Остров на юге Тихого океана

Постирочный день. После недели периодических дождей солнце впервые взошло на абсолютно чистом небе. Оно быстро высушило лужи, набравшиеся в складках песка. Наконец-то. Я смогу помыться.

Мужчины встали уже давно. Я сужу об этом по высоте огня в костре и по остывшим циновкам по обе стороны от меня. По какой-то причине они решили не будить меня. Я не жалуюсь – просто сомневаюсь, хватит ли в нашей корзинке с фруктами еды, чтобы я смогла протянуть до обеда.

Отряхнув, насколько это возможно, песок с босых ног, я натягиваю свои серые от грязи «найки». Некогда синяя найковская стрела стала грязно-черной, а шнурки на правой ноге спутались в один узел, который не распутать уже никакими усилиями. Стоя на песке, я разминаю мышцы, затекшие от долгого лежания на бамбуковой подстилке.

Несмотря на солнце, воздух все еще влажный, как при дожде. Я натягиваю спортивный пиджак Маргарет, притворяясь, будто не вижу ржаво-коричневого пятна вдоль лацкана. Хотя на самом деле я его вижу. Вижу всегда. Я застирывала его каждую из шести последних недель, застираю и сегодня. Ненавижу каждую ночь залезать в пиджак, запачканный ее кровью, только для того, чтобы согреться.

Обогнув костер, я шарю в плетеном мешочке для фруктов, которые собирала на прошлой неделе, когда позволяла погода. Два зеленых банана и перезрелый манго – вот и все, что оставила мне саранча в человеческом облике, с которой мне приходится делить этот остров. Ничего не поделаешь – я рассовываю то, что есть, по карманам до того момента, когда останусь одна на берегу пруда, куда я сейчас пойду стирать наши пожитки. Пруд в двадцати минутах ходьбы от лагеря, но в тиши деревьев, у зеркала воды, зеленоватого от нависших над ним ветвей, в моменты редкого одиночества еда всегда кажется вкуснее.

Этот пруд – наше спасение. Без него единственным источником пресной воды были бы дожди. Тоже неплохо, конечно, вот только собирать дождевую воду в достаточном количестве куда труднее, чем показывают в кино. Первые два дня нашей жизни на острове дождя не выпало ни капли. Мы пили кокосовое молоко и манговый сок, чтобы остаться в живых, но пить все равно хотелось постоянно, к тому же натуральный фруктовый сок плохо влиял на пищеварительную систему. И вдруг появился Кент, принесший чистую, прохладную, настоящую воду. Она была словно привет из рая.

Первую бутылку мы осушили моментально, не спрашивая даже, откуда она взялась и не опасно ли ее пить. Когда бутылка опустела, Дейв потребовал у Кента, чтобы тот показал нам источник, но он отказался. Вполне в его духе.

На следующий день мы проследили за Кентом, пока тот пробирался сквозь лабиринт джунглей куда-то к сердцу острова. Наконец деревья расступились, и мы увидели его: темное зеркало воды размером примерно с бассейн в отеле. Кент напился прямо из пруда, затем наполнил бутылку и пошел в джунгли – предположительно, на охоту. Мы подождали, когда он отойдет подальше – может быть, даже дольше, чем нужно. А затем Дейв и я, как безумные, прямо в одежде кинулись в пруд.

Сначала я только пила, пригоршнями зачерпывая воду и поднося руки к лицу так быстро, как только позволяло мне мое изголодавшееся тело. На зубах поскрипывал песок, вода отдавала водорослями, но мы решили, что раз после вчерашней бутылки с нами ничего не случилось, то и дальше все тоже будет нормально. Наконец я не удержалась и, окунув лицо в воду, стала поглощать жизнетворную влагу прямо из источника. С того самого дня этот райский уголок сделался моим излюбленным убежищем…

Я снимаю пиджак Маргарет и кладу его на землю атласной подкладкой вверх – она все еще блестит, хотя из белой давно уже стала серой. В дальнем углу нашего убежища лежит кучка белья, которое, по моей просьбе, оставили там вчера Дейв и Кент. Рубашка Дейва, трусы Кента, пара носков, когда-то белых, а теперь густо-коричневых. Я бросаю все это на расстеленный пиджак и добавляю свое белье – серо-белый лифчик и трусики, которые я полтора дня до этого таскала в заднем кармане шортов.

