Антошка работал рядом с Марфушиной мамой. Та ловко поддевала мастерком порцию густого раствора и быстрым движением бросала его на стену, мгновенно разравнивая раствор по кирпичной кладке. Со стороны казалось, что вся эта работа не представляет труда. Но когда Антошка сам взял в руки мастерок, то понял, что за видимой легкостью стоит большой опыт штукатура. У него раствор валился на пол, серые крупинки обляпали одежду, присохли к щекам. Антошка злился, и от этого у него получалось еще хуже.
Марфушина мама подошла к нему, взяла Антошкину руку с мастерком.
— Спокойно, дружок. Давай вместе повторим все движения.
Сегодня у Антошки получалось лучше, хотя после вчерашней работы руки болели. Но в этом он бы никому не признался. И вообще Антошке нравилось работать. Он иногда отходил в сторону и смотрел на кусок оштукатуренной им стены. Казалось, что ничего особенного там увидеть нельзя — обычная серая штукатурка. Но для Антошки она была живой и красивой.
Марфуша и Санька Рыжий заметили, что Антошка любуется своей работой, и стали подтрунивать:
— Как дела, мастер? — интересовалась Марфуша.
— Дела как сажа бела, — ответил за Антошку Санька. — Если морщины и щели затереть, то работа по высшему разряду пройдет.
Санька работал на строительстве клуба с первых дней. Сначала он подавал каменщикам кирпичи, потом ему доверили вести кладку, хотя и под строгим присмотром. Санька мечтал:
— Научиться бы углы выкладывать. Вот где нужен глазомер.
Но углы выкладывать ему пока не доверяли. Санька не обижался: знал, что его время придет.
Теперь Антошка стал понимать, почему отец частенько останавливался перед домами, на которых когда-то работала его бригада. «Каждый дом — это как бы запись в моей трудовой книжке. Хорошо сработал — и запись что надо, плохо — и книжка замарана, и совесть неспокойна. Бойся, Антон, неспокойной совести», — говорил он.
Увлеченный работой, Антошка услышал, как ойкнула Марфушина мама. Она смотрела в окно.
Около столовой стояла крытая милицейская машина, которую почему-то называли «черным вороном», и к ней шла Изольда Яковлевна в сопровождении милиционера.
«Арестовали», — догадался Антошка. Марфушина мама быстро спросила ребят:
— Где сегодня Яков?
— Он с Коржецким на мотоцикле в штаб уехал, — ответил Антошка.
Марфушина мама заволновалась.
— Найти его надо срочно. Пусть хоть с мамой простится. — Она вздохнула и покачала головой. — Верно говорят, сколько веревочке не виться — конец будет.
— Я мигом, — сказал Антошка, прикидывая в уме, где лучше всего поймать попутную машину, чтобы быстрее добраться до штаба. Он уже направился к выходу, когда Марфуша остановила его:
— Куда ты, Антон? Мы найдем Якова по телефону…
И Антошка вспомнил, что по настоянию Коржецкого в клубе вчера поставили телефон. Он подбежал к аппарату и поднял трубку.
— Алло, алло, мне комсомольский штаб, — попросил он телефонистку.
Ответил Коржецкий.
— Яшкину маму милиция увозит, — взволнованно сообщил Антошка.
— Понятно, — коротко бросил комсорг. — Сейчас Яков будет там. А вот самого Лорина быстро не найти.
Марфушина мама побежала к милицейской машине, чтобы задержать ее.
Яшка мчался на «ковровце», выжимая из него все лошадиные силы. Мотоцикл ревел, оставляя после себя клубы пыли.
Антошка выбежал на дорогу и замахал руками. Мотоциклист притормозил.
— Туда! — указал Антошка на милицейскую машину, около которой стояла Изольда Яковлевна.
Яшка заметил мать и остановился. Он издали смотрел на нее так тоскливо, что у Антошки защемило сердце и захотелось заплакать.
— Подойди к маме, — подтолкнул он Яшку. Тот замотал головой.
Изольда Яковлевна сама направилась к сыну. Сначала она шагала степенно, потом побежала. Яшка тоже рванул к ней навстречу. Изольда Яковлевна обняла сына.
— Яшенька, сыночек.
— Все хорошо будет, мама, — сквозь слезы сказал тот. — Я тебя буду ждать, мама.
Изольда Яковлевна тоже плакала.
— Для тебя, сынок, старалась, пойми меня.
Яков вытер рукавом рубашки глаза.
