Он уехал из Мурманска вслед за ней, но нашёл её только через четыре года, в одном из ресторанов, и прятался в обшитом деревом, скрытом зелёными искусственными ветвями винограда укромном уголке, потягивал коньяк, слушал невыносимо пряный, достигающий до невидимых жил голос, перебирающий звуки старинных песен, словно драгоценные камни. Наблюдал за движениями бархатистых рук, погружающихся в гитарные струны, пожирал неутолённым взглядом.
Эти тайные встречи с ней, о которых она и не подозревала, стали его страстью. Он дотрагивался взглядом до тёплого шёлка белоснежной концертной рубахи, разлитой по плечам, пробирался под неё, ловя играющие блики на загорелой коже, и потом, возвращаясь под утро домой, беспамятно, исступлённо шептал проклятия и обещания.
Он выходил в каменный лабиринт, размытый постоянными дождями, пытаясь расправить плечи от сминающих их снов, погружая разбитые о стены пальцы в крошево ночной тьмы, яростно желая только одного: чтобы она, дерзкая и нежная, принадлежала ему, и только ему.
Он тогда бежал, не замечая ни льда, ни снега, разрывая грудью бессильную взорваться светом ночную тьму, когда узнал, что дикий хохот, и кровь, и драка в гулких сводах сделали её свободной. Выследил, поймал, уговорил, купил – приобрёл. А спустя шесть лет она сломалась. Его самая дорогая вещь сломалась. Он снова потерял её. Теперь уже навсегда.
Он не смог заставить себя уехать из Петербурга. И всё чаще и чаще просто ходил по городу, ловя в других жест, походку, цвет волос, пока не набрёл на почти такую же, только целую, на площади, забитой танцующими людьми. И по иронии судьбы эта вторая вещь снова принадлежала той, из-за которой сломалась первая. Разжигая собственную немую ненависть, противной горечью вяжущую язык, он понял, что ему дают второй шанс. Теперь главное – заполучить её правильно, аккуратно и осторожно отобрав у других.