… Искусство медиков не имело успеха, и, к отчаянию супруга, Анастасия 7 августа в пятом часу дня преставилась…

История государства российского. Н. М. Карамзин.

Вся Москва погребала свою первую, любезнейшую царицу. Все плакали, и всех неутешнее бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Иоанн шел за гробом: братья, князья Юрий, Владимир Андреевич и юный царь Казанский Александр вели его под руки. Он стенал и рвался… Но еще не знали, что Анастасия унесла с собой в могилу.

Здесь конец счастливых дней Иоанна и России, ибо он лишился не только супруги, но и добродетели.

Копаясь в Лехиных компьютерных набросках, разгребая авгиевы конюшни ненависти и злобы страшной переписки Курбского и Грозного, я в своем собственном образе московского медицинского физика Анатолия Завалишина, все больше превращался в непонятного духа шестнадцатого века, в бесплотное привидение. Эффект присутствия, обстановка исторического следственного эксперимента, в который я оказался втянут играми моих товарищей, даровали мне неожиданную способность видеть через время и пространство, самому оставаясь невидимым.

Мне даже не требовалось перевоплощаться в какого-то конкретного персонажа, чтобы ощущать происходящее прошлое. Кажется, я вышел на незаконченную Лехину программу, о которой Матвей не знал.

* * *

Августовское солнце нагревало снаружи воздух. Стены царского дворца не остывали ни днем, ни ночью. И хоть окна были плотно задернуты тяжелыми завесами, простыни оставались горячими, и хладный пот струился по её бледным плечам. Старая нянюшка махала заморским опахалом из павлиньих перьев, охлаждая горячее тело. Это не приносило облегчения.

Занемогла она еще в Можайске, когда возвращались домой с богомолья в конце июня. В Москве не стало лучше.

В июле в Москве снова загорелся Арбат. Тучи дыма и пылающих головешек ветер нес ко Кремлю, заполошно кричали бабы, мужики бросались в огонь, спасая детей и скарб.

Государь сам тушил огонь, осыпаемый искрами. Потом он вывез больную Анастасию в царский дворец в Коломенское. Пожар удалось потушить, но погибших и обездоленных было множество.

Анастасия живо вспомнила страшный пожар сорок седьмого года и обезумевшие толпы с топорами. И Сильвестра, которого уже год как не было рядом.

В Коломенском царице сделалось хуже. Не помогали ни примочки, ни облатки итальянских лекарей.

Анастасия тяжко страдала. Тот самый недуг, с которым боролась она уже не первый месяц, одолевал. Сжимал голову, словно раскаленным обручем, и заставлял безумно биться сердце. Анастасия ощущала, как холодеют ноги. Часто-часто стучало в голове. В забытии ей грезилось самое страшное, что было в её жизни. В конце весны 1553 г. после чудесного выздоровления Ивана царская семья: царь, царица с грудным сыном Димитрием, отправилась на богомолье по святым местам. Были в Троице-Сергиевой лавре, добрались до Кириллово-Белозерского монастыря. Молились о чудесном спасении Ивана, возносили хвалу Господу, жертвовали много на храмы и обители. В душах царили радость и благодать.

На обратном уже пути к Москве это и случилось. Плыли по реке Сухоне. Иван на берегу замешкался. Взяла Анастасия царевича из рук нянюшки, чтобы пронести его на ладью, и вдруг свет в глазах померк, сознание пропало, ноги подкосились.

Очнулась лежащей на пристани. Вокруг хлопотала челядь, лекарь Бомелий ей в нос совал склянку с уксусом, а Димитрия в руках и не было. Ищет Анастасия глазами, головой вертит, не может найти сына. Такой страх и ужас тогда вошел в неё, такой трепет душевный.

Потом сказали. И она вновь утратила сознание.

Когда пошатнулась она на узком трапе, теряя голову, ребенок выскользнул из ослабевших рук прямо в воду. Нянюшка подхватить не смогла на узких ступенях. Случилось смятение. Кто Анастасию, обомлевшую, удерживал, кто в реку за царевичем кидался. Вытащили мальчонку уже мертвым. Захлебнулся. Анастасию откачали, но потеряли наследника, такое горе неизбывное! Иван плакал, как малый ребенок.

И вот теперь во время болезни ей то и дело снился этот страшный сон. То ли сон, то ли она снова теряла разумение, как тогда.

Давно это было. После еще несколько раз случались у неё потери сознания. Но Господь сподобил, четырех ещё детишек родила Анастасия. На все воля божия. Две девочки от огневицы померли, два мальчика живы, Ванечке шесть годков минуло, Феденьке только три. Совсем ещё несмышленые. Как им без матери?

