Выйдя в восемь вечера из банка, заехала в магазин, побросала в пакет каких-то совершенно экзотических фруктов, и всё – скорее домой. Сердце тянуло незнакомое сосущее чувство ожидания: приедет – не приедет… Всё повторится или нет… И это ночное «всё» слепило, дрожало знойным маревом, и нещадно пугало чувство – быть настолько живой.

Попытка отвлечься на работу не удалась. Цифры танцевали перед глазами, расплывались, самовольно менялись местами, шелест бумаг превращался в тугой бриз, приходилось то и дело возвращаться, перепроверять, вдумываться – и запутываться в печатной вязи, осознавая, что опять прислушиваешься к движению воздуха, пытаешься напряжённо уловить шипение дверей открывающегося лифта, который, на самом-то деле, работает беззвучно.

В накрывшем город сапфирово-розоватом колоколе неба вытравливались, как на дамасской стали, серебристые узоры созвездий, из окна тянуло сквозняком подступающего отчаяния, и то ли от него, то ли от очередной бессонной ночи под веками резало песком, и холодело под кромкой кудрей на затылке в ожидании летучего прикосновения. Откинувшись на спинку дивана, щурясь на уходящий день, думала: «Ты придёшь, и нам обязательно нужно поговорить. Я должна найти ответы. И если ты – не с ним, тогда… тогда твои длинные царские пальчики будут всегда вправе нажать на кнопку дверного звонка. Повернуть ключ. Распахнуть дверь. Неверный свет через ажурную рамку оживит твою уставшую тень или, наоборот, очертит полный сил силуэт. Я буду замирать, похоже, каждый раз в недоверчивости и сомнениях, сколько ещё мгновений открывающихся дверей ты сможешь мне подарить до того, как зловещий ливень „достаточно“ обрушится на весело пляшущие языки костра, полыхающего сейчас.

Сказать тебе, что я люблю тебя? Люблю с первого взгляда, когда мои плечи подпирали Монплезир, а ветер с Финского залива выдувал из моих мозгов тёмную ярость? Наверное, тебя это насмешит. У взрослых людей не бывает таких откровений. Нет, пока не скажу. И даже не потому, что у меня есть железное оправдание: „до снятия подозрений“. Потому, что я боюсь тебя испугать. Забавно звучит: „боюсь испугать“. Потому, что я боюсь тебя потерять.

Я недоросль-переросток, впервые познавший таинство любви и совершенно не знающий, что с этим нужно делать. И нужно ли… Где-то глубоко я чувствую, что то, что происходит, очень… правильно, что ли? Знающий не говорит, говорящий не знает – применимо ли это к нам? И я не спрошу, пока – не спрошу, что тебе нужно от меня. Только ли неделю-месяц-год обжигающих встреч? Или же: вместе – в отпуск, вместе – грипповать, вместе стоять на скале, удерживая плечами шторм, заворачиваться в летние туманы, как в тёплый плащ, пить по утрам крепкий кофе, вечером жарить мясо, сидеть, обнявшись, и рассказывать друг другу тайны и страхи?

Я не приучена жить, не принимая решений. Решать и двигаться дальше – это легко, намного легче, чем висеть между небом и землёй. Мне предстоит принять очень много маленьких: что сказать, кому, как и где обустроить нашу – вместе – жизнь, и одно – большое. Но его я уже приняла: я буду с тобой. Буду столько, сколько смогу, завоёвывая, не торопя, не принуждая, не выспрашивая. Не признаваясь? Да, пока – молча. Ты же тёплый, пушистый скворец, чуть затронешь перо – взлетишь… Ты привыкла к лёгким отношениям. Я постараюсь, подстроюсь. Нет, сейчас я не скажу тебе ничего».

Ближе к полуночи – переливчатый звонок. Майю словно подбросило: она поняла, что задремала, метнулась в ванную, плеснула воды в лицо, утёрлась и подошла к двери. Бросила взгляд на монитор: прямо перед камерой стоял «Фиат». Отворила дверь. Диана стояла в чём-то алом – хитро скроенное платье казалось огненными языками, наложенными друг на друга. Танцовщица нетерпеливо шагнула, дёрнула за собой створку, бросила на пол сумочку и влилась в ждущие руки, втиснулась в сердце, замерла. Верлен повторяла про себя, как заклинание: «только не пугать», осторожно прижала к себе гибкое тело, выдохнула в маленькое ухо:

– Голодна?

– Чертовски!

Диана провела губами по скуле, запустила пальцы под майку – и что-то случилось с губами: они сами собой расплывались в улыбку и тут же ловили жадные, торопливые поцелуи. Танцовщица стиснула кудри, переступила ногами, сбрасывая босоножки. Простонала куда-то в ключицу: «Господи, это невозможно же, так долго ждать…», и потянула Верлен в глубину лофта. Майя сначала поддалась напору, ступая след в след, потом осадила себя, понимая, что ещё немного – и никаких разговоров не получится, перехватила за талию, повернула, осыпала быстрыми поцелуями:

– Сладкое – после ужина.

Диана беспокойно взглянула, пытаясь прочитать, что задумала Верлен. Та снова улыбнулась, дразняще и немного виновато:

– Иди, переоденься. А то и это платье придётся выбрасывать.

В ответ сверкнул озорной индиговый взгляд:

– Тогда я в душ и приду.

