Никита с опаской взглянул в темную глубину между сваями. Лезть туда ему почему-то не хотелось.
— Да ладно, не боись, — сказал Карпа. — Бить не будем. Пошли.
— Это ты не боись, — сказал Никита. — Я с тобой еще за босяка не рассчитался.
— Да ладно вам, — сказал Ленька. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Полезай давай.
И Никита полез следом за ними.
В глубине под настилом к сваям была приколочена доска. Под доской Никита разглядел помятое ведро с водой. В ведре брюхом вверх плавали два маленьких налима. Рядом лежала еще одна самодельная острога.
— Рыбу здесь гарпуните, что ли? — спросил Никита.
— Сядем, — сказал Ленька и, когда ребята уселись на самодельную скамью, показал рукой между свай: — Видишь?
Оказалось, что отсюда хорошо просматривается вся прибрежная полоса базара.
— Здесь наш наблюдательный пункт, — продолжал Ленька, — острога и рыба — это для маскировки…
— Вчера я во какую камбалу наколол! — перебил Карпа, разводя руками. — В ведро не влезла!
— Для маскировки, — строго повторил Ленька. — Лорда Гленарвана мы сами придумали, а как его на самом деле зовут, мы еще не выяснили…
— Понимаешь, — снова перебил Карпа, — он английский шпион, должен встретиться здесь на базаре со своим помощником.
— Заливай! — сказал Никита. — Такие шпионы не бывают.
— Много ты понимаешь, — обиделся Карпа. — Вон Леньку спроси, он тебе скажет, сколько здесь англичане шпионов понаоставляли. Правда, Леня?
— А то! — кивнул Ленька.
— И куда вы их складываете? — спросил Никита.
— Кого это? — не понял Карпа.
— Ну, которых наловили, — объяснил Никита.
Ленька надвинул на глаза кепку и молча отвернулся. Карпа схватил Никиту за руку:
— Гленарвана мы застукаем, когда он с помощником встретится. Сегодня баба-дура помешала. Но он обязательно придет. Где им встречаться, как не здесь? Самое подходящее для шпионов место — базар. Правда, Леня?
— А то! — сказал Ленька.
Карпа встал на цыпочки и начал возбужденно шептать Леньке на ухо. Ленька посоображал чего-то, потом кивнул.
— Можно!
— Слушай, Никита. Мы решили тебя принять в наше общество, — сказал Карпа торжественно.
Никита сообразил, что ребята хотят с ним покорешиться.
— Заметано, — сказал он.
— Ты вступаешь в общество Красных пинкертонов, — сказал Ленька так же торжественно, как и Карпа.
— Куда, куда? — удивился Никита.
Карпа возмущенно хлопнул себя по колену.
— Тебе же говорят русским языком: в общество Красных пинкертонов. Сыщиков то есть.
— А вот это, смотри, наш герб, — показал Ленька.
— Мы его три дня рисовали, — сказал Карпа.
Только тут Никита заметил прибитый к свае квадратный лист фанеры, на котором химическим карандашом был начерчен жирный круг. В круге маяк посылал лучи в волнистое море. Снизу крест-накрест нарисованы были сабля и ружье. С одной стороны по кругу написано было: «Честь», с другой стороны: «Верность», а сверху: «Дружба».
— Маяк — это чтобы все видеть, — объяснил Карпа. — Все опасности и рифы. Сабля и ружье — сам понимаешь. Это революция.
— А теперь клянись хранить тайну, — сказал Ленька. — Чтобы никому, ни под каким видом!
— Клянусь! — сказал Никита серьезно. — Никому!
Помолчали. Потом Карпа сказал:
— У нас и девиз есть, — и показал на фанерный лист с гербом.
— Какой еще девиз? — спросил Никита.
— Слово такое, чтобы своих узнавать, какой ты непонятливый, объяснил Карпа.
— А без слова что, не узнаешь? — все не понимал Никита.
Карпа на мгновение задумался.
— А если в темноте? Тогда как? — наконец спросил он.
Ленька сказал:
— Наш девиз: «Верность и честь». Пароль «Верность», а отзыв: «Честь». Запомни хорошенько. Если человек говорит тебе: «Верность!», ты должен ответить ему: «Честь!», бросить все дела и тут же бежать на помощь. Такой у нас закон. Соображаешь?
— Соображаю, — сказал Никита. Этот закон ему понравился.
— Понимаешь, — продолжал объяснять Ленька, — дружба — это верность и честь. Без верности и чести не бывает дружбы. Без дружбы и чести нет верности… А вот честь — она всегда… Она сама по себе… Понимаешь?
Никита ничего не ответил. Дружбу он уважал, она не раз выручала его в трудную минуту. Но вот рассуждать о таких вещах, как верность и честь, ему никогда не приходилось. В том мире, откуда он пришел, была, конечно, своя верность. И даже своя честь была. Только об этом не принято было говорить.