Ловко свернув пиджак, завязываю узлом его края, так что получается что-то вроде мешка. При этом слежу за тем, чтобы не потерять свой завтрак. Перебросив мешок через плечо, словно какой-нибудь хобо, я топаю в сторону пляжа. Там долго озираюсь, высматривая мужчин, щурясь, смотрю в море – вдруг кто-то из них рыбачит. Но поблизости, кажется, никого нет.

Я одна. Помню, сразу после катастрофы мысль об одиночестве страшила меня больше всего на свете, а сейчас у меня почти нет времени побыть одной. Только во сне я и остаюсь наедине с собой. Даже в постели у меня есть компания, ведь я делю ее с Дейвом и Кентом.

Они спят по обе стороны от меня, Дейв слева, Кент справа. Такой порядок выработался как-то сам собой – мы ни о чем не договаривались, просто Дейв и Кент терпеть не могут друг друга, а потому каждый согласен спать на максимальном удалении от другого. Иногда по ночам, обычно во время шторма или сразу после него, мы спим, тесно прижавшись друг к другу, и тогда создается живая цепь по передаче тепла, превзойти которую по эффективности не могут ни скрепленные вместе пальмовые листья, ни плетеное травяное покрывало.

Мне в середке всегда тепло, ведь мужчины лежат совсем рядом со мной и служат мне как бы живыми грелками. Когда наступает жара, они, наоборот, откатываются подальше, и тогда ласковые тропические бризы, сменяющие на этом острове непогоду, охлаждают нас в нашем жилище.

Однако в общей кровати есть и свои минусы. Во-первых, москиты, эти жуткие маленькие кровопийцы, вечно голодные. Мы разрезали на куски наш спасательный плот, который все равно пострадал от коралла, когда мы плыли через лагуну, и пробовали занавесить его кусками наше убежище снаружи – москитов, правда, стало меньше, зато внутри теперь жарко и душно. Даже при ветерке вонь от двух взрослых мужчин, ведущих активный образ жизни, в маленьком, тесном закутке стоит непереносимая. Долгое время я засыпала, лишь закрыв локтем нос и рот, чтобы не задохнуться.

Особенно сильно пахнет Кент. По-моему, ему даже нравится не мыться: он как упрямый шестилетка, который так занят игрой, что ему некогда отвлекаться на мелочи вроде ванны. Зато его вонь, кажется, отпугивает москитов. Со временем, конечно, и не к такому можно привыкнуть, однако в последнее время меня беспокоит не только дурной запах.

Это происходит в самые темные часы ночи, когда от огня в нашем костре остаются одни мерцающие угли, а налетающий с океана ветерок из свежего делается холодным. Мы сдвигаемся поближе, причем я обычно поворачиваюсь носом к Дейву, как к наименее вонючему. С ним вообще хорошо спать рядом. Он никогда не наваливается на меня, если жарко, он как будто знает, когда мне захочется повернуться, а в холодные ночи его теплый, уютный бок всегда оказывается рядом.

Кент спит у меня за спиной, занимая все пространство своей неподвижной тушей, так что в его сторону не сдвинешься и на миллиметр. Просыпаясь по ночам, я все чаще обнаруживаю его слишком близко от себя: порой он лежит, навалившись на меня всем телом. А теперь еще и это…

* * *

Все началось с того, что он слишком близко подкатывался ко мне во сне, но просыпалась я не от этого. Несколько ночей подряд я обнаруживала его ручищу между собой и циновкой, которую я сплела из травы для нашего убежища. Обычно мы даже во сне не переходим ту незримую черту, которая отделяет близость, необходимую для согревания, от близости другого рода – это неписанное правило.

Когда это случилось впервые, Кент что-то бормотал, как будто во сне; его кислое дыхание щекотало мне ухо, отчего оно стало мокрым. Потом его рука задвигалась: понемногу, сантиметр за сантиметром, она заползла на спину пиджака, в который я закутывалась на ночь, и стала бесшумно продвигаться дальше. В полусне мне казалось, что это ползет какой-то жук или крыса, но, когда его пальцы с загрубелыми подушечками нырнули мне под майку и коснулись моей голой спины, мир вокруг приобрел особенную четкость.

– Кент, Кент, проснись, – зашипела я, уверенная, что ему самому будет стыдно, когда он очнется и поймет, что натворил во сне. Его рука тут же обмякла и убралась так быстро, как будто он и не спал вовсе.