Но вот то первое несчастье так и осталось самым невыносимым страданием в её жизни.

* * *

— Выпей, матушка, — поднесла чашку с пахучими травами постельная боярышня девушка Меланья, склоняясь над постелью и вытирая ей лоб влажным рушником с вышитыми петухами.

Анастасия сделала глоток.

«За грехи кара. Господь всемогущий видит все. За какой же грех расплачивается тело и душа? За что мучаешь, Боже, верную рабу твою, по что?»

С младых ногтей исполняла непрекословно все Божьи заповеди, поклоны клала, странников привечала, церковные воздуха и покровы вышивала бисером… В женах верной и заботливой подругой была царю Ивану. Пятерых детишек родила. Может быть, грех в том, что троих не уберегла, не сохранила? Но ведь это Господь взял безгрешные души, его Божья воля…

Всю жизнь с Иваном, все тринадцать лет после венчания берегла его от козней «аволовых», смиряла его неистовый норов, обращала душу его к богу. Возила по святым обителям. Убеждала творить милость и жалеть ближних своих. Да не всегда удавалось. Видать, не хватило ей слабых женских сил. В этом, вестимо, в этом и был грех её неизбывный. За это и казнь. Не сумела! Никогда не забыть ей искаженное нечеловеческой злобой лицо мужа, когда на хмельном пиру он выбил глаз чашнику Василию за то, что тот, споткнувшись о ковер, пролил кубок на царский золотого шитья кафтан.

Властелин тьмы глянул тогда его безумными глазами. Не остановила, не успела…

Когда сослали бояр Шуйских и многих уморили в подземельях, узнала поздно.

Над каждым, из живущих на свете, говорят, две птицы летают, одна черная, другая белая. Какая ближе крылом заденет, так и сделается. Она видела все чаще над Иваном плескания этих черных грозных крыл. Как Иван без неё сможет побеждать этого врага рода человеческого? Бедный Ванечка! В последние месяцы все чаще находит на него безумство злое.

… А может быть, в другом чём её грех. Теперь не узнаешь.

Да и грех ли это, что хотела защитить первенца своего Димитрия? И не смогла, сил не хватило.

И все же не след ей было жаловаться тогда Ивану, когда умирал он от черной болезни и все хлопотал о царстве своем, на Сильвестра с Адашевым, что будто угрожали ей монашеской схимой по смерти мужа. Говорили, что им Глинских хватило на всю жизнь, а теперь, дескать, Захарьины лихоимствовать придут. И верно, были те слова сказаны Сильвестром, тогда и про схиму поминали. Не только Сильвестр и Адашев тогда говорили, а и многие другие вокруг. Но черное облако тогда легло между ними, между Иваном и ближними его.

Бог спас, не допустил смерти Ивана, все быльем поросло. Но ведь, не забылось. Такое не забывается вовек. Враг рода человеческого нашел лазейку в его душу. Вот и наступил час расплаты.

А ведь греховным взором, украдкой смотрел на нее Алексей Адашев, ох греховным. И князь Андрей Курбский смотрел, когда спас их от безумной скачки, когда приходил в дом и сидел смущенный под пытливыми взорами матушки Юлиании.

Тут она не властна. Многие с бородами на нее так-то смотрели, она не виновата. Это тоже Бог дал ей такое обличье. А если не Бог, значит дьявол? Она ведь все-таки помнила крепкие руки князя Андрея, как он нежно и сильно обнял её тогда у кареты. Она только притворялась, что забыла. Помнилось все.

— Тринадцать лет, несчастное число. Знак судьбы, — прошептала Анастасия.

Тринадцать из тех тридцати, что лукавая судьба ей даровала, была она царицей Московской, женой царя Ивана Васильевича. Тринадцать лет не посмела она словом перекинуться с князем Андреем. Не было греха! Не было!

— Господь милосердный, не оставь своей благодатью трех самых близких людей на свете, сына Федора и двух Иванов: мужа и сына. Царя и царевича всея Руси.

И избави их от лукавого…Избави, Боже! Избави, милостивый!

И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…Отдаю душу свою в руки твоя… Отдаю, господи… — беззвучно шептали её губы, глаза закрывались сами собой.

* * *

Да, это было то, что я искал. Пятый уровень.

Я, Анатолий Завалишин, наконец, нашел его. Мне все время казалось, что он должен был быть — вся логика Лехиного поведения, его неукротимый норов д′Артаньяна, подсказывали мне, что где-то в его файлах он спрятан, пятый уровень. Тот запретный, опасный, в котором нельзя победить. Тот самый, где кроется источник Лехиной направленной амнезии.

