, это и есть конечная цель. Лишить в буквальном смысле физических возможностей заниматься двумя очень «мозгоёмкими» делами. Получается, отец ставит её перед выбором: спасать живой банк (настоящее и будущее их семьи) или погружаться в поиск ответов в прошлом, у мёртвых. Или, если проще, отец просто требует, чтобы старшая дочь занималась своей работой, а не думала ему перечить.

Но если предположить самое страшное: что отец причастен к убийству Марты? И настолько боится, что Майя это раскопает, что готов поставить на карту всё? Господи, только не это!

Кислый со смешанным чувством страха и напряжения заворожённо наблюдал за тем, как гибкие, сильные пальцы директора отстукивают бешеный ритм по оконному косяку. Верлен оторвала похолодевший взгляд от пространства за стеклом и пронзительно взглянула на Игоря:

– Вот что мы сделаем. Мы – потому что, если ты не согласен, то, где отдел кадров, ты знаешь. Но я не хочу тебя терять. С этой минуты ты работаешь как обычно, как раньше, без косяков. Будто не было никаких приказов. Послушай, Игорь, что-то происходит, но что – в этом нужно разобраться. Но ты теперь освобождён от этого дерьма. Я прошу тебя докладывать мне обо всех командах, которые поступают якобы от моего отца.

Игорь вскинулся, мгновенно понимая, что та имеет в виду:

– Думаешь, меня разыграли? Что я не смог отличить голоса господина президента от тупого розыгрыша?

Майя успокаивающе подняла ладонь:

– Не кипятись. Но я не исключаю этой возможности. Хотя бы потому, что то, что ты должен был делать, сильно смахивает на диверсию. Или на сумасшествие. Главное сейчас – не подавать виду, что мне известно твоё поручение, и незаметно выведать, кто из нас – нас всех – съехал с катушек. Невзирая на чины и ранги.

Раздосадованный Игорь с силой ударил кулаком в ладонь:

– Так что ты намерена сделать?

Майя едва заметно пожала плечами:

– Для начала я собираюсь навестить своего брата. Потыкаю его носом в ошибки. Они такие же его, как и твои, так что у меня есть все основания заняться его унижением. Август последнее время вспыльчив, что сейчас мне очень на руку. Может, он взорвётся да и проговорится, с чего вдруг он воспылал такой горячей любовью к рискованным и вполне провальным проектам. Попугаю его.

Майя не стала произносить вслух, что ей самой внезапно стало жутко: меняются ясные и понятные с детства лица, превращаются в синюшные оттиски, коверкаются печатями водки и похабства, злобно отливаются в маски притворства и показного дружелюбия.

Напряжённую спину ожгла солёным хлыстом мысль: «Да ну, не может же быть, что père, мой стойкий учитель, герой-победитель, знающий всё обо всём и обо всех, обладает таким исковерканным сознанием, что готов сломать каждого (и, должно быть, и меня), только чтобы было так, как он хочет и как он решил?».

Майя тряхнула головой: «Пока нет очевидных доказательств, я отказываюсь верить, что за всей этой низостью, скотством стоит père. Наверняка разгадка где-то у меня под носом. Кто-то подобрался к нашей семье слишком близко, и его зловонное дыхание отравляет нас. Ну уж нет! Меня ты не напугаешь. Кто бы ты ни был, я больше не отдам тебе никого из моих близких. Всё, Май, думай… думай!».

Как-то даже некстати вспомнился вчерашний вечер и незнакомое, хрустящее и горячее, как только что выпеченный багет, слово «постура». Вспомнилось и тут же отозвалось в закрученном в один болезненный нерв позвоночнике. Верлен ощутила, как внутри, как мотоциклисты в шаре, начинает разбегаться уверенная сила, выпрямляющая, растягивающая, освежающая, как ведро ледяной воды в палящий день. И, похоже, эта победительная сила плеснулась во взгляде, потому что, когда Майя посмотрела на Кислого, тот даже попятился:

– Ты, случайно, никакие таблетки не принимаешь? У тебя глаза, как прожекторы на стоянке…

Майя легко повернулась на одном каблуке, искоса глянула на заместителя:

– Игорь, я не поняла, чего стоим, кого ждём? Иди работай, если ты ещё в команде.