Я всеми способами пыталась прогнать эту мысль, но она никак не шла у меня из головы. Остаток ночи я не спала, боясь и снова почувствовать на своей спине эту подбирающуюся ко мне руку, и не почувствовать совсем ничего, пока не станет слишком поздно.

Наутро, когда я выбралась из убежища измученная, с красными от недосыпа глазами, Дейв спросил меня, все ли со мной в порядке. Я не стала жаловаться. Не стала просить его поменяться со мной местами. Частью от смущения, частью от того, что мне самой не верилось в случившееся, но в основном потому, что я знала – Дейв воспримет мои жалобы близко к сердцу, разгорится скандал, а из противостояния между ним и Кентом победителем выйдет, конечно, Кент.

Следующие две ночи я не спала, а дремала, ожидая повторения кошмара. На третью ночь противиться сну было невозможно. В тот день мы ходили за орехами: лазали на пальмы, сбрасывали с них кокосы, обдирали их, снимали шелуху. Меня, как самую легкую, подсаживали на деревья. Я обхватывала гибкий ствол руками и карабкалась по нему наверх, обнимая босыми ступнями гладкую кору. К концу дня я была измучена, все тело болело, как избитое.

Стоит ли удивляться, что, едва моя голова коснулась подстилки, я заснула глубоко и крепко и не чувствовала, как пружинили подо мной бамбуковые стебли, когда Дейв устраивался на ночь с одной стороны от меня, а Кент – с другой. Не заметила я и дуновений холодного ночного воздуха, когда они поднимали покрытие, чтобы войти внутрь. Не слышала ни тихого дыхания Дейва, ни пульсирующего храпа Кента. И не ощутила, как в какой-то момент рука Кента снова пустилась в странствие сначала по моей спине, потом стиснула мне ребра, проползла по голому животу. Лишь когда солнце было уже готово вынырнуть из океана, а ночная чернота неба – смениться жемчужно-серыми красками утра, усталость покинула меня, и я поняла: что-то случилось.

Какими путями бродила по моему телу его рука, я уже никогда не узнаю, но, когда я проснулась, его ладонь лежала у меня на ключице, прямо под майкой, а запястье покоилось между моих грудей. Волосатое предплечье тяжело давило мне на грудь, мешая дышать, и только благодаря этому я не завизжала. Тихо извиваясь, я постепенно, дюйм за дюймом, высвободилась из его хватки, и его пальцы сползли по мне, шершавые, как наждак. Освободившись, я отползла к задней стенке нашего убежища и села, поджав колени к груди и так плотно обхватив их руками, что еле могла дышать. Несмотря на то, что вся моя одежда была на мне, я все равно чувствовала себя голой, и мне хотелось убежать в джунгли, чтобы меня никто не видел. Но бежать было некуда: за джунглями меня встретит такой же берег, как наш, и тот же океан. Спасения нет. Замерзшая, униженная, я опустила голову на колени и тихо заплакала.

Если Кент знал о том, что вытворяют в темноте его руки, то не распространялся об этом при свете дня. Две ночи после того кошмара я спала снаружи, у костра. Дейву, наверное, не очень-то хотелось устраиваться бок о бок с Кентом, но никто из них не сказал ни слова о моей неожиданной передислокации.

А потом начались дожди, и мне пришлось вернуться. Почти каждую ночь я проводила без сна, подтянув колени к груди и обхватив себя руками так плотно, что меня можно было разогнуть лишь силой. И все время я прижималась к Дейву. Из-за дождей он ничего не заметил, а если заметил, то ему хватило такта промолчать.

Несколько раз, когда я все-таки отключалась, мне казалось, будто я снова чувствую, как вороватые пальцы хватаются за край моей футболки или за пояс шортов, шарят в поисках голой кожи. Но я скоро поняла, что стоит мне повернуться немного влево, или кашлянуть, или издать еще какой-то человеческий звук, как все прекратится.

* * *

Я хочу, чтобы это кончилось раз и навсегда.

Не знаю, сколько я еще смогу справляться с пыткой бессонницей. Надеюсь, что в одиночестве, в отсутствие тех двух представителей человеческого рода, с которыми я уже два месяца делю этот остров, вдали от монотонного шума волн, запахов морской соли и пота, пропитавших наше убежище, в голове у меня прояснится и я что-нибудь придумаю.

