В эту ночь Никита долго не мог заснуть. Все вокруг давно уже спали, а он все лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в матерчатый покатый потолок. Полная луна стояла прямо над палаткой. От ее света ткань отсвечивала голубым, на ней дрожали тени сосновых ветвей. С соседних коек доносилось разнотонное сопение и чмоканье. Кто-то ворочался в темноте и бормотал непонятное.

«Все спят, — думал Никита. — Один я не сплю. Небось во всем лагере. И чего это мне не спится?.. Я в палатке лежу, в потолок гляжу… Над палаткой луна, а вокруг тишина…»

«Да это же стихи! — подумал Никита. — Надо же, сам придумал!»

Никита еще немножко поворочался на узкой койке, а потом все-таки заснул. И ему приснился сон.

* * *

Играет музыка. Гордо и смело стоит Никита на узкой площадке высоко-высоко над ареной. Светлое ее кольцо отсюда кажется бледным пятном, чуть побольше блюдца. А вокруг блюдца расширяющимися кольцами застыли бледные пятнышки лиц. Они в темноте, освещена только арена и Никита над ней, но оттуда доносится непрекращающееся движение, дыхание, шелест. На Никиту направлены два самых сильных прожектора. В их режущем свете серебристый костюм его пускает ярких зайчиков.

Никита уже приготовился. Он привычно проводит рукой по поясу, проверяя крепление карабина лонжи к кожаному широкому ремню, и поднимает правую руку. Он бросает взгляд вниз, где у правого занавеса на страховке стоит Щуль и неотрывно смотрит на Никиту. Щуль кивает: «Пошел!»

Музыка замирает на несколько секунд. Затихает движение в публике, будто там, внизу, перестали дышать. Барабан начинает бить тревожную дробь. Все громче и быстрее. С противоположной стороны купола плавно летит к Никите трапеция. Никита ловит ее гриф поднятой рукой, удобнее прилаживает на нем ладони, крепче сжимает их и отталкивается от площадки обеими ногами.

Его сверкающее тело пролетает через весь купол, лучи прожекторов плавно сопровождают его полет. Никита делает три длинных маха, забирая все шире и шире. Под ним проносится взад и вперед желтое блюдце арены, бледные пятна лиц сливаются в размытые кольца.

В самой верхней точке третьего маха, когда он видит начало встречного движения второй трапеции, тело его делает широкий замах, и руки отпускают горячий гриф. Барабан смолкает. Никита подтягивает ноги к голове и начинает первый переворот.

Сальто — раз! Сальто — два! Сальто — три!

Он распрямляется, протягивает вверх руки. В эту секунду отполированный гриф встречной трапеции должен лечь в его ладони. Громко и торжествующе гремит оркестр. Смертельный номер закончен!

Вот она, перекладина! Вот сейчас!..

Но гриф необъяснимо уплывает мимо и вверх, ладони пусты, а тело Никиты начинает медленное, все убыстряющееся падение. И привычный ужас уже стискивает ему голову. Но лонжа, знает Никита, есть же лонжа! Сейчас будет спасительный болезненный удар в поясе, падение прекратится, и начнется медленный спуск. Сейчас! Сейчас!

Оркестр вразнобой замолкает.

Никита смотрит туда, где только что стоял на страховке Щуль, и видит, что у правого занавеса никого нет. Барабан троса, как бешеный, крутится, распуская лонжу. И Щуль бежит по опилкам через всю арену, закрыв голову руками…

Никита падает все стремительней. Страх захлестывает его. Вот сейчас уже ничего не будет больше, кроме этого ужаса, и останется только крикнуть последним отчаянным криком.

«Нет! — вдруг говорит он себе. — Нет! Нет! Нет!»

И ужас отступает.

Это же просто, понимает Никита. Это же так легко. Надо лететь! Просто надо лететь, и все…

Он вытягивается в струнку, напрягает тело, раскидывает в стороны руки, отводит ладони немножко назад и толкает себя вверх.

Вот и все!

Встречный воздух уже не так сильно сжимает щеки, арена больше не мчится, вращаясь, в лицо. И Никита летит, парит в плотном воздухе, раскинув руки, плавно поворачивая по контуру арены. Растерявшиеся было прожекторы ловят его полет и теперь уже сверху провожают каждое его движение. Никита видит две свои тени, проплывающие по рядам зрителей. Их лица уже так близко, что можно различить машущие руки и открытые в восторженном крике рты.

Музыка снова гремит туш. Никита чуть управляет руками, совершая последний медленный круг. И среди поднятых к нему ликующих лиц, ему кажется, он различает Леньку, размахивающего вечной кепкой. Рядом с с Ленькой вскочил с места и подпрыгивает от восторга Карпа. Никита летит дальше, и прожектор высвечивает на мгновение прекрасное лицо Эрны. А вон там Сонька маленькая и Сенька Шпрот, Леха Рваный. Вот и Маша-моряк, и Сережка — все его звено… Все они здесь, все смотрят вверх.

А у правого занавеса стоит Володя Петров в своей всегдашней выцветшей гимнастерке. Он поднимает сжатый кулак к плечу и кивает Никите.

Когда Никита пролетает над ним, ему слышно, как Володя негромко говорит:

— Ай, браво!

Вот уже совсем рядом желтые влажные опилки арены. Никита складывает руки, чуть подгибает ноги и, спружинив, опускается точно в середину. Он ступает два шага вперед, плавно разводит руками и делает комплимент.

Гремят, не смолкают аплодисменты…

После этой ночи страшные сны больше Никите не снились никогда.