— Зачем мне все это… ворованное, — отчужденно сказал он.
Изольда Яковлевна, опустив голову, медленно двинулась к машине. Яшка понурился и стоял на месте.
— Может, еще отпустят, — сказала она, остановившись. — Вернешься домой-то сын? — и замерла в ожидании ответа.
— Вернусь, мама. Конечно, вернусь, — сказал Яшка.
Потом Яшка долго сидел между бочками с цементом в дальнем углу клуба, и Марфуша не велела к нему подходить.
— Я знаю, в такие минуты всегда хочется побыть одному, — сказала она.
Когда Яшка подошел к ребятам, глаза у него были заплаканными, но он сделал вид, что ничего особенного не произошло и вообще у него настроение приподнятое.
— Как дела у вас, асы? Учитесь у меня, пока жив, — сказал Яшка и взял мастерок.
В клуб прихромал Савелий Иванович. Он посмотрел на работу и одобрительно заметил:
— Терпимо.
А вечером пригласил всех к себе на пироги.
— Что за праздник? — удивилась Марфушина мама.
— Много будешь знать, Катерина, скоро состаришься, — пошутил старик. — А я, между прочим, хотел бы на твоей свадьбе сплясать.
У Антошки ныли руки, их стало трудно поднимать — они налились пудовой тяжестью, эта тяжесть истомой разливалась по всему телу и, как ни странно, не тяготила, а взбадривала. И Антошка продолжал орудовать мастерком, легкими круговыми движениями разравнивал быстро схватывающийся бетон, любуясь тем, как поверхность стены выравнивалась, становилась гладкой и уже ладонь не ощущала неровностей. Антошка частенько отходил в сторонку, прищурив глаз, смотрел на свою работу, и ему было приятно осознавать, что дело у него начинает ладиться.
Если бы Антошке еще несколько дней назад сказали, что он с увлечением станет штукатурить, он бы посмеялся: как это можно увлечься таким трудным и не очень приятным делом? Уж кто-кто, а он по рассказам мамы знает, как к концу смены у отделочников болят руки и ноет спина. И вот сейчас Антошка думал, что, наверное, любую работу делать нелегко, но все равно, когда знаешь, что она, эта работа, нужна людям, то можно перетерпеть и боль в руках, и усталость. Раньше, когда он читал в книгах о том, что осознание того, что ты нужен людям, придает человеку силы — это для него было громкой фразой, он не понимал ее смысла. Теперь Антошка понял суть этих слов, и они уже не казались ему громкими, потому что в них заключался какой-то очень важный смысл всей человеческой жизни. Он думал о том, что его чутельный вклад в строительство клуба нужен людям, и это осознание поднимало Антошку в собственных глазах, делало его сильней.
— Ну, помощнички, — по домам, — сказала Марфушина мама. — Вижу, скоро пятый угол начнете искать.
Ребята было запротестовали, доказывая, что они совсем не устали, но та была неумолима.
— Готовьтесь к пирогу, Савелий Иванович опозданий не любит…
Яшка остановился около своего подъезда и посмотрел на окна.
— Иди домой, чего уж там, — сказал Антошка. — Теперь вы вдвоем с отцом остались. Одному ему тоже не сахар…
Яшка вздохнул.
— Так-то так… — неопределенно сказал он. — Понимаешь, Антон, что-то случилось со мной, а что — не пойму…
Антошка понимал, как трудно Яшке. Чтобы как-то поддержать друга, он молча положил руку на его остренькое плечо и сказал:
— Я с тобой, братишка…
Яшка кивнул и, будто ничего особенного сейчас не произошло, как-то чересчур буднично предложил:
— Заскочим в мои родные аппартаменты — бельишко сменю…
Яшка не ожидал увидеть отца дома. Он сидел на кухне за столом с каким-то чернолицым мужчиной в тюбетейке. Перед ними стояли водочные бутылки. Заметив сына, Лорин встал из-за стола и, пошатываясь, пошел к нему навстречу.
— Блудный сын возвращается из бегов. Родной очаг, Яков, ничто не заменит…
Он хотел было обнять Яшку, но тот ловко увернулся.
— Я на минутку, папа…
Лорин обиженно засопел и кивнул на гостя:
— Вот, приглашают меня, сын… Так что, была бы шея — хомут найдется…
Гость кивал в такт словам Лорина:
— Большие деньги твой отец будет зарабатывать, — сказал он Яшке. — За сезон — новенькая машина. Садись за руль — и кати…
Лорин разлил по стаканам водку и чокнулся с гостем.