Узелок становится тяжелее, плечо под ним ноет, но тут я как раз достигаю кокосовой пальмы с двойным стволом в форме буквы V, которая сигнализирует о том, что здесь пора поворачивать на еле заметную тропу, ведущую к нашему островному оазису. Приложив пальцы к стволу, нашариваю на коре почерневший от времени косой крестик – это зарубка, одна из тех, что оставлял на стволах Дэвид, когда мы с ним выслеживали, как именно Кент идет к воде. Сегодня они мне пригодятся. От дождя подлесок разросся во все стороны, так что раз-другой мне даже приходиться остановиться, чтобы понять, не сошла ли я с тропы.

Но вот деревья начинают расступаться, а земля под ногами – хлюпать и чавкать. Вдруг я оказываюсь по щиколотку в чистой прозрачной воде – оказывается, от недавних дождей пруд тоже увеличился в размерах и разлился. Мой любимый постирочный камень, который обычно торчит почти у берега, теперь со всех сторон окружен водой. Я не хочу, чтобы кроссовки промокли насквозь – их надо потом сушить целый день, – поэтому пристраиваю свой узелок с бельем на ближайшую ветку, а сама скидываю обувь, с трудом стаскиваю по влажным ногам шорты и выбираюсь из дырявой зеленой футболки с треугольным вырезом. Бретелька моего зеленого с белым танкини сваливается с плеча. Купальник уже потерял эластичность, но самые важные места еще прикрывает. Сброшенную одежду и обувь я кладу поверх белья в узел, снова забрасываю его себе за плечо и осторожно вхожу в черную прохладную воду.

Удивительная способность этой воды к омоложению дает себя знать, еще когда я бреду к камню, погрузившись по колено. Из последних сил подхожу к нему, кладу свою ношу на его поросшую мхом вершину и вздыхаю – мне так хочется лечь на него, словно на кровать, подсунуть под голову узелок вместо подушки и заснуть. Но остатки присущей многим домохозяйкам трудовой этики напоминают мне, что мамочка отдыхает, только когда вся работа сделана. Черт.

Порядок действий у меня всегда один – сначала я стираю белье, потом моюсь. Чтобы сполоснуть и отжать наши немногочисленные пожитки, много времени не нужно; пиджак Маргарет я, как всегда, оставляю напоследок, и долго тру это ржаво-коричневое пятно, точно надеюсь, что вместе с ним исчезнет и боль от ее потери. Наконец погружаюсь в воду целиком и плыву к маленькому алькову в камнях на другом краю пруда, где погружаю руку глубоко в расщелину. Я нашла ее неделю назад, и в нее как раз помещается туалетная сумочка Маргарет.

Если аптечка первой помощи спасла нам жизнь, то туалетные принадлежности свекрови помогли мне сохранить рассудок. Среди них обнаружились разные мелкие металлические вещички, вроде ножничек для ногтей и щипчиков. И потрясающий ассортимент гигиенических принадлежностей из разных отелей: тут тебе и шампуни, и мыло, и зубная паста со щеткой, и влажные салфетки, и лосьон. Я даже немного удивилась, не обнаружив в сумочке купального халата.

Эти крохотные пакетики и пузырьки помогают мне снова почувствовать себя человеком. Просто удивительно, до каких высот поднимает настроение капля ароматизированного шампуня с горошину величиной. Кент и Дейв прекрасно знают о моем схроне, но, кроме ножничек и щипчиков, которые являются ценными предметами повседневного использования в нашем островном быту, ничего больше из моих драгоценных запасов их не интересует. Дейв, правда, прячет где-то недалеко от лагеря кусок мыла. Ну и хорошо, значит, мне больше достанется.

Я снова вплавь возвращаюсь к камню, медленно, по частям, стаскиваю с себя купальник, прополаскиваю каждый предмет в чистой воде, отжимаю и раскладываю на просушку. Оставшись голой, с удовольствием намыливаюсь, следя за тем, чтобы мыльные пузырьки покрыли каждый участок моего тела. Жизнь на острове сделала меня поджарой и мускулистой, живот втянулся, и теперь лишь белесые следы от растяжек напоминают о том, что это тело когда-то производило на свет человеческие существа. Волосы на ногах и в подмышках стали густыми и длинными, как у мужчин. Поначалу меня это смущало, но теперь волосяной покров на конечностях стал для меня такой же обыденной частью моего нового тела, как тощие ляжки и выпирающие тазовые кости. И все же я иногда скучаю по ощущению шелковистости кожи после бритья.