Игорь улыбнулся облегчённо:

– Есть, товарищ генерал!

Верлен пошла к столу, бросив через плечо:

– Иди уже, хохмач-зубоскал. А то точно в армию отправлю.

* * *

На улице из облаков – грубого, небелёного, взлохмаченного льна – с глухим стуком сыпались крупные капли, пузырились лужи, вздрагивала от размашистых ударов ветра листва, застыли в многолетнем спокойствии сгорбленные парковые скамьи. Дождь слизывал с окон вечерний свет, мельтешил перед ветровым стеклом, протягивая ознобные прозрачные пальцы за шиворот.

Майя подъехала к особняку Труворова, где с некоторых пор обосновалась её семья, взлетела по ступеням и нырнула под козырёк. Запустила в кудри обе руки, взъерошила волосы, стряхивая брызги, потянула на себя высокую дверь и проскользнула в просторный холл, залитый кофейно-золотистыми огнями, отражающимися в старинных дубовых панелях.

Девушка любила этот вековой дом, получивший новую жизнь после тщательной реставрации. Его построили в 1893 году для талантливейшего учёного-археографа Аскалона Труворова. Потом разбили, разграбили, почти уничтожили. Теперь же особняк вновь щеголял лепниной, полуколоннами, львиными масками, путиловским камнем, арочными окнами, тоже отделанными дубом. Из парадных комнат открывается великолепный вид на парк Елагина острова, один из лучших парков Петербурга.

Но сегодня Майе было некогда любоваться парком. Чтобы в поисках Августа не рыскать по дому, в котором больше тысячи квадратных метров, подошла на пост охраны:

– Привет, Мишель. Август дома?

Михаил, двадцатипятилетний высокий парень спортивного вида с румянцем во всю щёку, вытянулся в струнку и смущённо отрапортовал:

– Господин Верлен находится внизу. Он в бассейне.

Майя кивнула, повернулась было, но остановилась:

– А Юлий вернулся?

Охранник отрицательно качнул головой:

– Господин Верлен ещё находится в Париже. По крайней мере, сюда он не приезжал.

Майя снова кивнула и направилась к лестнице в цоколь, мысленно забавляясь над незадачливым юношей: «И этот – господин Верлен, и тот, и я ещё – тоже Верлен, хорошо хоть, не господин».

Сам бассейн был большой – шестьдесят квадратов, и вода в него подавалась очень красиво: струи падали дугой с небольшой высоты. Вокруг подсвеченной воды было сумрачно: лишний свет братец отключил. Только бы он не был в доску пьяный. Майя больше не хотела откладывать разговор с ним ни на день.

Август посапывал у входа в сауну на уютном плетёном лежаке. Верлен присела и тряхнула брата за плечо. Он вздрогнул, бессмысленно вытаращил глаза, икнул: Майю обдало многодневным перегаром. Девушка поморщилась и отступила на шаг:

– Привет, братец. Всё-таки опять набрался.

Август сел, большими неухоженными руками потёр лицо, запахнул толстый халат, расползшийся по сторонам:

– Как же ты меня достала, а! Ну что ты за мной ходишь?

– Мне нужно с тобой поговорить. Давай, поднимайся, посмотришь кое-что.

Брат откинулся обратно на лежак:

– Слушай, отстань. Не хочу я ничего смотреть. Уйди ты от меня.

Майя с трудом подавила вспышку бешенства, острую, как ледяной клин:

– Поднимайся. Три проекта, подписанные тобой, – отличный способ разорить банк в течение полугода. Пойдём, расскажешь мне, как эти идеи пришли в твою больную голову.

Август снова сел. Его взгляд становился более осмысленным, в глазах заплескалось беспокойство:

– Что ты сказала? Какие проекты?

