1. КОМАНДА ВЕРБОВЩИКОВ

Сидя в молчании на насыпи давно заброшенной железной дороги Эри — Лакаванна — Пенсильвания и задумчиво посасывая клевер, красные и белые цветки которого росли вокруг, Крис смотрел на город Скрэнтон, штат Пенсильвания, готовящийся к отлету.

И для Криса, и для города такое событие происходило впервые. Крис с детства — а сейчас ему было шестнадцать — знал, что города покидают Землю, но видеть летящий город ему не доводилось. Да и мало кому доводилось, поскольку города, раз улетев, улетали навсегда.

Представляя интерес, это событие отнюдь не вселяло радости. Скрэнтон был единственным городом, который Крису приходилось видеть, и, ясное дело, посетить; вряд ли когда-нибудь ему посчастливится увидеть другой. Этот город был единственным источником тех скромных средств к существованию, которые отец и старший брат Криса ухитрялись добывать в долине; там деньги зарабатывались, там же и тратились, каждый раз исчезая гораздо быстрее, чем появляясь.

По мере того, как дела в Скрэнтоне шли все хуже, город понемногу становился прижимистее, но все же, кое что оттуда удавалось выжать. Теперь, как в свое время для многих других городов, пробил час отчаяния и для Скрэнтона. Он отправлялся в космос, чтобы там, среди звезд, стать кочующим трудягой.

Долина изнемогала под безжалостно жарким июльским солнцем, и дым из заводских труб поднимался вертикально вверх. Впрочем дымили трубы лишь немногих предприятий, да и те вскоре будут остановлены до тех пор, пока город не найдет другой планеты, на которой можно работать. Даже такая малость как сигарета, будет изгнана из ограниченного воздушного пространства межзвездного корабля, даром что величиной он с целый город.

Внизу у основания железнодорожной насыпи, где теснились сложенные из толя лачуги, какой-то загорелый оборванный человек в майке и джинсах безучастно ковырял мотыгой в огороде. Интересно, подумал Крис, знает ли он, что должно произойти. Возможно, ему просто наплевать. Отец Криса давно впал в подобное угрюмое состояние. Но все равно, странно, что кроме самого Криса других зевак не было.

Кольцо расчищенной земли, голой, красной, сухой окружало город, отделяя его от лачуг, от обшарпанных ветхих предместий, от всего остального мира. Внутри этого кольца город выглядел совершенно обычно, вплоть до желто-оранжевых проблесков отвалов шлака. Скрэнтон намеревался оставить на Земле половину своих домов, но шлаковые отвалы он брал с собой; они были частью его богатства. Где-нибудь среди звезд найдется неосвоенная планета с железной рудой для переработки; еще где-нибудь — планета, где найдет применение шлак. Что это может быть за применение, сейчас гадать не приходилось, но дальновидный подход не должен исключать такую возможность. Люди же, наоборот, по большей части были бесполезны; как ни считать, ценность шлака оказывалась выше, и мало кто мог надеяться, что его не обменяют при случае на тюк с металлоломом.

Но каковы бы ни были надежды и опасения, в одном, по крайней мере, сомнений не оставалось: земные запасы железной руды окончательно истощились, ее переработка больше не окупалась. Прожорливое Второе Тысячелетие — «Эпоха Расточительства» — выработало все железо, включая такие искусственные залежи, как автомобильные свалки и другие россыпи проржавевшего металлолома. Конечно, природное железо еще имелось на Марсе, но Скрэнтону оно было недоступно. На Марсе уже находился Питтсбург, оснащенный пушками столь же хорошо, как и доменными печами. Кроме того, Марс слишком мал, чтобы прокормить более одного сталелитейного города, и не из-за недостатка на красной планете руды, а из-за нехватки кислорода, столь же необходимого для производства стали.

На Венере и Меркурии отсутствовало сырье нужного качества, а на пяти газовых гигантах и далеком ледяном шаре Плутоне вообще никакого сырья не было. Скрэнтон не сможет найти работу в пределах Солнечной системы; ему предстоит отправиться на другой конец галактики, и кто знает, что его там ждет.

Человек в огороде выпрямился, прислонил мотыгу к стене своей лачуги и вошел внутрь. Теперь долина за пределами кольца голой земли выглядела так, словно люди действительно ее покинули. Крису пришло в голову, что это вполне возможно. Вдруг город, находящийся под воздействием поля спиндиззи, представляет какую-то опасность? Может, они с одиноким огородником рискуют, сами того не подозревая?

Вокруг стояла тишина, если не считать отдаленного гула самого Скрэнтона. Крис знал, что ему ничто не угрожает со стороны железнодорожного полотна, лежащего позади, так как рельсы давным-давно были сняты и отправлены в домны. Даже шпалы исчезли; их растащили на дрова обитатели лачуг в суровые пенсильванские зимы. В долине ходила легенда, что в тихие ночи еще можно услышать, как проходит «Лунный снег», но Крис смеялся над подобными сказками. (Кроме того, отец сказал ему, что это был дневной поезд.)

Крис порылся в памяти, выискивая то немногое, что знал о спиндиззи-генераторах, но не извлек ничего, кроме довольно смутного представления о том, что это были машины, и что они поднимали предметы. Несмотря на плохое и нерегулярное образование, он страстно тянулся к чтению и читал даже этикетки на консервных банках, если ничего другого под рукой не оказывалось. Однако физика межзвездных полетов являлась дисциплиной, которую даже успевающий студент не мог одолеть без помощи первоклассного преподавателя, а лучшим учителем Криса была библиотекарша из публички Скрэнтона. Она старалась, как могла, но ее добрые намерения находились в прискорбном несоответствии с ее познаниями.

В конце концов Крис остался на насыпи. Впрочем, он наверняка не двинулся бы с места, даже точно зная, что какая-то опасность есть. Ведь в этой унылой долине любое новое событие несло разнообразие. Даже тот факт, сам по себе влекущий катастрофические последствия, что Скрэнтон вот-вот навсегда исчезнет из этот мира и станет далек, как Бетельгейзе, был захватывающе интересен.

До сих пор жизнь Криса не изобиловала событиями. Он ставил силки на белок; ловил мелкую рыбешку; крал яйца у соседей, столь же бедных, как и его семья; рыскал в поисках лома, чтобы продать его на завод; помогал Бобу ухаживать за отцом во время частых приступов болезни, в которой, несмотря на отсутствие в Америке тридцать второго века специалиста, способного поставить диагноз, следовало признать бич древней Африки «квашиоркор», иначе говоря, систематическое недоедание; гонял маленьких девочек с ягодной поляны… и провожал взглядом ракеты богачей, с далеким ревом пролетавшие высоко в небе.

Раньше он часто подумывал, не уйти ли отсюда, хотя не знал никакого ремесла и не был уверен, что в мире найдется место, где купят, пусть за гроши, его немалую, но грубую силу, лишенную профессиональных навыков. У Криса не было матери, но любовь и привязанность друг к другу часто поддерживали его семью, когда нечего было есть, кроме поджаренной лепешки и зеленых помидоров, и нечем было согреться в рождественский снегопад, разве что свернуться вместе с малышами под грудой старых лохмотьев, которые они называли одеждой. Хорошо или плохо, но Крис сохранил верность всему этому, такую те упрямую и самозабвенную, какая всегда была свойственна Бобу. На всей обезлюдевшей Земле не было места, которому он был бы предан больше, и места, которое могло бы большим на эту преданность ответить — и Крис, от природы веселый и спокойный, перестал мечтать о побеге. В мире, где отец, доктор экономических наук, не смог найти ни применения своим знаниям, ни учеников; где грошовая работа отнимала силы, не принося денег и не оставляя времени даже на то, чтобы ухаживать за могилой жены, — какие надежды могли питать от сыновья? Будущее девочек виделось еще более мрачным.

Кочующие города представляли собой не лучший выход. Слишком часто Крису доводилось читать, что блуждание среди звезд оказывалось лишь другим видом полуголодного существования, которое вдобавок отнимало голубое небо, чахлый лес и жалкий, но собственный клочок земли, где можно растить репу. Иначе, почему почти ни одному городу, из всех когда-либо покинувших Землю, не удалось вернуться домой? Правда, Питтсбург нашел свою удачу на Марсе — но что это за удача, если всю жизнь нужно торчать в городе, за пределами которого нет ничего, кроме пустыни цвета охры, без воздуха, где человек превращается в ледышку через несколько минут после захода крошечного солнца. Рано или поздно, говорил отец, Питтсбургу, как всем другим городам, тоже придется покинуть солнечную систему — но на этот раз не потому, что кончатся железо и кислород, а потому, что на Земле останется слишком мало людей, способных покупать сталь. Их и так уже осталось слишком мало, чтобы Питтсбургу имело смысл возвращаться в некогда процветавший, образованный реками треугольник, покинутый им тридцать лет назад; богатства в Питтсбурге хватало, но что-либо купить на Земле, даже самое необходимое, становилось все труднее. Похоже, кочующие города оказались тупиком.

Тем не менее, Крис сидел на насыпи и наблюдал. Происходило нечто, в то время, как жизнь Криса была угнетающе однообразна. Если он и завидовал решению города покинуть эту долину, то этой зависти не осознавал.

Резкий шорох заставил его обернуться. Из кустов на противоположной стороне насыпи торчала собачья голова в странном венке из красных лилий; создавалось впечатление, будто она подана на блюде. Крис улыбнулся.

— Привет, Келли. Пчел ищешь?

Пес фыркнул и затрусил к Крису с дурацки гордым видом — он, видимо, действительно гордился собой. Обычно Келли не мог отыскать ничего, даже дороги домой. Боб, его официальный хозяин, говорил, что Келли — это помесь керри-терьера и колли, отсюда и имя. Но Крису никогда не доводилось видеть чистого образчика ни одной из этих пород, а на их изображения в книжках Келли не походил вовсе. По правде говоря, больше всего он напоминал лохматую дворняжку — каковой и был на самом деле.

— Ну, как твое мнение, красавчик? Думаешь, им удастся оторвать эту штуку от земли?

Келли принял вид пса, пытающегося думать, изобразил страдание, дважды вильнул хвостом, гавкнул на бабочку и сел, часто дыша раскрытой пастью. Он явно считал, что принадлежит Крису: иллюзия, которой у Боба хватало ума не противостоять. Объяснять Келли что-либо столь абстрактное было делом: а) долгим и сложным, и б) в любом случае абсолютно безнадежным. Келли отрабатывал свое содержание — ловил кроликов. Это компенсировало канитель с ним, когда ему доводилось поохотиться на дикобраза; так что всем в семье, кроме Криса, было безразлично, кого пес считает своим хозяином.

Наконец, вокруг палимого солнцем города началось какое-то движение. Небольшие группы людей, которые с такого расстояния были бы почти неразличимы, если бы не их ярко-желтые каски рабочих-сталелитейщиков, обходили город по периметру. На этот счет, наверняка, есть какой-то закон, подумал Крис. И наверняка, это последний земной закон, который Скрэнтон будет о б я з а н соблюдать.

Патруль, без сомнения, искал зевак, которые могли находиться в опасной близости от города.

Крис представлял себе это так ярко, что на мгновение ему показалось, будто он слышит голоса. И тут он с испугом сообразил, что это ему не мерещится. Ярко блеснули желтые каски, и он увидел патрульную группу, которая, пробравшись сквозь скопление лачуг у основания насыпи, направлялась в его сторону.

С предусмотрительностью профессионального браконьера Крис метнулся в кусты по другую сторону насыпи. Там он не только укрылся от глаз патруля, но сам уже не мог его видеть, однако слышал все отчетливо.

— … никого в этих хибарах. По мне, это пустая трата времени.

— Босс велел посмотреть, мы и смотрим, вот и все. Лично я считаю, что нужно было ехать в Никсонвиль.

— К тамошним бродягам? Да они чуют работу за десять миль. Люди на этом краю города привыкли работу и с к а т ь. Правда, ее тут никогда не было.

Крис осторожно раздвинул кусты и выглянул наружу. Патруль по-прежнему был ему не виден, но с противоположной стороны, шагая по старой насыпи, приближалась еще одна группа людей. Крис поспешно отпустил кусты, и они сомкнулись. Он пожалел, что не забрался выше но холму, теперь же было слишком поздно. Новый патруль находился достаточно близко, чтобы услышать шорох, а если бы Крис двинулся с места, то его наверняка бы заметили.

Снизу из долины донеслось легкое гудение, похожее на жужжание пчел, но намного слабее и ниже. Ничего подобного Крис раньше не слышал, но у него не возникло сомнений относительно происхождения этою звука: шла настройка спиндиззи-генератора Скрэнтона. Неужели ему придется просидеть в кустах и не увидеть взлета? Но, впрочем, — город не взлетит, пока не вернутся все патрули.

Голоса приблизились, и Колли, лежащий подле Криса, тихо зарычал. Мальчик, не осмеливаясь произнести ни слова, схватил пса за загривок и слегка встряхнул. Келли замолк, но все мышцы его напряглись.

— Эй! Смотри-ка, кто тут!

Крис застыл неподвижно, как кролик, почуявший лису; но тут же раздался другой голос.

— Проваливайте, ребята. Это мой дом. Ваши дела меня не касаются.

— Что? Ты не слышал, что к сегодняшнему полудню велено убраться из долины? Даже у тебя на двери висит соответствующий плакат. Ты что, Джек, читать не умеешь, а?

— Какой-то клочок бумаги мне не указ. Я тут живу, понял? Это мерзкая халупа, но она моя, и я останусь тут. Все! Можете валить.

— Ну что ж, не знаю, все ли это, Джек. Есть закон, который гласит, что ты должен быть эвакуирован. Н а м твоя лачуга не нужна, но таков закон, понял?

— А еще есть закон, что я имею право на свою собственность.

С насыпи вмешался новый голос, раздавшийся меньше чем в пятнадцати футах от того места, где притаились Крис и Келли.

— Что там за проблема, Барни?

— Скваттер. Не хочет уходить. Говорит, что он владелец этот дома.

— Курам на смех. Пусть покажет бумаги на владение.

— А, к чему такая канитель? У нас нет времени. В е р б у й т е его и пошли.

— В ы  н е  и м е е т е  п р а в а!

Послышался звук увесистого удара и удивленные голоса.

— Ах, не хочешь по-хорошему! Ну что ж, мистер…

Раздалось еще несколько ударов, затем звук чего-то бьющегося — стекла или глиняной посуды, догадался Крис, а может быть и мебели. И прежде, чем Крис успел что-либо сделать, Келли истошно залаял, вырвался, вылетел из кустов и понесся через насыпь к месту схватки.

— Эй, смотри! Откуда взялась эта дворняга?

— Из тех кустов. Там еще кто-то есть. Рыжие волосы, я вижу. Ну ладно, рыжий, вылезай, живо!

Крис медленно поднялся, готовый бежать или драться в зависимости от ситуации. Келли на той стороне насыпи на мгновение перестал лаять, его внимание разделилось между свалкой в лачуге и группой людей, уже обступивших Криса.

— А ты крепыш, рыжий. Полагаю, ты тоже ничего не слышал про приказ об эвакуации.

— Нет, не слышал. Я живу в Лэйкбранче, а сюда пришел только посмотреть.

— Лэйкбранч? — удивился старший, глядя на одного из своих обветренных товарищей.

— Захолустный городишко, где-то там. Раньше был курортом. Сейчас там никого, кроме браконьеров и побирушек.

— Прекрасно, — сказал старший, сдвигая назад свою желтую каску и улыбаясь. — Полагаю, рыжий, тебя никто не хватится. Пошли.

— Что значит, пошли? — произнес Крис, сжимая кулаки. — Я должен быть дома к пяти.

— Осторожно — парень крепкий, — отступил второй.

Первый патрульный, теперь было ясно, что он действительно командир, презрительно рассмеялся.

— Напугался? Да ведь он всего лишь мальчишка. Пошли, рыжий, у меня нет времени спорить. Ты оказался тут после полудня, у нас законное право тебя забрать.

— Я же сказал вам, мне нужно домой.

— Следовало подумать об этом, прежде чем идти сюда. Пошевеливайся. Надумаешь драться, сам получишь, понял?

Внизу три человека вышли из лачуги, крепко держа огородника, которого Крис видел и раньше. Все они выглядели изрядно помятыми, но тем не менее строптивец был скручен.

— Мы взяли его! А вы, ребята, хороши. Мы думали, вы вот-вот спуститесь. Дождешься от вас помощи, как же!

— Мы взяли другого, Барни. Шагай, рыжий.

Командир вербовочной команды взял Криса за локоть. В этом движении не было особой угрозы, но оно оказалось достаточным, чтобы медленно соображавший Келли принял решение. Он был на удивление глуп даже для собаки, но теперь знал, какая схватка интересует его больше. С рычанием, от которого даже у Криса волосы встали дыбом — никогда раньше ему не приходилось слышать ничего подобного — пес вновь пересек насыпь и, прыгнув, вцепился в ногу верзилы.

В течение последовавшего тридцатисекундного замешательства Крис мог бы легко ускользнуть — достаточно было выбрать любую из сотен тропинок в лесу, любая из которых оказалась бы для этих сталелитейщиков непроходимой, — но он не мог бросить Келли. И в то время, пока ошарашенные патрульные отбивались от разъяренной собаки, Крис в отчаянии бросился на их подставленные спины.

Криса никак нельзя было назвать опытным бойцом, но он успел оценить расстановку сил. Человек, в которого вонзил зубы Келли, был достаточно занят. Поэтому Крис не слишком ловко направил тяжелый кулак на его соседа. Увидев, что тот покачнулся, но не упал, Крис выбросил вперед второй кулак. Удар пришелся не совсем туда, куда метил Крис, но человек все же отшатнулся, что уже было неплохо. Затем Крис оказался в центре свалки и больше не пытался врезать кому-нибудь в определенное место.

Спустя некоторое время он лежал на дробленом граните старой насыпи, не беспокоясь больше ни о Скрэнтоне, ни о Келли, ни о себе. В голове у него звенело, а над ним шла серьезная перебранка.

— … больше неприятностей, чем он стоит. Двинь ему ногой по башке и пошли назад!

— Нет. Никаких убийств. Мы имеем право принудительно вербовать их, но права убивать нам никто не давал. Кто-нибудь из вас, парни, дайте Хаггинсу затрещину, это приведет его в чувство.

— Вы что, вдруг сразу стали цыплятами?

Командир вербовщиков тяжело дышал, и Крис, который понемногу начал различать, что творится вокруг, увидел, что этот верзила сидит на земле, перевязывая окровавленную ногу куском ткани, оторванным от рубахи. Но голос его звучал ровно:

— Ты хочешь убить мальчишку, потому что он пару раз заехал тебе по морде? Самый ничтожный повод для убийства, тем более ребенка. Только заикнись об этом еще раз, и я сам тебе двину.

— А, да заткнись ты, наконец, благодетель, — проворчал другой. — Хоть пса пристукнули, и то…

— Ты, трепло, поосторожнее!

Крис вскочил на ноги, и тут же двое схватили его с боков. Он отчаянно вырывался, но сил уже не оставалось.

— Ну что за трепачи. Не удивительно, что вы не можете справиться с мальчишкой. Хаггинс, заткни свою пасть. Рыжий, не слушай этого дурня, он всегда мелет чушь. Твой пес просто убежал.

Эта неуклюжая ложь говорилась из самых добрых побуждений, но совершенно напрасно. Крис видел Келли, лежащего неподалеку. Келли сделал все, что мог; теперь для него все кончилось.

Сердце спотыкающегося парня, которого вербовщики тащили в Скрэнтон, превратилось в камень.

 

2. ПОЛОСА БУРЛЯЩЕЙ ЗЕМЛИ

Город, окруженный полосой голой земли, казался нереальным и будто дрожал в воздухе. Гудение прекратилось, и, хотя июльское солнце палило по-прежнему, создавалось странное впечатление, что город покрывает легкая тень.

Несмотря на свое горе и злость, Крис заинтересовался этим эффектом, и наконец, решил, что понял причину: горячие волны, поднимавшиеся от земли вверх, словно обволакивали город, находящийся теперь под огромным куполом. Нет, не под куполом, а внутри какою-то пузыря, часть которого находилась под землей, уходя туда точно по расчищенному периметру.

Поле уже работало; невидимое само по себе, оно больше не пропускало воздух Земли.

Скрэнтон находился в полной готовности.

Из-за потасовки патруль сильно задержался. Командир вел их обшарпанными покинутыми предместьями, не щадя своей пораненной ноги. Он морщился при каждом шаге, что доставляло Крису мрачную радость, но темпа не сбавлял и не позволял синякам и ссадинам остальных служить оправданием медлительности.

Крис ничего не почувствовал, когда они прошли сквозь защитный экран. На полпути через полосу окружавшей город голой земли в добрых пятьсот футов шириной, предводитель отстегнул со своего пояса какое-то устройство, размером с плод авокадо, покрутил его в руках, пока оно не издало назойливый вой, а затем, выстроив группу в цепочку, повел ее вдоль линии, которую прочертил в сухой красной земле носком сапога.

Едва те двое, что держали Криса, отпустили его, Крис инстинктивно напрягся. Верзила заметил это.

— Рыжий; на твоем месте я бы этого не делал, — спокойно сказал он. — Если ты попытаешься побежать обратно, после того, как я выключу эту штуковину, — ты взлетишь в воздух. Обернись и взгляни на поднимающуюся пыль. Ты намного тяжелее, чем песчинка, и взлетишь намного выше. Так что лучше расслабься, поверь мне.

Крис вновь взглянул на странную разграничительную линию. Узенькая полоска уходила, изгибаясь, в обе стороны, насколько мог он видеть. И вдоль этой линии тяжелая рыхлая почва, казалось, непрерывно перемешивалась, как будто Крис стоял внутри огромного кольца, образованного кипящей пылью.

— Вот именно это я и имел в виду. А теперь взгляни.

Командир нагнулся и, подобрав камень размером со свой здоровенный кулак, швырнул его туда, откуда они пришли. Едва камень оказался над полосой бурлящей почвы, его с треском подбросило вверх, словно отрикошетившую пулю. Не прошло и секунды, как он исчез из виду.

— Быстро, а? А тебя, рыжий, забросило бы еще выше. Через несколько минут это поле поднимет целый город. Так что, не суди о вещах поверхностно. Там, где ты стоишь, уже не Земля.

Крис бросил взгляд на горы, на полоску бурлящей земли. Затем он повернулся и вновь зашагал к Скрэнтону.

Теперь они шли по улице, по которой Крис ходил много раз, когда нес пятьдесят центов, чтобы купить приложение к газете «Санди» с объявлениями «Требуется работник», или катил тачку со ржавым металлоломом, или возвращался с тощим пакетом низкосортного фарша из конины. Разница заключалась лишь в том, что сразу за знакомым углом город обрывался, уступая место окружающей его пустоте — и все это в нависающей тени, которая вовсе не была тенью.

Командир патруля остановился и оглянулся.

— Отсюда нам не успеть, — сказал он наконец. — В укрытие, Барни, приглядывай за этим деревенщиной. Паренька я возьму с собой, он выглядит благоразумным.

Барни хотел что-то ответить, но его слова потонули в звуке долгого гудка, от которого задрожали стены. Звук был ужасный; Крису не доводилось слышать ничего и наполовину столь громкого. Казалось, что этот шум не кончится никогда. Командир затащил мальчика в какой-то дверной проем.

— Это предупредительный сигнал. Означает — прячьтесь, ребята. Стой спокойно, рыжий. Наверняка никакой опасности нет, но что-нибудь может свалиться от тряски, так что нужно поберечь голову, если она тебе дорога.

Гудок смолк, но вместо него Крис услышал гул, такой пронзительный, что у него заныли зубы. Тень сгустилась, а бурлящая почва начала взлетать в воздух, пышными высокими султанами, напоминая папоротник.

Затем дверной проем вздрогнул и покосился. Крис вцепился в раму, и как раз вовремя: спустя секунду, дверь резко дернулась из стороны в сторону. Постепенно толчки стали более ритмичными, интервалы между ними росли, а сила их понемногу спадала.

Впрочем, после первого толчка тревога Криса перешла в изумление, поскольку колебания почвы были пустяком по сравнению с тем, что происходило теперь. Казалось, что весь город сильно раскачивается, будто корабль в бурю. Одно мгновение улица упиралась прямо в небо, в следующий момент перед глазами Криса оказывалась стена срезанной земли, край которой отвесно возвышался футов на пятьдесят или более над новой границей города, а потом — только небо.

Эта сильнейшая качка должна была обрушить весь город ревущей лавиной стали и камня. Однако, ощущались лишь слабые подергивания и сотрясения почвы, да и они, похоже, затухали. Город, окутанный колоссальным облаком пыли, вновь выровнялся и Крис увидел потрясающее зрелище: вся местность начала вращаться вокруг него. Толчки стихли совсем, все замерло, иллюзия того, что долина вращается вокруг города, была полной и вызывала заметное головокружение.

«Теперь ясно, почему спиндиззи получил такое название, — подумал Крис. — Интересно, мы так и будем вертеться волчком все время, пока находимся а космосе? Как мы тогда увидим, куда движемся?»

Высокое кольцо гор, окружавших долину, начало опускаться. В одно мгновение далекое полотно железнодорожной насыпи поровнялось с краем улицы; затем улица оказалась вровень с кромкой горы, затем с верхушками деревьев… и вот уже ничего, кроме голубого неба, темнеющего прямо на глазах.

Здоровенный командир патруля шумно вздохнул.

— Клянусь громом, — сказал он, — мы его подняли. — Вид у него был слегка оглушенный. — А ведь я никогда серьезно не верил в это.

— Мне и сейчас не очень-то верится, — вмешался человек по имени Барни. — Но раз карнизы не падают, нам больше нет необходимости тут торчать. И без карнизов босс свернет нам шеи за опоздание.

— Да, пошли. Рыжий, подумай хорошенько и не причиняй нам больше неприятностей, а? Ты сам видишь, теперь бежать некуда.

Сомневаться в этом не приходилось. Небо в конце улицы и над головой теперь стало абсолютно черным; и в тот момент, когда Крис взглянул вверх, появились звезды — сначала самые яркие, затем, понемногу, выступили сотни других в своем ошеломляющем великолепии. Из их привычной неподвижности Крис сделал вывод, что город больше не вращается вокруг своей оси. Это его немного успокоило. Даже гул стих; если он еще и звучал, то стал не слышен в общем шуме города.

Как ни странно, но солнце сияло по-прежнему. С этого времени «день» и «ночь» станут на «борту» города абсолютно произвольными понятиями; Скрэнтон вступил в царство Вечного Дня.

Группа прошла два квартала и остановилась: верзила увидел столб таксомоторной стоянки и достал из ниши телефон. Барни тут же начал возражать.

— Потребуется целая эскадрилья такси, чтобы доставить нас всех в ратушу, — заявил он. — И в такси не поместится достаточно ребят, чтобы успокоить мальчишку, если он начнет бузить.

— Мальчишка бузить не начнет. Идите дальше пешком со своим оборванцем. Я с такой ногой и шага больше не сделаю.

Барни заколебался, но заметная хромота верзилы оказалась неопровержимым аргументом. Он пожал плечами и повел — остальную группу за угол. Командир улыбнулся Крису, но мальчик отвел взгляд.

В небе над перекрестком появилось такси и, маневрируя с изысканной точностью, остановилось возле них.

Внутри никого не было; в этом безжалостном мире все, что не требовало коэффициента умственного развития выше ста пятидесяти, управлялось компьютером. Всеобщее господство подобных машин, часто говаривал отец Криса, являлось одной из главных причин нынешней, по-видимому вечной, депрессии: приход полуразумных машин в бизнес и технику произвел вторую Промышленную революцию, в которой лишь наиболее творческие люди, да и то, если они обладали неким управленческим даром, оказались в состоянии продать свой ум миру. Все остальные никому уже не были нужны.

Крис с самым живым интересом рассматривал такси; хотя он частенько видел их издали, но ездить в них ему, конечно же, не приходилось. Впрочем, смотреть там было почти не на что. Такси представляло собой яйцеобразную капсулу из легкого металла и пластика, выкрашенную в крупную красно-белую клетку, и опоясанную рядом окон. Внутри располагались два сидения для четверых, решетка громкоговорителя. Не было ни рычагов управления, ни приборов. Не видно было даже, куда пассажир должен опускать плату за проезд.

Верзила-командир жестом пригласил Криса на переднее сиденье, а сам забрался на заднее. Двери закрылись, будто захлопнувшийся рот, и такси плавно поднялось, зависнув на высоте около шести футов над дорогой.

— Место назначения? — приветливо осведомился Жестяной Кэб, причем Крис даже подпрыгнул от этой металлической приветливости.

— Городская ратуша.

— Номер социальной страховки?

— Один пять шесть один черточка ноль девять семь пять черточка ноль шесть девять восемь два один семь.

— Благодарю.

— Заткнись.

— Добро пожаловать, сэр.

Такси вертикально взмыло, и командир патруля откинулся на сиденье. Он, похоже, не возражал, чтобы Крис смотрел в окна на проплывавшие мимо высотные городские дома; здоровяк немного расслабился, выглядел снисходительным и лишь слегка настороженным. Наконец он произнес:

— Я должен кое-что тебе сказать, рыжий. Я вызвал такси не из-за ноги — мне доводилось ходить и в худшем состоянии. Готов меня выслушать?

Крис похолодел. Новые впечатления и обширность неизведанного мира, расстилавшегося перед ним, отвлекли его, но замечание командира напомнило ему о Келли, и он мгновенно устыдился, что смог об этом забыть. В том же приливе ярости он вспомнил, что его похитили, и что теперь некому, кроме Боба, позаботиться об отце и малышках. Это было непросто, даже для них двоих. Плохо, что он никогда больше не увидит Энни, Кейт, Боба и отца; гораздо хуже, что они лишились его рук, его поддержки и любви; но что хуже всего, они никогда не узнают, как все это случилось.

Девочки, конечно решат, что он и Келли убежали, поудивляются и немного погорюют, пока не забудут о случившемся. Но Боб и отец могут подумать, что он их бросил… скорее всего, по своей воле отправился со Скрэнтоном, оставив их побираться и нищенствовать.

Среди сельских жителей существовало словечко, выражавшее все презрение к человеку, покинувшему свою землю, какой бы скудной она ни была, чтобы слоняться по чужим улицам и переулкам кочующих городов: это называлось «податься в бродяги».

Крис отправился «бродяжничать». Так получилось помимо его желания, но отец, Боб и девочки никогда об этом не узнают. Никогда такого не произошло бы с ним, если бы не его бессмысленное любопытство; да и бедный Келли остался бы жив.

Верзила в каске увидел, как ожесточилось лицо Криса, и сделал нетерпеливый жест.

— Послушай, рыжий, я знаю, о чем ты думаешь. Что толку, если я сейчас скажу, что очень сожалею? Что сделано, то сделано; ты на борту и на борту останешься. И мы не похищали тебя. Если ты не знал о законах принудительной вербовки, то должен винить только свое незнание.

— Ты убил собаку моего брата.

— Нет, не я. У меня под этой тряпкой нога сильно порвана в двух местах, так что у меня вроде были причины ее убить, но это сделал не я, и в любом случае я не сделал бы этого. Но что случилось — то случилось, назад не воротишь. А сейчас я пытаюсь тебе помочь, и у меня на это осталось около трех минут, так что если ты не заткнешься и не выслушаешь меня, будет поздно. Тебе н е о б х о д и м а помощь, рыжий, неужели ты не понимаешь?

— Тебе-то какое дело? — язвительно спросил Крис.

— Потому что ты толковый парень и боец, а мне такие нравятся. Но поверь мне, этого не достаточно на борту города-бродяги. Ты попал в совершенно неизвестную тебе обстановку, и если окажется, что ты умеешь что-то, чем сможешь поразить здешнюю публику, я, должен сказать, буду чертовски удивлен. Никто в Скрэнтоне не будет заниматься твоим образованием. Хватит у тебя ума последовать моему совету, или нет? Если нет, я прекращаю эту канитель. У тебя осталось около минуты на размышление.

Сказанное верзилой не льстило самолюбию Криса, но он был вынужден признать, что это правда. И похоже, что этот человек говорил из лучших побуждений — иначе зачем бы ему понадобилось заводить этот разговор? Тем не менее, чувства Криса находились в таком смятении, что он не рискнул заговорить, а лишь молча кивнул.

— Разумно. Во-первых, я веду тебя на встречу с боссом — не с мэром, он пустое место, — а с Фрэнком Лутцем, городским управляющим. Помимо прочего он спросит тебя, чем ты занимаешься, или что ты знаешь. До нашего прибытия туда ты должен обдумать ответ. Мне наплевать, что ты ему скажешь, но скажи хоть ч т о — т о. И это должно быть то, что ты знаешь лучше всего, ведь он будет задавать вопросы.

— Я ничего не знаю — кроме огородничества и охоты, — угрюмо произнес Крис.

— Нет, я не это имею в виду! Ты знаком с какими-нибудь книжными предметами? С чем-то, что может быть полезным в космосе? Если нет, он отправит тебя разгребать шлак — и ты не долю проживешь бродягой.

Такси замедлило ход и начало опускаться.

— Если его не заинтересует то, что ты ему скажешь, н е п ы т а й с я отвлечь его чем-то другим. Ни один стоящий специалист не знает больше одного предмета, тем более в твоем возрасте. Держись тот, что ты выбрал, и сделай так, чтобы это выглядело полезным. Понял?

— Да, но…

— Никаких «но». И еще: если ты когда-нибудь попадешь в переделку на борту этого города, тебе понадобится кто-то, к кому можно обратиться, и лучше, если это не будет Фрэнк Лутц. Меня зовут Фрэд Хэскинс — не Фред, а Фрэд, Ф-Р-Э-Д.

Такси на мгновение зависло, затем его корпус шаркнул по булыжнику и дверь, сдвинувшись, распахнулась. Крис думал так напряженно и о стольких вещах сразу, что довольно долго не мог понять, что хотел сказать командир, представляясь. Наконец до него дошло, и он безуспешно попытался выдавить слова благодарности, одновременно называя свое имя.

— Пункт назначения, джентльмены, — четко произнес Жестяной Кэб.

— Заткнись. Пошли, рыжий.

Фрэнк Лутц, городской управляющий Скрэнтона, сразу же напомнил Крису скунса. В этом не было ничего обидного, ведь Крис не знал жаргона городских мальчишек. Лутц был маленьким, холеным, симпатичным и пухленьким, и даже сидя за письменным столом, казался слегка неуклюжим. Выражение, с которым он выслушивал отчет Хэскинса о двух насильно завербованных, чем-то напоминало близорукую дружелюбность кошечки; но едва Хэскинс закончил, Лутц резко вскинул глаза — и Крис понял, что этот зверь может быть опасным…

— От этого закона о принудительной вербовке одни неудобства. Но, я полагаю, мы должны делать вид, что всячески печемся о наших случайных пассажирах, пока не окажемся в какой-нибудь части вселенной, где полиция попадается не так часто и у нее хватает своих забот.

— И к тому же, у нас нет для них препарата, — вполголоса согласился Хэскинс.

— Это не тема для публичного обсуждения, — произнес Лутц с такой мертвящей холодностью, что Крис моментально сообразил, что такая оговорка, каков бы ни был ее смысл, предназначалась Хэскинсом для его ушей. Верзила оказался гораздо более хитер, чем можно было подумать, глядя на его огромную фигуру и грубовато-добродушное лицо.

— Что касается этих типов, не думаю, что они на что-то сгодятся. От таких никогда нет проку.

Обманчиво мягкие карие глаза, водянистые и безобидные, уставились на крестьянина.

— Как тебя зовут?

— Кому какое дело? Не собираюсь я с вами толковать. У вас нет права…

— Не пререкайся со мной, бродяга, у меня мало времени. Итак, имени у тебя нет. А профессия есть?

— Я не бродяга, я пудлинговщик, — с негодованием возразил крестьянин. — Пудлинговщик с т а л и.

— Одно и то же. Что-нибудь еще?

— Я был пудлинговщиком двадцать лет. Я мастер-пудлинговщик, клянусь богом. У меня стаж, понял? Мне не нужно быть кем-то еще, понял? У меня есть профессия. Никто не знает ее так, как я.

— Последнее время работал? — спокойно спросил управляющий.

— Нет. Но у меня стаж. И удостоверение. Я не бродяга, я мастер, понял?

— Будь ты гением-пудлинговщиком, я все равно не смог бы использовать тебя, приятель… даже если нам когда-нибудь и доведется еще увидеть сталь. В этом городе используется бессемеровский процесс, и так было, еще в то время, когда ты ходил в подмастерьях. Не замечал? Ложь. Барни, Хэскинс, этого на шлаковые отвалы.

Выполнение этого приказа сопровождалось возобновившимися криками и борьбой, а Лутц, тем временем, вернулся к своим бумагам. Вид у него был такой же безобидный, как у скунса, который наткнулся на птичье яйцо, и теперь размышляя, не укусит ли оно, осторожно пробует его лапкой. Когда шум стих, он сказал:

— Надеюсь, тебе больше повезло, Фрэд. Как насчет тебя, сынок? У тебя есть профессия?

— Да, — не задумываясь, сказал Крис. — Астрономия.

— Что? В твоем возрасте? — Управляющий уставился на Хэскинса. — Что это такое, Фрэд — еще одна из твоих благотворительных идей? Твой здравый смысл тает с каждым днем.

— Это полная новость для меня, босс, — произнес Хэскинс с искренним недоумением. — Я думал, он всего лишь побирушка. Он ничего мне не говорил.

Управляющий слегка барабанил пальцами по крышке стола, Крис затаил дыхание. Его заявление было смехотворно, и он это знал, но не смог придумать ничего лучшего, что смогло бы заинтересовать босса кочующего города. Если ему удавалось не уснуть после наступления сумерек, Крис читал понемногу обо всем, и теперь в голове у него была настоящая мешанина. Довольно хорошо он помнил исторические факты и теории; однако Хэскинс велел ему говорить о том, что может пригодиться на борту города-бродяги, а история для этого не годилась. Обрывочные сведения из экономики, полученные им от отца, могли бы оказаться более полезными, будь их больше, и будь они привязаны к н ы н е ш н е м у времени, но отец не занимался этой работой с тех пор, как Крис достиг возраста, в котором проявляется любопытство. Ничего не оставалось, как положиться на поверхностные знания астрономии, почерпнутые из книг, большинство которых безнадежно устарело, и на впечатления тех ночей, которые Крис провел, лежа на спине в поле, вдыхая аромат клевера и считая метеориты.

У него не было ни малейшей надежды, что это сработает. Кочующий город нуждался в астрономах-навигаторах, а о навигации Крис не знал ничего — по правде говоря, он не знал даже элементарной тригонометрии. Его знания предмета были чисто описательными, и их будет невозможно применить, едва Скрэнтон окажется настолько далеко от Солнца, чтобы созвездия до неузнаваемости изменили свой вид.

Тем не менее, Фрэнк Лутц, казалось, был впервые озадачен. Помедлив, он пробормотал:

— Паренек из Лэйкбранча, который заявляет, что он астроном! По крайней мере, это что-то новенькое. Фрэд, ты позволил мальчишке украсть у тебя хобби. Я съем твою жестяную каску, если он вообще закончил среднюю школу.

— Босс, клянусь, я сам об этом первый раз слышу.

— Гм-м. Ну ладно, сынок. Назови все планеты по порядку, начиная от Солнца.

— Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун, Плутон, Прозерпина, — быстро отбарабанил Крис.

Это было просто, но следующие вопросы наверняка будут труднее.

— Ты пропустил несколько штук, не так ли?

— Я пропустил около пяти тысяч, — сказал Крис, стараясь говорить как можно ровнее. — Вы сказали планеты, а не астероиды или спутники.

— Ну хорошо, какой спутник самый большой? И самый большой астероид?

— Титан и Церера.

— Какая ближайшая неподвижная звезда?

— Солнце.

Управляющий улыбнулся, но нельзя было сказать, что он очень доволен.

— Ого! Ну, долго так продолжаться не может. Сколько месяцев в световом году?

— Двенадцать, как в любом другом году. Световой год не мера времени, это мера расстояния: расстояние, которое свет проходит за год. Месяцы не имеют к нему никакого отношения. С тем же успехом можно спросить, сколько недель в дюйме.

— В дюйме пятьдесят две недели — или во всяком случае, тебе так покажется, когда проживешь с мое. — Лутц вновь забарабанил по столу. — Где ты всего этого набрался? Надеюсь ты не будешь делать вид, что ходил в школу в Лэйкбранче?

— Мой отец всю жизнь преподавал в университете, пока тот не закрылся, — сказал Крис. — Он был там лучшим. Почти все это я узнал от него. Остальное прочел, или вывел из наблюдений и расчетов.

Тут Крис чувствовал себя уверенно, допустив лишь одну ложь: заменил экономику астрономией. Следующий, совершенно естественный вопрос не беспокоил его ни капельки:

— Как тебя зовут?

— Криспин де Форд, — неохотно произнес он.

Слушатели удивленно загоготали, но Крис постарался не обращать на это внимания. Его нелепое имя было причиной стольких детских драк с соседями, что теперь он приучился нести это бремя смиренно, хотя и без большой радости. Однако, он удивился, увидев, что густые брови Хэскинса поднялись, явно выражая вновь пробудившийся интерес. Крис понятия не имел, что это означает; та часть его мозга, которая занималась догадками, давно уже не подавала признаков жизни.

— Кто-нибудь, проверьте это, — бросил управляющий. — У нас осталась парочка преподавателей из Скрэнтонского университета. Если верить Хоффе, Бойл Уорнер был профессором в Скрэнтоне, не так ли? Доставьте его сюда, и покончим с этим делом.

— Что такое, босс? — спросил Хэскинс, широко улыбаясь. — Кончились каверзные вопросы?

Управляющий улыбнулся в ответ, но в улыбке его тепла было не больше, чем в куске льда.

— Можно сказать, что так, — процедил он. — Но посмотрим, сможет ли мальчишка одурачить Уорнера.

— Вот и старикашка на что-то пригодился, — пробормотал кто-то позади Криса. Голос прозвучал тихо, но управляющий его услышал. Его подбородок вздернулся, а кулак с неожиданной силой опустился на крышку стола.

— Он пригодится, чтобы доставить нас туда, куда мы направляемся, не забывайте это! Сталь это одно, а звезды другое — без Бойла мы можем не найти нового пристанища и больше не увидим ни одного слитка. Рядом с ним мы в с е пудлинговщики, как тот деревенщина. Это может относиться и к мальчишке тоже.

— А-а, босс, не преувеличивай. Что о н может знать?

— Именно это я и пытаюсь выяснить, — в ярости проревел Лутц. — Что вы об этом знаете? Кто-нибудь из вас знает, что такое геодезическая линия?

Никто не ответил.

— Рыжий, ты знаешь?

Крис сглотнул. Он знал ответ, но не мог понять, почему управляющий поднял из-за этого столько шума.

— Да, сэр. Это кратчайшее расстояние между двумя точками.

— И это все? — скептически бросил кто-то.

— Это все, что отделяет нас от голодной смерти, — сказал Лутц. — Фрэд, отведи парня вниз и послушай, что Бойл о нем скажет; я подумал и решил, что не нужно тащить Бойла из обсерватории, он, должно быть, по горло занят поправками курса. Поговори с Бойлом, когда у него выдастся свободная минутка. Выясни, преподавал ли когда-нибудь в Скрэнтонском университете профессор де Форд; и пусть Бойл задаст парню несколько трудных вопросов. П о — н а с т о я щ е м у трудных. Если он с ними справится, может стать учеником. Если нет, отправится на шлаковые отвалы; мы уже и так потратили на него слишком много времени.

 

3. «КАК БОЧКА С МЕТАЛЛОЛОМОМ»

Даже в городе, который перед космическим путешествием вычистил свои трущобы, найдется нора, где можно укрыться от погони. Словно преследуемый зверь, Крис искал безопасное убежище и, в конце концов, добился своего.

Его никто не преследовал — пока. Но чутье подсказывало ему, что это лишь вопрос времени. Доктор Бойл Уорнер, городской астроном, был очень добр к нему, но все равно задавал трудные вопросы, которые быстро выявили, что знания Криса в астрономии, хотя и необычные для юноши без всякого регулярного образования, были слишком скудны, чтобы пригодиться доктору Уорнеру или городу.

Но тем не менее доктор Уорнер взял его учеником, уведомив об этом офис управляющего. Правда, он сопроводил свое благодеяние завуалированными опасениями и открытым предупреждением:

— К сожалению, Криспин, я не вижу для тебя в обсерватории особой работы, от которой был бы прок. Если поручить тебе всего лишь подметать тут, один из прихвостней Фрэнка Лутца рано или поздно об этом узнает, и Фрэнк вполне резонно укажет, что мне не нужен здоровый парень для такой легкой работы. Пока ты со мной, тебе все время придется делать вид, что ты занимаешься.

— Я буду заниматься, — сказал Крис. — Именно этого я и хотел бы.

— Мне приятно слышать такие слова, — печально произнес доктор Уорнер. — Я тебя понимаю. Но, Криспин, я не смогу научить тебя за два года тому, на что сам потратил тридцать с лишним лет. Я сделаю все, что в моих силах, но это будет лишь притворство, на котором нас рано или поздно поймают.

А затем, как Крис прекрасно знал, последуют шлаковые отвалы. Хотя он, конечно, попробует спрятаться. Интересно, подумал он, доктора Уорнера тоже отправят на шлаковые отвалы? Вряд ли, ведь слабый низкорослый астрофизик долго не протянет, орудуя лопатой, а кроме того, какой-никакой, а он был единственным навигатором в городе.

Крис осторожно упомянул об этом в разговоре с Фрэдом Хэскинсом.

— Да брось ты, — угрюмо сказал Фрэд. — По сути, у нас вообще нет навигатора. Ожидать, что астроном сможет вести корабль, все равно, что просить цыпленка зажарить яйцо. Док Уорнер сам годится только в помощники навигатора, на главного навигатора он не тянет, и Фрэнк Лутц это знает. Если мы когда-нибудь наткнемся на город, где есть лишний н а с т о я щ и й навигатор на продажу, Фрэнк, не моргнув глазом, может послать Бойла Уорнера на шлаковые отвалы. Не говорю, что он так сделает, но может.

Бесспорно, Хэскинс знал своего босса, и Крису хватило только одной встречи с Лутцем, чтобы от всей души согласиться с ним. Официально Крис продолжал занимать крохотную комнатку в университетском общежитии, выделенную ему как ученику доктора Уорнера, но он не держал там только полученные от доктора Уорнера книги, математические инструменты, документы и карты, с которыми, как предполагалось, он работал; плюс примерно четвертую часть той грубой одежды и еще более грубой пищи, что выдавал ему город.

Остальные три четверти одежды и продуктов отправились в нору, поскольку Крис не намеревался спокойно ждать в общежитии, когда люди Фрэнка Лутца в конце концов придут за ним.

В норе он занимался не менее усердно. Крис твердо решил, что доктор Уорнер не должен пострадать за свою опасную доброту, если в его, Криса, силах сделать то, что поможет избежать самого неприятного. Фрэд Хэскинс, хоть и заходил редко — у него не было в университете никаких дел — заметил это почти сразу, но сказал лишь:

— Я знал, что ты боец.

В течение года Крис был вполне уверен, что делает успехи. Например, благодаря прошлым урокам отца, он сравнительно легко понял экономику города и теперь разбирался в ней лучше, чем большинство горожан, и почти наверняка лучше, чем Фрэд Хэскинс и доктор Уорнер. После отлета Скрэнтон имел хозяйство, похожее на то, какое было у кочевых скотоводческих племен, для которых единственным настоящим богатством являлась трава. Город превратился в сообщество, где каждый сам заботился о своих нуждах, руководствуясь правилами, которые определялись его общественным положением. Если Фрэнку Хэскинсу нужно было воспользоваться такси, он вызывал Жестяного Кэба и сообщал ему номер своей социальной страховки. Если в конце финансового года в его счете оказывалось больше расходов на такси, чем ему полагалось по должности, он получал выговор. А если он, или кто-то еще, начинал делать какие-нибудь запасы — неважно, были это буханки хлеба или шайбы Гровера, — на борту города-бродяги неизбежно возникал дефицит. Тут речь шла уже не о выговоре: наказание в этом случае было незамедлительным и суровым.

На борту города имелись деньги, но обычный горожанин их не видел и в них не нуждался. Они предназначались исключительно для внешней торговли: на них покупали некоторые разрешения — например, право выпаса скота — и все те вещи, которые город не мог производить в своем ограниченном пространстве.

Древние скотоводы для этих же целей копили золото и драгоценные камни. На борту Скрэнтона всеобщим эквивалентом служил германий. Но по правде говоря, его под укрывающим город куполом было очень немного, поскольку германий использовался в этой части галактики в качестве универсальной денежной единицы с тех самых пор, как космические полеты стали реальностью. Большую же часть городской валюты составляла бумага — пресловутый «бродяжий доллар», который имел хождение на всех колониях Земли.

Для Криса, случайно попавшего в кочующий город, все это было неожиданно и ново, но, на самом деле, ничего необычного в таком положении вещей не было. Однако, уже хорошо разбираясь в экономике Скрэнтона, Крис не спешил воспользоваться своими знаниями — он отлично помнил об отце, который, несмотря на всю свою ученость, так бедствовал на Земле.

Проносился год, проносились звезды. Лутц, по словам Хэскинса, решил выйти за пределы «локальной группы» — сферы диаметром порядка пятидесяти световых лет с Солнцем в центре. Планетные системы локальной группы были плотно заселены во времена великого Исхода 2375–2400 вдов. Тогда люди павшей Западной культуры Земли бежали от всемирного Бюрократического Государства. Лутц предполагал — и это быстро подтвердилось предупреждениями, полученными радиостанцией Скрэнтона, — что плотность старых городов-бродяг окажется слишком высокой, чтобы они позволили новичку включиться в конкурентную борьбу.

При сближении со звездами Крис занимался тем, что пытался идентифицировать их по спектральным характеристикам. Это был единственный способ, поскольку, из-за движения города, положение звезд в созвездиях бистро менялось. Менялись и сами созвездия, хотя и гораздо медленнее.

Это была трудная работа, и Крис зачастую не был уверен в правильности своих расчетов. Тем не менее, сознание того, что эти движущиеся световые точки вокруг являются полулегендарными звездами времен колонизации, будоражило его воображение. Еще большее впечатление произвело на него одно из этих овеянных преданиями солнц, которое ему удалось поймать в маленький телескоп. Сами их имена звучали эхом давних приключений: Альфа Центавра, 359 Вольфа, РД-4°4048 , Альтаир, 61 Лебедя, Сириус, 60 Крюгера, Процион, 40 Эридана. Конечно, очень немногие из них лежали поблизости от непосредственной траектории полета города, большинство же было рассыпано «за кормой» (то есть, под килем города), в воображаемой полусфере по другую сторону Солнца. Но они, по крайней мере, были видимы отсюда, а недоступные глазу — можно было сфотографировать. Город, нужно отдать ему должное, оказался первоклассной наблюдательной площадкой.

П о ч е м у Крис видел звезды, это уже другой вопрос, пока остававшийся для него полнейшей загадкой. Он знал, что Скрэнтон теперь движется со скоростью, во много раз превышающей скорость света, и ему казалось, что в этом случае звезды за кормой города не должны быть вообще видны, а те, что находятся сбоку и спереди, должны сильно искажаться. Но на самом деле он не замечал серьезных изменений в картине неба. Чтобы это понять, требовалось хотя бы некоторое представление о том, как работают спиндиззи, но объяснения доктора Уорнера звучали весьма невразумительно… настолько, что у Криса возникло подозрение, что он и сам не слишком разбирается в этом вопросе.

За отсутствием теории, Крису оставалось просто констатировать, что звезды с летящего Скрэнтона выглядели так же, как и с поля в пенсильванской глуши, где Аппалачи отсекали сияние Скрэнтона наземного.

В подобном эффекте имелись некоторые преимущества. Например, благодаря нему, многие слабые звезды становились абсолютно невидимыми невооруженному глазу, иначе кошмарное множество светил заполнило бы все пространство. А если так было устроено специально, для облегчения навигации?

— Я и сам собираюсь спросить Лутца об этом, — сказал доктор Уорнер, когда Крис обратился к нему. — Для меня здесь большой минус; по правде говоря, пропадает все удовольствие от занятий астрономией в открытом космосе. И сейчас самое подходящее время. Пошли, Криспин, — я не могу оставить тебя здесь одного, а здравый смысл подсказывает, что ученик должен находиться подле своего учителя. На Лутца, по крайней мере, это подействует.

Крису казалось, что единственное слово, которое он слышал на борту Скрэнтона, было «пошли», но он пошел. Хотя перспективу вновь увидеть управляющего нельзя назвать увлекательной, но, пожалуй, действительно безопаснее находиться под крылышком астронома, чем в любом другом месте. Кроме того, Криса удивила и даже слегка восхитила смелость доктора Уорнера.

Впрочем, если даже Бойл Уорнер и улучил момент, чтобы задать свой вопрос, ответа Крису услышать не довелось.

Фрэнк Лутц никогда не заставлял томиться в приемной людей, пришедших к нему по делу. Он считал это непрактичным и время посетителей ценил почти столько же, сколько свое собственное. Не столь уж многое в своей деятельности он считал нужным держать в секрете, особенно теперь, когда тем, кто мог бы составить ему оппозицию, некуда было бежать. Чтобы напомнить людям, кто здесь хозяин, Лутц время от времени заставлял ждать мэра, но все остальные входили и выходили свободно.

Доктор Уорнер и Крис присели на задней скамье — совещания Лутца проводились в бывшем зале суда — и терпеливо ждали момента, когда им удастся приблизиться к подножию стола управляющего. Астроном слегка задремал: другие дела Фрэнка Лутца его не интересовали, да и слух его вполне соответствовал преклонному возрасту. Но к Крису в полной мере вернулось ощущение личной угрозы, возникшее при первой встрече с Фрэнком Лутцем, до предела обостряя как слух, так и любопытство.

— Мы не в том положении, чтобы выжидать, — говорил управляющий. — Этот город огромен — самый большой из всех — и он предлагает нам честную сделку. Когда мы в следующий раз встретимся с ними, они могут оказаться менее любезными, особенно, если мы сейчас станем морочить им голову. Я собираюсь говорить с ними начистоту.

— Но что им нужно? — спросил кто-то. Крис вытянул шею, однако не узнал говорившего. Большинство советников Лутца были непримечательными ничтожествами. Они во всем уступали головорезам Тила Хаггинса.

— Чтобы мы сделали поворот. Они проанализировали наш курс, и оказалось, что мы направляемся в ту область пространства, которую они застолбили задолго до нашего появления. Но это, позволю себе подчеркнуть, только к лучшему. Они провели предварительную разведку этой области, а мы нет. Для н а с, пока мы не приобрели достаточно опыта, весь космос одинаков. Более тот, в числе прочего они предлагают в качестве платы новый курс, который, по их словам, приведет нас к скоплению звезд, недавно заселенному, где есть железо, и где, весьма вероятно, работы для нас будет вволю.

— Это о н и так говорят.

— И я им верю, — резко оборвал Лутц. — Все, что говорилось мне, передавалось в открытом эфире с помощью передатчика Дирака. Полицейские слышали каждое слово, и не только здесь, но и по всей вселенной, везде, где есть приемники Дирака. Как бы значительны они не были, они не осмелятся пойти на надувательство в столь открытом контракте. Меня заботит только один вопрос, какую цену запросить?

Он опустил взгляд и уставился в какую-то точку на столе. Похоже, предложений ни у кого не было. Наконец Лутц вновь поднял глаза и холодно улыбнулся.

— Я думал о нескольких вариантах, но больше всего мне нравится следующий: они могут помочь нам пополнить запасы. У нас не хватит провианта, чтобы достичь указанного ими скопления. Я рассчитывал, что мы опустимся на какую-нибудь планету гораздо раньше — но они этого не знают, и я не собираюсь сообщать им об этом.

— Они догадаются, когда ты попросишь провиант, Фрэнк.

— Я не такой идиот. Неужели ты думаешь, что какой-нибудь город-бродяга может купить еду за л ю б у ю цену? С тем же успехом можно пытаться достать кислород или деньги. Я собираюсь попросить их снабдить нас кое-каким оборудованием или чем-нибудь в этом роде, неважно чем, и двумя-тремя техниками для его эксплуатации и обслуживания. А в качестве свидетельства честности намерений, я предложу за этих специалистов большую партию наших людей — людей, нам не нужных. Которых окажется не так уж много, чтобы у города т а к о г о размера возникли трудности с их приемом. Но мы избавимся от тех лишних ртов, которые помешали бы нам достичь звездных систем, полных железа, предложенных Амальфи. О продуктах и упоминания не будет. Всего лишь обычный обмен персоналом в соответствии со стандартным для бродячих городов «правилом предусмотрительности».

Последовало долгое уважительное молчание. Даже Крис был вынужден признать гениальность этого плана, — в той мере, в какой он его понял. Фрэнк Лутц улыбнулся и добавил:

— Таким образом мы избавимся от всех этих бесполезных бродяг и крестьян, которых пришлось взять на борт из-за закона о принудительной вербовке. Полиция ни о чем не догадается, и Амальфи тоже; у них должно быть достаточно еды и, кстати, лекарств, чтобы содержать экипаж более чем в миллион человек. Им принять еще триста деревенских мужиков все равно, что проглотить таблетку аспирина, и наверняка они сочтут эту сделку честной, отдав всего машину и пару технарей, которые им не нужны. Самое красивое здесь то, что она, возможно, и н а с а м о м д е л е честная. Тут я перехожу к следующему соображению…

Но Крис не остался, чтобы выслушать следующее соображение. Бросив последний печальный взгляд на дремлющего астронома, который так хорошо к нему относился, он тихонько, как и подобало браконьеру, выбрался из зала заседаний и помчался в свое убежище.

На эту нору Крис наткнулся случайно. Расположенная в каком-то складе на окраине города, она находилась в глубине гигантской груды тяжелых ящиков, очевидно сдвинувшихся в первые минуты взлета и образовавших громадный и запутанный трехмерный лабиринт, не обозначенный ни на одной карге города. Проделав карманным ножом дыру в стенке одного из ящиков, Крис обнаружил, что там находится горное оборудование. В остальных, видимо, было то же самое, поскольку на них на всех стоял один и тот же трафаретный кодовый номер. Скорее всего, подумал он, ящики не станут разбирать, пока Скрэнтон не опустится на какую-нибудь планету; в полете городу негде вести горные работы.

Крис мог не покидать свою нору, во всяком случае, в ближайшее время. На складе имелся туалет, которым, похоже, никто не пользовался; и конечно же, оборудование никто не охранял — кто станет красть тяжелые машины, и куда с ними бежать? Если он будет осторожен и не устроит своими свечами пожар — в норе, достаточно хорошо продуваемой через лабиринт, всегда стояла кромешная тьма — то наверняка продержится, пока не кончится еда. После этого ему придется рисковать… но у него уже есть опыт браконьера.

Однако в его планах совсем не предусматривался посетитель.

Крис услышал в отдалении звук шагов и сразу задул свечу. Возможно, это лишь случайно забредший человек или всего-навсего заблудившийся ребенок. На худой конец, еще один бедолага скрывается от Лутцевской идеи торговли людьми. Среди наваленных ящиков образовалось множество нор, а путь к норе Криса был настолько сложен, что они вдвоем могли бы неделями жить в этой груде, не встречаясь друг с другом.

Но когда Крис прислушался к тихо приближающимся шагам, его сердце упало. Незнакомец преодолевал лабиринт, не сделав ни одного ошибочного поворота, не говоря уже о шумном беспорядочном блуждании.

Кто-то знал о тайнике Криса и теперь искал его.

Шаги стали громче, замедлились и стихли. Теперь Крис отчетливо различал чье-то дыхание.

Затем ему прямо в лицо ударил луч карманного фонарика.

— Черт, Крис. Зажги свет, а?

Это был голос Фрэда Хэскинса. Злость и облегчение одновременно нахлынули на Криса. Этот верзила был его лучшим другом и почти что тезкой — ведь в конце концов, Фрэдли О. Хэскинс звучит ничуть не лучше, чем Криспин де Форд — но этот удар света в лицо выглядел как предательство.

— У меня только свечи. Если ты поставишь фонарик на торец, мне не надо будет возиться.

— О'кей. — Хэскинс уселся на пол, поставив фонарик на небольшой ящик, служивший Крису столом. Импровизированная лампа отбрасывала круг света на доски над головой. — А теперь позволь спросить тебя, чем ты, скажи на милость, занимаешься?

— Прячусь, — угрюмо ответил Крис.

— Это я вижу. Я вычислил это место сразу же, — как только увидел, что ты таскаешь сюда книги. Мне, положим, и пригодились эти прятки — просто как тренировка, — на чужой планете все понадобится. А вот зачем это тебе? Ты что, н е х о ч е ш ь, чтобы тебя переправили в большой город?

— Нет, не хочу. Я не могу, конечно, сказать, что Скрэнтон стал для меня домом. Я его ненавижу. И хотел бы оказаться в своем настоящем доме, на Земле. Но Фрэд, я не хочу быть похищенным второй раз, пройти все заново на борту неизвестного города, и, в конце концов, понять, что я ненавижу его еще больше, чем Скрэнтон. Я не хочу служить предметом обмена, как… как бочка с металлоломом.

— Ну что ж, возможно, мне не следует тебя за это винить, хотя это обычная процедура для городов-бродяг, и Лутц не сам до нее додумался. Ты знаешь, откуда взялось «правило предусмотрительности»?

— Нет.

— Этот обмен игроками был в ходу между бейсбольными командами. Видишь, какое оно старое — ему больше тысячи лет. А закон о контрактах, который его санкционирует, еще старше, бог весть на сколько.

— Ну и ладно, — сказал Крис. — По мне, пусть хоть это все старо, как Римское право. Но Фрэд, я не бочка с металлоломом, и я не желаю, чтобы меня на что-то обменивали.

— Что ж, — терпеливо продолжал верзила, — это просто глупо. В Скрэнтоне у тебя нет будущего, ты уже должен был это понять. В большом городе ты наверняка сможешь найти себе занятие — по крайней мере, получишь какое-нибудь образование. Все наши школы закрыты навечно. И еще одно: мы летим всего год, и, голову даю на отсечение, нас ждут трудные времена. В более старом городе гораздо спокойнее… там своего хватает, но все равно спокойнее.

— Ты тоже пойдешь по обмену?

Хэскинс рассмеялся.

— И не рассчитывай на это. Таких, как я, у Амальфи тысяч десять. Кроме того, я нужен Лутцу. Сам он об этом не знает, но я ему нужен.

— Ну… тогда… я лучше останусь с тобой.

Хэскинс раздраженно ударил кулаком по ладони.

— Послушай, рыжий… Черт, ну что еще сказать этому мальчишке? Спасибо, Крис; я это запомню. И если мне повезет, у меня когда-нибудь будет свой сын, но не сейчас. Послушай, взгляни на вещи здраво, другого случая тебе не представится. Пока что я единственный, кто знает, где ты, но сколько так может продолжаться? Знаешь, что сделает Фрэнк, когда он извлечет тебя из норы, набитой ворованной едой? П о д у м а й, пожалуйста, прошу тебя.

Крис почувствовал себя так, будто его только что вышвырнули из окна.

— Я никогда об этом не думал.

— У тебя нет опыта. Я тебя не виню. Но могу сказать тебе, что сделает Фрэнк: о н п р и к а ж е т т е б я р а с с т р е л я т ь. И никто в городе и бровью не поведет. В своде кочевых законов утайка продовольствия идет в разделе «Угроза выживанию города». Любое подобное преступление влечет за собой смерть — и, кстати, не только в Скрэнтоне.

Наступило долгое молчание. Наконец Крис спокойно сказал:

— Хорошо. Может так оно и лучше. Я пойду.

— Вот это и называется работать головой, — грубо бросил Хэскинс. — Тогда пошевеливайся. Скажем Фрэнку, что ты болел. Ты в ы г л я д и ш ь достаточно больным. Но нам нужно поторопиться: шлюпки отходят через два часа.

— Можно мне взять мои книги?

— Они не твои, а Бойла Уорнера, — нетерпеливо сказал Фрэд. — Я потом верну их ему. Бери фонарь и пошли — там, где ты окажешься, ты найдешь массу книг. — Вдруг он остановился и в тусклом свете взглянул на Криса. — Тебе абсолютно наплевать, куда ты отправляешься! Ты даже не спросил, как называется этот город.

И правда, не спросил. Теперь, когда Крис задумался об этом, он понял, что ему действительно наплевать. Однако природное любопытство сумело пробиться и сквозь мрак лабиринта, и даже сквозь отчаяние.

— Ну, не спросил, — буркнул он. — И как же этот твой город называется?

— Нью-Йорк.

 

4. ШКОЛА В НЕБЕ

Со шлюпки открывался потрясающий, превосходящий все, что только можно себе вообразить, вид: остров из небоскребов, высоких, как горы, плывущий в бездонном, безграничном море звезд. Шлюпка приводилась в движение ракетным двигателем, и Крис впервые в жизни наблюдал звезды из космоса во всем их бриллиантовом величии, но безмолвное великолепие огромного города полностью затмевало все остальное. По сравнению с ним, оставшийся позади Скрэнтон выглядел как ящик со старыми печными задвижками.

Иммигрантов встретил широкоплечий, коротко стриженный человек лет сорока, одетый в полицейскую униформу. Из-за нее у Криса все волосы встали дыбом: копы были врагами всегда и везде: на Земле, в Космосе, в любом месте Вселенной. Но сержант, представившийся Андерсоном, всего лишь развел прибывших по отдельным кабинкам для собеседования.

В кабинке, куда угодил Крис, никого не было. Он сидел перед небольшим выступом, лицом к решетке вделанного в стену динамика. Оттуда доносились вопросы, и туда же он направлял свои ответы. Большинство вопросов касалось необходимых анкетных данных — имя, возраст, место рождения, дата прибытия на борт Скрэнтона и так далее, — но Крис получал некоторое удовольствие, отвечая на них; ведь никогда прежде никто не интересовался им настолько, чтобы спрашивать подобные вещи. Во многих случаях он и сам не знал ответа. Также небезынтересно было гадать, что представляет собой вопрошающий. Крис был почти уверен, что это машина. Хотя речь звучала отчетливо и правильно, обладая многими признаками настоящей человеческой интонации — например, предложения произносились в нормальном ритме и с достаточной модуляцией, — Крис никогда не принял бы это за голос человека. Возможно, дело было в бесстрастности и какой-то механической, излишней четкости.

Несмотря на то, что компьютеры доминировали повсюду, зачастую полностью вытесняя людей, Крис никогда не слышал о машине, разумной настолько, чтобы самостоятельно строить свою речь и, тем более, обладать такими обширными полномочиями — вряд ли это собеседование кто-нибудь контролировал. Ему также не доводилось слышать о машине, которая бы называла себя «мы».

— КАКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ ВЫ ПОЛУЧИЛИ ДО ТОГО, КАК БЫЛИ ПРИНУДИТЕЛЬНО ЗАВЕРБОВАНЫ, МИСТЕР ДЕ ФОРД?

— Почти никакого.

— ПОЛУЧИЛИ ЛИ ВЫ КАКОЕ-НИБУДЬ ОБРАЗОВАНИЕ НА БОРТУ СКРЭНТОНА?

— Очень скудное. На самом деле, это были просто индивидуальные уроки — наподобие тех, что я получал от своего отца, когда он был в хорошем настроении.

— НАЧИНАТЬ ДОВОЛЬНО ПОЗДНО, НО МЫ МОЖЕМ ОРГАНИЗОВАТЬ ДЛЯ ВАС ОБУЧЕНИЕ, ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ.

— Боже, хочу ли я!

— УСКОРЕННОЕ СРЕДНЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ ОЧЕНЬ БОЛЬШУЮ ФИЗИЧЕСКУЮ НАГРУЗКУ. ВОЗМОЖНО, ОНО ВАМ ЗДЕСЬ НЕ ПОНАДОБИТСЯ, ЭТО ЗАВИСИТ ОТ ВАШИХ ЦЕЛЕЙ. ЖЕЛАЕТЕ ЛИ ВЫ БЫТЬ ПАССАЖИРОМ ИЛИ СТАТЬ ГРАЖДАНИНОМ?

На первый взгляд, совсем простой вопрос. Больше всего Крис хотел бы отправиться домой и вновь стать гражданином Содружества Пенсильвания, Западного Общего Рынка, Земной Конфедерации. Слишком много тяжелых ночей он провел, размышляя о том, как его семья обходится без него, и что они думают о его исчезновении. Крис не сомневался, что от этой постоянной тревоги он уже не избавится. В то же время он чувствовал, что отец, Боб и девочки, как могли, приспособились к его отсутствию и все реже вспоминают о нем.

Сам он находился на борту огромного города с многомиллионным населением, который плыл в открытом космосе в добрых двадцати световых годах от Солнца, направляясь неизвестно куда. Это огромное и прекрасное сооружение не превратится в Жестяного Кэба только потому, что Крис скажет, что неплохо бы ему отправиться домой.

Итак, подумал Крис, раз уж он связан с этим городом, почему бы не стать гражданином. Нет смысла оставаться пассажиром, если не имеешь представления, куда направляешься. С другой стороны, слово «гражданин» звучало так, словно подразумевало какие-то привилегии; стоило бы узнать, в чем они заключаются.

— А с кем я говорю?

— С ОТЦАМИ ГОРОДА.

Этот ответ полностью сбил его с толку. Крису понадобилась вся его воля, чтобы сдержаться и не засыпать своего невидимого собеседника разнообразными вопросами. Сейчас самое важное заключалось в том, что он беседует с машиной, обладающей коллективным сознанием.

— Мне дано право тоже задавать вопросы?

— ДА, В ПРЕДЕЛАХ РАЗУМНОГО И С УЧЕТОМ ЦЕЛИ ДАННОГО СОБЕСЕДОВАНИЯ. ЕСЛИ ВЫ ЗАДАДИТЕ ВОПРОС, МЫ, В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ, МОЖЕМ И НЕ ДАТЬ НА НЕГО ОТВЕТА.

Крис напряженно размышлял. Отцы Города, даже если их время и было ограничено, ждали, не выражая нетерпения. Наконец, он спросил:

— В чем самая главная разница между пассажиром и гражданином?

— ГРАЖДАНИН ЖИВЕТ НЕОПРЕДЕЛЕННО ДОЛГО.

Вряд ли что-нибудь могло поразить Криса больше. Полученный ответ отстоял настолько далеко от всего, о чем Крис когда-либо думал или читал, что прозвучал почти бессмысленно. И все те Крис осторожно выдавил:

— Неопределенно, это сколько?

— НЕОПРЕДЕЛЕННО ДОЛГО. НАШ НЫНЕШНИЙ МЭР РОДИЛСЯ В 2998 ГОДУ. ВОЗРАСТ СТАРЕЙШЕГО ЖИТЕЛЯ ГОРОДА, О КОТОРОМ ЕСТЬ СВЕДЕНИЯ В АРХИВАХ, СОСТАВЛЯЕТ ПЯТЬСОТ ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ, НО СТАТИСТИЧЕСКИ ДОПУСТИМО ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ИМЕЕТСЯ НЕСКОЛЬКО БОЛЕЕ СТАРЫХ ГРАЖДАН, ПОСКОЛЬКУ ПЕРВЫЙ ИЗ АНТИСМЕРТНЫХ ПРЕПАРАТОВ БЫЛ ОТКРЫТ В 2018 ГОДУ.

Антисмертные препараты! Переварить такое было уже просто невозможно. Из всего сказанного Крис сумел извлечь одну-единственную крупицу смысла: если он будет жить долго — очень долго, — то когда-нибудь сможет попасть домой, куда бы его не занесло. Все остальное можно обдумать потом. Он сказал:

— Я хочу быть гражданином.

— МЫ ОБЯЗАНЫ УВЕДОМИТЬ ВАС, ЧТО ВЫ ИМЕЕТЕ ПРАВО ИЗМЕНИТЬ СВОЕ РЕШЕНИЕ ДО ТОГО ДНЯ, КАК ВАМ ИСПОЛНИТСЯ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ, НО РЕШЕНИЕ СТАТЬ ПАССАЖИРОМ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ВПОСЛЕДСТВИИ АННУЛИРОВАНО, КРОМЕ КАК ПО ОСОБОМУ РАСПОРЯЖЕНИЮ МЭРА. — Узкая щель, не замеченная Крисом ранее, неожиданно выплюнула продолговатую белую карточку. — ЭТО ВАШЕ ГОРОДСКОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ, КОТОРОЕ ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ ПИЩИ, ОДЕЖДЫ, ЖИЛЬЯ И ДРУГИХ НЕОБХОДИМЫХ ВЕЩЕЙ. ЕСЛИ ПРИ ПРЕДЪЯВЛЕНИИ ОНО НЕ ПРИНИМАЕТСЯ, ЭТО ОЗНАЧАЕТ, ЧТО ТОВАРЫ ИЛИ УСЛУГИ, НА КОТОРЫЕ ВЫ ПРЕТЕНДУЕТЕ, ВАМ НЕ ПОЛОЖЕНЫ. УНИЧТОЖИТЬ ЭТУ КАРТОЧКУ НЕВОЗМОЖНО, НО РЕКОМЕНДУЕМ ЕЕ НЕ ТЕРЯТЬ, ПОСКОЛЬКУ ПРОЙДЕТ ОТ ЧЕТЫРЕХ до ШЕСТИ ЧАСОВ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОНА БУДЕТ ВАМ ВОЗВРАЩЕНА. В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ОНА ДАЕТ ПРАВО НА УСКОРЕННОЕ ОБУЧЕНИЕ. ЕСЛИ У ВАС БОЛЬШЕ НЕТ ВОПРОСОВ, МОЖЕТЕ ИДТИ.

Ускоренное обучение, на которое Отцы Города направили Криса, сначала вовсе не показалось ему физически трудным. Вроде бы оно требовало не больше усилий, чем сон в течение всего дня. Прежде Крис не испытывал ничего подобного, и он, конечно же, не представлял, насколько это изнурительное занятие.

«Школьный класс» представлял собой большую безликую комнату без доски и парт; вся обстановка состояла из нескольких беспорядочно расставленных кушеток. Учителей также не было; присутствовавшие взрослые назывались старостами и выполняли обязанности частично швейцаров, частично сиделок, но не имели ни малейшего отношения к преподаванию. Они вели ученика к его кушетке и помогали приладить на голове блестящий металлический шлем, внутри которого находились сотни мельчайших чрезвычайно острых выступов, вдавливавшихся в кожу головы в той мере, чтобы вызвать раздражение, но не настолько сильно, чтобы ее повредить. После того, как это устройство, называемое топоскопом, было, на их взгляд, удовлетворительно отрегулировано, старосты уходили и комната наполнялась серым газом.

Газ походил на туман, только сухой и слегка ароматный. Крису он напоминал запах листьев горного лавра, которые Боб любил добавлять к тушеной крольчатине. Густые клубы этого газа окутывали комнату до окончания процедуры, после чего его с приглушенным ревом отсасывали вентиляторы.

Крис так и не смог понять, на самом ли деле он спит во время занятий, или ему только кажется. Метод обучения назывался гипнопедией; это древнегреческое слово в буквальном переводе означало «сонное обучение». Голова при этом наполнялась странными голосами и видениями, невероятно походившими на сны. Крис подозревал, что серый газ отключал не только зрение, но и другие его чувства, ведь иначе он обязательно слышал бы такие случайные звуки, как покашливание других учеников, движение старост, жужжание вентиляторов, глубокий звук двигателей города, и даже биение собственного сердца. Ни один из посторонних шумов до него не доносился, а если и доносился, не оставлял никаких воспоминаний. Но подобное состояние было не настоящим сном, а простым отключением сознания от телесных ощущений, которые могли бы отвлекать внимание Криса от видений и голосов, передаваемых топоскопом. Стремительный поток фактов, поступавших из ячеек памяти Отцов Города в колючий шлем, был ошеломляющим и беспощадным. Не раз Крис видел, как бывших скрэнтонцев, все из которых превосходили его по возрасту, старосты под руки выводили из класса по окончании урока в состоянии, напоминающем тот вид эпилептического припадка, который называется «малый приступ»… и не было случая, чтобы кому-то из них разрешили вернуться на кушетку. Сам он выходил с занятия дрожа, чувствуя странную отрешенность и упадок сил, возраставший с каждым днем. Несмотря на стаканчик тонизирующего напитка — стандартное средство для снятия последствий такой «газовой атаки», — ощущения слабости не проходило, и сон, казалось, больше не подкреплял измученный организм.

Напиток обладал непонятным вкусом, и к тому же, заставлял Криса чихать. Но на следующий день после того, как Крис впервые от него отказался, банк памяти выплеснул двойную дозу проективной Римановской геометрии, и, очнувшись, Крис увидел, что его, в последних судорогах классического припадка Джексона, удерживают на кушетке четверо старост.

На этом его образование едва не закончилось. К счастью, у Криса хватило здравого смысла признаться, что он вчера не стал пить антиконвульсивный препарат; а графики электрической активности его мозга, постоянно снимавшиеся топоскопом, подтверждали, что, пожалуй, можно рискнуть. Ему разрешили вернуться в зал, и с тех пор у Криса не осталось ни малейших сомнений в том, что учение иногда требует больших физических усилий, чем работа лопатой.

Голоса и видения возобновили свой веселый хоровод в его больной голове.

В конечном итоге, самым легкоусваиваемым предметом оказалась история кочевников, поскольку часть ее, относящаяся к первым подам появления бродячих городов, и в частности, к тому, что происходило на Земле перед тем, как первый из городов поднялся в небо, Крису уже была знакома. Однако теперь он выслушивал версию кочевников. В ней опускалось многое, важное для землян, а вместо этого выдвигались на первый план события, о которых Крис никогда не слышал, но которые, несомненно, являлись необходимыми для понимания того, как города оказались в космосе и какое развитие там претерпели. Впечатление было такое, будто прошлое Земли рассматривалось с другого конца телескопа.

История в изложении банка памяти (картины, звуки и другие ощущения били настолько яркими, что сразу стали как бы частью собственного опыта Криса, хотя и не поддавались воспроизведению на бумаге) выглядела так:

"Исследование Солнечной системы сначала являлось сферой деятельности преимущественно вооруженных сил, потому что только они имели возможность расходовать громадные денежные средства, необходимые для космических полетов с использованием ракетного принципа. Наивысшим достижением этой фазы явилось сооружение научно-исследовательской станции на Прозерпине-2, втором спутнике самой далекой от Солнца планеты. Создание станции «Прозерпина» началось в 2016 году, однако она еще не была закончена, когда двадцать восемь лет спустя ее покинули.

Причины, почему в это время были покинуты станция «Прозерпина» и все другие колонии Земли Солнечной системы, можно найти в курсе по Земной политике того времени. Под неослабным давлением СССР и его союзников, Западная цивилизация была вынуждена создать и поддерживать экономику перманентной войны, под бременем которой постепенно разрушались ее традиционные политические устои. К началу двадцать первого века практически уже невозможно было найти разницу между соперничающими культурами, хотя внешние формы их правления продолжали именоваться по-разному. На Западе это называлось «антикоммунизм», на Востоке — «антифашизм», и первоначальный смысл обоих этих терминов был изрядно затемнен. Ни одно из государств, на самом деле, экономически не являлось ни фашистским, ни коммунистическим. В истории Земли вообще не зафиксировано ни одной попытки использовать в чистом виде фашизм или коммунизм в качестве экономической системы.

Именно в это время в рамках двух Западных исследовательских проектов, руководимых сенатором от Аляски Блиссом Уэгонером, были совершены те фундаментальные открытия, на которых предстояло основываться второй фазе космических полетов. Первым из них явился гравитронно-поляризационный генератор Диллона-Уэгонера, известный ныне как спиндиззи, который почти тут же был модифицирован для использования в качестве межзвездного двигателя. Вторым стал аскомицин, первый из антинекротиков, то есть препаратов, отодвигающих наступление смерти. Первая межзвездная экспедиция, которую подготавливал Уэгонер, была отправлена из спутниковой системы Юпитера в 2021 году, хотя сам сенатор был арестован и казнен за соучастие в этой «изменнической» акции. Хотя сведений о судьбе этой экспедиции в архивах не содержится, астронавты несомненно уцелели, поскольку вторая экспедиция, отправленная более чем триста пятьдесят лет спустя, обнаружила группу планет, довольно густо заселенных людьми, говорящими на легко узнаваемых Земных языках.

Тогда же была сделана попытка прекратить соперничество между двумя военными блоками путем личной договоренности между их лидерами, президентом Мак-Хайнери со стороны Западного Общего Рынка и премьером Эрсденовым со стороны СССР. Это произошло в 2022 году, и последовавший Холодный Мир служил плохим стимулом для космических полетов. Мак-Хайнери ликвидировали заговорщики, и Эрсденов провозгласил себя премьером и президентом Объединенной Земли, однако сам был убит в 2032 году. В том же году подпольной Западной организации, члены которой называли себя Хэмилтонианами, удалось вырваться из Солнечной системы на нескольких небольших кораблях с двигателями спиндиззи, которые они построили на средства, тайно собранные для финансирования новой американской революции. Большая часть их приверженцев осталась на Земле. До сих пор не найден ни один уцелевший участник этого исхода Хэмилтониан, однако им удалось избежать Террора, всемирной программы, с помощью которой было создано объединенное правительство Земли.

Одним из первых актов нового правительства, именуемого ныне Бюрократическим Государством, стал запрет в 2039 году космических полетов и всех связанных с ними отраслей науки. Существовавшие на планетах и спутниках Солнечной системы колонии не были эвакуированы на Землю, с ними просто прекратили контакт, бросив на произвол судьбы. Укрепление Государства шло быстро, и историки в большинстве своем соглашаются, что падение Запада датируется не позднее чем 2105 годом. В результате начался период невиданного угнетения и эксплуатации, не сравнимый даже с худшими десятилетиями Римской империи.

Тем временем, межзвездные изгнанники продолжали осваивать новые планеты, перемещаясь от звезды к звезде. В 2289 году подобная экспедиция вошла в контакт с планетой, принадлежавшей, как оказалось, Веганской Тирании — межзвездной культуре, которая, как нам теперь известно, правила большей частью этого квадранта галактики на протяжении восьми-десяти тысяч лет и все еще находилась в фазе экспансии. Веганцы быстро распознали потенциальных соперников даже в этих неорганизованных и плохо обеспеченных колонистах и сделали попытку уничтожить все колонии. Однако из-за огромных расстояний первая настоящая схватка Веганской Войны, битва при Альтаире, произошла лишь в 2310 году. Силы колонистов потерпели поражение и были рассеяны, но нанесли урон, достаточный, чтобы расстроить планы веганцев по уничтожению колонизированных планет — как оказалось, навсегда.

В 2375 году на Земле вновь, совершенно независимо, повторилось открытие спиндиззи, и Завод Номер Восемь, принадлежавший Ториевому Тресту, воспользовался им, чтобы оторвать предприятие от Земли, используя его в качестве автономного космического корабля. За ним последовали другие заводы, а вскоре — и целые города. Причиной являлись как постоянный промышленный спад, охвативший Землю, так и длительные политические репрессии в Бюрократическом Государстве. Эти беглые города быстро отыскали среди ближайших звезд прежние Земные колонии и, предоставив им необходимую промышленную мощь, объединились с ними против Веги. Результат оказался одновременно триумфальным и позорным. В 2394 году один из беглых городов, Гравитогорск-Марс, ныне именующий себя Главным Межзвездным Торговцем (ГМТ), разграбил новую Земную колонию на Торе-5; проявленная жестокость принесла им прозвище «Бешеные Псы», и постепенно стала образцом общения с планетами веганцев. Главная планета Тирании, Вега-2, была окружена в 2413 году несколькими вооруженными городами, в том числе и ГМТ, ставившими задачу уничтожить многочисленные орбитальные форты, окружавшие планету. Третьему Колониальному Флоту под командованием адмирала Алоиза Хрунты вменялось в обязанность оккупировать Вегу-2 в случае сдачи. Вместо этого, адмирал Хрунта спалил планету дотла и увел Третий Флот в какой-то не нанесенный на карты квадрант с намерением основать собственную межзвездную империю. В 2451 году колониальный суд in absentia признал его виновным в зверствах и покушении на геноцид. Попытка привлечь адмирала к судебной ответственности завершилась в 2664 году битвой при БД 40° 4048 , которая оказалась разрушительной, но ничего не решила. В том же году Алоиз Хрунта провозгласил себя Императором Вселенной.

Перемещение индустриальной мощи Земли в Космос стало к тому времени настолько всеобъемлющим, что Бюрократическое Государство лишилось промышленной базы и рухнуло в 2522 году.

Тогда же началось политическое междуцарствие, возникло правительство с ограниченными полномочиями, которое получило власть от слабой конфедерации, основывавшейся на древней Организации Объединенных Наций, но не имело достаточной популярности и поддержки промышленников для управления экономикой. Понимая, однако, что единственная надежда на восстановление больной экономики Земли связана с колонистами и свободными городами, конфедерация объявила амнистию всем, находящимся в космосе, и одновременно начала ограниченную, но последовательную программу по обузданию тех кочевых городов, которые начали грабить колонизированные планеты или друг друга.

Эта конфедерация по-прежнему является единственным действенным правительством в нашей части галактики. После того, как Алоиз Хрунта был отравлен в 3089 году, его империя, и в лучшие свои времена не отличавшаяся особой сплоченностью, быстро распалась. Хотя сейчас имеется самозваный Император Вселенной, Арпад Хрунта, с его властью никто не считается.

Сегодня реальный закон и порядок в Области-2 обеспечивается Земной полицией, а экономика Земли поддерживается кочующими городами. Обе системы неупорядоченны и неэффективны, и зачастую стремятся к противоположным целям.

Трудно предсказать, когда появятся лучшие системы управления или какими они будут."

 

5. «ПАРЕНЬ, ТЫ ТУП!»

Пока ячейки памяти вели свою болтовню и вызывали сны, огромный город летел среди звезд со скоростью, которая после осторожных движений Скрэнтона в пределах локальной группы звезд казалась головокружительной. Круглосуточно на улицах толпились мириады людей, спешивших по каким-то своим делам. В дополнение к постоянному порханию Жестяных Кэбов часто доносился отдаленный рев подземных поездов, курсирующих в тоннелях, пробитых в гранитном киле города. Вся эта суета казалась бесцельной и веселой, но она же вызывала ощущение неразберихи.

Занятия оставляли Крису очень мало времени на знакомство с городом. Теперь от образованием занимались не только Отцы Города. Никто не может по-настоящему чему-то н а у ч и т ь с я посредством гипнопедии; машинное обучение, в лучшем случае, позволяет студенту накопить сумму фактов; но оно не показывает, как их связать, а тем более, как ими воспользоваться. Для развития ума — а не только памяти — требуется настоящий учитель, человек.

Приземистая энергичная женщина, доктор Хелена Бразиллер, оказалась самым лучшим преподавателем из всех, когда-либо встречавшихся Крису, — и куда более строгим надсмотрщиком, чем все прежние. Отцы Города изнуряли Криса, давая нагрузку его памяти, а доктор же Бразиллер — заставляла его р а б о т а т ь.

— Фундаментальное уравнение школы Блэкетта-Дирака имеет следующий вид:

BUG^1/2

P = -

2C

где «Р» — магнитный момент, «U» — угловой импульс, «С» и «G» имеют свои обычные значения, а «В» — константа, величиной примерно 0,25. Первое преобразование этот тождества дает выражение:

| 2PC | 2

G = | — |

| BU |

являющееся традиционной сокращенной формой первичного спиндиззи-уравнения, называемого производной Локка. И Дирак и Локк полагали, что оно останется справедливым для крупных тел, таких, как газовые гиганты и солнца. Покажите на доске с помощью пространственного анализа, почему это предположение ошибочно.

Как казалось Крису, ответ можно получить гораздо проще. Конечно, доктор Бразиллер могла бы сказать ему, что зависимость между гравитацией и вращением тела относится только к электронам и, с практической точки зрения, исчезает в макромире — но это было не в ее манере.

Она хотела, чтобы Крис не только повторил исходные рассуждения Блэкетта, Дирака и Локка, но понял сам — а не просто потому, что так сказала она — в чем эти ученые заблуждались, а следовательно, почему закону, впервые предложенному еще при свете газа в почти доисторическом 1891 году и точно сформулированному как фактор Лэнда в 1940, тем не менее не удалось поднять с Земли даже песчинки до 2019 года.

— Но, доктор Бразиллер, почему нам не достаточно просто сказать, что они ошибались? Теперь это известно любому. К чему бесконечные повторения?

— Потому что именно этим занимались все великие люди. Вплоть до тринадцатого века никто в мире, за исключением нескольких посвященных ученых, не мог выполнить длинного деления; затем Фибоначчи ввел на Западе арабские цифры. Теперь любой идиот может сделать то, для чего в свое время требовался выдающийся ум. Ты хочешь сказать, что раз Фибоначчи нашел лучший способ выполнения длинного деления, тебе нет необходимости узнать, в чем преимущества этого способа? Или, если великий изобретатель, такой как Локк, не знал пространственного анализа, тебе можно быть столь же невежественным, спустя сотни лет? Они потратили свои жизни, чтобы сделать для тебя простым то, что было для них невероятно сложно, и пока ты не поймешь этой сложности, вряд ли ты поймешь упрощения. Возвращайся к доске и попробуй еще раз.

Впрочем, «живое» обучение имело и свои плюсы: одним из них был Пигги Кингстон-Трооп. Пигги — на самом деле его звали Джордж, но его никто так не называл, даже доктор Бразиллер — никак не походил на идеального друга и товарища, но он единственный в маленьком классе был ровесником Криса: все остальные оказались намного младше. Из этого Крис сделал вывод, что Пигги не относится к числу преуспевающих учеников, и не ошибся.

Казалось, Пигги был рад встретить кот-то столь же отставшего, неважно от чего, как и он сам. Во многих отношениях он оказался довольно приятным парнем; светловолосым, пухленьким, приветливым, сообразительным, склонным не придавать значения почти ничему из того, что другие считали важным. В этом он являл полную противоположность Крису, который из-за своего невежества зачастую серьезно и почти угрюмо относился к вещам, которые впоследствии оказывались незначащими пустяками. Разногласия в серьезных оценках разрешались в пользу то одного, то другого, и приятели ссорились почти постоянно. Первая из таких стычек касалась антинекротических препаратов.

— Ты собираешься стать гражданином, не так ли, Пигги?

— Ну, разумеется. Я твердо решил.

— Я тоже хотел бы. Но загвоздка в том, что я даже не знаю, чем хочу заниматься — не говоря уже о том, на что годен.

Пигги обернулся и уставился на него. Они шли из школы и остановились на мосту Тюдор Тауэр Плейс, пересекавшем Сорок Вторую улицу. Когда-то вид отсюда в сторону Пятой авеню на Ист-Ривер перекрывало здание ООН, но в годы Террора оно было разрушено, и ныне на его месте находилась обширная площадь, а за ней — звездная вселенная.

— Что значит з а н и м а т ь с я? — удивился Пигги. — Может, у тебя и возникнут небольшие сложности, раз ты родился не здесь. Но ведь есть способы это обойти. Самое главное, не верь всему, что тебе тут рассказывают.

Все, что говорил Пигги, для Криса на добрых восемьдесят процентов звучало абсолютной бессмыслицей.

— Ты знаешь все лучше меня, — признал Крис. — Но в законах четко сказано, что человек должен быть к чему-то пригоден, прежде чем ему разрешат стать гражданином и начнут давать препарат. Кажется, есть три способа показать себя.

Крис на секунду сосредоточился. Если прикрыть глаза и отчетливо представить себе серый газ, через мгновение появится ощущение сонливости, схожей с той, которая сопровождала сеансы гипнопедии, когда он насыщался фактами. И в этот раз трюк сработал; почти тут же Крис услышал собственный голос, подражавший забавной монотонности Отцов Города:

— Для получения гражданства имеются три общих предпосылки. Таковыми являются: 1) проявление какого-либо безусловно полезного таланта, например, в компьютерном программировании, административном управлении, или иного дара, заслуживающего сохранения для использования последующими поколениями граждан; 2) явная склонность к любой интеллектуальной деятельности, включая научные исследования, искусство и философию, поскольку в этих сферах обычного срока жизни, как правило, недостаточно для достижения совершенства, не говоря уже о его полезном применении; и 3) успешное прохождение Тестов на Гражданство, предназначенных для выявления потенциала у тех отставших в развитии восемнадцатилетних, чьи достижения крайне скромны. С какой стороны ни взгляни, все это не просто!

— И кто это говорит? — сочась презрением, заявил Пигги. — Отцы Города. А что они об этом знают? Они всего лишь куча машин, и совсем не разбираются в людях. Эти правила просто чушь.

— Для меня они не чушь, — возразил Крис. — Ясное дело, что антинекротики не дают кому попало; насколько я знаю, они более дефицитны, чем германий. На Скрэнтоне главный босс даже запрещал упоминать о них публично. Так что должен иметься к а к о й — т о надежный способ отбора тех, кто их получает.

— Почему?

— Почему? Ну, во-первых, потому что город похож на остров — остров посреди самого большого океана, какой только можно вообразить. Миграция населения, не считая единичных случаев, просто невозможна. Если все получат препарат и станут жить вечно, очень скоро население увеличится настолько, что мы будем наступать друг другу на ноги.

— А, перестань. Оглянись вокруг. Тебе что, кто-то оттоптал ноги?

— Нет, но это лишь потому, что применение препарата ограничено, и еще потому, что не всем разрешается иметь детей. Вот, например, ты, Пигги — твои отец и мать большие шишки в этом городе, но ты единственный ребенок, первый ребенок, которого им разрешили завести за сто пятьдесят лет.

— Не трогай их, — прорычал Пигги. — Вот что я тебе скажу — они просто плохо сыграли свою партию. В общем — это не твое дело.

— Хорошо. Тогда возьмем меня. Если я не проявлю себя как-то до того, как мне исполнится восемнадцать — а я и понятия не имею, на что я годен — я не стану гражданином и не получу препарат. И даже если я получу гражданство, скажем, пройдя Тесты, мне все равно придется долго доказывать свою необходимость для города прежде, чем мне разрешат завести хотя бы одною ребенка. Это единственный способ сохранять стабильной численность населения. Это элементарная экономика, Пигги, а в ней я кое-что смыслю.

Пигги задумчиво сплюнул через перила. Хотя трудно было сказать, относится этот плевок только к экономике или ко всему спору в целом.

— Ну, ладно, — сказал он. — Предположим, ты получишь препарат, и тебе разрешат иметь ребенка. Почему бы им не дать препарат и ребенку тоже?

— С какой стати, если он не удовлетворяет требованиям?

— Парень, ты т у п! Неужели ты не понимаешь, что для этого и существуют Тесты на Гражданство? Они лазейка — аварийный люк, уловка — в этом их единственный смысл. Когда ты не можешь пройти другим путем, идешь этим. По крайней мере, если у тебя есть хоть какие-то связи. Если ты никто, возможно, Отцы Города и провалят тебя. Но если ты кто-то, они не будут слишком строгими. В противном случае, мой отец может вправить им мозги — он их программирует. Но в любом случае, раз подготовиться к Тестам возможности нет, значит это явное жульничество.

Крис был потрясен, но упрямо продолжал:

— Но это вообще другого рода тесты. Они выявляют не твои знания по разным предметам, а врожденные задатки. В тебе находят что-то такое, чему нельзя научиться. В этом смысл.

— Ерунда и чушь. Раз к тесту нельзя подготовиться, его невозможно пройти. Если это не подтасовка, то он вообще лишен смысла. Послушай, Рыжий, ты так веришь в то, что каждый получающий препарат должен иметь толковые мозги, а что ты скажешь об охраннике, который вас встретил? У него нет детей, и он всего лишь коп… но он почти одного возраста с мэром!

До сих пор у Криса хватало сил отстаивать свою позицию, но это заявление подействовало не него как неожиданный удар по физиономии.

Сначала Криса обеспокоило, что в соответствии с его идентификационной карточкой ему придется жить в чужой семье, а узнав, что назначенная квартира принадлежит сержанту Андерсону, он пришел в ужас. Первые дни в квартире Андерсона — она находилась в части города, ранее называвшейся Челси — Крис провел, словно в стане врага, неуклюже скрывая свою неприязнь и подозрения под официальной любезностью.

Однако вскоре он перестал считать Андерсона страшным людоедом, а жена сержанта, Карла, оказалась самой сердечной и доброй женщиной, когда-либо встречавшейся Крису. Детей в семье не было, но, будь Крис их сыном, он не мог бы ожидать более теплого отношения. Кроме того, Андерсон был лучшим опекуном для новоиспеченного пассажира, так как мало кто, даже мэр, знал город лучше, чем он.

По сути, Андерсон был далеко не простым копом. Полиция города в то же время являлась также и силами обороны, и космической пехотой — на случай, если понадобится провести рейд или высадить группу на неизвестную планету. Формально многие занимали более высокие посты, чем сержант охраны, но Андерсон и его коллега, смуглый неразговорчивый человек по фамилии Дьюлани, возглавляли отборные команды и почти ни от кого не зависели, подчиняясь непосредственно мэру Амальфи.

Именно этот факт и послужил первой темой дружеской беседы Криса со своим опекуном. Крис еще не видел Амальфи собственными глазами. Хотя все в городе говорили о мэре так, будто знали его лично, Андерсон был одним из тех, кто действительно его знал и встречался с ним несколько раз в неделю. Крис не мог сдержать своего любопытства.

— Ну, люди всегда так говорят, Крис. На самом деле, мало кто встречается с Амальфи часто, у мэра слишком много дел. Но он занимает этот пост давно и хорошо справляется; люди считают его своим другом, потому что доверяют ему.

— Но к а к о й он?

— Он человек сложный… Впрочем, почти все люди сложны. Пожалуй, я бы сказал, что он «изощренный». Он замечает между событиями взаимосвязи, незаметные другим. Он оценивает ситуацию как человек, бросающий взгляд на одежду и мгновенно замечающий ту единственную нить, потянув за которую, можно распустить все. Особого выбора у него, впрочем, нет — он слишком перегружен, чтобы заниматься делами постепенно, стежок за стежком. По-моему, он убивает себя чрезмерной работой.

К этому разговору Крис вернулся еще раз, расстроенный спором с Пигги.

— Мистер Андерсон, вчера вы сказали, что мэр убивает себя чрезмерной работой. Но Отцы Города говорят, что ему несколько сот лет. С помощью лекарств он должен жить вечно, ведь так?

— Вовсе не так, — запротестовал Андерсон. — Н и к т о не может жить вечно. Во-первых, рано или поздно произойдет несчастный случай. И вообще, препараты, строго говоря, не являются «лекарством» от смерти. Ты знаешь, как они действуют?

— Нет, — признался Крис. — В школе этот еще не касались.

— Ячейки памяти расскажут тебе детали — я, наверняка, большинство из них забыл. Но суть сводится к тому, что имеется несколько антинекротиков, каждый из которых действует по-своему. Основной, аскомицин, активизирует некоторые ткани в организме, именуемые ретикулоэндотелиальной системой — часть ее составляют белые кровяные тельца, ответственные за так называемый «неспецифический иммунитет». Это приводит к тому, что в течение примерно семидесяти последующих лет человек не может заразиться никаким инфекционным заболеванием. В конце этого периода дается еще одна доза, и так далее. Этот препарат — не антибиотик, как можно предположить из его названия, а часть эндотоксина — сложного органического сахара, называемого маннозой; а имя у него такое оттого, что получается он в результате брожения, как и антибиотики.

Другое вещество — ТАТП, триацетилтрипаранол. Оно замедляет в организме синтез жира, называемого холестерином; тот накапливается в артериях и вызывает апоплексические удары, инсульты, повышенное кровяное давление, и тому подобное. Этот препарат нужно принимать ежедневно, поскольку организм все время пытается вырабатывать холестерин.

— Но значит, он для чего-то нужен? — осторожно возразил Крис.

— Холестерин? Несомненно. Он крайне необходим для развития зародыша, так что женщинам, вынашивающим ребенка, приходится на время прекращать прием ТАТП. Но мужчинам он не нужен — а мужчины гораздо более подвержены заболеваниям органов кровообращения, чем женщины.

Сейчас используются еще два антинекротика, не такие важные. Один, например, блокирует синтез гормона сна. Это вещество первоначально обнаружили в крови жвачных животных, кровеносные сосуды которых столь несовершенны, что если животное ляжет, то околеет.

— Значит, вы н и к о г д а н е с п и т е?

— Нет времени, — угрюмо отозвался Андерсон. — А теперь, слава Богу, и необходимости. Аскомицина и ТАТП достаточно, чтобы исключить две основные причины смерти: сердечные заболевания и инфекции. Исключив только их, можно продлить среднюю продолжительность жизни по меньшей мере на двести лет.

Но смерть все равно неизбежна, Крис. Если даже не произойдет несчастный случай, можно заболеть раком, который мы пока не можем предотвращать — правда, аскомицин воздействует на опухоли так сильно, что рак больше не убивает людей. Но все равно, мучает их настолько сильно, что они предпочитают умереть. Человек может умереть от голода, или от отсутствия антинекротиков, от пули или от чрезмерной работы. Мы, в городах, живем долго, это так; н о б е с с м е р т и я н е с у щ е с т в у е т. Это такой же миф, как и единорог. Даже сама вселенная не будет существовать вечно.

Крису представилась долгожданная возможность задать тяготивший его вопрос.

— Когда-нибудь — к о г д а — н и б у д ь случалось, чтобы человеку переставали давать препараты, после того, как он стал гражданином?

— Умышленно? Никогда не слыхал о подобном, — нахмурившись сказал Андерсон. — Во всяком случае, в нашем городе. Если Отцы Города хотят, чтобы человек умер, его расстреливают. Зачем ему мучиться остаток дней? Это было бы жестоко.

— Но ведь никакие тесты не дают полной гарантии. Предположим, человеку дадут гражданство, а затем обнаруживается, что он на самом деле — ну — не такой уж гений, как раньше думали?

Сержант, прищурившись, взглянул на Криса. Последовала долгая пауза, во время которой Крис явственно слышал, как в его висках пульсирует кровь. Наконец, Андерсон медленно произнес:

— Понимаю. Похоже, кто-то насвистел тебе страшную чушь. Крис, как ты думаешь, сколько просуществовал бы город, если бы гражданами могли стать только гении? Он опустел бы всего за один перелет. Все устроено по-другому. Смысл препаратов в сохранении навыков — и совершенно не важно, что это за навыки. Значение имеет лишь одно: логично ли сохранять данного человека, вместо того, чтобы обучать нового каждые сорок-пятьдесят лет.

Возьми, например, меня. Я вовсе не гений; я всего лишь полицейский босс. Но я хорошо справляюсь со своей работой; достаточно хорошо, чтобы Отцы Города не видели смысла в воспитании и обучении кого-то другого из нового поколения. Они держат меня, а я всего лишь коп. Почему бы и нет? Меня это устраивает, мне нравится эта работа, и когда у Амальфи есть дело, он зовет меня или Дьюлани — а не первого попавшегося офицера; потому что ни один из них не имеет стольких лет опыта в той конкретной работе, которую мы выполняем. Когда мэру нужен сержант охраны, он зовет меня; когда ему нужна группа высадки, он зовет Дьюлани; а когда ему нужен гений, он зовет гения. На борту этого города есть по одному человеку любой профессии, и пока эта система работает, более одного не требуется. Или более Х, где Х — необходимое число.

Крис улыбнулся.

— А вы, оказывается, отлично помните детали.

— Я их помню все, — согласился Андерсон. — Во всяком случае те, что мне известны. Если Отцы Города вкладывают что-то в твою голову, очень трудно от этого избавиться.

Его речь прервал чистый мелодичный звук, наподобие короткого напева, раздавшийся где-то в квартире. Сержант повернул свою массивную голову, а затем тоже улыбнулся.

— Сейчас будет наглядная иллюстрация, — сказал он с явно довольным видом и коснулся кнопки на подлокотнике своего кресла.

— Андерсон? — произнес густой голос. Крис тут же подумал, что Медведь из древнего мифа о Златовласке, должно быть, говорил именно так.

— Да. Слушаю, сэр.

— Нам подворачивается контракт. Мне и Отцам Города он кажется весьма выгодным, и я склонен его подписать. Поднимись сюда и ознакомься, на всякий случай, с условиями. Дело предстоит непростое, Джоэл.

— Сию минуту. — Андерсон коснулся кнопки, его улыбка стала шире и еще более мальчишеской, чем обычно.

— Мэр! — вскрикнул Крис.

— Ну.

— Но о чем шла речь?

— О том, что он нашел для нас какую-то работу. Если не возникнет препятствий, мы совершим посадку всего через несколько дней.

 

6. ПЛАНЕТА ПО ИМЕНИ РАЙ

С воздуха ничего на Рае различить было невозможно. По мере того, как город осторожно снижался, поле вокруг него полностью очертилось в виде пузыря, окутанного клубящимися черными тучами. Тут и там сверкали зелено-голубые молнии, широкие и совсем узкие. Все это сопровождалось потоками мокрого снега и дождя. На меньшей высоте снег исчез, но дождь усилился.

После стольких месяцев, когда Крис не видел ничего, кроме проносящихся мимо звезд, грохочущий мрак пугал его и тревожил. Сидя с Пигги на старом пирсе в конце Ганзеворт-стрит, — отсюда Герман Мелвилл отправлял в далекое Южное Море героев своих книг «Тайпи», «Ому» и «Марди», — Крис, не отрываясь, смотрел на грозу. Он испытывал такой же сильный страх, как и Пигги, который, действительно, за всю свою жизнь не видел подобной погоды. Со времени рождения Пигги это была первая посадка Нью-Йорка.

Трудно было представить, как Амальфи управляет движением, но, тем не менее, город продолжал снижаться: он подписал контракт с Раем, а работа есть работа. Кроме того, ждать, пока гроза стихнет, бессмысленно. Всегда и везде на Рае стояла такая же погода, за исключением тех случаев, когда она ухудшалась. Так говорили местные жители.

— Ух, ты! — воскликнул Крис в двадцатый или тридцатый раз. — Не гроза, а прямо битва молний! Взгляни т у д а! На какой мы сейчас высоте, Пигги?

— Откуда я знаю?

— Как ты думаешь, Амальфи знает? Я имею в виду, знает точно?

— Наверняка, знает, — жалобно сказал Пигги. — Ему всегда удаются сложные посадки. Он никогда не ошибается.

ТРАХ!

На мгновение вся сфера вокруг города оказалась покрыта электрическим пламенем. Невероятной силы треск отражался вновь и вновь от бетонных стен башен. Крису и в голову раньше не приходило, что поле, защищавшее целый город от жестокой радиации, камней и глубокого космического вакуума, может пропускать шум, если снаружи, как и внутри, имеется воздух — но теперь сомневаться в этом не приходилось. Казалось, спуск длился уже целую вечность.

Вскоре Крис обнаружил, что ему это начинает нравиться. В промежутке между раскатами грома он закричал, умышленно пугая Пигги:

— Теперь он летит вбок. Он заблудился.

— Что ты понимаешь? Заткнись.

— Я в и д е л грозы. И знаешь что? Мы останемся висеть тут вечно. Будем носиться, проклятые, как ГМТ. — Небо осветилось. ТРАХ! — Ух, какая красота!

— Если ты не заткнешься, — плачущим голосом завопил Пигги, — я заеду тебе прямо по носу!

Эта угроза вряд ли могла быть приведена в исполнение. Хотя Пигги и превосходил весом Криса фунтов на двадцать, Крис был гораздо сильнее. Прекрасно зная об этом, Крис мог высмеять приятеля и уже открыл рот, но в то же мгновение он почувствовал, как доски старого пирса содрогаются под ними от топота стальных сапог. В испуге он обернулся и тут же вскочил.

Двадцать мужчин в скафандрах стояли, безликие и грозные, как фаланга гигантских роботов. Один из них шагнул вперед, отчего доски пирса заскрипели и затрещали под его тяжестью, и вдруг обратился к Крису.

Голос ревел металлом, будто регулятор громкости был повернут до отказа, чтобы перекрыть громовую канонаду, но Крис узнал его без труда. Перед ним, в полном космическом снаряжении, стоял его опекун.

— КРИС! — Громкость звука слегка понизилась. — Крис, что ты тут делаешь? И сын Кингстон-Троопов! Пигги, тебе-то это следует знать! Мы садимся через двадцать минут — а тут выходной люк. Валите отсюда — оба.

— Мы просто смотрели, — вызывающе сказал Пигги. — Мы можем смотреть, если нам хочется.

— У меня нет времени спорить. Вы идете, или нет?

Крис потянул Пигги за локоть.

— Пошли, Пигги. Что торчать на дороге?

— Отвяжись. Я не на дороге. Они могут пройти мимо меня. Я не собираюсь уходить только потому, что он так сказал. Он не м о й опекун — он всего-лишь простой коп.

Протянулась рука, и на конце ее раскрылись стальные клешни.

— Дай мне свою карточку, — раздался резкий голос Андерсона. — Я позже сообщу тебе, в чем ты обвиняешься. Если ты сейчас не уйдешь, я велю двоим людям увести тебя — хотя я и не могу разбрасываться ими, — а когда это будет занесено в твою карточку, ты проведешь остаток первой жизни, сожалея о случившемся.

— Ну ладно. Не брызгай слюной. Я ухожу.

Стальная рука оставалась недвижно протянутой, клешни угрожающе раскрытыми.

— Я жду карточку.

— Я сказал, что ухожу!

— Тогда иди.

Пигги сорвался с места и побежал. Бросив смущенный взгляд на облаченную в доспехи фигуру опекуна, Крис последовал за Пигги, лавируя между массивными статуями из вороненой стали, бесстрастно стоявшими почти вдоль всего пирса.

Пигги уже исчез из виду. Пока Крис, озадаченный, бежал домой, город совершил посадку под аккомпанемент раскатов грома.

К сожалению, для Криса посадки как бы и не было. Занятия шли своим чередом, так что он имел лишь самое смутное представление о происходящем. Хотя муниципальная трансляционная сеть, Дабл-ю-Эн-Уай-Си, WNYC, ежечасно передавала сводки новостей, десятилетия скудного на события космического путешествия выработали унылый стандарт, делавший эти передачи пустыми и бессодержательными. Всю серьезную информацию, которую Крису удавалось добыть, он получал от сержанта Андерсона, но и она не отличалась обширностью, поскольку сержант теперь редко бывал дома; он был занят укреплением плацдарма на Рае. Тем не менее, Крис кое-что узнал, подслушав несколько разговоров сержанта с Карлой:

— Они хотят, чтобы мы помогли им провести индустриализацию планеты. На первый взгляд, это просто, но загвоздка в том, что у них феодальный строй — шестьдесят шесть тысяч человек, которых они называют Избранными являются, по сути, единственными землевладельцами. Им принадлежит огромное количество крепостных — никто никогда не давал себе труда их сосчитать. Архангелы хотят, чтобы все оставалось так же, даже после создания тяжелой промышленности.

— Звучит невероятно, — сказала Карла.

— Это невозможно, в чем они убедятся, когда мы закончим работу. В этом-то вся проблема. Мы не имеем права менять общественный строй планеты, но не можем выполнить контракт, не дав толчка революции — долгой, медленной, но революции. И когда сюда впоследствии заявится полиция и выяснит это, нам придется отвечать за нарушение условий контракта.

Карла мелодично рассмеялась.

— Полиция! Дорогой, неужели это слово для тебя — ругательное? А ты кто? Сколько веков должно пройти, прежде чем ты привыкнешь к этому?

— Ты знаешь, что я имею в виду, — нахмурившись, произнес Андерсон. — Да, правда, я полицейский. Но я не земной коп, я г о р о д с к о й полицейский, в этом-то вся разница. Ну, ладно, поживем — увидим. Что у нас на обед? Мне нужно уходить через полчаса.

Гроза, как и было обещано, не стихала. Когда представлялся случай, Крис наблюдал, как распаковывают и готовят к отправке механизмы, а потом сопровождал их в доки, расположенные по периметру города, за пределами которого постоянно плавали и ползали яркие болотные вездеходы колонистов Рая. Отличаясь разнообразных цветов и размеров, вездеходы имели одинаковую конструкцию: большой цилиндр из какого-то прозрачного материала, скрепленный металлическими ребрами и снабженный с обеих сторон гусеничными лентами с такими большими грунтозацепами, что они могли служить лопастями, когда почва становилась особенно жидкой. Оболочка была герметичной, но Крису казалось, что подобное устройство вряд ли сможет двигаться по воде, даже если снабдить его винтом; в такой ситуации оно, самое большее, могло только удержаться на плаву, передавая радиосигналы с просьбой о помощи. Для этой цели вездеходы были густо усеяны антеннами. Похоже, они скорее предназначалось для защиты от воды, чем для плавания в ней.

Как будет существовать в этих болотах хоть какая-то промышленность? С другой стороны, Крис не мог себе представить, как аграрное общество могло выжить среди этих беспрерывных ливней. К тому же, площадь выступающей над водой суши на этой планете была очень мала. Но затем он припомнил кое-что из истории колонизации Венеры, где пришлось столкнуться с подобными проблемами. Там сельское хозяйство постепенно переместилось под воду; но это требовало огромного количества энергии, и людям Рая было еще не под силу. Похоже, они питались преимущественно рыбой и растущими в трясине водорослями.

Крис как можно внимательнее прислушивался к разговорам колонистов в доках — не к разговорам на английском с жителями города, эти беседы касались технических вопросов и были малоинтересны, — а к тому, что колонисты говорили друг другу на своем наречии. Этот язык представлял собой тягучий вариант русского, ныне мертвого универсального космического языка, с которым Отцы Города познакомили Криса в первые дни его обучения. Усвоить такой сложный язык, тем более на борту города, где им пользовались редко, было невероятно трудно. Возможно поэтому, колонисты, чрезвычайно осторожные даже в разговорах между собой, не опасались всерьез, что кто-то из жителей города может им владеть. Все они были убеждены, что их история восходит ко времени, когда городов-бродяг не было и в помине. Кому же могло прийти в голову, что их может понять подросток, торчавший у причалов и разинув рот глазевший на катера.

Из обрывочных слов колонистов и замечаний Андерсона, который появлялся дома все реже и реже, Крис постепенно сложил довольно ясную картину. Будь он гражданином, он мог бы прямо попросить у Отцов Города текст контракта, но пассажиры такого права не имели. В общих чертах, однако, он уловил, что Архангелы предложили создать экономику типа венерианской, с подводным сельским хозяйством и животноводством, на основе передаваемой по радио энергии, вроде той, что держала в воздухе городские Жестяные Кэбы. Городу предстояло прорыть в зыбучей трясине каналы для осушения почвы и построить генераторно-передающую станцию. Необходимо было также использовать предприятия города для обогащения необходимых энергосодержащих металлов, в основном тория, изобилие которого на планете превосходило возможности Рая по его переработке. Архангелы рассчитывали, что после модернизации экономики у них появятся свои обогатительные фабрики, и они смогут продавать чистые металлы другим планетам. Работу они собирались оплачивать германием, хотя очищать его тоже было очень непросто. Межзвездной торговли колонисты не вели и бро-долларов у них было меньше, чем монет в хорошей нумизматической коллекции.

После того, как вся техника, выгруженная на планету, с грохотом и хлюпаньем исчезла в вечной буре, отлучки сержанта Андерсона стали более продолжительными, а число колонистов в доках резко уменьшилось. Теперь к вечеру каждого дня, когда Криса отпускали из школы, он мог увидеть лишь несколько болотных вездеходов — непонятно почему называемых лебедями, чьи владельцы пытались выменять у жителей города какие-нибудь инопланетные редкости для своих дам. Эта торговля тоже быстро шла на спад, так как отдельным горожанам деньги были ни к чему, а лорды и франклины Рая мало что могли предложить на обмен. К огромному огорчению Криса, новая информация была теперь для него почти недоступна.

В этой безвыходной ситуации его осенило. Он все еще таскал с собой маленький дешевый складной нож с вделанным в рукоятку крошечным компасом, последний из тех немногих подарков, которые отец был в состоянии ему сделать. На Рае этот ножик вполне можно превратить в предмет обмена. Как ни больно было Крису расставаться с этой вещицей, напоминавшей о доме, он перестал колебаться, узнав, что сержант Дьюлани и его собственный опекун занесены в официальные списки пропавших без вести.

Он дождался лорда из шестиместной лодки, разочарованного неудачной сделкой, и приблизился к нему, держа на ладони раскрытый нож.

— Господин!

Высокий, дородный мужчина с лицом мрачным, как одна из вечных туч его планеты, остановился как вкопанный и глянул на Криса сверху вниз.

— Мальчик? Ты что-то сказал?

— Да, сэр. С вашего позволения, у меня тут полезный инструмент земного происхождения. Не затруднит ли милорда взглянуть?

— Но ты говоришь на нашем языке, — сказал мужчина, все еще хмурясь. Он рассеянно взял нож; было видно, что запинающийся русский язык Криса, интересует его намного больше. — Каким образом?

— Я выучил его на слух, милорд. Это очень трудно, но я стараюсь. Пожалуйста, взгляните на эту вещь, она с Земли, из к о л х о з а в Пенсильвании. Настоящее произведение античного искусства, когда-то на фабрике его касались руки человека.

— Ну-ну. Как он работает?

Крис показал, как раскрываются оба лезвия, но его попытки объяснить назначение компаса были отвергнуты бесцеремонным жестом. Либо пояснения Криса были недостаточны, либо лорд сам понял бесполезность подобной штуки в грозовой атмосфере Рая.

— Гм-м. Непрочная штуковина, по правде говоря, но вдруг моей леди она придется по вкусу. Что ты хочешь за нее?

— Милорд, я хотел бы разок поуправлять вашим лебедем. Большего мне не нужно.

Колонист долго и пристально смотрел на него, а потом оглушительно захохотал.

— Пошли, пошли, — сказал он, немного придя в себя. — Вы, бродяги, хитрецы, но такого я не слышал — я буду рассказывать об этом много лет! Пошли — сделка состоялась.

Все еще фыркая, он зашагал к доку, где их обоих остановил полицейский охраны, узнавший Криса. Мальчик и лорд объяснили ему суть сделки, и городской охранник, поколебавшись, позволил Крису взобраться на борт лебедя.

В передней кабине качающегося цилиндра путь им тут же преградили два других колониста с выражением беспокойства и злости на лице, но владелец резким взмахом руки утихомирил их. Он до сих пор веселился.

— Это всего лишь подросток. Он продал мне висюльку, чтобы узнать, как водят катер. Ничего страшного. Идите на корму, я присоединюсь к вам через минуту.

Судя по их кислым физиономиям, эти двое по-прежнему не одобряли происходящего, но приказ выполнили. Лорд усадил Криса на плетеное сиденье перед широким передним окном и показал ему, как держать две рукоятки, расположенные по обе стороны рулевого колеса. Рукоятки управляли дроссельными заслонками вездехода.

— Недостаточно просто вращать руль, нужно также управлять мощностью, подаваемой на каждую из гусениц. Для этого двигаешь рукоятку вперед или назад, смотря по тому, хочешь ты увеличить скорость или замедлить. За этой красной отметкой гусеница пойдет в обратном направлении. Если сцепления нет совсем, наклони вперед всю рулевую колонку; при этом выпускается воздух из резервуаров, и катер садится на грязь. Когда почва затвердеет, катер выберется сам, включив насосы; по мере поднятия давления в резервуарах рулевая колонка автоматически возвращается в исходное положение. Пока понятно, что я говорю?

— А можно мне попробовать?

— Полагаю, можно. Да. Мне кое о чем нужно переговорить на корме. Дай, я отведу катер задним ходом от пирса, а потом можешь попробовать поползать по кругу возле самого города. Старайся не терять из виду ваш городской маяк.

— Можно, я отведу ее от пирса, милорд, — настойчиво сказал Крис.

— Хорошо, — согласился гигант с веселой снисходительностью. — Но будь аккуратен. Плавненько веди оба дросселя за красную линию. Вот так; Не так быстро. Плавно! Теперь левую в нейтраль. Вот так; видишь, как она поворачивается на месте?

Из задней части судна донесся крик, на что хозяин ответил таким быстрым потоком слов, что Крис разобрал лишь некоторые из них.

— Мне нужно выйти на несколько минут, — просил лорд Крису. — Не вздумай выкинуть что-нибудь и не теряй из виду маяк.

— Да, милорд.

Когда владелец катера покидал кабину, Крис уловил еще несколько слов. Колонист начинал рассказывать историю о мальчишке из доков, который научился, заикаясь, произносить несколько слов на их языке и тут же решил, что он пилот; затем голоса стихли до приглушенного бормотания. Несколько минут Крис потратил, пробуя рычаги управления катером и стараясь казаться как можно более неопытным, хотя на самом деле управлять машиной оказалось несложно. Затем, как велено, он заставил ее ползти по кругу, против часовой стрелки, вылез из плетеного сиденья и прокрался назад, к двери, ведущей в соседнее помещение.

То, что он услышал, заставило его похолодеть.

Разговор шел на быстром наречии, резко отличавшемся от той формы универсального языка, которой учили Криса, но многие фразы звучали четко и внятно:

— … невозможно сделать, не захватив город, вот и все.

— … Отключить его?… У нас нет… нет даже схем оборудования, не говоря уже о карте.

— Они появятся потом, после того, как мы захватим… Мы можем пожертвовать тысячами простолюдинов, но оборонительные сооружения… необходимо первым делом вывести из строя их Гвоздило, или как там они это называют. Мы не будем сражаться на их условиях.

— Тогда в чем проблема? У нас в заложниках двое из их главных генералов. Если понадобится, мы можем держать их вечно… В городе не знают даже названия замка Волчья Плеть, тем более, где он…

Разговор резко оборвался. Лебедь со скрежетом ударился о какое-то препятствие и неуклюже пытался влезть на него. Криса бросило на пол, а по ту сторону двери раздались разъяренные выкрики и шум падения. Затем дверь захлопнулась, и крики стихли.

Стараясь восстановить равновесие, Крис вскочил на ноги и попытался удержать дверь закрытой. Можно ли ее как-нибудь еще и запереть? Ага, вот большой засов. Он удержит этих мерзавцев, при условии, что его нельзя открыть с другой стороны. Что ж, придется рискнуть, хотя будь у Криса тяжелый висячий замок, он бы чувствовал себя уютнее. Затем Крис вскарабкался по наклонному раскачивающемуся полу к креслу управления.

Катер изо всех сил старался двигаться по кругу, но Крис не учел, что грязь слишком зыбкая, непредсказуемая среда, чтобы предоставлять машину самой себе. Круг сместился, и катер носом ударился в док. К нему бежали городские полицейские.

Крис дал реверс обоим двигателям, удаляясь задним ходом от города со всей скоростью, на которую катер был способен, но все равно, не так быстро, как ему хотелось бы. Затем он развернул вездеход, воющий и скользящий, и помчался прямо в пасть бури, направляясь на звездочку в перекрестье, находившемся на панели управления. Видимо, это был ориентир для возвращения домой.

Крис понятия не имел, куда эта звездочка может его привести. Он мог лишь надеяться, что это окажется замок Волчья Плеть, и что он найдет там Андерсона и Дьюлани — и что шесть разъяренных колонистов за запертой дверью не смогут вырваться наружу, прежде чем он туда доберется.

 

7. ПОЧЕМУ НЕ УДЕРЖАТЬ ДЕМОНОВ…

Не прошло и пяти минут с тех пор, как ладья пустилась в путь по слякоти, а натриево-желтое сияние маяка в городских доках ослабло и исчезло, — так быстро, будто его задули. Если не считать его пленников, о которых он старался не думать, Крис находился в корпусе катера один, как цыпленок в яйце. Лишь незнакомые приборы, урчание двигателей и вспышки не прекращающейся бури составляли ему компанию.

Он внимательно изучил панель управления, но ничего нового не узнал. Все надписи на приборах и вокруг них были сделаны кириллицей — и хотя Отцы Города считали, что горожане могут говорить на универсальном языке, до сей поры они не дали Крису ни одного урока по чтению. Он не смог разобраться даже в таком элементарном устройстве как бортовая радиостанция и после краткого изучения оставил всякую надежду найти аварийную частоту города и вызвать помощь.

И тем не менее необходимо было передать сигнал. Надо сообщить городу о существовании заговора. Бегство вместе с заговорщиками в их собственном лебеде оказалось безрассудным порывом, о котором Крис все больше и больше сожалел. Если бы только ему удалось каким-то образом вернуться назад к берегу и рассказать кому-нибудь в резиденции Амальфи, что он узнал, как можно скорее!

Весь вопрос в том, станет ли кто-нибудь его слушать, и если даже станет, поверит ли? Никто не хотел иметь дела с подростками, пока они не становились гражданами. Взрослые были слишком старыми и недоступными — и к тому же граждане обращали очень мало внимания на пассажиров любого возраста.

Конечно, Крис мог бы рассказать то, что он узнал, Отцам Города, но все, что говорилось Отцам Города, поступало в ячейки памяти и могло пропасть там навсегда. Отцы Города никогда без специального указания не предпринимали действий на основе информации, которой располагали сами, или которая поступала извне; они просто хранили ее до тех пор, пока не поступал запрос, а запрос мог поступить через несколько веков.

В любом случае, дело сделано. Теперь Крис хотел, чтобы хоть кто-нибудь в городе узнал, куда он направляется, и последовал за ним. Но вглядываясь в мерцающие перед ним загадочные приборы, он не находил способа дать о себе знать и даже смутно не представлял, каким образом город может снарядить за ним погоню. Жестяные Кэбы работали на энергии, которая не распространялась за пределы города, а наземного транспорта, способного справиться с такой зыбкой, ненадежной, невидимой местностью, просто не было. Правда, где-то на складах имелось небольшое количество военных самолетов, но как летать на такой планете непрекращающихся бурь? А если бы это и удалось, то что искать в мире, где даже самые большие поселения и замки производили и потребляли так мало энергии, что приборы обнаружения не смогли бы выделить город в беспорядочных вспышках молний?

Лебедь, меся грязь, несся вперед. Через некоторое время Крис заметил, что ему уже несколько минут не приходилось подправлять курс. Экспериментируя, он совсем бросил руль. Звездочка оставалась в центре. Каким-то образом включилось устройство автопилота. Теперь ничто не отвлекало Криса от тревожных мыслей, к которым добавилась еще одна: как о т к л ю ч и т ь автопилот, если потребуется? Нужный выключатель, несомненно, находился прямо перед носом и был четко обозначен, но Крис не мог прочесть надписи. Что касается его пленников, то они вели себя подозрительно тихо. Они даже не колотили в дверь.

Крис горячо надеялся, что колонисты просто фаталистически отнеслись к своему пленению. Если же их молчание означало, что они удовлетворены ситуацией, дело плохо. Дело и так было хуже некуда, поскольку Крис понятия не имел, что ему делать с ними или с катером, добравшись до замка Волчья Плеть.

А времени на выработку какого-нибудь плана уже не оставалось: при следующей вспышке молнии Крис увидел замок.

Он находился еще на расстоянии нескольких миль, но даже и сейчас его массивность внушала трепет. В городе было немало небоскребов, уступавших ему в размерах; Крис решил, что черная, лишенная окон громада имеет в высоту не менее тридцати этажей.

Сначала Крису показалось, что замок окружен рвом с водой, но вскоре выяснилось, что, на самом деле, он стоял посреди огромного озера, на котором гулял такой шторм, что Крис не смог вообразить, как неуклюжий лебедь может в нем уцелеть, а тем более, продвигаться вперед.

Он потянул дроссели на себя, но как он и подозревал, катер больше не слушался ручного управления. Он упрямо двигался вперед, в воду. Спустя мгновение, резервуары с ревом выпустили сжатый воздух, и озеро сомкнулось над вездеходом. Путешествие теперь продолжалось по дну.

Даже вспышки молний не освещали окружающее пространство, а тусклое внутреннее освещение катера и вовсе не могло проникнуть сквозь темную воду.

Крису показалось, что прошло очень много времени — хотя вряд ли это заняло больше десяти минут — прежде чем гусеницы заскрежетали по камню, и вездеход плавно остановился. Машинально, Крис снова подергал рычаги, но они по-прежнему не действовали.

Затем снаружи вспыхнул свет.

Лебедь плотно сидел у одного из причалов в огромной пещере. Сквозь желтые струйки воды, стекавшие по стеклу, Крис увидел встречавших: четверо с винтовками. Неприятно улыбаясь, они заглядывали внутрь катера. И пока Крис беспомощно смотрел на них, двигатели отключились — и наружная дверь распахнулась.

Его поместили в одну камеру с Андерсоном и Дьюлани. Опекун Криса пришел в ужас, увидев его — «Боги всех звезд, Ирландец, теперь они крадут детей!» — но затем, услыхав всю историю, выразил крайнее недовольство. Дьюлани, как обычно, был немногословен, но довольным тоже не казался.

— Наверняка есть опознавательный сигнал, который ты должен был послать. Правда, ты не мог его знать, — сказал Андерсон. — Эти мелкие бароны постоянно дрались друг с другом до нашего появления здесь — ограбление города, пожалуй, первое предприятие, которое они затевают совместно с той поры, как этот комок грязи был колонизирован.

— Пустое бахвальство, — заметил Дьюлани.

— Да, это характерно для феодальных времен. Крис, эти люди в катере получат изрядную взбучку от своих, несмотря на то, что им ничто не угрожало, и у них хватило ума позволить тебе самому влезть в петлю. Они наверняка постараются выместить свою злость, когда тебя будут допрашивать.

— Меня уже допрашивали, — мрачно сказал Крис. — И все было именно так.

— Уже? Черт побери! Этот вариант сгорел, Ирландец.

— Прокол, — согласился Дьюлани.

Андерсон замолчал, предоставив Крису теряться в догадках. Очевидно, речь шла о каком-то плане. Интересно, что за план пришел в голову этим двум кочевникам, которым предусмотрительные феодалы не оставили ничего, кроме нижнего белья.

— Что я мог бы сделать, если бы допрос мне еще предстоял?

— Выяснить, где наши космические костюмы, — угрюмо сказал Андерсон. — Не то что они позволили бы тебе обыскать замок, это невероятно, но ты мог бы уловить какой-то намек, или хитростью заставить их проговориться. Даже осторожные люди часто недооценивают подростков. Теперь нам нужно придумать что-то другое.

— Вдоль стен того большого аудиенц-зала стоят дюжины скафандров, — сказал Крис. — Если бы вам удалось туда пробраться, может один из них кому-то из вас и подошел бы.

Дьюлани лишь едва заметно улыбнулся. Андерсон сказал:

— Это не скафандры, Крис; это доспехи — латы. Не знаю как здесь, но на Земле они имели своего рода геральдический смысл; я думаю, здешние бароны отбирают их друг у друга, наподобие скальпов.

— Может быть, — упрямо продолжал Крис, — но среди них есть по меньшей мере два настоящих скафандра. Я уверен.

Сержанты переглянулись.

— Возможно ли такое? — произнес Андерсон. — У них хватило на это смелости?

— Может быть.

— Клянусь Сириусом, таким проколом нужно воспользоваться! Займись замком, Ирландец!

— В нижнем белье? Ни за что.

— Какая разница, — Андерсон в нетерпении скорчил гримасу.

— Хорошо, подождем, пока погасят свет. К счастью, уже скоро.

— Как вы собираетесь взломать замок, сержант Дьюлани? — спросил Крис. — Он размером почти с мою голову!

— Это самое простое, — лаконично ответил словоохотливый Дьюлани.

Крис так и не узнал, что Дьюлани сделал с замком, так как вся операция происходила в глубокой темноте. Стоя, как ему было велено, в глубине камеры, он ничего не слышал, пока огромная тяжелая дверь не распахнулась с оглушительным грохотом.

В этом грохоте удачно потонул единственный вопль, который удалось испустить стражнику, стоявшему снаружи. В крепости, вокруг которой беспрерывно раздавались раскаты грома, никто и внимания не обратил бы на подобный шум. Вскоре послышалось звяканье ключей и два громких щелчка, означавших, что незадачливый страж скован своими собственными наручниками. Андерсон и Дьюлани закатили его в камеру.

— Что мне делать, если он очнется? — хрипло прошептал Крис.

— Он долго не очнется, — произнес голос Дьюлани. — Закрой дверь. Мы вернемся.

В устах сержанта группы высадки семь слов, произнесенных подряд, звучали намного убедительнее продолжительной речи. Крис улыбнулся и захлопнул дверь.

Шли часы, и ничего не происходило, разве что гром стал сильнее. Но разве может даже самый мощный удар грома встряхнуть такую колоссальную груду камня, как замок Волчья Плеть? В таком случае замок долго не простоял бы — а ведь ему явно было лет сто, а то и больше.

Четвертый удар разрешил сомнения Криса. Это был взрыв, и взрыв в н у т р и здания. Зажглось освещение, и Крис увидел, что дверь от тряски распахнулась.

Подойдя, чтобы снова ее закрыть, он обнаружил, что стоит на краю небольшой пропасти. Пол коридора провалился. Несколько оглушенных стражников сидели среди камней, в которые превратился нижний этаж. Учитывая их размер, стражникам повезло, что они вообще остались в живых.

Последовал еще один взрыв, и свет вновь потух. Не оставалось сомнений, что скафандры, виденные Крисом в аудиенц-зале, действительно оказались боевым облачением Андерсона и Дьюлани. Что ж, это излечит барона замка Волчья Плеть от привычки выставлять скальпы напоказ. И от привычки похищать кочевников. Крис даже засмеялся, сообразив, наконец, что весь план захватить Андерсона и Дьюлани в качестве заложников был операцией столь же успешной, как попытка заточить двух демонов в сарае для кукурузы.

Наконец, они вернулись. Увидев их парящими в обвалившемся коридоре — лампы шлемов отбрасывали на стены странные колеблющиеся тени, Крис понял, какого рода транспортное средство послал бы за ним город, если бы ему удалось передать туда сообщение.

— У тебя все в порядке? — требовательно рявкнул динамик Андерсона. — Хорошо. Мне и в голову не пришло, что пол может рухнуть.

Стальные фигуры вошли в камеру. Только что пришедший в чувство стражник мигнул и пополз в самый дальний угол.

— У нас проблема. Ничто не мешает нам покинуть замок, но мы не можем пронести тебя через эту грозу и не хотим рисковать, надев на тебя один из их доспехов.

— Катер, — сказал Дьюлани, указывая на Криса.

— Правильно, я забыл, он умеет его водить. О'кей, парень, выставь локти, и мы перенесем тебя туда, где есть пол. Вперед, Ирландец.

— Минутку. — Дьюлани отцепил с пояса связку ключей и швырнул их в угол, где съежился стражник. — Порядок.

Только Андерсон, по-прежнему остававшийся в своих доспехах, сопровождал Криса в катере; Дьюлани летел над ними, поддерживая с Андерсоном радиосвязь, на случай, если колонистам взбредет в голову перевести катер на автопилот и вернуть его обратно. После того, как Крис увидел проломы, сделанные двумя полицейскими в огромных стенах замка Волчья Плеть, он сомневался, что колонистам подобное вообще когда-нибудь придет в голову. Впрочем, не следовало рисковать без необходимости.

Когда катер пополз по дну озера, Андерсон снял шлем и тут же приступил к изучению панели управления. Наконец он кивнул и щелкнул тремя выключателями.

— Вот так это делается.

— Что делается?

— Они уже не смогут перевести эту лоханку на дистанционное управление. С этого момента они будут не в состоянии даже определить ее местоположение. Теперь Ирландец может лететь вперед и уведомить мэра. — Андерсон надел шлем, но затем снова снял его.

— А теперь, Крис, — сказал он мрачно, — предстоит взбучка.

 

8. ПРИЗРАКИ КОСМОСА

«Взбучка», как и ожидал Крис, оказалась чрезвычайно неприятной. Если человека и может примирить с наказанием сознание его заслуженности, у Криса были все основания утешать себя этим. В конце концов, он не просто угнал катер колонистов — неважно, какими мотивами руководствуясь — но плюс к этому, едва не провалил контракт. Город все равно узнал бы, что Андерсона и Дьюлани держат в плену, поскольку колонисты Рая не смогли бы использовать их в качестве заложников, не уведомив Амальфи о случившемся; и Крис в глубине души не сомневался, что два полицейских выбрались бы из замка Волчья Плеть и без его вмешательства. Не исключено, что Амальфи смог бы их вызволить, н е п р и м е н я я н а с и л и я, и, таким образом, сохранить контракт. Появление Криса в качестве третьего пленника было нежелательным для о б е и х сторон и превратило напряженную ситуацию во взрыв.

Несмотря на то, что его изобретательность, храбрость и умение сохранять спокойствие в критической ситуации были высоко оценены, Крис чувствовал, что его шансы стать гражданином не стоят и бро-доллара. Новый контракт был намного скромнее прежнего и требовал возмещения ущерба, причиненного замку Волчья Плеть; в соответствии с этим контрактом, городу предстояло получить значительно меньшую плату, чем раньше.

Крис удивился, что новый контракт вообще подписан. Когда он довольно нерешительно высказал свое удивление, Андерсон объяснил:

— Насилие в отношениях работника и работодателя старо как мир, но работа все равно должна быть сделана. Сообщество колонистов отреклось от похитителя и заявило о своем праве поступить с ним в соответствии с их собственной системой правосудия, которое мы вынуждены признать. С другой стороны, ущерб следует возместить — а город не может поступиться ирландцем и мной, поскольку мы офицеры и представители города.

— А как насчет плана удержать город здесь и захватить его?

— Мы ничего о нем не знаем, кроме подслушанного тобой. Этого недостаточно, чтобы передать дело в колониальный суд, даже если бы ты был гражданином — в данном случае, совершеннолетним.

Опять то же самое.

— Вот еще что, — сказал Крис. — Почему для начала приема препаратов выбран возраст восемнадцать лет? Разве они не действуют в любом возрасте? Предположим, к нам на борт попал сорокалетний человек, оказавшийся потрясающим специалистом в какой-то нужной нам области. Могли бы вы все равно дать ему препараты?

— Могли и дали бы, — заверил его Андерсон. — Восемнадцать всего лишь о п т и м а л ь н ы й возраст. Ты понимаешь, что препараты не в состоянии перевести часы назад. Они просто приостанавливают старение с того момента, когда даны впервые. Скажи, ты слышал когда-нибудь легенду о Тифоне?

— Нет, не слышал.

— Я сам ее не очень хорошо помню; спроси у Отцов Города. Но, вкратце, этот парень был на хорошем счету у богини утренней зари, Эос, и попросил у нее в дар бессмертие. Она выполнила просьбу, но он был уже довольно стар. Когда он понял, что ему просто предстоит оставаться таким вечно, он попросил Эос взять свой дар обратно. И она превратила его в кузнечика, а ты знаешь, сколько живут о н и.

— Гм-м. Пожалуй, человек, навсегда оставшийся семидесяти-пятилетним, не будет особенно счастлив. Да и городу от него мало пользы.

— Теоретически, да, — согласился сержант. — Но нам приходится принимать препараты по мере их открытия. Амальфи перешел на препараты в пятьдесят — и в его случае это оказался возраст расцвета.

Обучение Криса пошло дальше, почти как прежде, за исключением того, что он тщательно избегал доков. Так как срок нового контракта ограничивался тремя месяцами, смотреть там все равно было не на что — по крайней мере, он старался себя в этом убедить. Кроме того, сочувствие и поддержка явились из совершенно неожиданного источника: от Пигги Кингстон-Троопа.

— Из этого ты можешь сделать вывод, какая доля правды содержится во всей этой болтовне насчет гражданства, — горячо заявил Пигги во время их обычной беседы после занятий. — Вот ты оказываешь им колоссальную помощь, а они не могут придумать ничего лучшего, чем читать тебе нотации за то, что ты их спас. Они даже продолжают вести дела с этими мерзавцами, которые собирались захватить город.

— Ну, нам нужно зарабатывать на хлеб.

— Да, но все равно, это грязные деньги. Если подумать, я бы на твоем месте повел себя иначе.

— Знаю, — согласился Крис, — именно это они мне все время повторяли. Во-первых, мне вообще не следовало забираться в катер.

— Фу, тут как раз все в порядке, — презрительно бросил Пигги. — Если бы ты не забрался в катер, они вообще не узнали бы о заговоре против города — именно здесь ты им здорово помог, и не забывай об этом. Теперь они настороже. Нет, я имею в виду все остальное, случившееся после того, как ты запер этих ребят в задней каюте. Ты говорил, что катер ударился в док и пытался взобраться на него, так?

— Да.

— И к нему бежала куча полицейских?

— Не знаю, как насчет кучи, — осторожно сказал Крис. — Я думаю было трое или четверо.

— О'кей. Теперь, будь на твоем месте я, я просто остановил бы катер, вылез и рассказал полицейским то, что услышал. Пусть бы о н и вытаскивали тех парней. Ты знаешь, как Отцы Города запихивают нам в голову всякую белиберду в классе? Так вот, точно также можно и извлекать содержимое памяти. Папаша говорит, что это чертовски неприятно для жертвы, но они высасывают все, что им нужно.

Крису оставалось лишь беспомощно пожать плечами.

— Ты прав. Разумно было бы сделать именно так. Это кажется совершенно очевидным. Но мне это не пришло в голову. — Он подумал секунду и добавил: — А впрочем, я не очень жалею, Пигги. Тогда я вообще не попал бы в замок Волчья плеть — а там все было потрясающе.

— Боже, ну конечно! Хотел бы я там оказаться! — Пигги неуклюже шел на попятную. — Уж, поверь мне, я бы не прятался ни в какой камере. Я бы им показал!

Крис еле сдержал смех.

— Отправься ты с сержантами — если бы они тебе позволили — то был бы убит своими же друзьями. Они там швыряли не тухлые яйца.

— Все равно, я бьюсь об заклад — Эй, мы взлетаем.

Город еще не поднялся, но Крис знал, что имеет в виду Пигги; он тоже слышал понижающееся гудение спиндиззи.

— Значит, взлетаем. Как быстро пронеслись эти три месяца.

— В космосе три месяца немного. Мы и не заметим, как нам исполнится восемнадцать.

— Как раз этого-то, — угрюмо сказал Крис, — я и боюсь.

— Ну, а м н е наплевать. Вся история с твоим побегом на катере доказывает, что разговоры о том, что гражданство нужно заслужить, — пустое. Ведь я говорил, все это придумано, чтобы держать детей в страхе, тогда за ними не приходится особенно следить. А едва ты на самом деле что-то с д е л а л для пользы города, бах! получаешь втык. Не расстраивайся, ты поступил правильно и показал, что ты крутой парень. Ты доставил им неприятности, а как раз на этом и проверяется сила системы.

Крис сознавал, что какая-то доля истины в этой теории есть, несмотря на преувеличения. Он так пал духом, что уже готов был согласиться с брюзжанием Пигги.

— Ладно, я хотел бы только знать, что ты собираешься предпринять, если окажется, что ты неправ? Если Отцы Города решат не делать тебя гражданином, и выяснится, что это бесповоротно? Тогда тебе придется оставаться пассажиром всю жизнь — и это будет, к тому же, обыкновенная недолгая жизнь.

— Пассажиры не так беспомощны, как считается, — мрачно сказал Пигги. — В один прекрасный день Заблудившийся Город вернется, и когда это случится, все пассажиры вдруг станут большими шишками.

— Заблудившийся Город? Никогда о нем не слышал.

— Конечно, не слышал. И Отцы Города тоже никогда тебе о нем не расскажут. Но слухи ходят.

— О'кей, не нужно таинственности, — сказал Крис. — В чем там суть?

Голос Пигги понизился до хриплого шепота.

— Поклянись не рассказывать никому, кроме как другому пассажиру.

— Хорошо.

Прежде чем продолжить, Пигги внимательно посмотрел сначала в одну, потом в другую сторону. Они были единственными подростками на улице, и никто из взрослых не обращал на них ни малейшего внимания.

— Итак, — начал он торжественно, — дело в следующем. Один из первых улетевших городов был очень велик. Никто не знает его названия, но лично я думаю, что это Лос-Анджелес. Они заблудились, и у них кончились препараты, а потом и пища, где-то далеко, в той части космоса, что не была колонизирована, и поэтому работы они тоже не могли найти. И тогда они опустились на какую-то планету, которую до того никто не видел. Она походила на Землю — больше, но с такой же силой тяжести, немного большим содержанием кислорода в воздухе и идеальным климатом — вроде вечной весны, даже на полюсах. Если сажаешь там семя, нужно быстро отскакивать, а то растение ударит тебя в подбородок, так быстро они растут. Но это еще полдела.

— Уже достаточно, по-моему, — сказал Крис.

— Все это было хорошо, но они нашли кое-что и получше. Там рос какой-то дикий злак, и когда они сделали анализ, чтобы определить, съедобен он или нет, о н и о б н а р у ж и л и, ч т о о н с о д е р ж и т а н т и с м е р т н о е л е к а р с т в о — не одно из наших, а лучше, чем все наши вместе взятые. Им даже не приходилось его извлекать — достаточно было печь из этого растения хлеб.

— Ух ты! Пигги, это всего лишь сказка?

— Не могу дать присягу, — обиделся Пигги. — Хочешь ты услышать остальное или нет?

— Продолжай, — торопливо сказал Крис.

— Итак, встал вопрос, что им делать со своим городом? Он им был не нужен. Все, в чем они нуждались, росло прямо из земли, они даже отвернуться не успевали. И вот они решили набить его доверху припасами и снова отправить в космос на поиски других городов. Когда они встречают новый бродячий город, то снимают всех пассажиров — никого больше — и отвозят их на свою планету, где в с е имеют лекарство, там нехватки не бывает.

— Предположим, другой город не хочет отдавать своих пассажиров?

— С какой стати? Если бы он видел в них хоть какой-то толк, они получили бы гражданство, ведь так?

— Так, ну, а вдруг?

— Они все равно их отдадут. Я уже сказал, Заблудившийся город о ч е н ь велик.

К несчастью для полумиллиона других вопросов, вертевшихся на языке у Криса, в этот момент над городом, нарастая, разнесся звук сирены. Мальчики торопливо расстались, но Крис, после краткого размышления, домой не пошел. Вместо этого, он забился в информационную кабинку, где вставил свою карточку в прорезь и спросил Библиотекаря.

Он поклялся не говорить о Заблудившемся Городе ни с кем, кроме другого пассажира. Значит, исключались расспросы опекуна и прямые вопросы к Отцам Города. Но Крис придумал способ задать косвенный вопрос. Библиотекарь представлял собой одну из ста тридцати четырех машин, в сумме являвшихся Отцами Города, которая в основном отвечала за банк памяти и имела дополнительные обязанности по обучению; он не собирал информацию, а только каталогизировал ее и выдавал. Интерпретация в его функции не входила.

— КАРТОЧКА ПРИНЯТА. ГОВОРИТЕ.

— Вопрос: растут ли какие-нибудь антинекротики естественным путем, то есть, встречаются ли они в растениях, которые можно культивировать?

Краткая пауза.

— ПРЕДШЕСТВЕННИК ПРОТИВОСОННОГО ПРЕПАРАТА ЯВЛЯЕТСЯ СТЕРОИДНЫМ ВЕЩЕСТВОМ, КОТОРОЕ СУЩЕСТВУЕТ В ПРИРОДЕ В РЯДЕ ЯМСОПОДОБНЫХ РАСТЕНИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ НА ЗЕМЛЕ, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО В ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ЮЖНОЙ АМЕРИКЕ. ОДНАКО, ЭТОТ САПОГЕНИН САМ ПО СЕБЕ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ АНТИАГАФИКОМ, И ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОДВЕРГНУТ ПЕРЕРАБОТКЕ; ИЗ ОДНОГО И ТОГО ЖЕ ИСХОДНОГО МАТЕРИАЛА ПОЛУЧАЮТ СОТНИ РАЗЛИЧНЫХ СТЕРОИДОВ.

