Промаявшись в душных, игольчатых снах, толком так и не отдохнув, с утра Верлен позвонила в кадровую службу пароходства. Представилась столичным журналистом, пишущим о нелёгких судьбах моряков, пустила в ход всё обаяние своего голоса и всё-таки выпросила адрес утонувшей пары. Оказалось, что Солодовых кадровик помнил очень хорошо: они были люди простые, суровые, очень бережливые, может, излишне жёсткие к собственному сыну, месяцами жившему под присмотром соседей. Не мыслили себе жизни без моря. Ходили в рейсы с детства, на берегу у кораблей и познакомились, и потом поженились, и вместе погибли. В трёх строках – вся жизнь…

Майя ткнула в планшете несколько точек, определила две школы, которые могли относиться к району, где рос Павел. Начнём с этой. Так, директора зовут Симонова Любовь Витальевна. Что ж, рискнём? Позвонила наугад, и тут ей невероятно повезло, причём – дважды: трубку в приёмной сняла сама директор школы, которая, как оказалось, в старших классах была классной руководительницей Павла Солодова, и да, безусловно, она очень хорошо помнит талантливого и целеустремлённого, но очень одинокого мальчика, и всенепременно, для столичной газеты она расскажет несколько историй, которые позволят прославить выросшего на суровой земле, и т. д. и т. п.

Девушка договорилась, что появится в школе через час, мысленно поблагодарила город за его доброжелательность и простоту в общении, немного укорила за доверчивость и рванула в магазин, где накупила вина, шоколада, нарезанного сыра, винограда, грецких орехов и клубники, вызвала такси и в условленное время стояла перед входом в школу, немного робея и настраивая себя на разговор, складывая пальцы крестиком, чтобы не сглазить.

Приёмная была маленькая и какая-то тусклая. Обшарпанные обои и тёмные следы говорили о том, что совсем недавно здесь очень долго стояли стулья. К ремонту, что ли, готовятся? За единственным столом никого не было, только на старом мониторе, большом и неудобном, вертелись разноцветные трубопроводы, свиваясь и разбиваясь. Эта картинка почему-то всегда вызывала у Верлен тошноту.

Отвернулась от затягивающих полосок, постучала в дверь директора (конечно, она знает, что обычно в кабинеты заходят без стука, но это – провинция, и ей прекрасно известно, какие традиции царят в небольших школах) и, дождавшись приглашения, вошла. За столом, потёртым и заваленным тетрадями, журналами, какими-то листами почти не было видно сухонькой пожилой женщины, с короткой стрижкой, очками без оправы, внимательно рассматривавшей гостью.

Майя ещё раз мягко поздоровалась и начала вдохновенно импровизировать:

– Любовь Витальевна, я весьма благодарна Вам за то, что Вы нашли возможность уделить мне время. Не сочтите за грубость, я прошу Вас принять в знак моей благодарности вот этот небольшой презент. Возможно, Вы будете удивлены, однако Ваш ученик достиг значительных высот в компьютерной сфере, блистательно проявил свой финансово-экономический талант при поддержке рискованных, но принёсших значительных доход проектов. А теперь Павел, насколько я понимаю, собирается материально поддерживать школы одарённых детей, – мысленно попросила прощения у провидения за такую наглую ложь и пообещала себе, что направит часть средств, предназначенных для благотворительных целей, именно в эту школу просто потому, что древность и убогость обстановки совершенно не соответствовали яркому огню в глазах директора и её восхитительной доброжелательности.

Директор во время Верленовского спича выбралась из-за стола, чуть не свернув бумажные горы, и теперь стояла, воодушевлённо взирая на Майю снизу вверх, ожидая, видимо, когда ей дадут слово. Майя с полупоклоном вручила Симоновой пакет с купленными вкусностями. Та с таким же церемонным поклоном приняла подарки, расставила на небольшом столике в углу кабинета и пригласила гостью присесть, а сама в это время нырнула в глубины шкафа, стоявшего здесь, скорее всего, с советских времён, и извлекла оттуда тяжеленный пухлый фотоальбом в лиловом вытертом бархате. Верлен, совершенно не ожидавшая, что здесь окажутся ещё и фотографии, надтреснутым от волнения голосом спросила, может ли записывать разговор на диктофон и фотографировать пожелтевшие снимки? Получив утвердительный ответ, нажала на кнопку записи и приготовилась переснимать в планшет всё, что ей будет позволено увидеть.

