Когда Майя вошла, зал был полон: пары растворялись в танго, у небольшой стойки – группка негромко смеющихся девушек. Как и в прошлый раз. Но сегодня вечер мчался не хуже байка, на скорости в сто пятьдесят километров в час, и нужно было держать взгляд, и не было времени отвлекаться на странные, какие-то больные и яростные взгляды Дианы, будто режущие по запястью, захваченному широкой рукой Солодова.

Привлечь его внимание оказалось совсем нетрудно: чёрное облегающее платье с открытой спиной, тонкая цепочка под горло с каплей александрита, разбрасывающего бесстрастные пурпурные и фиолетовые иглы, туфли на высоком тонком каблуке, забранные в искусную причёску кудри – и всё. Этого хватило. Добавить к этому нотку Ralph Lauren Notorious, немного макияжа, подчёркивающего густые пушистые ресницы, высокие скулы, яркие глаза и чувственные губы… Откровенно говоря, привлечь можно было любого.

Это стало понятно сразу, как только распахнулись двери: большая часть мужчин, привыкшая охотиться на прекрасное, нацелили на неё свои копья. Солодов проскользнул мимо Орловой и пошёл вперёд, загораживая танцовщицу широкой спиной.

Диана вздрогнула от свистящего шёпота: «Даю тебе три танды. И этой ночью со мной или ты, или эта шшш… штучка». Тангера недоумённо обернулась и увидела удаляющегося в сторону дверей Солодова. Там, сквозь толпу расступившихся гостей, по паркету непринуждённо плыла ослепительная Майя. Диана стиснула зубы, подавив желание немедленно расплакаться от ужаса и восторга.

За спиной Вешнякова восхищённо прицокнула языком: «Неудивительно, что ты последние дни довольная, как карась. Я бы тоже от такой с катушек съехала».

Диана сначала вспыхнула, но усилием воли заставила себя отвернуться, повторяя, как заклинание, слова Майи: «Это только работа!», и прошептала в ответ: «Ты даже не представляешь, как же ты права!».

Майя поймала вцепившийся в неё взгляд Солодова, неспешно кивнула – и он подошёл с видом победителя, нарочито галантно приподнял руку, однако целовать её не стал, только провёл большим пальцем по внутренней стороне ладони, словно проверяя, будет ли реакция.

Верлен смотрела на него приветливо, хладнокровно скрывая клокотавшую ненависть, улыбалась краешком губ, вроде и сдаваясь, и в то же время оставаясь недоступной. Позволила ему пройтись алчными пальцами по спине (не зря же открытая), даже не дёрнулась, когда на мгновение влажная ладонь задержалась чуть ниже поясницы. Но, видимо, правила танго или же внутренний суфлёр подсказали ему не злоупотреблять, и больше такого не случалось.

Но танго – это всё же объятие, как ни крути, и Майя старалась просто раствориться в мелодии, позволяя вышколенному телу делать свою работу: поддразнивать, завлекать, заводить, соблазнять движением бедра, касанием голени, подушечками пальцев, дать ему вдохнуть, глотнуть, привязаться, накалиться, а потом, заворожённого, веди себе на верёвочке, куда хочешь…

Во время кортины мимо мелькнула Диана, слишком радостная, чтобы это было правдой. Она, шепталась с девушкой, с которой тогда, на фестивале, танцевала сольный номер – казалось, с тех пор прошла уже вечность. Снопом искр вспыхнуло в застывшем сознании: «Не время, не время объяснять, вот вырвемся на бешеный простор воздуха, там и поговорим, а здесь нужно собирать взрывчатку с закрытыми глазами, и нельзя ошибиться ни в одной детали, бомба должна стать безукоризненной».

Следующую танду Верлен танцевала с неизвестным ей парнем, который то ли представлял Майю лучистой пылью, то ли просто был немного не уверен в себе, но с ним ей не было ни хорошо, ни плохо. Однако, легко ступая под музыку, она немного ослабила напряжение, раскалённой спицей засевшее под левой лопаткой, и уже снова была готова подпустить к себе добычу.

Эта танда далась тяжелее: Солодов начал потеть, исходя жаром, стало очевидно, что провокация сработала. Пронеслась мысль: «Пора уводить, а то перегорит. Незаметно, тонко, подальше отсюда…». Открыла глаза, окинула танцпол, увидела, как нежно обнимает Диана новую партнёршу, как мягко и страстно сплетаются их ноги, закрыла глаза: «Не сейчас. Вот приедет домой…». От этой мысли вдруг стало легче: через несколько часов всё будет по-прежнему.