АСКОМИЦИН ПРОИЗВОДЯТ ПУТЕМ СБРАЖИВАНИЯ В ЗАКРЫТЫХ ЕМКОСТЯХ ОПРЕДЕЛЕННОГО МИКРООРГАНИЗМА, ДЛЯ ЧЕГО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ПИВО. ЭТУ ПРОЦЕДУРУ В ШИРОКОМ СМЫСЛЕ МОЖНО НАЗВАТЬ КУЛЬТИВИРОВАНИЕМ.

ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ АНТИНЕКРОТИКИ ЯВЛЯЮТСЯ ЦЕЛИКОМ СИНТЕТИЧЕСКИМИ ПРЕПАРАТАМИ.

Крис откинулся назад и раздраженно почесал в затылке. Он надеялся на четкий ответ, да-нет, но то, что он получил не было ни тем, ни другим. Ни один из антинекротиков не выращивался как настоящая сельскохозяйственная культура; но если какое-то растение могло вырабатывать нечто настолько похожее на антинекротик, чтобы последний можно было из него получить, поразительный рассказ Пигги уже не казалась столь невероятным. К сожалению Крис не мог придумать других вопросов, в достаточной мере скрывающих основной предмет интереса.

И тут он заметил, что кабинка не вернула ему карточку. Это было вполне обычным делом и означало, что у Библиотекаря, в механической жизни которого размышления заменяли свободное общение, возникла связанная с предыдущей тема для беседы, если Крис не против. Обычно никто не выяснял, что это за тема, так как Библиотекарь, если его поощрять, мог продолжать беседу вечно; Крису сейчас стоило только сказать «Верни», и он мог бы забрать свою карточку и уйти. Но сигнал еще звучал, и вместо этого Крис сказал: «Продолжай».

— ПРЕДМЕТ: АНТИНЕКРОТИКИ КАК ПОБОЧНЫЕ ПРОДУКТЫ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА. ПОДПРЕДМЕТ: ЛЕГЕНДАРНЫЕ ПЛАНЕТЫ-ИДИЛЛИИ. — Крис вытянулся в струнку. — АНТИНЕКРОТИКИ КАК ПОБОЧНЫЕ ПРОДУКТЫ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА, ОБЫЧНО ПРИСУТСТВУЮЩИЕ В ПОВСЕДНЕВНОЙ ПИЩЕ, ЯВЛЯЮТСЯ ОДНОЙ ИЗ ОБЩИХ ХАРАКТЕРНЫХ ЧЕРТ ИЛИ ДИАГНОСТИЧЕСКИХ ПРИЗНАКОВ ЛЕГЕНДАРНЫХ ПЛАНЕТ ИЗ МИФОЛОГИИ КОЧУЮЩИХ ГОРОДОВ. В ЧИСЛО ДРУГИХ ХАРАКТЕРНЫХ ЧЕРТ ВХОДЯТ: ПРИТЯЖЕНИЕ, БЛИЗКОЕ К ЗЕМНОМУ, НО БОЛЬШАЯ ПЛОЩАДЬ СУШИ; АТМОСФЕРА ПОДОБНАЯ ЗЕМНОЙ, НО БОЛЕЕ БОГАТАЯ КИСЛОРОДОМ; ПОГОДА АНАЛОГИЧНАЯ ЗЕМНОЙ, НО С РАВНОМЕРНЫМ КЛИМАТОМ, А ТАКЖЕ ПОЛНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ ОТ СУЩЕСТВУЮЩИХ ТОРГОВЫХ ТРАСС. НИ ОДНОЙ ПЛАНЕТЫ, СООТВЕТСТВУЮЩЕЙ ЭТОМУ ОПИСАНИЮ, ДО СИХ ПОР НЕ ОБНАРУЖЕНО. В ЧИСЛО НАЗВАНИЙ, НАИБОЛЕЕ ЧАСТО ДАВАЕМЫХ ТАКИМ МИРАМ, ВХОДЯТ: АРКАДИЯ, БРЭДБЕРИ, ЦЕЛЕФЕЙС…

Крис был настолько ошеломлен, что Библиотекарь беспрепятственно добрался до Займьямвии и перешел к следующему алфавитному каталогу, прежде чем Крис догадался вынуть свою карточку. В итоге, его вопрос оказался не очень хитрым.

К тому времени, когда он вышел из кабинки, бури Рая исчезли, и город снова парил среди звезд. В довершение несчастий, Крис опоздал к обеду.

Оказалось, что тайны, которую следовало бы хранить, не существует. Крис рассказал Андерсону историю своей безуспешной попытки перехитрить Библиотекаря; это было единственным возможным оправданием его опоздания, поскольку не расходилось с истиной; Карла, не в силах сдержаться, смеялась до слез. Сержант тоже позабавился, но под его весельем таилась серьезность.

— Тебе урок, Крис. Легко прийти к выводу, что, если Отцы Города мертвые машины, они глупы; но ты видишь, что это не так. В противном случае, им не доверили бы той власти, которой они обладают — а в некоторых сферах их власть абсолютна.

— Даже выше мэра?

— И да, и нет. Они ничего не могут запретить мэру. Но если он поступает вразрез с их мнением чаще, чем допускает заданный им уровень терпимости, они могут лишить его полномочий. Такого здесь никогда не случалось, но если так произойдет, нам придется с этим примириться. В противном случае, они остановят все механизмы.

— Ух, ты. А не опасно давать машинам такую власть? Вдруг какая-нибудь поломка?

— Будь их всего несколько, это было бы действительно опасно; но их больше сотни, и они контролируют и ремонтируют друг друга, так что ничего подобного не произойдет. Их достоинство — здравомыслие и логика, поэтому они могут принять или отвергнуть результаты любых выборов, проведенных нами. Воля народа иногда глупа, но ни одному человеку нельзя дать власть идти против нее. А машинам можно.

Конечно, ходят рассказы о городах, чьи Отцы взбесились. Но это лишь сказки, вроде «Заблудившегося города» Пигги — они важны, хотя в них нет правды. Всегда, когда во вселенной появляется новый образ жизни, люди, принявшие его, быстро убеждаются, что он не совершенен. Конечно, они пытаются его улучшить, но всегда остается что-то, что изменить нельзя. И надежды и страхи, заостренные на этих точках, превращаются в сказки.

Например, миф Пигги. Мы в городах живем долго, но этот дар доступен не всем. Всем его получить невозможно — вселенная не сможет вместить колоссальную человеческую массу, которая накопится, если каждый сможет жить и размножаться сколь угодно долго. Миф Пигги говорит, что подобное возможно, и это неправда; а п р а в д а в нем то, что он указывает на одну из реальных причин неудовлетворенности нашим образом жизни, реальной потому, что с ней ничего нельзя поделать.

Сказка о вышедших из-под контроля Отцах Города другое дело. Насколько мне известно, подобное никогда не случалось и вряд ли возможно, но человек н е л ю б и т получать приказы от машин, и думать, что его жизнь зависит от приговора кучи железок, а такое может случиться, потому что на борту большинства городов Отцы Города являются судом присяжных. И вот он придумывает назидательную сказку о взбесившихся Отцах Города, хотя на самом деле он рассказывает вовсе не о машинах — он предупреждает о том, что о н может взбеситься, если слишком сильно на него давить.

Вселенная в сознании жителей городов полна подобных призраков. Рано или поздно кто-нибудь расскажет тебе, что некоторые города становятся бандитами.

— Кто-то говорил мне, — признался Крис. — Но я не понял, что он имел в виду.

— Это старое земное слово. «Хобо» назывался честный кочующий работник, живущий так потому, что ему это нравилось. Бродягой назывался человек такого же типа, с той разницей, что он не работал, а жил кражами и попрошайничеством. В обществе кочующих людей и к тем и к другим относились примерно с одинаковым уважением. А бандитом назывался бродяга, кравший у других бродяг и хобо — он забирался в их котомки: мешки, в которых они носили свои немногочисленные пожитки. Такой человек везде считался изгоем.

Слух о том, что какие-то города, оказавшись в трудном положении, стали бандитами — принялись грабить других кочевников, — широко распространен. Опять же, конкретных примеров нет. Наиболее часто упоминается ГМТ, но имеющиеся в нашем распоряжении сведения о ГМТ не говорят о том, что он бандит.

Он объявлен вне закона за ужасные преступления на планете-колонии, но формально это делает его лишь бродягой. Подлым, но все же только бродягой.

— Понимаю, — медленно произнес Крис. — Это вроде историй о чокнувшихся Отцах города. Города голодают, я знаю это; и в рассказе о бандитах говорится: «А как м ы поступим, если придется туго?»

Андерсон выглядел удовлетворенным.

— Гляди-ка, — бросил он Карле. — Мне следовало стать учителем!

— Ты тут ни при чем, — сдержанно заметила Карла. — Крис думает сам. Кроме того, ты мне больше нравишься полицейским.

Сержант вздохнул с некоторым сожалением.

— Ну, ладно. Тогда я расскажу тебе последнюю сказку. Ты, конечно, слышал о веганском орбитальном форте?

— Ну, разумеется. О нем говорилось еще в курсе истории.

— Хорошо. На этот раз, речь идет о чем-то реальном. Существовал веганский орбитальный форт, которому удалось ускользнуть, и никто не знает, где он сейчас. Отцы Города говорят, что скорее всего форт погиб, когда кончились запасы, но он был чрезвычайно большой штуковиной и вполне мог уцелеть в таких обстоятельствах, которые ни один обычный город не смог бы пережить. Если ты спросишь Отцов города о вероятности, они скажут тебе, что не могут привести никаких цифр — что уже само по себе плохой признак.

На этом кончаются факты. Но им сопутствует легенда. Эта легенда гласит, что форт рыскает по торговым трассам, поглощая города — точно так же, как стрекоза ловит комаров, на лету. На самом деле, никто не видел этого форта со времен, когда была сожжена Вега, но легенда живет; каждый раз, когда исчезает город, проходит слух, сначала, что он попался в лапы бандита, потом, что его проглотил форт.

О чем речь тут, Крис? Скажи.

Крис надолго задумался и наконец сказал:

— Я несколько озадачен. Эта история не должна бы отличаться от предыдущих — символ того, чего люди боятся. Например, если мы повстречаемся в один прекрасный день с планетой, вооруженной лучше, чем мы, то они сожрут нас, как в свое время мы Вегу.

Огромный кулак Андерсона опустился на обеденный стол, заставляя тарелки подпрыгнуть.

— Совершенно верно! — восторженно воскликнул он. — Смотри-ка, Карла…

Карла протянула руки и мягко положила их на кулак сержанта.

— Дорогой, Крис еще не все сказал. Ты не дал ему закончить.

— Не дал? Но — извини, Крис. Продолжай.

— Я не знаю, закончил я или нет, — продолжил Крис, смущаясь и с запинкой. — Просто именно эта единственная сказка меня озадачивает. Она не так проста, как остальные; пожалуй, я в этом уверен.

— Продолжай.

— Ну, резонно бояться встретить кого-то, кто сильнее себя. Такое вполне может произойти. И существует реальный веганский орбитальный форт, или во всяком случае, существовал. В других сказках идет речь не о чем-то действительном, а о тех вещах, которых люди по-настоящему боятся, и о которых эти сказки н а с а м о м д е л е рассказывают. Правильно?

— Да.

— Бояться форта — значит бояться реальной вещи. Но что тогда эта сказка символизирует? В конце концов, она должна быть о том же — о страхе людей перед самими собой. Она говорит: «Я устал работать, чтобы быть гражданином, устал подчиняться Земным полицейским, устал защищать город, и жить тысячу лет под начальством машин, и принимать подачки от колонистов, и еще бог знает что. Если бы у меня был мощный большой город, которым я мог бы командовать сам, следующую тысячу лет я провел бы, разбивая все вдребезги!»

Последовало долгое-долгое молчание, во время которого Крис все больше и больше убеждался, что он опять брякнул слишком много лишнего. Карла не казалась огорченной, но ее муж выглядел потрясенным и рассерженным.

— Что-то я в н о неладно в системе обучения, — проревел он наконец, не обращаясь ни к Карле, ни к Крису. — Сначала отпрыск Кингстон-Троопов — а теперь это. Карла! Ты мозг нашей семьи. Тебе когда-нибудь приходило в голову, что эта легенда о форте как-то связана с обучением?

— Да, дорогой. Давным-давно.

— Почему ты не сказала об этом?

— Я сказала бы, как только у нас появился бы ребенок; а до тех пор, меня это не касалось. А теперь Крис сказал за меня.

Сержант обернул хмурое лицо к Крису.

— Ты, — сказал он, — просто несносен. Я стал учить тебя, как мне было поручено, а кончилось тем, что ты учишь меня. Даже Амальфи не знает этого аспекта сказки о форте, готов поклясться — и когда он его услышит, в системе образования произойдет настоящий переворот.

— Извините, — жалобно пробормотал Крис. Он не знал, что еще сказать.

— Не извиняйся! — рявкнул Андерсон, вскакивая на ноги. — Стой на своем! Пусть другие боятся призраков — ты знаешь о них единственное, что следует знать: неважно, какого рода эти призраки, но они не имеют никакого отношения к мертвым. Люди в с е г д а боятся самих себя.

Он рассеянно огляделся.

— Мне нужно идти наверх. Скорее! Где моя фуражка? — Стукнувшись рукой о дверной косяк, он взревел и выскочил из комнаты, оставив Криса похолодевшим от страха.

И тут Карла вновь принялась безудержно хохотать.

 

9. БРОДЯГА

Крис так и не понял, что заставило сержанта Андерсона взвиться подобно нападающему носорогу, и имело ли это какое-нибудь отношение к обучению. Для него самого последствия были малоприятны. Занятия становились все труднее, и Отцы Города, слепые и бесстрастные, в чудовищном темпе наращивали запас его знаний, не беспокоясь о том, понимает ли он их. Прежние головные боли Криса уменьшились, но на смену им пришла невероятная физическая усталость. Во время краткого перерыва Крис заикнулся об этом.

— ЭТО ПРОЙДЕТ. НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК ОЩУЩАЕТ В СРЕДНЕМ ДВАДЦАТЬ НЕСИЛЬНЫХ БОЛЕЙ ЗА ВРЕМЯ ЗАНЯТИЯ. ЕСЛИ БОЛЬ НЕ ПРОХОДИТ, ОБРАТИТЕСЬ В МЕДИЦИНСКУЮ СЛУЖБУ.

Нет, он не собирался туда обращаться; не хватало еще лишиться гражданства по состоянию здоровья. И все же Крису казалось, что ощущения, им испытываемые, вряд ли можно назвать «несильными болями». Что делать, если Медицинская Служба пугала его больше, чем болезнь? Андерсонов он тоже не хотел беспокоить — довольно неприятностей он им причинил.

Таким образом, не оставалось никого, кроме доктора Бразиллер, ужасной старой гарпии, которая редко разговаривала на ином языке, кроме языка логарифмов и символьной логики. Крис удерживался от этого страшного шага несколько недель; но в конце концов был вынужден его сделать. Хотя сейчас у него не было особых проблем со здоровьем, его мучила неотвязная мысль, что Отцы Города вот-вот его погубят; еще один камушек-факт, и он сломается.

— Вполне возможно, — согласилась доктор Бразиллер, когда он осмелился заговорить с ней после занятий. — Крис, Отцов Города не интересует твое благо; наверное, ты это знаешь. Для них важно только одно: выживание города. Это их главная цель. Люди их вообще не интересуют: в конце концов, это всего лишь машины. Они не будут заботиться о тебе.

— Хорошо, — сказал Крис, вытирая лоб дрожащей рукой. — Но, доктор Бразиллер, какую пользу получит город, если они меня совсем доконают? Я стараюсь, честное слово. Но им этого недостаточно. Они продолжают пичкать меня сведениями, которых я н е п о н и м а ю!

— Да, я заметила. Но в их действиях есть смысл. Тебе почти восемнадцать, и они зондируют тебя в надежде найти какой-нибудь ход к твоим талантам — искру, которая со временем может превратиться в ценную специальность.

— Не думаю, что у меня такая есть, — уныло сказал Крис.

— Может и нет. Это еще нужно посмотреть. Если она у тебя есть, они ее отыщут; в таких вещах Отцы Города никогда не ошибаются. Но Крис, милый, нельзя ожидать, что это будет для тебя легко. Истинные знания всегда трудно приобрести — и теперь, когда машины считают, что от тебя действительно может быть какая-то польза городу…

— Но они не могут так считать! Они ничего не нашли!

— Я не могу читать их мысли, поскольку таковых у них нет, — спокойно сказала доктор Бразиллер. — Но я уже встречалась с подобным раньше. Они не стали бы давать тебе такую нагрузку, если бы не подозревали, что ты на что-то годен. Они и пытаются выяснить, на что, и если ты не намереваешься сдаться прямо сейчас, то должен это вытерпеть. Не удивительно, что у тебя плохое самочувствие. Я тоже от этого болела; меня и сейчас тошнит, когда я вспоминаю, а ведь прошло восемьдесят лет.

Вдруг она умолкла, и в это мгновение показалась Крису даже старше, чем раньше… старой, слабой, глубоко несчастной и — почему-то — красивой.

— Время от времени я спрашиваю себя, правильно ли они поступили, — произнесла доктор Бразиллер, обращаясь к бумагам, грудой наваленным на столе. — Я хотела стать композитором. Но Отцы Города не слышали о женщине, добившейся успеха в этой области… с таким аргументом трудно спорить. Нет, Крис, раз попав в лапы машин, ты станешь тем, чем они тебя сделают. Единственная альтернатива — стать пассажиром, то есть вообще никем не стать. Не удивительно, что ты страдаешь. Но Крис — сопротивляйся, отбивайся! Не позволяй этим ящикам взять над тобой верх! Покажи им язык. Они пока ведут исследование, и как только мы узнаем, чего они хотят, сможем послать их к черту. Я помогу тебе, как умею — я н е н а в и ж у п о д о б н ы е в е щ и. Но сначала мы должны узнать, чего они добиваются. У тебя хватит силы воли, Крис?

— Не знаю. Я постараюсь. Но я не знаю.

— Да, никто не знает. Они не знают самих себя — в этом твоя единственная надежда. Они хотят выяснить, что ты способен. Ты должен показать им это. Как только они выяснят, ты станешь гражданином — но до той поры, как бы трудно не пришлось, никто тебе не сможет помочь. Все будет зависеть от тебя и только от тебя.

Появление союзника ободряло, но Крис счел бы план доктора Бразиллер более убедительным, если бы мог разглядеть в себе хоть малейший признак какого-нибудь дарования — любого дарования — пробудившегося благодаря грубому содействию машин. Впрочем, недавно они уцепились за его интерес к истории — но какой от нее прок на борту бродячего города? Отцы Города сами выполняли роль городских историков, являлись городской библиотекой, бухгалтерией, школами и большей частью правительства. Для преподавания этого предмета не требовался живой человек, и, насколько понимал Крис, история для гражданина кочующего города могла быть лишь хобби, не более.

Даже в этом случае, никаких самостоятельных изысканий от Криса не требовалось. Он был обязан сдавать невероятно трудные экзамены, показывавшие, насколько хорошо он усвоил безграничное количество фактов, которые Отцы Города неустанно в него запихивали. Теперь история давалась не только с точки зрения бродячих городов. Целые системы мировой и межзвездной истории — Макиавелли, Плутарх, Тацит, Гиббон, Марке, Парето, Шпенглер, Сартон, Тойнби, Дюран и множество других — устремлялись сквозь серый газ в его голову, без всякой жалости и с явным безразличием к тому, что все они коренным образом противоречили друг другу в самых важных вопросах.

Ошибки не наказывались, поскольку педагогика Отцов Города делала забывание невозможным, но в наказание превратилась вся жизнь, уже немыслимая без уверенности, что, хотя сегодняшняя доза была дьявольской, завтрашняя будет еще хуже.

— Вот тут ты ошибаешься, — сказала ему доктор Бразиллер. — Хоть эти машины и не живые, но они не лишены знания человеческой психологии. Они прекрасно знают, что некоторые ученики лучше реагируют на поощрение, чем на наказание, а других должен подстегивать страх. Вторые обычно менее умны, и это машины тоже знают; как могут они н е з н а т ь имея опыт стольких поколений? Тебе повезло, что они отнесли тебя к первой категории.

— Вы хотите сказать, что они меня п о о щ р я ю т? — в негодовании взвизгнул Крис.

— Конечно.

— Но как?

— Позволяя тебе продолжать учебу, даже когда они не удовлетворены твоими успехами. Это немалая уступка, Крис.

— Может и так, — угрюмо буркнул Крис. — Но я быстрее достиг бы цели, если бы вместо этого мне давали леденцы.

Доктор Бразиллер никогда не слыхала о леденцах; она всю жизнь прожила в кочующем городе. Она ответила лишь, чуть натянуто:

— Ты быстрее достиг бы цели, реши они применить к тебе систему наказаний. Они строго справедливы, но ничего не знают о милосердии, и снисходительность к детям им абсолютно чужда — отчасти поэтому я здесь.

Город, в несмолкаемом гудении, летел вперед, и так же летели дни и месяцы. Только Крис, казалось, не продвинулся ни на йоту.

В конце концов, Пигги тоже стоял на месте. Хотя с самой их первой встречи Пигги заявил, что мало беспокоится о том, что с ним случится, когда ему стукнет восемнадцать, в результате оказалось, что он этим немало озабочен. Ситуация для него теперь была практически безнадежной, Пигги переполняла крикливая самоуверенность, и изъяснялся он не иначе как смутными намеками на таинственные планы что-то устроить, что считалось уже устроенным, и еще более неопределенными намеками на какие-то ужасные вещи, которые произойдут, если окажется, что ничего не устроено. Во всем этом Крис разбирался не больше, чем в своем собственном будущем, а его будущее было покрыто мраком. Иногда у Криса появлялось ощущение, будто давнее обвинение Пигги — «Парень, ты туп!» — написано у него на лбу пылающими буквами.

Хотя Пигги и окутал тайной свои планы, Крис догадался, что он уже обращался к отцу с просьбой склонить мнение Отцов Города в его пользу на Тестах на Гражданство, и получил категорический отказ, который сопровождался шумным скандалом, лишь слегка смягченным вмешательством матери. Конечно, никакого способа подготовиться к Тестам не было, поскольку они оценивали лишь потенциальные возможности, а не достижения; это, в свою очередь, исключало шпаргалки.

Было очевидно, что Пигги мысленно возвращается к похождениям Криса на Рае. Судя по вопросам, которые он задавал, Крис сделал вывод, что Пигги ищет возможность совершить нечто героическое и сделать это куда лучше, чем Крис. Крис был достаточно умен, чтобы усомниться, в этом, но, в любом случае, город все еще находился в космосе, и в подвигах нужды не было.

Кроме того, иногда Пигги по нескольку дней исчезал после занятий. По возвращении он объяснял, что бродил по городу, подслушивая разговоры взрослых пассажиров. По словам Пигги, они что-то затевают: может быть, хотят построить тайный передатчик Дирака и с его помощью вызвать Заблудившийся Город. Крис не верил ни единому слову, да и сам Пигги говорил об этом без должной убежденности.

Действительность для них обоих сводились к тому, что время истекало, и мало-помалу подступало отчаяние. Крису казалось, что он испробовал все, но ничто не принесло результата. Повсюду, стоило лишь оглядеться, в его младших соучениках прорезались таланты и дарования, неистовые, как пламя, и рядом с ними Крис напоминал самому себе свечной огарок. Он чувствовал себя отсталым, как динозавр, и почти таким же неуклюжим и огромным.

Именно в этой всепроникающей атмосфере надвигающейся катастрофы сержант Андерсон как-то вечером спокойно сказал:

— Крис, мэр хочет с тобой поговорить.

В устах любого другого Крис воспринял бы такие слова просто как шутку, слишком глупую, чтобы обижаться. Но услышав их от опекуна, он не знал, что и думать; и безмолвно уставился на полицейского.

— Успокойся — тебе не пытка предстоит, а кроме того, я не сказал, что он хочет тебя в и д е т ь. Сядь, расслабься, и я объясню.

Крис оцепенело сел.

— Дело в следующем: нам светит еще одна работа. Поначалу все казалось простым и честным, но конечно, так никогда не бывает. (Амальфи говорит, что самая большая ложь, которую можно придумать, — выражение: «Это было так просто».) Предполагалось, что мы проведем конкретные местные геологические и горные работы — ничего мудреного, вроде изменения всей структуры планеты. Обычная работа, правда? Ты видел девиз на ратуше?

Крис видел. Девиз гласил: «Подстричь Вам газон, леди?». Крису этот изречение никогда не казалось возвышенным, но он начинал понимать его смысл. Он кивнул.

— Отлично. Предполагается, что так всегда и должно быть: мы приходим, делаем свою работу и вновь уходим. Местная вражда не в счет; мы в ней участия не принимаем.

Но по мере того, как приближался срок подписания контракта с этим местечком — оно называется Аргус Три — нам стали давать понять, что мы тут вторые. Очевидно на Аргусе уже побывал один город, нанятый на эту работу, но не выполнил ее должным образом.

Естественно, мы попытались разузнать побольше: нам не хотелось перебивать контракт у другого города. Но колонисты очень уклончиво говорили об этом деле. В конце концов, они проговорились. Этот другой город все еще сидит на планете и утверждает, что ведет работы, хотя срок выполнения контракта истек. Как бы ты поступил в подобном случае на месте Амальфи?

Крис нахмурился.

— Я знаю только то, что есть в книгах. Если на планете находится город, срок пребывания которого истек, ей следует вызвать полицию. Всем остальным городам надлежит держаться подальше, в противном случае они могут оказаться вовлеченными в боевые действия, если таковые будут иметь место.

— Правильно. Похоже, нам попался классический случай. Колонисты не могут быть слишком откровенны, так как они знают, что каждое слово, передаваемое нам по радио, будет подслушано; но Отцы Города проанализировали у ж е переданное нам Аргусом Три, и сто к одному, что тот, другой город расположился на Аргусе Три навсегда… короче, он собирается захватить планету. Аргусцы почему-то не хотят вызывать полицию. Вместо этого, они пытаются нанять нас, чтобы мы вышвырнули город бродягу. Если мы возьмемся за это, наверняка, без «боевых действий» не обойдется — и полиция появится еще до того, как все завершится.

Правильнее всего, как ты сказал, убраться подальше и побыстрее. Городам не следует драться друг с другом, а тем более участвовать в том, что может быть расценено как Нарушение закона. Но Аргус Три предлагает нам шестьдесят три миллиона долларов металлом за избавление от этого бродяги до прибытия полиции, и мэр считает, что мы должны с этим справиться. Кроме того, он ненавидит бродяг — я полагаю, он взялся бы за эту работу даже бесплатно. Суть, однако, в том, что он за нее в з я л с я.

Сержант замолчал и посмотрел на Криса, явно ожидая его реакции. Поразмыслив, Крис спросил:

— Что говорят Отцы Города?

— Они в полный голос говорили НЕТ, пока не были упомянуты деньги. После этого они пересчитали казну и предоставили все на усмотрение Амальфи. Они располагали некоторыми дополнительными исходными фактами, о которых я тебе еще не сказал, и эти факты позволяют сделать вывод, что мы сможем изгнать бродягу без особого ущерба для себя и, весьма вероятно, до того, как полиция узнает о происходящем. Но все равно, не забывай, что Отцы Города думают лишь о городе в целом. Если в этой операции кто-то из нас будет убит, им наплевать, лишь бы сам город избежал неприятностей. Они не сентиментальны.

— Я уже знаю это, — с чувством сказал Крис. — Но причем здесь я? Почему мэр хочет поговорить со мной? Я не знаю ничего, кроме того, что Вы мне рассказали — и потом, он уже принял решение.

— Он принял решение, — согласился Андерсон, — но ты знаешь многое из того, чего не знает он. Он хочет, чтобы, когда мы приблизимся к Аргусу Три, ты послушал радиограммы аргусцев, все, что нам удастся перехватить из разговоров этого бродяги, и растолковал ему информацию, которую услышишь.

— Но почему?

— Потому что ты единственный человек на борту, который знает этот город не понаслышке, — медленно произнес сержант, подчеркивая каждое слово. — Это твой старый приятель Скрэнтон.

— Такого не может быть! Нас было несколько сот, взятых на борт со Скрэнтона — все, кроме меня, взрослые.

— Обычный мусор, который дает принудительная вербовка, — бросил Андерсон с холодным презрением. — Там нашлись один-два специалиста, которых мы смогли использовать, но никто из них никогда не интересовался политической жизнью города. Остальные — неудачники, у которых развиты лишь мускулы, и психопаты. Мы вылечили их, но поднять их коэффициент умственного развития не смогли. Не имея ничего за душой, не имея Межпланетного Гран-При или тяжелого физического труда, отвлекающего от пустых мыслей, они просто ведут растительный образ жизни. Нам — Ирландцу и мне — не удалось найти ни одного, достойного наших команд. Трех хороших специалистов мы сделали гражданами, но остальные останутся пассажирами, пока не умрут.

Ты оказался счастливой случайностью, Крис. Отцы Города говорят, что твое прошлое на борту Скрэнтона показывает, что ты кое-что про него з н а е ш ь. Амальфи хочет использовать эти знания. Возьмешься за это?

— Я — я попробую.

— Хорошо. — Сержант повернулся к миниатюрному магнитофону, лежавшему рядом. — Вот полная запись всего услышанного с Аргуса Три на данный момент. Когда ты ее прослушаешь и выскажешь все что придет тебе в голову, Амальфи начнет передавать нам радиограммы с мостика напрямую. Готов?

— Нет, — сказал Крис с отчаянием, на которое раньше не считал себя способным. — Еще нет. Моя голова и так уже вот-вот лопнет. Меня освободят от занятий на это время? Иначе я не могу согласиться.

— Нет, — сказал Андерсон, — не освободят. Если радиограмма придет, когда ты на занятиях, тебя вызовут. Но потом ты снова вернешься в класс. Другими словами, твое обучение будет идти точно так же как раньше, и если ты не сможешь вынести новой нагрузки, тем хуже. Ты должен усвоить все четко и прямо сейчас, Крис. Это работа д л я в ы ж и в а н и я г о р о д а. Либо ты берешься за нее, либо нет; в любом случае, ни особого отношения, ни осуждения не последует. Ну?

Крису долго сидел, прислушиваясь к отдающейся в голове боли. Наконец он покорно выдавил:

— Я берусь.

Андерсон щелкнул выключателем, и катушки с лентой закрутились.

Самые первые сообщения, как и говорил Андерсон, были невнятными и краткими. Затем они стали длиннее, но еще загадочнее. Крис смог извлечь из них немногим больше, чем это удалось Амальфи и Отцам Города. Как и обещалось, он переговорил с Амальфи — но из квартиры Андерсонов, по сети, которая одновременно передавала все, сказанное им мэру, в машины.

Машины задавали вопросы о размере населения, энергетических ресурсах, уровне автоматизации и других насущных вещах, но ни на один из них Крис ответить не мог. Мэр преимущественно слушал; в тех редких случаях, когда его громкий голос вмешивался в разговор, Крис не мог понять, к чему тот клонит.

— Крис, та железная дорога, о которой ты упоминал, — задолго до твоего рождения ее разобрали?

— Я полагаю, около века назад, сэр. Вы знаете, Земля вернулась к железным дорогам в середине второго тысячелетия, когда иссякли запасы ископаемого топлива, и им пришлось отдать шоссе под посевы.

— Нет, я этого не знал. Хорошо, продолжай.

Теперь Отцы Города расспрашивали его о вооружении. На это он ничего не мог ничего ответить.

Однако настал день, когда положение резко изменилось. Криса действительно вызвали с занятий, и срочно доставили в маленькую приемную, в которой кроме кресла и двух телевизионных экранов ничего не было. На одном из экранов Крис увидел сержанта Андерсона, на другом помещалась испытательная таблица.

— Привет, Крис. Сядь и будь внимателен; это важно. Мы принимаем сигнал города-бродяги. Мы не знаем, просто ли это маяк, или они хотят с нами говорить. Амальфи считает маловероятным, чтобы они, в такой ситуации, включили маяк, — они уже нарушили слишком много других законов. Теперь, когда ты здесь, он попытается выйти с ними на связь и хочет, чтобы ты послушал.

— Хорошо, сэр.

Крис не слышал сигналов вызова, но всего через несколько минут — теперь они находились довольно близко к Аргусу Три — испытательная таблица на втором экране исчезла, и Крис увидел отвратительно знакомое лицо.

— Алло. Здесь Аргус Три.

— "Здесь" н е Аргус Три, — быстро произнес глубокий голос Амальфи. — «Здесь» город Скрэнтон, штат Пенсильвания, и вам нет смысла это скрывать. Дайте мне вашего босса.

— Нет, минуточку. Кем вы, черт побери…

— З д е с ь Нью-Йорк, на связи Нью-Йорк, и я сказал «Дайте мне вашего босса». Выполняйте.

Лицо стало мрачным и озадаченным и после минутного колебания исчезло. Экран мигнул, и ненадолго вновь появилась испытательная таблица, а затем прямо на Криса глянул еще один знакомец. Невозможно было поверить, что этот человек его не видит, а сама мысль о подобном пугала насмерть.

— Привет, Нью-Йорк, — сказал собеседник приветливо. — Так вы нас вычислили. Ну что ж, мы вас тоже раскусили. Эта планета связана контрактом с нами; уведомляю официально.

— Запротоколировано, — сказал Амальфи. — Мы располагаем сведениями, что вы находитесь в состоянии Нарушения закона. Аргус Три заключил новый контракт с нами. Самым мудрым поведением было бы подняться и убраться.

Глаза собеседника не дрогнули. Крис вдруг понял, что тот смотрит не на него, а на изображение Амальфи.

— Убирайтесь сами, — не повышая голоса, сказал собеседник. — У нас разногласия с колонистами, а не с вами. Мы не уберемся без специального распоряжения полиции. Если вы в это впутаетесь, останетесь внакладе. Уведомляю официально.

— Ваша самоуверенность, — сказал Амальфи, — неуместна. Запротоколировано.

Изображение со Скрэнтона сжалось в яркую точку и пропало. Тут же мэр спросил:

— Крис, ты знаешь кого-нибудь из этих ребят?

— Обоих, сэр. Первый — мелкий головорез по имени Барни. Я думаю, это он убил собаку моего брата, когда меня забирали.

— Знаю таких типов. Продолжай.

— Другой — Фрэнк Лутц. Когда я находился на борту, он был городским управляющим. Похоже, он до сих пор им и является.

— Кто такой городской управляющий? А, неважно, спрошу у машин. Хорошо. Он выглядит опасным; это так?

— Да, сэр, он опасен. Он умен и хитер — и у него не больше совести, чем у змеи.

— Социопат, — сказал Амальфи. — Я так и думал. Последний вопрос: он тебя знает?

Крис задумался, прежде чем ответить. Лутц видел его лишь однажды, и ему никогда больше не приходилось думать о Крисе, — благодаря спасительному вмешательству Фрэда Хэскинса.

— Может быть, сэр, но я думаю, что нет.

— О'кей. Сообщи подробности Отцам Города, пусть они подсчитают вероятности. До тех пор мы рисковать не будем. Спасибо, Крис. Джоэл, будь любезен, поднимись наверх.

— Да, сэр. — Андерсон подождал, пока не услышал, что линия Амальфи отключилась. Затем его изображение уставилось прямо на Криса.

— Крис, ты понял, что имел в виду Амальфи, говоря, что мы не будем рисковать?

— Э-э — нет, не вполне.

— Он имел в виду, что мы должны сделать все, чтобы ты не попался на глаза этому Фрэнку Лутцу. Другими словами, в э т о м д е л е н и к а к и х э к с п е д и ц и й д е Ф о р д а. Это ясно?

Яснее некуда, подумал Крис.

 

10. СПЯЩИЙ АРГУС

Система Аргус получила удачное имя: она находилась внутри плотного и красивого скопления сравнительно молодых звезд, недалеко от его края, так что ночи на расположенных там планетах действительно имели сотню глаз, как у мифического Аргуса. Молодостью этого скопления объяснялось и присутствие Скрэнтона, поскольку, как и все звезды третьего поколения, солнце Аргуса и его планеты были очень богаты металлами.

Их было немного — всего семь, — из которых лишь три, пригодные для жизни, получили номера, а колонизирован, фактически, был только Аргус III; II годился лишь для арабов, а IV — для эскимосов. Остальные четыре планеты формально принадлежали к классу газовых гигантов, но являлись скорее гигантами-недоростками; самая большая из них не превосходила размерами Нептун солнечной системы. Близость звезд скопления друг к другу уничтожила большую часть первичного газа, прежде чем началось активное образование планет; система Аргус была самой большой из всех, до сих пор встреченных в этом скоплении.

Город с гудением опускался на Аргус III, который настолько походил на Пенсильванию, что у Криса затрепетало сердце; он начал немного сожалеть о предстоящем изгнании Скрэнтона — Крис был уверен, что все кончится именно так, — потому что планета, несомненно, стала для города искушением, которое тот не смог выдержать. Большую часть суши занимали горы, вода была представлена тысячами озер и несколькими небольшими, очень солеными морями. Планету густо покрывали леса, состоявшие преимущественно из хвойных растений, или растений, очень похожих на хвойные, поскольку эволюция здесь еще не дошла до цветковых. Деревья, напоминавшие пихты, имели толстые стволы и вздымались на сотни футов вверх, — благородные великаны с сотнями согбенных плеч, державшие свой собственный вес при двойной силе тяготения этой тяжелой от металлов планеты. Первым звуком, который услышал Крис на Аргусе III после того, как город опустился, был взрыв шишки неподалеку, громкий как треск грома. Одно из семян разбило окно на тридцатом этаже теплицы Макгроу-Хилл, и перепуганному персоналу пришлось изрубить его пожарными топорами, чтобы не дать ему прорасти на подстилке.

При таких было не столь важно, где обосновался Скрэнтон: железо имелось повсюду. С другой стороны, на планете не было места, защищенного от подслушивания Скрэнтона или лежащего вне досягаемости его ракет, к взаимному неудобству обеих сторон. Площадка, выбранная Амальфи с невероятной тщательностью, находилась чуть выше уровня огромного котлована, сделанного Скрэнтоном во время неуклюжей попытки провести горные работы, и так, что между двумя кочующими городами вздымались высочайшие пики хребта, похожего на Аллеганы.

Крис понемногу упражнялся, ставя себя без большой, правда, уверенности на место Амальфи. По крайней мере, это была увлекательная игра. Место посадки, сделал он осторожный вывод, выбрано, во-первых, так, чтобы Скрэнтон, не высылая самолеты, не мог видеть, чем занимается город; и, во-вторых, чтобы воспрепятствовать пешему сообщению между городами. Возможно, до военного столкновения дело вообще не дойдет, поскольку неизбежное в этом случае появление полицию никого не устраивало; к тому же, из истории Нью-Йорка было совершенно ясно, что Амальфи искренне ненавидит все, что наносит городу ущерб, будь то бомбы или ржавчина.

В прошлом, его стратегия заключалась обычно в том, чтобы пересидеть врагов. Если это не получалось, он пытался их переиграть. На худой конец, — старался поссорить их друг с другом. Каждый отдельный случай, сведения о котором можно было найти а архивах, представлял собой сложную смесь хитроумных приемов, но эти три тенденции были самыми сильными. Действие какай-то одной, в результате, оказывалось особенно эффективным. Когда Амальфи приправлял блюдо, вряд ли можно было выделить вкус перца или горчицы.

И не каждый потом мог это блюдо есть; Крис подозревал, что существуют более утонченные школы кочевой кулинарии. Но Амальфи готовил, как готовил, и был единственным шеф-поваром в городе. Пока что город не погиб от его стряпни, а это единственное, что имело значение для горожан и Отцов Города.

Похоже, на Аргусе III Амальфи надеялся выжить Скрэнтон, устроив ему голодную блокаду. Город получил контракт; Скрэнтон его потерял. Город мог справиться с этой работой; Скрэнтон ее завалил и оставил после себя огромный желтый котлован, рану, которая не закроется и за сто лет. И пока Нью-Йорк работал, а Скрэнтон голодал — тут в суп могли добавлять только упрямство и терпение — Скрэнтон не мог захватить Аргус III и сделать планету своим новым домом. Несмотря на то, что аргусцы не могли вызвать копов при первом же признаке подобного пиратства, Нью-Йорк это сделать мог, и, без сомнения, сделал бы. Кочевая солидарность была сильна и включала в себя ненависть к полиции… но она не шла так далеко, чтобы поощрять подобное случившемуся на Торе V, или выступать против полицейских совместно с другим городом, например, ГМТ. Даже объявленный вне закона должен остерегаться преступных безумцев, особенно если поначалу кажется, что они на его стороне.

О'кей; раз Амальфи так решил, пусть будет так. Впрочем, Крис все равно ничего не мог сказать по этому поводу. Амальфи мэр, за ним горожане и Отцы Города. Крис всего лишь подросток и пассажир.

Но он знал об этом плане то, что не мог знать ни Амальфи, ни любой другой житель Нью-Йорка, кроме самого Криса: план не сработает.

Крис знал Скрэнтон; Нью-Йорк его не знал. Если Амальфи намеревается т а к действовать против Фрэнка Лутца, его ждет провал.

Но правильно ли Крис читал мысли Амальфи? Пожалуй, это был самый главный вопрос. После нескольких тревожных дней, чрезвычайно ухудшивших его успеваемость, — Крис все же задал его единственному известному ему человеку, который встречался с Амальфи: своему опекуну.

— Я не могу тебе сказать, что планирует Амальфи, потому что ты не входишь в число лиц, имеющих право это знать, — мягко ответил сержант. — Но твои догадки, Крис, очень близки к истине.

Карла сердито брякнула кофейную чашку на блюдце.

— Очень близки? Джоэл, все ваши мужские хитрости просто бесят меня. Крис прав, и ты это знаешь. Так прямо ему и скажи.

— Я не имею права, — упрямо повторил Андерсон, что было равносильно признанию. — Кроме того, Крис ошибается в одном: мы не можем сидеть тут вечно, только для того, чтобы не дать этому бродяге захватить Аргус Три. Рано или поздно нам придется заняться своими делами, и в любом случае, мы не можем находиться тут после истечения срока контракта. Боится Скрэнтон Нарушении или нет, но м ы не можем торчать на планете, рискуя получить запись в Досье. Есть дата отлета, и есть Закон, и то, что мы хотим его соблюсти, делает проблему намного сложнее.

— Это ясно, — сказал Крис робко. — Но, по крайней мере, я понял часть плана. И мне кажется, что в нем два больших прокола.

— Прокола? — удивился сержант. — Где? Какие?

— Ну, во-первых, они сейчас в Скрэнтоне доведены до отчаяния, а если нет, то скоро будут. То, что они вообще находятся в этой части вселенной, а не там, куда их направил мэр, когда я попал на борт к вам, говорит о том, что с их первой работой тоже что-то сорвалось.

Андерсон щелкнул выключателем на кресле.

— Вероятность? — бросил он в окружающее пространство.

— СЕМЬДЕСЯТ ДВА ПРОЦЕНТА, — прозвучало из ниоткуда, заставив Криса вздрогнуть. Он еще не привык к мысли, что Отцы Города прослушивают все разговоры, везде и всегда; помимо прочего, город служил им лабораторией человеческой психологии.

— Что ж, очко в твою пользу, — обеспокоенно заметил сержант.

— Но я еще не закончил, сэр. Дело в том, что теперь, когда э т а работа у них тоже накрылась, у них наверняка осталось крайне мало продовольствия. Как бы хороша не была наша стратегия, она предполагает, что другая сторона будет действовать логично. Но в состоянии отчаяния люди почти никогда не поступают логично; взгляните, например, на действия немцев в последний год Второй мировой войны.

— Никогда об этом не слышал, — признался Андерсон. — Но в этом что-то есть. Дальше?

— Дальше всего лишь предположение, — сказал Крис, — основывающееся на том, что я знаю о Фрэнке Лутце, а я его видел всего два раза и еще слышал, что о нем рассказывал один из его помощников. Я не думаю, что Лутц позволит кому-либо перехитрить его; он всегда наносит удар первым. Ему приходится доказывать, что он самый крутой парень в любой ситуации, иначе его песенка спета — кто-то другой возьмет верх. В разбойничьем сообществе всегда так — взгляните на историю Неаполитанского королевства или Флоренцию времен Макиавелли.

— Я начинаю подозревать, что ты просто выдумываешь эти примеры, — сказал Андерсон, нахмурившись. — Но опять-таки, в этом что-то есть, и никто, кроме тебя, не имеет представления об этом малом, Лутце. Предположим, ты прав; что мы можем сделать такого, чего не делаем сейчас?

— Вы можете воспользоваться этим отчаянием, — с готовностью подхватил Крис. — Если Лутц и его шайка в отчаянии, то обычные граждане должны находиться в состоянии, когда хочется крушить все подряд. И я уверен, что у них нет «граждан» в нашем смысле слова, поскольку помощник, о котором я упоминал, проговорился, что у них нехватка препаратов. Я думаю, он хотел, чтобы я это услышал, но тогда я не мог понять смысла его слов. Простые люди с улицы наверняка ненавидели эту шайку и в лучшие времена. Мы можем использовать их, чтобы скинуть Лутца.

— Как? — произнес Андерсон с видом человека, задающего вопрос, на который нет ответа.

— Я точно не знаю. Придется действовать наощупь. Но у меня там есть, по крайней мере, два друга, один из которых имеет постоянный доступ к Лутцу. Если он еще там, и я мог бы туда пробраться и связаться с ним.

Андерсон поднял руку и вздохнул.

— Я так и думал, что ты предложишь нечто подобное. Крис, когда мы вылечим тебя от этой страсти к увеселительным поездкам? Ты знаешь, что сказал Амальфи на этот счет.

— Обстоятельства меняют дело, — вставила Карла.

— Да, но — ладно, ладно, сделаем один шаг дальше. — Он еще раз щелкнул выключателем и сказал в пространство: — Есть комментарии?

— МЫ НЕ РЕКОМЕНДУЕМ ПОДОБНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ, СЕРЖАНТ АНДЕРСОН. ВЕРОЯТНОСТЬ, ЧТО МИСТЕР ДЕ ФОРД БУДЕТ УЗНАН, НЕДОПУСТИМО ВЫСОКА.

— Ну вот, видишь? — сказал Андерсон. — Амальфи задал бы им тот же вопрос. Он чаще игнорирует их рекомендации, чем соглашается с ними, но в данном случае они говорят именно то, к чему он уже пришел сам.

— О'кей, — согласился Крис, не очень удивленный. — Я признаю, что это довольно неудачная идея. Но она у меня единственная.

— В ней немало резонного. Я передам мэру твои замечания и предложу сделать попытку каким-то образом расшевелить тамошний зверинец. Может, он придумает другой способ, более безопасный. Веселее, Крис; чертовски хорошо, что ты мне все это рассказал, и тебе не следует огорчаться, если кое-что из предложенного тобой отвергнут. Всех не победишь, ведь знаешь.

— Знаю, — сказал Крис. — Но можно попробовать.

Если Амальфи и придумал какой-то лучший способ, чтобы «расшевелить зверей» в Скрэнтоне, Крис о нем не узнал; а если этот способ испробовали, он не принес заметного результата. Тем временем, город работал, Скрэнтон угрюмо сидел на своем месте, и его молчание казалось грозным, так как дата окончания контракта Нью-Йорка все приближалась и приближалась. Без сомнения, бедный и голодающий, Скрэнтон не намеревался уступать в этой игре, ставкой в которой была такая богатая планета как Аргус III; если Амальфи хотел, чтобы Скрэнтон убрался с планеты, он должен был вышвырнуть его или вызвать полицию. Фрэнк Лутц вел себя в точности, как предсказывал Крис.

А потом, в последнюю неделю контракта, обрушилась лавина событий.

Крис узнал новости от своего опекуна.

— Это все твой дружок Пигги, — проорал разъяренный сержант. — Ему взбрело в голову, что он может прикинуться перебежчиком, пробраться в правительство Скрэнтона, а потом осуществить нечто вроде переворота. Конечно, Лутц ему не поверил, и мы теперь все в пиковом положении.

Крис не знал, смеяться ему или плакать.

— Но как Пигги туда попал? — потрясенно выдавил он.

— Это самое скверное. Каким-то образом он внушил двум женщинам мысль, что они потрясающие шпионки, типа тех, что действуют как любовницы, как будто у какой-нибудь разбойничьей верхушки бывает недостаток в женщинах, особенно в голодное время! Одна из них шестнадцатилетняя девочка, семья которой мечет громы и молнии, и не без оснований. Другая — тридцатилетняя пассажирка, сестра гражданина, а о н — один из летчиков-истребителей Ирландца Дьюлани. Сестра, заявляют нам теперь Отцы Города, находилась на грани психопатии, почему сама и не получила гражданства; но они разрешили брату научить ее летать, потому что считали это полезным для ее психики. Она похитила самолет группы высадки, и к тому времени, как машины нам об этом сообщили, все было кончено.

— Вы хотите сказать, что Отцы Города слышали, как Пигги с остальными все это планировали?

— Конечно, слышали. Они слышат все — ты же знаешь.

— Но почему они никому не сказали? — настаивал Крис.

— Они имеют приказ не выдавать информацию по своей инициативе. Это тоже хорошо, иначе они тараторили бы по всем каналам круглые сутки без перерыва — Отцы Города абсолютно лишены здравого смысла. Теперь Лутц требует выкуп. Мы заплатили бы любую разумную сумму, но он хочет планету — ты опять оказался прав, Крис, логикой там и не пахнет — а мы не можем ему дать то, чем не владеем, да и могли бы, не дали. Пигги втянул нас в войну, и даже машины не могут предсказать последствий.

Крис резко выдохнул.

— Что мы намереваемся делать?

— Не могу тебе этого сказать.

— Нет, меня не интересует тактика действий или что-то подобное. Только общие соображения. Пигги мой друг — как ни глупо это звучит, но он мне действительно нравится.

— Если тебе не нравится человек, когда он в беде, значит, он никогда тебе не нравился, — задумчиво согласился сержант. — Я все равно не много могу тебе сообщить. В целом, Амальфи надеется протянуть время таким образом, чтобы у Лутца создалось впечатление, что он склонен согласиться. При этом, колонистов надо уверить в обратном. Машины на скорую руку уже снабдили Амальфи набором ключевых слов, которые должны донести до колонистов одно, а до Скрэнтона другое. До окончания срока контракта осталась неделя. Если нам удастся продержаться… сам не знаю, что мы тогда сделаем. Похоже, драка неизбежна. У нас будет один день на то, чтобы получить причитающуюся плату, покончить с Лутцем и убраться из этой системы прежде, чем сюда заявится полиция. Если они нас и поймают, по крайней мере выяснится, что контракт мы выполнили.

— ПРЕВЫШЕНИЕ ПОЛНОМОЧИЙ, — вдруг сказали Отцы Города, которых никто ни о чем не спрашивал.

— Ух! Прошу прощения. Либо я уже выболтал слишком много, либо собирался это сделать. Больше ничего не могу сказать, Крис.

— Но я был уверен, что они не дают информацию по своей инициативе!

— Не дают, — согласился Андерсон. — Это была не их инициатива. Они выполняют приказ Амальфи прослушивать разговоры о данной ситуации и прерывать их, когда они становятся слишком вольными. Вот все, что я могу рассказать — и это отнюдь не самые лучшие новости из тех, что мне доводилось разносить.

Оставалась всего неделя, и срок контракта, вспомнил Крис, истекал как раз накануне его дня рождения. За эти дни должно было решиться все: для него самого, для Пигги и двух его жертв, для Скрэнтона, для Аргуса III, для города.

И с такой же четкостью, как он видел, где у него левая рука и где правая, Крис понимал, что план Амальфи провалится.

И вновь камнем, о который этому плану предстояло разбиться, был Фрэнк Лутц.

Крис не сомневался, что Амальфи мог бы без труда перехитрить Лутца с глазу на глаз, но ситуация складывалась иначе. Любой список ключевых слов, подготовленный машинами, не сможет долго дурачить Лутца, пусть эти слова и усыпят сотни глаз Аргуса. Управляющий Скрэнтона имел хорошее образование, проницательность и богатый опыт в политике — а теперь, сверх всего этого, он будет подозрителен до безумия. Даже в лучшие времена Лутц панически боялся утратить власть; если он подозревал друзей, когда дела шли неплохо, то вряд ли окажется более доверчив к врагам накануне краха.

Крис еще плохо разбирался в политике кочевых городов, но он знал историю. Кроме того, он знал скунсов и часто удивлялся упрямству, с которым бедный Келли возобновлял свои безуспешные попытки подружиться с этими зверьками. Возможно, псу они нравились; скунсы очень ласковые существа, если ты достаточно осторожен. Но их человеческая разновидность… брр, лучше держаться от нее подальше. Крис понял это с первого взгляда на Фрэнка Лутца.

Если даже, пока Нью-Йорк тянет время, Лутц не обрушит на город град ракет, если ухищрения Амальфи полностью усыпят бдительность управляющего, если, в последнюю минуту, Нью-Йорк захватит Скрэнтон без единого выстрела, не потеряв ни одного человека, — если все эти невозможные «если» сбудутся — Пигги и двум женщинам уцелеть все равно не удастся.

В данный момент жалкая экспедиция Пигги и ее предводитель наверняка ворочали шлак. Если Лутц сохранит им какую-никакую жизнь в течение предстоящей недели, он тотчас велит их казнить, едва увидит, что его царство рушится. Как бы быстро ни напал Амальфи на Скрэнтон, когда настанет час «Ч», на то, чтобы отдать приказ об уничтожении заложников, потребуется не более пяти секунд. Именно по этой причине многие войны на средневековой Земле продолжались спустя много лет после того, как была позабыта их первопричина: ведь нужно было получить контрибуции.

Однако опекуну Криса подобные примеры уже надоели. Что касается Амальфи и Отцов Города, они настолько ясно определили свою позицию, что взывать к ним сейчас не имело смысла. Обратись к ним Крис опять, он не просто получил бы очередное «Нет»: за ним могли бы установить круглосуточное наблюдение.

И все же на этот раз он з н а л, что они неправы; он продумывал все очень тщательно, постоянно борясь с мыслью, что Амальфи и машины вряд ли могли ошибиться… и в любой момент могут разрушить его планы.

Но если они и знали, что он задумал, то не пытались помешать. Отцы Города помалкивали. Когда Крис выскользнул из города следующей ночью, никто не пытался его остановить. Никто, похоже, даже не заметил его ухода.

Хотя Крис рассчитывал именно на это, у него возникло чувство ужасной неправоты и полного одиночества.

 

11. УКРОМНАЯ НОРА

Крис не рискнул бы отправиться в незнакомые дикие места ночью; даже при нынешнем положении дел он, пожалуй, вышел бы за часок до рассвета, имея в запасе немного темноты, чтобы оторваться от возможной погони. Но на Аргусе III ему сопутствовали благоприятные обстоятельства.

Во-первых, он располагал компасом возвращения, распространенным в бродячих городах устройством, стрелка которого всегда указывала на самое сильное из ближайших «спин» — полей. полей. На большей части планет города обычно поддерживали слабое поле, чтобы не дать местной атмосфере смешаться с городским воздухом, а когда город находился на военном положении, генераторы постоянно работали на тот случай, если потребуется срочный взлет. Это устройство половину пути будет показывать Крису направление от Нью-Йорка; затем компас возвращения начнет уверенно указывать на Скрэнтон.

Во-вторых, свет. У Аргуса не было луны, но в его небе сияли сотни ближайших бело-голубых гигантских солнц, а за ними, в это время года, — рассеянный свет остального скопления. Совокупное свечение неба почти вдвое превосходило яркость Земной луны — этого было достаточно, чтобы читать, но не достаточно, чтобы включилась цветовая чувствительность человеческого глаза.

И, что важнее всего, Крис знал сосновые леса и горы. Среди них он вырос.

Он шел налегке, неся лишь небольшой узелок с двумя банками полевого пайка, фляжкой и сменой одежды. «Свежая» одежда представляла собой то, что на нем было надето, когда он впервые попал в Нью-Йорк; от него потребовалось немалое мужество, чтобы спросить у Отцов Города, сохранилась ли она. Эта просьба оставила путеводную нить, но большого значения это уже не имело: когда сержант Андерсон поймет, что Крис пропал, у него не возникнет сомнений насчет того, куда он отправился.

К рассвету Крис почти перевалил через гребень хребта. В полдень он наткнулся на пещеру, в углу которой сочился маленький ручеек с ледяной водой. Он очень осторожно вполз в глубь пещеры, передвигаясь на коленках и ища старые кости, помет, подстилку, — признаки того, что здесь живет какой-то местный зверь. Как он и ожидал пещера была пуста: редкое животное устраивает себе логово прямо у проточной воды — слишком сыро по ночам, а вода привлекает массу потенциальных врагов. Тогда он впервые поел и лег спать.

Крис проснулся в сумерках, наполнил фляжку из ручья и начал долгий трудный спуск с хребта. Путь оказался изрядно извилистым, но, благодаря двум компасам, у него практически не возникало затруднений в ориентировании. Каждый раз на это уходило не больше пары минут. Задолго до полуночи он впервые заметил огни Скрэнтона, слабо сверкающие в долине, будто капельки росы в паутине. К заходу солнца он закопал свой узелок вместе с нью-йоркской одеждой — теперь уже сильно выпачканной и изорванной — и направился, пересекая расчищенный периметр Скрэнтона, к той самой улице, по которой его, так давно, волокли в город. На этот раз все было по-другому, и не последним отличием являлось наличие устройства, необходимого для пересечения поля спиндиззи.

Его сразу заметили, и двое красноглазых часовых, позевывая, затрусили ему навстречу; очевидно приближался конец их дежурства.

— Что ты тут делаешь?

— Вышел грибов пособирать, — сказал Крис с улыбкой, надеясь, что она выглядит достаточно идиотской. — Ни одного не нашел. Странные у них тут леса.

Один из сонных часовых оглядел его, но, по-видимому, ничего не увидел, кроме казенной одежды и явной глупости. Он лениво обругал Криса и спросил:

— Где ты работаешь?

— На нагревательных колодцах.

Стражи обменялись взглядами. Нагревательные колодцы представляли собой глубокие отверстия с электрическим подогревом, в которых медленно и постепенно охлаждались стальные слитки. Время от времени их приходилось чистить, но отключать нагрев было неэкономично. Людей, выполнявших эту работу, опускали в колодцы в асбестовых костюмах на четыре минуты — как раз столько времени требовалось защитным деревянным башмакам, чтобы вспыхнуть; затем их вытаскивали, давали новые башмаки и вновь загоняли в колодец — и так продолжалось весь рабочий день. Никто, кроме умственно неполноценных, не мог работать в таком аду.

— Ну ладно, придурок, иди, работай. И не ходи сюда больше, понял? Тебе повезло, что мы тебя не пристрелили.

Крис кивнул, улыбнулся и побежал. Спустя минуту, он петлял по обшарпанным улицам. Его слегка удивило, что он так хорошо их помнит.

Укромная нора среди ящиков сохранилась точно в таком же виде, в каком он и Фрэд ее оставили, даже торчал огарок свечи. Крис съел вторую банку полевого пайка и уселся в темноте, ожидая.

Ему не пришлось ждать долго, хотя время к а з а л о с ь бесконечным. Спустя примерно час после окончания рабочего дня, он услышал, как кто-то уверенно топает по лабиринту, а затем ему прямо в лицо ударил луч фонарика.

— Привет, Фрэд, — сказал Крис. — Рад тебя видеть. Вернее, буду рад, когда ты уберешь этот факел.

Луч фонарика метнулся к потолку.

— Это ты, Крис? — произнес голос Фрэда. — Да, вижу, что ты. Но ты вырос, должно быть, на целый фут.

— Пожалуй, да. Жаль, что я не попал сюда раньше.

Верзила сел и проворчал:

— Вот уж не думал, что ты вообще вернешься. Правда, я это предчувствовал, когда узнал, с кем мы столкнулись. Надеюсь, ты не пытаешься перебежать на нашу сторону, как те три идиота.

— Они еще живы? — спросил Крис со страхом.

— Да. По крайней мере, час назад были. Но я и в несколько центов не оценил бы их жизнь. Фрэнк со дня на день бесится все больше. Раньше я думал, что понимаю его, но теперь уже нет. Ты здесь для того, чтобы попытаться выкрасть этих ребят? Тебе не удастся.

— Нет, — сказал Крис. — Во всяком случае, не совсем для этого. И я не пытаюсь перейти на вашу сторону. Нас только удивляет, почему вы позволили своему городскому управляющему втравить вас в такое дерьмо. Наши Отцы Города говорят, что у него не все дома, а уж если машины это видят, вы и подавно могли бы заметить. Правда, ты только что сам признался в этом.

— Слышал я об этих ваших машинах, — медленно произнес Фрэд. — Они действительно управляют городом, как рассказывают?

— Большей частью. Но не они в нем хозяева; хозяин — мэр.

— Амальфи. Хм-м. По правде сказать, Крис, все знают, что Фрэнк не владеет ситуацией. Но мы ничего не можем поделать. Предположим, мы его скинем — теперь это несложно — что дальше? Мы остаемся в том же дерьме и еще большей нестабильности.

— Вы не будете находиться в состоянии войны с моим городом, — напомнил Крис.

— Да, и это плюс. Но все остальное пойдет по-прежнему. Простая смена нескольких имен не добавит денег в кассе или хлеба во рту. — Он с минуту помолчал, а затем язвительно добавил: — Я полагаю, вам известно, что мы голодаем. Не лично я — Фрэнк своих кормит — но мне кусок не лезет в глотку, когда приходится смотреть в эти лица на улицах. Большая игра Фрэнка против Амальфи это безумие, ясное дело, но кроме нее нам н е н а ч т о надеяться.

Крис молчал. Именно такого он и ждал, и от этого проблема легче не становилась.

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил Фрэд. — Для чего ты здесь? Просто собираешь информацию? Тогда мне следует помалкивать.

— Я пытаюсь подтолкнуть переворот, — сказал Крис. Это прозвучало помпезно, и он смутился, но лучше выразить свою мысль не мог. К тому же он пытался избежать прямой лжи, что теперь становилось все более трудным. — Мэр сказал, что вы завалили свои контракты скорее всего потому, что у вас нет соответствующих машин. Такое случается сплошь и рядом с маленькими городами, не имеющими компьютерного управления. А Отцы Города говорят, что вы м о г л и выполнить эту работу.

— Подожди-ка. Давай все по очереди. Предположим, мы отделаемся от Фрэнка и уладим ссору с Амальфи. Могли бы мы получить какую-то помощь от ваших Отцов Города в организации работы по — новому?

Теперь Крису приходилось лишь гадать, и он, не задумываясь, соврал:

— Ну конечно. Но сначала мы должны получить обратно своих людей — Пигги Кингстон-Троопа и двух женщин.

В полумраке Фрэд сделал быстрый жест, обрывая Криса.

— Я вернул бы их сразу, не считая это частью сделки. Но послушай, Крис, дело тут непростое. Ваш город сел, чтобы выполнить работу, предназначавшуюся нам. Если мы, в конце концов, ее сделаем, кто-то не получит платы. Вряд ли Амальфи пойдет на такую сделку.

— Мэр Амальфи пока-что не предлагает никакой сделки. Но Фрэд, ты знаешь, в чем состоит наш контракт с Аргусом. Одно из условий: мы выполняем ту работу, которую не сделали вы, верно. Но другое условие требует избавиться от Скрэнтона. Если вы из бандита станете честным городом, мы получим часть платы — а это большая часть. Естественно, мэр предпочел бы решить проблему, уступив кое-что, — если мы будем драться, на это уйдут все деньги, да еще придется восстанавливать повреждения города. Логично ведь?

— Гм-м. Полагаю, да. Но если ты хочешь, чтобы я рассуждал логично, оставь это слово «бандит». В нем есть доля правды, но меня оно все равно бесит. Или мы договариваемся как равные, или нам вообще не о чем говорить.

— Извини, — сказал Крис. — Я в подобных вещах не очень хорошо разбираюсь. Найдись кто-то другой, кто смог бы сюда проникнуть, мэр послал бы его. Но кроме меня, никого не нашлось.

— О'кей. Я просто раздражителен, вот и все. Есть еще один нюанс — колонисты. Они не станут доверять нам лишь потому, что мы скинули Фрэнка. О н и не знают, что проблема в нем, и у них нет оснований верить новому городскому управляющему. Если мы собираемся снова заключить контракт, связанный с горными работами, Амальфи придется дать нам гарантии. Он их даст?

Крис уже и так залез намного глубже, чем позволяла ему совесть. Он вдруг понял, что не может увязать сильнее в лжи и неизвестности.

— Не знаю, Фрэд. Я не спросил, а он не сказал. Я думаю, ему сперва придется узнать мнение Отцов Города — и н и к т о не знает, что они могут сказать.

Фрэд присел на корточки, обдумывая сказанное и машинально ударяя кулаком в ладонь. Спустя минуту, он вроде бы собрался еще о чем-то спросить, но так и не задал этого вопроса.

— Ладно, — пробормотал он наконец, — в каждой сделке есть морковка. Думаю, мы рискнем. Тебе придется остаться здесь, Крис. Головы Барни и Хэскинса я достаточно легко могу разбить друг о друга, но голова Фрэнка, не забывай, другое дело. Когда начнется настоящая схватка, он может оказаться намного резвее меня — а кроме того, ему наплевать, кто еще в городе может пострадать. Если мне удастся его скинуть, я вернусь за тобой сразу же, но тебе лучше не высовываться, пока все не кончится.

Крис и не ожидал ничего иного, но перспектива вновь сидеть в бездействии все равно его огорчила. Однако, она кое о чем ему напомнила.

— Я останусь здесь. Но Фрэд, если почувствуешь, что не получается, не жди, пока положение станет безнадежным. Дай мне знать, и я постараюсь вызвать подмогу.

— Ну… ладно. Но лучше, чтобы никто из посторонних не появлялся тут, если все пойдет не так гладко. Если кто-нибудь в городе увидит, что Нью-Йорк приложил к этому руку, даже люди, ненавидящие Фрэнка, вновь окажутся на его стороне. Последнее время мы тут все немного чокнутые.

Он с мрачным видом встал и взял фонарик.

— Надеюсь, ты предложил честную сделку, — хмуро сказал он. — Мне не нравится это дело. Фрэнк мне доверяет. По-моему, я последний человек, которому он доверяет. И мне он почему-то всегда нравился, хотя я и знал с самого начала, что он мерзавец. Некоторые люди почему-то вызывают симпатию. И перспектива нанести ему удар в спину меня не радует. Конечно, он это заслужил, но все равно, я этого не сделал бы, если бы не доверял тебе больше.

Он повернулся к выходу из лабиринта. Крис сглотнул и выговорил:

— Спасибо, Фрэд. Удачи тебе.

— Сиди смирно. Я зайду за тобой.

По возможности, Крис не торчал в норе безвылазно, но все равно он скоро обнаружил, что потерял счет времени. Он ел, когда чувствовал голод, — хотя все припасы из укрытия были унесены, Фрэд не заметил один небольшой тайник — и спал как можно больше. Сон был, однако, недолгим и беспокойным, потому что теперь, в бездействии и полной неизвестности, Криса охватили усиливавшиеся напряжение и тревога.

Наконец Крис решил, что крайний срок истек. После этого исчезла всякая возможность уснуть; с минуты на минуту он ожидал звука приближающейся схватки или усиливающего гудения, означавшего, что Скрэнтон вновь уносит его. Тесное пространство норы делало это напряжение еще более кошмарным. При первых слабых звуках в лабиринте Крис судорожно вскочил и, как заяц, бросился бы наутек, если бы было, куда бежать.

В неверном свете фонаря Фрэд выглядел ужасно; лицо его, изможденное бессонницей, покрывала многодневная щетина. Под глазом сиял великолепный синяк.

— Вылезай, — кратко бросил он. — Дело сделано.

Крис последовал за Фрэдом в полумрак склада, казавшийся ярким после душной черноты норы, а затем в непереносимое сияние послеполуденного солнца.

— Что с Фрэнком Лутцем? — затаив дыхание, спросил он.

Фрэд смотрел прямо перед собой, затем произнес голосом, начисто лишенным всякого выражения.

— Мы от него избавились. Тема закрыта.

Крис торопливо сменил тему.

— Что будет теперь?

— Тут нужно еще кое-что подчистить, и нам пригодилась бы помощь. Если бы ты сейчас связался со своими друзьями, мы могли бы их впустить — если, конечно, Амальфи не пошлет целый группу высадки.

— Нет, всего двоих.

Фрэд кивнул.

— Двое хороших ребят в полном снаряжении должны тут все привести в порядок максимум за день. — Он окликнул пролетавший Жестяной Кэб. Тот покорно опустился возле них, и Крис увидел в нем несколько пулевых отверстий. Невозможно было определить их давность, но Крис решил, что им нет и недели. — Я доставлю тебя на радиостанцию, и ты сможешь поговорить оттуда. А потом оформим сделку.

И тогда наступит час, которого Крис ждал со смертельным ужасом. Ему придется говорить с Андерсоном и Амальфи и рассказать, что он сделал, что заварил, и какие обязательства наложил на них.

Он не затруднялся в определении своих ощущений по этому поводу. Он испытывал страх.

— Давай, запрыгивай, — сказал Фрэд. — Чего ты ждешь?

 

12. РАЗГОВОР С АМАЛЬФИ

Город, в соответствии с традицией, по-прежнему управлялся из ратуши, но командный пункт находился в шпиле Эмпайр-Стейт-Билдинг. Именно там Амальфи принял их всех — Криса, Фрэда и сержантов Андерсона и Дьюлани, — ибо находился там постоянно с того момента, как прозвучала тревога, и поскольку официально ее еще не отменили.

Это было потрясающее место, до потолка набитое экранами, сигнальными лампами, приборами, автоматическими картами и массой устройств, даже названий которых Крис не знал; но сейчас его больше интересовал мэр, в данный момент разговаривающий с Фрэдом.

Легендарный Амальфи оказался полной противоположностью своему воображаемому облику. Крис не мог точно сказать, каким он представлял себе этого человека. Возможно, более рослым, стройным и героическим — но определенно не низеньким полным мужчиной с бычьей шеей, совершенно лысой головой и такими огромными руками, что, казалось, он может крошить ими камни. Довольно странным дополнением к этому была сигара, которую он держал в сильных пальцах с почти женской нежностью, и которой затягивался с неизменным наслаждением. Поскольку не было места для выращивания табака, никто другой в городе не курил — н и к т о другой. Сигара становилась не просто символом власти; она была символом богатства города, как снег, привозимый с гор для римских императоров, и Амальфи относился к ней как к сокровищу. Размышляя, он медленно вертел ее и разглядывал, будто все, происходящее в его голове, сосредотачивалось в красноватом тлеющем кончике.

Мэр говорил Фрэду:

— Решить вопрос с машинами хлопотно, но в принципе, несложно. Мы можем одолжить вам наш агрегат Воспроизведения до тех пор, пока он не сделает свою копию; затем вы перенастроите дочернюю машину, будете загружать в нее металлолом, и получите Отцов Города в нужном количестве — примерно треть того, что есть у нас. Это займет лет десять. Вы можете использовать это время на загрузку в них данных, потому что поначалу они будут идиотами, если не считать вычислительных функций.

Тем временем, мы просчитаем задачу вашей работы на своих машинах. Поскольку мы доверяем ответу, и поскольку Крис говорит, что вы человек слова, это означает, что мы выступим гарантом вашего контракта с аргусцами.

— Большое спасибо, — сказал Фрэд.

— Не стоит, — буркнул Амальфи. — Дело взаимное. По правде сказать, мы получили больше, чем могли бы ожидать — мы кое-чему у вас научились. Что возвращает нас к нашему решительному другу мистеру де Форду. — Он повернулся к Крису, который безуспешно пытался удержать готовое выпрыгнуть сердце. — Я полагаю, Крис, тебе известно, что для тебя настал день «Д»: сегодня твое восемнадцатилетие.

— Да, сэр. Конечно.

— Так вот, у меня есть для тебя работа, если ты согласишься. Я обдумываю это с того самого дня, как мне о ней впервые сказали, и могу сказать лишь, что она тебе подходит.

Крис сглотнул. Мэр внимательно изучал сигару.

— Она требует редкостного сочетания дарований и черт характера. Необходимо обладать смелостью, воображением, умением импровизировать и одним взглядом окидывать сложную ситуацию в целом. В то же время, она требует расчетливости и осторожности, потому что даже самые смелые идеи и поступки не должны идти в ущерб сохранности людей, материалов, времени, денег. Как ты думаешь, какого рода эта работа?

— ВЫСШЕЕ АРМЕЙСКОЕ ОФИЦЕРСТВО, — незамедлительно провозгласили Отцы Города.

— Я не с вами разговариваю, — взревел Амальфи. Он явно был раздражен, но Крису показалось, что это старое раздражение, почти привычное. — Крис?

— Сэр, конечно, они правы. Я и сам подумал бы об этом, если б набрался смелости. По крайней мере, все великие генералы поступали именно так.

— О'кей. Что касается навыков, их требуется масса, но кардинальным является лишь одно. Этот человек должен быть первоклассным культурным морфологом.

Крис узнал этот термин, почерпнутый из произведений Шпенглера. Он обозначал ученого, который мог оценить любую культуру в любой стадии развития, соотнести ее с другими культурами на аналогичных стадиях и предсказать ее дальнейшее развитие. Такое умение вряд ли когда-нибудь могло потребоваться обычному генералу.

— Эти черты характера в тебе есть, предрасположенность к подобному анализу. Многие кочевники умеют его делать, но ни у кого он не выходит так удачно, как у тебя. Мастерство, конечно, появится лишь со временем и с практикой… но времени у тебя будет масса. Отцы Города дают тебе пятилетний испытательный срок.

Что касается города, у нас раньше такой должности в списке не было, но изучение Скрэнтона и некоторых преуспевающих городов убедило нас, что она нам необходима. Берешься?

Голова Криса шла кругом от гордости и непонимания.

— Простите, господин мэр, но что это за должность?

— Городской управляющий.

Крис уставился на сержанта Андерсона, но его опекун выглядел столь же ошеломленным, как и он сам. Спустя мгновение, однако, сержант торжественно подмигнул. Крис не мог вымолвить ни слова; наконец, ему удалось кивнуть. Это было единственное, на что он оказался способен в данный момент.

— Хорошо. Отцы Города предвидели, что ты согласишься, так что с сегодняшнего дня тебе в еду уже добавляют препараты. Поздравляю вас с гражданством, мистер де Форд.

Даже сейчас, мысли Криса странным образом оставались в стороне от происходящего. Он думал о первопричине, заставившей его стремится к долгой жизни; о надежде вернуться домой. Ему никогда не приходило в голову, что к тому времени там не останется ничего ему близкого. Даже сейчас Земля была невероятно далекой, и не только в пространстве, но и в его сердце.

Его понимание слова «дом» изменилось. Он заслужил долгую жизнь, но с ней пришли новые узы и новые обязательства; не вечное детство на Земле, а жизнь ради звезд.

Он заставил себя переключить внимание на происходящее в командном пункте.

— А как начет Пигги? — с любопытством спросил он. — Я разговаривал с ним на обратном пути. Похоже, он многому научился.

— Слишком поздно, — сказал Амальфи, и голос его стал неумолимо суровым. — Он сам выписал себе билет. Билет пассажира. Он не лишен смелости и инициативы, не спорю — но это не та смелость и не та инициатива. Ему не хватает рассудительности и творческого воображения. Подобного рода ловушка всегда будет подстерегать и тебя, Крис; это один из аспектов твоей должности. Об этом нельзя забывать.

Крис вновь кивнул, но сейчас это предостережение не могло испортить ему настроение, потому что настал самый счастливый момент в его жизни — момент, когда Фрэд Хэскинс, новый управляющий Скрэнтона, пожал ему руку и хрипловато произнес:

— Перейдем к делу, коллега.

 

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

«… В то время, как Веганская цивилизации подвергалась странному упадку влияния, в то же время находясь в зените политической и военной мощи, культура, которой предстояло прийти ей на смену, начала наконец-то разворачиваться. Читатель должен однако помнить, что тогда никто еще не слышал о Земле. И светило планетной системы — Солнце — представляла собой всего лишь ничем не примечательную звездочку спектрального класса G2 в секторе Дракона. Возможно — правда, весьма маловероятно — что Вега знала о создании на Земле средств для космических полетов еще до тех событий, которые мы только что рассмотрели здесь. Тем не менее, это оказались всего лишь внутрисистемные, межпланетные перелеты. Вплоть до упомянутого периода, Земля не принимала никакого участия в Галактической истории. Однако, Земле неизбежно предстояло сделать два исключительно важных открытия, которые могли вывести ее на звездную сцену. Можно быть совершенно уверенным — если бы Вега, имела информацию, что именно Земле суждено стать ее наследницей, она приложила бы все свое огромное могущество для предотвращения подобного развития событий. Но Вега не предприняла никаких действий, и это свидетельствует о том, что там не имели ни малейшего представления о происходивших на Земле событиях…»

 

КНИГА ПЕРВАЯ

ПРЕЛЮДИЯ. ВАШИНГТОН

По стенам, слева и справа от него, едва лишь заметно, метались тени, подобно неясным фигурам, быстро появлявшимся и исчезавшим в невидимых дверях. Несмотря на ужасную усталость, все же это действовало на нервы. Ему даже захотелось попросить доктора Корси, чтобы тот погасил огонь. Тем не менее, он продолжал смотреть в скачущее оранжевое пламя, чувствуя, как тепло обтягивает кожу на щеках и вокруг глаз, пропитывает грудь. Корси слегка пошевелился рядом, но как показалось сенатору Вэгонеру, его собственный вес, похоже, все время увеличивался с тех пор, как он расположился на диване. Несмотря на свои сорок восемь лет, он чувствовал себя опустошенным, сонным, старым и тяжелым, как камень. Всего лишь еще один плохой день в долгой веренице плохих дней. Хорошие дни в Вашингтоне остались далеко в прошлом, будто во сне.

Несмотря на свое возрастное превосходство в двадцать лет, сидящий рядом Корси чувствовал себя легко и беспокойно, как быстрый хамелеон. В прошлом он являлся Директором Бюро Стандартов, опять-таки в прошлом — Директором Всемирной Организации Здравоохранения а в настоящем — главой Американской Ассоциации за Развитие Науки (обычно упоминаемой в Вашингтоне как «левацкая ААРН»).

— Мне кажется, ты понимаешь, чем рискуешь, видясь со мной, — еле слышно прошептал Корси. — Я вообще бы не приехал в Вашингтон, если бы не считал, что того требуют интересы ААРН. Во всяком случае — после той трепки, которую мне собственноручно задал Мак-Хайнери. Теперь, когда я больше не работаю на правительство, более всего моя жизнь похожа на жизнь в аквариуме. За стеклом, на котором обозначено «Пиранья». Да ты и так все знаешь.

— Знаю, — согласился сенатор.

Тени прыгнули вперед и снова отступили.

— Я заметил хвост, пока добирался к тебе сюда. Парни Мак-Хайнери уже давно пытаются собрать на меня компромат. Но я должен с тобой поговорить, Сеппи. Я попытался как можно лучше разобраться во всем, что удалось раздобыть в архивах комиссии с тех пор, как стал ее председателем. Но у меня, как у не-ученого есть свои, присущие мне ограничения. И я не хотел задавать слишком откровенные вопросы своим парням. Это верный путь к утечке информации. Возможно, прямо в лапы Мак-Хайнери.

— Вот тебе и современное определение правительственного эксперта, — угрюмо заметил Корси. — Человек, которому ты даже не осмелишься задать важный вопрос.

— Или который даст такой ответ, какой, по его мнению, ты хочешь услышать, — тяжело вздохнул Вэгонер. — Я тоже столкнулся с этим. Работа на правительство — вовсе не такой уж и сахар. Даже для сенатора. Не думай, что мне ни разу не хотелось снова оказаться на Аляске. В Кодьяке у меня — домик, где я мог бы НАСЛАЖДАТЬСЯ огнем в камине, не думая о том, что отбрасываемые им тени, могут иметь при себе записные книжки. Но хватит горевать об этом. Я дрался за свое кресло и теперь постараюсь максимально использовать свои способности.

— Что ж, весьма похвально, — заявил Корси, забирая из руки Вэгонера бокал с бренди и пополняя почти нетронутое янтарное озерцо в нем. Над его руками, скручиваясь тяжелыми, пахучими кольцами, поднялись пары.

— Когда я впервые услышал, что Объединенная Комиссия Конгресса по Космическим Полетам будет находиться под руководством свежеиспеченного сенатора, который до своего избрания занимался исключительно рекламным бизнесом…

— Ну, будь снисходительнее, — произнес Вэгонер, шутливо нахмурившись. — Юридическими консультациями по рекламной информации.

— Как тебе больше нравится, Блисс. И все же я выругался. Я знал, что этого никогда бы не случилось, изъяви кто-то из сенаторов со стажем желание занять председательское кресло. И сам по себе факт, что никто из них не соблаговолил, оказался, по моему мнению, лучшим обвинительным актом нынешнему Конгрессу. Каждое произнесенное мною здесь слово записано. И, конечно, будет использовано против тебя. Рано или поздно. Со мной уже так поступали и слава Богу, что хоть с ЭТИМ ясно. Но на твой счет я ошибся. Ты проделал чертовски хорошую работу. Ты выучился, как по волшебству. И если ты хочешь перерезать себе горло как политику, испрашивая у меня совета — клянусь Господом, я тебе его дам.

Корси вложил бокал в руку Вэгонера с чем-то большим, чем шутливая ярость. — Но только тебе, и никому другому, — добавил он. — Я не собираюсь рассказывать правительственным чиновникам, каков наилучший способ просеивания песка. Если только меня не попросит ААРН.

— Я знаю, что ты бы так не поступил, Сеппи. И отсюда часть твоих неприятностей. И потому — спасибо. — Сенатор отвлеченно покрутил бокал с бренди. — Хорошо, тогда скажи мне вот что: почему возникли проблемы с космическими полетами?

— Вояки, — просто ответил Корси.

— Да, но это не все. Во всяком случае не по большому счету. Естественно, Армейская Космическая Служба пропитана завистью взяточничеством и полным закостенением мозгов. Но в те дни, когда одновременно более полудюжины правительственных служб работали над космическими полетами все было еще хуже. Метеорологическое бюро, Флот, твое Бюро, ВВС и так далее. Я просматривал кое-какие документы того времени. Программу по запуску спутников Земли Ричард Симингтон объявил еще в 1944 году. Но в действительности, мы не смогли запустить пилотируемый корабль до 1962 года. И то лишь после передачи всех полномочий армии. Они даже не смогли перенести эту чертову штуковину со своих кульманов. Каждый контр-адмирал настаивал на том, чтобы в чертежи стартовой площадки непременно вносилась парковка для его собственного любимой лимузина. По крайней мере сейчас мы ИМЕЕМ космические полеты.

— Но сейчас происходят и вещи гораздо худшие. Будь космические полеты по-прежнему — лишь предположением, мы могли бы попробовать вывести их из под армейского контроля. Возможно, удалось бы наладить какие-нибудь торговые перевозки. Скажем, для людей, предпочитающих отправляться некомфортабельным образом в места, где жить невозможно, только потому, что это ужасно дорого. — Он тяжко усмехнулся. — Нечто вроде охоты на лис в Англии сто лет тому назад. Не Оскар ли Уайльд дал ей определение «преследование несъедобного невыразимым?»

— Не слишком ли рано делать подобные выводы? — спросил Корси.

— Сейчас, в дев тысячи тринадцатом году? Не думаю. Но, если я слишком тороплюсь, используя именно этот аргумент, можно привести и другие. Почему за последние пятнадцать лет не состоялось ни одной крупной исследовательской экспедиции? Когда открыли десятую планету — Прозерпину — я уж подумал, что какой-нибудь университет или фонд проявят интерес к отправке туда экспедиции. У планеты — прекрасная большая луна, способная стать отличной базой, а в ее небе практически не видно солнца, и нечему испортить фотопластинки. Солнце там — всего лишь еще один астрономический объект нулевой звездной величины. И так далее. Подобные вещи раньше служили хлебом и вином для частных исследователей. Имей мы миллионера с жаждой к исследованием, вроде старика Хэйл например, или сильного организатора, стремящегося к известности — вроде Берда — мы давно получили бы станцию Прозерпина Два. И все же космос мертв. Мертв с той поры, как мы создали станцию на Титане. А это было еще в 1981 году. Почему?

Некоторое время он молча смотрел в огонь.

— Кроме того, — произнес он наконец, — существует еще и вопрос изобретательства в рассматриваемой области. Оно прекратилось, Сеппи. Замерло полностью.

— Вроде бы мне припоминается один недавний доклад парней с Титана…

— По ксенобактериологии. Естественно. Но это не имеет отношения к космическим полетам, Сеппи. Космические полеты сделали такие работы доступными. Но их результаты вовсе не влияют на сам способ космических полетов. Они не улучшают его, не делают более привлекательным. Даже ученые не заинтересованы в этом. НИКТО больше не интересуется. Вот почему прекратились всякие нововведения.

— Например, мы по-прежнему используем ионные ракеты с атомными реакторами. Четко отработанный принцип. И существует тысяча его различных мелких вариантов. Но сам принцип описан Каплингом еще в 1954! Подумай об этом, Сеппи. Хоть бы один, единственный новый, базовый проект двигателя за ПЯТЬДЕСЯТ лет! А как насчет конструкций корпуса? Они по-прежнему основаны на работах фон Брауна — еще более ранних, чем работы Каплинга. Неужели нет ничего лучше корпуса, напоминающего каркас из сцепленных луковиц? Или этих снабженных двигателями планеров, используемых, как паромы-грузовики? И я не смог отыскать ничего лучшего в архивах комиссии.

— А ты уверен, что сможешь отличить незначительное изменение от значительного?

— Сам посуди, — угрюмо ответил Вэгонер. — Новейшим шедевром конструкторской мысли в области ракетостроения являются новые противоперегрузочные кресла на эллиптических пружинах, сопротивляющихся подобно листовой рессоре при перегрузке, и как спиральная пружина — противодействуя ей. По свидетельству испытателей в таком кресле чувствуешь себя как в авоське, набитой недозрелыми помидорами. Но их творцы намерены вскорости ликвидировать эти недостатки. Думаю, помидорные. Совершенно секретно.

— Что ж, еще одна «совершенно секретная» штучка, о которой мне не положено знать, — вздохнул Корси. — По счастью, забыть об этом не составит никакого труда.

— Хорошо, давай обратимся к другому. Мы разработали новый тип бутылки для хранения воды на кораблях. Она изготавливается из алюминиевой фольги и может сплющиваться от своего основания наподобие тюбика для зубной пасты, таким образом подавая воду в рот пьющего.

— Но пластиковая мембрана, сжимаемая давлением воздуха удобнее и весит меньше…

— Ну конечно же! Но трубка из фольги уже принята как стандарт для рационов в виде паст. Единственная новизна в том, что предложено использовать ее и для хранения воды. Это поступило к нам от лоббиста «Кан-Ам Металлз», при поддержке пары сенаторов с Северо-запада Тихоокеанского побережья. Можешь предположить что мы с ним сделали.

— Пожалуй, начинаю понимать, куда ты клонишь.

— Что ж, тогда я закончу как можно быстрее, — заявил Вэгонер. — Все дело в том, что разваливается существующая сейчас структура космических полетов. Она устарела, чрезмерно перегружена, ни на что не годна. Вся сфера деятельности — в полном стазисе. Нет. Даже хуже — откатывается вспять. Сейчас наши корабли должны быть куда как стремительнее и совершеннее, способны нести большее количество груза. Мы должны были уже покончить с различием между кораблями, совершающими посадки на планеты и теми, что только перелетают от одной планеты к другой.

Весь вопрос в ИСПОЛЬЗОВАНИИ планет для чего-нибудь — чего-то, кроме исследований, что имело бы отношении к созданию поселений. Но напротив — этого больше никто не обсуждает. И наши шансы на создание поселений с каждым годом все меньше и меньше. Ассигнования постоянно урезаются. Становиться все труднее и труднее убедить Конгресс, что космические полеты на что-то пригодны. Практически невозможно убедить Конгресс в том, что фундаментальные исследования в конце концов приносят прибыль. Конгрессмены переизбираются каждые два года, сенаторы — каждые шесть лет. Вот примерно тот срок, в пределах которого они готовы заглянуть в будущее. Предположим, мы попытались бы объяснить им те фундаментальные исследования, которые мы проводим? Да мы просто не сможем. Все засекречено.

И наконец, Сеппи. Возможно, это лишь говорит мое собственное невежество. Даже если и так, мне с ним и жить. Я считаю, что к настоящему времени у нас должен иметься хоть какой-то, хотя бы слабый, ключик к МЕЖЗВЕЗДНОМУ двигателю. У нас должна быть хотя бы модель — не имеет значения, сколь неуклюжая. Пусть столь же неуклюжая, как ракетка, запускаемая Четвертого Июля в сравнении с двигателем Каплинга. Чтобы хоть был виден принцип. Но у нас и этого нет. Я думаю, мы просто отказались от звезд. Никто из тех, с кем я говорил, не считает, что мы их вообще когда-нибудь достигнем.

Корси встал и легким шагом подошел к окну. Остановился, став спиной к сенатору, словно пытаясь рассмотреть пустынную улицу сквозь плотные, не пропускающие света, шторы.

Для привыкших к пламени глаз Вэгонера он представлялся не более, чем тенью. Неожиданно сенатор подумал, возможно уже в двадцатый раз за последние полгода, что Корси, наверное, даже рад выбраться из всей этой каши, несмотря на приклеенный ему теперь ярлык неблагонадежного. И затем, наверное, тоже в двадцатый раз, Вэгонеру вспомнились бесконечные проверочные слушания. Океаны фальшивых свидетельств и слухов. Свидетелей без лиц и имен. Шумиха в прессе, когда обнаружилось, что еще в колледже, Корси жил в одной комнате с человеком, в прошлом являвшимся членом МСРЛ. Обвинение в сенатском комитете одним из наемных конгрессменов Мак-Хайнери. Снова слушания, бесконечные огневой вал поношений и ненависти. Письма, начинавшиеся «Дорогой доктор Корсетс, Вы — задница» и подписанные «Настоящий Американец». Уйти от всего именно таким образом оказалось еще хуже, чем просто переносить все это, невзирая, насколько стоически большинство твоих друзей-ученых впоследствии сохраняли с тобой дружеские отношения.

— Должно быть не я первый говорю тебе подобные слова, — обернувшись, произнес физик. — Блисс, я тоже не думаю, что мы когда-нибудь достигнем звезд. И я не так уж и консерватор, как большинство ученых. Мы просто живем не достаточно долго, чтобы стать расой, путешествующей меж звезд. Смертный человек, ограниченный скоростями ниже скорости света так же не приспособлен к межзвездным путешествиям, как мотылек — к пересечению Атлантики. Конечно, мне жаль, но я действительно верю в это.

Вэгонер кивнул и отложил эту речь в сторону. Вообще он ожидал услышать даже меньше, чем сообщил ему Корси.

— Но, — произнес Корси, забирая свой бокал со стола, — но нет ничего невозможно в том, чтобы усовершенствовать МЕЖПЛАНЕТНЫЕ перелеты. Я согласен с тобой, что и они приходят сейчас в упадок. Я подозревал что дела обстоят именно так. И твое появление здесь сегодня вечером подтвердило мою догадку.

— Так почему же это происходит? — спросил Вэгонер.

— Потому что научный метод более не действует.

— ЧТО! Прости меня, Сеппи, но это все равно что услышать от епископа будто христианство стало не жизнеспособным. Что ты хочешь этим сказать?

Корси грустно улыбнулся.

— Может быть я чересчур драматизирую. Но все действительно так. В существующих условиях научный метод является тупиком. Он зависит от свободы доступа к информации. А мы намеренно покончили с ней. В моем бюро, когда оно еще являлось моим, мы редко знали, кто именно работал над данным проектом в какое-то определенное время. Мы редко знали, имеется ли еще кто-нибудь, дублирующий эту работу. И мы никогда не знали, не дублируется ли данная работа в каком-нибудь другом отделе. Все, в чем мы могли быть уверены, так только в том, что множество людей, работавших по сходной тематике, штамповали на своих результатах гриф «СЕКРЕТНО». Потому что такой путь считался наилегчайшим, способным не только предотвратить попадание работ в руки русских, но и держать вне всяких подозрений своих работников. На случай, если вдруг правительству придет в голову идея проверки. Как можно применить научный метод к проблеме, когда запрещено ознакомиться со всеми данными по ней?

А есть еще и когорта ученых, работающих сейчас только на правительство. Те несколько первоклассных ученых, работающих у нас, просто изведены режимом секретности. И постоянным подозрением, сконцентрированным на них именно потому, что они ЯВЛЯЮТСЯ доминирующими в своих областях. Отсюда, практически все что может просочиться от них, может иметь особую ценность. И поэтому у них уходят годы на решение того, что обычно представляло собой весьма простые проблемы. Что же касается остальных… Что ж, наш персонал в бюро Стандартов практически почти полностью состоял из ученых-третьеразрядников. Кое-кто из них действительно — весьма упорные и терпеливые люди. Но они недостаточно храбры и еще в меньшей степени обладали воображением. Практически все свое время они проводили, механически следуя рецептам «поваренной книги» — рутине научного метода. И все меньше, с каждым годом, могли выдать что-то ценное.

— Все то, что ты сказал, можно отнести и к проводящимся сейчас исследованиям по проблеме космических полетов. Даже без изменений в знаках препинания, — подтвердил Вэгонер. — Но Сеппи, если научный метод всегда являлся разумным подходом, значит он и сейчас должен быть таковым. Он должен действовать для всех, даже для третьеразрядных исследователей. Так почему же он неожиданно стал плохим сейчас, спустя века неоспоримого успеха?

— Временной разрыв, — угрюмо пробормотал Корси, — имеет первостепенное значение. Помни Блисс, что научный метод НЕ — закон природы. Его не существует в природе. Он есть только в наших головах. Вкратце — это образ мышления о разных вещах. Способ просеивания свидетельств. И ему — рано или поздно — предстояло устареть. Так же как еще раньше устарели сориты, парадигмы и силлогизмы. Научный метод отлично действует, когда имеются тысячи очевидных фактов, рассыпанных вокруг для обозрения, фактов столь же очевидных и соизмеримых, как например, скорость падения камня. Или каков порядок расположения цветов в радуге. Но чем неуловимее становятся обнаруживаемые факты, тем больше они отступают в области невидимого, неощутимого, невзвешиваемого, субмикроскопического. Они становятся абстракциями. И соответственно, дороже и длительнее становится исследование их научным методом.

И когда достигается уровень, при котором ОДНО только исследование требует выделения миллионов долларов на ОДИН ЭКСПЕРИМЕНТ, такие эксперименты могут оплачиваться только правительством. А правительство наилучшим образом может воспользоваться лишь третьеразрядными исследователями. Которые не способны отойти от инструкций в поваренной книге с помощью внутреннего озарения, необходимого для создания фундаментальных открытий. И как результат — то, что ты видишь: стерильность, застой, загнивание.

— Так что же остается? — воскликнул Вэгонер. — Что мы теперь будем делать? Я достаточно хорошо тебя знаю и подозреваю, что ты вовсе не собираешься отказываться от надежды.

— Нет, — ответил Корси, — я не сдался, но я совершенно не в состоянии изменить ситуацию, которую ты мне изложил. И кроме того — теперь я нахожусь вовне. Что, наверное, и хорошо для меня. Он задумался на секунду и затем неожиданно спросил: — Нет никакой надежды на то, что правительство полностью снимет завесу секретности?

— Никакой, — ответил Вэгонер. — Боюсь, что хотя бы частично. Во всяком случае, не теперь.

Корси сел и подался вперед, опустив локти на узловатые колени и уставившись в угасающие угли. — Тогда у меня есть два небольших совета, Блисс. На самом деле, они — две стороны одной медали. Прежде всего, начни с отбрасывания этого многомиллионодолларового, типа Манхэттенского проекта, подхода. Мы не столь уж жизненно нуждаемся в новейшем, более точном измерении электронного резонанса еще на одну десятую, сколь в новых путях, новых категориях знаний. Колоссальные исследовательские проекты — покойники. Сейчас необходима чистая работа мозгами.

— Со стороны МОЕГО персонала?

— Да с чьей угодно. Теперь другая половина моих рекомендаций. Оказавшись на твоем месте, я пошел бы к шарлатанам.

Вэгонер подождал. Все это Корси выложил для эффекта. Он любил драму в малых дозах. Через мгновение он все объяснит.

— Конечно же я не имею ввиду настоящих шарлатанов, — продолжил Корси. — Но тебе самому придется провести черту. Тебе нужны работающие где-то на грани, ученые в общем-то неплохой репутации. Просто их идеи не находят поддержки среди коллег. Что-то вроде атома Крехора, или теории старика Эренхафта о магнитных течениях, или космогонии Милна. И самому же придется искать плодотворную идею. Высматривай отбросы и после этого определяй, заслуживает ли идея того, чтобы ее ПОЛНОСТЬЮ отбросить. И — не принимай на веру первое попавшееся мнение «эксперта».

— Другими словами — просеивание отбросов.

— А что, можешь предложить другое? — спросил Корси. — Естественно, это — возможность ничтожна. Но теперь ты не можешь обратиться к действительно что-то значащим ученым. Слишком поздно. Теперь тебе придется использовать игроков, чудаков, неудачников.

— И с чего начать?

— О, — воскликнул Корси, — а как насчет гравитации? Я не знаю какой-либо иной темы, привлекающей столь большое количество самых идиотских предположений. И все же приемлемые теории гравитации не имеют для нас никакого практической пользы. Их нельзя заставить работать, скажем, чтобы запустить космических корабль. Мы не можем манипулировать тяготением, как полем. У нас даже нет общепризнанной системы уравнений для него. И мы не сможем найти эту систему, вбухивая целые состояния и годы в подобный проект. Закон уменьшающихся результатов полностью загубил такой подход.

Вэгонер встал.

— Немного же ты мне оставил, — мрачно промолвил он.

— Немного, — согласился Корси. — Только то, с чего ты начал. И все же больше, чем осталось у большинства из нас, Блисс.

Вэгонер слегка улыбнулся ему и они пожали друг другу руки. Когда Вэгонер уходил, он заметил, как силуэт Корси обрисовался на фоне пламени, спиной к двери, с опущенными плечами. И пока он смотрел на него, невдалеке послышался выстрел, и эхо его отразилось от стен посольства, находившегося через улицу напротив. Не совсем привычный звук для Вашингтона. Но и не столь уж необычный. Наверняка один из тысяч анонимных снайперов города стрелял либо в контрагента, либо в полисмена, либо в тень.

Корси никак не прореагировал. И сенатор тихо затворил за собой дверь.

За ним следили всю дорогу до его собственных апартаментов, но в этот раз он едва ли обратил на это внимание. Он думал о бессмертном человека, который летел от звезды к звезде быстрее света.

 

1. НЬЮ-ЙОРК

Оказалось, что этот парад знаменитостей, людей, пользующихся известностью, и просто «больших денег», прошедших через приемную «Дж. Пфицнер и Сыновья» наблюдать весьма приятно. В течении тех полутора часов, пока полковник Пейдж Рассел щелкал каблуками, он узнал следующих святых «масс медиа»: Сенатора Блисса Вэгонера (демократа от штата Аляска), председателя Объединенной Комиссии Конгресса по Космическим Полетам. Доктора Джузеппе Корси, президента Американской Ассоциации по Развитию Науки и в прошлом — Директора Всемирной Организации Здравоохранения. И Фрэнсиса Ксавьера Мак-Хайнери, наследного руководителя ФБР.

Кроме этого, он узрел еще и определенное количество и других знаменитостей меньшего калибра, но чей род занятий для фирму, производящей биологическую продукцию, в равной степени являлся неподходящим объектом для игр в угадайку. Он беспокойно поерзал.

В данный момент, девушка, сидевшая за столом, разговаривала с семизвездным генералом. Это звание считается пожалуй, наивысшим, которого может достичь человек на военной службе. Генерал оказался настолько поглощен беседой, что совершенно не заметил приветствия Пейджа. Затем он быстро прошел внутрь. Позади стола открылась одна из двух вращающихся дверей с врезанными в них зеркальными вставками, и Пейдж уловил мимолетный взгляд коренастого, темноволосого человека приятной наружности в консервативном костюме.

— Генерал Хоорсфилд, рад вас видеть. Входите.

Дверь закрылась, не оставив никакого другого занятия Пейджу, кроме как глазеть на лозунг, написанный над входом по-немецки черными буквами:

WIDER DEN TOD IST KEIN KRAUTLEIN GEWACHSEN!

А так как языка он не знал, то перевел эту строку по системе как «если-бы-это-был-английский». Результат получился следующий: «Жирная лягушка обжирается коровьим салатом из шинкованной капусты». Похоже, это не соответствовало тому немногому, что он знал из съестных привычек обоих животных. И совсем уже не являлось подходящим указанием для сотрудников.

Конечно же, Пейдж всегда мог обратить внимание на секретаршу. Но спустя полтора часа он уже проник почти в самые бездны этого экстаза. Девочка в общем-то была хорошенькой, но едва ли чем-то выдающимся, даже для космонавта, только что вернувшегося на Землю. Может быть, если бы кто-нибудь и снял с нее эти эльфоподобные очки в черной оправе и распустил узел волос на голове, то пожалуй, она и подошла бы. По крайней мере — при свете лампы с китовым жиром в иглу. Скажем, на время ужасной пурги.

Довольно странно, что сейчас он подумал об этом. Такая большая фирма, как «Пфицнер» могла бы подобрать самых лощеных секретарш. Правда, сам «Пфицнер», по сравнению с родительской корпорацией «А. О. Ле-Февр ет Сье», являлся достаточно маленькой картофелиной. И конечно же, деятельность «Консолидэйтед Варфэйр Сервис» Ле-Февра куда значительней «Пфицнера». Как наверняка и «Пикок Кэмера» и «Кемикэлз». «Пфицнер», фармацевтическое подразделение картеля, являлся весьма свежим приобретением, купленным после некоторых весьма выдающихся обходных маневров вокруг антитрестовских законов с помощью поправок о разнообразии.

Так или иначе, но Пейдж уже прошел стадию «мягкого» раздражения из-за долгой задержки. Ведь он пришел сюда по просьбе этих людей, сделав им маленькое одолжение, о котором они его попросили. И в то же время, попутно он наслаждался своим отпуском. Неожиданно, он резко встал и направился к столу.

— Извините меня, мисс, — сказал он, — но мне кажется, что вы чертовски невежливы. Я начинаю думать, что вы просто делаете из меня дурака. Вам вот это нужно или нет?

Он расстегнул правый нагрудный карман и вытащил из него три маленьких плиофильмовых пакетика, приваренных к пластиковым почтовым этикеткам. Каждый из пакетиков содержал в себе немного — с чайную ложку — грязи. Эти этикетки адресовались «Дж. Пфицнер и Сыновья, подразделение А.О. Ле-Февр ет Сье, Бронкс 153, ВПО 249920, Земля». И на каждой карточке была наклеена 25-долларовая марка ракетной почты, оплаченные «Пфицнером», но все еще не погашенные.

— Я полностью с вами согласна, полковник Рассел — ответила девушка, совершенно серьезно посмотрев на него. Вблизи она выглядела еще менее очаровательно, чем на расстоянии. Но у нее был дерзкий и хорошенький носик. А модный, пурпурный с отблеском, цвет помады больше подходил ей, чем большинству «звездочек», которых можно было увидеть в эти дни по 3-М видео.

— Просто вы оказались у нас здесь в неудачный день. Естественно, нам нужны пробы. Они очень важны, иначе мы не попросили бы доставить их сюда.

— Так почему же я не могу кому-нибудь передать их?

— Вы можете передать их мне, — вежливо предложила девушка. — Обещаю вам, что должным образом переправлю их, куда следует.

Пейдж покачал головой.

— Только не после этой нервотрепки. Я сделал все так, как меня попросила ваша фирма. И я здесь, чтобы увидеть результаты. Я забирал эту почву во всех моих точках где останавливался. Даже тогда, когда это оказывалось весьма неудобно. И множество таких же пакетиков я отправил по почте. Это лишь последние три из серии. Вы вообще-то представляете откуда доставлены эти крошки грязи?

— Извините пожалуйста, это совсем прошло мимо моего понимания. У нас сегодня очень тяжелый день.

— Два из них — с Ганимеда. А этот, последний — с Юпитера-5. Я набрал его в тени «лачуги» группы Моста. Обычная температура на обоих спутниках примерно двести градусов ниже нуля по Фаренгейту. Не пробовали когда-нибудь отколоть ледорубом хоть что-то от почвы при такой температуре — да еще в космическом скафандре? Но я все же достал для вас почву. А теперь я хочу понять, для чего эта грязь нужна «Пфицнеру».

Девушка пожала плечами.

— Я уверена, что вам рассказали для чего. Еще до того, как вы покинули Землю.

— Предположим, что даже и так. Я знаю, что ваши люди из грязи получают лекарства. Но неужели те парни, которые доставляют вам образцы не удостаиваются увидеть, как идет весь процесс? А что если «Пфицнер» получит какое-нибудь новое чудо-лекарство из одного из моих образцов? Неужели я не смогу чего-нибудь рассказать своим детишкам в пояснение?

Поворачивающиеся двери распахнулись и в комнату просунулось приветливое лицо коренастого мужчины.

— Доктора Эббота здесь еще нет, Энн?

— Нет, мистер Ганн. Я сообщу вам в ту же минуту, как только он прибудет.

— А меня вы продержите здесь по крайней мере еще полтора часа, — почти без выражения произнес Пейдж. Ганн быстро окинул его взглядом, посмотрев на полковничий орел на воротничке и задержав взгляд на на крылатом полумесяце, приколотом над нагрудным карманом.

— Примите мои извинения, полковник, но у нас сегодня — маленький кризис, — опытно улыбаясь, пояснил он. — Как я понимаю, вы доставили нам несколько проб из космоса. Если бы вы, например, могли прийти к нам завтра, я уделил бы вам все доступное время. Но прямо сейчас…

Ганн извиняясь, быстро качнул головой и втянул ее в плечи, словно он только что прокуковал двенадцать вечера и теперь ему надо было куда-нибудь смыться и прилечь поспать до часа ночи. И прежде чем, дверь окончательно закрылась за ним, через нее просочился еле различимый, но ни с чем не спутываемый звук.

Где-то в лабораториях «Дж. Пфицнер и Сыновья» плакал ребенок.

Моргая, Пейдж вслушивался до тех пор, пока плач не стих. Когда же он снова посмотрел вниз, на девушку за столом, выражение ее лица оказалось заметно иным.

— Послушайте, — начал он. — Я не прошу вас о каком-то большом одолжении. Я не хочу знать ничего такого, что мне не положено. Все, что я хочу — это узнать, как вы собираетесь обработать мои пакетики с почвой. Простое любопытство — но поддерживаемое путешествие длиною в несколько сот миллионов миль. Так будет мне позволено хоть что-то узнать, за все мои труды или нет?

— И да и нет, — спокойно ответила девушка. — Нам нужны ваши образцы. И мы согласны, что они очень интересуют нас, так как доставлены из Юпитерианской системы. Если честно — это первые, полученные нами. Но нет никакой гарантии, что мы найдем в них что-то полезное.

— Неужели?

— Нет. Полковник Рассел, поверьте мне, вы — не первый человек, пришедший сюда с образцами грунта. Правда, вы — первый человек, доставивший их из-за пределов орбиты Марса. И в действительности — вы всего лишь шестой по счету пилот, доставивший образцы из мест дальше, чем Луна. Но совершенно определенно, вы не имеете ни малейшего понятия о том, каков объем образцов, получаемых обычно нами здесь. Мы просили практически каждого космопилота, каждого миссионера, каждого торговца-путешественника, каждого исследователя, каждого иностранного корреспондента, собирать для нас образцы. Везде, куда бы они не отправлялись. Прежде, чем мы открыли аскомицин, нам пришлось проверить СТО ТЫСЯЧ образчиков почвы, включая несколько сотен с Марса и почти пять тысяч с Луны. И знаете где мы нашли микроорганизм, вырабатывающий аскомицин? На перезревшем персике, который один из наших людей подобрал в ларьке торговца в Балтиморе!

— Понимаю вашу точку зрения, — вынужденно произнес Пейдж. — А кстати, что такое аскомицин?

Девушка посмотрела на свой стол и переложила лист бумаги с ОДНОГО МЕСТА на ДРУГОЕ.

— Это новый антибиотик, — пояснила она. — Мы его скоро выбросим на рынок. Но то же самое я могу рассказать вам в отношении и любого другого лекарства.

— Понятно.

Тем не менее, Пейдж не все же не имел уверенности, что все понял. Он слышал имя «Пфицнера» из многих, весьма неожиданных источников за время долгих месяцев, проведенных в космосе. Но насколько он мог определить, после того, как название стало привычным, каждый третий из тех, с кем Пейдж встречался на планетах — либо собирал образчики для фирмы, либо знал того, кто этим занимался. Слухи, служившие единственным надежным средством общения среди космонавтов, доносили, что компания занималась важной правительственной работой. В этом, конечно, нет ничего необычного в наш Век Обороны. Но Пейдж слышал весьма достаточно, чтобы подозревать, что «Пфицнер» являлся чем-то особым. Чем-то большим, наверное, столь же эпохальным, как и исторический Манхэттенский проект. И по меньшей мере вдвое секретнее.

Дверь открылась и во второй раз пропустила Ганна, на этот раз — целиком.

— Все еще нет? — спросил он девушку. — Похоже, он все же не успеет. Жаль. Но теперь у меня есть немного свободного времени, полковник…

— Рассел, Пейдж Рассел, Армейский Космический Корпус.

— Благодарю. Если вы примете мои извинения за задержку, полковник Рассел, я рад провести вас по нашему маленькому предприятию. Кстати, мое имя Гарольд Ганн, вице-президент отделения «Пфицнера», ответственный за экспорт.

— Но я, в данный момент — импортирую, — заявил Пейдж, держа в руках пакетики. Ганн благоговейно взял их и положил в карман своего пиджака. — Но все же с удовольствием ознакомлюсь с лабораториями.

Он кивнул девушке и двери захлопнулись за ними. Он оказался внутри.

По крайней мере, то что он увидел поразило его, как он того и ожидал. Прежде всего, Ганн показал ему комнаты, где поступающие образцы классифицировались и затем распределялись в соответствующие лаборатории. В первой из них, отмеренные части образчиков вкладывались в литровые колбы с дистиллированной водой, взбалтывались для равномерного распределения и затем проходили сквозь серию растворений. Полученные растворы затем использовались для введения в экспериментальные колбы с культурами на специально наклоненных бумажных листах с агаром, и в чашки Петри, содержащие широкое разнообразие питательных сред, которые затем помещались в инкубатор.

— Здесь, в следующей лаборатории — к сожалению доктора Акино в данный момент нет, поэтому мы ничего не можем трогать. Но вы и сами все ясно видите через стекло — мы переносим их с чашек и культур на косом агаре на новые разновидности питательных сред, — пояснял Ганн. — У каждого обнаруженного в образцах микроорганизма имеются целый набор своих собственных культур, так что если он что-либо выделяет, то только в одну питательную среду, чтобы не произошло загрязнения.

— Если это и происходит, то количество должно быть весьма незначительным, — заметил Пейдж. — А как вы обнаруживаете это?

— По его действию. Вам видны вон те ряды чашек с белыми бумажными кружочками в центре и четырьмя желобками на агаре, веером расходящимися от кружочков? Так вот, каждый из этих желобков содержит среду, выделенную одной из чистых культур. Если на всех четырех полосках появляются быстроразвивающиеся колонии бактерий, значит среда на бумажном диске не содержит никакого антибиотика против этих четырех разновидностей. Если же одна или более полосок не развились, или оказались отстающими по отношению к другими, значит есть надежда.

В следующей лаборатории, антибиотики, обнаруженные дисковым методом, применялись уже против целого спектра опасных микроорганизмов. Как пояснил Ганн, примерно 90 процентов открытий отсеивались здесь. Либо из-за их недостаточной активности, либо дублирования спектра уже широко известных антибиотиков.

— То, что мы называем «недостаточно активными» тем не менее, зависит от обстоятельств, — добавил он. — Антибиотик, проявляющий ЛЮБУЮ активность против туберкулеза или против болезни Хансена — проказы — всегда представляет для нас интерес. Даже если он и не атакует никакой другой вирус.

Несколько антибиотиков, прошедших спектральные тесты отправлялись на миниатюрный опытный заводик, где микроорганизмы, производящие их, размещались для работы в отлично вентилируемой ферментативной цистерне. И из этого бурлящего водного лекарственного раствора извлекались относительно большие количества неочищенного лекарства, затем проходившего очистку и отправлявшегося в фармакологические лаборатории для проведения испытаний на животных.

— И вот здесь мы теряем достаточно большое количество в общем-то многообещающих антибиотиков, — продолжил Ганн. — Большинство из них оказываются слишком токсичными для использования внутри — и даже на — человеческом теле. Мы уже тысячи раз уничтожали бациллу Хансена в лабораторных колбах, но при этом обнаруживали, что антибиотик гораздо смертоноснее для жизни, чем сама проказа. Но как только мы удостоверяемся, что лекарство не токсично, или если его токсичность намного меньше терапевтической эффективности, в конце концов он отправляется в наши магазины, в больницы и отдельным врачам для клинических испытаний. Кроме того, в нашем распоряжении — вирологическая лаборатория в Вермонте, где мы испытываем наши новые лекарства против таких вирусных инфекций, как лихорадка и обычная простуда. Небезопасно такой лаборатории работать в столь густонаселенном районе, как Бронкс.

— Это гораздо сложнее, чем я себе представлял, — сказал Пейдж. — Но как я вижу, все эти сложности в полной мере себя оправдывают. Вы разработали эту технологию проверки образцов здесь?

— О, нет, конечно, — извиняюще улыбнулся Ганн. — Ваксманн, открыватель стрептомицина, разработал изначальную процедуру, многие десятилетия назад. Мы — далеко не первая фирма, использующая этот метод на широкой основе. Один из наших конкурентов сделал то же самое и открыл антибиотик широкого спектра, названный хлорамфеникол, спустя едва лишь год после начала работы. Именно это и убедило всех, что нам лучше принять эту технологию прежде, чем нас окончательно изгонят с рынка. И как оказалось — это неплохая вещь. Иначе бы никто так и не открыл тетрациклин, оказавшийся одним наиболее многоцелевых антибиотиков, когда либо прошедших тесты.

Несколько далее по коридору открылась дверь. Из нее послышался визг ребенка, несколько громче, чем ранее. Это не был непрерывный плач ребенка, обладавшего годичной или около того практикой. Это походило на придыхание новорожденного младенца «а-ла, а-ла, а-ла».

Пейдж вздернул брови.

— Это одно из ваших экспериментальных животных?

— Ха-ха, — рассмеялся Ганн. — Мы, в нашем деле здесь, полковник, энтузиасты. Но все же, наверное, где-то необходимо провести черту. Нет, просто у одного из наших техников проблемы с няней. Поэтому мы разрешили ей принести ребенка с собой, на работу, пока она не сможет найти лучший выход.

Пейджу пришлось признать, что Ганн оказался скор на сообразительность. Это объяснение выскочило из него подобно чековой ленте, вылетающей из кассового аппарата, без малейшего признака предварительного раздумья. И не вина в том Ганна, что Пейдж, до того, как отправился в космос, пять лет был женат, и мог отличить крик ребенка достаточно взрослого, чтобы его можно было забрать из роддома от этого, родившегося всего несколько дней назад.

— Но разве здесь, — спросил Пейдж, — не опасное место для пребывания новорожденного — когда вокруг такое множество опасных болезнетворных вирусов, ядовитых дезинфектантов и прочих вещей?

— О, мы принимаем все надлежащие меры предосторожности. Я осмелюсь заявить, что у нашего персонала — гораздо меньший среднегодичный уровень заболеваемости, чем тот, что вы найдете на любом промышленном предприятии такого же размера. Хотя бы просто потому, что мы знаем проблему. А теперь, если мы пройдем вот в эту дверь, полковник Рассел, то увидим последний этап. Основной цех, где мы производим лекарства в значительных количествах, после того, как они себя оправдали.

— Да, мне хотелось бы взглянуть на это. А вы уже запустили в производство аскомицин?

Но этот раз Ганн бросил на него острый взгляд, не пытаясь никоим образом скрыть свой интерес.

— Нет, — ответил он, — он по-прежнему проходит клинические испытания. А могу я спросить вас, полковник Рассел, как случилось, что вы…

Вопрос, на который, как запоздало понял Пейдж, оказалось бы весьма затруднительно ответить, так полностью и не прозвучал. Над головой Гарольда Ганна пробудился к жизни ящичек переговорного устройства:

— Мистер Ганн, только что прибыл доктор Эббот.

Ганн отвернулся от двери, которая по его словам, вела в главный цех, с соответствующим, хотя и очень малым количеством вежливого сожаления.

— Ну, вот наконец-то мой человек, — с облегчением вздохнул он. — Боюсь, мне придется резко сократить нашу экскурсию, полковник Рассел. Вы уже могли видеть, что за собрание важных персон у нас сегодня на фабрике. И мы ждали только доктора Эббота, чтобы начать очень важную встречу. Если вы меня извините…

Пейджу ничего не оставалось, как ответить «естественно». Спустя некоторое время — как показалось — только несколько секунд, Ганн спокойно разместил его в приемной, откуда они и начали.

— Вы увидели все, что хотели увидеть? — спросила его секретарша.

— Думаю, что да, — задумчиво ответил Пейдж. — За исключением того, что увиденное несколько изменилось на пол-пути. Мисс Энн, у меня есть предложение, которое я хотел бы вам представить. Не будете ли вы так добры отужинать со мною сегодня вечером?

— Нет, — ответила девушка. — Я видела уже достаточно много космонавтов, полковник Рассел, и на меня это больше уже не производит впечатления. Более того, я не расскажу вам ничего сверх того, что вы услышали от мистера Ганна. Так что нет никакой необходимости тратить на меня свои деньги или время отпуска. До свидания.

— Не так быстро, — усмехнулся Пейдж. — Я говорю о деле — или, если вам так нравится, я намерен причинить вам неприятности. Если вы уже прежде встречали космонавтов, то вы знаете, что они любят быть независимыми. Не то, что эти конформисты, в жизни не покидавшие земли. Я интересуюсь вовсе не вашим девичьим смехом. Меня интересует информация.

— А я вот — не заинтересована, — спокойно ответила девушка. — Так что поберегите дыхание.

— Здесь Мак-Хайнери, — спокойно произнес Пейдж. — А также Сенатор Вэгонер, и кое-кто еще из влиятельных персон. Допустим, я отловлю кого-нибудь из них и сообщу, что «Пфицнер» проводит опыты над людьми?

Как только он произнес это, Пейдж заметил насколько побелели кулачки девушки.

— Вы просто не знаете, о чем говорите, — прошептала она.

— Допустим, такова моя жалоба. И я отношусь к ней серьезно. Мистер Ганн не смог скрыть от меня кое-что, хотя очень старался. И теперь, я собираюсь передать свои подозрения по соответствующим каналам — и добьюсь того, что «Пфицнер» подвергнется расследованию. Или, быть может, вы предпочли бы общение над отличной камбалой, поджаренной в перцовом масле?

Взгляд, брошенный девушкой в его сторону, нес в себе почти неприкрытую ненависть. Похоже, она не смогла произвести никакого другого ответа. Это совершенно к ней не подходило. И действительно, теперь она выглядела еще менее привлекательной. Вряд ли ему захотелось бы пригласить на свидание такую, из тех девушек, кого он мог припомнить. Почему он ДОЛЖЕН тратить на нее деньги и время своего отпуска? Помимо всего прочего, по переписи 2010 года в США насчитывалось пять миллионов лишних женщин, и по крайней мере 4.999.950 из них должны были быть гораздо более привлекательными и менее упорны, чем эта.

— Хорошо, — неожиданно сказала она. — Ваше природное очарование просто подкосило меня, полковник. Но запомните. Иной причины для моего согласия нет. Пожалуй, даже интереснее оказалось бы услышать ваш блеф и посмотреть, как далеко вы уйдете с этой вашей сказочкой о вивисекции. Но мне не хотелось бы связывать мою компанию с вашей дурацкой шуткой.

— Вполне удовлетворен, — ответил Пейдж, с неприятным чувством осознавший, что его блеф НАЗВАН таковым. — Предположим, я вас встречу…

Он замолчал, неожиданно заметив, что уровень голосов за двойными дверьми резко поднялся. А спустя мгновение, генерал Хоорсфилд, как бык, ворвался в приемную, за ним по пятам следовал Ганн.

— Я хочу, чтобы вы все поняли, раз и навсегда, — рычал Хоорсфилд. — Этот проект в конце концов окажется под военным контролем, если только мы не покажем результатов прежде, чем придет время просить новые ассигнования. Здесь по-прежнему происходит много такого, что Пентагон расценивает как ничтожную эффективность и высоколобое теоретизирование. И если именно об этом Пентагон доложит в Конгрессе, вы знаете, что предпримет Казначейство… Или это за него сделает Конгресс. Нам придется урезать расходы, Ганн. Понимаете? Урезать до минимума!

— Генерал, мы и так уже на самом минимуме, каком только можно быть, — ответил Гарольд Ганн, достаточно миролюбиво, но и с определенной твердостью. — Мы ни грамма этого антибиотика не запустим в производство, пока не будем всесторонне им удовлетворены. Иной другой путь — просто самоубийство.

— Вы знаете, что я на вашей стороне, — произнес Хоорсфилд, став как-то менее грозным. — И генерал Элсос тоже. Но ведь это война, которую мы ее ведем, без оглядки на то, понимает это общественность или нет. Что же касается такого весьма чувствительного предмета, как смертельные дозы, мы не можем позволить…

Ганн, который заметил Пейджа с запозданием, при завершении своей собственной тирады, еще с того момента пытался подавать сигналы Хоорсфилду движением своих бровей, и неожиданно до генерала дошло. Он резко обернулся и уставился на Пейджа, который, так теперь уже будучи обнаруженным, освободился от необходимости отдавать честь. Несмотря на неожиданно воцарившуюся мертвую тишину, совершенно очевидно, что Ганн пытался сохранить в своем отношении к Пейджу некоторые осколки профессиональной вежливости, учтивости, которую Пейдж не считал, что заслуживал. Особенно, если принять во внимание, то направление, которое принял его разговор с девушкой.

Что же касается Хоорсфилда, он отнес Пейджа к гетто «маловажных личностей» одним взглядом. У Пейджа не имелось никакого намерения оставаться в этой категории ни секундой более времени, требующегося на то, чтобы выбраться отсюда. Естественно, желательно без необходимости называть свое имя. Это было смертельно опасно. И пробормотав девушке «… тогда в восемь», Пейдж бесславно бочком выскользнул из приемной «Пфицнера» и убрался восвояси.

Несколько позже, в тот же день, бреясь перед зеркалом, ему подумалось — собственно почему он подвергал себя из ряда вон выходящей серии маленьких унижений. Пытался подобраться поближе к тому, что никак не являлось его делом. Хуже того. Совершенно очевидно что эта тема проходит под грифом «совершенно секретно». Что делало ее потенциально смертоносной даже для тех, кому о ней следовало знать. Не говоря уже о тех, кому положено знать по званию. Знать в Век Обороны — означало быть подозреваемым, как на Западе, так и в СССР.

Два огромных комплекса наций становились все больше и больше похожими друг на друга за последние пятьдесят лет в своем отношении к «безопасности». Он сделал ошибку, упомянув о Мосте на Юпитере. Несмотря на тот факт, что о существовании Моста знали все.

Но каждый, говоривший о нем с такой фамильярностью, мог быстро заполучить ярлык человека, в опасной степени болтливого.

Особенно, если говоривший, как Пейдж, действительно провел некоторое время в Юпитерианской системе. И не имело значения, обладал ли он доступом к информации о Мосте или нет.

И особенно, если говоривший, подобно Пейджу, в действительности общался с группой работников Моста. Работал с ними над некоторыми граничными проектами. О ком известно, что он беседовал с Чэрити Диллоном, техником Моста. И еще в большей степени значило то, что он имел воинское звание. Что давало ему возможность продать секретные документы какому-нибудь конгрессмену. Подобные вещи являлись традиционными путями продвижения военной карьеры в обход нормальных правил повышения по службе.

И наконец, весьма любопытно, если этого человека вдруг замечали выведывающим все вокруг новейшего секретного проекта, к которому он сам не имел ни малейшего отношения.

Так почему же он так рисковал? Он ведь не понимал сути проблемы. Он не был биологом. Для всех прочих, внешних глаз, проект «Пфицнера» представлял еще одну из многих разработок в сфере антибиотиков. И при этом весьма обычную. Так почему же такой космонавт, как Пейдж вдруг обнаружил, что он, словно мотылек, в опасной близости витает от свечи?

Он стер с лица бумажным полотенцем крем-депилляторий и увидел, как из вогнутого зеркала на него смотрят глаза, увеличенные как у совы. И все же изображение было его собственным, несмотря на искажение. Но оно не дало ему никакого ответа.

 

2. ЮПИТЕР-5

Скрежещущий торнадо сотрясал Мост, когда зазвучала тревога. Строение дрожало и качалось. Все в порядке вещей и Роберт Гельмут на Юпитере-5 едва ли обратил на это внимание. Торнадо постоянно трясли Мост. Вся планета была ими окутана и кое-чем еще и хуже.

Сканер на пульте прораба сигнализировал о неприятностях в секторе номер 114. На северо-западной оконечности Моста, где он обломился, не оставив ничего, кроме мятущихся облаков кристаллов аммиака и метана. И отвесного сброса тридцатимильной глубины вплоть до невидимой поверхности. На том конце не было установлено ультрафонных «глаз», чтобы дать общую картину места. Насколько такая картина вообще была возможна, поскольку оба конца Моста еще не завершены. Вздохнув, Гельмут привел «жука» в движение. Маленький мобильчик, плоский и тонкий, наподобие клопа, медленно двинулся вперед на шарикоподшипниках, крепко удерживаемый на поверхности Моста десятью близко расположенными направляющими. Но все равно, водородный шторм производил ужасный, сиреноподобный визг, продираясь между дном машины и поверхностью. А удары падающих капель аммиака на закругленный корпус звучали столь же тяжело и оглушающе, как ливень пушечных ядер. И в действительности, эти капли весили столько же, сколько пушечные ядра в двухсполовиной кратном тяготении Юпитера, хотя по размерам не превышали капли обычного дождя. То и дело, раздавались взрывы, сопровождаемые тусклым оранжевым свечением, заставлявшие резко вздрагивать поверхность, машину и сам Мост. Даже слабая ударная волна проходила сквозь плотную атмосферу планеты как оболочка врывающегося военного корабля. Тем не менее, эти взрывы происходили внизу, на поверхности. И хотя они сильно встряхивали всю конструкцию Моста, они почти никогда не влияли на его функционирование. И, естественно, не могли причинить какой-то вред Гельмуту.

Все-таки, Гельмут находился НЕ на Юпитере — хотя с каждым разом ему становилось все труднее держать это в уме. На Юпитере нет никого. И если Мосту нанести какой-либо серьезный урон, его, наверное, никогда уже не восстановить. На Юпитере просто некому будет его отремонтировать. Там — только машины, сами являющиеся частью Моста.

Мост строил себя сам. Массивный, одинокий и безжизненный, он рос в черных безднах Юпитера. Все четко спланировано. С места обзора Гельмута — то есть сканеров «жука» — почти ничего невозможно рассмотреть из его структуры, потому что путь «жука» пролегает по центру перекрытия. А во тьме и постоянном шторме, распознание изображения даже с помощью ультраволн, в лучшем случае, возможно не более, чем на несколько сот ярдов. Ширина Моста, которого никто никогда не увидит, была одиннадцать миль. Высота, которую никто из строителей Моста не мог себе представить, как например, не мог себе представить муравей высоту небоскреба, равнялась тридцати милям. Его длина, намеренно не указываемая в планах, на данный момент составляла пятьдесят четыре мили и постоянно росла. Приземистое, колоссальное строение, построенное по инженерным принципам, методам, из материалов и инструментами, к которым до сих пор никто не прикасался…

И существовала очень весомая причина, по которой они являлись недоступными в каком-либо ином месте. К примеру, основная часть Моста изготовлена изо льда. Прекрасного строительного материала при давлении в миллионы атмосфер и при температуре в минус 94 по Фаренгейту. При таких условиях, самая лучшая конструкционная сталь становилась хрупким порошком, вроде талька. А алюминий превращался в странную прозрачную субстанцию, лопавшуюся при прикосновении. Вода же с другой стороны, становилась Льдом-4. Плотной, непрозрачной белой средой, которая могла деформироваться лишь при сильных нагрузках. Но разломиться она могла только при ударах, столь чудовищных, которые в состоянии смести с лица Земли целые города. Не имело значения, что миллионы мегаватт уходили ежедневно, ежечасно, на поддержание Моста и на его строительство. Ветра на Юпитере дуют со скоростями до двадцати пяти тысяч миль в час и никогда не прекратят дуть. Как они быть может дули и четыре миллиарда лет назад. Энергии, естественно, более, чем достаточно.

Гельмуту вспомнилось, что там, дома, шел разговор о начале строительства еще одного Моста. На Сатурне, и, может быть, еще позже — на Уране. Но все это лишь болтовня политиков. Мост находился на глубине почти пяти тысяч миль ниже видимой поверхности атмосферы Юпитера. И к счастью, потому что температура верхней границы атмосферы была на 76 градусов по Фаренгейту ниже, чем температура там, где находился Мост. Но даже и при этой разнице механизмы Моста едва-едва поддавались управлению. А нижняя граница атмосферы Сатурна, если верить показаниям радиозондирования, располагалась всего лишь в 16878 милях ниже уровня облаков планеты, которые можно разглядеть в телескоп. И температура там внизу равнялась минус 238 по Фаренгейту. При таких условиях, даже прессованный лед не поддался бы обработке. Его нельзя обрабатывать ничем более мягким, чем он сам.

Что же касается Моста на Уране…

Насколько это касалось Гельмута, то он считал, что и Юпитер оказался достаточно плох.

«Жук» подполз в пределы видимости конца Моста и автоматически остановился. Гельмут установил «глаза» машины на максимальное разрешение и обследовал близлежащие ледяные балки.

Огромные балки, так же плотно подогнанные друг к другу, как их защита. Это было необходимо, чтобы они выдерживали хотя бы свой собственный вес, не говоря уже о весе компонентов Моста. Тяготение здесь внизу, составляло два с половиной уровня земного. Но даже и при этой нагрузке, все это паутинное переплетение ферм гнулось и колебалось в порывах будто бы игравшего на арфе урагана. Собственно, конструкция специально так и создавалась. Но Гельмут никак не мог привыкнуть к этому постоянному движению. И лишь привычка напоминала ему, что нет причин чего-либо бояться.

Он отключил автоматический прерыватель и направил «жука» вперед, управляя им вручную. Это пока еще только сектор 113. А собственная система сканирования Моста, основанная на сопротивляемости материала — на всем мосту не располагалось ни одного электронного устройства, так как просто невозможно — поддерживать вакуум на Юпитере — сообщала, что авария — в секторе 114. Граница этого сектора находилась по-прежнему впереди, в пятидесяти футах.

Плохой признак. Гельмут нервно почесал свою рыжую бороду. Совершенно очевидно, что для тревоги имелась причина. Настоящей тревоги, а не просто той глубокой, терзающей его депрессии, которую он всегда испытывал, работая на Мосте. И любое повреждения, достаточно серьезные, чтобы остановить «жука» за целый сектор до аварийной площадки, похоже, было значительным.

Это могла оказаться катастрофа, призрак которой, как он чувствовал, постоянно маячил где-то впереди, еще с тех пор, как его сделали прорабом Моста. Такая катастрофа, которую Мост будет не в состоянии исправить сам. И в результате человек, отступив, с поражением вернется домой с Юпитера.

Включились вспомогательные магниты, и «жук» снова прижался к поверхности Моста. Шарикоподшипники, на которых он двигался, намертво прилипли к рельсам под действием магнитного поля. Угрюмо, Гельмут отключил подачу энергии магнитным катушкам и направил плоскую машину дюйм за дюймом вперед, за опасную черту.

Почти мгновенно, машина едва заметно наклонилась влево и вой ветра между ее краями и поверхностью Моста подскочил по уровню. Ветер выл, как сирена, то переходя в беззвучный ультразвуковой спектр, то возвращаясь обратно. Это вызвало у Гельмута неприятнейшие ощущения, так что он чуть ли не скрежетал зубами. И сам «жук» вибрировал и дребезжал, словно молоточек будильника, между поверхностью Моста и краями пути.

Впереди по-прежнему ничего нельзя было разглядеть, кроме несущихся горизонтально облаков и града, грохочущего по всей длине Моста, вырываемого из тьмы светом осветительных прожекторов «жука». А впереди — снова тьма, вплоть до самого горизонта, который как и сам Мост, никому не суждено когда-либо увидеть.

А в тридцати милях внизу, продолжалась канонада водородных взрывов. Совершенно очевидно, на поверхности происходило нечто действительно из ряда вон выходящее. Гельмут не мог припомнить, чтобы приходилось сталкиваться со столь мощной вулканической деятельностью за все эти годы.

Затем почувствовался твердый, особенно сильный удар, и длинная струя оранжевого пламени возникла в бурлящем воздухе и понеслась вниз, в бездну, завихряясь на своем пути, подобно гриве Липпицкого жеребца, прямо перед Гельмутом. Инстинктивно, он поморщился и отпрянул назад от пульта управления, хотя в действительности струя пламени был лишь немногим холоднее, чем остальной шторм и завихряющиеся струи газов, и слишком холодной, чтобы причинить какой-то вред Мосту. Тем не менее, при свете мгновенной вспышки, он кое-что увидел. Перекрученные и вздернутые вверх тени, имевшие какой-то порядок, но незавершенные, мерцающим силуэтом обрисовавшиеся на фоне мертвенно-бледного света водородной вспышки.

Край Моста.

Сломанный.

Бессознательно, Гельмут что-то промычал и направил «жука» обратно. Сияние померкло. С неба полился свет и упал на беснующееся в тридцати милях внизу море жидкого водорода. Сканер удовлетворенно кудахтнул, когда «жук» пересек опасную границу сектора 113.

Гельмут развернул корпус машины на 180 градусов вокруг оси, повернувшись кормой к умирающему оранжевому потоку. На данный момент он ничего больше не мог сделать для Моста. Он наощупь поискал свой пульт управления, призрачное изображение которого обрисовывалось на экране поверх вида Моста. Нащупал кнопку ГАРАЖ, яростно стукнул по ней и сорвал свой шлем прораба с головы.

Повинуясь ему, Мост исчез.

 

3. НЬЮ-ЙОРК

Как обнаружил Пейдж, девушка, которую звали Энн Эббот, выглядела в достаточной степени привлекательно в своем летнем платье, на левом отвороте которого оказалась приколота модель молекулы тетрациклина с атомами, подобранными из крошечных синтетических алмазов. Но когда он ее встретил, она еще меньше была предрасположена к разговору, по сравнению с прошлым моментом, в приемной «Пфицнера». Сам Пейдж никогда не являлся экспертом в том, что касалось проведения светской беседы. И в свете ее очевидного, продолжающегося негодования, его подсушенный источник социальной изобретательности практически полностью иссяк.

Пятью минутами позже разговор вообще стал невозможен. Путь, избранный Пейджем к ресторану, пролегал через площадь Фули, где, как оказалось, проходила Миссия Правоверных. Кэдди, нанятый Пейджем, на что ушла почти четверть его отпускных средств, поскольку коммерческие автомашины являлись исключительно прерогативой богатеев, почти мгновенно забуксовал в стонущей, раскачивающейся толпе.

Основной шум исходил от большого пластикового просценка, где один из непрофессиональных проповедников увещевал толпу столь чудовищно усиленным голосом, что разобрать слова оказалось невозможно. Правоверные с портативными магнитофонами, сумками с трактатами и журналами, столами с бутербродами, расписанными флюоресцирующими чернилами, признаниями, которые следовало подписать грешникам, мешками зеленого сукна для сбора пожертвований, оказались густо разбросанными среди пешеходов и примерно через каждые пятнадцать футов улицы пересекали прямые черные змеи спусковых механизмов со сжатым воздухом.

И в момент, когда Кэдди попытался двинуться во второй раз, в заднее его окно просунулось дуло, и поток радужных пузырей заполонил заднее сидение прямо под носом у Пейджа и Энн. И когда каждый из пузырей лопнул, накатила волна запаха. Похоже, что это были духи «Небесная радость», использовавшиеся Правоверными в этом году. Затем приятный голос произнес:

\ | / \ | / \ | /

\ | / \ | / \ | /

— — Б р а т ь я — и — с е с т р ы -

/ | \ / | \ / | \

/ | \ / | \ / | \

\ | / | | \ | /

\ | / \ | / \ | / \ | /

— — у з р е л и — л и — в ы — С в е т? -

/ | \ / | \ / | \ / | \

/ | \ | | / | \

Пейдж сражался с пузырями, беспомощно размахивая руками, в то время как Энн, откинувшись назад на сидение Кэдди, следила за ним с улыбкой пренебрежительного веселья. В последнем пузыре не оказалось никаких слов, только сумасшедшая доза духов. В независимости от желания девушки ее улыбка стала слегка глубже. Духи, в добавок к тому, что оказывали сильное эйфорическое воздействие, оказались еще и легким афродизиаком. Совершенно очевидно, что в этом году, Правоверные приготовились использовать все средства, которые были в их распоряжении.

Водитель попытался бросить кэдди вперед. И затем, прежде чем Пейдж успел понять происходящее, машина остановилась, дверь у руля распахнулась и четыре паучьи руки, с многочисленными суставами, аккуратно вытащили водителя с его сидения и поставили его на колени на асфальте.

"ПОЗОР! ПОЗОР! — прогремел робот. "ТВОИ ГРЕХИ НАСТИГЛИ ТЕБЯ! ПОКАЙСЯ И ИЩИ ПРОЩЕНИЯ!

Тонкий стеклянный шарик с каким-то газом, очевидно наркосинтетиком, разбился позади машины и не только шофер-неудачник, но и также часть толпы, начавшей собираться вокруг него — в большинстве своем это были женщины — начала конвульсивно всхлипывать.

«ПОКАЙСЯ!» нудил робот, над вплетающимся хором «Ах-ах-ах-ах…» поющем где-то в теплом вечернем воздухе. «ПОКАЙСЯ, ИБО НАСТАЛО ВРЕМЯ!»

Пейдж пораженный тем, что задыхается от бессмысленной, тоскливой жалости к самому себе, выскочил из кэдди в поисках кому бы сломать хоть один нос. Но в поле зрения не оказалось ни одного Правоверного. Члены ордена, каждый из которых обязан распространять доброе слово какими угодно средствами, казавшимися им достаточными, уже многие годы как научились тому, что проповедничество весьма частенько возмущало и где только возможно, заменили «личное» проповедование технологией.

Их машины также оказались принуждены учиться. Робот, обслуживавший данный участок, начал улепетывать, как только Пейдж двинулся в его сторону. Совершенно очевидно, что и это создание обучили тому, чтобы не допустить своего разрушения.

Спасенный водитель кэдди возмущенно высморкался и снова завел машину. Бессловесный хор, со своими вечными воздыханиями из композиций Дмитрия Темкина, постепенно стих позади, и голос проповедника-непрофессионала снова громом прокатился над ними, перекрывая стихающую характерную музыку.

— Говорю я вам, — громкоговорящая система елейно стонала, словно леди-гиппопотам, читающая А.Е.Хаусманна. — Говорю я вам — мир, и те создания, что есть мир, идут к концу и конец сей близок. В своей высокомерной гордыне, человек даже звезды мечтает сорвать с их предначертанных путей, но звезды не принадлежат человеку, и будет он раскаиваться в этот день. О, суета сует, все суть суета (Псалом V: 196). Даже на могущественном Юпитере человек осмелился воздвигнуть великий Мост, как когда-то в Вавилоне он попытался построить башню, достигающую небес. Но и это — суета, ибо есть порочная гордыня и неповиновение, и тоже принесет беды человеку. Отвергните суету свою, говорю я вам — отвергните! (Эзра LXXXI: 99). Пусть настанет конец гордыне и тогда придет мир. Пусть будет любовь и тогда придет понимание. Говорю я вам…

На этом месте супервосторженная электронная настройка аппаратуры на площади «отрезала» все, что там еще собирался произнести проповедник. Находившихся внутри Кэдди это не заинтересовало. Когда машина проехала по еще одному спусковому механизму, последовала ослепляющая, с розовым оттенком, вспышка. Когда Пейдж снова смог что-то разглядеть, то оказалось что машина словно парит в воздухе, а вокруг нее грустно махают крыльями будто бы настоящие ангелы. Среди облаков грустно плакал vox humana Хаммондовского органа.

Пейдж предположил, что Правоверным удалось временно кристаллизовать, возможно сверхзвуковыми импульсами, стекла окон, которые он предусмотрительно поднял, чтобы избежать возможного повторного вторжения пузырей, и спроецировать трехмерное изображение на поляризованные кристаллы стекла, тоже поляризованным ультрафиолетом. Случайное распределение следов флюоресцентных смесей в обычном оконном стекле, похоже являлось причиной странного образа изменения цвета «ангелов» по мере их перемещения.

Понимание возможного modus operandi зрения, привело Пейджа в не меньшую ярость, как новая задержка, но по счастью все происходящее оказалось не более чем уловкой, оставшейся еще с прошлогоднего фестиваля, к которому кэдди оказался подготовлен. Водитель до чего-то дотронулся у себя на приборном щитке и сахариновая сцена исчезла, со своими гимнами и всем прочим. Машина резко рванулась в открывшийся в толпе проход, и мгновением позже площадь осталась у них позади.

— Уф-ф! — воскликнул Пейдж, откинувшись назад на сидения. — Теперь я понимаю, почему в каждом парке такси имеются торговый автомат для приобретения тройной страховки. В последний раз, когда я находился в отпуске на Земле, Правоверные были не так уж заметны.

— Каждый десятый, кого вы встречаете — сейчас Правоверный, — заметила Энн. — Хотя — восемь из остальных девяти утверждают, что отбросили религию, как безнадежное дело. И все же, когда вы оказываетесь на одном из этих Воскрешений, трудно поверить в те жалобы, которые можно прочесть о нашем времени. Вроде тех, что люди потеряли веру и так далее.

— Я так не думаю, — отстраненно ответил Пейдж. Ему пришло на ум, что эта беседа совершенно непохожа на обычную, ничего не значащую болтовню. Но поскольку такой разговор ему нравился более — разговор о чем-то стоящем — он мог быть только рад, что лед тронулся. — Сам я неверующий, но думаю, что когда эксперты говорят о «вере», они имеют ввиду что-то иное, чем эта орущая разновидность. Я имею ввиду Правоверных. Подобные религиозные направления всегда соотносились во мне с чем-то вроде «дружеских» встреч коммивояжеров. Их церемонии и манеры столь агрессивны, потому что сами они в действительности не верили в кодекс чести. Настоящая вера является столь же неотъемлемой частью мира, в котором ты живешь, и ее редко замечаешь. И не всегда она столь уж и религиозна с формальной точки зрения. К примеру, математика базируется на вере, для тех, кто ее хорошо знает.

— Я должна сказать, что она, скорее, базируется на антитезе веры, — заметила Энн, немного спокойнее. — Вы располагаете каким-либо опытом, полковник?

— Некоторым, — беззлобно ответил он. — Мне никогда не позволили бы пилотировать корабль даже в пределах лунной орбиты без знания тензорного исчисления. И если я подумываю о своем дальнейшем продвижении, я должен знать также и спинорные вычисления.

— Вот как, — произнесла девушка. Показалось, что она слегка разочарована. — Продолжайте, пожалуйста и извините, что я вас перебила.

— И правильно сделали, что перебили. Я выразился неудачно. Я хотел сказать, что вера математиков состоит в том, что есть какое-то взаимоотношение между математикой и реальным миром. Это нельзя доказать, но настоящий математик это чувствует очень четко. Что же касается веры совершенно нерелигиозного человека в то, что ЕСТЬ реальный мир, соотносящийся с тем, что ему говорят его чувства — не может быть доказано. Джону Доу и многим выдающимся физикам приходилось принимать это на веру.

— Но они не проводили церемоний, символизирующих эту веру, — добавила Энн, — и не обучали специалистов тому, чтобы подтверждать это самим себе каждые семь дней.

— Совершено верно. В то же время, Джон Доу привык ощущать, что основные западные религиозные течения имеют некоторое взаимоотношение с реальным миром, которое реально существовало, даже если это и не нельзя было доказать. И, например, это относится к коммунизму, зародившемуся там же, на Западе. Так что Джон Доу уже более так не считает, и как мне кажется — и Правоверные тоже. Иначе они бы не орали столь громко. И в связи с этим, я думаю, что вокруг нас не так уж много истинной веры. Так что мне оттуда взять нечего. И это я обнаружил сам, хотя и с большим трудом.

— Вот вы и на месте, — сообщил водитель.

Пейдж помог девушке выйти из автомашины, попытавшись не обратить внимание на сумму, которую заплатил. После чего метрдотель препроводил их к столику в ресторане. Энн на некоторое время снова замолчала, пока они присаживались. Пейдж уже было подумал, что она снова решила «заледенеть». И начал прикидывать, удастся ли ему сделать так, чтобы сюда ворвались Правоверные, надеясь хоть таким способом, но возобновить беседу. Но девушка заговорила первой.

— Похоже, вы довольно много думали о вере. Вы говорите об этом так, словно эта проблема много значит для вас. Вы мне можете объяснить — почему?

— Буду рад попробовать, — медленно произнес он. — Стандартным ответом явился бы такой. Пока ты в космосе — у тебя есть много времени на раздумья. Но люди используют его по разному. Я, как предполагаю, искал какой-то критерий, который мог бы принадлежать лично мне. Наверное, еще с той поры, когда мне было четыре года. Когда развелись мои мать с отцом. Она исповедовала Научное Христианство, а он — Дианетизм. И у них хватало повода для стычек. Кроме этого, в суде они вели тяжбу за опекунство надо мной в течении пяти лет. Когда мне исполнилось семнадцать, я ушел в армию и у меня не заняло много времени, чтобы обнаружить, что армия не способна заменить семью, не говоря уже и о церкви. Затем я подал заявление в школу космической службы. И это тоже оказалась не церковь. У армии есть права на проведение космических полетов еще с той поры, когда все было еще в зародыше, потому она имела давнюю традицию «захвата земельных угодий». И армия не хотела, чтобы флот или ВВС снимали сливки с каких-либо доходов, которые можно было получить на планетах. Это одна из исторических прерогатив армии. Идея в том, чтобы все что находится в армейских владениях — алмазы, уран, вообще все ценное — это деньги. И их необходимо расходовать в мирное время, когда Конгресс становится скуп на ассигнования. Я провел больше времени, помогая армейскому подразделению, занимающемуся космическими полетами, бороться против объединения с другими подразделениями космических отделов прочих служб, чем я провел в космосе, занимаясь настоящей работой. Так мне приказали. Но это не помогло мне считать космос безграничным собором.

И где-то там, на пол-пути, я женился и у нас родился сын. Он родился в тот самый день, когда я поступил в космошколу. Двумя годами позже наши семейные взаимоотношения прекратились. Это звучит странно, я понимаю, но обстоятельства оказались необычны.

— Когда ко мне обратился «Пфицнер» и попросил собрать образчики грунта для них, я думаю, мне привиделась еще одна церковь, с которой я мог бы идентифицировать себя — что-то человечное, долговременное, безличностное. И когда я обнаружил, что эта новая церковь не собирается приветствовать счастливыми возгласами своего нового прихожанина — что ж, результат таков, что я плачусь на вашем плече. — Он улыбнулся. — Я понимаю, это едва ли похоже на лесть. Но вы уже помогли мне выговориться до такой степени, когда единственным последующим шагом может быть принесение извинений, что я и делаю. Надеюсь, вы их примете.