Сорвала ещё один поцелуй и скрылась за дверьми ванной. Майя вздохнула – совершенно не хотелось выпускать её из объятий – и ушла накрывать на стол: салфетки, приборы, бокалы, салат, сыр, фруктовая горка… «Держи свои руки подальше от Дианы. Сейчас главное не то, что происходит с тобой, а то, что может случиться с ней. Или… или то, что она – они? – может сотворить с тобой… И вот это – самое трудное».

Затылком ощутила приближение, повернулась – и снова зарылась в душистую, влажную гриву, стараясь лёгкими фразами ослабить звенящее внутри напряжение:

– Добрый вечер, вообще-то!

Диана куснула за обнажённое плечо:

– Я бы предпочла поужинать тобой.

От этой откровенности зачесались губы, хищно вздыбились тонкие волоски где-то между лопатками, и Майя отчётливо ощутила себя балансирующей на ножовочном полотне: ухнуть в руки, поддаться, забыться и из-за пелены сладостных мгновений не узнать правды, не уберечь единственно нужного человека? Не увернуться от беды? «Проклятый выбор! Умоляю, прости, я потом тебе всё объясню». Верлен чуть сдвинулась, потянула Диану за руку:

– Может быть, хотя бы вина? Пожалуйста, Диана. Мне нужно с тобой поговорить.

От этой сакраментальной фразы, обычно не предвещающей ничего хорошего, что-то скользкое, холодное ввинтилось в рёбра с той стороны, где выплясывало нетерпеливое сердце. Орлова выпустила руку Майи, приткнула себя за стол и подняла загустевшие штормом глаза:

– Хорошо. Давай поговорим.

Верлен неуверенно взяла в руки прозрачную тарелочку:

– Может, тебе что-нибудь положить?

Танцовщица, борясь с подступающим чувством обречённости, только покачала головой:

– Лучше тогда просто вина. И прошу тебя, начинай уже, что ты хотела сказать.

Майя набрала воздуха перед тем, как снова погружаться в пыточные вопросы. «Будет ли легче – потом? Когда это дело будет раскрыто? Кто знает…». Подвинула бокал, легонько коснувшись кончиками пальцев кисти Дианы, не удержалась, накрыла её руку своей. Так оказалось легче:

– Диана, скажи, пожалуйста, ты что-нибудь ещё помнишь об Ольге, которую упоминала Марта?

Орлова, ожидавшая совершенно других слов, бросила на Майю недоумённый взгляд: ты хочешь поговорить о Марте? Сейчас? И вдруг поняла, что – да, это нужно сделать именно сейчас, чтобы ничто, никакое прошлое больше не стояло между ними. Задумалась, потёрла переносицу:

– Больше ничего, Май. Марта откровенничала очень редко, а я не выпытывала. У многих из нас есть обожжённые незаживающие места, в которые лучше не совать кочергой расспросов.

Верлен согласно кивнула, тщательно выверяя следующие слова – только бы не ранить, только бы не напугать:

– Диана, завтра же суббота?

Орлова удивилась: при чём тут Марта и суббота? Или это всё, что Майя хотела услышать? Вопросительно приподняла бровь.

– У тебя будет милонга?

– Ну да.

Тангера внимательно посмотрела на прикусившую губу девушку, заволновалась. Вспыхнула, только представив их вместе на паркете: словно внезапный водоворот втянул её в жаркую глубь, стало моментально и больно, и сладко. Скрестила ноги, откинулась на стену, выдохнула:

– Ты хочешь прийти?

Майя замялась. Потом решилась:

– Ты можешь мне показать сегодня, сейчас, роль ведомой?

Диана хищно-соблазнительно прищурилась, промурлыкала грудным голосом:

– Как вчера?

Верлен внезапно дрогнувшими пальцами подняла бокал, сделала глоток, набралась храбрости:

– Как вчера – это чуть позже. Обещаю. Пожалуйста, покажи мне, как двигаться в танго.

Танцовщица сделала вид, что задумалась, подняла глаза к потолку, протянула:

– Нуууу… Сделать это будет сложнее, конечно, но давай попробуем.

– И вот ещё что… Я не буду там танцевать… с тобой, – прошептала, замерла, пытаясь угадать, обиделась ли тангера и нужно ли ещё что-то пояснять.

Диана явно расстроилась: поёжилась, двинула бокалом по гладкой столешнице, переложила салфетку. Подняла пушистые ресницы:

– Могу я спросить, почему?

Майя вздрогнула от царапнувшего огорчения и поняла, что лучше сказать хотя бы часть правды:

– Во-первых, мы сейчас бешеные, можем такое представление устроить, Ди…

От ласково и просительно произнесённого сокращённого имени Орлова чуть не расплакалась:

– Это нечестный приём, Май! Вообще-то я всегда держу себя в руках, когда на людях…

Верлен беспомощно уставилась в окно: чёткие контуры облаков вдруг расплылись, размылись, и в каждом распадающемся завитке притаилась игла, далеко внизу цепями фонарей загремела медленно бредущая ночь: «Какое право на ревность к тому, что было „вообще-то и раньше“? Никакого. Каковы шансы, что ты тоже останешься в прошлом, и это будет сказано о тебе тоже? Высоки. Ну что, ты продолжаешь повышать ставки? Продолжаю. Итак, ставки сделаны, ставок больше нет». Выговорила:

– Мне там нужно будет поработать. Это будет только работа и ничего больше. Что бы ты ни увидела, что бы тебе ни показалось.

Танцовщица ощутимо напряглась:

– Ты будешь танцевать с девушками или парнями?

Верлен пошевелила занемевшими плечами:

– Планирую с парнями. Пока не знаю, как пойдёт.