– Давай, давай, поднимайся. Умойся, почисти, наконец, зубы – от тебя вонища как из выгреба.

К её удивлению, брат даже не огрызнулся, тяжело поднялся и, пошатываясь, побрёл наверх. Она смотрела ему в спину: бурые пятна на халате, всклокоченные, нечёсаные волосы, какие-то длинные царапины на всё ещё спортивных, подтянутых икрах – и невольно испытывала жалость, но ещё больше – брезгливость.

Верлен никогда не понимала тех, кто уходит в запой. Кто бы что ни рассказывал, какие бы доводы или оправдания ни приводил – не понимала. Не принимала. Для неё не было ни одной причины, которая бы оправдала потерю человеческого облика. Запойно пьющие люди вызывали только ощущение гадливости: человек превращается в студенистую, зловонную массу, на него нельзя положиться, ему нельзя доверять.

От младшего брата, который неожиданно сломался в неполные двадцать семь, её тошнило, она бесилась, ей хотелось его и ударить, и найти докторов, кто мог бы его вылечить… Всё было бессмысленно. Пока сам не захочет остановиться, хоть тресни, не сделаешь ничего, только и остаётся – отдаляться и стараться не думать, что так пить – это просто медленно себя убивать.

Взмахнув головой, будто это могло помочь вытряхнуть зацепившиеся ржавыми крючками мысли, пошла следом. Дойдя до библиотеки, разложила документы так, чтобы Август сразу увидел опасные цифры.

Минут через пятнадцать тяжёлая дверь отворилась, и неожиданно посвежевший и посуровевший Август ввалился в библиотеку, держа в руке большую кружку с дымящимся кофе. Не останавливаясь, подошёл к столу и, громко прихлёбывая через край, стал изучать листок за листком. Хмыкнул. Подхватил ручку, что-то подчеркнул, бросил листок, схватил другой. Снова подчеркнул, снова отложил. Майя поднимала отмеченные страницы, кивала, тёрла переносицу, тоже откладывала. Так они за два часа молча проработали весь ворох привезённых бумаг. Наконец, Август с силой потёр уши, будто они у него чесались, и уставился на сестру:

– И что ты прикажешь делать?

Майя прогнулась занемевшей спиной, встряхнулась:

– Я за твоими пояснениями и предложениями и приехала. Ты эти проекты подписал. Ты поручился, что всё в порядке. Как видишь, далеко не всё.

Август тяжело вздохнул, покрутил в пальцах ручку, выглядевшую до смешного тонюсенькой в его медвежьих руках.

– Май, слушай… Я, наверное, совсем плохо соображал. Понимаешь, я эти проекты и не особо глядел ведь. Мы их, вообще-то, с Пашкой смотрели. Он сказал, что, в принципе, можно рискнуть.

Майя внутренне напружинилась, понимая, что и подталкивать специально не пришлось. Но каков братец? Финансовые документы разбирает со случайным приятелем? Совсем от водки одурел. Ладно, это дело завтрашнего дня, а сейчас только и нужно, что задать несколько наводящих вопросов:

– Асти, а кто он вообще – этот Пашка? И почему ты ему доверяешь?

Август усмехнулся, приобнял Майю за плечи, развернул к дверям:

– Пойдём, слушай, поедим чего-нибудь. И я тебе расскажу. А вообще, ты молодец, что приехала.

И, совсем негромко:

– Спасибо тебе, Май.

От внезапной редкой братской нежности вдруг перед глазами образовался какой-то плотный туман. Сморгнула: нет, показалось. Вышла в коридор. Особняк был большой: множество самых разных, больших и маленьких, комнат: семь жилых, кухня-столовая, гостиная, библиотека, бильярдная, винный погреб, тренажёрный зал, зимний сад, огромный холл, несколько каминных… Из одной из спален на втором этаже можно было выйти на огороженную изящными коваными решёточками просторную террасу на крыше гаража.