— Пожалуй, приму, — сказал она и затем, как бы пробуя, она улыбнулась ему в ответ. Результат заставил его почувствовать звон в ушах, словно атмосферное давление упало неожиданно фунтов на пять на квадратный дюйм. Энн Эббот оказалась одной из тех исключительно редких, в общем-то простых девушек, чьи улыбки полностью преображали их самих так же неожиданно, как взрыв звезды. Когда на ее лице было обычное, пожалуй несколько мрачное выражение, никто бы не обратил на нее внимание. Но мужчина, увидевший хотя бы раз ее улыбку, мог вполне пожелать трудиться до смерти — лишь бы заставить ее улыбаться снова и снова, как можно чаще. Красивая женщина, подумал Пейдж, наверное никогда бы пользовалась такой верностью, как Энн Эббот, найди она подходящего мужчину.

— Благодарю вас, — ответил несколько невпопад Пейдж. — Давайте, что-нибудь закажем, и затем я хотел бы услышать, как вы говорите. Боюсь, что кинул Историю Моей Жизни прямо вам в руки пожалуй несколько преждевременно.

— Заказывайте сами, — произнесла она. — Вы что-то говорили о камбале сегодня днем, так что вам, наверное, известно здешнее меню. И вы так галантно вывели меня из кэдди, что мне хотелось бы сохранить иллюзию.

— Иллюзию?

— Не заставляйте меня объяснять, — ответила она, слегка покраснев. — Но… В общем, иллюзию того, что в этом мире осталось еще один — два кавалера. И поскольку вы не являетесь лишней женщиной на планете полной ленивых мужчин, вы не поймете ценности одной или нескольких незначительных знаков галантности. Большинство мужчин, с которыми я встречалась хотели, чтобы им показали мою молекулу еще до того, как они попытались бы узнать, как меня зовут.

Взрыв удивленного хохота Пейджа заставил повернуться всех кто был в ресторане, в их сторону. Он быстро постарался заглушить его, опасаясь, что это разочарует девушку, но она снова улыбалась, заставив его почувствовать себя так, будто он только что проглотил один за другим три стаканчика виски.

— Это довольно быстрая трансформация для меня, — сказал он. — Сегодня я уже выступал в роли шантажиста по собственному желанию. Очень хорошо, давайте же попробуем камбалу — это фирменное блюдо ресторана. Меня постоянно преследовали его видения, пока я жевал концентраты на Ганимеде.

— Я думаю, у вас правильное представление о «Пфицнере», — медленно произнесла Энн, когда официант ушел. — Я не могу поведать вам какие-либо секреты, но быть может смогу рассказать кое-что из общедоступной информации, которая, очевидно, прошла мимо вас. Проект, над которым сейчас работает предприятие, как мне кажется, в точности соответствует вашему описанию. Он явно гуманитарной направленности, и не предназначен для кого-то лично. Он такой же длительный, как и любой другой проект, который я могла бы себе представить. Если рассуждать с вашей точки зрения, по отношению к нему, я чувствую себя несколько религиозной. Это то, к чему можно привязаться. И это считаю, это для меня лучше, чем быть Правоверной. Думаю, вы можете понять, почему я себя так чувствую. Понять даже лучше, чем Гарольд Ганн. По крайней мере, мне так кажется.

Теперь пришел его через через почувствовать себя смущенно. Он скрыл это теребя свои голубые нашивки с Уорчестерширом, пока они заметно не измялись. — Хотел бы я знать — почему.

— Дело вот в чем, — начала она. — В западной медицине в период между 1940 и 1960 годами произошли большие перемены. До 1940 — в начале века — инфекционные болезни являлись основными убийцами. К 1960 почти все они были поголовно уничтожены. Настоящие перемены начались с появлением сульфамидных препаратов. Затем появились Флеминг и Флори, а с ними — массовое производство пенициллина во время Второй Мировой войны. После войны мы обнаружили целый арсенал новых препаратов против туберкулеза, который прежде не излечивались успешно — стрептомицин, изоцианид, виомицин и так далее, вплоть до изоляции Блохом ТБ-токсинов и создания метаболических блокирующих препаратов.

— Затем появились антибиотики широкого спектра, вроде тетрамицина, атаковавшие некоторые вирусные заболевания, вызываемые одноклеточными организмами, даже болезни, вызываемые червями. Они дали нам исключительно ценные нити к решению целого ряда весьма трудных проблем. Последняя значительная инфекционная болезнь — билхарзия или шистомотоз — оказалась сведена к уровню простого раздражения к 1966 году.

— Но инфекционные болезни существуют по-прежнему, — заметил Пейдж.

— Да, это так, — ответила девушка, наклонившись вперед, так что маленькие точки атомов на ее броши отразили свет свечей. — Никакое лекарство не уничтожает само заболевание, потому что просто невозможно уничтожить все опасные организмы в мире, излечивая только пациентов, зараженных ими. Но опасность можно уменьшить. К примеру, в 50-х годах малярия являлась одним из величайших убийц в мире. А теперь она столь же редка, как и дифтерия. И обе эти болезни по-прежнему сосуществуют с нами. Но сколько времени прошло с тех пор как вы слышали хотя бы об одном заболевании?

— Ваш вопрос — не по адресу. У нас, на космических кораблях, вирусные инфекции — вовсе не такое уж обычное дело. Мы списываем любого из членов команды, который появляется хотя бы с легкой формой простуды. Но так или иначе — счет пока в вашу пользу. Продолжайте. Так что произошло потом?

— Нечто зловещее. Кампании, занимающиеся страхованием жизни, и другие люди, занимавшиеся переписью, начали тревожиться из-за того, что на первый план начали выходить дегенеративные заболевания. Такие заболевания, как артрит, коронарная болезнь сердца, эмболия, практически все формы рака. Болезни, при которых тот или иной орган человеческого тела без всякой видимой причины вдруг становится неуправляемым.

— Не является ли старость такой причиной?

— НЕТ, — яростно возразила девушка. — Старость — это просто ВОЗРАСТ. Это просто отрезок жизни, на котором наносит свои удары большинство дегенеративных болезней. Некоторые из них предпочитают детей — например, лейкемия или рак костного мозга. Когда статистики впервые начали замечать, что дегенеративные болезни испытывают подъем, они сочли это лишь побочным эффектом от снижения уровня инфекционных заболеваний. Они считали, что уровень раковых заболеваний повышался из-за того, что теперь большее число людей жило достаточно долго, чтобы столкнуться с этими заболеваниями. И кроме того, поскольку улучшалась диагностика дегенеративных заболеваний, рост заболеваний в этой области в реальности оказался лишь иллюзией. Это просто означало, что обнаруживалось больше случаев заболеваний, чем ранее. Но и это еще не все. По данным статистики, особенно быстро рос уровень заболеваний рака легких и рака желудка. Они далеко превзошли те пределы, которые можно отнести на счет ранней диагностики или увеличения средней продолжительности жизни. Затем то же произошло и с повышенным кровяным давлении, с болезнью Паркинсона и другими расстройствами центральной нервной системы, мышечной дистрофией. И так далее и тому подобное. Все вдруг оказалось похоже на то, что мы сменили дьявола, которого знали, на которого не знали.

И поэтому начался долгий поиск возможных инфекционных источников для каждой из дегенеративных болезней. Так как некоторые разновидности опухолей животных, вроде саркомы у домашних птиц, вызывались вирусами, многие ученые, словно сумасшедшие, бросились охотиться за всеми разновидностями канцерогенных вирусов. Предпринималась согласованная попытка обвинить группу так называемых плевропневмоподобных организмов, как причину артритных заболеваний, сосудистых заболеваний, вроде повышенного кровяного давления и тромбозов. Обвинялось все, начиная от вашей диеты до вашей бабушки.

И все это привело к весьма незначительным результатам. О, мы обнаружили, что КОЕ-КАКИЕ вирусы вызывают НЕКОТОРЫЕ разновидности раковых заболеваний, и среди них — лейкемию. Группа ПППО действительно вызывала РАЗНОВИДНОСТЬ артрита. Но лишь только тот тип, что ассоциировался с венерической болезнью, называемой стандартным уретритом. И мы обнаружили, что три наиболее распространенные типа рака легких вызываются содержанием радиоактивного калия в табачном дыме. И рак губ и рта вызывался той же причиной. Но в основном, мы обнаружили лишь то, что уже знали. Что дегенеративные болезни не являются инфекционными. И мы уже побывали в ЭТОМ тупике.

И именно в это время на сцену выходит «Пфицнер». НСЗ — Национальная Служба Здравоохранения — достаточно сильно забила тревогу по поводу восходящих кривых совпадений, чтобы созвать первый крупный всемирный конгресс по дегенеративным болезням. США заплатили часть фондов потому, что военные также стали нервничать в связи с возрастающим отсевом при призыве на службу.

— Я слышал кое-что из этих разговоров, — вклинился Пейдж. — Это началось именно в моей службе. У космонавта в распоряжении примерно десять лет активной службы. После этого ему предоставляется служба где-нибудь в гарнизоне. Поэтому мы стараемся вылавливать молодых. Но даже и тогда нам приходилось заворачивать огромный процент молодых «волонтеров» из-за «болезней старости». В большинстве своем — нарушений системы кровообращения. Парни просто испытывали шок. Большинство из них даже и не подозревало о чем-то подобном. Они чувствовали себя здоровыми, как быки. И в обычном смысле я предполагаю, именно так и было. Но они не подходили для космических полетов.

— Что ж, значит вы очень рано заметили один из основных факторов, — продолжила Энн. — И это более не является специфической проблемой лишь одной Космической службы. Подобные вещи давно уже привычны и наземным армейским службам. Ко времени, когда к этому подключилась НСЗ, общий уровень отсева по «болезням старости» составлял примерно 10 процентов для молодых мужчин в возрасте около двадцати лет. Тем не менее, в результате, конгресс США все же добился результатов, и Департамент Здравоохранения, Благополучия и Безопасности получил миллиарднодолларовые ассигнования на реальную массированную атаку против дегенеративных заболеваний. И если вы отбросите нули так же легко, как сделала бы я, то это примерно половина того, что было затрачено на создание первой атомной бомбы. С тех пор, к тому, первому, добавлялись новые ассигнования. И теперь наступило время снова возобновить их. У «Пфицнера» основной контракт по работам над проектом, и мы достаточно хорошо обеспечены персоналом и оборудованием. Так что нам приходится выполнять всякого рода мелкие субконтракты весьма в незначительных масштабах. Мы просто делим поступающие средства с тремя другими производителями биопрепаратов. Двое из которых являются исключительно производителями и таким образом не имеют никакого отношения к исследованиям. А третья фирма проводит исследований ничуть не меньше нашего. Но нам известно — так как это предполагался изначально координированный проект и общим доступом к информации между контрагентами, что они далеко ушли по пути еще одного тупика. Мы бы с радостью сообщили им об этом. Но увидев то, что нашли МЫ, правительство решило, что чем меньше людей знает об этом — тем лучше. Мы и не возражали. Ведь, кроме всего прочего, мы еще и бизнесом занимаемся. А бизнес подразумевает получение прибыли. Но это лишь одна из причин, по которой вы, сегодня днем, увидели столько правительственных чиновников на нашей шее.

Девушка неожиданно замолчала и порылась в своей записной книжке, достав на свет плоскую пудреницу. Открыв ее, она внимательно посмотрела в нее. Так как на ней почти не было косметики, оказалось трудно предположить причину для такой неожиданной проверки. После короткой, странной улыбки тронувшей уголки ее губ, она убрала пудреницу обратно.

— Другая причина, — продолжила она, — еще проще, поскольку вам теперь известны источники. МЫ ТОЛЬКО ЧТО ОБНАРУЖИЛИ ТО, ЧТО СЧИТАЕМ ГЛАВНЫМ КЛЮЧОМ К РЕШЕНИЮ ВСЕЙ ПРОБЛЕМЫ.

— ОГО, — произнес Пейдж, быть может не совсем элегантно, но с аффектом.

— Или «вот это да!» или «ничего себе!», — спокойно согласилась Энн, — или, быть может, «Боже, помоги на всем». Но, так или иначе, найденное нами — реально. Оно прошло все тесты. И сохраняет свое воздействие. «Пфицнер» полностью получит все новые ассигнования. Но если только этого не произойдет, то больше не поступит никаких ассигнований. И не только «Пфицнеру», но и другим фирмам, которые помогали в разработке проекта. Весь вопрос в том, сможем ли мы победить дегенеративные болезни, зависит от двух вещей. Действенности найденного нами решения и денег. Если не будет чего-то одного — не будет и другого. И нам придется сообщить Хоорсфилду, Мак-Хайнери и другим, что мы обнаружили в этом месяце; ведь старые ассигнования вскоре иссякнут.

Девушка откинулась назад на спинку стула и похоже только сейчас заметила, что доела свой ужин. — И это, — произнесла она, извиняюще шевеля вилкой веточку петрушки, — пока не является достоянием общественности! Думаю, мне лучше всего на этом заткнуться.

— Благодарю вас, — совершенно серьезно ответил Пейдж. — Услышанное мной, очевидно превышает то, что я заслуживал.

— Что ж, — вздохнула Энн, — тогда вы бы могли рассказать кое-что МНЕ. Если захотите, конечно. Это касается Моста, строящегося на Юпитере. Стоит ли он всех этих денег, идущих на него? Никто, похоже не в состоянии объяснить, что в нем полезного. А теперь еще эти разговоры о строительстве нового Моста на Сатурне, после того, как будет закончен этот!

— Вам нет необходимости беспокоиться, — заговорил Пейдж. — Понимаете, я не имею отношения к Мосту, хотя и знаю кое-кого из группы его строителей. Поэтому у меня нет никакой внутренней информации. Да, я располагаю кое-какой общедоступной информацией, вроде вашей. То есть той, которую может получить каждый, имеющий соответствующие познания как искать то, где она находится. Как я понимаю, Мост на Юпитере — исследовательский проект, предназначенный ответить на некоторые вопросы. Но на какие именно, никто не постарался объяснить мне. И я был достаточно осторожен, чтобы не спрашивать. Вы при желании могли бы рассмотреть лицо Фрэнсиса К.Мак-Хайнери, если осторожно приглядеться к созвездиям. Но одно я знаю точно. Условия исследований требовали использования крупнейшей из планет системы. А это — Юпитер. Так что бессмысленно строить Мост на меньшей планете, вроде Сатурна. Строители Моста будут продолжать уже идущее строительство до тех пор, пока не найдут то, что хотят узнать. После этого, почти наверняка, проект прекратит свое существование. И не потому, что мост будет «закончен», нет. Просто он сослужит свою службу.

— Быть может я и показываю свое невежество, — воскликнула Энн, — но все это звучит для меня по-идиотски. Ведь это миллионы и миллионы долларов, которые МЫ могли бы направить на спасение жизней!

— Будь выбор за мной, — согласился Пейдж, — я бы отдал деньги вам, а не Чэрити Диллону и его команде. Но я, как и вы, все же очень мало знаю о Мосте. И, скорее всего оно и хорошо, что мне не дозволено переадресовать чек вам. Теперь мой черед задать вопрос? У меня еще остался один. Маленький.

— Всецело в вашем распоряжении, — улыбнулась Энн своей прекрасной улыбкой.

— Сегодня днем, когда меня провели по лабораториям, я дважды слышал как плакал ребенок. Я думаю, что это были два совершенно разных ребенка. Я спросил мистера Ганна об этом, и он рассказал мне очевидную сказочку. — Он замолк. А глаза Энн сразу же засверкали.

— Вы ступили на опасную дорожку, полковник Рассел, — сказала она.

— Очевидно. Но все же я хотел бы задать свой вопрос. Когда я выдвинул это абсурдное обвинение в вивисекции, меня совершенно поразило то, что оно сработало. Но оно же и заставило меня задуматься. Могли бы вы объяснить? И захотели ли бы?

Энн снова вытащила свой пудреницу и похоже, осторожно проконсультировалась с ней. Наконец она сказала: — Мне кажется, что я все же простила вас. Более или менее. Так или иначе, я отвечу. Все очень просто — дети ИСПОЛЬЗУЮТСЯ как экспериментальные животные. У нас есть контакты с местным роддомом. Все это легально только технически. И если бы вы действительно выдвинули обвинения против нас в вивисекции над людьми, вы добились бы того, что они соответствовали реальности.

Чашка с кофе, которую он держал в руках, против его воли ударилась о блюдце. — Великий Боже, Энн. Разве сегодня не опасно так шутить? Особенно над человеком, которого вы знаете всего лишь полдня? Или вы пытаетесь поразить меня так, чтобы я признал себя стукачом?

— Я не шучу и не считаю вас стукачом, — холодно ответила она. — То, что я сказала — абсолютная правда. И, может быть, я немного преувеличила то, как я сообщила вам суть, потому что еще НЕ ПОЛНОСТЬЮ простила вас за тот кусочек удачного шантажа. Мне хотелось увидеть, как вы подпрыгните. И по другим причинам. Но все сказанное мной — правда.

— Но почему, Энн?!

— Послушай, Пейдж, — заговорила она. — Еще пятьдесят лет назад мы обнаружили, что если добавлять маленькие дозы антибиотиков, в действительности — еле заметные их количества в еду животных, такие добавки приводили на рынок подростков за многие месяцы до того, как там появлялись их нормально питаемые собратья. В этом случае при особых условиях провоцируется ускоренный рост и созревание растений. И точно также это действует и на домашнюю птицу, поросят, телят, детенышей норки, и еще целую группу животных. Логично предположить, что то же скажется и на новорожденных людях.

— И вы пытаетесь это сделать? — Пейдж откинулся назад, наливая себе еще один бокал Чилийского Рейнского. — Я бы сказал, что ты действительно превзошла себя в своих откровениях и довольно значительно.

— Не так готов незамедлительно принять на веру якобы очевидное. Лучше послушай меня. Мы делаем НЕ это. Все уже проделано еще многие годы назад студентами Пола Георгиу и полусотней других экспертов по питанию. Эти люди использовали широко известные и проверенные антибиотики, которые использовались на миллионах животных. Дозы разрабатывались с точностью до миллиграммов на килограмм веса тела и так далее. Но особенный эффект стимуляции роста от антибиотиков оказался главной причиной того, имеет или нет определенное лекарство какую-то разновидности желаемой НАМИ биоактивности. И нам необходимо было узнать проявляется ли эта активность в ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ СУЩЕСТВАХ. И поэтому пришлось проверять новые лекарства на детях, сразу же после того, как их обнаруживали и они проходили определенные испытания. Нам пришлось пойти на этот риск.

— Теперь мне понятно, — только и промолвил Пейдж. — Понятно.

— Дети «добровольно предлагаются» роддомом и мы могли бы устроить показательную проверку законности, если бы дело дошло до суда, — сказала Энн. — Прецедент установлен еще в 1952 году, когда лаборатории Пирл Ривер использовали детей своих же собственных работников для проверки живым вирусом вакцины против полиомиелита — кстати, которая действовала. Но важной является не сама законность этого. А вопрос того, как скоро и насколько полно мы собираемся победить дегенеративные заболевания.

— Мне кажется, вы пытаетесь как-то защитить предпринимаемые вами действия, — медленно произнес Пейдж, — словно вас волнует то, что я думаю об этом. Так вот, я скажу вам, что об этом думаю. Все это мне кажется чертовски хладнокровным. И если через лет десять начнутся погромы биологов, так как люди сочтут, что они едят людей, то теперь я буду знать — почему.

— Чепуха, — ответила Энн. — На создание подобного мифа уходят века. Вы преувеличиваете.

— Напротив. Я просто честен с вами, как и вы — со мной. Я поражен и в чем-то испытываю отвращение к тому, что вы мне рассказали. Вот и все.

Губы девушки сжались в полоску, она опустила кисти в чашку с водой, затем вытерла кончики пальцев и стала надевать свои перчатки. — Тогда мы больше не будем говорить об этом, — заявила она. — Я думаю, теперь нам лучше всего уйти отсюда.

— Конечно, как только я уплачу по счету. Кстати, это мне напомнило. У вас имеется какой-то интерес в «Пфицнере», Энн? Я имею в виду — личный интерес?

— Нет. Ничуть не больше, как и у любого другого человеческого существа, понимающего, что могло бы значить значение сего момента. И я считаю, что этот вопрос, пожалуй, бестактен.

— Я так и думал, что вы его воспримите подобным образом. В действительности я вовсе не обвинял вас в том, что вы гонитесь за выгодой. Я просто подумал, имеете ли вы или нет, какое-то отношение к доктору Эбботу, которого Ганн и все остальные ждали сегодня днем.

Она снова вытащила свой пудреницу и внимательно посмотрела в нее. — Эббот — достаточно распространенная фамилия.

— Конечно. И все же, НЕКОТОРЫЕ Эбботы имеют отношение друг к другу. И мне кажется, в этом есть свой резон.

— Что ж, послушаем как у вас это получится. Мне было бы интересно.

— Хорошо, — произнес он, все больше сердясь на самого себя. — В идеале, секретарша у «Пфицнера» должна в точности знать все, что происходит на производстве. С тем расчетом, чтобы четко распознавать намерения любого из посетителей. Как вы и поступили в моем случае. Но в то же самое время, она должна представлять собой абсолютно минимальный риск с точки зрения безопасности. Иначе ей нельзя достаточно доверять, чтобы быть такой секретаршей. Лучший путь для верного соблюдения безопасности — нанять какого-нибудь родственника одного из членов проекта. В сумме — это уже ДВОЕ его членов, которые весьма осторожны. Насколько я припоминаю, это классическая советская форма шантажа. Но это все — теория. Теперь перейдем и фактам. Я со всей определенностью могу заявить, что сегодня вы рассказали мне о проекте «Пфицнера», основываясь на столь значительной базе знаний, которой никто не мог бы ожидать от обычной секретарши. Кроме того, вы рисковали при этом, что в состоянии сделать только настоящий сотрудник кампании. Из чего я заключаю, что вы — не ТОЛЬКО секретарша. Ваша фамилия Эббот. И… ну и еще, как мне кажется, вы понимаете.

— И еще — так вы считаете? — резко встав, воскликнула в ярости девушка. — Не совсем! Да — я не очень-то привлекательна, а секретарша в фирме, такой как «Пфицнер», должна быть довольно красива. Достаточно красива, чтобы воспротивиться выспрашиванию со стороны первого же мужчины, который по крайней мере, хотя бы обратит на нее внимание. Продолжайте, завершайте свои перечень! Скажите всю правду!

— Как я могу? — спросил Пейдж, также вставая и смотря прямо ей в глаза. Его пальцы медленно сжимались в кулаки. — Если бы я честно сказал, что думаю о том, как вы выглядите, вы бы еще сильнее меня возненавидели. Но клянусь Богом — я это сделаю. Я думаю, что самая красивейшая женщина в мире должна ежедневно купаться в кипящей азотной кислоте, только лишь для того, чтобы скопировать вашу улыбку. А теперь скажите мне всю правду. Вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО родственница доктора Эббота?

— Отчасти, — ответила девушка. Каждое слово ее касалось высеченным из дымящегося сухого льда. — Доктор Эббот — мой отец. А теперь я настаиваю на том, чтобы мне позволили сейчас же уйти домой, полковник Рассел. И не через десять секунд, а НЕМЕДЛЕННО.

 

4. ЮПИТЕР-5

Мост исчез сразу же, как прервалось соединение. Постоянные ультронные импульсы со спутников на сельсины и механизмы Моста конечно же, никогда не прекращались. И Мост непрестанно по тем же субэфирным каналам передавал информацию для постоянно бодрствующих глаз, машин и рук своих строителей на Юпитере-5. Но данный момент, главный ум, управлявший огромной конструкцией — прораб Моста — отключился. Гельмут аккуратно положил тяжелый шлем в нишу и потер виски, чувствуя, как кровь пульсирует под его пальцами. Затем он повернулся.

На него смотрел Диллон.

— Ну что, — спросил инженер. — В чем дело, Боб? Неужели так плохо?..

Какое-то мгновение Гельмут молчал. Неожиданный переход от сотрясаемой штормом поверхности Моста в спокойную, умиротворенную атмосферу рабочей «лачуги» на пятой луне Юпитера всегда оказывался шоком. Он так и не смог к нему привыкнуть, не говоря уже о том, чтобы это ему нравилось. И с каждым разом чувствовал себя хуже, а не лучше.

Он отключил разъемы пульта управления прораба и позволил им упорхнуть назад в пульт со своими, будто живыми, эластичными кабелями. Затем он поднялся из корзиноподобного кресла, осторожно передвигаясь на дрожащих ногах. Почему-то он чувствовал скрытые в собственном теле огромные тяжести и давления, которые только что покинул его управляющий разум. То, что здесь, на этаже руководителей, существовало тяготение такое же слабое, как и на большинстве обитаемых астероидов, лишь усиливало контраст, и соответственно, необходимость в осторожности при ходьбе.

Он подошел к большому иллюминатору и посмотрел наружу. Ничем не потревоженная, монотонная, без каких либо признаков атмосферы, поверхность Юпитера-5, выглядела по домашнему уютной после постоянно бушующей планеты. Но и здесь присутствовало сильное напоминание сей бесконечной борьбы. Через толстый кварц иллюминатора на Гельмута, с расстояния всего лишь в 112600 миль смотрел лик гигантской планеты; расстояние до которой вдвое меньше, чем от Земли до Луны. Его сфера занимала почти все «небо», за исключением линии у самого горизонта, где можно было разглядеть несколько звезд первой величины. Все остальное пространство кишело ядовитыми красками, полосами и кляксами постоянного, холодного волнения атмосферы Юпитера, там и тут покрытой чернеющими точками огромных — величиной с планету — теней, отбрасываемых другими лунами Юпитера, находившимися ближе к Солнцу, чем Юпитер-5.

Где-то там внизу, в шести тысячах миль под облаками, кипевшими на лице Гельмута, находился Мост. Мост имел высоту в тридцать миль, в ширину — одиннадцать и в длину — пятьдесят четыре мили. Но он был лишь иголкой, сложным и хрупким соединением кристаллов льда под мятущимися, сумасшедшими торнадо.

На Земле, даже на Западе, его можно было бы рассматривать как величайшее инженерное достижение во всей истории человечества. Если Земля только смогла бы выдержать его вес. Но на Юпитере Мост столь же ненадежен и сиюминутен, как снежинка.

— Боб? — донесся до него голос Диллона. — В чем дело? Ты, похоже, встревожен больше, чем обычно. Это серьезно?

Гельмут взглянул на него. Усталое, молодое лицо его руководителя, со впалыми щеками, обрамленное шапкой черных волос, уже начавших седеть на висках, горело любовью к Мосту и всепоглощающим пылом ответственности, которую он нес на своих плечах. Как всегда, это трогательно воздействовало на Гельмута и напоминало ему, что неумолимая вселенная, ко всему прочему, имела еще и один теплый уголок, где человеческие существа могли прижаться друг к другу.

— Достаточно серьезно, — ответил он, с трудом подыскивая слова, превозмогая какую-то замороженность речи, вызванную в нем Юпитером. — Но насколько я смог разглядеть — ничего фатального. На поверхности — сильные вспышки водородного вулканизма, особенно на северо-западном конце. Похоже, что произошел еще один сильнейший взрыв под хребтами. Я увидел что-то похожее на последнюю из серии огнепадов.

Пока Гельмут рассказывал, слово за высекаемым словом, лицо Диллона расслабилось. — Ага. Значит, это всего лишь летящий осколок.

— Я почти уверен, что именно так и было. Давление ветра усилилось. В следующем месяце Пятно и ЮТТ должны пройти рядом друг с другом, не так ли? Я еще не проверял, но, кажется, уже почувствовал перемены в штормах.

— Значит, осколок вырвало и пробросило сквозь конец Моста. И большой кусок?

Гельмут пожал плечами. — Конец скручен влево и палуба разорвана в клочья. Естественно, леса сорваны тоже. Довольно значительный кусок. Ладно, Чэрити — по меньшей мере мили две в поперечнике.

Диллон вздохнул. Он тоже подошел к иллюминатору и посмотрел наружу. Гельмуту не нужно было обладать телепатией, чтобы понять куда он смотрит. Там, снаружи, над каменистой пустыней Юпитера-5 плюс 112600 миль пространства, Южная Тропическая Турбулентность мчалась навстречу Красному Пятну и вскоре должна была настичь его. Когда завихряющаяся воронка ЮТТ — достаточно огромная, чтобы засосать три таких планеты как Земля и превратить их в ледышки, пройдет планетарный остров изо льда с примесью натрия, названный Красным Пятном, Пятно проследует за ней еще несколько тысяч миль, одновременно поднимаясь ближе к краю атмосферы.

Затем Пятно снова погрузится, дрейфуя назад к невообразимой струе сжатой жидкости, которой оно обязано своим существованием. Струе, питаемой неизвестно какими силами разогретого, каменистого 22000-мильного ядра, зажатого там, внизу, почти 16000 милями вечного льда. И во время этого прохождения, штормы на Юпитере станут особенно яростными. И поэтому Мост пришлось разместить в самом «тишайшем» месте планеты, во многом благодаря неравномерному распределению нескольких «постоянных» тектонических плит.

Но «постоянных» ли? Кавычки, которые в мыслях Гельмут постоянно ставил вокруг этого слова, имели на то вескую причину. Он знал, но все-таки не мог четко припомнить ее. Это снова сказывалось проклятая психообработка, добавлявшая еще одно из тысяч незначительных несоответствий, способствовавших возрастанию нервного напряжения.

Гельмут наблюдал за Диллоном с определенной долей сочувствия, смешанной с мягкой завистью. Неудачное имя, данное при рождении Чэрити Диллону, выдавало в нем сына-наследника, единственного мальчика в семье Правоверных, одной из тех, что существовали еще до нынешнего их возвеличения. Он являлся одним из сотен экспертов, привлеченных правительством к планированию Моста. Как и Гельмут, он «болел» за Мост — но по другим причинам. Среди строителей широко распространилось мнение, что Диллону, единственному среди них, не была проведена психообработка. Но возможности проверить это не существовало никакой.

Гельмут подошел назад к иллюминатору, мягко опустив свою руку на плечо Диллона. Вместе они уставились на струящиеся краски — соломенно желтые, кирпично красные, розовые, оранжевые, коричневые, даже голубые и зеленые, которые Юпитер отбрасывал на поверхности сглаженной поверхности своего ближайшего спутника. На Юпитере-5 даже тени имели цвета.

Диллон не шевельнулся. Наконец он сказал:

— Ты доволен, Боб?

— Доволен? — пораженно спросил Гельмут. — Нет. Это напугало меня до чертиков. И ты это знаешь. Я просто рад, что не разорвало весь Мост.

— Ты уверен в этом? — тихо спросил Диллон.

Гельмут убрал руку с плеча Диллона и вернулся в свое кресло у центрального пульта. — У тебя нет никакого права тыкать меня иголкой, если я не могу тебе в чем-то помочь, — проговорил он еще тише, чем Диллон. — Я работаю на Юпитере ежедневно, по четыре часа. Конечно не на самой планете, ведь мы не можем сохранить жизнь человеку там, внизу, хотя бы на долю секунды. Но мои глаза, уши и мой разум — там, на Мосту. Ежедневно, четыре часа. Юпитер — неприятное место. Мне он не нравится. И я не хочу притворяться, что это не так.

Каждый день по четыре часа, долгие годы в такой обстановке — что ж, человеческий разум инстинктивно пытается адаптироваться, даже к немыслимому. Иногда пытаюсь представить себе, как бы повел себя, окажись я снова в Чикаго. А иногда мне ничего не припомнить о нем, кроме каких-то общностей. Иногда даже кажется, что такого места и вовсе нет на Земле. И как там вообще что-то может быть, если вся остальная Вселенная — вроде Юпитера или даже хуже?

— Понимаю, — вздохнул Диллон. — Я уже несколько раз пытался объяснить тебе, что это не слишком разумное состояние ума.

— Я знаю. Но ничего не могу поделать с тем, как я это чувствую. Насколько я вообще себя понимаю — это даже не мое собственное состояние ума. Хотя какая-то его часть, твердящая «Мост ДОЛЖЕН стоять», скорее всего является той, что подверглась психообработке. Нет, я не думаю, что Мост простоит долго. Ему это не по силам. Он — ошибка. Но я НЕ ХОЧУ, чтобы он рухнул. И что в какой-то из дней Юпитер его сметет — на это у меня еще хватает разумения.

Он вытер вспотевшую ладонь о контрольный пульт, переключив все клавиши в положение «Выключено» со звуком, похожим на падение пригоршни камешков на стекло. — Вот так, Чэрити! И я работаю ежедневно, по четыре часа, на Мосту. И в один из таких дней, Юпитер уничтожит Мост. Он разлетится в гуще штормов на множество мелких осколков. И мой разум будет там, руководящий какой-то бесполезной работой. И он так же улетит вместе с моими механическими глазами, ушами и руками, все еще пытаясь адаптироваться к немыслимому, исчезая в гуще ветров, пламени, дождя, тьмы, давления и холода…

— Боб, ты намеренно пытаешься заставить себя потерять самообладание. Прекрати сейчас же. Я сказал — прекрати!

Гельмут пожал плечами, опустив дрожащую руку на край пульта, чтобы поддержать себя. — Не на докричать. Со мной все в порядке, Чэрити. Я ведь здесь, не так ли? Именно здесь, на Юпитере-5, в безопасности. В полной безопасности. Мост находится в ста двадцати двух тысячах шестистах милях отсюда и я никогда, даже на дюйм, не смогу приблизиться к нему. Но когда придет день и Юпитер сметет Мост, как пушинку… Чэрити, иногда мне представляется, как ты отправляешь мое тело назад туда, в тот уютный уголок, откуда оно явилось, а в то же время, моя душа все проваливается и проваливается сквозь миллионы кубических миль отравы… Хорошо, Чэрити, я буду вести себя как надо. Я не буду думать вслух об этом. Но не жди от меня, что я забуду. Я постоянно думаю об этом. Ты знаешь, что мне не отделаться от этого.

— Я понимаю, — ответил Чэрити с чувством, похожим на пыл. — Понимаю, Боб. Я только пытаюсь помочь тебе увидеть проблему такой, какова она на самом деле. Мост в действительности не так уж и ужасен. Он не стоит и единственного кошмара.

— О, вовсе не Мост заставляет меня орать, когда я просыпаюсь, — горько улыбнулся Гельмут. — Я еще не настолько им одержим. Именно когда я бодрствую, то боюсь, что Мост будет сметен. А когда сплю — сплю со страхом за самого себя.

— Это разумный страх. Ты также нормален, как и все мы, — яростно и серьезно настаивал Диллон. — Послушай, Боб. Мост — не монстр. Это путь, который мы выбрали для изучения поведения материалов в специфических условиях давления, температуры и тяготения. Да и сам Юпитер — вовсе не Ад. Это просто набор условий. А Мост — лаборатория, которую мы построили для работы в этих условиях.

— Он никуда не ведет. Это мост в никуда.

— На Юпитере не так уж и много МЕСТ, — ответил Диллон, полностью пропустив мимо ушей значение, вложенное Гельмутом в свои слова. — Мы соорудили Мост на острове в одном из морей, потому что нужен был твердый лед, на котором мы могли бы водрузить его основание. Мы могли бы оставить кессоны дрейфовать в самой жидкости, если бы нам не требовалась фиксированная точка, с которой можно проводить измерения скоростей штормов и прочего.

— Все это я знаю, — произнес Гельмут.

— Но Боб, ты не проявляешь никаких признаков понимания. Например, почему Мост должен ВЕСТИ куда-то? По сути говоря то он и не мост вовсе. Мы просто назвали его так, потому что при его строительстве мы использовали кое-какие инженерные принципы мостостроения. В действительности, он больше похоже на передвижной кран — или навесную железную дорогу для очень тяжелых условий. Он никуда не ведет, потому что нет какого-либо интересующего нас места, куда его вести. Мы просто протягиваем его как можно дальше, чтобы перекрыть как можно большую территорию и увеличить его стабильность. Не зачем стараться перекрыть расстояние между какими-то точками. Нет никакой нужды в его чрезмерном упрочнении. Он ведь не пересекает какой-то пролив, скажем между Дувром и Кале. Это мост знаний. Вот что гораздо важнее. Почему ты не можешь этого понять?

— Это-то понять как раз я могу. Я говорил именно об этом, — произнес Гельмут, пытаясь совладать со своим нетерпением. — В настоящий момент у меня в наличии ничуть не меньше разумной сообразительности, чем у среднего ребенка. Просто я пытаюсь объяснить, что встреча колоссальность другой колоссальностью, именно здесь, это для дураков. Это игра, которую Юпитер всегда выиграет без малейших усилий. Что если бы инженеры, построившие мост Дувр-Кале, ограничились бы в использовании только лишь ветками ракиты в качестве строительного материала? Конечно, они все же исхитрились бы и построили мост. И соорудили бы его достаточно крепким, чтобы выдержать легкое движение по нему в погожий день. Но чтобы осталось от него после первого же зимнего шторма, прошедшего по каналу из Северного Моря? Идиотичен сам подход!

— Хорошо, — примирительно произнес Диллон. — Тут ты прав. Вот сейчас ты ведешь себя вполне разумно. Ты можешь предложить какой-либо иной, лучший подход? Должны ли мы отбросить Юпитер вообще, потому что он слишком велик для нас?

— Нет, — ответил Гельмут. — Или, может быть — да. Я не знаю. У меня нет простого ответа. Я лишь знаю, что это — не ответ. Это всего лишь пустая отговорка.

Диллон улыбнулся.

— Ты в депрессии, что не удивительно. Выспись, Боб, если сможешь. И, может быть, найдешь ответ. А тем временем — что ж, ты должен прекратить постоянно об этом думать. Поверхность Юпитера ничуть не менее опасна, чем скажем, поверхность Юпитера-5, за исключением степени. Если бы ты вышел из этого здания без одежды, то умер бы также быстро, как и на Юпитере. Попытайся таким образом взглянуть на все.

Гельмут, знавший, что впереди его ожидает еще одна ночь кошмаров, произнес:

— Именно так я теперь на все и смотрю.

 

КНИГА ВТОРАЯ

ИНТЕРМЕЦЦО: ВАШИНГТОН

Доклад подкомиссии Финансового Комитета Конгресса США о расследовании, связанном с Проектом Юпитер, представлял собой массивный документ. Особенно в неоткорректированном, стенографированном виде, в котором его срочно представили Вэгонеру. В печатной форме, которая будет готова только через две недели, доклад был бы гораздо менее внушительным, но наверняка и менее удобочитаемым. Кроме того, в некоторых местах в него бы внесли изменения, вызванные повторным осторожным обдумыванием семи авторов доклада. Вэгонеру же требовалось ознакомиться с их мнением в свежей — «только для коллег» — версии.

Это вовсе не означало, что печатная версия имела бы большее количество копий. Даже на стенографированном документе стояла печать «Совершенно секретно». Уже многие годы ничто уже не удивляло Вэгонера в том, что касалось правительственной системы секретности. Но сейчас он не смог подавить в себе угрюмой усмешки. Конечно же все касавшееся Моста шло под грифом «Совершенно секретно». Но будь доклад подкомиссии подготовлен годом раньше, в стране о нем могли бы услышать все. А избранные места просто опубликовали бы в газетах. На вскидку ему пришли на ум имена по меньшей мере десяти сенаторов, членов сенатской оппозиции и из них — двое или трое внутри его собственной партии, которые постарались бы сделать весьма вероятным то, чтобы этот доклад предотвратил его переизбрание. Или опубликовать любые его места, которые могли бы послужить этой цели. К несчастью для них, когда подошел срок выборов, доклад оказался закончен лишь на треть. И Аляска снова послала Вэгонера в Вашингтон с весьма приятным большинством голосов.

И по мере того, как он переворачивал его жесткие, официального формата, страницы, вдыхая дымный запах копировальных чернил, ему стало ясно, что сам доклад все равно стал бы весьма бедным материалом для кампании по его отзыву. Большая его часть была в высшей степени технична, и совершенно очевидно, написана советниками, а не самим сенаторами, занимавшимися расследованием. Быть может, на публику это и произвело бы впечатление, но она не смогла, да и не захотела бы ознакомиться с подобным проявлением эрудиции. Ведь это было всего лишь шоу. Почти все технические проблемы дискуссии по Мосту сводились к ничего не значащим общностям. В большинстве подобных случаев Вэгонер умел мысленно отыскать пропавший факт, невежество или утаивание чего-то, приводивших стройную цепочку логических рассуждений во взвешенное состояние.

Сенаторам не удалось найти никаких сколько-нибудь серьезных возражений против работы над Мостом. Они помнили, что налогоплательщики готовы потратить деньги на строительство Моста на Юпитере — если так можно было выразиться, ведь кто-то другой (например — сам Вэгонер) решал это за них, не запутывая их референдумом по данному вопросу. И сенаторам от оппозиции пришлось согласиться с тем, что его необходимо построить, хотя и как можно более экономно. Собственно, так он и строился.

Конечно же, следовало ожидать, что найдутся какие-то маленькие нарушения, и люди, проводившие расследование, их обнаружили. Один из капитанов грузового космолета продавал строителям на Ганимеде мыло по невозможным ценам в кооперации с управляющим складом. Но это — ничто иное, как обычное финансовое преступление для проекта такого размера, как Мост. Вэгонеру немного понравилась изобретательность капитана — или это было клерк склада? — в обнаружении вещи, весьма необходимой на Ганимеде и в то же время достаточно маленькой и легкой, но стоящей того, чтобы ее провозить контрабандой. Все строители Моста большую часть своего заработка автоматически переводили в банки на Земле, даже не видя его. Было очень немного чего-то стоящего продажи или покупки на лунах Юпитера.

Тем не менее, значительных же нарушений, не оказалось и в помине. Ни одна сталелитейная компания на продала металлических креплений ниже установленного стандарта, потому что на Мосту не было ничего металлического. Юпитериане могли бы сделать неплохой бизнес на продаже Мосту субстандартного льда-4. Но как все знали, Юпитериан не существовало, и поэтому Мост имел весь нужный ему лед по цене, необходимой лишь для его вырезки. Офис Вэгонера относился весьма строго к всему, что касалось меньших контрактов, связанных с переформированными лунными жилищами, к снабжению топливом для грузовиков, к оборудованию. И проверял не только свои собственные сделки, но и субконтракты Армейской Космослужбы, так же связанные с Мостом.

Что же касается Чэрити Диллона и его прораба — они проводили жесткую эффективную политику. Частично из-за того, что таковы были их натуры. И еще — из-за интенсивной психообработки, которой они подверглись, прежде, чем отправились в систему Юпитера. Оказалось невозможно найти ничего бесполезно в том, чем они руководили. И если иногда они и бывали повинны в неадекватном инженерном решении, ни один инженер извне не мог бы заметить этого.

Наибольшая же потеря денег, которую все же понес Юпитерианский Проект, сопровождалась такой кровавой бойней, что он попал — в мыслях некоторых сенаторов — в категорию военных проектов. Когда убивают солдата во время военных действий против врага, никто не спрашивает, сколько денег стоила правительству потеря снаряжения в результате его гибели. В части доклада, касавшейся размещения основания Моста, благоговейно упоминался героизм погибших двухсот тридцати одного космонавта. И ничего не говорилось о стоимости девяти специально построенных космических буксиров, которые теперь дрейфовали в виде одних лишь силуэтов, раздавленные, словно множество плоских жестяных контуров под давлением в шесть миллионов фунтов на квадратный дюйм, где-то у нижней границы Юпитерианской атмосферы. Они дрейфовали, а между ними и глазами живущих, были восемь тысяч миль вечно грохочущих ядов.

Герои ли эти люди? Они были рядовыми и офицерами Армейской Космической Службы. Они погибли выполняя то, что им приказали. Вэгонер не мог вспомнить, назвали ли тех, кто остался в живых после этой операции, героями. О, их то уж точно наградили. Армии нравилось, когда ее люди носили как можно больше «фруктового салата» на своей груди, сколь возможно его было навесить. Неплохая реклама, да и «связь с общественностью». Но в докладе о них ничего не упоминалось.

Одно было ясно. Те, кто погиб — погибли из-за Вэгонера. По крайней мере, в общих чертах, он знал, что многие из них погибнут, но все же пошел вперед. Он знал, что впереди может оказаться еще хуже. И тем не менее, он собирался продолжать, так как считал, что — в перспективе — игра стоила того. Он достаточно хорошо понимал, что цель не может оправдывать средства. Но если не существовало НИКАКИХ других средств, а цель являлась необходимостью…

Но время от времени он все же задумывался о Достоевском и его Великом Инквизиторе. Стоит ли Тысячелетие того, если его можно приблизить смертными муками даже единственного ребенка? То, что Вэгонер предвидел и планировал, никоим образом не являлось Тысячелетием. И хотя дети у «Дж. Пфицнер и Сыновья» не подвергались ни пыткам, ни даже какому-то вреду, по крайней мере, переживаемое ими не являлось чем-то нормальным для детей. И еще оставались двести тридцать один человек, замороженные где-то там, в бездонном аду Юпитера. Люди, вынужденные повиноваться приказам, еще с меньшей безнадежностью, чем дети.

Вэгонер не был рожден, чтобы стать генералом.

Доклад восхвалял героизм погибших. Вэгонер перелистывал одну за другой тяжелые страницы, ища какого-нибудь намека сенаторов-следователей на цель, которой послужили эти смерти. Но там ничего не было, кроме обычных фраз типа: «за свою страну», «в целях мира», «для будущего». Абстракции высокого порядка. Пустая болтовня. Сенаторы не имели ни малейшего представления о цели существования Мост. Они смотрели, и ничего не увидели. Даже учитывая четыре года, за которые можно оценить накопленный опыт, они ничего не увидели. Очевидно, сами размеры Моста убедили их, что это какая-то разновидность исследований, связанных с вооружениями. Что-то там говорилось насчет «для целей мира»? И они считали, что лучше не иметь представления о природе этого оружия до тех пор, пока среди них не распространят официальное оповещение.

Они оказались правы. Абсолютно верно — Мост действительно был оружием. Но не подумав о том, а какого рода оно могло быть, это оружие, сенаторы также не затруднили себя мыслью о том, против кого его можно направить. И Вэгонер обрадовало, что они так поступили.

Доклад даже не коснулся тех двух лет исследований, проведенных в поисках какого-нибудь проекта, достойного внимания; лет, предшествовавших даже самому упоминанию о Мосте. Вэгонеру пришлось организовать группу из четырех особо доверенных людей, работавших ежеминутно все эти два года. Они проверяли, выданные, но не проверенные патенты. Опубликованные научные доклады, содержавшие предложения, которые другие ученые не решались исследовать. Статьи в бульварной прессе о зарождающихся чудесах, которые не завершавшиеся успехом. Научно-фантастически рассказы, создаваемые учеными-практиками. Все что угодно, что хоть куда-то могло привести. Эти четверо людей работали, имея приказ избегать рассказывать что-либо о том, чего они искали. Им было приказано держаться подальше от современной научной мысли, касавшейся предмета их изысканий. Но ни один секрет не является абсолютным. И ни один из ликов природы не является по настоящему секретом.

К примеру, где-то в архивах ФБР имелась пленка с записью беседы между Вэгонером и руководителем группы этих четырех людей, в офисе сенатора, в тот день, когда наступил прорыв. Этот человек сказал, не только Вэгонеру, но и внимательным микрофонам ФБР, которые ни одни сенатор не осмелился бы найти и заглушить:

— Это похоже на настоящую линию, Блисс. По Объекту Г. (Кое-что о гравитации, шеф).

— Придерживайся сути. (Напоминание: излагай все на излишне изощренном техническом уровне для постороннего слушателя — если тебе ПРИХОДИТСЯ говорить об этом здесь, где полно подслушивающих жучков).

— Хорошо. Речь идет об уравнениях Блэкетта. Это о возможной связи между спином электрона и магнитным моментом. Как мне помнится, Дирак тоже вел кое-какие работы по этой теме. Г имеется в уравнении, и одной простой манипуляцией его можно изолировать по одну сторону знака равенства, а другие элементы — по другую. (На этот раз никаких разговоров о ненормальных идеях. Этим интересовались настоящие ученые. Есть и соответствующие вычисления.)

— Статус? (А почему же тогда не были предприняты шаги в этом направлении?)

— Оригинальное уравнение примерно соответствует статусу семь, но никто еще не обнаружил возможности проверить опытным испытанием. Разработанное уравнение называется Производной Локке. И наши парни считают, что небольшой пространственный анализ докажет его ошибочность. Тем не менее, это уже ЕСТЬ предмет для проверки, если мы захотим выложить на него денежки. В то время, как оригинальная формула Блэкетта таковой не является. (Никто еще не уверен в том, что она реально означает. Может быть и ничего. Но если мы попытаемся попробовать, все это будет стоить чертовски дорого.)

— У нас есть возможности? (И сколь много?)

— Только в зародыше. (Примерно четыре миллиарда долларов, Блисс.)

— Консервативно? (Так много?)

— Именно так. Снова вопрос напряженности поля. (Это всего-лишь прикидка на перспективу, для единственной, что-то значащей проблемы, если вы хотите работать с гравитацией. В независимости от того, думаете ли вы о ней, как Ньютон — о силе, или как Фарадей — о поле, или как Эйнштейн — о состоянии пространства. Она столь слаба, что хотя и являлась сопутствующей каждой частице материи во вселенной, каковы бы малы они не были, с ней нельзя было работать в лаборатории. Две намагниченных иголки могут устремиться друг к другу на расстоянии не меньшем, чем целый дюйм. То же касалось и двух зернышек, столь малых, как горох, если они несли на себе разнополярные электрические заряды. Два керамических магнита, размерами не больше желудей, могли было зарядить столь сильно, что их просто невозможно вручную свести вместе друг с другом противоположными полюсами. А если бы они были направлены разноименными полюсами друг к другу, взрослый человек не смог бы их удержать от слипания. Две металлически сферы любого размера, несущие разнополярные электрические разряды, пропускали меж собой сильный разряд даже сквозь воздух-изолятор, если не было никакого иного способа нейтрализовать друг друга.)

(Но гравитация — по теории — одного рода с электричеством и магнетизмом. Ее нельзя подвести к какому-то предмету. Она не производит никаких разрядов. Не существует такой вещи, как изоляция против нее — диагравитация. Она остается за пределами возможности обнаружения, как сила взаимодействия между телами столь малыми, как горох или желуди. У двух предметов из свинца и величиной с небоскреб ушли бы века на преодоление дистанции в один фут до общего места, даже если меж ними не существовало бы иной силы, кроме взаимного притяжения. Даже любовь действует быстрее. Каменный шар диаметром в семь тысяч километров — Земля — имеет слишком слабое поле тяготения, чтобы не позволить человеку подпрыгнуть, более чем в четыре раза превысив свой собственный рост. И человек этот движим лишь силой своих сокращающихся мышц.)

— Хорошо. Когда сможете, предоставьте мне доклад. Если необходимо, мы сможем расширить. (Стоящая вещь?)

— Я представлю вам доклад на этой неделе. (ДА!)

Вот так и родился Мост. Хотя тогда об этом не знал никто, даже Вэгонер. Сенаторы, занимавшиеся расследованием, связанным с Мостом, по-прежнему ничего не знали. Совершенно очевидно, что персонал Мак-Хайнери в ФБР не смог распознать жаргон по записи этой беседы настолько, чтобы соотнести ее с Мостом. Иначе бы Мак-Хайнери передал запись следователям. Мак-Хайнери недолюбливал Вэгонера. До сих пор ему не удалось обнаружить тот рычаг, которым он мог бы прихватить и использовать сенатора от Аляски.

Пока все идет просто замечательно.

И все же следователи однажды подобрались опасно близко. Они вызвали повесткой Джузеппе Корси, для предварительного допроса.

СОВЕТНИК КОМИССИИ: А теперь, доктор Корси, в соответствии с нашими записями, ваша последняя беседа с Сенатором Вэгонером состоялась зимой 2013 года. Вы в тот раз обсуждали с ним Юпитерианский Проект?

КОРСИ: Как я мог? Тогда его еще не существовало.

СОВЕТНИК: Но упоминался ли он каким-нибудь образом? Говорил ли что-нибудь Сенатор Вэгонер о планах подготовки подобного проекта?

КОРСИ: Нет.

СОВЕТНИК: А сами вы его не предлагали Сенатору Вэгонеру?

КОРСИ: Конечно же нет. Для меня явилось полнейшим удивлением, когда он был объявлен.

СОВЕТНИК: Но я предполагаю, вы знаете, с чем он связан.

КОРСИ: Я знаю только то, что сообщалось общественности. Мы строим Мост на Юпитере. Это очень дорогой и амбициозный проект. А для чего он предназначен — секрет. И все.

СОВЕТНИК: Вы уверены, что не знаете, для чего он?

КОРСИ: Для исследований.

СОВЕТНИК: Да, но для каких исследований? Наверное, у вас имеются какие-то предположения.

КОРСИ: У меня нет никаких предположений, а Сенатор Вэгонер не дал мне никаких намеков. Единственные факты в моем распоряжении — те, что я прочел в прессе. Естественно, у меня есть некоторые соображения. Но все, что я ЗНАЮ, уже упоминалось, или намекалось, в официальных заявлениях. Они создавали впечатление, что Мост предназначен для проведения испытаний оружия.

СОВЕТНИК: А вы считаете, что это может быть не так?

КОРСИ: Я… я не в состоянии обсуждать правительственные проекты, о которых мне ничего неизвестно.

СОВЕТНИК: Вы могли бы сообщить нам свое мнение.

КОРСИ: Если вас интересует мое мнение, как эксперта, я попрошу своих сотрудников заняться этой проблемой и несколько позже сообщу вам, сколько будет стоить такое мнение.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Доктор Корси, вас так надо понимать, что вы отказываетесь ответить на вопрос? Кажется, если принять к сведению вас прошлый послужной список, вам лучше бы последовать совету…

КОРСИ: Сенатор, я не отказался отвечать. Часть моих доходов, на которые я живу, поступает от консультаций. Если правительство желает меня использовать в этом качестве, просить, чтобы мне заплатили — мое право. И лишать меня источника дохода или какой-то его части, — такового права у вас нет.

СЕНАТОР КРОФТ: Некоторое время назад, правительство уже приняло решение относительно вашего найма, доктор Корси. И как мне кажется — правильно.

КОРСИ: Это — привилегия правительства.

СЕНАТОР КРОФТ: … но сейчас вы допрашиваетесь Сенатом США. Если вы отказываетесь отвечать, то можете быть задержаны за уклонение от дачи показаний.

КОРСИ: За отказ сообщить свое мнение?

СОВЕТНИК: Прошу меня извинить, Сенатор, но свидетель может отказаться предоставить свое мнение — или скрыть его, в ожидании оплаты. Он может быть задержан только за отказ сообщить факты, о которых ему известно.

СЕНАТОР КРОФТ: Хорошо, давайте получим какие-нибудь факты и закончим это осторожничание.

СОВЕТНИК: Доктор Корси, было ли во время вашей последней встречи с Сенатором Вэгонером что-нибудь сказано, что могло бы оказать какое-то влияние на Юпитерианский Проект?

КОРСИ: В общем, да. Но, скорее отрицательное. Я дал ему совет, направленный против подобного проекта. И, пожалуй, весьма настойчиво, как мне припоминается.

СОВЕТНИК: Мне кажется, вы говорили, что о Мосте не упоминалось.

КОРСИ: Действительно. Сенатор Вэгонер и я обсуждали методы исследований в общем. Я сказал ему, что считал исследовательские проекты того разряда грандиозности, как Мост, более не плодотворными.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: А вы потребовали оплаты у Сенатора Вэгонера за это мнение?

КОРСИ: Нет, Сенатор. Иногда я так не поступаю.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Похоже, вам следовало бы так поступить. Сенатор Вэгонер не внял вашему бесплатному совету.

СЕНАТОР КРОФТ: Похоже на то, что он скорее всего, слушал вас невнимательно.

КОРСИ: В моем совете не было ничего обязательного. Я сообщил ему лучшее мнение, имевшееся у меня в то время. А что он там с ним сделал — уже его дело.

СОВЕТНИК: А не могли бы вы сообщить нам, в чем сейчас заключается ваше лучшее мнение? Что исследовательские проекты размерами с Мост — мне кажется, ваша фраза звучала так — «более не являются плодотворными»?

КОРСИ: Что по-прежнему является моим мнением.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Которое вы предоставляете нам бесплатно?

КОРСИ: Это мнение всех ученых, которых я знаю. Вы могли бы бесплатно получить его у тех, кто работает на вас. У меня еще хватает ума, чтобы не просить платы за то, что доступно всем.

Да, здесь они подобрались довольно близко. Возможно, Корси все-таки вспомнил по настоящему важную часть той беседы и решил не рассказывать о ней в подкомиссии, подумал Вэгонер. Тем не менее, вероятнее всего, те несколько слов, брошенных Корси, когда он стоял у затянутого шторами окна своей комнаты, не так запали в его память, как они запали в память сенатора.

И все же Корси понял, хотя бы отчасти, для чего строился Мост. Похоже, он вспомнил ту часть беседы, что касалась гравитации. И к тому времени, он смог прийти к своему заключению — хотя и кружным путем — из такого множества слов о Мосте. Но, кроме всего прочего, Мост и не представлял собой такой уж и трудный предмет для понимания.

Но он ничего не сказал. И это молчание оказалось решающим.

Будет ли у него возможность как-то проявить благодарность в отношении стареющего физика, подумал Вэгонер. Нет, только не сейчас. А быть может, и никогда. Боль и удивление Корси явственно проявились в том, что он сказал, даже сквозь холодность официальной записи. Вэгонеру очень хотелось снять и то и другое. Но он не мог. Оставалась лишь одна надежда на то, что когда придет время, Джузеппе увидит и поймет все, как целое.

С Корси перевернулась страница. Но остался еще один вопрос, требовавший ответа. Имелся ли где-нибудь на этих тысяче шестистах стенографированных страниц доклада, хотя бы один крошечный намек на то, что без готовящегося у «Дж. Пфицнер и Сыновья», Мост оказался бы незавершенным проектом?…

Нет, ничего подобного не обнаружилось. Вэгонер позволил докладу шлепнуться на стол со вздохом облегчения, который сам едва ли заметил. Все так, как надо.

Он подшпилил доклад и потянулся к своей корзине, обозначенной «Входящие документы» за досье на Пейджа Рассела, полковника Армейского Космокорпуса, поступившего к нему с предприятия «Пфицнера» неделю назад. Он чувствовал себя усталым, и не хотел бы в таком состоянии произвести акт суждения о человека на всю его оставшуюся жизнь. Но он сам попросил эту работу, и теперь должен ее выполнить.

Блисс Вэгонер не родился генералом. А как Господь — он оказался еще более неумелым.

 

5. НЬЮ-ЙОРК

У Пейджа ушло не более десяти секунд которые накануне от него потребовала Энн, за завтраком в его уютном закутке в Гавани космонавтов, на решение вернуться на фабрику «Пфицнера» и извиниться. Он не совсем понимал, почему свидание закончилось столь катастрофично. Но в одном был уверен: фиаско имело какое-то отношение к его заржавевшим космическим манерам. И если это можно поправить, то он сам — единственно необходимое оружие, которое это сделает.

И теперь, когда он задумался об этом над своей остывшей яичницей, ему все показалось совершенно очевидным в своей простоте. Свои последней чередой вопросов, Пейдж разбил тонкую скорлупку вечера и расплескал его содержимое по всему ресторанному столику. Он избегнул того, чтобы вдаваться в тонкости, и начал, хотя и косвенно, подвергать сомнению этические нормы Энн. Сперва четко определившись со своей первоначальной реакцией на упоминание об экспериментальных новорожденных, а затем — раскрыв ее «незаконный брак» с фирмой, на которую работала Энн.

В этом мире, называемом Землей рушащейся веры, никто не мог подвергать сомнению личные этические кодексы без того, чтобы не нарваться на неприятность. Такие кодексы, там где их вообще можно найти, очевидно стоили их приверженцам слишком больших затрат, чтобы кто-то смел их прощупывать. Когда-то вера являлась самоочевидной. Сейчас же она стала отчаянной. Те, кто по-прежнему имели ее — или создавали ее, кусочек за кусочком, фрагмент за фрагментом, осколок за осколком — не хотели ничего, кроме как возможности придерживаться ее. Но Пейдж понимал еще меньше, почему ему так хотелось объясниться с Энн Эббот. Отпуск быстро подходил к концу и до сих пор он воспользовался лишь возможностью прогуляться. Особенно, если сравнить этот отпуск с отчаянным счетчиком, установленным его двумя предыдущими. Двумя, после того, как распалась его семейная жизнь и он снова остался один. После того, как закончится его нынешний отпуск, имелся хороший шанс на то, что он будет приписан к станции на Прозерпине, которая к этому моменту почти уже закончена и у которой не могло быть соперников на звание самого заброшенного аванпоста солнечной системы. По крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь не откроет 11-ю планету.

Тем не менее, он собрался снова на фабрику «Пфицнера», на окраине живописного Бронкса, чтобы побродить среди ученых-исследователей, менеджеров, правительственных чиновников и встретиться с девушкой-обладательницей ледяного голоса и фигуры, как доска для глажки белья. Пощелкать каблуками на ковре в приемной при виде веселых серых стальных гравюр основателей, взбодриться лозунгом который мог быть, а мог и не быть, в честь бога Диониса, если бы он только знал, как прочитать его. Замечательно. Просто великолепно. Если он верно сыграет свою партию, то сможет отправиться к месту своей службы на станцию Прозерпина с прекрасными воспоминаниями. Быть может ответственный за экспорт вице-президент кампании позволит Пейджу называть его «Хэл» или даже «Бабблс».

И все же, наверное все дело было в религии. Как и любой другой человек, Пейдж считал, что по-прежнему искал нечто большее, чем он сам. Нечто превосходящее семью, армию, отцовство, сам космос или попойки в пабах и тиранически бессмысленные сексуальные спазмы отпуска космонавта. Совершенно очевидно, что проект «Пфицнера», с его атмосферой таинственности и самоотверженности, еще раз затронул в нем тот самый уязвимый нерв. Преданность проекту Энн Эббот оказалась всего лишь пробным камнем, ключом… Нет, он не мог пока подыскать для этого точного определения, но ее отношение каким-то образом точно подходило к пустому, с изломанными краями пятну в его собственной душе, похожее на… да, именно это. Похожее на кусочек мозаики.

И кроме того, ему еще раз хотелось увидеть эту лучезарную улыбку.

Из-за того, что стол Энн размещался именно так, а не иначе, прежде всего он заметил ее саму, войдя в приемную «Пфицнера». Выражение ее лица оказалось еще более странным, чем он ожидал. И, похоже, она пыталась произвести какой-то тайный жест, как будто бы сметая пыль со стола в его сторону кончиками пальцев. Он сделал еще несколько более медленных шагов в комнату и, наконец, сбитый с толку, остановился.

Со стула, которого он не мог видеть из-за двери кто-то поднялся и начал надвигаться на него. Шаги по ковру и странная осанка фигуры, которую уголком глаза заметил Пейдж, были неприятно осторожны. Пейдж повернулся, бессознательно подымая свои руки.

— Разве мы не видели этого офицера ранее, мисс Эббот? У него здесь дело — или нет?

Человек, находящийся в нетерпеливой полусогнутой позе, являлся никем иным, как Фрэнсисом Кс. Мак-Хайнери.

Когда он не сгибался в эту свою абсурдную позу, которая всего лишь являлась его позой обвинителя, Фрэнсис Кс. Мак-Хайнери ни на дюйм не отличался от наследников непрерывной линии Бостонских аристократов, кем он действительности и являлся. Не обладая по-настоящему высоким ростом, он был очень худощав и абсолютно сед, еще когда ему исполнилось 26 лет. Это придавало ему вид холодной мудрости, дополнявшейся его орлиноподобным носом и высокими скулами. ФБР перешло к нему от деда, который каким-то образом сумел убедить находившегося тогда на посту президента — поразительно популярного Человека-на-Коне, который просто источал ХАРИЗМУ, но не имел достойных упоминаниях мозгов — что столь важное руководство не должно подвергаться опасности при назначении его преемников. Вместо этого оно должно передаваться от отца к сыну подобно совету корпорации.

Наследные посты со временем склонны преобразовываться в номинальные, так как достаточно только одного слабенького потомка, чтобы уничтожить важность данного поста. Но этого с семьей Мак-Хайнери пока не произошло. Ныне здравствующий на своем посту, в действительности, мог бы даже преподать пару-другую уроков своему деду. Мак-Хайнери оказался хитрым, как росомаха. И невзирая ни на какие, подготавливавшиеся для него политические катастрофы, ему уже бессчетное число раз удавалось приземляться на ноги. Как теперь обнаружил Пейдж, он и являлся как раз тем человеком, для которого, может и не зная того, и была изобретена метафору «глаза-буравчики».

— Так как, мисс Эббот?

— Полковник Рассел вчера был здесь, — ответила Энн. — Наверное, вы тогда его и видели.

Поворачивающиеся двери распахнулись и вошли Хоорсфилд с Ганном. Мак-Хайнери не обратил на них никакого внимания. — Как тебя зовут, солдат? — спросил он.

— Я — космонавт, — отрывисто произнес Пейдж. — Полковник Пейдж Рассел, Армейский Космический Корпус.

— Что ты здесь делаешь?

— Нахожусь в отпуске.

— Ты будешь отвечать на мой вопрос? — спросил Мак-Хайнери. Как заметил Пейдж, он смотрел вовсе не на него, а куда-то через плечо, словно он не обращал по-настоящему никакого внимания на сам разговор. — Что ты делаешь на фабрике «Пфицнера»?

— Я влюблен в мисс Эббот, — отрывисто ответил Пейдж к своему полному и мрачному удивлению. — Я пришел, чтобы увидеться ней. Прошлым вечером мы слегка поссорились и я хотел извиниться. Это все.

Энн выпрямилась за своим столом, словно в ее позвоночник воткнули перекладину для штор, повернувшись к Пейджу слепо блестящими глазами и непонятным застывшим выражением лица. Даже рот Ганна несколько перекосился. Он сперва посмотрел на Энн, затем на Пейджа, словно вдруг почувствовал неуверенность в том, а знает ли он ли он их обоих.

Тем не менее, Мак-Хайнери, бросил лишь один быстрый взгляд на Энн и показалось, что его глаза превратились в бутылочное стекло. — Меня не интересует ваша личная жизнь, — произнес он тоном, действительно несшим отпечаток скуки. — Я сформулирую вопрос иным образом, чтобы его невозможно оказалось избежать. Прежде всего — зачем вы явились на фабрику «Пфицнера»? Какое у вас здесь ДЕЛО, солдат?

Пейдж постарался свои следующие слова подобрать весьма аккуратно. В действительно, едва ли что либо значило сказанное им, как только Мак-Хайнери проявил настоящий интерес к нему. Обвинение ФБР имело почти полновесную силу закона. Все теперь зависело от того, чтобы для начала добиться полной потери интереса к себе со стороны Мак-Хайнери. Упражнение, в котором, как и любой другой космонавт, Пейдж совершенно не обладал практическими навыками.

— Я доставил кое-какие образцы грунта из Юпитерианской системы. Меня попросил это сделать «Пфицнер», как часть их исследовательской программы.

— И вы доставили эти образцы вчера, как вы мне сами сказали.

— Нет, я вам этого не говорил. Но, действительно, вчера я их приносил.

— И как я вижу, вы и сегодня их принесли. — Мак-Хайнери ткнул своим подбородком на плечом в сторону Хоорсфилда, чье лицо замерло в абсолютной неподвижности, как только он начал проявлять признаки понимания происходящего здесь. — Ну, что вы скажете на этот счет, Хоорсфилд? Это один из ваших людей, о котором вы мне ничего не говорили?

— Нет, — ответил Хоорсфилд, однако придав своему ответу слегка вопросительный смысл, словно он не собирался отрицать сразу же все, что впоследствии от него могло потребоваться подтвердить. — Думаю, вчера я видел этого парня. Насколько мне кажется — в первый раз.

— Понятно. Могли бы вы сказать, генерал, — не является ли этот человек частью персонала, подключенного к проекту Армией?

— Я не могу заявить этого с полной уверенностью, — ответил Хоорсфилд, и его голос на этот раз прозвучал более положительно, поскольку в нем явственно слышалось сомнение. — Мне надо проконсультироваться со своим офисом. Может быть — он новичок из группы Элсоса. Тем не менее, он не является частью моего персонала. Но он ведь так и не утверждает — не так ли?

— Ганн, как насчет этого парня? Ваши люди взяли его, без моей персональной проверки? У него есть необходимая степень секретности?

— Что ж, мы сделали это, некоторым образом. Но он не нуждается в проверке, — пояснил Ганн. — Он всего лишь обычный полевой собиратель. И никакого настоящего отношения к исследовательской работе не имеет. Эти полевые собиратели всего-лишь волонтеры. Вы сами знаете.

Брови Мак-Хайнери сходились вместе все больше и больше. Еще лишь несколько вопросов и, как Пейдж знал из тех немногих газет, что достигали его в космосе, у Мак-Хайнери будет достаточно материала для его ареста и сенсации — такой сенсации, которая сделает «Пфицнер» посмешищем. Уничтожит любого гражданского сотрудника, работающего на «Пфицнера». Приведет в движение длиннейшую цепочку полевых трибуналов среди армейских сотрудников проекта. Приведет к падению политиков, поддерживавших исследования, и увеличит альбом передовиц о Мак-Хайнери по крайней мере дюйма на три. Последнее единственное, в чем по настоящему был заинтересован Мак-Хайнери. То, что проект умрет, само по себе являлось лишь побочным эффектом, хотя и неизбежным, интересовавшим его меньше всего.

— Прошу прощения, мистер Ганн, — тихо проговорила Энн. — Я думаю, вы не так хорошо знаете статут полковника Рассела, как я. Он только что прибыл из глубокого космоса, и его запись по степени секретности находилась в файле «Чисто и Нормально» долгие годы. Он не просто один из наших обычных полевых собирателей.

— Ага, — произнес Ганн. — Наверное, я забыл, но это — совершенная правда.

Почему это являлось абсолютной правдой и совершенно не относилось к делу, Пейдж понять не мог. Почему Ганн так спокойно согласился с этим? Неужели он думал, что Энн оттягивала время?

— На самом деле, — спокойно продолжала Энн, — полковник Рассел является планетным экологом, специализирующимся на спутниках планет. Он проводил для нас важные работы. Он довольно известен в пространстве. И у него много друзей, как среди строителей Моста, так и в других местах. Это правда, не так ли, полковник Рассел?

— Я знаю большинство сотрудников группы Моста, — согласился Пейдж, но ему едва удалось добиться того, что подтверждение прозвучало достаточно громко. То, что говорила девушка, добавляло один к одному и походило на огромную черную ложь. И лгать Мак-Хайнери — идти короткой дорожкой к падению. Только Мак-Хайнери имел привилегию на ложь. Но его свидетели — никогда.

— Образцы, доставленные вчера полковником Расселом, содержали важный материал, — продолжила Энн. — Вот почему я попросила его вернуться. Нам нужен его совет. И если его образцы окажутся столь важными, какими они показались на первый взгляд, они сэкономят налогоплательщикам много денег. Они помогут завершить нам наш проект задолго до его настоящей даты закрытия. И если представится такая возможность, полковнику Расселу придется лично руководить последними этапами работы. Он единственный, кто достаточно хорошо знаком с микрофлорой Юпитерианских спутников, чтобы интерпретировать результаты.

Мак-Хайнери сомневаясь, посмотрел через плечо Пейджа. Было трудно определить, расслышал ли он хотя бы слово. Ясно, что Энн выбрала свои последние слова с огромной осторожностью. Потому, что если у Мак-Хайнери и была какая-то слабость — то это лишь огромная стоимость его постоянных, все охватывающих расследований. Особенно в последнее время, он стал верной смертью для «излишних трат в правительстве», каким он прежде традиционно считался для «подрывных элементов». Наконец он произнес: — Совершенно очевидно, что здесь что-то незаконно. Если это так, то почему же этот человек с самого начала сказал другое?

— Потому, что это тоже правда, — отрывисто произнес Пейдж.

Мак-Хайнери проигнорировал его.

— Мы проверим документы и вызовем, кого понадобится. Пойдемте, Хоорсфилд.

Генерал проследовал следом за ним, бросив на Пейджа взгляд, не убедительный и в малой степени, и возмутительно театрально подмигнул Энн. И в то же мгновение, как за ними закрылась дверь, приемная словно взорвалась. Ганн набросился на Энн с грацией, поразительно напоминавшей повадку тигра, что само по себе оказалось весьма странно для человека со столь спокойным лицом. Но и Энн уже поднималась из-за стола с выражением страха и ярости на лице. Они оба закричали одновременно.

— Только посмотрите, что вы наделали с этой своей чертовой выведыванием…

— Какого черта вам понадобилось кормить подобной сказочкой Мак-Хайнери…

— … даже космонавту должно быть понятно, что значит болтаться у охраняемой площадки..

— … вы знаете не хуже меня, что эти образцы с Ганимеда — просто мусор…

— … вы обойдетесь нам наших ассигнований со своим сованием носа…

— … мы никогда не нанимали человека со степенью «Чисто и Нормально» с момента начала проекта…

— Я надеюсь, вы удовлетворены…

— Я предполагал, что у вас к этому времени будет больше соображения…

— ТИХО! — заорал Пейдж перекрыв их обоих своим настоящим командным ревом. В глубоком космосе он не имел возможности использовать его, но сейчас это сработало. Они оба посмотрели на него, со ртами, раскрытыми на полуслове и лицами, белыми как молоко. — Вы оба ведете себя, как пара истеричных цыплят! Мне жаль, что я принес вам неприятности — но я не просил вас, Энн, лгать ради меня. И я не просил вас, Ганн, продолжать эту ложь! Быть может вам лучше прекратить предъявлять друг другу обвинения и попытаться досконально все продумать. Я попытаюсь помочь вам, чем смогу — но только не в том случае, если вы будете кричать и плакаться друг другу и мне!

Девушка обнажила свои зубы, издав при этом настоящее рычание в адрес Пейджа. В первый раз он увидел, как человеческое существо, издав подобный звук, именно его и хотело произвести. Тем не менее, она снова села и вытерла свои раскрасневшиеся щеки платочком. Ганн посмотрел вниз на ковер и мгновение-два лишь шумно дышал, прижав ладони своих рук к побелевшим губам.

— Я полностью с вами согласен, — через мгновение произнес Ганн, совершенно спокойно, словно ничего не произошло. — Нам необходимо заняться работой. И как можно быстрее. Энн, скажи мне пожалуйста, почему было необходимо заявить, что полковник Пейдж так жизненно необходим для проекта? Я ни в чем вас не обвиняю, но нам надо знать факты.

— Прошлым вечером мы ужинали вместе с полковником Расселом, — ответила Энн. — Я в кое-чем излишне пооткровенничала насчет проекта. А в конце вечера мы слегка поссорились, что, наверное, услышали по крайней мере двое из любителей-информаторов Мак-Хайнери в ресторане. Мне пришлось солгать как для собственной безопасности, так и для безопасности полковника Рассела.

— Но у вас же собой был Соглядатай! И если вы знали, что вас могут подслушать…

— Я это хорошо знала. Но потеряла самообладание. Вы знаете, такое случается.

Все это прозвучало совершенно без эмоций, как если бы прокручивалась лента магнитофона. Переданный подобным образом, инцидент показался Пейджу происшедшим с кем-то, кого он никогда не встречал и чье имя он с уверенностью даже не мог произнести. И только глаза Энн, наполненные слезами ярости, дали представление о связи между хладнокровным повествованием и недавними воспоминаниями.

— Да. Это серьезно, — задумчиво произнес Ганн. — Полковник Рассел, вы действительно ЗНАЕТЕ кое-кого из строителей Моста?

— Я знаю кое-кого из них очень хорошо. Особенно Чэрити Диллона. Кроме того, я работал какое-то время в Юпитерианской системе. Тем не менее, проверка Мак-Хайнери покажет, что я не имею никакого официального отношения к Мосту.

— Хорошо, хорошо, — начать светлеть Ганн. — Это расширяет проверку для Мак-Хайнери, включая сюда еще и Мост. И разбавляет ее с точки зрения «Пфицнера». Что дает нам больше времени, хотя мне и жаль парней на Мосту. Мост и проект «Пфицнера» — как подозреваемые. Да, это, пожалуй, слишком большой кусок даже для Мак-Хайнери. На это у него уйдут многие месяцы. А Мост — проект-любимец сенатора Вэгонера, так что ему придется продвигаться осторожно. Он не может так же быстро уничтожить репутацию Вэгонера, как репутацию других сенаторов. Гм-м. Вопрос в том, как мы собираемся использовать имеющееся в нашем распоряжение время?

— Когда вы успокоитесь, то успокоитесь совершенно, до конца, — угрюмо усмехнулся Пейдж.

— Я — всего лишь торговец, — произнес Ганн. — Может быть и несколько более созидательный, чем некоторые, но все же с сердцем торговца. А в этой профессии вам приходиться подстраивать настроение по случаю, как это приходится делать и актерам. Теперь — об этих образцах…

— Мне не следовало говорить еще и это, — вставила свое слово Энн. — Я боюсь, это был излишне хороший штрих.

— Напротив, быть может единственный, имеющийся в нашем распоряжении. Мак-Хайнери — «практичный» человек. Результаты — вот что для него главное. Предположим, мы заберем образцы полковника Рассела из обычного порядка тестирования и проверим их прямо сейчас, дав специальные указания персоналу, чтобы они что-нибудь в них нашли. Что-то, хотя бы похожее на подходящее.

— Это нельзя подделать, — нахмурившись, произнесла Энн.

— Моя дорогая Энн, а кто что-то говорит насчет подделки? Почти каждый пакет образцов содержит какой-нибудь любопытный организм, даже если он и недостаточно хорош, чтобы оказаться в конце концов среди наших избранных культур. Вам понятно? Мак-Хайнери удовлетворится результатами, если мы сможем показать их ему. Даже если эти результаты стали возможны благодаря человеку, не обладающему полномочиями. В ином случае ему придется собрать комиссию экспертов, чтобы рассмотреть свидетельство, а это стоит денег. Конечно, все будет основываться на факте, будут ли у нас к тому времени результаты или нет, когда Мак-Хайнери обнаружит, что полковник Рассел ЯВЛЯЕТСЯ человеком, не обладающим соответствующими полномочиями.

— Есть еще одно обстоятельство, — проговорила Энн. — Чтобы сделать окончательно твердым то, что сказала Мак-Хайнери, нам придется превратить полковника Рассела в убедительного планетного эколога. И рассказать ему, в чем именно заключается проект «Пфицнера».

Лицо Ганна мгновенно нахмурилось. — Энн, — проговорил он. — Я хочу чтобы вы убедились, в какую неприятную ситуацию завел нас этот сильный человек. Чтобы защитить наши законные интересы от нашего собственного правительства, мы собираемся совершить настоящее, реальное нарушение секретности. Чего никогда не произошло бы, не надави Мак-Хайнери своим весом.

— Совершенно верно, — подтвердила Энн. Тем не менее, выражение ее лица стало похоже на то, что бывает у игрока в покер, подумал Рассел. Наверное, ей даже нравилось неудовольствие Ганна. В действительности он не считал себя человеком, которого можно подозревать в нелояльности или риске для безопасности чего бы то ни было.

— Полковник Рассел, я полагаю, нет никакого, хотя бы малого шанса на то, что вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО планетный эколог? Большинство космонавтов со столь высоким, как у вас, рангом, являются учеными в некотором роде.

— Увы, — ответил Пейдж. — Моя область — баллистика.

— Что ж, по крайней мере, вы все же кое-что должны знать о планетах. Энн, я предлагаю, чтобы вы сейчас приняли руководство не себя. Мне нужно проделать кое-какое быстрое прикрытие. Ваш отец, как мне кажется — наилучший человек для того, чтобы просветить во всем полковника Рассела. И, полковник, прошу вас запомнить, что теперь каждая частица информации, которую вы получите на нашем производстве, может стоить давшему ее тюрьмы или даже расстрела, если Мак-Хайнери обнаружит это. Вам это понятно?

— Я буду держать рот на замке, — заверил Пейдж. — Я уже и так достаточно нанес вреда. Так что буду только рад, пытаясь помочь сделать все, что только возможно. Мое любопытство и так уже меня просто убивало. Но вы должны знать и еще кое-что, мистер Ганн.

— И это…

— То, что время, на которое вы рассчитываете, просто не существует. Мой отпуск заканчивается через десять дней. И если вы считаете, что сможете сделать из меня планетного эколога за этот промежуток времени, я сделаю все, что зависит от меня.

— Угу, — произнес Ганн. — Энн — за работу.

И он вылетел через вращающиеся двери.

В течении какой-то чопорного мгновения они смотрели друг на друга, и затем Энн улыбнулась. Пейдж сразу же почувствовал себя совершенно другим человеком.

— Это действительно правда — то, что вы сказали? — почти застенчиво спросила Энн.

— Да. Я не знал этого, пока не произнес, но все сказанное мной — правда. Мне жаль, что пришлось это произнести в столь неподходящий момент. Я пришел лишь, чтобы извиниться за мою часть в том споре прошлым вечером. А теперь, похоже, мне придется рассчитываться за куда более значительную ссору.

— А вы знаете, любопытство, похоже, ваш главный талант, — спросила она, снова улыбнувшись. — У вас ушло всего лишь два дня на то, чтобы узнать все вас интересовавшее. Несмотря на то, что это один из наиболее охраняемых секретов в мире.

— Но я пока еще с ним не ознакомился. Вы можете мне рассказать о нем здесь? Или тут есть подслушивающие устройства?

Девушка рассмеялась. — Не думаете же вы, что я и Хэл могли бы ругаться подобным образом, имейся здесь подслушивающие устройства? Нет, здесь все чисто и мы проверяем это каждый день. Я представлю вам лишь основные факты, а отец — снабдит деталями. Правда заключена в том, что проект «Пфицнера» состоит не только в одном лишь покорении дегенеративных заболеваний. Он нацелен так же и на конечный результат этих заболеваний. МЫ ИЩЕМ ОТВЕТА НА САМУ СМЕРТЬ.

Пейдж медленно опустился в ближайшее кресло. — Я не могу поверить, что это может быть сделано, — наконец прошептал он.

— Именно это мы все и привыкли думать, Пейдж. Вот что здесь сказано. Она указала на лозунг на немецком, висящий над вращающимися дверями. «Wider den Tod is kein Krautlein gewachsen». «Против Смерти ничто так просто не растет». Это — закон природы, как считали древние немецкие ботаники. Но на самом деле — это всего лишь вызов. Где-то в природе СУЩЕСТВУЮТ растения и лекарственные травы против смерти — и мы собираемся их отыскать.

Отец Энн казался одновременно и слишком занятым и немного рассеянным, чтобы вообще поговорить с Пейджем. Но, тем не менее, ему потребовался лишь один день на объяснение основной идеи проекта. Причем достаточно живо, так, что Пейдж смог все себе уяснить. На другой день, после простой помощи в той части лабораторий «Пфицнера», где проверялись его образцы почвы — помощи, состоявшей в основном из мытья пробирок и приготовления растворов — Пейдж достаточно проникся идеей, чтобы осмелиться предложить свою версию. Он высказал ее Энн за ужином.

— Как мы считаем, все это основано на том, почему антибиотик действует именно так, а не иначе — говорил он, а девушка слушала с вниманием, в котором лишь слегка проскальзывала нотка насмешки. — А чем хороши они для организмов, их производящих? Мы предполагаем, что микроорганизм выделяет антибиотик, чтобы уничтожить или подавить соперничающие микроорганизмы, хотя у нас никогда не было возможности доказать, что микроорганизмом производится достаточно антибиотика для этого в натуральной среде, то есть почве. Другими словами, мы предположили, что чем шире спектр антибиотика, тем меньше соперников имеет его производитель.

— Поаккуратнее с телеологией, — предупредила Энн. — Организм производит его не ПОЭТОМУ. Это всего лишь результат. Функция, а не цель.

— В общем — правильно. Но именно здесь и пролегает граница в нашем мышлении насчет антибиотиков. А что такое антибиотик для микроорганизма, им УНИЧТОЖАЕМОГО? Совершенно очевидно — токсин, яд. Но некоторые бактерии всегда сопротивляются определенному антибиотику, и благодаря — как это назвал твой отец? — благодаря вариациям клонирования и селекции, сопротивляющиеся клетки могут сами захватить всю колонию. Совершенно очевидно, что эти сопротивляющиеся клетки вырабатывают антитоксин. Примером могла бы стать бактерия, вырабатывающая пенициллиназу, которая является энзимом, уничтожающим пенициллин. Для подобных бактерий пенициллин является токсином, а пенициллиназа — антитоксином, правильно?

— Совершенно правильно. Продолжай, Пейдж.

— А теперь добавим еще один факт. Тетрациклин и пенициллин — не только антибиотики, что само делает их токсичными для многих бактерий — но и одновременно и АНТИТОКСИНЫ. Оба они нейтрализуют плацентный токсин, вызывающий эклампсию беременности. И еще, тетрациклин — антибиотик широкого спектра. А есть ли такая штука, как антитоксин широкого спектра? Является ли сопротивляемость тетрациклину, которую могут выработать многие разные типы бактерий, проистекающие от одной единственной противодействующей субстанции? Теперь мы знаем, что ответ на это — ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ. Мы так же нашли другую разновидность антитоксина широкого спектра — тот, что защищает организм от многих видов антибиотиков. Мне рассказали, что это совершенно новая область исследований. Что мы лишь только начали затрагивать ее поверхность. Эрго: Найдите антитоксин широкого спектра, который действует против токсинов человеческого тела, аккумулирующихся после остановки роста. Наподобие того как пенициллин и тетрациклин действуют на токсин беременности. И вы получите ваш волшебный автомат против дегенеративных заболеваний. И «Пфицнер» уже нашел такой антитоксин: его название — аскомицин… Ну и как я? — с волнением добавил он, переводя дыхание.

— Прекрасно. Быть может, все несколько сжато, чтобы Мак-Хайнери мог понять, но может быть — это и к лучшему. Это не будет звучать для него излишне запутанно, если он и сможет во всем этом разобраться. И все же, может оказаться полезным, если при разговоре с ним, ты окажешься несколько более иносказательным. — Девушка снова достала свою пудреницу и внимательно посмотрела в нее. — Но ты рассказал пока что только о дегенеративных болезнях, а это всего лишь фоновый материал. А теперь расскажи мне о самой атаке на смерть.

Пейдж посмотрел сперва на пудреницу, а затем — на девушку, но выражение ее лица было слишком внимательным, чтобы передать что-то. Он медленно произнес: — Если тебе хочется, я расскажу и это. Но твой отец сказал мне, что этот элемент работы держится в секрете даже от правительства. Должен ли я обсуждать это в ресторане?

Энн развернула маленький, похожий на пудреницу предмет, так что он смог его разглядеть. На самом деле этой был какой-то датчик. Его игла-указатель находилась в неуверенном движении, но у самой нулевой точки. — Поблизости нет ни одного микрофона, способного подслушать тебя, — проговорила Энн, захлопнув прибор и вернув его в свою сумочку. — Продолжай.

— Хорошо. Однажды тебе придется мне объяснить, почему ты позволила себе дойти до той первой ссоры со мной здесь, когда у тебя с собой имелся Соглядатай. А сейчас, я слишком занят, играя фальшивого эколога. Исследования летального исхода начались еще в 1952 году, анатомистом по имени Лэнсинг. Он был первым, кто доказал, что сложные животные — при это он использовал ротиферы — производят определенный токсин старения, как нормальную часть их роста, и он передается их потомкам. Он вырастил примерно пятьдесят поколений ротифер от молодых матерей, и с каждым новым поколением добивался увеличения продолжительности жизни. Он добился того, что средняя продолжительность жизни возросла с 24 дней до 104. Затем он вывернул процесс наизнанку, и с помощью выращивания потомства от пожилых матерей добился уменьшения продолжительности жизни для последнего поколения значительно НИЖЕ естественного уровня.

— А теперь, — произнесла Энн, — ты знаешь больше о детях в нашей лаборатории, чем я тебе раньше рассказала — или по крайней мере — должен знать. Роддом, которые нам их поставляет, специализируется на незаконнорожденных детях молодых правонарушителей — а для наших целей чем моложе ребенок, тем лучше.

— Извини, но не нужно больше меня этим подкалывать, Энн. Я знаю, что это тупик. Размножение человека для удлинения продолжительности жизни не практично. Все, чем могут снабдить эти младенцы проект — так это примерным списком данных по уровню содержания токсинов смерти в их крови. А то, что нам сейчас необходимо — совсем иное — антитоксин против токсина старения человека. Мы знаем, что это — одна, специфическая субстанция, совершенно отличная от ядов, вызывающих дегенеративные болезни. И мы знаем, что она может быть нейтрализована. Когда нашим лабораторным животным вводили аскомицин, у них не возникало ни одного дегенеративного заболевания — но они все равно умирали. Примерно в свое обычное время, словно они, как часы, заведены с рождения. Что, на самом деле, примерно так и было, из-за количества токсина старения, переданного им своими матерями. Так что то, что мы теперь ищем — вовсе не антибиотик — не лекарство против жизни, а антинекротик — лекарство против смерти. Мы пользуемся предоставленным нам временем, потому что аскомицин уже удовлетворяет условиям нашего контракта с правительством. Но как только мы запустим аскомицин в массовое производство, наши правительственные ассигнования будут урезаны до минимума. Но если мы достаточно долго сможем удержать аскомицин от выхода в свет, то сможем продолжать получать достаточно денег, и скоро создадим антинекротик.

— Браво, — произнесла Энн. — Ты говорил точно, как отец. Я хочу, Пейдж, чтобы ты в особенности отметил последний пункт, потому что это единственно важная часть, которую ты должен хорошо запомнить. Если появится хотя бы малейшее подозрение, что мы сами систематически замедляем выпуск аскомицина, что мы тратим правительственные ассигнования на что-то, о чем правительство не имеет ни малейшего представления, что это может быть сделано — тогда мы заплатим чертовски много. Мы уже столь близки к получению антинекротика, что просто бессердечно остановиться, не только для нас, но и для всего человечества.

— Цель оправдывает средства, — пробормотал Пейдж.

— В данном случае — это именно так. Я знаю, что сегодня фетиш нашего современного общества — секретность. Но здесь она служит всем, на перспективу, и она ДОЛЖНА быть сохранена.

— Я сохраню ее, — произнес Пейдж. Он, конечно, имел ввиду не секретность, а уловку с правительственными ассигнованиями. Но сейчас он не видел никакого смысла поднимать эту тему. Что же касается секретности, он не имел практически никакой веры в нее — особенно после того как увидел насколько хорошо она действовала.

Потому что за два дня, проведенные им внутри «Пфицнера», он уже обнаружил неопровержимого шпиона в самом сердце проекта.

 

6. ЮПИТЕР-5

Когда Гельмут проходил по рабочему залу, возвращаясь к своему рабочему месту он заметил, что на длинной панели командного пульта горели три желтых сигнала «Критично». Как обычно, все они сконцентрировались на пульте 9, где работала Эва Чавес.

Эва, несмотря на свое латиноамериканское имя — подобные, ранее чего-то стоившие «билеты» больше уже ничего не означали среди хорошо перемешанного населения Запада — была крупной девушкой, блондинкой, подпитывавшей в себе любовь к Мосту. К сожалению, она оказалась склонна к очарованию чистой Космичностью Всего. И как раз в тот момент, когда оказался жизненно необходим хладнокровный анализ и мгновенные решения.

Гельмут протянул руку над плечом девушки и выключил ее из цепи, оставив лишь как наблюдателя. Сам же надел шлем дублирующего оператора. Незавершенные основания кессона возникли вокруг него. Буруны кипящего водорода взвивались на несколько сот футов вверх вдоль его скругленных сторон. Буруны, никогда не затихавшие, а просто отрываемые и превращавшиеся в летящий дождь.

Около самого верха на северной стороне кессона виднелось пятно темно-оранжевого цвета, медленно ползущее в направлении фронтона ближайшей фермы. Катализ…

Или рак. Гельмут никак не мог избавиться от представления процесса именно таким образом. На этой горькой, яростной планете-монстре тот же самый карбид кальция, с помощью которого получали ацетиленовый газ для ламп, существовавших две сотни веков назад на Земле. При таких скоростях ветра подобные песчинки глубоко внедрялись во все, с чем сталкивались. И при давлении в пятнадцать миллионов паскалей, в присутствии катализатора — соды, прессованный лед вбирал в себя аммиак и карбон-диоксид, создавая протеиноподобные смеси быстрой, прожорливой цепочкой распада.

O H H O H O

| | | | | |

C H N C C H N C C H …

\|/ \ /|\ / \|/ \ /|\ / \|/

C C H N C C H N C

| | | | | | |

| O H | O H |

| | |

C S C S C S

2| 2 | 2|

| | |

| H O | H O | H O

| | | | | | | | |

C N H C C N H C C N H C …

/ | \ \ / \ / \ / \ / \ / \ \ / \ /

H C C N H C C N H C C N

| | | | | | | | |

O H H O H H O H H

Одно мгновение Гельмут просто наблюдал, как растет пятно. Все-таки это — одна из тех практический невозможных возможностей, ради изучения которых и создан Мост. Подобная смесь на Земле, если вообще могла соединиться, представляла бы собой пористый, твердый и прочный, как рог носорога материал. Здесь же, при почти трехкратном земном тяготении, молекулы вынуждены формироваться в строго алифатическом порядке. Но на пересечении их расположение гексагонально, словно смесь пыталась превратиться в какой-то ароматически компаунд, если бы ей только удалось. И даже здесь, на пересечении эта штука представлялась достаточно прочной — но по длинной оси она размазывалась, как графит. Атомы кальция и серы легко меняли свое настроение в том, что касалось того, кто из них будет действовать как металл валентной пары, отдавая обусловленный давлением захват одного атома углерода, в надежде ухватить следующий по очереди. Или вообще сдаваясь, чтобы стать включенными в радикал с внутренней двойной связью с атомом серы, в чем-то похожий на цистин…

Назвать происходящее формой рака — представлялось не таким уж и далеким от истины. Эта смесь наиболее близка к тому, чтобы оказаться местной формой жизни Юпитера. Она росла, насыщалась, воспроизводила самое себя, и показывала наличие некоторых характерных черт земного вируса, например такого, как табачный мозаичник. Конечно же, она росла под воздействием снаружи, наращением, как и всякий неживой кристалл, а не изнутри, инвагинацией, как клетка. Но вирусы тоже развивались подобным образом, по крайней мере — in vitro.

Да, это не тот состав, чтобы поддерживать основание величайшего инженерного проекта человечества. Вполне возможно, что это подходящая смесь в качестве основы для грудной клетки какой-нибудь Юпитерианской медузы. Но для кессона Моста — это рак.

На краю повреждения работал скреперный механизм, откидывающий срезанные аминокислоты и наращивающий новые слои льда. А тем временем распад с поверхности кессона распространялся все глубже. Скорее всего, скреперу не удастся добраться до ядра неприятностей — не являвшейся кальциево-углеродной пылью, которой атмосфера насыщена сверх всякой меры. Напротив, это всего лишь одна-единственная щепотка вплавившейся металлической соды, сама не принимавшая никакого участия в реакции — достаточно быстрой, чтобы истребить ее. Она едва ли могла поспевать за поверхностным распространением болезни.

И покрывать новым льдом поверхность раны — бессмысленно. Эва должна была понимать это. При такой скорости реакции, весь кессон должен расплавиться и растаять как масло под весом Моста в течении часа.

Гельмут отослал бесполезный скрепер обратно. Пробурить скважину к щепотке металла? Нет — сейчас она уже находится слишком глубоко и местонахождение ее неизвестно.

Он быстро вызвал два бурильщика из множества работавших внизу, где постоянные взрывы все глубже и глубже вдавливали основание кессона в сомнительную «землю» Юпитера. Он направил обе слепых, пышущих огнем, машины прямо вниз, в разлом.

Дно этой язвы оказалось на глубине около ста футов внутри огромного ледяного блока. Тем не менее, Гельмут нажал на красную кнопку.

Бурильщики взорвались с тяжелой, практически невидимой вспышкой, как и задумывалось при их создании. В поверхности кессона образовалась яма.

Ближайшая к нему ферма выгнулась вверх под воздействием ветра. Одно мгновение она трепетала, пытаясь сопротивляться. Затем она согнулась еще больше.

Лишенная своей основной поддержки, она неожиданно оторвалась и, вращаясь, унеслась во тьму. Неожиданная вспышка света на мгновения осветила ее и Гельмут увидел удалявшуюся ферму, похожую на летучую мышь с порванными крыльями, уносимую циклоном.

Скрепер спешно спустился в яму и начал наполнять ее льдом от самого дна. Гельмут также заказал доставку вниз новой фермы и группы строительных лесов. Повреждение такого порядка требовало времени на исправление. Он понаблюдал, как смерч срывает неровные куски с краев ямы до тех пор, пока не уверился в том, что рак-катализ остановлен. И затем — вдруг преждевременно, опустошенно усталый — он снял шлем.

И поразился той неприкрытой ярости, которая превратила крупные черты красивого лица Эвы в белую маску.

— Ты еще пока не взорвал весь Мост, а? — спросила она, без всякого предисловия. — Сгодится любой повод.

Сбитый с толку, Гельмут беспомощно отвернулся. Не лучший выход. Скрытый лик Юпитера взирал сморщенно, через иконоскоп, точно так же, как и на палубе прораба.

Он, Эва, строители и весь спутник-5 падали по направлению к Юпитеру. Их размеренная жизнь взаперти на Юпитере-5 воспринималась как совершенно нереальная, по сравнению с четырьмя часами каждого из этих неотличимых дней, проводимых ими на постоянно меняющейся поверхности Юпитера. И каждый новый день подводил их умы, как корабли, потерявшие управление, все ближе и ближе к этому яркому инферно.

Не представлялось возможным для мужчины — или женщины — на Юпитере-5 как-то иначе взглянуть на гигантскую планету. Простое понимание, разделяемое ими, что планеты не занимают четыре пятых всего небосвода, если только сам наблюдатель не находится в небе планеты. И падает по направлению к ее поверхности. Все быстрее и быстрее…

— У меня нет никакого намерения, — устало ответил он, — взрывать Мост. Мне бы хотелось, чтобы до тебя дошло наконец. Я хочу чтобы Мост — существовал. Хотя я и не созерцаю звезды, доводя себя до состояния, когда уже некомпетентен разобраться в том, что происходит на строительстве. Может ты считала, что это гнилое пятно исчезнет само собой, после того, как заплавить его льдом? Разве ты не знала…

Несколько голов в шлемах, находившихся поблизости слепо повернулись на звук его голоса. Гельмут заткнулся. Любая отвлекающая беседа и активность здесь, на рабочей палубе, считались табу. Жестом он приказал Эве продолжить работу.

Девушка достаточно подчиненно снова надела шлем. Но совершенно ясно по тому, как плотно сжались ее обычно налитые губы, она считала — Гельмут прекратил спор только потому, что хотел последнее слово оставить за собой.

Гельмут быстро подошел к центральной колонне, которая проходила вниз вдоль оси рабочей «лачуги» и вскочил на спиральную лестницу, ведущую к его каюте прораба. Он уже предчувствовал вес шлема на своей голове.

Тем не менее, шлем оказался на голове Чэрити Диллона. Он сидел в кресле Гельмута.

Совершенно очевидно, что Чэрити не заметил появления Гельмута. Оператор Моста должен научиться игнорировать, находиться в совершенной отключенности от всего, что происходит вокруг его тела, за исключением сигналов, издаваемых машинами. Он должен уметь полагаться только на чувства, сообщающие ему о том, что происходит там, на расстоянии сотен и сотен тысяч миль.

И Гельмут отлично понимал, что не стоит отвлекать его. Вместо этого, он просто наблюдал, как белые, похожие на ножи, пальцы Диллона со слепой уверенностью порхали над поверхностью пульта.

Очевидно, Диллон производил полный объезд Моста — не только от конца до конца, но и снизу до верху тоже. Пульт-дублер показывал, что он уже активизировал две трети ультрафонных глаз. Значит, он всю ночь просидел за этим делом. И начал его сразу же, как только сменил Гельмута.

Зачем?

С трепетом еще неоформившегося предчувствия Гельмут посмотрел на разъем прораба, который позволял оператору, отсюда из каюты, общаться со всей группой строителей, когда необходимо, и позволявшим ему быть в курсе всего, что говорилось или происходило у рабочих пультов.

Разъем был подключен.

Диллон неожиданно вздохнул, снял шлем и обернулся.

— Привет, Боб, — поздоровался он. — Вообще-то странная вещь. Ты не можешь видеть, слышать. Но когда кто-нибудь наблюдает за тобой, то спиной словно чувствуется какое-то давление. Может быть, сверхчувственное восприятие. Когда-нибудь испытывал подобное ощущение?

— В последнее время — весьма часто. Зачем гранд-турне, Чэрити?

— Будет инспекция, — ответил Диллон. Его глаза встретились с глазами Гельмута. Взгляд их был открыт и прозрачен. — Пара председателей подкомиссии Сената, прибывающих убедиться в том, что их восемь миллиардов долларов не выброшены на свалку. Естественно, я немного беспокоюсь, чтобы они обнаружили все в полном порядке.

— Понятно, — произнес Гельмут. — В первый раз за пять лет, не так ли?

— Примерно. А что за разборка произошла только что там внизу? Кто-то — я уверен, что ты — по весьма жестким предпринятым мерам, вывел Эву из затруднительного положения. И затем я слышал, как она обвинила тебя в желании взорвать Мост. Я проверил то место, когда начался ссора, и мне показалось, что она запустила процесс довольно-таки далеко, но… Так все же что произошло?

У Диллона обычно не хватало коварства для игры в кошки-мышки и сейчас он выглядел менее всего коварным. Гельмут ответил, аккуратно подбирая слова: — Я думаю, что Эва просто расстроилась. Из-за этого Юпитера мы уже почти все чокнулись. И каждый — по своему. Избранный ею путь борьбы с катализом, показался мне неподходящим. Простое различие во мнении, разрешенное в мою пользу, поскольку все полномочия — у меня. У Эвы их нет. Вот и все.

— Довольно дорогая разница, Боб. Я по природе своей не мелочен. И ты это знаешь. Но подобный инцидент, в присутствии сенаторов…

— Все дело в том, — продолжил Гельмут, — собираемся ли мы потратить еще десять тысяч сверх или сколько там потребуется, чтобы заменить фермы и усилить кессон. Или мы потеряем целый кессон, и вместе с ним — треть всего Моста?

— Естественно, тут ты прав. Это можно объяснить даже нескольким сенаторам. Но объяснять такое часто — несколько затруднительно. Во всяком случае — пульт — твой, Боб. Можешь продолжить мою проверку, если у тебя есть время.

Диллон встал. И затем неожиданно добавил, словно под чьим-то нажимом:

— Боб, я все пытаюсь понять твой образ мышления. Из того, что сказала Эва, я заключил что ты сделал это общим достоянием. Я… я не думаю, что это хорошая идея — заражать своих же друзей, коллег собственным пессимизмом. Это ведет в плохой работе. Я знаю. Знаю, что ты сам не допустишь плохой работы, не смотря на свои чувства. Но это лишь в силах одного-единственного прораба. И ты сам себе добавляешь лишнюю работу. Не мне, а себе. Тем, что открыто пессимистически относишься к Мосту. Приходит на ум, что тебе бы неплохо использовать недельный перерыв. Может быть, недельный пикник на Ганимеде. Или что-то еще. Боб, в команде строителей Моста — ты лучший, несмотря на все твое ворчание насчет работы и прочие опасения. Мне бы очень не хотелось тебя заменять.

— Угроза, Чэрити? — спокойно спросил Гельмут.

— НЕТ. Я ни за что тебя не заменю, если ты только совсем не свихнешься. И я совершенно уверен, что твои страхи в этом отношении абсолютно беспочвенны. Ведь общеизвестно, что только нормальные люди сомневаются в своей собственной нормальности, не так ли?

— Это общеизвестное заблуждение. Наибольшее число психопатических навязчивых идей начинается с незначительного беспокойства, от которого не избавиться.

Диллон сделал жест, словно пытаясь отбросить предмет разговора в сторону. — Так или иначе, я — не угрожаю. Я буду сражаться, чтобы сохранить тебя здесь. Но мои приказы касаются только Юпитера-5 и Моста. На Ганимеде есть люди с большим авторитетом, чем мой. А в Вашингтоне — еще с куда большим. Как например в этой инспекционной группе. Почему бы тебе, к примеру, не взглянуть на светлую сторону? Совершенно очевидно, что Мост не может вдохновлять тебя до бесконечности. Но ты, по крайней мере, мог бы подумать об этих долларах, каждый час накапливающихся на твоем банковском счету, пока ты здесь работаешь. Или о всех этих мостах, кораблях и кто знает еще, которые ты построишь, когда вернешься домой, на Землю. И все это под волшебными словами: «Один из людей, построивших Мост на Юпитере!»

Чэрити даже раскраснелся от смущения и энтузиазма. Гельмут улыбнулся.

— Я постараюсь постоянно помнить об этом, Чэрити, — заверил он. — Но, думаю, все же пропущу недельный отпуск. Пока. А когда должно прибыть это стадо гусей-сенаторов?

— Трудно сказать. Они прибывают на Ганимед прямо из Вашингтона, без каких либо залетов куда-то. И на некоторое время остановятся там. Я думаю, что они, прежде, чем прилететь сюда, остановятся на Каллисто. Как мне сказали — у них на корабле установлено кое-что новенькое. Что позволяет им летать гораздо более свободно, чем наш обычный внутрисистемный транспорт.

Неожиданно словно ледяная ящерица пошевелилась в животе Гельмута, выворачивающаяся и так и этак, но никак не находящая своего места. Настойчивый кошмар снова начал просачиваться в его жилы. Он почти уже захватил его.

— Что-то… новое? — словно эхо, задал он вопрос. Но голос прозвучал плоско и совершенно без выражения. Он постарался сделать его таким. — А ты не знаешь, что именно?

— Ну, в общем — да. Но мне кажется, об этом лучше помолчать, пока я…

— Чэрити! Никто на этом заброшенном каменном куске не может быть советским шпионом. Вся эта привычка к «секретности» здесь просто идиотична. Скажи мне сейчас и избавь меня от трудов общения с сенаторами. Или скажи мне, по крайней мере, что ты знаешь то же, что знаю и я. У НИХ ЕСТЬ АНТИГРАВИТАЦИЯ! Так?

Одно лишь слово Диллона — и кошмар станет реальностью.

— Да, — ответил Диллон. — А как ты узнал? Конечно же, это никоим образом не может быть полный гравитационный экран. Но, похоже, определенно — это огромный шаг в нужном направлении. Мы долго время ждали, когда мечта станет явью… Но как мне кажется, ты — самый последний человек в мире, испытывающий гордость, услышав об этом достижении. Так что нет никакого смысла радостно выкладывать тебе все, что касается этого открытия. А пока — ты подумаешь над ранее сказанным мною?

— Да, подумаю. — Гельмут уселся в кресло перед пультом.

— Отлично. С тобой мне приходиться довольствоваться даже крошечными победами. Удачной смены, Боб.

— Удачной смены, Чэрити.

 

7. НЬЮ-ЙОРК

Дар Пейджа складывать дважды два и получать 22 лишь частично оказался ответственен за обнаружение шпиона. Свою главную лепту внесла почти поразительная неуклюжесть человека. Пейдж едва ли мог подумать, что до него никто не заметил шпиона. Правда, он являлся одним из примерно двух дюжин техников, работавших в исследовательской лаборатории, где работал и Пейдж. Но его почти открытая привычка утаскивать листки с записями в карманах своего лабораторного халата и просто болезненная подозрительность, проявляемая каждый раз, когда он вечером покидал лаборатории Пфицнера, давно уже обязаны были вызвать чьи-нибудь подозрения.

Какой прекрасный пример того, подумал Пейдж, какие старинные, эпохи мушкетов, методы расследования сейчас популярны в Вашингтоне. Предоставляющие по настоящему опасному человеку тысячи возможностей незаметно улизнуть. То, что считалось обычным среди ученых, являлось молчаливым соглашением и среди сотрудников «Пфицнера» — противление всякому стукачества друг на друга. Это оберегало как виновного, так и невинного. Чего никогда не потребовалось бы при справедливой системе юридической защиты.

Пейдж не имел ни малейшего представления, что делать со своей рыбешкой, когда он ее подсек. Он выбрал вечер, чтобы проверить передвижения этого парня. О чем потом весьма сожалел, так как пришлось отказаться от встречи с Энн. В этот день произошли две выдающиеся подвижки в исследованиях. И он считал, что шпион захочет переправить информацию о происшедшем немедленно.

Эта мысль оправдала себя полностью. По крайней мере — сначала. За этим парнем оказалось не так уж и трудно проследить. Привычка постоянно оглядываться сперва через одно, а потом через другое плечо, удостоверяясь, что никто его не преследует, делала его легко заметным на большом расстоянии даже в толпе. Он выехал из города поездом, следующим на Хобокен, где взял напрокат мотороллер и поехал к городку-перекрестку Секаукус. Это была долгая прогулка, но впрочем, совершенно несложная.

Тем не менее, после Секаукуса, Пейдж чуть не потерял своего преследуемого в первый и последний раз. Перекресток, находившийся на пересечении U.S. 46 c Линкольнским туннелем, оказался также местом расположения временного трейлерного городка Правоверных — почти 300000 из тех 700000, что вливались в город последние две недели для участия в Воскрешении. Среди трейлеров Пейдж заметил номера весьма издалека, как например — из Эритреи.

Временный городок трейлеров оказался гораздо больше, чем любой из близ расположенных постоянных, за исключением, наверное, Пассаика. Там располагалось несколько десятков супермаркетов, открытых даже в полночь, и примерно столько автоматических прачечных, так же раскрытых настежь. По крайней мере там также находилось около сотни общественных бань и около 360 общественных туалетов. Пейдж насчитал десять кафетериев и вдвое больше гамбургерных киосков и павильончиков с «однорукими бандитами», каждый из которых имел в длину не менее ста футов. У одного из них он остановился на достаточно долгое время, чтобы приобрести «Техасскую копченую колбаску», длиной чуть ли не с его локоть, покрытую горчицей, мясным соусом, кислой капустой, маисовой приправой и острыми пикулями с пряностями. Там же еще находились десять весьма заметных госпитальных палаток. И после того, он съел свою «Техасскую колбаску», Пейджу показалось, что он понял в чем дело. Даже самая маленькая из них вполне могла вместить в себя одноярусный цирк.

И, естественно, там стояло множество трейлеров, число которых, как предположил Пейдж, превышало шестьдесят тысяч. От двухосных грузовичков до Паккардов, на всех стадиях ремонта и великолепия. По счастью, городок хорошо освещался и так как все живущие в нем являлись Правоверными, там не оказалось никаких ловушек или иных форм проповедничества. Человек Пейджа, после некоторого внимательного, но элементарного дублирования своих следов и подставки фальшивых маршрутов, нырнул в трейлер с латвийским номером. Спустя полчаса — ровно в 02.00 — трейлер поднял коренастую СВЧ-антенну, толстую, как запястье Пейджа.

И все остальное, как угрюмо подумал Пейдж, снова забираясь на взятый им напрокат мотороллер, дело ФБР — если только я им расскажу.

Но что он мог рассказать? У него имелись свои, весьма значимые причины держаться от ФБР на возможно большем расстоянии. Более того, если он сейчас сообщит об этом человеке, это бы означало немедленный занавес над исследованиями по поиску антинекротика, и полное предательство доверия, хотя и несколько насильно вверенного ему Ганном и Энн. С другой стороны, сохранение молчания позволяло Советам получить лекарство почти одновременно с «Пфицнером». Иными словами — прежде, чем Запад получил бы его на правительственном уровне. И в то же время это означало, что ему самому придется доказывать, что он был лоялен, когда подойдет неотвратимая разборка с Мак-Хайнери.

Тем не менее, на следующий день он наткнулся на совершенно очевидный курс своих действий, который следовало предпринять с самого начала. И второй вечер он отвел на тщательную проверку лабораторного кресла своей рыбешки. Этот кретин нашпиговал его инкриминирующими микрофотографическими негативами и клочками бумаги, которые оказались испещрены символами простого подстановочного кода, когда-то использовавшегося для созыва Честных Стрелков Томом Микса под именем Оборванца Ралстона. И третий вечер ушел на то, чтобы произвести пошаговую фотосъемку паломничества к трейлерному городку Правоверных и к оборудованному радиопередатчиком трейлеру с поддельным номерным знаком. Собрав все в аккуратное досье, Пейдж загнал в угол Ганна в его же офисе и все кашу скинул прямо на колени вице-президента.

— Боже мой, — воскликнул, моргая, Ганн. — Любопытство — просто ваша болезнь, не так ли, полковник Рассел? И я по-настоящему сомневаюсь, что даже «Пфицнеру» когда-нибудь удастся найти противоядие против ЭТОГО.

— Любопытство имеет весьма малое к этому отношения. Как вы увидите из этого пакета, этот человек — непрофессионал. Очевидно, партийный доброволец, как и Розенберг в свое время, а не платный эксперт. Практически, он сам привел меня за нос.

— Да, мне понятно, что он неуклюж, — согласился Ганн. — И нам уже сообщали о нем, полковник Рассел. В действительности, нам даже пришлось оберегать его от собственной же неуклюжести несколько раз.

— Но почему? — потребовал Пейдж. — Почему вы его не раскололи?

— Потому что не можем сейчас допустить этого, — ответил Ганн. — Шпионский скандал на заводе, уничтожит работу на том самом этапе, на котором она находится. О, рано или поздно, мы сообщим о нем, и проведенная вами по нему работа тогда будет весьма полезна для всех нас, включая и вас. Но не надо торопиться.

— Не торопиться!

— Нет, — ответил Ганн. — Материал, который он сейчас передает, не представляет особой ценности. Когда же у нас в действительности будет лекарство…

— Но к этому времени он уже будет знать весь производственный процесс. А идентификация лекарства — обычная работа для любой группы химиков. Ваш доктор Эгню по-крайней мере этому-то меня научил.

— Я тоже так полагаю, — подтвердил Ганн. — Что ж, я думаю, на этом мы закончим, полковник. Не беспокойтесь на этот счет. Мы займемся этим вопросом, когда созреет для того время.

И это оказался единственный кусочек удовлетворения, который смог извлечь Пейдж из Ганна. Слишком малое возмещение на упущенный сон, пропущенные свидания. За то, что он сперва решил предупредить об этом Пфицнера. За ту яростная борьбу в душе, стоившую ему столь много. За то, что он поставил интересы проекта выше своей офицерской клятвы и собственной безопасности. Этим вечером он выложил все, с определенной долей горячности, Энн Эббот.

— Успокойся, — сказала Энн. — Если ты собираешься вмешиваться в политику, связанную с этой работой, Пейдж, ты обожжешься, вплоть до самых подмышек. Когда мы найдем, что ищем, это произведет величайший политический взрыв в истории. И я советую держаться от этого как можно дальше.

— Я уже обжигался, — горячо ответил Пейдж. — И как, черт возьми, я могу стоять вдалеке? И то здесь терпят шпиона — не просто политика. Это предательство, и не по домыслу, а на самом деле. Ты что, намеренно засовываешь все наши головы в петлю?

— Намеренно. Пейдж, этот проект для всех — для каждого мужчины, женщины и ребенка, живущих на Земле или работающих в космосе. Тот факт, что именно Запад вкладывает в него деньги — просто случайность. То, что мы здесь делаем, во всех отношениях настолько же анти-западное, как и анти-советское. Мы собираемся разделаться со смертью во имя всего человечества, а не для армейских сил какой-нибудь одной военной коалиции. Какое нам дело, кто первым получит лекарство? Мы хотим, чтобы оно было у всех.

— А Ганн с этим согласен?

— Такова политика кампании. Это могла быть собственно идея и Хэла, хотя у него совершенно иные причины, иные суждения. Ты можешь себе представить, что произойдет, когда лекарство, излечивающее от смерти, нанесет удар по тоталитарному обществу? Конечно, оно не окажется смертельным для Советов, хотя оно должно сделать борьбу за наследство там еще более кровавой, чем она идет сейчас. Очевидно, именно так на это и смотрит Хэл.

— А ты — нет, — угрюмо констатировал Пейдж.

— Нет, Пейдж, я так не считаю. Я достаточно хорошо предвижу, что произойдет у нас здесь, дома, когда все это выплеснется наружу. Подумай лишь на мгновение, как это подействует только на одних верующих людей. Что произойдет с жизнью после смерти, если тебе никогда не понадобится покидать эту? Взгляни на Правоверных. Они в действительности верят во все, что написано в Библии. И именно по этому каждый год перерабатывают книгу. А ведь вся эта история выплывет наружу еще до конца их Юбилейного года. Ты знаешь их лозунг: «Миллионы живущих сейчас не умрут никогда»? Они имеют ввиду себя. Но что будет, если окажется, что это касается ВСЕХ?

— И это лишь начало. Подумай о том, как могут отреагировать страховые кампании. И что произойдет со структурой сложных процентов. Помнишь ту старую сказочку Уэллса о человеке, который прожил столь долго, что его сбережения разрослись до полного подчинения всей финансовой структуры мира — «Когда Спящий проснется», кажется так? Что ж, теоретически, это станет доступно для ЛЮБОГО, имеющего достаточно терпения и денег. И подумай о целом корпусе законов о наследстве. Это будет самый большой и жесточайший взрыв, который когда-либо переживал Запад. Мы будем слишком заняты разгребанием всего, чтобы беспокоиться о том, что будет происходить в Москве, внутри Центрального Комитета.

— Похоже, ты очень беспокоишься о защите интересов Центрального Комитета, или по крайней мере того, что они считают своими интересами, — медленно произнес Пейдж. — Но есть ведь и возможность сохранить все в секрете, а не выпускать все наружу.

— Нет такой возможности, — ответила Энн. — Законы природы в секрете утаить нельзя. Стоит тебе хоть однажды дать ученому идею, что можно достичь определенной цели, считай, что ты уже предоставил ему более половины необходимой ему информации. Как только он поймет, что завоевание смерти возможно, никакая сила на Земле не сможет его остановить. Он найдет способ добиться этого. «Ноу-хау», насчет которого мы производим такую массу бессмысленного шума — всего лишь незначительная часть исследований. И в сравнении с общим принципом — все это совершенно несоизмеримо.

— Я этого не понимаю.

— Тогда давай снова на мгновение вернемся назад, к атомной бомбе. Единственной возможностью сохранить ее в секрете было либо не сбрасывать ее вообще, либо не проводить тестовый взрыв. Как только секрет о существовании атомной бомбы перестал являться таковым — и ты помнишь, что мы объявили это сотням тысяч людей Хиросимы — у нас больше не существовало секретов в этой области, стоящих защиты. Самой большой тайной доклада Смита являлся специфический метод, с помощью которого урановые слитки «одевались» в защитную оболочку. Это оказалось одной из труднейших проблем, с которыми проекту пришлось столкнуться. Но, в то же время — именно такую проблему ты обычно предоставляешь решать инженеру, и ожидаешь от него определенного решения в течении года. Все дело в том, Пейдж, что ты не можешь сохранить научные материалы, как секрет от самого себя. Научный секрет — это нечто такое, во что какой-нибудь ученый не может внести СВОЙ вклад, ничуть не более, чем он сможет на нем нажиться. И напротив, если ты вооружишь самого себя, используя открытие законов природы, тем самым, ты вооружишь и другого парня. Либо ты передашь ему информацию, либо — сам себе перережешь горло. Других возможных путей нет. И позволь мне, Пейдж, спросить у тебя вот еще что. Должны ли мы предоставить СССР преимущество — хотя оно может быть и временным — некоторое время обходиться БЕЗ антинекротика? По своей природе, эти лекарства не нанесут больше урона Западу, чем они нанесут СССР. Все-таки в Советском Союзе никому не разрешено наследовать денежные сбережения или попробовать реально проконтролировать экономические силы, только потому, что он долго живет. Если обоим суперсилам одновременно предоставить контроль над смертью — Запад будет иметь естественное проигрышное положение. Если ли же мы предоставим контроль за смертью одному Западу, мы тем самым саботируем развитие всей нашей цивилизации, не предоставив СССР какой-либо сравнимого преимущества. Это разумно?

Картина вырисовывалась потрясающая. Если так можно было выразиться. У Пейджа она создала впечатление, что Ганн в душе отличался от надетой им маски торговца-ставшего-менеджером. Но, с другой стороны, она оказалась вполне последовательна. И он знал, что это считалось для него достаточным.

— Что я могу сказать? — холодно ответил он. — Я лишь понял, что с каждым днем, проводимым с тобой, все глубже и глубже погружаюсь в эту трясину. Первым делом, я представился ФБР тем, кем на самом деле не являюсь. Затем мне вверили информацию, к которой по закону я не имею права доступа. А теперь, я помогаю тебе скрыть свидетельства огромного преступления. И мне кажется все больше и больше, что я, похоже, предполагался к включению во всю эту кашу с самого начала. Иначе не понять, каким образом вы проделали такую колоссальную работу по мне, без предварительного ее планирования.

— Тебе не нужно отрицать, Пейдж, что ты сам ее попросил.

— Я этого не отрицаю, — подтвердил он. — Но и ты, как я понимаю, также не отрицаешь моего намеренного привлечения.

— Нет. Ладно, это сделано намеренно. Я думала, ты уже раньше это подозревал. И если ты собираешься спросить меня почему — побереги дыхание. Мне пока не позволено рассказать тебе. Ты сам все поймешь в надлежащее время.

— Вы оба…

— Нет. Хэл не имеет ничего общего с твоим привлечением. Это моя идея. Он только согласился с ней — но его должен был убедить некто с более высоким положением.

— Вы оба, — произнес Пейдж, почти не двигая губами, — не задумываясь, пренебрежительно обращаетесь со свидетелями, не так ли? И если прежде, я не знал, что «Пфицнер» управляется стаей идеалистов, то теперь-то уж я знаю это наверняка. В вас всех присутствует характерная безжалостность.

— Это, — спокойно ответила Энн, — именно то, что требуется.

 

8. ЮПИТЕР-5

Вместо того, чтобы лечь спать после смены, Гельмут уселся в кресло для чтения в своей каюте. Теперь он понимал, что действительно боится. Страницы микрофильмированной книги сменялись на поверхности стены напротив него, со скоростью, в точности соответствовавшей его любимой скорости чтения. И кроме этого, у него в распоряжении имелось достаточно алкоголя и табака, запасенного в течении нескольких недель, готового к немедленному употреблению.

Но Гельмут позволил своему миксеру работать вхолостую и не обращал внимания на книгу, которая включилась сама, когда он уселся в кресло на той странице, на которой он ее оставил. Вместо этого он слушал радио.

В Юпитерианской системе коротковолнового радио работало достаточно активно работало. Условия для этого были отличным — достаточно энергии, немногочисленные, затрудняющие передачи, атмосферные слои. Да и те — тонкие. Отсутствие слоев Хэвисайда, а так же несколько официальных и ни одного коммерческого канала, с которыми коротковолновые станции могли бы соперничать.

И на спутниках жило довольно много людей, нуждавшихся в звуке человеческого голоса.

— … кто-нибудь знает — приедут сюда сенаторы или нет? Док Барф некоторое время назад отправил доклад по ископаемым растениям, найденным им. По крайней мере он считает, что это растения. Может быть, они захотят с ним побеседовать.

— Они прилетели сюда, чтобы поговорить с командой Моста.

Громкий голос и впечатление работы мощного передатчика, чья настройка колебалась в зависимости от атмосферных течений.

— Извините ребята, что приходиться поливать вас холодным душем, но я не думаю, что сенаторы заинтересованы в наших каменных шариках во имя своих собственных тяжелых неуклюжих личностей. Они пробудут здесь только три дня.

«А НА КАЛЛИСТО ОНИ ПРОБУДУТ ТОЛЬКО ОДИН», — мрачно подумал Гельмут.

— Это ты, Свини? А где-же сегодня Мост?

— Диллон — на смене, — ответил чей-то далекий передатчик.

— Попытайся вызвать Гельмута, Свини.

— Гельмут! Гельмут — угрюмый «погонщик жуков»! Эй, давай отвечай!

— Давай, Боб, отвечай и обескуражь-ка нас чуть-чуть. Сегодня мы чувствуем себя радостно.

Лениво, Гельмут протянул руку, чтобы взять микрофон, прикрепленный к одной из ручек кресла. Но, прежде чем он закончил начатое движение, открылась дверь в каюту.

Вошла Эва.

— Боб, я хочу тебе кое-что сказать, — проговорила она.

— У него изменяется голос! — воскликнул оператор с Каллисто. — Свини, спроси у него, что он пьет!

Гельмут отключил радио. На девушке оказалось надето новое платье. Насколько возможно было вообще одеться во что-то на Юпитере-5. И Гельмут удивился, почему это она бродит по этажам станции в такой час, когда сейчас, до начала смены, осталось еще несколько часов от ее периода отдыха. Волосы девушки казались плывущими в дымке на фоне освещения коридора, и выглядела она менее мужеподобно, чем обычно. Ему припомнилось, что она выглядела вот так же, когда они любили друг друга, еще до того, как Мост оседлал его постель. Он отбросил прочь эти воспоминания.

— Хорошо, — произнес он. — Я думаю, за мной, по крайней мере должок в виде коктейля. Лимонный сок, сахар и все остальное в шкафчике… ну ты знаешь где. Шейкеры — там же.

Девушка закрыла дверь и села на постель, со свободной гибкостью, которая была почти грациозной, но с той твердостью, которая, как знал Гельмут, означала, что она только что решила сделать нечто глупейшее по самым правильным — по ее мнению — причинам.

— Мне не нужна выпивка, — ответила она. — К тому же свою я перевела обратно в общее пользование. Я думаю, что в этом твоя заслуга — тем ты показал мне, что происходит с разумом, когда он пытается спрятаться от самого себя.

— Эвита, прекрати читать трактат. Совершенно очевидно, что ты достигла более высокого, более Юпитерианского плана существования, но неужели ты не испытываешь необходимости в поддержке собственного существования? Или ты решила, что витамины — все-в-твоем-уме?

— Ну вот, теперь ты говоришь свысока. Так или иначе — алкоголь — не витамины. И я пришла поговорить о другом. Я пришла сообщить тебе кое-что такое, что, как я думаю, ты должен знать.

— Что же именно?..

— Боб, я собираюсь заиметь здесь ребенка, — ответила она.

Взрыв смеха, наполовину истерический — наполовину пораженный, заставил Гельмута принять сидячее положение. На удаленной стене замигала красная стрелка. Повинуясь программе, она отметила параграф, которого, предположительно, он достиг в своем чтении. Эва обернулась, чтобы посмотреть на нее, но страница уже угасала и исчезала.

— НУ, ЖЕНЩИНЫ! — воскликнул Гельмут, когда смог наконец перевести дух. — Ты знаешь, Эвита, ты по-настоящему доставляешь мне удовольствие. Все таки никакая обстановка не может сильно изменить человеческое существо.

— А почему она должна его изменить? — подозрительно спросила его девушка, снова посмотрев на него. — Я не понимаю шутки. Разве женщина не должна хотеть ребенка?

— Ну конечно же должна, — ответил он, усаживаясь по удобнее назад в кресло.

По стене снова замелькали страницы.

— Это вполне нормально, что женщины хотят иметь детей. Все женщины мечтают о том дне, когда они смогут произвести на свет ребеночка, чтобы он мог поиграть в безвоздушном каменном садике вроде Юпитера-5, пособирать лишайники, строить замки из пыли и получить немного изящного звездного загарчика. Как замечательно засунуть маленькое синенькое тельце назад в его уголок вечерком и дать ему пососать кислородную бутылочку, соответственно при звонке на смену! Ну как же — это так же естественно, как свечение Юпитера. Так же по Западному, как замороженный и высушенный яблочный пирог.

Он раздраженно отвернулся.

— Мои поздравления. Тем не менее, что касается меня, Эва, то я бы предпочел, чтобы ты убрала свой призрачный маленький предлог куда-нибудь подальше отсюда.

Эва вскочила на ноги в яростном порыве. Ее пальцы схватили его за бороду и довольно болезненно развернули его голову в прежнее положение.

— Ах, ты тонкий мужской пошляк! — произнесла она низким хриплым голосом. — Как ты мог услышать все это и так мало понять. ЖЕНЩИНЫ, не так ли? И ты считаешь, что я пробралась сюда, полная покорности, чтобы разрешить наши чисто технические проблемы в постели!

Он своей рукой сжал ее кисть и отодвинул девушку от себя.

— А что же еще? — спросил он, пытаясь представить, как можно себя чувствовать достаточно рациональным с этими роботами Моста хотя бы в течении пяти минут. — Никому из нас не надо прибегать к играм и предлогам. Мы здесь. Мы изолированы, мы все отобраны, именно потому что среди всего прочего, мы абсолютно не в состоянии создать постоянные эмоциональные связи. Но можем создать какие либо группы, как нам бы хотелось, не нарушая баланс, когда влечение умрет и союзы распадутся. Никому из нас не нужно притворяться, что наши жизненные условия сохранят нас от тюрьмы в Бостоне или что они должны включать в себя любые, нормальные для Земли, привычки.

Она ничего не ответила. Спустя какое-то время он мягко спросил: — Разве это не так?

— Конечно же не так, — ответила Эва. Она нахмурившись смотрела на него и у него создалось абсурдное впечатление, что она его жалела. — Если мы действительно не способны создать какие-то постоянные связи, нас бы никогда не выбрали. Такой настрой ума сродни психическому расстройству. Это против выживания от и до. Нас сделала такими психообработка. Разве ты не знал?

Гельмут не знал. А если и знал, то точно также прошел психообработку, чтобы забыть об этом. Он лишь крепче сжал подлокотники кресла.

— Так или иначе, — ответил он, — мы созданы такими, какие есть.

— Да, это так. Но к делу это не имеет никакого отношения.

— Неужели? Ты что же, думаешь я настолько глуп? МЕНЯ не волнует решила ли ты или нет иметь здесь ребенка, если только ты в действительно сознаешь, что говоришь.

Похоже, девушка тоже дрожала. — Значит, тебя действительно это не волнует. Мое решение ничего для тебя не значит.

— Что ж, если бы я любил детей, — мне оставалось бы только пожалеть ребенка. Но, в действительности — я просто их не переношу. И если в этом тоже повинна психообработка, то я ничего с этим не могу поделать. Короче, Эва, насколько меня волнует — ты можешь иметь столько детей, сколько тебе захочется, а для меня ты ПО-ПРЕЖНЕМУ останешься самым плохим оператором на Мосту.

— Я это запомню, — произнесла она. В этот момент она казалась высеченной из спрессованного льда. — Но я кое-что тебе скажу, чтобы ты тоже подумал, Роберт Гельмут. Я оставлю тебя здесь на постели перед твоей ценной книжонкой… Что для тебя значит мадам Бовари, трусливая ты черепаха?.. Чтобы ты подумал о человеке, который считает, что ребенок всегда должен рождаться в теплой колыбельке. Человеке, который считает, что люди должны тесниться на теплых мирах или иначе они не выживут. Человеке без ушей, глаз, и едва ли с полноценной головой на плечах. Человеке, орущем в ужасе: «Мама! МАМОЧКА!» все звездные ночи и дни напролет!

— Кабинетный диагноз!

— Кабинетное навешивание ярлыков! Удачной смены, Боб. Намотай свое тепленькое шерстяное покрывало вокруг своих мозгов. Вдруг какой-то маленький сквознячок разумности сможет заползти внутрь и нарушить твою… эффективность!

Дверь яростно захлопнулась за ней.

Без всякого предупреждения миллионы фунтов усталости обрушились на шею Гельмута, и он, воскликнув, рухнул обратно в кресло для чтения. Его борода ныла, а шары Юпитеров расцветали и расплывались перед его закрытыми глазами.

Он попытался побороться хотя бы раз, но мгновенно уснул.

И сразу же очутился в объятиях сна.

Как всегда он начался с обычных мест, достаточно реалистичных, чтобы они могли быть документальными кадрами какого-то фильма. За исключением опустошающего чувства давления и искаженного эмоционального смысла, которым было наполнено каждое слово или малейшее движение. Погружение первого кессона Моста. В действительности, то событие оказалось ужасным. Работа требовала достаточной точности размещения, для чего в свою очередь требовались пилотируемые корабли, способные войти в атмосферу Юпитера. Эскадра из двадцати самых мощных, когда-либо построенных кораблей, вместе с пятимиллионнотонным астероидом, подобранным и подогнанным в пространстве, подвешенным под ними в огромной кошачьей колыбели.

Четырежды эскадра исчезала под слоем несущихся облаков. Четырежды напряженные голоса пилотов и инженеров бормотали в ушах Гельмута и он что-то шептал в ответ, пытаясь направлять их движение так, как он мог разглядеть сквозь соперничающие облака Юпитера-5. Четыре раза раздавались крики и бесполезные приказы, а затем — звук лопавшихся кабелей и крики людей на фоне бесконечного воя Юпитерианского неба.

Все в вместе, это обошлось в девять кораблей и в жизни двухсот тридцати одного человека. Чтобы доставить один из астероидов, обработанных в космосе и разместить его в колеблющейся грязи, являвшейся поверхностью Юпитера. Пока этого не сделали, Мост был не более, чем мечтой. Большое Красное Пятно показало астрономам, что некоторые структуры на Юпитере могли существовать довольно долгое время. Достаточно долгое, по крайней мере, чтобы его могли разглядеть многие поколения человеческих существ. Но с той же долей вероятности известно, что по-настоящему ничто на Юпитере не являлось постоянным. У планеты даже не существовало «поверхности» в обычном понимании этого слова. Вместо этого, дно атмосферы более или менее равномерно переходило в слякоть, образованную высоким давлением, которая, в свою очередь, сгущалась с глубиной и переходила в прессованный лед. И не существовало определенной точки на том пути внутрь в виде четкой границы между одним слоем и другим. Исключение составляли редкие места, где часть внутренней, более «твердой» среды выходила наверх за пределы ее обычного уровня, чтобы сформировать континентальные плиты, которые могли просуществовать два года, а то и две сотни. И именно на одном из этих огромных выступающих ледяных ребер, корабли и пытались разместить астероид. И после четырех попыток, это им удалось.

Гельмут помогал в руководстве всеми пятью попытками, включая и одну удачную, со своего пульта на Юпитере-5. Но во сне он находился не в контрольном центре, а на мостике одного из кораблей, которому не суждено было вернуться…

Затем, без всякого перехода, но и чувства какой-то прерывности, он вдруг очутился на самом Мосту. Не in absebntia, как дистанционный управляющий разум «жука», а сам, собственной персоной, в круглом, машиноподобном скафандре, детали которого ему никогда не удавалось разглядеть. Большие шишки открыли антигравитацию и предложили четырех добровольцев для вахты на Мосте. Гельмут вызвался.

Потом, вспоминая сон, он никак не мог понять, почему он вызвался сам. Похоже, этого казалось само собой разумеющимся с его стороны. И он ничего не мог с этим поделать, хотя и знал с самого начало, на что это будет похоже. Он принадлежал Мосту, хотя и ненавидел его. Ему с самого начала было суждено туда отправиться.

И что-то там случилось… не так… с антигравитацией. Большие шишки попросили добровольцев, прежде чем завершились исследовательские работы. Генерируемые антигравитационные поля оказались слабы, да и в самой теории существовал какой-то значительный изъян. Генераторы ломались спустя короткое время после начала работы. Сгорали, совершенно непредсказуемо, иногда спустя только мгновения после прохождения тестов на производстве с отличными результатами. В жизни вакуумные трубки вели себя непредсказуемо. На Юпитере не существовало вакуумных трубок, но машины все равно горели там. Горели при температуре, которая в мгновение могла превратить Гельмута в ледышку.

Именно тому же и суждено было случиться с антигравитационным костюмом Гельмута. Он скрючился внутри своего персонального лона над кипящим морем, а вокруг него него метались облака маленьких обдирающих кристаллов, трепавших наружную оболочку, защищавшую его, освещенную водородным пламенем. И он ждал, когда его вес неожиданно станет в три раза больше обычного, а давление на его тело возрастет с шестнадцати фунтов на квадратный дюйм до пятнадцати миллионов. Когда воздух вокруг станет жгучим от яда и когда Юпитер обрушит на него весь свой вес.

Он знал, что тогда с ним произойдет.

И это произошло.

Гельмут встретил «утро» на Юпитере-5 своим обычным криком.

 

КНИГА ТРЕТЬЯ

АНТРАКТ. ВАШИНГТОН

Дорогой Сеппи;

Почему — известно лишь одному Господу, но все же я посылаю это тебе. Быть может, лучше было послать это с кем-нибудь или оставить где-нибудь в архивах. А может — действительно, запихать куда-нибудь подальше. Например, в архивы Объединенной Комиссии. Но если сегодня кто-либо и хочет как-то выразить свое отношение к происходящему, то, во всяком случае, никогда не записывает это на бумаге. А если и поступает так, то потом сжигает копирку. Как не совсем удачный компромисс, я вкладываю сие послание в архив моих личных бумаг. Там оно будет найдено, открыто и послано тебе только после того, как я буду уже вне досягаемости всякого рода репрессалий.

Звучит не так уж и зловеще, как может показаться, когда я перечитываю эти строки. К тому времени, когда ты получишь письмо, обильные детали всего, что я замыслил, должны до тебя дойти. И не только через обычную трескотню прессы, но и через словесные признания. Думаю, к этому времени, ты уже выработаешь рациональное объяснение моему поведению с момента моего переизбрания (а до этого — под другой причине). По крайней мере, надеюсь, что ты понимаешь, почему я санкционировал такой монстрообразный проект, как Мост. Не последовав твоему очень хорошему совету.

Все это — лишь вода над плотиной (или эфир над Мостом, если вы, парни, помните отношение Дирака к эфиру в то время. Как я об этом узнал? Через мгновение поймешь.) Я не собираюсь пересказывать здесь все. Я лишь хочу, чтобы это письмо, сослужило роль специализированной памятки для тебя. Я хотел детально изложить, насколько хорошо сработала для нас предложенная тобой исследовательская система.

Несмотря на мое кажущееся игнорирование твоего совета, мы ему последовали, и весьма точно. Особый интерес я проявил к твоей подсказке, упоминавшей о возможности существовать «сумасшедших» идей, касающихся тяготения и нуждавшихся в проверке. Честно сказать, я не испытывал особой надежды что-то обнаружить. Но и в случае неудачи, я остался бы не в худшем положении, чем до разговора с тобой. И действительно, прошло не так уж и много времени, как шеф моей исследовательской группы пришел ко мне с Производной Локке.

И записи, которые появились в результате исследований этого вопроса, по-прежнему находятся в Кладбищенском архиве, и я не надеюсь, что они когда-нибудь попадут в предвидимом будущем к ученым-физикам, не работающим на правительство. И если ты не услышишь всю историю от меня, то не услышишь ее больше нигде. И у меня уже сейчас достаточно груза на совести, что бы индифферентно отнестись к такому преступлению, как нарушение секретности. Кроме того, как часто бывает, собственно «секрет» оказался открыт для всеобщего обозрения уже многие годы. Человек по имени Шустер — наверное, ты знаешь о нем больше, чем я — как то вслух удивился сему еще в 1891 году, задолго до того, как кто-нибудь пытался сохранить научные открытия в секрете. Он хотел узнать, может или не может крупная вращающаяся масса, например такая как Солнце, являться природным магнитом (Это было еще до открытия естественного магнитного поля Солнца.) А к 1940 году четко установили, что это действительно так для вращающихся тел МАЛЫХ РАЗМЕРОВ — например, электронов. Фактор Лэнда. Я уверен, тебе знакомо это название. Сам я не понимаю ни Единого Слова в этом. (Дирак принимал участие в значительной части работы по этому направлению.) Наконец, ученый по имени У.Г.Бэбкок, работавший на обсерватории Маунт Уилсон, указал в тех же 40-х годах прошлого века, что фактор Лэнда для Земли, Солнца и звезды, именовавшейся 78 Девы, являлся идентичным, или по крайней мере — чертовски близким к тому.

Сперва мне показалось, что все это не имеет совершенно никакого отношения к гравитации. Что я и не преминул сказать шефу исследовательской группы, сообщившему мне эти подробности. Но я ошибался. (Думаю, ты уже все понял быстрее меня.) Другой ученый, профессор П.М.С.Блэкетт, чье имя знакомо даже МНЕ, указал на одно интересное взаимодействие. Предположим, говорил Блэкетт (сейчас я списываю с предоставленных мне материалов), что мы P обозначим, как магнитный момент, или то, что я вынужден представить, как рычаговый эффект магнита. Произведение силы заряда по отношению к расстоянию между полюсами. Пусть U будет угловым моментом вращения — для тупиц, вроде меня. Или угловая скорость вращения по отношению к моменту инерции — для тебя. Затем, С — скорость света и G — ускорение тяготения (и они, как мне объяснили, всегда находятся вместе вот в таком соотношении), тогда:

BG1/2U

P = -

2C

(Предполагается, что B — постоянная, составляющая примерно 0.25. Не спрашивай меня — почему.) Совершенно очевидно, что все это — чисто умозрительно. Не имелось никакой возможности проверить это. Только если на какой-то другой планете с более сильным магнитным полем, чем у Земли. И предпочтительно — мощнее примерно в несколько сот раз. Самая ближайшая к нам, к которой мы могли подобраться — Юпитер, где скорость вращения на экваторе составляла 25000 миль в час. И совершенно очевидно — о ней не могло быть и речи.

Но действительно ли все так сложно? Признаюсь, я никогда не думал использовать Юпитер, исключая, пожалуй, дневные сновидения, в которых исполняется все. Пока, наконец, не возник этот вопрос с Производной Локке. Похоже, что простой алгебраической манипуляцией можно переместить G на одну сторону уравнения, а все другие обозначения — на другую, и прийти к уравнению следующего вида:

(2PC) 2

G = (-)

(BU)

Чтобы проверить получившееся соотношение, необходимо поле тяготения немногим более чем два раза превышающее поле тяготения Земли. И опять-таки, у нас ведь имеется Юпитер. Никто из моих экспертов не хотел дать и цента за это предложение. Они доказывали, что даже неизвестно кто он такой, этот Локке. И это правда. И что его алгебраический фокус не пройдет пространственного анализа, что оказалось правдой — хотя к делу и не относилось. (Нам пришлось поиграться с этим, даже после того, как были получены экспериментальные результаты.) На самом же деле решающее значение имело то, что мы смогли найти возможность практического использования полученного соотношения.

Я должен добавить, что как только мы попытались это проделать, нас поразил сопутствующий эффект: запрет отношения Лоренца-Фитцжеральда внутри поля, непереносимость самого поля к материи вне его воздействия и тому подобное. Но удивило не только то, что все это происходило — формула этого не предсказывала. А сам размах, которым это сопровождалось. Мне объяснили, что когда все станет достоянием научного мира, пространственный анализ будет далеко не единственным учением, вынужденным подвергнутся переоценке. Это будет самая большая головная боль для физиков со времени появления теории Эйнштейна. Я не знаю, чувствуешь ли ты при этом или нет угрызения совести.

Тем не менее — все же неплохой результат для «сумасшедших» предположений, а?

После этого Мост оказался неизбежен. Когда стало ясно, что мы сможем провести необходимые тесты только на поверхности самого Юпитера, нам понадобился Мост. Также стало понятно, что Мост необходимо создавать, как динамическую структуру. Он не мог быть построен до какого-то определенного размера и оставлен таким. В момент, когда его строительство будет прекращено, Юпитер просто разнесет его в клочья. Нам необходимо строить его так, чтобы он постоянно рос. Чтобы он мог сделать больше, чем просто противостоять Юпитеру, что бы он не теснил его. Сейчас Мост уже в два раза превосходит размеры, необходимые для проверки Производной Локке. И я по-прежнему не знаю, сколь долго еще мы позволим ему расти. Надеюсь — не очень. Эта штука и так уже стала монстром.

Но Сеппи, позволь мне спросить у тебя вот что. Неужели Мост действительно подпадает под запрет, который ты тогда изложил мне против гигантских исследовательских проектов? Да, это гигант. Но — гигантский ли это проект НА ЮПИТЕРЕ? Я сказал бы, что нет. Это лишь сердцевина орешка. Кусочек чердачной безделицы и ничего более. И мы не могли провести необходимые эксперименты на какой-то другой планете.

Всех богатств Ормузда или Инда, а быть может — и всего мира за многие века, не хватило бы для оплаты Манхэттенского проекта, увеличенного до соответствия размерам Юпитера.

В дополнение — хотя это и произошло случайно — очевидный гигантизм, сопутствовавший проекту, оказался полезной частичкой. Слоноподобные исследовательские проекты возможно уже и отыграли свое, но правительственные бюджетные агентства привыкли к ним и считают их нормальными. Привлечение в одно из таких агентств Объединенной Комиссии позволило вывести многих ее членов из коматозного состояния. Это так же позволило нам получить такие ассигнования, которые мы никогда бы заполучили иным образом. Потому, что люди привыкли ассоциировать подобные проекты с исследованиями по оружию. Так что прости меня, но это определенного рода наука, как и политика. И кроме того, это весьма наглядно показывало, что я НЕ следовал подозреваемому совету подозреваемого доктора Корси. Здесь я в долгу перед тобой, хотя это едва ли должная отплата, что я очень хотел бы сделать по-настоящему.

Но говорить здесь о политике разработки сумасшедших идей я не собираюсь. Только о конкретных результатах. Ты должен знать и то, что и у этого метода есть свои недостатки.

К этому времени, ты уже, наверное, знаешь об исследованиях по антинекротику и что в результате у нас получилось. Я разговаривал с людьми, которые могли оценить, каковы шансы на успех. И мне удалось получить их общее согласие насчет того, как мы должны действовать. Столь прямолинейный подход показался мне неплохим с самого начала.

Я немедленно подключил сотрудников «Пфицнера» к работе, так как у них уже имелись ассигнования от НСЗ для проведения подобных исследований. И НСЗ не будет настороже, чтобы заметить мгновение, когда цель «Пфицнера» изменится. Когда вместо старости речь уже пойдет о самой смерти. Но мы также не упускали из виду и сумасшедших. И очень скоро мы нашли настоящего чудака.

Человека по имени Лайонс, настаивавшего на том, что стандартная гипотеза Лэнсинга, постулирующая существование токсина старения, прямо противоположна истине. (Я вдаюсь в этот предмет с определенной долей наслаждения потому, что подозреваю — ты знаешь об этом столь же мало, как и я. А в подобной ситуации я оказываюсь совсем не часто.) Он заявил, что на самом деле происходит следующее. Именно МОЛОДЫЕ матери передают своему потомству какую-то субстанцию, делающую их более долгоживущими. Утверждение Лэнсинга, что именно пожилые матери передавали свои качества потомству, и субстанция, переносимая при этом ускоряла процесс старения — бездоказательно, утверждал Лайонс.

Что ж, это, признаться, словно швырнуло нас в какой-то водоворот. Закон Лэнсинга — «Старение начинается, когда кончается рост» — считался молитвой геронтологов многие годы. Но у Лайонса имелось неплохое теоретическое обоснование. В частности, он указал на то, что все долгоживущие ротиферы Лэнсинга явственно показывали наличие характеристик, свойственных полиплоидным индивидам. В дополнение к тому, что они являлись выносливыми и долгоживущими, они были необычайно больших размеров и менее плодотворны, нежели нормальные ротиферы. А вдруг вещество, передаваемое от одного поколения другому, служило как дубликатором хромосомного набора, как, например, колхицин?