Тангера кивнула, зажимая в кулак занывшее сердце: «Неужели Пашка прав, и тебе нужно только поразвлечься, хотя бы под предлогом работы? Спросить сейчас, кого ты предпочитаешь в спутниках, или всё-таки подождать?». Вспомнила данное себе лихорадочное обещание не выпытывать, быть терпеливой, но всё же вопрос едва не слетел с губ, едва удержалась. Испуг от возможного ответа предусмотрительно ткнул под лопатку. Поэтому просто встала и подала руку:

– Ну что, идём учиться?

Майя поднялась, явственно ощущая в голосе Дианы холодные струйки разочарования, придавила ознобно продирающую боль. Напомнила себе: «Сейчас не время выяснять отношения, не время объяснять. Всё – позже… Выдержать бы только…». Приняла протянутую кисть, прижала пальцы к губам, промолчала: «Я тебе доверяю».

* * *

По дубовым полам в просторной гостиной двигаться было легко. Диана сначала была отстранённой, мягко и терпеливо объясняла, как и куда можно ставить ногу, как тронуться, чтобы не сбить баланс, выдержать ось:

– В милонге, ты видела, обычно тесно, мало места для лавирования. Поэтому, когда ты выходишь, сначала просто послушай музыку. После того, как танго тебя поведёт, твой партнёр сделает шаг. Не нужно никаких резких движений, никаких дополнительных украшений. Вот так и вот так можно, вот так и вот так – нельзя. Танцуй для себя. Просто ощущай настроение своего партнёра, а после этого обыгрывай его. Танго может стать клипом, разговором или картиной, и оно будет тем, что ты в нём проживёшь.

Подошла:

– Давай попробуем.

Верлен сосредоточенно кивнула, пытаясь уловить показанные техники, но когда грудь Дианы коснулась её груди, мысли исчезли, осталась только мелодия, грустная и чувственная. Сплетённые ладони дышали друг в друга, и всё чаще и чаще хотелось повернуть голову и прикоснуться к губам, но она продолжала плыть в танце, погружаясь в томление и неостывающую страсть.

Сделав несколько кругов по залу, Верлен почувствовала, что больше не в силах сопротивляться самой себе, и, не останавливаясь, левой рукой начала потихоньку спускаться с изящной шеи на ключицу, рисуя пальцами замысловатые узоры, потом по плечу, проскользнула под рукав рубашки, потянула и поняла, что руки Дианы тоже пустились в путешествие, и вот они двигаются очень медленно, не расплетая ног, всё глубже вжимаясь в жар друг друга, и куда-то делись мягкие преграды, и сами собой с обеих свалились брюки, и получилось так легко переступить через тонкую ткань, слетевшую с длинных ног, и невероятно пронзительным оказалось сплетение абсолютно обнажённых полыхающих тел.

Янтарь к янтарю, пряные блики, знойные губы, замирающие и дышащие, острый всплеск восторга, и смыкаются веки под лаской обрушившегося неба, и срывающийся шёпот: «давай вместе», и заколдованы переплетающейся перевёрнутым зеркалом гибкостью, и под миндальными ногтями плещется неуходящий жар, и потом остаётся только объятие, которое не разорвать, и можно спокойно уснуть, прикрыв простынёй сплавившиеся тела…

* * *

Проснулась в шесть, как обычно, и вдруг осознала, что за ночь ни разу не повернулась: рука, обнимавшая высокую, упругую грудь, онемела, но совсем не хотелось шевелиться. Судорожно прижимая крепче спящее счастье, коснулась губами плеча, постаралась высвободиться – не вышло. Диана мягко перевернулась, навалилась сверху, уткнулась куда-то за ухо, прошептала:

– Ты делаешь меня счастливой.

Это короткое признание изрешетило свинцовой дробью распластанное сердце, продырявило его насквозь. Майя рискнула ответить тем же:

– Это ты делаешь меня счастливой. Доброе утро.

Орлова потёрлась щекой о плечо, не выпуская:

– Ты всегда-всегда встаёшь так рано?

Верлен поцеловала прямую бровь:

– Всегда.

– Даже в выходные?

– Обычно у меня не бывает выходных.

– Я понимаю, но пусть сегодня будет особенный день. Полежи со мной ещё? Пожалуйста.

Верлен улыбнулась, теснее обнимая Диану:

– Хорошо. Спи.

И долго-долго лежала с закрытыми глазами, слушая лёгкое дыхание.

* * *

Ближе к восьми Верлен всё же встала, сходила в душ, бесшумно натянула свободные хлопковые брюки, свежую майку и отправилась на кухню: варить кофе, готовить тосты с маслом и малиновым джемом, накрывать на стол. Через какое-то время вернулась, провела кончиками пальцев по загорелому бархатистому плечу:

– Завтракать будешь?

Диана приоткрыла глаза:

– Мы с тобой всё едим и едим…

Майя поцеловала её в нос:

– Нет, иногда мы занимаемся кое-чем ещё.

Диана, как кошка, потянулась, извернулась и обняла девушку, роняя её на кровать. Та прижалась к расслабленному телу и прошептала:

– Судя по вчерашнему уроку, нам, действительно, не стоит сегодня танцевать вместе, как ты считаешь?

Тангера довольно ухмыльнулась:

– Ты права.

Верлен с сожалением высвободилась из нежных рук и встала:

– Пойдём, позавтракаем, и я поеду, у меня есть несколько дел. Я приду на милонгу, но не к началу, попозже, хорошо?

Орлова раскинула руки на громадной кровати и прищурилась:

– Хорошо. Если ты будешь работать, то можешь ведь и уйти раньше, да?