Пока я отскребаю себя таким образом, запах цветочного шампуня приятно щекочет мне ноздри, а кожу, обработанную отельным мылом с запахом крахмала, быстро стягивает на воздухе. Втерев в волосы пригоршню шампуня, я задерживаю дыхание и погружаюсь в воду целиком, мотая головой так, что клочья пены расплываются от моих вымокших кудряшек в разные стороны. Изумительное, несравненное чувство чистоты.

Когда моя голова снова оказывается над поверхностью воды, я вздыхаю. Маленький перерыв в лагерной жизни подошел к концу. Сквозь щелку в ветвях я вижу, что облака опять закрыли солнце. Без солнца воздух сразу становится промозглым, а значит, близок очередной шторм. Наскоро продрав волосы расческой, я вброд дохожу до камня и вытираюсь рубашкой Дейва, уже почти высохшей. Надо собираться и скорее возвращаться в лагерь, а то польет дождь и все мои усилия пойдут насмарку.

Я беру с камня свои еще не досохшие трусики и натягиваю их на себя прямо в воде; эластичные бежевые кружева поверху все еще довольно ловко льнут к моему телу. Я уже поправляю вторую бретельку лифчика, как вдруг в окружающих меня джунглях раздается треск. Похоже, как будто под чьей-то ногой треснула ветка, причем близко, пугающе близко. На острове полно разных тварей, к которым я никогда не привыкну, – змей, ящериц и крыс… особенно крыс. Список проносится у меня в голове так быстро, что я даже не успеваю следить за ним.

– Алло! Здесь есть кто-нибудь? – Голос эхом возвращается ко мне, хотя я и говорю шепотом.

Тихо, стараясь не плеснуть, выхожу из пруда на шелковистую грязь берега и на цыпочках крадусь к полосе деревьев, из-за которой долетел звук. Вообще-то мне совсем не хочется знать, что это было, но я чувствую, что должна это выяснить. И тут снова слышу этот хруст – теперь я уверена, что-то большое пробирается через кусты. Я прячусь за ствол баньяна. Наверное, я бы даже залезла на него от страха, не будь его кора гладкой, а самая нижняя ветка – футах в восьми над моей головой.

До меня доносится глухой удар и какой-то рык – не совсем звериный, но и не вполне человеческий. Ко мне приближается что-то очень крупное. Мы пока не встречали на острове хищников, но это не значит, что их здесь нет. Разворачиваясь на цыпочках, я прыгаю в черную воду, плыву к скале, прячу туалетные принадлежности, потом возвращаюсь к камню, быстро сгребаю с него недосохшее белье, свои кроссовки и завтрак. Перебросив узел за левое плечо, босиком бегу через лес, к пляжу.

Наконец последний лиственный барьер, отделяющий меня от открытого пространства, остается позади. Я выбегаю на пляж и, часто дыша, падаю в изнеможении на песок.

– Что это было? – шепчу я себе, стоя в песке на четвереньках.

– Что – это? – раздается рядом низкий мужской голос.

Я судорожно поднимаюсь на ноги и вижу Кента – он идет ко мне по пляжу. На нем его обычная одежда – то есть драные шорты и полное отсутствие рубахи; в руке копье. Короткие светлые волосы отросли за то время, которое прошло с момента катастрофы, но они не лежат ровно, а иголочками торчат во все стороны, отчего лысина на его макушке становится еще заметнее.

«Ой, это же просто Кент». Мое сердце возвращается к своему обычному ритму.

– Я не знаю. Я стирала белье и вдруг услышала этот звук. Что-то громко трещало в лесу, оно шло ко мне. Мне показалось, что это был большой дикий зверь.

Кент смотрит на меня, скептически приподняв белесые брови и сложив руки на голой волосатой груди.

– И как же он выглядел, этот таинственный зверь?

– Не знаю, я не стала дожидаться, пока он появится; но, что бы это ни было, оно было большое и двигалось стремительно. – Теперь, когда мое дыхание почти пришло в норму, говорить уже гораздо легче. – Может, это был дикий кабан или свинья, как ты думаешь?

– Не знаю, может быть. – Кент пожимает плечами, вскидывает копье себе на шею и локтями зацепляет его за оба конца. – Значит, ты поэтому стоишь на пляже мокрая и в одном белье? – Он с головы до ног меряет мое почти голое тело взглядом. – Наша Красная Шапочка испугалась Злого Волка, так?