Симонова тем временем проскользнула в другой угол кабинета и достала из тумбочки тончайшие бокалы. Стеснительно улыбнулась:

– Вы знаете, Мария (Верлен, по понятным причинам, не называла своего настоящего имени, но ведь и документов у неё никто не спросил)… – спохватилась: – Вы не против, если я буду Вас так называть?

Майя успокаивающе подняла ладони и сощурила глаза в попытке улыбнуться:

– Нет-нет, что Вы, я всегда мечтала, чтобы директор школы называл меня по имени и при этом не ругал.

Симонова прыснула:

– Почему-то все детки боятся директоров, как огня. Даже когда становятся взрослыми, даже когда приводят своих ребятишек, всё равно боятся, – и тут же погрустнела. – Конечно, мы же с детства пугаем маленьких: тебя вызовут к директору, тебя отругают, сообщат родителям, директор исключит тебя из школы, директор отдаст тебя в колонию, директор то, директор сё… А на самом деле директор школы не может и шагу сделать, чтобы не осмотреться, а не обидел ли он кого случайно, не нарушил ли чьих-нибудь прав… Особенно трудно стало сейчас, когда родители… Да что я об этом, наверное, Вы и сами всё знаете.

Верлен согласно покивала, откупоривая бутылку вина заранее купленным штопором. Разлила по половине бокала, подняла за тонкую ножку, вдохнула букет, мысленно согласилась, что вино стоит своей цены, и произнесла тост:

– За лучшего директора школы города Мурманска!

Симонова вспыхнула:

– Скажете тоже!

Верлен качнула головой:

– Павел говорил, что Вы великолепны. Вы благородны, мудры, честны, Вы – истинный учитель!

Приподняв бокал, пригубила и кивнула на фотоальбом:

– Здесь, наверное, класс Павла?

Директор несколько раз кивнула головой и, в несколько небольших глотков допив вино, улыбнулась:

– Очень вкусно, спасибо. Да, здесь выпускная параллель со снимками даже из средних классов. «А» и «Б». Пашенька учился в классе «Б». Таких учеников, как Пашенька, не забывают. Блестяще организованный ум, трудолюбие, упорство, дотошность, великолепная логика и понимание человеческих характеров… Да… Я взяла их класс в самый сложный период: детки переходили в восьмой, а их прежний классный руководитель – Сергей Александрович, женился и уехал на юга. Вы же знаете, в школе всегда проблематично удержать учителя-мужчину, да…

Симонова снова подняла бокал, заботливо наполненный Верлен, пригубила и продолжила:

– В девяностые годы с детками было сложно ладить, но не так, как сейчас. Тогда это было другое противостояние: ребятишки мечтали о блистательном будущем, мы же тосковали о рухнувшем прошлом… Ох, простите, опять я в философию. Так вот. Пашенька был самым начитанным в классе, но никогда не был «ботаником». Он занимался спортом, ходил на секцию рукопашного боя, тренировался в школе выживания – была у нас такая в то время, но при этом одновременно прекрасно справлялся и с точными науками, и с гуманитарными. Лучше всего ему давались информатика, математические науки, химия и, как ни странно, литература. Русский язык, как и у всех мальчиков, был немного хуже, но и эти недостатки Пашенька подтянул. Вы знаете, он окончил школу с серебряной медалью. Если бы не одна грубая ошибка в выпускном сочинении… Он даже разозлился, хотя всегда, сколько я его помню, был сдержанным и вежливым мальчиком. Тогда он даже повысил голос, что не может быть, чтобы он где-то ошибся… Да… Мы тогда даже повздорили, но через какое-то время он взял себя в руки и извинился.

Верлен мысленно отметила: талантлив, образован, вспыльчив, но умеет держать себя в руках, видимо, боевые искусства. Компьютеры давались хорошо, ну, это и так понятно. Логика, математика, литература – весь набор, чтобы в непростые девяностые на интуитивном понимании неустойчивой человеческой натуры сколотить себе капитал. Сейчас ему было бы гораздо сложнее, потому что общество стремительно меняется в худшую сторону, и манипуляции на психике, доступные ещё десять лет назад, уже не дадут такого результата.