– Скорее всего.

Тангера спокойно кивнула:

– Тогда я постараюсь приехать, как только смогу.

Майя, уже стоя у двери, обернулась, пронзительно взглянула на привольно разметавшуюся девушку и чуть не переспросила: «Ты уверена, что вернёшься?». Сбилась на вдохе, только вымолвила: «Я буду ждать», и вышла.

После завтрака они стояли в прихожей, не в силах попрощаться, соприкасаясь только кончиками пальцев, изучая, замирая, впитывая, и каждая ждала атаки безрассудных, но искусных губ. И потянулись одновременно, и вздрогнули, будто ступили в ледяную воду после палящего солнца, и длился поцелуй, глубокий, как обморок, и оглушающая тишина, и перед закрытыми веками – вспышки белого света… В сумочке Майи чирикнул телефон. Девушки расступились на полшага, загнанно дыша, и снова безмолвно уставились друг на друга. Наконец, Верлен, утопая в васильковом свете казавшихся бездонными глаз, хрипло повторила утреннюю фразу:

– Ты делаешь меня счастливой. Слишком. И это почти невозможно вынести …

Снова потянулась, провела длинными пальцами по мерцавшей, как залитая лунным светом тропинка, изящной шее, с трудом выговорила:

– Мне нужно идти. Ты звони, пожалуйста, если захочешь.

Орлова молча кивнула, дождалась, пока закроется дверь, и медленно опустилась на пол: «Что со мной такое? Когда она уходит, кажется, что из меня что-то выдирают, как из рыхлой земли жестокие руки выдёргивают стебель только начинающего распускаться цветка, и хочется выстелиться под ноги оборванными лепестками…

Надо ли быть гордой? Дни просвистывают, словно летящие с вершины горы булыжники, я их не запоминаю, не успеваю замечать, я просто растворяюсь в этом безбрежном, горячем небе, отдаваясь янтарным ласкам текучего света, вдыхая его, наполняясь им, от редких теней её улыбок приходя в смятение. Так почему же мне кажется, что затылок щекочет холодок, пока ещё дуновение, намёк на близящийся шторм? Вот только что её глаза наполняли меня молчаливым золотом, заставляя сверкать и полными горстями разбрасывать гейзером бьющее из глубин счастье, но замкнулась дверь, и душащий страх потерять наваливается валунами…

Впервые я ревную. Ревную даже к будущим объятиям с другими на паркете. Я держу себя за язык, прикусываю щёку, чтобы не сорваться и не сказать, что мне мучительно больно от обычной вроде бы просьбы – не подходить… „Я не буду с тобой танцевать“, – говорит она. „Мне нужно работать“. Значит ли это, что и пахнущие мёдом и мятой наши ночи – тоже работа? Безопасность, расследование, поиски врага… Какая работа может быть в танго??? Может ли Май использовать меня, чтобы подобраться к кому-то? Кто я ей? Зачем я ей? Она не спрашивает меня, а я впервые страшусь услышать ответ… Как странно поворачивается жизнь… Теперь не я оговариваю условия, теперь – мне… ничего, правда, не говорят… Я не хочу, чтобы было, как в песне: „Но ты же знаешь сама, что никакая весна не длится дольше тридцать первого мая…“’. Я уже не могу без тебя. Ты – моя неизбежность, больше, чем земной шар…».

* * *

Верлен зашла в лифт, вытащила телефон, и сердце подпрыгнуло тугим резиновым мячом, застряло в горле. Сообщение было от Шамблена: «Приезжай, как сможешь. Орнитологи понаблюдают за птицей». Ругнулась: «Шифровальщик, мать твою. Неужели ты думаешь, что Диана будет читать смски в моём телефоне?». Задумалась, встряхнула себя: вообще-то Анри прав. Ещё месяц назад она бы так же подозрительно относилась ко всем в её окружении. С танцовщицей она стала безрассудной и потеряла всякую осторожность…

Вывела «Ягуар», опустила окно: нетерпеливый ветер ворвался в салон, густые смазанные пятна солнечного света невесомо падали на руль и запястья, и вместо того, чтобы сосредоточиться на дороге, отгоняя растущую тревогу, вспоминала запрокинутое для ласки губ лицо Дианы, точёное, исполненное классической изящности, словно отлитая в хрупкие формы мелодия, живущая в ясных, светящихся глазах…

Аккуратно завернула на стоянку, мельком глянула на себя в зеркало: губы припухшие, взгляд дерзкий, на ключице, если двинуть плечом, из-под высокого ворота проглядывал узорный след поцелуя. Вспыхнула, поправила рубашку и вдруг усмехнулась: да какая разница, что моё, то моё… Вышла, замкнула машину, поднялась в кабинет.

Буквально через минуту в дверь торопливо вошёл Шамблен. На его красивом лице отпечатались следы бессонной ночи. Поздоровался, буркнул:

– Костяков здесь, сейчас придёт. Май, у меня плохие новости.

Верлен ощутила пронизывающий холод, и показалось, что даже загривок вздыбился. Обхватила плечи, словно уберегая что-то хрупкое, сухо обронила:

– Докладывай.

Анри неловко сел за стол, сложился, словно сломанная ветка, исподлобья посмотрел на директора, не представляя, чем может обернуться добытая информация:

– Во-первых, вчера ночью мои ребята засекли Солодова, который, похоже, висел на хвосте Орловой.

Майя, предполагавшая нечто подобное, кивнула:

– Долго висел?