Мы задали этот вопрос единственному, еще живущему, студенту Лэнсинга, живой причуде, которого звали Мак-Дугал. Он ничего не хотел об этом слышать. Для него — это означало все равно что сомневаться в слове Господнем. Он говорил, что если Лайонс и прав, то как вы сможете это проверить? Ротиферы — микроскопические животные. За исключением их яиц, клетки их тел невозможно рассмотреть даже в микроскоп. Собственно говоря, на самом деле, они, как взрослые особи, похоже, не имеют клеточной структуры. Нечто вроде общей протоплазменной среды, в которой ядра разбросаны самым случайным образом, что весьма похоже на плазмодий грибковых. И прошло немало месяцев воскресений, прежде чем мы смогли взглянуть на хромосому ротиферы.

Лайонс считал, что у него на это имеется ответ. Он предложил разработать технику микротомной препарации, которая могла производить не один, а несколько разных срезов с яйца ротиферы. Он заявил, что в случае удачи, мы сможем достаточным образом усовершенствовать технологию и проделывать то же самое со спорами ротиферы и может быть, даже со взрослыми особями.

Мы решили, что необходимо попробовать. Ничего не говоря «Пфицнеру», мы задали настоящую головную боль Пирл Ривер Лэбз. Мы назначили главой проекта самого Лайонса и придали ему Мак-Дугала, как консультанта (что он и делал, ежеминутно и ежедневно осаживая и осмеивая, до тех пор, пока не только Лайонс, но и все сотрудники предприятия не возненавидели его.) Все это было ужасно. Ротиферы, как оказалось, невозможно хрупкие существа. Их почти невозможно сохранить, как только они погибают, невзирая на тот уровень развития, на котором ты их останавливаешь. Снова и снова, Лайонс появлялся c микротомными срезами, которые, как он утверждал, ДОКАЗЫВАЛИ, что долгоживущие ротиферы были по крайней мере — триплоидными — или даже тетраплоидными. Любой другой эксперт предприятия Пирл Ривер, рассматривавший их, ничего не видел, кроме какого-то пятна, которое могло быть хромосомами ротиферы. С равной вероятностью это могло оказаться газетной автотипией серой кошки, прогуливавшейся по пушистому ковру в густом тумане. Сравнительные тесты — производство на свет полиплоидных ротифер и других особей при помощи таких средств, как колхицин, и последующее их сравнение с особями, произведенными классическим генерационным методом Лэнсинга и Мак-Дугала — в равной степени давали неопределенный результат. Наконец, Лайонс решил, что ему нужно доказать свои результаты с помощью самого дорогого и самого большого в мире рентген-микроскопа. И именно на этой стадии мы его и прикрыли.

Мак-Дугал с самого начала оказался абсолютно прав. Лайонс был сумасшедшим с правдоподобной цепью рассуждений, обладавшим достаточными познаниями в микродиссекции, чтобы вызвать уважение. Он обладал настоящим похвальным рвением, чтобы исследовать свою идею до самого основания. Мак-Дугал же был просто стариком с подмороженными мозгами. Со слишком большим уважением к своему учителю. Человеком, готовым сразу же заявить, что уважаемое мнение правильно потому, что оно уважаемое. И он оказался человеком, который со своей студенческой поры не произвел ни одного лабораторного эксперимента. Но все же он оказался прав — хотя и совершенно интуитивно — предсказав, что инверсия Лайонсом Закона Лэнсинга ни к чему не приведет. Я полагаю, что подобные победы в науке не всегда достаются самому представительному человеку, ничуть не больше, чем это происходит и в других областях. Я рад этому. И я всегда рад обнаружить какую-то малую частицу в человеческом стремлении, которая противостоит мошенникам и продавцам, расхваливающим свой товар.

Когда «Пфицнер» обнаружил аскомицин, мы через НСЗ полностью закрыли Пирл Ривер.

Как мне объяснили, отрицательные результаты подобного рода также важны для науки. Но каким образом можно произвести разработку предполагаемого метода проведения исследований в свете этих двух опытов — мне непонятно совершенно. Я могу лишь сказать тебе одно. Я, как мне кажется, уверился в том, что мы должны двигаться гораздо медленнее в будущем, чтобы избежать граничных мнений и поверхностных теоретиков. Одно из достоинств этих сумасшедших — если они действительно таковы — то, что они склонны придерживаться идей, которые можно проверить. Это стоит того, чтобы ухватиться за них, в мире, где научные идеи стали абстракциями, и даже те, кто их предложил не могут найти путей для их проверки.

Кто бы он ни был, этот Локке, я предполагаю, что он и на тысячную долю не придал того значения гравитации, которое вложил Блэкетт. И все же Блэкетт не смог предложить путь проверки своего уравнения, в то время как Производная Локке подлежала проверке (на Юпитере) и оказалась правильной.

Что же касается Лайонса — его утверждение оказалось ошибочным. Но и оно оказалось таковым, только потому, что не смогло пройти испытание опытом. То самое испытание, которое предполагалось в его подтверждение. Но пока мы не провели его, у нас не имелось реальной оценки Закона Лэнсинга. Который все эти годы существовал лишь на одном престиже, из-за «невозможности» проверки иной, противоречащей ему, гипотезы. Лайонс заставил нас это сделать, и тем самым, расширил наши познания.

Итак, пойми все, что я сказал. Я попытался отдать тебе столько, сколько смог получить сам. Я не собираюсь обсуждать с тобой всю эту конспиративную возню. Да и не хочу, чтобы это тебя волновало. Политика — суть смерть. И превыше всего, я молю тебя — если тебе и понравится этот мой доклад — не слишком пугайся той ситуации, в которой я, скорее всего, окажусь к тому времени, когда это письмо тебя достигнет. Я безжалостно поступил с твоей репутацией, чтобы достичь своей цели. Еще безжалостнее я поступил с судьбами и карьерами многих людей. Я совершенно безжалостно послал некоторых из этих людей — несколько сот парней — на смерть, которую они могли избежать. Если бы не я. Я подверг многих, включая и некоторое число детей, определенному риску. При всем этом, записанным против моего имени, я считаю, оказалось бы чудовищной несправедливостью избежать наказания. Это все, что я могу сказать. Через несколько минут у меня встреча. Благодарю тебя за дружбу и помощь.

 

9. НЬЮ-ЙОРК

Безжалостность, как сказала Анна, вот чего это требует. Но позже Пейдж подумал — а так ли это?

А не содействует ли сама вера к собственному нарушению? Все в порядке, если у тебя есть нечто, во что ты можешь верить. Но когда вера в человечество — в целом — автоматически приводила к негуманности по отношению к отдельным людям, что-то наверняка пошло неправильно. Неужели храмовый колокол должен звучать столь непрерывно, пока не расколется? И приведет всех, поклоняющихся ему в ужас, до тех пор, пока не умолкнет?

Молчание. Обычный ответ. Но может быть — вина не в самой вере, а в тех, кто ей следует? Верующие — обычно весьма пугающие, как люди. Как истинно Правоверные, так и гуманитарии.

Время спора Пейджа с самим собой уже почти полностью истекло. И с ним — время защитить себя, если он бы смог. Ничего путного из его образчиков грунта не вышло. Совершенно очевидно, что бактериальная флора Юпитерианских лун так никогда и не заимела достаточно времени, чтобы стать богатой. И состояла сейчас всего-лишь из нескольких выносливых спор, вроде Bacillus subtilis, которые можно было найти на любом землеподобном мире и даже в метеоритах. Образчики взросли редко, скудно и не показали ничего, что не было бы известно уже многие годы. Что с самого начала и предсказывалось статисткой для исследований такого рода.

Сейчас на фабрике в Бронксе уже было известно, что надвигалось какое-то расследование проекта «Пфицнера». И оно надвигалось двигалось слишком быстро, чтобы пустить его под откос каким-либо способом, который могли предложить менеджеры кампании. Сообщения из офиса «Пфицнера» в Вашингтоне — а на самом деле Вашингтонского подразделения Межпланетного Агентства — агентства по связям с общественностью, поддерживаемого «Пфицнером» — ежедневно поступали на предприятие. Но совершенно очевидно, что они оказывались не слишком информативными. Пейдж пришел к мысли, что существовала какая-то тайна с расследованием у источника, хотя ни Ганн, ни Энн не хотели об этом говорить.

И, наконец, отпуск Пейджа подошел к концу. Послезавтра — последний день. После этого — станция на Прозерпине. И возможно, последующий приказ, который последует в результате расследования, который оставит его там до скончания жизни на службе.

И это того не стоило.

Понимание происходящего постоянно преследовало его. Быть может, для Энн и Ганна, цена стоила платы, и уловки стоили игры. И ложь, обман и риск жизнями других являлись необходимыми и справедливыми. Но когда предстояло лечь на стол последней карте, Пейдж понял, что не имеет в себе необходимой самоотверженности. Как и иные пути к самоотверженности, испытанные им, этот оказался мощеным чистым свинцом. Он не оставил ему какого-то иного, лучшего образа действий, кроме того жалкого, что поддерживал его все это время: инстинкт самосохранения.

И тогда, с холодным отвращением к себе, он понял одно. Он постарается использовать все, что знает, чтобы очистить себя, как только расследование коснется предприятия. Слухи утверждали, что проводить его будет Сенатор Вэгонер. Достаточно странно, если учесть что Вэгонер и Мак-Хайнери были смертельными политическими врагами. Но, наверное, Мак-Хайнери наконец смог подмять его под себя? И он, сенатор, прибудет завтра. Если Пейдж аккуратно приготовится к этому времени, он сможет изложить факты и навсегда покинуть завод. Сможет вновь очутиться в космосе. Без необходимости когда-либо снова встретиться лицом к лицу с Хэлом Ганном или Энн Эббот. А что к тому времени произойдет с проектом «Пфицнера» — будет уже давними новостями, когда он окажется на станции Прозерпина. Более чем трехмесячной давности.

К этому времени, сказал он себе, его больше ничто уже не будет беспокоить.

Тем не менее, когда наступило утро, он промаршировал в офис Ганна, который занял Вэгонер, словно приговоренный, идущий на расстрел.

А мгновение спустя, ему показалось что его застрелили еще на пороге комнаты. Ибо еще до осознания того, что Энн уже была в комнате, он услышал, как Вэгонер сказал:

— Рад вас видеть, полковник Рассел. Присаживайтесь. У меня есть допуск по секретности на вас и новые приказы. Вы можете забыть о Прозерпине. Вы, мисс Эббот и я — отправляемся на Юпитер. Сегодня вечером.

Все последующее происходило как во сне. Сидя в кэдди, всю дорогу в космопорт Вэгонер молчал. Что же касается Энн, то она, похоже, находилась в состоянии легкого шока. Из того немного, что как казалось Пейджу, он смог в ней понять — очень немного — он заключил, что она ожидала происшедшего столь же мало, как и он сам. Лицо ее, когда он вошел в офис Ганна, несло выражение настороженности, нетерпения, и легкого самодовольства одновременно. Словно она думала, что знает то, что собирается сказать Вэгонер. Но когда Вэгонер упомянул Юпитер, она повернулась и посмотрела на него, словно из сенатора он превратился в боксирующего кенгуру, прямо под взорами Отцов-Основателей «Пфицнера». Что-то явно было не так. После долгого списка столь очевидно ошибочных вещей, сказанное не несло в себе смысла. И что-то определенно пошло не так.

На небе, в южном направлении, с правой стороны, где сидел Пейдж, когда машина повернула на восток, на аллею, стал виден фейерверк. Взрывы ракет расцветали яркими и красочными вспышками, и, казалось, вырывались из самого сердца Манхэттена. Пейдж удивился, пока не вспомнил, как факт, вызванный к существованию из абсурдистского сна, что сегодня последняя ночь Воскрешения Правоверных, проводившегося на стадионе на Рэндэллз-Айленде. Фейерверк отмечал второе Пришествие, которого, как уверены Правоверные, теперь уже недолго осталось ждать.

Пейдж мог припомнить, как его отец — страстный почитатель Вагнера — напевал эти строки. Строчки из ТРИСТАНА И ИЗОЛЬДЫ. Но он вместо этого подумал об этих устрашающих средневековых гравюрах Второго Пришествия, на которых Христос стоит в углу картины и на него никто не обращает внимания. А люди столпились в почтении у ног Антихриста, чье лицо, в туманный дымке памяти Пейджа, представляло собой странное сочетание черт Фрэнсиса Кс. Мак-Хайнери и Блисса Вэгонера.

В небе, в сердце раскрывающихся звездных раковин, стали проявляться и расти слова:

\ | / \ | / \ | /

\ | / \ | / \ | / \ | / \ |/ \ | /

— Миллионы — живущих — сейчас — никогда — не — умрут! -

/ | \ / | \ / | \ / | \ / |\ / | \

/ | \ / | \ / | \

Это-то уж точно, холодно подумал Пейдж. Правоверные также считали, что Земля — плоская. Но Пейдж сейчас направлялся на Юпитер — планету быть может и не совсем круглую. Но все же более круглую, чем Земля Правоверных. В поисках, если вам нравится, бессмертия, в которое он тоже верил. Он подумал, с привкусом желчи: ЭТО ТРЕБУЕТ РАЗНЫХ ЛЮДЕЙ.

Последняя звездная раковина, настолько яркая, что даже на таком расстоянии слово внутри нее почти ослепляло, беззвучно взорвалась бело-голубым пламенем над городом. Слово гласило:

\ \ | / /

— — З А В Т Р А -

/ / | \ \

Пейдж резко повернулся и посмотрел на Энн. Ее лицо, похожее на призрачное пятно в гаснущем свете вспышки, было заинтересованно повернуто к окну. Она тоже наблюдала за фейерверком. Он наклонился вперед и осторожно поцеловал ее в слегка раскрытые губы, совсем забыв про Вэгонера. И спустя какой-то замерзший миг, он почувствовал, как ее рот улыбнулся той же улыбкой, которая еще в самый первый раз поразила его. Но теперь уже мягкой, измененной, дающей. И на некоторое время мир растаял.

Затем она коснулась его щек своими пальцами и снова откинулась назад на сидение. Кэдди резко свернул с шоссе на север. И частица сияния, бывшая последней на сетчатке глаза изображения вспышки исчезла в дрейфующих пурпурных пятнах, подобно бликам солнца или видимого вблизи Юпитера. Конечно же Энн никоим образом не могла предположить, что он собирался удрать от нее на станцию Прозерпина. А вместо этого он очутился здесь, в этом Кэдди. ЭНН, ЭНН, Я ВЕРЮ, ПОМОГИ МНЕ В МОЕМ НЕВЕРИИ.

Кэдди проехал ворота космопорта после короткого разговора шепотом между водителем и охранниками. Вместо того, чтобы направиться прямо к Административному Корпусу, машина успешно повернула налево и въехала внутрь изгороди из колючей проволоки. Затем она поехала назад по направлению к городу, к темным пространствам запасных стартовых площадок. Тем не менее, и здесь не было полной темноты. Впереди, вдали, на бетонной площадке перед ангаром виднелся луч прожектора, со сверкающей иглой, взметнувшейся вверх прямо в его центре.

Пейдж наклонился вперед и стал всматриваться сквозь двойной стеклянный барьер — одно стекло между ним и водителем и второе — между водителем и миром. Светящейся иглой оказался корабль, но он не походил ни на один знакомый ему. Одноступенчатая ракета, похоже, грузовик-паром, предназначенный для их доставки на Спутник Один, где они должны сделать пересадку на соответствующий межпланетный корабль. Но этот был слишком мал, даже для парома.

— Как он вам нравится, полковник? — неожиданно спросил из своего темного угла Вэгонер.

— Нормально, — ответил Пейдж. — Но он немножко маловат, не так ли?

Вэгонер рассмеялся. — Чертовски маленький, — подтвердил он и снова умолк. Встревоженный, Пейдж начал беспокоиться, достаточно ли хорошо себя чувствует сенатор. Он повернулся, чтобы посмотреть на Энн, но сейчас не смог рассмотреть и ее лица. Он наощупь нашел ее руку, и она ответила судорожным, крепким сжатием.

Неожиданно «кэдди» вырвался за пределы проволочной ограды и въехал в луч прожектора. Пейдж смог разглядеть нескольких морских пехотинцев, стоявших на бетонной площадке у хвоста корабля. Абсурдно, но вблизи корабль выглядел еще меньше.

— Порядок, — произнес Вэгонер. — Ну ка, оба вы, выбирайтесь-ка отсюда. Мы стартуем через десять минут. Члены команды покажут вам ваши каюты.

— Члены команды? — спросил Пейдж. — Сенатор, этот кораблик не может вместить и четырех человек, и один из них — пилот. Значит, что кроме меня, его некому пилотировать.

— Ну, не на этот раз, — ответил Вэгонер, вслед за ним вылезая из машины. — Мы только пассажиры — вы, я и мисс Эббот и конечно же, морские пехотинцы. У «Per Aspera» своя команда из пяти человек. Пожалуйста, давайте не будем тратить времени зря.

Это было невозможно. На спиральной лестнице Пейдж чувствовал себя, словно он пытается взобраться в патрон от дальнобойной винтовки двадцать второго калибра. Чтобы вместить десять человек в эту крошечную скорлупку, нужно превратить их в нечто подобное какому-то человеческому концентрату и посыпать внутри, вроде растворимого кофе.

Тем не менее, один из пехотинцев встретил его у воздушного шлюза и через минуту он уже пристегивал себя ремнями внутри каюты без окон, столь же большой, какую он мог увидеть на любом стандартном межпланетном судне. Но намного больше той, что мог себе позволить паром. Из ящичка интеркома у изголовья его гамака уже звучали фразы предстартовой подготовки.

— Все проверить и закрепить. Шлюз закроется через минуту.

Что случилось с Энн? Она взобралась по лестнице вслед за ним, в этом он уверен…

— Все закреплено. Старт — через минуту. Пассажирам — помнить о перегрузке.

… но он был препровожден в эту нелепую каюту слишком быстро, чтобы оглянуться назад. Что-то совсем не так. Неужели Вэгонер…

— Тридцать секунд. Помните о перегрузке.

… пытался каким-то образом удрать? Но от чего? И почему он хотел взять с собой Энн и Пейджа? Как заложники они…

— Двадцать секунд.

… совершенно бесполезны, так как ничего на значили для правительства. У них нет денег, и они ничего компрометирующего о Вэгонере не знали…

— Пятнадцать секунд.

Но подождите-ка. Энн что-то такое знала о Вэгонере или считала, что знала.

— Десять секунд. Полная готовность.

Это предупреждение инстинктивно заставило его расслабиться. Еще будет время позже подумать об этом. А при старте…

— Пять секунд.

… не стоит..

— Четыре.

… концентрироваться…

— Три.

… на чем-то…

— Две.

… ином, кроме…

— Одна.

… предстоящего…

— Ноль.

… СТАРТ ударил его неожиданным, ломающим кости, выворачивающим наизнанку воздействием, как и при любом старте парома. Не было ничего, чем бы ты мог облегчить это, кроме как предоставить тренированным мышцам рук, ног и спины выдерживать перегрузку, насколько они это могут, отвечая автоматическим спазмом реакции Сейла. Необходимо было следить за поддержанием всего тела в точной нейтрали к направлению ускорения. Мышцы, которые при этом тебе приходилось использовать, бывали редко нужны на земле, даже тяжеловесам, но ты учился их использовать или вылетал со службы. Тренированные мышцы живота космонавта могли отразить удар тяжелого камня и ни один даже самый сильный человек не мог повернуть головы, если мышцы его шеи говорили «НЕТ».

Кроме того, немного помогал также и крик. Теоретически, крик сжимал легкие — ускорительный пневмоторакс, как это называлось в учебниках. И позволял их держать сжатыми на период активной траектории полета. К этому времени уровень окиси углерода в крови должен подняться настолько высоко, что дыхательный рефлекс должен был подтвердить себя глубоким вдохом, даже если бы и жизненно необходимые мышцы груди разорвались в такой попытке. Крик помогал быть уверенным в том, что когда ты сделаешь следующий вдох — это будет ВДОХ.

Но более важным для Пейджа и любого другого космонавта, было то, что крик являлся как бы формой протеста, против девяти убийственных секунд ускорения. Он позволял ЧУВСТВОВАТЬ себя лучше. Пейдж орал энергично.

Он по-прежнему орал, когда корабль неожиданно перешел в свободное полет.

Немедленно, в то время, как крик еще недоверчиво стихал в его горле, он уже пытался развязать свои ремни безопасности. Все его рефлексы космонавта оказались неожиданно спутанными. Активный участок полета показался ему слишком коротким. Даже короткий старт при максимально возможном ускорении — длиннее крика. Ионные двигатели, очевидно, были выключены. Ему показалось, что энергоснабжение маленького кораблика отказало и он теперь падает обратно на Землю…

— Пожалуйста, внимание, — объявил интерком. — Мы сейчас находимся на участке траектории свободного полета. Невесомость продлится еще несколько секунд. Приготовиться к возвращению нормального тяготения.

И затем… И затем подвесная койка-гамак, от которой Пейдж пытался оттолкнуться, снова оказалась ВНИЗУ, как если бы корабль спокойно стоял на Земле. Невозможно. Он не мог за это время выйти даже за пределы атмосферы. Но если это и так, невесомость должна была продлиться весь остаток путешествия. Гравитация в межпланетном корабля — не говоря уже о пароме — могла быть восстановлена только вращением корабля вокруг его оси. Немногие капитаны пытались применить этот дорогостоящий — в плане расхода топлива — маневр. Так как в основном только опытные «старики» летали между планетами. Кроме того, этот кораблик — «Per Aspera» — не совершал подобного маневра, иначе Пейдж обязательно заметил бы его.

И все же его тело продолжало давить на гамак с ускорением, равным силе тяжести на Земле.

— Пожалуйста, внимание. Через одну и две десятых минуты мы будем проходить орбиту Луны. Сейчас обсервационный купол открыт для пассажиров. Сенатор Вэгонер просит присутствия мисс Эббот и полковника Рассела в обсервационном куполе.

Ни звука не доносилось от ионных двигателей, которые, совершенно очевидно, выключили, когда «Per Aspera» находился едва ли более, чем в 250 милях над поверхностью Земли. И все же сейчас он уже проходил орбиту Луны, без всякого, даже малейшего намека на движение, хотя до сих пор, похоже, продолжал ускоряться. Что приводило его в движение? Пейдж не мог расслышать ничего, кроме тихо шума корабельного электрогенератора. Ничуть не громче, чем это было бы на земле, совсем неперегруженного разогревом электромагнитными волнами электронно-ионной плазмы, используемой в ракетных двигателях. Угрюмо, он отстегнул последний захват своей перевязи, и встал, сознавая, каким ребенком он, очевидно, является на борту этого корабля.

Палуба была неподвижна — ощущение, совершенно ненормальное под его ногами, и подошвы его обуви давили на нее с нормальным давлением неизменного земного тяготения. Только привычки, выработанные многолетней службой в пространстве, предохранили его от пробежки по проходу между каютами к обсервационному куполу.

Там уже находились Энн и Сенатор Вэгонер. Гаснущий лунный свет омывал их спины, в то время как они смотрели вперед, в пространство. Они оказались несколько больше, чем он, встрепаны стартом, что было очевидно, но уже почти оправились. В сравнении с эффектом от старта нормального парома, этот мог лишь слегка нарушить их спокойствие. И конечно же — неожиданный переход в немыслимое поле тяготения, соответствующее земному, не мог бы спутать их нетренированные рефлексы с такой тщательностью, с которой он спутал выработанные долгим временем реакции Пейджа. Если подумать, то такие космические полеты, вполне могли оказаться гораздо более легкими для гражданских лиц, чем для космонавтов. По крайней мере, в ближайшие несколько лет.

Он осторожно приблизился к ним, чувствуя себя весьма робко. По середине, между фигурами сенатора и девушки, сияла светлая, твердая точка желто-белого цвета, смотрящая в обсервационный отсек сквозь толстое, космическое стекло. Точка фиксированная и неподвижная, как и все остальные звезды, заглядывающие сюда. Четкое доказательство того, что тяготение корабля не производилось с помощью вращения вдоль оси. А сама желтая точка — сияющая между локтем Вэгонера и плечом Энн — …

Юпитер.

По обе стороны планеты виднелись две маленькие светлые точки. Четыре Галилеевых спутника, видимые также далеко отстоящими друг от друга невооруженным глазом Пейджа, как если бы они могли выглядеть с Земли в телескоп, имевшийся в распоряжении Галилея.

Пока Пейдж стоял, замешкавшись, на входе в обсервационный отсек, маленькие точки, бывшие самыми большими лунами, уже явственно отделились друг от друга. И одна из них начала закатываться за правое плечо Энн. «Per Aspera» все еще ускорялся. И он направлялся к Юпитеру со такой скоростью, которой не соответствовало ничто из опыта Пейджа. Пораженный, он попытался сделать в уме хотя бы очень грубый подсчет увеличения параллакса и исходя из этого — попробовал прикинуть скорость сближения корабля с Юпитером.

Маленький лунный грузовичок, жужжащий едва ли громче обычного переправщика для доставки пятерых людей — не говоря уже о десятерых — не дальше, чем на Сп-1, сейчас мчался к Юпитеру со скоростью примерно в четверть скорости света.

По крайней мере — сорок тысяч миль в секунду.

И становящийся разборчивее цвет Юпитера указывал на то, «Per Aspera», по-прежнему продолжал набирать скорость.

— Входите, полковник Рассел, — прозвучал голос Вэгонера, отдаваясь легким эхом в обсервационном отсеке.

— Проходите, посмотрите на это зрелище. Мы вас ждали.

 

10. ЮПИТЕР-5

Корабль, совершивший посадку, когда Гельмут направлялся на свою смену, ничем не облегчил груз, висевший у него на сердце. По своим очертаниям он совершенно не отличался от любого из паромов короткого радиуса действия, обслуживавших систему Юпитерианских спутников, перевозивших грузы и, иногда, кое-какую застарелую почту с регулярных рейсов крейсера Cп-1-Марс-Пояс-Юпитер-Х на внутренние луны. Однако этот корабль определенно превосходил по размерам обычный юпитерианского грузовик и посадку он совершил, опустившись своей тяжеловесной тушей на Юпитер-5, лишь на мгновение полыхнув дюзами ракетных двигателей.

Эта посадка подтвердила Гельмуту, что его сон действительно двигался по пути к своей реализации. Если в распоряжении высокопоставленных чиновников действительно имелась настоящая антигравитация, то вообще не имело смысла оставлять ионные ракетные двигатели. Очевидно то, что он увидел, являлось на самом деле частичным гравитационным экраном, позволявшим кораблю передвигаться с гораздо меньшей ракетной тягой, чем обычно. Но сам корабль по-прежнему оставался подвержен определенной заметной фракции всемирного поля тяготения, являвшегося неотъемлемой частью стресса пространства.

На Юпитере же не подошло бы ничто, кроме полностью управляемого и абсолютного гравитационного экрана.

Но теория утверждала, что абсолютный гравитационный экран невозможен. Если бы человеку удалось создать такой экран — даже предположив, что такое вообще возможно — он не смог бы ни подойти к нему, ни отойти от него. Пересечение пограничной линии между полем тяготения, скажем, равным земному и нулевым полем, оказалось бы столь же трудным, сколь и преодоление планки для прыжков в высоту, установленной на бесконечность. И по схожим причинам. Если бы человек пересек границу в ином направлении, он бы грохнулся на землю по другую сторону линии с той же силой, как если бы свалился с Луны. На самом деле, даже немного сильнее.

Гельмут работал на пульте совершенно автоматически, думая о другом. Чэрити отсутствовал, но не было и какой-то важной причины, почему за пультом техника в эту смену должен находиться человек. Отсюда можно легко проследить за работой. И, очевидно, Чэрити ожидал, что Гельмут это сделает, иначе бы оставил записку. Очевидно, он уже беседовал с сенаторами, получая то, что для него могло быть радостными новостями.

Неожиданно Гельмут понял, что ему не осталось ничего другого, кроме как, когда закончится эта смена, все бросить и бежать.

Не было никакой причины, почему от него требовалось возрождать свой ночной кошмар, безнадежно, событие за событием, словно актер, приговоренный к роли. Сейчас он находился в здравом уме, обладал полный контролем над своими чувствами. И все же, чувствовал себя лишь наполовину нормальным. Тот человек, во сне, сам изъявил желание — но этот человек не мог быть Робертом Гельмутом. Теперь уже нет.

Пока сенаторы находятся здесь, на Юпитере-5, он передаст им свое прошение об отставке. Прямо — через голову Чэрити.

Чувство облегчения накатило на него как раз тогда, когда он закончил перенастройку системы, что позволяло бы ему проводить проверку с общего пульта. Оно оставило в нем поразительную слабость, настолько, что ему пришлось положить поднесенный было на полпути к голове шлем назад на пульт. ВОТ ЧЕГО он ожидал: отставки, и ничего более.

Но перед Чэрити он был в долгу — надо закончить Большое Турне по Мосту. После этого он будет свободен. Ему никогда больше не придется увидеть Мост, даже не в надетом обзорном шлеме. Прощальное турне, а затем — назад, в Чикаго, если такое место все еще существует.

Он подождал, пока дыхание несколько успокоилось, затем нахлобучил шлем на голову и Мост…

… проявился внезапно вокруг, как будто он упал на него. Кромешный Ад за пределами понимания и всякой надежды, скрытый со всех сторон. Барабанный грохот дождя по корпусу его «жука» оказался настолько громким, что у него даже заболели уши, несмотря на то, что ручка усиления его шлема была отведена до нулевого положения. Иным способом полностью отключить звуковое сопровождение было невозможно. Большая часть оценки о том, как Мост реагировал на стрессы, зависела от звука. Человеческое зрение на Мосту было столь же бесполезным, как и для червя.

И сейчас, Мост реагировал, как и всегда, своим попурри диссонанса и какофонии: кранг… кранг… спанг… скриик… кранг… анг… оинг… скриик… скриик… Этот скрежет конструкций был единственным, что многое значило. Это была полифония Моста. Фиоритура визга ветров, далекое громовое ворчание вулканов-рабочих сцены, передвигающих туда-сюда целые континенты на роликах глубоко внизу. Все остальное — лишь декорации и должно игнорироваться оператором, работающим на Мосту.

Тем не менее, сейчас, уже давно стало невозможно игнорировать любую часть этого оркестра. Его составной грохот был непередаваемо чудовищным, неумолимым, невозможным даже для Юпитера, просто ошеломляющим даже для этого сезона. И когда он его услышал, Гельмут понял, что очень долго ждал этого момента.

Мост на Юпитере протянет еще немного. И только в том случае, если каждый человек — мужчина или женщина — на Юпитере-5 будут без сна и отдыха сражаться, чтобы сохранить его, во время прохождения Красного Пятно и Южной Тропической Турбулентности…

… если это и поможет. Громкие стоны, издаваемые кессонами вздымавшиеся сквозь разрываемые туманные смерчи, становились все настойчивее, спазматически сильнее. Их шарниры уже и так здорово перегружены. И перекрытие Моста начинало слегка подыматься и опадать. Будто медленные, замороженные волны прокатывались от одного незавершенного конца до другого. Тошнотворное, ленивое приливное волнение, заставляло «жука» сперва поднимать к ветру то свой нос, то хвост. Затем все повторялось. Гельмуту пришлось переключить все питание только на то, чтобы удержать машину с помощью магнитных обмоток на рельсах перекрытия. Похоже, перемещение по перекрытию не представлялось возможным. Для двигателей просто не оставалось достаточно энергии. Почти каждый доступный эрг необходимо было направлять только на то, чтобы удержаться на одном месте.

Но все же оставалась еще одна часть Гранд Турне, которую ему необходимо завершить, оставалось только одно направление, которое Гельмут должен был исследовать.

Прямо внизу.

Внизу, у самого льда. Внизу, в Девятом Круге, где все останавливается и никогда не начинается.

По одной из огромных опор Моста вниз вела линия рельс, на которые Гельмут мог переключить «жука» в близко расположенном секторе 94. У него ушло лишь несколько мгновений, чтобы заставить маленькую машины ползти носом вниз, по направлению к поверхности.

Показания приборов на призрачном пульте сразу же сообщили ему, что скорость ветра неожиданно упала до двадцати одной мили — то есть, на одиннадцать миль меньше, по сравнению с перекрытием — в этом секторе, который располагался на подветренной стороне Ледника, чья длинная гряда оканчивалась неподалеку. Тем не менее, сам он оказался неподготовленным к почти полному спокойствию. Конечно же, какой-то ветер все же дул и здесь, как и везде на Юпитере, особенно в этом сезоне. Но лишь самые сильные порывы немногим превышали несколько сот миль в час, и очень редко приборы показывали скорость в семьдесят пять миль в час.

Временное затишье убаюкивало. «Жук» карабкался вниз, подобно ныряльщику, который уже преодолел предел безопасности, но слишком уж увлечен экстазом глубины, чтобы беспокоиться об этом. На пятнадцати милях, в свете прожекторов промелькнуло что-то белое и исчезло. Затем еще, потом еще три. И вдруг, неожиданно, сразу целый поток.

С запозданием, Гельмут остановил «жука» и начал всматриваться вперед, но белые создания уже исчезли. Нет, вон еще несколько их, медленно дрейфующих в свете прожекторов. И когда ветер на мгновение стих, они, казалось, застыли, медленно пульсируя…

Гельмут услышал, изданный собой возглас удивления. Однажды, фантазируя, он подумал о Юпитерианской медузе. Именно на это были похожи те создания, которых он увидел — на медуз, но не морских, а воздушных. Они были прозрачными, и различались по своим размерам от сжатого кулака до футбольного мяча. И они были прекрасны — хотя и выглядели невозможно хрупкими для этой яростной планеты.

Гельмут протянул руку, чтобы увеличить мощность прожекторов, но как только его пальцы нащупали рукоятку, неожиданно вновь поднялся ветер и создания исчезли. Вместо этого, в усиленном свете прожекторов Гельмут разглядел, что невдалеке от него, внизу, из опоры выступала большая платформа, по одну сторону рельс. Она была замкнута и покрыта крышей, но материал ее был прозрачным. И внутри ее виднелось какое-то движение.

Он не имел ни малейшего представления, что это за строение. Совершенно очевидно, что оно построено недавно. Хотя до сих пор он ни разу не спускался в этот сектор под перекрытием, он знал планы строительства достаточно хорошо, чтобы помнить — в них не была никаких указаний на подобный приросток.

На какое-то дикое мгновение ему подумалось, что на Юпитере уже работают люди. Но когда он подвел «жука» к верху платформы, он понял, что передвигающимся созданием внутри — конечно же был робот. Бесформенное создание, со многими щупальцами, примерно вдвое больше человека. Он деловито колдовал над колбами и пробирками, которых вокруг него на полках стояли, казалось, тысячи. Все это строение в целом походило на беспорядок того, что Гельмут принял за химическую лабораторию, и отдельно, в стороне, стоял предмет, который скорее всего был ничем иным, как микроскопом.

Робот взглянул на него и что-то прожестикулировал двумя или тремя щупальцами. Сперва Гельмут ничего не понял. Но затем, он заметил, что машина указывала на прожектора и, повинуясь, почти полностью пригасил их сияние. В воцарившемся Юпитерианском мраке он смог рассмотреть, что лаборатория — что было совершенно очевидно — имела в наличии достаточно своего собственного искусственного освещения.

Конечно, не представлялось никакой возможности ему переговорить с роботом, ни самому роботу — с ним. Правда, если бы он захотел, то мог бы поговорить с человеком, управлявшим им. Но он знал обязанности каждого мужчины и каждой женщины на Юпитере-5, и управлением этой штукой не входило в обязанности никого из них. Но на пульте для управления этой штукой даже не существовало соответствующего отделения…

И тут на его призрачном пульте неожиданно замигала белая лампочка. Должно быть входящий вызов с Европы. Неужели кто-то на этом снежном шаре командовал этим многоруким экспериментатором, используя трансляционную станцию Юпитера-5 для усиления сигналов управления? С любопытством, он воткнул штекер.

— Привет, Мост! Кто у вас там на смене?

— Привет, Европа. Это Боб Гельмут. Так это ваш робот, на которого я смотрю в секторе девяносто четыре?

— Это я, — ответил голос. Было совершенно невозможно отделаться от впечатления, что голос исходил от самого робота. — Док Барф. Как тебе нравиться моя лаборатория?

— Очень любопытно, — ответил Гельмут. — Я даже не знал, что она существует. А что ты тут делаешь?

— Мы соорудили ее только в этом году. Она предназначена для изучения Юпитерианских форм жизни. Ты заметил их?

— Ты имеешь ввиду медузы? Они живые?

— Да, — подтвердил робот. — Мы держим все это пока в шляпе, пока не получим побольше данных. Но мы предполагали, что рано или поздно один из вас, «погонщиков жуков», заметил бы их. Они живые, это-то уж точно. У них коллоидный раствор, — в точности, как у протоплазмы. За одним исключением — как раствор, вместо воды используется жидкий аммиак.

— Но на чем они живут? — спросил Гельмут.

— Ага, вот это вопрос. Совершенно очевидно, на какой-то форме воздушного планктона. Мы нашли переваренные остатки внутри них, но не поймали пока ни одной живой особи. А переваренные фрагменты не много дают нам, чтобы продолжить исследования. И на чем существует сам планктон? Хотел бы я знать.

Гельмут подумал об этом. Жизнь на Юпитере. Не имело значения то, что она было столь простой по своей структуре, и совершенно подвластная ветрам. Все равно, это была жизнь, даже здесь внизу, в мерзлых глубинах ада, куда ни один живой человек никогда не смог бы спуститься. И кто знал, если медуза реяла в воздухе Юпитера, то почему бы в морях Юпитера не могли бы плавать Левиафаны?

— Похоже, на тебя это не произвело большого впечатления, — снова заговорил робот. — Наверное, планктон и медуза не слишком то интересные создания для неспециалиста. Но последствия этого открытия — огромны. Позволь мне заметить, что все это вызовет настоящую бурю среди биологов.

— В это я могу поверить, — ответил Гельмут. — Я всего лишь был ошеломлен. И только. Ведь мы всегда считали Юпитер безжизненным…

— Именно так. Но теперь зато знаем гораздо лучше. Что ж, пора возвращаться к работе. Мы еще с тобой поболтаем.

Робот помахал своими щупальцами и склонился над лабораторным столом.

Совершенно отсутствующе Гельмут отвел «жука» назад, развернул его и направил обратно вверх. Он вспомнил, что именно Барф нашел на Европе ископаемые растения. А еще ранее, один из офицеров, какое-то время в рамках своих обязанностей, пребывавший в Юпитерианской системе, использовал свое свободное время для собирания образцов грунта, в поисках бактерий. Быть может ему и удалось кое-что найти. Ученые века, предшествовавшего космическим полетам, находили их даже в метеоритах. Земля и Марс не являлись единственными местами во вселенной, которые могли поддерживать жизнь. Быть может так было везде. Если жизнь могла существовать в таком месте, как Юпитер, не логично исключать даже такую возможность, как существование на Солнце какого-нибудь живого пламени, которое никто не мог опознать, как форму жизни…

Он выбрался на перекрытие и направил грохочущего «жука» в парк. Ему не надо было переводить машину на другие рельсы, что вернуть ее в гараж. Неожиданно ему пришло в голову во время призрачной беседы через посредников, что он никогда не встречался с Доком Барфом, как и со многими другими людьми, с которыми так часто беседовал по коротковолновому радио. За исключением самих операторов Моста, Юпитерианская система была для него сообществом голосов, лишенных тел. А теперь, он уже никогда с ними не встретится…

— Проснись, Гельмут, — неожиданно привел его в чувство голос, раздавшийся в палубе операторов. — Если бы не я, ты бы добрался уже до самого конца Моста. У тебя на «жуке» оказались отключены все автоматически ограничители.

Гельмут виновато потянулся, намного позже чем следовало бы, к пульту управления. Эва уже отвела его «жук» обратно, за опасную черту.

— Извини, — пробормотал он, снимая шлем. — Спасибо, Эва.

— Не благодари меня. Если бы ты был на самом деле в той машине, я не задумываясь, позволила бы ей свалиться. Меньше чтения и больше сна — вот что я тебе порекомендовала бы, Гельмут.

— Держи свои рекомендации при себе, — пробурчал он.

Этот инцидент привел в движение цепочку новых и еще более раздражающих мыслей. Если он подаст в отставку сейчас, пройдет еще почти год, прежде чем он сможет вернуться в Чикаго. Антигравитация или не антигравитация, на корабле сенаторов не найдется свободного места для неожиданных лишних пассажиров. Доставка человека домой должна быть подготовлена задолго до самого момента ее проведения. Необходимо обеспечить жизненное пространство и эквивалент груза и пространства, которые ему потребуются для обратного путешествия с Юпитера-5.

Год жизни на станции Юпитера-5 без какой-либо пользы — как человека, чье пользование ресурсами этой станции больше не будет оправдано тем, что он делал. Год жизни под взглядами Эвы Чавес и Чэрити Диллона и остальных мужчин и женщин, остающихся операторами Моста, мужчин и женщин, которые не постеснялись бы высказать ему все, что они думают об его отставке.

Год жизни, как постороннего, в лихорадочном возбуждении прямого, личного исследования Юпитера. Год наблюдения и лицезрения неизбежных смертей — в то время, как он один стоял бы в стороне, привилегированный и… бесполезный. Год, в течении которого Роберт Гельмут превратится в наиболее ненавидимое живое существо Юпитерианской системы.

И, затем когда он вернется в Чикаго, то отправится искать работу — потому, что его отставка с поста прораба группы строителей Моста автоматически выведет его с правительственной службы. И его начнут спрашивать, почему он покинул Мост в момент, когда работа на Мосте как раз достигла своей кульминации.

И он начал понимать, почему человек в его сне согласился добровольно.

Когда прозвучал звонок, возвещавший окончание смены, он по-прежнему был намерен подать в отставку, но как он уже горько заключил, что, кроме имевшегося на Юпитере, существовали и другие типы ада.

Он переключал пульт в нейтральное положение, когда появился Чэрити, взобравшийся по лестнице. Глаза Чэрити сияли, словно небо, полное комет. Гельмут знал, что так и должно было быть.

— Боб, с тобой хочет поговорить сенатор Вэгонер, если ты не слишком устал, — сказал он. — Давай, иди. Я здесь все закончу.

— Вот как? — нахмурился Гельмут. Сон снова навалился на него. НЕТ. Они не смогут давить на него сильнее, чем он сам того захочет. — А о чем, Чэрити? Меня подозревают в антизападных действиях? Я думаю, ты сообщил им, как я себя чувствую.

— Да, сообщил, — ответил Диллон, спокойно. — Но мы пришли к мнению, что может быть после разговора с Вэгонером, ты будешь чувствовать себя иначе. Естественно, он на корабле. У шлюза я приготовил для тебя скафандр.

Чэрити надел на голову шлем, эффективным образом отрезав себя от дальнейшего разговора или какого-либо сознания о существовании Гельмута вообще.

Гельмут постоял одно мгновение, смотря на слепой, неопределенных очертаний, пузырь на плечах Чэрити. Затем, конвульсивно передернув плечами, он спустился вниз по ступенькам.

Тремя минутами позже, он уже брел в скафандре по поверхности Юпитера-5, в то время как материнская планета этого спутника умывала его плечи переливами своих цветов.

Вежливый морской пехотинец провел его через шлюз корабля и проворно выудил из костюма. Несмотря на угрюмое намерение не проявлять интереса к антигравитации и всех возможных ее последствий, он с любопытством осматривался по сторонам, пока его проводили вверх по направлению к носу.

Но внутри, корабль оказался похож на те, что доставили его из Чикаго на Юпитер-5 — как оказался похож на любой другой космолет. Не удалось увидеть ничего, кроме коридоров и лестниц, до тех пора ты не оказывался в каюте, где тебя ожидали.

Сенатор Вэгонер оказался сюрпризом. Этот относительно молодой человек, на вид которому было самое большее — лет шестьдесят, выглядел совсем не представительным. И у него были пронзительнейшие голубые глаза, какие когда-либо приходилось видеть Гельмуту. Каюта, в которой он принял Гельмута, совершенно очевидно, являлась его собственной. Вполне комфортабельная каюта, соответствующая условиям космолета, но ни слишком просторная, ни роскошная. Сенатора оказалось трудно соотнести с теми историями, которые Гельмут слышал о нынешнем Сенате, вовлеченном в скандал за скандалом, более чем Римских пропорций.

С ним находились только двое: обыкновенная девушка, возможно его секретарь, и высокий человек, в форме Армейского Космокорпуса и орлиными крышками полковника на мундире. Гельмут узнал офицера. И это был словно второй шок удивления. Это же Пейдж Рассел, эксперт по баллистике, который не так давно провел некоторое время в Юпитерианской системе. Собиратель грязи. Рассел улыбнулся несколько криво, в то время как брови Гельмута вопросительно взметнулись вверх.

Гельмут перевел взгляд назад на сенатора.

— А я считал, что здесь присутствует вся подкомиссия.

— Вообще-то это так и есть, но мы их оставили там, где и нашли — на Ганимеде. Я не хотел создавать у вас впечатления, что вам предстоит встретиться лицом к лицом с большим жюри, — улыбаясь ответил Вэгонер. — Я был вынужден просиживать на всех этих бесконечных расследованиях лояльности еще там, дома, но я не вижу никакого смысла в экспорте подобных религиозных церемоний в космос. Присаживайтесь, мистер Гельмут. Сейчас принесут выпить. Нам нужно о многом поговорить.

Неожиданно скованно, Гельмут опустился в кресло.

— Конечно же вы знаете полковника Рассела, — заговорил Вэгонер комфортно откинувшись назад в своем кресле. — Эта молодая леди — Энн Эбботт, о которой вы услышите несколько позже. А теперь Диллон сообщил мне, что ваша польза для Моста подходит к своему концу. В общем-то мне жаль это слышать, потому что вы — один из лучших людей в нашем распоряжении, участвовавших в планетарных проектах. Но, с другой стороны, я даже рад. Это позволяет использовать вас для кое-чего другого, гораздо большего, там где мы нуждаемся в вас.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вам придется предоставить возможность объяснить все это мне самому. Прежде всего, я хотел бы немного поговорить о Мосте. Кстати, пожалуйста, не думайте что я вас допрашиваю. У вас имеется полная свобода заявить, что любой из заданных вопросов не входит в мою компетенцию, и я не сочту это за обиду или недоброжелательство. Кроме того — «я, сим, отрицаю аутентичность любой записывающего или иного подслушивающего оборудования, запись на котором сказанного мною может оказаться частью». Короче — наша беседа в высшей степени неофициальна.

— Благодарю вас.

— Это и в моих интересах. Надеюсь, что со мной вы будете беседовать свободно. Конечно, мое отречение ничего не значит, так как подобные формальные утверждения всегда можно стереть с ленты. Но позже, я собираюсь сообщить кое-какие, которые вам знать не полагалось и вы сами сможете рассудить, почему я сказал, что все сообщенное мне вами — останется исключительно в узком кругу. Пейдж и Энн — ваши свидетели. О'кэй?

Молчаливо появился стюард с напитками и снова удалился. Гельмут попробовал свой на вкус. Странное отличие оказалось в том, что он был охлажден. Гельмут нашел это удивительным, но не неприятным после первого глотка. Он попытался расслабиться. — Я постараюсь, — ответил он.

— Что ж, хорошо. А теперь Диллон сказал, что вы относитесь к Мосту, как к монстру. Я весьма тщательно изучил ваше досье — на самом деле я изучал оба досье — ваше и Пейджа еще более интенсивно, чем вы себе можете представить — и как мне кажется, Диллон похоже, не совсем понял суть вашего мнения. Я бы хотел услышать его прямо от вас.

— Я не считаю Мост монстром, — медленно проговорил Гельмут. — Видите ли, Чэрити — в положении защитника. Он считает Мост очевидным свидетельством того, что никакие самые суровые условия не в состоянии надолго остановить человека и здесь я с ним согласен. Но он думает о Прогрессе, как о чем-то персонифицированном. Он не может признать — вы попросили меня говорить то, что я думаю, сенатор — он не может признать, что Запад — декадентская и умирающая культура. Все прочие свидетельства указывают на это. Чэрити нравится думать, что Мост в его глазах делает все эти свидетельства лживыми.

— У Запада осталось не так уж и много лет, — поразительно, но Вэгонер c ним согласился!

Пейдж Рассел вытер свой лоб. — Я по-прежнему не могу слышать то, что вы говорите, без желания залезть куда-нибудь под ковер. И кроме того, Мак-Хайнери со всей этой стаей — на Ганимеде…

— Мак-Хайнери, — произнес холодно Вэгонер, — возможно хватит апоплексический удар, когда мы обрушим все это на него, и я ни секунды не буду скучать о нем. Но, как бы то ни было все это — правда. Костяшки домино начали падать уже довольно давно, а взрыв, подготовленный кампанией Энн, окажется последним ударом. И все же, мистер Гельмут, Запад несет ответственность за некоторые гигантские достижения во времени. Возможно, Мост может считаться наиболее величайшим и самым последним из них.

— Но только не мною, — заметил Гельмут. — Строительство гигантских проектов для ритуальных целей — создание всего этого лишь во имя самого создания — является последним актом уже мертвой культуры. К примеру, взгляните на пирамиды Египта. Или на даже более значительный и идиотский пример, большее, чем что либо пока сотворенное человеческими существами — раскладка «Диаграммы Силы» на всей поверхности Марса. Если бы марсиане направили всю затраченную на это энергию на выживание, они наверное, еще жили бы сейчас.

— Согласен, — подтвердил Вэгонер, — но с оговорками. Вы правы насчет Марса, но пирамиды-то построены в период расцвета культуры Египта. И «создание чего-то лишь во имя созидания» не является ритуальным определением. Это научное определение.

— Хорошо. Это не слишком меняет мои аргументы. Быть может вы согласитесь, что суть каждой жизненной культуры — это способность ее защищать себя. Запад уже более, чем полвека превосходит Советы — но, как мне видится, Мост является «Диаграммой Силы» Запада, его пирамидами. Или как вам еще будет угодно. О да, он доказывает, что мы могущественны, но могущество — это еще не путь к выживанию. Все эти деньги и средства, затраченные на строительство Моста окажутся весьма необходимы, А ИХ НЕ БУДЕТ, когда начнется следующая атака Советов.

— Поправка: она уже прошла, — произнес Вэгонер. — И Советы уже выиграли. СССР гораздо лучше, чем мы сыграл в величайшую из фон Неймановских игр. Потому, что они не приняли на веру то, что каждая из сторон изберет наилучшую стратегию. Они играли также и на износ игроков. За пятьдесят лет непрекращающегося нажима, им удалось превратить Запад в систему во всем подобную Советской. Так что отпала необходимость в прямых военных действиях. Мы сами себя советизировали и все наши ходы теперь предсказуемы совершенно точно.

— Частично, здесь я согласен с вами. В чем мы нуждались, так это в затрате энергии и денег на игру — на социальные исследования, так как угроза была именно социальной. Что конечно же, что и следовало из теории игр, мы и должны были сделать. Гельмут, для человека, который уже многие годы оторван от Земли, вы знаете гораздо больше о том, что происходит там, на планете, чем это знает значительная часть населения.

— Ничто так не не усиливает интерес к Земле, как нахождение вне ее, — ответил Гельмут. — И здесь достаточно времени для чтения. Или выпивка оказалась крепче, чем он ожидал, что было вполне резонно, если учесть, что какое-то время он вообще не употреблял спиртное — или спокойная согласованность действий сенатора в развале всего мироздания Гельмута, дало ему еще один толчок к бездне. У него закружилась голова.

Вэгонер заметил это. Он неожиданно наклонился вперед и поддержал ослабшего Гельмута. — ТЕМ НЕ МЕНЕЕ, — проговорил он, — мне трудно согласиться с вами, что Мост служит или служил когда-то, ритуальным целям. Мост исполнил свое предназначение для нескольких огромных практических достижений, которые теперь подтверждены. И на самом деле, как проект, Мост более не существует.

— Не существует? — еле слышно спросил Гельмут.

— Именно. Конечно же, мы поддержим его деятельность еще какое-то время. Просто невозможно за секунду остановить проект подобного размаха. Кроме того, одной из причин, по которой мы построили мост была та, что этого от нас ожидал СССР. Игра утверждала, что мы должны запустить еще один «Манхэттенский проект» или «Линкольновский» в этой точке, и мы не хотели их разочаровывать. Но на этот раз, мы НЕ собирались сообщать им какую проблему должно было решить строительство Моста — даже не то, что МОГЛА ли она быть решена, и была ли решена. И мы продолжали поддерживать Мост, как финансово, так и в печати. Кроме того, это было также и неплохо для людей, вроде Диллона, которые эмоционально весьма прочно связаны с ним, даже сверх их психообработкой. Вы — единственный человек среди руководства всей станции, кто уже потерял интерес к Мосту, что позволяет мне сообщить вам — что он уже отброшен.

— Но почему?

— Потому, — продолжил тихо Вэгонер, — что Мост уже дал нам подтверждение теории огромной важности — настолько важной по моему мнению, что неминуемое падение Запада кажется в сравнении с этим чепухой. Подтверждение, которое, как ни случайно, но содержит в себе зерна гибели и для Советов, чтобы они не выиграли для себя в следующую сотню — другую лет.

— Я предполагаю, — произнес в замешательстве Гельмут, — что вы имеете ввиду антигравитацию?

Теперь уже пришел черед изумиться Вэгонеру. — Парень, — наконец произнес он, — ты знаешь ВСЕ, что я хочу тебе сообщить? Я надеюсь — нет — иначе мои выводы могут оказаться весьма неприятными для нас обоих. А ты знаешь что такое антинекротик?

— Нет, — ответил Гельмут. — Я даже не могу понять корень происхождения этого слова.

— Что ж, уже легче. Но, наверняка Чэрити тебе ничего не говорил о том, что у нас есть антигравитация. Я строго-настрого приказал ему не упоминать об этом.

— Нет. Я уже довольно давно об этом думал, — произнес Гельмут. — Но я определенно не вижу, почему это должен быть предмет, столь потрясающий основы мира. Ничуть не больше, чем понимаю, почему именно Мост помог его разработать. Я считал, что это будет разработано независимо от дальнейшей эксплуатации Моста. Другими словами, чтобы послать туда вниз человека и «закоротить» это дистанционное управление, которым мы располагаем на Юпитере-5. И я думал, что это только ускорит работы по Мосту, а не прекратит их.

— Вовсе нет. Никто в здравом уме не захочет послать людей на Юпитер, и кроме того, гравитация — вовсе не главная проблема там внизу. Перегрузка равная даже восьми земным, достаточно переносима в течении коротких промежутков времени. И все же, человек в гермокостюме не сможет спуститься даже на пятьсот миль в эту атмосферу, прежде чем, он станет, невесомым и плавающим, как рыба, и тем самым, окажется полностью во власти течений.

— И вы не можете как-то защититься от давления?

— Можем, — ответил Вэгонер, — но цена будет неимоверной. И вообще, даже и пытаться нет никакого смысла. Мост закончен. Он принес нам информацию по тысячам различных категорий, и большая ее часть ценна по-настоящему. Но единственной работой, которую ТОЛЬКО Мост мог либо подтвердить, либо отбросить, были уравнения Блэкетта-Дирака.

— Которые?…

— Они показывают взаимоотношения между магнетизмом и вращением массивного тела — по крайней мере это основная часть Дирака в них. Уравнение Блэкетта, как оказалось, показывало что та же формула относится и к гравитации. Оно утверждала, что G равно (2CP/BU2), где С — скорость света, Р — магнитный момент, а U — угловой момент. В — поправка на неопределенность, константа, равная примерно 0.25. Даже если те данные, собранные нами по напряженности магнитного поля Юпитера, заставили бы нас отбросить уравнения в сторону, все равно — вся остальная информация, полученная нами с помощью Моста, оправдала бы вложенные в него деньги. С другой стороны, Юпитер был единственным телом в Солнечной системе, доступным для нас, достаточно большим во всех, относящихся к делу, аспектах, чтобы мы могли проверить эти уравнения. В них задействованы несколько величин бесконечно малых порядков. И данные показали, что Дирак был прав. НО ОНИ ЖЕ ПОКАЗАЛИ ЧТО И БЛЭКЕТТ БЫЛ ПРАВ. И магнетизм, и гравитация — феномены вращения. Я не хочу занимать себя здесь описанием последующих этапов, потому как считаю, что вы и сами можете догадаться. Достаточно сказать, что на этом корабле установлен генератор двигательной установки, являющийся полным и конечным оправданием всего того ада, который вы, строители Моста, прошли все. У этого прибора длинное название — гравитронный поляризующий генератор Диллона-Вэгонера, имя, которое мне очень не нравится по вполне определенным причинам. Но техники, обслуживающие его уже подобрали ему кличку — спиндиззи — из-за того, что он производит с магнитным моментом любого атома — ЛЮБОГО — внутри своего поля.

Когда он действует, то абсолютно отказывается замечать какие-либо атомы вне своего поля воздействия. Более того, он не обнаруживает никаких напряжений или воздействий, связывающих материю вне пределов этого поля. Он настолько чувствителен, что его необходимо полностью выключать, когда он находится вблизи планеты, иначе он просто не позволит вам сесть на нее. Но в глубоком космосе… что ж, его поле непроницаемо для метеоритов и прочего подобного мусора. Оно непроницаемо и для гравитации. И — похоже не испытывает ни малейшего интереса к любому ограничению, касающемуся предела сверхскоростей. Он движется в своем собственном континууме. А не в общем поле.

— Вы шутите, — произнес Гельмут.

— Да неужели, сейчас? Этот корабль прилетел на Ганимед прямо с Земли, покрыв это расстояние чуть менее, чем за два часа, считая время на маневрирование. Это означает, что большая часть пути проделана со скоростью порядка 55000 миль в секунду — в то время как спиндиззи использовал менее пяти ватт энергии, поставляемых обычными сухими элементами номер 6.

Гельмут недоверчиво глотнул напитка из своего стакана с напитком. — Так значит у этой штуки практически нет предела скорости вообще? — спросил он. — Как вы можете быть столь уверены в этом?

— А мы и не можем, — признал Вэгонер. — Помимо всего прочего, одной из весьма неудачных вещей, сопутствующих общим математическим формулам, является то, что они не содержат точек обхода, которые могли бы предупредить вас о таких областях, где их нельзя применить. Даже квантовая механика в чем-то подвержена подобной критике. Тем не менее, мы ожидаем, что вскорости узнаем, как именно быстро спиндиззи может передвигать объект. И мы считаем, что именно вы сообщите нам это.

— Я?

— Да, вы и полковник Рассел, а также мисс Эбботе, я надеюсь.

Гельмут посмотрел на их обоих. Они выглядели по меньшей мере стол же потрясенно, как и он. Но почему — он не мог понять.

— Приближающийся разгром цивилизации на Земле, делает абсолютно важнейшим для нас — Запада — немедленно начать организации межзвездных экспедиций. Обсерватория Ричардсона, на Луне, уже нанесла на карты две подходящие системы — одна у Вольфа-359, другая — у 61-й Лебедя. И наверняка, есть еще много других, может быть сотни других систем, где с высокой степенью вероятности возможно существование планет землеподобного типа.

В двух словах, то, что мы делаем — это эвакуация Запада — не физически, конечно, но по сути своей, по идее. Мы хотим, если это можно сделать, разбросать людей, склонных к поиску приключений, людей с пронизывающей все их существо любовью к свободе, по все частям галактики.

И как только они выйдут на ее просторы, то смогут процветать без всякого влияния со стороны Земли. У Советов еще пока нет спиндиззи, но даже и после того, как они его получат, не осмелятся позволить его использование. Это слишком удобный и слишком верный путь спасения для некоторых недовольных товарищей.

Что мы хотим от вас, Гельмут… теперь я, как вы понимаете, подхожу к главному… это направить этот исход с помощью полковника Рассела. У вас есть склад ума для этого. Ваш анализ ситуации на Земле подтверждает это, если вообще нужно какое-то подтверждение. И — для вас сейчас будущего на Земле практически не осталось.

— Вам придется отпустить меня на какое-то время, — твердо ответил Гельмут. — Я не в состоянии сейчас нормально соображать. Всего этого слишком много сразу, чтобы я мог переварить за несколько секунд. И к тому же, решение не полностью зависит и от одного меня. Если я вам смогу дать ответ… скажем… через три часа? Это вас устроит?

— Замечательно, — ответил сенатор.

Некоторое время, после того как дверь закрылась за Гельмутом, в каюте сенатора царило молчание. Наконец Пейдж проговорил: — Так значит это долгая жизнь для космонавтов. Вот за чем вы все это время гонялись. Клянусь Богом, долгая жизнь для МЕНЯ, и для таких, как я.

Вэгонер кивнул головой. — Это было одной из частей всего дела, которую я не мог объяснить вам там, еще в офисе Хэла Ганна, — пояснил он. — До тех пор, пока вы не прокатились на этом корабле и не уяснили себе, что именно за штука у нас на нем, вы бы мне не поверили. А Гельмут поверил, потому что у него уже имелась соответствующая база. По той же причине, я не стал пускаться в обсуждение с Гельмутом вопроса относительно антинекротика, потому что это то, что он уже должен быть прочувствовать сам. У вас обоих достаточно базовых знаний что понять эту часть даже без объяснения. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я и гроша не дам за вашего шпиона, Пейдж. Советы могут иметь хоть всю Землю. И действительно, они всю ее уже скоро приберут к рукам, в независимости от того, позволим ли мы это или нет. Но мы собираемся разбросать Запад среди звезд, разбросать его бессмертными людьми, несущими бессмертные идеи. Людьми, подобными вам и мисс Эбботт.

Пейдж посмотрел на Энн. Она равнодушно рассматривала пустое пространство прямо над головой Вэгонера, словно по-прежнему разглядывала портрет основателя «Пфицнера», висевшего в офисе Ганна. Тем не менее, ее лицо хранило какое-то выражение, которое Пейдж смог правильно прочесть. Он подавил улыбку и спросил: — Почему я?

— Потому, что вы именно тот человек, который необходим нам для этой работы. Не покривлю душой, если скажу, что ваше своеобразный выход на проект «Пфицнера», с самого начала я счел актом Провидения. Когда Энн в первый раз обратила мое внимание на вашу квалификацию, я был почти готов к тому, что все это фальшивка. Вы должны были стать человеком — связующим звеном между одной стороной проекта — «Пфицнером» и другой стороной — Мостом. Мы загрузили на корабль все, что произвели на сей момент как по аскомицину, так и по антинекротику, отложив в специальный отсек грузовом трюма. Энн уже показала вам, как принимать средства и применять его к другим. И после этого — как только вы вместе с Гельмутом сможете отработать детали — звезды ваши.

— Энн, — произнес Пейдж. Она медленно повернула голову к нему. — Ты во всем этом участвуешь?

— С самого начала, — ответила она. — И у меня уже имелись кое-какие предчувствия, к чему это приведет. Ты был тем, кого необходимо ввести в курс дела. Не я.

Пейдж еще какое-то мгновение раздумывал над этим. Затем что-то одновременно совершенно новое и столь же старое дошло до него.

— Сенатор, — заговорил он, — вы пошли на огромные неприятности, чтобы сделать все это возможным. Но я не думаю, что планируете отправиться с нами.

— Да, Пейдж, это так. С одной стороны, Мак-Хайнери и его команда будут считать весь этот проект предательским. И если он все же должен быть завершен, кому-то придется остаться и стать козлом отпущения. И кроме всего прочего, идея БЫЛА МОЕЙ. Так что я вполне логичный кандидат. — Он помолчал какое-то мгновение. Затем задумчиво добавил: — Парни из правительства могут поблагодарить за это только самих себя. Весь проект никогда не смог бы воплотиться в жизнь до тех пор, пока бы Запад имел правительство закона, а не людей, и придерживался бы этого. Уже довольно давно некоторые люди — и среди них дед Мак-Хайнери — поставили себя судьями над собой, в независимости от того, следует подчиняться закону или нет. У них уже имелись прецеденты. И вы мы очутились здесь, на краю самого огромного разрыва нашего социального согласия, который когда либо переживал Запад. И он, Запад, предотвратить его не в силах.

Неожиданно он улыбнулся.

У меня будет неплохая возможность использовать этот аргумент в суде.

Энн неожиданно вскочила на ноги, ее глаза неожиданно наполнились слезами и губы едва заметно дрожали. Очевидно, что за то время, которое она знала Вэгонера и имела представление о том, что он планировал, ей никогда не приходило в голову, что старый-молодой сенатор может остаться.

— Это не правильно! — прошептала она осевшим голосом. — Они просто не станут слушать и вы это знаете. Они просто повесят вас за это. И если они сочтут, что вы виновны в предательстве, вас просто запрут на свалке ядерных отходов — это ведь нынешнее наказание, не так ли? Вы не можете вернуться!

— Это все напрасные страхи. Свалки ядерных отходов — мощные химические яды. Вы не протянете слишком долго, чтобы заметить, что они же еще и радиоактивны, — произнес Вэгонер. — Ничто и никто не может мне повредить теперь. Работа закончена.

Энн закрыла лицо руками.

— Кроме того, Энн, — мягко, но настойчиво заговорил Вэгонер, — звезды — они для молодых, вечно молодых людей. А вечный старик стал бы анахронизмом.

— Но почему… вы тогда это сделали? — спросил Пейдж. Его голос тоже звучал не слишком твердо.

— Почему? — переспросил Вэгонер. — Вы сами знаете ответ на этот вопрос, Пейдж. Вы знали его всю свою жизнь. Я мог заметить это по вашему лицу, как только сказал Гельмуту, что мы отправляемся к звездам. Предположим, вы скажете МНЕ, что это такое.

Энн устремила свои заплаканные глаза на Пейджа. Ему подумалось, что он знает, чего она ждала от него. Они довольно часто беседовали об этом, о чем однажды он мог бы сказать и сам. Но теперь, казалось, в нем присутствовала какая-то другая, более мощная сила: что-то особое, не несущее в себе названия или догмы, но, тем не менее сила, к которой он испытывал преданность всю свою жизнь. В свою очередь, тоже же самое он мог прочесть на лице Вэгонера. И понял, что заметил это раньше Энн.

— Это то, что загоняет обезьян в клетки, — медленно произнес он. — Манит кошек в открытые ящики и гонит их вверх на телефонные столбы. Это вело человека к победе над смертью и принесло в наши руки звезды. Думаю, я должен назвать это Любопытством.

Вэгонер выглядел удивленным. — Неужели вы действительно хотите так это назвать? — спросил он. — Мне это, почему-то кажется недостаточным. Я хотел бы назвать это как-то иначе. Возможно вы позже и назовете это по другому позже, где-нибудь там, около Альдебарана.

Он встал и какое-то мгновение молча смотрел на их обоих. Затем он улыбнулся.

— А теперь, — мягко произнес он, — nunc dimittis… «позволь слуге твоему удалиться в мире»…

 

11. ЮПИТЕР-5

— Итак, вот и вся история, — закончил Гельмут.

Эва долгое время молча сидела в своем кресле.

— Одного я не понимаю, — наконец произнесла она. — Почему ты пришел ко мне? Я считала, что все это ты воспринимал как ужасающее.

— О, правда, все это действительно ужасно, — подтвердил возбужденно Гельмут. — Но ужас и страх, как я обнаружил — две совершенно разные вещи. Мы оба ошибались, Эвита. Я ошибался, считая Мост тупиком. Ты ошибалась, считая что он несет конец всему в себе самом.

— Я тебя не понимаю.

— Я сам себя не понимаю. Мои страхи будто бы реальной, непосредственной работы на Мосту, просто иррациональны. Они приходили из снов. Я обязан был понять это сразу. В действительности, не существовало никакой возможности работать на Юпитере. Но я ХОТЕЛ. Желание смерти, оно пришло прямехонько из этой чертовой психообработки. Я как и все мы, знал что Мост не может стоять вечно. Но мы настроены на то, что так должно быть. Ничто другое не могло оправдать те ужасные испытания в целях поддержания его существования хотя бы один день. Результат: классическая дилемма, ведущая к сумасшествию. Это воздействовало и на тебя тоже. И твоя реакция оказалась столь же неразумной, как и моя. Тебе захотелось родить здесь ребенка.

Но теперь все изменилось. Та работа, которую мы выполняли на Мосту, все же оказалась стоящей этих затрат. Я ошибался, называя его мостом в никуда. И ты, Эва, не лучше меня смогла рассмотреть, куда он ведет. Иначе бы ты никогда не сделала его началом и концом своего существования. А теперь есть место, куда бы мы могли отправиться. На самом деле, таких мест — сотни. Они будут похожи на Землю. Так как Советы все равно скоро захватят ее всю, эти места даже больше будут походить на нормальную Землю, чем она сама. По крайней мере — в следующие несколько столетий!

— Зачем ты мне все это говоришь? — спросила она. — Только лишь для того, чтобы помириться?

— Я собираюсь принять эту работу, Эвита… если только ты согласишься отправиться со мной.

Она быстро обернулась, одним плавным движением выскользнув из кресла. И в то же мгновение все сигналы тревоги на станции одновременно пришли в действие, наполняя каждую металлическую трещину гулом чистого ужаса.

— ПОСТЫ! — прогрохотал искаженной гигантской карикатурой на голос Чэрити Диллона громкоговоритель над постелью Эвы.

— МАКСИМАЛЬНАЯ ШТОРМОВАЯ ПЕРЕГРУЗКА! ЮТТ СЕЙЧАС ПРОХОДИТ ПЯТНО. СКОРОСТЬ ПОТОКОВ УЖЕ ПРЕВЫСИЛА ВСЕ ПРЕДЫДУЩИЕ ПОКАЗАНИЯ И ЧАСТЬ ПОЧВЕННЫХ МАСС НАЧАЛА ОСЕДАТЬ. ТРЕВОГА КАТЕГОРИИ А-1.

Поверх рева Чэрити, они сами могли расслышать то, что слышал он. Ветра Юпитера, весь спектр их постоянного, сумасшедшего визга. И Мост отвечал на это чудовищными стонами агонии. Но примешивался еще и другой звук, похожий на музыкальная какофонию острых, перкуссионных тонов. Словно их производил динозавр, проламывающийся сквозь лес из огромных стальных камертонов. Гельмут никогда раньше не слышал этого звука, но теперь он знал, что это такое.

Перекрытие Моста разламывалось посередине.

И мгновение спустя, когда грохот несколько стих, громкоговоритель произнес обычным голосом Чэрити: — Эва и ты тоже, пожалуйста. Пожалуйста, ответь. В общем — если только все немедленно не займут свои места, Мост может разрушиться уже через час.

— Ну и пусть, — тихо ответила Эва.

Воцарилась короткая, пораженная тишина, а затем послышался едва слышимый человеческий звук. Голос определенно принадлежал Сенатору Вэгонеру, и звук вполне мог быть похож на смешок.

Чэрити отключился.

Величественная гибель Моста продолжала греметь в маленькой комнате.

И через некоторое время мужчина и женщина подошли к окну и посмотрели туда, мимо ненужной туши Юпитера, в сторону близкого горизонта, там где всегда виднелись несколько звезд.

 

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

БРУКХЭЙВЕНСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ

ИНСТИТУТ

(СВАЛКА ОТХОДОВ АТОМНЫХ РЕАКТОРОВ)

— Любой конец, — писал Вэгонер на стене свой камеры в последний день, — это новое начало. Быть может через тысячи лет мои Земляне и вернутся снова домой. Или через две тысячи, или через четыре, если они тогда будут о нем помнить. Да, они вернутся. Но я надеюсь, что не захотят оставаться. Молюсь за то, что они не останутся.

Он посмотрел на написанное им и подумал, чтобы подписаться своим именем. Раздумывая над этим, он сделал отметку своего последнего дня по его календарю и кончик огрызок карандаша наткнулся на камень под известковым раствором и сломался, не оставив ничего, кроме маленького огрызка изношенной, грязной светлой древесины. Он мог бы снова обточить его об подоконник, по крайней мере, чтобы еще чуть чуть обнажить графитовый стержень. Вместо этого он бросил огрызок в урну для мусора.

На звездах и так уже достаточно написано. Он четко мог разглядеть это. Потому что написал именно он. Существовало созвездие по имени Вэгонер, и каждая звезда на небе принадлежала ему. Это было совершенно очевидно.

Позже, в тот же день, человек по имени Мак-Хайнери, заявил:

— Блисс Вэгонер — мертв.

Как обычно, Мак-Хайнери ошибался.

 

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Основа «Бегства городов» или «Городов в полете» явилась скетчем последних двух глав этого тома, в котором — и интуиция всегда со своей обыкновенно бесполезной четкостью — я намеревался отбросить концепцию Вагнерианских пропорций, сжав ее до размеров примерно в 10000 слов. Но внимательный редактор журнала, которому и посвящается книга ВЕРНИСЬ ДОМОЙ, ЗЕМЛЯНИН, не позволил мне проявить такую глупость. Он отказался от рассказа, прислав мне пространное письмо на четырех страницах, в котором он детально указал мне на многие вопросы, которые мне не удалось задать самому себе — и таким образом заставил меня работать над проектом, на который у меня, как я впоследствии понял, ушло пятнадцать лет.

«Бегство Городов» теперь охватывает период примерно в 2000 лет. Эта книга, являющаяся третьей из четырех, изображает мои города-Бродяги в расцвете их собственной роли в этой истории. А как они пришли к этому, является предметом двух предшествующих томов — ОНИ ДОСТИГНУТ ЗВЕЗД и ЖИЗНЬ РАДИ ЗВЕЗД. Последний том ГРОМ ЦИМБАЛ (ТРИУМФ ВРЕМЕНИ), изображает как именно они воспользовались своей неограниченной свободой.

 

ПРОЛОГ

Космические полеты начались во времена распада великой Западной культуры на Земле. Первоначально цели полетов были сугубо военными. Изобретение Муиром двигателя, основанного на принципе ленточной массы, позволило первым исследователям достичь Юпитера; юпитерианская экспедиция в 2018 году помогла понять законы гравитации, хотя само явление гравитации было известно уже несколько веков. Полет экспедиции оказался последним полетом с использованием двигателей Муира, он завершился буквально накануне окончательного исчезновения культуры Запада. Строительство при помощи дистанционного управления Моста на Юпитере, вероятно, стало самым грандиозным (а во многих отношениях — и самым бесполезным) инженерным проектом, когда-либо предпринятым человеком. Однако это позволило провести непосредственно, вблизи, измерения магнитного поля Юпитера. Они явились последним и решающим подтверждением корректности уравнения Блэкетта-Дирака, выведенного еще в 1948 году и установившего прямую взаимосвязь между магнетизмом, гравитацией и скоростью вращения любой массы. До того времени гипотеза Блэкетта-Дирака не находила практического применения, оставаясь игрушкой в руках математиков. Подкрепленная измерениями, гипотеза быстро получила практический выход. Из множества страниц, исписанных символами и великого множества бесконечных дискуссий о возможной напряженности магнитного поля единственного вращающегося электрона, родился гравитронно-поляризационный генератор Диллона-Вэгонера, почти мгновенно получивший название «спиндиззи», в честь своего воздействия на вращение электрона. Супердвигатель, защитный экран от метеоритов и антигравитация прибыли в одной компактной посылке, обозначенной G = 2 (PC/BU)2.

Каждая культура имеет характерную для нее математику; историографы могут выделить в ней моменты, объективно обусловленные социальным устройством соответствующего общества. Это уравнение вполне объяснимо с точки зрения алгебры, характерной для Магианской культуры, и вписывается в матричную механику Эпохи Бродяг, являвшуюся существенной частью открытий Запада. Первое время казалось, что основное достоинство уравнения заключено в возможности изменения скорости света С, рассматривавшейся ранее как ограничения. Запад использовал спиндиззи для заселения близлежащих звезд колонистами в течении пятидесяти последних лет своего существования; но даже и тогда он не понял, какова мощность оружия, оказавшегося в его слабеющих руках. В сущности, Запад так и не понял, что спиндиззи может перенести в космос л ю б у ю массу, точно также как и защищать и перемещать ее быстрее света.

В последующие века концепция космических полетов была почти полностью забыта. Распространившаяся на Земле новая культура, духовно ограниченный и примитивный деспотизм, определяемый историографами термином «Бюрократическое государство», мыслила совершенно иначе. Космические полеты были естественным, хотя и запоздалым проявлением западного образа мыслей, всегда демонстрировавшим амбициозность по отношению к неизведанному и бесконечному пространству. Однако советским правителям идея космических полетов представлялась столь ненавистной, что они даже не позволяли упоминать о них своим писателям. В то время как Запад возвышался над Землей словно могучая секвойя, Советы расползлись по планете подобно лишайнику, все усиливая хватку, удовлетворенные пребыванием у подножия гигантских столбов солнечного света, по которым Запад непрестанно пытался подняться.

Именно таким образом Бюрократическое государство появилось на свет, пришло к своему триумфу и собиралось удерживать свои завоевания. Никакого захвата Запада Советами с военной точки зрения не было. В 2105 году — падение Запада обычном датируется этим годом — любое военное противостояние привело бы к уничтожению за один день всего населения Земли. Запад сам помог покорить себя. Это был длительный и болезненный процесс, который многие люди предвидели, но никто не мог остановить. Стремясь воспрепятствовать проникновению врага, Запад на свой лад внедрил контроль за мыслями. В конце концов уже невозможно стало отделить одну противостоящую культуру от другой, а поскольку Советы имели гораздо больший опыт управления монолитным государством, их правление просто стало вскоре свершившимся фактом и не сопровождалось кровопролитием.

Запрет на все, что связано с космическими полетами, распространился даже на творческие изыскания ученых-физиков. Вездесущая полиция мысли была обучена основам баллистики и других дисциплин, связанных с астронавтикой, благодаря чему она могла определить, относится ли некая научная работа к запретной области — они называли это Внеземной Активностью — задолго до того, как она могла пройти необходимую апробацию и приблизиться к практическому применению.

Полиция мысли однако не могла запретить ядерные исследования, поскольку мощь нового государства зависела от них. Уравнение Блэкетта возникло в результате исследований магнитного момента электрона. Новое государство запретило спиндиззи — в их глазах он представлялся средством возможного освобождения подданных, — и полиция мысли не была извещена о том, что это знаменитое уравнение относится к «чувствительной области». Советы не отважились на то, чтобы стала известна даже эта информация.

Таким образом, несмотря на то, что все, даже самые малые, группы и сословия были подвергнуты Бюрократическим государством промыванию мозгов или «переобучены», математики-теоретики продолжили свою работу по разрушению этого государства, сами того не ведая революционных мотивов. Спиндиззи был открыт совершенно неожиданно в лабораториях ядерной физики Ториумного Треста.

Это открытие привело к гибели ограниченной культуры, внедренной Советами, точно так же, как угроза, исходящая от ядерного реактора и Солнечного Феникса, прервала господство Запада. Космические полеты возобновились. Некоторое время спиндиззи из осторожности устанавливали только на вновь создаваемых кораблях. Последовал период — до смешного короткий — исследования межпланетного пространства. Прежняя система взглядов постепенно вновь утверждала себя. Однако центр тяжести этой системы сместился. Расточительность использования спиндиззи для перемещения кораблей не могла продолжаться бесконечно. Не существовало никаких причин, по которым аппараты с людьми на борту должны были оставаться маленькими, тесными, иметь вытянутую форму и ограниченную грузоподъемность. После того, как антигравитаторы стали инженерной реальностью, отпала необходимость конструировать корабли исключительно для космических полетов, поскольку ни масса, ни аэродинамические нагрузки не имели более никакого значения. Появилась возможность поднимать с Земли самые крупные объекты и перемещать их в космическом пространстве практически на любое расстояние. Если необходимо, можно было перемещать целые города.

Со многими это и случилось. Первыми были промышленные фабрики. Они путешествовали по Земле, перемещаясь от одного крупного месторождения полезных ископаемых к другому. Затем они отправились еще дальше. Начался исход. Ничто не могло его предотвратить, тем более, что к тому времени подобное развитие событий полностью совпадало с интересами государства. Мобильные заводы превратили Марс в некое подобие Питсбурга Солнечной системы. Спиндиззи поднимали с Земли горнодобывающее оборудование и очистные установки, неся на Марс новую жизнь. На месте самого Питсбурга вскоре не осталось ничего, кроме мусора и ржавых обломков. Огромные заводы Стального Треста проглатывали метеоры и пережевывали затерявшиеся в космосе спутники. Алюминиевый, Германиевый и Ториумный Тресты вывели свои заводы в космос, направляя их на разработку самых удаленных планет.

Однако один из заводов Ториумного Треста, за номером 8, так и не вернулся. Началось вытеснение господствующей культуры, толчком к чему и послужило это, казалось бы, не очень важное событие. Первые города ушли за пределы Солнечной системы, направляясь на поиски работы в тех колониях, которые оставила после себя затухающая Западная цивилизация. В этих кочующих городах начала зарождаться новая культура. Вскоре события пришли к законному итогу: Бюрократическое государство сделало то, что давно обещало сделать, «когда народ будет к этому готов», — оно покинуло Землю, которой когда-то владело полностью, до последней песчинки, и которая теперь совершенно опустела. Города-кочевники Земли — мигрирующие рабочие, нищие и бродяги — стали ее наследниками.

В основном все это сделал возможным спиндиззи; однако существенную роль сыграли и два важных социальных фактора. Один из них — долголетие людей. Победа над так называемой «естественной» смертью уже состоялась к моменту, когда инженеры нашли подтверждение принципа спиндиззи, проведя измерения на Юпитерианском Мосту. Два эти достижения человеческой мысли шли по жизни, дополняя друг друга. Несмотря на то, что спиндиззи мог вывести в космос огромный корабль и даже целый город, перемещая их гораздо быстрее скорости света, межзвездное путешествие все же занимало определенное время. Огромность галактики оказалась достаточной, чтобы на продолжительные полеты потребовались человеческие жизни, даже при наивысшей скорости, обеспечиваемой спиндиззи.

Но когда смерть уступила лекарствам против старения — антинекротикам, такое понятие как «продолжительность жизни» и в старом смысле слова перестало существовать.

Второй фактор имел экономическую природу: широкое распространение германия в исследованиях физики твердого тела. Еще до того, как полеты в глубокий космос стали реальностью, этот металл приобрел фантастическую ценность на Земле. Освоение человеком звездного мира привело к падению цены германия до приемлемого уровня, и постепенно германий приобрел роль стабильных денег в межпланетной торговле. Ничто другое не могло бы обеспечить финансовые основы жизни городов-бродяг.

Так пало Бюрократическое государство, но социальная структура не развалилась полностью. Земные законы, хотя и сильно измененные, выжили. И нельзя сказать, что города-кочевники не извлекли из этого определенную выгоду. Мигрирующие города столкнулись с такими мирами, которые не позволили им обосноваться у себя. Другие приняли их, но начали нещадно эксплуатировать. Города сопротивлялись, но их военная мощь оказалась явно недостаточной. Для цивилизации Запада более характерными были паровые землеройные установки, а не танки. Предсказать результат сражения между этими двумя принципами не представляло труда. Эта ситуация никогда не менялась. Конечно, использование спиндиззи для такого малого объекта, как космический корабль, можно было считать стрельбой из пушек по воробьям; но военный корабль — это всегда расточительство энергии, тем большее, чем оружие смертоноснее. Полиция Земли принуждала восставшие города к повиновению, а затем, исходя из собственной выгоды, принимала законы, обеспечивающие их защиту.

Полиция пыталась установить в космосе порядок, но землянам так и не удалось распространить на космос свою гегемонию. История Земли давно канула в Лету. Во многих уголках вселенной о Земле слышали только в легендах, она была не более чем мифом о некой зеленой планете, плавающей где-то в глубинах космоса на расстоянии многих тысяч парсеков. Гораздо более известна была недавно поверженная тирания Веги, но никто не знал — и некоторые так никогда и не узнали — хотя бы имя той маленькой планеты, которая уничтожила тиранию.

Сама же Земля превратилась в цветущий сад. Только один крупный город остался на ее поверхности, сонный и тихий, несмотря на свой громкий статус столицы вселенной. Долина, в которой когда-то располагался Питсбург, пышно расцвела, и только богатые молодожены отправлялись сюда повеселиться. Престарелые чиновники иногда возвращались на Землю, чтобы здесь встретить смерть. Больше сюда никого не тянуло.

 

1. УТОПИЯ

Когда Джон Амальфи вышел к узкому выступу с пыльной балюстрадой из старого гранита, его память наткнулась на один из этих коротких заторов вокруг смысла слова, когда-то постоянно раздражавших его, словно мелодия, лившаяся из мелодичного французского горна, вдруг оказалась прервана пузырем воздуха. Подобные моменты замешательства сейчас уже были довольно редки, но тем не менее, все же раздражали.

На этот раз он почувствовал себя неспособным решить, как следует называть то место, куда он сейчас направлялся. Что это — колокольня или мостик?

Вопрос этот, конечно, относился только к области семантики, и ответ зависел, как говорили в прошлом, от точки зрения. Выступ проходил вокруг всего здания Городского Центра. Сам Город являлся космическим кораблем, большей частью которого можно было управлять из этого Центра. Амальфи уже привык, находясь здесь, изучать звездные моря, мимо которых проплывал корабль. Вот почему это место вполне можно было назвать корабельным мостиком. Но в то же время корабль — это был целый город со всеми его тюрьмами и спортивными площадками, аллеями и снующими в них котами, а на самой колокольне все еще находился один колокол, хотя язык его давно куда-то пропал. Сам Город продолжал носить название Нью-Йорк, но, как показывали древние карты, это не совсем соответствовало действительности: летающий город состоял из одного Манхэттэна — округа Нью-Йорка.

Перешагнув порог, Амальфи ступил на гранитную плиту. Всплывшая в уме дилемма была совсем не новой: подобные мысли часто посещали его за годы, прошедшие после того, как Город поднялся в небо. Назначение многих городских объектов в ходе космического полета совершенно изменилось, и иногда было непросто решить, как правильнее их теперь называть. Трудность состояла в том, что, хотя колокольня Городского Центра выглядела сейчас совсем так же, как в 1850 году, она выполняла теперь функцию командного мостика космического корабля. Амальфи подумал о том, что ни старое, ни новое название не могут точно выразить понятие, соответствующее этому объекту в новых условиях.

Он посмотрел вверх. Небо выглядело точно таким же, каким оно было ясной тихой ночью 1850 года. Экран спиндиззи, полностью окружавший летящий Город, был невидим. Пропуская только эллиптически поляризованный свет, экран был покрыт пятнами в тех местах, где находились видимые из космоса звезды. Их яркость поэтому уменьшалась на три порядка. Если не считать отдаленного и приглушенного жужжания самих спиндиззи — шум от них несомненно был меньше многоголосого грома уличного движения, которым был наполнен Город до того, как он поднялся в воздух, — вряд ли можно было заметить хотя бы малейшие признаки того, что Город мчался в межзвездной пустоте. При желании Амальфи мог бы припомнить те дни, когда он был мэром этого Города — хотя период этот оказался весьма непродолжительным — и Отцы Города приняли решение, что пришло время уйти в космос. Это случилось в 3111 году, когда все основные города уже несколько десятилетий находились в полете, покинув Землю. Амальфи не было в ту пору и ста лет. Функции управляющего Городом тогда выполнял человек по имени Де-Форд, который некоторое время разделял с Амальфи чувство приятной неопределенности относительно того, как именовать предметы, совершенно изменившиеся в ходе полета. Около 3300 года Отцы Города расстреляли Де-Форда после того, как он коварно нарушил условия контракта, заключенного Городом с планетой Эпоха, что бросила на Город несмываемое черное пятно — полицейские до сих пор не забыли об этом случае.

Новым управляющим стал молодой человек — едва ли он достиг тогда 400-летнего возраста — по имени Марк Хэзлтон. Отцы Города относились к нему столь же холодно, как и к Де-Форду, причем примерно по тем же причинам. Хэзлтон родился уже после отбытия Города с Земли, и поэтому не испытывал никаких затруднений в подборе подходящих слов для обозначения городских сооружений. Амальфи иногда казалось, что он — последний человек на борту летящего корабля, которого иногда еще приводят в замешательство особенности старого земного мышления.

Даже сама привязанность Амальфи к зданию Городского Центра, как к штабу управления Городом, выдавала его приверженность былым земным порядкам. Городской Центр был старейшим зданием на борту, поэтому из него были видны только немногие из более поздних городских сооружений. Приземистое здание Центра со всех сторон окружали новые строения. Однако Амальфи не обращал на них никакого внимания. С колокольни или мостика — очевидно, так правильнее было его называть — он привык смотреть не по сторонам, а прямо вверх, откинув голову на мощной бычьей шее. Да и какой смысл смотреть на здания, окружавшие Бэттери-парк? Он и так уже нагляделся на них.

Наверху, однако, сейчас находилось только солнце, окруженное черным полотном с пятнами звезд. Они уже приблизились к солнцу настолько, чтобы можно было отчетливо различить его диск, медленно увеличивающийся в размерах. Амальфи наблюдал за ним, когда вдруг микрофон в его руке начал попискивать.

— Для меня и этот вид вполне хорош, — произнес Амальфи, с неохотой склоняя лысую голову к микрофону. — Это звезда типа G или что-то в этом роде. Джейк из Астрономического отдела говорит, что в этой системе есть две планеты, близкие по условиям к Земле. Архивные данные свидетельствуют, что обе они заселены. Там есть люди, может быть, найдется и работа.

Микрофон беспокойно трещал, каждый доносившийся из него звук звучал отчетливо, однако никакой убежденности Амальфи не чувствовал, хотя и продолжал внимательно слушать.

— Политика, — сказал Амальфи.

Он произнес это слово небрежно, словно набросал краткое примечание на полях рукописи. Микрофон смолк. Амальфи выключил его и направился назад, ступая по старым каменным ступеням, ведущим к колокольне (или мостику?).

Хэзлтон ждал его в кабинете мэра, постукивая тонкими пальцами по столу. Управляющий был необычайно высок и как-то расхлюстан в движениях. Он сидел в кресле, и его поза показалась Амальфи несобранной и ленивой. Если предпринятие хитросплетенных усилий служило признаком лени, Амальфи вполне мог назвать Хэзлтона самым ленивым человеком в городе.

Но не имело никакого значения, были ли он ленивее кого-либо за пределами города. Все, что происходило вне Города, не оказывало более никакого влияния на его внутреннюю жизнь.

— Ну? — обронил Хэзлтон.

— Все в порядке, — пробормотал Амальфи. — Это обычная желтая карликовая звезда со всеми своими атрибутами.

— Конечно, — ответил Хэзлтон, криво усмехаясь. — Не понимаю, почему ты всегда настаиваешь на том, чтобы лично осмотреть каждую звезду, которая встречается на нашем пути. В моем кабинете есть экраны, а Отцы Города располагают всей необходимой информацией. Еще до того, как мы заметили эту звезду, мы знали, что она собой представляет.

— Я предпочитаю посмотреть сам, — сказал Амальфи. — Не зря же я был мэром более шестисот лет. Пока я не увижу солнце собственными глазами, я не могу сказать о нем ничего определенного. Только осмотрев его, я могу придти к какому-то выводу. Изображение на экране совершенно лишено подлинного содержания. Его невозможно по-настоящему почувствовать.

— Все это чушь, — беззлобно заметил Хэзлтон. — А что твои чувства говорят по поводу этой звезды?

— Это хорошее солнце. Мне оно нравится. Мы опустимся здесь.

— Ну хорошо. Может быть, рассказать тебе о том, что там происходит?

— Я знаю, знаю, — заверил Амальфи. Нервным голосом, нарочито растягивая слова, он произнес обычную механическую сентенцию Отцов Города: «ПО-ЛИТИ-ЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ О-ЧЕНЬ ТРЕ-ВОЖНАЯ». Меня-то беспокоит положение с едой, в котором мы можем оказаться.

— Да? А что, дела обстоят так уж плохо?

— Пока еще нет, но если мы где-то не обоснуемся, то нам придется туго. В цистернах с хлореллой произошла еще одна мутация. Наверно, она началась, когда мы проходили через радиационные поля около Сигмы Дракона. Если говорить об урожае, то сейчас мы снимаем более двух тонн с одного акра.

— Но это не так плохо.

— Неплохо, но урожай неуклонно снижается. Если мы не победим вирус, примерно через год урожая не будет вовсе. К тому же у нас недостаточен запас сырой нефти, чтобы подойти к следующей из ближайших звезд. Мы просто свалимся на нее, пожирая друг друга.

Хэзлтон пожал плечами.

— Это еще большой вопрос, босс, — сказал он. — Прежде мы не сталкивались с мутацией, которую не смогли бы победить. А на этих двух планетах очень опасно.

— Они воюют друг с другом. Нам уже приходилось встречаться с такой ситуацией. Нет никакой необходимости принимать чью-либо сторону. Мы спустимся на ту планету, которая нам больше подходит.

— Если бы это была обычная межпланетная склока, все было бы хорошо. Но дело в том, что одна из этих планет — третья от солнца — нечто вроде самостоятельно развивающегося полипа Империи Хрунты, а вторая — из числа тех, что остались после краха гамильтонианцев. Они воюют уже около века и не поддерживают никаких контактов с Землей. А теперь земляне обнаруживают их. Представляете, что может произойти?

— И что же? — спросил Амальфи.

— Они вычистят их обоих, — угрюмо произнес Хэзлтон. — Мы только что получили от полиции официальное предупреждение убраться отсюда ко всем чертям.

Желтое солнце над Городом почти совсем исчезло. Метрополия Бродяг, удаляясь от двух теплых, беспокойных миров, включив двигатели на четверть мощности, уверенно направлялась в укрытие холодной зеленовато-голубой тени одной из разрушенных планет этой системы. Квартет холодных маленьких лун застыл в па менуэта вокруг зигзагообразного излома аммиачных бурь, объявших газовый гигант.

Амальфи пристально вглядывался в экраны. Маневрирование в ограниченном пространстве и балансирование Города между гравитационными полями было очень тонким делом, заниматься которым ему приходилось не очень часто. Обычно причаливание осуществлялось на предельной скорости. Его собственное ощущение пространственной ситуации, присущее ему в течение всей жизни, сейчас нуждалось в помощи электронных систем.

— Двадцать третья улица, слишком круто, — произнес он в микрофон. — Вы подошли близко к в двух градусному выступу в вашем квадрате экрана. Подстройтесь.

— Есть подстроиться, босс.

Амальфи наблюдал на экране за гигантской планетой, высматривая на ее поверхности леденящие душу остатки сооружений. Слегка дрогнула игла прибора.

— Отключение!

Город вздрогнул и погрузился в безмолвие. Молчание это немного пугало: отдаленный шум спиндиззи сделался для всех столь привычным, что казался неотъемлемой частью окружающей среды. Когда он стих, у Амальфи словно перехватило дыхание, как будто вдруг исчез воздух. Он непроизвольно зевнул, пытаясь противостоять воображаемой нехватке кислорода.

Хэзлтон тоже зевнул, однако глаза его блестели. Амальфи чувствовал, что управляющий сейчас наслаждается собой: ведь это был его план, и теперь он мог больше не волноваться о том, что город находится в серьезной опасности. Теперь он прилагал усилия, как ленивый человек.

Амальфи оставалось только надеяться, что Хэзлтон не перехитрил самого себя и одновременно — весь город. Им уже приходилось попадать в неловкое положение, выполняя планы Хэзлтона. Взять хотя бы тот эпизод на планете Тор V. Эта планета, наверно, была самой неудачной из всех планет заселенной части галактики, на которую городам-бродягам когда-либо приходилось водружать себя. Первым из таких городов, попавших на Тор V, был загадочный объект, потерявший собственное название и именовавший себя Главными Межзвездными Торговцами. К тому моменту, когда этот город покидал планету, за ним закрепилось еще одно имя — Бешеные Псы. Ненависть к Бродягам была на Тор V наследственной, и по веским причинам…

— Посидим здесь тихо с недельку, — сказал Хэзлтон, толкая туда-сюда приплюснутыми пальцами бегунок логарифмической линейки. — Еды нам хватит. Джейк вывел нас на весьма подходящую орбиту. Полицейские будут уверены, что мы собираемся уйти за пределы этой системы. Здесь их слишком мало, чтобы оцепить сразу обе планеты, да еще прочесывать пространство, разыскивая нас.

— Будем надеяться.

— По-моему, все логично, как ты думаешь? — спросил Хэзлтон, сверкая глазами. — Рано ли поздно — я думаю, это займет не более нескольких недель — они определят, какая из двух планет сильнее, и сконцентрируют на ней все свои силы. Как только это произойдет, мы сразу же направимся на ту планету, где полицейских будет меньше. Вряд ли они смогут помешать нашей высадке, и тогда уж мы там поживимся.

— На словах-то все хорошо. Но, когда мы направимся на слабейшую из планет, наши намерения станут совершенно очевидными, и у полиции будет прекрасный повод разрушить Город.

— Совсем необязательно, — настаивал Хэзлтон. — Одного только нарушения закона недостаточно, чтобы они обрушились на нас. Если понадобится, мы потребуем суда и покажем, что законы, установленные для бродяг, совершенно негуманны. Им это известно так же хорошо, как и нам. А здесь, пока мы находимся среди их врагов, полиция не сможет применить к нам законы. Это напоминает мне положение с Уэбстером — нашим инженером-ядерщиком, который заявил о своем желании покинуть нас. Он один из тех, кто родился еще на Земле, а вы знаете, насколько ценны эти люди. Мне совсем не хотелось бы, чтобы он ушел.

— Если он решил уйти, то добьется своего, — сказал Амальфи. — А что он выбрал?

— Собирается выйти, когда мы остановимся в следующий раз.

— Что ж, похоже что так. Нам придется…

Зазвенел телефон внутренней связи на пульте управления полетом. Амальфи нажал кнопку.

— Мистер мэр?

— Да.

— Говорит сержант Андерсон с наблюдательного пункта у Собора. В поле зрения появился большой корабль. Он приближается к нам из-за горба газового гиганта. Мы пытаемся вступить с ним в контакт. Это военный корабль.

— Благодарю, — сказал Амальфи, бросив взгляд на Хэзлтона. — Подключите их к внутренней связи здесь, когда сможет установить связь с кораблем.

Он принялся вращать рукоятку управления камерой до тех пор, пока в поле зрения кромка гигантской планеты не установилась напротив видимой на экране части Города. Амальфи заметил какой-то серебряный свет. Приближающийся корабль все еще находился в лучах солнечного света; он несомненно имел огромные размеры — иначе как его можно было разглядеть с такого расстояния. Мэр в несколько раз увеличил масштаб изображения и сумел заметить какую-то трубу, которая на экране едва ли была больше пальца руки.

— Он не пытается спрятаться, — прошептал Амальфи, — да и как можно спрятать такой гигантский корабль. Он никак не меньше тысячи футов в длину. Похоже, мы не смогли их обмануть.

Хэзлтон наклонился вперед и принялся рассматривать невинного вида цилиндрическую трубу.

— Мне кажется, это не полицейский корабль, — сказал он. — Полицейские корабли обычно имеют вытянутую форму, на них много выпуклостей. На этом же корабле всего четыре башни, «выросшие» из корпуса — в древности такую конструкцию называли «обтекаемой». Видите?

Амальфи кивнул, в раздумье выпятив нижнюю губу.

— Наверно, местная конструкция. Предназначена для быстрых перемещений в атмосфере. Архаичный аппарат — должно быть, с двигателями Муира.

Снова раздались сигналы селекторной связи.

— Есть портрет визитеров, сэр, — сообщил сержант Андерсон. Изображение корабля и зеленовато-голубой планеты исчезло с экрана, и на нем появилось молодое приятное мужское лицо.

— Как поживаете? — официально поздоровался он. Вопрос этот, казалось, ничего не значил, да и тон подтверждал, что ответа не требуется. — Я говорю с командиром… летающей крепости?

— Это так, — ответил Амальфи. — Я выполняю функции мэра, а этот человек — управляющий Городом. Каждый из нас отвечает за свою часть в командовании кораблем. Кто вы?

— Капитан Сэведж Федерального Флота Утопии, — ответил молодой человек, не улыбнувшись. — Можем мы получить разрешение приблизиться к вашему форту или городу — как правильнее вас называть? Мы хотели бы послать к вам своего представителя.

Амальфи выключил звук и посмотрел на Хэзлтона.

— Что ты думаешь? — спросил он. Офицер Утопии вежливо отвел глаза, всем видом подчеркивая, что не считает необходимым следить за губами говорящих.

— Мне кажется, никакой опасности нет. И все-таки, у них слишком большой корабль, пусть он старый и скорее смахивает на музейный экспонат. Они вполне могут послать своего представителя в шлюпке.

Амальфи снова включил звук.

— В данных обстоятельствах мы даем свое разрешение при условии, что корабль останется на месте, — сказал Амальфи. — Уверен, капитан, вы поймете меня. Однако вы, если хотите можете послать к нам шлюпку. Мы примем вашего представителя. Или можем обменяться заложниками…

Рука Сэведжа пересекла экран, как бы отбрасывая это предложение.

— В этом совсем нет нужды, сэр. Мы слышали, что межзвездный корабль сделал вам предупреждение о необходимости покинуть эти места. Нам показалось, что ваш враг мог бы сделать нас друзьями. Мы надеемся, что вы могли бы пролить свет на эту, в лучшем случае, запутанную ситуацию.

— Возможно, — сказал Амальфи. — Если на данный момент это все…

— Да, сэр. Конец связи.

— Конец.

Хэзлтон поднялся.

— Предположим, я встречусь с посланцем. В вашем кабинете?

— Хорошо.

Управляющий Городом вышел, и Амальфи спустя несколько секунд последовал за ним, закрыв башню управления на ключ. Город находился на орбите и останется там до тех пор, пока не придет время опять отправиться в полет. Выйдя на улицу, Амальфи вызвал такси.

От башни управления, расположенной на пересечении Тридцать Четвертой улицы и Авеню до Городского Центра, находящегося в районе Боулинг Грин, было довольно далеко. Амальфи же задал Жестянке Кэдди еще более длинный маршрут. В старые, давно забытые времена, таксист мог бы заработать на такой поездке кучу денег. Амальфи уселся на заднее сиденье, закурил сигару (в Городе выращивали табак методом гидропоники) и попытался вспомнить все, что когда-либо слышал о гамильтонианцах. В первые годы космических путешествий они были чем-то вроде республиканской секты. Тогда был большой шум в обществе. Гамильтонианцы пытались расширить свои ряды… правительственное неодобрение, затем запрет… хм… Все это было так давно, что Амальфи даже не был уверен, что не перепутал события, связанные с гамильтонианцами, с какими-то другими событиями Земной истории. Но исход гамильтонианцев все же и м е л место. Отправляясь в переполненных кораблях на колонизацию других планет, они пытались устроить жизнь на них по своему образцу. Одна из наций, живших в то время на Земле, исповедовала разновидность гамильтонианства, которая получила название тимократии. Просуществовала она недолго и вскоре исчезла, но не без следов. Почти все основные политические события после очередного космического полета отзывались где-то в населенной людьми части вселенной.

Утопию, видимо, колонизировали одной из первых. Представители Хрунтанской Империи, прибудь о н и сюда первыми, как само собой разумеющееся, разместили бы свои гарнизоны на обоих планетах.

Воспоминания об империи Хрунты были весьма отчетливыми, поскольку относились к более позднему времени. Однако и вспоминать о ней особенно было нечего. Когда жизнь на Земле начала окончательно разваливаться, в воздух ежедневно поднимались дюжины разных опереточных империй, отправлявшихся искать счастья в самых отдаленных уголках вселенной. Просто Алоиз Хрунтан оказался самым удачливым из всех самозваных императоров. Его владения расширялись со скоростью создания средств сообщений — только они сдерживали распространение абсолютной автократии. Но потом, незадолго до того, как самого Хрунтана убили собственные сыновья, поделив его владения на отдельные княжества, империя стала загнивать. Со временем эти герцогства в свою очередь подпали под номинальную, хотя непреодолимую власть Земли, оставив, точно также, как и Гамильтонианцы, наследство в виде нескольких заброшенных колоний — миры, где люди испытывали наслаждение от бессмысленных мечтаний.

Такси замедляло бег; в окне проплыл фасад Городского Центра. На стене его красовался когда-то отчеканенный золотом призыв:

«ПОДСТРИЧЬ ВАШУ ЛУЖАЙКУ, ЛЕДИ?».

В свете гигантской планеты буквы сами казались сейчас зелеными. Амальфи глубоко вздохнул. Все эти политические выскочки так глупы: всегда пытаются поднять шум, когда речь идет о том, чтобы просто добыть продовольствие.

Первое, что заметил Амальфи, войдя в свой кабинет, был смущенный вид Хэзлтона, — это случалось крайне редко. Амальфи не мог припомнить ничего подобного. Хэзлтон всегда был образцовым гражданином космоса: жизнерадостный, деятельный, ничему не удивляющийся и не поддающийся обману. В кабинете находилась девушка, которую Амальфи не узнал. Наверно, это была одна из секретарш парламента, без которых в городе не обходилось ни одно дело.

— Что случилось, Марк? Где представитель Утопии?

— Это она, — ответил Хэзлтон, ни одним жестом не указывая на девушку. Амальфи почти физически ощутил, как брови его поднимаются вверх. Повернувшись к девушке, он принялся разглядывать ее.

Она оказалась довольно красивой: черные с голубым отливом волосы, серые, очень искренние и немного удивленные глаза, небольшая ладная крепкая фигура. Одета девушка была весьма странно, подобных одежд Амальфи видеть не приходилось: на плечах нечто вроде мешка с дырами для головы и рук, плотно стянутого вокруг талии. Ягодицы и ноги чуть ниже колен были заключены в большую трубу из черной материи, перетянутую вверху ремнем. Внизу ноги, словно футляры, покрывали носки или некое подобие носков из тонкой кружевной материи. Мешок на теле украшали разноцветные пятна, а вокруг шеи было повязано нечто вроде шарфа. Впрочем, шарфом этот предмет вряд ли можно было назвать, скорее это была резиновая повязка. В голове Амальфи промелькнула мысль, что даже Де-Форд едва ли смог бы припомнить название этой штуки.

Вскоре девушке, похоже, надоело его инспектирование. Он отвернулся и направился к своему столу. За его спиной ее голос тихо произнес:

— Я не хотела произвести здесь фурор, сэр. Вы, вероятно, не предполагали увидеть на моем месте женщину?..

Акцент ее был столь же архаичен, как и ее одежда. По-видимому, и то и другое имело происхождением планету Элиот. Амальфи сел и попытался подытожить свои впечатления.

— Да, такого мы не ожидали, — подтвердил он. — Хотя для нас это не так уж необычно: у нас самих женщины занимают некоторые административные должности. Я думаю, тут проявляется застарелый предрассудок, доставшийся нам в наследство от земных традиций: там не допускают участия женщин в решении военных вопросов. Так или иначе, мы рады видеть вас. Что мы можем для вас сделать?

— Могу я присесть? Благодарю вас. Прежде всего, мы хотели бы знать, откуда пришли сюда вражеские корабли. Судя по всему, они вас знают.

— Не персонально, — сказал Амальфи. — Они знают, что такое города Бродяг, вот и все. Это полиция Земли.

Симпатичное лицо представительницы Утопии заметно потускнело. Видимо, она предвидела такой ответ, но все же пыталась заставить себя поверить, что услышит что-то другое, менее неприятное.

— Они нам так и сказали, — произнесла она. — Но мы… мы не могли в это поверить. Почему же тогда они атакуют нас?

— Рано или поздно это должно было случиться, — Амальфи старался смягчить впечатление от своих слов. — Земля стремится подчинить себе независимые планеты, такова ее политика. Ваши враги — Хрунтане, также будут покорены. Мне кажется, мы не сможем убедительно объяснить вам причины их поведения. Они и нам не очень-то доверяют.

— О! — воскликнула девушка. — Но тогда, может быть, вы поможете нам? У вас такая огромная крепость…

— Прошу прощения, — печально улыбаясь, прервал ее Хэзлтон, — но наш Город вряд ли следует считать крепостью, поверьте. У нас совсем немного оружия. Возможно, мы могли бы помочь вам каким-то другим способом. Поверьте, мы очень хотели бы заключить с вами сделку.

Амальфи взглянул на него из под прикрытых век. Это было весьма неосторожно и совсем непохоже на Хэзлтона — обсуждать вооружение Города и недостаток у него оружия с официальным представителем, только что прибывшим с чужого боевого корабля.

— А что бы вы могли сделать? — спросила девушка. — Если бы вы могли объяснить нам, как летают эти полицейские корабли, и как ваш Город держится в воздухе?

— У вас нет спиндиззи? — удивился Амальфи. — Но когда-то они у вас наверняка были, иначе вы не смогли бы добраться сюда с Земли.

— Секрет межзвездных полетов был утерян почти сто лет назад. У нас в музее все еще хранится тот корабль, на котором сюда прилетели наши предки. Однако устройство его двигателя для нас загадка. Нам кажется, что он просто неработоспособен.

Амальфи задумался:

— Почти век? И предполагается, что это б о л ь ш о й срок? Неужели у жителей Утопии нет и антинекротиков тоже? Но ведь считалось, что аскомицин был открыт более чем за полвека до того, как начался исход гамильтонианцев? Любопытнее и любопытнее.

Хэзлтон опять улыбался:

— Мы готовы продемонстрировать вам возможности спиндиззи. Для нас это не секрет, мы готовы вам все объяснить. Нам же необходимы провиант и сырье. Прежде всего, нефть. Есть она у вас?

Девушка кивнула.

— Утопия очень богата нефтью. Самим нам она не нужна уже почти двадцать пять лет, с тех пор как мы заново открыли «молярную валентность».

Амальфи снова навострил свои уши. Утопия потеряла секрет спиндиззи и антинекротиков — но в то же время они владели чем-то, названным молярной валентности. Этот термин говорил сам за себя: если эти люди смогли преодолеть межмолекулярную связь и устранить влияние взаимного притяжения взаимодействующих поверхностей, то нужды в механических смазочных веществах типа масел у них больше не было. Если жители Утопии считают, что они сделали открытие повторно — так это даже к лучшему.

— Мы, в свою очередь, примем все, что вы сможете дать нам, — продолжала девушка. Вид у нее вдруг стал какой-то усталый, несмотря на ее цветущую молодость. — Всю свою жизнь мы сражаемся с этими хрунтанскими варварами и ждем того дня, когда, наконец, придет помощь с Земли. И вот пришли земляне, и мы видим, что они хотят уничтожить и нас, и наших врагов! Видимо, произошли какие-то огромные перемены.

— Дело тут не в изменениях, — спокойно вставил Хэзлтон, — а в том, что сами вы остались прежними. Улетев с Земли, мы словно отправились в путешествие во времени: расстояния планет от Земли вполне можно было бы откалибровать по годам. Звезды, удаленные от Земли, как ваша, являются историческими тихими заводями. И ситуация становится весьма сложной, когда сталкиваются исторические периоды, как столкнулись ваша гамильтонианская эра и эра Хрунтанской Империи. Две культуры как бы замораживают друг друга, в момент конфликта меж ними развитие прекращается, и когда история их все же нагоняет — что ж, естественно — это шок.

— Я хочу затронуть практический вопрос, — сказал Амальфи. — Мы предпочли бы самостоятельно выбрать место приземления. Если мы можем заранее отправить на вашу планету специалистов, они бы нашли для нас логово.

— Логово?

— Рудный участок. Я надеюсь, нам это будет разрешено?

— Не знаю, — неопределенно произнесла девушка. — У нас не хватает металлов, особенно стали. Мы вынуждены использовать любой лом…

— Железом и сталью мы практически не пользуемся, — заверил ее Амальфи. — Мы регенерируем все свои отходы, а кроме того, сталь служит очень долго. Нам нужен германий и некоторые другие редкоземельные металлы. Они используются в приборах. У вас, наверное, много этого сырья. Амальфи не счел необходимым упомянуть о том, что германий служил основой современной универсальной валюты. Сказанное соответствовало действительности. В отношениях с остальными планетами всегда приходилось скрывать некоторые факты — пусть они станут известны после того, как город отбудет оттуда.

— Можно мне воспользоваться вашим телефоном? — попросила девушка.

Амальфи отошел от стола, но, видя, как девушка беспомощно возится с ручками управления видеокамерой, вернулся, чтобы помочь ей. Спустя мгновение она коротко обрисовала беседу командиру с Утопии. «Понимают ли Хрунтане английский?» — подумал Амальфи. Его не особенно волновало, что разговор с начальником будет подслушан. Да и вряд ли это возможно: гигантская планета сама по себе является прекрасным глушителем — ведь жители Утопии пользовались не ультрафонами или коммуникаторами Дирака, а обычным радио. Но от исключительной важности того, услышали ли и поняли Хрунтане предупреждение, посланное городу Земной полицией, зависела работоспособность плана Хэзлтона. Это обстоятельство необходимо проверить как можно ненавязчивее.

Наверное столь же разумно будет резко ограничить передачу технической информации из города. Вряд ли полиция будет довольна, если гамильтонианцы или хрунтане заимеют массу бластеров Бете, полевых бомб или чего-нибудь еще из современного арсенала (или того, что можно было считать современным в последний раз, когда город имел возможность обновить имеющуюся информацию, около столетия тому назад). У полицейских не возникнет никаких сомнений в том, кого следует винить. Однако приятно сознавать, что никто в Городе не знал, по крайней мере, как построить Прерыватель. Однако неожиданно перед мысленным взором Амальфи встала ужасающая картина: толпа хрунтанских варваров покидает эту звездную систему на кораблях со спиндиззи, расчищая дорогу для триумфа архаичной цивилизации, сметая на своем пути звезды и планеты.

— Все согласовано, — сказала девушка. — Капитан Сэведж предложил, чтобы ваши специалисты летели в моей шлюпке: это позволит сэкономить время. Есть ли у вас кто-нибудь, кто знает толк в межзвездных двигателях?

— Я сам поеду, — воспрянул Хэзлтон. — Я знаком со спиндиззи не хуже любого специалиста.

— Не может быть и речи, Марк. Ты мне нужен здесь. С этой задачей справится любой. Можем послать этого Уэбстера, дадим ему шанс покинуть Город еще до того, как сядем сами.

Амальфи быстро сказал несколько слов в свободный микрофон.

— Ну вот. Леди, наши люди будут ждать вас возле шлюпки. Если капитан Сэведж позвонит нам точно через неделю, считая от сегодняшнего дня, и сообщит, где мы можем опуститься на Утопии, мы примем официальное предложение и отойдем от этой газовой планеты.

После того, как девушка-посланница Утопии ушла, воцарилось долгое молчание. Наконец, Амальфи медленно произнес:

— Марк, мне кажется, в нашем Городе вполне достаточно женщин.

Хэзлтон густо покраснел.

— Прошу прощения, босс. Слова вырвались у меня непроизвольно. И все же мне кажется, мы можем для них что-нибудь сделать. Хрунтанская Империя была довольно тошнотворным государством, если память меня не обманывает.

— Нас это не касается, — резко оборвал его Амальфи. Ему не хотелось применять к Хэзлтону всю полноту своей власти: управляющий городом был для Амальфи почти что сыном. Собственного сына, находясь на посту мэра, он иметь не мог, поскольку законы городов-бродяг имели весьма сложные охранные статьи против оснований возможной династии. Только Амальфи знал, как часто легковерный и резкий ум молодого человека приводил его к черте смещения, а то и расстрела Отцами Города. И ситуация, подобная этой, являлась весьма важной для выживания города.

— Послушай, Марк. Мы не можем позволить себе иметь симпатии. Мы же Бродяги. Ну кто для нас эти гамильтонианцы? Они и сами-то не понимают, кто они такие. Минуту назад я подумал о том, какая катастрофа могла бы произойти, если бы Хрунтане завладел Прерывателем или каким-то другим подобным оружием и начали шантажировать всех, чтобы реанимировать старую империю. Но разве ты не видишь, что с е г о д н я и возрождение гамильтонианства — ничуть не лучше. Я признаю, внешне может оказаться, что смириться с этим оказалось бы, наверное, легче, чем с новой Хрунтанской тиранией, но с исторических позиций это имело бы одинаково катастрофические последствия. Эти планеты сражаются друг с другом, защищая идеи, которые утратили свое значение полтысячелетия назад. Сегодня они обе н е п р и е м л е м ы в одинаковой степени.

Амальфи прервался, чтобы передохнуть, извлек изо рта пережеванную сигару и принялся с удивлением рассматривать ее:

— Я понял, что должен прочитать тебе нотацию, когда увидел, что эта девушка лишает тебя возможности правильно оценить события. Я всегда считал тебя лучшим морфологом из всех, с кем мне приходилось работать, а любой городской управляющий должен быть отличным морфологом. Если бы сексуальное влечение не ослепило тебя, ты наверняка заметил бы, что эти люди — просто жертвы псевдоморфоза. Это — мертвые культуры, и они приближаются к своему распаду, хотя и те и другие полагают, что это — возрождение.

— Полицейские, кажется, относятся к этому по-другому, — безразлично произнес Хэзлтон.

— А как еще они могли бы? Они не разделяют нашу точку зрения. Я же говорю с тобой не как полицейский. Я пытаюсь рассуждать как Бродяга. Ну какой смысл тебе, Бродяге, ввязываться в эту мелочную вражду из-за владений? Смотри, Марк, как бы тебе не оказаться на Земле или не лишиться жизни, — это, впрочем, почти одно и то же.

Амальфи снова замолчал. Красноречие было ему не свойственно, и чувствовалось, что он немного смущен. Он бросил на управляющего быстрый взгляд и увидел, что тот уже погрузился в обычное для него молчание. Не в первый раз Амальфи почувствовал, как на него накатывается привычное одиночество.

Хэзлтон уже не слушал его.

Когда город, наконец, направился на Утопию, сражение было в самом разгаре. Планета Хрунтан, пропитанная военным духом и подчиненная строгой воинской дисциплине, распространявшейся на самые мелкие детали повседневной жизни, не стала дожидаться, пока полиция Земли окружит ее. Корабли Хрунтана, хотя и имели примерно такую же конструкцию, как и корабли Утопии, сражались с отчаянной яростью; управляли ими опытные пилоты, которых мало заботили тонкие переживания о непреходящей ценности человеческой жизни. Вряд ли можно было сомневаться в том, за кем останется победа в этой войне. Полиция Земли не выражала по этому поводу особой радости.

Из города сражения видно не было. Планета Хрунтан находилась в этот момент под углом почти в сорок градусов к Утопии. Именно постоянное увеличение расстояния между двумя планетами послужило основной для решения Хэзлтона сделать быструю посадку. И также именно Хэзлтон распорядился выслать прокси — управляемые ракеты менее пяти метров в длину, которые незамеченными повисли на окраинах битвы и наблюдали за ней алчными телевизионными глазами.

Это был поучительный воздушный бой. Подразделения полицейских уже несколько десятилетий не принимали участия в крупных сражениях, да и вообще лишь немногим землянам приходилось сталкиваться с чем-то более серьезным, чем мелкая перебранка. Хрунтане, во многом отстававшие в технологии, имели богатый опыт и значительно преуспели в тактике. Они оттеснили противника в район минных полей и навязали ему сражение там, что напоминало свалку внутри раскаленного очага. Правда, хрунтане, установившие мины, знали в этом очаге самые горячие места. Потери их были велики — в соотношении почти пять к одному, но численность их войск была огромна. И совершенно естественно, что офицеры, не заботящиеся о собственной жизни, вряд ли ценили жизни своих подчиненных.

Прошло совсем немного времени, и даже Хэзлтону пришлось выключить экран и приказать О'Брайену отозвать прокси. Бойня носила столь жестокий характер, что наблюдать за ней было довольно тяжело. Даже самый закоренелый убийца рехнулся бы, глядя на то, как люди пытались потушить пламя, бросаясь в него.

Город направился к Утопии. Передовые наблюдатели полиции сразу же сообщили об этом, их сводки были слышны в городском коммуникационном центре. Можно было не сомневаться, что когда сражение закончится, полиция вытащит эту информацию на божий свет и должным образом отреагирует. Но сейчас, в разгар сражения, полицейские не имели времени, чтобы разобраться с городом. Оставалось только надеяться, что когда полицейские, наконец, освободятся, город будет уже далеко.

Вопрос — каким образом Утопии удавалось противостоять натиску Хрунтан в течение почти ста лет — оставался загадкой. После приземления Города на поверхность Утопии загадка эта стала еще более необъяснимой. Планета умирала от радиации. Никаких поселений на ней не было — только добела раскаленные озера на месте бывших городов. Один из континентальных материков вообще оказался безжизненным. Открытый воздух резко возмущал счетчики радиации. В дневное время радиоактивность опускалась ниже опасного уровня; ночью же, когда обычное падение температуры воздуха приводило к естественному повышению содержания радона, — это явление было характерно для всех подобных Земле планет, — дышать было опасно.

Утопия на протяжении семидесяти лет подвергалась бомбардировке атомными бомбами и забрасывалась канистрами с радиоактивной пылью. Противостояние планет наблюдалось только раз в двенадцать лет, иначе к настоящему времени даже подземная жизнь стала бы невозможной.

— Как вам удалось противостоять хрунтанцам? — спросил Амальфи. — Эти ребята умеют воевать. Если они оказывают такое сопротивление полиции, вас-то они вообще должны были бы размазать по поверхности.

Капитан Сэведж, не очень уверенно чувствующий себя на городской колокольне, щурясь от яркого солнца, попытался улыбнуться.

— Нам известны все их уловки. Уверяю вас, они — прекрасные стратеги, но в некоторых отношениях совершенно лишены воображения. И это, я думаю, вполне закономерно: инициатива у них не поощряется. — Он беспокойно пошевелился. — Вы собираетесь оставить город здесь, на открытом месте? И ночью тоже?

— Да. Сомневаюсь, что Хрунтане нападут на нас. Они слишком заняты, а кроме того, наверное знают, что полиция нас не любит, и вряд ли сочтут нас своими врагами. Что касается воздуха, то мы будем поддерживать поле, образуемое спиндиззи, на уровне двух процентов от максимума. Никто его не заметит, но этого достаточно, чтобы противодействовать проникновению воздуха планеты в город.

— Не могу сказать, что мне это понятно, — ответил Сэведж. — Однако, не сомневаюсь, что вам хорошо известны ваши возможности. Должен признаться, мэр Амальфи, что ваш город для нас полная загадка. Как он живет? Почему полиция против вас? Вы что, ссыльные?

— Нет, — попытался разъяснить Амальфи. — И нельзя сказать, что полиция именно против нас. Просто мы находимся в самом низу социальной лестницы. Мы — рабочие-мигранты, межзвездные бродяги и кочевники. Полиция обязана защищать нас точно так же, как и всех остальных граждан. Однако, мобильность делает нас в их глазах потенциальными преступниками, потому-то они и наблюдают за нами.

Суммарным комментарием реакции Сэведжа на все вышесказанное стало лишь одно печальное предложение, которое Амальфи начал понимать, как лозунг Утопии.

— Все так сильно изменилось, — произнес офицер.

— Вам следовало бы положить эти слова на музыку, — пошутил он. — И все-таки мне не понятно, каким образом вы протянули так долго. Неужели они ни разу не нападали на вас?

— Постоянно, — ответил Сэведж. В его мрачном голосе звучала гордость. — Но вы же видите, как мы живем. Каждый раз мы либо отбивались от них, либо, в крайнем случае, прятались, так что нас невозможно было найти. Да и сами хрунтане довели нашу планету до такого состояния, что жить здесь практически невозможно. Многие десанты стали жертвой последствий их собственных бомбардировок.

— И все же…

— Это психология толпы, — продолжал Сэведж. — И мы, и они изучаем эту науку, только у нас она развивается в другом направлении. Если сочетать ее с искусной хитростью, она может стать очень грозным оружием. До сих пор с помощью макетов фиктивных объектов, создания искусственных погодных условий и областей мнимой радиоактивности нам удавалось вынудить хрунтан разбивать свои лагеря в тех местах, которые выбрали мы сами. Это что-то вроде шахмат: игрок вынуждает противника занять такую позицию, в которой он в полной безопасности и с минимальными усилиями может победить его.

Капитан заморгал, глядя на солнце и покусывая нижнюю губу. Затем он добавил:

— Есть и еще один фактор. Это свобода. У нас она есть, а у хрунтан — нет. Они защищают систему, которая аскетична по своей природе, которая очень мало может предложить отдельному человеку даже в случае своего торжества. Утопия защищает такую систему, которая дает каждому из нас неоценимую награду — саму свободу. Именно в этом и состоит различие между нами. У нас гораздо больше стимулов сражаться.

— О, свобода, — произнес Амальфи. — Да, думаю, это великая вещь. И все же это давняя проблема. Никто не свободен полностью. Наш город по существу республиканский, хотя на первый взгляд такое утверждение может показаться странным. В некотором смысле нас даже можно назвать последователями Гамильтона. Но мы не свободны и никогда не сможем освободиться от тех требований, которые предъявляет к нам то окружение, в котором мы находимся. Что же касается будто бы увеличения эффективности ведения боевых действий, то я в этом сильно сомневаюсь. Ваш народ никак нельзя назвать свободным. С политической точки зрения экономика военного времени имеет тенденцию переходить в диктатуру. Именно это и погубило западную цивилизацию на Земле. Ваш народ сражается сегодня за тот кусок мяса, который будет иметь завтра. Но и хрунтане делают то же самое. Различие между вами существует лишь как некая потенциальная перспектива, но что же это за различие, если сегодня между вами фактически нет разницы.

— Вы — весьма изворотливы, — сказал Сэведж, поднимаясь. — Думаю, теперь я понимаю, почему вы не способны понять эту сторону нашей истории. У вас нет никаких привязанностей, никакой веры. Ну что ж, придется вам извинить нас. Мы не можем себе позволить придерживаться строгой логики.

Капитан начал спускаться по лестнице, неестественно расправив плечи. Амальфи с печальной улыбкой провожал его взглядом. Молодой человек казался ему персонажем исторической пьесы. Хотя даже самого странного героя театральной постановки все-таки можно понять. Но Сэведж имел несчастье быть совершенно реальным.

Амальфи вспомнил вдруг о Хэзлтоне. Где он все это время находится? Прошло уже несколько часов с тех пор, как под прикрытием остроумного, но явно надуманного предлога он удалился куда-то с девушкой-посланницей Утопии. Амальфи любил работать в одиночестве, но всегда существует срочная работа, связанная с управлением городским хозяйством, которую мэр просто не может выполнять эффективно. Кроме того, Хэзлтон вполне мог поставить город в неудобное положение. Амальфи прошел в свой кабинет и связался с Коммуникационным центром.

Хэзлтон ничего туда не сообщал. Амальфи, ворча, приступил к решению проблем жизни города, ради которых, собственно, город и поднялся в воздух; но которую находил для себя весьма редко. Его волновало отсутствие официальных рабочего контракта с Утопией, что являлось противоречащим правилам. Если Утопия повернется к ним спиной — а планеты, менталитет которых определялся устаревшими идеалами, поступали так довольно часто, то воздействовать на них на основе законов Земли будет делом совершенно бесполезным. Люди, жизнь которых подчинена какой-то высокой Цели, быстро находили оправдание ее достижения любыми Средствами. И город, являвшийся ничем иным, как Средством, конкретным и видимым, давно уже научился сторониться коротких путей.

Судя по всему, Хэзлтон предпринял попытку где-то опробовать подобный «короткий путь». Амальфи оставалось только надеяться, что и сам Хэзлтон, и город уцелеют.

Полиция Земли, как и Амальфи, не стала дожидаться возвращения Хэзлтона сложа руки. Амальфи был немного удивлен тем, как быстро земляне сумели перегруппировать и укрепить свои силы. Несомненно, ее материально-техническое снабжение стало значительно эффективнее с тех пор, как жители города видели ее в деле в последний раз. В небе сверкали искры: корабли полиции один за другим отправлялись к планете Хрунтан.

Это было очень плохо. Амальфи предполагал, что у города будет по крайней мере несколько месяцев для пополнения на Утопии запасов продовольствия, прежде чем, в соответствии с планом Хэзлтона, они направятся на планету Хрунтан. Становилось ясно, что к этому времени Хрунтанский мир будет находиться в полной блокаде.

Мэр немедленно подал сигнал предупредительной тревоги. Слабое сопротивление, оказываемое спиндиззи воздействию атмосферы Утопии, превратилось в сплошную непреодолимую стену. Спиндиззи завыли, переходя на максимальный режим, который они могли выдерживать, не нарушая гравитационного поля между Городом и Утопией. По периметру этого еще недавно невидимого поля редкие вспышки поляризации перешли в сплошное свечение. Силовое поле делалось все сильнее, внутри него становилось темно: лишь невидимые для человеческого глаза лучи могли проникнуть сквозь него. Для наблюдателей Утопии город вдруг окрасился в темно-красный цвет и стал пугающе неразличимым.

Немедленно начались звонки отовсюду, но Амальфи не обращал на них внимания. Пульт управления полетом в его кабинете — уменьшенный в размерах аналог главного пульта, расположенного в башне управления, — светился от беспрерывно поступающих сигналов тревоги; все динамики одновременно требовали объяснений.

— Господин мэр, мы только что внедрились в большой пласт глины, в нем полно сланцев, пригодных для получения технического масла…

— Укладывайте все, что успели достать и закрепите получше.

— Амальфи! Как мы сможем получить торий из…

— Возвращайтесь в город. Немедленно оставьте месторождение.

— Коммуникационный центр. От мистера Хэзлтона по-прежнему никаких сведений…

— Не прекращайте попыток.

Вызываем летающий город! У вас что-то случилось? Вызываем летающий…

Амальфи вырубил все динамики резким жестом ударив по выключатели.

— Вы что думаете, мы тут останемся навсегда? Приготовиться! Спиндиззи громко выли. Искры от кораблей, бросившихся на штурм Хрунтанской планеты, становились все ярче. Скоро захват этой планеты станет свершившимся фактом.

— Эй, на Сорок второй улице, давайте поживее! Что вы там делаете? Чай кипятите? У вас осталось девяносто секунд, чтобы вывести двигатель на предстартовый уровень!

— Старт? Господин мэр, на это требуется по крайней мере четыре минуты…

— Вы смеетесь надо мной. Как мне кажется. Мертвецы же — не смеются. Ш е в е л и т е с ь!

— В ы з ы в а е м л е т а ю щ и й г о р о д …

Искры распространились по всему небу. Между ними, словно капля воды, металась светлая точка, являвшаяся планетой Хрунтан. Она подрагивала, сливаясь с общим свечением. Джейк из Астрономического отдела добавил свой голос к хору непрекращающихся жалоб.

— Т р и д ц а т ь с е к у н д, — произнес Амальфи.

Из громкоговорителя, непрерывно передающего запросы озадаченной и напуганной Утопии, холодно прозвучал голос Хэзлтона:

— Амальфи, ты сошел с ума?

— Нет, — ответил он. — Это твой план, Марк. Я просто выполняю его. Д в а д ц а т ь п я т ь с е к у н д.

— Я прошу не за себя. Мне здесь нравится. Я нашел здесь, как мне кажется то, что у города нет. Городу это нужно…

— Ты что, тоже хочешь уйти?

— Нет, клянусь, нет, — ответил Хэзлтон. — Я не об этом прошу. Но если мне суждено покинуть вас, то я предпочитаю остаться здесь…

Короткий приступ тошноты скрутил тело Амальфи. Ничего эмоционального — нет, никакого касательства к Хэзлтону. Амальфи с трудом успел доковылять до маленького умывальника — и его вырвало. Вероятно, кто-то из операторов спиндиззи перестарался. Хэзлтон продолжал говорить, но Амальфи вряд ли мог услышать его. Время, словно смеясь над ним, летело вперед.

— Д е с я т ь с е к у н д, — с запозданием выдохнул Амальфи.

— Амальфи, послушай меня!

— Марк, — сказал Амальфи, борясь с удушьем, — Марк, у меня нет времени. Ты сделал свой выбор. Я… пять секунд… не могу ничего сделать. Если тебе там нравится, оставайся. Желаю тебе всего хорошего, поверь мне. Сейчас я должен думать о…

Стрелки часов сплелись, словно благочестиво сложенные руки.

— … городе…

— Амальфи…

— В з л е т а е м!

Город взмыл в небо. Искры бешено крутились вокруг него.

 

2. ГОРТ

Обычно ходом полета управлял Хэзлтон. В его отсутствие — такого, правда, еще не случалось — эту функцию исполнял молодой человек по имени Кэррел. Сам Амальфи редко брался за ручки управления. Исключение составляли ситуации, когда нельзя было полностью положиться на показания приборов.

Пройти мимо кораблей землян, установивших блокаду планеты Хрунтан, было не так уж просто, особенно для такого неопытного пилота как Кэррел. Но Амальфи это не особенно заботило. Он сидел в своем кабинете, наблюдая за экранами. Вокруг все было окутано туманом, и Амальфи думал о том, когда же, наконец, опять потеплеет. Плиты, уложенные на полу комнаты, излучали тепло, но и это не помогало. Амальфи чувствовал себя замерзшим и опустошенным.

— Вызываем город-Бродягу, — грубо рявкнул ультрафон. — Вы уже получили одно предупреждение. Платите штраф и убирайтесь отсюда, иначе мы займемся вами всерьез.

Амальфи неохотно перебросил выключатель.

— Мы не можем сделать это, — безразлично произнес он.

— Что? — спросил полицейский. — Меня не проведешь. Вы находитесь в зоне боевых действий и в нарушение приказа «Покинуть» уже побывали на Утопии. Платите штраф и убирайтесь, иначе пожалеете.

— Мы не можем, — сказал Амальфи.

— Разберемся. Что же вам мешает?

— Мы подписали контракт с хрунтанцами.

Наступило продолжительное гнетущее молчание. Наконец, с полицейского корабля донеслось:

— Ну и шустрые вы. Хорошо, предъявите контракт. Полагаю, вы догадываетесь, что мы скоро взорвем Хрунтан и от него останется лишь один туман.

— Да.

— Прекрасно. Ну что ж, плюхайтесь, если у вас есть контракт. Если вы, действительно, связались с ними, значит, вы еще глупее, чем мы думали. И смотрите, не улепетывайте раньше, чем кончится оговоренный срок. Если успеете взлететь до того, как мы уничтожим планету, не забудьте заплатить штраф. Не успеете — нам останется только поздравить вас с избавлением от страданий.

Амальфи мучительно улыбнулся.

— Благодарю, — произнес он, — мы вас тоже любим, вы такие милые простаки.

Ультрафон потрещал еще немного и замолчал. В этом заключительном потрескивании Амальфи расслышал какое-то разочарование. Полиция Земли официально не оспаривала статус городов-бродяг, жители которых считались рабочими-мигрантами, хотя меж собой полицейские открыто именовали их не иначе как взломщиками, рвущимися во владения полиции. Возможность сокрушить один из городов представлялась полицейским не так часто и неизменно воспринималась ими как приятное развлечение. На сей раз перед ними неожиданно возникло препятствие — у города был контракт с Хрунтаном на добычу ванадия.

Амальфи уже подумывал о том, как вести себя с властями Хрунтана. Нужно было реализовать предпоследнюю и наиболее тонкую стадию плана Хэзлтона, но после того, как он покинул город, Амальфи самому нужно было выполнять задуманное. Если на Утопии слышали сообщения о контракте с планетой, то Хэзлтон, наверно, сейчас находился в очень сложном положении. Амальфи старался не думать об этом.

Первоначальный план не подразумевал подписания контракта ни с одной из планет. Не будучи связанными никакими официальными обязательствами, город в любой момент мог отказаться от работы и, улетев, по-прежнему пользоваться всей свободой безработных. Но сохранить такое положение не удалось. Быстрота, с которой полиция наращивала свои силы, сделала невозможной даже саму мысль о том, чтобы приблизиться к планете Хрунтан без какого-то надежного прикрытия. Пребывание города на Утопии позволило ему хотя бы частично решить основную задачу. Цистерны с маслом были заполнены по крайней мере наполовину, а запас валюты значительно пополнился, хотя и нельзя было сказать, что им удалось до отказа набить себе карманы. Оставалось еще позаботиться о запасах редкоземельных металлов и элементов, используемых в двигательных установках. Добыча и обогащение этих материалов требовали длительного цикла, а на Хрунтане для этого понадобится еще больше времени, чем на Утопии, поскольку, находясь дальше от солнца, эта планета имела меньшие запасы тяжелых элементов. Но делать было нечего. Оставаясь на Утопии в то время, как полиция захватывала Хрунтан — или «объединяла», как официально это называлось на Земле — город оказался бы полностью во власти земного воинства. Даже в самом лучшем случае все равно не удалось бы покинуть это созвездие, не заплатив штраф за нарушение законов, установленных для бродяг, а Амальфи ни при каких обстоятельствах не хотел расставаться с деньгами, заработанными с таким трудом.

Даже сейчас, после того, как запасы валюты были пополнены, это могло бы привести к банкротству, поскольку в последнее время работу удавалось найти крайне редко. Селектор внутренней связи уже давно звенел, пытаясь привлечь к себе внимание. Когда же, наконец, мэр ответил на вызов, он услышал:

— Говорит сержант Андерсон. У нас еще посетитель.

— Да, — сказал Амальфи. — Это, наверно, делегация Хрунтана. Пошлите их сюда.

Ожидая гостей и мрачно пожевывая сигару, Амальфи еще раз бегло просмотрел текст контракта. Он был довольно стандартным и предусматривал оплату германием или «эквивалентом» — по очень низкой цене, что препятствовало его хождению на Утопии. Контракт согласовали по ультрафону — обладание устройствами связи, основанными на принципе жестких лучей, само по себе ставило Хрунтан на современный уровень развития. Какую работу должен выполнить город — этот момент в контракте не был уточнен. В глубине души Амальфи надеялся, что когда дело дойдет до необходимости конкретизировать этот пункт, хрунтане пойдут на попятную.

Звонок прозвучал еще раз, и Амальфи нажал кнопку, открывающую дверь. Но уже в следующее мгновение он усомнился, что поступил мудро: уж очень делегация Хрунтана походила на группу десантников, брошенных на захват противника. Первой появилась дюжина солдат, одетых в обтягивающие кожаные бриджи, блестящие, с ярко-красной эмблемой, изображающей солнце, кирасы и ярко-красные шлемы. Разбившись на две шестерки, они тут же встали на стражу у дверей с оружием наперевес; их ружья, по всей видимости, были сконструированы по аналогии с мезотронным ружьем Каммермана. Из-за рядов появился словно высеченный из золота гигант, сопровождаемый двумя рослыми и стройными, как пальмы, мужчинами. Одеяние пришельца украшали золотые полосы; и кираса, и шлем также сияли благородным блеском. Его лицо, покрытое глубоким бронзово-золотым загаром, украшала светлая золотистая борода и пышные ниспадающие усы. В целом вид гостя производил совершенно невероятное впечатление.

Он резко произнес какие-то два слова; солдаты застучали по полу каблуками тяжелых башмаков и прикладами ружей. Амальфи, вздрогнув от неожиданности, поднялся.

— Мы, — произнес золотой гигант, — Маркграф Хазка, Вице-Регент Графства Горт, входящего во владения его Вечного Преосвященства Арпада Хрунтана, Императора Космоса.

— О, — моргая, выдавил Амальфи. — Меня зовут Амальфи. Я — мэр города. Не хотите ли присесть?

Маркграф выразил согласие и сел. Солдаты спокойно и одновременно напряженно следили за происходящим, а два спутника-гиганта, очевидно, представители местной знати, застыли в торжественных позах позади кресла Маркграфа. Амальфи, подавив вздох облегчения, устроился за своим столом.

— Вы, вероятно, пришли для того, чтобы обсудить условия контракта.

— Именно так. Нам доложили, что вы общались с этим сбродом на второй планете.

— Это была аварийная посадка, — парировал Амальфи.

— Не сомневаюсь, — сухо заметил Маркграф. — Нас не интересует, что делают гамильтонианцы. Как только мы отобьемся от пришельцев с загнивающей Земли, население этой планеты пополнит число наших рабов. Но пока мы могли бы найти вам применение; все враги Земли должны быть нашими друзьями.

— Логично, — сказал Амальфи. — Интересно, что мы можем сделать для вас? У нас есть самое различное оборудование…

— Сначала обсудим условия оплаты, — прервал его Маркграф. Он встал и принялся огромными шагами ходить взад-вперед по комнате. Золотой плащ развевался за его спиной. — Германием мы платить не будем: все, что у нас есть, необходимо нам самим для изготовления транзисторов. В контракте сказано об оплате эквивалентным количеством других ресурсов. Что вы считаете эквивалентом германия?

Удивительно, как быстро испарились царственные манеры гиганта, когда дело дошло до открытого торга. Амальфи осторожно спросил:

— Может быть, вы позволите нам добывать германий самим?..

— Вы думаете, ресурсы нашей планеты беспредельны? Предложите какой-нибудь эквивалент, и мы не станем настаивать на оплате этим металлом!

— Тогда, может быть, какое-то оборудование? — предложил Амальфи. — Или наши технологические достижения? О цене можно договориться. Например, что вы используете в качестве смазочных материалов?

Большие глаза Маркграфа заблестели.

— Ах! — тихо воскликнул он. — Значит, вы тоже раскрыли тайну фрикционных полей. Мы долго искали решение этой загадки, но пока не можем ничего сделать: механизмы по-прежнему плавятся. А землянам известен этот секрет?

— Нет.

— Так вы все узнали от гамильтонианцев? Ну что ж, прекрасно.

Оба вельможи, сопровождавшие гиганта, зло усмехнулись.

— Тогда нечего тут больше рассуждать о взаимно приемлемых вариантах, — Маркграф сделал жест рукой в сторону своих солдат.

Амальфи увидел, что те незамедлительно направили на него свои ружья.

— В чем дело? — запротестовал он.

— Вы окружены. — Хазка произнес эти слова с какой-то волчьей яростью. — Если каким-то чудом вы сбежите от нас, все равно среди землян вам долго не протянуть. Позовите своих специалистов и прикажите им подготовиться к демонстрации фрикционного механизма генератора. Кроме того, приготовьтесь к посадке. Конкретные инструкции вы получите от графа Нандора.

Маркграф направился к двери, солдаты почтительно расступились. Едва Амальфи протянул руку, чтобы нажать кнопку и выпустить пришельца из кабинета, тот резко повернулся к нему и прорычал:

— И не пытайтесь подать сигнал тревоги. В город уже высадилась дюжина десантных отрядов, к тому же на вас направлены орудия четырех крейсеров.

— Вы полагаете, что сможете вырвать у нас техническую информацию силой? — обратился к нему Амальфи.

— Конечно, — ответил гигант, злобно сверкая глазами. — В этом деле у нас богатый опыт.

Кэррел, протеже Хэзлтона, оказался очень хорошим лектором и чувствовал себя весьма уверенно в окружении варварского великолепия зала совещаний Маркграфа. К тому же здесь прекрасно отражался звук. Он развесил схемы, прикрепив их к занавесям, пристроил доску на подлокотники огромного кресла, в котором, видимо, обычно восседал Маркграф. Рука выводила четкие символы, резко скрипя мелом под сводами просторного помещения. Маркграф ушел раньше. Его терпения не хватило и на пять минут доклада. Граф Нандор пока еще держался. На лице его было написано страдание человека, которого принуждают заниматься какой-то грязной работой. Аналогичный вид имели и остальные четверо или пятеро вельмож. Трое из них без умолку болтали, отпуская приглушенные смешки, а то и прерывая рассказ Кэррела хриплым смехом. Еще несколько человек, разодетые словно павлины, видимо, занимали более низкое положение в иерархии Хрунтана. Они сидели молча, внимательно слушая и нахмурив брови, напоминая вдохновенных актеров, изображающих глубокомыслие.

«Этого достаточно, чтобы увидеть аналогию между энергией связи в атомах и молекулах, — размеренно говорил Кэррел. — Гамильтонианцы, — он заметил, что это слово раздражает высокопарных слушателей, и частенько вставлял его, — гамильтонианцы показали, что энергия внутренней связи не только обуславливает такие явления как сцепление, прилипание и трение, но также подчиняется таким взаимосвязям, которые адекватны свойствам валентности».

Проявления внимательности со стороны вельмож напоминали какую-то глупую пародию.

«Явление молярной валентности, как метко назвали его гамильтонианцы, усиливается благодаря возникновению фрикционных полей, которые они научились использовать аналогично тому, как применяется эффект ионизации. Внешние слои молекул двух прилегающих друг к другу поверхностей в этом поле приходят в состояние динамического равновесия. Молекулы непрерывно и быстро перемещаются, не нарушая статус кво. Между двумя грубыми, необработанными поверхностями как бы образуется идеально ровная плоскость. Очевидно, что подобное равновесное состояние ни в коем случае не устраняет действия упомянутых сил связывания, и что трение до некоторой степени сохраняется. Однако, величина силы сопротивления составляет не более десятой части от той, которую можно достичь даже в самых совершенных системах простой смазки».

Вельможи дружно закивали. Амальфи больше не обращал на них никакого внимания: его волновала реакция технических специалистов Хрунтана. Их было ровно дюжина. Маркграф, видимо, сильно благоволил к этому числу. Четверо из них казались робкими и застенчивыми. Они были явно напуганы и относились к Кэррелу с нескрываемым уважением. Они честно записывали каждое произнесенное слово, не пропуская даже шуток по поводу гамильтонианцев, которые Кэррел довольно часто позволял себе.

Все остальные, за исключением одного человека, были хорошо одеты и сидели с каменными лицами, не обращая особого внимания на вельмож. Никаких записей они не вели. Люди этого типа всегда составляли часть любого варварского общества: ученые-руководители, директора, совершенно преданные режиму, абсолютно уверенные, что успех зависит только от них, и уже зараженные аристократическим вирусом: всю грязную работу по проведению сложных лабораторных экспериментов они обычно сваливают на подчиненных. Несомненно, некоторые из них своими высокими постами были в не меньшей степени обязаны умению плести интриги, чем своим способностям к научной деятельности.

Однако, один человек резко выделялся из всех остальных. Он был высок ростом и худощав, редковолос. Лицо его, когда он слушал Кэррела, светилось неподдельным возбуждением. Амальфи хорошо знал этот тип — цепкий, живой ум, абсолютное безразличие к политике. Таких людей совершенно не волнует, кто стоит у власти, лишь бы у них было необходимое научное оборудование и свобода действий. Правящий режим обычно терпел подобных чудаков, извлекая выгоды из их продуктивной работы и постоянно держа их под подозрением. Амальфи не сомневался, что только этот человек способен по сказанному Кэррелом догадаться, о чем он умолчал.

— Есть ли какие-нибудь вопросы? — спросил Кэррел.

Специалисты задали ему несколько вопросов. В основном они были довольно нечеткие, чувствовалось, что поняли слушатели очень мало: как вы делаете это, как подсоединяете то? Проницательный человек вряд ли согласился бы, чтобы его водили за нос подобным образом. Кэррел подробно отвечал. Группа начальников с каменными лицами покинула помещение. За ними последовали вельможи — они просидели ровно столько, сколько было нужно, чтобы не выдать их явной некомпетентности. Ученый — Амальфи ни секунды не сомневался, что человек этот был высококлассным ученым, — остался и вступил с Кэррелом в жаркий спор по поводу его математических выкладок. Он, совершенно естественно и не задумываясь о том, что может быть как-то по-другому, держался с Кэррелом на равных. Видя, что Кэррел порой попадает в затруднение, Амальфи отозвал его в угол.

Задумчиво почесывая нос, ученый ушел, пряча в карман листок, на котором в ходе доклада он сделал несколько коротких пометок. Кэррел проводил его взглядом.

— Этого парня, сэр, долго водить за нос мне не удастся, — сказал он. — Можете мне поверить, мозги у него на месте. Дайте ему пару дней, и он сам дойдет до всего. Я знаю таких: сегодня ночью он не заснет, будет обдумывать все, что услышал.

— Не сомневаюсь, — ответил Амальфи. — Мне также хорошо известно, что здесь полно подслушивающих устройств, варвары без этого никогда не обходятся. Молись, чтобы эти твои слова не были услышаны. А сейчас пошли.