Симонова ещё раз пригубила вино, поставила на стол и открыла пухлый фотоальбом:

– Пашенька был не то чтобы замкнутым, но имел одну интересную черту: он являлся ярко выраженным собственником. Нет, он не грубил, конечно, не дрался, но я часто замечала, как он напрягался, когда кто-то из одноклассников брал его ручку, или поднимал ранец, или смотрел в его тетрадь. Да что одноклассники! Был момент, когда меня так заинтересовал его затейливой формы пенал, который родители привезли ему из очередного рейса, что я взяла его, когда детки писали упражнения, и стала крутить, рассматривая. Пенал в форме кинжала, инкрустированный каким-то блестящими камушками, представляете?

Так вот, а это был класс десятый, наверное, я даже испугалась, так яростно он сверкнул на меня глазами. Я извинилась и спросила у него разрешения посмотреть. Конечно же, Пашенька разрешил, но всё равно больше я его вещей не трогала. Знаете, мальчики в таком возрасте очень ранимые, и Пашенька тоже… Он был очень одиноким ребёнком, на самом деле.

Родители служили вдвоём, и брались за все рейсы, в которые только можно было выходить. Я понимаю, непростая ситуация, и жили они в древнем бараке, который стоял на берегу залива, его сейчас снесли как аварийный. А его родители, суровые люди, уже на выпускном, были такие гордые за сына, что Валерий Иванович обмолвился, что мечтает купить сыну просторную квартиру в Центральном районе… Но как-то не сложилось, потому что Пашенька после школы не стал поступать в городе, а вдруг рванул в Петербург. Как раз тогда случился дефолт, и что-то там, какие-то накопления позволили ему это сделать. Но я думаю, что дело не в этом. Я всё-таки считаю, что Пашенька был серьёзно влюблён. Вот, посмотрите сюда.

Верлен, рассматривая старую школьную фотографию, внезапно побледнела. Симонова испуганно спросила:

– Что с Вами, Машенька? Вам нехорошо? Здесь душно? Что с Вами?

Майя с усилием отвела взгляд от фотографии и глотнула вина. Через несколько секунд брызнувшее в уши сердце немного успокоилось, но загорелись щёки, загорелись тяжело, температурно. Директор школы перепугалась уже не на шутку:

– Машенька? Может, водички? Скорее всего, это от перелёта, от перепадов давления, Машенька, Вы только не волнуйтесь, давайте я вызову карету скорой помощи, они померяют Вам…

Верлен снова успокаивающе подняла руки и севшим голосом выдавила:

– Не волнуйтесь, Любовь Витальевна, это сейчас пройдёт, это, действительно, давление. Отличное вино мы с Вами попробовали, прекрасно повышает тонус, просто прекрасно! Прошу Вас, продолжайте, я хорошо себя чувствую!

Симонова с сомнением посмотрела на гостью:

– Вы уверены? Может, всё-таки воды?

Майя сделала над собой чудовищное усилие и всё-таки загнала обуревавшее волнение в дальний угол сознания:

– Безусловно, уверена, Любовь Витальевна! Это такая захватывающая история! Прошу Вас, продолжайте!

Директор озабоченно глянула на Верлен:

– Что ж, если Вы настаиваете… Так вот, мне кажется, что у Пашеньки была настоящая, в полном смысле возвышенная любовь. Вы же читали «Герой нашего времени»?

Майя утвердительно кивнула.

– Так вот. Мне кажется, что Пашенька был в каком-то смысле Печориным. Понимаете, такой блестящий ум, такая проницательность в столь юном возрасте не могут быть приняты детским обществом. По сути, все его одноклассники были на голову ниже в развитии, и, безусловно, мальчик страдал, чувствовал себя лишним. И тут в десятом классе к нам из другой школы переводят Оленьку Лаптеву.

Верлен стиснула зубы: Пашенька, Оленька… Любовь к «деткам» у директора школы однозначно зашкаливала и раздражала, но девушка продолжала внимательно слушать.

– Оленька была тоненькой, гибкой синеглазой брюнеткой, выступающей в городском танцевальном коллективе, и очень успешно выступающей. Ещё Оленька прекрасно пела. На её выступления мы ходили с большим удовольствием. Посмотрите, вот она, на переднем плане, в центре.