– Достаточно для того, чтобы определить, куда та направляется. До твоего дома не доехал, свернул на мост где-то в трёх кварталах и направился за город. Они вместе вышли из школы, несколько минут постояли и разошлись. Конечно, мы можем допустить простое совпадение, что ему оказалось в ту же сторону, что и ей.

Верлен перебила:

– Они вышли с занятий вдвоём?

– Нет, их там было человек десять.

– А в машину к Солодову никто не садился?

– Он был один.

– Внешние признаки?

– Абсолютно спокоен. Вёл ровно, не дёргался, не спешил, светофоры соблюдал. Но и Орлова тоже не летела, ехала по правилам. Но она вообще водит очень аккуратно, не газует, не подрезает. Солодов такой манерой не отличается, но вчера был просто примерным водителем.

– Мало ли, может, он выпил и не хотел внимание привлекать, тем более поздним вечером, когда водителей-придурков хватает…

– Возможно. По вчерашнему факту у меня две версии: или он следит за Дианой, или они работают в паре, и он просто сопровождал её, возможно, отсматривая, нет ли наблюдения. Я понимаю, что версия параноидальная, но всё же, всё же… Хотя первая кажется более вероятной.

Услышать собственные подозрения из уст Шамблена оказалось страшнее, чем думать об этом самой. От подхлёстывающего беспокойства Верлен встала и принялась ходить по кабинету, как пантера в клетке. Обернулась:

– Что ещё?

В кабинет ворвался Костяков, сунул каждому по папке с фотографиями и текстами:

– Прошу прощения, только закончил.

Верлен взглянула на первую фотографию и с трудом смогла удержать маску спокойной сосредоточенности: в луче света с микрофоном в руке стояла хрупкая девушка с короткой стильной стрижкой, в концертной рубахе с распахнутым до середины груди широким воротом, смотрела куда-то поверх объектива камеры прозрачными синими глазами – Ольга Карли. Мелькнуло: «Смотреть на неё становится чуточку легче. Но всё равно – как же она похожа на Диану». Скрипнула:

– Докладывай, что нам теперь о ней известно.

Костяков бросил взгляд на Шамблена, начал:

– Все страницы в соцсетях, даже если существовали, были удалены. В кэше осталось совсем немного. Пара фотографий. Я нашёл её однокурсников. У них тоже в открытом доступе несколько снимков, в основном, когда ей было восемнадцать – двадцать два. Я списался с одной из сокурсниц, у которой было больше всего фотографий.

– И кем ты представился? – спросила Верлен, вглядывалась в снимки.

Костяков приосанился:

– Так как объект учился на факультете «История мировой культуры», то я, естественно, сотрудник Комитета по культуре. Наплёл, что собираем базу данных по талантливым студентам прошлого десятилетия и что ищу кого-нибудь, кто мог бы рассказать о жизни и судьбе… В общем, уболтал, она согласилась, и дала ещё несколько снимков, которые были подзамочными.

Про профессиональные качества говорить не буду, про личную жизнь вкратце так: на втором курсе, действительно, вышла замуж за француза, Жака Карли. Учился в параллельной группе, и говорят, что всё у него случилось, как и бывает у студентов – роковая страсть, всё такое… Через пару лет у парня потихоньку начала ехать крыша, предположительно, подсел на наркотики. Сначала стал Ольгу побивать, потом дальше – больше. Из-за нараставшей нищеты девчонка была вынуждена по ночам подрабатывать в барах певичкой. На её выступления народ ходил, вроде как голос у неё был красоты необыкновенной.

Когда ей стукнуло двадцать два, парень попал в передрягу. Массовая драка у Исаакия, там его очень сильно избили, и он исчез. Уехал обратно во Францию, дальше след потерялся. Ольга развелась. Про Жака Карли на сегодня ничего неизвестно. И вот тут начинается самое интересное. Через год Ольга выходит замуж за Солодова.

Верлен вздрогнула:

– Я так и знала.

Костяков непонимающе повёл плечами и снова кинул взгляд на Шамблена. Анри буркнул заржавевшим голосом:

– У нас ещё есть сведения, что исчезнувший первый муж оставил серьёзные долги и кредиты. Так вот. Перед свадьбой Солодов их все погасил. Для обычного человека – сумма астрономическая, что-то около двадцати тысяч долларов.

Майя потёрла глаза: почему-то утренний свет больно бил по зрачкам, а бешеный пульс скакал где-то за ухом. Всё складывалось настолько стройно, что от подступающего отвращения хотелось взвыть.

– То есть, фактически, купил. Она не вернула девичью фамилию. Почему, есть версии?

Костяков снова пожал плечами:

– Вряд ли мы точно это узнаем. Разве что с родителями поговорить. Да разные причины могут быть, например, это может быть связано со сменой документов, творческого имени, да что угодно…

Майя обернулась:

– Родители живы? Где находятся?

Костяков отрицательно помотал головой:

– Пока непонятно. Из Мурманска уехали, вроде в южном направлении. Где сейчас, неизвестно. Если посчитаешь нужным, поищем.

Мотнула головой:

– Дальше.

– Дальше. Какое-то время продолжает выступать, всё реже и реже. Потом вообще исчезает с горизонта, ни с кем из подруг не общается. И вот в 27 лет уезжает во Францию писать докторскую. В Сорбонну.

Лихорадочно подсчитала даты, годы:

– Марте было как раз двадцать. Уверена, что это она. Анри?

Шамблен утвердительно кивнул, катая желваки:

– Да. В Париже Ольга пробыла три месяца. И через две недели после того, как она вернулась…

Майя повернулась на вдруг замолкшего Шамблена:

– Что?