Брат с сестрой расположились в одной из каминных, где на круглой гранитной столешнице цвета слоновой кости на светлой деревянной подставке был накрыт поздний ужин. Дышало бургундское – Joseph Drouhin с его гармонией яблочно-дынной настойки, коры дуба, миндальной стружки и лёгкого аромата дыма. На круглой толстой деревянной доске выложено ассорти из благородных сыров: изысканный бри, чешуйчато-зернистый, с тончайшим ароматом и ярким вкусом пармезан, светящийся сквозь серовато-кремовую мякоть насыщенным голубым светом рокфор, нежнейший камамбер. На этой же доске между брусочками, кубиками, ломтиками сыра лежали виноград, крупные ядра грецкого ореха, клубника, инжир, финики и авокадо. В центре доски – вазочка с мёдом и подставочка с деревянными шпажками.

Август и Майя сели в кресла друг против друга, и брат вопросительно указал на вино:

– Тебе налить?

Как обычно – мгновения на принятие решения: так-то за рулём, и сама же только что осуждала запои, но полбокала из отцовских запасов – вкусно; брату пить не стоит, хотя вино может сделать его более откровенным; можно и чаю, но тогда сыр простоит совершенно зря, а есть хочется, да и разговор может затянуться… Кивнула:

– Я за рулём, но немного буду.

Брат приподнял бутылку, глянул искоса:

– Может, останешься? Как раньше? – голос его дрогнул, и он отвёл взгляд.

Майю будто током ударила просительность его тона: «Как раньше… как раньше – не будет…». Простучала пальцами по подлокотнику:

– Останусь, Асти.

Помолчала, глядя, как растекаются узоры вина на стенках бокала, посмотрела в тихо потрескивающий огонь и неожиданно для себя спросила:

– Тебе так тоскливо?

Август прикусил губу и зажал в кулак левую руку так, что побелели костяшки:

– Мне не хватает тебя. И мне очень трудно без Марты. Ты, наверное, не знаешь, но, когда она ушла из дома, мы почему-то стали видеться чаще. Она всегда хохотала надо мной, дразнилась, подстёгивала, брала на слабо, писала мне язвительные записочки, но я не понимал, как много это для меня значит, пока её не… Пока мы не… В общем, пока всё не сломалось.

Ведь всё полетело к чертям. Абсолютно всё. Уехала мама. Отец замкнулся и тоже уехал. Ушла ты. И всё это в один месяц. Юл – так тот вообще… Он теперь шляется непонятно где и непонятно с кем. Трубу берёт редко. Я в банке его уже и не вижу почти. Вот я и пошёл… искать себя, как Марта говорила. Веселилась: «Посмотри на свой драконий хвост. Как увидишь его, надо укусить, и тогда ты будешь здоровенный умнющий всемогущий змей Чингачгук. Главное, чтобы не последний из Верленов». Какой хвост и зачем я должен его искать, я так и не понял, но было смешно.

Майе очень хотелось спросить, нашёл ли, но она прикусила язык. Раз уж Августа понесло, пусть говорит. Брат тем временем, слепо глядя в огонь, глухо продолжил:

– Мне так муторно было, хоть топись. Я среди этих улиц, этих проспектов шляюсь, пью, дерусь, но всегда прихожу домой и упираюсь башкой в дверь её комнаты. Она мне снится, и меня душат какие-то пески. Белые какие-то, сыпучие пески. Я всё пытаюсь добраться до неё, туда, где она стоит на горе. У неё руки в небо, грива по ветру, и кружится, и кружится…

А в октябре, через месяц, наверное… А, нет, я сорок дней пошёл заливать. Так вот. Оказался в «Европе». Булькаю в себя водку, заедаю икрой и ещё какой-то фешенебельной гадостью. Пошёл в туалет и тут вдруг споткнулся о сидевшего парня. Он подскочил, я чуть не упал. Слово за слово, чуть не подрались сначала. Потом получилось, что мы уже сидим за моим столом и о чём-то говорим. Вот, это Пашка и оказался. Я его узнал по нашим разработкам. Он, понимаешь, тоже Марту поминал. И тоже один. Он меня до дому проводил, мы с ним ещё в парке сидели, трезвели. Мы с ним часто говорим о Марте…