У Майи закружилась голова. Ей показалось, что стены угрожающе сдвинулись, грозя раздавить её вместе с обретаемым знанием и полыхнувшей вспышкой памяти о жадном, шарящем по Диане взгляде Солодова. И нестерпимо захотелось прервать откровения старенькой учительницы, схватить телефон, позвонить… Позвонить Диане, чтобы услышать её голос, даже пусть злой, пусть яростный, но – живой, позвонить Шамблену и проорать ему, чтобы хватал Диану, где бы она ни была, и прикрывал своим телом, пока она не вернётся, чтобы… Чтобы – что? Запереть танцовщицу в лофте? Увезти её в Париж? Прятать от всех до тех пор, пока… Пока – что? Нет никаких фактов, кроме дико вопящей интуиции, что впереди – что-то страшное. Верлен незаметно сжала левую руку в кулак, впилась ногтями в ладонь, возвращая хрипящее, как загнанная лошадь, сознание в настоящее. Кивнула, глотнула вина, мягко произнесла:

– Да что Вы говорите? Как интересно! И что же было дальше?

Симонова, видимо, в этот раз не заметила обрушившейся на Верлен панической атаки. Она любовно держала в руках старый снимок и вся погрузилась в прошлую романтическую историю:

– Пашенька сразу же приметил Оленьку. Конечно, это вполне объяснимо, как я уже говорила, мальчики в таком возрасте очень чувствительны. Но она не стала с ним общаться, по крайней мере, она выбрала себе соседку по парте, Елену Воронову, и до выпуска эти две девочки постоянно были вместе: делали уроки, ходили на танцы, в кино…

Майя негромко спросила, стараясь, чтобы голос звучал естественно:

– И что? Эта Ольга так и не подружилась с Павлом?

Симонова огорчённо покачала головой:

– Вы знаете, нет. И через какое-то время он сделал над собой усилие и снова погрузился в учёбу. Но это надо было видеть, как он на неё смотрел! Будто весь мир сосредоточился только в Оленьке! Будто Оленька принадлежала только ему, пусть даже в действительности это было не так. Знаете, Мария, я такой любви у моих деток больше не замечала.

Верлен передёрнула плечами от внезапной дрожи, но всё-таки спросила:

– И что же случилось после выпуска? Эта девочка… – запнулась. – Ольга осталась в Мурманске?

Симонова печально покачала головой:

– Ну что Вы, Машенька! Такие таланты, к сожалению, у нас в городе надолго не задерживаются. Она поступила в Петербург, в институт искусств, и, естественно, уехала. А следом за ней уехал и Пашенька.

Майя насторожилась:

– И Вы не знаете, как сложилась судьба этих замечательных детей?

Директор снова покачала головой:

– Я знаю только, что Оленька на втором курсе вышла замуж то ли за итальянца, то ли за француза, у него фамилия такая звучная – Карли. И больше я ничего про неё не слышала.

Майя тоже больше ничего не слышала. В голове нарастало штормовое гудение, остро дёрнула боль в зажившем шраме. Ольга Карли… Ольга… Женщину с таким именем разыскивала Марта… Эта Ольга была на фотографии в аэропорту. Нужно срочно позвонить Шамблену, сказать фамилию… Верлен очнулась от того, что прохладные влажные пальцы прикоснулись к её лбу. Перепуганная седовласая женщина стояла перед ней со стаканом воды, и в её ясных глазах ясно читалась борьба гостеприимства с желанием вызвать санитаров. Майя мотнула головой, выдыхая душный воздух и усилием воли разжимая зубы, почти прокусившие губу:

– Прошу прощения, Любовь Витальевна. Скорее всего, это, действительно, перемена климата… Я в порядке, просто закружилась голова.

Директор явно ей не поверила, потому что протянула ей стакан и строго сказала:

– Милая, Вам, наверное, не стоит пить вино, а стоит освежиться.

Верлен поднялась, чувствуя, как предательски дрожат колени и откуда-то из крестца тянет липкие паутинки животный страх.

– Огромное Вам спасибо за чудесный рассказ. Возможно, Вы правы, и мне стоит выйти на воздух. Разрешите, я только сделаю несколько фотографий?

Симонова обеспокоенно следила за каждым движением гостьи, пока та выключала диктофон и делала снимки, а после этого с материнской заботой подала куртку, помогла одеться и, придерживая под локоть, не торопясь проводила из кабинета на крыльцо.