– В общем, сбросилась с крыши своего дома.

Костяков хмуро добавил:

– Мы выцарапали протокол осмотра места и вскрытия. Понятно, что всё в месиво, но спецы предположили, что Ольга неоднократно подвергалась насилию и побоям. Я, конечно, вообще не удивлён, что Солодов не сел за доведение. Заплатил, откупился, наплёл ещё что… Зажившие переломы рук, рёбер, многолетние. Тут неизвестно, конечно, по травмам, первый муж или второй. Но насилие было точно. Читать будешь?

Майя отмахнулась, встала, прошлась по кабинету, стискивая кулаки. Тогда Костяков глухо проворчал:

– Короче, из объяснений, что якобы они любили жёсткий секс, и всё по согласию. Урод, твою мать…

Верлен заставила себя сесть и снова взяла в руки фотографии: летящее платье, похожее на блуждающий огонь, глаза, то ли чрезмерно наполненные, то ли, наоборот, опустошённые, пронзительные, отражающие… Синие-синие. Чертами лица Ольга так сильно напоминала Диану, что под лопатки заливалась ледяная жуть, оставляя кровоточащие полосы на сердце. Вот она возле лошадей, в облегающем костюме для верховой езды. Вот в купальнике на борту какой-то яхты. Но вся она была воплощением отрешённости и нечеловеческого смирения. Что могло так скомкать человека – яркого, талантливого, красивого?

А вот эта фотография, кажется, сделана в Париже. Чёрт! Это совсем другая женщина! Нет, конечно, это те же самые классические черты, тот же синий взгляд, но теперь он сам – кобальтовый огонь, озаряющий каким-то вселенским счастьем. Тонкая ткань платья облегает прекрасную грудь и тонкую талию, ветер играет с чёрными волнистыми волосами, отросшими до плеч, и смотрит она, видимо, на того человека, кто подарил ей свободу.

Разительное отличие снимков потрясало. Кто может определить точное время, когда в тело вселяется любовь? Что вот до этого человек не любил, а вот здесь – уже любит? По тому, как светятся, горят глаза? По тому, как сердце вытягивается в струнку, подпрыгивает на доске и без всплеска, как профессиональный пловец, вонзается в бездонный океан, погружаясь настолько, что без второго сердца уже не выплыть? По тому, как каждый вдох приходится заталкивать в себя силой, иначе распирающее тебя чувство начисто отнимает у мозга способность контролировать даже необходимость дышать?

Верлен тихо выговорила:

– Ольга влюбилась. Влюбилась и захотела развестись. Скорее всего, развод получить не смогла. И она от отчаяния… По крайней мере, думаю, это наиболее вероятно.

Шамблен кивнул: он тоже заметил очевидную разницу. Майя вгляделась в него, и в голове, словно паззлы, сошлись все признаки, тревожившие её: явный недосып, терпение, огонь в глазах, летучее настроение, удивительная способность понять её саму и вот теперь заметить разницу в фотографиях… Анри влюбился. Надо же… Ладно, эта история – уже потом, а сейчас нужно разбираться дальше.

Директор обвела команду сердитым взглядом:

– Теперь, когда мы знаем, чья она жена, нам требуется выяснить, причастен ли Солодов к убийству. Размер ноги у него, Сергей?

Тот заглянул в планшет:

– Сорок третий. В принципе, со следом у машины Марты не совпадает, но мы знаем, что сейчас это уже может ничего не значить.

– Его машина в ту ночь куда-нибудь выезжала?

– Нет. Стояла на платной стоянке. Охрана, видеозапись, навигатор это подтверждают. В полиции запись с камер из офиса, что он никуда не выходил.

Верлен прошла по кабинету, остановилась:

– Сергей, а ты бы мог взломать домашний компьютер Солодова?

Костяков опешил:

– Наверное, мог бы. А что, надо?

Майя спокойно кивнула:

– Надо.

Сергей дёрнул себя за ухо, посмотрел недоверчиво:

– Так, а что искать-то?

Верлен задумалась:

– Да уж, действительно, что искать-то… Судя по протоколам, его алиби основано на подтверждении камер наблюдения из его офиса. Марта довезла его до дверей в 21:18, высадила, поговорила 54 секунды, уехала, он зашёл. Вышел, согласно камерам, в 06:00. Марта погибла около трёх ночи. То есть он не мог находиться на месте преступления. Но он тогда был владельцем крупной компьютерной фирмы. И у нас есть проблемы с вирусными атаками. А вдруг всё подстроено? Сергей, вот ты бы мог или не мог так переклеить записи с камер наблюдения, чтобы никто не обнаружил?

Костяков, в ещё большем недоумении, выдавил:

– Ну, мог бы. Только найти всё равно можно, смотря какой аппаратурой работать, как искать… Ну, вот я бы нашёл. Полиция – вряд ли.

Глаза Майи вспыхнули:

– Вот и отлично. Подключись к его компьютеру, посмотри, есть ли у него на компе программы для обработки видео. И если ты ещё и следы найдёшь этой записи… Хотя это вряд ли, слишком он осторожен. В общем, давай, мне нужен доступ к его компу.

Костяков кашлянул:

– Я попробую. Только это можно будет сделать, когда он в сети появится, ну и вообще… Не сразу, в общем.

Сжала руку в кулак, пристукнула по колену:

– Я понимаю. Острожненько, не торопясь, но ты внедрись, пожалуйста. Зашли ему в комп соглядатая.

Костяков снова подёргал себя за ухо, серьёзно кивнул.