На этом уровне оставалось только два персонажа: юродивый Геннадий Костромской и лекарь Алоиз Фрязин.

Я выбрал Геннадия.

* * *

Геннадий Костромской услышал, что Анастасия заболела, на паперти Благовещенского собора задолго до пожара. Нищие всегда узнают все первыми. Они и рассказали подробности.

— Горит вся, матушка царица, огнем горит, — причитала слепая нищенка Устинья, закатывая незрячие глаза. — И пищу господнюю тело её не приемлет, ни постную, ни скоромную. Что ни глотнет, все обратно…

— Боярин Никита Романович сказывал князю Михайле Глинскому, что духовника Благовещенского почитай каждый день зовет… — вторил безногий Афанасий.

— Козни то, ох, козни сатанинские, — вздыхала Устинья. — Извести хотят голубку нашу.

Подходила неизбежность.

Когда я думал об Анастасии, а думал я о ней постоянно, глубокая печаль теснилась в душе моей. Трудно быть Богом, трудно знать, что грядет несчастье и не иметь права его предотвратить. Как не остановил же Бог Всемирный потоп или исчезновение Атлантиды. Не потому, что сил не хватило — Бог всесилен. Он не мог, потому что нельзя было нарушать законы развития Вселенной, нельзя было поворачивать стрелу времени. Он не мог повернуть стрелу времени, а потом говорили, что это за грехи человеческие его божественная кара.

За что карала судьба кроткую Анастасию, я не знал.

* * *

Она с усилием открыла глаза.

— Меланья, разыщи блаженного Геннадия Костромского, слышишь, Меланья? — позвала Анастасия слабым голосом. — Слышишь ты меня? Скажи там. Я хочу его видеть. Он, небось, на паперти Успенского собора людям прорицает…

Меланья, постельная барышня из знатного рода князей Голицыных, подошла к постели.

— Слышу, матушка царица, — склонила к ней сиделка круглое лицо. — Сей момент скажу…

Меланья вышла. Анастасия давно потеряла счет времени. Она давно уже не осознавала, день за окном или ночь. Через час, а может быть, через три вошел в горницу блаженный Геннадий.

— Плохо тебе, голубке? — спросил я, взяв её за руку. Мои пальцы ощущали частые, неровные толчки пульса. Капли пота блестели на её прекрасном лице. Жалость сжала мое сердце.

— Плохо, батюшка, — тихо отвечала Анастасия. — Бога молю о спасении.

— Молись, милая, молись, хорошая, — шептал Геннадий. — И обязательно будешь спасенной.

Что еще мог я сказать в утешение этой удивительной страждущей душе?

— Я что хотела спросить тебя, божий человек, — продолжала Анастасия, собрав силы. — Перед уходом знать хочу, что будет. Ты ведь ведаешь все… Скажи, божий человек. Пришла, видно, моя пора…

Я не стал отказываться. Знала бы, бедная, в какое чудовище оборотится её любимый супруг, какие дьявольские чары им овладеют, во что он превратит её богоспасаемую Родину, когда жены не окажется рядом. Я перебирал в голове все страшные события следующих пяти десятилетий и ничего не мог выбрать для успокоения души несчастной страдалицы. Я не мог рассказать ей ни про опричнину, ни про семь жен Ивановых, ни про ужасные казни близких, ни про уничтожение Новгорода. Умолчал о разграблении Москвы крымскими татарами, об убийстве отцом сына их, Ивана.

Не надо ей было всего этого ведать. И о страшных годах великой смуты, когда на целых десять лет исчезла независимая Россия, оборотившаяся польской вотчиной, я не рассказал ей.

Я сказал:

— Будь спокойна, божья голубица. В раю жить будешь. Рядом с ангелами небесными парить. Не волнуй душу свою. Ты совершила для России столько, сколько никому не было и не будет более дано. Это благодаря тебе Захарьины-Романовы триста лет будут управлять Русской землей. А страна наша станет великой державою и раскинется от Востока до Запада, от океана до океана, от Севера до Юга. И память о тебе жива будет в веках… Вечно в народе будут оплакивать судьбу твою и возносить доброту и милосердие твое.

— А я ни о чем не жалею, батюшка. Вот только сына потеряла когда-то. Так, видно, Богу было угодно…И судьба моя не была несчастной. Я мужа любила и Богу поклонялась, добро творила…Только очень короткой она была, судьба-то.

— Ну и не жалей, матушка…

— Мало я успела…

— Более твоего никто бы не успел, — сказал я. — Такой, как ты, не было и не будет никогда.