Пока они не добрались до города и не сели в такси, Амальфи хранил молчание. Наконец, он сказал:

— Кэррел, следует быть более осторожным в общении с чудаками. Тебе еще не хватает опыта. Вне города даже мне никогда не говори ничего такого, что свидетельствовало бы о твоей роли. Насчет же этого ученого я с тобой не согласен. Я наблюдал за ним. Увы, теперь вы знакомы, так что я не могу использовать тебя для его нейтрализации. Подумай, есть ли среди вашей группы кто-нибудь из тех, кто работал на Марка, но кто не выходил из города с тех пор, как мы сели в Горте? Нужен опытный человек.

— Конечно, есть. Четверо, может быть, даже пятеро. Могу поручиться за любого из них.

— Подбери крепкого мужика, который без особого грима сошел бы за разбойника, и отправь его в отдел Внушения: пусть пройдет курс гипнопедии. А тебе в это время придется еще раз встретиться с этим ученым. Раздобудь его фотографию, желательно объемную, если тут, конечно, они есть. Поговори с ним и ответь на все его вопросы.

— На любые вопросы? — удивился Кэррел.

— Да, на любые технические вопросы. Долго он с этими познаниями не проходит. Это будет для тебя, Кэррел, практическим занятием по курсу «Связи с общественностью». Находясь на чужой планете, надо извлекать максимальную выгоду из ее социального устройства. В такой ситуации, как здесь, где ведется суровая борьба за политическую власть, покушения — штука, наверняка, довольно привычная. Ставлю девять шансов против одного, что на планете существует нечто вроде гильдии наемных убийц или, по крайней мере, есть много наемников, действующих самостоятельно и всегда готовых работать на тех, кто их нанимает.

— Вы собираетесь организовать покушение на доктора Шлосса?

Потрясение на лице Кэррела внезапно повергло Амальфи в состояние глубокой усталости. Подготовка нового управляющего городом до того уровня, когда Отцы Города одобрят его избрание, была длительным и весьма сложным делом. Слишком многое, чему приходилось учиться, требовало отдачи всех душевных сил. Он чувствовал себя слишком старым для такой работы, ему казалось, будто он что-то делает не так, как следует. Но отказаться от своей миссии Амальфи все равно не мог.

— Да, сказал Амальфи, — постыдно, но ничего не поделаешь, избежать этого никак нельзя. При других обстоятельствах мы могли бы забрать этого человека в город — ему-то все равно, на кого работать, — но хрунтане будут его искать и обязательно найдут. Они успокоятся, только увидев его тело. Если возможно, лучше подсунуть им и «подозреваемого в убийстве», желательно из местных преступников. Наш агент пройдет курс балканского языка, на котором здесь говорят, и тогда сможет разузнать, какие склоки существуют среди ученых на Хрунтане. После он сможет попытаться свалить убийство на одного из руководителей лаборатории. Но, так или иначе, этого человека необходимо убить. Ради выживания города.

Кэррел не стал спорить: заключительная формулировка Амальфи была по логике бродяг окончательной и самоценной. И все-таки он не смог скрыть, что моральный урон, связанный с убийством, сильно досаждал ему. Амальфи подумал про себя: «Надо сделать так, чтобы Кэррел постоянно был чем-то занят. Это на какое-то время отвлечет его, по крайней мере, пока хрунтане не развернут работы по созданию собственной антифрикционной установки». Как бы там ни было, приближалось время, когда надо было еще раз оживить деятельность полиции. Расписание, составленное Хэзлтоном, предписывало это, и, хотя Амальфи уже был вынужден отказаться от стратегии Хэзлтона, — его график, например, предусматривал внезапную высадку войск Утопии на Горт и попытку со стороны гамильтонианцев передать планету Хрунтан в руки полиции Земли — пункт, касающийся вступления в союз с полицией против этой планеты, казалось, все еще мог принести несомненные выгоды.

Отпустив Кэррела, Амальфи отправился в свой офис, где снял гибкий пластиковый чехол с прибора, пользоваться которым ему приходилось не часто. Это был передатчик Дирака — единственный вид связи, действующий мгновенно на любое расстояние, который отсутствовал у хрунтанцев и, конечно, — у гамильтонианцев. Прибор этот не имел цены, даже целая империя не стоила того, чтобы расстаться с ним. С отсутствующим видом Амальфи сунул в рот сигару и вызвал капитана полиции.

Модель передатчика немного устарела, прибор не имел экрана, а чувства капитана, выражаемые его голосом, отображались в графическом виде.

— Если ты собираешься пудрить мне мозги насчет того, что полиция обязана защитить вас, потому что хрунтане нарушили условия контракта, — прохрипел полицейский, — то можешь не трудиться. Я и так уже почти решил, что мы взорвем эту планету. Скоро изменят законы, регулирующие жизнь бродяг, и тогда…

— Взрывать планету вам не разрешается ни при каких обстоятельствах, — спокойно заметил Амальфи. — Взрывная волна может детонировать местное солнце и разрушить все созвездие. Тогда начальство снимет с тебя скальп. Я хочу избежать неприятностей для всех. Если тебя это интересует, сообщи свои условия.

Полицейский рассмеялся.

— Прекрасно, — сказал Амальфи, — смейся, смейся, болван. Не пройдет и нескольких месяцев, как тебя отзовут на Землю и ты будешь наблюдать там за процессами в стратосфере. Работы там много: самолет пролетает каждые два года. Будешь там торчать и ныть, как несправедливо с тобой поступили. Как только в штабе узнают, что ты допустил объединение сил хрунтанцев и гамильтонианцев, и что неизбежная война будет стоить Земле два-три миллиарда долларов и продлится минимум двадцать пять лет…

— Ты презренный лгун, бродяга, — прервал его полицейский. Смелость его казалась какой-то вымученной. — Они будут драться друг с другом еще сотню лет.

— Времена меняются, — вставил Амальфи. — Союз в любом случае состоится. Если тебя не интересует Графство Горт, я сделаю предложение Утопии. Если планеты сольют свои арсеналы, результат будет впечатляющим: у каждой из сторон есть оружие, отсутствующее у другой стороны. Кроме того, мы все равно не сможем скрыть все свои секреты, и чему-то они и от нас научатся. Однако…

— Подожди минуту, — предусмотрительно произнес капитан. Амальфи не сомневался: полицейскому известно, что их беседу неизбежно зафиксируют сотни, а возможно, и тысячи коммуникаторов Дирака, размещенных во всех уголках заселенной человеком галактики, в том числе и в штабе полиции на Земле. В этом состоит главное свойство передачи информации по методу Дирака, вряд ли кто-нибудь смог бы со всей определенностью сказать, является ли оно преимуществом или недостатком — все зависит от того, для какой цели метод используется.

— Ты готов поклясться, что выполнишь свои обещания? Чем ты докажешь, что сдержишь слово?

— Ты ничем не рискуешь. Либо я вручу вам эту планету, либо нет. Я прошу только одно: аннулировать штраф, наложенный на город, стереть ленту, на которой зафиксировано нарушение нами закона и сопроводить нас за пределы этого созвездия. Если мы не выполним своих обещаний, считайте, что у вас нет никаких обязательств перед нами.

— Хм… — Послышался какой-то приглушенный шепот. Видимо, капитан с кем-то советовался. — А какие гарантии вам нужны от нас?

— Это мы еще обсудим, — сухо ответил Амальфи. — Если вы принимаете игру, то должны доказать, что выполните условия соглашения.

— Ладно, шутки кончились. Вы нарушили законы и должны заплатить штраф. Это все.

Амальфи был удовлетворен. Вряд ли можно было ожидать, что капитан публично по коммуникатору пообещает уничтожить ленту с доказательствами, но раз он возразил именно против этого пункта, значит, в целом соглашение принято.

— Ну хорошо, пришлите мне только заверенное печатью охранное свидетельство. Я положу его в сейф Маркграфа Хазки. Когда получите планету, вы сможете взять его обратно.

— Договорились, — ответил капитан после непродолжительной паузы.

Амальфи услышал, как в микрофоне зашуршала перематываемая лента и прервал связь.

Если задуманный грандиозный план сработает, очень скоро он станет легендой. Полиция, конечно, будет молчать, но города-бродяги разнесут слухи по всей галактике.

Только отсутствие Хэзлтона немного омрачало отличное настроение мэра.

Кто-то тряс его за плечо. Амальфи изо всех сил старался проснуться, но сон его был глубок, как сама смерть, и, казалось, ничто уже не сможет вытянуть его из этой пропасти. Перед ним мелькали какие-то лица, какие-то силуэты, а из темноты к нему неумолимо приближались огромные стальные зубы…

— Амальфи, проснитесь! Амальфи, это Марк… проснитесь…

Челюсти с треском сомкнулись, хоровод лиц исчез. В глаза Амальфи бил голубоватый свет.

— Кто? В чем дело?

— Это я, — сказал Хэзлтон. Амальфи, глядя на него, непонимающе моргал. — Быстрее! Быстрее! Времени совсем нет.

Амальфи медленно сел и посмотрел на городского управляющего. Он был словно оглушен и ему трудно было определить, что с Марком. Кошмар сна все еще давил на него, хотя, что именно привиделось ему, Амальфи вспомнить не мог.

— Рад тебе, — произнес, наконец, мэр. Странно, но слова прозвучали как-то неискренне. — Как ты пробрался через полицейский кордон? Я бы сказал, что это совершенно невозможно.

— Старый способ: силой и обманом. Потом расскажу.

— Ты едва успел, — сказал Амальфи, чувствуя внезапный прилив энергии. — Сейчас еще ночь? Да, да. Взрыв должен произойти незадолго до полудня. Иначе бы я не спал. После этого ты бы здесь города уже не увидел.

— До полудня? Это противоречит нашему графику. Ну ладно, до этого еще далеко. Вставайте, босс, у нас полно работы.

Дверь в комнату Амальфи внезапно распахнулась: на пороге стояла девушка-посланник Утопии. На лице ее было написано беспокойство. Амальфи поспешно накинул пиджак.

— Мы должны поспешить, Марк, — сказала девушка. — Капитан Сэведж говорит, что подождет еще пятнадцать минут. Можешь не сомневаться, он так и сделает. Он ненавидит тебя и будет рад оставить нас в руках варваров.

— Сейчас, Ди, — бросил Хэзлтон, не оборачиваясь.

Девушка удалилась. Амальфи пристально взглянул на блудного управляющего.

— Подожди-ка, — сказал он. — Объясни мне, что все это значит? Марк, я надеюсь, ты не продался за то, чтобы лично тебя освободили?

— Меня освободили? Нет, — усмехнулся Хэзлтон. — Мы вытащим отсюда весь город, причем точно по графику. Я хотел установить связь с тобой, чтобы подтвердить, что все идет по плану, но на Утопии нет коммуникаторов Дирака, и мне не хотелось давать лишнюю информацию полиции. Одевайся, я все расскажу по дороге. Гамильтонианцы работали как дьяволы, установили спиндиззи на всех своих кораблях. Они уже собирались сдаться на милость полиции — у них все же больше общего с Землей, чем с Хрунтаном, — но когда я рассказал им о нашем плане и продемонстрировал, как действуют спиндиззи, у них открылось второе дыхание.

— Они сразу тебе поверили?

— Конечно, нет, — Хэзлтон пожал плечами. — Чтобы чувствовать себя в безопасности, гамильтонианцы собрали двадцать пять кораблей — это переделанные легкие крейсеры — на тот случай, если придется спасаться бегством. Сейчас корабли находятся наготове и висят над городом.

— Над городом?

— Да. Я слышал по радио о том, как захватывали город. Ты, наверно, включил микрофон, чтобы обо всем узнала полиция, но на Утопии тоже было слышно прекрасно. Тогда я уговорил их объединить по времени свой план освобождения с нашим отлетом, чтобы вывести город под эскортом кораблей Утопии. Пришлось прибегнуть к хитрости: мне удалось убедить гамильтонианцев, что им будет легче выбраться за пределы созвездия, если полиции придется решать две задачи одновременно. И вот мы здесь, точно по графику. — Хэзлтон еще раз усмехнулся. — Полицейские не подозревали, что в окрестностях Хрунтана находятся корабли Утопии, так что они не были настороже. Теперь, конечно, это им известно, но пройдет еще некоторое время прежде, чем им удастся сконцентрировать здесь свои силы. Пока они будут перегруппировываться, нас здесь уже не будет.

— Марк, ты просто осел-романтик, — сказал Амальфи. — У них же всего двадцать пять крейсеров. Это же беспомощные устарелые корабли, и никакие спиндиззи здесь не помогут!

— В плане Сэведжа все продумано, — заметил Хэзлтон. — Он ненавидит меня за то, что я увел у него Ди, но в военных делах он разбирается хорошо. Для Утопии этот факт — единственная надежда на спасение не только их народа, но и самого гамильтонианства. Как только на нас нападут, все двадцать пять кораблей рассыпятся в разные стороны. Они не будут вступать в общее сражение, а постараются свести дело к отдельным схваткам. В этом случае некоторым из них удастся выжить, а вместе с ними будет спасено их мировоззрение, да и сам город.

— Я ожидал услышать от тебя нечто более толковое, чем избитые штампы, — сказал Амальфи. — Ты что, Наполеон? Это же чистый наполеонизм! Невзирая на опасность, молодой герой ведет преданный ему отряд в логово врага и вырывает своего любимого господина из лап разгневанных язычников! Тьфу! Теперь слушай меня: город останется здесь. Если хочешь, можешь уйти с этим отрядом самоубийц.

— Амальфи, вы ничего не понимаете…

— Ты недооцениваешь меня, — резко оборвал его Амальфи. Он быстро прошел по комнате, направляясь к балкону. Хэзлтон последовал за ним. — Не сомневаюсь, что здравомыслящие гамильтонианцы остались дома, и это вселяет надежду. То, что ты раскрыл им секрет спиндиззи, было очень хорошей идеей. Благодаря этому они смогли продержаться дольше и отвлекли внимание полиции, когда нам требовалось время. Но люди, которые пытаются прорваться на самый край галактики, — неизлечимы, они фанатики. Ты знаешь, как они кончат? Ты должен это понимать и наверняка понял бы, если бы эта женщина большой ложкой с длинной ручкой не перемешала тебе мозги. Когда там, на краю галактики, сменятся несколько поколений, никто уже не будет вспоминать о гамильтонианстве. Чтобы создать на необитаемой планете условия для нормальной жизни, необходимо послать туда всесторонне подготовленную, хорошо укомплектованную экспедицию. А эти люди — просто щенки, увлекаемые ледоходом, и ты хочешь, чтобы мы его остановили?! Нет уж, спасибо.

Амальфи резким рывком распахнул дверь на балкон — Хэзлтон едва успел отскочить в сторону — и вышел. Стояла обычная для Горта ясная, очень холодная ночь. Звезды, разбросанные по всему небу, висели над ярко освещенным городом. Корабли Утопии, конечно, были не видны: они находились очень далеко от поверхности планеты. К тому же все научные достижения Утопии наверняка были использованы для того, чтобы сделать их невидимыми.

— Я приложил много сил, чтобы объяснить все это хрунтанцам, — в голосе Амальфи отчетливо слышался с трудом сдерживаемый гнев. — Я попытался убедить их, что гамильтонианцы хотят уничтожить нас прежде, чем мы осуществим планы, связанные с установкой для получения фрикционных полей. Для этого мне пришлось обратиться к хрунтанцам за помощью.

— Вы передали Хрунтану…

— Конечно! — прервал Амальфи. — После того, как мы подписали контракт, это стало единственным аргументом, который остался в нашем распоряжении. Вероятность того, что силы Утопии высадятся здесь, исчезла в тот самый момент, когда мы попали в зависимость от полиции. А ты опять пытаешься использовать этот дохлый номер. Это может только усложнить наше положение.

— Марк! — голос девушки, полный отчаяния и беспокойства, долетел до них из комнаты. — Марк! Где ты?

— Иди, — не поворачиваясь, сказал Амальфи. — Очень скоро у них уже не останется времени, чтобы поддерживать свою ритуальную веру. К тебе придет прекрасная жизнь первооткрывателя. Твоим основным занятием станет пахать землю плугом из бычьего ребра. Таков будет уровень вашей цивилизации. Город остается здесь. Завтра к полудню те утопианцы, которые не уйдут с вами, окажутся в выгодном положении для заключения с землянами договора о своих правах; с Хрунтаном будет покончено, а мы отправимся своей дорогой.

Девушка заметила открытую дверь и вышла на балкон — и как раз в тот момент, когда Амальфи произносил последнюю фразу.

— Марк! — воскликнула она. — О чем он говорит? Сэведж сказал…

Хэзлтон глубоко вздохнул.

— Сэведж — идиот, впрочем, так же как и я. Амальфи прав, я вел себя как ребенок. Тебе, Ди, лучше отправиться с ними, пока еще не поздно.

Ди подошла к перилам и взяла Хэзлтона за руку, глядя ему в глаза. Лицо ее выражало такое удивление и такую боль, что Амальфи предпочел отвести взгляд. Вид девушки навевал на него воспоминания, которые он предпочитал не ворошить — некоторые из них были связаны с недавним прошлым. Он расслышал, как девушка сказала:

— Ты хочешь… чтобы я ушла, Марк? Ты остаешься с городом?

— Да, — пробормотал Хэзлтон. — Я хотел сказать — нет. Кажется, я сам все так запутал. Не знаю, смогу ли я еще сделать что-то важное, но мне необходимо остаться. А тебе, Ди, наверно, лучше быть со своим народом…

— Мэр Амальфи, — сказала девушка. Амальфи неохотно повернулся к ней. — Когда мы встретились с вами в первый раз, вы сказали, что в вашем городе хорошо относятся к женщинам. Помните?

— Помню, — ответил Амальфи. — Но я уверен, что тебе не понравится наша политика. Это не гамильтонианское государство. Город стабилен и сосредоточен на своих делах; он словно бродяга в океане истории, перебивающийся случайной работой. Мы же бродяги. Это не очень приятное имя.

— Может быть, так будет не всегда, — сказала девушка.

— Боюсь, Ди, что ты ошибаешься. Даже люди у нас меняются очень мало. Наверно, тебе еще никто об этом не говорил, но большинству жителей города далеко за сто лет. Мне, например, почти семьсот. Если ты присоединишься к нам, тебе тоже придется жить очень долго.

Лицо девушки выражало удивление и недоверие.

— Я остаюсь, — упрямо произнесла она.

Небо уже начало бледнеть. Все молчали. Звезды на небе становились все тусклее. Не было видно и следа кораблей, уходящих в глубины бесконечной вселенной.

Хэзлтон откашлялся.

— Что мне делать, босс? — спросил он хриплым голосом.

— Работы полно. Я старался использовать Кэррела, но хотя в желании быть полезным ему не откажешь, опыта пока явно не достает. Прежде всего, надо подготовиться к отлету, мы отправимся, как только предоставится возможность. Далее пошевели мозгами насчет того, как можно объяснить хрунтанцам историю с флотом Утопии. Можешь ссылаться на то, что я им уже говорил, или придумай что-нибудь свое. Это не имеет особого значения. К тому же в подобных делах ты гораздо изобретательнее меня.

— А что должно произойти в полдень?

Амальфи улыбнулся. Он снова чувствовал себя хорошо. Возвращение Хэзлтона было для него чем-то вроде обретения куда-то затерявшегося алмаза. Алмаз имел изъян, который и теперь оставался при нем, но, несмотря на это, он оставался самым острым инструментом в доме. К тому же, с ним были связаны определенные сентиментальные воспоминания.

— Дела обстоят следующим образом. Кэррел пудрит хрунтанцам мозги; они строят генератор фрикционных полей, мощности которого должно хватить на всю планету. Он сказал им, что генератор позволит сэкономить много энергии, потребляемой их машинами, или еще какую-то чепуху в том же роде. Однако, его проект позволит получить генератор, мощность которого, по крайней мере вдвое, превысит ту, которую он назвал хрунтанцам. Кроме того, он исключил почти все устройства управления. Генератор будет однонаправленным. На завтра в полдень назначен пробный пуск.

— На Хрунтане есть один ученый, Шлосс, который способен догадаться об истинном назначении этой машины. Мы используем стандартный прием, чтобы убрать мудреца со сцены. Мне кажется, нам удастся закрутить там такую интригу, что ученым просто не останется времени проявлять любопытство к деятельности Кэррела. Поскольку, судя по всему, все это может закончиться совершенно неожиданно, и нам, возможно, придется убираться оттуда так же оперативно, как и с Хрунтана, я в соответствии с твоим графиком пригласил полицию и получил от нее охранное свидетельство. Ну что, все просто?

Пока Амальфи описывал создавшееся положение, Хэзлтон понемногу приходил в себя. Лицо его становилось все более веселым, а когда мэр закончил свой рассказ, Хэзлтон откровенно рассмеялся.

— Все это очень мило, — сказал он. — Теперь я понимаю, почему вы не слишком удовлетворены действиями Кэррела. Амальфи, когда вы научились так блефовать? Я-то не понял, почему вы так драматизировали мое желание уехать с Сэведжем! А вы знаете, что ваш план все равно не сработает?

— Почему, Марк? — спросила Ди. — Мне кажется, все продумано.

— Да, все вроде умно, но все-таки проколов полно. Нужно смотреть на эти вещи глазами драматурга, сочиняющего пьесу. Есть золотое правило: кульминация, которая почти наступает, то есть которая может произойти, а может и нет, — это не кульминация. Нам бы следовало…

В спальне Амальфи мелодично запел его личный телефон, и через ведущую на балкон дверь полился мягкий неоновый свет — автоматически загорелась лампа. Амальфи нахмурил брови и щелкнул переключателем, расположенным на перилах.

— Господин мэр? — нервно спросил звонивший человек. — Прошу прощения, что пришлось разбудить вас, но у нас неприятности. Во-первых, некоторое время назад над нами прошло около двадцати кораблей. Мы хотели сообщить вам об этом, но они тут же ушли. А сейчас к нам прибыл беженец с Хрунтана. Он называет себя доктором Шлоссом. Он заявил, что на Хрунтане его преследуют, и он хочет работать на нас. Может быть, послать его в психиатрический центр? Хотя все это похоже на правду.

— Конечно же, это правда, — сказал Хэзлтон. — Ну вот, Амальфи, это ваш первый прокол.

Распутать историю доктора Шлосса оказалось непросто. Амальфи не имел возможности хорошо изучить этого человека. Агент Кэррела, видимо, достаточно потрудился, стараясь запутать политическую ситуацию на Хрунтане. Всякий раз, когда город проявлял заинтересованность в смерти какого-то человека, было предпочтительнее, чтобы убийство совершил посторонний. Представлялось, что в данном случае организовать это совсем несложно. В иерархии ученых на Горте явно выделялись четыре противоборствующих группы, которые с фанатическим упорством вредили друг другу, словно «товарищи», плывущие на одном корабле и проделывающие дырки в корпусе. К тому же, когда началась открытая вражда, суд не высказал к Шлоссу особого доверия, принимая то одну, то другую сторону.

Казалось, будет очень просто привести в движение такие течения, которые скоро снесут на своем пути доктора Шлосса, но Шлосс не захотел для себя такой участи. В тот момент, когда он осознал, что угроза вполне реальна, он с ошеломляющей прямотой обратился к помощи города.

— Дело в том, — сообщил Кэррел, — что он поздно понял, в каком направлении развиваются события. Шлосс мыслит очень здраво, и до тех пор, пока на него не набросились с ножом, не мог заподозрить, что за ним ведется охота.

— Могу поспорить, что его насторожил суд, — кивнул Хэзлтон, — вряд ли они особенно скрывали, что пытаются расправиться с ним.

— Все было именно так, сэр.

— Это означает, что скоро здесь появится Неумытое Величество Хазка со своими бездельниками. Они будут его искать, — прорычал Амальфи. — Думаю, доктор Шлосс не особенно заботился о том, чтобы скрыть свои следы. Что ты собираешься делать, Марк? Нельзя рассчитывать на то, что генераторы антифрикционных полей будут запущены раньше, и мы сможем спокойно убраться отсюда.

— Нет, не можем, — согласился Хэзлтон. — Кэррел, ваш агент еще не потерял связь с той группой, которая преследовала Шлосса и собиралась «прокомпостировать его билет»?

— Конечно, нет.

— Дайте агенту указание убрать лидера этой группы. Деликатные меры нас уже не спасут, слишком мало осталось времени.

— А что это, по твоему мнению, нам даст? — спросил Амальфи.

— Мы сможем выиграть время. Хазка наверняка подумает, что Шлосс отправился к нам, но большинство строящих козни ученых будут считать его убитым. Смерть лидера одной из групп будет сильно походить на месть со стороны кого-нибудь из команды Шлосса. Он, конечно, не входил ни в одну из этих компаний, но наверняка существует по крайней мере несколько человек, которые считали, что им выгоднее защитить Шлосса и сохранить ему жизнь. Месть пойдет по кругу, начнется неразбериха. В нашей борьбе это самое главное.

— Возможно, ты прав, — сказал Амальфи. — В этом случае я бы сейчас начал досаждать графу Нандору, обрушив на него обвинения и жалобы. Чем больше паники, тем больше времени мы выиграем. До полудня осталось всего четыре часа. А пока нам надо как можно лучше спрятать Шлосса. Нельзя допустить, чтобы его продырявил какой-нибудь агент Хрунтана. Мне кажется, лучшее место — это машина-невидимка в старом туннеле метро в Вест-Сайде. Ты помнишь его? Нам ее продали лиранцы и до сих пор никакой работы у нее не было.

— Из-за нее убили моего предшественника, — сообщил Хэзлтон. — Или я ошибаюсь, и причиной был тот провал на Эпохе? Я знаю, где находится машина. Мы сделаем так, чтобы эта штука вертелась и мерцала: хрунтанские солдаты ужасно боятся всяких машин. Они никогда не полезут внутрь работающей установки непонятного им назначения, даже если заподозрят, что беглец сидит внутри. Но никаких подозрений у них не возникнет, я уверен. И еще… — хотел было продолжить Хэзлтон, но не смог. — Боже мой, что это?! — вздрогнул он.

Раздался продолжительный ужасный металлический грохот, постепенно перешедший в приглушенный шепот, затихший вдали. Амальфи усмехнулся.

— Гром, — сказал он. — Планеты обладают феноменом, называемым погодой. Ужасные явления, правда, Марк? Сейчас, наверно, начнется гроза.

Хэзлтон поежился.

— Меня потянуло спрятаться куда-нибудь под кровать. Ну ладно, примемся за работу.

Он вышел. Ди последовала за ним. Амальфи, размышляя о том, что лучшая защита — это нападение, подозвал к балкону такси и распорядился поднять его на здание радиокорпорации. Он собирался приземлиться на крыше, однако был вынужден остановиться на первой же посадочной площадке: башни здания уже ощетинились мезотронными ружьями и счетверенными артиллерийскими установками. Граф Нандор не терял времени даром и старался исключить любую случайность.

Лифтер не смог поднять Амальфи выше семнадцатого этажа — это было запрещено. Проклиная все на свете, он преодолел пешком последние пять пролетов лестницы. Его охватил гнев, который, когда Амальфи достиг башни на верху здания, полностью овладел им. На каждой посадочной площадке его обыскивали бездельничавшие солдаты.

В башне на крыше звучала музыка; она распространялась вместе с привычными для хрунтанских вельмож запахами духов и давно немытых тел. Нандор развалился в кресле, окруженный женщинами; вместе они слушали мелодичную, полную непристойностей балладу, которую под аккомпанемент арфы исполнял равнодушный дребезжащий голос. В руке, на каждом пальце которой красовалось бриллиантовое кольцо, он держал тяжелый бокал, наполовину наполненный пенящимся ригелианским вином — наверняка, хрунтане позаимствовали его из городских запасов, поскольку у них самих уже несколько веков не было никаких контактов с планетой Ригель. Граф водил бокалом около своего крупного носа, утонченно вдыхая аромат вина.

Он поднял глаза и поверх края бокала посмотрел на вошедшего Амальфи, но даже не потрудился поприветствовать его. Амальфи почувствовал, как кровь стучит в его висках, как похолодели и онемели его запястья. Он изо всех сил старался не утратить контроль над собой, понимая, что лучше не давать волю гневу.

— Ну? — произнес, наконец, Нандор.

— Понимаете ли вы, что только что чудом избежали перспективы быть превращенным в разреженный газ? — накинулся на него Амальфи.

— О, дорогой мой друг, не хотите ли вы сказать, что сумели предотвратить попытку покушения на меня? — продекламировал Нандор. Английскому он, видимо, учился у ливерпульцев — только жители этого города-бродяги обладали столь странным гортанным произношением. — Мне как-то трудно в это поверить.

— Над городом прошли двадцать пять кораблей гамильтонианцев, — продолжал настаивать Амальфи. — Мы сумели отбиться от них, но это было непросто. Очевидно, эта схватка осталась незамеченной вами и вашими приближенными. Высоко же вы цените нас, если даже не удосужились встать на нашу защиту.

Нандор выглядел встревоженным. Он вытащил микрофон, валявшийся среди подушек, и что-то затараторил в него на своем языке. Слов его собеседника Амальфи не слышал, но, закончив разговор, хрунтанец выглядел уже менее озабоченным, хотя лицо его по-прежнему было мрачным.

— Что ты тут мне рассказываешь? — проворчал он. — Никакого сражения не было. Корабли не сбросили ни единой бомбы, не причинили никакого ущерба. Их отогнали туда, где стоит полицейское оцепление.

— Глухой не способен принять никаких аргументов. Разве слепец может увидеть даже самый яркий блеск? Вы что думаете, если оружие не гремит на всю округу, значит, оно совершенно безвредно для врага? Можете полюбоваться на показания счетчиков: за какие-то полчаса сегодня на восходе солнца запас энергии уменьшился почти на миллион мегаватт. Может быть, энергия ушла на приготовление супа?

— Это все ерунда, — пробормотал Нандор. — Показания счетчика можно фальсифицировать, к тому же существует столько способов растратить энергию. Может быть, все было совсем иначе? А вдруг корабли, которые вы атаковали, высадили шпиона? И забрали из вашего города ученого, предавшего империю Хрунты, в надежде доставить его обратно на Утопию?

Внезапно лицо его потемнело.

— Ваши межзвездные похождения — просто ребячество и полнейший идиотизм. Не сомневаюсь, что гамильтонианский сброд хотел освободить ваш город, но их откинули наши воины. Шлосс либо улетел с ними, либо прячется где-нибудь в городе. Мы найдем ответ на этот вопрос.

Он подал знак женщинам, которые молча наблюдали за происходящим, и они торопливо выбежали из комнаты через занавешенную дверь.

— Не хотите ли сказать мне, где он?

— Я не веду учет хрунтанцам, — спокойно ответил Амальфи. — Копаться в хламе не входит в мои обязанности.

Нандор точно рассчитанным жестом выплеснул ему в лицо остатки вина из своего бокала. Пенистая жидкость обожгла Амальфи глаза. Громко вскричав, он бросился вперед и вцепился в горло хрунтанца. На какое-то мгновение смех гиганта затих, но тут же своими тяжелыми лапами он заломил Амальфи руки за спину.

— Хватит, — объявил Нандор. — Наша беседа затянулась. Как насчет того, чтобы подвесить вас за нос?

Оглушительный раскат грома прервал его. На город обрушился сильнейший ливень — ничего подобного горожанам не приходилось видеть уже лет тридцать. Потоки воды с ревом, словно волны прилива, сбегали по стенам. Сквозь туман боли Амальфи сумел разглядеть яркий свет ламп, все остальное по-прежнему представлялось ему одним красным пятном.

— Нет, думаю, будет лучше, если мы тебя пристрелим прямо сейчас. Слишком много болтаешь, мне надоело. Эй, капрал, — обратился он к одному из солдат, — дай-ка мне пистолет.

В поле зрения Амальфи, которое постепенно становилось более четким, промелькнула длинная тень с узлом на конце — рука с пистолетом.

— Хотите произнести последнее слово? — с деланной вежливостью произнес Нандор. — Нет? Так. Ну что ж, тогда…

Внезапно в комнате закружили тысячи невесть откуда появившихся шмелей. Неведомая сила толкала тело Амальфи вверх. Странно, но никакой боли больше не было, а предметы вокруг него становились все более отчетливыми. Что это? Предсмертные видения?

— Просзача! — Нандор вопил что-то непонятное на своем языке. — Егз пра страстичек Мария, до…

Новые раскаты грома заглушили его голос. Один из солдат испуганно плакал. Перед неясным взглядом обожженных глаз Амальфи проплывали зависшие в воздухе люди и предметы. Распростертое тело Нандора застыло, немного приподнявшись над подушками. Одежда раздулась, словно стремясь оттолкнуться от него. Пистолет по-прежнему был направлен на Амальфи, но Нандор уже не держал его в руке. Оружие неподвижно зависло над ковром, в нескольких дюймах от оледеневших пальцев Нандора. Сам ковер оторвался от пола и висел, словно море из меха, каждый волосок которого устремился вверх. Картины слетели со стен и, казалось, были подвешены прямо в воздухе. Подушки, покрывавшие кресло гиганта, поднялись и, отодвинувшись друг от друга, остановились. Впечатление было такое, что это не реальная картина, а снимок стробоскопической камеры, зафиксировавший первую стадию мощнейшего взрыва. Кресло тоже приподнялось и застыло в дюйме от лежавшего под ним коврика. Книжная полка в углу комнаты рассыпалась, и коробочки с микрофильмами выстроились в воздухе ровными четкими рядами.

Амальфи глубоко вздохнул. Его пиджак, который, как и одежда Нандора, надувшись воздухом, словно шарик стремился оторваться от груди, слегка затрещал, но прочная эластичная материя все же выдержала напряжение и не поддалась. Нандор, заметив его движение, попытался дотянуться до пистолета. Но левое предплечье гиганта надежно застыло, и он не смог двинуть им. Кисть руки оставалась свободной, но когда Нандор пошевелил ею, пистолет, сохраняя все тот же зазор и словно отталкиваясь от руки, отплыл в сторону. Гигант слегка отодвинул руку, стараясь приготовиться к следующей попытке. Пистолет последовал за ней, соблюдая установившееся между ними расстояние.

Вторая попытка оказалась еще менее успешной, чем первая. Рука Нандора коснулась подлокотника кресла и надежно приклеилась к нему, застыв все в том же дюйме от дерева. Амальфи расхохотался.

— Я бы посоветовал вам не делать подобных движений, — сказал он. — Если, например, вы придвинете голову достаточно близко к какому-нибудь предмету, то, боюсь, оставшуюся часть жизни вам придется провести, уставившись в потолок.

— Что… вы сделали? — запинаясь, пробормотал Нандор. — Когда я смогу освободиться?

— Пока ваши друзья не снимут фрикционное поле, у вас нет никаких шансов, — заверил его Амальфи. — В чертежах, которые мы дали вам, есть одна особенность: ваш генератор работает только в обратном направлении. Вместо того, чтобы полностью раскрепостить валентность молекул, он затормаживает связи между ними в том положении, в котором они находились, и вызывает явление прилипания между всеми поверхностями. Если бы у вас была возможность запустить генератор на полную мощность, движение молекул остановилось бы вовсе, а все мы за какую-то долю секунды превратились бы в мертвые ледышки. Но на это ваших источников энергии не хватит.

Внезапно Амальфи почувствовал резкую боль в ногах. Пластиковые мембраны, из которых были изготовлены его башмаки, с большой силой отталкивались от плоти, нещадно давили на кожу. Ужасная боль сковала и мышцы скул. Амальфи казалось, что еще немного — и зубы разойдутся в стороны — так велико было напряжение. Он с большим трудом разомкнул губы.

Амальфи медленно и осторожно втянул воздух. Пиджак снова затрещал. Ребра прижались к грудине. Затем ткань внезапно поддалась, а пришитый к пиджаку серебряный ремень тесным кольцом обхватил его грудь. Амальфи попытался сделать шаг вперед. Подошвы его башмаков тяжело ступили на окаменевший ковер, из ботинок с шипением начал выходить воздух.

Он попробовал пошевелить руками и провел кистями рук по бедрам. Они двигались свободно. Только серебряный ремень сохранял неизменное положение, опоясывая его грудь, словно железный обод на бочонке.

— До свидания, — сказал он. — Помните, лучше не двигаться. Через некоторое время полицейские освободят вас.

Однако, Нандор не слышал его. Молча, с выпученными глазами, он наблюдал за тем, как кольца на его руках медленно, но неуклонно врезаются в плоть. Еще немного — и шесть его пальцев будут полностью ампутированы.

Амальфи понимал, что в его распоряжении не более пятнадцати минут. После этого воздействие фрикционного поля будет иметь гораздо более серьезные последствия. Естественное прилипание молекул не подвергнется влиянию поля, и гомогенные объекты — камни, балки, доски — останутся такими же, но все, что сделано из составных частей, скоро поддастся давлению силы, стремящейся растащить эти части. Тогда все объекты, в которых силы сцепления отдельных частей слабее сил внутреннего сцепления молекул, начнут рассыпаться. Старые здания, такие, например, как Городской Центр, увеличатся в размерах, станут шире и выше, чем они есть на самом деле. Кирпичи в старинной кладке будут отталкиваться друг от друга, и в тот момент, когда поле будет снято, здания эти развалятся на части. Новые постройки и машины продержатся немногим дольше. От графства Горт полиции достанутся в наследство только груды обломков.

Да и сами человеческие тела, составленные из тысяч трубок, туннелей, полостей и впадин, рассыпятся от невероятного напряжения. Лишь немногие из городских жителей имели при себе спасительные серебряные ремни. Времени не оставалось.

Пыхтя, Амальфи продвигался вниз по лестнице, пробираясь между парализованными, застывшими в воздухе полицейскими. Шум, напоминавший жужжание шмелей, действовал на нервы. На семнадцатом этаже он столкнулся с неожиданной проблемой: лампочки на пульте управления лифтом показывали, что кабина застряла в шахте. Вероятно, сработали предохранительные устройства после того, как фрикционное поле перекосило направляющие.

Не могло быть и речи о том, чтобы спускаться по лестнице. Даже в нормальных условиях Амальфи не приходилось преодолевать пешком семнадцать этажей, а сейчас его ноги словно ступали в толстый слой вязкой глины — ремень не мог полностью нейтрализовать действие поля на конечности. Амальфи осторожно прикоснулся к стене, но его тут же охватило тошнотворное сосущее чувство, и он отдернул руку.

Гравитация… это самый быстрый путь вниз…

Он вошел в ближайшую дверь, протиснувшись между телами четырех стонущих людей, и разбил стекло в окне. Открыть его, преодолев сопротивление поля, было совершенно невозможно: огромная сила на несколько дюймов увеличила его размеры и удерживала раму в оконном проеме. Амальфи выбрался наружу. Очевидно из-за эффекта невиданного поперечного напряжения стекла Амальфи не почувствовал боли от удара.

До ближайшей посадочной площадки внизу было двадцать этажей. Амальфи приблизил ноги и руки к металлической стене и, наклонив к ней голову, заскользил вниз.

Воздух шумел в его ушах, окна мелькали одно за другим. Ладони жгло; хотя он и не прикасался к металлу, сказывалось высвобождение энергии связи. Это была дань, которую приходилось платить за повышенное растяжение при трении.

Приближаясь к площадке, Амальфи приник к стене всем телом. Удар о поверхность площадки был довольно ощутимым, но, к счастью, все-таки обошлось без переломов. Он доковылял до парапета и, ни секунды не раздумывая, перелез через него. Предстоял еще один длинный спуск. Амальфи спускался все ниже, воздух свистел в его ушах.

В тот же миг, как он снова свалился на бетон, Амальфи вскочил на ноги и решительно бросился преодолевать следующий спуск. Руки и лоб были обожжены так, словно их окунули в кипящий котел, а ноги, обутые в тефлоновые башмаки, пузырились как масло на сковороде.

Добравшись, наконец, до земли, Амальфи не мог сразу прийти в себя и потерял несколько драгоценных минут.

Здание, по стене которого он только что спустился, издавало глубокий стонущий звук.

На улице было полно людей, застывших в самых несуразных позах. Картина эта напомнила Амальфи первый круг ада. Амальфи поднялся на ноги и, преодолевая приступы надвигающейся тошноты, заковылял к башне управления. Шмелиное жужжание заполняло все вокруг.

— Амальфи! Боже мой, что с тобой произошло…

Кто-то взял его за руку. Жидкость, сочившаяся из огромного пузыря на лбу Амальфи, попала в глаза.

— Марк…

— Да, да. Что случилось? Как ты?

— Взлетаем.

Боль со всей силой обрушилась на него, и Амальфи провалился в звенящую темноту.

Прошло немного времени. Амальфи очнулся, чувствуя что-то приятно-прохладное на лбу и руках. Прикосновения были очень нежными и успокаивающими. Он попробовал сделать вдох.

— Тише, Джон. Тише.

Джон… Его никто не называл по имени. Голос женский. Женские руки.

— Тише.

Амальфи издал неопределенный звук и произнес несколько невнятных слов. Руки ритмично скользили по его лбу, даря нежную прохладу.

— Тише, Джон. Все в порядке.

— Мы летим?

— Да.

— Кто это? Марк…

— Нет, — ответил голос. Смех его прозвучал как музыка. — Это Ди, Джон. Девушка Хэзлтона.

— Гамильтонианка?

Он немного помолчал, наслаждаясь прохладой. Предстояло так много еще сделать.

— А полицейские? Они завладели планетой?

— Да. И нас чуть было не захватили. Не очень-то они держат свое слово. Они обвинили нас в помощи Утопии и приравняли это к государственной измене.

— А что произошло?

— Доктор Шлосс заставил работать машину-невидимку. Марк говорит, что машину, вероятно, повредили при перевозке, так что лиранцы все-таки не обманули вас. Он спрятал Шлосса в этой машине — это была ваша идея? — но тому стало скучно, и он попытался узнать, что это за агрегат. Ну и узнал. Поставил там какую-то перемычку и, пока она не сгорела, город почти полчаса был невидимым.

— Невидимым? Или он просто затемнился? — Амальфи подумал, какую огромную пользу город сможет извлечь из этого факта. А ведь по его приказу Шлосса чуть было не уничтожили. — Если бы мы могли воспользоваться этим…

— Уже воспользовались. Мы прошли прямо через полицейский кордон, а они нас даже не заметили. Сейчас мы на пути к следующей звездной системе.

— Надо уходить дальше, — заметил Амальфи, неловко поежившись. — Если они обвинили нас в измене, надо убираться ко всем чертям. Полицейские найдут нас, будут преследовать. Скажи Марку, что мы идем на Провал.

— Что такое Провал, Джон?

Амальфи замолчал, чувствуя полнейшую бесполезность любых объяснений. Ему показалось, что он снова падает в ту огромную яму, в которой мысленно оказался в ту ночь, когда Хэзлтон вернулся в город. Как можно объяснить этой девушке, которая кроме своей родной планеты и не видела ничего, что такое Провал? Как объяснить ей, что во вселенной есть место столь пустынное и мрачное, что даже бродягам оно снится в ужасных снах?

— Провал — это самая настоящая дыра. Это место, где нет никаких звезд. Яснее я объяснить не могу. Скажи Марку, что мы отправляемся туда.

Наступило продолжительное молчание. Девушка явно испугалась. Наконец, она сказала:

— Провал. Я передам ему.

— Он будет возражать. Скажи, это приказ.

— Да, Джон. Провал. Это приказ.

Девушка замолчала. Амальфи был удивлен: она со всем смирилась. Движение ее холодных рук по его лбу клонило ко сну. Что-то все-таки продолжало беспокоить его.

— Ди?

— Да, Джон?

— Ты сказала: «мы направляемся»?

— Да, Джон.

— И ты тоже? Даже на Провал?

Пальцы девушки исполнили на его лбу легкий танец.

— И я тоже, — сказала она. — Даже на Провал. Гамильтонианка с Утопии.

— Нет, — произнес Амальфи. Он вздохнул. — Больше ты не гамильтонианка, Ди. Теперь ты — бродяга.

Ответа не последовало. Пальцы девушки продолжали свою нежную работу. С пчелиным жужжанием город летел вверх в сырую ночь.

 

3. ПРОВАЛ

Даже жители летающих городов испытывали перед Провалом необычайный ужас. Одиночество — вполне естественное состояние в бесконечном пространстве, и люди привыкли к нему. Плотность звезд в обычных по размерам скоплениях была иногда столь велика, что даже самыми опытными Бродягами овладевала там клаустрофобия. Пустынность и одиночество, окружавшие Провал, были в своем роде уникальны.

Насколько Амальфи знал, еще никому из людей, не говоря уже о городах-Бродягах, не доводилось пересекать границу этой звездной системы. Когда он спросил об этом Отцов Города, они подтвердили: действительно, на Провале еще не бывал никто. «Правильно ли они поступают, отправляясь туда первыми?» — подумал Амальфи.

Впереди и позади мерцали стены Провала, звездная дымка, которая находилась слишком далеко, чтобы приборы могли выхватить из нее контуры отдельных планет. Стены мягко склонялись к звездному основанию, которое отстояло так далеко — на много парсеков «вниз» от гранитного киля города, — что казалось окутанным поднимающимся туманом звездной пыли.

«Вверху» не было ничего — пустота, которая наступает, когда дверь захлопнули навсегда. Это был безжизненный и пустой океан космоса, плещущийся между галактиками.

Провал по существу представлял собой огромную долину, вырубленную внутри галактики. В долине плавали несколько звезд, отстоящих друг от друга на тысячи световых лет. Они так и остались нетронутыми в процессе колонизации вселенной человеком. В дальнем конце этой долины явно находилась какая-то необитаемая планета, а следовательно, и работа для города.

В начале долины дежурили полицейские корабли. Это, слава богу, были не те ребята, которые наводили порядок на Утопии и в графстве Горт. Невозможно было себе представить, чтобы одинокий отряд полиции решил за столь незначительные нарушения преследовать город на такой огромной дистанции, преодолеть которую он мог бы только за три столетия. Тем не менее, нарушение закона было зафиксировано, и сведения об этом, не исключено, были переданы другим подразделениям. Но возвращаться город не собирался.

Станут ли полицейские преследовать город до самого Провала, — этого Амальфи не знал. Ну что ж, им предстояла рискованная игра. Пересечь эту огромную пустыню небольшому кораблю было невероятно сложно, хотя бы потому, что он не имел возможности взять с собой достаточно запасов. Только город, обладающий возможностью выращивать для себя еду, мог надеяться на успех такого путешествия.

Амальфи сосредоточенно наблюдал за мрачной бездной, заполнившей все экраны. Съемки, как обычно, вели специальные телеракеты, выстроившиеся цепочкой, летевшей по пути города. Ведущая ракета уже удалилась от города на несколько парсеков. Дальнюю стену долины все еще нельзя было отчетливо рассмотреть, лишь совсем недавно начала проступать ее зернистая структура, и появилась надежда, что скоро при максимальном увеличении удастся определить поверхностное строение отдельных звезд.

— Надеюсь, с провиантом у нас все будет нормально, — пробормотал Амальфи. — Если мы успешно закончим этот переход, то завоюем себе славу, которой не знал ни один из городов-Бродяг. Нас будут называть покорителями Провала, и молва об этом разнесется по всем уголкам галактики.

Хэзлтон сидел рядом с ним, слегка постукивая по подлокотнику кресла.

— Если мы не пробьемся, нас окрестят самыми большими дураками из всех, кто когда-либо покидал Землю, — добавил он. — Но тогда нас это уже не будет волновать. Сейчас же мы, кажется, в очень хорошей форме, босс. Цистерны с нефтью почти полны, хлорелла растет прекрасно. Оба регенератора ядерного топлива работают устойчиво, так что проблем не должно быть. К тому же вероятность возникновения мутаций здесь очень мала — ведь действие свободного поля напрямую зависит от плотности звезд, не так ли?

— Точно, — раздраженно ответил Амальфи. — Если все пойдет нормально, от голода мы не умрем.

Он сделал паузу. Услышав за спиной какое-то движение, Амальфи повернулся. Это была Ди; Амальфи улыбнулся ей.

В ней было нечто, неизменно действовавшее на него успокаивающе. Ди Хэзлтон провела в космическом полете еще не так много времени и не успела приобрести столь характерный для Бродяг густой звездный загар. Она не переставала удивляться тому, что по стандартам Утопии сделалась теперь практически бессмертной и выглядела свежо и беззаботно.

Пройдет время, и постоянное напряжение, связанное с перелетами от звезды к звезде, с многочисленными кризисами несомненно скажется на ней, как оно отражается на всех Бродягах. Она потеряет страсть к путешествиям, а они — путешествия — возьмут с Ди свою дань. А может быть, Ди защитит стойкость. Амальфи надеялся на это.

— Продолжайте, — сказала девушка, — я — просто надоеда.

Это слово, как и большая часть словаря Ди, было для Амальфи загадкой. Он усмехнулся и снова повернулся к Хэзлтону.

— Если бы мы не решились на это рискованное путешествие, полиция захватила бы нас. Мы бы заплатили штраф за нарушение закона, да еще наверняка, чтобы другим было неповадно, нам бы устроили показательный суд за то, что мы проигнорировали обвинение в «государственной измене». Ну да ладно, Марк. Посмотри-ка на этот проклятый каньон. Нам еще никогда не приходилось совершать беспосадочный перелет длительностью более пятидесяти лет, а этот переход займет, как рассчитали Отцы Города, сто четыре года. Малейшая неисправность — и никто не сможет нам помочь: ни один корабль не доберется до нас.

— Никаких неполадок не будет, — уверенно сказал Хэзлтон. — Распад ядерного топлива идет постоянно. Пожара у нас еще не было, но все когда-то случается впервые. А если спиндиззи на Двадцать третьей улице опять выйдет из строя? Тогда нам понадобится по крайней мере в два раза больше времени на переход…

Внезапно он остановился. Яркая вспышка ослепительным уколом пронзила глаза. Амальфи повернулся к экрану. Там было отчетливое светящееся пятно, оно перемещалось по экрану, то слегка затеняясь, то снова становясь четким.

— Посмотри. Что это? Скопление звезд? Вряд ли, слишком оно маленькое и четкое. Может быть, это одиночная звезда в свободном полете? До нее довольно близко.

Амальфи схватился за телефон.

— Дайте мне Астрономический отдел. Привет, Джейк. Можешь рассчитать расстояние до этой звезды от источника, передающего нам ее изображение по ультрафону?

— Конечно, — прозвучал ответ. — Подождите, я настроюсь на ту же картинку, что у вас на экране. Ага, я вижу, о чем вы говорите. Какой-то объект движется по часовой стрелке; сейчас он на десятке, если представить пятно циферблатом… Пока не могу сказать, что это такое. Камеры расположены на ваших ракетах? Расстояние определяется по интенсивности излучения света.

Астроном фыркнул, словно попугай, радующийся свежему корму.

— Скажите мне, сколько ракет вы послали вперед и как далеко они…

— Пять. На стандартном расстоянии друг от друга.

— Хм… Тогда нужна значительная коррекция.

Наступило длительное, щемящее молчание. Амальфи прекрасно знал характер Джейка: спешить он не будет. Когда город впервые покинул Землю, функции астронома выполнял другой человек, который пал жертвой обитателей планеты Рита после того, как он имел неосторожность повторить им, что Рита не является центром вселенной. Джейка заполучили из другого города в обмен на инженера по атомным установкам и двух специалистов по фотосинтезу согласно правилу «свободы выбора». Однако, потом оказалось, что его интересы целиком лежат в области более отдаленных галактик. Никакими силами нельзя было заставить его думать о конкретной астрономической ситуации в окрестностях города. Ничто не могло изменить его убеждения, что локальные проблемы столь малы, что недостойны его внимания.

Обмен специалистами по правилу «свободы выбора» был одной из традиций городов-Бродяг, однако Амальфи никогда прежде не приходилось проводить подобную операцию. Этот случай вообще остался единственным в своем роде, так как Амальфи считал, что перемещение людей из одного города в другой помимо их воли сильно напоминает рабство. По словам Отцов Города, эта традиция возникла из практики продажи бейсболистов. Правда, это слово было для Амальфи пустым звуком. Это первое нарушение своих принципов Амальфи приписывал воле господней.

— Амальфи?

— Да.

— Около десяти парсеков. Точность: четыре десятых. Это расстояние от ведущих съемку ракет, а не от нас. Мне кажется, ты нашел странствующую звезду, мой мальчик.

— Благодарю. — Амальфи положил трубку и глубоко вздохнул. — Всего несколько лет полета. Какая удача!

— На такой изолированной звезде мы вряд ли встретим колонистов, — Хэзлтон несколько охладил его пыл.

— Не имеет значения. Главное, — можно сесть. Там, вероятно, есть топливо или даже еда. У большинства звезд есть свои планеты. А вдруг у этого чуда их целая дюжина. Постучи по дереву…

Амальфи неотрывно до боли в глазах вглядывался в маленькое солнце на экране. Звезда в центре Провала, почти определенно странствующая звезда, движущаяся со скоростью четырехсот-пятисот километров в секунду. Такие звезды обычно бывают белыми карликами, но эта, очевидно, относилась к другому классу. На глаз Амальфи отнес ее к классу F, что-то вроде Канопуса. Если на какой-то из планет этой звезды есть люди, то они, по-видимому, еще помнят тот миг, когда, прорвавшись через переднюю стену долины Провала, их планета опустилась в бесконечную пустоту.

— Там, наверное, есть люди, — сказал он. — Интересно, ведь когда-то никаких звезд в Провале не было. Джейк объясняет все потрясающе просто. Он говорит, что естественное движение звезд привело одну из них сюда. Но как бы то ни было, это солнце явно оказалось здесь недавно. Судя по всему, звезда находится в жестких тисках, ведь она перемещается против общего направления движения в этом районе. Не исключено, что, когда звезда проходила через какое-нибудь населенное пространство, ее колонизировали. Блуждающие звезды часто собирают по пути множество различных преступников.

— Возможно, — согласился Хэзлтон. — Хотя готов поспорить, что если эта звезда когда-то и находилась среди других, это было задолго до начала космических полетов. Между прочим, эта картинка поступает к нам с передовой ракеты и проходит через всю долину. Есть ли у нас шлюпки? Я бы распорядился, чтобы их послали.

— Конечно, есть. Но я использую их только для мелких задач. Если мы пошлем их в глубь Провала, это будет просто самоубийством.

— Знаю. Но там, где есть одна звезда, могут оказаться и другие, ближе к нам.

— Если хочешь, давай проверим. — Амальфи пожал плечами.

Он прикоснулся к панели управления. Задняя стена Провала исчезла с экрана, остался лишь не очень густой туман. В полосе наблюдения Провал представлял собой бесконечную пустоту, плавающую в звездной пыли.

— С этой стороны ничего нет. Просто — ничего.

Амальфи снова перевел выключатель.

На экране — совсем вблизи — горел какой-то город.

Все закончилось за несколько минут. Город корчился и разваливался в вихре огня. На его окраинах то тут, то там возникали вспышки выстрелов, но еще немного — и сами эти окраины прекратили свое существование. Целые районы откалывались и плавились, превращаясь в покрытые дымкой призрачные видения. Откуда-то из пылающего центра города выскочили несколько кораблей, пытавшихся прорваться сквозь вражеские ряды. Нападавшие — кто бы они ни были, — позволили им уйти. Ни один мыслимый корабль не мог бы протянуть достаточно долго, чтобы выбраться за пределы Провала.

Ди расплакалась. Амальфи включил систему связи, комната наполнилась треском микрофонов. Сквозь громогласные раскаты взрывов послышался одинокий крик: «Повторяю на тот случай, если кто-нибудь слышит нас. Повторяю: у нас бестопливный двигатель. Мы эвакуируем пассажира и уничтожаем корабль. Если можете, подберите пассажира. Нас взорвали бандиты. Повторяю на тот случай…»

От города не осталось ничего, только светящийся остов, постепенно испаряющийся и переходящий в темноту. Бледный свет поискового луча вражеской пушки продолжал рыскать по городу. По-прежнему невозможно было понять, кто напал на город. Видеокамеры, расположенные на ракетах, автоматически компенсировали чрезмерную яркость, так что все объекты на экране светились приглушенным светом.

Ужасающей силы пожар стихал; изображение звезд понемногу становилось ярче. Вспыхнула и погасла последняя искра. Тень снова накрыла звездную стену. Хэзлтон судорожно втянул в себя воздух.

— На них напал д р у г о й город! Значит, некоторые из них все-таки стали бандитами! А мы-то думали, что первыми прорвались сюда!

— Марк, — слабым голосом позвала Ди. — Марк, что такое бандит?

— Разбойники, — ответил Хэзлтон, не сводя глаз с экрана. — Города, которые бросили тень на всех Бродяг. Большинство городов-Бродяг — это истинные скитальцы. Они ищут работу и сами зарабатывают себе на жизнь. Бандиты живут за счет грабежей и убийств.

В голосе его звучала горечь. Амальфи и сам чувствовал себя отвратительно. С тем, что один город решился уничтожить другой, трудно было смириться. Но еще печальнее было сознавать, что все эти события произошли в глубокой древности. Ультраволновая связь проходила на скорости, превосходящей скорость света всего на двадцать пять процентов; в отличие от передатчиков Дирака, ультрафон ни в коем случае нельзя было назвать средством мгновенной связи. Таинственный город уничтожил своего противника много лет назад, и сейчас, наверняка, стал недосягаем. Даже опознать его было невозможно: приказ, посланный на ведущую телеуправляемую ракету, придет туда через несколько лет.

— Некоторые экспедиции занялись пиратством, — сказал Амальфи. — Да, это так. Мне кажется, что в последнее время число их даже увеличивается. Почему, я не знаю, но это очевидно. Мы постоянно теряем из виду честные, добропорядочные города. Они не отвечают на вызов во время сеансов связи, не прибывают на встречи. Может быть, теперь причина ясна.

— Я это тоже заметил, — сказал Хэзлтон. — Но мне кажется, что столь многочисленные потери одним пиратством объяснить нельзя. Из того, что мы видели, можно предположить, что здесь находится орбитальный форт Веги. Они перехватывают всех, кого страсть к приключениям побуждает покидать обычные торговые трассы.

— Я не знала, что у Веги есть летающие города, — проронила Ди.

— А у нее их и нет, — с отсутствующим видом произнес Амальфи. Он собирался было рассказать ей о легендарном форте, но, немного подумав, решил не делать этого. — Когда-то Вега господствовала во всей галактике. Еще до того, как земляне вышли в космос. На пике своего могущества она владела большим числом планет, чем сейчас есть у землян. Но ее вытеснили уже очень давно… Меня волнует этот город-пират, Марк. Специалистам на Земле давно следовало бы изобрести компактный коммуникатор Дирака, чтобы его можно было установить на телеуправляемых ракетах. Это лучшее, что они могли бы сделать для нас.

Хэзлтон без труда ухватил, куда клонит Амальфи:

— Может быть, нам еще не поздно заняться ими?

— Ни в коем случае. Мы не должны отклоняться от маршрута.

— Я передам предупреждение по каналам связи, — предложил Хэзлтон. — Вполне возможно, что полицейские смогут прочесать нужный район Провала до того, как эти босяки уйдут отсюда.

— Так мы поставим ловушку самим себе. Кроме того, бандиты не собираются покидать Провал, в этом я уверен. Они наверняка захотят сперва поймать вылетевший из города корабль.

— Почему вы так думаете?

— Вы слышали, что они передавали о бестопливном двигателе?

— Конечно, — нерешительно подтвердил Хэзлтон, — но человек, владеющий секретом двигателя, сейчас наверняка уже мертв, даже если он сумел спастись во время гибели города.

— В этом у нас нет никакой уверенности. Бандиты захотят сами во всем убедиться. Если они сумеют завладеть двигателем, нам придется дорого заплатить за это. Если такое произойдет, бандиты больше не будут редкостью. Мы не можем этого допустить. Тогда пиратство распространится по всей галактике.

— Почему? — вставила Ди.

— Ты совсем не знаешь истории, Ди. Думаю, что у вас на Утопии пиратов не было, зато на Земле их было полным-полно. Но когда тысячелетия назад на смену космопарусникам пришли корабли с двигательными установками, бандиты постепенно исчезли. Новые корабли были гораздо быстрее парусников, но им трудно было сделаться пиратами, поскольку они вынуждены были регулярно заходить в порты, чтобы пополнить запасы топлива и продовольствия. Еду они еще как-то могли добыть на необитаемых островах, но за топливом им приходилось спускаться в обжитые места. Города-Бродяги сейчас находятся точно в таком же положении. Они по сути полностью зависят от пополнения запасов топлива. Но если бандиты присвоят секрет бестопливного двигателя, у них не будет нужды заходить в цивилизованные порты. Мы должны отобрать у них этот двигатель.

Хэзлтон встал, нервно сцепив руки.

— Это совершенно верно. Именно поэтому бандиты разобьются в лепешку, чтобы поймать эту шлюпку. Ты прав, Амальфи. На Провале есть только одно место, куда может отправиться беглец. Это — странствующая звезда. Так что бандиты наверняка там или находятся на пути туда.

Хэзлтон еще раз внимательно посмотрел на экран, заполненный свечением неизвестных звезд.

— Это все меняет. Послать мне предупреждение или нет?

— Посылай. Закон требует этого. Но мне кажется, разобраться с пиратами нам надо самим. Мы часто сталкивались с незнакомыми культурами и прекрасно понимаем образ мыслей Бродяг. А ведь эти бандиты — все-таки Бродяги. Полиция, если доберется сюда вовремя, только все запутает.

— Проверь курс. Мы будем двигаться, как намечено.

— Обязательно.

Управляющий не торопился уходить.

— Босс, — сказал он, наконец, — бандиты здорово вооружены. Они могут спокойно разделаться с нами.

— Марк, если бы я не знал, что ты попросту лентяй, я бы назвал тебя желторотым птенцом, — прохрипел Амальфи. Он вдруг замолчал и обвел Хэзлтона взглядом, остановившись на его насмешливом лошадином лице. — Или ты что-то задумал?

Хэзлтон улыбнулся, как мальчишка, которого застали, когда он тайком лопал варенье.

— Да, у меня есть кое-что на уме. Я не люблю пиратов, особенно убийц. Не хочешь ли провернуть небольшую операцию?

— Ага! — воскликнул Амальфи, начиная успокаиваться. — Так-то лучше. Что ж, послушаем.

— Я думаю сделать ставку на женщин. Они — лучшая приманка для пиратов.

— Это точно, — согласился Амальфи. — Но каких женщин ты хочешь использовать? Наших? Ну уж нет.

— Нет, нет, — успокоил его Хэзлтон. — Вы же сами говорили, что около этой звезды должна быть какая-нибудь населенная планета. Понимаете, о чем я говорю?

— Думаю, что да, — подтвердил Амальфи. — Возможно, я даже вижу дальше, чем ты.

Странствующая звезда мчалась по долине Провала, придерживаясь курса, по которому ей предстояло еще по меньшей мере десять тысяч земных лет добираться до задней стены. Вместе с ней летели шесть планет, одна из которых отдаленно напоминала Землю. Задолго до того, как эта планета вырисовалась в виде отчетливого диска на экране, можно было наблюдать исходящее от нее характерное хлорофилловое свечение. Телеуправляемые ракеты были отозваны и начали одна за другой возвращаться сразу же, как рой пятиметровых футбольных мячей, окружая тот новый мир, к которому приближался город.

Картина везде была одинаковой: первобытные тропики, охваченные агонией того геологического периода, который можно было сравнить с Каменноугольным периодом на Земле. Было ясно, что единственная пригодная для человека планета может стать только мимолетной остановкой на пути города; никакой работы здесь получить не удастся.

Ракеты начали передавать какие-то слабые радиосигналы.

Язык этих сообщений был им незнаком. Амальфи предложил разобраться с языком Отцам Города. Однако, выводя город на орбиту, он продолжал слушать вырывавшееся из динамиков странное бормотание. Течение речи было похоже на ритуальный обряд.

Вскоре пришел ответ от Отцов Города:

«ЭТОТ ЯЗЫК ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ ОДИН ИЗ ДИАЛЕКТОВ, НА КОТОРОМ ГОВОРЯТ ГУМАНОИДЫ ГРУППЫ G, ОДНАКО СИТУАЦИЯ ЯВНО НЕОДНОЗНАЧНАЯ. ИЗ ОБЩИХ СООБРАЖЕНИЙ МЫ МОЖЕМ ЗАКЛЮЧИТЬ, ЧТО РАСА, КОТОРАЯ ГОВОРИТ НА НЕМ, МЕСТНАЯ. ЭТО ДОВОЛЬНО РЕДКИЙ СЛУЧАЙ, НО НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ, ЧТО ЭТО СОВЕРШЕННО НЕВЕРОЯТНО. В ЯЗЫКЕ ВСТРЕЧАЮТСЯ ПРИЗНАКИ, СВИДЕТЕЛЬСТВУЮЩИЕ, ЧТО НЕКОТОРЫЕ ЕГО ОБОРОТЫ ВОЗНИКЛИ В РЕЗУЛЬТАТЕ ДЕГРАДАЦИИ АНГЛИЙСКОГО. ОДНАКО, СТОЛЬ ЖЕ ОЧЕВИДНЫ УКАЗАНИЯ НА ТО, ЧТО В ЯЗЫКЕ СМЕШАЛИСЬ ДИАЛЕКТЫ, СВОЙСТВЕННЫЕ ПЕРВОБЫТНЫМ ПЛЕМЕНАМ. ЭТОТ ФАКТ НЕ СОГЛАСУЕТСЯ С НАЛИЧИЕМ РАДИО, А ТАКЖЕ С ОДНООБРАЗИЕМ, ХАРАКТЕРНЫМ ДЛЯ ГРУППЫ G. УЧИТЫВАЯ ВЫШЕИЗЛОЖЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, МЫ ВЫНУЖДЕНЫ СО ВСЕЙ ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ ЗАЯВИТЬ О ЗАПРЕТЕ НА КАКИЕ-ЛИБО КОЗНИ СО СТОРОНЫ МИСТЕРА ХЭЗЛТОНА НА ВСЕ ВРЕМЯ ПРЕБЫВАНИЯ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ».

— Советов-то я у них не просил, — обронил Амальфи. — И вообще, зачем нам в такой ситуации уроки этимологии? Марк, я все же советую тебе быть осторожнее…

— "Помни о планете Тор Пять", — произнес Хэзлтон, очень похоже подражая покровительственному тону мэра. — Все в порядке. Ну что, мы спускаемся?

Вместо ответа Амальфи повернул рычаг управления, и город начал опускаться на планету. На поверхности не было видно ни одного участка, пригодного для посадки, и мэр уже смирился с тем, что удобную площадку найти вряд ли удастся. Он осторожно опускал город, руководствуясь, главным образом, голосами, которые все громче и громче звучали в его наушниках.

С высоты четырех тысяч метров он вдруг разглядел какие-то светлые проблески среди темно-зеленых волн раскидистых деревьев. Камеры, медленно перемещаясь, поймали в поле зрения блестящий объект: на экране появилась крыша с расположенными на ней башенками. Затем показалась еще одна, еще и еще — уже отчетливо была видна целая дюжина зданий. Это был город. Не город-Бродяга, а настоящий, выросший на этой планете. Подобравшись ближе, камеры передали более крупное изображение: город был обнесен стеной, расположенной внутри границы лишенного всякой растительности кольца. Зелень между башнями, судя по всему, являлась просто маскировкой.

Когда город-Бродяга достиг высоты трех тысяч метров, со стороны планеты, словно перепуганные птицы, взлетела стая маленьких кораблей, ощерившихся огненными перьями.

— Артиллеристы! — заорал Хэзлтон в микрофон. — Отправьте им несколько посылок.

Амальфи отрицательно покачал головой, опуская город все ниже к поверхности. Птицы с огненными хвостами крутились вокруг, сплетая причудливый орнамент из струек дыма. Глядя на них, Амальфи вспомнил когда-то давно увиденную им незабываемую картину: брачный танец пчел, сопровождаемый мерным ровным жужжанием. Земных птиц и пчел Амальфи не приходилось видеть, наверно, уже добрую тысячу лет. Тем не менее, в сопровождающем их ощерившимся копьями кортеже он интуитивно почувствовал какое-то сходство с ритуальными церемониями из жизни этих милых существ. Он аккуратно вел город-Бродягу к его новой стоянке неподалеку от затерявшегося в джунглях поселения аборигенов, ненадолго зависнув над верхушками гигантских растений. Затем, вместо того, чтобы, словно косой, выкосить мезотронными ружьями посадочную площадку, Амальфи произвел поляризацию экрана спиндиззи.

Основание города-Бродяги и верхушки городских зданий погрузились в темноту. Что произошло с гигантскими папоротниками и хвощами, разглядеть было невозможно. Очевидно, все они за какую-то долю секунды превратились в единый спрессованный пласт. Те, что находились чуть подальше, за чертой опустившегося города, не устояв перед разыгравшейся бурей, сбросили листья и разваливались на части. Еще дальше находившийся внутри огромного круга и залитый солнцем лес наклонился в противоположную от города сторону, сотрясаясь под ударами грома.

К несчастью, спиндиззи на Двадцать третьей улице взорвался, не выдержав огромного напряжения последней минуты посадки, и последние сто пятьдесят метров город находился практически в состоянии свободного падения. Удар о поверхность планеты оказался значительно сильнее, чем мог предполагать Амальфи. Хэзлтон, вцепившись в подлокотники кресла, дожидался, пока башня перестанет раскачиваться, а когда все успокоилось, принялся вытирать платком кровоточащий нос.

— Довольно драматичное приземление, — пошутил он. — Пожалуй, стоит починить спиндиззи, так — на всякий случай. Босс, еще немного — и этот двигатель совсем сдохнет.

Амальфи решительным жестом выключил устройство управления.

— Если эти бандиты здесь появятся, — сказал он, — мне кажется, им будет не так просто доказать свое могущество. Ладно, Марк, принимайся за дело.

Мэр протиснул свое грузное, напоминающее бочонок, тело в кабину лифта и, преодолевая фрикционное поле, заскользил вниз, на улицу. Такой способ передвижения он находил гораздо более быстрым и удобным, чем автоматические эскалаторы или скольжение по стенам зданий, когда в качестве тормозного башмака приходится использовать собственный лоб. Спустившись на улицу, он отметил про себя, что башня управления буквально сияет, освещенная яркими и горячими лучами солнца.

— Городской Центр, — подумал Амальфи, — наверняка выглядит сейчас точно так же, и девиз города отчетливо виден во всей красе медной инкрустации. Ему оставалось только надеяться, что никто из местных жителей не сможет прочитать этот девиз. Это могло бы принизить грандиозный эффект, которого они добились столь впечатляющим приземлением. Неожиданно Амальфи уловил, что непонятная речь, которая звучала в его наушниках во время посадки, накатывается со всех сторон. Спокойные будничные лица жителей города-Бродяги, обращенные в конец Авеню, постепенно приобретали выражение удивления, смешанного с веселостью и безотчетной печалью. Амальфи повернулся. По направлению к нему двигалась невероятная процессия: группа детей, одетых в невероятные полосатые — красные с белым — одежды. Амальфи вспомнил, что однажды ему приходилось видеть древние мумии, облаченные в нечто подобное. Полосатая ткань покрывала плечи и грудь детей и ниспадала ниже пояса. Ноги были облачены в куски многоцветной материи, что-то вроде шелка, которая трепетала при каждом движении. Сделав очередной шаг, дети склонялись в низком поклоне, вытягивая в сторону руки и принимаясь махать ими, словно порхающие бабочки. При этом они безостановочно крутили головой, будто перекидывая ее с одного плеча на другое, и двигали ногами, переступая с носка на пятку и раскачиваясь. В такт движениям детей мерно постукивали собранные из сухих стручков браслеты; они опоясывали детские запястья и голые лодыжки. Шествие сопровождалось мелодичным, словно бег ручейка, пением. Первым чувством, которое охватило Амальфи при виде этой странной процессии, было удивление: почему Отцы Города так озадачены происхождением языка этой планеты. Вне всякого сомнения — это человеческие дети. Ничто в них не производило впечатления чего-то чужеродного. Вслед за детьми двигалась толпа высоких черноволосых мужчин, которые вели себя менее подвижно. Через продолжительные, точно выверенные интервалы они принимались хором скандировать какое-то слово, которое громко перекатывалось под мерным постукиванием, сопровождавшим танец детей. Мужчины тоже во всем походили на людей: их неподвижные, вытянутые вперед и повернутые ладонями вверх, руки имели по пять пальцев с совершенно нормальными ногтями. Бороды мужчин ничем не отличались от тех, что носят обыкновенные люди; рубаха у каждого в одном и том же месте на груди имела широкую прорезь, сквозь которую, словно символическая рана, виднелась нанесенная красным мелком полоса. Сквозь прорезь были видны также и ключицы, и ребра, которые тоже были точно такими, какими им и положено быть.

Замыкали шествие женщины, выглядевшие не совсем обычно. Сгрудившись в огромной повозке, которую тащили ящеры, обнаженные и понурые, они ехали молча, обозревая окрестности воспаленными от гноя глазами и не обращая ни малейшего внимания на город и его жителей. Вид их свидетельствовал о том, что в своем развитии они очень недалеко ушли от приматов. Время от времени то одна, то другая принимались чесаться, острыми когтями непроизвольно царапая собственное тело.

Дети плотным кольцом окружили Амальфи, очевидно, посчитав его предводителем пришельцев. Это вполне можно было принять за доказательство человеческого мышления. Амальфи стоял неподвижно, а дети кружком уселись вокруг него, продолжая петь и трясти кистями рук. Мужчины тоже образовали круг, держась все время лицом к Амальфи и вытянув вперед руки. Вслед за ними последней подоспела испускавшая зловоние повозка, которую пропустили внутрь двойного кольца прямо к ногам Амальфи. Двое мужчин-погонщиков отпрягли послушных ящеров и отпустили их на волю.

Пение вдруг прекратилось. Самый высокий и представительный из мужчин вышел вперед и склонился перед Амальфи, постучав руками-крыльями по асфальту Авеню. Прежде, чем Амальфи успел понять, что этот мужчина намеревается сделать, тот вытянулся, положил ему в руку какой-то тяжелый предмет и отступил, громко прокричав то слово, которое мужчины скандировали по пути в город. Мужчины и дети ответили ему слившимся воедино громким ужасным криком, а затем наступила тишина.

Амальфи стоял рядом с повозкой, окруженный плотным двойным кольцом. Он перевел взгляд на оказавшийся в его руке предмет.

Это был витиеватой формы сваренный из металла ключ.

 

4. ОН

Мирамон нервно заерзал в кресле; огромное, черное, похожее на пилу перо, закрепленное в собранных в пучок волосах, закачалось. То, что он в конце концов все же опустился в кресло, показывало его доверие к Амальфи: сначала Мирамон упрямо отказывался от этого, сидя на корточках — эта поза была обычной для жителей планеты. Кресла в их представлении являлись незавидной прерогативой богов.

— Сам я в богов не верю, — объяснял он Амальфи, потрясая своим пером. — Любому человеку, сведущему в технике, ясно, что ваш город — это просто продукт общества, которое в техническом отношении превосходит наше. И сами вы — такие же люди, как мы. На нашей планете религия всегда была решающей силой. В таких условиях крайне недальновидно действовать против общественного мнения.

Амальфи кивнул.

— Судя по тому, что вы мне рассказали, в это нетрудно поверить. Ситуация на планете действительно уникальна, насколько я могу понять. Что произошло после падения вашей цивилизации?

— Мы не знаем, — Мирамон пожал плечами. — Это случилось более восьми тысяч лет назад. Сохранились только отрывочные легенды. В то время на планете была высокоразвитая культура; на этом сходятся все священники и ученые. Климат тогда был совсем другим. Каждый год на несколько месяцев приходили такие холода, что я не понимаю, каким образом люди могли выжить. Кроме того, звезд было гораздо больше. Древние наскальные рисунки свидетельствуют о наличии более тысячи звезд, хотя некоторые сведения в этих памятниках истории противоречивы.

— Естественно, — сказал Амальфи. — Вы же не знаете, что ваше солнце движется с необычайно большой относительной скоростью?

— Движется? — рассмеялся Мирамон. — Некоторые из наиболее мистически настроенных ученых тоже придерживаются этого мнения. Они утверждают, что раз перемещаются планеты, то и солнце не может оставаться неподвижным. Мне кажется, что это довольно натянутая аналогия: ведь во всех других отношениях поведение планет и солнц отличается друг от друга. Кроме того, если мы перемещаемся, то почему же до сих пор не вышли из этой пустоты?

— Вы просто недооцениваете размеры Провала. На таком расстоянии параллакс обнаружить невозможно, хотя через несколько тысяч лет вы начнете верить в его наличие. Когда планета находилась среди других звезд, ваше предки легко могли заметить это движение, поскольку менялось положение всех ближайших солнц.

Всем видом Мирамон выражал недоверие.

— Я, конечно, отдаю должное вашим знаниям, но мне представляется, будет лучше, если останется, как есть. Легенды сообщают о том, что боги бросили нас в эту беззвездную пустыню в наказание за какой-то грех, совершенный нашим народом. Они же изменили климат, обрушив на нас вечную жару. Поэтому наши священники и утверждают, что мы пребываем в аду, чтобы снова оказаться среди прохладных звезд, нам необходимо искупить грехи. У нас отсутствуют небеса в том смысле, который вы вкладываете в это понятие. Мы умираем в проклятии, «спасение» мы должны завоевывать здесь, копаясь в грязи, еще при жизни. В наших условиях подобная доктрина очень привлекательна.

Амальфи задумался. Ему было совершенно ясно, что произошло, но он не решился объяснить Мирамону суть событий, догадываясь, что вряд ли ему удастся поколебать в аборигене чувство здравого смысла. Ось планеты имела заметный уклон, а масса ее явно распределялась неравномерно. Это означало, что, подобно Земле, движение планеты подчинялось циклу Дрэйсона: периодически полюса и прилегающие к ним районы подвергались раскачиванию, после чего продолжали свое вращение уже под другим углом. Результатом этого могло стать катастрофическое изменение климата. На Земле подобное явление наблюдается один раз в двадцать пять тысяч лет. Когда это случилось впервые, появилось множество невероятно глупых легенд и суеверий, пожалуй, еще более нелепых, чем те, что культивируют сейчас ониане.

Планете Он не повезло: полный цикл Дрэйсона произошел почти одновременно с тем, как она начала путешествие по долине Провала. Это совпадение привело к краху высокоразвитой цивилизации, культура которой входила в стадию своего расцвета. Без какого-либо переходного периода эта цивилизация откатилась к эпохе взаимного истребления.

Теперь планета Он являла собой странное смешение различных эпох. С политической точки зрения регресс едва ли не докатился до варварства — грядущий крах остановили высокие собрания и митинги жителей, столь многочисленные накануне катастрофы. Развитие города возобновилось, и теперь планета пребывала на стадии войн между городами-государствами. В технологическом и научном отношении цивилизация была отброшена на целых восемь столетий, сейчас она медленно обрастала новыми открытиями, пожиная редкие плоды развития технической мысли.

Благодаря такому несоответствию города-государства вынуждены были воевать друг с другом не ракетами и химическими бомбами, а холодным оружием. Полеты были еще недостижимыми грезами, и даже в мечтах они связывались людьми скорее с птичьими крыльями, чем с реактивными двигателями.

— А что бы произошло, если бы я открыл ту клетку на повозке? — неожиданно спросил Амальфи.

На лице Мирамона появилось какое-то виноватое выражение.

— Наверно, вас убили бы — по крайней мере, они попытались бы сделать это, — ответил он неохотно. — И тогда Дьявол опять завладел бы нами. Священники говорят, что грехи великой Эпохи связаны с женщинами. Кстати, города-бандиты отбросили этот первобытный предрассудок. По этой причине у нас так много дезертиров. Их влечет в эти города. Вы не можете себе представить, что это за жизнь, когда с женщинами разрешается встречаться только один раз в год — исключительно, чтобы выполнить свою обязанность по продолжению рода. Это просто сумасшествие!

В голосе Мирамона отчетливо звучала горечь.

— Поэтому так трудно объяснить людям, сколь самоубийственно поведение городов-бандитов. В нашем обществе все ужасно устали от борьбы с джунглями, не могут больше переносить необходимости возрождать Великую Эру на пустом месте из обыкновенной грязи и того, что вынуждены подчиняться общественному укладу, который полностью игнорирует наличие джунглей. Но больше всего люди устали от служения в Храме Будущего. В городах-бандитах живут обыкновенные чистые женщины, которые никого не царапают.

— А что, города-бандиты не борются с джунглями? — спросил Амальфи.

— Нет, они даже охотятся за теми, кто это делает. Жители совершенно забросили религию: первая забота восставших городов — это уничтожение священников. К сожалению, институт священников — основа нашей цивилизации. Мы должны также терпеть наших женщин. Священники утверждают, что нельзя трогать ни одного из устоев, иначе под сомнение будет поставлено и все остальное. Только священники поддерживают веру в то, что лучше быть людьми, чем копающимися в грязи варварами. Поэтому мы, технические специалисты, очень строго соблюдаем все ритуалы, хотя некоторые из них, несомненно, совершенно бессмысленны, и считаем, что пока не может быть и речи о том, чтобы отбросить веру в богов.

— Это вполне разумно, — признал Амальфи. Мирамон, судя по всему, обладал необычайной проницательностью. Если он действительно представляет господствующий среди ониан образ мышления, в этом диком затерянном мире еще многое можно было бы сделать.

— Меня поразило то, что вы восприняли этот ключ как символ доверия, — произнес Мирамон. — Это был совершенно правильный ход, но как вы догадались?

— Это было нетрудно, — улыбнулся Амальфи. — Я знаю, как ведет себя человек, задумавший какой-то подвох. Ваш священник изо всех сил старался создать впечатление, что он собирается преподнести мне подарок, но сам-то не мог дождаться того момента, когда его миссия закончится. Это было очевидно. Кстати, некоторые из этих женщин сейчас выглядят вполне прилично после того, как Ди искупала их в ванне, и над ними поработала Медицинская служба. Не пугайтесь, священникам мы ничего не скажем — мне кажется, что с этого момента мы — приемные отцы планеты Он.

— Здесь все считают, что вы — эмиссары из Великой Эры, — охотно согласился Мирамон. — Но вы пока не сообщили нам, кто вы такие на с а м о м деле.

— Это так, — не возразил Амальфи. — Вы используете мигрирующих рабочих? Об этом у вас много говорят, но я никак не могу понять…

— Конечно, конечно. Это певцы, солдаты, сборщики фруктов. Они переходят из города в город, предлагая свои услуги за плату.

И вдруг, гораздо быстрее, чем Амальфи мог предположить, Мирамон понял, куда нацелен его вопрос.

— Вы хотите… сказать… что ваши ресурсы предназначены н а п р о д а ж у? М ы можем их купить?

— Совершенно верно.

— Но чем мы с вами расплатимся? — воскликнул Мирамон. — Всего, что мы называем богатством, всего, что у нас есть, не хватит, чтобы купить у вас кусок приличной материи!

Амальфи задумался. Больше всего его волновало, насколько хорошо Мирамон осознавал действительную ситуацию. Ему казалось, что до сих пор он серьезно недооценивал этого онианца. Амальфи решил попробовать применить сразу максимальную дозу горького лекарства в надежде, что удастся избежать летального исхода.

— Дело обстоит следующим образом, — начал Амальфи. — В той культуре, к которой мы принадлежим, в качестве денег используется металл. На вашей планете огромные запасы этого металла, но его очень трудно обогащать. Уверен, что вам не удастся справиться с этой задачей. Одна из наших просьб — чтобы вы разрешили нам добывать этот металл.

Недоумение Мирамона нашло довольно комичное выражение: выпучив глаза, он молча уставился на Амальфи.

— Вы просите нашего разрешения? — переспросил он. — Послушайте, мэр Амальфи, неужели ваши этические законы такие же глупые, как и наши? Почему вы не можете добывать нужный вам металл без какого-либо разрешения?

— Этого нам не позволят сделать ведомства Земли, стоящие на страже закона. Добыча ископаемых на вашей планете могла бы сделать нас богатыми, невероятно богатыми. Наши данные свидетельствуют о том, что на планете Он имеются огромные запасы не только германия. В ваших джунглях встречаются очень ценные вещества, из которых получают антинекротики.

— Что вы хотите сказать, сэр?

— Простите. Я имею в виду, что при правильном использовании эти лекарства могут на неограниченное время отодвинуть смерть.

Мирамон с достоинством поднялся.

— Вы смеетесь надо мной, — сказал он. — Я приду в другой раз, и тогда мы продолжим этот разговор.

— Пожалуйста, садитесь, — извинился Амальфи. — Я забыл, что не везде старение считается нормальным явлением. Но с позиций науки этот процесс представляет собой просто снижение способности тела к самовоспроизведению, чего, если знать как, вполне можно избежать. Мы научились предотвращать старение уже очень давно, еще до того, как начались космические полеты. Однако, постоянно сказывается нехватка компонентов, необходимых для получения антинекротиков. И чем заметнее становилось распространение человека по галактике, тем ощутимее проявлялась эта нехватка. Лишь две тысячных доли процента населения в настоящее время охвачены лечением. В основном лекарство поступает к тем, кто более всего нуждается в продлении жизни, то есть к тем, чья жизнь связана с длительными путешествиями в космосе. В результате создалось такое положение, что ампула любого, даже наименее эффективного антинекротика — а космонавты иногда продают их — стоит столько, сколько за нее запрашивает продавец. Ни один из антинекротиков еще не удалось получить синтетическим путем. Так что, если бы мы могли собрать здесь урожай…

— Достаточно, — прервал его Мирамон. — Мне больше не требуется ничего знать. — Он инстинктивно уселся на корточки, очевидно, отвергнув кресло как препятствие на пути рационального мышления.

— Все, что вы сказали, заставляет меня усомниться в вашей принадлежности к Великой Эре. Это трудно понять с точки зрения здравого смысла. Почему ваша культура препятствует тому, чтобы вы стали богатыми?

— Она не препятствует в том случае, если богатство накоплено честным путем. Мы должны будем доказать, что сами его заработали. Иначе нас будут подозревать в том, что мы торговали таблетками на черном рынке в ущерб простым людям собственного города. Нам нужно письменное соглашение с вами. Разрешение.

— Ясно, — ответил Мирамон. — Уверен, вы его получите, но никаких гарантий я лично дать не могу. Хотя предполагаю, что священники потребуют от вас взамен.

— И что же? Это я хочу знать. Расскажите, пожалуйста.

— Прежде всего, вас попросят раскрыть секрет этого лекарства против смерти. Они сами захотят воспользоваться им, причем в тайне от всех остальных. Возможно, это мудро. Иначе, наверняка, начались бы волнения. Но так или иначе, я уверен, что они потребуют от вас это лекарство.

— Они его получат, но я думаю, мы позаботимся, чтобы секрет лекарства распространился в обществе. Отцы Города знают, как проводить терапию, а запасы исходных растений у вас столь огромны, что я не вижу никаких причин, препятствующих самому широкому использованию антинекротика.

Амальфи не сказал об этом, но у него было еще одно соображение: если планета Он все-таки достигнет противоположной стороны Провала, имея значительные запасы антинекротика, чтобы распространить лекарство среди населения галактики, вполне могут возникнуть серьезные экономические неурядицы.

— Что еще? — продолжал он.

— Они попросят вас убрать джунгли.

Амальфи в удивлении подался назад, потирая лысину. Убрать джунгли?! Ну что ж, нет ничего проще, чем превратить их в пустыню; можно даже дать онианам действенное средство, чтобы препятствовать появлению новых зарослей, но все равно, рано или поздно джунгли опять появятся на том же месте. Используемая для уничтожения джунглей техника в условиях постоянной влажности выйдет из строя, ониане не будут заботиться о ней должным образом, не смогут ремонтировать. Разве мог бы самый сообразительный грек починить разобранную рентгеновскую трубку, даже зная, в какой последовательности это следует делать? Подобной технологии не существует. Нет, джунгли обязательно вернутся. Когда полицейские, преследуя бандитов после передачи городом предупреждения, в конце концов доберутся до планеты Он, чтобы проверить, выполнил ли город-Бродяга свой контракт, они найдут планету в том же виде. «Да, — подумал Амальфи, — прощай богатство. При таком климате от джунглей избавиться не удастся. Джунгли будут господствовать на этой планете до тех пор, пока не произойдет следующая катастрофа в соответствии с циклом Дрэйсона. И поделать тут ничего нельзя».

— Простите, — сказал Амальфи, протягивая руку к шлему, обеспечивающему связь. — Дайте мне Отцов Города, — произнес он в микрофон.

— ГОВОРИТЕ.

— Можете предложить какой-нибудь способ уничтожить джунгли?

Наступило короткое молчание.

МОЖНО ПРИМЕНИТЬ ОПЫЛИВАНИЕ ФТОРСИЛИКАТОМ НАТРИЯ. ВО ВЛАЖНОМ КЛИМАТЕ ЭТО ПРИВЕДЕТ К НЕИЗБЕЖНОМУ ОПАДЕНИЮ ЛИСТВЫ. САМЫЕ ПРОЧНЫЕ РАСТЕНИЯ ЛУЧШЕ ОПЫЛИТЬ СРЕДСТВОМ 2,4-Д. ДЖУНГЛИ, НЕСОМНЕННО, ПОТОМ ОПЯТЬ ВЕРНУТСЯ.

— Вот и я так думаю. Неужели никак нельзя этому воспрепятствовать?

НИКАК — ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ПЛАНЕТА ПОДЧИНЯЕТСЯ ЦИКЛУ ДРЭЙСОНА.

— Что?

НЕТ, ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ПЛАНЕТА ПОДЧИНЯЕТСЯ ЦИКЛУ ДРЭЙСОНА. ПРАВДА, ЕЕ ОСИ МОЖНО ПРИДАТЬ ПРАВИЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ. ТЕОРЕТИЧЕСКИ ЭТО ДОВОЛЬНО ПРОСТО, ХОТЯ НА ПРАКТИКЕ НЕ БЫЛО ПРЕДПРИНЯТО НИ ОДНОЙ ПОПЫТКИ. ВТОРОЙ СОВЕТ ВОСЕМЬЮДЕСЯТЬЮ ТРЕМЯ ГОЛОСАМИ ОТКЛОНИЛ БИЛЛЬ О ВЫПРАВЛЕНИИ ЗЕМНОЙ ОСИ, ЧТО МОЖНО ПРИПИСАТЬ ВЛИЯТЕЛЬНОЙ ОППОЗИЦИИ СО СТОРОНЫ КОНСЕРВАТИВНОГО ЛОББИ.

— Город может провести подобную операцию?

НЕТ. СЛИШКОМ ВЕЛИКА БЫЛА ЦЕНА. МЭР АМАЛЬФИ, ВЫ ЧТО, СОБИРАЕТЕСЬ ВЛИЯТЬ НА ЖИЗНЬ ПЛАНЕТЫ? МЫ ЭТО ЗАПРЕЩАЕМ! ВСЕ ГОВОРИТ О ТОМ…

Амальфи снял с головы шлем и швырнул его через комнату. Мирамон беспокойно вскочил.

— Хэзлтон!

Управляющий городом влетел в дверь с такой скоростью, словно его поставили на роликовые коньки и изо всех сил толкнули в спину.

— Я здесь, босс. В чем дело?

— Спустись вниз и отключи Отцов Города. Быстрее! Пока они что-нибудь не предприняли! Быстрее!..

Хэзлтон уже помчался. Шлем, валявшийся в противоположном углу, потрескивал всеми своими микрофонами. Отцы Города как всегда ровными, полными тревоги голосами продолжали выдавать информацию.

Внезапно все смолкло.

Хэзлтон отключил Отцов Города. Амальфи готовился привести в движение этот странный мир.

Тот факт, что консультации Отцов Города были недоступны — впервые со времени событий на Эпохе пять веков назад, когда весь город остался без энергии, — серьезно усложнил задачу Амальфи и его помощников.

Выправить положение планеты было делом не таким уж трудным. Спиндиззи города вполне справились бы с этим. Однако, побочные эффекты, которые могли возникнуть в результате такого «лечения», предсказать было довольно трудно.

Проблема лежала в области сейсмологии. Быстро вращающиеся планеты обычно очень плохо поддаются изменению их положения в пространстве. Если преодолеть эту энергию сопротивления, она обязательно проявится в какой-нибудь другой форме. Наиболее вероятный исход — многочисленные землетрясения. Весьма трудно было предугадать, какие проблемы возникнут из-за гравитации. Вращение планеты Он, как это обычно и бывает, сопровождалось возникновением сильного магнитного поля. Амальфи мог только догадываться о том, каким образом это поле, если его потревожить, поведет себя в деформированной пространственной решетке, и что произойдет с планетой Он, когда поле будет поляризовано спиндиззи. Пока длится задуманный им «переезд», планета фактически лишится собственного магнитного поля. Поскольку компьютерные вычисления входили в компетенцию Отцов Города, в распоряжении Амальфи не осталось никакого способа определить, где может проявить себя эта энергия, в какой форме и с какой интенсивностью она возникнет вновь.

С этим вопросом он обратился к Хэзлтону.

— Если бы мы имели дело с рядовой проблемой, я бы сказал, что энергия проявится в виде скорости. В этом случае нам просто пришлось бы отправиться на незапланированный пикник. Но наш случай далеко не такой простой. Здесь речь идет о массе целой планеты. Этим все сказано. Что ты думаешь, Марк?

— Не знаю, что и сказать, — озадачился Хэзлтон. — Математические уравнения дают только общие решения, к тому же они носят чисто количественный характер. Это классическая задача на расчет поля. Когда мы перемещаем город, мы меняем магнитный момент составляющих его электронов. Но город можно отнести к классу объектов с относительно небольшой массой, которые не вращаются вокруг какой-либо оси. У таких объектов величина магнитного момента сравнительно невелика.

— Это меня и волнует. Вряд ли я разбираюсь в вероятности и тензорах лучше старого бедняги Эйнштейна. Насколько мне известно, никто всерьез и не пытался исследовать пробел, который существует между разработанной теорией воздействия спиндиззи на электрон и тем, что происходит в поле спиндиззи с телом, обладающим классической массой.

— И все же мы могли бы управлять скоростью или даже просто игнорировать ее. Предположим, что вместо этого энергия будет выделяться в тепловом виде. Тогда от планеты Он не останется ничего, кроме облака газа.

— Да что ты говоришь! Гироскопическое сопротивление может проявляться в виде тепловой энергии — это точно. Но магнитно-гравитационное поле — никогда. Мне кажется, самое вероятное превращение — в скорость, как это и бывает при обычном полете. Посмотрим, что можно получить из стандартного уравнения перехода.

Хэзлтон склонился над логарифмической линейкой. Большие тяжелые капли пота проступили у него на лбу и ниже, над усами. Амальфи вполне мог понять столь страстное желание ониан избавиться от вечно сырых джунглей. С тех пор, как город опустился на эту планету, одежда на нем постоянно была пропитана потом.

— Ну вот, — сказал, наконец, управляющий, — если я нигде не ошибся, вся планета полетит отсюда со скоростью, примерно в два раза превосходящей скорость света. Это не так уж плохо для нас. Наша крейсерская скорость гораздо выше. Мы успеем обернуться и вернем планету на ее орбиту.

— Думаешь, сможем? Ты забыл, что мы не в состоянии управлять ею! Вектор возникает автоматически, как только заработают спиндиззи. Кто определит заранее, куда он будет направлен? А вдруг планету бросит на солнце в первую же секунду? Как предсказать направление?

— Оно, несомненно, будет совпадать с осью вращения, — объяснил Хэзлтон. — А перекос? А крутящий момент?

— Никаких проблем. Хотя подожди… Все время забываю, что мы имеем дело с планетой, а не с электронами. Хэзлтон опять принялся гонять движок линейки. — Ничего не получается. Слишком много неизвестных. Без Отцов Города мы вовремя не справимся. Крутящий момент может существенно влиять на конечную скорость. Но это не будет иметь значения, если нам удастся найти способ управлять полетом. Когда эта планета потеряет массу, возникнут колебания других планет. Это не зависит от того, движется Он или нет. К счастью, на других планетах нет жизни.

— Хорошо, Марк. Постарайся придумать систему управления. А я посмотрю геологические…

Внезапно дверь распахнулась. Амальфи, не поворачиваясь, взглянул через плечо. Вошел сержант Андерсон. Обычно сержант, постоянно контролирующий дальние подступы к городу, спокойно относился к различным удивительным явлениям, если они не угрожали его жителям.

— В чем дело? — спросил встревоженный Амальфи.

— Господин мэр, мы перехватили сообщение от неизвестной экспедиции. Они утверждают, что являются беженцами из какого-то города-Бродяги, который разрушен напавшими на него бандитами. Их корабль свалился на планету к северу от нас и попал в плен к одному из местных городов-бандитов. Сначала они сопротивлялись и звали на помощь, но потом связь прервалась. Я считаю, вам следует знать об этом.

Амальфи мгновенно вскочил.

— Вы засекли, откуда поступил сигнал?

— Да, сэр.

— Предоставьте информацию. Марк, пошли. Это та шлюпка из города с бестопливным двигателем. Нам нужны эти ребята.

Амальфи и Хэзлтон схватили такси и добрались до границы города. Оттуда они пешком отправились в город ониан через вылизанную сверхзвуковыми установками полосу чистого торфа, окружавшую городские стены. Поверхность торфа оказалась упругой, словно резина. Вероятно, грязь удерживалась простейшего вида фрикционным полем. Вдруг ноги начали проваливаться в медленно поддающуюся жижу — наверно, поле отключили. Амальфи ускорил шаг.

Когда они прошли через городские ворота, охранники подали им какой-то странный зловонный аппарат, двигатель которого, очевидно, работал на сжигании углеводородов. Бродяги уселись в него и с ревом понеслись по улицам города планеты Он к резиденции Мирамона. Амальфи нервно поеживался, вцепившись руками в защитный ремень. Ему довольно редко приходилось путешествовать по поверхности, и мелькание в окне раздражало.

— Как бы на этой птице нам не разбиться в лепешку. Он что, с ума сошел? — прокричал Хэзлтон. — Лихой водитель! Скорость, наверно, километров четыреста в час.

— Рад, что ты чувствуешь себя так же, как и я. — Амальфи немного расслабился. — Готов поспорить, мы вряд ли едем быстрее двухсот. Просто создается впечатление…

Водитель, который на самом деле, видя столь странное состояние представителей Великой Эры, не решался разогнать аппарат даже до пятидесяти километров, повернул за угол и остановился прямо у дверей Мирамона. Амальфи вышел, ощущая необычную дрожь в коленях. Раскрасневшийся Хэзлтон выскочил вслед за ним.

— Надо мне, наконец, что-нибудь придумать, чтобы наши такси могли перемещаться вне города, — пробормотал он. — Каждый раз, когда мы приземляемся на новой планете, приходится ездить черт знает на чем: то нас сажают в запряженные быками повозки, то мы катаемся на кенгуру, на воздушных шарах, на паровых вертолетах или еще на чем-нибудь таком, что туземцы считают самым удобным средством передвижения. Мой желудок больше не способен этого вынести.

Амальфи улыбнулся и поднял руку, приветствуя Мирамона, который вышел им навстречу, с трудом сдерживая смех.

— Что привело вас ко мне? — спросил онианец. — Входите. Кресел у меня нет, но…

— У нас очень мало времени, — оборвал Амальфи. — Слушайте внимательно. Дело довольно сложное, но я вынужден говорить кратко. Вы уже знаете, что наш город — не единственный в своем роде. Оказывается, не мы первые Бродяги, которые пришли в долину Провала. До нас две экспедиции достигли этих мест. Одна из них — такие города мы называем бандитами — напала на другой город и разрушила его. Мы тогда находились еще очень далеко и не смогли помешать этому. Вы меня понимаете?

— Думаю, что да, — ответил Мирамон. — Эти бандиты, очевидно, что-то вроде наших городов-разбойников.

— Именно так. И насколько нам известно, бандиты все еще находятся где-то здесь, в Провале. В городе, который разрушили бандиты, была одна вещь, которая нас очень интересует. Мы должны завладеть ею до того, как это сделают бандиты. Нам сообщили, что из умирающего города вылетели какие-то шлюпки, и что одна из них только что приземлилась на вашей планете. Она попала в лапы одного из ваших городов-бандитов. Мы должны освободить этих людей. Судя по всему, спастись из всего города удалось только им, и нам необходимо опросить их. Важно узнать, что им известно об интересующем нас объекте — бестопливном двигателе, — а также, знают ли они, где сейчас находятся бандиты.

— Понимаю, — задумчиво произнес Мирамон. — Вы думаете, что бандиты преследуют их и скоро появятся на планете Он?

— Мы думаем — да. Они очень сильны. У них есть все то оружие, которым располагаем мы, и еще много другого. Прежде всего, необходимо освободить беглецов и разработать план, каким образом защитить себя и ваш народ от бандитов, когда они прибудут сюда. Самое главное — воспрепятствовать тому, чтобы секрет бестопливного двигателя стал известен бандитам!

— Что я могу сделать? — храбро спросил Мирамон.

— Можете определить местоположение города-бандита, захватившего беглецов? Наши данные не очень надежны. Если вы поможете нам узнать, где находятся бандиты, мы освободим пленников.

Мирамон отправился в дом — как и все жилые помещения в городе, он скорее напоминал общежитие, в котором одновременно жили двадцать пять мужчин одной профессии, — и вскоре вернулся с картой. Картография на планете Он, очевидно, отличалась большим своеобразием, однако Хэзлтону вскоре удалось разобраться в странных символических изображениях.

— Вот там находится ваш город, а здесь — наш, — он дважды ткнул в карту. — Правильно? А этот очищенный апельсин — координатная сетка. Я всегда считал, что такое изображение гораздо нагляднее плоских проекций, которые составляют наши географы, босс.

— Так проще показать топологическую связь между объектами, — нетерпеливо согласился Амальфи. — При этом таблицы символов не мешают изучать рельеф. Хэзлтон, покажи Мирамону, откуда пришли перехваченные сигналы.

— Вот оттуда, из этого места — вот, как крыло бабочки.

Мирамон нахмурился.

— Там есть только один город — Фабр-Суит. Это ужасное место, и очень неудобное в военном отношении. Но если вы настроены решительно, мы поможем вам. Знаете, что получится в результате?

— Надеюсь, мы освободим наших друзей. А что еще?

— Города-бандиты выступят против уничтожения джунглей. Джунгли — это их жизнь.

— Тогда почему они терпели нас до сих пор? — спросил Хэзлтон. — Они что, боятся нас?

— Нет, они ничего не боятся — мы думаем, бандиты принимают наркотики, которые лишают их чувства страха, — но они не знают, каким образом можно напасть на вас, избежав значительных потерь. А причина, по которой они готовятся к битве с вами, до сих пор не была такой безусловной, чтобы они пошли на риск. Но как только вы нападете на один из городов, такая причина для них станет неизбежной. Ненависть среди бандитов распространяется мгновенно.

— Не сомневаюсь, что мы управимся с ними, — холодно заметил Амальфи.

— Я уверен, что вам это по силам, — согласился Мирамон, — но должен предупредить вас, что Фабр-Суит — главарь бандитов. Если этот город вступит с вами в сражение, к нему сразу же присоединятся остальные.

— Попробуем, — Амальфи пожал плечами. — Другого выхода у нас нет: нам нужны эти люди. Может быть, удастся подавить сопротивление еще до того, как оно наберет силу. Мы поднимем наш город в воздух и отправимся навестить, если они не захотят отдать нам Бродяг.

— Босс…

— Да?

— А как вы собираетесь взлетать?

Амальфи почувствовал, как покраснели его уши, и выругался.

— Я забыл о спиндиззи на Двадцать третьей улице. Мирамон, нам понадобятся ваши ракеты. Хэзлтон, как будем действовать? Мы же не сможем разместить в онианских ракетах наши мощные установки. Двигатель туда еще поместится, но фрикционная установка или мезотронная пушка морского калибра — уже нет. От огнестрельного оружия толку мало. Не обработать ли Фабр-Суит газом?

— В онианских ракетах мы не сможем перевезти необходимое количество газа, так же как и достаточную команду, чтобы взять город бандитов штурмом.

— Простите меня, — вмешался Мирамон, — но я не уверен, что священники позволят использовать наши ракеты против Фабр-Суита. Лучше всего сейчас же отправиться в Храм и попросить у них разрешения.

— Ну что ж, пусть будет так! — воскликнул Амальфи. — Главное, быстрее. Бельсен и бибоп! — Это было самое старое ругательство из его репертуара.

Разговаривать друг с другом внутри маленькой ракеты было совершенно невозможно даже с помощью электронных средств. Вся машина гремела, словно гигантский тамтам и ужасно вибрировала. Амальфи угрюмо следил за тем, как Хэзлтон соединяет механизм в носовой части с двигательной установкой, проявляя чудеса ловкости, поскольку ракета, постоянно попадая в вихревые воздушные потоки, дергалась и металась, как сумасшедшая. Сам двигатель был предельно прост в управлении и состоял из небольшой, размером с кирпич, стеклянной емкости, заполненной чистой белой пеной: тяжелая вода, содержащая раствор гексафлорида урана-235, на поверхности которого плавали пузыри кадмиевого пара. Обширная сеть периферийных капилляров играла роль теплообменника.

Амальфи без труда удалось уговорить священников предоставить в его распоряжение ракетное подразделение. Они с большой радостью встретили предложение посланцев Великой Эры преподать отступникам из города-бандита предметный урок. Вообще у Амальфи зародилось подозрение, что хотя в непроницаемом лице Мирамона мало что можно было прочесть, их ответ был известен ему заранее, а необходимость получить разрешение он выдумал исключительно из желания еще раз усадить пришельцев-Бродяг в вонючую таратайку и понаблюдать за их лицами по дороге к Храму. Так или иначе, неудобства от этой поездки показались Амальфи куда большими, чем во время первого переезда.

Пилот нажал ногами на педали, палуба стала подниматься. Металлические руки обняли голову Амальфи, прижав к лицу дыхательную маску. Сквозь наполненный влажным туманом воздух он вглядывался в джунгли, под невероятным углом уходящие вдаль. Над деревьями промелькнул и исчез длинный и тонкий объект. Амальфи услышал пронзительный нечеловеческий визг, перекрывший даже шумное солирование ракеты.

Ракета металась из стороны в сторону. Извиваясь и бешено вибрируя, она неслась над деревьями. Никогда в жизни Амальфи не чувствовал себя таким беспомощным, пение ракеты действовало ему на нервы. Появились новые, непонятного происхождения звуки. А может — это он сам просто брюзга. Где-то рядом произошел взрыв. Амальфи отчетливо слышал этот характерный звук. Взрывы в городе были делом привычным — этого требовала работа по добыче ископаемых. Но следующий протяжный, повторяющийся звук оказался совершенно необычным. Он напоминал дребезжание бешено вибрирующего сверла: с совершенно невероятным жизнерадостным воплем в воздухе пронесся какой-то невидимый объект.

Амальфи с удивлением заметил, что корпус ракеты вокруг него испещрен мелкими отверстиями. Врывающийся сквозь них воздух свистел, словно флейта. С ужасом он наконец осознал, что причудливые звуки — и дребезжание, и скрип, и странные выкрики — все это исходило от снарядов, которые изрешетили ракету, угрожая ему смертью.

Кто-то тряс его за плечо. Амальфи опустился на колени, протирая глаза, словно скованные холодом.

— Амальфи! Амальфи! — голос, звучавший у самого уха, казалось, зародился где-то в парсеке от него. — Да соберись ты, быстро! Они сейчас собьют нас!..

Рядом прогремел еще один взрыв, отбросивший Амальфи на палубу. Демонстрируя невероятное упорство, он вскарабкался по стене и пробрался к смотровому окну. Через разбитое стекло он разглядывал мчащийся ему навстречу город. Внезапно Амальфи ощутил приближение тошноты: онианский город-бандит исчез, отгороженный от него паутиной слез. Немного оправившись, мэр снова уставился вниз. Город проплывал мимо еще раз; Амальфи пытался определить, какое из зданий защищено лучше других, а затем, решившись, указал на выбранный им объект.

Ракета, сбросив хвостовое оперение на ближайшие облака, носом вперед устремилась вниз. Амальфи повис, уцепившись за край выбитого окна. Из порезанных пальцев брызнула кровь; подхваченная потоками воздуха, она, словно туман, окутала его лицо.

— Давай!

Никто не слышал, только Хэзлтон заметил его жест. Волна чистейшего света прорвалась в накренившуюся лицом вниз кабину через экран, отгораживающий ее от двигателя. Фиолетово-белый свет этого беззвучного взрыва едва не ослепил Амальфи, несмотря на то, что он спрятал глаза, опустив голову. Он почувствовал световой удар, обрушившийся на плечи и грудь. Да, на этой планете он теперь точно не заболеет: каждая молекула гистамина в его крови в это мгновение прошла интенсивную детоксикацию.

Ракета, рыская, металась из стороны в сторону, пока, наконец, пилот не подчинил ее себе. Шум орудий затих, его словно отрезало в момент вспышки.

Онианский город-бандит ослеп.

Шум двигателей также стих, и Амальфи, возможно, впервые в жизни, ощутил, сколь болезненной и пустой может быть тишина. Ракета, сильно накренившись, скользила вниз; воздух вокруг нее угрюмо стонал.

Прямо впереди резко нырнула вниз еще одна ракета, управлял которой Кэррел. Установленные на ней портативные мезотронные пушки открыли беспощадный огонь, выкосив в джунглях узкий проход, — города-бандиты не имели вокруг себя свободной от растительности полосы.

Не успела ракета остановиться, как Амальфи и наспех собранный небольшой отряд его города-Бродяги и ониан выскочил из нее и, увязая в грязи, направился к вражескому городу, из которого доносились слившиеся воедино бесчисленные человеческие крики. Жители Фабр-Суита, обезумевшие от страха, что все они каким-то ужасным, непонятным образом в один момент ослепли навсегда, вопили, охваченные неудержимым гневом и печалью. Амальфи не сомневался, что некоторые из них действительно больше никогда не увидят солнечного света. Те, кто имел несчастье смотреть в небо в тот миг, когда вся мощь ракетного двигателя выделилась в форме видимого света, вряд ли когда-нибудь снова прозреют.

Настежь распахнутые городские ворота толстым слоем покрывала многолетняя ржавчина, опутанная буйной зеленой порослью. Ониане прокладывали себе путь, ловко орудуя острыми длинными ножами.

Внутри города двигаться было так же трудно. Всем своим видом Фабр-Суит наглядно демонстрировал губительное воздействие безразличия и отчаяния, охватившее его жителей. Большинство зданий утопали в буйной растительности, дикие виноградники буквально опутали их со всех сторон. Многие строения были похожи на руины. Твердые, как железо, беспорядочные побеги растений пробивались между камнями, забирались в окна, под карнизы и водосточные и печные трубы. Ядовито-зеленые сочные листья жадно облепили практически все доступные поверхности, а в затененных местах торчали кроваво-красные гигантские поганки, от которых исходил тяжелый трупный запах, наполнявший воздух сладким болезненным дурманом. Даже из составлявших мостовую блоков вырывались побеги не знающей препятствий растительности, что, впрочем, было неудивительно, поскольку большинство дорожных блоков — особенно более поздней кладки — вырезали из зеленых деревьев.

Крики горожан постепенно перешли в мерное хныканье; Амальфи старался не обращать на них внимания: не очень-то приятно видеть человека, уверенного в том, что он только что навсегда лишился зрения, даже если этот человек ошибается. И все же было невозможно не заметить разительное сочетание измазанных грязью роскошных одежд со сверкающей наготой. В городе, казалось, встретились два совершенно разных периода, словно сборище хрунтанских вельмож было странным образом смешано со знатными дикарями. Вероятно, люди, полностью сдавшиеся на милость джунглям, все же сумели сохранить верность непременному умыванию. Если это так, то скоро, подобно многим животным, они пристрастятся и к валянию в лужах, и постепенно утратят свой величественный облик.

— Амальфи, вон они…

Плохо скрываемая симпатия, которую мэр испытывал к слепцам, совершенно испарилась, как только он увидел, что стало с пленными Бродягами. Судя по всему, сначала их подвергли методичному избиению, после чего пленных истязали с невероятной жестокостью, свидетельствовавшей о полнейшей дикости и вырождении бандитов. Одного из несчастных безжалостно задушили, видимо, в самом начале допроса на виду у его товарищей. Другого — «обрубок» без рук и ног — наверно, еще можно было спасти: речь его звучала довольно разумно. Однако, бедняга так настойчиво умолял о смерти, что Амальфи в приступе неожиданной сентиментальности пристрелил его. Трое остальных сохранили способность говорить и передвигаться, но двое из них лишились рассудка, каждый по-своему. Кататоника унесли на носилках, а маньяка, связанного, с кляпом во рту, осторожно увели прочь.

— Как вы нашли нас? — спросил у Амальфи тот мужчина, который, единственный из всех своих товарищей, сохранил рассудок. Говорил он по-русски. Этот давно умерший язык когда-то господствовал на Земле. Пленник походил скорее на скелет, чем на живого человека, однако, несмотря на это, он словно излучал какую-то удивительную силу. Потеряв в ходе чудовищного допроса язык, он пытался изъясняться искусственным способом, что получалось у него совсем неплохо.

— Как только дикари услышали звук ваших ракет, они пришли, чтобы убить нас, — так можно было понять и звуки, и жестикуляцию измученного пленника. — Затем произошла какая-то вспышка, и они все начали вопить. Приятно было это слышать, клянусь вам.

— Не сомневаюсь, — подтвердил Амальфи. — Вы говорите на интерлинге? Русский я почти уже забыл. То, что вы называете «чем-то вроде вспышки», на самом деле представляло собой фотонный взрыв. Это единственный способ, который мы смогли придумать, чтобы отбить вас живыми. Сначала мы намеревались применить газ, но потом решили, что если у них имеются защитные маски, они все равно убьют вас.

— Масок я не видел, но не сомневаюсь, что они у них есть. В этой части планеты много перемещающихся облаков, содержащих вулканические газы. Наверняка они используют какой-нибудь абсорбент. Древесный уголь здесь широко распространен. Мы, к счастью, находились в подземелье, иначе тоже ослепли бы. Вы, наверно, инженеры?

— Что-то вроде, — согласился Амальфи. — Если говорить точно, мы — шахтеры и геологи-нефтяники, но с тех пор, как мы находимся в полете, как и многие Бродяги, освоили и другие профессии. На Земле мы были портовым городом и занимались чем придется, но, когда ты летаешь, непременно приходится сосредоточиться на чем-то одном. Это наша ракета — забирайтесь. Она, конечно, ужасна, но все-таки летает. А кто вы?

— Агрономы. Наш мэр думал, что на периферии галактики для нас будет много работы. Мы хотели обучить заброшенные колонии, как обрабатывать отравленную почву и получать урожаи, не имея подходящей техники. Кроме того, мы еще занимались вэксманами.

— А это что такое? — спросил Амальфи, поправляя пристяжные ремни.

— Это антибиотики, которые получают из почвы. Именно их и хотели заполучить бандиты. Они добились своего, грязные свиньи. Они не утруждают себя тем, чтобы содержать свой город в чистоте. Им легче дождаться, пока начнется эпидемия, а потом ограбить какую-нибудь честную экспедицию, отобрав у нее все лекарства. Конечно, им нужен был и германий. Когда до них дошло, что его у нас нет, они просто взорвали наш город. Мы давно уже не интересовались германием, поскольку, оказавшись вдали от торговых путей, перешли на бартерную экономику.

— А что с вашим пассажиром? — с показным безразличием спросил Амальфи.

— Вы имеете в виду доктора Битла? На самом деле его зовут не так, но у него такое сложное имя, что я не мог выговорить его даже тогда, когда еще не потерял свой язык. Не думаю, что он жив. Мы даже в городе были вынуждены держать его в специальном контейнере, и мне кажется, он не мог выжить, выбравшись из города на шлюпке. Кстати, он был мирдианцем. Это очень шустрый и смышленый народ. Взять хотя бы его бестопливный двигатель…

Снаружи прогремел взрыв, и Амальфи вздрогнул от неожиданности.

— Нам пора взлетать. Туземцы понемногу вновь обретают возможность видеть. Поговорим потом. Как дела, Хэзлтон? Есть ли какие-нибудь повреждения?

— Ничего серьезного, босс? Вы зарепились?

— Да, взлетай.

Прозвучал еще один залп. Ракета, откашлявшись, взревела и приподнялась, опираясь на хвост. Амальфи глубоко вздохнул — от резкого ускорения у него слегка перехватило дыхание — и повернулся к рассудительному собеседнику. Обтянутый ремнями, он сидел совершенно спокойно. Пуля с медным покрытием, пробив рядом с недавним пленником корпус ракеты, аккуратно срезала ему верхнюю половину черепа.

Получить какую-либо информацию от двух сумасшедших было весьма непростым и утомительным делом. Маньяк, после того как ему вернули способность мыслить более или менее здраво, оказался не в состоянии сообщить что-нибудь существенное.

Он сказал, что шлюпка прилетела на планету Он не потому, что они услышали предупреждение, которое Хэзлтон передал по коммуникатору Дирака. Насколько он мог судить, ни на шлюпке, ни в самом сожженном городе-Бродяге никогда не было установок Дирака. Как и предсказывал Амальфи, шлюпка пришла на Он потому, что это было единственное пригодное для посадки место во всей долине Провала. Но, чтобы попасть на эту планету, беженцам пришлось прибегнуть к процедуре «глубокого засыпания» и до предела сократить свой рацион.

— Вы больше не встречались с бандитами?

— Нет, сэр. Если они слышали переданное вами предупреждение, то, вероятно, полагали, что полиция напала на их след, и предпочли поскорее убраться отсюда. А может быть, у них создалось впечатление, что на этой планете имеется мощная военная база или распространена передовая культура, намного обогнавшая их в развитии.

— Это все ваши догадки, — грубовато отреагировал Амальфи. — А что произошло с доктором Битлом?

— С этим мирдианцем в контейнере? Думаю, он взлетел на воздух вместе с городом.

— А не могли его посадить в какую-нибудь другую шлюпку?

— Мне это кажется маловероятным. Но я все-таки только пилот. Может быть, по какой-то причине его вывезли в шлюпке мэра?

— Вам что-нибудь известно об изобретенном им бестопливном двигателе?

— Впервые об этом слышу.

Амальфи остался недоволен; он подозревал, что в памяти этого человека все-таки есть какая-то интересующая его информация, но добыть ее никак не удавалось, и Амальфи был вынужден смириться с этим фактом. Оставалась нерешенной еще одна задача — до сих пор было неясно, каким вооружением обладают бандиты. Экс-маньяк, судя по всему, ничего об этом не знал, однако, городской нейрофизиолог сообщил, что через месяц-другой появится возможность получить сведения от больного-кататоника, которого до сих пор не удалось привести в чувство. Амальфи понимал, что эта отдаленная перспектива — лучшее, на что оставалось надеяться. Однако, День Движения планеты Он все приближался, и мэр не мог себе позволить уделять внимание каким-то другим делам. Он уже принял решение о том, что самый простой способ предотвратить нежелательные вулканические явления, неизбежные при нарушении установившегося геофизического баланса, заключался в укреплении коры планеты. На поверхности планеты Он выбрали двести точек, в которых специальные бригады бурили глубокие наклонные скважины, продвигаясь все ближе и ближе к ядру. До сих пор бурение проходило довольно успешно, и с вулканами удалось справиться; лишь один из них вырвался на поверхность. Во всех других случаях лаву удалось отвести в огромные подземные карманы, откуда она растекалась по многочисленным пересекающимся каналам и не выходила наружу. После затвердения расплавленных скальных пород забитые каналы снова рассверливали с помощью мезотронных пушек направленного действия, чтобы обеспечить наименьший выход лавы на поверхность.

Шахты доводили до уровня залегания спрессованной огромным давлением жидкой породы, но не внедряли в этот слой. План Амальфи состоял в том, чтобы завершить сверление одновременно во всех точках. По его мнению, в момент вскрытия скважин придут в движение сразу все вулканические области, изрешеченные пересекающимися каналами, и по направлению к коре из недр планеты гигантские силы выдавят железные заглушки, соединенные через боковые каналы надежными связками. Планета Он при этом оденется в жесткий корсет, гибкость которого окажется ничтожно малой благодаря наличию в породе значительного количества стали; сталь всегда присутствует даже в граните, если возраст его измеряется несколькими геологическими эпохами.

Более серьезной представлялась Амальфи проблема отвода тепла. Мэр не был уверен, что и в этой области ему удалось найти верное решение. Неизбежное возникновение огромного структурного сопротивления не оставляло сомнений в появлении очень высоких температур. Кроме того, непременно должны сформироваться поверхности сдвига, которые способны мгновенно срезать поперечные стяжки, связывающие каркас. Метод, предложенный Амальфи, мог привести к самым неожиданным последствиям.

В целом, однако, реализовать его план было не так уж сложно: надо было только выполнить довольно большой объем трудоемкой, хотя и не очень квалифицированной работы. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов возможное сопротивление со стороны городов-бандитов.

Но Амальфи никак не ожидал потерять в первый же месяц рейда на Фабр-Суит почти двадцать процентов своих людей. Весть о том, что последний из развернутых горожанами рабочих лагерей уничтожен, первым принес Мирамон. Амальфи восседал на смотровой площадке, устроенной на вершине высокого дерева, откуда можно было обозреть весь вражеский город, и наблюдал за перелетами мух-драконов, размышляя над проблемой передачи тепла в скальных породах.

— Вы уверены в том, что они были надежно защищены? — спросил Мирамон. — Некоторые из наших насекомых…

Амальфи восхищался красотой огромных насекомых и самих джунглей. Необходимость уничтожить их иногда по-настоящему расстраивала его.

— Да, защита у них была, — коротко ответил он. — Местность, где мы разбиваем лагеря, подвергается обработке дикумарином и содержащими фтор жидкостями. Кроме того, разве среди ваших насекомых есть пользующиеся взрывчаткой?

— Взрывчаткой?! Там что, применяли динамит? Я не обнаружил никаких доказательств…

— Нет, динамита не было. Это меня и волнует. Очень мне не нравятся подрубленные деревья, о которых вы рассказываете. Это больше похоже не на динамит, а на ТДХ. Мы сами пользуемся этим средством, когда требуется произвести режущий взрыв — оно имеет характерное свойство: взрыв распространяется в одной плоскости.

— Но это невозможно, — усмехнулся Мирамон. — Взрыв всегда идет во всех направлениях, где на его пути нет непреодолимых препятствий.

— Если в качестве взрывчатки используется пайпразогексанитрат, то это не так. Это вещество содержит поляризованные атомы углерода, которые перемещаются только под прямым углом к радиусу гравитационного поля. Вот об этом-то я и говорю. Вы просто не знаете, что такое ТДХ, ваши познания исчерпываются динамитом.

Амальфи нахмурился.

— Некоторые наши потери, несомненно, связаны с рейдами бандитов. В тех случаях нападающие применяли ракеты и обычные бомбы. Там наверняка действовали ваши друзья из Фабр-Суита и их союзники. Но вот в тех лагерях, где не осталось никаких следов взрывов…

Амальфи умолк. Об убитых газом не стоило и вспоминать. Думать о них было очень больно. Несомненно, на этой планете кто-то располагал газом, который обладал одновременно кожно-нарывным воздействием, вызывал рвоту и непреодолимый кашель. Люди, не выдерживая, срывали маски, которые были предназначены, в основном, для защиты от вулканических газов; их рвало; начиная конвульсивно чихать, они втягивали газ в легкие, органы дыхания и снаружи и изнутри покрывались водянистыми пузырями. Совершенно очевидно что это был газ с мультибензольными кольцами — Хаукесит. Подобное средство являлось весьма популярным во время войн между соперничающими «звездными империями», когда по непонятной причине его называли «п о л и б а т р у м ф л у о р и н о м». Каким образом этот газ появился на планете Он?

Ответ на этот вопрос мог быть только один. Странно, но поняв, в чем дело, Амальфи вздохнул свободнее — словно камень свалился с его плеч. Со всех сторон джунгли волновались и покачивались, жужжащие тучи мелкой мошкары радугой опоясывали наполненные росой раковины гигантских листьев. Джунгли, обычно спокойные и тихонько нашептывающие свою бесконечную песню, никогда не казались Амальфи настоящим врагом, и сейчас он чувствовал, что интуиция не подвела его. Враг, наконец, заявил о себе. Заявил скрытно, по-воровски, но скрытность его казалась детской наивностью по сравнению с хитростью умудренных опытом веков джунглей.

— Мирамон, — спокойно сказал Амальфи, — мы попали в весьма затруднительное положение. Преступный город, о котором я тебе рассказывал, опередил нас. Бандиты находятся здесь. Видимо, они опустились еще до того, как мы прилетели сюда, и успели надежно спрятаться. Скорее всего, они сели ночью в какой-то из запретных областей. Мне совершенно ясно, что бандиты нашли общий язык с Фабр-Суитом и вступили с бандитами в союз.

Мимо, широко разбросав двухметровые крылья, пролетел гигантский мотылек, на теле которого между блестящих крыльев, впившись присоской чуть выше нервного центра, висела серо-коричневая куколка. Амальфи находился в том расположении духа, когда человек обычно склонен рассматривать все происходящее в духе иносказательных аналогий. Куколка-паразит напомнила ему, как сильно он недооценил врага. Бандиты, несомненно, знали секрет этой новой культуры и, умело пользуясь им, манипулировали своими союзниками. Практичные Бродяги никогда бы не решились попытаться подавить незнакомую цивилизацию при помощи лобовой атаки. Они всегда стремились по возможности ненавязчиво и незаметно направлять ее развитие, искусно изменять ход истории, не причиняя ей очевидного вреда и не добавляя ненужных трудностей. Для этого, правда, Бродягам в критические моменты приходилось в какой-то мере уподобляться тиранам…

Амальфи щелкнул расположенным на поясе переключателем ультрафона.

— Хэзлтон?

— Да, босс, — голос управляющего звучал на фоне невнятного бормотания бурильных установок. — Что случилось?

— Пока еще ничего. У вас есть какие-нибудь неприятности с бандитами?

— Нет. Думаю, что и не будет. У нас тут полно артиллерии.

— Если бы так, — сказал Амальфи. — Бандиты уже здесь, Марк. Они договорились с бандитами.

Наступило короткое молчание, были слышны только приглушенные крики людей из группы Хэзлтона. Управляющий заговорил снова, отчетливо чеканя каждое слово.

— Ты хочешь сказать, что, когда мы передавали свое сообщение по Дираку, бандиты уже находились на планете Он? Не уверен, босс, что наши потери нельзя объяснить как-нибудь проще. Твоей теории… не хватает… элегантности.

Амальфи напряженно усмехнулся.

— Эвристический критицизм, — попытался пошутить он. — Не будь самым плохим учеником в классе, Марк, — обдумай-ка все еще раз. До сих пор они соображали куда лучше нас. У нас еще осталась возможность применить твой старый план в отношении женщин, но, чтобы он сработал, сначала надо каким-то образом выманить бандитов из укрытия.

— Но как?

— Здесь всем известно, что как только мы выполним задуманное, на планете произойдут огромные изменения, однако мы — единственные, кто точно знает, что именно случится. Бандиты наверняка постараются помешать нам независимо от того, удалось ли им заполучить доктора Битла или нет. Надо заставить их поторопиться. Я решил перенести День Движения на тысячу часов вперед.

— Что?! Прости, босс, но это совершенно невозможно.

Амальфи охватил довольно редкий для него приступ гнева.

— Может быть, и так, — прорычал он. — Тем не менее, прошу тебя распространить эту информацию. Пусть ониане тоже услышат. И еще, Марк. И чтобы доказать, что я не шучу, я снова включаю Отцов Города через 1100 часов. Если к этому времени ты окажешься не готов к взлету, я думаю, они зададут тебе жару.

Амальфи с недовольным видом еще раз щелкнул переключателем, прервав связь. Он бы предпочел, чтобы их разговор закончился чем-то по настоящему окончательным — например, грохотом цимбал. Резко повернувшись, он обрушился на Мирамона.

— А вы над чем хихикаете?

Онианин, покраснев, проговорил:

— Прошу прощения. Я хотел понять смысл ваших инструкций помощнику. Надеюсь быть вам полезным. Однако, вы изъясняетесь столь непонятными терминами, что ваша беседа напомнила мне теологический диспут. А я никогда не спорю на политические или религиозные темы. — Мирамон повернулся на каблуках и пошел прочь, пробираясь среди деревьев.

Амальфи, постепенно остывая, смотрел ему вслед. Этого делать не следовало. Да, наверно, он стареет. Во время всего разговора с Хэзлтоном его не покидало чувство, что гнев берет верх над его разумом, и у него не хватает сил справиться с эмоциями. Если дело и дальше пойдет так же, Отцы Города скоро низложат его и назначат мэром какого-нибудь более надежного и более молодого человека. Конечно, они выберут не Хэзлтона: им нужен человек, не склонный к поэтическим ассоциациям и руководствующийся только практическими соображениями. Тогда Амальфи уже не сможет даже в шутку никому угрожать расправой со стороны Отцов Города.

Амальфи направился к раскинувшемуся на поверхности планеты городу, купавшемуся в лучах яркого солнца. Возраст Амальфи уже приближался к девятистам годам, плюс — минус пятьдесят лет. Физически мэр был силен как бык, мозг работал быстро и эффективно, организм исправно поддерживал гормональный баланс. Ни одно из двадцати восьми чувств Амальфи не притупилось, его психическая устойчивость и способность разбираться в окружающем мире не вызывали никаких сомнений. Мыслил он трезво и разумно, как и положено человеку, большую часть жизни посвятившему странствиям среди звезд. Антинекротики позволят ему сохранять отличную форму неограниченно долго. Это они могут. А вот что действительно неподвластно никаким лекарствам, так это способность человека сдерживать свои эмоции. Эту проблему еще никому не удалось решить.

Чем старше становится человек, тем скорее он отыскивает выход из сложных ситуаций — сказывается накопленный жизненный опыт. При этом все менее и менее склонен он терпеть несообразительность своих коллег. Если человек мыслит разумно, то и ответы, которые он находит, решая свои проблемы, тоже разумны. Если его мышление нелогично — принимаемые решения не отличаются здравомыслием. Но суть не в этом. Самым главным обстоятельством человеку преклонного возраста начинает казаться быстрота, с которой решение может быть найдено. В конце концов и трезвомыслящий человек, и идиот в одинаковой степени становятся диктаторами, все меньше и меньше способными объяснить, почему одно решение они предпочли другому.

Все это было довольно забавно: до того, как человечеству удалось отодвинуть смерть практически на неограниченное время, считалось, что память может превратить долголетие в данайский дар, потому что даже человеческий мозг не в силах запомнить практически бесконечное количество накопленных фактов. Однако, теперь никто особенно не утруждал себя тем, чтобы хранить в памяти отдельные факты и события. Для этого существовали Отцы Города и специальные машины. Именно они запоминали и классифицировали все накопленные данные. Сами же люди могли оставлять в своей памяти только более крупные элементы — целые процессы, — отбрасывая в ходе эволюции устарелые и заменяя их новыми, когда они возникали в результате каких-либо открытий. Если же людям были необходимы факты, они обращались к помощи машин.

В некоторых случаях из памяти людей, чтобы освободить ее для других знаний, стирали даже процессы, если они на определенной стадии развития оказывались столь простыми, что появлялась возможность заменить их надежными машинами. Такая практика именовалась правилом скользящих знаний. Амальфи вдруг подумал о том, что в городе вряд ли остался хоть один человек, способный произвести в уме или на бумаге простейшие математические действия или определить уровень кислотности какого-то раствора. Мысль эта никогда не приходила ему в голову, и сейчас своей новизной и неожиданностью даже напугала. Наверно, точно так же древний астрофизик задумывался о том, есть ли среди его коллег хоть один человек, умеющий пользоваться счетами.

Нет, память сама по себе тоже не представляла серьезной проблемы. Но проявлять терпение и выдержку было очень сложно даже по прошествии тысячи лет.

В поле зрения Амальфи появилась нижняя часть переходного отсека, покрытая комьями налипшей на нее коричневой глины. Он перевел взгляд наверх. Корпус люка, встроенный прямо в огромный гранитный диск, являвшийся фундаментом, на котором покоился город, представлял собой укрепленный выход шахты метро, линия которого проходила через Манхэттэн много веков назад, очевидно то эта была линия Астория. Сегодня люк использовался очень редко, поскольку располагался довольно далеко от двух центров управления городом — здания Эмпайр Стейт Билдинг и Городского Центра. До того места, где Амальфи собирался взойти на борт города-корабля, если двигаться по периметру, отсюда было далеко. Чувствуя себя первопроходцем, Амальфи вошел в переходный отсек. Перед ним открылся длинный коридор, в стенах которого дребезжало бесконечное эхо каких-то душераздирающих криков. Впечатление было такое, словно кто-то пытался освежевать живого динозавра или целое их стадо. К этому невероятному шуму примешивались еще звуки, похожие на шипение бьющей под давлением воды, да еще кто-то истерически хохотал. Амальфи взлетел по ступеням лестницы, шум становился все громче. Выбив своим бычьим плечом дверь, Амальфи бросился туда, откуда доносился рев скотобойни. Никогда еще ему не приходилось видеть в городе ничего подобного. Он оказался внутри большой, заполненной паром комнаты, стены которой покрывали уложенные ровными рядами керамические плитки, покрытые застарелой слизью и грязью. Меньшие по размеру шестиугольные белые плитки бежали по полу бесконечно повторяющейся мозаикой, напомнившей Амальфи графическое изображение структурной формулы газа Хаукесита. По комнате беспорядочно метались обнаженные женщины, которые с криком молотили кулаками по стенам и катались по мозаичному полу. Тонкая струя воды то и дело попадала на тело одной из них, отзываясь новыми сумасшедшими воплями. С потолка острыми иглами тумана стреляли расположенные рядами форсунки. Амальфи покрылся промок. Смех, который он расслышал еще в коридоре, зазвучал громче. Мэр, быстро наклонившись, скинул покрытые грязью башмаки и, цепляясь пальцами ног за скользкие плитки, направился в ту сторону, откуда доносился смех. Тяжелый столб воды метнулся к нему, а затем снова отклонился в сторону.

— Джон! Ты хочешь принять ванну? Присоединяйся к нам! Это была Ди Хэзлтон, обнаженная, как и все ее жертвы. Она весело манипулировала огромным шлангом и выглядела очень привлекательно. Амальфи решительно отбросил легковесные мысли…

— Разве не забавно? Мы только что приняли новую группу. Марк подсоединил старый пожарный шланг, и я помогаю им принять первый в жизни душ.

Да, эта женщина была совершенно не похожа на прежнюю Ди. Амальфи позволил себе замечание насчет того, с какой неохотой женщины расстаются со своими привычками. Ди шутливо направила шланг в его сторону.

— Перестань! — зарычал Амальфи, пытаясь вырвать шланг из ее рук.

Удержать его оказалось не так-то просто.

— Что это за помещение? Не помню, чтобы в этом месте на плане города были показаны какие-либо камеры для пыток.

— Марк говорит, что тут была общественная баня. В городе их не так много: одна в районе Барух Хаус, другая — на Сорок первой улице, рядом с портовым терминалом, и еще несколько. Марк думает, что их закрыли после того, как город впервые поднялся в воздух. Я решила воспользоваться этой комнатой, чтобы помыть женщин перед тем, как их отправят к медикам.

— И вы расходуете городскую воду?! — сама мысль о подобной расточительности способна была вывести Амальфи из себя.

— Нет, нет, Джон. Я понимаю, что делаю. Воду мы качаем прямо из реки к западу отсюда.

— Подумать только: брать воду для купания! — воскликнул Амальфи. — Немудрено, что древним людям иногда не хватало питьевой воды. Я полагаю, что этот водовод очень старый.

Он обвел взглядом онианских женщин, которые после того, как убрали воду, сгрудились в самом теплом месте гулкой комнаты. Ни одна из них не отличалась свойственной Ди нежной округлостью форм, и все же многие из них привлекали взгляд. У Хэзлтона было необычайное чутье: этим существам удастся придать вполне прельстительный женственный вид. До сих пор было открыто всего одиннадцать человеческих цивилизаций, и только две — Лиране и Мирдиане — оказались населены существами, обладающими сколь-нибудь заметным разумом (если, конечно, не считать жителей Веги; земляне относили их к людям, но другие цивилизации придерживались иного мнения. Вега занимала особое, промежуточное положение). Но сразу же, без длительных уговоров убедить онианцев предоставить своих женщин под опеку Бродяг — это, действительно, была большая удача. Ведь Хэзлтон предложил использовать женщин в качестве приманки для бандитов за много лет до того, как Бродяги узнали, что на планете Он есть хоть какие-то люди.

В этом-то и состоял талант Хэзлтона. Это было не просто ясновидение, а способность разрабатывать действенные планы на основе данных, которых с позиций логики было явно недостаточно. Сколько раз город, подчиняясь планам своего управляющего, летел практически наугад, рассчитывая, казалось, только на чудо. И неизменно план Хэзлтона невероятным образом срабатывал, что и спасало его от расправы со стороны слепо следующих законам логики Отцов Города.

— Ди, пройди со мной в Астрономический отдел, — позвал Амальфи. — Я хочу тебе кое что показать. Только, ради бога, одень на себя что-нибудь, а то люди подумают, что я собираюсь основать династию.

— Хорошо, — неохотно согласилась девушка. Она до сих пор не смирилась с необычными и странными для нее правилами Бродяг и иногда появлялась обнаженной в таких ситуациях, которые по морали горожан, совершенно для этого не подходили. Амальфи считал, что привычка ходить раздетой выработалась у нее как протест против утопического воспитания, в соответствии с которым нагота вредно влияет на искренность помыслов человека. Пока Ди одевала шорты, онианские женщины продолжали стонать, пряча глаза. В онианском обществе женщин не считали людьми, они скорее служили напоминанием о проклятии, символом, который, благодаря даже малейшему налету тайны, казался чудовищным вдвойне. Подобное отношение укоренило в них обыкновение постоянно скрываться от мужских глаз, тем более, что за недостаточное усердие в этом отношении их частенько наказывали.

«История, — думал Амальфи, — была бы куда более убедительным учителем, если бы она не повторяла все снова с поразительной точностью». Он шел по коридору, разыскивая вход в лифт и испытывая некоторую неловкость: Ди, весело шлепая босыми ногами, семенила за ним.

Добравшись до Астрономического отдела, они застали там Джейка за его обычным занятием: тоскливо уставившись в телескоп, наведенный в один из отдаленных уголков галактики, городской астроном рассчитывал в уме параметры эллиптической орбиты неизвестного объекта.

— Привет, — мрачно произнес он, неохотно переводя взгляд на Амальфи и Ди. — Амальфи, мне нужна помощь. Разве может человек работать без машин? Если бы вы включили Отцов Города…

— Скоро включу. Джейк, когда ты в последний раз смотрел назад — туда, откуда мы пришли?

— С тех пор, как мы вошли в Провал — ни разу. Не было необходимости. Да и что такое Провал? Царапинка на блюдце. Чтобы подобраться к решению действительно серьезных проблем, надо работать в более крупном масштабе.

— Это я знаю, и все-таки давай посмотрим. У меня возникло подозрение, что мы здесь, в Провале, не так одиноки, как думали вначале.

Джейк, подчиняясь просьбе мэра, перешел к панели управления и нажал несколько кнопок. Телескоп начал перемещаться.

— А что вы ожидаете увидеть? — спросил он. — Туман из железных иголок или заблудившийся мезон? А может, эскадру полицейских крейсеров?

— Вот-вот, — ответил Амальфи, показывая на экран, — не будете же вы утверждать, что это винные бутылки? По экрану яркой вереницей неслись полицейские корабли, испещряя пространство следами инверсии лжефотонов. Корабли были уже настолько близко от звезды Он, что испускаемый ею свет, мерцая, отражался от них.

— Нет, это не бутылки, — без особого интереса согласился Джейк. — Ну что, Амальфи, теперь я могу вернуть телескоп на место? Амальфи в ответ только усмехнулся. Он снова почувствовал себя молодым.

Хэзлтон вымазался в грязи по пояс. Длинные ошметки глины тащились за ним — Хэзлтон взбирался вверх по узкой шахте, направляясь к посту управления. Амальфи, склонив голову над шахтой, смотрел вниз на приближающегося коллегу, с удивлением отметив про себя, как побелело его лицо, обращенное вверх.

— Так что там с полицией? — бросил управляющий, еще не выбравшись из шахты. — Мне не удалось самому прослушать ваше сообщение. На нас напали — это был ад кромешный… Пришлось отбиваться изо всех сил. Я едва смог пробраться сюда.

Хэзлтон впрыгнул внутрь отсека, башмаки его оставляли на полу грязные глинистые следы.

— Я немного наблюдал за вашим сражением, — сказал Амальфи. — Похоже, что сплетни о Дне Движения долетели до бандитов.

— Это точно, — подтвердил Хэзлтон. — Так что с полицией?

— Полицейские уже рядом. Они приближаются к нам из северо-западного квадрата, уже сбросили мощность двигателей и послезавтра сядут здесь.

— Уверен, они охотятся не за нами, — сказал Хэзлтон. — Но мне непонятно, что заставило их преследовать бандитов на таком огромном расстоянии. Ведь им наверняка пришлось погрузиться в глубокий сон, чтобы добраться сюда. К тому же в нашей депеше о бандитах мы ничего не говорили о бестопливном двигателе…

— А мы и не должны были говорить о нем. Не сомневаюсь, что они ищут бандитов. Когда-нибудь я расскажу тебе притчу о больной пчеле — сейчас не время для этого. События развиваются слишком быстро. Надо быть наготове, что бы ни произошло. Расскажи о сражении.

— Было очень тяжело. На нас напали сразу пять городов-бандитов, включая, конечно, и Фабр-Суит. Два из них вооружены тяжелыми ракетами, принадлежащими примерно к той же эпохе, к которой относится Империя Хрунты в период ее расцвета… Я вижу, все это вам уже известно. Для них война с нами — священная. Мы суем нос в жизнь джунглей и ставим под сомнение их идею спасения через страдание или что-то в этом роде — у меня не было времени, чтобы обсудить с ними этот вопрос.

— Да… Такая мотивировка может оказаться убедительной и для цивилизованных городов. Не думаю, что жители Фабр-Суита действительно верят в джихад — с религией ведь они давно расстались. Это отменная пропаганда.

— В этом вы правы. На нашей стороне сражается всего несколько цивилизованных городов, в основном те, что поддерживали нас с самого начала. А все остальные сидят и ждут, пока мы не перегрызем друг другу горло. Наша слабость — в медлительности.

— Неприятелю тоже будет не хватать мобильности до тех пор, пока бандиты не выступят открыто, — задумчиво произнес Амальфи. — Ты не заметил никаких признаков того, что бандиты уже вступили в бой?

— Пока нет. Но долго они дожидаться не будут, а мы даже понятия не имеем, где они находятся.

— Уверен, что сегодня или завтра они будут вынуждены раскрыться. Сейчас самое время собрать всех женщин, уже прошедших процедуры у Ди, и приготовить их к выдвижению на позиции. Насколько я могу судить, твой план вполне может сработать. Как только я обнаружу бандитов, я сообщу координаты ближайшего к ним города-бандита, и вы сможете выйти на них оттуда.

Глаза Хэзлтона, поблекшие было от усталости, радостно заблестели.

— А как насчет Дня Движения? Думаю, вы понимаете, что если работа не будет доведена до конца, никакая из ваших закупорок против давления текучей среды не выдержит.

— Понимаю, — согласился Амальфи. — На это я и рассчитываю. Мы начнем точно в назначенный час. Если наши закупорки станут деформироваться, я плакать не буду. По правде говоря, я не знаю, как еще мы можем отвести тепло, которое будет выделяться.

На экране радара внезапно появился какой-то объект, и они оба повернулись, чтобы разглядеть его. Изображение напоминало фонтан, образованный бьющими во все стороны маленькими зелеными точками.

Хэзлтон бросился к прибору и быстро повернул переключатель масштаба — на экране появилась другая координатная сетка.

— Где же они?! — воскликнул Амальфи. — Ведь они должны быть здесь.

— Вон та точка в самом центре Юго-Западного континента, в виноградных джунглях, где гнездятся мелкие змеи — они скрываются в норы из-под самых ваших ног. Считается, что в этом месте находится озеро, заполненное кипящей грязью.

— Не исключено, что бандиты спрятались как раз под этим озером, окружив себя светозащитным экраном.

— Судя по всему, мы их вычислили. Но что это за фонтан на экране? Они чем-то стреляют вверх?

— Боюсь, это орбитальные мины, — сказал Амальфи.

— Мины? Веселенькое дело! — воскликнул Хэзлтон. — Бандиты, конечно, оставили проходы для отступления, но мы вряд ли сможем найти их. Похоже, они раскрыли над нами плутониевый зонт.

— Ничего, выберемся, а вот полицейские вряд ли сумеют сюда опуститься. Марк, по-моему, пора высаживать твоих женщин, только сначала надо их во что-нибудь облачить. Пожалуй, одетые они произведут на наших друзей большее впечатление…

— Держу пари, бандиты забегают, как наскипидаренные, — улыбаясь, пошутил управляющий. Он снова полез в шахту и вскоре исчез из виду.

Амальфи вышел на наблюдательную площадку, расположенную на верху башни управления. Отсюда был виден весь город, включая большую часть периметра его огромного основания. Башня — иногда по старой памяти ее называли почти забытым именем Эмпайр Стейт Билдинг — была самым высоким строением в городе.

В северо-западной части планеты, залитой ярким светом тропического заката, гремело сражение. Амальфи удалось разглядеть крошечные падающие фигурки — битва была в разгаре. Город взял на вооружение прием, используемый местными жителями. Они собирали грязь вокруг городов и хранили ее в переработанном и спрессованном виде; однако, в случае нападения на них быстро обращали грязь в ее первоначальное состояние, создавая вокруг себя болото. Жители джунглей перемещались на широких металлических лыжах, которые сами ониане вряд ли смогли бы изготовить. На них они свободно, не проваливаясь, скользили по грязи. Газовые снаряды, взрываясь, оставляли в небе огненные полукруглые следы, несущие смерть. Амальфи прекрасно понимал, что скоро появится и сам газ. В этом можно не сомневаться, ведь сражением руководили бандиты.

Ответный огонь со стороны города был почти невидим. Строители города не очень-то задумывались о необходимости ведения военных действий, и стволы его мощных пушек, предназначенных, в основном, для расчистки зоны посадки и, соответственно, направленные вниз, увязали в грязи. К счастью, мощнейшую пушку Бете в условиях соседства огромной планетарной массы использовать было невозможно. Иначе городу пришлось бы туго, ведь бандиты, в отличие от него, обладали этим грозным оружием.

Амальфи вдыхал запахи разворачивающегося сражения. На экране рядом с ним еще нельзя было разглядеть отчетливой картины битвы, но изображение, казалось, вот-вот прояснится. На специальном возвышении около кресла мэра находились три кнопки, которые, по его распоряжению, были выведены сюда еще четыре столетия назад и дублировали аналогичный набор, расположенный на балконе Городского Центра. С помощью этих кнопок мэр мог в критический момент решительно изменить ход событий. У него никогда не возникало сомнений в достаточности этих средств управления.

Со всех сторон со свистом проносились ракеты, обрушивая на город шквал бомб. Взрывы окутали дымом все вокруг, обломки металла то и дело с резким свистом проносились в воздухе. Амальфи даже не смотрел вверх. Причин для беспокойства не было: ведь самое слабое поле спиндиззи без труда отразит подобные угрозы. Через поляризованное гравитационное поле могли проникнуть только медленно движущиеся объекты, например, люди, перемещающиеся с естественной скоростью. Осторожно прикасаясь к заветным кнопкам, Амальфи всматривался вдаль.