Верлен простучала пальцами замысловатую дробь, подумала: «И нужно поискать в его компе хоть что-то, что мне подскажет, что у них с Дианой. Может быть, я её ревную к нему и поэтому отношусь подозрительно? Почему ночью мне с ней кажется всё правильным и естественным, а днём я снова начинаю подозревать, что она ведёт со мной какую-то игру… Она практически ни о чём меня не спрашивает, как-то просто и быстро простила мне то, что я сбежала, приезжает ко мне… Это и есть её лёгкие отношения? Или же у неё какая-то цель? Господи, сколько проблем от того, что я влюбилась…».

Шамблен проворчал:

– Я не вижу связи, Май. Ольга погибла шесть лет назад. Марту убили год назад. Ты думаешь, он ждал так долго? Ты какой видишь мотив?

Майя пожала плечами: это же очевидно, разве нет? Сверкнула глазами на Костякова, внимательно слушавшего беседу, прикинула, что будет, если сказать… Махнула рукой: моё – это моё, хочу, говорю… Подтолкнула кончиками пальцев концертную фотографию:

– Анри знает, а вот ты, Сергей, вот здесь, смотри внимательно на Ольгу. Кого она тебе напоминает?

Костяков присвистнул:

– Диана Орлова, школа квир-танго. Один в один. Как же я не заметил?

Шамблен крякнул:

– Не свисти, денег не будет.

Костяков усмехнулся:

– Будут.

Осторожно спросил:

– Это же с ней у Марты… Ну, в общем…

Верлен спокойно кивнула:

– Да. У Орловой и Марты был роман. Солодов наткнулся на них, когда они танцевали на площади, в августе, где-то за месяц до убийства. После этого пришёл в школу.

Костяков продолжил, глядя в потолок, будто нащупывая путь в болоте:

– Допустим, наш предполагаемый подозреваемый – брошенный муж. Ольга похожа на Диану. Ольга влюбилась в Сорбонне. Ольга погибла. Марта в то время была в Сорбонне. Марта возвращается. У Марты роман с Орловой. Орлова похожа на Ольгу. Марту убили. Но тогда и Диану надо было убить?

Какая-то древняя, нутряная ярость на спокойное предположение Костякова о том, что «и Диану надо убить», полыхнула внутри Майи. Шамблен заметил, прижал рукой задрожавшую ладонь девушки, одними губами произнёс: «Спокойно!», вслух сказал:

– Диана – не жена. Это раз. Марта увела обеих? Обеих.

Верлен, медленно остывая, коротко бросила:

– Солодов много раз предлагал Диане выйти за него замуж.

Анри повернулся всем корпусом, сердито зыркнул:

– Ну, ты очень вовремя даёшь нам эти данные!

Майя пожала плечами:

– Я не думала, что это важно, да и сама узнала не так давно. Извини.

Шамблен сосредоточенно смотрел в досье Солодова, что-то подчёркивал, хмурился, вздыхал. Потом поднял глаза на Верлен:

– Судя по тому, что мы имеем, он патологический собственник. Или нарцисс. Не в этом суть. Думаю, нужно обязательно проверить, действительно ли он продал бизнес. Такие люди не могут расставаться с тем, что приобретают. Солодов мог просто переуступить управление. Тут мы разберёмся. Меня беспокоит его активность вокруг Орловой. И хуже всего то, что ты сейчас с ней рядом. Такие типы, как наш объект, взрываются внезапно. Солодов в любой момент может съехать с катушек, если он имеет ко всему этому отношение. Учитывая, что он умён и способен долгое время держать себя в руках, скорее всего, то, что он встретил Диану с Мартой, как раз и сорвало ему крышу.

Верлен устало кивнула:

– Всё становится логичным. Марта искала Ольгу. Допустим, Солодов узнал о Марте. Каким-то образом, сейчас это неважно. Он – профессионал в компьютерной сфере. Как Солодов тогда выманил Марту? Могла она его попросить помочь найти Ольгу? Могла, почему нет. Солодов мог воспользоваться её доверчивостью? Мог. Договорились встретиться, он мог пообещать ей, что, допустим, покажет, где Ольга сейчас живёт.

Горло перехватило, но Майя мотнула головой и всё-таки закончила мысль:

– Показал. Новая одежда, обувь на два размера больше, перчатки, бахилы, транспорт… Уничтожить улики, избавиться от вещей – всё это сейчас не составляет труда. Значит, если он спланировал убийство, вполне мог организовать вирусные атаки на наши сервера. Либо сам, что, думаю, вряд ли, либо нанял кого-нибудь, дурное дело нехитрое. Цель? Тоже легко теперь просчитывается. Отвести подозрения. Ложный след. Это разумно. Но тогда, получается, недавняя атака – готовится новое покушение? На кого теперь? Солодов видел нас с Орловой. Следил за ней.

Костяков задумчиво посмотрел на директора:

– А откуда мы знаем, что Марта – любовница его жены?

– Диана сказала, что у Марты несколько лет назад была печальная история. Девушку звали Ольга. Марта искала её в Петербурге, не нашла.

Сергей посмотрел на Верлен с удивлением:

– Как тебе удалось это узнать? Этого не было в протоколах.

Отозвался Шамблен, избавляя девушку от возможной неловкости:

– Личное обаяние и умение разговорить собеседника. Дальше. В любом случае, если про Диану и Марту нам известно достоверно, то про Ольгу и Марту – только предположения, основанные на плохой фотографии столетней давности. Наши действия?

