Часы показывали час ночи, когда Шамблен оттолкнулся от стола с лежащей на нём грудой бумаг, потёр воспалённые от монитора глаза и сжал на затылке руки в замок. С хрустом потянувшись, встал, подвигал корпусом в разные стороны, покрутил головой, разминая затёкшую шею. Подошёл к окну, всмотрелся в растёкшуюся от дождя ночную тушь Петербурга.

Бездумно перепрыгивая взглядом по рыскающим в лужах автомобилям, пытался решить, как поступить. Стало особенно тяжко от вынужденного соглядатайства, от роли подсматривающего? Но он же знал, когда подписывался под требованиями, к чему его обязывают. Знал. Они по каплям цедили тягучий коньяк, перебрасывались короткими, ничего не значащими фразами вроде «ну, ты меня понял». Кивал: «Да, понял. Сделаю». Тогда ему ничто из этого не казалось дурным. Дело прежде всего. Так почему же тогда сейчас так мерзко?

Впечатавшись лбом в стекло, поводил носом по прохладной поверхности, зажмурился. Ведь было время, когда всё было просто. Бумага не была смертельным оружием. Из неё лихо делались самолётики и кораблики. Найденные во дворе замаскированные секретики друзей не становились поводом для лютой вражды. Да, по большому счёту, и не было никаких секретов. Визг до неба, когда обливали друг друга водой. Победные вопли, когда выигрывал в ножички. Залихватски закрученный чуб и жаркое чувство превосходства, когда в четырнадцать лет шёл с красивой девчонкой по набережной, и никто не диктовал, что делать, чего избегать, куда смотреть… Можно было весело не соглашаться с придурью или бредом окружающих странных личностей. Преданность друзьям? Даже не обсуждается. Только вот вопрос: когда стоишь перед выбором: долг по договору или острое желание защитить близкого человека, что тогда важнее?