Неожиданно, словно задутая свеча, исчезло солнце. Амальфи, который до путешествия на планету Он ни разу не видел тропического заката, почувствовал какую-то смутную тревогу, хотя внезапно опустившаяся темнота и казалась ему вполне естественной. Сражение продолжалось, летящие диски от взрывов ТДХ на темном фоне выглядели еще более отчетливо.

Спустя некоторое время завязался воздушный бой, о ходе которого можно было узнать только по отдельным видимым следам, оставляемым кораблями и ракетами. Судя по всему, воздушный флот Мирамона вступил в схватку с силами Фабр-Суита. Джунгли, словно насмехаясь, злобной стеной ограждали город.

Амальфи стоял, не сводя пристального взгляда с экрана — казалось, ничего другого сейчас для него просто не существовало. Никогда прежде ему не приходилось следить за подобным стремительным калейдоскопом событий, развивающихся в непосредственной близи от города. Мэру с трудом удавалось восстановить истинную картину происходящего. Голубые траектории снарядов, то и дело возникающие на экране в виде светящихся эллиптических отрезков, словно привычные изображения планет, приковывали к себе все его внимание. Прошел еще час.

Когда сражение в воздухе было на пике напряженности, Амальфи почувствовал, как кто-то тронул его за локоть.

— Босс…

Слово это дошло до Амальфи как будто с самого дна Провала. На краю экрана только что возник вздымающийся фонтан мин, которые без перерыва разбрасывали бандиты. Это означало, что О'Брайен, который контролировал действия ракет, с помощью роботов сумел сфокусировать камеры на бандитах. Мэр перевел взгляд на вершину минного фонтана, мысленно пытаясь предугадать направление его распространения. Приподнявшись на экране, фонтан где-то в слое атмосферы расплылся, образовав несколько орбитальных оболочек, полностью окруживших планету Он. Важно было знать, как высоко распространится эта орбита.

Но совершенная усталость голоса затронула в нем что-то глубинное.

— Да, Марк, — ответил Амальфи.

— Все кончено. Мы потеряли в сражении почти весь отряд, но все-таки успели высадить женщин на вырубку в джунглях как раз в том месте, где их могут заметить наблюдатели бандитов… Если бы вы видели, какое буйство это вызвало. — На какое-то мгновение в голосе управляющего промелькнуло оживление. — Жаль, что вас там не было.

— Я следил за всем на экране. Это почти то же самое. Прекрасная работа, Марк… Тебе, наверно, лучше отдохнуть.

— Сейчас? Но, босс… На экране проскочила какая-то линия, отчетливо напоминающая своей формой параболу; город почти мгновенно превратился в хаотичную груду белоснежных объектов, словно залитых чернилами. Свет звездного свода мгновенно погас. На экране беспорядочно прыгали мутно-желтые бесформенные пятна, как будто какой-то шутник расплескал по нему краску. Именно этого и ждал Амальфи.

— Газовая атака, Марк. — Амальфи слышал собственный голос словно со стороны. — Это, несомненно, Хаукесит. Это верная медленная и мучительная смерть. Всем одеть бариевые костюмы.

— Да, хорошо. Босс, ты все это время находился здесь? Так вы скоро сами доведете себя до смерти. Отдых вам нужен куда больше, чем мне.

Времени для ответа у Амальфи уже не оставалось. Съемочная ракета О'Брайена зависла над тем районом, где люди Хэзлтона высадили женщин. Там, действительно, творилось нечто невероятное. Амальфи щелкнул выключателем и вывел на экран изображение, поступающее с другой ракеты, которая на высоте одной мили крутилась над городом, сканируя всю зону сражения. С этой точки можно было разглядеть передвигающиеся в джунглях отряды солдат. Некоторые из них, уже успев приблизиться к границам города Амальфи, теперь поворачивали назад. Кроме того, новые и новые группы солдат выходили из онианских городов, до этого момента не принимавших участия в сражении, в коварном ожидании его результатов. Очевидно, они, наконец, решили нарушить нейтралитет — вот только чью сторону они примут?

Амальфи снова переключил экран. Появился крупный план образованного кипящей грязью знакомого озера у основания минного фонтана. Там тоже происходило нечто необычное: горячая жижа медленно поднималась вверх, удаляясь в стороны от центра озера. Чистая область в центре, будто образованная неведомым вихрем, становилась все шире и шире.

Город-бандит осторожно поднимался на поверхность. Прошло полчаса, прежде чем его окраины коснулись берегов озера. Черные полоски потянулись в затемненную пустоту джунглей: бандиты решились бросить в сражение собственные силы. Цель их не вызывала никаких сомнений: солдаты направлялись в ту сторону, где Хэзлтон высадил женщин.

Город-бандит остановился в ожидании. Несмотря на силовое поле, обусловленное огромной массой планеты Он, Амальфи ощущал знакомую легкую тошноту, вызываемую полем спиндиззи, работающего на средней мощности и куполом вздымающего бурлящую грязь.

Приближался рассвет. Суета вокруг города, в котором находились женщины — приманка Хэзлтона — понемногу стихала, но потом, когда один из отрядов бандитов добрался до него — вспыхнула с новой силой. Бандиты вступили в бой со своими союзниками.

Внезапно онианский город, находившийся в центре этой свалки, исчез из вида. От него осталась всего лишь огромная грибоподобная колонна радиоактивного газа, вызвавшего на экране беспорядочную сетку помех. Бандиты разбомбили город. Их солдаты медленно отступали к грязевому озеру. Они завладели женщинами и, двигаясь к укрытиям, вели арьергардные бои. Такая новость — Амальфи в этом не сомневался — распространится очень быстро.

Город Амальфи окутала густая пелена смертоносного оранжевого тумана. Пузырящийся газ, не имея возможности преодолеть наведенное спиндиззи экранирующее поле, медленно просачивался сквозь него — молекула за молекулой. Внезапно мэр подумал о том, что он забыл о газовой опасности, которая угрожает лично ему. Он попытался сдвинуться с места, но обнаружил, что не может пошевелиться. Что это?..

Бариевая паста. Очевидно, Хэзлтон, зная, что Амальфи не сможет покинуть пост, даже не пытался облачить его в защитный костюм — просто вымазал всего его пастой. Свободными остались только глаза, перед которыми красовалась прозрачная пластина, и ноздри: ощущение тяжести дыхания свидетельствовало о том, что управляющий не забыл и о дыхательном фильтре Кольмана.

Газ продолжал прибывать. Тягостное напряжение в городе бандитов и вокруг него усиливалось. Скоро оно станет невыносимым. Вверху, рядом с мечущимися по орбите минами, с великой осторожностью приближались первые полицейские корабли. Война в джунглях, распавшись на отдельные мелкие схватки, сделалась абсолютно бессмысленной. Похищение женщин бандитами вызвало среди враждующих ониан полнейшее смятение. Бандиты и цивилизованные города все свои силы бросили на уничтожение Фабр-Суита и его союзников. Было совершенно ясно, что продержаться долго Фабр-Суит не сможет. Но бандитам вполне хватит и небольшой задержки — они успеют убраться восвояси. Совсем скоро они улетят, забрав с собой ничего не понимающих, но радующихся своему освобождению онианских женщин, прихватив сырье для антинекротиков, запасы германия и все, что удалось раздобыть на этой планете. У бандитов будет достаточный срок, чтобы снова затеряться в глубине Провала еще до того, как полиция Земли блокирует планету Он.

Неожиданно гравитационное поле вокруг города бандитов, болезненно извиваясь, завихрилось — Амальфи каким-то внутренним чутьем безошибочно чувствовал это — и начало подниматься, отрываясь от кипящего грязевого озера. Бандиты улетали. Еще мгновение — и они проскользнут через минный зонт по только им одним известному проходу. Амальфи решительно нажал кнопку — единственную, которая на этот раз была к чему-то подсоединена.

День Движения наступил.

С поверхности планеты Он взметнулись шесть ослепительно белых колонн диаметром никак не менее сорока миль. Мягкая почва пришла в движение. Разрушенный Фабр-Суит прямо сидел на боку одной из них. Мгновение — и город-бандит превратился в разлетевшиеся хлопья пепла, порхающие на вершине добела раскаленного причудливого поршня.

Колонны с ревом поднимались все выше — пятьдесят, сто, двести миль — и, конечно, лопались, начиная с верхнего конца, словно кукурузные хлопья. Онианское небо заполнилось несущимися в разные стороны раскаленными стальными метеорами. Разбросанные в ближнем космосе мины, отрезанные невероятной силы полем спиндиззи от того мира, в котором они, словно спутники, совсем недавно свободно плыли, удалились в глубь долины Провала.

Метеоры постепенно догорали; появилось солнце.

Мир планеты Он двинулся под действием спиндиззи, магнитное поле которого перешло в момент движения. Планета превратилась в самый гигантский «город-Бродягу», когда-либо существовавший в пределах вселенной.

Времени на то, чтобы осознать происходящее и испугаться, не оставалось. Прежде, чем человеческий мозг смог бы воспринять этот невероятный факт, солнце яркой вспышкой промелькнуло мимо и превратилось в едва различимую точку и исчезло. Дальняя стена Провала пришла в движение, разделяясь на отдельные светящиеся точки.

Планета Он стремительно пересекала долину Провала. Амальфи, охваченный ужасом, попытался определить скорость, с которой город мчался, увлекаемый планетой, но тут же отбросил эту бесполезную затею. Планета Он находилась в движении — это все, что он мог четко осознать. Но скорость движения воспринять было невозможно. Лишь одно соображение не вызывало у мэра никаких сомнений: скорость этого импровизированного «города» находилась в соответствии с его невероятной массой, и он летел, проглатывая световые года словно надоедливых комаров. Сама мысль о том, чтобы попытаться каким-то образом управлять полетом, казалась просто смешной.

Звезды мелькали по сторонам мчащейся планеты, как светлячки. Приближалась противоположная сторона Провала. Планета постепенно отклонялась от гигантского облака, внутри которого она совершала невероятный перелет. Звезды остались далеко позади.

В поле зрения появилась поверхность блюдца, — в таком виде представлялась простирающаяся впереди галактика.

— Босс! Так мы выскочим за пределы галактики! Посмотри…

— Я знаю. Если уж мы поднялись над Провалом достаточно высоко, чтобы увидеть старое солнце планеты Он, я хотел бы взглянуть на него. Можешь настроить экран. Потом будет поздно.

Хэзлтон принялся за дело, которое отняло у него всего полчаса. Но и за это время звезды успели отстать от планеты Он настолько, что стал отчетливо виден серый шрам покинутой долины Провала — длинная тень тверди, усыпанная блестками. Онианское солнце маленькой точкой десятой величины продолжало светиться в ее глубине.

— Думаю, все получилось не так уж плохо. Но повернуть планету назад нам уже не удастся, а до следующей галактики придется добираться не менее тысячи лет. Не пора ли нам расстаться с планетой Он, босс? Боюсь, иначе мы утонем в этих глубинах.

— Пожалуй. Мы взлетаем немедленно. Включить двигатели.

— А наш контракт…

— Выполнен. Даю слово, что с ним все в порядке. Запустить спиндиззи!

Город пружиной взмыл ввысь. Планета Он не уменьшилась в небе над городом — она просто мгновенно исчезла из поля зрения, провалившись в межгалактическую яму. Если Мирамон еще жив, ему предстоит стать родоначальником совершенно новой нации — нации пионеров.

Амальфи снова повернулся к пульту управления. Бариевая оболочка раскололась и, свисая кусками, сползала с него. Мэр опять мог радоваться полной свободе. Воздух в городе все еще отдавал газом Хаукесита, однако, очистительные установки уже довели его концентрацию до безопасного уровня. Мэр принялся отводить город в сторону от того вектора, вдоль которого двигалась планета.

Хэзлтон беспокойно заерзал, сидя в кресле.

— Тебя мучают угрызения совести, Марк?

— Да, наверно, — уточнил Хэзлтон. — А разве в нашем контракте с Мирамоном есть какая-нибудь зацепка, позволяющая нам сбежать подобным образом? Я читал контракт очень внимательно, но ничего такого не заметил.

— Никаких зацепок нет, — с отсутствующим видом произнес Амальфи, перемещая рукоятку управления на пару миллиметров. — Ониане от этого никак не пострадают. Экран спиндиззи защитит их от потери тепла и атмосферы, а благодаря множеству вулканов у них будет даже жарче, чем им хотелось бы. К тому же, их технологических знаний достаточно для того, чтобы произвести необходимое количество электроэнергии. Так что в темноте они тоже не окажутся. Однако, у них все же не хватит возможностей, чтобы обеспечить освещение, необходимое для сохранения джунглей. Джунгли неизбежно погибнут. К тому времени, когда Мирамон со своими друзьями доберутся до подходящей звезды в галактике Андромеды, они уже изучат спиндиззи настолько, что смогут вывести себя на нужную орбиту. Кроме того, я не исключаю, что онианам придется по нраву кочевой образ жизни, и Он станет планетой-Бродягой. В любом случае — мы чисты. Мы обещали уничтожить джунгли на планете и слово свое сдержали. Тут не может быть никаких сомнений.

— Но нам ничего не заплатили, — заметил управляющий. — А чтобы вернуться в свою галактику, нам потребуется израсходовать уйму горючего. Бандиты ушли далеко, и полиция вряд ли сумеет достать их. К тому же бандиты могут подобраться к нам с тыла, а у них полно германия, антинекротиков и всего, о чем только можно подумать. Они захватили женщин. И не забывай, бандиты завладели секретом бестопливного двигателя.

— Не думаю, что это так, — вставил Амальфи. — Уверен, что они взорвались в тот самый момент, когда мы сдвинули Он.

— Хорошо, хорошо, — успокоился Хэзлтон. — Ты видишь гораздо больше меня, поэтому я полагаюсь на тебя. Но все-таки, может быть, ты объяснишь…

— Все просто. Бандиты захватили доктора Битла. В этом не было никаких сомнений, как-никак, именно с этой целью они и пришли на Он. Им был нужен бестопливный двигатель, и они знали, что доктор Битл владеет его секретом. Бандиты ведь, как и мы, слышали призыв о помощи, переданный агрономами. Итак, как только доктор Битл прибыл, они схватили его. Помнишь, какой шум подняли их союзники по поводу второго корабля агрономов? Не сомневаюсь, все это для того, чтобы отвлечь наше внимание. Их уловка сработала, и бандиты вытащили из ученого секрет заветного двигателя.

— Ну и?..

— Дело в том, — продолжал Амальфи, — что бандиты забыли простую истину: в любом городе-Бродяге всегда имеются люди, подобные доктору Битлу. Они одержимы великими идеями, которые разработаны и проверены лишь частично. Чтобы окончательно отшлифовать эти идеи, всегда не хватает каких-то технологических знаний, получить которые можно только взаимодействуя с другими культурами. Если у человека есть полностью проработанная идея, он вряд ли отправится в путешествие неизвестно куда. Пассажирами городов-Бродяг становятся только те, кто рассчитывает разбогатеть на какой-нибудь планете, где местное население обладает меньшими знаниями, чем они сами.

Хэзлтон задумчиво почесывал голову.

— Это правда. Такая же ситуация была у нас с машиной-невидимкой с Лирана. Она так и не заработала, пока не попала в руки доктора Шлосса.

— Именно так. Но у бандитов уже не оставалось времени. Они не могли вечно таскать бестопливный двигатель с собой в надежде встретиться с культурой, способной довести разработку до конца. Им было лень ждать. Бандиты попытались воспользоваться двигателем, но сами в этот момент находились внутри сильнейшего поля, наведенного спиндиззи. И что же произошло? Двигатель взорвался. Я предвидел такой поворот. Если бы нам не удалось за какую-то долю секунды оторваться от бандитов на несколько парсеков, двигатель доктора Битла взорвал бы и планету Он. Видишь, Марк, до чего может довести лень.

— А кто говорит, что лень может принести пользу? — заметил Хэзлтон.

Управляющий принялся размышлять о том, в каком месте лучше всего снова войти в покинутую городом галактику. Он решил выбрать район, отстоящий далеко от Провала. Хэзлтону пришлось напрячь все свое воображение, чтобы представить, как выглядит этот район с невидимой стороны, но он был вполне уверен в том, что там есть люди.

— Посмотрите, — сказал Хэзлтон, — мы войдем в том месте, где остановились последние волны Аколита. Помнишь ночь Хаджи?

Помнить это Амальфи не мог: тогда его еще не было на свете. Но он знал ту историю, о которой упоминал управляющий.

— Хорошо, — согласился Амальфи. — Думаю, нам пора привести, наконец, в порядок спиндиззи на Двадцать третьей улице. Мне надоело, что спиндиззи все время барахлит в самый неподходящий момент. Ты понял?

Хэзлтон почтительно кивнул. Напряжение спало. В дверях появилась Ди. Она еще не успела снять с себя противогазовый костюм и только откинула прикрывающую глаза защитную пластину.

— Все закончилось? — спросила девушка.

— Наше пребывание на планете Он завершено. Но мы продолжаем полет, если ты об этом. Полицейские никогда не успокаиваются, Ди. Рано или поздно, ты это усвоишь.

— И куда мы направляемся теперь?

Голос ее звучал точно так же, как когда-то давно — Амальфи не мог точно припомнить, когда именно это было — она вдруг спросила у Хэзлтона: «Что такое вольт, Джон?». На какое-то мгновение Амальфи ощутил в себе желание отослать из комнаты Хэзлтона под каким-нибудь предлогом, чтобы вернуться к тем временам, когда Ди, еще наивная и неопытная, постоянно досаждала ему самыми невероятными вопросами, а он всегда откладывал ответы на потом.

Да и на этот вопрос можно ли вразумительно ответить? Куда отправляются Бродяги? Они просто летят — вот и все. Если и существовала конечная цель, никто не мог знать, в чем она состоит.

Мэр героически подавил в себе прилив чувств и только пожал плечами.

— Между прочим, — спросил он, — какой сегодня день?

Хэзлтон взглянул на часы.

— Тысяча сто двадцать пятый день с начала операции, — ответил он.

Глядя куда-то в сторону, Амальфи наклонился и взял в руки шлем, сброшенный еще во время пребывания на планете Он. Собравшись с мыслями, он протянул руку к выключателю — настало время поговорить с Отцами Города.

Наушники тут же наполнились резкими криками.

— Спокойно, все в порядке, — проговорил мэр. — В чем дело?

МЭР АМАЛЬФИ, ВЫ ПЫТАЛИСЬ ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ НА ЭТУ ПЛАНЕТУ?

— Нет, мы дали ей возможность двигаться в соответствии с собственными законами.

Наступило короткое молчание. Отцы Города приступили к обычным вычислениям. «Хорошо, что я решил выключить машину, ведь уже несколько веков она работала без отдыха, — подумал Амальфи. — Может быть, теперь мозги у нее немного проветрятся».

ОЧЕНЬ ХОРОШО. ТЕПЕРЬ МЫ ДОЛЖНЫ ОПРЕДЕЛИТЬ, В КАКОМ МЕСТЕ НАМ СЛЕДУЕТ ПОКИНУТЬ ПРОВАЛ. ПОДОЖДИТЕ НАШИХ УКАЗАНИЙ.

Хэзлтон и Амальфи улыбнулись друг другу. Амальфи продолжал:

— Мы входим в район последних звезд Аколита, и нам понадобится настолько снизить ускорение, что это может оказаться опасным. Нам крайне необходимо починить спиндиззи на Двадцать третьей улице. Охарактеризуйте ситуацию в указанном районе, пожалуйста…

ВЫ ОШИБАЕТЕСЬ. УПОМЯНУТОЕ ВАМИ СОЗВЕЗДИЕ НЕ МОЖЕТ НАХОДИТЬСЯ ПО СОСЕДСТВУ С ПРОВАЛОМ. КРОМЕ ТОГО, ДАВНО ИЗВЕСТНО, ЧТО ТАМОШНЕЕ НАСЕЛЕНИЕ ПОДВЕРЖЕНО МАССОВОЙ КСЕНОФОБИИ, И ДЕЛА С НИМ ЛУЧШЕ НЕ ИМЕТЬ. ЖДИТЕ. МЫ УКАЖЕМ ВАМ МЕСТО НА ЗАДНЕЙ СТЕНЕ ДОЛИНЫ ПРОВАЛА.

Амальфи бережно снял наушники.

— Стена Провала… — пробормотал он, отодвинув микрофон ото рта. — Это было так давно и так далеко.

 

5. МЕРФИ

Рев выходящего из строя спиндиззи — самый нервирующий шум в галактике. Диапазон высоких частот неразличим для человеческого слуха, но ощущение такое, словно болят одновременно много зубов. Вторая составляющая звука — более низкая его частота — похожа на скрежет разрываемого металла. Далее — плавный переход в следующую весьма сложную компоненту. Ее звук напоминает падение камней, шифера и стекла, водопадом обрушивающихся вниз на твердую поверхность. Это — средний регистр. В этом месте спектра частот издаваемого спиндиззи шума имеется какой-то болезненный надрыв. Остальные звуки более низкой частоты напоминают рыдание динозавра и постепенно, так же, как и звуки высокой частоты, уходят в неразличимый для уха диапазон. Заканчивается этот спектр частотами, вызывающими неудержимый понос и почти непреодолимое желание прикусить себе большие пальцы рук.

Этот шум, конечно же, доносился с Двадцать третьей улицы от неисправного спиндиззи и распространялся по всему городу. Только благодаря плотной изоляции корпуса отживающего свой век спиндиззи еще как-то удавалось выносить эту невероятную какофонию. О том, чтобы проникнуть внутрь звукоизолирующего кожуха не могло быть и речи; Амальфи и не помышлял об этом. Он обследовал ревущую машину с помощью приборов, предусмотрительно отключив аудиоканал. Часть звукового спектра, просачивающаяся сквозь стены города, сама по себе была ужасна, несмотря на то, насколько высоко располагался пульт управления.

Рука Хэзлтона промелькнула над левым плечом мэра, указав длинным пальцем на регистрирующую термопару.

— Установка начинает дымиться. Будь я проклят, если понимаю, как она протянула так долго. Когда мы взяли этот спиндиззи на борт, его модель уже устарела на двести лет, а то, что я проделал, ремонтируя его на планете Он, — всего лишь аварийные меры.

— Что мы можем сделать? — спросил Амальфи. Он даже не удосужился поднять глаза: настроение управляющего он всегда чувствовал безошибочно. Они так долго прожили бок о бок, что мэр давно уже пришел к выводу: точно так же, как привычка является второй натурой человека, сама эта натура — чаще совершенно непредсказуемая, а не исполненная смысла — является устойчивой привычкой. Рука управляющего, покоящаяся на правом плече Амальфи, сказала ему все о настроении Хэзлтона.

— Выключить эту установку мы не можем.

— Но тогда она взорвется. Кожух уже раскалился.

— Раскалился и вовсю вопит… Дай-ка мне минуту подумать.

Хэзлтон подождал. Через мгновение Амальфи сказал:

— Мы продолжим раскручивать ее. Если Отцы Города справлялись со спиндиззи до сих пор, может быть, они найдут выход из положения. Будем надеяться, что он обеспечит нам достаточную крейсерскую скорость. Жаль, мы не в состоянии произвести там еще один аварийный ремонт — слишком велик уровень радиации. Если мы попросим, Отцы Города отключат установку, но тогда людям придется входить в ее чрево, чтобы выполнить ремонтные работы. К тому же потребуется заново проводить настройку и пробный пуск. И проделывать это — уже поздно.

— Придется ждать не менее года, прежде чем человек получит возможность войти внутрь кожуха, — обреченно согласился Хэзлтон. — Хорошо. Какая сейчас у нас скорость?

— Ничтожна в сопоставлении с масштабами всей галактики. Однако, если ограничиться только созвездием Служителей, картина несколько меняется. Если мы сейчас прекратим снижать ускорение, нам понадобится в восемь раз больше времени по сравнению с полетом города на максимальной скорости. Не сомневаюсь, Марк, нас ждет тяжелое испытание.

— Извините меня, — прозвучал голос Ди. Она остановилась у входа в шахту лифта. — Что-то не так? Если вы заняты…

— Не более, чем обычно, — ответил Хэзлтон. — Как всегда, заботимся о нашем шкодливом ребенке.

— Вы говорите о спиндиззи на Двадцать третьей улице. Это видно по изгибу ваших спин. Почему вы не заменили его?

Амальфи и управляющий усмехнулись, глядя друг на друга, однако, лицо мэра тут же стало серьезным.

— А действительно, почему нет? — внезапно отреагировал он.

— О господи, босс, ты представляешь, сколько это может стоить? Отцы Города за такое предложение обвинят тебя в преступных действиях. — Хэзлтон надел шлем. — Проверка городской казны, — скомандовал он в микрофон. — До сегодняшнего дня им никогда еще не приходилось самим управлять спиндиззи на максимальной мощности. Мне кажется, что, немного помучившись, они сами предложат заменить установку, даже если нам придется целый год голодать. Кроме того, у нас должны быть деньги. Пока мы находились на планете Он, было добыто довольно много германия. Не наступило ли, действительно, время сменить этот спиндиззи.

Ди легкой походкой прошла вперед, свет поблескивал в ее глазах.

— Это правда, Джон? — спросила она. — Я думала, что мы потеряли очень много на Онианском контракте.

— Мы не богаты, но могли бы быть, не упусти возможности собрать сырье для антинекротиков в довольно значительных масштабах.

— Но когда?.. Нам же пришлось удирать, — сказала Ди.

— Да. Но, если судить по германию, наши дела не так уж плохи. Настолько неплохи, что мы в состоянии купить новый спиндиззи. Я прав, Марк?

Хэзлтон немного помолчал, прислушиваясь, не сообщат ли что-нибудь Отцы Города. Затем он снял наушники.

— Похоже, что так, — согласился он. — Во всяком случае, мы без труда сможем оплатить ремонт спиндиззи или даже приобрести другую восстановленную машину более поздней модели. Все зависит от того, есть ли в созвездии Служителей сервисная планета и сколько придется платить за пользование ангаром.

— Наверняка, тарифы там не так уж высоки, и мы сможем заплатить, — произнес Амальфи в задумчивости, выпятив нижнюю губу. — Район Служителей — тихая заводь. Насколько я помню, впервые он был заселен беженцами, спасавшимися от анти-земного погрома в системе Малар в результате падения Веги. В библиотеке любой планеты можно найти сведения об этом событии. Ты сам напомнил мне об этом, Марк: это Ночь Хаджи. Значит, Служители не так уж далеки от торговых путей, и там, должно быть, довольно оживленно.

Амальфи нахмурился.

— Я вспоминаю, что когда-то созвездие Служителей было важным источником топлива в этой части галактики. Можешь не сомневаться, Марк, там есть, по крайней мере, одна сервисная планета. Не исключено, что найдется даже работа для города.

— Звучит привлекательно, — произнес Хэзлтон. — Даже слишком заманчиво. Так или иначе, босс, нам придется садиться в скоплении Служителей. Машина на Двадцать третьей улице не позволит нам набрать достаточную скорость для продолжения полета. Когда я проверял наши денежные запасы, Отцы Города сообщили мне об этом.

Голос Хэзлтона казался усталым. Амальфи взглянул на него.

— Согласись, Марк, тебя ведь волнует не это. С подобными проблемами мы сталкиваемся постоянно и справиться с ними не так уж сложно. Тебя беспокоит что-то другое. Может быть, полицейские?

— Ты прав, они, — угрюмо ответил Хэзлтон. — Я понимаю, что поблизости не может быть полицейских, которые знают нас. Ты имеешь представление о том, какова общая сумма наших неоплаченных штрафов? Мне кажется, если полиция, действительно, ищет нас, то где бы мы ни находились, мы не можем чувствовать себя в безопасности. Расстояния для них не существует. Боюсь, они не забыли про нас.

— Почему, Марк? — спросила Ди. — Мы же не совершили никаких серьезных проступков.

— Можно набрать и по мелочам, — ответил Хэзлтон. — Мы очень давно не видели своей штрафной карточки. Если нас, в конце концов, поймают, нам придется заплатить сполна. Произойди это сейчас — и мы окажемся банкротами.

— Ерунда, — успокоила его Ди. Как и всех прошедших натурализацию относительно недавно, вера в могущество приютившего ее города-государства была у Ди совершенно безграничной. — Мы найдем работу и восполним свои запасы. Какое-то время будет трудно, но мы все преодолеем. Нашим людям доставалось и раньше, но они прошли все испытания.

— Люди — да, но город — нет, — вставил Амальфи. — В этом Марк прав. В соответствии с законом город, ставший банкротом, подлежит уничтожению. Это, кстати, довольно гуманный закон. Он не позволяет мэрам и управляющим вовлекать в поисках работы обанкротившиеся города в длительные полеты, в ходе которых добрая половина находящихся на борту жителей может умереть из-за упрямства власть предержащих.

— Это точно, — заметил Хэзлтон.

— И все же я думаю, бояться нечего, — спокойно продолжал Амальфи. — Ты верно говоришь, Марк, но с выводами твоими я не согласен. Полиция никак не может добраться сюда из того района, где находилась планета Он. Мы и сами не знали, что окажемся в созвездии Служителей. Сомневаюсь, что они вообще могли определить, куда подевалась планета, а уж наш курс после того, как мы от нее отделились, и вовсе проследить было невозможно. Разве не так?

— Конечно. Но…

— Если полиция Земли из-за мелких нарушений начнет приводить в готовность своих коллег по всей галактике, — настаивал Амальфи, — то местная полиция вообще не сможет выполнять своих прямых обязанностей. Полиция Земли только и занималась бы регистрацией, проверкой и систематизацией сигналов, постоянно приходящих отовсюду — от миллиона населенных планет. А преступники повсюду наслаждались бы свободой, внося свою лепту в криминальную статистику. Так что, Марк, можешь мне поверить: полиция здесь о нас ничего не слышала. Ситуация совершенно нормальная. У полиции Служителей нет никаких оснований воспринимать нас иначе, как обычных законопослушных Бродяг. В конце концов, мы таковыми и являемся.

— Хорошо, — сказал Хэзлтон, тяжело вздохнув. Но Амальфи уже не услышал ни этого слова, ни вздоха. В это мгновение главный экран, на котором прежде красовалось скопление холмистых, словно гранулированных, звезд Служителей, ослепительно вспыхнул. Пронзительный свист полицейской сирены сотряс стены поста управления.

Полицейские, важно расхаживали по всему городу. Они по-хозяйски расположились в кабинете Амальфи, в Городском Центре, всем видом показывая непоколебимую уверенность в своем неоспоримом превосходстве. Как будто вся галактика была их личной собственностью. Форма местной полиции полностью отличалась от той, что была в ходу на Земле, и напоминала обычные космические скафандры. Местные полицейские носили черные костюмы, отделанные серебряной тесьмой и перепоясанные широкими ремнями модели Сэма Брауна. Ноги их были обуты в высокие, до блеска начищенные башмаки. Упитанные головорезы, облаченные в плотно пригнанные костюмы, живо напомнили Амальфи события, предшествовавшие Ночи Хаджи — весьма знаменательному событию в истории космических полетов.

Полицейские были вооружены тяжелыми и громоздкими мезонными пистолетами. Это оружие, довольно неудобное в обращении, при стрельбе надо было держать обеими руками. Амальфи был весьма удивлен тем, что эта современная модель добралась в такую даль: звезды Служителей вполне можно было назвать краем вселенной. Пистолеты устарели едва ли не больше, чем на столетие.

Оружие полицейских поведало Амальфи о многом; очевидно, что созвездие Служителей относительно недавно имело контакты с одним из кочующих городов — они, словно пчелы, опыляющие цветы, постоянно сновали по всей галактике. Становилось ясно, что подобные контакты вряд ли были редкостью, как можно было бы предполагать.

На разработку технологии, которая позволила бы организовать столь массовое производство мезонных пистолетов, чтобы можно было вооружить ими обычных полицейских, в свое время потребовались многие годы. Немало времени, вероятно, ушло и на то, чтобы освоить эту технологию в условиях скопления Служителей. Мезонные пистолеты у местных полицейских бесспорно свидетельствовали о частых контактах с Бродягами, что в, свою очередь, указывало, как и рассчитывал Амальфи, на существование здесь планеты-ангара, пригодной для длительной стоянки города и ремонта вышедшего из строя спиндиззи.

Мезонные пистолеты сказали Амальфи и кое-что иное, что ему совсем не нравилось. Мезонный пистолет был плохим оружием противодействия живой силе противника.

Он гораздо больше подходил для разрушения преград.

Полицейские продолжали с самодовольным видом, топая, расхаживать по кабинету Амальфи, однако, пол был устлан толстым ковром, и они выглядели довольно комично. Мэр никогда не работал в своем старомодном роскошном кабинете, большую часть которого занимал огромный красного дерева стол и другие антикварные вещи. Он пользовался кабинетом только в особых случаях, когда требовалось соблюдать официальный протокол. Почти все время Амальфи проводил в башне управления, вход в которую был закрыт для лиц, не являющихся гражданами города.

— Вы кто такой? — рявкнул полицейский лейтенант в сторону Хэзлтона. Управляющий не ответил, указав движением головы на сидящего в кресле Амальфи, и не отрывая взгляда от большого экрана.

— Вы — мэр этого города? — требовательно произнес лейтенант.

— Именно, — ответил Амальфи, вынимая сигару изо рта и пристально глядя на полицейского. После короткого раздумья он заключил, что лейтенант ему определенно не нравится: слишком тучным он казался. Если человек начинает толстеть, словно бочка, он должен делать это с достоинством. По крайней мере, сам Амальфи успешно справлялся с этой задачей. Рыхлые люди всегда вызывали у Амальфи раздражение.

— Отвечай на вопрос, толстяк, — наседал на него полицейский. — Чем вы занимаетесь?

— Нефтяной геологией.

— Ты лжешь. Ты имеешь дело не с каким-нибудь там четвероразрядным тупицей, Бродяга. Это же звезды скопления Служителей.

Хэзлтон с подчеркнутым удивлением взглянул на лейтенанта, после чего вновь обратился к экрану, на котором теперь не было никаких звезд.

Этот наигрыш остался совершенно незамеченным полицейским.

— Города-Бродяги не занимаются нефтегеологией, — сказал он. — Если бы вы не знали, каким способом добывать нефть и делать из нее продукты питания, то давно умерли бы с голоду. Отвечайте прямо, не то я сочту вас праздношатающимися и не на шутку рассержусь.

— Наше основное занятие — нефтяная геология, — спокойно повторил Амальфи. — Естественно, что с тех пор, как мы поднялись в воздух, наши специалисты разработали несколько необычных технологий, но все они базируются на геологии нефти. Мы ведем нефтеразведку на тех планетах, которые в этом нуждаются. — Несколько секунд мэр пристально изучал свою сигару, после чего снова вставил ее в рот. — Хочу заметить, лейтенант, что вы зря пытаетесь обвинить нас в бродяжничестве. Вы не хуже нас знаете, что законы, ограничивающие перемещение Бродяг, однозначно запрещены первой статьей Конституции.

— Конституции? — рассмеялся полицейский. — Если вы имеете в виду Конституцию Земли, то мы давно забыли, что это такое. Здесь звезды скопления Служителей, вы что, не понимаете? Следующий вопрос: у вас есть какие-нибудь деньги?

— Денег у нас достаточно.

— А сколько это — достаточно?

— Если вы хотите знать, есть ли у нас свободный капитал, Отцы Города дадут вам совершенно определенный ответ при условии, что вы обеспечите их необходимыми для вычислений данными о вашей денежной системе. Полагаю, что ответ, скорее всего, будет положительным. Кроме того, хочу напомнить: мы не обязаны отчитываться перед вами о своей прибыли.

— Послушайте-ка, — сказал лейтенант, — только не надо играть со мной в космического адвоката. У меня нет желания болтаться тут у вас. Я лишь удостоверюсь в том, что у вас есть деньги, если, конечно, ваши доходы носят законный характер.

— Мы хорошо подзаработали на планете Он, довольно далеко отсюда. Ониане наняли нас, чтобы мы очистили их планету от джунглей, которые им сильно досаждали. Мы решили эту проблему, придав нужное положение планетарной оси.

— Что? — спросил полицейский. — Придали нужное положение оси? Это, наверно, было не очень просто.

— Это точно, — с гордостью подтвердил Амальфи. — Нам пришлось устранить перекос целой планеты.

— Ну-ну. Отцы Города могут показать мне ваш контракт? Что ж, хорошо. А куда вы сейчас направляетесь?

— В ангар. У нас неисправен спиндиззи. После этого мы опять улетим. Вы, кажется, уже давно прошли ту стадию, когда нефть имеет хоть какое-нибудь значение.

— Да, у нас тут все модернизировано, не то что у многих далеких провинциалов, о которых вам, наверняка, приходилось слышать. Созвездие Служителей — совсем другое дело.

Лейтенант, видимо, решил, что слегка уклонился от подобающего ему стиля поведения. Голос его опять стал резким и бесцеремонным.

— Ну что ж, может быть, у вас все в порядке. Пожалуй, я пропущу вас. Только проваливайте быстрее; куда вы там собираетесь? И не вздумайте останавливаться, поняли? Если будете вести себя хорошо, может быть, я смогу вам чем-то помочь.

— Прекрасно, лейтенант, — сказал Амальфи. — Постараемся не досаждать вам, но если вдруг нам понадобится ваша помощь, к кому нам обращаться?

— Лейтенант Лернер, Сорок пятый отряд по охране границы.

— Хорошо. Да, минутку — пока вы не ушли. Я собираю разноцветные планки от медалей; знаете, у каждого есть свое хобби. У вас, я вижу, совершенно необычная награда, вон та, на фиолетовой подвеске. Говорю это как специалист. Не согласитесь ли продать ее? О самой медали я не говорю. Подвеску-то вам, наверняка, заменят.

— Даже не знаю, — засомневался лейтенант Лернер. — Это против инструкций.

— Понимаю и готов возместить штраф, который на вас могут наложить. Марк, попроси, чтобы принесли чек на пятьсот Бро-долларов. Лейтенант, я не сомневаюсь, что медаль, ради которой вы рисковали своей жизнью, не имеет цены. Пятьсот — это сумма, которую Отцы Города выделили мне в этом месяце на личные расходы. Сделайте одолжение — примите их.

— Ну что ж, пожалуй, — согласился лейтенант. Он снял полоску бледной фиолетовой ткани, приколотую к его нагрудному карману, и неуклюжим, с претензией на элегантность жестом положил ее на стол. Хэзлтон молча протянул ему чек, который полицейский, как бы невзначай, положил в карман.

— Итак, Бродяги, держитесь своего курса. Пошли, ребята. Мы возвращаемся в шлюпку.

Трое головорезов чинно направились к лифту и тут же исчезли из виду, проскользнув во фрикционное поле с плохо спрятанным испугом на физиономиях. Амальфи ухмыльнулся. Очевидно, принципы молекулярной валентности и фрикционных полей были для них делом совершенно незнакомым.

Хэзлтон подошел к шахте и уставился вниз. Затем он спросил:

— Послушай, босс. Эта подвеска — совершенно обычная. Три столетия назад полиция Земли раздавала такие медали десятками тысяч. Ими награждали даже новобранцев, которые отличились только тем, что сумели вовремя вскочить с постели, заслышав сигнал тревоги. С каких это пор такая ерунда стоит пять тысяч долларов?

— Вот с этих самых пор, — отшутился Амальфи. — Лейтенант явно хотел, чтобы ему дали взятку, а когда даешь взятку, всегда удобно сделать вид, что ты что-то покупаешь. Пришлось дать такую большую цену. Ему ведь придется поделиться со своими парнями. Если бы мы не подмазали его, уверен, лейтенант потребовал бы показать журнал нарушений.

— Я так и понял, наш журнал тоже не слишком чист. Об этом я уже говорил. Однако, Амальфи, мне кажется, ты зря потратил деньги. Если бы он действительно хотел посмотреть журнал, то сразу бы сделал это. Журнал его совсем не интересовал.

— Возможно, — согласился Амальфи. Он задумчиво затянулся сигарой. — Чего же надо было лейтенанту, Марк?

— Не понимаю, зачем им держать дозорных в такой дали, за несколько парсеков от скопления Служителей. Этого растяпу не интересовало, нарушаем мы закон или нет. Он даже не пытался проверить, не бандиты ли мы. Подумай, он вообще не спросил, кто м ы такие.

— Значит, Служители еще не имели удовольствия встретиться с бандитами.

— Наверняка, — согласился Хэзлтон. — Вообще, слишком уж легко удалось всучить ему взятку. Если патруль ищет что-нибудь конкретное, его не так просто умаслить. Это относится даже к полностью коррумпированным обществам. Не могу понять.

— Мне кажется, — сказал Амальфи, устанавливая переключатель в положение «выключено», — от Отцов Города сейчас никакого проку не будет. Я дал им возможность прослушать всю нашу беседу, но ничего путного они сказать не могут. Болтают что-то о нашем транжирстве да сокрушаются по поводу моего бессмысленного хобби. Как будто оно у меня есть! Они совершенно не способны правильно оценить интонацию, с которой произносятся слова. Будь я проклят, Марк! Мы упустили что-то важное и очевидное. Какой-то решающий момент. И вот мы летим к скоплению Служителей, не имея ни малейшего представления о том, что нас ждет!

— Босс, — обратился к нему Хэзлтон. Голос управляющего неожиданно прозвучал настолько холодно, что Амальфи поспешно повернулся на кресле в его сторону. Хэзлтон по-прежнему пристально всматривался в большой экран. Звезды скопления Служителей проступали на нем мутным пятном: до звезд было еще далеко, и они еще не выделились в отдельные точки.

— Что случилось, Марк?

— Посмотри туда. Видишь темную область на самом краю скопления?

— Да, там довольно обширное пространство без звезд. — Амальфи пристальнее всмотрелся в то место на экране, куда указывал Хэзлтон.

— Явно имеется спектроскопическая пара, причем красный карлик находится довольно далеко от всех других объектов…

— Ты близок к истине. Посмотри внимательно на этого красного карлика.

Амальфи заметил, наконец, небольшое зеленое затемнение. Экран был настроен таким образом, что города-Бродяги отображались на нем зеленым цветом, но ни один город не мог иметь подобных гигантских размеров. Зеленое пятно покрывало такую область, которая вполне могла затемнить обычную планетарную систему вроде Солнечной.

Амальфи поймал себя на том, что его крупные передние зубы непроизвольно перекусили сигару надвое, и вытащил «бывшую» сигару изо рта.

— Города… — пробормотал он и сплюнул. Он почувствовал вдруг резкую горечь во рту и тут же сообразил, что сигара тут ни при чем. — Это не город. Там их с о т н и!

— Да, — подтвердил Хэзлтон. — Это ответ на твой вопрос, босс. По крайней мере, часть ответа. Там просто джунгли.

— Джунгли Бродяг.

Амальфи резко изменил курс, намереваясь обойти скопление городов-Бродяг на почтительном расстоянии. Затем, сбросив скорость, он распорядился, чтобы О'Брайен послал телеуправляемые ракеты. Сделать этого раньше он не мог, поскольку, обладая лишь немного более высокой, чем сам город, скоростью, ракеты не смогли бы принести заметной пользы. Теперь же они передавали совершенно фантастическую и ошеломляющую картину.

Пустынная зона, в которой обосновались странствующие города, находилась довольно далеко от края скопления Служителей, со стороны, обращенной к остальной части галактики. Хэзлтон обратил внимание мэра на то, что ближе всего к этой области находился огромный тройной сгусток, состоящий из двух звезд типа G и одного красного карлика, размеры которого почти вдвое превосходили солнце созвездия Альфа Центавра. Тройка эта имела одну отличительную особенность: две G-звезды располагались неподалеку друг от друга, образуя спектроскопическую пару. Соседство звезд было столь тесным, что даже с такого малого расстояния, на котором находился сейчас от них город Амальфи, воспринять их порознь можно было только с помощью очень мощной телеустановки Дирака — Динвидди. В то же время красный карлик отстоял от этой пары довольно далеко, углубившись в область межзвездной пустоты. Расстояние между ним и двумя другими звездами в этой тройке составляло никак не менее четырех световых лет.

Вокруг карлика, объятого слабым, холодным огнем, сосредоточилось более трех сотен городов-Бродяг. На экране они казались бесконечным, безграничным облаком зеленых точек, словно фантастическая астероидная река. Города метались по своим орбитам вокруг красного карлика, постоянно проходя мимо друг друга. Их концентрация достигала особенно большой величины вблизи центрального солнца, излучение которого было столь велико, что оно почти поглощалось кодированным светом Динвидди. Но на орбитах в три миллиарда миль появлялись и более поздние пришельцы — защитным экраном спиндиззи взаимно предпочтительно было бы не попадать в близкий контакт между собой.

— Довольно пугающая картина, — вымолвила Ди, не отрывая взгляда от экрана. — Я знала о существовании других городов-Бродяг, особенно после нашего столкновения с бандитами. Но чтобы так много! Мне казалось, что и во всей галактике не наберется трех сотен.

— Явное преуменьшение, — назидательно произнес Хэзлтон. — Последняя перепись выявила около восемнадцати тысяч городов. Так ведь, босс?

— Да, — подтвердил Амальфи. Как и девушка, он не мог оторвать глаз от экрана. — Но я понимаю, о чем хочет сказать Ди. Меня это тоже очень пугает, Марк. Видимо, в этой части галактики произошло нечто такое, что привело к полному краху экономики. Какая еще сила могла вызвать к жизни подобные джунгли. Очевидно, власти скопления Служителей с помощью какой-то хитрости привели сюда Бродяг, чтобы создать небывалую конкуренцию и на выгодных для себя условиях выбрать несколько городов, которые им необходимы.

— Другими словами, они хотели заполучить дешевых рабочих, — сказал Хэзлтон.

— Но зачем?

— Можно только гадать. Предполагаю, они хотят провести в своем созвездии что-то вроде индустриализации и перейти на полное самообеспечение, чтобы не зависеть от депрессии. Бог знает, что тут происходило. С уверенностью можно сказать лишь одно: как только мы оживим сломанный спиндиззи, надо сразу же убираться отсюда. Никакой работы здесь не будет.

— Не думаю, что могу с тобой согласиться, — вставил Хэзлтон, удобнее располагаясь в кресле. Ловкость, с которой он это проделал, была поистине невероятной. Создавалось впечатление, что суставы его свободно вращаются в любом направлении. — Если бы здесь проводили индустриализацию, это означало бы, что и депрессия происходит здесь, а не где-то в другом месте. Может быть, они угодили в кризис перепроизводства и остались без средств. Это вполне вероятно, особенно в том случае, если система распределения у Служитилей столь же несправедлива, как в других провинциальных районах. Если тут в ходу совершенно обесценившийся доллар, то мы можем чувствовать себя в безопасности.

Амальфи задумался. Слова Хэзлтона показались ему вполне логичными.

— Надо подождать. Посмотрим, как будут развиваться события, — сказал он. — Допускаю, что ты прав. Но все-таки одно созвездие, даже переживающее стадию бурного расцвета, не в состоянии обеспечить всем необходимым три сотни городов. Технология неизбежно пришла бы в полный упадок. А разве может привлечь Бродяг район, где не хватает денег? Из таких мест, наоборот, уходят.

— Не обязательно. А что, если кругом перепроизводство? Вспомни, что происходило на Земле во время Эры Националистов. Художники и другие люди с незначительными доходами уходили из государства гамильтонианцев — забыл, как оно называлось, — и селились в маленьких странах с гораздо более слабой валютой.

— Тогда была совсем другая ситуация. Господствовала смешанная денежная система…

— Мальчики, позвольте вмешаться в вашу биржевую дискуссию, — насмешливо произнесла Ди. — Что-то я тут не все понимаю. А что, если экономика потерпела крах на всех звездах, до которых отсюда можно добраться? Каким образом — не знаю. Вам виднее. У нас на Утопии экономика развивалась циклически, она словно застыла, многократно проходя одни и те же стадии. Думаю, вы меня простите, но я не понимаю, о чем идет речь. Но в любом случае — падают тут деньги в цене или поднимаются — ничто не мешает нам улететь отсюда, как только мы починим спиндиззи.

Амальфи потряс головой.

— Это-то меня и пугает, — сказал он. — Здесь, в джунглях, собралось огромное количество Бродяг. Что, у всех одновременно сломались двигатели? Этого же не может быть. Если существует какое-то место, где дела обстоят лучше, почему они не отправятся туда? Почему они торчат здесь в такой тесноте? Ведь скопление Служителей, если приглядеться, — всего лишь забытое богом созвездие. Как будто во всей вселенной нельзя найти лучшего места. Как-никак, Бродяги никогда не стремились вести сидячий образ жизни, да и особой общительностью они не отличаются.

Хэзлтон, слегка прикрыв глаза, принялся барабанить пальцами по подлокотникам кресла.

— Деньги — источник энергии, — объявил он. — Правда, не могу сказать, что из-за этого я люблю их сильнее. Чем дольше я думаю о той ситуации, в которой мы оказались, тем больше мне кажется, что выбраться отсюда нам будет не так уж просто. Не стоило нам улетать с планеты Он.

— Может, и так. Амальфи снова обратился к пульту управления. Хэзлтон всегда обладал большой проницательностью. Однако, это его свойство имело одно весьма неприятное, на взгляд мэра, следствие. Иногда управляющий был склонен тратить слишком много времени, рассуждая о ситуации, обстоятельства которой, несомненно, прояснятся сами собой.

Город приближался к долгожданному ангару, к планете со странным названием Мерфи. Маневрирование среди сбившихся в кучу звезд было делом довольно тонким, и мэр собственноручно повел город к цели. Отцы Города, конечно же, справились бы с этой задачей и провели бы город между накладывающимися друг на друга гравитационными полями. В итоге они посадили бы его на поверхность Мерфи, но на это потребовался бы добрый месяц.

Хэзлтон мог выполнить эту непростую работу гораздо быстрее, но вездесущие Отцы Города наверняка не сводили бы с него своих электронных глаз и, не прекращая своих вечных вычислений, пристально следили бы за всеми его действиями. Малейшая ошибка — и они отобрали бы управление. В подобных ситуациях Амальфи всегда оказывался незаменимым. Отцы Города были плохо приспособлены к выполнению столь тонких задач.

Амальфи обычно полагался на свою необычайную интуицию, которая позволяла ему безошибочно ориентироваться в пространстве, точно оценивая взаимное влияние огромных планетарных масс. Именно эти качества и сделали Амальфи пилотом-виртуозом. К тому же власть Отцов Города на Амальфи не распространялась. В их распоряжении была всего одна крайняя мера — лишить его должности, но на это они могли пойти только в самых чрезвычайных обстоятельствах.

Изображение планеты Мерфи на экране росло, как на дрожжах, и инженеры начали стекаться к пульту управления. Они приводили в действия свои панели, пользуясь собственными ключами, пролежавшими без дела более трех столетий с того времени, как на борт в последний раз взяли новый спиндиззи. Подготовка спиндиззи к установке была делом непростым. Замена хотя бы одного спиндиззи в городе требовала повторной настройки всех других. Работа еще более осложнялась тем, что сломавшийся спиндиззи находился в зоне повышенной радиации. Местные инженеры — работники ангара на планете Мерфи — наверняка владели необходимыми специальными средствами. Процедура удаления ядовитых газов, например, давно уже стала стандартной и всегда выполнялась до начала ремонта. Но никто лучше самих горожан не знал особенности конкретной двигательной установки. Да и каждый город по-своему уникален.

Глядя на экран, Амальфи постепенно приходил к выводу, что Мерфи представляет собой обычную, ничем не выдающуюся планету. Размерами она совсем немного превосходила Марс, но, находясь гораздо ближе к своему солнцу, очевидно, обладала более пригодными для жизни условиями. Поверхность планеты казалась совершенно пустынной. После того, как город подошел к Мерфи еще ближе, Амальфи разглядел длинный, протянувшийся миль на двадцать, ангар. Однако, многочисленные, расположенные на равных расстояниях друг от друга, кратеры, несомненно, представлявшие собой творение человеческих рук, были совершенно пусты.

— Плохо дело, — пробормотал Хэзлтон. Представшая их глазам картина, действительно, не обещала ничего хорошего. Город скользнул за горизонт. Хэзлтон тяжело дышал сквозь плотно сжатые зубы. До Амальфи донесся негромкий шум, послышались чьи-то шаги — несколько инженеров, всматриваясь в экран, тихонько подошли ближе, остановившись у него за спиной.

— Занять посты! — прорычал мэр. Инженеры, словно подхваченные ветром листья, разлетелись по своим местам.

На поверхности внешне праздной планеты виднелся какой-то город, показавшийся Амальфи на редкость большим. Город возвышался над Мерфи словно неведомый пришелец, однако, в отсутствие экранирующего поля спиндиззи он казался беззащитным, обнаженным гигантом, беспомощно раскинувшим обессиленные конечности. Причины, по которым стоящий в ангаре город снял защитное поле, были совершенно ясны, и все-таки вид его произвел на Амальфи тяжелое впечатление. Не часто приходилось мэру наблюдать столь тяжелое зрелище: огромный город, словно разделанная туша в корыте, неподвижно распластался перед его взором. По периметру города наблюдалась непонятная активность. Амальфи не мог отделаться от впечатления, будто мириады бактерий копошатся там, взяв пленника в плотное кольцо.

— По-моему, Ди не так уж далека от истины, — сказал Хэзлтон. — У них было достаточно средств, чтобы встать на ремонт, так что деньги в районе скопления Служителей еще что-то стоят. Город пошел на ремонт, значит, сохранил еще какие-то надежды. Наверно, есть такое место, куда горожане мечтают направиться. Не сомневаюсь, что мы сможем получить от них полезную информацию. Этот город не позволил скоплению Служителей обобрать себя. Думаю, что единственным разумным объяснением существования тех джунглей, которые мы наблюдали, является необычная хитрость, позволяющая местным жителям обманывать пришельцев. Мне кажется, прежде, чем садиться, нам лучше установить связь с этим городом. Есть шанс узнать, что нас там ждет.

— Ни в коем случае, — отрезал Амальфи. — Займи свое место, Марк.

— Почему? Вреда-то от этого не будет.

На сей раз Амальфи не ответил. Необычайно острое предвидение, столь характерное для мэра, уже подсказало ему нечто такое, что мгновенно превратило все аргументы Хэзлтона в полнейшую бессмыслицу. Если бы управляющий продолжал следить за своим экраном, он и сам бы понял, в чем дело.

Внезапно пульт управления ожил: направленные сигналы интенсивно прощупывали город. Автоматические радиомаяки на башне управления, расположенной на поверхности планеты Мерфи, приглашали город в док. Амальфи, подчиняясь, повернул рукоятку управления, ожидая появления мерцающего оранжевого сигнала, подтверждающего приглашение Бродягам опуститься на планету. Амальфи принялся выводить город на посадку. Внизу под ним лежала бесцветная равнина, ничего хорошего не предвещающая.

Сигнал все не появлялся. Очевидно, дела на Мерфи шли так плохо, что весь персонал ангара покинул его, отправившись на поиски более выгодной работы. Если это действительно так, то за непредвиденной посадкой города наблюдать будет только автоматика.

С большой неохотой Амальфи снова подключил Отцов Города. Посадка не предвещала никаких политических осложнений, а значит, не было видимых причин занимать людей этой рутинной процедурой. Отцы Города в состоянии сами справиться с этой задачей.

— Это наша первая посадка после планеты Он, — сказал Хэзлтон. Он немного повеселел. — Приятно будет снова размять ноги.

— Никаких разминок и прочей гимнастики, — ответил Амальфи. — Сначала надо собрать необходимую информацию. Я пока не слышал на этой планете ни единого шороха. Не исключено, что они могут ограничить наши действия — мы же ничего не знаем о местных таможенных правилах.

— Но тогда с башни нам сообщили бы требования…

— Вряд ли башня уполномочена передавать подобного рода сообщения всем пришельцам. Кроме того, так можно отпугнуть и тех, кто пришел сюда на законных основаниях. Я никак не могу исключить возможность того, что мы каким-то образом вступили в противоречие с местными законами. Так что надо держать ухо востро.

Амальфи взял в руки микрофон.

— Вызываю дежурного сержанта… Андерсона. Говорит мэр. Отбери десяток молодцов из абордажного отряда и направляйся с ними к наблюдательному пункту у Собора; встречайте управляющего городом и меня. Спрячь людей у выходов так, чтобы их не заметили местные жители. Вполне возможно, что за нами наблюдают; нельзя отказать им в праве на это.

— Мы выходим? — спросил Хэзлтон.

— Да. И помни, Марк: э т о з в е з д н о е с к о п л е н и е в п о л н е м о ж е т о к а з а т ь с я н а ш е й п о с л е д н е й о с т а н о в к о й в о о б щ е. Т ы э т о з а п о м н и ш ь?

— Что же тут непонятного, — управляющий холодным взглядом уставился на Амальфи. — Между прочим, несколько дней назад я говорил тебе именно об этом. У меня есть свои соображения, каким образом нам избежать подобной участи. Правда, они, возможно, не всегда совпадают с твоими. Четыре дня назад ты обвинял меня в излишнем пораженчестве. А теперь ты сам вынужден сделать такой же вывод — обстоятельства заставили. Я хорошо тебя знаю, и не сомневаюсь, что ты не поспешишь сообщить мне, что именно побудило тебя сделать подобное заявление. Однако, я чувствую, что скоро ты заведешь речь о необходимости помнить случай с планетой Тор V. Нельзя сразу идти двумя дорогами, Амальфи. Какое-то мгновение двое мужчин, словно ученики, ждущие подсказки, пристально смотрели друг другу в глаза.

— Ну и сцена, — прозвучал голос Ди. — Не собираетесь ли вы пожениться?

С высоты смотровой площадки ремонтного дока, в котором, в конце концов, расположился город, мир Мерфи предстал перед Амальфи как дикая механическая пустыня.

Он напоминал огромное кладбище, усеянное кранами, подъемниками, узкоколейками с причудливыми ответвлениями, моторами, кабелями, строительными лесами, поддонами, вездеходами, конвейерами, трубопроводами, телеракетами, спиндиззи и полусотней других механизмов, явно относившихся к различным эпохам развития человечества.

Эта разнообразная техника была покрыта толстым слоем ржавчины и валялась в полном беспорядке. Некоторые машины были давно сломаны, однако другие, судя по всему, находились в полном порядке. В целом, док производил впечатление заброшенности. Скорее всего, его давно не использовали и не предполагали использовать в будущем.

У самой линии горизонта стоял еще один город, высокий и стройный, — тот, который Амальфи видел еще с воздуха. Вокруг него деловито крутились небольшие машины. Далеко внизу, под смотровой площадкой, на хаотической поверхности Мерфи, в высокой тени, отбрасываемой городом Амальфи, виднелась фигура человека; он энергично пританцовывал и жестикулировал.

Амальфи направился вниз по узкой винтовой лестнице; Хэзлтон и сержант Андерсон последовали за ним, с трудом сохраняя равновесие в разреженной атмосфере Мерфи. Амальфи, напрягая мускулы, осторожно переходил с одной ступени на другую. На собственном опыте он не раз имел возможность убедиться в том, что падать в подобных условиях, когда гравитация невелика и летишь вроде бы еле-еле, ничуть не приятнее, чем при нормальном тяготении. Пританцовывающая кукла оказалась невесомым, курчавым мужчиной, одетым в чистый, помятый комбинезон. Наверно, ему приходилось спать в нем. По крайней мере, было совершенно непохоже, что в этой одежде когда-либо работали. Пухлое лицо незнакомца покрывали грязные жирные поры. Он свирепо уставился глазами, похожими на горлышко пивной бутылки, на Амальфи.

— Что за черт? — прохрипел незнакомец. — Как вы тут оказались?

— Приплыли, как же еще? Можем мы рассчитывать на ремонт?

— Вопросы здесь задаю только я, бездельник. Скажи своему сержанту, чтобы он держал руки подальше от своего пистолета. Я начинаю нервничать, а когда я нервничаю, может произойти все, что угодно. Вы пришли на ремонт?

— А зачем же?

— Мы заняты, — сказал механик. — Здесь не подают. Отправляйтесь назад, в свои джунгли.

— Вы заняты так же, как молекулы при нулевой температуре! — заорал Амальфи, наклоняясь вперед. Блестящий, словно отполированный, картошкой, нос механика подался немного назад.

— Мы нуждаемся в ремонте и добьемся своего. У нас достаточно денег, чтобы расплатиться. Нас направил сюда лейтенант Лернер из местной полиции. Если этих двух причин тебе мало, мой сержант может опробовать на тебе свой пистолет. Парень он шустрый, так что, думаю, он пальнет раньше, чем ты успеешь куда-нибудь спрятаться.

— Кому ты угрожаешь, черт тебя подери! Ты что, не знаешь, что вы находитесь в созвездии Служителей? Мы и не таких разделывали… нет, нет, сержант, не надо слишком спешить. У меня такой опыт общения с Бродягами, что, кажется, скоро они из ушей у меня полезут. Может быть, вы и правы. Вы что-то говорили о деньгах, или я ослышался?

— Вы поняли нас совершенно правильно, — сказал Амальфи, с трудом сохраняя спокойствие.

— Ваши Отцы Города могут поручиться, что вы платежеспособны?

— Конечно. Хэзлтон… о, черт! Андерсон, что случилось с нашим управляющим?

— Он полез наверх по боковому мостику. Даже не сказал, что ему там нужно, — ответил сержант.

«Ну что ж, — подумал Амальфи, скривив лицо, — иногда излишняя осторожность только вредит.» Если бы Амальфи, спускаясь по мостику, не был сосредоточен только на том, чтобы не оступиться и не загреметь, то наверняка заметил бы, что Хэзлтон кошачьей походкой свернул в сторону.

— Он вернется, — сказал Амальфи. — Послушай, друг, нам нужен ремонт. Один из наших неисправных спиндиззи в перегретом кожухе. Не могли бы вы заменить его на последнюю модель из тех, что у вас имеются?

Механик погрузился в раздумье. Слова Амальфи явно убедили его; даже выражение уродливого лица стало более дружеским.

— У меня на складе есть один спиндиззи типа 6-Р-6. Думаю, он вам подойдет, если, конечно, у вас имеется для него охлаждаемый многослойный фундамент, — медленно произнес механик. — Если нет — могу предложить восстановленный экземпляр модели В-С-7-7-4. Гудит ровно, как новый — не отличишь. Мне, правда, никогда еще не приходилось извлекать раскаленный спиндиззи. Честно говоря, я даже не знал, что они могут так нагреваться. Кто-нибудь из вашего города может помочь мне провести дезактивацию?

— Да, у нас все готово. Взгляни-ка на цвета наших денег и принимайся за дело.

— Мне понадобится некоторое время, чтобы собрать бригаду, — сказал механик. — Обеспечьте, чтобы ваши люди не болтались, где попало. Полицейские этого не любят.

— Сделаю, что смогу.

Механик убежал, лавируя среди беспорядочно сваленных ржавых машин. Амальфи наблюдал за ним, впервые радуясь тому, как быстро и легко можно заставить прирожденного механика, для которого само дело интереснее всего на свете, забыть, на кого он работает и чему послужат его руки. Прежде всего вы говорите о деньгах — в ангарах платят обычно немного; затем надо привлечь какой-нибудь интересной технической проблемой — и он ваш. Амальфи всегда испытывал удовольствие, если в лагере врага ему удавалось встретить подобного прагматика.

— Босс…

Амальфи резко повернулся.

— Где тебя черти носят? Разве ты не слышал, что я говорил: вполне вероятно, что эта планета запретна для пришельцев? Вечно тебя нет, когда ты нужен!

— Знаю, знаю, — спокойно ответил Хэзлтон. — Я рискую, только когда все заранее просчитал. Кстати, это очень продуктивный подход. Боюсь, босс, ты сам о нем забыл и расплачиваешься за это. Я был в том, другом, городе и обнаружил нечто такое, о чем нам не мешало бы знать. Оказывается, все доки здесь в полном запустении. Работают вроде бы только два — здешний и другой, в котором находится тот город. Остальные на сотни миль лежат в развалинах. Там нет ничего — только песок, ржавчина и искореженный бетон.

— А что другой город? — спокойно спросил Амальфи. — Над ним изрядно поработали, в этом сомнения нет. Он полностью запущен и опустошен. Добрая половина его едва держится на подпорках, на улицах полно развалившихся зданий. По-моему, город практически неуправляем. Там работает бригада, которая пытается навести порядок, однако, не похоже, что они торопятся вернуть в город его жителей. По всему, их задача состоит лишь в том, чтобы он мог удрать, исчезнуть. Ясно, что эти люди не жители города. Куда они все подевались — страшно подумать.

— Ты и так уже переутомился, думая, — иронично заметил Амальфи. — Население города, судя по всему, в долговой тюрьме. Работники ангара приводят город в порядок, чтобы он выполнил для них какую-то грязную работу. Потом он будет им не нужен, так что особенно напрягаться нет смысла. Речь идет о чем-то таком, за что свободный город никогда не взялся бы ни за какие деньги.

— А что это может быть?

— Посадка на какой-нибудь газовый гигант, — сказал Амальфи. — Они хотят поработать на планете типа Юпитера, с ледяным ядром и разреженной атмосферой из аммиака и метана. Никаким другим способом они туда попасть не смогут. Могу предположить, что они надеются разжиться там источником отравляющего газа.

— Только не думай, что ты один такой проницательный, — выдавил Хэзлтон, сжав губы. — Я еще понимаю, когда ты, Амальфи, отчитываешь меня за нарушение дисциплины. Но я все-таки не маленький мальчик, чтобы выслушивать постоянные вымыслы о твоей исключительности и всеведении.

— Речь не идет о моем всеведении, — мягко заметил Амальфи, — Я наблюдал за этим городом, когда мы опускались. И следил за приборами. А ты — нет. Приборы-то и доложили мне, что в городе не происходит практически ничего из того, чем обычно живет нормальный кочевой город. Кстати, я заметил, что городские спиндиззи настроены таким образом, что наводимое ими поле сожжет его дотла не позже, чем через год. Понятно, для чего нужно такое поле, и на сопротивление каким условиям оно рассчитано. Поле спиндиззи способно разрушить любое скольжение молекул, движущихся со значительной скоростью. На осмотическое движение газа заметного влияния оно оказать не может. Если настроить поле таким образом, чтобы исключить даже минимальное перемещение молекул в условиях огромного давления в миллион атмосфер, сам спиндиззи неизбежно вскоре развалится. Подобные условия возникают только в одном случае — в ситуации, в которой даже не мгновение не захочет оказаться ни один Бродяга. Это посадка на поверхность газового гиганта. Город готовили именно к такой участи, поэтому трудиться над ним особого смысла не было. К тому же, он стал государственной собственностью, а о ней обычно не слишком-то заботятся.

— Очень жаль, — сказал Хэзлтон, — что ты не сообщил об этом раньше. Тогда мне не пришлось бы совершать никаких вылазок. Есть, правда, еще одно немаловажное обстоятельство, о котором я пока не успел упомянуть. Известно ли тебе, что это за город?

— Нет.

— Хорошо, что ты это признаешь. А я знаю. Об этом городе мы с тобой слышали еще три столетия назад, когда он еще только строился. Это Универсальный Город, так его тогда называли. Он и сейчас мог бы принести огромную пользу, несмотря на весь этот хлам и полнейший упадок. Но Служители гноят его здесь, лишив возможности действовать по-настоящему. Они приготовили этому городу весьма незавидную участь. Стоит попробовать вырвать его из лап Служителей. Помнится, я изучал план этого города еще в то время, когда он был впервые опубликован. Хэзлтон умолк.

Амальфи перевел взгляд в ту сторону, куда смотрел управляющий. Механик — рабочий ангара, с которым он недавно так мило побеседовал, с угрожающим видом бежал к ним, сжимая в руке мезонный пистолет.

— Ты меня убедил, — быстро произнес Амальфи. — Можешь еще раз пробраться туда, только незаметно?

— Смотри-ка, кажется, у нас небольшие неприятности, — взмахом руки он указал на приближающегося механика. — Могу, конечно. Там…

— Пока достаточно. Надо соединить Отцов Города. Настрой их на одну волну и установи в обеих машинах Стандартную ситуацию H. Проследи, чтобы эта процедура запускалась от ключа нашего спиндиззи. Используй самую простую схему «да — нет» и все. Никакой защиты.

— Ситуацию H, босс? Это же…

— Я знаю, что это такое. Боюсь, что другого выхода у нас нет. Ни на черта не годный спиндиззи не позволит нам отчалить, если мы не соединим знания Отцов Города — их и наших. Иначе нам просто не хватит сил. Действуй, пока не поздно.

Механик был уже рядом с ними. Он передвигался огромными скачками, издавая при каждом приземлении злобный крик. Казалось, что звук выскакивает из него именно при ударе о землю. В разреженной атмосфере Мерфи вопли разносились словно резкие звуки, извлекаемые из игрушечного свистка.

Хэзлтон еще на мгновение задержался, а потом, сорвавшись с места, стремглав помчался по боковой лестнице. Механик, вжав голову и откинувшись назад, выстрелил. Мезонный пистолет выскочил у него из руки и стремительно полетел в противоположном выстрелу направлении. Видать, стрелять ему до того не приходилось.

— Мэр Амальфи, позвольте, я…

— Нет, нет, сержант. Успокой его и все. Эй, ты! Иди сюда. Только тихо и без глупостей. Руки за голову. Вот так… А теперь скажи-ка: чего это тебе вздумалось стрелять в моего управляющего?

Хмурое, одутловатое лицо механика посерело от злобы.

— Удрать вам не удастся, — невнятно проговорил он. — Сюда направляется добрая дюжина полицейских нарядов. Они вам зададут жару. Приятно будет посмотреть.

— А за что? — заинтересованно спросил Амальфи. — Ты же первый в нас выстрелил. А мы, вроде, ничего плохого не сделали.

— Ничего, если не считать фальшивого чека! Знаешь ли ты, братишка, что здесь это преступление пострашнее, чем убийство? Я решил проверить, кто вы такие и поинтересовался у Лернера. Так он готов разорвать вас на части. Советую вам молиться за то, чтобы другие полицейские поймали вас раньше, чем он!

— Фальшивый чек? — переспросил Амальфи. — Да вы шутите. Наши деньги намного надежнее всех тех, что у вас здесь в ходу. Подумайте, это же германий, чистый германий.

— Германий? — недоверчиво переспросил докер.

— Именно это я и сказал. Не мешало бы тебе мыть уши немного почаще.

Брови механика поднимались все выше и выше, а уголки губ начали подрагивать. По щекам его покатились две большие маслянистые слезы. Руки он по-прежнему держал за головой и всем своим видом напоминал человека, который вот-вот свалится в припадке.

Внезапно лицо механика преобразилось.

— Германий! — простонал он. — Ха, ха, ха! Г е р м а н и й! Из какой дыры вас задуло вентилятором, Бродяги? Германий — ха, ха, ха! — Он издал негромкий вздох и поднес руки к глазам, вытирая их. — У вас что, нет золота, серебра или платины? Или хотя бы олова или железа? Хоть чего-нибудь стоящего? Убирайтесь, болваны, иначе вам конец. Поверьте мне как другу, убирайтесь подобру-поздорову. Я даю вам хороший совет.

Когда он, наконец, немного успокоился, Амальфи сказал:

— А чем тебе не нравится германий?

— Да ничем, — невозмутимо ответил механик, глядя на Амальфи поверх своего невероятного носа с сочувствием и мстительностью одновременно. — Хороший, полезный металл. Просто к деньгам он не имеет теперь никакого отношения. Неужели до вас это еще не дошло? Сейчас германий — ерунда. Нет, конечно, что-то он стоит, но именно столько, сколько в действительности стоит. Его можно купить, но кто же станет покупать на него другие вещи. В качестве денег он здесь не имеет никакого хождения. Да и в других местах, насколько мне известно, тоже, вся галактика обанкротилась. Полностью.

— Это и к вам относится.

Он снова протер глаза. Зазвучала сирена, негромко, но настойчиво. Хэзлтон был настороже и вовремя заметил приближение полиции.

Повернув ключ, запускающий спиндиззи, Амальфи поймал себя на мысли, что он не в силах понять, что произошло после этого. Надежды на то, что осознать промелькнувшие словно в калейдоскопе события удастся в будущем, также вряд ли были обоснованны. Обращаться с вопросами к Отцам Города не имело смысла: они ничего не прояснят, поскольку — и это совершенно очевидно — сами ничего не поняли. Стандартная ситуация H как резервная и для них была совершенно беспрецедентной. Любой город-Бродяга рано или поздно мог попасть в такое положение, при котором для предотвращения полного уничтожения оставался единственный и очевидный выход: м г н о в е н н о у б р а т ь с я в о с в о я с и. Отцы Города, соединив свои знания с опытом их коллег из Универсального Города, незамедлительно и решительно использовали последний шанс.

Город, словно пуля, выстреленная в космос, выскочил из дока и покинул Мерфи. Перемещение в пространстве на огромное расстояние практически не заняло времени и не сопровождалось сколь-нибудь заметным выделением энергии. Только что Город находился на Мерфи — Амальфи повернул ключ, и планета исчезла. Джейк, не в силах сориентироваться, неустанно вопрошал, где теперь оказался город. Амальфи ничего другого не оставалось, как попросить его заняться выяснением этого.

Полицейские, в боевом настроении прибыв на Мерфи, не успели произвести ни единого выстрела. Вскоре Джейк справился со своей задачей и определил местонахождение покинутой городом планеты. О'Брайен сразу же отправил туда телеракеты: необходимо было установить наблюдение за полицейскими кораблями, которые неустанно сновали вокруг Мерфи в поисках исчезнувшего города.

Спустя час Универсальный Город тихо, без какой-либо видимой подготовки, вихрем взмыл с поверхности пленившей его планеты. К тому времени, когда работники ангара оправились от неожиданности и подняли тревогу, полицейские уже рассыпались во всех направлениях, не оставляя попыток обнаружить город Амальфи, потеря которого явилась для них полнейшей неожиданностью. Когда им удалось перегруппироваться и переключиться на поиск Универсального Города, тот уже полностью прекратил деятельность и обнаружить его было невозможно.

Теперь он плыл по орбите, на полмиллиона миль отстоящей от той, по которой двигался город Амальфи. Все экраны Универсального Города отключились. Если в момент взлета в нем находились механики, то теперь они наверняка уже были мертвы, поскольку атмосфера в городе полностью отсутствовала.

Отцы Города находились в полном искреннем неведении, как все это произошло, и видимо, уже не узнают истины. Стандартная ситуация H приводилась в действие опломбированной самоуничтожающейся схемой. В давние времена ее спроектировали именно таким образом, что должно было помешать некомпетентным или ленивым администраторам прибегать к помощи этой крайней меры по каждому пустяковому поводу. Воспользоваться этой спасительной соломинкой больше уже не удастся.

Амальфи прекрасно понимал, что был вынужден прибегнуть к использованию ситуации H, думая не только о собственном, но и о том, другом, городе. Сами они, возможно, смогли бы спастись более безобидным способом; в каком-то смысле положение его города и не было столь критическим. Если подходить с самыми строгими мерками, можно сказать, что мэр безрассудно лишил город надежды спастись в действительно безвыходной ситуации.

Но Амальфи чувствовал уверенность в том, что ни его городу, ни Универсальному Городу ситуация H больше не понадобится. Два города, связанные только невидимой нитью ультрафонового луча, свободно плыли в беззвездном районе на расстоянии трех световых лет от джунглей и в восьми парсеках от покинутой ими планеты Мерфи. Амальфи, в одиночестве стоя на башне, не мог рассмотреть угрюмые строения мертвого города, однако, мысленно представлял их, словно ожидая, что они попросят вернуть их к жизни.

Вряд ли сейчас он смог бы ответить на вопрос о том, обоснованно или нет не в столь уж безысходной ситуации предпринял он чрезвычайные меры, которые привели к гибели Универсального Города. Перед лицом общегалактической катастрофы подобный вопрос казался мелким и незначительным. Он отбросил сомнения и принялся обдумывать странное происшествие с германиевым чеком на Мерфи. Германий никогда не выступал как эквивалент драгоценного металла. Он обладал свойствами, которые сделали его незаменимым во многих технологиях: решетка из этого металла освобождала электрон после приложений к ней сравнительно небольшого количества энергии, p-n переход действовал как кристаллический детектор. Этот металл применялся в огромном количестве в различных электронных устройствах. Но вместе с тем он был редким.

Конечно, не таким редким, как серебро, платина или иридий. Подобно этим металлам, которые когда-то также выполняли функцию универсальных денежных средств, германий обладал искусственно установленной ценностью. По сути дела, она определялась общепризнанным экономическим соглашением, возникшим на базе вымыслов, причуд ювелиров и своенравия государственных монополий. Рано или поздно какая-нибудь планета или группа планет, поднявшись на более высокую ступень развития, откажется от использования германия как стандартного мерила богатства. Не исключено, что кому-нибудь удастся синтезировать этот металл искусственным путем. В любом случае эта перспектива пока казалась очень неопределенной.

Гораздо большее значение имело то, что случилось сейчас. По действующим ценам стоимость металлического германия, находящегося на борту города, составляла всего восьмую часть от прежней его продажной цены. Еще хуже было то, что большая часть богатств города была представлена не металлом, а в виде бумажных долларов, выпущенных на Земле и в некоторых других административных центрах и обеспеченных хранящимся там германием, принадлежавшим городу. Но здесь эти деньги не имели никакой реальной ценности.

Судя по всему, устанавливался новый универсальный стандарт: на первое место выходили лекарственные средства. Если бы городу удалось добыть на планете Он достаточное количество антинекротиков, он стал бы сейчас мультимиллиардером. Вместо этого он фактически находился на грани банкротства.

Амальфи не переставал удивляться, с какой быстротой лекарство утверждалось в качестве новой универсальной единицы в платежах. Бродягам, отрезанным от основных событий, определяющих ход истории, подобные метаморфозы часто представлялись делом рук неизвестного одиночки-гения. Трудно было воспринимать такие превращения как логичный исход конкретных исторических событий, ведь очень часто наиболее существенные обстоятельства оставались для них попросту неизвестными. Однако, после того, как новое положение уже утвердилось, всегда можно найти ему разумное обоснование. Ценность лекарства определяется довольно точно, исходя из его лечебного эффекта и доступности. Те лекарства, которые несложно синтезировать в больших количествах недорогим способом будут стоить несколько пенни или пятицентовиков. Те, которые искусственным путем получить невозможно, которые редки при относительно активном спросе на них, особенно, если этот спрос не полностью удовлетворен, естественно, будут дорогими.

Кроме того, даже самые ценные лекарства можно получать в более или менее концентрированном виде, что значительно повышает гибкость при выплате задолженностей. Лекарства в такой же степени, как и металлы, трудно фальсифицировать: относительно несложная лабораторная проверка сразу же вскроет подделку. И еще одно весьма немаловажное обстоятельство: лекарства довольно быстро устаревают, новые и совершенные приходят на смену старым. В результате валюта довольно быстро обновляется по форме, что не позволяет создавать большие, омертвленные запасы денежных средств.

Да, лекарства со всех точек зрения представляют собой удобный и надежный стандарт. И бумажные деньги по-прежнему останутся в ходу, поскольку реальные валютные операции будет неудобно выполнять, пользуясь кубическими сантиметрами химических соединений, точно так же, как никому в голову не могло придти притащить с собой тонну германия, чтобы расплатиться с кредитором.

Однако, если оценивать запасы лекарственных средств, город Амальфи мог считаться настоящим бедняком. К тому же новых бумажных денег, вошедших в обращение после введения стандарта на лекарства, у него не было вовсе. Можно, конечно, было продать весь наличный германий и тем самым хоть немного продержаться. Не исключено, что удастся реализовать и старые бумажные деньги, относящиеся к периоду германиевого стандарта, под гарантии Земли. Однако, потери на этой операции неизбежно окажутся очень значительными. Если даже и удастся уговорить представителей скопления Служителей взять на себя хлопоты, связанные с использованием принадлежащего городу металла, вряд ли это принесет больше одной пятой его реальной рыночной стоимости.

О продаже лекарств, которыми в настоящий момент располагал город, не могло быть и речи, поскольку их запаса едва могло хватить на обеспечение самих горожан. Амальфи содрогнулся от одной мысли о том, какую брешь в бюджете горожан могут пробить расходы на медицину в условиях новой экономики. Широкое внедрение антинекротиков как основы денежной системы поставит перед каждым ужасную дилемму: использовать ли кредитные карточки немедленно и закупить на них хоть что-то из повседневно необходимого или по-прежнему жить в нищете, имея возможность без конца продлевать подобное существование?

Амальфи беспощадно гнал через узкие отсеки своего черепа одно заключение за другим, словно жрец, проворно погоняющий бичом мычащие жертвы. Город был беден. В созвездии Служителей невозможно было найти никакого дела, на котором можно было бы сносно заработать, а без нового спиндиззи нечего было и мечтать о каком-нибудь другом месте.

Оставался только один выход: отправиться в джунгли. Больше идти было некуда.

Никогда еще Амальфи не приходилось производить посадку в подобных условиях. От одной мысли об этом у него вспотели ладони. Мэр неловко вытер их о себя. Рядом со словом джунгли в его представлении всегда стояло слово н и к о г д а. Городу следует полагаться только на себя, Город всегда должен выходить невредимым из любого кризиса, брать на себя не больше, чем он может сделать. Эти призывы оказывались не более, чем затертыми клише, а «н и к о г д а» превращалось в однозначно определенный момент времени, совершенно ясно и четко выражаемый другим понятием — «с е й ч а с».

Амальфи подхватил телефон, свисающий с ограждения на мостике башни.

— Хэзлтон?

— Да, босс. Каково твое решение?

— Пока никакого решения нет, — ответил Амальфи. — А что если нам обшарить соседний город еще раз? Может быть, удастся раздобыть там корабль, тогда мы сможем убраться отсюда. Отправь туда людей в полном снаряжении, надо это проверить.

Некоторое время Хэзлтон молчал, и Амальфи вдруг понял, что вопрос этот он задал машинально, чтобы хоть немного очистить свою совесть, и что приговор им уже вынесен. В памяти его всплыла и, как саламандра, заметалась в мозгу строчка, принадлежащая перу Теодора Ретке — одного из земных поэтов: А край — он никогда пожрать не сможет центр…

— Хорошо, — прозвучал голос Хэзлтона. Прошло еще полчаса, показавшиеся ему вечностью, прежде чем управляющий заговорил снова: — Босс, боюсь, что дела в этом городе еще хуже, чем мы предполагали. Спиндиззи у него исправные, но совершенно расстроены. И вообще, создается впечатление, что в городе царит полнейший беспорядок; похоже, механики из ангара потрудились там от души. Киль, например, сломан. Наверное, посадкой управлял не городской персонал, а сами служители.

Вряд ли там удастся отыскать хоть один жизненно важный объект, который находился бы в работоспособном состоянии. Амальфи, конечно, предвидел, что результат обследования, проведенного Хэзлтоном, окажется именно таким. Однако, признаваться в этом, особенно, учитывая настроение Хэзлтона, он совершенно не собирался. Амальфи чувствовал, как в управляющем зреет протест, и ему оставалось только надеяться, что тот пока сам еще этого не сознает. Возможно, Хэзлтон, несмотря на всю сдержанность мэра, все-таки почувствовал тот эмоциональный груз, который опустился на плечи переживающего свою вину Амальфи, а может быть, Хэзлтон и сам ощущал свою причастность к происшедшему… В любом случае, Амальфи позволил склонить себя к похищению Универсального Города под давлением управляющего; хотя и предвидя последствия, он хотел сохранить согласие в окружении. Амальфи не стал пускаться ни в какие выяснения, а просто сказал:

— Что порекомендуешь, Марк?

— Надоело мне все это, босс. Я жалею, что добивался захвата города. Чего мы добились этим? Да ничего, если не считать того, что наши Отцы Города теперь обладают всеми знаниями, которыми располагали их коллеги из Универсального Города. А спиндиззи у нас как не было, так и нет. Вне дока нам его установить не удастся.

— Ладно, — успокоил его Амальфи. — Установи его экраны на уровень сорока четырех процентов и сразу же возвращайся. Универсальный Город должен закрепиться на своей орбите. Будь внимателен: настройку следует выполнить очень точно. С расстроенными спиндиззи лучше обращаться осторожно. Если ты выставишь уровень с ошибкой, это может иметь последствия на огромной территории. Любой, кто окажется к спиндиззи ближе двух парсеков, сразу же почувствует на себе действие искаженного поля. Оно и нам может помешать, когда мы будем потом взлетать.

— Все понял.

Оставались еще полицейские, которых никогда нельзя сбрасывать со счетов. Теперь они наверняка ополчатся на город Амальфи, вменяя ему в вину не только выдачу фальшивого чека, но также хищение государственной собственности и смерть работников ангара — подданных скопления Служителей, находившихся на борту Универсального Города в тот момент, когда он сорвался с поверхности Мерфи.

Только в джунглях можно было спастись, да и то — лишь на время. На какое-то время город мог затеряться там среди трех сотен себе подобных, многие из которых имели такое вооружение, о котором Амальфи мог лишь мечтать.

Амальфи подумал о том, что в таком тесном скоплении городов, которое образовалось сейчас в этих невероятных джунглях, он может столкнуться с кем угодно, даже с фантастическим орбитальным фортом Веги. Он до сих пор был единственным объектом, кочующим во вселенной, к возникновению которого люди не имели никакого отношения, и давно уже стал легендой — каждый уважающий себя путешественник мечтал принять участие в экспедиции на этот форт. Амальфи не менее других Бродяг был заинтригован красочными легендами по поводу форта; он прекрасно знал хотя и скудные факты, касающиеся его происхождения: форт долгое время вращался вокруг Веги, пока в один прекрасный момент не врезался в нее, после чего столь же неожиданно отбыл в неизвестном направлении, мгновенно проложив себе путь сквозь скопление полицейских крейсеров. Население Веги осталось в полном неведении о дальнейшей судьбе своего странного спутника. Не имея в своем распоряжении никаких средств, кроме достаточно тихоходных боевых кораблей, они даже не приступали к поискам исчезнувшего форта. С тех пор об орбитальном форте ничего не было слышно, но, несмотря на это, легенда о нем обрастала все новыми красочными подробностями.

Самих жителей Веги можно было назвать как угодно, но только не привлекательными людьми. Едва ли кому-нибудь удалось бы доходчиво объяснить, почему история с орбитальным фортом этой весьма неприглядной планеты так полюбилась Бродягам. Может быть, сыграло роль то, что все Бродяги дружно не любили полицейских и постоянно всячески демонстрировали свою антипатию ко всему, что связано с Землей. Однако, и это вряд ли можно считать исчерпывающей разгадкой странной популярности легенды. То и дело возникали самые невероятные рассказы о неограниченных возможностях странствующего орбитального форта и о его сказочной неуязвимости. Не было такого уголка галактики, где вездесущий странник не успел бы отличиться, он был Беовульфом городов-Бродяг, их Сидом, Сигурдом, их Гевьон, Роландом, Прометеем, Кухулином, Лемминкайненом…

Амальфи почувствовал пробежавший по спине холодок. Мысль, только что пришедшая ему на ум, была столь пугающей и отталкивающей, что он инстинктивно отбросил ее. Минул не один век, как этот легендарный форт был уничтожен. Но если форт все-таки еще существовал… Из этого непосредственно следовало несколько чрезвычайно важных выводов, проясняющих для мэра последовательность необходимых действий…

Да, это вполне возможно. Определенно. Игра стоит свеч…

Е с л и  и з  э т о г о  ч т о - т о  в ы й д е т.

Амальфи размышлял несколько кратких мгновений и отбросил соблазнительную идею найти Веганский форт. Может быть, позже, но сейчас важнее другое: до тех пор, пока Служители используют джунгли как бездонную бочку с рабочей силой, полицейские созвездия никогда не решатся изменить реальное положение вещей, чтобы броситься на поиски одного «криминального» города. В понимании служителей все Бродяги — преступники по определению.

«Что, кстати, недалеко от истины, — подумал Амальфи, — особенно, если взять его собственный город. В свете последних событий он был уже не просто Бродягой — его вполне следовало причислить к бандитам».

— Босс? Я возвращаюсь. Что ты там хитришь? Надо побыстрее убираться, не то…

Амальфи пристально смотрел на красного карлика, зависшего над его балконом.

— Никаких хитростей, — сказал он. — Мы проиграли, Марк. Делать нечего, отправляемся в джунгли.

 

6. ДЖУНГЛИ

Города дрейфовали по своим застывшим орбитам вокруг маленького красного солнца. Время от времени некоторые из них возникали на экране в свете своих ходовых огней, однако, большинство не могли позволить себе и такой роскоши. Нехватка энергии не позволяла им держать огни включенными. Освещение в условиях необычайной плотности расположения орбит было крайне важным, и все-таки экономия энергии, необходимой для поддержания экранов, наводимых спиндиззи, имела безусловный приоритет.

Только один город был освещен по-настоящему — не ходовыми огнями, которые как раз были отключены, а обычным уличным освещением. Город обладал достаточными запасами энергии и желал, чтобы все знали об этом. Он словно демонстративно подчеркивал, что предпочитает расточительно расходовать свою энергию, а не соблюдать такие никому не нужные формальности, как включение лишь ходовых огней.

Амальфи рассматривал изображение ярко освещенного города на своем экране. Картинка не отличалась особой четкостью, поскольку город находился близко к красному карлику, в той зоне, где естественное, ничем не ограниченное гравитационное поле существенно преобразило структуру космического пространства. Насыщение этой области более слабыми экранирующими полями, окружающими другие города, еще заметнее затрудняло восприятие. Сквозь компанию других городов город Амальфи никак не мог пробраться к местному солнцу ближе восемнадцати астрономических единиц — расстояние примерно равное тому, на которое Уран отстоит от Солнца в солнечной системе. Поэтому красный карлик представлялся обычной звездой десятой звездной величины. Звезда спектрального типа G0 на расстоянии четырех световых лет, казалось, располагается значительно ближе.

Конечно, все триста с лишним городов-Бродяг не могли одновременно занять выгодную для себя позицию вблизи красного карлика, чтобы получить возможность аккумулировать излучаемую им энергию. Кому-то неизбежно приходилось держаться вдали. Не менее очевидным казалось и то, что ближе всех к живительному звездному огню смогли пробраться как раз те, кто и без того обладал более высокими запасами энергии. Те же города, которые больше других нуждались в получении тепла, замерзшие и изверившиеся, дрожали в темноте.

Удивительным казалось т о, что ярко освещенный город решился выставить напоказ свое пренебрежение к местным законам, да и вообще к здравому смыслу как раз в тот момент, когда к центру джунглей под эскортом полиции направлялась эскадра кораблей Служителей.

Амальфи еще раз обвел взглядом расположенные в ряд экраны. Во второй раз в течение последнего года мэр находился на посту управления Городского Центра, которым он почти никогда не пользовался. Помещение это в древности служило для официальных приемов и еще двенадцать веков назад, сразу после того, как город покинул Землю, было оборудовано системой смотровых экранов. Возможностями поста пользовались только в тех случаях, когда город подходил к какой-нибудь высокоразвитой звездной системе. Именно в таких случаях могла возникнуть необходимость проведения сложных переговоров с различными представителями местных властей: с дипломатами, экономистами и юристами. Этих переговоров — долгих и обстоятельных — никогда не удавалось избежать. Без них Бродяги не могли надеяться, что им удастся вступить в контакт с местными властями. Едва ли Амальфи мог предполагать, что в джунглях ему придется прибегнуть к помощи поста в Городском Центре.

«Много еще такого, — мрачно думал про себя Амальфи, — чего я не знаю о жизни в этих джунглях».

Один из экранов вдруг осветился. На нем во весь рост возникла женская фигура в старомодных одеждах из обветшалого от времени материала. Женщина — очевидно, торговый агент Служителей — сурово смотрела с экрана: хотя по комплекции вовсе не выглядела также сурово.

— Слушайте, — прозвучал ее холодный голос, — имеется разнарядка, связанная с реализаций проекта на планете Херн Шесть. Мы можем направить туда шесть городов. Оплата — после выполнения задания.

— Внимание, Бродяги.

Осветился третий экран. Еще до того, как изображение, затуманенное локально искаженной пространственной решеткой, стало стабильным, Амальфи узнал появившееся на нем характерное очертание. Никакие помехи не могли обмануть его, когда речь шла о полиции. Мэр даже не очень сильно удивился, когда на экране сфокусировалось лицо лейтенанта Лернера — человека, в руках которого взятка, полученная им от города, превратилась в не имеющий никакой ценности германий.

— Если начнутся любые беспорядки, никто не будет нанят, — сказал Лернер. — Вы поняли — никто. Вам необходимо должным образом представить свои предложения этой леди. Она решит, принять или отклонить ваши заявки. Те из вас, кого распределят на работу за пределы джунглей, сохранят здесь свой счет, если решат воспользоваться приглашением. Никакой охраны в пути не будет. Если кто-то проявит неуважение… — лейтенант Лернер провел указательным пальцем по горлу — этот жест был хорошо известен во все времена.

Амальфи, еле сдерживая гнев, резким движением выключил звук. Лернер и женщина-торговый агент продолжали что-то говорить. Но в этот момент пробудился к жизни еще один экран, и Амальфи необходимо было услышать слова, которые поступят от него. Содержание речей лейтенанта и агента предсказать заранее было не так уж трудно. И на самом деле — Отцы Города еще на подходе к джунглям выдали мэру свой прогноз, и Амальфи вполуха слушал двух первых ораторов, чтобы убедиться, что их слова не расходятся с предсказаниями. Но вот что скажет представитель ярко освещенного города, соседа красного карлика — босс джунглей, короля Бродяг…

Даже Амальфи, не говоря уж об Отцах Города, едва ли мог предсказать это. Лейтенант Лернер и женщина, по-прежнему беззвучно шевелили губами на экране; на последнем, четвертом, экране уже двигалась тень следующего оратора. Медлительный, грубый, но убедительный голос полностью заполнил помещение поста управления.

— Никаких предложений на сумму менее шестидесяти не принимать, — произнес голос. — Города класса А будут запрашивать за работу на планете Херн Шесть по сто двадцать четыре единицы. Города класса В не должны сбивать цену, пока эта проклятая торговка не отберет из класса А всех, кто ей нужен. Если она наберет всех шестерых из этого класса, значит, все — дело сделано. Класс С вообще не участвует в торгах по Херну Шесть. Все, кто позволит себе нарушить субординацию, будут наказаны или сейчас… — Образ на экране приобрел ясные очертания, вызвав у Амальфи неудержимый смех, — … или после того, как уйдет полиция. Пока все.

Образ — лысый мужчина в древнем металлическом шлеме — исчез с экрана. Еще некоторое время он стоял перед глазами Амальфи. Король Бродяг оказался мужчиной, словно выплавленным из лавы. Возможно, когда-то он и был рожден известным образом, но сейчас скорее напоминал странное геологическое явление, некую колонну из черного камня, поднявшуюся из трещины в земной коре и принявшую обличье человеческой фигуры.

Его бесформенное лицо искажала непреодолимая боль, которую обычно вызывала непобежденная до сих пор болезнь, хотя теперь от нее не умирали.

Рак.

В голове Амальфи прозвучал голос, производимый миниатюрным вибратором, вмонтированным в отросток кости за правым ухом мэра.

— Именно это и предсказывали Отцы Города, — прокомментировал Хэзлтон со своего поста наверху, в башне управления. — Но вряд ли это существо столь наивно, как могло показаться. Он принадлежит другой эпохе и летает, наверно, еще с тех времен, когда не было известно, каким образом поляризовать поле спиндиззи для защиты от космической радиации. Ему никак не менее двух тысяч лет.

— За такой срок можно набраться мудрости, — согласился Амальфи. Под высоким военным воротником у него на горле находился крохотный микрофон. Если можно судить по экранам, то он стоял неподвижно, в молчании и полном одиночестве; и хотя он являлся экспертом в разговоре без шевеления губами, сейчас даже не пытался этого сделать, поскольку плохие условия местной трансляции делали практически невозможным то, что его бормотание будет услышано.

— Не очень-то похоже, что он говорил все это серьезно. Однако, для нас все же будет лучше, если мы какое-то время посидим тихо.

Амальфи бросил взгляд на запасной боевой экран — объемную карту, на которой двигались разноцветные точки, изображающие города, ближнее солнце и корабли Служителей не в соответствующем масштабе, но по их относительным положениям. Экран был замаскирован под обычный письменный стол и просматривался только с задней стороны, поэтому никто, кроме Амальфи, ее не видел. Силы Служителей представляли один торговый и четыре полицейских корабля, один из которых — головной крейсер — вероятно, находился под командованием Лернера.

Силы эти вряд ли можно было назвать значительными, но ведь и ситуация едва ли требовала присутствия в этом районе целого отряда полицейских. Если бы Бродяги смогли хоть немного согласовать свои действия, им не составило бы особого труда изгнать Лернера из джунглей с незначительными потерями. С другой стороны, Лернер мог запросить подкрепление, и тогда Бродяги едва ли протянули бы долго. Внезапно целая цепочка из двадцати трех «персональных» экранов, расположенных высоко на изогнутой дальней стене, ярко засветились. Двадцать три лица смотрели сверху на Амальфи. Это были мэры всех, за исключением одного, городов класса А, находящихся в джунглях. Двадцать четвертым теперь стал город Амальфи. Амальфи снова включил главный звуковой канал.

— Готовы ли мы приступить к делу? — спросила женщина-представитель Служителей. — Я вижу изображение двадцати четырех городов, значит, собрались все претенденты. Да, в наше время Бродяги проявляют мало рвения к работе — двадцать четыре города из трех сотен изъявили желание заняться столь простой работой! Что уж тут удивляться. Именно такое отношение и сделало вас Бродягами. Вы везде сторонились честной работы.

— Работать мы не отказываемся, — прозвучал голос Короля Бродяг. Однако, его экран по-прежнему оставался серо-зеленым. — Список у вас есть. Делайте свой выбор.

Голос женщины вполне соответствовал ее внешности.

— Дерзости я не потерплю, — резко заявила она. — Будете грубить — приглашу добровольцев из класса В. Между прочим, я при этом даже смогу сэкономить.

Ответа не последовало. Женщина нахмурилась и уставилась на список, который она держала в руках. Через некоторое время она выкрикнула три номера, а затем с большой неохотой и четвертый. Четыре экрана над головой Амальфи погасли, а на карте в столе четыре пятнышка задвигались, удаляясь от красного карлика.

— Для обслуживания планеты Херн Шесть больше не требуется. Осталось только подобрать кандидатов для работы при повышенном давлении, — медленно произнесла женщина. — В моем списке отмечены восемь городов, являющихся специалистами в этой области. Эй вы там, кто вы такой?

— Брэдли-Вермонт, — ответило одно из лиц над головой Амальфи.

— Сколько вы хотите за работу при повышенном давлении?

— Сто двадцать четыре, — угрюмо ответил мэр Брэдли-Вермонта.

— Ого! Однако, высоко ж вы себя цените, не так ли? Не хотите ли поплавать тут еще? Глядишь, скоро совсем сгниете. А может, успеете понять, что такое спрос и предложение, и как они связаны. А вы — здесь указано, что вы — Дрезден-Саксония. Какова ваша цена? Помните, мне нужен только один город.

Мэр Дрезден-Саксонии — мужчина с выпирающими скулами и черными блестящими глазами — производил впечатление сильно ослабевшего человека. Однако, несмотря на явное недоедание, он был вполне доволен собой. Он даже улыбался; впалые глаза мэра сияли, отчего казались еще больше, чем были.

— Мы просим сто двадцать четыре, — произнес он с каким-то злонамеренным безразличием.

Глаза женщины сузились от удивления:

— Вы хотите сто двадцать четыре? Какое совпадение! И вы тоже?

— То же самое, — сказал третий мэр, преодолевая внутреннее сопротивление. Женщина резко повернулась и указала прямо на Амальфи. Используя технику старинных городов, подобных тому, которым управлял Король Бродяг, едва ли можно было точно определить, на кого указывала торговый агент. Но новые города, составляющие в этой группе большинство, наверняка обладали компенсирующими трехмерными камерами.

— Что у вас за город?

— На этот вопрос мы отвечать не будем, — сказал Амальфи. — Кроме того, мы не являемся специалистами по работам при высоком давлении.

— Это мне известно. У меня тут все подробно сказано. Из всех городов-Бродяг, которые мне приходилось видеть, ваш самый большой. Я не говорю о вашем брюхе. Мне кажется, вы достаточно современны, чтобы взяться за это дело. Соглашайтесь на сотню — и работа ваша. Но не больше.

— Нас это не интересует.

— Вы не только толстый, но еще и глупый. Вы только что прибыли в эту чертову дыру, а у нас предусмотрены штрафы…

— Вы же знаете, кто мы такие. Зачем же спрашивать?

— Не ваше дело. Чтобы узнать джунгли, надо здесь пожить. В вашем положении было бы довольно разумно согласиться на эту работу и выбраться отсюда, пока еще возможно. Если закончите работу раньше установленного времени, получите сто двенадцать.

— Вы отказали нам в иммунитете, — сказал Амальфи, — так что можете не утруждать себя выгодными предложениями. К тому же я уже сказал: работа с высоким давлением не интересует нас ни за какие деньги.

Женщина рассмеялась.

— Ко всему, вы еще и лжец. Вы не хуже меня знаете, что во время выполнения работы никто не может арестовать Бродягу. Когда сделаете дело, сможете убраться отсюда. Ну ладно, даю вам сто двадцать. Это мое последнее слово. Всего на четыре единицы меньше того, что требуют эксперты по подобным работам. По-моему, справедливо, не так ли?

— Может быть, и справедливо, — ответил Амальфи. — Но мы не выполняем таких работ. Кстати, мы уже получили первые репортажи с Херна Шесть. Как только лейтенант Лернер объявил, что работа будет выполняться именно там, мы сразу же направили туда телеуправляемые ракеты. Полученные репортажи нам очень не понравились. Мы не хотим там оказаться. Мы не согласимся на эту работу ни за сто двадцать, ни за сто двадцать четыре, да и вообще не возьмемся за нее ни на каких условиях. Поняли?

— Очень хорошо, — злобно произнесла женщина. — Думаю, вы еще обо мне услышите, Бродяга.

Король джунглей недружелюбно смотрел на Амальфи. Если мэр правильно понял, то Король считал, что он несколько излишне подчеркивает солидарность Бродяг. Возможно, ему также казалось, что столь откровенное выражение независимости подрывает его безраздельную власть в джунглях. Амальфи был абсолютно уверен в том, что правильно угадал мысли Короля.

Теперь, все что оставалось, так это приступить к найму городов класса В; однако и это потребовало довольно длительного времени. Женщина, как оказалось, являлась не просто торговым агентом, но и довольно важной предпринимательницей. Ей были необходимы двадцать городов — по одному на каждый кусочек грязной работы: разработка в непосредственной близости от красного карлика залежи кариотита с низким процентным содержанием минерала. Двадцать городов-шахтеров довольно быстро превратят небольшую планету в кучу хлама. Цель представителя Служителей состояла в том, чтобы выполнить работу, заплатив жалкие гроши.

Но пока она еще продолжала собираться с мыслями, готовясь предложить свои условия Бродягам, неожиданно раздался чей-то слабый голос. Лица говорившего видно не было.

— М ы б е р е м с я з а э т у р а б о т у. В о з ь м и т е н а с.

Со всех экранов послышалось невнятное бормотание, по лицам мэров пробежало недовольство. Амальфи взглянул на объемную карту, но ничего особенного там не увидел: слишком слабым был сигнал. С уверенностью можно было сказать только одно — голос принадлежал одному из мэров городов, расположенных на периферии, вдали от центра джунглей, которые гораздо больше других нуждались в пополнении запасов энергии.

На какое-то мгновение показалось, что торговый агент Служителей почувствовала некоторое замешательство. Даже в джунглях, — подумал Амальфи, — все-таки должны соблюдаться некоторые, пускай и грубые, правила. Совершенно очевидно, что женщина понимала: принятие пожелавшего до переговоров с другими может быть воспринято весьма отрицательно.

— Вам лучше держаться подальше, — прозвучал голос Короля джунглей. Голос его — медлительный и тяжелый, — казалось, повис в воздухе. — Предоставьте леди возможность выбирать самой. Класс С, между прочим, ей вообще не нужен.

— М ы б е р е м с я з а р а б о т у. М ы о ч е н ь д а в н о н а ч а л и д о б ы в а т ь и с к о п а е м ы е и у м е е м о б о г а щ а т ь р у д у с п о м о щ ь ю г а з о в о й д и ф ф у з и и, м а с с — с п е к т р о г р а ф и и и м а с с х р о м а т о г р а ф и и. В о о б щ е у м е е м д е л а т ь в с е и с п р а в и м с я с р а б о т о й. О н а д о л ж н а б ы т ь н а ш е й.

— То же касается и остальных, — холодно ответил Король, на которого слова мэра добровольцев явно не произвели ни малейшего впечатления. — Ждите своей очереди.

— М ы у м и р а е м т у т! Г о л о д, х о л о д, ж а ж д а, б о л е з н и!

— Все в таком положении. Неужели вы думаете, что другим здесь нравится? Дожидайтесь своей очереди!

— Прекрасно, — неожиданно вступила женщина. — Мне надоело постоянно слушать указания, в ком я нуждаюсь, а в ком — нет. Пора кончать. Сообщите свои координаты, кто бы вы ни были, и…

— Вот-вот, сообщите координаты, и не успеете вы еще замолчать, как мы отправим туда торпеду Дирака! — прогремел Король. — Аколит, сколько заплатите за взрывные работы? Никому не разрешено работать меньше, чем за шестьдесят единиц. Ясно?

— М ы б е р е м с я з а п я т ь д е с я т п я т ь.

Женщина улыбнулась кривой неприятной улыбкой.

— Очевидно, кто-то из этой чумной зоны счастлив использовать свой шанс и честно поработать? Кто следующий?

— О черт, вам нет необходимости принимать из класса С, — прохрипел один из отвергнутых мэров. — Мы тоже согласны на пятьдесят пять. Чего нам терять?

— Т о г д а м ы с о г л а с н ы н а п я т ь д е с я т, — немедленно прошептал аутсайдер.

— Типун тебе на язык! Ты еще пожалеешь, что раскрыл рот, проклятый Кокуильхэтвиль-Конго. Ведь это ты, я не ошибся? Ты еще пожалеешь, что вообще осмелился что-то промолоть своим языком.

На экране в столе зеленые точки пришли в движение. Некоторые из крупных городов покидали свои орбиты. Торговый агент была встревожена таким развитием событий.

— Хэзлтон! — скороговоркой пробормотал Амальфи. — Что-то мне это все не нравится. Приготовься. Как только я скажу, мы отправляемся на одну из свободных орбит около красного карлика.

— Скорости не хватит…

— Если бы мы могли набрать скорость, нас бы здесь сейчас не было. К тому же лучше проделать это медленно, чтобы никто, глядя на свои карты, не смог заметить, что мы движемся против общего потока. Это возможно? Если сделать это, не привлекая внимания, нельзя, лучше сразу же отказаться от этой попытки.

— Хорошо.

— Клянусь ночной сорочкой Хаджи, вы получите хороший урок! — воскликнула женщина из скопления Служителей. — На сегодня все. Никакой работы не будет. Я вернусь через неделю. Может быть, к тому времени вы поумнеете. Лейтенант, давайте убираться отсюда ко всем чертям!

Однако, это оказалось довольно трудной задачей. Между кораблями Служителей и открытым космосом образовалось нечто вроде фронтальной волны, наведенной тяжелыми городами. Волна эта быстро распространялась от центра к темной периферии, в которой дрожали от холода города-слабаки. Холодная оболочка, образованная тесным строем городов класса С, пришла в паническое движение, а еще дальше блестящие зеленые искорки озлобленных городов, от которых только что ускользнула такая близкая уже работа, словно в гневе, в мириадах брызг врезались в основное облако.

В помещении Городского Центра воцарился настоящий бедлам. Мэры, перебивая друг друга, кричали, пытаясь объяснить, что не виноваты в создавшейся в космосе суматохе. Доносились голоса представителей городов, все еще не потерявших надежду добиться долгожданной работы. Во всеобщей сумятице они продолжали выкрикивать свои предложения. Громогласный бычий рев Короля Бродяг перекрыл невероятный шум.

— Очистить небо! — закричал Лернер. — Всем убраться отсюда!..

Словно в ответ на его слова экран в столе Амальфи затрещал, покрывшись сапфировыми, толщиной с волос, полосками. Гром мезотронных винтовок заполонил наушники, изрисовав отчаявшиеся, кричащие лица на экранах. Лейтенант Лернер посуровел как человек, испытывающий неудержимый страх, поняв внезапно, что ситуация, в которой он оказался, вышла из-под контроля и сделалась окончательно опасной. Амальфи успел заметить, как полицейский к чему-то протянул руку.

— Все, Хэзлтон. С п и н!

Сломанный спиндиззи жалобно выл, и город, словно преодолевая боль, набирал скорость. Локоть Лернера на экране дернулся; от полицейского корабля протянулся бледный направленный луч бластера Бете. Через несколько секунд что-то — Амальфи не успел разглядеть, что это было, — взорвалось, оставив после себя лишь огромное газовое облако. Исчезнувший город находился так далеко от центра скопления, что Амальфи сначала подумал, будто до смерти перепуганный Лернер стрелял наугад, просто чтобы устрашить Бродяг. По лицу Лернера он понял, что тот действительно не знает, кого поразил его шальной выстрел. Лейтенант был обескуражен не меньше Амальфи и сожалел о смерти неизвестного.

Глубина этой реакции заново удивила Амальфи. Быть может для него еще не все потеряно.

Какой-то полный идиот открыл сейчас огонь по полицейским, однако ни один из выстрелов не достиг цели. Мезотронные ружья, состоявшие на вооружении городов-Бродяг, никогда не были особенно грозным оружием. Амальфи ужаснулся при мысли о том, что Лернер, не выдержав подобного выпада, еще раз приведет в действие бластер, однако, полицейский сумел взять себя в руки и мыслил трезво и рассудительно. С командного крейсера более не последовало ни единого выстрела. Возможно, лейтенант почувствовал, что еще один неосторожный выстрел — и стычка может превратиться в массовое восстание, а тогда придется призывать на помощь весь космический флот Служителей.

Служители никак не могли быть заинтересован в подобном развитии событий, поскольку произошло бы резкое сокращение квалифицированной рабочей силы.

Городские спиндиззи смолкли. Красный свет пробивался из зала сквозь дым и падал на каменную лестницу, ведущую к башне.

— Мы остановились около небольшой звезды, босс. Отсюда до орбиты, по которой вращается город Короля джунглей, не более полумиллиона километров.

— Прекрасная работа, Марк. Закажи, пожалуйста, шлюпку. Мы нанесем им визит.

— Хорошо. Нам потребуется какое-то специальное оборудование?

— Оборудование? — медленно переспросил Амальфи. — Нет. Лучше пригласи сержанта Андерсона. И, Марк…

— Да?

— Позови и Ди тоже.

Правительственный центр в родном городе Короля Бродяг производил весьма внушительное впечатление: древний, величественный, отделанный мрамором. Со всех сторон центр окружен такими же красивыми зданиями пониже. Одно из сооружений привлекло внимание Амальфи, он никак не мог догадаться, для чего предназначен этот тяжелый, укрепленный на кронштейне мост. Мост пересекал необычайно широкую улицу, разделявшую город надвое. Никакого транспорта на улице не было, так же как и на мостике. Виднелись только немногочисленные пешеходы. В конце концов, он пришел к выводу, что мост оставили только из уважения к истории. Никаких других причин для его существования, по-видимому, не было, поскольку в городе Короля, как и в других городах-Бродягах, перемещались, в основном, по воздуху. Как и городской центр, мост отличался необычной красотой, наверно, еще и поэтому горожане решили сохранить его.

Такси, слегка покачиваясь, приземлилась.

— Ну вот, джентльмены, мы и приехали, — сообщила Жестянка Кэдди. — Добро пожаловать в Буда-Пешт.

Амальфи последовал за Ди и Хэзлтоном к центральной городской площади. Многочисленные небольшие такси точками проносились по красному небу, направляясь к дворцу и приземляясь неподалеку от него.

— Похоже, здесь намечается какое-то совещание, — определил Хэзлтон. — Прибывают не только административные работники этого города, но и гости из других городов. Видите, как их приветствуют.

— Я тоже так думаю, — согласился Амальфи. — Судя по всему, мы прибыли как раз вовремя. Мне кажется, что Короля ждут неприятности; его подчиненные настроены весьма решительно. Перестрелка с Лернером и потеря работы серьезно подорвали его авторитет. Если так, у нас появляются новые возможности. Может быть, найдем выход.

— Кстати, — сказал Хэзлтон, — а вообще где вход в этот саркофаг? Там, что ли?

Они поспешили во дворец, пробираясь между колонн примыкающего к нему портика. Внутри, в фойе, множество людей спешили к широкой, старинной лестнице. Другие, собравшись в группы, о чем-то понуро переговаривались. Холл украшали прекрасные подсвечники; света они давали немного, затеняя свечи, словно распустивший хвост павлин.

Кто-то схватил Амальфи за рукав, и мэр оглянулся. Рядом с ним стоял щуплый мужчина с изнуренным, славянского типа лицом и черными глазами, живо сияющими плохо скрываемым озорством.

— Когда я вижу все это, начинаю скучать по дому, — сказал мужчина, — хотя у нас и нет такого великолепия. Вы, кажется, тот мэр, который отверг все предложения вашему безымянному городу. Я прав или нет?

— Именно так, — ответил Амальфи, с трудом разглядев фигуру мужчины в этом церемониальном сумраке. — А вы — мэр Дрезден-Саксонии, Франц Шпект. Что мы можем для вас сделать?

— Ничего, благодарю вас. Я просто хотел представиться. Хорошо бы вам знать там кого-нибудь лично. — Мужчина кивком головы указал на лестницу. — Я восхищен вашим поведением. Между прочим, почему ваш город не имеет имени?

— Почему же — имеет, — сказал Амальфи. — Иногда, правда, нам приходится пользоваться своим именем, как оружием, или, по крайней мере, как средством воздействия на противников. Мы держим его в секрете в расчете как раз на случай подобных ситуаций.

— Как оружие! Надо об этом подумать. Надеюсь, мы еще увидимся. Собеседник Амальфи быстро удалился, смешавшись с тенями, плавающими в тускло освещенном зале. Хэзлтон с плохо скрытым удивлением взглянул на Амальфи.

— Чего он хотел, босс? У него на нас какие-то планы?

— Таково же и мое предположение. Он сказал, что друзья нам тут могут пригодиться. Пойдем наверх.

В огромном помещении, которое представляло собой тронный зал одной из древних империй — гораздо более древней, чем любой из городов-Бродяг, и возникшей, видимо, еще до начала космической эры, — уже началось совещание. Король джунглей, невероятно высокий, всем своим видом напоминающий суровый утес, стоял на возвышении, светясь, словно антрацит, тусклым черным светом. Всем своим видом являя древность, все же античность его скорее являлась родственной камню, без определенных очертаний, ничего существенного, как античность без истории на богатом фоне его собственного города. Он мог быть кем угодно, но только не мэром Буда-Пешта. Амальфи зародилось сильное подозрение в журнале города имеются свежие кровоподтеки.

Тем не менее, Королю без видимых усилий удавалось сохранять контроль над мятежными Бродягами. Его громовой голос гремел над их головами, словно камнепад, гипнотизируя и подавляя волю. Несмелые протестующие выкрики по сравнению с этим голосом выглядели безобидно и жалко, как блеянье ягнят, протестующих против неминуемого обвала.

— Вы — сумасшедшие! — гремел Король. — Вас чуть-чуть потрепали, а теперь хотите все на кого-нибудь свалить! Ну что ж, я подскажу вам подходящую кандидатуру! Я знаю, что вам надо делать. И, клянусь, вы это с д е л а е т е, все ваше стадо!

Амальфи, вовсю работая своими бычьими плечами, продрался сквозь плотные ряды возбужденных мэров и управляющих. Хэзлтон и Ди, держась за руки, пробирались вслед за ним. Бродяги, которых Амальфи вынужден был расталкивать плечами, недовольно ворчали. Однако, поглощенные гневной, разоблачительной речью Короля и своим собственным свирепым негодованием на него за хитрость и изворотливость, за то, что он, словно баранов, водит их за нос, они не обращали на Амальфи особого внимания, пропуская его вперед.

— Какого черта мы болтаемся здесь, терпя унижения со стороны этих провинциалов-Служителей? — во все горло орал Король. — Вы уже досыта наелись всем этим. Да и я тоже. С самого начала мне это не нравилось, но я терпел! Когда я пришел сюда, вы довели цену до позорного уровня. Я заставил вас прекратить торги, и тогда, по крайней мере, город, получивший работу, мог хоть немного заработать. Именно я научил вас организованности, показал вам, как нужно отстаивать свои права. Я научил вас держать заработки на приличном уровне. И я скажу вам, что следует делать теперь, когда наша оборона провалилась.

Амальфи, пробравшись, наконец, к помосту, схватил Ди за руку и притянул ее к себе. Они стояли теперь в среднем ряду толпы, почти рядом с Королем, который, заметив их передвижение, принялся разглядывать смельчаков. Амальфи почувствовал, как рука Ди судорожно напряглась, он пожал ее, пытаясь успокоить девушку.

— Хорошо! — воскликнул Амальфи. — Говори, что нам делать, или заткнись. Хватит болтовни.

Король, пристально глядевший на них, сделал какое-то неловкое, непроизвольное движение, как будто собирался отступить.

— Черт побери, а вы кто такие? — закричал он.

— Я — мэр того города, который сегодня был единственным, кто пытался сохранить уровень оплаты, — ответил Амальфи. Он как будто и не кричал, и все же голос его звучал под сводами зала ничуть не тише, чем рев Короля. По толпе пробежал ропот, и Амальфи увидел, как присутствующие поворачиваются в его сторону.

— Мы здесь самый большой и самый современный город. Сегодня мы впервые познакомились с теми методами, с помощью которых вы держите уровень цен. Мы считаем их дурно пахнущими. В аду бы мы видели этих Служителей, прежде, чем согласились работать на них за л ю б у ю предложенную ими цену, не говоря уже за те уровни оплаты, что установлены вам.

Кто-то рядом повернулся и искоса взглянул на Амальфи.

— Очевидно, вы, парни, можете питаться пространством, — сухо произнес Бродяга.

— Питаемся мы нормальной едой. Но не желаем жрать помои, — прорычал Амальфи. — Ты, там, на платформе. Давайте-ка выкладывай свой великий план, как нам выбраться из этой переделки. Наверняка, он столь же хорош, как и твоя система удержания уровня заработка.

Король принялся беспокойно притопывать ногами по помосту. Амальфи замолчал. Предводитель Бродяг, подбоченясь и широко расставив ноги, покачивался из стороны в сторону. Его блестящий лысый череп, наклоненный вперед, тускло сверкал на фоне выцветших занавесей.

— Я скажу вам, — заорал он. — Клянусь, я скажу вам. Посмотрим, что вы запоете после этого. Если захотите, можете остаться, здесь будут прекрасные условия для того, чтобы поднять цену. Но если у вас есть хоть немного мужества, советую вам отправиться с нами.

— И куда же? — холодно спросил Амальфи.

— Мы собираемся совершить марш на Землю.

Последовало краткое, оцепенелое молчание, вскоре перешедшее в невероятный, все нарастающий шум.

Амальфи усмехнулся. Реакция слушателей не показалась ему особенно дружелюбной.

— Подождите! — заревел Король. — Подождите, будь вы прокляты! Я спрашиваю вас: какой нам смысл продолжать борьбу со Служителями? Это же просто мусор. Они не хуже нас понимают, что если о них узнают на Земле, им несдобровать. Им придется отвечать за все. И за свою тактику работорговли, и за поведение их собственной милиции, и за то, что они позволяют себе стрелять в Бродяг.

— Тогда почему бы нам не вызвать полицию Земли? — выкрикнул кто-то.

— Потому что они не пойдут сюда. Они просто не могут. По всей галактике полно Бродяг, находящихся в зависимом положении от звездных скоплений и местных систем, вроде нас. Депрессия охватила всех, и на Земле просто недостаточно полицейских. Не могут же они быть везде одновременно.

— Но нам незачем это терпеть. Мы можем отправиться на Землю и потребовать, чтобы они защищали наши права. Мы же граждане Земли, — продолжал Король, покосившись на Амальфи. — Если, конечно, тут нет Веганцев. Скажи-ка, приятель, ты случайно, не с Веги? Его щербатое лицо, обращенное к Амальфи, отвратительно ухмылялось. По залу пронеслось нервное хихиканье.

— Мы можем отправиться на Землю и потребовать, чтобы правительство вступилось за нас. Иначе для чего оно вообще существует? Кто добывает те деньги, благодаря которым политики вот уже много веков толстеют, не зная особых забот? Кем бы они вообще управляли, если бы не было Бродяг? С кого собирали бы налоги, кого наказывали бы? Ответьте мне, или я запихаю ваш орбитальный форт вам в глотку!

Смех Короля звучал все громче, постепенно приобретая некоторую доброжелательность. Однако, Амальфи не обманывался на этот счет: к подобным насмешкам он привык и в своем окружении. Поведение его оппонента вполне могло означать, что он просто исчерпал запас своих аргументов и не знал, что еще сказать.

Амальфи холодно произнес:

— Большинству из нас в разное время предъявлялись обвинения, причем носили они далеко не локальный характер. Это нарушение тех или иных законов, установленных землянами. Многие города полиция разыскивает уже не один десяток лет. Вы что, хотите преподнести их земной полиции на блюдечке?

Король, казалось, не слышал его. Собравшиеся снова принялись хохотать, и Король отблагодарил их широкой улыбкой, с восхищением глядя на Ди.

— Мы пошлем вызов всем Бродягам по коммуникатору Дирака, — сказал он. — «Мы все возвращаемся на Землю» — скажем мы. «Мы направляемся домой, чтобы получить полагающееся нам вознаграждение. Мы долго и тяжело трудились на благо Земли, облазив всю галактику. И что же? Нам отплатили, превратив наши деньги в бессмысленную бумагу. Мы отправляемся домой. Посмотрим, как земляне держат свое слово…» Мы назначим дату."… и каждый Бродяга, в ком еще осталось хоть немного храбрости звездолетчиков, последует за нами". Как, звучит, а?

Ди сдавила руку Амальфи с такой невероятной силой, которую мэр и предполагать не мог в этой хрупкой девушке. Мэр молчал, не ответив на тираду Короля и глядя на него с металлическим холодом в глазах.

Откуда-то из глубины огромного тронного зала раздался уже знакомый голос:

— Мэр безымянного города поставил очень важный вопрос. С точки зрения Земли мы — скопище потенциальных преступников. В лучшем случае, они сочтут нас недовольными судьбой безработными, присутствие которых в таком большом количестве около родной планеты крайне нежелательно.

Хэзлтон тоже пробрался в первый ряд, остановившись около Ди и воинственно глядя снизу вверх на Короля. Тот, однако, словно не замечал управляющего, смотрел поверх его головы.

— У кого-нибудь есть еще предложения? — сухо произнес он. — Тут у нас находятся представители старой доброй Веги. У них полно всяких идей. Послушаем. Уверен, они предложат нам нечто грандиозное. Клянусь, этот Веганец — просто гений.

— Забирайтесь туда, босс, — прошипел Хэзлтон. — Вы сможете убедить их!

Амальфи выпустил руку Ди — ему стоило большого труда сделать это достаточно нежно — и неуклюже, хотя и без видимых усилий, взобрался на помост. Повернувшись лицом к толпе, он приготовился говорить.

— Эй, мистер! — прокричал кто-то. — Да вы вовсе и не веганец!

Толпа напряженно рассмеялась.

— Никогда это не утверждал, — возразил Амальфи. На лице Хэзлтона появилось выражение безысходности. — Вы что, стадо детишек? Что вы уши развесили? Никто вас не спасет. И уж тем более, если вы всей толпой отправитесь на Землю. Легкого выхода у нас нет. Я знаю только о д и н и могу рассказать вам о нем, если, конечно, у вас смелости хватит.

— Говори!

— Рассказывай!

— Кончай тянуть!

— Прекрасно, — сказал Амальфи, направляясь к массивному трону Габсбургов и усаживаясь в него. Король, застигнутый врасплох, не двигался с места. Амальфи, несмотря на свои внушительные размеры, не мог сравниться с Королем, однако, устроившись на троне, он сразу будто приобрел необъяснимое величие. Король джунглей казался теперь не только мелким, но и совершенно неуместным в этой обстановке. Амальфи начал говорить. Голос его звучал с трона также твердо и убежденно, как и прежде.

— Джентльмены, — сказал он, — наш германий теперь ничего не стоит. Точно такое же положение и с бумажными деньгами. Даже работа, которую мы умеем делать, теперь не стоит той оплаты, которую нам предлагают за нее. Это наша проблема, и очень сомнительно, чтобы на Земле с этим могли что-нибудь поделать. Там свои сложности, на Земле тоже кризис.

— Смотрите-ка, он — профессор, — ехидно заметил Король, скривив рот.

— Заткнись, ты сам пригласил меня говорить. Так что, пока не закончу, я отсюда не слезу. Мы можем продавать только один товар. Это — наша рабочая сила. Однако, ручной труд, тяжелая работа стоят очень мало. С этим могут справиться и машины. Но умственную работу способен проделать только тот, у кого есть настоящие мозги. Искусство и чистая наука находятся за пределами возможностей машин.

— Мы, конечно, не можем продавать произведения искусства. Мы не способны создавать их, поскольку не являемся художниками. Этим занимаются совершенно иной сегмент галактического общества. Но вот умственная деятельность в области чистой науки — это другое дело. Но работа мозгами в области фундаментальных наук — это нечто, что мы сможем продать, как мы всегда могли продать результаты работы мозгов в области прикладных дисциплин. Если мы правильно разыграем эту карту, мы сможем продавать свою продукцию везде, причем за ту цену, которую запросим сами, вне зависимости от денежной системы. Научные открытия — универсальный товар, и в перспективе мы, Бродяги — единственные, кто сможет производить и продавать его.

— Имея возможность предлагать этот товар, мы легко справимся со Служителями и с любой другой звездной системой. Любая депрессия будет нам нипочем, мы сами будем устанавливать цену и диктовать свои условия.

— Докажи! — прокричал кто-то.

— Это очень просто. У нас тут около трехсот городов. Давайте объединимся. У каждого есть какие-то уникальные знания. Впервые в истории такое количество Отцов Города собрались в одном месте. Это же относится и к организациям, занимающимся научными исследованиями в самых разных областях. Если мы обменяемся между собой имеющейся информацией, призовем все наши интеллектуальные ресурсы, то, по крайней мере, на тысячу лет вырвемся вперед в своем технологическом развитии по сравнению с остальной галактикой. Какого-нибудь эксперта можно купить очень дешево, почти задарма, но ни один эксперт — н и о д и н г о р о д и л и д а ж е п л а н е т а — не смогут сравниться с тем, что у нас будет.

— Человеческие знания, джентльмены, — это совершенно бесценная монета, универсальная монета. Подумайте только, в нашей галактике около восьмидесяти пяти миллионов развивающихся миров, которые с удовольствием заплатят за с о в р е м е н н ы е знания. А мы, как никто другой, объединившись, сможем их предоставить. Даже Земля останется на целое столетие позади. Земляне — и те будут гоняться за нами, предлагая самую высокую цену.

— У меня вопрос! — послышался выкрик из задних рядов.

— А, это вы, Дрезден-Саксония, я не ошибся? — сказал Амальфи. — Слушаю вас, мэр Шпект.

— Вы уверены, что объединение технологий и есть решение нашей проблемы? Вы же сами сказали, что прямолинейные, однозначные подходы — это прерогатива машин. Старинные теоремы Геделя-Черча утверждают, что никакое множество машин не может достичь значительного превосходства над человеческим мышлением. Создатель машины прежде, чем сконструировать ее, сам должен добиться выполнения той функции, для которой она предназначена.

— Это что, семинар? — требовательно спросил Король.

— Давайте-ка…

— Давайте-ка сначала выслушаем! — прокричал кто-то.

— После сегодняшних беспорядков…

— Пусть продолжают. Они дело говорят!

Амальфи подождал еще несколько секунд и сказал:

— Да, мэр Шпект. Продолжайте.

— Я уже почти все сказал. Машины не могут сделать то, о чем вы говорите. Не зря же именно мэр контролирует работу Отцов Города, а не наоборот.

— Совершенно верно, — согласился Амальфи. — Я не утверждаю, что подсоединение всех Отцов Города друг к другу автоматически решит все наши проблемы. Во-первых, само подсоединение мы должны произвести очень осторожно. Это сложная технологическая задача. Если мы ошибемся и соединим их неправильно, то вместо накопления знаний может произойти их исчезновение. Этот пример как раз подтверждает правоту ваших слов: машины не могут решить эту задачу, поскольку они не описываются количественными отношениями.

— Именно это я и имел в виду, когда говорил о сложности нашей задачи. Кроме того, если нам все-таки удастся объединить знания всех машин, мы еще должны правильно их интерпретировать. Без этого воспользоваться ими нам не удастся.

— Но на это потребуется много времени. Очень много. Нашим инженерам придется постоянно контролировать процесс извлечения знаний. Они должны будут наблюдать за Отцами Города, иначе мы не будем иметь уверенности в том, что машины смогут воспринять передаваемую информацию. Насколько нам известно, память их ничем не ограничена, но это только предположение. На практике его еще никто не проверял. Инженерам предстоит оценить полученные результаты, сверить свои оценки с машинными, чтобы устранить вероятные логические ошибки. Возможны даже такие противоречия, которые не будут разрешены в рамках машинной логики. Потребуется обстоятельное сопоставление всех выводов и допустимых следствий, а их будут тысячи…

— На это уйдет более двух лет, возможно, даже лет пять. И то мы получим только предварительные результаты. Отцы Города выполнят свою часть работы за каких-нибудь несколько часов, остальное время уйдет на аналитические процессы, которые без человеческого разума просто не выполнить. Но когда все будет закончено, хозяевами галактики будем мы.

— Замечательный ответ, — сказал Шпект. Говорил он довольно тихо, и все-таки каждое его слово со свистом пролетало во влажном от пота воздухе, словно крохотный снаряд. — Джентльмены, я думаю, что мэр безымянного города прав.

— Черта с два! — завопил Король, выдвигаясь на помосте на передний план и разрывая на пути влажный воздух. — Кому понравится сидеть сложа руки целых пять лет, изображая из себя ученого, пока Служители заставляют нас копаться в помойках?

— А кому понравится быть разорванным на куски? — резко возразил кто-то. — Кому охота воевать с Землей? По крайней мере, не мне. Я буду держаться от земных полицейских как можно дальше. По-моему, Бродяги еще не потеряли способность мыслить здраво.

— Полицейские! — завопил Король. — Они храбрые, только когда нападают на города поодиночке. А что будет, если т ы с я ч и городов пойдут к Земле? Кому они предъявят свои обвинения? Если бы вы оказались на их месте, стали бы вы выискивать в такой толпе отдельных субъектов, чтобы объявить им о нарушении закона или о том, что они не соблюдают условия какого-то ерундового контракта? Неужели подобная глупость и есть тот здравый смысл Бродяг? Если это так, то я это покупаю.

Вы ведете себя как наивные цыплята — вот в чем ваша беда. Вас сегодня отшлепали, а вы и испугались. Что, больно? Неженки вы чертовы. Неужели не ясно, что законы существуют именно для того, чтобы защищать в а с, а не отщепенцев вроде Служителей. Но позвать полицию сюда мы не имеем возможности: для этого полицейских слишком мало. К тому же здесь они как раз и разобрались бы с нами поодиночке, припомнив каждому все его грехи. А мирный марш на Землю — это совсем другое дело. Мы все вместе потребуем, чтобы нам вернули то, что принадлежит нам по праву. В этом случае они не смогут добраться до каждого из нас в отдельности. Но вам страшно! Бедняжки. Вы предпочитаете торчать в джунглях и умирать по одному!

— Нет, только не это!

— И не мы!

— Когда выступаем?

— То-то же, — удовлетворенно прорычал Король.

— Буда-Пешт, вы хотите решить все нахрапом. Вопрос еще не закрыт, — сказал Шпект.

— Хорошо, — согласился с ним Король. — Я хочу, чтобы все было по правилам. Давайте голосовать.

— Голосовать мы еще не готовы. Вопрос пока открыт.

— Ну? — промычал Король. — Вы, там, на помосте. Хотите еще что-нибудь сказать? Вы тоже боитесь голосования, как Шпект?

Амальфи, сохраняя достоинство, выдержал паузу.

— Я все сказал и готов принять исход голосования, — сказал он. — Мне, правда, кажется, что лично для нас поход на Землю будет совершенно невозможен: наш спиндиззи не выдержит. Так что, если большинство выберет марш, мы в нем участия не примем. В общем, я все сказал. Считаю, что лететь к Земле — это самоубийство.

— Один момент, — не успокаивался Шпект. — Прежде, чем приступить к голосованию, я все же хотел бы знать, от кого поступили предложения. Буда-Пешт мы хорошо знаем. А кто вы?

На какое-то мгновение в тронном зале воцарилась мертвая тишина.

Все присутствующие прекрасно понимали, какое огромное значение имеет этот вопрос. Престиж любого города среди Бродяг держался на двух обстоятельствах. Решающее влияние на исход голосования могли оказать опыт города, решившего взять на себя судьбу других, и его громкие достижения. Город Амальфи в обоих отношениях стоял очень высоко. Стоило мэру объявить имя своего города, и шансы его на победу в голосовании были бы, по меньшей мере, не хуже, чем у соперника. Даже будучи безымянным, город Амальфи заслужил в глазах Бродяг неоспоримый авторитет.

Хэзлтон, очевидно, думал как раз об этом, подавая Амальфи энергичные сигналы обеими руками. С к а ж и т е и м, б о с с. Э т о т о, ч т о н у ж н о. С к а ж и т е!

Амальфи ощутил оглушающее сердцебиение.

— Мое имя — Джон Амальфи, уважаемый мэр Шпект, — выдавил он.

По залу проплыл уважительный гул.

— Ответ дан, — поспешил встрять Король, продемонстрировав свои кривые зубы. — Счастлив видеть вас у себя на борту, мистер Амальфи. Теперь, если вы уберетесь, наконец, с этой платформы, мы сможем приступить к голосованию. Но не спешите покидать город, мистер Амальфи. Я хотел бы побеседовать с вами с глазу на глаз. Поняли?

— Хорошо, — согласился Амальфи. Он проворно спрыгнул на пол и вернулся назад, к Ди и Хэзлтону, по-прежнему стоявшим рука в руке.

— Босс, почему ты не сказал им? — прошептал Хэзлтон с недовольным выражением на лице. — Ты что, х о т е л намеренно провалить все дело? У тебя было две прекрасных возможности, и ты их обе упустил!

— Конечно, упустил. Для этого я сюда и пришел. Мне нужно было подогреть их. Вам с Ди лучше поскорее уйти, иначе придется отдать ее Королю взамен на разрешение покинуть город и вернуться домой.

— Ты и это предусмотрел, Джон? — удивленно спросила Ди. Она как будто не предъявляла ему обвинения, а просто констатировала факт.

— Боюсь, что да, — не возражал Амальфи. — Прошу прощения, Ди. Если бы удалось обойтись без этого, я не пошел бы на такой шаг. Я был уверен, что смогу обхитрить Короля, если, конечно, это может тебя утешить. А сейчас уходите, не то будет поздно. Марк, постарайся побольше шуметь при вашем уходе.

— А что будет с тобой? — спросила Ди.

— Я приду позже. Быстрее!

Хэзлтон еще какое-то мгновение смотрел на Амальфи, а затем принялся пробираться через толпу; напуганная Ди неохотно последовала за ним. Его метод шумного поведения оказался весьма характерным для него: он шел столь молчаливо, что любой, взглянувший на него, мог понять, что этот человек удирает; даже его шаги не были слышны. В бурлящем от возбуждения зале его бесшумность оказалось столь же подозрительной, как сирена в церкви.

Амальфи постоял на месте еще некоторое время, давая Королю понять, что основной его заложник все еще находится в его руках и не собирается нарушать данное ему обещание. Затем, когда на мгновение внимание Короля переключилось на что-то иное, он слился с залом, слегка сгибая колени, что спрятать рост и свою приметную лысую голову, производя лишь нормальный уровень шума при своем движении — короче, эффективно став невидимым.

К этому моменту процедура голосования шла полным ходом, и пройдет еще по крайней мере пять минут, прежде чем Король решится прервать ее, распорядившись, чтобы закрыли входные двери. После намеренно тревожного исчезновения Хэзлтона и Ди, срочное приказание в самый разгар голосования сделал бы болезненно очевидными истинные намерения Короля.

Когда бы у Короля хватило сообразительности прихватить с собой карманный передатчик, исход событий мог бы стать другим. То, что Король не сделал этого, еще больше укрепило убеждение Амальфи, что мэр Буда-Пешта заступил на этот пост не очень давно, и что получил он его не по обычаю.

Но Ди и Хэзлтон выберутся отсюда вполне нормально. Как и сам Амальфи. Что казалось этого ограниченного вопроса, Амальфи постоянно опережал Короля по крайней мере, шагов на шесть.

А пока он направился к группе людей, примерно откуда, как он прикинул, доносился голос мэра Дрезден-Саксонии. Он обнаружил изможденного, птицеподобного славянина без особого труда.

— Вижу, что вы всегда держите кобуру со своим победоносным оружием застегнутой, — тихим голосом произнес Шпект.

— Простите, что разочаровал вас. Вы превосходно все разыграли. Не знаю, утешит ли это вас, но все-таки хочу сказать, что ваш вопрос оказался именно т е м, что нужно. Я благодарю вас и, в свою очередь, я перед вами в долгу; как хорошо вы умеете отгадывать загадки?

— Загадки?

— Raetseln, — перевел Амальфи.

— А — головоломки. Нет, не очень, но все же могу попробовать.

— Какой из городов имеет двойное имя?

Совершенно очевидно, Шпект не нуждался в опыте отгадывания головоломок, чтобы найти ответ на такой простой вопрос. Он от удивления даже раскрыл рот.

— Вы — Н… — начал было он.

Амальфи быстро поднял руку, изобразив знакомый всем Бродягам знак: «Информация т о л ь к о для вас». Шпект умолк и кивнул головой. Амальфи с улыбкой на устах спокойно проследовал к выходу из дворца.

Его ждала трудная работа. Развитие событий предугадать было нетрудно: собравшиеся, наверняка, проголосуют за поход к Земле. Оставалось только одно: превратить исход Бродяг из джунглей в паническое бегство.

Добравшись до родного города, Амальфи почувствовал смертельную усталость. Он отпустил такси, которое, по распоряжению Хэзлтона, выслал за ним дежурный сержант, и направился в свою комнату, заказав себе ужин.

Последний ход, как он был вынужден заключить, оказался ошибкой. Запасы города за последнее время заметно истощились, и несмотря на то, что Отцы Города отлично знали вкусы мэра — предложенный ему ужин показался Амальфи скудным и совсем неаппетитным. Принесли даже дымящееся ригелианское вино, которое он всегда считал варварским напитком. Видно, других приличных напитков, кроме воды, уже не осталось.

Амальфи почувствовал, как все глубже погружается в столь редкую для него депрессию. Сказывались усталость и одиночество. К тому же быстрое перемещение из зала для аудиенций Габсбургов в его пустую новую комнату в Эмпайр Стейт Билдинг — ранее это была комната, где размещалось оборудование эскалаторов до того, как город перешел на использование фрикционных полей — неприятный осадок от так и не состоявшегося ужина вряд ли могли повысить настроение мэра. И будущее городов-Бродяг, каким оно ему представлялось, не могло как-то поднять его дух.

Именно в этот момент дверь в комнату Амальфи приоткрылась. Хэзлтон, даже не спросив разрешения, молча вошел внутрь, на ходу закрепив связку ключей у себя на ремне. Мгновение мужчины с каменным видом смотрели друг на друга.

Затем Амальфи указал на пустое кресло.

— Извини, босс, — сказал Хэзлтон, не двигаясь с места. — Ты знаешь, что этим ключом я пользуюсь только в особых случаях. Сейчас у нас создается чрезвычайная ситуация. Положение очень тяжелое, и мне кажется, что твое поведение граничит с сумасшествием. Ради выживания города я хочу, чтобы ты посвятил меня в свои планы.

— Садись, — сказал Амальфи. — Хочешь ригелианского вина?

Хэзлтон скривился и сел в предложенное мэром кресло.

— Я доверяю тебе, Марк. Как и всегда. Я обычно посвящаю тебя в свои планы за исключением, конечно, тех случаев, когда опасаюсь, что твое нетерпение может испортить дело. Думаю, ты согласишься, что иногда твое горячее участие не способствовало успеху. И не надо опять приводить твой любимый пример с Тором Пять; в том случае я был на твоей стороне, однако, Отцы Города воспротивились твоему хитрому плану.

— Согласен.

— Ну, хорошо, — сказал Амальфи. — Тогда говори, что ты хочешь сейчас узнать.

— В общем, я понимаю, что ты должен делать, — Хэзлтон сразу перешел к делу. — Ты использовал Ди как прикрытие для того, чтобы проникнуть на собрание мэров, а потом — и чтобы выбраться оттуда. Это был довольно хитрый трюк. Если учесть, какую политическую угрозу мы представляем для Короля, твое решение, возможно, было единственно верным. Не буду скрывать, меня это сильно возмущает лично и надеюсь, мне еще представится случай отплатить тебе. Но согласен — это было необходимо.

— Прекрасно, — устало заметил Амальфи. — Это не имеет большого значения, Марк.

— Конечно, если исключить личные моменты. Главное в том, что ты упустил тот главный шанс, ради которого все это было задумано. План с объединением знаний показался мне весьма остроумным, и у тебя было два верных шанса, чтобы протащить его. Во-первых, Король попытался выдать нас за представителей Веги. Никто из них никогда не видел того форта, и ты вполне мог поддержать эту версию и сойти за веганца — твоя внешность вполне позволяет разыграть эту карту. Конечно, ни Ди, ни я не выглядим столь импозантно, но нас можно было выдать за перебежчиков. Но ты не воспользовался этой возможностью. Потом мэр Дрезден-Саксонии предоставил тебе прекрасный шанс привлечь всех на нашу сторону. Достаточно было только раскрыть название города. Тогда голосование, несомненно, сложилось бы в нашу пользу. Это был редкий случай для свержения Короля, но ты упустил и его.

Хэзлтон вытащил из кармана логарифмическую линейку и принялся задумчиво перемещать движок из стороны в сторону. Эту привычку Амальфи уже давно подметил у управляющего, обычно Хэзлтон делал это, только когда собирался проводить какие-то расчеты. Сейчас же, судя по всему, он просто нервничал.

— Марк, но я не хочу быть Королем джунглей, — медленно произнес Амальфи. — Я предпочитаю, чтобы этот ответственный пост остался за его нынешним обладателем. Полиция Земли поставит ему в вину все преступления, которые уже совершены или еще будут совершены в джунглях. Да и сами Бродяги взвалят на него ответственность за все неудачи, которые случились у них в джунглях. Мне такая работа ни к чему. Я просто хотел создать у Короля впечатление, что собираюсь занять его пост… Кстати, ты не пытался связаться с тем городом, который утверждал, что у них есть хроматографы?

— Пытался, — ответил Хэзлтон, — они не отвечают.

— Хорошо. Перейдем теперь к моему плану объединения знаний Отцов Городов. Он не мог сработать, Марк. Во-первых, никто не может заставить Бродяг работать над его выполнением достаточно долго, чтобы получить хоть какие-то результаты. Бродяги — не философы, да и научные их способности весьма ограничены. Они — инженеры и купцы, но они не считают себя искателями приключений. Это — п р а к т и ч н ы е люди — вот слово, используемое ими. Ты не раз это слышал.

— Даже привык к нему, — резко заметил Хэзлтон.

— Вот и я тоже. Стоит задуматься над этими словами. Кроме всего прочего, это означает: если ты вовлекаешь Бродяг в какой-нибудь продолжительный проект, связанный с аналитической работой, они тут же начинают сопротивляться. Они воспринимают только практические соображения и отвергают доводы чистой науки, которые кажутся им совершенно бесполезными. К тому же они органически неспособны подолгу сидеть на месте. Если убедить их в том, что это необходимо, они могут попытаться, но рано или поздно произойдет взрыв.

— Но это не единственное соображение. Ты представляешь себе, Марк, к чему мог привести эксперимент с объединением знаний? Поверь мне, я не пытаюсь поставить тебя в неловкое положение, задавая неразрешимый вопрос. Думаю, что там, в зале, никто не смог бы на него ответить. Иначе они высмеяли бы меня и с позором стащили с помоста. В этом еще одно проявление характера Бродяг: они слишком нетерпеливы, чтобы выстроить такую длинную цепочку рассуждений, которая, в данном случае, необходима, чтобы добраться до конечного вывода.

— Но ты сам — Бродяга, — резонно заметил Хэзлтон. — Это же не помешало тебе сделать правильный вывод. Ты же сказал им, сколько времени может занять выполнение твоего плана.

— Да, я — Бродяга. И я сказал им, что даже предварительная работа потребует от двух до пяти лет. Как Бродяга, я большой специалист говорить полуправду, когда это требуется. На самом деле, только для организации этого эксперимента потребуется больше времени! А сама работа, Марк, заняла бы с т о л е т и я.

— Предварительные работы?

— Нет такой вещи, как предварительные работы в нашей вселенной разногласий, — Амальфи протянул руку к бокалу пенящегося вина, но тут же передумал. — Собравшиеся в джунглях города представляют научные знания, накопленные самыми развитыми культурами, с которыми им приходилось сталкиваться. А мы имеем около пяти тысяч планет, и это — минимальная оценка. Уверен, что нам удалось бы извлечь все эти знания. Отцы Города справились бы с их классификацией за какой-нибудь час, н о с н а ч а л а м ы б ы п о т р а т и л и о т д в у х д о п я т и л е т, ч т о б ы п о д г о т о в и т ь и х к э т о м у. А затем надо будет интегрировать всю эту информацию, Марк. Без этого никак не обойтись. Иначе как мы смогли бы использовать полученные результаты и выставить их на продажу? Как тебе понравилась бы такая работа, Марк?

— Не очень, — не задумываясь, ответил Хэзлтон. — Но, Амальфи, тогда зачем ты затеял все это? Не могу допустить, что ты отправился на собрание, чтобы просто приятно провести время. В это я никогда не поверю. Значит, это был ловкий маневр, направленный на то, чтобы подтолкнуть города к походу на Землю. Ты поставил их перед неприемлемой для Бродяг альтернативой, отклонив которую, они, сами того не понимая, подтвердили правоту Короля.

— Абсолютно верно.

— Но если так, — выпалил Хэзлтон, бросив на мэра быстрый взгляд, — я должен сказать, что это — просто идиотизм, несмотря на все твое актерское мастерство. Думаю, на сей раз ты обманул самого себя.

— Может быть. Во всяком случае, если выбор состоял в том, отправиться на Землю или остаться в джунглях, не сомневаюсь, они не тронулись бы с места. Разве мы могли это допустить?

— Мы-то уж точно никак не можем себе позволить оставаться здесь.

— Вот именно. Точно так же, как и одним нам отсюда не выйти. Единственный способ освободиться — это выйти в середине массовой процессии. В этом и состояла моя главная цель. Неужели ты думаешь, что у меня есть какие-то другие планы?

— Не знаю, — ответил Хэзлтон. — Но мне кажется, что у тебя на уме есть что-то еще.

— И ты сожалеешь, что не знал об этом заранее? Я знаю, что ты имеешь в виду. Да и ты сам знаешь.

— Ди?

— Конечно, — подтвердил Амальфи. — Ты так и не задал себе этот единственно правильный вопрос, зачем я взял с собой Ди. Если бы ты смог посмотреть на все это со стороны, то, наверное, понял бы даже, для чего мне нужен был марш к Земле.