Майя подошла к окну, сложила руки на груди:

– Я планирую сегодня пойти на милонгу и потанцевать с Солодовым. После этого я приглашу его на ужин. Личное обаяние и умение разговорить собеседника… Я его спровоцирую.

Парни выдохнули в голос:

– Как?!

Пожала плечами, не поворачиваясь:

– Обольстительно… А потом я спрошу его об Ольге. Слово за слово, успехи на работе, личная жизнь, неприкаянность, и потом – расскажи мне о своей жене?

Шамблен выдохнул:

– Это опасно.

Верлен сумрачно посмотрела на сжатые в замок побелевшие пальцы:

– Ничуть. Мы будем в людном месте – раз. Вы будете на хвосте – два. Он не посмеет причинить мне вред. Итак, у нас Ольга, Марта, две атаки, Екатеринбург, попытка проникнуть в программу с вирусом и ещё его дружба с Августом, которая тоже едва не обернулась большими проблемами. Если исходить из посылки, что Солодов имеет отношение к убийству Марты, вполне объяснимо, зачем он подкатил к Августу: используя сочувствие и мнимое разделение горя, можно легко узнавать о ходе расследования. Шесть причин. У нас шесть причин вытащить этого сукина кота за усы на свет!

Костяков нахмурился:

– То есть ты вообще все эти случаи увязываешь? Но у нас нет доказательств.

Директор вздохнула, обернулась:

– У вас есть другие предложения, как собрать доказательства?

Шамблен встал, подошёл близко, всмотрелся в глаза Майи, в которых дрожали солнечные блики:

– Мы не можем рисковать тобой.

Та отмахнулась:

– Я знаю, что вы меня прикроете. Если он виновен, то либо психанёт, либо ударится в бега.

Шамблен попытался развить мысль директора:

– Если же он настолько хладнокровен, что сумеет сохранить спокойствие, то мы прошерстим его компьютер, продолжим слежку. Будем копать, поднимем дело Ольги, найдём её родителей, узнаем, как они жили, чем всё кончилось, будем мониторить его сетевую активность. Может быть, вскроем квартиру.

Верлен нетерпеливо оборвала его:

– Да много что можно сделать, только это дольше. Надо, кстати, выяснить, куда делись вещи Марты прошлой осенью. Я вспомнила, что видела у неё кипу рисунков, на которых самые разные лица, пейзажи, были какие-то невнятные обрывки записок… Мне кажется, мы не смотрели их внимательно, потому что не знали, что искать. Нужно к этому вернуться.

Майя понимала, что сейчас не только отсутствие прямых доказательств подталкивает её на авантюру: «Я хочу, чтобы всё закончилось быстрее. Потому что я свихнусь от беспокойства».

– В любом случае без доказательств мы ничего не можем предъявить полиции. Поэтому в данный момент – только провокация. Высказанное в лицо обвинение. Думаю, вполне может получиться. В этой истории меня беспокоит только одно: если он следил за Орловой, не может ли он причинить ей вред. Как думаете?

Парни согласно кивнули головами.

Верлен сдержанно проговорила:

– Вот и я этого опасаюсь. Мы с вами защищены, нас много. Она – одна. Берегите её, мальчики. Ну что? По коням?

Шамблен улыбнулся:

– Раз ты у нас сегодня разведчик, тебе нужна маскировка.

Майя вскинула бровь:

– В смысле?

– В смысле, иди в бутик, в салон, что там с вами делают, что вы становитесь божественными? И, Май, пожалуйста, будь осторожна. Вдруг он бешеный…

Верлен подхватила сумку и распахнула дверь:

– Я виделась с ним в школе. Он, конечно, мерзкий, но на людях в руках себя удержать сумеет. Тот факт, что он не попался ни с Ольгой, ни с Мартой, лишь подтверждает, что он очень осмотрителен, осторожен и изворотлив. Или же он невиновен, и все наши заключения ошибочны.

Костяков брякнул:

– Но почему ты думаешь, что он пойдёт с тобой танцевать?

Девушка пожала плечами: несмотря на этикет танго, она тоже сомневалась, пойдёт или нет. Стала размышлять вслух:

– В прошлый раз он явно был ошарашен моим присутствием. Да, я уже была на милонге, что ты удивляешься? Как бы я тогда узнала? Так вот, если во всём этом дерьме замешан именно он, то ему непременно захочется подобраться ко мне поближе, как к Августу. Шансы высоки.

Шамблен грустно покачал головой, но ничего не сказал. Дождавшись, пока Костяков выйдет, придержала зама за рукав и тихо спросила:

– Анри… как ты думаешь, Диана… она может быть здесь замешана?

Тот пристально посмотрел в бездонные глаза, в очередной раз удивился силе танцовщицы, пробившей ледяной панцирь директора, неловко погладил побелевшие пальцы:

– Я думаю, что нет. Она присутствует только в одном эпизоде. Нет. Уверен, что нет.

Майя кивнула, отпуская его:

– Спасибо. Сергей прав, не делаю ли я ошибку, связывая все эпизоды? Я понимаю, что у нас опыт, интуиция, и вряд ли нам с тобой мерещится одно и то же, но…

– Нет, Май. Тут слишком много совпадений, чтобы быть разными делами. Слишком много… И я всё ещё думаю, что для тебя это слишком опасно.

– Но почему?

Шамблен чуть не ляпнул: «Потому, что ты влюблена, как кошка, и из-за этого можешь что-то пропустить. Эмоции, чувства, всё то, что делает тебя живой, это и может тебя погубить», но промолчал – именно эти увещевания здесь не сработают. Уже – не сработают. Просто легонько подтолкнул её к двери и тоже вышел.