Еле дождалась, когда пары начнут сходить с паркета. Солодов не отпускал её руки, возбуждённо дышал. Майя чуть повернулась, снова оказавшись в его объятиях, и обольстительно шепнула: «Сбежим?». Солодов упёрся в её губы чернеющей дымкой взгляда, кивнул, уткнулся в её кудри, тоже шепнул в ухо: «Куда?». Верлен медленно повела плечами, слегка изгибаясь спиной, как большая дикая кошка – тайна и изящество, протянула, словно мечтательно:

– Поехали кутить?

Солодов торопливо кивнул и вывел её на улицу. Повернулся, обхватил за пояс, прижал ближе, чтобы она почувствовала, что он готов: и кутить, и на всё остальное… Майя легонько погладила его по чисто выбритой щеке:

– Не будем торопиться, хорошо? Давай съездим в «Европу»? Выпьем, посидим…

Привольно расположились в ресторане. Верлен вглядывалась в большие, но неглубокие глаза, словно выточенные из гематита. Солодов рассказывал истории, травил анекдоты и казался нормальным, обычным мужчиной, а Майя мягко спрашивала его, как он живёт, такой одинокий, как справляется с успешным миром бизнеса без близкого человека. И настал момент, когда легко и пружинисто слетела с губ просьба:

– Расскажи мне о своей жене, об Ольге. Какая она была? И про Ольгу с Мартой тоже расскажи. И ещё – как ты о них узнал?

Солодов икнул, от него потянуло мшистым, травленным запахом. Лицо его стало синевато-серым, зрачки остекленели, выплёвывая сгустившуюся тьму. Сел вполоборота, потом щёлкнул пальцами: подозвал официанта. Встал, не дождавшись, бросил деньги на стол и ушёл, не прощаясь.

* * *

Майя ехала домой, ощущая себя измазанной липкой тиной. Сумрак, сгустившийся в машине, наваливался скребущими лапами. Чувствуя под лопатками рассыпанные вечером провокационные сгустки лжи, стремительно перелетала перекрёстки, чтобы успеть вычиститься, отмыться, сбросить приросший к тоскующей коже театральный костюм, впитавший похотливые запахи. Сердито захлопнула дверь ногой. Всё. Тишина. В безопасности.

После обжигающего душа сидела с закрытыми глазами, вспоминала: он просто встал и ушёл. Не произнёс ни единого слова. Не ударил в ответ. Когда он вытряхивал деньги на стол, его пальцы изгибались ржавыми скобами, горло вспучилось, будто он сдерживал крик. Губы стали плоскими камнями, выпачканными в золе. «Так виновен или нет? Может, ему до сих пор попросту смертельно больно вспоминать жену? Или же?.. Хватит, к чёрту! Думать об этом буду завтра, когда мне доложат, что он предпринял. И пусть сегодня весь мир катится ко всем чертям, мне сейчас совершенно не до него. Ты слышишь, мир? Заткнись! Отстань от меня! Дай мне выдохнуть застрявших во мне людей, как дым пожарища, дай мне проветриться от этой удушающей вони амбиций и интриг!».

Сейчас – забиться в угол дивана с тарелкой винограда, бокалом пряного вина, и ждать, ждать, ждать, когда вернётся чудо с аквамариновыми глазами, заберёт под прохладную простыню, укутает надёжными руками, и сердце снова сорвётся с крючка расчётливого рассудка….

Орлова появилась только в половине четвёртого утра, взвинченная, резкая, уставшая. Проскользнула в душ, упала на кровать, молча обняла, уткнулась в шею. Через какое-то время её дыхание стало легче, от чего-то жёсткие руки расслабились, и Майя тоже провалилась в сон.

* * *

Раннее солнце било в незашторенные окна, закручивалось в волосах проснувшихся девушек золотисто-шоколадными вихрями, текло гибкими, шепчущими ручейками. Диане не давало покоя бессменное широкое тусклое кольцо из непонятного металла, плотно сидящее на безымянном пальце правой руки Верлен. Подняв изучающий, дымно-витражный взгляд на откинувшуюся на подушку любовницу, погладила руку и тихо спросила:

– Скажи мне, кто она?

Майя непонимающе двинула бровью:

– Ты второй раз меня спрашиваешь, «кто она». О ком ты говоришь?

Орлова смутилась, но всё равно продолжила:

– Та, которую ты любишь. Чьё кольцо ты носишь. Ты ведь носишь её кольцо?

Верлен тягостно замолчала, наблюдая из-под полуприкрытых век за тем, как танцовщица разглядывает её пальцы. Сейчас было не время и не место рассказывать, что это кольцо она обнаружила в маленькой инкрустированной серебром шкатулке, запрятанной на самое дно одного из чемоданов Марты, которые они вывезли из съёмной квартиры.