Стылый ветер цапнул за уши, влился нашатырём в раскалённые лёгкие, проскользнул вдоль позвоночника, заставляя вновь ознобно поёжиться.

Директор пожала прохладную узкую ладонь девушки:

– Очень приятно было с Вами познакомиться. Вы пришлёте мне статью, где расскажете про Пашеньку?

Верлен утвердительно кивнула, мечтая только добраться до этого «Пашеньки» и вцепиться ему в глотку, вытрясая продолжение истории. В который раз пытаясь взять себя в руки, ответно пожала сухонькую лапку Симоновой:

– Огромное Вам спасибо! Разрешите, я позвоню, если мне понадобится уточнить некоторые детали?

Та закивала:

– Безусловно, деточка, и берегите себя, очень Вас прошу!

Майя спустилась со ступенек, обернулась, помахала рукой маленькой женщине, тревожно глядящей ей вслед, и с видимой уверенностью, которой вообще не ощущала, вышла за пределы школьного двора.

* * *

Как только школа оказалась позади, немедленно вытащила планшет, промахиваясь и трясясь от озноба, потыкала кнопки, вполголоса матерясь:

– Давай же! Ну, где ты там есть???

«Фиат» Дианы преспокойно двигался по городу по направлению к школе танго. Хотя бы здесь всё шло как обычно. Верлен нажала на кнопку вызова:

– Анри?

Шамблен, за десятки лет выучивший все интонации своего директора, всерьёз встревожился:

– Май? Ты в порядке?

Верлен прорычала:

– Нет, чёрт возьми! То есть да, я-то в порядке. Анри, немедленно топтунов за Орловой!

Голос зама заледенел:

– Так, прекратить истерику! Что с тобой там произошло? На тебя напали?

Майя, действительно чувствуя себя близкой к нервному срыву, прогремела в трубку:

– Ты слышал, что я сказала? Топтунов за Орловой, взять под охрану! И топтунов за Солодовым, немедленно!

Шамблен опустился в кресло, понимая, что ничего не понимает, и страшась непривычного состояния директора:

– Эммм… Ты могла бы объяснить подробнее?

Верлен устало выдохнула, беря себя в руки:

– Нечего объяснять. Есть только, как ты говоришь, допущения. Только не спугните ни её, ни его. И ещё. Ищите Ольгу Карли. Загоните в «Метку», просканируйте. На Солодова копайте глубже, раз его в нашей базе нет. И найди мне, на ком Солодов был женат, там какая-то мутная история. Давай, мне на стол всё, что на них найдёте. Я вернусь, как только смогу.

Анри кашлянул:

– Кстати, Май… ты знаешь, что Орлова вчера ошивалась возле твоего дома? А у тебя сигнализация не включена. А она заходила в лифт. Не скажу, что поднималась к тебе, но это очень и очень подозрительно.

Верлен старалась медленно и глубоко дышать, борясь с подступающей тошнотой, и поэтому ответила не сразу:

– Да и пусть, Анри. Обсудим, когда вернусь.

– А когда ты собираешься возвращаться?

– Как только куплю билеты. Ближайшим рейсом.

Анри внезапно рассердился:

– Да можешь ты толком сказать, что у тебя там стряслось?

Верлен прижала руку к животу, чувствуя, что ещё немного, и её вырвет прямо на тротуар:

– Позже, Анри. Я позвоню.

Отключила телефон и сползла на землю, прислонясь спиной к школьной ограде. Шёпотом выговорила:

– Я только минутку посижу и вызову такси. Attends-moi, je serai bientôt là. Ne le laisse pas s’approcher de toi. Je t’en prie, sois prudente.

Добравшись до гостиницы, Верлен больше не смогла никуда двинуться, потому что приступы тошноты вылились в длительную рвоту: пережитое за последние дни – страх и восторг, вожделение и стыд, отец и Август, Макс и Солодов, Марта и Ольга, – выливалось из неё горькой рекой.

Когда на Петербург опустился вечер, планшет показал, что Дианин «Фиат» снова припарковался у её дома. От замершей неподвижно точки Майе вдруг стало легче, и она нашла в себе силы снова вызвать такси, собраться, рассчитаться и выехать в аэропорт. Рейс ранний – в 4:50. Значит, дома она будет к восьми.