— Деньги — сила. С деньгами я, как говорится, Иван Петрович, а денег нет — проклятая сволочь…
Он выпил стакан водки и стукнул по столу кулаком:
— Меня весь Запсиб знает, какой я есть трудяга…
— Мы не зря тебя и зовем в свою бригаду, — сказал человек в тюбетейке. — Не забудь прихватить все статейки, в которых о тебе в газетах писали: пригодится, когда будем заключать договоры.
Антошка понял, что Лорина-старшего сманивают на «отхожий промысел» — шабашничать.
Коржецкий рассказывал, что Яшкиного отца с бригадирства сняли, досталось и профсоюзному начальнику, который всячески поднимал на щит бригаду Лорина, создавая для ее работы тепличные условия.
Антошка понял, что Лорин считает себя несправедливо обиженным.
— Плевал я на их завод и на коммунистический труд, — горячился Лорин. — Они еще пожалеют, что так со мной поступили…
Антошку передернуло. Как же так получается: еще вчера лучший бригадир огромной стройки сегодня плюет на сотни тех, кто трудится на возведении доменного и конвертерного цехов, прокатных станов, — на своих товарищей…
Отец частенько говорит, что передовой рабочий человек — это не только тот, кто умеет только хорошо трудиться. Передовой рабочий — это еще и человек, который дорожит своим делом, гордится им. И Антошка, уже приобщившийся к жизни стройки, понимал, что Лорин никогда не был настоящим рабочим. Лорин всегда старался найти место полегче, урвать для себя побольше, получить щи понаваристей… «Гребет под себя», — так о таких людях говорил отец.
— Неправдишный вы человек, дядя Лорин, — тихо сказал Антошка. — Хорошо, что Яшка на вас не похож…
Лорин пьяно мотнул головой и ухмыльнулся:
— До чего дожили — яйца курицу учат…
— Не учу я, — сказал Антошка. — Я говорю как есть…
— Осмелели щенки, — вздохнул Лорин. — Драть вас надо, как сидоровых коз…
Яшка вышел из комнаты со свертком в руках:
— Я кое-какое белье взял, папа…
Лорин попытался встать из-за стола, но его качнуло.
— Погоди, Яков, разговор есть, — сказал он. — Садись, сын…
Яшка покачал головой: постою, мол.
— Уезжаем сегодня, Яков. Вместе с тобой. Сперва у знакомых остановимся, а потом и квартиру поменяем. Я теперь на эту стройку смотреть не хочу, не только жить. Ты, сын, не паникуй — вдвоем мы все осилим. А там, глядишь, и мамку дождемся…
Яшка понуро смотрел на отца.
— Я здесь останусь, — тихо выдохнул он. — Здесь все родные…
— «Родные», — передразнил отец. — Эти «родные» разжуют и выплюнут… Мы с тобой, сын, родные, и нам надо держаться друг за друга…
Лорин стал говорить, что Яшка для него сейчас та самая ниточка, которая связывает его с жизнью. Не будь сына — ему бы и свет божий был не мил. Надо думать о завтрашнем дне и начинать его лучше на новом месте, с хороших заработков…
— Никуда я не поеду отсюда, — чуть не всхлипывая, сказал Яшка. — И здесь будут заработки. Вон Антошкин отец говорит…
Лорин зло бросил:
— Нашел авторитет… Меня не интересует, что он говорит…
— И все равно я никуда не поеду, папа, — твердо повторил Яшка…
— Может быть, это и правильно, — неожиданно вмешался в разговор гость. — Поживет твой Яшка пока у друзей, ничего с ним не случится.
— Не случится, — согласился Лорин. — Вот только барахло могут здесь без присмотра растащить, а оно денег стоит… Ты, Яков, дверь на два ключа не забудь закрывать…
Яшка горько усмехнулся и засунул руку в карман.
— Вот, папа, с собой можешь забрать, — сказал он и положил на стол два ключа… — Не нужны мне они — перебьюсь…
«На пироги» собирались долго: доехать с объектов до поселка, умыться-принарядиться требовалось время. Весь сияющий, в новом черном костюме, с орденами и медалями, Савелий Иванович не находил себе места в ожидании гостей. Он то садился, то вставал и шел к окну, мешая Марии Федоровне кухарничать.
— Идите с мальчишками на балкон и не путайтесь под ногами, — посоветовала старушка.