Было невыносимо тяжко перебирать одежду, обувь, документы, какие-то тетради, рисунки, наброски, вырезки, книги, безделушки и драгоценности. Её сильно удивило, что сестра хранила драгоценности просто сброшенными в пластмассовый футляр, всё в одну кучу, и только оно лежало отдельно, словно было самым дорогим. Сестра никогда не надевала его, по крайней мере, Майя его не видела. Но после смерти Марты ей почему-то показалось, что эта частичка должна остаться с ней. Сестра хранила его бережно и тайно, значит, оно было важным. И Майя взяла его.

К сожалению, по размеру оно подходило только на безымянный палец, что иногда было даже хорошо: слишком назойливые клиенты, с которыми ей приходилось работать лично, принимали кольцо за обручальное и не так настойчиво домогались внимания. И вот теперь, нося кольцо Марты, заняв место Марты рядом с Дианой, живя, по сути, жизнь, которую не прожила Марта, так, походя, в кровати признаться в этом? Это было выше её сил.

Тангера, так и не дождавшись ответа, решила спросить по-другому:

– А вообще, Май, у тебя до меня было много любовниц?

Верлен усмехнулась краешком припухшего от утренних поцелуев рта:

– Вот ты любопытная, сил нет. Если тебя это так интересует, то – нет. Немного. Ты первая.

Орлова взметнулась с плеча, на котором так уютно устроилась, напугав Майю резким движением, стукнувшись головой в подбородок, и напряжённым взглядом упёрлась в сверкающую тёплую кленовость:

– Что ты сказала?

Верлен тоже напряглась, не понимая, что так обеспокоило Диану:

– Ты спросила, я ответила. Ты – первая и единственная.

Взмолилась про себя: «И, я надеюсь, останешься такой на всю жизнь».

С отчаянием, словно глядя в нечто ужасное, ощерившее багровую пасть, девушка прошептала:

– То есть, ты – натуралка, да?

Майя помолчала, обдумывая вопрос и не понимая, что так встревожило Диану. Потом медленно кивнула, говоря правду:

– Ммм… в общем, да.

Диана села, отвернулась, спрятала лицо в ладонях, мысленно матеря себя за ошибку: «Значит, это кольцо не „она“, а „он“. Значит, ты не сможешь понять. Ты уйдёшь, это бесповоротно, безнадёжно, вы все всегда возвращаетесь к мужчинам. Тем более, что ты сказала, что кого-то любишь. Что я тебе? Способ развлечься? Отомстить ему? Потешить любопытство? Сначала ты гордо сдаёшься мне упругим телом, влипаешь в мои плечи пальцами, рвёшь меня диким восторгом, а потом оказывается, что ты прячешь сердце, потому что я его недостойна!

Господи, я не могла так ошибиться! Худшее, что могло со мной случиться, это влюбиться в женщину, которая любит мужчин. Через это прошла Марта. Ирка. Господи… И постоянно – одно и то же. Даже если они говорят тебе, что влюбились, всё равно потом начинают тосковать по тому, что там болтается между ног, по щетине, по бицепсам, по чему там ещё… Я всё понимаю, мы просто по-разному устроены, кто каким родился, но сколько историй было выплакано у меня на кухне, в кабинете, на улице среди изломанных крыш о таких вот любительницах экспериментов, выдирающих с мясом, без анестезии, сердечные нервы, бросающих, как помойную тряпку, в ведро и летящей походкой уносящихся к очередному мачо…

Хорошо хоть, я не унизилась до того, чтобы признаться тебе в любви. Тебе, жестокой, бессердечной скотине. Ах, как ты оказалась права… Так вот почему вы с Мартой ссорились! Ты не могла принять её выбор, принять её жизнь, а сейчас что же? Тебе настолько важно твоё расследование, что ты готова даже на торговлю телом? Или тебе просто был нужен Пашка? Это из-за него ты пришла в школу? Ведь откуда-то он тебя знает! Это поэтому ты его увела сегодня ночью? Так что ж с ним-то не осталась? Как же я тебе поверила-то? Ненавижу тебя!».

Вдохнула с трудом, пробиваясь сквозь спазмы горла, вскочила, подхватила свою одежду, рванула в ванную одеваться. Сгорая от нахлынувшего мучительного стыда, кое-как напялила рубашку и джинсы, постоянно вытирая льющиеся слёзы, распахнула дверь и чуть не упала. За дверью с абсолютно потерянным видом стояла смертельно бледная Майя, закутанная в простыню. Было заметно, что она прислушивалась к происходящему в ванной, но зайти так и не осмелилась. Однако её голос был странно ровным:

– Куда ты идёшь?