— Я подумаю, — понуро произнес Хэзлтон. — Хотя предпочел бы, чтобы ты сам мне об этом сказал. С каждым годом, босс, мы все больше и больше отдаляемся друг от друга. Когда-то мы с тобой думали почти одинаково, и именно в те времена у тебя появилась привычка не посвящать меня в подробности. Думаю, что тем самым ты хотел поучить меня мыслить самостоятельно. Чем больше волнений и сомнений возникало у меня по поводу того, как мы должны действовать в той или иной ситуации, тем серьезней я вынужден был размышлять над ней. Я постоянно должен был ставить себя на твое место, и тем самым все больше и больше учился думать, подражая тебе. Чтобы стать хорошим управляющим, я должен был думать, как ты. Ты хотел иметь уверенность в том, что все решения, принимаемые мною во время твоего отсутствия, ничем не будут отличаться от тех, которые принял бы ты.

— Я понял это совершенно четко после нашей заварушки с Герцогством Горт. Тогда мы в первый раз были отделены друг от друга достаточно долго; за это время успела возникнуть действительно серьезная ситуация. Пока я не вернулся в город с Утопии, у меня не было ни малейшего понятия о том, что там происходило. И когда я вернулся, то сразу же понял, насколько мне повезло, что на этот раз я думал иначе, чем ты. Первый же случай, когда я позволил себе недооценить твой план и тем самым поставил под сомнение твой метод воспитания самостоятельного мышления, сразу же сделал меня в твоих глазах человеком обреченным. Ты списал меня со счета и начал готовить на мое место Кэррела.

— Потрясающая проницательность, — заметил Амальфи. — Если ты хочешь обвинить меня в том, что я применяю жестокие методы, ты должен сказать…

— … что дурака по-другому не научишь, — вставил Хэзлтон. — Нет. Дурака вообще ничему научить невозможно. Но я и не отрицаю, что моя школа — вещь тяжелая. Продолжай.

— Да я уже почти все сказал. История с Гортом и Утопией научила меня одному: иногда думать так же, как ты, смертельно опасно. Я сумел выбраться с Утопии именно потому, что думал п о — с в о е м у. И еще раз я убедился в этом на планете Он: если бы и в той ситуации я не сумел разработать собственный план, мы и сегодня еще торчали бы на этой планете.

— Марк, я понял, что ты хочешь сказать. Не могу не согласиться с тем, что мы часто полагались на разработанные тобой планы и, кстати, именно потому, что они отличались оригинальностью, которая свойственна твоему образу мыслей. Ну и что из этого?

— А вот что. Ты хочешь вытравить из меня всю эту оригинальность. Если верить тебе, ты ценил ее. Она приносила пользу городу, и ты даже защищал меня от нападок консервативных Отцов Города. Но сейчас ты изменился. Думаю, что и я стал другим.

В последнее время я чувствую, что меня все больше и больше тянет к простым человеческим ценностям, я начинаю мыслить, как простой человек. Я больше не ощущаю себя тем прежним Хэзлтоном, который поклонялся своему господину и во всем был готов потворствовать ему. Я вижу, что и ты, мэр, сильно изменился, правда, в другую сторону. Когда ты смотришь на людей — ты видишь машины. Пройдет еще немного времени, и тебя невозможно будет отличить от Отцов Города.

Амальфи задумался над словами управляющего. Он чувствовал себя старым и усталым. Время для очередного укола против старения еще не подошло, оставалось еще более десяти лет. Однако, мысль о том, что из-за скудости городских средств запасов лекарственных средств он может и не дождаться этого момента, давила на него тяжестью всех прожитых столетий.

— Может быть, ты хочешь сказать, что я возомнил себя богом, — заметил мэр. — Помнится, как-то раз на Мерфи ты уже обвинял меня в этом грехе. Ты никогда не пытался представить, Марк, какой груз несет на себе человек, в течение нескольких веков занимающий место мэра города-Бродяги? Думаю, что задумывался. Да и твоя собственная ответственность ненамного меньше моей. Позволь мне спросить тебя вот о чем: разве не очевидно, что перемены начались в тебе с того момента, когда Ди впервые взошла на борт города?

— Конечно же это очевидно, — согласился Хэзлтон, бросив на Амальфи быстрый взгляд. — Это началось с той истории с Утопией и Гортом. Ди появилась в то время, как ты помнишь, она — с Утопии. Ты хочешь сказать, что во всем следует винить е е?

— А разве не столь же очевидно и то, — продолжил Амальфи с усталой неумолимостью в голосе, — что изменения во мне начались с того же самого времени? О боги звезд, Марк, н е у ж е л и т ы н е п о н и м а е ш ь, ч т о я т о ж е л ю б л ю Д и.

Хэзлтон с побелевшим лицом застыл на месте, тупо уставившись вдруг ослепшими глазами на остатки жалкого ужина Амальфи. Прошло довольно много времени, прежде чем он немного опомнился и положил на стол логарифмическую линейку, проделав это столь бережно, словно она была хрустальная.

— Я знаю, — вымолвил он наконец. — Я это знал, просто не хотел себе в этом признаться.

Амальфи беспомощно развел руками в стороны. Этим жестом он не пользовался по крайней мере уже полстолетия. Управляющий, казалось, ничего не заметил.

— Но если все обстоит именно так, — снова заговорил Хэзлтон, на этот раз голос его звучал гораздо тверже, — то я…

Он остановился.

— Не стоит спешить, Марк. На самом деле это не так уж многое меняет. Время покажет…

— Амальфи — я х о ч у п о к и н у т ь г о р о д.

Хэзлтон произнес эти слова четко, с равными промежутками между ними, и каждое из них прозвучало для Амальфи словно удар молотка о гонг, удары точно подогнанные по времени, чтобы совпасть с периодом колебаний самого гонга, пока наконец, он не развалится на части. Что угодно ожидал услышать Амальфи, только не эти четыре слова. Он мгновенно почувствовал, что понятия не имеет о том, каким беспомощным он стал.

«Я х о ч у п о к и н у т ь г о р о д». Слова эти составляли традиционную формулу, с помощью которой Бродяга отрекался от звезд. Человек, произнесший эти слова, навеки отсекал себя от всех городов-Бродяг и от протянувшихся во все стороны межзвездных путей, по которым Бродяги перемещались, путешествуя во времени и пространстве. Бродяга, произнесший эти слова, обрекал себя на необходимость жить на какой-то одной планете.

Фраза эта являлась окончательной. Она была навсегда вписана в законы Бродяг. Никто не мог взять назад эти магические четыре слова; отказаться от них не было никакой возможности.

— Ну что ж, — сказал Амальфи, — ты сделал выбор. Естественно, я не буду говорить тебе, что ты поспешил: все равно уже поздно.

— Благодарю.

— Где ты хочешь сойти? На ближайшей планете или в следующем порту, где остановится город?

Эта альтернатива также предусматривалась традицией, однако Хэзлтон, казалось, не испытывал удовольствия ни от одного из предложенных вариантов. Губы его побелели, руки дрожали.

— Это зависит от того, — сказал он, — куда ты планируешь отправляться. Ты мне еще не сказал об этом.

Явно расстроенный вид Хэзлтона удручающе действовал на Амальфи, хотя он и старался не показывать этого. Технически для бывшего управляющего еще оставалась возможность отозвать свое решение, и Амальфи вполне мог сделать ему подобное предложение. Насколько мог судить Амальфи, слова Хэзлтона никто не слышал, и вряд ли они были записаны. Существовала, правда, некоторая вероятность того, что запись была сделана тритчером — блоком Отцов Города, ответственным за обслуживание горожан. Но даже в таком случае запись будет обнаружена еще не скоро, поскольку Отцы Города просматривали банк памяти тритчера не чаще одного раза в пять лет. Обычно это устройство не фиксировало никакой интересной информации кроме гастрономических пристрастий Бродяг, изменявшихся весьма медленно и, по большей части, незначительно. Нет, Отцам Города не следует знать об отставке Хэзлтона, по крайней мере, пока.

Однако, возможность подобного предложения даже не пришла Амальфи в голову — образ мыслей Бродяг давно уже проник в его подсознание. Если бы кто-то намекнул ему, Амальфи, сделать подобное предложение Хэзлтону, мэр, наверняка, заявил бы, что, сказав эти заветные слова, Хэзлтон очутился в полном его подчинении, так же, например, как полицейский, охраняющий периметр города. Амальфи привел бы множество причин, по которым от Хэзлтона требовалось полнейшее и беспрекословное подчинение. Он, конечно, сказал бы, что произнесенные управляющим слова вернуть невозможно, даже несмотря на то, что знают о них только двое — он и Хэзлтон. Если бы советчик не успокоился и продолжал бы нажимать на него, Амальфи, без сомнения, добавил бы, что никогда не может забыть о том, что слышал, как, впрочем, и сам Хэзлтон. Он пояснил бы, что каждый раз, когда он принимал решение, идущее вразрез с планами управляющего, тот таил на него обиду, вынашивая мысль о своей отставке. Зная Амальфи, можно без особого риска высказать предположение, что он не преминул бы заметить, что отношения между ним и управляющим и без того складывались сложно, а теперь и вовсе угрожали принять характер патологии. В действительности ни о чем подобном Амальфи и не думал. Хэзлтон сказал: «Я хочу уйти из города». Амальфи был Бродягой, а для Бродяги эта фраза звучала как окончательный приговор.

— Нет, — тут же ответил мэр. — Ты хотел уйти, и этим все сказано. Ты больше не имеешь права получать информацию о политике города и его планах. Только то, что доходит до тебя в виде директив. Сейчас, Марк, ты можешь воспользоваться своим умением думать, как я. Не зря же я учил тебя. Полагаю, у тебя не возникнет трудностей, если ты постараешься теперь думать, как думают Отцы Города. С этого момента другого источника информации у тебя не будет.

— Все понял, — сухо произнес Хэзлтон. Он несколько мгновений стоял, не произнося ни слова. Амальфи ждал.

— Ну что ж, тогда в следующем порту назначения, — сказал экс-управляющий.

— Хорошо. До этого времени ты получаешь статус управляющего, покидающего свою должность. Приступай к подготовке Кэррела: он будет твоим преемником. Сразу же начинай передавать Отцам Города информацию о нем. Я не хочу, чтобы они опять устроили бучу во время выборов вроде той, что имела место, когда выбирали тебя.

Лицо Хэзлтона приобретало все более застывшее выражение.

— Хорошо, — сказал он. — Во-вторых, направь город по направлению к периферии, чтобы перехватить город, с которым ты не смог связаться. Нужно выйти на такую орбиту, которая придала бы нам логарифмическое ускорение, причем основная мощность должна концентрироваться на дальнем конце. Подготовь две группы: одну для быстрого осмотра спиндиззи, вторую — для работы с масс-хроматографом. Бог его знает, чем может оказаться эта штука. Людей необходимо снабдить инструментом, им возможно, придется демонтировать оборудование.

— Хорошо.

— Кроме того, надо привести в готовность отряд сержанта Андерсона. Может оказаться, что тот город не так мертв, как это представляется.

— Хорошо, — еще раз сказал Хэзлтон.

— Это все, — заключил Амальфи.

Хэзлтон резко кивнул и, казалось, собирался повернуться, чтобы уйти, но потом вдруг передумал и, к удивлению Амальфи, обрушил на него стремительную тираду.

— Босс, прежде, чем я уйду, ты должен мне сказать, — Хэзлтон судорожно сжал кулаки, — ты задумал все это специально, чтобы спровоцировать меня на заявление об уходе? Неужели ты не мог выгнать меня или заставить уйти, не раскрывая своих планов? Будь я проклят, если поверю в твою любовь к Ди… Ты же знаешь, что, уходя, я заберу ее с собой. Я не верю в твои рассказы про Великое Самоотречение. Это все — мура, чистые выдумки, особенно, когда исходят от тебя. Ты любишь Ди не больше, чем я тебя…

Хэзлтон побелел настолько, что Амальфи подумал, как бы экс-управляющий не упал в обморок.

— Счет один-ноль в твою пользу, Марк, — сказал Амальфи. — Совершенно очевидно, что я не единственный, кто разыгрывает Великое Самоотречение.

— О боги звезд, Амальфи!

— Их не существует, — сказал Амальфи. — Марк, я больше ничего не могу сделать. Я собирался расстаться с тобой не один раз, но сейчас все — ты сам сделал выбор. Отправляйся и выполняй задание.

— Хорошо, — подчинился Хэзлтон. Он повернулся и зашагал прочь. Двери едва успела раскрыться перед ним.

Амальфи, словно спящий ребенок, глубоко вздохнул и переключил тритчер с положения з а п и с ь на с т е р е т ь.

— Это все, сэр? — механическим голосом спросила машина.

— Ты что, собираешься отравить меня второй раз за вечер? — прорычал Амальфи. — Подключи линию ультрафона.

— Связь, — выкрикнула машина.

— Это мэр, — сказал Амальфи, придвинув микрофон. — Вызовите лейтенанта Лернера из сорок пятого отряда охраны границы Служителей. Обязательно добейтесь связи. Это была его последняя должность, однако, есть сведения, что с тех пор он получил повышение. Когда доберетесь до него, скажите, что говорите от моего имени. Сообщите ему, что города в джунглях планируют какие-то вооруженные действия, и что он может помешать этому, если сейчас же отправится туда. Поняли?

— Да, сэр, — дежурный связист повторил полученное распоряжение.

— Мы сделаем все, о чем просите вы, мэр Амальфи.

— А кто еще мог вас просить? Позаботьтесь о том, чтобы Лернер вас не смог запеленговать. Если сможете, пошлите сообщение частотно-модулированным методом.

— Не можем, босс. Мистер Хэзлтон только что распорядился перевозить наше оборудование. Но тут недалеко есть мощная ультрафоновая станция Служителей. Мы можем синхронизироваться от нее и попросить, чтобы полицейские настроили детекторы в нужном направлении. Что скажете?

— Что ж, так даже лучше, — похвалил Амальфи. — Приступайте.

— Еще один вопрос, босс. Наконец закончили работы по беспилотному кораблю, который вы заказывали еще в прошлом году. Конструкторы сообщили, что на борту имеется коммуникатор Дирака, который уже подготовлен к работе. Я осмотрел корабль — он выглядит отлично. Правда, огромен, и его довольно легко обнаружить.

— Прекрасно, но все это может подождать. Передайте сообщение.

— Да, сэр.

Голос дежурного стих. Внезапно сопло мусоросжигательной печи словно сделало глубокий вдох, и тарелки, поднявшись со стола, торжественной процессией устремились в затягивающий зев. Бокал с вином, напоминая миниатюрную комету, взлетел, оставляя за собой прозрачный дымчатый след. В последнюю минуту Амальфи очнулся от благостной задумчивости и, судорожно замахав руками, попытался ухватить проносящийся мимо маленький предмет. Однако, было уже поздно. Печь проглотила и его, с удовлетворением шумно захлопнув дверцу.

Хэзлтон оставил на столе свою линейку.

Одетые в скафандры люди с настороженными лицами пробирались по темным, мертвым улицам города на периферии. Шедший впереди сержант Андерсон осветил карманным фонариком какой-то дверной проем и тут же снова выключил свет.

Огней в городе не было, на зов никто не откликался. Никаких признаков энергии, кроме слабого поля спиндиззи, десантникам заметить не удалось. Экран спиндиззи был настолько слабым, что давление воздуха не подымалось выше четырех фунтов на квадратный дюйм, так что без скафандров было никак не обойтись.

В наушниках шлема Амальфи зазвучал голос О'Брайена:

— События в джунглях, мистер мэр, подходят ко второй стадии. По наблюдениям отсюда кажется, что Лернер обрушил на них всю мощь своего флота, он отважился увести из скопления Служителей почти все полицейские корабли. Среди них адмиральский флагман, но он только облекает в приказы предложения Лернера. Никаких собственных идей у него, кажется, нет.

— Трогательная картина, — ответил Амальфи, беспомощно озираясь в темноте.

— Согласен, сэр. Удивляет, что их отряд слишком велик для такого дела. Он настолько большой, что в джунглях его заметили еще издалека. Мы хотели, как вы просили, предупредить Короля, но в этом не было необходимости. Города сейчас перестраиваются в боевой порядок. Прекрасное зрелище. По-моему, такое происходит впервые за всю историю?

— Насколько мне известно, это так. Как вам кажется, у них что-нибудь получится?

— Нет, сэр, — не раздумывая, ответил пилот телеуправляемой ракеты. — За что бы ни брался их Король, у него всегда все идет кувырком. К тому же, города слишком неуклюжи, даже когда ими управляет мастер, а его-то мастером никак не назовешь. Что говорить, скоро все сами увидим.

— Хорошо, через час приготовьте для меня еще один отчет.

Амальфи поднял руку, и отряд остановился. Впереди стояла сплошная черная стена, только окна тускло отражали падающий на них звездный свет. Высоко вверху одно из окон мягко светилось своим собственным светом.

Десантники быстро рассредоточились на противоположной стороне улицы. Амальфи осторожно пробирался вдоль стены, направляясь к тому месту, куда полз сержант.

— Что думаете, Андерсон?

— Мне это не нравится, мистер мэр. Очень похоже на ловушку. Конечно, может быть, когда все умирали, лишь у последнего не хватило духу выключить свет. Только очень подозрительно, что во всем городе горит только одно окно.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Дюлани, возьми пятерых людей и отправляйтесь вдоль улицы, туда, где колонна. Дойдите до угла вон того здания и включите пробник. Только не давайте больше пары микровольт, а то вас обожжет.

— Да, сэр. Отряд Дюлани, бесшумно двигаясь среди теней, проскользнул в указанном направлении.

— Это не единственная причина, по которой я решил остановиться, мистер мэр, — сказал Андерсон. — За углом стоит космотакси. Внутри — мертвый пассажир. Я хотел, чтобы вы взглянули на него.

Амальфи принял из рук сержанта предложенный ему фонарь, укрыл его полой своего костюма, так что пробивался только тусклый лучик, и поднес фонарь к окну такси. Вглядевшись, мэр похолодел от ужаса.

Там, где слабый луч фонарика касался скрюченного трупа — тот искрился.

— Связь!

— Да, сэр!

— Подготовить отсек для обеззараживания. Никто не должен взойти на борт города, пока хорошенько не прокипятимся. Понятно?

Последовало непродолжительное молчание. Затем снова прозвучал голос дежурного связиста:

— Мистер Амальфи, управляющий уже распорядился об этом.

Амальфи изобразил на лице кривую гримасу.

— Извините меня, сэр, — спросил Андерсон, — но как мистер Хэзлтон мог догадаться?

— Ну, об этом не трудно было догадаться. Вы же видите, сержант, что здесь происходит. Город, в котором мы находимся, ужасно обнищал, а при новой денежной системе это означает, что горожане испытывали острую нехватку лекарств. Мистер Хэзлтон сумел предугадать последствия такого положения. Теперь и я вижу, что это чума.

— Сучьи дети, — с горечью выругался сержант, мысленно применяя эпитет ко всем существам во вселенной, естественно, исключая Бродяг.

И в тот же момент ослепительный красный свет упал на его лицо и грудь; красные световые дорожки побежали по всей улице. Прогремел мгновенный плоский взрыв. В разреженном воздухе не последовало взрывной волны.

— ТДХ! — непроизвольно воскликнул Андерсон.

— Дюлани? Дюлани! Проклятье, я же просил его действовать поосторожнее. Есть тут кто-нибудь в живых, отзовитесь!

Несмотря на звон в ушах, Амальфи расслышал чей-то смех, столь же неприятный, как и сам взрыв. Иного ответа на его призыв не последовало.

— Андерсон, окружите это место. Связь вы слышите? Направить сюда остальных десантников и половину полицейской охраны.

Отвратительный смех звучал все громче.

— Кто бы ты ни был, весельчак, — злорадно добавил Амальфи, — когда я доберусь до тебя, ты запоешь по-другому. Я никому не позволю использовать против моих людей эту гадость ТДХ. Даже разбираться не буду, кто ты: Бродяга или из полиции. Понял? Никому не позволю!

Смех стих. Затем скрипучий голос произнес:

— Ах вы, проклятые вшивые стервятники.

— Стервятники?! — выпалил Амальфи. — Если бы ты сразу отозвался, все было бы в порядке, ты что, не соображаешь ничего? Ты что хочешь с д о х н у т ь от этого зловония?

— Стервятники, — повторил тот же голос с оттенком безнадежного идиотизма. — Пожиратели падали. Боги всех звезд еще сделают суп из ваших костей. Снова зазвучал скрипучий смех.

Амальфи ощутил, как по телу его пробежал холодок. Он включил переговорное устройство.

— Андерсон, держи людей на расстоянии. Скоро подойдет подкрепление. Думаю, что здесь все заминировано. Этот приятель наверняка подготовил для нас еще какие-нибудь сюрпризы.

— Может, кинуть в окно газовую гранату?

— Уверен, что они тоже в скафандрах. Окружите здание и сидите тихо.

— Есть.

Амальфи, обливаясь потом, уселся на корточки позади космотакси. В аккумуляторах еще оставалось достаточно энергии, чтобы соорудить вокруг здания решетку Бете, однако, мэр думал сейчас о другом. Высадка десанта и захват города-Бродяги представлялись ему самой сложной операцией из всех, которыми ему доводилось руководить. Каждое решение давалось ему с большим трудом, а обвинение, брошенное этим сумасшедшим горожанином, казалось, угодило в самую уязвимую точку.

Прошло довольно много времени, прежде чем наушники ультрафона донесли до Амальфи новую информацию.

— Говорит пост управления телеуправляемыми ракетами. Мистер мэр, джунгли отбили первый натиск сил Лернера. Не думал, что им это удастся. Они в самом начале нанесли весьма удачный удар и подорвали сразу два тяжелых крейсера. Служители сильно перепугались. Адмирал на своей лодке вообще удрал с поля боя, предоставив Лернеру возможность отдуваться самому.

— Потери есть?

— Четыре города уничтожены полностью. У нас недостаточно ракет, чтобы точно определить потери, но Лернер окружил своими силами что-то около тридцати городов, когда его первый крейсер получил свое.

— Надеюсь, вы не послали туда этот большой корабль. Я имею в виду только что построенный, — с тревогой спросил Амальфи.

— Нет, сэр. Связисты передали, чтобы он оставался на якоре. Я думаю, что скоро подойдет вторая волна Служителей. Я вызову вас, как только…

Голос пилота телеуправляемой ракеты заглох. Свет звезд исчез. Раздался крик одного из техников группы Андерсона. Амальфи, сосредоточившись, посмотрел вверх. Свет в окне погас.

— Что случилось, мистер мэр? — спокойным голосом спросил Андерсон.

— Это локальный экран спиндиззи. Судя по всему, он работает на половину мощности. Они, наверно, совсем убрали главный экран. Всем в укрытие! Может появиться пламя.

Снова зазвучал смех.

— Стервятники, — произнес тот же голос. — Маленькие паршивые стервятники в большой клетке.

Амальфи снова врезался в свободный частотный диапазон.

— Вы же развалите собственный город, — твердо ответил Амальфи. — У вас нет никаких шансов, и вам это известно. Как только вы разорвете этот район на части, мощность упадет, и экран ослабеет.

Улица завибрировала мелкой дрожью. Как долго сможет несущая конструкция мертвого города сопротивляться, удерживая прилегающую к спиндиззи область, в любой момент готовую устремиться в космос? Хэзлтон, увидев, что происходит, тут же распорядился доставить специальные устройства-зажимы. Трудно было сказать, подоспеет ли помощь, или городской район оторвется раньше. Амальфи вряд ли мог что-нибудь сделать в подобной ситуации. Контакт с родным городом был полностью потерян.

— Это не ваш город, — на этот раз голос звучал с ложной убедительностью. — Вы ограбили нас. Но мы вам не позволим…

— Откуда нам было знать, что вы еще живы, — раздраженный Амальфи предпринял еще одну попытку наладить диалог.

— Вы не отвечали на призывы. Разве это наша вина? Мы думали, что вашему городу требуется срочная помощь…

Слова его потонули во внезапном реве нового голоса, показавшегося Амальфи удивительно знакомым. Наушники в шлеме разрывались от непомерного шума:

«ПОЛИЦИЯ ЗЕМЛИ. АВАРИЙНАЯ СИТУАЦИЯ АА. ГОВОРИТ СГУСТОК ХIII СОЗВЕЗДИЯ СЛУЖИТЕЛЕЙ. ВНИМАНИЕ, КОМАНДА БЕТА. СИСТЕМА АТАКОВАНА АРМИЕЙ ГОРОДОВ-БРОДЯГ. НЕОБХОДИМА ПОМОЩЬ. ЛЕЙТЕНАНТ ЛЕРНЕР, СОРОК ПЯТЫЙ ОТРЯД ОХРАНЫ ГРАНИЦЫ, КОМАНДУЮЩИЙ СИЛАМИ ОБОРОНЫ СОЗВЕЗДИЯ. ОТВЕТЬТЕ».

Амальфи тихонько присвистнул. Где-то внутри экрана спиндиззи, видимо, находился транслятор Дирака, иначе Амальфи вряд ли услышал бы призыв Лернера. Пламенную речь лейтенанта наверняка слышали во многих местах галактики. Аппараты Дирака были слишком громоздки для обычных телеуправляемых ракет и запускались в космос отдельно в специальных «одеждах». Они мгновенно распространяли сигнал на любое расстояние. Сигнал мог принять в галактике всякий, имевший аппарат Дирака. Именно это их свойство и нанесло в свое время сокрушительный удар по сверхсложной теории относительности — основе западной науки — тысячелетия назад.

"Но если здесь есть аппарат, то им…

«ЛЕРНЕР. ВАШЕ СООБЩЕНИЕ ПРИНЯТО. ДЕРЖИТЕСЬ. ЭСКАДРА ПРИДАННАЯ ВАШЕМУ СОЗВЕЗДИЮ — В ПУТИ.

ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ БЕТА, КОМАНДОВАНИЕ ЗЕМЛИ».

… Амальфи мог воспользоваться. Он сделал переключение на груди своего скафандра и прокричал в микрофон:

— Хэзлтон! Как там твои зажимы? Едут?

— Едут, босс, — тут же прозвучал ответ. — Еще девяносто секунд…

— Это слишком долго. Сейчас все разорвется на части. Настрой наш экран на двадцать четыре процента…

Внезапно мэр обнаружил, что его микрофон не работает. Местные Бродяги, с опозданием поняв, что происходит, выключили аппарат Дирака. Слышал ли Хэзлтон последний приказ? Или…

Откуда-то из глубины под ногами Амальфи начал подниматься тревожный шум, напоминающий звук камнепада, смешанный с металлическим скрипом. Словно протяжный стон, поднимался он к поверхности. Зубы Амальфи болезненно заныли. Он улыбнулся.

Сообщение дошло до Хэзлтона. Или он просто догадался, о чем идет речь, уловив обрывки команды мэра. Рев местного спиндиззи и поля вокруг него начали захлебываться. Мощные спиндиззи города Амальфи подавляли его своей мощностью, и он все с большим трудом поддерживал кривизну пространственной решетки.

— Вам крышка, — спокойно объявил Амальфи невидимым защитникам мертвого города. — Сдавайтесь, мы ничего вам не сделаем. Я даже готов забыть об инциденте с ТДХ. Дюлани, конечно, был одним из лучших моих людей, но я признаю, что и у вас, возможно, имелись причины поступить именно таким образом. Пойдемте с нами, и у вас снова будет город, который вы сможете называть своим. Этот уже ни на что не годится, неужели не ясно?

Ответа не последовало. На низко нависшем, давящем черном небе возникли огромные узоры. Это появились долгожданные захваты — портативные генераторы, предназначенные для доведения поля спиндиззи до пиковой нагрузки. Единственный спиндиззи мертвого города взвыл от боли.

— Да говорите же! — снова закричал Амальфи. — Я стараюсь вести честную игру, но вы сами вынуждаете меня принимать крайние меры…

— Стервятники, — сквозь слезы проскрипел знакомый голос.

Светящееся окно озарилось ярким сиянием и, развалившись на куски, вылетело наружу. Из него вырвался длинный тонкий язык красного пламени. Экран спиндиззи исчез, издав напоследок ужасный булькающий звук. Прошло еще несколько минут, прежде чем Амальфи снова смог увидеть звезды.

Здание, в котором засели твердолобые горожане, раскололось пополам. Из образовавшегося после взрыва огромного шрама вырывалось раскаленное оранжевое пламя. Амальфи почувствовал приступ тошноты.

— Опять ТДХ, — прошептал он. — Бедные тупые идиоты… Решили упрямиться до конца.

— Мистер мэр?

— Слушаю.

— Говорит пост управления телеуправляемыми ракетами. То, что происходит в джунглях — настоящее паническое бегство. Города в панике бросились врассыпную от красного карлика. Они превратились в толпу. Ранеными городами совершенно никто не занимается. По-моему, их просто бросили на растерзание Лернеру.

Амальфи кивнул, словно и не сомневался в подобном исходе.

— Хорошо, О'Брайен. Пришло время запускать наш новый корабль. Я хочу, чтобы он смешался с убегающими городами и затерялся среди них. Ты лично поведешь его. Корабль легко обнаружить, его, возможно, будут атаковать. Будь готов к самым невероятным маневрам. Только это может тебя спасти.

— Постараюсь, сэр. Мистер Хэзлтон только что запустил его. Сейчас я как раз его разгоняю.

Но по какой-то причине настроение Амальфи от этого не улучшилось ни на йоту.

Бродяги принялись за работу, проворно демонтируя спиндиззи мертвого города и отправляя их на склад города Амальфи. Спиндиззи, с помощью которого горожане пытались организовать последнюю линию обороны, конечно, уже никуда не годился. Как и машина на Двадцать третьей улице, он настолько раскалился, что даже приблизиться к нему не было никакой возможности. Остальные были в полном порядке. Хэзлтон с удивлением наблюдал за прибытием разобранных машин на борт города, однако предпочитал не задавать никаких вопросов.

Кэррел пока еще не страдал подобными комплексами.

— Что мы будем делать с таким количеством двигателей? — вопрошал он.

Трое мужчин у выхода в крепостной стене по периметру города наблюдали за тем, как транспортировали по воздуху трофейные спиндиззи.

— Мы собираемся лететь на другую планету, — понуро ответил Хэзлтон.

— А как же, — подтвердил Амальфи. — Остается только молиться, чтобы мы не опоздали, Марк.

Хэзлтон промолчал.

— А куда мы торопимся? — не унимался Кэррел.

— А вот этого я не скажу, — отшутился Амальфи. — Поговорим, когда картинка появится на экране. Просто у меня предчувствие, что сейчас как раз самое подходящее время. Пока же вам придется поверить мне на слово: мы очень торопимся. Такой спешки у нас еще не было. Что там слышно по масс-хроматографу, Марк?

— Это обратный процесс — противоположный разработанному в Англии. Установка предназначена для проведения процесса зонной очистки германия, босс. Достаточно взять большой кусок металла — неважно какого, лишь бы он был чистым, — и нанести на его поверхность немного металла, который требуется извлечь. Затем надо создать электрическое поле дисковой формы, которое должно распространяться с «зараженного» конца. Примеси переносятся благодаря явлению сопротивления нагреванию и выделяются в различных точках на поверхности металла. Кстати, исходный кусок должен иметь цилиндрическую форму, что-то вроде колонны. Остается только отделить чистый осадок, для чего применяется специальная высокомощная пила.

— И она работает?

— Не-а, — сказал Хэзлтон. — А что тут нового? Мы это видели уже тысячу раз. В теории все хорошо. Но сладить с нею не могут даже парни, управляющие городом, которые бы должны знать установку досконально.

— Что-то вроде невидимой машины Лиранцев? Или бестопливного двигателя? — спросил мэр. — А жаль. Эта штука могла бы нам пригодиться. Установка большая?

— Просто огромная. Судите сами: она занимает двенадцать городских кварталов.

— Брось ее, — тотчас же решил Амальфи. — Не сомневаюсь, что тот город просто хотел пустить пыль в глаза, отчаявшись получить работу. Они пытались обмануть торгового агента Служителей. Если бы она заинтересовалась, они придумали бы какие-нибудь причины, по которым невозможно продемонстрировать установку в работе. Думаю, нам такая приманка абсолютно ни к чему.

— В данном случае знание принципа работы машины не менее ценно, чем она сама, — сказал Хэзлтон. — Их Отцы Города обладают всей информацией, которую мы смогли бы извлечь из самой машины.

— Кто-нибудь может объяснить мне, по какой причине города джунглей отправились в это путешествие? — вмешался в разговор Кэррел. — Я не ездил с вами в город Короля, но я считаю, что сама идея похода на Землю — чистое сумасшествие.

Амальфи промолчал. Хэзлтон, немного помедлив, произнес:

— Это и так, и нет. Джунгли не отважатся противостоять силам землян, а сейчас у них уже нет сомнений, что земляне направляются сюда. Города торопятся перебраться в какое-нибудь более спокойное место. Но в то же время они продолжают считать, что найдут у землян защиту от полиции Служителей и других подобных организаций. Им кажется, что надо просто изложить все обстоятельства властям в спокойной обстановке.

— Именно это мне и непонятно, — сказал Кэррел. — Зачем им понадобилось срываться с места всей толпой? Почему они просто не установили контакт с землянами по сети Дирака? Лернер же поступил так. К чему такое грандиозное шествие? Отсюда до Земли около шестидесяти трех тысяч световых лет, а у городов явно недостаточно порядка, чтобы преодолеть все трудности, которые могут встретиться на их пути.

— А когда они доберутся туда, — добавил Амальфи, — им все равно придется беседовать с землянами по коммуникатору Дирака. Этот марш — просто спектакль. Король надеется, что столь грандиозное шествие произведет неизгладимое впечатление на людей, с которыми он собирается говорить. Не забывай о том, что Земля сегодня — это спокойное, довольно идиллическое место. Когда израненные, истощенные города заполнят небо, может возникнуть необычайный переполох. Король полагается на то, что еще жива старая традиция. Не забывай, Кэррел, что последние несколько тысяч лет города-Бродяги всегда были главной объединяющей силой в нашей галактике.

— Это мне неизвестно, — с некоторым сомнением произнес Кэррел.

— Это действительно так. Знаешь ли ты, что такое пчела? Это маленькое насекомое, обитающее на Земле. Пчелы высасывают нектар из цветов. Пчелы собирают пыльцу и переносят ее с места на место, играя основную роль в перекрестном опылении растений. На большинстве заселенных планет имеются подобные насекомые. Пчела, естественно, не подозревает о том, что является основой экологии мира. Ее беспокоит только одно: собрать как можно больше меда. Однако, это неведение не делает ее менее значимой.

— Города очень долго жили подобно пчелам. Правительства просвещенных планет и власти Земли в особенности, прекрасно понимают это, хотя сами Бродяги — не осознают. Планеты не доверяют городам-Бродягам, но в то же время никогда не забывают, насколько они важны, и, по возможности, стараются оберегать Бродяг. По этой же причине жители планет столь сурово относятся к пиратам. Пираты в их глазах — это неизлечимо больные пчелы. Вирус, который они носят в себе, может завладеть другими, совершенно невинными городами, назначение которых в том, чтобы, перелетая от планеты к планете, собирать и сохранять секреты новой технологии и другую, не менее важную информацию. Города, как и планеты, вынуждены защищать себя от разного рода бандитов. Но не стоит забывать о том, что существует единая, цельная культура, а не только забота о безопасности отдельных ее носителей. И для развития этой культуры совершенно необходима возможность беспрепятственных перемещений Бродяг по всей галактике.

— Вы думаете, Король джунглей это понимает? — спросил Кэррел.

— Несомненно. Ему почти две тысячи лет. Как же он может этого не понимать? Он говорит другими словами, но именно эта мысль лежит в основе его желания двинуть Бродяг к Земле.

— Мне все это кажется очень рискованным, — подозрением протянул Кэррел. — Всех нас с самого рождения приучали не доверять землянам и, особенно, полицейским…

— Это все потому, что полиция не доверяет нам. Полицейским самим внушили, что они должны вести себя жестко по отношению к городам даже по самым пустяковым поводам. И возможностей у них сколько угодно: в бродячей жизни трудно постоянно соблюдать законы во всех мелочах. Вот поэтому и считается, что главная доблесть Бродяги — умение ускользнуть от полиции. Но несмотря на ненависть, которая существует между Бродягами и полицией, мы все же на одной стороне. И всегда дело обстояло именно так.

В нижней части города, как раз в поле зрения троих собеседников, медленно закрылись огромные двери главного склада.

— Это последний спиндиззи, — заметил Хэзлтон. — Думаю, сейчас мы возвращаемся туда, где оставили Универсальный Город, похищенный на Мерфи, чтобы прихватить и его машины.

— Ты прав, — подтвердил Амальфи. — А потом, Марк, мы отправляемся на Херн Шесть. Кэррел, приготовь для тамошнего гарнизона Служителей парочку небольших ядерных бомб. Не думаю, что он велик и вряд ли он сможет доставить нам много беспокойства; но нам некогда играть в ладушки.

— Мы отправляемся на планету Херн Шесть? — переспросил Кэррел.

— Другого выхода нет, — нетерпеливо повторил Амальфи. — Это единственный вариант. На сей раз мы сможем управлять полетом, а не будем, словно пиявка, болтаться на боку дурацкой планеты, которая прется, сама не зная куда. Что-то мне больше не хочется вылетать пробкой из галактики.

— Тогда нам лучше поручить первоклассной команде урегулировать навигационные проблемы с Отцами Города, — сказал Хэзлтон. — Поскольку мы не имели возможности советоваться с ними, будучи на планете Он, сейчас надо просмотреть всю накопленную ими информацию. Понимаю твое стремление осуществить тот проект с извлечением знаний из других городов. Жаль, что мы действительно это не проделали.

— Я уже давно забыл об этом, — сказал Амальфи. — И поверь, совершенно не жалею, что все обернулось именно так.

— Куда же мы направляемся? — еще раз спросил Кэррел.

Амальфи повернулся к выходному люку. Сколько раз он слышал этот вопрос раньше, особенно от Ди. Но сейчас ответ у него был.

— Домой, — медленно произнес Амальфи.

 

7. ХЕРН-6

Посадка на Херн-6 — планету столь заброшенную и всю испещренную каменными грядами, из всех когда-либо виденных Амальфи — представляла собой весьма сложную задачу, требующую высочайшего мастерства управления спиндиззи. Необходимо абсолютно точно сориентировать двигатели по отношению к гравитационному полю планеты и настроить их синхронно. И кроме того, не хватало спиндиззи, чтобы соорудить из них гигантский движитель для всей планеты, которой было необходимо четко управлять, когда придет день вылета. Полет планеты Херн-6, когда закончились наконец, все работы, обещал быть головокружительным и плохо управляемым.

Но по крайней мере, он полетит хотя бы примерно в то направлении, куда его направит главный рычаг управления. Хотя бы и вот такая управляемость, подумал Амальфи — это, что было по-настоящему необходимо — или, как он наделся — будет необходимо.

Время от времени О'Брайен сообщал о прогрессе марша к Земле. За время путешествия толпа Бродяг несколько поредела: некоторые города предпочли остаться на встретившихся им по пути привлекательного вида планетах, где можно было найти работу. Однако основная группа по-прежнему упорно продвигалась к своей далекой родине. Посланный Амальфи огромный корабль, к удивлению мэра, пока не привлек особого внимания городов, хотя и выделялся среди них, словно луна на фоне ясного неба. Пилот О'Брайен неустанно маневрировал, стрелой проносясь мимо городов-Бродяг и описывая при этом причудливые траектории, подобные объемной синусоиде. Бродяги, наверняка, наблюдали на экранах своих радаров за столь странным объектом — спутать его с метеором было трудно. Но навести на него орудие они вряд ли смогли бы: ни один компьютер не способен мгновенно рассчитать параметры столь сложной, непредсказуемой траектории. О'Брайен выполнял управление полетом просто великолепно. Амальфи даже подумал о том, что, когда Хэзлтон покинет город, будет целесообразно вывести функцию пилотирования из числа закрепленных за управляющим. Кэррел не очень силен в этом искусстве, а О'Брайен как раз тот человек, который здесь будет на месте.

Еще в самом начале конверсии Херна-6 Отцы Города определили З-день — день подхода участников марша на расстояние возможного телескопического обозрения с Земли — как пятьдесят пять лет, четыре месяца и двадцать дней. Каждый приходящий в город от О'Брайена рапорт свидетельствовал о постоянном сокращении этого временного отрезка, сдвигаемого все ближе к близкому будущему. Самые неуклюжие постепенно отсеивались, в результате чего джунгли приобретали все большую компактность и мобильность. Получив очередную информацию от О'Брайена, Амальфи еще яростнее истреблял сигары и с новой силой погонял своих людей, заставляя их работать быстрее.

Но прошел целый год после того, как на Херне-6 началась установка спиндиззи, когда поступило, наконец, сообщение, которого мэр постоянно боялся, однако не сомневаясь, что раньше или позже оно должно прийти.

— Джунгли, мистер мэр, — сообщал О'Брайен, — лишились еще двух городов, оставшихся на зеленых планетах. Но это дело обычное. Интереснее другое: появился новый город.

— У вас новый город? — переспросил Амальфи. — Откуда он пришел?

— Не знаю. Курс, по которому я двигаюсь, не позволяет мне вести наблюдение в одном направлении дольше двадцати пяти секунд. Каждый раз, пересекая джунгли, я веду перепись, и вот в последний раз я обнаружил на экране этого новичка. Он ведет себя так, как будто всегда здесь находился. Но и это не все. Такого странного города я еще никогда не видел. В архивах тоже нет ничего подобного.

— Опиши его, — попросил Амальфи.

— Во-первых, он огромен. Теперь я могу некоторое время не волноваться, что кто-то обратит на меня пристальное внимание. Не сомневаюсь, что все детекторы в джунглях показывают только одно — этого синего кровожадного гиганта. Кроме того, город совершенно закрыт.

— Что ты имеешь в виду?

— Мистер мэр, со всех сторон город окружен гладким корпусом. Он непохож на другие города, представляющие собой платформу, на которой закреплены здания, окруженные экраном спиндиззи. Этот город напоминает, скорее, космический корабль, если, конечно, забыть о его размерах.

— Зафиксированы ли какие-нибудь контакты между этим объектом и джунглями?

— Вполне обычные. Город заявил, что желает присоединиться к маршу. Король дал согласие. Думаю, он очень обрадовался: это ведь первый отклик на его призыв ко всеобщей мобилизации Бродяг, а тут такая крупная рыбина. Город называет себя Линкольн-Невада.

— Может быть, — уныло сказал Амальфи. Он вытер пот с лица:

— Дай-ка мне взглянуть на него, О'Брайен.

Зажегся экран. Амальфи снова вытер лицо.

— Так-так. Отведи-ка свой корабль подальше от марша. С этого момента я хочу постоянно наблюдать за новым городом. Следите за тем, чтобы «Линкольн-Невада» находился между джунглями и вами. Стрелять он в вас не станет, поскольку не знает, что вы не принадлежите к джунглям.

Не дожидаясь ответа О'Брайена, Амальфи переключился на Отцов Города.

— Сколько еще времени займет эта работа? — быстро спросил он.

— ЕЩЕ ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ, МИСТЕР МЭР.

— Сократите по крайней мере до четырех. И сообщите мне параметры курса, пролегающего отсюда к Малому Магелланову Облаку, того, что пересекает орбиту движения Земли.

— МИСТЕР МЭР, МАЛОЕ МАГЕЛЛАНОВО ОБЛАКО НАХОДИТСЯ ОТ СКОПЛЕНИЯ СЛУЖИТЕЛЕЙ НА РАССТОЯНИИ ДВУХСОТ ВОСЬМИДЕСЯТИ ТЫСЯЧ СВЕТОВЫХ ЛЕТ!

— Благодарю вас, — с сардонической улыбкой ответил Амальфи. — Уверяю, у меня нет намерений отправиться туда. Я хочу только получить координаты.

— ХОРОШО. РАССЧИТАНЫ.

— Когда нужно стартовать, чтобы пересечь орбиту Земли в момент приближения к ней джунглей?

— В ИНТЕРВАЛЕ ОТ ПЯТИ СЕКУНД ДО ПЯТНАДЦАТИ ДНЕЙ ОТ СЕГО МОМЕНТА В ЗАВИСИМОСТИ ОТ ТОЧКИ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ: ОТ ЦЕНТРА ОБЛАСТИ ДО ЛЮБОГО КРАЯ.

— Плохо. Мы не можем отправиться так быстро. Дайте мне прямую траекторию.

— ЭТО ДУГА, НА ПРОТЯЖЕНИИ КОТОРОЙ ИМЕЕТСЯ ДЕВЯТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ПРЕПЯТСТВИЙ, ПРЯМОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ С КОТОРЫМИ НЕИЗБЕЖНО, И БОЛЕЕ ЧЕТЫРЕХСОТ ОДИННАДЦАТИ ТЫСЯЧ ОБЪЕКТОВ, КОТОРЫЕ МОЖНО ЗАДЕТЬ, ЕСЛИ ИДТИ ПО ЭТОЙ ТРАЕКТОРИИ.

— Ориентируйтесь на нее.

Отцы Города смолкли. Амальфи подумал, неужто и машины могут удивляться. Он прекрасно знал, что Отцы Города никогда не выберут этот курс, поскольку тогда им пришлось бы нарушить основной принцип: П р е ж д е в с е г о о б е р е г а й г о р о д. Это вполне соответствовало планам мэра. Он продолжал руководить работами, не сводя глаз с экрана, на котором показывался темп строительства на Херне-6; Амальфи не сомневался, что теперь оно будет идти гораздо быстрее.

Однако, прошло еще четырнадцать недель, прежде, чем Амальфи опустил, опустил, наконец, руку на главный рычаг управления планетой Херн-6, и произнес:

— В п е р е д!

Удаление планеты Херн-6 от родного Скопления Служителей через центр галактики вошло в историю, особенно приборостроения. Планета Херн-6 была небольшой, значительно меньше Меркурия, однако, именно она обладала наибольшей массой среди всех тел, со сверхсветовой скоростью выброшенных за пределы населенной части галактики. Если, конечно, не считать планеты Он, которая покинула галактику на ее периферии и сейчас находилась на пути к скоплению Мессье-31 в галактике Андромеды. Никогда еще подобное тело не перемещалось при помощи спиндиззи или каких-либо других двигателей. Грандиозное путешествие оставило неизгладимый след не только в сознании наблюдавших за ним, но и в памяти всех приборов, зарегистрировавших это событие.

Теоретически, планета Херн-6 прошла по той же траектории, напоминающей длинную дугу, которую Отцы Города предложили Амальфи. Дуга эта пролегла от края Скопления Служителей через всю галактику к центру Малого Магелланова Облака. (К центру массы, конечно, поскольку оба облака, на самом деле являющиеся звездными скоплениями, выделились из галактики, как целое относительно недавно. Они постепенно обрели определенные «мертвые» центры орбит, характерные для «спиральных» галактик.) Это означало, что примерная орбита летящей планеты в точности соответствовала этой дуге.

Однако, на той огромной скорости, с которой двигалась планета Херн-6 (ее даже трудно выразить в терминах, многократных старой и весьма спорной величине С — скорости света), самое незначительное отклонение от орбиты вызывало гигантский уклон в сторону, несмотря на микросекундную реакции Отцов Города на соответствующую корректировку.

Как и все люди, много лет посвятившие скитаниям среди звезд, Амальфи давно привык к полетам на транссветовых скоростях, хотя в космосе, где недостаточно ориентиров, оценить скорость можно далеко не всегда. И, как всякий Бродяга, он путешествовал по планетам на наземных машинах, которые, казалось, неслись с опасной скоростью просто по потому, что вокруг имелось множество точек отсчета, относительно которых можно было судить о скорости. Но сейчас Амальфи впервые представлялась возможность реально ощутить скорость космического полета.

Планета Херн-6 неслась столь стремительно, что звезды казались совсем близкими друг к другу, словно столбики из-за внезапных изгибов дороги то и дело оказывались между колес. Не раз, стоя на балконе башни Городского Центра, Амальфи замирал от страха, наблюдая внезапное появление звезды, еще секунду назад невидимой, и словно рухнувшей ему на голову. Все небо заполнялось ярким звездным светом, а потом также неожиданно опускалась темнота.

Амальфи казалось, что он явственно должен расслышать свист, когда Херн-6 пролетала мимо очередной звезды. Лицо его горело от излучения, словно он искупался в нем. Даже поле работающего на полную мощность спиндиззи не в силах было сдержать излучение находящейся в перигее звезды.

Отцы Города без труда рассчитывали коррекцию орбиты, и единственная сложность состояла в том, что сама планета Херн-6 не являлась достаточно управляемым космическим кораблем и не могла мгновенно реагировать на изменение орбиты. Проходили долгие секунды, прежде чем команды Отцов Города преобразовывались в усилия механизмов, достаточные для того, чтобы скорректировать вектор, по которому мертвая планета неслась вперед, поглощая бесконечные парсеки космического пространства. Нечувствительность планеты к управляющим воздействиям объяснялась и еще одной причиной: вращение Херн-6 вокруг оси, преобразованное в движение по орбите, привело к раскачиванию планеты относительно основного курса.

Возможно, если бы Амальфи разместил спиндиззи по поверхности самой планеты, как он поступил с Универсальным Городом, а позже — с городом, зараженным чумой, Херн-6 оказалась бы более восприимчивой к движениям рукоятки управления. По крайней мере, раскачивание, несомненно, удалось бы компенсировать. Однако, Амальфи решил не трогать городские спиндиззи, заботясь, в первую очередь, о безопасности самого города. Лишь одна из машин принимала участие в полете Херна-6 — огромная установка, расположенная на Шестидесятой улице. Остальные машины, включая и почти охладившийся теперь спиндиззи с Двадцать третьей улицы, отдыхали.

«… в ы з ы в а е м с в о б о д н у ю п л а н е т у, в ы з ы в а е м с в о б о д н у ю п л а н е т у, есть там кто-нибудь живой на этой штуке?.. ЭПСИЛОН КРУЦИС, ВЫ СМОГЛИ СВЯЗАТЬСЯ С ОБЪЕКТОМ, ТОЛЬКО ЧТО ПРОШЕДШИМ МИМО ВАС?.. ВЫЗЫВАЮ СВОБОДНУЮ ПЛАНЕТУ! ВЫ ИДЕТЕ НА СТОЛКНОВЕНИЕ С НАМИ, ЧЕРТ ВАС ПОДЕРИ!.. ВЫЗЫВАЮ ЭТА ПАЛИНУРИ, СВОБОДНАЯ ПЛАНЕТА ТОЛЬКО ЧТО ПРОЛЕТЕЛА МИМО, ОНА НАПРАВЛЯЕТСЯ К ВАМ. Она либо мертва, либо просто неуправляема… вызываем свободную планету… в ы з ы в а е м с в о б о д н у ю п л а…»

У Амальфи не было времени ответить на эти отчаянные обращения, которые потоком изливались на город извне — слишком быстро проносились мимо обитаемые миры, откуда неслись эти бесконечные взволнованные запросы. На них можно было ответить, но ответ означал долгое пояснение, а Херн-6 слишком быстро выходил за пределы досягаемости ультрафонной связи вопрошающего, так едва ли хватило бы произнести пару предложений. На самые настойчивые расспросы можно было ответить по системе Дирака, однако, и тут имелись два существенных недостатка: во-первых, вопросов слышалось столько, что ответить даже на самые эмоциональные не представлялось возможным, и — во-вторых, что более существенно, ответ услышали бы на Земле и среди других важных слушателей.

Земляне в этом смысле мало волновали Амальфи: они и так уже знали о полете Херна-6 практически все. Если к связи Дирака можно отнести термин «забивать», то приемники Дирака на Земле просто оказались «забиты» вопросами, выбрасываемым в эфир потревоженными мирами, мимо которых проносилась планета.

Эти другие слушатели волновали Амальфи куда больше.

О'Брайен постоянно держал странный город, примкнувший к маршу, в поле зрения, и мэр имел возможность наблюдать необычный объект на экране своего радара. После присоединения к Бродягам город-пришелец еще не совершил ни единого сколько-нибудь заметного перемещения. Время от времени город переговаривался с Королем, реже — с другими городами. За время долгого, монотонного путешествия Бродягами овладела скука, поэтому они то и дело перебирались с места на место в поисках свежих впечатлений, однако, никто из них так и не решился подойти поближе к пришельцам. Те, в свою очередь, также не посылали к соседям ни одной шлюпки. Бродяги всегда имели склонность к уединению, и нежелание брататься с коллегами, если оно не сопровождалось откровенно недружелюбным поведением, не могло вызвать у них никаких подозрений. Короче говоря, город-пришелец весьма умело подражал обычной манере поведения Бродяг — всего-лишь еще одно Бирнамское дерево на пути в Дунсинэйм…

Амальфи не обнаруживал никаких свидетельств того, что кто-то в джунглях догадался, кем на самом деле являлись пришельцы.

Еще одна огромная звезда бело-голубой ракетой промелькнула над городом, тут же оставшись позади, в кромешной мгле. Амальфи обменялся быстрыми репликами с Отцами Города. Через несколько дней джунгли окажутся в зоне видимости с Земли. Переговоры, перехваченные городской установкой Дирака, все больше и больше сосредотачивались на приближении джунглей. Имя Херн-6 звучало в них все реже. Амальфи всецело доверял Отцам Города, однако, каждый раз, когда очередная звезда с чудовищной быстротой мелькала над его головой, он невольно задумывался о точности их расчетов. Сумеют ли они подойти в намеченное место до того, как земляне обнаружат джунгли воочию?

Но Отцы Города упрямо настаивали, что Херн-6 пересечет границы солнечной системы именно в расчетный момент. Амальфи знал, что в подобных расчетах они не ошибаются. Поколебавшись, мэр решил получить подтверждение правильности сделанных машинами расчетов в отделе Астрономии. Ему требовалась помощь.

— Джейк, это мэр. Тебе приходилось слышать что-нибудь о таком явлении как «трепидация»?

— Спроси что-нибудь потруднее, — ответил городской астроном с недоумением.

— Прекрасно. Можем ли мы ввести элемент трепидации в орбиту, по которой движемся?

— Вряд ли, — ответил астроном с раздраженной усмешкой. — Это состояние пространства вблизи солнц. В нашем случае явно недостаточно массы. Насколько я помню, нижний предел равен десять в тридцатой степени массы в килограммах. Можно спросить у Отцов Города. Они знают точно. Но за порядок цифры я ручаюсь.

— Проклятье! — не сдержался Амальфи. Повесив трубку, он попытался закурить сигару, на что у него ушло довольно много времени, поскольку это осложнялось видом проносящихся мимо звезд. Каждый раз, когда он собирался прикурить, кончик сигару дергался, как только миом проносилась звезда. Наконец ему удалось зажечь нервно прыгавший кончик сигары и следующим делом он вызвал Хэзлтона.

— Марк, помнится, однажды ты пытался объяснить мне, каким образом музыкант иногда исполняет пьесу: быстрее, чем нужно, в начальной части и в конце. Тогда середину он может играть немного медленнее. Я правильно сказал?

— Да, это tempo rubato — «украденное время».

— Я хочу произвести нечто подобное и с нами, пока мы будем пересекать солнечную систему. Общее расчетное время необходимо выдержать. Что ты думаешь об этом?

Последовало краткое молчание.

— У меня нет никаких мыслей, босс. Управление такими объектами, по существу, носит интуитивный характер. Мне кажется, будет больше шансов, чем у О'Брайена, если ты возьмешь управление на себя.

— Хорошо. Благодарю.

Еще один неразорвавшийся снаряд: на такой скорости не могло быть и речи о том, чтобы управлять полетом вручную. Даже такой мастер, как Амальфи, не обладал столь стремительной реакцией, которая требовалась, чтобы манипулировать движением планеты, полагаясь на собственные ощущения. Именно исходя из желания принять на несколько секунд управление на себя, Амальфи и интересовался возможностью замедления скорости планеты, хотя его и не покидали сомнения в том, сможет ли он мгновенно внести в траекторию движения необходимые изменения.

— Кэррел. Приходи сюда, хорошо?

Юноша появился тотчас же. Стоя на балконе, он разглядывал мелькающие звезды. Амальфи показалось, что на лице его отражается суеверный страх.

— Кэррел, ты раньше был переводчиком, правда? Тебе часто приходилось пользоваться печатающей с голоса машинкой?

— Да, сэр.

— Хорошо. Тогда ты, наверно, помнишь, как движется каретка этого устройства, возвращаясь для регистрации новой строки. В середине обратного движения она немного тормозится, чтобы не сломать стопор, ограничивающий ее ход. Меня интересует, какая конструкция применяется там.

— В небольших установках обратный ход управляется эксцентриком, — с готовностью ответил Кэррел. — В крупных приборах используется электронное управление на основе клистрона, правда, я не знаю, как он действует.

— Узнай об этом, — распорядился Амальфи. — А пока спасибо. Это именно то, что я хотел знать. Я хочу, чтобы приспособление, реализующее этот принцип, было встроено в схему управления полетом. Нам необходимо сбросить скорость при пересечении солнечной системы, выдержав без изменений момент вхождения в облако. Это возможно?

— По-моему, это довольно просто, — заверил Кэррел, отправляясь вниз. Секундой позже мимо пронесся сплющенный и покрытый пятнами красный гигант, казалось, промелькнувший всего-лишь в нескольких дюймах от города.

Зазвонил телефон.

— Мистер мэр, говорит О'Брайен. Города приближаются к Земле. Хотите посмотреть?

— Уже? — изумился Амальфи. Город все еще находился от места назначения на расстоянии мегапарсеков. Казалось невозможным развить огромную скорость, необходимую чтобы поспеть к облаку вовремя. При мысли об этом даже мелькание звезд, проносившихся мимо, словно огоньки по сторонам шоссе, показалось мэру неожиданно успокаивающим.

— Да, О'Брайен. Подключи большой шлем. Дай мне сигналы по всем линиям коммуникатора Дирака. Подготовься к переходу на запасной курс. Может быть, придется пойти на это. Мистер Кэррел уже связывался с тобой?

— Нет, сэр, — ответил пилот. — Но я наблюдал признаки активности со стороны Отцов Города. Я думал, что это результат приказов, отданных вами или управляющим. Мне кажется, мы можем лишиться помощи компьютеров.

— Ты прав. Ну ладно, О'Брайен, подключи меня. Амальфи надел большой шлем…

… и снова оказался в джунглях.

Основная группа городов, сильно замедляя скорость, подходила к «местному скоплению», образующему сферу радиусом примерно в пятьдесят световых лет с солнцем в центре. Это был центр населенной галактики, даже несмотря на исход, происшедший за последние столетия, а голоса, звенящие сейчас над головами Бродяг, словно долетали из глубин истории: Эридан-40, Процион, Крюгер-60, Сириус, 61-я Лебедя, Альтаир, RD-4-4048, Вольф-359, Альфа Центавра… Слышать изредка голос самой Земли не несло в себе никакой новизны, но эти вызова очень походили на приветствия древних греков и или Содружества Массачусетса.

Король джунглей к этому моменту весьма преуспел, выстраивая города-Бродяги в боевой строй — огромный конус, ось которого достигала в длину восемнадцати миллионов километров. На вершине конуса располагались самые маленькие города, наверняка обладавшие только защитным вооружением. Они образовывали параболоид, напоминающий голову гигантской кометы. Крупные города заполняли собой тело конуса. Здесь находился и город Короля, однако, пришелец, присоединившийся к джунглям по пути, держался далеко позади, у самого основания радиуса. Такое построение давало возможность засланному в джунгли кораблю Амальфи обозревать почти весь конус; задачей О'Брайена было наблюдать за гигантской сферой-пришельцем, не обращая внимания но то, какой сферой обозрения ему пришлось пожертвовать.

Большую часть основной стены конуса составляли средние по размеру города-труженики, которые едва ли были хорошо вооружены. Но почти все они располагали мощными спиндиззи, поле которых могло отразить практически любые атаки. Возможно, лишь самые мощные из боевых кораблей имели шансы пробиться сквозь него.

Амальфи оценил стратегическое мастерство Короля. Построение Бродяг внушало уверенность, а их предводитель весьма умело распорядился имеющимися в его распоряжении возможностями. Джунгли определенно казались способными постоять за себя. К тому же, при таком построении у них сохранялись значительные резервы усиления. В целом же их строй не создавал впечатления агрессивности, казалось, они спокойны и уверены в себе.

Амальфи поправил громоздкий шлем, напичканный датчиками, благодаря которым он смог оказаться в гуще событий, и положил руку на перила балкона рядом с рукояткой управления. В ушах его загремел голос:

— Центр Безопасности Земли вызывает города-Бродяги. Приказываем сбросить скорость и оставаться на месте, пока мы не проведем проверку ваших намерений.

— Еще чего?! — прозвучал ответ Короля.

— Кроме того, мы предупреждаем вас о том, что по действующим законам Совета Бродягам запрещено приближаться к Земле ближе, чем на десять световых лет. Бродягам также не разрешается собираться в группы более четырех единиц. Однако, при условии соблюдения вами указанной дистанции последнее требование на время расследования снимается.

— Мы не будем соблюдать дистанцию, — сказал Король. — Вам представится возможность хорошенько нас разглядеть. Мы не собираемся создавать еще одни джунгли. Не за этим мы пришли в такую даль.

— В таком случае, — невозмутимо продолжал дежурный Центра Безопасности с безразличием бюрократа, не знакомого с эмоциями и целиком полагающегося на инструкции и предписания, — закон предписывает необходимость разрушения городов-нарушителей. Никаких оснований для исключения я не вижу. Полное наказание будет применено в этом случае, как и во всех других.

— Мы не захватчики и ничем не угрожаем Земле, но пару суровых, но справедливых обвинений мы выдвигаем. Мы пришли потому, что отчаялись добиться справедливости по-другому. Нам нужно только одно — справедливость.

— Вас предупредили.

— Вас тоже. Вы не осмелитесь напасть на нас. Мы граждане Земли, а не какие-нибудь разбойники. Мы хотим справедливости, и пришли только за этим.

В приемнике Дирака, управляемом Отцами Города раздался внезапный к л и к — он настроился на другую частоту. Новый голос произнес:

— Внимание полицейского отряда Тридцать два. Говорит Главный штаб. Вице-адмирал Макмиллан. Синяя тревога. Синяя тревога. Подтвердите прием.

Снова щелчок — на этот раз Дирак избрал частоту, на которой Король обычно связывался с джунглями.

— Держитесь, ребята, — прозвучал голос Короля. — Сохранять строй. Приготовьтесь разбить лагерь в пятнадцати градусах к северу от эклиптики, на орбите Сатурна. Точные координаты сообщу позже. Если мы с ними не договоримся, то пойдем к Марсу. Мы еще нагоним на них страху. Будем вести честную игру.

— Вы уверены, что и они будут вести себя честно? — нетерпеливо прокричал кто-то.

— Если хотите, можете возвращаться к Служителям. Жалеть не будем.

Щ е л к.

— Вызываю штаб. Группа Тридцать два подтверждает прием сигнала синей тревоги. Командор Эйзенштейн: группа Тридцать два приведена в состояние синей готовности.

Щ е л к.

— Эй вы, у основания конуса. Поосторожней, вы наступаете нам на пятки!

— Вас понял, Буда-Пешт.

— Внимательней. Масса должна распределяться равномерно…

Щ е л к.

— Внимание полицейского отряда Восемьдесят три. Говорит вице-адмирал Макмиллан из штаба. Синяя тревога. Синяя тревога. Подтвердите прием. Группа Тридцать два, красная тревога. Красная тревога. Подтвердите.

Щ е л к.

— Вызываем Землю. Станция Прозерпина Два. Вызываем штаб. У нас тут несколько городов. Какие будут инструкции?

(«Где эта чертова Прозерпина?» — спросил Амальфи Отцов Города.

«ПРОЗЕРПИНА — ГАЗОВЫЙ ГИГАНТ ДИАМЕТРОМ ОДИННАДЦАТЬ ТЫСЯЧ МИЛЬ. РАСПОЛОЖЕНА ЗА ОРБИТОЙ ПЛУТОНА НА РАССТОЯНИИ…»

«Понял. Заткнитесь.»)

— Безопасность Земли. Не суйте свой нос, Прозерпина Два. Штаб контролирует ситуацию. Ничего не предпринимайте.

Щ е л к.

— Привет, штаб. Группа Восемьдесят три подтверждает прием сигнала синей тревоги. Говорит лейтенант Фиорелли. Группа восемьдесят три — синяя тревога.

Щ е л к.

— Буда-Пешт, они окружают нас.

— Вижу. Формируйте лагерь, как я говорил. Они не осмелятся прикоснуться к нам, если мы не будем проявлять агрессивности. Не позволяйте им спровоцировать вас.

Щ е л к.

— Говорит станция Плутона. Мы видим передовые группы городов.

— Сидите тихо, Плутон.

— Они собираются разбить лагерь. Мы находимся напротив Прозерпины. Нептун и Уран в стороне от их курса…

— Сидите тихо.

Земное солнце на экране Амальфи постепенно становилось все крупнее, его размеры увеличивались с возрастанием скорости корабля-гиганта, двигающегося вместе с джунглями. Само земное солнце было по-прежнему невидимо из города. Шлем-приемник представлял солнце в виде огромной желтой искры, а не очерченного диска — угольная дуга, преломленная системой линз и направленная в бесконечность.

И все-таки несомненно, это было родное земное солнце. При виде его Амальфи почувствовал комок в горле. Херн-6 продолжал движение через центр галактики. Скопления звезд, столь характерные для других галактик, здесь были невидимы из-за облаков межзвездной пыли. Бешено летящая вперед планета только что оставила позади черную туманность, в которой самое мощное солнце казалось не более, чем призраком. Впереди маячило коромысло Млечного пути, предвещающее новые неожиданности.

Амальфи не переставал удивляться тому, что простая желтая искра, которая могла показаться совершенно неприметной, заставляла его щурить наполненные слезами глаза.

Джунгли к этому времени, медленно сбрасывая скорость, практически остановились. Прошло еще десять минут, и Амальфи заметил, что города замерли на фоне солнца. Корабль О'Брайена передавал теперь изображение Сатурна.

Ни один из земных астрономов-любителей еще не наблюдал столь отчетливо эту гигантскую, стянутую кольцом планету. Амальфи, казалось, был совершенно потрясен величием представшего его глазам зрелища, необычайно красивого и абсолютно невозможного. Газовый гигант, опоясанный жесткими, неподвижными кольцами! Какая сила заставила мэра покинуть родную солнечную систему с ее невыразимо прекрасной красотой?! А у газового гиганта имелась другая планета-спутник — более трех тысяч миль в поперечнике в добавление к привычной семье сателлитов величиной с планету Херн-6.

Щ е л к.

— Разбивайте лагерь, — звучал в наушниках голос Короля. — Мы пробудем здесь какое-то время. Да не напирайте вы там, сзади! Неужели не ясно: мы останавливаемся, неужели мне никак вам это не втемяшить?

— Мы сбрасываем скорость нормально, Буда-Пешт. Это новый город напирает. У них, кажется, какие-то неприятности.

Камера, установленная на корабле О'Брайена, позволяла поставить более точный диагноз. Огромный сферический объект отчетливо выделялся на общем фоне джунглей и, подрагивая, дрейфовал в стороне от края конусного строя, время от времени покрываясь дымкой под воздействием внезапной неконтролируемой поляризации.

— Вызовите его, может быть, нужна помощь. Остальные — занимайте свои орбиты.

— О'Брайен, время! — рявкнул Амальфи.

— Понял, сэр.

— Как я узнаю, что рукоятка управления опять слушается меня?

— С этим все в порядке, мистер мэр, — ответил пилот. — Отцы Города передадут управление, как только вы прикоснетесь к рукоятке. За пять секунд до того, как мы начнем резко тормозить, вы услышите звуковой сигнал. Затем, до момента полного торможения, гудок будет звучать каждые полсекунды. После последнего сигнала управление переходит к вам примерно на две с половиной секунды. Затем рукоятка перестанет слушаться вас, управление возвращается к Отцам Города.

Щ е л к.

— Адмирал Макмиллан, что собираетесь предпринять, если вообще собираетесь?

Новый голос, прозвучавший по Дираку сразу же не понравился Амальфи. Невыразительный и гнусавый, он начисто был лишен каких-либо эмоций, кроме, пожалуй, отчетливо выраженной самоуверенности. Амальфи подумал, что обладатель подобного голоса вряд ли будет откровенно смотреть в глаза собеседнику. Говоривший, по всей видимости, находился не на поверхности Земли. Наверняка, укрывшись в каком-нибудь надежном подземелье, он исподтишка наблюдал за разворачивающимися вокруг событиями.

— Пока будем стоять на месте, сэр, — прозвучал ответ из штаба полицейского командования. — Они остановились, и судя по всему, изъявляют желание прислушаться. Я приказал командору Эйзенштейну следить за тем, чтобы там не возникло никаких беспорядков.

— Адмирал, эти города нарушили закон. Они вошли в закрытую зону. К тому же, подобные скопления вообще запрещены. Вам это известно?

— Да, мистер президент, — с уважением подтвердили из штаба. — Может быть, распорядиться о выборочных арестах?..

— Неужели вы думаете, что мы сможем пересажать всех летающих Бродяг? Я хочу действий, адмирал. Надо преподать этим людям урок. Не можем же мы позволить, чтобы целые флотилии городов сваливались на Землю. Это дурной прецедент. Подрываются нормы морали в галактике. Если мы не возродим нравственные ценности первопроходцев, огонь охватит Землю, травой зарастут космические пути.

— Да, сэр, — отозвался штаб. — Хорошие слова, если вы позволите мне высказаться. Жду ваших приказов, господин президент.

— Вот я и приказываю: сделайте что-нибудь с этим безобразием. Этот лагерь — нарыв на нашем чистом небе. Вы лично отвечаете за все.

— Да, сэр, — голос адмирала звучал твердо. — Командор Эйзенштейн, приступайте к операции А. Группа Восемьдесят два, готовность номер один.

— Группа Восемьдесят два. Подтверждаем готовность номер один.

— Эйзенштейн вызывает штаб.

— Штаб слушает.

— Макмиллан. Я подаю в отставку. Инструкции президента не предусматривали проведения операции А. Я не собираюсь брать на себя ответственность за это.

— Выполняйте приказы, командор, — вежливо прозвучало из штаба. — Ваша отставка будет принята после того, как маневр осуществится.

Города в напряженном ожидании висели на своих орбитах. Несколько секунд все было спокойно.

Затем, похожие по форме на груши, боевые полицейские корабли, возникая словно ниоткуда, со всех сторон устремились к джунглям. Почти мгновенно четыре города испарились, превратившись в облака кипящего газа.

Телекамеры Дирака на корабле-гиганте поспешно настраивались на резко возросшую интенсивность свечения. Города по-прежнему висели на своих местах, словно пораженные, как и сам Амальфи, совершенно не ожидавший от Земли такой жестокости. Только идеальное сочетание собственной вины и свирепости могло породить подобное убийство. Очевидно, президент и адмирал Макмиллан и составили гремучую смесь…

Щ е л к.

— Принимайте бой, болваны! — вопил Король. — Огонь! Тупицы! Они же сотрут вас в порошок! Вступайте в бой!

Еще один город разделил судьбу предшественников. Полицейские стреляли из мощных бластеров Бете. Камеры, сосредоточенные на том, чтобы поймать в фокус возникающие на месте городов облака водорода и гелия, не успевали ухватить бледные смертоносные лучи. Было очень трудно эффективно выполнить приказ Короля.

Но город Буда-Пешт уже бросился дугой из вершины конуса к Земле. Он нанес смертельный удар по одному из полицейских кораблей. Перед глазами Амальфи застыл сгусток сверкающего плавящегося металла. Рассасываясь, он постепенно бледнел. Несколько городов последовали за Королем, затем еще большее число и наконец, целая волна…

Щ е л к.

— Макмиллан, остановите их! Я вас расстреляю! Они идут на нас…

Каждую секунду появлялись новые полицейские корабли. Скопление городов-Бродяг постепенно окружала плотная мгла — туманность, образованная мириадами газовых молекул, пылью, парами воды и металла. Лучи Бете продирались сквозь эту туманность. Но и солнце начало воздействовать на облако и вся его масса начала светиться, отбрасывая все усиливающийся по яркости занавес на картину поля сражения. Изображение, передаваемое камерами Дирака, теряло четкость. События, развернувшиеся перед глазами Амальфи, напомнили ему одно давнишнее происшествие с NCC 1435 в созвездии Тельца, и взрывающиеся города в данном случае служили заменой взрывавшимся новым звездам.

Однако, сейчас вспыхивало слишком много новых, гораздо больше, чем это могли бы быть одни-лишь города. Эти звезды вспыхивали за пределами лагеря. Полицейские корабли, к изумлению Амальфи, взрывались, едва появившись на горизонте. Города, сбившись в кучу, подобно рою пчел, отбивались от нападавших. Прекрасно понимая, сколь невелика боевая мощь городов, Амальфи никак не мог поверить в то, что именно они являются причиной исчезновения полицейских. Нет, тут было что-то другое. В ряды полиции затесался таинственный убийца…

— Группа Восемьдесят два. Операция А, второй вариант!

Наблюдательная станция полиции бесшумно взорвалась ярчайшей вспышкой.

Города побеждали. Один полицейский корабль без труда мог разделаться минимум с тремя городами, а к началу сражения на каждый город приходилось по пять кораблей полиции Земли. У Бродяг, казалось, не было ни малейших шансов.

И все же победа, без всякого сомнения, склонялась на сторону Бродяг. Города потоками устремились к Земле, кипя от гнева Полицейские корабли со своим смертоносным оружием, не переставая, взрывались на небе, словно искорки, разлетающиеся от костра.

Немного впереди обезумевших городов тяжело катилась к Земле огромная серебристая, судя по всему, неуправляемая сфера.

Теперь Амальфи видел и саму Землю — одну из маленьких голубовато-зеленых точек на экране. Точка эта, увеличиваясь в размерах, с невероятной скоростью превращалась в шар. Мэр не мог спокойно смотреть на это щемящее сердце зрелище. Глаза его наполнились сентиментальными слезами. Он попытался отвернуться, но глаза невольно возвращались к такому знакомому шарику. Амальфи рассмотрел ледяную шапку, покрывавшую полюс планеты…

Раздался гудок. От неожиданности он вздрогнул. Видимо, это был уже не первый сигнал, но предыдущие он не расслышал, поглощенный своими эмоциями. Через пару секунд город пересечет границы солнечной системы. Может быть, и раньше; мэр не знал, сколько гудков он пропустил, загипнотизированный чарами родной планеты. Интуиция подсказывала ему, что долгожданный момент наступил.

Щ е л к.

ЛЮДИ ЗЕМЛИ. МЫ, ГОРОД ПРОСТРАНСТВ, ВЫЗЫВАЕМ НА ВАС…

Амальфи резко повернул рычаг управления, описав им четко рассчитанную дугу. Отцы Города мгновенно перехватили управление, приняв его на себя. Земля и солнце исчезли из поля зрения. Планета Херн-6 начала быстро ускорять движение, удаляясь вглубь галактики, во имя которой погибли два города Бродяг.

— ВАШИ ЕСТЕСТВЕННЫЕ ХОЗЯЕВА ОДОБРЯЮТ, ЛЮДИ ЗВЕЗД, КТО ПОНИМАЕТ ВСЕЛЕННУЮ, ПОНИМАЕТ ДОЛГУЮ ЖИЗНЬ, ПОНИМАЕТ НАСЛЕДНИКОВ, ЛЮДИ ОТСТАЛОЙ ДЕКАДЕНТСКОЙ ЗЕМЛИ ТАКИМ ОБРАЗОМ, НОВЫЕ ПРАВИТЕЛИ КОТОРОЙ, ПРИБЛИЖАЮТСЯ. НАМИ ИНСТРУКТИРУЕМ ВАС СКОРО ПРИГОТОВИТСЯ…

Напыщенный голос внезапно замолк. Последние отблески голубой точки исчезли из виду. Земля — родина предков Амальфи — опять осталась далеко позади.

Планета Херн-6 дернулась и зазвенела. Амальфи с силой бросило на пол балкона. Тяжелый шлем давил на плечи, не давая возможности наблюдать за ходом продолжающегося сражения.

Однако, ему уже было все равно. Ударная волна, исчезновение загадочного голоса означали конец настоящей битвы в джунглях. Это означало конец любой реальной угрозы Земле. Конец сражения означал и окончание эпохи городов Бродяг. Не только тех, кто собрался в этих беспримерных джунглях, но и всех остальных, включая и собственный город Амальфи.

Ударная волна, докатившаяся до башни Городского Центра через скалы планеты Херн-6, свидетельствовала о том, что мэр четко использовал свой шанс. За те короткие мгновения, которые имел Амальфи, чтобы изменить курс планеты, он успел сделать свое дело. Должно быть, где-то на обращенном вперед полушарии планеты сейчас образовался огромный, раскаленный добела кратер. Этот кратер и остатки металлических солей, растворившихся и осевших на его расплавленной поверхности, — вот все, что осталось от старейшей из легенд Бродяг.

Орбитальный форт Веги.

Теперь никогда никто не узнает, сколь долго это средоточие, квинтэссенция военной мощи Веги скиталось по галактике в ожидании неповторимой возможности нанести удар. Вряд ли ответ на этот вопрос можно найти на планетах Веги, где загадочный форт в такой же степени, как и повсюду, представлялся не более, чем мифом.

Однако, форт все-таки был реальностью. Он использовал свой единственный шанс отомстить землянам за свою родную бело-голубую Вегу, уже не надеясь возродить ее былое величие и влияние, а просто, чтобы уколоть ненавистную ему планету, которая когда-то давно лишила его родину могущества. Едва ли форт рассчитывал подчинить себе землян. Но в сумятице марша Бродяг он просто увидел возможность мщения, правильно рассчитав, что власти Земли не сразу решатся атаковать города, и у него будет достаточно времени для долгожданного триумфа. Форт влился в поток Бродяг, словно вернувшись из долгой ссылки, отвергнутый сначала как город, потом как невероятная выдумка, чтобы нанести последний удар.

Башня слегка покачивалась под воздействием затухающих колебаний. Амальфи, держась руками за перила, поднялся на ноги.

— О'Брайен, отключайся. Планета пойдет своей дорогой. Город переходит на другую орбиту.

— Мы направляемся к Большому Магелланову Облаку?

— Правильно. Осмотри, нет ли каких-нибудь повреждений после землетрясения. Передай распоряжение Хэзлтону и Кэррелу.

— Да, сэр.

Веганская крепость была невероятно близка к победе, если бы не пилотируемый Амальфи спаситель Земли — Херн-6. Земляне никогда не узнают об этом; полет далекой планеты так и останется в их истории незначительным, ничем не примечательным эпизодом. Останки одного из главных участников событий продолжали кипеть в кратере на переднем полушарии планеты Херн-6. Амальфи позаботился о том, чтобы эта планета была потеряна для землян навеки…

И сама Земля тоже потеряна для бродячих городов, потеряна отныне и навсегда.

В старом кабинете мэра собрались все: Ди, Хэзлтон, Кэррел, доктор Шлосс, сержант Андерсон, Джейк, О'Брайен, техники. Горожане с волнением следили за собранием — трансляция шла по всем каналам на весь город. Даже Отцы Города отложили все свои дела. Подобного интереса не вызывало ни одно событие со времени последних выборов, тех выборов, по результатам которых Хэзлтон получил место управляющего. Немногие помнили те давние события, хотя Отцы Города сохранили все подробности в своей необъятной памяти и вполне могли воспользоваться ими в нынешних обстоятельствах. Полутона не были сильной стороной Отцов Города.

Амальфи начал говорить. Голос его звучал спокойно, по-деловому. Обращался он сразу ко всем, к городу в целом, но смотрел прямо на Хэзлтона.

— Прежде всего, — говорил мэр, — хочу довести до вашего сведения сложившуюся общую физическую и астрономическую ситуацию. После того, как некоторое время назад мы отделились от планеты Херн-6, эта планета продолжила путь в направлении Малого Магелланова Облака. Для тех из вас, кто родом из северных районов галактики, могу сообщить, что это — одна из двух небольших галактик-спутников, которые отдаляются от основной галактики вдоль южного рукава. Херн-6 находится на пути в тот район, и, если не произойдет ничего неожиданного, планета скоро пройдет через Облако и выйдет в межгалактическое пространство.

— Мы оставили на планете почти все оборудование, собранное в других городах во время пребывания в джунглях. Другого выхода у нас не было. В городе не было места для всех этих машин. Оставаться на Херн-6 мы тоже не могли. Земляне будут преследовать планету до тех пор, пока она не выйдет за пределы галактики. Если бы мы остались там, они не отвязались бы от нас.

— Почему, сэр? — несколько голосов прозвучали почти одновременно.

— Причин этому много. Прежде всего, полет планеты под нашим руководством через всю солнечную систему, а также по основным межзвездным маршрутами сквозь некоторое число звездных систем — серьезное нарушение земных законов. Кроме того, земляне обвинили бы нас в уничтожении города. Они и понятия не имеют о том, что это был за «город» в действительности. И очень важно, чтобы они никогда об этом не узнали; если же мы не сумеем сохранить секрета, мы будем вписаны в историю как убийцы. Ди сделала протестующий жест:

— Джон, почему мы не можем получить признание? Особенно сейчас, после того, как мы оказали землянам такую услугу.

— П о т о м у ч т о э т а и с т о р и я е щ е н е з а к о н ч и л а с ь. Для тебя, Ди, жители Веги — это просто один из древних народов, о которых ты впервые услышала три столетия назад. Находясь на Утопии, ты была отрезана от истории галактики. А правда заключается в том, что Вега правила галактикой еще задолго до землян, и они только что показали нам, как опасно по-прежнему с ним конфликтовать. Этот форт не мог существовать сам по себе, в вакууме. Время от времени ему, как и нам, необходимо было заходить в порт. Являясь военной машиной, он нуждался в более сложном обслуживании и ремонте, чем мог бы справиться сам.

Где-то в галактике находится колония Веги, по-прежнему таящая в себе опасность. Колония не подозревает о том, что произошло с главным ее оружием. Необходимо заставить колонии поверить, что форт по-прежнему скитается по галактике, что на сей раз попытка реванша оказалась неудачной, но он продолжает искать свой шанс. Если в колонии узнают, что форт уничтожен, они начнут строить новый.

— Новый форт наверняка добьется цели. Первый погиб, главным образом, из-за бродячей природы той культуры, которая развивалась в сознании землян. Он был побежден Бродягами, а мы просто оказались тем городом, которому было суждено решить его судьбу. Но это явилось вовсе не случайным, что именно мы оказались в позиции исполнения этой задачи.

— Но сейчас наступают такие времена, когда Бродяги не будут больше играть ключевой роли в нашей галактике, а сама она, включая и Землю, входит в глубокую депрессию. Если веганцы узнают, что форт пытался нанести удар по Земле, но в результате погиб сам, они в тот же день начнут строить новый. И тогда…

— Нет, Ди, боюсь, нам придется держать наш подвиг в секрете.

Девушка, не желая соглашаться, с надеждой посмотрела на Хэзлтона, но тот отрицательно покачал головой.

— Наше положение не так уж плохо, — продолжал Амальфи. — Мы по-прежнему поддерживаем огромную скорость, приданную нам спиндиззи планеты Херн-6, когда мы летели вместе с ней. Это, правда, не то, что было, когда мы путешествовали на планете Он, но все же маневрировать худо-бедно мы сможем. Мы сумеем войти в любой порт, попадающий внутрь конуса, образованного при вращении кривой, соответствующей нашей траектории. К тому же, земляне располагают информацией только о маршруте Херн-6, а нас они, наверняка, выпустили из виду.

— С другой стороны, наше оборудование давно износилось, и своим ходом нам уже далеко не забраться. Следующее приземление вполне может стать последним. Денег на новые машины у нас нет, а без новых машин нам их никогда не заработать. Так что следующий порт захода нам необходимо выбирать особенно тщательно. Поэтому я и пригласил вас всех на это совещание.

— Босс, вы уверены, что дела, действительно, так плохи? — спросил один из инженеров. — Мы можем провести необходимый ремонт…

«ГОРОД НЕ СМОЖЕТ ПЕРЕЖИТЬ ЕЩЕ ОДНО ПРИЗЕМЛЕНИЕ», — прозвучал голос Отцов Города.

Инженер смущенно замолк и отступил.

— Наша теперешняя орбита, — продолжил Амальфи, — в конце концов приведет нас к большему из Магеллановых Облаков. При той скорости, которую мы сейчас выдерживаем, понадобится около двадцати лет, чтобы добраться дотуда. Правда, если учесть изношенность наших двигателей, придется накинуть еще лет шесть.

— Я предлагаю двигаться к Большому Магелланову Облаку.

Раздались крики.

Казалось, весь город вопит от удивления. Амальфи поднял руку. Те, кто находился в комнате, умолкли, однако, за ее пределами шум еще некоторое время продолжался. Едва ли это можно было назвать общим протестом. Скорее, шум этот походил на возникающий при спорах гомон.

— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, — произнес Амальфи, дождавшись, пока смог убедиться, что его услышать все. — Это долгий путь. На ближнем краю Облака есть одна или две колонии, но настоящей торговой деятельности там нет. Нам придется осесть там, возможно, даже заняться фермерством. С бродячим образом жизни будет покончено, мы перестанем быть звездными скитальцами. Я понимаю, от много придется отказаться.

Но я хочу, чтобы вы все поняли, что работы в галактике у нас больше не будет, получить ее нет никаких надежд, даже если нам удастся привести себя в порядок. Выбора у нас нет. Мы д о л ж н ы подыскать для себя планету, которая отныне станет нашей.

«ОБЪЯСНИТЕ ВАШУ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ», — вмешались Отцы Города.

— Я как раз и собираюсь это сделать. Вы все знаете, что случилось с экономикой галактики. Она пребывает в полном развале. Пока валюта на основных космических маршрутах была устойчивой, мы могли получить за свою работу хоть какую-то плату. Но теперь все иначе. Принятие в качестве единой валюты лекарств делает жизнь Бродяг совершенно невозможной, поскольку они вынуждены пользоваться ими не как деньгами, а именно как л е к а р с т в а м и. Иначе города просто опустеют. Наше процветание целиком зависит от долголетия, которое, в свою очередь, возможно только при постоянном употреблении антинекротиков. Я не говорю сейчас о чрезвычайных ситуациях, например, о чуме, с которой мы столкнулись недавно — я думаю, все вы помните об этом. Мы живем на долголетии. И никак не можем им торговать.

Но это только начало. Стандарт, основанный на лекарстве, как валютной единице, скоро рухнет. Я думаю, это произойдет еще быстрее и окончательнее, чем в случае с германием. Наша галактика огромна. Прежде чем экономика опять стабилизируется, она еще пройдет через дюжину самых разных финансовых стандартов. Локальные денежные системы я и не упоминаю: их будут тысячи. Переходный период продлится не менее столетия…

«НЕ МЕНЕЕ ТРЕХ СТОЛЕТИЙ», — вмешались в разговор Отцы Города.

— Ну хорошо, три столетия. Я просто оптимистичен. В любом случае совершенно очевидно, что мы не сумеем заработать на жизнь в условиях нестабильной экономики. Мы не можем позволить себе спокойно ждать, когда экономика опять упорядочится. Тем более, что совершенно неизвестно, найдется ли Бродягам место в том новом укладе, который установится со временем.

Лично мне кажется, что у Бродяг нет шансов на выживание. После этого марша земляне будут вести себя с ними очень жестко. Я понимал это, но не мог поступить иначе. Другого способа заманить веганцев не было. Но и без этого марша Бродяги все равно столкнулись бы с этими проблемами: от депрессии никак не уйти. История свидетельствует, что периоды экономического хаоса всегда сменялись периодами жесткого экономического контроля, когда запрещались практически все основные возможности, все факторы, контролировать которые полностью невозможно. Это и свободная торговля товарами, и неограниченные кредиты, и свободный рынок труда.

Наш город целиком зависит от рынка труда. Если даже ему удастся пережить переходный период — что очень маловероятно — город все равно будет анахронизмом в новой экономике. Вряд ли рискую ошибиться, если скажу, что в конце концов нам п р и д е т с я сесть на ту планету, которую изберет для нас правительство. Мое предложение таково: мы сами должны выбрать для с е б я гавань, прежде чем правительство сделает это за нас. Мы должны забраться как можно дальше, за сотни парсеков от тех мест, где полиция соберется искать нас. Возможно, нам удастся найти такую планету, которая сама постоянно и с хорошей скоростью удаляется от правительства и всего, что оно в конце захочет прибрать к своим рукам. Как только мы туда доберемся, сразу же начнем обустраиваться. Некогда мы были свободными, но сейчас зарождается эпоха нового империализма, и мы должны уйти за пределы возможной границы и основать собственную империю.

Но давайте смотреть правде в лицо. С Б р о д я г а м и п о к о н ч е н о.

Все молчали, тупо глядя друг на друга.

«ТОЧКА ЗРЕНИЯ ВЫРАЖЕНА ПРЕДЕЛЬНО ЯСНО, — спокойно подвели итог Отцы Города. — МЫ ПРИСТУПАЕМ К ИЗУЧЕНИЮ ВЫБРАННОГО РАЙОНА. ОТЧЕТ БУДЕТ ГОТОВ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ — ПЯТЬ НЕДЕЛЬ».

В просторном кабинете мэра по-прежнему царило молчание. Бродяги погрузились в глубокие раздумья. Конец скитаниям. Собственная планета. Отдыхающий город, восходящее и заходящие над ним по расписанию солнце. Времена года. Тишина, свободная от гудения гравитационных полей. Никакого страха, ни сражений, ни поражений, никаких преследований. Размеренная жизнь. А звезды — всего лишь яркие точки, застывшие на небе.

Если бы подобную перемену давно устоявшихся привычек, естественно, «в обратную сторону», предложили какому-нибудь аборигену-планетянину, он, наверняка, с ужасом отверг бы такую перспективу. Но Бродяги давно привыкли к переменам; по существу, именно постоянные перемены и были основным стабильным фактором их жизни. Это также и единственный устойчивый фактор в жизни человека, живущего на планете — просто его никогда не тыкали в это носом.

Но при всем этом, если бы Бродяги не были, по существу, бессмертны, если бы они, подобно насекомым, проколотым булавкой неумолимого коллекционера, были ограничены быстротечностью отпущенного им времени, Амальфи пришлось бы всерьез опасаться за исход своего начинания. Перспектива скорой смерти делает людей беспокойными. Пройдет всего несколько лет, и Бродяги, остепенившись, найдут свою сказочную страну Эльдорадо и будут жить, наслаждаясь мыслью о суетности мира. Победа над возрастом практически затмила это Фаустовское неистовство. По прошествии трех-четырех веков жизни люди, устав, переставали искать то, чему нет названия, они становились опытнее и мудрее и начинали думать о будущем не как о чем-то, обещающем спокойствие и богатство, а просто как о неизбежности приближения еще не происходившего. Люди стали интересоваться настоящим, тем, что совершалось сегодня, а о будущем размышляли с равнодушием, готовые покорно принять все, что бы оно ни принесло. Никто больше не прожигал свою жизнь в поисках катастрофы, имя которой «безопасность».

Короче говоря, все стали немного более реалистичными и гораздо более усталыми.

Амальфи, преисполненный спокойствия и уверенности, ждал. Он знал, что сначала последуют самые слабые возражения, которые без труда можно будет отклонить. Однако, молчание завороженных слушателей продолжалось дольше, чем он предполагал. Мэр начал даже подозревать, что под конец его аргументы стали слишком абстрактными. Если это действительно так, сейчас самое время добавить жизненной практичности…

— Это решение удовлетворит всех, — быстро объявил мэр. — Хэзлтон просил освободить его от занимаемой должности; предложенный мной вариант позволит ему уйти в отставку очень удобным способом. Мы сможем выйти из-под юрисдикции полиции. Кэррел, если он еще не раздумал занять этот пост, станет управляющим. Я дам согласие, поскольку управлять ему придется осевшим городом, а большое опасение внушают мне именно его способности как пилота. Он…

— Босс, позвольте мне прервать вас на минуту?

— Давай, Марк.

— Все, что вы сказали, звучит очень разумно, и все-таки, почему нам надо так спешить? И вообще, зачем такой максимализм? Правда, что Херн-6 следует курсом, который находится в стороне от Большого Магелланова Облака, правда и то, что дотуда очень и очень далеко, и если полицейские решат искать нас, им придется обследовать огромный пустынный район. И все же: разве нельзя спрятаться где-нибудь поближе, в нашей галактике? Зачем нам покидать ее? Зачем разбивать лагерь в каком-то Облаке, удаляющемся от галактики с колоссальной скоростью?

ТРИСТА СОРОК ЧЕТЫРЕ МИЛИ В СЕКУНДУ, — уточнили Отцы Города.

— Да заткнитесь вы. Хорошо, пусть скорость и не такая уж большая. Все равно до этого Облака очень далеко. Если вы назовете точные цифры, я перебью все ваши лампы. Пожелай мы когда-нибудь вернуться в свою галактику, нам придется искать планету, которая могла бы доставить нас сюда.

— Хорошо, — сказал Амальфи. — Каково твое альтернативное предложение?

— Почему бы нам не спрятаться в каком-нибудь большом звездном скоплении здесь, в нашей галактике? Конечно, не в таком проклятом богом месте, как созвездие Служителей. Можно, например, отправиться к Большому Скоплению Геркулеса. В конусе, который перекрывает наша орбита, найдется не одно подходящее место. Есть, кстати, еще скопление Цефеид, где, не зная направления силовых полей, никто не сможет провести корабль, управляемый спиндиззи. Вероятность того, что полицейские смогли бы нас там обнаружить, ничуть не больше. Однако, если бы условия вдруг изменились, мы опять бы заняли достойное место у себя на родине.

Амальфи не стал оспаривать это утверждение. Логичнее подобное возражение прозвучало бы из уст Кэррела, обвиненного только что в неспособности нормально управлять полетом. Мэру было достаточно уже того, что первым начал возражать отставной управляющий.

— А мне нет никакого дела до того, улучшится здесь ситуация или нет, — неожиданно вмешалась Ди. — Мне нравится идея иметь собственную планету, и чем она будет дальше от полицейских, тем лучше. Если эта планета действительно станет нашим домом, что нам с того, что через два или три столетия снова могут появиться Бродяги? Нам-то больше не нужно быть Бродягами.

— Ты говоришь так, — перебил ее Хэзлтон, — потому что еще очень молода — тебе нет и трехсот лет — и к тому же, ты не отвыкла от жизни на постоянной планете. Но не все здесь такие как ты. Некоторые из нас постарше. Есть и такие, кто испытывает склонность к скитаниям. Я не про себя говорю, Ди. Ты это знаешь. Я был бы счастлив выбраться из этой кучи дерьма. Но это предложение мне не нравится, от него отдает душком. Ты уверен, Амальфи, что хочешь совершить посадку только для того, чтобы избежать смены администрации? Ты же знаешь, что это не поможет.

— Конечно, знаю, — подтвердил Амальфи. — Едва мы прикоснемся к поверхности, я тоже подам в отставку. Но пока я еще исполняю свои обязанности и буду делать то, что положено.

— Я не об этом говорю. Делай, как знаешь. Я только хочу понять, зачем нам нужно это Магелланово Облако.

— Потому что оно станет нашим, — резко вмешался Кэррел. Хэзлтон удивленно повернулся к нему, однако, юноша отвел сияющие энтузиазмом глаза. — У нас будет не только своя планета — какую бы мы ни выбрали — у нас будет собственная галактика! Каждое из этих Магеллановых Облаков — это целая галактика. Я знаю это. Я вырос на юге, на планете, где ночью Магеллановы Облака проходили по небу подобно вихрям искр. Большое Магелланово Облако даже имеет собственный центр вращения. С моей родной планеты его не было видно — слишком мало расстояние, зато с Земли можно было отчетливо различить спираль Милна. Оба облака удаляются от нашей галактики, стремясь обрести независимость от нее. Черт возьми, Марк, все дело не в какой-то одной планете. Это просто ничто. Мы не сможем летать целым городом, но мы сможем построить корабли. Мы создадим колонии; установим такую экономику, которая будет нам удобна и выгодна. Подумай, у нас будет своя галактика! Что еще можно пожелать?

— Это слишком просто, — упрямо возразил Хэзлтон. — Я привык бороться, чтобы достичь чего-нибудь. Привык сражаться за наш город. Я хочу работать головой, а не сидеть без дела. Все, что вы оба говорите о космических кораблях и колонизации, — это просто прекрасно. Но сначала мы станем тянуть лямку, пахать и сеять. Поэтому я и возражаю против твоего плана, Амальфи. Мы попадем в ситуацию, когда наш огромный опыт будет бесполезен.

— Не согласен, — спокойно сказал Амальфи. — В галактике Большого Облака уже существуют колонии. И они основаны не с помощью кораблей. Их создали летающие города. В ту пору, когда они появились, только город мог долететь в такую даль.

— Ну и что?

— А то, что не стоит и мечтать о том, что мы спокойно сядем и безмятежно возьмемся за мотыги. Нам придется повоевать, чтобы создать свое поселение. Завоевать хотя бы кусочек Облака, поверь мне, будет очень непросто. Предстоит выдержать самое большое сражение из всех, в которых нам доводилось участвовать. Будем драться с Бродягами, которые, наверняка, забыли свою историю и свое наследие, но которые все же остаются Бродягами. Мысли об уединении пришли им в голову гораздо раньше, чем нам, и теперь они будут насмерть стоять за свой приоритет.

— Ну что ж, это их право. А зачем нам вторгаться в их владения, когда вокруг столько пустынных созвездий? Любое из них ничуть не хуже.

— Потому что они сами — преступники. Даже еще хуже. Как ты думаешь, зачем в старые времена какому-нибудь городу могло понадобиться забираться туда? Ведь тогда Бродяги были полноправными, уверенными в себе гражданами галактики. Почему бы и м не остановиться в одном из гигантских созвездий? Подумай, Марк! Ответ прост. Это — бандиты. Эти города были вынуждены отправиться в такую даль, скрываясь от преступлений, сделавших их врагами всех звездных систем в галактике. Один такой город ты и сам можешь назвать, и сейчас он наверняка там. Это — Главные Межзвездные Торговцы. Тор Пять — далеко не единственное место, хранящее о них самые неприятные воспоминания. Думаю, что по всей галактике полно людей, мечтающих о том, чтобы этих злодеев настигло заслуженное наказание. Куда они могли отправиться, если не в Большое Магелланово Облако? Их не остановило бы даже, если в пути им пришлось бы голодать все пятьдесят лет. Хэзлтон медленно сплетал кисти рук, то с силой сдавливая, то расслабляя пальцы, и они то белели, то наливались кровью.

— О боги, — произнес он, сжав губы. — Бешеные Псы. Да, куда еще они могли уйти! Теперь я знаю, с кем я хочу встретиться.

— Не забывай, Марк, что встреча может и не состояться. Облака — это целая галактика.

— Конечно, конечно. Там могут быть и другие бандиты. Но если Бешеные Псы действительно находятся там, я хотел бы встретиться с ними. Помню, однажды на Тор Пять я побывал у них в гостях. Очень неприятные остались у меня впечатления. Что касается меня, я готов сражаться, чтобы очистить Облако от этого мусора.

— Галактика, — почти беззвучно бормотала Ди. — Галактика с домом… своим домом.

— Галактика, принадлежащая Бродягам, — сказал Кэррел.

По всему городу разлилась тишина. Казалось, горожане, как один, принялись вдруг размышлять о своей судьбе.

«ЕСТЬ ЛИ У МИСТЕРА ХЭЗЛТОНА И МИСТЕРА КЭРРЕЛА ДОПОЛНЕНИЯ К СКАЗАННОМУ?» — трубным, отдаленно напоминающим человеческий, голосом прогремели Отцы Города. Голос проникал в каждую щель летящего города. Как и ожидал Амальфи, такая пространная дискуссия на темы внешней политики заставила Отцов Города поверить, что предстоят выборы мэра, а не управляющего городом.

«ЕСЛИ НЕТ ДОПОЛНЕНИЙ И ЕСЛИ НЕТ ДРУГИХ КАНДИДАТОВ, МЫ ГОТОВЫ ПРИСТУПИТЬ К ПРОЦЕДУРЕ».

Некоторое время собравшиеся в кабинете Амальфи озадаченно молчали. Затем Хэзлтон первым понял, какую ошибку допустила машина. Он рассмеялся.

— Никаких дополнений, — сказал он. Кэррел, улыбнувшись, промолчал.

Десятью секундами позже Джон Амальфи стал новоизбранным мэром новорожденной галактики.

 

8. ГЛАВНЫЕ МЕЖЗВЕЗДНЫЕ ТОРГОВЦЫ

Город завис и затем тихо опустился в полумраке раннего утра на огромной каменной плите, которую Прокторы планеты указали как место его посадки. Кромка окутанного туманом Малого Магелланова Облака только что прикоснулась к линии горизонта на западе, а все облако занимало почти 35° неба. По предварительным расчетам, облако должно зайти в 5 часов 12 минут утра, а в 6 часов начнет подниматься ближняя кромка старой галактики — родины, которую они покинули навсегда. Летом солнца восходят еще раньше.

Все это вполне удовлетворяло Амальфи. То обстоятельство, что в течение нескольких ближайших месяцев родная галактика будет плохо видна на тусклом ночном небе, явилось основной причиной, по которой мэр выбрал для посадки именно эту планету. Ситуация, сложившаяся к этому времени в погибающем городе, была слишком сложна, чтобы обременять его граждан еще сентиментальной ностальгией.

Город выполнил посадку; рокот спиндиззи затих. Снизу доносился становящийся все громче шум, скрип и рев механизмов, крики людей. Команда геологов, как обычно, не теряла времени даром.

Однако, Амальфи не очень хотелось сразу спускаться на поверхность. Оставаясь на балконе Городского Центра, он вглядывался в мрачное ночное небо. Плотность звезд в Большом Магеллановом Облаке была необычайно высокой. Даже вне основных созвездий звезды часто располагались настолько близко друг к другу, что расстояния между ними составляли не световые годы, а всего-лишь месяцы. Даже если сам город больше лететь не сможет — что казалось вполне вероятным, поскольку вслед за спиндиззи на Двадцать третьей улице отказала и установка на Шестидесятой улице — можно будет организовать межзвездные коммерческие операции, пользуясь грузовыми кораблями. Оставшиеся в городе спиндиззи, если их разобрать и по одному установить на корабли, обеспечат вполне значительное ядро маленького флота.

Конечно, это будет не совсем то, к чему привыкли Бродяги, странствуя по разбросанным по всей галактике, не похожим одна на другую цивилизациям Млечного Пути. И все-таки, в некотором смысле Бродяги будут заняты коммерцией, которая всегда была им необходима как кислород.

Амальфи посмотрел вниз. В свете сверкающих звезд на западе до самого горизонта ширилась ровная опаленная плита, на которую опустился город. На востоке она простиралась не более мили и сменялась там просторным участком земли, разбитым на небольшие ровные квадраты. Представлял ли каждый из этих крошечных квадратов индивидуальную ферму — этого он пока сказать не мог, но у него имелись подозрения. Еще во время переговоров с Прокторами планеты о возможности посадки Амальфи уловил в их речи нотки, характерные для феодального периода.

Пока Амальфи осматривал окрестности, по соседству, между городом и раскинувшимся на западе плато, быстро выросло высокое строение — геологи установили первую буровую вышку. Зазвонил телефон, закрепленный на перилах балкона. Амальфи снял трубку.

— Босс, мы собираемся бурить скважину, — прозвучал голос Хэзлтона. — Ты спустишься?

— Да. Что показывает разведка?

— Ничего особенного, но скоро мы узнаем точно. Вполне возможно, что нефть здесь все-таки есть.

— Хорошо бы. Сколько раз мы оказывались в дураках. Начинайте бурить, я сейчас спущусь.

Едва мэр успел повесить трубку, как рокот буровой установки нарушил тишину тихой летней ночи, эхом отражаясь от возвышающихся вокруг зданий. Наверняка впервые одна какая-то из планет Большого Магелланова Облака слышала этот звук — возмущенный рев разрушающихся молекул, хотя подобная техника была известна на планетах Млечного Пути еще столетия назад.

По дороге к тому месту, где расположились геологи, Амальфи несколько раз останавливался, встречаясь с людьми, обращающимися к нему со своими просьбами. Когда он, наконец, добрался до места, уже рассвело. Пробная скважина была пробурена, и геологи налаживали вторую установку, на вершине которой маячил Хэзлтон, оживленно махавший рукой. Амальфи ответил ему и направился к лифту.

Наверху дул теплый, сильный ветер, порывы которого запутали волосы Хэзлтона вокруг дужек наушников. После долгих лет пребывания в условиях принудительного кондиционирования в городских помещениях Амальфи испытывал сейчас давно забытые ощущения.

— Что-нибудь известно, Марк?

— Ты пришел как раз вовремя. Сейчас узнаем.

Первая буровая вышка закачалась, когда длинный стержень упругой породы вырвался из почвы и ударил в боковые перекрытия. Долгожданный черный фонтан все не появлялся. Амальфи, свесившись с балкона, наблюдал за тем, как рабочие подтягивали наверх емкость с пробами. Лебедка скрипела и трещала, двигатель пыхтел от натуги.

— Ничего нет, — с огорчением произнес Хэзлтон. — Я так и знал. Нельзя было верить этим проклятым Прокторам.

— Уверен, нефть тут где-нибудь все-таки есть, — проронил Амальфи. — Мы ее достанем. Пойдем вниз.

Внизу, старший геолог вскрыл извлеченный на поверхность резервуар и вставил в него карандаш-индикатор. Он бросил на Амальфи быстрый, как у ящерицы, взгляд, когда тень Амальфи накрыла собой стол.

— Залежей нет, — четко заключил он.

Амальфи задумался. Теперь, когда город навсегда был отрезан от родной галактики, работа, которую он мог бы выполнить за деньги, не имела особого значения. Прежде всего необходима была нефть, из которой получали различные продукты питания. Работа, которая гарантировала бы доходы в местной валюте, будет важна позднее. Пока же городу придется работать, принимая оплату в виде разрешения на проведение буровых работ.

При первом же контакте с местными жителями создалось впечатление, что никаких сложностей в этом не будет. Население планеты не располагало техническими средствами, необходимыми, чтобы добраться до наиболее мощных и глубоко залегающих нефтяных горизонтов. Город мог рассчитывать на большое количество нефти, в свою очередь пообещав Прокторам выдавать им добываемый попутно молибден и вольфрам.

Но если бы вдруг здесь не оказалось достаточно нефти…

— Надо пробурить еще две скважины, — сказал Амальфи. — Наверняка, нефть есть, только еще глубже. Вы же получили нефтяные следы. Мы закачаем туда желеобразный газолин и рассечем пласт. Если купола нет, мы можем вскипятить нефть. Так или иначе, она выйдет оттуда.

— Бифштекс вчера и бифштекс завтра, — пробормотал Хэзлтон. — Но никогда бифштекс сегодня.

Амальфи резко повернулся к управляющему, ощутив как кровь внезапно бросилась ему в голову.

— Ты что же, думаешь, мы сможем получить еду каким-нибудь другим образом?! — прорычал он. — Эта планета отныне будет нашим домом. Тебе больше хотелось бы стать фермером, как туземцы? Мне казалось, что после поездки на Горт ты несколько изменил свои представления об э т о м занятии.

— Я говорю о другом, — спокойно ответил Хэзлтон. Его загорелое, обветренное лицо не могло побледнеть и оно лишь слегка посинело под бронзовой кожей. — Я не хуже тебя знаю, что мы пришли сюда, чтобы добыть еду. Мне просто кажется забавным, что приземлившись сюда ради пищи, мы начали с выполнения обычной работы.

— Виноват, — смягчаясь, сказал Амальфи. — Нам следует быть очень осмотрительными. Сейчас трудно правильно оценить наше положение. Местные жители освоили только самые ближние пласты под поверхностью планеты, у них самые примитивные методы очистки. Если мы сможем решить проблему продовольствия, у нас будет прекрасный шанс превратить это Облако в процветающее общество.

Амальфи, повернувшись спиной к буровым установкам, медленно зашагал прочь от города.

— Хочу прогуляться, — сказал он. — Не желаешь составить компанию, Марк?

— Прогуляться? — Хэзлтон, казалось, был удивлен. — А что, можно. Хорошо, босс.

Некоторое время они молча, устало брели по плато. Идти было довольно трудно: мелкую почву паутиной покрывали глубокие рытвины, с трудом различимые в тусклом утреннем свете. Растительности видно не было, только кое-где редкие, тощие кустики да напоминающая крапиву невысокая трава.

— Для фермерства условия здесь, кажется, не самые подходящие, — заметил Хэзлтон. — Хотя я, конечно, мало что в этом понимаю.

— Там, дальше, почва гораздо лучше. Из города это видно, — ответил мэр. — А это плато, действительно, проклятое место. Пока я собственными глазами не увидел показания приборов, никак не мог поверить, что здесь нет радиоактивности.

— Думаешь, это следы войны?

— Наверно. Видимо, она произошла очень давно. Но основные разрушения все же являются следствием геологических явлений. Слишком долго этот район предоставлен самому себе. Верхний слой почвы почти полностью исчез. Странно, если учесть, насколько интенсивно осваиваются другие части планеты.

Неожиданно они наткнулись на крутую расселину и почти что скатились по ней вниз. Карабкаясь вверх по противоположной стороне, путники время от времени обменивались репликами.

— Босс, объясни мне, — сказал Хэзлтон. — Я никак не могу понять, зачем мы полезли на эту планету? Ведь видели, что здесь уже есть жители. А до этого пропустили несколько весьма подходящих планет. Мы собираемся изгнать туземцев? Даже если бы это было справедливо и законно, все равно мы сейчас не очень-то готовы к подобным операциям.

— Ты думаешь, Марк, в Больших Магеллановых Облаках есть полицейские с Земли?

— Нет, — ответил Хэзлтон. — Но Бродяги тут имеются. Если нужно будет добиваться справедливости, то я прежде всего обращусь к ним, а не к полиции. Так каков ответ, Амальфи?

— Возможно, нам придется опросить их немного потесниться, — ответил мэр, наклонив голову. Оба солнца светили им прямо в глаза. — Главное, Марк, это знать, куда поднажать. Ты слышал, какую характеристику давали этой планете жители близлежащих планет, когда мы пролетали мимо них?

— Они ее просто ненавидят, — ответил Хэзлтон, осторожно вытаскивая колючку из ноги. — Мне кажется, что Прокторы не очень дружелюбно встречали приходившие сюда экспедиции. И все-таки…

Амальфи, выбравшись наверх, поднял руку, предостерегая управляющего. Хэзлтон автоматически умолк, карабкаясь рядом с мэром. Всего в нескольких метрах от них начинался участок обработанной земли. Неподалеку стояли два существа, уставившиеся на путников.

Один из них — мужчина. Его обнаженное, шоколадного цвета тело венчала шапка спутанных, черных с голубым отливом волос. Он держался за рукоять плуга, единственный нож которого, очевидно, был изготовлен из кости какого-то крупного животного. Только что прорезанная борозда тянулась рядом со многими другими; позади, в глубине поля, виднелась приземистая хижина. Мужчина стоял, прикрыв рукою глаза, и смотрел вдаль, на город Бродяг. Плечи его отличались необычайной шириной и мускулистостью. Даже сейчас, когда мужчина стоял прямо, тело его, казалось, наклоняется вперед, толкая перед собой сопротивляющийся плуг. Другая фигура, наклонившаяся вперед и обтянутая суровыми кожаными ремнями, прикрепленными к плугу, принадлежала женщине. Руки ее свободно висели, а волосы — такие же черные, как и у мужчины, только еще длиннее, — ниспадали на лицо, скрывая его.

Хэзлтон от неожиданности застыл на месте. Мужчина, наклонив голову, уставился прямо на них голубыми цепкими глазами.

— Вы люди из города? — спросил он.

Губы Хэзлтона задвигались. Расслышать серв ничего не мог: управляющий говорил в свои закрепленные на горле маленькие микрофоны. Слова его были слышны только в приемнике Амальфи, закрепленном у мэра в черепе.

— О боги всех звезд! Он говорит на английском, босс! Прокторы говорят на интерлинге. Возможно ли это? Неужели колонизация Облака произошла так давно?

Амальфи кивнул головой.

— Мы из города, — произнес мэр, отвечая мужчине не том же языке. — Как вас зовут, юноша?

— Карст, мой господин.

— Не называй меня господином. Я не принадлежу к числу ваших Прокторов. Это ваша земля?

— Нет, господин. Простите… Я не могу подобрать другого слова…

— Мое имя Амальфи.

— Эта земля принадлежит Прокторам. Я ее обрабатываю. Вы с Земли? Мэр бросил быстрый косой взгляд на Хэзлтона. Лицо управляющего казалось совершенно безразличным.

— Да, — ответил Амальфи. — А как ты догадался?

— Вы совершили чудо, — сказал Карст. — Ведь это чудо — за одну ночь построить целый город. Говорят, что Главным Межзвездным Торговцам на это понадобилось столько дней, сколько пальцев на руках у девяти людей. Поставить второй город на Бесплодном Плато за ночь — этого словами не описать.

Парень отступил от плуга, передвигаясь нерешительно, как будто шаги давались ему болезненно, словно массивные мускулы причиняли ему страдания. Женщина подняла голову, оторвав подбородок от ремней и отбросила волосы с лица. Глаза ее, взглянувшие на Бродяг, смотрели тупо, однако, за кажущейся тусклостью в них светились искорки безотчетного страха. Она вцепилась в локоть Карста.

— Это — это ничто, — пробормотала женщина.

Мужчина потряс ее за плечи.

— Вы построили город за одну ночь, — повторил он. — Вы говорите на анге, как и мы, по праздничным дням. Вы разговариваете со мной словами, а не хлыстом с маленькими наконечниками. У вас хорошие одежды. Какие красочные ткани сделали мастера!

Без сомнения, эта речь была самой длинной в жизни юноши. Глина, налипшая у него на лбу, покрылась морщинками.

— Ты прав, — согласился Амальфи. — Мы прибыли с Земли, хотя и покинули ее очень давно. Знаешь, что я тебе скажу, Карст? Ты ведь тоже происходишь с Земли.

— Это не так, — произнес Карст, отступая на шаг. — Я родился здесь, как и все представители моего народа. Никто из нас не может заявить, что у него земная кровь…

— Понимаю, — подтвердил Амальфи. — Ты принадлежишь этой планете. И все же ты землянин. И вот что я еще скажу. Мне кажется, что Прокторы не являются землянами. Они потеряли право называться этим именем очень давно на другой планете, на планете зовущейся Тор Пять.

Карст вытер заскорузлые ладони о бедра.

— Я хочу понять. Научите меня, — попросил он.

— Карст! — с мольбой в голосе воскликнула женщина. — Это все ничто. Чудеса кончаются. Нам пора сеять.

— Научите, — упрямо повторил Карст. — Всю свою жизнь мы пашем поля, а по праздникам они рассказывают нам о Земле. И вот произошло чудо: за одну ночь земляне построили город, земляне говорят с нами… — Он остановился. Казалось, у него перехватило дыхание.

— Продолжай, — мягко сказал Амальфи.

— Научите меня. Теперь, когда на Бесплодном Плато земляне построили город, Прокторы не могут больше безраздельно владеть знаниями. Даже если вы уйдете, мы все равно сможем изучить ваш город прежде, чем ветер и дождь разрушат его. Господин Амальфи, если мы — земляне, то обучите нас так, как учат землян.

— Карст, — не унималась женщина. — Это все не для нас. Это — волшебство Прокторов. Все чудеса от них. Эти люди хотят забрать нас от наших детей. Они хотят, чтобы мы умерли на Бесплодном Плато. Они искушают нас.

Пахарь повернулся к ней. В движении его огрубевшего, мускулистого, с потрескавшейся кожей тела было что-то невероятно нежное.

— Тебе идти не надо, — сказал он на каком-то искаженном местном диалекте интерлинга, который, очевидно, и был его повседневным языком. — Продолжай пахать, если считаешь, что так лучше. Но я знаю, что Прокторы не имеют к этому никакого отношения. Они никогда не стали бы заниматься искушением таких рабов, как мы. Мы соблюдали все законы, платили подати, чтили праздники. Уверен, это — земляне.

Женщина, скрестив руки на груди, дрожала.

— Ты же знаешь, что о Земле разрешено говорить только по праздникам. Я буду пахать. Иначе наши дети умрут с голода.

— Пошли, — сказал Амальфи. — Тебе многому предстоит научиться.

К удивлению Амальфи серв опустился на колени, однако, через секунду все же поднялся, и они отправились вместе к плато. Хэзлтон предложил ему руку, но когда Карст ухватился за нее, он, словно пушинка, отлетел в сторону. Пахарь обладал огромным весом и необычайной силой и уверенно держался на ногах, будто высеченных из камня.

— Карст, ты вернешься до ночи?

Пахарь не ответил. Процессию к городу возглавил Амальфи. Хэзлтон спускался по склону оврага позади них, когда что-то заставило его оглянуться назад на маленькую ферму. Женщина, склонив голову вперед, снова шагала по полю; ветер развевал ее спутанные волосы. Плуг снова, преодолевая сопротивление каменистой почвы, чертил ровную борозду. Теперь она работала одна; вести плуг было некому.

— Босс, — произнес Хэзлтон в микрофон, — ты меня слышишь или слишком занят, изображая Мессию?

— Слушаю.

— Я хочу сказать, что мне не нравится идея отобрать планету у этих людей. Будь я проклят, если сделаю это!

Амальфи не ответил. Он прекрасно понимал, что ответа просто нет. Город-Бродяга больше никогда не сможет взлететь. Эта планета — их дом. Идти больше некуда.

Женщина, налегая на ремни, затянула монотонную колыбельную, убаюкивая своих невидимых и изголодавшихся детей. Хэзлтон и Амальфи свалились с неба, чтобы украсть у нее все, кроме каменистой почвы.

Город был уже старым, в отличие от живущих в нем мужчин и женщин, которые просто провели много времени на этом свете, а это совершенно другое дело. И прошлые грехи его, как это всегда бывает в старости, лежали на поверхности, всегда под рукой, доступные для того, чтобы их можно было вспомнить еще раз — то ли в приступе ностальгии, то ли занимаясь самобичеванием. В последнее время стало совершенно невозможным делом получить хоть какую-то информацию от Отцов Города, не выслушав от них лекцию, наполненную нравоучениями настолько, насколько это возможно для машины, у которой выживание любой ценой является высшей моралью.

Амальфи прекрасно понимал, под какой удар подставляет себя, обращаясь к Отцам Города с просьбой просмотреть журнал нарушений закона. И ему действительно пришлось испытать на себе их беспредельное занудство. Они выдали ему все, начиная с того дня, более дюжины веков назад, когда впервые обнаружили, что со времени, как город покинул Землю, никто не удосужился хоть раз произвести уборку в старом метро. Собственно говоря, молодые горожане тогда вообще впервые узнали о наличии в городе метро.

Но мэр терпеливо выслушивал многословные излияния машины, без устали перечислявшей подобные нарушения, хотя шум в наушниках стоял такой, что едва не лопались барабанная перепонка его правого уха. Из потока мелких жалоб и сожалений об утерянных возможностях ему удалось понять только то, что интересовало его больше всего.

Амальфи глубоко вздохнул. Красноречие Отцов Города не помешало ему определить, что полиция вряд ли забудет о существовании его города всего по двум причинам: в о — п е р в ы х, за городом числилось довольно много зафиксированных нарушений, а поскольку он еще существует, остается надежда получить с него штраф; в о — в т о р ы х, город ушел в направлении Большого Магелланова Облака, как это сделал за несколько веков до этого еще один, гораздо более древний и еще изряднее запятнавший себя город, тот город, на совести которого лежит бойня на планете Тор Пять. Память о бандитах не давала покоя в равной мере и Бродягам, и полицейским.

Мэр отключил Отцов Города, прервав их на полуслове, и вытащил наушник из болевшего уха. Рядом с ним находился пульт управления, которому никогда больше не придется решать свою основную задачу — вести город от звезды к звезде. Город осел навсегда. Выбора не было; осталось только одно: принять и завоевать эту планету, ставшую его судьбой.

Е с л и п о з в о л я т п о л и ц е й с к и е. Магеллановы Облака уверенно удалялись от родной галактики, постоянно наращивая скорость. Полицейским придется найти ответ на нелегкий вопрос: стоит ли пускаться в столь дальний путь ради одного ничтожного города-Бродяги. Рано или поздно они примут решение. Чем меньше Бродяг останется в родной галактике — а ведь не может быть никаких сомнений в том, что полиция уже уничтожила большинство странствующих в космосе городов-кораблей — тем больше будет у них стимулов преследовать до конца несколько еще уцелевших смельчаков.

Амальфи не очень-то верил в то, что звезда-облако, в котором они нашли приют, сможет укрыть их от людской технологии. К тому времени, когда полицейские начнут подумывать пуститься в погоню за Большим Магеллановым Облаком, в их распоряжении, наверняка, будет техника, пригодная для этого, причем гораздо более совершенная, чем та, которой владеет сегодня город Амальфи. Если полиция решит погнаться за Облаком, она найдет способ сделать это. Если…

Амальфи снова надел наушники.

— Вопрос, — произнес он. — Может ли необходимость поймать нас привести к тому, что соответствующая технология будет разработана вовремя?

Отцы Города, потревоженные в своих постоянных раздумьях о прошлом, мерно зажужжали. Через некоторое время прозвучал ответ:

ДА, МЭР АМАЛЬФИ. ИМЕЙТЕ В ВИДУ, ЧТО МЫ НЕ ОДИНОКИ В ЭТОМ ОБЛАКЕ, ПОМНИТЕ ТОР ПЯТЬ.

Вот он, старый призыв, лозунг Бродяг. Именно из-за него Бродяг ненавидели даже на тех планетах, где города никогда не бывали и где никто не предполагал их увидеть. Ничтожна вероятность того, что город, навлекший на своих бывших собратьев это проклятье, укрылся именно в этом Облаке. Но если Отцы Города на сей раз правы, то полиция рано или поздно появится здесь, чтобы разрушить город Амальфи во искупление незабытого преступления.

П о м н и т е Т о р П я т ь. Ни один город не сможет чувствовать себя в безопасности, пока не исчезла память об этой истерзанной планете. Спокойствия не будет даже здесь, на отдаленных и девственных спутниках родной галактики.

— Босс? Прости, мы не знали, что ты занят. Готов новый график, хочешь взглянуть?

— Давай сюда, Марк, — ответил Амальфи, отворачиваясь от пульта. — Привет, Ди. Как тебе нравится планета?

Девушка улыбнулась.

— Она прекрасна, — просто ответила Ди.

— В основном, да, — согласился с ней Амальфи. — Плато, конечно, ужасное место, — включился в разговор Хэзлтон, — но остальные районы выглядят очень привлекательно. Даже несмотря на то, что возделывают ее весьма отсталыми методами, земля довольно приличная. Они разбивают пашню на небольшие квадратные участки. Я хоть и не серв, но уверен, что существуют более передовые способы обработки почвы.

— Ничего удивительного, — сказал Амальфи. — Мне кажется, что Прокторы удерживают власть отчасти благодаря тому, что они препятствуют распространению передовых сельскохозяйственных знаний. Довольно примитивная политика!

— Что касается политики, — спокойно вставил Хэзлтон, — то тут я, как всегда, не могу согласиться. Давай лучше займемся нашими делами.

— Хорошо, — согласился мэр. — Как успехи?

— Мы разбили рядом с городом, на плато, экспериментальную станцию. Начали испытывать семена, уже делают анализы почвы. Конечно, знаний недостаточно. Скоро будем переходить к освоению хороших соседних земель. Я подготовил контракт между городом и Прокторами, который предусматривает попеременный переход участков земли из одних рук в другие, перемещение сервов станет минимальным, и мы сможем вести посадки самых разных растений. В сущности — это контракт Ограниченной Колонии, хотя нам пришлось учесть все предрассудки Прокторов. Уверен, что они подпишут его. И тогда…

— Ничего они не подпишут, — возразил Амальфи. — Мы его просто не будем им показывать. И вот еще что: придется выдергать все, что вы успели посадить на этом экспериментальном участке.

Хэзлтон вскипел:

— Что за чертовщина, босс! — в гневе воскликнул он. — Только не говори, что мы опять будем крутиться, как белка в колесе. Неужели не надоели все эти бесконечные интриги? Меня от этого тошнит, прямо тебе говорю. Неужели тебе недостаточно тысячи лет? Я думал, мы пришли на эту планету, чтобы обосноваться здесь?

— Именно так. Мы будем жить здесь. Но как ты правильно заметил вчера, сейчас этой планетой владеют другие люди, и мы не можем потеснить их на законном основании. Не стоит пока давать им повода заподозрить, что мы собираемся тут остаться. Мне кажется, они и без того начали уже это подозревать.

— О нет, — сказала Ди. Она проворно вышла вперед и положила руку на плечо Амальфи. — Джон, ты обещал, что после окончания марша мы создадим свой дом. Не обязательно именно на этой планете. Где-нибудь здесь, в Облаке. Ты обещал, Джон.

Мэр посмотрел на нее. Его чувства к девушке ни для кого не были секретом. Но и сама Ди, и Хэзлтон прекрасно знали жестокий и справедливый закон Бродяг. Но даже если бы закона этого не было, Амальфи все равно вел бы себя точно так же. Его непоколебимая стойкость не оставляла в этом никаких сомнений. До того знаменательного разговора с Хэзлтоном во время пребывания в джунглях, когда чувства мэра стали известны Хэзлтону, оба они — и управляющий, и Ди в течение добрых трех веков не могли избавиться от подозрений, что дела обстоят именно так.

Но Ди была еще сравнительно неопытным Бродягой. К тому же, она была женщиной. Как любой женщине, ей было явно недостаточно лишь знать, что она любима. Она готова была заставить это знание работать.

Очевидная нехватка жизненного опыта не позволила ей почувствовать, что кризис уже миновал, оставив после себя лишь преданность, бесполезную и для нее самой, и для Амальфи. Едва ли она догадывалась о том, что образ ее уже вытеснен из сознания мэра ни кем иным, как феодальным пахарем Карстом, что Амальфи услышал в его наивных речах те трогательные вопросы, которые когда-то без устали задавала ему сама Ди. Разве могла понять девушка, что теперь, оставив за плечами тысячу напряженных лет своей жизни, Амальфи был, наконец, в состоянии отвечать на любые вопросы. Если бы кто-нибудь сказал Ди, что только сейчас мэр вступает в пору истинной зрелости, вряд ли она поверила бы, наверняка, даже рассмеялась. Мэр сам не смог удержать улыбки, когда к нему пришло понимание этого.

— Конечно, я обещал, — сказал он. — Я раздаю обещания уже целое тысячелетие и продолжаю это занятие. Если ты хоть немного поможешь мне, эта планета станет нашим домом. Эта планета — лучшая из всех, которые мы встречали по пути сюда. Скоро все убедятся в этом, хотя, я уверен, пара преимуществ не станет очевидной, пока ты не увидишь здешние созвездия зимой, а еще больше достоинств проявится в беге столетий. Единственное, чего я не могу обещать сейчас, так это немедленного дара.

— Ну хорошо, — согласилась Ди, улыбнувшись. — Я верю тебе, Джон, ты же знаешь. Но так трудно быть терпеливой.

— Действительно? — не очень-то и удивился Амальфи. — Вспоминаю, что однажды на планете Он я уже подумывал об этом. Оглядываясь назад, проблема теперь мне не кажется такой уж и сложной.

— Босс, ты бы лучше подумал о том, что делать людям, — холодно вмешался Хэзлтон. — Все население города, возможно, исключая только тебя, готово по первому слову броситься на захват планеты. Ты же всем внушил, что каждый мужчина и женщина, каждая кошка будут здесь хозяевами. Если ты не позволишь им сделать это сейчас, тебе следует подумать о том, какой работой занять людей.

— Надо заключать прямые контракты на работу. Все, как всегда. Никакой эксплуатации местных жителей. Все должно быть так, будто для нас это обычная краткая остановка для работы. Никаких огородов и садов. Нам надо наполнить нефтерезервуары, восстановить запасы воды и штаммов х л о р е л л ы из местных источников гетерозиса. В последний раз когда я слышал об этом мы все еще использовали штамм Тх 71105 Х л о р е л л ы п и р е н о и д о з ы. Это слишком высокотемпературная водоросль для планеты с зимними сезона, как у этой.

— Ничего не получится, — заметил Хэзлтон. — Может быть, Прокторов тебе и удастся одурачить, но неужели ты думаешь, что сможешь обмануть собственных горожан? Ну что, например, ты собираешься делать с городскими полицейскими? Вся команда сержанта Андерсона уверена, что им никогда больше не придется участвовать в военных действиях. Девять десятых из них мечтаю о том, чтобы скинуть свою узду и стать фермерами. Что я, по-твоему, должен сказать им?

— Пошли их на свой экспериментальный участок, на плато, — не растерялся Амальфи. — Пускай уничтожат все посевы.

Хэзлтон направился было к лифту, протянув руку Ди. Но затем, весьма характерно для него, в голову ему пришла третья мысль и он вернулся назад.

— Но почему, босс? — грустно спросил он. — Почему ты думаешь, что Прокторы заподозрят нас в желании потеснить их? Да и что они могли бы сделать, если бы это соответствовало действительности?

— Прокторы затребовали от нас типовой контракт, — ответил Амальфи. — Они прекрасно знают, каким он должен быть и настаивают на его соблюдении, до последней буквы, в к л ю ч а я и пункт о том, что по его истечении город должен покинуть планету. Как тебе известно, это совершенно невозможно. Взлететь мы не сможем, однако, до последней минуты мы будем делать вид, что собираемся уйти.

Хэзлтон выглядел упрямым. Ди, успокаивая Хэзлтона, взяла его за руку, однако, управляющий будто не заметил этого.

— Я не могу ничего знать о намерениях и возможностях Прокторов, — сказал Амальфи, снова надевая наушники. — Попытаемся понять. Но кое-что мне известно.

Прокторы у ж е вызвали полицию.

В сером, дымчатом свете учебного класса, в свете, не освещающем воздух, а словно окутывающем его легким плащом, голоса и зрительные образы, изливающиеся из ячеек памяти Отцов Города, оказывали гипнотическое воздействие даже на самых подготовленных посетителей. Амальфи ощущал на себе это давление, частью своей неприятное потому, что ничего нового для себя он уже почерпнуть не мог. Картины, возникавшие перед его глазами, являлись настолько знакомыми, что, эти усиленные воспоминания стремились привлечь его полное внимание. Ему казалось, что они — воспоминания обладают живостью недавних впечатлений.

Мэр раздраженно помахал рукой перед глазами, и взглядом поискал наблюдателя, обнаружил одного, стоявшего рядом с ним. Интересно, подумал Амальфи, сколько времени о сам уже здесь находится — или, соответственно, сколько времени провел здесь сам Амальфи затянутый в учебный транс.

— Где Карст? — резко произнес он. — Тот первый серв, которого мы привели сюда. Он мне нужен.

— Да, сэр. Он сидит в кресле в центре комнаты. Наблюдатель, выполняющий одновременно функции классного инспектора и медсестры, резко повернулся к стене; встроенные в стену конструкции, приоткрывшись, выдвинули ему навстречу высокий металлический бокал. Наблюдатель принял его и пошел через комнату, прокладывая себе дорогу среди многочисленных кушеток. Большинство из них обычно пустовали: чтобы довести обычного несмышленого ребенка до того уровня, когда он мог спокойно ориентироваться в тензорном исчислении, требовалось не более пятисот часов. Однако, сейчас кушетки были заняты, причем, некоторые из них — детьми.

Один из многочисленных, постоянно сменяющих друг друга голосов нашептывал: «Некоторые города, ставшие бандитами, не проводят обычную политику пиратства и не совершают налетов. Они осели в затерянных мирах и установили там тиранические режимы. Большинство из них полиции Земли удалось свергнуть; города никогда не были особенно сильными в военном отношении. Тем из них, кому удалось выдержать первый натиск, иногда по особым политическим причинам позволяли остаться у власти, однако, на коммерческую деятельность все равно накладывался запрет. Некоторые из этих нежелательных империй, возможно, и сегодня еще остаются в границах земной юрисдикции. Наиболее известный пример этих рецидивов империализма — уничтожение Тора Пять. Там орудовал один из первых городов-Бродяг, напоминавший отлично вооруженную крепость. Еще в древности он получил прозвище „Бешеные Псы“. Этот эпитет, распространенный как среди Бродяг, так и среди населения планеты, связан, в основном с…»

— Вот ваш парень, — тихим голосом произнес наблюдатель. Амальфи взглянул на Карста. Серв сильно изменился. Едва ли в нем можно было узнать вымученную карикатуру на человека, загорелого, обветренного, перемазанного грязью и огрубевшего так, что больно было на него смотреть. Сейчас, свернувшись, словно эмбрион, клубком на кушетке, он скорее напоминал невинного, еще не опытного юношу. Прошлое Карста — и едва ли у него его могло быть много (несмотря на то, что, по словам Карста, его нынешняя жена, Эдит, была по счету уже пятой, совершенно очевидно, что ему едва лишь минуло двадцать лет), являлось столь монотонным и непримечательным, что при первой возможности он избавился от него, сбросив, словно изношенный костюм. Он, как понял Амальфи, был в гораздо большей степени ребенком, нежели любой ребенок Бродяг.

Наблюдатель прикоснулся к плечу Карста, серв неловко поежился и, мгновенно проснувшись, уселся на кушетке, вопросительно уставившись на Амальфи голубыми глазами. Наблюдатель протянул ему анодированный алюминиевый бокал, наполненный холодной жидкостью, и Карст принялся молча поглощать содержимое. Острый напиток заставил его чихнуть. Словно кот, он чихнул быстро и, казалось, не заметил этого.

— Ну, как идет обучение? — спросил Амальфи.

— Очень трудно, — ответил серв, сделав еще один глоток. — Но как только ухватываю суть, все подобно цветку, сразу же раскрывается передо мной. Лорд Амальфи, Прокторы утверждают, что ГМТ спустился с неба на облаке. Вчера я просто верил в это, а сегодня, мне кажется, я понимаю.

— Я тоже так думаю, — сказал Амальфи. — И ты не не одинок. Сейчас в городе уже много сервов. Все они учатся здесь — оглянись вокруг. Изучают они не только основы физики и культурную морфологию. Все они знакомятся с понятием «свобода», начиная с самой первой ее составляющей — свободы ненавидеть.

— Я помню этот урок, — со спокойной мудростью произнес Карст. — Но для чего-то разбудили меня.

— Конечно, — угрюмо согласился мэр. — У нас гость, и мы думаем, что ты сможешь опознать его. Это один из Прокторов. Он задумал что-то чертовски странное, так мне кажется с Хэзлтоном, но мы не можем понять в чем оно заключается. Поможешь нам?

— Вы бы лучше дали ему возможность отдохнуть, господин мэр, — запротестовал наблюдатель. — Пробуждение от гипнотического транса может вызвать сильный шок. Ему нужен хотя бы час, чтобы придти в себя.

Амальфи недоверчиво посмотрел на наблюдателя, собираясь, видимо, ответить, что ни Карст, ни город, не располагает таким большим временем. Однако, в последний момент, подумав о том, что это пришлось бы выразить по меньшей мере десятью словами, когда более чем достаточно одного.

— Исчезни, — произнес он.

Наблюдатель выполнил это как нельзя лучше.

Карст пристально всматривался в экран. Мужчина стоял спиной, изучая пульт управления в кабинете управляющего городом. Свет падал на его лысую, блестящую голову. Амальфи выглядывал из-за плеча серва, зажав в зубах неизменную сигару.

— Этот человек такой же лысый, как я, — сказал мэр. — Кажется, ему не так уж много лет, если судить по его черепу. Думаю, не более сорока пяти. Узнаешь его, Карст?

— Пока нет, — ответил серв. — Все Прокторы бреют голову. Если бы только он повернулся. Ага! Да. Это Хелдон. Я его видел всего один раз, но узнать этого человека легко. Он, действительно, молод. Хелдон — один из самых активных членов Большой Девятки. Считается, что он хорошо относится к сервам. По крайней мере, могу точно сказать, что он не так часто хватается за плеть, как остальные.

— Как ты думаешь, что ему здесь нужно?

— Наверно, сам скажет. — Карст не отводил взгляда от изображения Проктора на экране.

— Ваш вопрос ставит меня в тупик, — звучал голос Хэзлтона из расположенного над дверным глазком громкоговорителя. Самого управляющего на экране видно не было, однако, о выражении его лица можно было судить по голосу: тигр скрывался под маской невинно мурлыкающего котенка. — Мы, конечно, рады каждому новому клиенту, которому можем предложить свои услуги. Но и мы и предположить не могли, что у ГМТ имеются действующие антигравитационные механизмы.

— Не считайте меня идиотом, мистер Хэзлтон, — сказал Хелдон. — Мы с вами прекрасно знаем, что когда-то их город скитался по галактике точно так же, как и вы. Ваш город, подобно всем Бродягам, мечтает о собственном спокойном уголке. Полагаю, вы позволите мне так думать?

— В порядке дискуссии — конечно, — прозвучал голос Хэзлтона.

— Тогда разрешите мне сказать и то, что для меня совершенно очевидно ваше желание подготовить здесь восстание. Вы точно придерживаетесь условий контракта. Но это только потому, что вы боитесь нарушить его, как и мы; полиция Земли защищает нас друг от друга. Мэру Амальфи сказали, что сервам запрещается вступать в разговоры с вашими людьми. Но, к сожалению, этот запрет распространяется только на сервов. Если мы не можем удержать сервов от посещения вашего города, вы не несете никаких обязательств делать это за нас.

— Вы избавили меня от необходимости самому излагать эти обстоятельства, — заметил Хэзлтон.

— Именно так. Могу еще добавить, что нисколько не сомневаюсь в том, что, когда эта ваша революция разразится, вы одержите победу. Не знаю, чем вы собираетесь вооружить сервов, однако, уверен, что в любом случае нам не устоять. У нас нет вашей технологии. Мои коллеги со мной не согласны, но я — реалист.

— Довольно интересная теория, — прозвучал голос Хэзлтона. Последовала краткая пауза. В тишине отчетливо раздавался звук — словно постукивание деревянных каблуков по мостовой. Наверное, Хэзлтон барабанит пальцами по столу, выражая нетерпение, — подумал Амальфи. Лицо Хелдона по-прежнему ничего не выражало.

— Прокторы верят в то, что смогут сохранить свои завоевания, — произнес, наконец, Хелдон. — Если вы будете злоупотреблять нашим терпением, прикрываясь контрактом, они объявят вам войну. Несомненно, это будет оправданно, хотя, к несчастью, справедливость Земли слишком далеко отсюда. Вы победите. Мне не остается ничего другого, как позаботиться о нашем спасении.

— С помощью спиндиззи?

— Именно так. — Уголки губ Хелдона тронула неопределенная улыбка. — Буду с вами честен, мистер Хэзлтон. Если случится война, я буду изо всех сил сражаться вместе с Прокторами, чтобы защитить нашу планету. Я пришел к вам только потому, что вы можете починить спиндиззи ГМТ. Не стоит ожидать, что из-за этого я пойду на предательство.

Однако Хэзлтон, как казалось, проявлял необъяснимую глупость.

— Не понимаю, по какой причине я должен хоть пальцем пошевелить ради вас? — сказал он.

— Подумайте, пожалуйста. Прокторы будут сражаться против вас потому, что это их долг. Вероятно, у них нет никаких шансов, но тем не менее они сумеют повредить вашему городу. Думаю, что разрушения у вас будут настолько значительными, что вам вряд ли удастся отремонтироваться, если только вам феноменально не повезет. Кроме меня и еще одного человека никто из Прокторов не подозревает, что спиндиззи ГМТ все еще способны работать. Это значит, что они не будут пытаться спастись с их помощью. Вместо этого они попытаются разбить вас. Но если отремонтировать машины и отдать их в опытные руки…

— Понимаю, — сказал Хэзлтон. — Вы намереваетесь поднять ГМТ в воздух, пока вы еще можете покинуть планету целым городом. Взамен вы предлагаете нам вашу планету и шанс на то, что наши собственные повреждения будут минимальными. Ну что ж, занятно. Предположим, я взгляну на ваши спиндиззи — следует убедиться, что они действительно еще на что-то годятся. Ими уже столько лет никто не занимается, а машины любят, когда за ними ухаживают. Если спиндиззи можно привести в рабочее состояние, мы еще поговорим об этой сделке. Хорошо?

— Все будет нормально, — пробормотал Хелдон. В глазах Проктора Амальфи увидел холодное самодовольство. Сколько раз, обманув противника, он сам испытывал подобное чувство. Правда, ему, как правило, удавалось куда лучше скрывать его. Он выключил экран.

— Итак, — сказал мэр. — Что он задумал?

— Неприятности, — медленно протянул Карст. — Он не раскрыл своих истинных мотивов. Было бы глупо пойти у него на поводу.

— Конечно, — сказал Амальфи. — Привет, Марк. Что ты сделал с нашим другом?

Хэзлтон вышел из лифта, едва не поскользнувшись на бетонном полу поста управления.

— Думаю, он большой тупица, но довольно опасен. Он чувствует, что от него что-то скрывают, но в то же время считает, что мы не догадываемся, куда он клонит. Отсюда и его уверенность. Все это мне не нравится.

— Мне тоже, — сказал Амальфи. — Когда враг начинает сам выдавать информацию — берегись! Вряд ли Прокторам действительно неизвестно, что у ГМТ есть действующие спиндиззи.

— Уверен, что не знают, — убежденно заявил Карст. Мэр и управляющий повернулись к нему. — Прокторы не верят даже, что вы пришли, чтобы захватить планету. Им в голову не приходит, каковы ваши истинные намерения. Создается впечатление, что их вообще это мало волнует.

— Почему? — удивился Хэзлтон. — На их месте я бы держал ухо востро.

— Вам никогда не доводилось быть х о з я и н о м сразу нескольких миллионов сервов, — беззлобно сказал Карст. — Вы платите сервам деньги за их работу. Для Прокторов само такое положение вещей — катастрофа. И они не могут предотвратить ее. Они знают, что с вашей стороны тут все законно, и деньги имеют несут власть Земли. Они не могут помешать нам зарабатывать. Если бы Прокторы попробовали сделать это, восстание стало бы неизбежным.

Амальфи взглянул на Хэзлтона. Город расплачивался с сервами бро-долларами. Здесь они не вызывали никаких подозрений, но в родной галактике давно уже считались простой бумагой. Обеспечены они были только германием. Неужели Прокторы столь наивны? Или, может быть, ГМТ настолько стар, что в нем просто отсутствуют мгновенные передатчики Дирака, благодаря которым они узнали бы об экономической катастрофе в родной галактике?

— А что ты думаешь по поводу спиндиззи? — поинтересовался Амальфи. — Кто еще из Большой Девятки знает о них?

— Во-первых, Азор, — ответил Карст. — Он отвечает за правильность голосования. По своему характеру он законченный религиозный фанатик. Говорят, что он ежедневно занимается йогой. Пророк Маалвин навсегда запретил людям летать, поэтому мне кажется маловероятным, чтобы Азор позволил ГМТ взлететь.

— Ему виднее, — машинально произнес Хэзлтон. — Религия никогда не существует в вакууме. Она отражает структуру общества и сама на него влияет. Возможно, он просто боится спиндиззи. При наличии такого оружия даже несколько сот людей могут совершить революцию — более чем достаточно, чтобы свергнуть феодальную структуру вроде вашей. ГМТ никогда не отважится запустить свои спиндиззи.

— Продолжай, Карст, — вмешался Амальфи, делая нетерпеливый жест в сторону Хэзлтона. — Что скажешь насчет остальных Прокторов?

— Есть еще Бемаджи, но о нем вряд ли стоит много говорить. Дайте подумать. Я их плохо помню, большинство из них я видел очень редко. Единственный стоящий, мне кажется, это Ларре. Такой толстобрюхий, старый, с суровым лицом. Обычно он стоит на стороне Хелдона, но редко поддерживает его до конца. Его вряд ли будет волновать то, что сервы имеют возможность зарабатывать деньги. Наверняка, он попытается придумать какую-нибудь уловку, чтобы вытянуть из нас заработанные деньги — возможно, объявит праздник в честь визита землян на нашу планету. Его обязанность — сбор налогов.

— Позволит ли он Хелдону произвести ремонт спиндиззи ГМТ?

— Думаю, что нет, — ответил Карст. — Хелдон, наверно, говорил правду: ему придется делать это тайно.

— Не знаю, — сказал Амальфи. — Мне это не нравится. Создается впечатление, что Прокторы рассчитывают напугать нас, чтобы по окончании контракта мы сразу же покинули планету, а затем собираются изъять у сервов весь их заработок. Они надеются, что полицейские окажут им поддержку. Но подумайте, о чем идет речь. Это же просто сумасшедшая идея. Как только полиция определит, что это — ГМТ (а это займет у них не так уж много времени), они разгромят и их, и нас. Подобная возможность их несказанно обрадует.

— Скажите, это потому, что ГМТ был тем самым гордом-Бродягой, виновным в том, что произошло на Тор Пять? — спросил Карст.

Амальфи неожиданно разволновался. Он почувствовал, как заходило его адамово яблоко.

— Не будем об этом, Карст, — прохрипел он. — Не хочется тащить эту давнюю историю сюда, на Облако. Надо будет вообще стереть этот эпизод с учебной ленты.

— Я уже знаю, — холодно заметил Карст. — И ничуть не удивлен. Прокторы совсем не изменились.

— Забудь об этом, слышишь? Забудь все. Карст, можешь хоть одну ночь побыть опять темным сервом?

— Вернуться на мой участок? — спросил Карст. — Это было бы ужасно. У жены, наверняка, уже есть другой мужчина…

— Нет, об этом речь не идет. Я хочу, чтобы мы вместе с Хелдоном отправились взглянуть на спиндиззи, как только он будет готов. Нужно нести кое-какое оборудование. Мне понадобится помощь. Пойдешь со мной?

— Тебе не удастся обхитрить Хелдона, босс, — в удивлении поднимая брови, заметил Хэзлтон.

— Думаю, что удастся. Он, конечно, знает, что мы обучаем сервов, но не придает этому особого значения. В его глазах сервы не способны к разумному мышлению, поэтому он нисколько не тревожится по поводу перспективы тотального их «поумнения». Он считает, что самое большее, чего можно от них добиться, это превратить их в вооруженную толпу. Вряд ли он задумается о том, что серв сможет свободно управляться с чем-то более сложным, чем обычное личное оружие.

— Ты так уверен? — спросил Хэзлтон.

— Я просто мыслю по аналогии. Помнишь ту планету, в созвездии Тетис Альфа? Она называлась Фицджеральд. Местные жители разводили там удивительное животное — лошадь, которое использовали самыми разнообразными способами — от перевозки грузовых повозок до скачек. Представь, ты оказался в таком месте, где тебе говорят, что несколько лошадей научили говорить. И вот ты там работаешь, а в это время появляется некто, желающий тебе помочь, волоча искалеченного старого неумеху в соломенной шляпе, натянутой на уши, и с мешком на спине. Существо это во всем походит на лошадь. (Извини, Карст, дело есть дело). Разве тебе придет в голову, что именно она и может вдруг заговорить? Ты даже не привык к мысли о том, что лошадь способна издавать членораздельные звуки.

— Ну хорошо, — сказал Хэзлтон, улыбаясь, видя очевидное смущение Карста. — Какова твоя стратегия, босс? Бьюсь об заклад, что ты уже все продумал. Ты уже подобрал название для будущей операции?

— Еще нет, — ответил мэр. — Если, конечно, ты не удовлетворишься слишком длинным. Хотя это другая проблема в политическом псевдоморфизме.