Марфуша помогала расставлять на столе посуду, носила пирожки. От них пахло клубникой, картошкой, морковью.
Пришел Антошкин отец, и Савелий Иванович долго тряс его руку.
— Ну, брат, поздравляю, слышал, на хозрасчет переходишь.
Антошка уже знал об этом. В комсомольском штабе за инициативу отца ухватились: кроме материальных выгод, хозрасчет воспитывает у человека бережливость, чувство хозяина. Как говорил Коржецкий, надо учитывать, что хозрасчет — это ликвидация простоев, повышение коллективной ответственности за выполненную работу.
— Разворачивается стройка, Савелий Иванович, — сказал отец. — Через год она такие темпы наберет, что нынешняя наша организация труда станет тормозом. Вот и приходится искать, чтобы не отстать от жизни.
Потом все сели за стол, и Хромой Комендант сказал, что он пригласил сегодня друзей отпраздновать свой день рождения. Говорить, что это праздник, хорошо молодым, как, скажем, Катерине. А у него, Савелия Ивановича, язык не поворачивается. Какой же это праздник, когда пробило ровно семь десятков лет, как он живет на этой земле. Он, конечно, понимает, что это много, но еще рассчитывает на щедрость природы. Потому что жизнь прекрасна и удивительна.
— До ста лет живи! — крикнула Марфушина мама.
— Спасибо, Катерина. И всем вам, друзья, спасибо за то, что вы пришли ко мне. Слышал, говорят: зона нашего действия… Вроде бы слова неземные, а вдумался я в них, а они, эти слова, таят большие мысли. У каждого из нас своя зона действия, но все мы крепкими ниточками связаны между собой. Порвется такая ниточка — горько станет человеку…
Антошка знал, что в гости к Савелию Ивановичу был приглашен Яшкин отец. Именинник то и дело поглядывал на дверь, едва заслыша по коридору шаги. Но Лорин не шел. Когда Савелий Иванович узнал, что Лорин, скорее всего, не придет, потому что сидит дома и пьет водку с гостем, который сманивает его в свою бригаду заколачивать большие деньги, сказал:
— В шабашники, значит, хочет податься. Этот убежит. Стыдно ему людям в глаза смотреть. А пройти сквозь стыд силенок не хватает…
Марфушина мама вспомнила, как бригада Савелия Ивановича тянула высоковольтную линию.
— Кажется, это вчера было, — сказала она. — А ведь уже прошло три года. Летит время.
И взрослые вздохнули.
Сходить на Маякову гору предложила Марфуша. Ее поддержали.
День был на исходе. Солнце уже зацепилось за вершины берез на Маяковой горе, и до наступления темноты времени оставалось немного.
— Успеем, — сказала Марфушина мама. — Ночью с горы на Запсиб никогда не смотрела, а вот дочь говорит, что это сказочная картина.
— С горы и звезды кажутся ближе, — сказала Марфуша.
— Заманчиво посмотреть звезды, — сказала Мария Федоровна. — Ты как, Сава, выдюжишь?
— Какие наши годы, — отшутился Хромой Комендант.
…Они стояли на самой вершине Маяковой горы, и над ними гудели провода. По стальным жилам бежал животворный ток. Антошка смотрел на Хромого Коменданта, Глеба Коржецкого, Марфушину маму и старался представить, как они в зимнюю стужу тянули здесь высоковольтную линию, чтобы вот так весело загудели провода. И было бы Антошке совсем хорошо, но рядом, понурившись, стоял Яшка, и на его лице застыла печальная улыбка. Яшка хорохорился, не хотел, чтобы люди видели, как ему сейчас тяжело.
— У нас поживешь, Яша, — сказал Антошка.
— Его Глеб к себе хочет позвать, — шепнула Марфуша.
— Не с чужими остаюсь, не пропаду, — сказал Яшка.
Гудели провода.
На небе высыпали звезды.
Синяя ленточка Томи едва угадывалась по очертаниям берегов.
Темнота спрятала и Черное озеро, и деревушку, где когда-то жила древняя бабка Трофимовна…
Кое-где вспыхивала электросварка — комсомольский штаб добился, чтобы работа на стройке шла в три смены.
— Вот построим планетарий — Полярная звезда будто рядышком станет, — сказала Марфуша.
Антошка тоже разыскал Полярную звезду.
И он подумал, что в жизни среди людей тоже есть путеводные звезды.