Майя сидела неподвижно, стараясь не шевельнуться, не спугнуть откровения, и только мысли бешено скакали: этот Пашка оказался в нужное время в нужном месте, его имя будто уже в каждой подворотне жирными буквами светится, скалится из-под ворот, угрожающе щерится. Слишком много совпадений, чтобы не быть закономерностью. Когда брат замолчал, негромко спросила:

– Что ты вообще о нём знаешь? Кто он?

Август подержал глоток вина во рту, проглотил. Медленно потянулся за кусочком рокфора, прикусил. Ответил:

– Павел Валерьевич Солодов. В октябре продал свою компьютерную фирму, которую создал десять лет назад. «Далинет», кажется, называется, не помню. Богат, даже очень. У него вообще нюх на всякие рискованные, но очень прибыльные стартапы. Кстати, твой ровесник, ему тридцать четыре только что исполнилось. Родом из Мурманска.

Он как-то рассказал, что у его родителей – рыбаков – была замечательная привычка все свободные деньги переводить в валюту. Ну вот, в девяносто восьмом им повезло. Летом девяносто девятого он приехал в Петербург, поступил в ИТМО на информационные технологии, что ли, и заочно зачем-то учился на психолога.

Ему было двадцать четыре, когда он создал сеть магазинов по продаже компьютерной техники. И так, по мелочи в проекты вкладывался, получал прибыль. В общем, заработал кучу денег и продал бизнес. Сказал, что стало скучно. Ну вот, мы с ним и стали на пару по кабакам шататься. Он, правда, пьёт меньше, чем я. Подружились. Он одинокий, то есть вообще. Родители вроде как в Мурманске утонули на каком-то траулере, лет пять назад. Детей нет. Он вдовец, у него жена того… Сама, в общем, сиганула откуда-то. Больше не женился. Ну, слово за слово, проекты опять же, мне было интересно, что он скажет. Идеи у него всегда такие классные. Вот я и решил, пусть он мне поможет, я тоже тогда буду классным.

Голос Августа снизился до едва различимого шёпота:

– Я хотел, чтобы мне стало интересно. Чтобы отец сказал, что я вырос. Что я сделал для нашего дела что-то очень важное, что я принёс нужный процент. А оказалось, что я чуть не грохнул всю систему. Май, так что мне теперь делать-то?

Верлен внимательно посмотрела в умоляющие глаза брата и спокойно проговорила:

– Бросить пить. Внимательно изучать документы, не обсуждать дела банка с приятелями, даже самыми талантливыми. Ты же понял уже, что твой Пашка, может, и хороший собутыльник, но то ли по неопытности, то ли от злого умысла чуть не подвёл тебя под монастырь. Сделаешь так – будешь Великий змей Чингачгук, герой Верленов.

Август вдруг стремительно встал и рванул к дверям каминной. Майя услышала, как он в голос разрыдался в коридоре. Зная, что утешить не сможет, да и ни к чему сейчас её утешения, выждала некоторое время, чтобы дать брату успокоиться. Но он не вернулся и через пятнадцать минут, и Майя ушла в свою комнату: выпила она всего чуть-чуть, но обещала же остаться, а обещаешь – выполняешь. По крайней мере, Асти не будет чувствовать себя обманутым.

Завтра очередной урок у Дианы. От этой мысли почему-то резко сбилось дыхание и загорелись щёки. Майя сквозь сон подумала, что от одного бокала обычно пульс так не скачет. Отмахнувшись от этой мысли, снова переключилась на Солодова: «Нужно непременно о Павле этом с Дианой поговорить. Как-нибудь аккуратненько. И дать задание Шамблену покопаться в прошлом этого загадочного инвестгения. Очень уж своевременно он появился рядом с братом. Проекты эти… Как узнать, может он или нет быть человеком отца?».