Орлова, понимая, что ещё немного, и решимости бежать, пока не поздно, может не хватить, зло бросила, обходя застывшую фигуру:

– Я уезжаю домой.

Майя пошла следом за ней, больше похожая на привидение, чем на живого человека:

– Я что-то сделала не так?

Танцовщица сунула ноги в штиблеты, опустилась на колено, чтобы зашнуровать, и выдавила из себя, решив, что лучше отрезать кровоточащий кусок сейчас, чем потом просто сдохнуть от смертельной болезни, почему-то именующейся любовью:

– Ты должна была мне сказать! Ты спишь с мужчинами. Ты любишь мужчин. То, что случилось между нами, это неправильно. Всё равно ничего хорошего из этого не получилось бы. Я должна от тебя уйти прямо сейчас. Если что-то не так, то извини, я не знала! Не вздумай мне звонить или приходить! Даже не приближайся! – и совсем тихо добавила, не выдержав. – Мне теперь нужно как-то научиться жить без тебя.

Верлен гордо подняла голову, невероятным усилием сдерживая готовые сорваться рыдания: «Бесстрастность и бесчувственность. Хотя бы внешне, тогда никто тебя не достанет. Ты ошибся, père. Меня убьёт моё же сердце». Непослушными губами вымолвила:

– У меня есть право на последнее слово?

Орлова топнула ногой, подхватила сумку и распахнула входную дверь:

– Уже нет. Прощай!

Дверь громыхнула о косяк, и бешеный стук подошв по лестнице стал стремительно удаляться.

Майя автоматически замкнула дверь, отпустила простыню и невидящим взглядом смотрела, как та медленно стекала с плеч. Переступила, задумалась о том, как же теперь ей дышать, потому что, как ни странно, вдохнуть ей сейчас никак не удавалось. Замерла у монитора. Она всё ещё не верила, что Диана ушла, ушла насовсем, и, по-детски надеясь, что тангера передумает и вот-вот вернётся, отсчитывала про себя этажи, которые услужливо стелились под ноги бегущей девушки. Подъездная дверь распахнулась, Орлова выметнулась, будто за ней гнались, села в машину, явно дала по газам, потому что «Фиат» пошёл юзом, и в мгновение ока исчезла со стоянки.

Верлен дрожащими пальцами схватила телефон, нажала на кнопку: восемь пропущенных вызовов от Шамблена и одно сообщение. Может, Диана? Отмахнувшись от звонков Анри, открыла текст: «Май, мы его потеряли. Сидите дома и не высовывайтесь!», и разразилась рыдающими проклятиями:

– Sa mère! Твою ж мать, Анри!!! Да как вы могли упустить его! Господи, Диана!

Добавила звук на телефон, перезванивать не стала, экономя время, кинулась за одеждой. На голое тело натянула рубашку и джинсы, схватила шлем, сунула телефон в карман, автоматически нажала активирующую кнопку на сигнализации, лифт, быстрее, быстрее!

Ветер на подземной парковке, будто суконным платком, резанул по мокрым от слёз щекам, защипало губы. Железные ворота на выезд почему-то были распахнуты, но Майя не обратила на это внимания. Как так получилось: вроде бы подбирала такие слова, чтобы не ранить – ни слух, ни память, а вышло наоборот, и остаётся теперь только смотреть, как струи дождя длинными кистями рисуют силуэты и тут же их стирают, с издёвкой смеясь каплями – не ты, не она…

Крича в себя, себе захлёбывающейся, срывающейся в истерику душой: «Пожалуйста, только живи, только живи, не выходи из машины, я тебя догоню!», Майя бежала, доставая ключи от байка, когда от сверлящего ощущения ледяного взгляда, несущего беду, позвоночник выгнулся загудевшим от внезапного половодья старым горбатым мостом.

Уже понимая, что стряслось непоправимое, нажимая на брелоке кнопку тревоги и резко оборачиваясь, мгновенно узнавая нападавшего, успела сбить удар, налетевший из-за спины, и тут над сердцем будто воткнули шило, а в оскалившуюся рану сунули обжигающий шомпол, несколько раз двинули вперёд и назад, прочищая, и выдернули. И такая ярость хлестанула из сердца, чистейшая, кристальная, что достало сил увидеть остекленевшие, глотающие склизкую тьму ненавидящие зрачки, и одним жёстким ударом локтя в горло – отомстить. И рухнула рядом с падающим телом лицом вниз, ладонью зажимая сквозную дыру над ключицей, ощущая, как леденеет асфальт, врезаясь в кожу битым стеклом, и успела испугаться, что больше не увидеть рассвета, отражающегося в глазах Дианы, всё равно что до смерти наглотаться наждачной тьмы…