Занятные Никите попались знакомцы. Смешно на них глядеть. И игру придумали какую-то шибко мудреную. Здоровые парни, лет по двенадцать небось уже стукнуло, а лепят каких-то сыщиков. За последние три года Никита играл только в очко да в три листа, а уж в сыщиков-то, извини-подвинься! Сколько раз ему приходилось, дурея от страха, отрываться от грохающей сапогами толпы под жуткий свист дворников и милиционеров.
— А этого Гленарвана, не сомневайся, мы все равно найдем, — сказал Карпа. — Он нам давно подозрительный. Правда, Леня?
Ленька не успел ответить. В светлом проеме между сваями показался чей-то темный силуэт и раздался веселый окрик:
— Пинкертоши, вы где?
— Мы здесь, Володя! — крикнул Ленька и полез наружу.
— Это Ленькин братуха. Он из горкома РКСМ, комсомолец, — шепнул Карпа Никите, устремляясь за Ленькой. — Он про нашу тайну ничего не знает, ты не думай… Это он просто дразнится, потому что мы книжки про Пинкертона любим. Пошли.
Ребята выбрались из-под причала, жмурясь от яркого дневного света.
— Эге, да вашего полку прибыло. А это кто? — спросил высокий парень в выцветшей гимнастерке, подпоясанной широким армейским ремнем.
— Это, Никита, сын Лепехина из редакции, — сказал Ленька.
— Небось тоже в комсомол метишь? — спросил Володя.
Никита не знал, куда он метит, но на всякий случай кивнул.
— Три пацана — это уже ячейка.
— Да, ячейка, — протянул Карпа. — А когда записываться приходили, так ваш Головко знаешь что сказал? — при этих словах Карпа странно изменился. Он раздался в ширину, у него опухли щеки, а взгляд устремился куда-то в небо. «Комсомол — це вам не в бабки грать, це — передовой авангард рабоче-крестьянской да казачьей молоди», — сказал Карпа нравоучительным басом.
— Похоже, — засмеялся Володя. — Но вы не расстраивайтесь, братва, ваше время впереди. А пока для вас есть у меня дело. Нечего вам под причалом ошиваться.
Карпа многозначительно посмотрел на Никиту. Ленька потрогал козырек кепки, облизнул губы.
— Но! Какое задание?
— Разговор этот долгий, — сказал Володя. — Пойдемте-ка лучше в горком.
Никита боялся этих слов: горком, чека, губком — от них всегда веяло опасностью. Он подумал было, не пора ли смываться, но все-таки пошел за ними, отстав на всякий случай на полшага.
Этот Володя, Ленькин братуха, привел их в просторную комнату с двумя пустыми столами. За одним столом сидел толстый парень с маленькими глазками и, пыхтя и отдуваясь, что-то писал красной краской на длинной бумажной ленте. Никита догадался, что это и есть Головко, которого передразнивал Карпа, похоже получилось.
На стене висел плакат: толстый поп, хватающий жирной лапой узелок с яичками у старушонки, и надпись: «Все люди — братья, люблю с них брать я».
И еще один, непонятный. Усатый красноармеец в синем шлеме с красной звездой показывал на тебя пальцем и спрашивал: «А ты записался в ЧОН?»
Ленькин братуха долго разговаривал с ними. Никита не все понимал из их разговоров. Но Карпа потом объяснил ему, что Володя приказал им отправиться к бойскаутам.
* * *
После горкома Никита пошел к отцу. Карпа и Ленька проводили его и договорились назавтра встретиться после обеда.
Никита вбежал в ворота приземистого кирпичного дома. Во дворе дымила походная кухня. К ней подходили люди. Повар в солдатской форме и белом фартуке разливал в котелки и миски пахучее варево. Рот Никиты мгновенно наполнился слюной, и он прошмыгнул в низкую дверь столовой.
Прямо против двери тоже висел плакат: «Чтоб избежать холерной муки, мой чаще хорошенько руки!» Отца Никита увидел сразу: он сидел за свежеоструганным столом и спорил с каким-то дядькой в кожаной куртке и ремнях. Дядька горячился, размахивая руками, шлепал ладонью по столу:
— …Он до революции в купцах ходил, при англичанах торговал. К стенке его надо было поставить. А теперь этот субчик кондитерскую на углу Поморской открывает, крендель золоченый над дверью повесил, да еще название придумал: «Красный бублик»! Скотина! Что же, я к нему за белыми булками ходить буду? Как это называется?
— Уймись ты, уймись! Суп прольешь, — говорил отец. — Нэп это называется, новая экономическая политика. С разрухой кончать надо. Пусть-ка и торгаши на социализм поработают.
Никита подошел.
— А, Никита, — сказал отец. — Садись давай. Навались. Из камбалы суп. Остывает.
— Твой, что ли? Нашел наконец? — спросил Кожаный и обрадовался.
— Мой, — сказал отец.
— И жену нашел?
Отец молча смотрел в котелок.
— Нет ее… — сказал он тихо.
И Никите вдруг захотелось заплакать.
— Ну, я пошел! — сказал Кожаный и положил отцу на плечо огромную руку. — Вот оно, брат, какая карусель… Корми парня крепче, смотри, какой тощий. Ровно росток картофельный из подвала.
— Ешь, Никита, — сказал отец и поднял голову. — Кушай, сынок.