Её рука слабо сжала мою ладонь. На бледном лице родилась слабая улыбка. — Иди, батюшка, Геннадий. Скажи Меланье, чтобы дала воды. Иди с богом. Пусть накормят тебя там. Скажи, я велела. Прощай, поди.

Я последний раз взглянул на это прекрасное лицо, искаженное страданием, и повернул к выходу. Что-то делалось со мной в эти мгновения, хоть я и никогда не считал себя сентиментальным человеком.

— Здрава буди, матушка-царица, — сказал я, — не тужи ни о чем и не говори «прощай».

— Нет уж, видно, прощай, батюшка, — молвила она слабым голосом.

Я вышел.

— Воды просит, — обратился я в прихожей к придворной боярыне Меланье. — Поторопись!

У входа блаженный Геннадий замешкался, одевая драный зипун, и увидел из-за колонны, как явился из темноты некто в черном. Мрачная фигура в рясе до пят скользнула к Меланье. Монах протянул руку и бросил что-то из рукава в серебряную чашу с водой, которую готовила боярыня. Фигура исчезла так же незаметно, как и явилась, растворилась в темном углу. Меланья молча взяла чашу и пошла к спальне царицы.

Я ни о чем не думал. Я забыл о компьютерной программе игры, забыл о законе причинности, я не помнил ничего в это мгновение.

Ноги мои сделали три быстрых прыжка, и я схватил Меланью за руку.

— Что ты творишь, подлая? — закричал я, заметил боковым зрением, как из темного угла метнулась ко мне зловещая фигура в рясе, и ощутил удар в грудь, слева, где сердце…

Все погасло.

* * *

Глаза мои открылись. Я увидел стены в интернет-кафе «Виртуал-экстрим», полки с книгами. Распалась цепь времен. Пять сотен лет миновали в одно мгновение ока.

Я сидел на операционной постели и несколько секунд озирался вокруг, ничего не соображая. Потом я спустил ноги на пол, нащупал свои ботинки, сунул в них ноги и нетвердо покачался на пятках. Окружающая действительность медленно обретала реальные очертания. Стрела времени уже изменила свой полет.

Я увидел перед собой озабоченное лицо Матвея.

— Ну ты, типа, в форме? — спросил он.

— Типа, да, — сказал я, — но еще, типа, не очень. Но я знаю, что проиграл. Зато мне понятно теперь, что случилось с Лехой Васильевым. Я угадал, какой эпизод он выбрал в игре и кого спасал.

— Я тоже угадал, — сказал Матвей. — Я перед тем, как тебя туда засунуть, снизил в четыре раза напряженность поля… На всякий случай.

— Может быть, и не зря, — сказал я. — Уж очень сложный там мир, даже посложней нашего, только без компьютеров.

— Ну не только, — возразил Матвей. — Там много чего еще нет… Атомной бомбы, например. Хорош был бы Иван с атомной бомбой…

— Только люди, представь, все те же, — сказал я.

— Что удивительно, — согласился Матвей.

Я потряс головой, отгоняя видения.

— Не мешало бы кофейку по этому случаю… Надо очухаться.

— Пойдем, найдем, — ответил Матвей. — А можно чего-нибудь и покрепче.

Перед моим мысленным взором стоял прекрасный скорбный лик Анастасии. И никуда не уходил. Сердце все еще стучало неровно. Там щемило…

— И все-таки я еще раз убедился, что время и эмоция взаимосвязанные параметры. Только никому еще не удалось установить, какова эта связь, — сказал я, когда мы подходили уже к стойке бара.

— Время — деньги, — хмыкнул Матвей. — Время, которое у нас есть, это — деньги, которых у нас нет. Вот тебе и связь. Давно установлена.

— Плохо шутишь, — сказал я. — Не остроумно.

— Как умею, — ответил он.

* * *

— И все же есть способ путешествовать во времени и не нарушать законов причинности, — добавил я, беря в руки бокал с коньяком.

— Ну конечно, нет ничего проще. Надо путешествовать только в компьютерном виртуальном времени, — сказал Матвей.

— Нет, — возразил я. — В реальном. Когда возвращаешься из прошлого, перевари полученную информацию и произведи направленное изменение в будущем. В этом, наверное, и заключается глубинная связь информации со стрелой времени. Надо попробовать и вывести аналитическую зависимость. Масштаб сенсуального времени обратно пропорционален логарифму количества воспринятой информации.

— Я согласен, — сказал Матвей. — Получим Нобелевскую премию по физике. Не забыть бы с Лехой поделиться.