Я обхватываю себя руками, внезапно осознав свою близость к наготе. В море я плаваю так все время, но здесь, когда я стою перед ним одна-одинешенька, чувствуя на себе его плотоядный взгляд, видя, как расширяются его зрачки, мне поневоле хочется прикрыться. Я краснею от смущения так быстро, что у меня выступают слезы. Я стараюсь их сдержать. Не хочу, чтобы он видел, как я плачу, не хочу показывать ему свою слабость.

– Тебе обязательно быть такой скотиной, Кент? Мог бы хоть чуточку посочувствовать.

Я отворачиваюсь, чтобы скрыть свое лицо, и озабоченно склоняюсь над узелком с бельем, полным песка. Манго – часть моего завтрака – вылетел из свертка и откатился к морю, где им теперь играет волна. Я иду за ним так, словно это последний фрукт на планете, но ничего не вижу – кувыркающийся в пене манго расплывается у меня перед глазами из-за слез. Однако я все же вылавливаю плод и уже обтираю его пальцами, когда ладонь Кента вдруг ложится на мою руку, и он рывком ставит меня на ноги.

– Не надо закатывать истерику, я не имел в виду ранить твои нежные чувства.

Он держит меня крепко, его давно не стриженые ногти оставляют белые полукружья на моей коже. Он тянет меня к себе до тех пор, пока волосы на его груди не начинают щекотать мне предплечье. У него так воняет изо рта, что меня едва не выворачивает наизнанку, и я даже радуюсь, что еще не съела свой завтрак. Я пытаюсь вырвать руку из его лапы, но он держит меня, будто железными тисками.

– Кент, пусти.

Но он, не обращая внимания на мои слова, подтягивает меня все ближе. Взяв прядь моих наполовину просохших кудрей, начинает медленно наматывать ее себе на палец, пока она не закрывает его от основания до кончика блестящим красноватым чехлом. Потом выдергивает свой палец, так что накрученные на него волосы повисают локоном идеальной формы, подносит его к носу и шумно втягивает воздух.

– Хорошо пахнешь, – ворчит Кент. – Очень хорошо.

Оставив в покое мои волосы, он берет меня за руку уже двумя руками и тянет на себя так, что мои ноги проезжают по песку, а мое тело оказывается вплотную прижатым к его телу. Носом он утыкается мне в шею и снова принюхивается.

Мне хочется бежать, но тело не слушается меня, и я застываю, как опоссум, который надеется, что враг уйдет. Но, когда его губы касаются моего уха, и я чувствую его сырое жаркое дыхание, мне становится по-настоящему страшно.

– Я сейчас не сплю, Кент. Пусти меня немедленно, не то в одну прекрасную ночь, когда спать будешь ты, я суну тебе змею в штаны, – говорю я ему с угрозой. – И это не эвфемизм.

Кент выпускает меня так резко, что его даже относит чуть назад, и он едва не падает. Странно видеть его таким ошарашенным.

– О чем это ты, сучка? А ну, беги домой, к папочке, расскажи ему, что в лесу прячется монстр. – Его рука ложится на рукоятку ножа, который он носит, заткнув для удобства за пояс шортов. – Только не вздумай показывать на меня пальцем.

Я снова обхватываю себя руками, когда Кент, в последний раз обшарив взглядом мое почти нагое тело, разворачивается и вперевалочку уходит, ворча что-то себе под нос. И вот тут до меня доходит, что хищник, прячущийся в глухих углах нашего острова, – это вовсе не животное, это Кент. Убедившись, что он ушел, я не даю себе ни секунды на размышления. Я хватаю наши пожитки и удираю от опасности так быстро, как только могу, во второй раз за день, только на этот раз эта опасность настоящая.

Влетев через пару минут в лагерь, я стрелой проношусь мимо Дейва, не говоря ни слова. Огонь тлеет, четыре тощие рыбки выпотрошены и надеты на тонкие прутики для жарки. Швырнув узел с перепачканным бельем на песок у входа в наше жилище, я смотрю, в какую сторону дует ветер. Встаю у огня с подветренной стороны и, раскинув руки, стою так, пока горьковатый запах дыма ласкает мне кожу, пропитывает волосы и стирает въедливый аромат сирени, который преследовал меня всю дорогу от пляжа.