Амальфи взглянул на нарочито равнодушное лицо Карста, и улыбка его стала еще шире.

— А может быть, — добавил он, — это просто тонкий способ заставить противника подставить себя под удар.

 

9. ДОМ

ГМТ оказался довольно приземистым городом. Он словно пустил корни в жесткую, каменистую почву, подобно целому лесу надгробий. Его тишина также напоминала кладбищенскую. Прокторы со своими жезлами, напоминающими вееры, перемещались по городу, словно монахи по пепелищу.

Тишина объяснялась очень просто. Сервам не разрешалось говорить на всей территории города, пока с ними не вступит в беседу кто-нибудь из Прокторов, а это случалось довольно редко. Амальфи же слышал в этом безмолвии вынужденное молчание миллионов мучеников далекой планеты Тор Пять. «Слышат ли Прокторы эту суровую тишину?» — задавал он себе неизбежный вопрос.

Ответ вскоре пришел сам собой. Проходивший мимо обнаженный, загорелый серв, взглянув на них украдкой и заметив Хелдона, поднес палец к губам, изобразив общепринятый жест почтения. Хелдон едва заметно кивнул в ответ, Амальфи сделал вид, что ничего не заметил, однако, про себя подумал: «Ш ш … н е т а к л и? М о л ч и т е и б у д ь т е о с т о р о ж н ы. Я н е у д и в л я ю с ь. Т о л ь к о у ж е п о з д н о, Х е л д о н. С е к р е т — б о л ь ш е н е с е к р е т.»

Карст ковылял вслед за ним, время от времени поглядывая на Хелдона из-под ветвистых бровей. Все его внимание было сосредоточено на Прокторе. Они пересекли пришедшую в упадок городскую площадь, в центре которой располагалась обветшалая скульптурная группа. Побитая ненастьем, она, казалось, давно уже утратила способность выражать первоначальный замысел своего создателя. «Цельность замысла — штука в скульптурной композиции довольно редкая» — размышлял Амальфи. Лишь знатоку скопление камней на пьедестале могло показаться чем-то большим, нежели довольно крупным метеоритом, испещренным изогнутыми канавками, характерными для сидеритов.

Цепкий взгляд Амальфи, однако, без труда выделил в очертаниях груды черных камней контуры разумного построения, когда-то давно исполненные глубокого смысла, который вложил в свое детище его создатель — известный на Земле скульптор по имени Мур. В центре композиции когда-то стояла огромная человеческая фигура. Гигант опирался ногой на шею поверженной им жертвы. Оба они, казалось, были врезаны в пространство, вне связи с окружающими их второстепенными деталями.

Хелдон тоже обратил внимание на монумент и, отступив, принялся рассматривать его со стороны. В душе его, казалось, происходила какая-то борьба. Амальфи не знал в чем именно тут было дело, но его догадка была правильной. Хелдон выглядел довольно молодо, так что явно стал Проктором совсем недавно. Из рассказа Карста следовало, что все остальные члены Большой Девятки — Азор, Бемаджи и другие — входили в ее состав с самого начала. Короче говоря, они не были потомками тех людей, которые растерзали планету Тор Пять, они сами являлись теми людьми, дожившими до сего времени благодаря интенсивному применению антинекротиков.

Хелдон пристально смотрел на монумент. Вся композиция, позы составляющих ее фигур совершенно отчетливо свидетельствовали о том, что когда-то ГМТ даже гордились своей победой над Тор Пять, и древние члены Большой Девятки, хотя уже могли и не гордится этим, все же были виновны. Хелдон, непосредственно не участвовавший в том преступлении, испытывал затруднения в определении своего отношения к нему: сделавшись Проктором, он косвенно уже связал с ним свое имя…

— Впереди нас — Храм, — неожиданно произнес Хелдон, отворачиваясь от статуи. — Оборудование находится под ним. Сейчас там, наверно, никого нет, но мне лучше все-таки проверить это. Подождите здесь.

Н и к о г о н е т, — видимо, он говорил не о сервах, которые интересовали его очень мало. Хелдон как-никак был Проктором. Тор Пять запал в его голубиную грудь.

— А если нас кто-нибудь заметит? — спросил Амальфи.

— Обычно по этой площади никто не ходит. Все избегают ее. Кроме того, я расставил посты, чтобы они не пропускали сюда случайных пешеходов. Не отклоняйтесь от маршрута, и все будет в порядке.

Проктор подобрал полы своей длинной одежды и зашагал в сторону большого куполообразного здания. Подойдя к нему, он неожиданно исчез, скрывшись в узком проходе. Карст, следовавший позади Амальфи, вдруг запел скрипучим голосом и в то же время очень тихо — это была какая-то народная песня. Ее мелодия когда-то, очень давно, возникла в древнем городе Казани, однако Амальфи, даже если бы он и не был туг на ухо, вряд ли смог бы узнать ее. И тем не менее, мэр поймал себя на том, что он с интересом слушает Карста, пытаясь уловить каждый мельчайший оттенок звучания, подобно сове, которая в темноте по звуку выходит на затерявшуюся в траве полевку. Мелодия лилась из уст Карста:

Заметив, что Амальфи слушает его, Карст умолк, сделав извиняющийся жест рукой.

— Продолжай, Карст, — тут же произнес мэр. — Что там дальше?

— Пропеть все — времени не хватит. Там сотни куплетов. Каждый исполнитель прибавляет еще что-нибудь от себя. Считается, правда, что песня должна заканчиваться таким стихом:

— Это прекрасно, — печально произнес Амальфи. — Мы попали в самую точку. Жаль, что я не слышал этой песни неделю назад.

— Она вам о чем-нибудь говорит? — удивился Карст. — Это ведь всего лишь старая легенда.

— Теперь мне понятно, почему Хелдон стремится починить городские спиндиззи. Я догадывался, что он чего-то темнит, но эта старая уловка Лапуты только сейчас мне вспомнилась — более современные города имеют недостаточно мощное основание для того, чтобы попробовать это проделать. Это айсберг имеет огромную массу, он может запросто раздавить нас. Если, конечно, мы будем сидеть на месте и ждать!

— Ничего не понимаю…

— Все очень просто. Ваш пророк Маалвин использовал ГМТ как щипцы для орехов. Он поднял его вверх, остановился над противником, а затем снова устремился вниз. Помнится, о подобном приеме любили рассуждать еще до начала космических полетов. Карст, держись ко мне поближе. Возможно, мне придется передать тебе кое-что прямо под взглядом Хелдона, так что следи за… Тсс… он идет сюда.

Проктор выскочил из внутреннего коридора, словно случайно выпущенное слово, и, перескакивая через камни, подбежал к ним.

— Я думаю, мэр Амальфи, — произнес он, — что теперь мы готовы принять вашу неоценимую помощь.

Хелдон надавил ногой на странный, напоминающий пирамиду, камень. Амальфи пристально следил за ним, однако, ничего не произошло. Он пробежался фонариком по монотонным каменным стенам подземелья и остановил зайчик на полу. Хелдон нетерпеливо стукнул по камню еще раз.

На этот раз послышался протестующий скрип. Очень медленно, с громким скрежетом пятифунтовый каменный блок начал подниматься, словно кто-то тянул его с одного конца. Луч фонарика скользнул в проем, выхватив ступени узкой лестницы.

— Я разочарован, — произнес Амальфи. — Я ожидал, что оттуда выйдет, по меньшей мере, сам Жюль Верн или Джонатан Свифт. Ну что ж, Хелдон, ведите нас.

Проктор принялся осторожно спускаться вниз, приподняв полы своего платья. Карст двигался последним, согнувшись под тяжестью ноши. Ступени показались Амальфи скользкими и холодными, он осторожно переставлял свои плетеные сандалии. С низко нависших стен ручейками стекала вода. Мэр ощутил непреодолимое желание закурить сигару, всем нутром мысленно впитывая в себя сильный аромат, пробивающийся через влажный воздух. Но ему были нужны свободные руки.

Амальфи был уже почти готов поверить в то, что спиндиззи давно разрушены под воздействием такой влажности, однако, отбросил эту мысль, едва она промелькнула у него в голове. Этот выход был бы слишком простым, и, в конце концов, мог привести к катастрофе. Если Бродяги когда-нибудь хотят назвать эту планету своей, необходимо заставить ГМТ снова взлететь.

Но как сохранить свой собственный город, как только ГМТ взлетит — на этот вопрос Амальфи ответа пока не находил. Сейчас он руководствовался, как это каждый раз случалось с ним, когда он попадал в сложное положение — лишь одной интуицией.

Внезапно ступеньки кончились, выведя путников в небольшую, холодную, сырую комнату, походившую на пещеру. Огонек фонаря нырнул вниз и остановился на овальной двери, окованной листами тусклого металла, напоминающего свинец. Значит, спиндиззи ГМТ были «раскаленными»? Это уже были плохие новости. Возраст спиндиззи на самом деле значительно превосходил ожидания Амальфи.

— Это здесь? — спросил мэр.

— Это вход, — подтвердил Хелдон, поворачивая дверную ручку. Древние лампы дневного света пробудились к жизни, как только тяжелая дверь подалась назад, приоткрыв корпуса машин, по пробежали отсвечивающие блики. Воздух внутри оказался довольно сухим — совершенно очевидно, изоляция была здесь надежной. Амальфи не мог сдержать внезапно охватившее его разочарование. Он обвел взглядом огромные машины, пытаясь разыскать пульт управления или какие-то намеки на него.

— Ну? — резко произнес Хелдон. Чувствовалось, что он скован непонятным напряжением. Мэр подумал вдруг о том, что вся эта затея Хелдона является его собственной инициативой, а совсем не официальным действием Большой Девятки. В таком случае, ему сильно не поздоровится, если коллеги вдруг обнаружат его здесь, в этом особом месте, в обществе Бродяги.

— Вы собираетесь провести какие-нибудь тесты?

— Обязательно, — ответил Амальфи. — Просто меня немного удивили размеры ваших машин.

— Они очень старые, как вам известно, — пояснил Проктор. — Сегодня их, наверняка, делают значительно большими.

Это, конечно же, совершенно не соответствовало действительности. Современные спиндиззи были раз в десять меньше. Это замечание породило в душе Амальфи новые подозрения насчет точного статута Хелдона. Раньше ему казалось, что Проктор не позволит ему после осмотра даже прикоснуться к спиндиззи. В ГМТ наверняка есть немало специалистов, способных, получив подробные инструкции, самостоятельно провести необходимый ремонт. И сам Хелдон, и любой Проктор обладают достаточными познаниями в физике, чтобы понять разъяснения Амальфи. Теперь же Амальфи сомневался, что Хелдон поведет себя таким образом, ибо от ответа на этот вопрос зависело то сколь сможет Амальфи проделать своих модификаций, чтобы этого не заметили.

Мэр взобрался по металлической лестнице к служебному проходу, проложенному в верхней части генераторов, и бросил взгляд вниз на Карста.

— Чего ты там стоишь, идиот? — прокричал он. — Поднимайся сюда.

Карст, подчинившись, принялся карабкаться вверх. Хелдон последовал за ним. Амальфи, не обращая на них внимания, разыскивал в корпусе генератора контрольное окошко и, обнаружив, открыл его. Заглянув внутрь, он увидел и мощный выпрямитель плюс усилитель для какого-то монитора — наверное принадлежащего цифровому компьютеру. Усилитель был снабжен специальной системой увеличения, состоящей из бесчисленных вакуумных ламп. Подобной конструкции прежде Амальфи не видел. И для питания их сеток накаливания имелся специальный источникам постоянного тока. Две из вакуумных ламп имели размеры с кулак мэра.

Карст, наклонившись, положил на пол тюк, который он притащил с собой. Мэр извлек из него кусок черного кабеля и подключил его к ближайшей розетке. На другом конце кабеля небольшой, правильной формы пузырь вспыхнул неоново-красным светом.

— Компьютер работает, — сообщил он. — Другое дело, в своем он уме или нет. Ну что, Хелдон, можно мне подключить главную память?

— Я сам включу, — сказал Проктор. Он уже спускался вниз по ступеням.

Амальфи тут же принялся шептать, не двигая губами одновременно разглядывая что-то в окошко для осмотра. Для ушей Карста результат его шепота мог показаться весьма странным. Метод разговора без движения губ состоит в том, чтобы заменять гласные, для произношения которых требуется двигать губами, на те, которые можно произносить без подобной артикуляции. Если человек, воспринимающий такую речь, слышит ее изнутри резонирующей камеры, так же как и в случае с микрофоном, закрепленным на горле — она не слишком сильно отличается от нормальной, только чуть менее четкая. Но, слышимая же извне области носа-горла, где формируется характер речи человека, она больше походит на японский пиджин.

— Нэблдай зэ Хэлднэм, Кэрст. Смэтри, кэкэй выклчэтэль эн нэжимээт и зэпмни, гдэ эн рэсплэжэн. Пэнл? Хэршэ, — говорил Амальфи.

Лампы начали светиться. Карст тихонько кивнул. Проктор наблюдал снизу за тем, как Амальфи осматривает установку.

— Будет работать? — спросил он. Голос его звучал приглушенно, как будто он боялся повысить его больше, чем необходимо.

— Думаю, да. Из одной лампы выходит газ. Есть еще отдельные незначительные неисправности. Прежде чем пытаться предпринять что-либо серьезное, надо все обстоятельно проверить. У вас есть течеискатели?

Лицо Хелдона заметно расслабилось, несмотря на то, что он изо всех сил старался не показывать своих чувств. Возможно, ему и удавалось обманывать таким образом своих коллег и подчиненных, но с Амальфи темнить было совершенно бесполезно. Как всякий опытный мэр города-Бродяги, он без труда прослеживал внутреннюю игру чувств своего оппонента, пусть даже на лице его она проявлялась неуловимым движением мускулов. Для Амальфи подобный диалог эмоций представлялся столь же ясным и отчетливым, как если бы эти эмоции выражались словами. Вот и сейчас переживания Проктора представлялись ему совершенно очевидными, словно Хелдон сам подробно изложил их на бумаге и скрепил собственной подписью.

— Конечно, — ответил Хелдон. — Что-нибудь еще вам понадобится?

— Думаю, нет. Вам следует убрать добрую половину всех этих схем и, где только можно, установить транзисторы. Необходимый для этого германий мы можем вам продать по обычному курсу. По моей оценке на каждый блок у вас приходится по две-три сотни ламп, и если хотя бы одна из них откажет в полете — единственное подходящее для того, что может произойти слово — б а — б а х!

— Вы скажете нам, как это исправить?

— Возможно, — ответил мэр. — Если вы позволите мне осмотреть всю систему полностью, я дам вам точный ответ.

— Хорошо, — согласился Хелдон. — Только не тяните. Мы можем рассчитывать максимум на полдня.

Это было даже больше того, о чем Амальфи мог мечтать. Имея в своем распоряжении столько времени, он наверняка сможет добраться до главного пульта управления. Его, правда, настораживало то явное несоответствие между выражением лица Хелдона и его словами, не заметить которое было просто невозможно. В чем тут дело? Это ему еще предстояло выяснить. Амальфи достал из пакета, принесенного Карстом, бумагу и карандаш и принялся рисовать схемы, одновременно давая необходимые разъяснения.

Когда ему стало окончательно ясно, каким образом следует модернизировать первую установку, легче было определиться и со второй. Эта работа заняла много времени, однако Хелдон не торопил его и не высказывал никакого нетерпения, внимательно слушая импровизированную лекцию Амальфи.

Третий спиндиззи дополнял картину, но Амальфи теперь гадал, для чего нужен четвертый. Оказалось, что он выполнял роль дополнительного ускорителя — бустера — установки, предназначенной для компенсации потерь других спиндиззи в тех случаях, когда их выходная мощность оказывалась недостаточной. Усилитель располагался в контуре обратной связи, позади, а не впереди компьютера. Таким образом, все коррективы, вносимые машиной, проходили через него. Амальфи не сомневался, что в результате этого всякий раз, когда компьютер передавал очередную коррекцию, четвертый двигатель испытывал значительные возмущения. Казалось, что спиндиззи ГМТ соединены между собой доисторическим человеком — кроманьонцем.

Но они смогут поднять город. Это было самым важным.

Амальфи закончил осмотр четвертого генератора-усилителя и, болезненно поморщившись, распрямил ноющие мышцы спины. Он не имел ни малейшего представления сколько часов у него ушло на работу. Ему показалось, что прошли месяцы. Хелдон все это время наблюдал за ним и сейчас, несмотря на синяки под глазами, по-прежнему был внимателен и спокоен.

Но Амальфи так и не обнаружил в этой подземной камере ни одного устройства, хоть чем-то напоминающего блок управления системой движения ГМТ. Управление осуществлялось откуда-то из другого места. Кабель, в котором были собраны основные информационные и сигнальные провода, заключенный в отдельную трубу, уходил сквозь крышу пещеры.

… В злобе Торговцы обрушили небо…

Амальфи зевнул и наклонился, чтобы закрепить крышку смотрового окна резервного генератора. Карст сидел рядом с ним, с трудом борясь со сном. Сейчас он напоминал разомлевшего, пригревшегося в удобном месте кота. Хелдон смотрел на них.

— Я бы выполнил для вас всю необходимую работу, — сказал Амальфи. — Дел тут много, думаю, уйдет несколько недель.

— Я не сомневался, что вы это скажете, — ответил Хелдон. — Рад, что смог предоставить вам возможность провести обследование. Только не думаю, что мы будем делать что-нибудь подобное.

— Но это необходимо.

— Возможно, и так. Но совершенно очевидно, что наша система обладает большой надежностью и гарантирует полную безопасность. Иначе мы вообще не смогли бы поднять город в воздух. (Не «наши предки», а именно «мы», — отметил про себя Амальфи. Итак, Хелдон полностью объединил себя с этим преступлением. Ну что ж, придет время, и он заплатит).

— Вы должны понять, мистер Амальфи, — продолжал Проктор, — что мы не можем вам позволить делать с нашими двигателями нечто такое, чего мы сами не понимаем. Откуда нам знать, что их эффективность от этого повысится. Нам достаточно того, как они работали раньше. Вполне достаточно.

— Да, работать они будут, — сказал Амальфи, принимаясь не спеша упаковывать свои инструменты. — Я только хочу сказать, что иметь с ними дело весьма опасно.

Пожав плечами, Хелдон направился вниз по металлическим ступеням винтовой лестницы. Амальфи еще немного повозился со своими вещами, а затем неожиданно сильно хлопнул по плечу задремавшего Карста. Указав ему на стоящий на полу тюк, мэр направился вслед за Хелдоном. Проктор широко улыбался, но вряд ли кто-нибудь признал бы его улыбку приятной.

— Небезопасно? — пробормотал он. — Я всегда знал, что это так. Но мне казалось, что все опасности носят скорее политический характер.

— Почему? — удивился Амальфи, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Он вдруг почувствовал себя совершенно усталым. Сколько все-таки времени они провели в этой камере? Он не имел ни малейшего понятия.

— Вы представляете, который сейчас час, мэр Амальфи?

— Полагаю, наступило утро, — бесцветным голосом ответил Амальфи, поправляя сползший тюк на левом плече Карста. — Ужасно поздно, во всяком случае.

— Да, очень поздно, — подтвердил Хелдон. Он уже не стремился скрыть свои чувства. Напротив, Проктор просто наслаждался.

— Сегодня в полдень истек срок контракта между нашими городами. Сейчас около часа дня. Мы пробыли в подземелье всю ночь и утро. А ваш город все еще находится на нашей территории, между прочим, нарушая при этом установленные законы.

— Это — надзор?..

— Нет. Это наша победа. — Откуда-то из складок своей накидки Хелдон извлек маленькую серебряную трубку и дунул в нее.

— Мистер Амальфи, вы можете считать себя военнопленным, — заключил он. Труба не издала ни единого звука. Тем не менее, в комнате тут же собралось около десятка людей с древними мезотронными ружьями в руках древнего образца, наверное до-Каммермановского, как и сами спиндиззи ГМТ. Но как и спиндиззи, они, без сомнения, вполне сохранили свою работоспособность.

Карст от неожиданности застыл на месте, так что Амальфи пришлось ткнуть его пальцем под ребро, чтобы привести в чувство. Мэр начал перекладывать содержимое своего небольшого свертка в тюк Карста.

— Вы уже вызвали полицию Земли? — спросил он.

— Давным-давно. Это направление отступления для вас уже закрыто. Позвольте заметить вам, мистер Амальфи, что если вы хотели найти там устройство управления, чтобы вывести его из строя, я и это позволил бы вам сделать. Вы считали меня законченным идиотом, и я был готов не разочаровать ваших надежд.

Амальфи молча продолжал упаковывать свои принадлежности.

— Вы делаете слишком много движений, мэр Амальфи. Поднимите руки и осторожно повернитесь.

Амальфи подчинился. В руках он держал по одному небольшому черному предмету, формой и размером напоминавшие куриное яйцо.

— Я ожидал обнаружить в вас ровно столько идиотизма, сколько его оказалось, — сказал он, словно стараясь поддержать мирную светскую беседу. — Видите, что у меня есть. Если в меня выстрелят, эти штуки могут случайно выпасть из моих рук. Да и сам я могу бросить их, если захочу. Что-то мне надоел ваш город. Он напоминает мне привидение, которое вечно шатается по задворкам.

— Взрывчатка? Газ? — хмыкнул Хелдон. — Просто смешно. Неужели такая маленькая штучка способна содержать столько энергии, чтобы уничтожить целый город? Вы меня за дурака держите?

— По-моему, все ваше поведение показывает, что это так, — твердо сказал Амальфи. — Конечно же, я не сомневался, что вы попытаетесь захватить меня после того, как я оказался в вашем городе. Я мог помешать этому. Стоило только окружить себя охраной. Вы еще не встречались с моими пограничниками. Жесткие ребята. К тому же они так давно сидят без дела, что будут рады любой возможности поразмяться с ваш дворовой командой. Боюсь, им понадобится совсем немного времени, чтобы расправиться с вашими слугами. Неужто вы посчитали, что если я не очень-то пекусь о собственной безопасности, то и весь город оставлю на произвол судьбы?

— Яйца, — презрительно произнес Хелдон.

— Да, это самые настоящие яйца. Просто мы выкрасили их в черный цвет, чтобы не спутать с другими и покрыли прочной оболочкой, а то, не дай бог, лопнут раньше времени. В них находятся куриные эмбрионы, зараженные земным вирусом-мутантом риккетсиального сифилиса — новый распространяющийся по воздуху штамм, разработанный в нашей биологической лаборатории. В открытом космосе большой простор для подобных экспериментов. Пару веков назад подобным вещам нас научил один из городов-Бродяг, специализировавшийся на агрономии. Всего пара яиц, но если бы я их вдруг уронил, вы на брюхе ползли бы за мной, выпрашивая укол антибиотика, способного остановить эту ужасную болезнь. Антибиотик мы тоже сами разработали, для себя. Так что с этим все в порядке.

Последовала короткая тишина, прерываемая только тяжелым, с присвистом дыханием Проктора. Вооруженные люди напряженно смотрели на черные яйца, один за другим опуская или отводя в сторону стволы ружей. Амальфи еще раньше, обдумывая вероятное развитие событий, очень точно выбрал оружие для решающего удара. Феодальные общества испытывают суеверный страх перед угрозой чумы, слишком много они от нее натерпелись.

— Тупик, — выдавил, наконец, Хелдон. — Ну хорошо, мэр Амальфи. Вы и ваш раб — оба можете покинуть эту камеру.

— Не камеру, а здание. Если я услышу хоть малейший шорох на лестнице — сразу же угощу вас этими яичками. Кстати, они так чудесно взрываются — вирус образует в эмбрионах много газа.

— Очень хорошо, — прошипел Хелдон сквозь зубы. — Согласен с вашей формулировкой. Только имейте в виду, мэр Амальфи, что вы все равно ничего не добились. Если вы сможете добраться до своего города, то наверняка окажетесь там как раз вовремя, чтобы самому стать свидетелем победы ГМТ. Кстати, победа эта стала возможна именно благодаря вам. Уверен, вы удивитесь тому, какими проницательными мы иногда бываем.

— Вряд ли, — заметил Амальфи холодным, безжалостным тоном. — Мне, Хелдон, известно все о Городе Межзвездных Торговцев и, могу вас заверить, что это конец для Бешеных Псов. Когда вы будете умирать, вы и вся ваша команда ГМТ, в с п о м н и т е Т о р П я т ь.

Лицо Хелдона сделалось бумажно-белым. К удивлению Амальфи, четверо из его солдат тоже выглядели ничуть не лучше. Затем краска начала постепенно возвращаться, румяня пухлые, обвисшие щеки Проктора.

— Вон, — произнес он почти неслышно, а затем вдруг истошно завопил: — Вон! В о н о т с ю д а!

Осторожно неся в руках смертоносные яйца, Амальфи зашагал к свинцовой двери. Карст, ковылявший вслед за ним, церемонно поклонился Хелдону, поравнявшись с ним. Амальфи отметил про себя, что серв, пожалуй, переигрывает. Хелдон не обратил на него никакого внимания, Карст с таким же успехом мог быть — лошадью например.

Свинцовая дверь закрылась за ними, скрыв гневное и испуганное лицо Хелдона и отблески флуоресцирующих ламп на древних спиндиззи. Амальфи просунул руку внутрь тюка, взваленного на спину Карста, и осторожно опустил одно из яиц в специальное гнездо из силиконовой пены. Освободив руку и пошарив в тюке, он извлек неуклюжий пистолет-ускоритель системы Шмайсера и положил его в карман.

— Поднимайся, Карст. Быстрее! Я пойду за тобой. Как ты думаешь, где могут находиться регуляторы этих спиндиззи? Труба с кабелем уходит наверх через крышу той камеры.

— Наверху Храма, — ответил Карст, без каких-либо видимых усилий огромными прыжками преодолевая узкие ступени огромного лестничного пролета. — Там, наверху, находится Звездная Камера, в которой проходят заседания Большой Девятки. Но я не знаю, как можно попасть туда.

Они ввалились в холодную каменный зал. Фонарик Амальфи заметался по полу, остановившись на выступающей каменной пирамиде. Карст ударил по ней ногой. Каменная плита с протяжным стоном накрыла лестничный пролет. Теперь она выглядела как один из блоков, составляющих пол. Несомненно, ее можно было поднять и снизу, однако, Хелдон вряд ли решится на это, поскольку движение плиты сопровождается шумом, который Амальфи непременно услышит. Наверняка, у Хелдона нет никаких сомнений в том, что при первом же подозрении Амальфи воспользуется своим бактериологическим оружием.

— Я хочу, чтобы ты ушел из города, прихватив по возможности больше сервов, — сказал Амальфи. — Нам только нужно все точно рассчитать по времени. Кто-то должен будет повернуть тот переключатель внизу, который я просил тебя запомнить. Сам я этого сделать не смогу. Мне нужно попасть в Звездную Камеру. Хелдон догадается, что я направляюсь туда, и последует за мной. Когда он уйдет, ты, Карст, должен будешь спуститься вниз и повернуть переключатель.

Они оказались у низкой двери, через которую Хелдон в первый раз впустил их в Храм. От нее уходила вверх еще одна лестница, освещенная ярким дневным светом, пробивающимся из-под двери.

Амальфи приоткрыл дверь и выглянул наружу. Несмотря на яркий полуденный свет, сбившиеся в кучу приземистые здания города ГМТ превратили близлежащую аллею в затемненное, сумрачное место. Мимо проходила группа сервов, которые понуро брели с ничего не видящим взглядом усталых глаз. За ними следовал засыпающий на ходу Проктор.

— Ты сможешь найти обратную дорогу в этот склеп? — прошептал Амальфи, оставляя дверь приоткрытой.

— Здесь только одна дорога.

— Хорошо. Тогда возвращайся. Можешь сбросить тюк около двери снаружи. Он нам больше не понадобится. Как только Хелдон со своими людьми поднимется по этой лестнице, спускайся вниз и потяни за переключатель. Затем уходи из города. Не теряй ни секунды, у тебя будет всего около четырех минут. Трубы успеют прогреться. Понял?

— Да, но…

Внезапно над Храмом пронесся характерный звук, постепенно стихший вдали, словно с неба на Замок обрушился камнепад. Амальфи, прищурившись, уставился в небо.

— Ракеты, — определил он. — Иногда сам удивляюсь, зачем я настоял на выборе этой примитивной планеты. Ну что ж, может быть, я научусь любить ее. Желаю успеха, Карст.

Мэр повернулся к лестнице.

— Они поймают вас там, наверху, — сказал Карст. — Нет. Только не Амальфи. Карст, прошу без возражений. Беги!

Над ними прогремела еще одна ракета. Где-то вдалеке раздался мощный взрыв. Амальфи словно бык понесся вверх по лестнице к Звездному Залу.

Лестница оказалась длинной, узкой и кривой. Ступеньки и площадки были необычайно малы. Амальфи вспомнил, что Прокторам самим не приходилось подниматься по лестницам, их несли на руках сервы. Такие ступеньки для котят годились для медленного передвижения, но не для быстрой ходьбы.

Насколько мог судить Амальфи, лестница поднималась вверх, плавно огибая башню Храма с внешней стороны. Она тянулась до самой вершины, проделав вокруг башни полтора оборота. Зачем Прокторам понадобилось забираться на такую высоту, даже если сервы несли их? Почему им было не расположить Звездный Зал под спиндиззи, а не над ними?

Не успел Амальфи преодолеть первые пол-оборота вокруг башни, как одна из причин такого размещения стала совершенно очевидной. Сквозь щели из расположенного внизу, под ним, купола, доносились голоса. Очевидно, скоро должна была начаться служба. По мере того, как Амальфи поднимался по спирали выше, бормотание становилось все более и более внятным, пока, наконец, отдельные голоса не зазвучали совершенно отчетливо. Наверху — инженеры назвали бы это место дном котла, — где находился пол Звездного Зала, архитектор Храма предусмотрел специальную акустическую галерею. Прислонив ухо к определенному месту конструкции, Проктор мог слышать каждый слог, каждый звук, доносившийся снизу, где собиралась толпа.

Амальфи вынужден был признать гениальность замысла создателя Храма. На тех планетах, где церковь играла заметную роль в жизни населения, заговорщики обычно считали храмы самым безопасным местом для проведения тайных собраний. Во вселенной Амальфи, почти на каждой планете, где церковь имела поддержку, рано или поздно вспыхивал мятеж.

Сопя, как морская свинья, Амальфи взобрался по последнему пролету спиральной лестницы. Плотно закрытые двойные двери, украшенные завитками с замысловатой резьбой в ложно-византийском стиле, в упор смотрели на него. Но времени для восхищения искусством сейчас у мэра не было. На высоте плеч в дверь была инкрустирована пара искусственных сапфиров, и Амальфи, не задумываясь, ударил по ним рукой. Дверь открылась.

На какую-то секунду Амальфи застыл в разочаровании. Открывшаяся перед ним комната имела форму эллипса с низким эксцентриситетом. Внутри нее, словно в монастырской келье, было совершенно пусто. Кроме тяжелого деревянного стола и девяти стульев, которые сейчас выстроились вдоль стены, в ней ничего не было. Никаких устройств управления или мест, где их можно было спрятать, он не видел. Окна в комнате отсутствовали. Последнее обстоятельство подтвердило догадку Амальфи. Вторая и главная причина, по которой Звездный Зал располагалась в верху купола Храма: где-то здесь находилась кабина пилота города ГМТ. При управлении таким старым городом хорошая видимость была очень важна. Поэтому необходимо было расположить кабину по возможности выше, в таком месте, где окрестности просматривались бы со всех сторон. Видимо, Амальфи просто поднялся еще не до конца.

Он посмотрел на потолок. На одной из больших каменных плит виднелось полукруглое отверстие, по размеру чуть больше монеты. Плоский край его был заметно потерт.

Улыбнувшись, Амальфи заглянул под деревянный стол. Да, все именно так, как он и ожидал. Под столом валялся длинный шест с крюком на конце, чем-то напоминающий алебарду. Мэр вытащил шест, протянул его к потолку, вставив крюк в отверстие в камне.

Пластина легко подалась, повернувшись на противоположном конце как на петлях. Конструкция ее была такой же, как и у того каменного блока над машинным отделением. Предки Прокторов строго придерживались своих инженерных принципов. Свободный конец каменной плиты уже почти касался поверхности стола. Амальфи, вскочив на стол, принялся карабкаться по наклонной его плоскости. Когда он добрался до верха, центр тяжести сместился настолько, что вмонтированный где-то рядом механизм противовеса включился автоматически. Плита поползла вверх, увлекая за собой Амальфи, так что остальную часть пути он проехал, словно на качелях.

Итак, он оказался в кабине управления. Комната эта была небольшой. Повсюду виднелись пульты и панели, покрытые толстым слоем пыли. Во все четыре стороны света смотрели бычьи глаза перископов и четырех прожекторов. Пятый располагался сверху. Одна из панелей светилась ровным зеленым светом, который улетучился, стоило Амальфи приблизиться к ней.

Должно быть Карст отключил питание. Амальфи надеялся, что серву удастся выбраться оттуда невредимым. Он почувствовал к нему искреннюю привязанность. В непоколебимой, закаленной в испытаниях, натуре серва, в ненасытности его изголодавшегося интеллекта мэр узнавал что-то знакомое, но давно ушедшее. Однако, он все-таки не догадывался, что тем человеком, которого напоминал ему юноша, был, как это ни странно, он сам — двадцатипятилетний Амальфи. И не было никого в живых, кто мог бы указать Амальфи на это.

Спиндиззи, по существу — довольно простые устройства. Он не встретил никаких сложностей в настройке и блокировании управления ими или выполнении некоторых довольно простых действий высоко избирательного саботажа. Осталось только замести следы… Задача непростая, ведь при каждом движении он непроизвольно задевал поверхность машин и смахивал с них пыль, оставляя отчетливые следы. Однако, и тут мэр мгновенно нашел очевидное решение: сняв рубашку, он принялся энергично стряхивать пыль. Результат получился отменный; вряд ли кто-нибудь смог бы теперь сказать, где следует искать следы работы взломщика.

Осталось только одно: выбраться отсюда.

Глаза слезились, да и прочихаться никак не удавалось: поднявшаяся пыль давала знать о себе. Внизу, в Звездном Зале, уже раздавался какой-то шум, однако, особых причин для волнения пока не было. Черное яйцо по-прежнему находилось у него, Прокторы об этом прекрасно знали. Кроме того, ему удалось завладеть и шестом, с помощью которого открывали проход в рубку управления, так что Прокторам придется взгромоздиться друг другу на плечи, чтобы добраться до выключателя. Они не обладали хорошей физической подготовкой для подобных гимнастических упражнений, к тому же, они прекрасно понимали, что с людьми, пытающимися провести подобный фокус, расправиться очень просто, достаточно ударить по зубам.

Так или иначе, проводить остаток жизни в кабине управления города ГМТ Амальфи вовсе не собирался, особенно, если вспомнить, что у него оставалось всего около шести минут, чтобы покинуть его.

Собравшись с мыслями, Амальфи снова встал на каменную панель, нарушив ее хрупкое равновесие. Панель поехала вниз, и мэр опять оказался на столе в Звездном Зале.

Не успел Амальфи даже осмотреться, как добрая дюжина рук схватила его со всех сторон. Хелдон придвинул к нему свое лицо, искаженное гневом и страхом до неузнаваемости.

— Что ты там делал? Отвечай, или я прикажу разорвать тебя на куски!

— Не будь таким болваном, Хелдон. Прикажи своим людям отойти от меня. Ты гарантировал мне безопасность до того, как я покину здание. Но если ты вдруг решил нарушить слово, могу напомнить, что яйцо с вирусом по-прежнему у меня. Убирайтесь, или, клянусь богом…

Охрана Хелдона отпустила его еще до того, как закончил говорить. Хелдон тяжело взобрался на стол и принялся карабкаться вверх по плите. Еще несколько человек, облаченные в длинные мантии, с бритыми головами, бросились за ним. Очевидно, Хелдон, обуреваемый страхом, рассказал обо всем другим членам Большой Девятки. Амальфи выскочил из Звездного Зала и спустился на несколько ступеней по лестнице, а затем, нагнувшись, осторожно положил черное яйцо на порог, сделал смешной, подбадривающий жест в сторону рассерженных солдат и бросился огромными прыжками вниз по лестнице.

Хелдон обнаружит, что генераторы отрезаны, примерно через минуту после включения управления. Потом он побежит вниз, в подвал, чтобы подсоединить их. На это также уйдет не меньше минуты. Еще четыре минуты спиндиззи будут прогреваться, а затем — город ГМТ поднимется в небо.

Амальфи, промчавшись по аллее, выскочил на улицу, едва не сбив с ног проходившего мимо изумленного Проктора. За спиной мэра послышался крик, но он, пригнувшись, припустил еще быстрее.

Улица почти погрузилась в темноту, лишь тусклые отблески заходящих сдвоенных солнц освещали ее. Держась в тени, Амальфи добрался до ближайшего угла. Угол огромное здание впереди него вдруг побелел, как раскаленная лава, а затем постепенно начал темнеть, приобретая красный оттенок. Он так и не слышал услышал сопутствующего рева мезотронной винтовки, ибо он думал совсем о другом.

Еще немного — и он завернул за угол. Кратчайший путь к границам города, насколько помнил Амальфи, пролегал как раз по той улице, с которой он только что свернул. Но не могло быть и речи о том, чтобы вернуться на нее: он не испытывал ни малейшего желания быть заживо сожженным. Осталось только посмотреть, сможет ли он вовремя выбраться из города ГМТ, избрав другой маршрут.

Он продолжал упрямо двигаться вперед. Еще раз по нему кто-то выстрелил. Человек, взявший его на мушку, понятия не имел, кто он такой. Амальфи, бегущий и сторонящийся встречных прохожих человек, выглядел странно и вызывал подозрения, он не подпадал ни под одну из привычных категорий жителей…

Земля под ногами задрожала — пока мягко, как огромное животное, подрагивающее во сне от укуса назойливой мухи. Каким-то образом Амальфи заставил себя бежать еще быстрее.

Почва под ногами снов вибрировала, на этот раз куда сильнее. Затем последовал длинный, протяжный стон, волной прошедший по городу. Звук этот заставил выскочить из своих домов и сервов, и Прокторов.

После третьего сотрясения что-то в центре города рухнуло с глухим грохотом. Амальфи оказался в гуще беспорядочно мечущейся толпы. Выбираться из нее ему пришлось, отчаянно работая руками, зубами и своей круглой головой.

Стон все усиливался. Неожиданно земля буквально встала на дыбы. Амальфи полетел вперед. За ним последовала вся мятущаяся, беспорядочная толпа; люди валились рядами, словно скошенные хлеба. Отовсюду доносились бешеные вопли, хуже всего было внутри зданий. Где-то над головой Амальфи с шумом треснуло окно, из которого, корчась и кувыркаясь, вылетело тело женщины.

Амальфи заставил себя подняться на ноги и, сплевывая кровь, снова побежал. Мостовая впереди него топорщилась рваными кусками, словно выложенная безумцем мозаика. Здания покосились, напомнив Амальфи экзотический волнорез, который он видел когда-то, на другой планете, в другом столетии…

Пробираясь между домами, мэр вдруг сообразил, что эти здания обозначают старую границу первоначального города ГМТ — широкий ров, заполненный обломками и булыжниками. С внешней стороны огромного рва тоже стояли здания. Ров показывал, где периметр древнего города-Бродяги проходил по поверхности планеты. Перебираясь с камня на камень, Амальфи, хрипя, пробирался к внешней кромке рва. Скорее преодолеть это самое опасное место…

Если город Торговцев взлетит сейчас, его, Амальфи, раздавит камнями как котлету. Если бы только он успел добраться до Бесплодного Плато…

Стон за спиной Амальфи становился все более пронзительным; он походил теперь на звук разрываемого бесконечного металлического листа. Впереди, за Бесплодным Плато, блестел его собственный город, освещенный последними лучами обоих солнц. Вокруг него шло сражение; около границ то и дело вспыхивали взрывы. По небу носились четыре ракеты, сбрасывавшие на город какие-то черные предметы. Город Бродяг окутывали клубы дыма.

Прогремел непереносимый ослепительный взрыв. Амальфи почувствовал резкую боль в глазах, и, когда он снова смог их открыть, одной ракетой в небе стало меньше. Еще несколько секунд — и не осталось ни одной: Отцы Города никогда не промахивались.

У Амальфи саднило в легких, он вдруг ощутил, как грунт словно вскипает под подошвами его сандалий. Резкая боль в икрах снова свалила его с ног.

Он попытался подняться, но не смог. Высохший торф, на котором когда-то стоял древний непокорный город, угрожающе заурчал и начал переворачиваться. Коренастые башни города ГМТ раскачивались из стороны в сторону по краю городской территории. Взлетали и переворачивались огромные блоки и глыбы грязи. Невозможно, но тонкая полоска света, яркая и узкая, беспорядочным нагромождением камней появилась тонкая полоса интенсивного красного цвета. Оба солнца сияли п о д г о р о д о м …

Полоса света расширялась. Старый город, словно глубоко вздохнув, пустился в путь, с треском обрывая свои застарелые корни. Люди толпами со всех сторон бросились к Бесплодному Плато; большинство из них, как заметил Амальфи, составляли сервы. Прокторы, наверно, все еще пытались наладить управление полетом города Межзвездных Торговцев…

Город Торговцев, словно волшебный, поднимался все выше, набирая и набирая скорость. Сердце застучало в груди Амальфи. Если Хелдон со своими помощниками вовремя успеют понять, что он сделал со схемой управления, старинная баллада Карста может претвориться в жизнь еще раз. Тогда уже Прокторы будут править тут вечно.

Но мэр проделал все на совесть. ГМТ продолжал подниматься, и Амальфи, напряженно наблюдая за ним, с удивлением отметил, что расстояние, отделявшее его от поверхности, составляло уже не менее мили и неуклонно увеличивалось. Воздух вверху будет все более разреженным. И Прокторы многое забыли, каким образом вести себя в подобных условиях…

Высота составляла уже полторы мили.

Две мили.

Город Межзвездных Торговцев становился все меньше. На высоте пяти миль он показался мэру размытым чернильным пятном, залитым с одной стороны светом. На высоте семи миль видна была лишь небольшая светлая точка.

Из соседней ямы осторожно возникла покрытая щетиной голова и огромные плечи. Это был Карст. Он еще некоторое время пристально смотрел вверх, однако, город ГМТ на высоте десяти миль совсем перестал быть виден. Серв перевел взгляд на Амальфи.

— Они… могут вернуться? — хриплым голосом спросил он.

— Нет, — сказал Амальфи, его дыхание постепенно становилось спокойным. — Но расслабляться рано, Карст. Еще не все кончено. Не забывай, что Прокторы вызвали полицию Земли…

В этот момент город Торговцев появился вновь — некоторым образом. В небе возникло третье, яркое и огромное солнце, которое красовалось там всего несколько секунд. Затем побледнело и угасло.

— Полицию предупредили, — негромко произнес Амальфи, — что она должна следить за каким-то городом Бродяг, который попытается сбежать из этого района. Ну вот, полицейские его обнаружили и разобрались с ним. Правда, полицейские немного ошиблись, но они не знают этого. Сейчас они отправятся домой. А мы, можно сказать, уже дома. Это касается и вашего народа. Это наш дом, на нашей Земле, теперь навсегда.

Вокруг звучали голоса, возбужденные столь невероятными событиями. Но было в этих голосах что-то еще. Нечто древнее и одновременно новое, нечто, чему на планете, где правил ГМТ, названия не имело. Это была с в о б о д а.

— На Земле? — переспросил Карст. Они оба, преодолевая боль, поднимались на ноги. — Что вы имеете в виду? Это же не Земля…

За Бесплодным Плато играл огнями город Бродяг. Позади него уже поднималось звездное облако.

— Теперь это — Земля, — ответил Амальфи. — А мы, Карст, — земляне. Земля — это не просто одна маленькая планета, затерянная где-то в глубинах соседней галактики. Земля — это гораздо важнее.

Земля — это не какое-то конкретное место. Это — идея.

 

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

… Таким образом, мы видели, что Земля, планета, во многом подобная другим цивилизованным мирам, имея на своем счету многие годы истории, связанной лишь с ее поверхностью, и начавшей местные пилотируемые космические полеты примерно в 1960 году по ее летоисчислению, не достигла своей значимости в галактическом масштабе, до поры независимого открытия гравитронного поляризационнного генератора в 2019 году по ее летоисчислению. Ее колонисты впервые столкнулись с Веганской Тиранией в 2289 году, и антагонизм между двумя великими культурами — одной — на своем пути вниз, а другой — быстро развивающейся, вскоре достиг своей кульминации при Битве у Альтаира в 2310, первого столкновения того, что теперь известно, как Веганская Война. Примерно шестьюдесятью пятью годами позже, с Земли были запущены первые из флотов космических городов-скитальцев или «Бродяг», с помощью которых ей, в конце концов, надолго предстояло занять доминирующую роль в галактике, и в 2413 долгая борьба с Веганцами подошла к концу, в связи с захватом самой Веги и Битвой Фортов. Последующее уничтожение Веганской системы Третьим Колониальным Флотом под командованием Адмирала Алоиза Хрунты, заставило Землю обвинить адмирала in absentia за жестокость и попытку геноцида. Дело было рассмотрено, также in absentia, Колониальным Судом. Хрунта оказался признан виновным, но сам он отказался признать решение суда. Попытка доставить его домой силой впервые высветила тот факт, что Третий Колониальный Флот перешел на его сторону en masse и что результировалось в 2464 году в Битве при BD 40° 4048 .

Обе стороны понесли тяжелые потери, но другого иного результата эта битва не принесла, и Хрунта, спустя некоторое время, объявил себя Императором Космоса — таким образом возникла первая из множества мишурных «империй», которым суждено было размножиться на окраинах Земной юрисдикции во время так называемых Пустых Лет. Этот период официально начался в 2522 году с коллапсом местного правительства на Земле — Бюрократического государства, ведущего свое летоисчисление с 2105 года — что, после короткого полицейского промежутка, позволило теперь уже значительному числу городов Бродяг развиваться в действенной анархии — условиях весьма хорошо подходящих для развития ими торговых путей сквозь изведанные и неизведанные области галактики.

Мы уже обсуждали коллапс под собственным весом Хрунтанской Империи и окончательное покорение ее фрагментов возрожденной Земной полицией в период 3545–3602 годов. Мы сделали особый упор на этот относительно малозначимый период Земной истории, не потому, что все это было необычно, но потому, что это оказалось весьма типично для балканизации официальной власти на Земле, в тот самый период, когда сама эта власть испытывала мощный подъем. Можно сравнить с этим наше обсуждении истории одного из городов Бродяг — Нью-Йорка, Н.Й., начавшего свою карьеру в космосе в 3111 году и таким образом, она охватила большую часть истории Хрунтанской Империи, чтобы проиллюстрировать различие в отношении Земли к двум ее очень разным детям — империям и Бродягам. И история показывает наличие мудрости выбора; ибо именно широко разлетевшиеся по галактике Бродяги сделали ее огородом для Земли, хотя и за относительно долгий период, поскольку именно таковы периоды в галактической истории.

Обычаи культуры, официально объявленные мертвыми, тем не менее, нашли возможности возродиться много лет спустя после их предполагаемого вымирания. Конечно, в нескольких случаях, это оказалась просто рефлексивная судорога; к примеру, можно утверждать, что грандиозный коллапс Земной культуры начался с Битвы Джунглей в скоплении Служителей в 3905 году, но лишь спустя пять лет после этого Служитель-Регент, Лейтенант Лернер провозглашает себя Императором Космоса; однако флот Служителей, уже довольно значительно потрепанный схваткой с городами Бродяг в джунглях, был уничтожен Земной полицией по ее прибытии годом позже и Император Лернер скончался в том же году в каких-то трущобах на десятиразрядной планете Служителей по имени Мерфи от чрезмерно большой дозы «травы мудрости». На грандиозной же сцене, Битва за Землю 3975 года, в которой Земля оказалась противостоящей ее собственным городам Бродяг, также была отмечена неожиданным воскрешением Веганской Тирании, чей созданный в секрете и долго скитавшийся орбитальный форт избрал именно этот момент, чтобы в последний раз попытаться захватить власть в галактике. И его неудача в миниатюре оказалась повторением неудачи Веганской Тирании в целом, несмотря на превосходство в оружии, в любом из конфликтов Веганцев с Землянами, которые оказались куда как лучшими шахматистами; характерно, что Веганцы предоставили прогнозы своим компьютерам, у которых не имелось возможности делать большие интуитивные ходы, и не хватало решительности действовать в соответствии с ними.

И город Бродяг, переигравший Веганский орбитальный форт в игре кто кого передумает, был именно тем нашим городом, о котором мы уже упоминали — Нью-Йорком. Этот город весьма далеко обошел свою собственную культуру и к 3978 году покинул галактику, направившись к Большому Магелланову Облаку. Он оставил Землю позади себя, которая в 3976 году сама перерезала себя горло, как силе галактического масштаба, приняв так называемый анти-Бродяжный Билль. И хотя планета в Большом Магеллановом Облаке, которую Нью-Йорк колонизировал в 3998 году, в 3999 была названа Новой Землей, именно ранняя дата — 3976 отмечает уход Земли со звездной сцены. Уже тогда из одного из наиболее красивейших и самых больших звездных скоплений галактики протянулись первые осторожные щупальца странной культуры, названной Паутина Геркулеса, которой было суждено стать Четвертой величайшей цивилизацией Млечного Пути. И все же снова цивилизация, с любой исторической точки зрения, объявленная мертвой, отказалась считаться полностью погребенной. Ползущему, неотвратимому росту Паутины Геркулеса в сердце галактики предстояло быть прерванным совершенно революционным, полностью вселенским физическим катаклизмом, теперь известным под названием Гиннунгагап; и хотя, именно благодаря Паутине Геркулеса, мы по-прежнему имеем полновесные записи галактической истории до катаклизма, и таким образом, неразрывность прошлого вселенной — просто беспрецедентна по сравнению со всеми предшествующими циклами, мы должны отметить, с чувством большим, чем простой ужас, неожиданное и критическое появление Землян в этом безвременном мгновении и хаоса и созидания, и отчаянный и плодотворный исход, который они сами вписали для себя в эту вселенскую драму.

 

1. НОВАЯ ЗЕМЛЯ

За последние годы Джона Амальфи иногда просто удивляло свидетельство того, что во вселенной что-то еще могло быть старше его, и иррациональность того, что он позволял себе оказываться удивленным этим фактом, снова и снова, поражала его. Это давящее чувство возраста, невыносимого тысячелетнего мертвого груза, нависавшего над ним, само по себе являлось симптомом того, что с ним что-то не в порядке — или, как он предпочитал об этом думать — что-то было не в порядке с Новой Землей.

Он был поражен этим, когда безутешно скитался по прикованному к поверхности и заброшенному остову города, самого по себе организма, старше его на многие тысячелетия, но — как и соответствовало подобному антиквариату — теперь всего лишь трупу. И в действительности это был труп целого общества. Потому что никто более на Новой Земле теперь не задумывался о строительстве космических городов-скитальцев или о том, каким еще иным образом возобновить скитальческую жизнь Бродяг. Те, что составляли оригинальную команду на Новой Земле, были очень немногочисленны среди уроженцев и их собственных детей и внуков, и теперь оглядывались назад на весь тот период с каким-то неперсональным, отдаленным чувством отвращения. И со всей определенностью, они отвергли бы даже саму мысль о возвращении к прошлому, если у кого-то и хватило бы плохих манер хотя бы выдвинуть подобное предложение. Что же касается второго и третьего поколений, то они знали о днях Бродяг, лишь как об истории, и посматривали на остов летающего города, который доставил их родителей на Новую Землю, как на фантастически неуклюжего и устаревшего монстра, во многом подобно тому, как если бы пилот древнего атмосферного лайнера рассматривал бы еще более древнюю пентеру в музее. Никто, кроме Амальфи даже не проявил никакого интереса к тому, что могло произойти со всем сообществом Бродяг там, в родной галактике, галактике Млечного Пути, чьими спутниками были оба Магеллановых Облака.

Надо отдать им должное, признав, что обнаружение происходящего там, в любом случае, представляло бы собой почти неразрешимую задачу. Все виды передач — а в действительности, многие миллионы их — могли быть легко перехвачены от домашней галактики, если вдруг кто-нибудь и захотел послушать. Но прошло уже так много времени с поры колонизации Новой Земли, что сортировка этих посланий и приведение всего полученного во что-то значащее, потребовали бы работы целой группы экспертов в течении многих лет. Практически невозможно было найти никого, кто бы мог проявить интерес к столь бесплодной и по сути своей ностальгической возне. На самом же деле Амальфи пришел в город с еще не совсем оформившимся желанием передать работу Отцам Города, этому огромному банку вычислительных машин и хранилищ памяти, на которых были возложены тысячи обычных технических, операционных и управляющих задач города, когда он находился в полете. Что Амальфи будет делать с этой информацией, когда и если он ее получит, у него не имелось никакого представления. И с полной определенностью можно было утверждать — не существовало никакой возможности заинтересовать этим хоть кого-нибудь из Ново-Землян, быть может только за исключением получасовой пустой болтовни.

И помимо всего остального, Ново-Земляне, пожалуй, были даже в чем-то правы. Большое Магелланово Облако медленно, но верно отдалялось от родной галактики, со скоростью примерно в 150 миль в секунду — что в действительности, являлось весьма незначительной скоростью, и соответствовало удалению примерно на диаметр средней солнечной системы в год — и это являлось символом нового отношения среди Ново-Землян. Глаза людей смотрели только вперед, прочь от древней истории. Гораздо больше интереса проявлялось к новой звезде, вспыхнувшей в межгалактическом пространстве, где-то за Малым Магеллановым Облаком, кроме того, все еще была видима и вся panoply родной галактики, поскольку последняя доминировала в ночном небе от горизонта до горизонта в течении определенных периодов года. И, конечно же, по прежнему существовали и космические полеты, потому что торговля с другими планетами в маленькой галактике-спутнике являлась необходимостью. Торговля велась большей своей частью с помощью огромных торговых грузовиков, и кроме них существовало некоторое число более значительных машин, таких как мобильные обрабатывающие центры, которые по-прежнему нуждались в энергоустановках гравитронно-поляризационных генераторов или «спиндиззи». Но по большей своей части — направление было в сторону развития местной, самоподдерживающейся индустрии.

И именно тогда, когда он в одиночестве подготавливал Отцов Города к проблеме по анализу многомиллионных передач из родной галактики, где когда-то был его Офис Мэра, Амальфи неожиданно услышал фрагмент из работ человека умершего одиннадцать веков еще до его собственного рождения. Возможно звучание неожиданного фрагмента было всего лишь побочным эффектом процесса разогрева — как и для большинства компьютеров их возраста и сложности, у Отцов Города занимало от двух до трех часов чтобы стать совершенно нормальными после долгого выключения — или, быть может, пальцы Амальфи, мелькавшие с автоматической уверенностью, даже спустя все эти годы, были умнее его головы, и без воздействия со стороны сознания Амальфи встроили в проблемные элементы то, что по-настоящему его беспокоило: Ново-Земляне. Так или иначе, цитата определенно оказалась соответствующей моменту:

"Если это будет весь дар победы, то мы скажем: если поколения человечества страдали и отдавали свои жизни, если пророки и мученики пели в огне, и если все эти священные слезы были пролиты ни для чего иного, кроме как возникновения расы существ столь несравнимой безжизненности, для продления in saecula saeculorum их удовлетворенные и ничем не примечательные жизни — то в таком случае, лучше проиграть битву, чем выиграть, или при любых иных событиях лучше опустить занавес до окончания последнего акта пьесы, с тем, чтобы дело, начатое с такой важностью, могло быть спасено от такого совершенно определенного свертывания".

— Э т о что еще такое? — рявкнул в микрофон Амальфи.

— ЦИТАТА ИЗ «ЖЕЛАНИЕ ВЕРИТЬ» УИЛЬЯМА ДЖЕЙМСА, МИСТЕР МЭР.

— Ладно, это неважно. Давайте, подключайте все ваши бутылки и firecrackers на главную проблему. Подождите-ка минуту — это Библиотекарь?

— ДА, МИСТЕР МЭР.

— Какова дата работы, которую ты только что процитировал?

— 1897, МИСТЕР МЭР.

— Хорошо. Отключись и подсоединись к аналитической стороне кольца. Для этой проблемы на выводе информации у тебя нет никаких дел.

Стрелка на измерителе тока взметнулась вверх на мгновение, пока подача энергии с питающих генераторов на машину библиотекаря была отключена, затем снова прыгнула назад. Тем не менее, еще какое-то время он не приступал к осуществлению проекта, а вместо этого просто сидел и думал о фрагменте, предложенном ему машинами. Как он предполагал, на Новой Земле еще оставалось несколько «нереконструированных» Бродяг, но единственный, кого он хорошо знал лично, был Джон Амальфи. Сам он по себе не испытывал ностальгию лишь из самого чувства ностальгии ко всему тому историческому периоду, который он пережил, ибо едва ли он мог забыть, что именно благодаря его планированию была колонизирована Новая Земля. И в тот примерно четырехлетний период имелось множество проблем, над которыми работал его ум. Открытие того, что планета, тогда еще безымянная, была одновременно убежищем и феодальным вассалом известной группы бандитов, именовавших себя Главными Межзвездными Торговцами, более хорошо известными в родной галактике просто как «Безумные Псы», само по себе, создавало определенные трудности для освоения, и требовалось совершенно очевидное жесткое решение, которое и было принято. Но уничтожение ГМТ в 3948 году при Битве Проклятой Пустоши наконец-то надолго оставило Амальфи без проблем и без постоянной необходимости предпринимать какие-то действия. И соответственно, он обнаружил, что совершенно не может привыкнуть к жизни в стабильном и законопослушном обществе. Цитата из работы Джеймса почти в точности подвела итог его ощущениям насчет граждан — бывших Бродяг, которые раньше являлись его подчиненными и их наследников. Конечно же, он должен был исключить аборигенов планеты, которые находили проблемы самоуправления непревзойденными вызовами своим возможностям, после их рабства под властью «Безумных Псов».

Как он хорошо знал, что местные межпланетные путешествия не представлялись для него решением. Каждая из планет Облака была очень похожа на другую, да и само по себе Облако имело лишь 20.000 световых лет в диаметре — этот факт делал весьма удобным организацию единого административного центра. Но это был факт, не имевший никакого значения для человека, который когда-то провел свой город через 280.000 световых лет за один полет. И то, чего ему не хватало, в конце концов, было не пространством, а самой нестабильностью, ощущение от нахождения на пути к какой-то неизвестности, невозможности предсказания, какие еще иноземные сюрпризы могли ожидать его при следующей посадке на планету.

И еще одним важным фактом являлось то, что долголетие висело теперь над ним, как проклятие. Продленная на неопределенный срок жизнь была необходимой для общества Бродяг — в действительности, до открытия лекарства-антинекротика в начале XXI века, межзвездные полеты даже при наличии спиндиззи считались физической невозможностью. Расстояния, которые при этом оказалось необходимо пересечь, были слишком велики для короткоживущего человека при передвижении с любой конечной скоростью — но, в принципе, жить бессмертным человеком в стабильном обществе, было столь же не интересно для личности, по крайней мере, такой как Амальфи, как существование в виде электрической лампы. Он ощущал себя так, как будто его просто вставили, ввернули в патрон и забыли.

Правда, большинство бывших Бродяг, как казалось, смогли принять перемены — в особенности молодежь, которые теперь вкладывали свои долгие годы жизни в очевидные, полезные вещи: подготовка и проведение долговременных исследований, результатов от которых нельзя было ожидать никак не ранее чем через пять столетий или даже больше. К примеру, существовала крупная исследовательская группа, упорно работавшая на Новом Манхэттэне и занимавшаяся общими проблемами антиматерии. Теоретические мозги для этого проекта в основном поставлялись доктором Шлоссом, экс-Хрунтанским физиком, который оказался на борту города еще в 3602 году, как беженец, при уничтожении Герцогства Горта, последнего живого полипа прекратившей существование Хрунтанской Империи. Административное управление проектом сосредотачивалось в руках относительно молодого человека по фамилии Кэррел, который еще не так давно был вторым пилотом города и дублером Городского Управляющего. Ближайшей целью проекта, согласно Кэррелу, было разъяснение теоретических молекулярных структур, возможных для атомов антиматерии, но ни для кого не являлось секретом, что большинство молодых людей в группе, при активной поддержке Шлосса, надеялись достигнуть настоящего создания не только простых химических соединений — что могло быть вопросом всего лишь нескольких декад и этого было мало для этих радикалов — но видимого, макроскопического артефакта, полностью состоящего из антиматерии. Амальфи подозревал, что на этом невообразимо взрывоопасном предмете без сомнения они могли бы написать, если к тому времени у них уже будет краска из антиматерии и что-то, в чем ее можно будет хранить, предупреждение Noli me tangere.

Все это было, конечно, очень хорошо. Но для Амальфи совершенно представлялось возможным принять участие в этом проекте, так как он не был ученым. Конечно, у него имелась полная возможность просто закончить свою жизнь. Он не был неуязвим, и даже бессмертен не по-настоящему. Бессмертие — просто ничего не значащее слово во вселенной, где фундаментальные законы, будучи стохастическими по природе, не позволяли никому избежать случайностей, и где жизнь, несмотря на то, насколько она продлевала срок своего существования, была всего лишь по сути местным и временным разрывом во Втором Законе Термодинамики. Тем не менее, сама эта мысль даже не приходила на ум Амальфи — он не был типом, склонным к самоубийству. Да он еще никогда не чувствовал себя настолько менее усталым, в меньшем отчаянии, чем он чувствовал себя сегодня. Скорее всего, он просто до ярости был раздосадован скукой и слишком привычным к тысячелетиями выработанным в нем образом мышления и эмоционального приоритета, чтобы привыкнуть к одной планете и одному типу социального порядка, и ту уже совершенно не имело значения, насколько утопичного. Тысячелетие его постоянного перехода из одной культуры в другую настроило в нем огромный поступательный момент, который, как теперь ему казалось, непреодолимо тянул его вперед к непреодолимой инертной стене, обозначенной «НЕКУДА ИДТИ».

— Амальфи! Так значит, это ты. Я должен был предположить.

Амальфи рывком переключил ключ «пауза» и резко развернулся на своем стуле. И все-таки, он сразу узнал этот голос, знакомый ему уже многие века. Ему частенько приходилось его слышать за все то время, примерно с 3500 года, когда город принял на борт своего владельца, как главу астрономической секции. Легко раздражимый и трудный маленький человечек, обманно мягкой натуры, который никогда в действительности не был главным астрономом, в котором город действительно нуждался, но который достаточно часто смог продираться сквозь массу суровых испытаний чтобы предотвратить возможность собственного обмена Отцами Города в другой город Бродяг в течении того периода, когда подобные обмены еще были возможны для города Амальфи.

— Привет, Джейк, — вздохнул Амальфи.

— Привет, Джон, — произнес астроном, с любопытством посматривая на открытый пульт. — Хэзлтоны подсказали мне, что я могу тебя найти бродящим по этому старому судну, но признаюсь, что я позабыл об этом, к тому времени, когда решил все же прийти сюда. Я хотел использовать вычислительную секцию, но я не смог войти — машины все сновали туда — сюда, взад вперед на своих рельсах, словно стая обезумевших двухсоттонных балетных танцоров. Мне подумалось, что один из мальчишек забрался сюда, в контрольную комнату и баловался с пультом управления. Что ты задумал?

Это был весьма точно нацеленный вопрос, который до сих пор Амальфи даже не осмеливался задать себе. Даже сама мысль о том, чтобы объяснить Джейку насчет проекта по анализу передач, была равносильна увиливанию от ответа на него. Не то чтобы Джейка это волновало, но и для внутреннего состояния Амальфи подобный ответ представлялся очевидным тупиком. И он произнес:

— По настоящему — не знаю. У меня появилось желание снова побродить по этому месту. Мне не нравится видеть, как здесь все ржавеет. Я по-прежнему продолжаю считать, что все это еще может принести пользу.

— Все это так, это так, — подтвердил Джейк. — Кроме того, нет нигде других таких компьютеров, подобных Отцам Города, на Новой Земле, да пожалуй и где-либо еще в Магеллановых Облаках. Я довольно частенько обращаюсь к ним, когда попадается что-то сложное для работы. То же самое делает и Шлосс, насколько мне известно. Помимо всего прочего, Отцам Города известно огромное количество информации, которая никому здесь практически недоступна, и хотя они весьма стары, они по-прежнему достаточно быстры в действии.

— Я думаю, что тут есть и еще кое-что, большее, — произнес Амальфи. — Город всегда был могущественным, да и остался таковым. Главный реактор проработает еще как минимум миллион лет и некоторые из спиндиззи должны находиться в работоспособном состоянии. Правда, при условии, что мы найдем что-то большое, для чего нам потребуется вся та подъемная сила, которая сконцентрирована у нас там внизу, в трюме.

— А зачем это нам? — спросил астроном, очевидно, не очень в этом заинтересованный. — Все это уже в прошлом и с этим покончено.

— Но так ли это в действительности? Я не могу не думать о том, что эта машина, такая по сложности и совершенности, как этот город, в принципе не может когда-либо стать ненужной. И я имею ввиду не только те побочные возможности, вроде как время от времени консультирования с Отцами Города, или подключения к реактору, для получения части его полного вывода энергии. Этот город был предназначен для полета и клянусь Господом, он по-прежнему должен летать.

— А зачем?

— Если сказать честно, то я не знаю. Быть может для исследований, а может — для работы, той работы, к которой мы привыкли. Должны же быть в этом Облаке какие-то задачи, которые по плечу не менее, чем машине подобных размеров — хотя совершенно очевидно, что мы еще не сталкивались с подобной задачей. Быть может, стоило бы полетать да поискать что-то подобное.

— Сомневаюсь я в этом, — ответил Джейк. — Так или иначе, но наш город хорошенько был потрепан с того нашего маленького разногласия с ГМТ, когда они нас просто завалили своими ракетными бомбами — да и здесь, то, что его постоянно заливало дождями, тоже не принесло дополнительной пользы. Кроме того, как мне помнится, этот старый спиндиззи, что на 23 улице, взорвался к чертям, когда мы здесь приземлились. Я думаю, едва ли этот город пошевелится, если ты попытаешься его вновь поднять, хотя без сомнения, он весьма громко будет при этом стонать.

— В любом случае, я и не предполагал поднять в воздух всю эту махину, — возразил Амальфи. — Я достаточно хорошо понимаю, что это не может быть сделано. Но этот город с в е р х с л о ж е н для такого поля действия, как это Облако. И есть еще много такого, что можно было бы оставить позади. Кроме того, у нас, как мне кажется, появились бы непреодолимые трудности в том, чтобы наскрести что-то чуть большее, чем остов команды, но если бы нам удалось восстановить хотя бы часть, мы все-таки смогли бы снова поднять его…

— Часть города? — спросил удивленно Джейк. — А как ты предполагаешь разделить город, расположенный на гранитном основании? В особенно тот, что создан изначально, как одно целое на этом основании? Ты очень быстро обнаружишь, что большинство движителей, который тебе исключительно необходимы, находятся в окраинных районах и не могут быть ни отрезаны, ни переведены ближе к центру. Так с самого начала был задуман и построен этот город — как одно целое.

И конечно же это была сущая правдой. Амальфи произнес:

— Но предположим, это можно сделать? Какие ощущения при этом ты испытывал бы сам, Джейк? Ты был Бродягой почти пять веков. А теперь, хотя бы чуть-чуть, разве ты не скучаешь по тому времени?

— Ничуть, — отрывисто ответил астроном. — Сказать правду, Амальфи, мне это никогда не нравилось. Просто больше некуда было деться. Я думал, что вы все просто посходили с ума, со всеми этими скитаниями по небесам, вашими непрерывными стычками с полицией и вашими войнами, и потом — периодами голода и всем остальным. Но вы предоставили мне летающую платформу, на которой я мог работать и взглянуть на звезды и их системы с достаточно близкого расстояния, и которых я никогда бы не смог так хорошо рассмотреть в любой, технически возможный телескоп на какой-нибудь планетной обсерватории, и кроме того, меня кормили. Но снова сделать это, теперь, когда у меня есть выбор? Конечно же нет! На самом деле, я пришел сюда, чтобы проделать кое-какую вычислительную работу по этой новой звезде, проявившейся там в пространстве, где-то за Малым Облаком. Она ведет себя возмутительно — и на самом деле, для меня — это самая хорошенькая теоретическая проблема, с которой я сталкивался за последнюю пару столетий. Я бы хотел знать, когда ты закончишь свою возню с пультами. Мне по настоящему нужны Отцы Города, когда они освободятся.

— Я уже закончил, — сказал Амальфи, вставая с кресла. Словно после раздумья, он повернулся к пультам и стер инструктаж по проблеме, которую он задавал, проблему, которая, как он теперь хорошо понимал, являлась несущественной.

Он оставил Джейка удовлетворенно бормочущим себе что под нос, пока тот занимался проблемой своей новой звезды и без каких-либо намерений или определенного направления, направился вниз, в центр города, пытаясь припомнить его, когда это был живой и трепещущий организм. Но пустые улицы, черные окна, полная неподвижность самого воздуха под голубыми небесами Новой Земли, были словно оскорблением для него. Даже ощущение тяготения под ногами казалось в этих знакомых местах мимолетным отрицанием целей и ценностей, которым он отдал большую часть своей жизни. Самодовольное тяготение, так легко поддерживаемое исключительно самой массой планеты, без постоянного далекого шума спиндиззи, который всегда прежде — с поры его далекой, практически невспоминаемой юности — указывал на то, что гравитация была вещью, созданной человеком и поддерживаемой человеком.

Удрученный, Амальфи покинул улицы и направился в трюмы города. Там, по крайней мере, его память о городе, как о живом существе не будет насмешкой для неестественно естественного дня. Но, в конце концов и это оказалось ничуть не лучше. Пустые хранилища для зерна и ряды холодильников напомнили ему, что больше не существовало необходимости хранить в городе припасы для путешествий, которые могли продлиться не меньше столетия между посадками на планеты. Пустые цистерны для сырой нефти гулко и пусто звенели, но не при его прикосновении, а просто при звуке его шагов, когда он проходил мимо них. Пустые спальни, полные этих странных призраков, которые после себя оставляют люди не умершие, а просто ушедшие, перешедшие к другому образу жизни. Пустые классы, которые, что было обычно для городов Бродяг, создавались маленькими, словно насмехались над памятью того множества детей, которых Бродяги теперь производили на своей собственной планете — Новой Земле, более не связанные необходимость учета, сколько детей необходимо городу Бродяг и скольких он мог с комфортом обеспечить. И в самом низу, на пороге основания, он столкнулся с последним знаком и сигналом его приближающегося поражения: сплавленными массами двух спиндиззи, разрушенными настолько, что их совершенно невозможно было отремонтировать тогдашней посадкой в 3944 году на Проклятой Пустоши. Конечно же, возможно построить и установить новые спиндиззи, а старые можно снять. Но весь этот процесс занял бы долгое время. И не было доступных ремонтных доков, подходящих для подобной работы на Новой Земле, так как больше не существовало городов. Как и самого их духа.

Тем не менее, в холодном мраке и унынии отсека спиндиззи Амальфи все же решил попытаться.

— Но черт возьми, чего ты предполагаешь этим добиться? — спросил рассерженно Хэзлтон, по крайней мере раз в пятый. — Мне кажется, ты просто сошел с ума.

И все же, на Новой Земле не имелось никого другого, кто бы осмелился разговаривать с Амальфи с подобным безрассудством. Однако Марк Хэзлтон был управляющим городом при Амальфи еще с 3301 года и очень хорошо знал своего бывшего босса. Скрытный, с трудным характером, ленивый, импульсивный и иногда опасный человек, Хэзлтон пережил многие свои промахи, за который Отцы Города иного другого управляющего могли бы просто расстрелять — и в действительности, по их требованию, был расстрелян его предшественник — и ему удалось, кроме того, пережить свое, частенько ничем неподкрепленное мнение, что он мог читать мысли Амальфи.

Со всей определенностью можно было утверждать, что не существовало другого экс-Бродяги на Новой Земле, который мог бы скорее понять нынешнее состояние Амальфи, но в этот момент Хэзлтон не показывал достаточно хорошую демонстрацию этого. Кроме того, он и его жена Ди — девушка с планеты по имени Утопия, которая очутилась на борту города примерно в то же время, когда там же оказался и доктор Шлосс при уничтожении Герцогства Горта — наверное позабыли, что традиция Бродяг запрещала мэру города Бродяг жениться или заводить детей, и то, что Амальфи занимал пост мэра Нью-Йорка с 3089 года само по себе стало кондиционированием практически за пределами изменения для подобного состояния ума. И в особенности, ему не нравилось, что его постоянно окружали дети и внуки его городского управляющего, в особенности тогда, когда ему было исключительно необходимо получить совет от кого-то, кто помнил традиции достаточно хорошо, чтобы понять, почему другой человек все еще их придерживается.

Тем не менее, одной из способностей Марка, являлась та, что в своей лучшей форме, он мог реагировать в большей степени, как симбиот, а не как по настоящему отдельное, живое существо. Когда дети после ужина вежливо покинули их, Амальфи понял, что это было сделано по приказу Хэзлтона. Он также догадывался, что это сделано не потому, что Марк хотя бы чуть-чуть подозревал о неудобствах, испытываемых его другом в присутствии столь многих плодов процесса ассимиляции. Скорее всего, дело просто в том, что городской управляющий интуитивно угадал необходимость для Амальфи в конфиденциальной беседе и соответственно организовал подобный разговор, смешав общественное расписание Ди без всяких угрызений совести.

Дети отнесли свое непонятно раннее удаление в виду приближающего время сна для внуков, хотя, как знал Амальфи, когда весь клан собирался на ужин, они, по традиции, делали из этого большое шоу, и весь вечер оставались вместе в соседнем здании, настоящем муравейнике спален, где Хэзлтоны взращивали свою бесчисленную семью. Обитель же Хэзлтонов, в которой они сейчас находились, была по большей своей части только лишь огромной общественной комнатой, в которой они только что поужинали. Теперь, когда ужин закончился, Амальфи едва сдерживался от ерзания, пока вся процессия больших и маленьких Хэзлтонов не проявила свою вежливость. Даже самые маленькие — и каждый из них — должны были произнести прощальную речь великому человеку, таким образом представляя свою не столь уж значительную персону. Их родители давно уже, еще с их собственного детства, поняли, что постоянно занятый мистер Мэр не мог беспокоить себя запоминаем того, кто кем являлся.

Амальфи никогда бы в голову не пришло похвалить сокрытие детьми их разочарования того, что им приходиться столь рано уходить, поэтому он и не понимал, что они разочарованы. Он просто слушал их, не слыша. Но один мальчишка среднего возраста все же привлек его внимание, в основном потому, что с того момента как он появился, Амальфи заметил, что ребенок просто не отрывал глаз от почетного гостя. Это его смущало. Амальфи подозревал, что он либо забыл надеть какую-то необходимую часть одежды либо убрать какие-то следы его подготовки к вечеру. Когда же ребенок, заставивший Амальфи потереть свой подбородок, пригладить брови и пальцем поковырять в ушах, чтобы убедиться в отсутствии в них мыльной пены, заговорил, Амальфи обратил на это внимание.

— Уэбстер Хэзлтон, сэр, и я надеюсь увидеть вас снова по делу огромной важности, — произнес мальчик. Он произнес эту фразу, словно репетировал ее многие недели, со звенящей убежденностью, которая почти что побудила Амальфи назначить встречу там же и сейчас же.

Вместо этого он пробурчал.

— Уэбстер, э?

— Да, сэр. Я был внесен в Большой Список на рождения, когда Уэбстер попросился покинуть город.

Амальфи ощутимо тряхнуло. Давно, несколько сот лет назад, Уэбстер был инженером-ядерщиком, который выбрал то, чтобы покинуть город перед посадкой на Утопии в примерно 3600 году. Конечно же заняло много времени, чтобы заполнить все те провалы в городском реестре после убийственной попытки городов-бандитов предотвратить выполнение их контракта для планеты Он и после значительных потерь при контакте с городом, подверженным эпидемии в джунглях Служителей. И тогда, сперва рождалось еще слишком много девочек. Уэбстер, тем не менее, невообразимо долгое время шел к своему появлению. По его внешнему виду, он не мог быть никак старше четырнадцати лет.

Вклинилась Ди.

— В действительности же, Джон, Уэб родился много времени спустя после того, как был оставлен Большой Список. Но ему нравиться иметь своего патрона-гражданина. Вот и все. Как в старые времена.

Мальчишка коротко глянул своими чистыми коричневыми глазами на Ди и затем, словно исключив ее из их мужской вселенной, произнес:

— Спокойной ночи, сэр.

Амальфи слегка сдержал себя. Никто не мог так просто не принимать во внимание Ди, даже Амальфи. Уж он то это знал хорошо. Однажды он уже пытался.

Процессия продолжалась, и постепенно он снова потерял к ней всякий интерес, пока наконец не обнаружил, что находится наедине с Марком и Ди — если можно было так назвать комнату столь больших размеров и в которой эхом отдавалось столь много сильных личностей. Аура яростной семейственности осталась позади домашнего очага Хэзлтонов, и встала между Амальфи и тем, что он пытался объяснить, так что его изложение проходило с нежелательными запинаниями. И произошло это именно тогда, когда Хэзлтон спросил его, чего он этим хочет добиться.

— Добиться? — спросил Амальфи. — Я не ожидаю, что чего-нибудь добьюсь. Я просто опять бы хотел очутиться там, наверху, вот и все.

— Но Джон, — заговорила Ди. — Задумайся хотя бы на минуту. Предположим, тебе удастся убедить несколько человек еще из тех, прошлых дней, отправиться с тобой. Но это все больше уже не имеет смысла. Ты просто превратишься в некое подобие Летучего Голландца, плывущего под проклятием, направляющегося в никуда и ничего не делающего.

— Может быть и так, — ответил Амальфи. — Но эта картина меня не пугает, Ди. На самом деле, она даже придает мне ощущение что-то вроде вывернутого наизнанку удовлетворения, что, как мне кажется, ты должна понимать. Я не стал бы возражать против превращения в легенду. По крайней мере, это снова бы вернуло меня в историю — предоставило бы мне возможность сыграть свою роль сравнимую с той, что я играл в прошлом. И кроме того, я снова окажусь там, вверху, что само по себе — важно. Я начинаю верить в то, что ничто иное уже более для меня неважно.

— А разве не имеет значения то, что важно для нас? — спросил Хэзлтон. — К примеру, подобное предприятие оставит Облако без мэра. Я не знаю, насколько это теперь важно для тебя, — но мне, насколько помнится, это было весьма важно для тебя тогда, когда мы еще только летели сюда — но значит ли это что-нибудь для тебя теперь или нет? Ты трудился, чтобы заполучить эту работу, ты потворствовал этому, ты даже подстроил выборы соответствующим образом — Кэррел и я, как предполагалось, будут единственными кандидатами. И офис, ради которого мы приняли участие в выборах, был офисом управляющего городом. Но ты умудрился провести Отцов Города так, что это оказались выборы мэра, и конечно же они выбрали тебя.

— Так ты хочешь этот пост? — спросил Амальфи.

— Боги звезд — нет! Я хочу, чтобы ты сохранил его за собой. Ты проявил весьма значительную изобретательность, чтобы его получить, и я не одинок, ожидая, что ты ее постараешься удержать, поскольку получил ее. Никто другой не нацеливается на эту работу. Все ожидают, что ты с этим справишься, поскольку взялся за нее с самого начала.

— Никто не намеревается даже проявить желания заполучить ее хотя бы только потому, что они не знают, что бы они делали с этой должностью, окажись она в их руках, — спокойно произнес Амальфи. — Я и сам не знаю, что с ней делать. Офис мэра в этом Облаке — просто анахронизм. Никто не просил меня ни сделать что-нибудь ни сказать чего-нибудь, ни появиться где-нибудь или быть еще каким-то образом полезным не знаю вот уже сколько лет. Но, как все отлично знают, ты — именно тот человек, который управляет Облаком, да так и должно быть. Я же храню почетный пост, вот и все. Просто подошло время, как мне кажется — самое лучшее, для того, чтобы и в названии, ты тоже принял его, как, впрочем и есть на самом деле. Я отдал все, что только мог для изначальной организации этой работы, и мои знания и способности не подходят для той ситуации, какова она сейчас. На Новой Земле это знают все, и было бы нормальнее, если бы они могли называть вещи своими именами. В ином случае, Марк, сколько мне тогда еще будет позволено якобы заниматься этой работой? Совершенно очевидно, что бесконечно, при твоих нынешних предположениях. Это — новое общество. И предположим, я продолжу именоваться его номинальным лидером еще одну тысячу лет, что вполне возможно? Тысяча лет, за которые новое общество продолжит признавать только на словах те же старые отношения и идеи, которые я представлял, когда они хоть что-то значили? Это будет просто сумасшествие. И ты это знаешь. Нет, сейчас самое лучшее время, чтобы ты принял этот пост.

Хэзлтон довольно долго молчал. Наконец он проговорил:

— Я могу это понять. И действительно, несколько раз я сам об этом думал. Тем не менее, Амальфи, я должен сказать, что это предложение весьма сильно беспокоит меня. Я предполагаю, вопрос о мэрстве мог бы урегулироваться сам собой со временем, практически автоматически. Это не стало бы таким уже и непреодолимым препятствием. Что беспокоит меня по настоящему, так это выход, который ты замышляешь для себя, и не только потому, что он опасен — что действительно так и есть на самом деле, но и потому, что это не имеет для тебя никакой разницы и как я предполагаю, не должно иметь никакого значения для меня — но не потому что это опасно, но из-за отсутствия хоть какой-то цели.

— Это соответствует моим намерениям, — произнес Амальфи. — Я просто не вижу никаких иных целей, подходящих для этого, во всяком случае, при таком стечении обстоятельств. Если бы я видел иной выход, у меня просто бы не появилось желания уйти, Марк. Ты это отлично знаешь. Но мне кажется, что я сейчас, впервые за всю мою жизнь, стал как бы свободным агентом. Отсюда я волен делать все, что мне захочется.

Хэзлтон конвульсивно вздернул плечами.

— И ты в полном праве так поступить, — произнес он. — Я только могу сказать, что сам бы этого не хотел.

Ди качнула головой и ничего не сказала.

И все остальное осталось недосказанным. То, что Ди и Марк лично будут лишены его присутствия, если Амальфи настоит на своем нынешнем курсе, по иным — для них — причинам, было очевидным дополнительным аргументом, который они и могли бы использовать, но не посмели даже чуть-чуть подойти к этому. Это была та разновидность аргумента, которую Хэзлтон мог бы обозначить, как чисто эмоциональный шантаж, и именно потому, что он был неразумно мощным, Амальфи испытывал к нему благодарность за то, что он не прибегнул к этому аргументу. Почему же этого не сделала Ди, оказалось не так уж и трудно догадаться. Было время, когда она могла бы использовать его без секундного промедления. И Амальфи думал, что знал ее достаточно хорошо, чтобы подозревать, о существовании достаточно веских причин, чтобы использовать это сейчас. Она ожидала основания Новой Земли в действительности, достаточно долго, почти с того самого времени, как она очутилась на борту города, и все, что ему сейчас угрожало, теперь, когда у нее было много детей и внуков, могло спровоцировать ее применить любое, доступное ее возможностям, оружие. Но все-таки она промолчала. Возможно, она теперь достаточно повзрослела, чтобы понять, что даже Джон Амальфи не в состоянии украсть у нее всю эту спутниковую галактику. В любом случае, если это и было у нее на уме, она не подала и виду, что это так, и вечер в доме Хэзлтонов закончился с напряженной формальностью, которая хотя и была несколько холодноватой, но все же оказалась весьма далека от того худшего, что ожидал Амальфи.

Вся жилая площадь, по мнению Амальфи, просто кишела домашними любимцами. Те, для кого свобода куда-то бежать была насущной, резвились и scuttered на широких аллеях. Некоторые из них отваживались выбираться на шоссе, и те, кто это проделывали, немедленно попадали под колеса. Но животные, ходящие на четырех лапах были постоянной и недостойной опасностью для пешеходов. При свете дня беспутные псы чуть было не сбивали с ног незнакомцев, но, по крайней мере, подпрыгивали, и чуть ли не обнимали передними лапами за плечи любого, кого они знали — и все, включая, казалось, всех собак Нового Манхэттэна, знали Амальфи. Иногда попадался свенгали с Альтаира IV — в общем-то довольно редкий образец летающей фауны зоопарка города, но позднее разведенный в лабораториях на Новой Земле во время программы полного плодородия в 3950 году, когда практически каждая невеста любого из поселенцев имела в своем распоряжения либо флакончик воды трильби, либо размножающегося почкованием свенгали и довольно часто и то и другое оказывалось среди домашних ларей и пенатов. Полуживотное, полурастение, даже и сейчас не такой уж и редкий домашний любимец — обычно носился по ветру и охотился либо в полусумраке зари, либо вечера. Свенгали обычно располагался вытянувшись посреди дороги и фиксировал свои огромные глазищи на любом движущемся объекте пока что-нибудь достаточно маленькое и студенистое, чтобы можно было переварить, случайно не окажется поблизости. Но ничего похоже обычно на Новой Земле и не попадалось. Двуногая же жертва обычно безнадежно притягивалась этим гипнотическим взглядом, до тех пор пока на смотрящего не наступали: тогда свенгали становился розовато-лиловым и выпускал из себя защитный запах, который на Альтаире IV мог быть немного тошнотворным, но на Новой Земле он лишь вызывал эйфорию. Возникали неожиданные дружеские отношения, песни, иногда могла наступить короткая и лихорадочно счастливая слезная истерика, после которой потрясенный свенгали скорее всего волнообразно перемещался внутрь дома, чтобы отдохнуть и как обычно, получить тарелку супа-желе.

Ночью, на тротуарах Нового Манхэттэна, это были кошки, пытающиеся поймать открытыми коготками либо летающую мантию или модного сандалового ленточника. В воздухе города летали и планировали самые разнообразные создания довольно внушительных размеров и яркой расцветки. Поющие птицы, квакающие, говорящие и немые, но все, до самого последнего — прирученные. Амальфи их всех ненавидел.

Когда он куда-нибудь направлялся — а он частенько куда-нибудь направлялся пешком, поскольку больше не существовало городских аэротакси — он почти с полной уверенностью мог ожидать, что ему придется высвобождаться либо из объятий болтливого гражданина, либо от гавкающего пса, прежде, чем он мог добраться туда, куда направлялся. Все это — результат более чем полувековой давности кампании на домашних любимцев, возникшей вскоре после посадки и после его очевидной отставки. Какая именно расточительная причуда заставила столь многих наследников пионеров адаптировать проклятых свенгали как домашних любимцев, было за пределами понимания Амальфи.

На этот раз он добрался до дому без подобной встречи. Вместо этого пошел дождь. Он запахнул свой плащ поплотнее вокруг себя и прибавил шагу, что-то бормоча, приближаясь к своей простой коробке жилища, прежде, чем гроза разразится в полную силу. Его дом и участок прикрывались полем спиндиззи мощностью в 0.02 % — Ново-Земляне называли домашнее устройство «спиндилли» — название, которое Амальфи ненавидел, но с которым смирился, название, как однажды пояснила Ди, «первое что пришло на ум, вышедшее из дождя». Тогда он столь убедительно ворчал на нее из-за этого, что она больше никогда не подымала эту тему, но все же она так или иначе, настояла на своем пояснении.

Амальфи достиг дорожки, ведущей к входу и приложил свою ладонь к индукционному переключателю, который снизил напряженность поля спиндиззи, чтобы пропустить его через туман блещущих дождевых капель и отметил с угрюмым удовлетворением, что начало становиться ясно для него — гроза скоро закончится — это вопрос лишь минут. Внутри, он налил себе выпить и остановился, потирая ладони, осматриваясь вокруг. Если его дом и был анахронизмом, то он его любил за это, насколько вообще он что-либо любил на Новой Земле.

— А что именно не так со мной? — подумал он неожиданно. — Домашние любимцы — это их собственное дело, в конце концов. Если практически всем нравится погода, то какое имеет значение, что она не нравится мне? Если Джейк не проявляет никакого интереса, да и Марк тоже, если уже на то пошло…

Он расслышал, как далекий, бесконечно комфортный шепот модифицированного спиндиззи под его ногами на мгновение изменился. Кто-то еще предпочел выбраться из-под дождя. У него никогда еще не было здесь посетителей в столь поздний час, да и в действительности, здесь не было ни одного из них, но сейчас он, ни на секунду не усомнившись, сообразил, кто именно последовал за ним до его дома.

 

2. «НОВА МАГЕЛЛАНИС»

— Ты мог бы встретить меня более благожелательно, нежели вот так, — заметила Ди.

Амальфи на это замечание ничего не ответил. Только опустил свою голову, словно бык, приготовившийся к атаке, слегка расставил ноги и сжал руки за спиной.

— Ну так как, Джон? — мягко, но настойчиво спросила Ди.

— Ты не хочешь, чтобы я улетел, — прямо сказал он. — Или же ты подозреваешь, что если я все-таки улечу, то Марк может просто послать к чертям свое управленчество и вместе с ним Новую Землю и отправиться со мной.

Ди медленно пересекла комнату и остановилась, замешкавшись, около большого мягкого дивана.

— Ошибаешься Джон, в обоих случаях. У меня на уме имелось нечто совершенно иное. Я думала… что ж, я позже скажу тебе, что я думала. А сейчас, могу я чего-нибудь выпить?

Амальфи был вынужден покинуть свою позицию, которая, будучи весьма стабильной, придавала определенные силы его желанию противодействовать ей, вместо того, чтобы попытаться сыграть роль гостеприимного хозяина.

— Так, значит тебя послал Марк?

Она рассмеялась.

— Король Марк посылает меня по довольно многим поручениям, но это как раз не могло быть одним из тех, что более вероятны для него.

Затем она горько добавила.

— Кроме того, он настолько поглощен работой в группе Гиффорда Боннера, что иногда он не замечает меня целые месяцы.

Амальфи знал, что она имела ввиду. Доктор Боннер считался учителем-лидером неофициальной философской группы, называвшейся Стохастиками. Амальфи не побеспокоился проинформировать себя детально по доктрине Боннера, но он знал в общих чертах, что Стохастицизм был наиболее поздней из многих попыток сконструировать полноценную философскую концепцию, включавшую себя все — от эстетики до этики, использовавшую современную физику, как метафизическое основание. Логический позитивизм был лишь одним из первых. Стохастицизм, как весьма определенно подозревал Амальфи, мог быть далеко не последним.

— Я смог заметить что-то отвлекавшее его мысли от работы в последнее время, — угрюмо произнес он. — Может быть, ему лучше было бы изучать доктрины Апостола Джорна. Воины Господа уже сейчас контролируют не менее, чем пятнадцать из общего числа пограничных планет, и у этой веры немало приверженцев прямо здесь, на Новой Земле. Она весьма привлекательна для типа неотесанных мужиков — и я боюсь, что в последнее время мы производили таких довольно много на свет.

Если Ди и признала в этом вину части тех изменений в системе образования на Новой Земле, которую она помогала создавать, она не подала и виду.

— Может быть и так, — сказала она. — Но я не смогла убедить его, и я сомневаюсь, сможешь ли ты это сделать. Он не верит, что есть какая-то реальная угроза. Он считает, что если человек, достаточно простодушный, чтобы быть Фундаменталистом, слишком простодушен, чтобы собрать цельную армию.

— О, вот значит как? Марку тогда лучше порасспросить Боннера о Годфри из Боуиллона.

— Который был?..

— Лидером Первого Крестового Похода.

Она пожала плечами. Возможно, что только Амальфи, как единственный Ново-Землянин, который в действительности родился и вырос на Земле, мог когда-то слышать о Крестовых Походах. Без сомнения, на Утопии они были неизвестны.

— Тем не менее, я пришла сюда, чтобы поговорить не об этом.

В стене открылся treacher и выплыли бокалы со спиртным. Амальфи подхватил их и молча, в ожидании, протянул один из них ей.

Ди взяла свой бокал у него, но, вместо того, чтобы присесть с ним в руках, как он уже наполовину представил себе, она нервно вернулась к двери и сделал первый глоток, словно она могла поставить его и в любой момент уйти.

Он вдруг понял, что не хочет, чтобы она уходила. Ему хотелось, чтобы она еще немного прошлась. Было что-то такое в ее платье, одетом на ней…

То, что снова появились фасоны, мода — явилось следствием того, что они снова жили на планете. Один, простой утилитарный стиль как для мужчин, так и для женщин многие столетия находившихся в пространстве, где существовали непрекращающиеся потребности готовности города к полетам в космосе, все работоспособные руки были заняты. А теперь, когда экс-Бродяги деловито выполняли закон Франклина, что люди всегда размножаются до уровня перенаселения любого доступного для них пространства, они также растрачивали свое время по мелочам на любимцев, цветочные сады и моду, которая изменялась каждый раз, как только человек моргал. Женщина «плавали» повсеместно в этом 3995 году в просвечивающих туалетах, который в сумме своей имели столь большие размеры, что человек мог нечаянно заметить, что наступает на их края. Ди, напротив, была одета в простое платье с белым верхом и обтягивающим черным низом, что было совершенно иным. Единственно просвечивающей частью ее одеяния было незначительная по длине тонкая, радужная ткань, охватывающая ее горло под складками белой материи и свешивающаяся между ее по-прежнему маленькими и по-прежнему мягко скругленными грудями, столь же девическими на вид, как в тот день, когда Утопия послала ее на крейсере в Нью-Йорк с просьбой о помощи.

Он вспомнил и это.

— Ди, ты выглядишь точно так же, как в тот раз, когда я впервые тебя увидел!

— Действительно, Джон?

— Эта черная штука…

— Облегающая юбка, — подсказала она, помогая.

— … Я особенно отметил это, когда ты очутилась на борту города. Я никогда не видел ничего подобного. Да и не видел с тех пор.

Он воздержался от того, чтобы сказать, что всегда представлял ее в этой черной штуке, обращавшейся к нему, а не к Хэзлтону. Было ли бы направлении истории иным, если бы она так поступила? Но что еще он мог сделать, кроме как отвергнуть ее?

— У тебя заняло довольно много времени сегодня, чтобы обратить на это внимание, — заметила она. — Я специально сделала это платье для сегодняшнего ужина. Вот уже год, как устала от всего этой плавающего и порхающего. Очевидно, я по-прежнему — продукт Утопии, как мне кажется. Я люблю строгую одежду и сильных людей, и, в разумных пределах, трудную жизнь.

Определенно она пыталась что-то сказать ему, но он по-прежнему пребывал в недоумении. У него не имелось привычки обсуждать моду с женой его лучшего и старейшего друга в час, когда все разумные, жившие теперь на планете пионеры, уже были в своих постелях.

— Оно очень красивое, — заметил он.

К его удивлению, Ди расплакалась.

— О, н е б у д ь таким чванливым, скучным и старомодным, Джон!

Она поставила свой бокал и протянула руку за своим плащом.

— Хорошо, Ди.

Амальфи убрал плащ из пределов ее досягаемости.

— Твое «Король Марк» звучит достаточно жестко и сурово. Предположим, ты сядешь и расскажешь мне в чем дело.

— Я хочу отправиться с тобой, Джон. Ты уже не будешь мэром Нью-Йорка, и ты не будешь связан старыми правилами, если снова подымешь город вверх. Я хочу… я хочу, чтобы…

Прошли многие недели прежде, чем ему удалось заставить ее высказать это сокровенное желание. После этого блуждающего начала они говорили уже безостановочно. Когда наконец дошло до его осторожной лысой головы, что то послание, о котором вопили все его чувства с момента ее прихода, не было еще одним сновидением из прохладного прошлого, но теплой действительностью, он прижал ее к себе, обняв и некоторое время они просто молчали. Но затем снова пошел поток слов и его оказалось просто невозможно остановить. Они без конца вспоминали и вспоминали и говорили о том, как-это-могло-бы-быть и даже в некотором роде о том, как это и было. Он просто поразился, узнав, что она пригласила в свое хозяйство всех его пусть даже весьма непродолжительных спутниц, чьи постели он разделял в течении своих официально целомудренных лет. При ее положении, как Первой Леди Новой Земли, за время ее интенсивных семейных лет, она могла пригласить одновременно двадцать нянь, без привлечения ненужного внимания, точно так же, как она служила источником многих веяний в моде и причуд, которые сделали Новую Землю именно тем, чем она оказалась теперь. А то, что Ди просто жестоко страдала от скуки, совершенно никогда не приходило ему в голову.

Но она поведала ему полную историю этого неудовольствия, и в действительности, даже больше, чем он хотел бы услышать. Они спорили, как ветреные молодые любовники — за исключением того, что их первый и самых худший спор последовал за просьбой, ради которой в былое время он был готов просто расплакаться, лишь бы услышать ее от нее.

— Джон, — произнесла она, — ты когда-нибудь соберешься взять меня к себе в постель?

Он просто развел руками в раздражении.

— Я совершенно не уверен, что хотел бы уложить жену Марка в свою постель. Кроме того, — добавил он, сознавая, что ведет себя жестоко, — ты уже получила все это сполна. Ты выспросила каждую из женщин, с которой я спал за последние более чем пол-тысячи лет. Я должен думать, что в действительности я просто бы надоел тебе до смерти, точно так же, как и все остальное.

Их примирение не было похоже на те, что сопутствуют любви молодых. Оно все более и более походило, как на приближении домой мятежной дочери, в объятия ее отца. И все же он удерживался. Теперь, когда он мог спокойно получить то, о чем только мечтал все эти столь долгие годы, он заново проходил открытия Адама. Есть желание недоступного, и есть заполучение этого желаемого, но самое величайшее — само желание. Особенно, когда объект желания, как всегда оказывается, существует только в какой-то иной вселенной, и только лишь для того, чтобы в действительности оказаться спародированным.

— Ты мне не веришь, Джон, — горько произнесла она. — Но это правда. Когда ты отправишься, я хочу быть с тобой — до самого конца, ты понимаешь? Я хочу — я хочу родить тебе ребенка.

Она посмотрела на него сквозь пелену слез — почему он никогда, за все эти века капризов не представлял ее или видел плачущей, но действительность плакала точно также, как небеса Новой Земли — и она ждала. Она пустила свою стрелу, он понял это. Это было самой высшей вещью, которую Ди Хэзлтон хотела дать ему.

— Ди, ты просто не соображаешь, что говоришь! Ты не можешь предложить мне свое девичество заново — оно уже необратимо принадлежит Марку и ты отлично это знаешь. Кроме того, я не хочу…

Он остановился. Она снова заплакала. Он никогда не хотел причинить ей боль, хотя и знал, что много раз непреднамеренно делал этого, больше, чем мог себе представить.

— Ди, у меня уже б ы л ребенок.

Теперь она внимательно слушала его, широко раскрыв глаза, и он поморщился, когда увидел, как жалость заняла место чувства обиды. Он выложил перед ней всю закапсулированную ранее боль, как хирург.

— Когда баланс населения изменился после посадки и появилось много всех этих девочек — помнишь? А помнишь ли ты также о программе искусственного оплодотворения? Ко мне обратились с просьбой принять участие. Старый добрый аргумент против этого, как представлялось, мог быть обойден уверенностью в том, что я никогда не узнаю, какие дети будут нести мои гены — это будут знать лишь врачи, руководящие программой. Но после этого прошла беспрецедентная волна мертворождений и выкидышей — и некоторые из родившихся, которые не должны были выжить, все с некоторыми наборами… ущербностей. Мне об этом доложили. И как мэр, я решил, что должно быть сделано с ними.

— Джон, — прошептала она. — Не надо. Остановись.

— Мы практически должны были захватить все Облако, — неумолимо продолжил он. Предоставить ему розового, хныкающего, морщинистого нормального малыша-мальчишку было той одной милостью, которую она как раз и не могла оказать ему, и не существовало другого пути, сказать ей об этом, чем вот так, сейчас.

— Мы не могли допустить существование плохих генов. Я приказал чтобы с выжившими… поступили соответственно. И я провел короткую встречу с группой генетиков. Они не собирались говорить мне — они хотели сыграть фарс, словно добродушные болваны. Но я слишком долго провел в пространстве, и мои гены оказались повреждены безнадежно. Я больше не мог участвовать в программе. Ты меня поняла, Ди?

Ди попыталась привлечь его голову к своей груди. Амальфи яростно отстранился. Его непреодолимо раздражало то, что она по-прежнему считала, что у нее есть что-то, что он могла ему дать.

— Этот город был твоим, — тускло произнесла она. — А теперь он вырос и ушел, оставив тебя одного. Я видела, как ты тосковал, Джон, и я не могла вынести этого. О, не хочу сказать, что я просто притворялась. Я люблю тебя, и думаю, всегда любила. Но я должна была понять, что наше время давно прошло. И больше ничего не осталось, что я могла бы тебе дать, и чего бы ты уже не имел в полной мере.

Она опустила голову и он неуклюже погладил ее по волосам, желая, чтобы это никогда так и не началось, так как все и должно было прийти к такому концу.

— И что же теперь? — спросил он. — Теперь, когда жизнь с отцом оказалось ничем иным, кроме того, что есть на самом деле? Сможешь ли ты снова покинуть дом и вернуться к Марку?

— Марк? Он даже не знает, что я… ушла. Как его жена — я мертва и погребена, — произнесла она тихо. — Жизнь похожа на процесс постоянного рождения заново. Я думаю, что все дело в том, чтобы научиться проделывать этой важнейший выход в свет не перенося каждый раз такую травму. До свидания, Джон.

Она не оглянулась, словно была исключительно удачлива в освоении этого дела, но он не сделал и движения, чтобы помочь ей. Ей предстояло самой найти свой собственный путь назад. Ей он уже ничем не мог помочь.

Он подумал, что быть может то, что она сказала, и было правдой — для женщины. Для мужчины же — он знал это — жизнь была процессом умирания, снова и снова. И уловкой было, как он считал, проходить этот процесс постепенно и неинтенсивно.

В первый раз за многие недели, он снова шел по улицам Нового Манхэттэна. Он никогда еще не чувствовал себя столь полностью отданным той цели, которую он вложил в свой народ. А теперь, когда пришло время собирать плоды, он настоятельно нуждался в какой-то цели, весьма отдаленной от той, что принадлежала им теперь.

И непреодолимо, но он обнаружил, что отдаляется от кошек, птиц, свенгали, собак и Ди, предпочитая опустевшие улицы городка Бродяг. Он почти уже добрался до банка памяти Отцов Города, когда подозрение, что за ним снова кто-то следует по пятам, переросло в уверенность. На какой-то панический момент, он испугался, что это может быть Ди, испортившая как свой уход, так и его настроение. Но это оказалось не так.

— Ладно, так кто там? — спросил он. — Прекрати прятаться и назови себя.

— Вы не помните меня, мистер Мэр, — произнес испуганный голос сразу в нескольких тонах.

— Помню ли я тебя? Конечно, же помню. Ты — Уэбстер Хэзлтон. А кто твой друг? И что ты делаешь здесь в старом городе? Он запрещен для доступа детей.

Мальчишка выпрямился в свой полный рост.

— Это Эстелль. Я и она вместе в участвуем в этом.

Похоже, Уэб испытывал кое-какие затруднения с продолжением.

— Мы слышали кое-какие разговоры… я имею ввиду отца Эстелль, это Джейк Фримэн, который вроде как намекнул на то, в общем да, что будто бы город снова, в действительности, поднимется в пространство. Мистер Мэр…

— Может быть и так. Я еще не знаю. Ну и что из того?

— Если это так, м ы х о т и м т о ж е, — быстро выпалил мальчишка.

У Амальфи не было в запасе дельнейших планов попытаться привлечь на свою сторону Джейка, который, похоже, определенно был утраченной возможностью, как и сам Хэзлтон. Но партнерство Хэзлтонов-Фримэнов, представляемое Уэбом и Эстелль, означало, что рано или поздно, ему придется обсудить эту тему с Джейком. Конечно же, бесспорно то, что детям должно быть позволено отправиться — и все же, казалось за пределами честности запретить им это тут, же сразу, не узнав, что думают об этом их родители. Дети отправлялись в приключения с городами Бродяг уже много раз и раньше. Но конечно же, все это происходило давно, когда города были столь же хорошо оснащены, как и любое другое наземное общество, чтобы позаботиться о них, по крайней мере — большую часть времени. Каждая нить, к которой они прикасался в последнее время, как казалось Амальфи, имела на себе множество узлов.

Тем не менее, временно, судьба позволила ему сокрыть эту часть проблемы. Потому что Джейк снова ожидал его в вычислительной секции, в состоянии столь лихорадочного возбуждения, что вид его дочери и Уэба, тащившихся следом за Амальфи только лишь вызвал легкое взметывание бровей.

— Ты как раз вовремя, — сказа он, словно уже существовала какая-то заранее определенная договоренность о встрече. — Ты помнишь о Новой, о которой я тебе уже говорил? Так вот, это совсем не Новая, и теперь, в этого момента, это уже не является астрономической проблемой. Теперь, на самом деле — это твоя проблема.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Амальфи. — Если это не Новая, то что же это тогда?

— Именно этот вопрос я и задавал сам себе, — произнес Джейк. Одно из его наиболее раздражающих недостатков была его невозможность дойти до сути проблему, кроме как заранее избранным путем.

— У меня есть прекрасная коллекция спектрограмм этой штуки. Если вы посмотрите на них просто так, без всякого понимания, что они на самом деле означают, вы можете просто предположить, что они — звездный каталог, а не один и тот же объект. А каталог обычно содержит звезды по всей шкале Рассела. И сверх того, на всех них показано синее смещения линий поглощения, особенности в линиях, представляемых атмосферой самой Новой Земли, что, до сих пор, не имело никакого смысла.

— И это по-прежнему не имеет никакого смысла для меня, — признался Амальфи.

— Хорошо, — произнес Джейк, — давай тогда попытаемся прикинуть размеры. Когда спектр оказался слишком размытым, для объекта очевидно такой значительной магнитуды — и, если помнишь, он все время становился ярче — я попросил Шлосса и его команду некоторое время отставить в сторону их исследования по антивеществу, на достаточно долгий период, чтобы провести волновой анализ поступающего фотопотока. И оказалось, что примерно на семьдесят пять процентов он состоит из псевдофотонов. Эта штука должна оставлять за собой огромнейший инверсионный след и если бы мы только могли его увидеть…

— Спиндиззи! — заорал Амальфи. — И под чертовски сильным ускорением! Но как может объект таких размеров… нет, подождите-ка минуту. Вы уже знаете его настоящие размеры?

Астроном хохотнул, звук, издаваемый Джейком никогда не забывал напомнить Амальфи сумасшедшего попугая.

— Я думаю, у нас есть его размеры, да и все остальные ответы, по крайней мере, насколько к этому имеет отношение астрономия, — произнес он. — Остальное, как я уже сказал, твоя проблема. Эта штука является планетным телом, примерно семьдесят пять сотен миль в диаметре и она гораздо ближе, чем мы предполагали — на самом деле, прямо сейчас, она в действительности находится внутри Большого Магелланового Облака и направляется в нашу сторону, точно к системе Новой Земли. Изменения же спектра просто указывают на то, что объект отражает спектры солнц мимо которых пролетает, а синее смещение в линиях Фраунгофера весьма четко указывает на атмосферу, весьма подобную нашей. Я не знаю, сразу вот так, напоминает ли тебе это что-то, но я знаю, что это должно тебе напоминать — и Отцы города согласны со мной.

Уэб Хэзлтон уже больше не мог сдержать себя.

— Я знаю, знаю! Это планета Он! Она возвращается домой! Разве не так, мистер Мэр?

Мальчик хорошо знал историю своего города. Никто из тех, кто еще помнил старые времена, представ перед таким набором данных, которые только что изверг из себя Джейк, просто не мог не отреагировать такой же дикой догадкой. Планета Он была одной из наиболее важных работ города, результат которой, по весьма сложным причинам, повлек за собой установку на самой планете определенного числа спиндиззи, достаточных для того, чтобы сорвать планету Он с орбиты вокруг ее родного солнца, и послать ее, полностью потерявшую контроль, из галактики в межгалактическое пространство. Город вместе с планетой был отнесен на довольно значительное расстояние, весьма далекое от того места, где в действительно искали Нью-Йорк, Н.Й. полицейские силы, но это ему удалось проделать с большим трудом. Сама же планета, предположительно, продолжала мчаться к галактике Андромеда, с того самого момента в 3850 году, когда город расстался со своим спутником, и каждый из них исчез из виду столь же неожиданно и окончательно, подобно задутому пламени свечи.

— Давай-ка не будем сразу делать выводов, — предложил Амальфи. — Толчок планеты Он имел место всего лишь полтора столетия назад — и в это время у Ониан не было технологии или средств для освоения управляемого полета с помощью спиндиззи. В действительности, они весьма недалеко ушли от дикарей. Хочу признать, что это были хитрые дикари, но все-таки — дикари. Эта планета, которая направляется в нашу сторону — действительно управляема или вы еще толком этого не знаете?

— Похоже, что так и есть, — ответил Джейк. — Именно это прежде всего и дало мне указание на то, что имеется что-то неестественное в объекте. Он продолжал изменять скорость и направление полета совершенно случайным образом — на самом деле, — совершенно нерациональным образом, если только не предположить, что на самом деле изменения были рациональными. Кто бы они ни были, они достаточно хорошо знают, как им нужно делать, чтобы их мир двигался этак, а не иначе. И они направляются в нашу сторону, Амальфи.

— Ты предпринимал уже какие-то попытки связаться с ними, кто бы они не были? — спросил Амальфи.

— В действительности — нет. На самом деле, я даже пока никому еще и не говорил об этом. Даже Марку. Почему то мне показалось, что это — именно твое бэби.

— Это просто излишняя осторожность, Джейк. Доктор Шлосс не идиот. Естественно, что он сможет разобраться в своих данных ничуть не хуже, чем ты и произвести свои собственные выводы из самого вопроса, который ты ему задал. И должно быть, он уже сообщил Марку об этом, что само по себе уже хорошо. Быть может прямо сейчас Марк уже пытается вызвать этот объект. Так что давай-ка пройдем к контрольную башню и посмотрим.

Они производили впечатление странно разношерстной процессии по призрачным улица города Бродяг. Лысый, с бочкообразной грудью, мэр, с намертво зажатой в зубах потухшей сигарой, птицеподобный и слегка упавший духом астроном, с горящими глазами, прыгающие дети, которые то и дело забегали вперед, а затем останавливались, поджидая, что бы им показали дорогу. Их пыл неожиданно тронул Амальфи, принеся ему понимание того, что их мечтой всегда была та мечта, что город снова уйдет в полет, но она представлялась весьма хрупкой. А теперь, когда появилась эта приближающаяся управляемая планета, которая могла положить этому конец, серьезное дело и угрюмый холодный утренний рассвет, в котором она жила, с незапамятных времен считались фатальными для мечты.

Импульсивно, он остановился у станции, которую он знал и вызвал аэротакси, частично, чтобы уверить себя, считали ли Отцы Города стоящим поддержание службы на этой уровне растянувшейся смерти города. В надлежащее время оно прибыло, к очевидной радости детей, оставив Амальфи с раскаянным пониманием, что это оказался нечестный тест. Даже через миллион лет, даже если бы в реакторе оставались последние эрги энергии, Отцы Города конечно же, все равно бы послали аэротакси за мэром. Если же он хотел узнать, действует ли весь гараж или нет, он должен был бы прямо спросить об этом у самих Отцов Города.

Но Уэб и Эстелль так радовались парению над молчащими ущельями металлического города и его кристального купола и исследованию ограниченного и весьма уважительного остроумия Жестянки Кэдди, что чувствовали себя совершенно несвязанными своим необоснованным чувством подросткового достоинства, которое они прерывали взрывами смеха, чередующимися с возгласами не по настоящему реальной тревоги, когда такси срезало углы и чуть ли не задевало городские строения, знание, которое почти что полностью стерто до степени удовлетворения внутри крошечной черной коробки, которая являлась мозгом Жестянки Кэдди. Некоторым образом, Амальфи чувствовал стыд из-за того, что в тот момент, когда из такси, срезавшего углы и чуть не задевавшего здания, подростки не смогли различить, даже если бы они и знали куда смотреть, высеченные буквы древнего лозунга города: «ПОДСТРИЧЬ ВАШУ ЛУЖАЙКУ, ЛЕДИ?». Хотя бы для того, чтобы они поняли, почему однажды города Бродяг скитались в пространстве. Но лозунг уже давно стал нечитаемым. А его значение вскоре так же пропало. Осталась лишь память, напоминающая Амальфи, что город когда-то то снова полетит — чему, неожиданно, он даже не поверил. По крайней мере, это будет уже не для стрижки лужаек по найму. Этого то уж точно больше не будет. Со всем этим покончено — раз и навсегда.

Контрольный пост Городского Совета несколько утихомирил детей, чего и следовало ожидать, ибо никто еще возрастом менее, чем в сто лет не допускался сюда ранее, и многие экраны, тянувшиеся по его стенам в свое время показали столько исторических событий едва ли сопоставимых по драматизму (или даже простому интересу) с любыми выдуманными сагами будущего Новой Земли. В этой полусумрачной, пахнущей запустением комнате, тот самый человек, в свое время видевший восхождение и закат расы, доминировавшей в Галактике — частью чего, уж это точно являлись и сами эти дети, по крайней мере — генетически, но наследниками которой они уже никогда на смогли бы стать. Потому что история их обошла.

— И пожалуйста, ничего не трогайте, — попросил Амальфи. — В этой комнате все еще действует, в большей или меньшей степени. У нас так и не оказалось времени полностью отключить Город. Я даже не уверен, что мы знаем, как все это проделать. Именно поэтому сюда запрещен доступ. Уэб и Эстелль, вам лучше всего подойти ко мне и постоять у меня за спиной. И можете посмотреть, что я буду делать. По крайней мере, оттуда вы не дотянетесь до контрольных пультов.

— Мы ничего не будем трогать, — ревностно заверил его Уэб.

— Я знаю, что вы не будете — намеренно. Но я не хочу никаких случайностей. Лучше, если вы научитесь управлять пультом с азов. Поэтому подойдите сюда — ты, Эстелль — тоже — и вызовите-ка мне дом вашего деда. Коснись вот этого прозрачного пластикового стержня — вот так, а теперь подожди, пока загорится огонек. Это сообщение Отцам Города, что вы хотите поговорить с кем-то вне города. И что это весьма важно. В ином случае они долго будут с вами спорить, уж поверьте мне. А теперь обратите внимание вон на те пять красных маленьких кнопок, прямо над стержнем. Та, которая нам нужна — под номером два. Четвертая и пятая — ультрафон и связь Дирака, которые вам не нужны для местной связи. Номер один и номер три — внутренние линии связи, поэтому они не загорелись. Давай, нажимай ее.

Уэб осторожно прикоснулся к сияющей красной кнопке. Над его головой голос произнес:

— Связь.

— Теперь моя очередь, — сказал Амальфи, взяв в руки микрофон. — Это мэр. Соедините меня с управляющим города, абсолютный приоритет.

Он опустил микрофон и добавил:

— Это потребует от сектора Связи просканировать все каналы в поисках твоего деда, на частотах, которые он обычно использует для связи и посылки сигналы «вызов», где бы он ни был. У Госпиталя Новой Земли во многом схожая система вызова своих врачей.

— А мы можем послушать, как его вызывают? — спросила Эстелль.

— Да, если хотите, — ответил Амальфи. — Вот, возьми микрофон и нажми на кнопку два, как сделал Уэб. Вот так.

— Связь, — снова четко доложил невидимый динамик.

— Скажи «Репризу, пожалуйста», — прошептал Амальфи.

— Репризу, пожалуйста, — повторила девочка.

Немедленно пространство древней комнаты наполнилось серией чирикающих чистых тонов и аккордов, словно в каждой из теней комнаты птицы прочищали свои серебряные горлышки. Эстелль чуть не уронила микрофон. И Амальфи мягко забрал его у нее.

— Машины вызывают людей не по имени, — пояснил он. — И только очень сложные машины, вроде Отцов Города, могут вот так говорить. А простому компьютеру сектора Связи, гораздо легче использовать музыкальные тона. Если вы прислушаетесь, что уловите какое-то подобие мелодии. Это код дедушки Уэба. А гармонии представляют собой указатель мест, где компьютер сейчас его разыскивает.

— Мне это нравится, — сказала Эстелль. И в тот же момент чириканье невидимых птиц закончилось резким металлически звуком и из воздуха прозвучал голос Марка Хэзлтона:

— Босс, вы меня искали?

Амальфи поднял микрофон к своим губам с угрюмой усмешкой, о детях он тут же позабыл.

— Можешь поклясться, что это так. Ты уже в курсе об этой летающей планете, что приближается к нам?

— Да. Я не знал, что вы тоже интересуетесь этим. На самом деле, я не знал что это планета, а не звезда, до вчерашнего дня, когда ко мне пришли Шлосс и Кэррел, чтобы поговорить об этом.

Амальфи бросил на Джейка многозначащий взгляд.

— Как я понимаю, вы вызываете меня из города. А что думают Отцы Города?

— Я не знаю, я еще с ними не разговаривал, — ответил Амальфи. — Но Джейк здесь со мной, и он пришел к очевидному заключению, как думаю и ты тоже. Что я хотел бы знать, так не пытался ли ты или Кэррел связаться с этим объектом?

— Да, но я не мог бы сказать, что эти попытки оказались весьма плодотворными, — ответил голос Хэзлтона. — Четыре или пять раз мы пытались вызвать их по коммуникатору Дирака, но если они и отвечали нам, то все просто заглушено тем шумом всех этих передач на линиях Дирака, идущих из нашей родной галактики. Меня это немного удивляет. Похоже, они направляются точнехонько на нас. Это вне вопросов. Но трудно представить, какой сигнал мы испускаем, который они могли бы использовать в качестве сигнального маяка.

— Ты действительно думаешь, что это снова возвращается Он? — осторожно спросил Амальфи.

— Да, я так думаю, — ответил Хэзлтон, совершенно очевидно с той же настороженностью. — Я не вижу, к какому иному заключению кто-либо мог прийти с теми данными, который у нас сейчас есть.

— Тогда хорошенько пораскинь своими мозгами, — произнес Амальфи. — Если это в действительности Он, то с помощью коммуникатора Дирака ты не сможешь с ней связаться. Пока мы находились на планете, мы так никогда и не позволили Онианам даже услышать что-нибудь об коммуникаторах Дирака, или увидеть передатчики. У них не возникло даже причины подозревать, что подобный универсальный приемник-передатчик когда либо существовал или мог существовать. И если все-таки по какой-то причине это Н Е Он, а какой-то исследовательских корабль, направляющийся к нам впервые в истории из другой галактики, представитель какой-то иной культуры, о которой мы и понятия не имеем, совершенно очевидно что у них не может быть коммуникатора Дирака, иначе бы они услыхали миллионы всех этих передач, высланных из нашей родной галактики с того дня, когда открыли этой прибор. Используй вместо этого ультрафон.

— На Он не было и ультрафона, когда в последний раз мы были на ней, — ответил Хэзлтон удивленно. — И если мы тоже так и не знаем, как сделать так, чтобы ультрафонные волны могли пройти барьер, создаваемый спиндиззи, я очень сомневаюсь, чтобы они смогли это сделать. И если мы собираемся вернуться так далеко назад к примитивным методам связи, то почему бы нам не попробовать флажковый метод?

— Я думаю, ультрафонное послание с этой планеты уже находится в пути сюда, — пояснил Амальфи. — Это просто разумное поведение — предпослать такому полету, который совершает эта планета перед входом в столь плотно населенную площадь как Большое Магелланово Облако. По крайней мере, они могли бы выслать общий идентификационный сигнал, который ты едва ли мог бы послать по линиям Дирака. Сигнал, который все и везде получили бы одновременно, совершенно не подходит для сигнала маяка. И не имеет значения ОН ли это или какой-то другой корабль неизвестно откуда. Они должны посылать какой-то предварительный сигнал. И это они могут сделать только с помощью ультрафона. И никаким иным образом. Правда для этого требуется, чтобы они нашли возможность пробить ультрафонным сигналом экран спиндиззи. Что ж, наверное, они нашли такую возможность и ты должен попытаться поймать этот сигнал. И найдя эту дыру, попытаться послать ответный сигнал.

Он перевел дыхание.

— В конце концов, Марк, перестань тратить мое время попусту, утверждая, что это невозможно, прежде, чем ты попытался это сделать.

— Говорил я ВАМ, — пробормотал Уэбстер Хэзлтон, и сразу же покраснел. Позади него отец Эстелль издал смешок в опасной грани от его обычных взрывов хохота.

Тем не менее, подобные акты «мятежа» все меньше и меньше воздействовали на Хэзлтона за последние несколько декад. Что Амальфи отлично знал. Возможно, это следовало отнести все возрастающему интересу Хэзлтона в Стохастицизме, о чем Амальфи понятия не имел, пока Ди сама не рассказало ему об этом. Или, возможно — хотя это являлось куда менее привлекательной возможностью, — из настроя Хэзлтона, параллельного настрою Амальфи, растущей ненужности Амальфи на Новой Земле.

— Тем не менее, — спокойно произнес Хэзлтон, — я упомяну еще одно возражение, босс. Даже предположив, что они высылают какой-то ультрафонный сигнал, который мы могли бы засечь, они по-прежнему примерно в пятидесяти световых годах от нас. И к тому времени, как они что-нибудь услышат, из того, что мы передадим им по ультрафону, мы уже на семьдесят пять лет окажемся в другом тысячелетии.

— Это так, — признал Амальфи. — Что ж, это означает одно — нам придется выслать корабль. И все равно, я за то, что у нас уйдет по крайней мере лет десять на установление полного контакта, поскольку мы пока совершенно не имеем представления с чем мы столкнулись. Но тебе лучше бы вызвать Кэррела, чтобы он был наготове к полету, не позже, чем в начале следующей недели, а тем временем, попытайся прослушать какие-либо передачи, которые, быть может, ведет наш посетитель. Позже я приму участие в ответе с борта корабля.

— Хорошо, — ответил Хэзлтон и отключился.

— А мы можем тоже полететь с вами? — немедленно потребовал Уэб.

— Что ты скажешь на это, Джейк? Эти детки, похоже обеими руками за то, чтобы со мной вместе отправиться на борту города.

Астроном улыбнулся и пожал плечами.

— Откуда бы не появился у нее вкус к космическим полетом, — то только не от меня, — сказал он.

— Но я знал, что она рано или поздно, но попросит об этом. Это тот опыт, который ей необходимо приобрести, прежде чем она станет гораздо старше, и я не знаю другого командира во всех двух галактиках, с которым она чувствовала себя бы в большей безопасности. Я думаю, моя жена согласится, хотя она чувствует себя так же несколько не по себе, как и я.

Уэб обрадовался. Но Эстелль лишь произнесла тоном абсолютно практичного человека:

— Пойду домой и заберу своего свенгали.

 

3. ЯСЛИ ВРЕМЕНИ

Даже с расстояния более чем в полумиллион миль Амальфи уже стало ясно, что планета Он перенесла значительные трансформации с тех пор, как он в последний раз ее видел, в 3850 году. Бродяги впервые встретились шестью годами ранее, с этой планетой, оказавшейся единственным плодородным детищем дикой звезды, скитавшейся в одиночестве в безграничной, лишенной созвездий, пустыне. Ее обнаружили не в одной из нормальных зон, почти лишенных звезд, между спиральными рукавами галактики, а во временной зоне, названной Разрывом, механика зарождения которой оказалась непробиваемо скрыта в рождении самой вселенной.

Уже с первого взгляда, стало понятно, что курс истории на планете Он оказался более сложным, чем обычно. Тогда планета представляла собой изумрудно-зеленый мир, покрытый густыми джунглями от полюса до полюса. Джунглями, которые почти полностью вытеснили то, что без сомнения не так уж и много лет тому назад, представляло собой высокоразвитую цивилизацию. Факты, с которыми они столкнулись после посадки, оказались в исключительной степени сложными. Представлялось весьма вероятным, что не существовало в галактике такой другой планеты, с которой не произошло бы такое множество фатальных и невероятных случайностей. Ониане упорно сражались с ними всеми, но к тому времени, когда появились Бродяги, они уже понимали, что спасти их теперь может только чудо.

Для цивилизации Ониан, таким чудом и стали Бродяги, предоставившие Онианам превосходство над местными и весьма внушительными силами бандитов, и уничтожившими джунгли планетного порядка единственно возможным образом: резким и постоянным изменением климата планеты Он. То, что эта геологическая революция могла быть достигнута только тем, что вся планета отправилась в неуправляемый полет за пределы галактики, возможно, и оказалось несколько неудачным решением, но в то время Амальфи так не считал. У него сформировалось высокое мнение о проницательности и дремлющих технологических способностях, лежащих под церемониальными раскрасками и перьями Ониан. И он не сомневался, что Ониане научатся необходимой технологии для сохранения своей планеты, как обители жизни, задолго до того, как будет достигнут опасный порог. И кроме всего прочего, Ониане, некогда уже были великой цивилизацией, и даже после длительной битвы с джунглями у них все еще имелись такие достижения цивилизации, как радио, ракеты, управляемые реактивные снаряды и сверхзвуковые самолеты, когда впервые Бродяги столкнулись с ними. И за период короткого контакта, в течении которого Бродяги с ними общались, Ониане почти мгновенно пролетели такие технологии, принадлежавшие Средним Векам и Ранней технологической Эре, как расщепление атома и хемотерапию. Кроме того, остались и спиндиззи, некоторые из них оставил сам город, другие были построены. Но всех их оставили специально в работоспособном состоянии. И если их мог изучить любопытный, понимающий разум, неизбежно, он должен был предоставить Онианам доступ ко многим могущественным технологиям и наукам, с которыми они едва бы испытали большие сложности при их адаптации к работе, как только исчезли джунгли. А тем временем, машины должны были поддерживать атмосферу планеты и ее внутреннее тепло даже в самых глубочайших глубинах межгалактического пространства. И именно тьма этих бездн, которую Ониане вполне могли перенести, но едва ли изгнать, должна была уничтожить джунгли.

Тем не менее, Амальфи едва ли ожидал увидеть возвращение планеты Он, под полностью контролируемым управлением спиндиззи, спустя едва ли полторы сотни лет, все еще слегка голубовато-зеленую от лоскутков земледелия в разрывах облаков, светившимися ослепительно белым светом в лучах соседней звезды-Цефеиды. То, что летящее тело было планетой Он, установили еще на Новой Земле, как только Хэзлтону удалось идентифицировать предварительный ультрафонный маяк скитальца, как и предсказывал Амальфи. И спустя едва ли пять минут, после того, как Кэррел выключил спиндиззи своего космолета на расстоянии прямой связи с новой планетой, Амальфи сам уже разговаривал с Мирамоном, тем же самым лидером Ониан, с которым Бродяги имели дело сто пятьдесят лет назад — к обоюдному удивлению друг друга, что они оба еще живы.

— Не то, что я сам должен быть удивлен, — сказал Мирамон, сидевший за своим огромным столом совета из черного, отполированного, с маслянистым отблеском, дерева. — Кроме всего прочего, и я сам еще жив, превзойдя по крайней мере, на век всех патриархов в нашей записанной истории. Что, в свою очередь, является лишь малой частицей того срока жизни, который вы нам предоставили, чтобы понять вас, когда мы еще в первый раз с вами встретились. Но старые образы мышления умирают с трудом. Мы смогли изолировать и очистить лишь несколько разновидностей антинекротика, производимого нашими джунглями, действуя по тем намекам, что вы нам дали. Но это случилось еще до того, как джунгли погибли и растения, снабжавшие нас этими лекарствами не смогли выжить в новых условиях, и поэтому у нас не оставалось иного выбора, кроме как поиска пути к возможности синтеза этих составов. Мы были вынуждены работать очень быстро, и по счастью, наши поиски увенчались успехом в третьем поколении, но тем временем, существовавшие запасы смогли лишь предоставить возможность выжить лишь нескольким из нас, и таким образом, пересечь границу того, что мы по-прежнему считаем нашими нормальными продолжительностями жизни. Таким образом, для большинства нашего населения, вы, Мэр Амальфи — теперь лишь легенда. Бессмертный человек безграничного ума откуда-то со звезд. И даже я не смог избавиться от того, чтобы не думать о вас примерно таким же образом.

Несмотря на то, что у него по-прежнему в волосах восседало огромное черное ребристое перо варвара-вождя, Мирамон, сидевший пред глазами Амальфи сегодня, имел исключительно малое отношение к тому гибкому, стройному, подозрительному практичному полудикарю, который однажды уселся в присутствии Амальфи прямо на пол, потому что кресла являлись не слишком удобными прерогативами богов. Его кожа по-прежнему была эластичной и загорелой, а глаза — светлы и быстры, и, несмотря на то, что его густая грива волос совершенна поседела, он вошел в тот период своей жизни, который нельзя считать ни старостью, ни молодостью. Период, характерный для человека, который переходит на антинектротик где-то сразу после примерного «естественного» среднего период жизни. Его советники — включая Ретму из Фабр-Суит, который во время пребывание на Он Амальфи был бандитским городом, полностью уничтоженным во время последней войны, перед непосредственным отлетом планеты Он, но теперь, воссозданный из церемониального розового мрамора, стал вторым по величине городом планеты — в значительной мере выглядел точно также. Среди его советников имелись один — два человека, которым, очевидно, не имели доступа к лекарствам от смерти, прежде, чем они не достигли своих «естественных» семидесяти лет, таким образом привнеся в совет возможно несколько поддельное представление проницательности, подтверждаемой множеством морщин, очевидной физической дряхлостью и сексуальной нейтральностью, которые слегка отвращали и откровенно вызывали зависть одновременно — соматотип, который человечество, как целое, давно уже утратило. Как патент на физиологическую печать с трудом добытого знания, но который здесь, среди этих недавних бессмертных, по прежнему вызывал странное чувство превосходства, даже над Амальфи.

— Если вам удалось синтезировать даже один из антинекротиков, вы доказали, что являетесь лучшими химиками, чем кто-либо в истории человечества, — произнес Амальфи. — Они до сих пор являются наиболее сложными молекулами, когда либо обнаруженными в природе. И конечно же, мы не слышали прежде ни о ком, кто бы смог синтезировать хотя бы один тип.

— Один тип — это все что мы и смогли синтезировать, — признал Мирамон. — И у синтетического варианта оказались незначительные, но нежелательные побочные эффекты, от которых мы не смогли избавиться. Несколько других оказались естественными сапогенинами, которые мы смогли выращивать в нашем искусственном климате и модифицировать в антинекротик с помощью двух-трех последовательных ферментативных процессов. Наконец, мы обнаружили еще четверо других, широкого спектра действия, которые мы вырабатываем только с помощью ферментативных процессов, используя микроорганизмы, выращиваемые в питательных растворах внутри цистерн, которых мы насыщаем относительно простыми и дешевыми исходными материалами.

— У нас имеется одно такое средство. В действительности, это первое из обнаруженных средств такого рода — аскомицин, — сказа Амальфи. — Мне кажется, я все же буду придерживаться своего первоначального суждения. Как химики, ваши люди, совершенно очевидно, могли бы всем нам остальным дать фору.

— Что ж, тогда весьма удачно для нас, и возможно, для любого разумного существа где-либо еще в нашей вселенной, что мы вернулись к вам не в поисках химиков, — произнес Ретма, несколько угрюмо.

— Что приводит меня к главному вопросу, — тут же произнес Амальфи. — А почему вы повернули назад? Я не могу представить себе, что вы искали лично меня. Вы просто не могли знать, что я нахожусь где-то среди тысяч парсек этой зоны. В последний раз мы расстались на другой половине родной галактики. Совершенно очевидно, что вы совершили полет по огромной дуге, как только удостоверились, что имеете полный контроль над вашими установками спиндиззи, задолго до того, как вы преодолели бы половину пути до галактики Андромеды. И что я хочу знать, почему вы повернули назад?

— Что, тут вы и правы — и ошибаетесь одновременно, — произнес Мирамон с едва заметной ноткой того, что походило на гордость. Но заявить об этом со всей уверенностью было трудно — лицо его сохраняло абсолютно строгое выражение.

— Мы установили довольно полный контроль над антигравитационными машинами только спустя тридцать лет после того, как вы и я расстались, Мэр Амальфи. Когда же до нас дошло все то значение найденного, мы весьма приободрились. Теперь у нас имелась настоящая планета, в самом радикальном значении этого слова, настоящий скиталец, которого можно было направить туда, куда мы бы пожелали. Мы могли остановиться сперва в одной солнечной системе, затем переместиться в другую и еще и еще, оставляя их позади, если того мы бы пожелали. К тому времени, мы уже стали почти полностью самостоятельны, и совершенно очевидно, уже не испытывали нужды в том, чтобы стать путешествующими рабочими, какими были прежде вы, ваш город и ваши враги. И, так как мы находились на пути ко второй крупнейшей галактике, и похоже, не существовало никакого ограничения в скорости, которую мы могли бы набрать с такой огромной массой нашей планеты, мы решили лететь вперед и исследовать все, что нам ни попадется по пути.

— К галактике Андромеды?

— Да, к ней. И даже дальше, за ее пределы. Конечно же мы мало увидели в этой галактике, столь же огромной, как и наша родная. Мы думаем, что она не населена широко распространившейся, путешествующей меж звездами расой, вроде вашей и нашей. Но при коротком осмотре звезд, который мы смогли себе позволить, мы вполне могли просто пропустить населенную или колонизированную систему. Так или иначе, к этому времени, мы сделали одно открытие, которое с той поры стало основой нашей жизни и наших дальнейших целей. Мы покинули галактику Андромеды и направились к ее спутнику, который когда-то вы идентифицировали для нас как М-33 на наших старинных звездных картах Великого Века. И оттуда мы перепрыгнули более чем через полтора миллиона световых лет к Малому Магелланову Облаку. И именно при нашем перелете от Малого к Большому Магелланову Облаку вы и заметили нас. Будьте уверены, это была случайность. Мы намеревались направиться прямо в нашу родную галактику и прямехонько к Земле, где, в соответствии с нашим предыдущим опытом, предоставленным вами, давшим основание считать, мы сможем найти резервуар такого знания, которое окажется достаточным, чтобы справиться с тем, что мы обнаружили. То, что наших собственных познаний явно не хватало, у нас не возникало малейших сомнений.

— Но эту случайность теперь мы считаем огромным счастливым предзнаменованием, то, что мы снова должны были оказаться обнаружены вами, при нашем возвращении домой, Мэр Амальфи. Наверняка боги позаботились о такой случайности, которая в ином случае просто невозможна. Ибо если и есть такой человек вне Земли, который мог бы нам помочь, то такой человек может быть только вами.

— Вы раньше, насколько мне помниться, не были таким уж почитателем божеств, — произнес Амальфи, слегка улыбнувшись.

— Мнения меняются с возрастом. Иначе на что еще пригоден возраст?

— То же происходит и с историей, — заметил Амальфи. — И, могу ли я вам помочь или нет — все же это счастливая случайность, что вы остановились здесь, прежде чем продолжили полет к родной галактике. Земля больше уже не является там доминантой. У нас имелись большие сложности с пониманием того, что в действительности там происходит. Все те послания, которые мы получаем оттуда, обваливаются на нас просто огромным полуискаженным потоком. Но в одном я уже точно уверен. Там, в процессе своего подъема сейчас находится новый огромный империализм. Сейчас он на пути к своему могуществу, каковым когда-то обладала Земля, а до Земли — Вега. Он называет себя Паутиной Геркулеса, и то, что осталось от межзвездной империи Земли, похоже не пытается слишком уж ему сопротивляться. Если вы хотите моего совета, я бы предложил вам держаться подальше от нашей родной галактики. Иначе вас могут просто проглотить целиком.

Вокруг стола совета Ониан воцарилась долгая тишина.

Наконец, Мирамон нарушил ее:

— Что ж, это действительно оставляет нам мало возможностей. Вполне возможно, что ответа и не существует вовсе, как мы часто подозревали. Или, быть может, действительно боги привели нас назад, к единственному источнику ума, который нам необходим.

— Скоро мы это узнаем, — тихо добавил Ретма. — Если в этот момент окажется достаточно времени, чтобы разобраться во всем. Или окажется достаточно времени впоследствии, чтобы запомнить это.

— Возможно, я не смогу в чем-либо вам помочь, до тех пор, по крайней мере, пока я не узнаю, о чем вы говорите, — произнес Амальфи, помимо своей воли, удивленный абсолютной серьезностью слов, произнесенных Онианами. — Какое именно открытие заставило вас повернуть назад? Что это за предстоящее событие, которое, похоже, вас столь страшит?

— Ничто не меньшее, — величественно произнес Ретма, — как сам неминуемый приход времени к своему концу.

Некоторое время, даже после того, как ему все объяснили, Амальфи просто не мог поверить, что Ониане имели ввиду именно то, что рассказали. Он готов был отбросить это, как один из их предрассудков, которыми так насыщена была планета Он, подобно множеству других, провинциальных планет, когда Бродяги впервые столкнулись с ней. То, что время должно было остановиться, оказалось предположением, которое он даже и на мгновение не был подготовлен принять, несмотря на всю свою долгую жизнь. Даже после того, как ему стало относительно понятно то, что Мирамон и Ониане обнаружили в межгалактических глубинах, являлось реальным событием с реальными последствиями, и тем, что и люди Амальфи — в особенности группа Шлосса — были готовы задокументировать, как само событие, так и его последствия, он продолжал, словно единственно возможное, отметать это прочь.

Он так и заявил, во время конференции на борту корабля, в присутствии Мирамона, Ретмы, доктора Шлосса, Кэррела — и с помощью коммуникатора Дирака — Джейка и доктора Гиффорда Боннера. Последний являлся лидером группы философов Новой Земли, к которой недавно присоединился Хэзлтон, называвшей себя Стохастиками.

— Если то, что вы говорите — правда, — говорил он, — тогда мы ничего так или иначе не можем с этим поделать. Время придет к своему концу. Вот и все. Но конец мира уже предсказывался ранее, довольно часто, насколько мне помнится из истории, но мы все еще живем по-прежнему. Я не могу поверить, что такой огромный процесс, как вся физическая вселенная, может возможно прийти к своему концу в одно лишь мгновение ока. И так как я не могу в это поверить, я не собираюсь вдруг вести себя так, что я верю в это. Не вижу я и того, что себя должны вести подобным образом и остальные.

— Амальфи, вы совершенно правы! Вы просто не понимаете, — воскликнул доктор Шлосс. — Конечно же конец вселенной уже давно и часто предсказывался. Это просто один из этих обоюдоострых выборов, перед которым рано или поздно оказывается любой философ. Или ты веришь, что рано или поздно вселенная в какой-то момент придет к своему концу. Или же ты приходишь ко мнению, что этого никогда не случится. Есть промежуточные предположения, которые могут у тебя появиться. Вот откуда возникли все наши теории о цикличности. Но в сущности своей — это просто изгородь. Если вы решили, что у вселенной — ограниченное время существования, тогда вы просто должны начать думать, что и жизнь неизбежно придет к концу, основываясь на любых, имеющихся в вашем распоряжении, данных. Вот уже многие тысячелетия, как мы пришли к согласию, что вселенная не может существовать бесконечно, несмотря на то, сколь упорно мы отгораживали себя от этого согласия. Так что нам не остается ничего, кроме как только спорить насчет самой даты, к которой мы могли бы привязать это окончание. И рано или поздно, но придет время, когда у нас окажется достаточно данных, чтобы определить эту дату без всякого сомнения. Сейчас Ониане предоставили нам достаточное количество фактов, чтобы сделать это. И дата будет определена, чтобы это не значило, без придирок или уверток. И если мы собираемся вообще обсуждать этот вопрос разумно, то прежде всего, для начала, мы должны признать это за непреложный факт. Он не подвержен спору. Это — факт.

— Я считаю, — произнес Амальфи голосом, в котором явственно звучали стальные нотки, — что вы все потихоньку просто рехнулись. Вам следовало бы послушать Отцов Города по этому вопросу, как это сделал я. Если хотите, я могу предоставить вам прямую линию связи по Дираку прямо здесь, на борту корабля. Так что вы смогли бы услышать кое-какие воспоминания, хранящиеся в их памяти — и некоторые из них относятся к весьма давним периодам, еще до развития космических полетов. Наш город очень стар. В особенности вы должны были бы послушать рассказы о конце мира, которые возникали неотвратимо, подобно ростку из семени каждый раз, когда кто-то вбивал себе в голову, считая, что у него имеется прямая связь со Всемогущим. Некоторые из этих историй, конечно — всего лишь шутки, подобные многим предсказаниям о конце мира, сделанным человеком по имени Волива, который ЗНАЛ, что Земля — плоская. Или предсказания Армагеддона, которые постоянно происходили от земной секты, называвшей себя Правоверные, которая существовала на Земле и являлась одной из доминирующих в тот самый период, когда были открыты как антинекротик так и спиндиззи. Но высокий ум не предохраняет вас от падения в апокрифическое сумасшествие. За семь веков до космических полетов на Земле, величайший ученый того времени, по имени Бэкон, предсказывал неминуемый приход Антихриста, просто потому, что он не мог заставить своих современников принять научный метод, который он тогда как раз только что изобрел. Более того, я могу добавить, что в декаду, предшествующую собственно космическим полетам на Земле, все лучшие умы того века считали, что будущего у человечества нет. Как и у всей остальной дышащей воздухом жизни. Они видели лишь неизбежность всеуничтожающей термоядерной войны, которая за период восьми лет могла разразиться в любые двадцать минут. И в этом, доктор Шлосс, они были совершенно правы. Их мир действительно мог прийти к своему концу в любые из этих двадцатиминутных периодов. Но все же мир каким-то образом удалось сохранить до той поры, пока не развились космические полеты, которые, в свою очередь, стали призраками в сравнении с межзвездными полетами, подобно призракам людей, живущих только ночью — вампирах — испарявшихся из мифологии, как только появилась возможность создавать свет даже в темной ночью всего-лишь щелкая выключателем.

Он посмотрел вокруг себя, на лица людей, сидевших вокруг картографического стола космолета. Лишь некоторые из них открыто встретились с его взглядом. Большинство же из них смотрели на карту перед ними на столе, или на свои руки. Выражение их лиц было похоже на то, что они словно слушали массового убийцу, который пытался сослаться на то, что он сумасшедший.

— Амальфи, — неожиданно прозвучал голос Джейка из коммуникатора Дирака, — время красноречия прошло. У этого вопроса нет двух сторон, за исключением правильной и ошибочной. И мы собираемся неизбежно отбросить тебя как прекрасного адвоката ошибочной стороны. Ты уже выдал все свое самое лучшее, но так как правильной стороне не нужен адвокат, то побереги свое дыхание. Позволь мне задать один вопрос этому собранию. Что мы теперь должны делать? И вообще, не кажется ли, как считают Ониане, что вообще существует что-то, что мы могли бы предпринять? Я склонен сомневаться в этом.

— И я тоже, — сказал доктор Шлосс, хотя по его виду нельзя никак было предположить, что он столь же подавлен услышанным. Напротив, он казался гораздо более заинтересованным, чем когда либо в своей жизни, как ранее замечал за ним Амальфи.

— Надежда на переживание для временных созданий конца времени кажется мне столь же бесполезной, как надежда для рыбы пережить то, что ее бросят внутрь звезды. Парадокс совершенно неоспоримый, по крайней мере на поверхности, и абсолютно непреодолимый.

— Ни одна проблема не является такой уже и неразрешимой, — яростно возразил ему Амальфи. — Мирамон, прошу меня извинить за выражение подобного суждения — но меня не волнует, даже если вы и не извините меня, но я считаю, что вы страдаете от того же синдрома, что и доктора Фримэн и Шлосс. Вы состарились прежде своего времени. Вы утратили свой дух к приключениям.

— Не совсем, — ответил Мирамон, посмотрев на Амальфи с чувством серьезного и несколько болезненного разочарования. — Мы, по крайней мере, все еще не убеждены, что ответа не существует. И если мы не найдем его здесь, мы имеем самые серьезные намерения продолжать путешествие в надежде найти кого-то, с кем мы могли бы объединить наши усилия, с кем-то у кого нашлось бы какое-то предложение. И если мы даже не найдем никого, мы продолжим поиски этого решения сами.

— Что ж, замечательно с вашей стороны, — резко воскликнул Амальфи. — И клянусь Господом, я отправлюсь вместе с вами. Что ж, мы не можем вернуться в нашу родную галактику. Но есть еще одна, соседняя NGC 6822, примерно в миллионе световых лет отсюда. А для вас — это всего лишь прыжок. И по крайней мере, мы будем двигаться. Мы не будем сидеть здесь со сложенными руками в ожидании неминуемого удара.

— Это будет движение без цели, — трезво напомнил Мирамон. — Я согласен с вами в том, чтобы было бы опасно и неразумно рисковать каким-либо запутыванием с Паутиной Геркулеса, чтобы это ни было. Но я не вижу другой разумной причины в перелете из одной галактики в другую только лишь в надежде встретить высокоразвитую цивилизацию, которая, возможно, смогла бы нам помочь. И вместе с этим — всей остальной вселенной. У нас есть эта надежда, но она не может быть конечной целью нашего путешествия. Нашей конечной точкой должен быть центр метагалактики, центр галактик всего пространства-времени. Только там, где все силы вселенной находятся в динамическом балансе, кто-либо может надеяться на принятие каких-либо действий, чтобы избежать или изменить неминуемо приближающийся конец. Кроме того, осталось не так уж и много времени, прежде чем этот момент наступит. И, самое главное, Мэр Амальфи, это то, что данная проблема не просто техническая. Этот конец органически вплетен в фундаментальную структуру самой вселенной, вписанный при начале чьими руками, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Все, что мы теперь можем знать, это то — что все это было предначертано.

И из этого заключения, несмотря на то, что собственная психика Амальфи боролась против его принятия с момента, когда он понял это сам, по настоящему уже не существовало спасения. Концептуально, вселенная была довольно приятным местом для жизни, в согласии с примитивной атомистической теорией, которая предлагала уверенность в том, что все — земля, воздух, огонь или вода, металл и апельсины, человек или звезда, в конечном счете состояли из субмикроскопических вихрей, именовавшихся протонами и электронами, немного вперемежку с нейтронами и нейтрино, не имевшими заряда, и всех вместе связывали разношерстные, но дружные кампании мезонов. Самым типичным представителем являлся атом водорода, имевший в своем составе один протон, сидевший с удовольствием в центре, обладавший самодовольным положительным зарядом, в то время как вокруг него вился один-единственный электрон, окруженный словно пушистой кошачьей шерстью собственным отрицательно заряженным полем. Самый простой пример: но все были уверены, что даже для самых тяжелых и комплексных атомах, даже в тех, что созданы человеком, таких как плутоний, все что требовалось — лишь подбавлять побольше дровишек, да потяжелее, и тогда больше таких вот кошек забегают вокруг; конечно при этом будет трудно отличить одну кошку от другой, но это — в общем обычное наказание для владельца сотен платежных ведомостей.

Первое знамение, что тут какое-то непонятное несоответствие во всем этом chromo субмикроскопического и вселенного семейства, как и все добрые знамения, появилось на небесах. На Земле, почти за полвека до начала космических полетов, какой-то астроном, чье имя совершенно теперь забыто, заметил, что два или три миллиона метеоритов, которые входили в атмосферу планеты каждый день, сгорали на такой высоте и с такой интенсивностью, которая не могла быть объяснена только лишь эксцентриситетом орбиты планеты или их скоростью; и один из своих великих полетов воображения, который несет в конце концов ответственность за каждое новое звено в великой цепи понимания, ему пригрезилось мысль о том, что он назвал «контра-земным» веществом или антивеществом. Веществом, созданным из огня и кошачьей шерсти, вокруг которого должны кружиться огненные кошки. Вещество, в котором основной атом водорода имел бы в качестве ядра антипротон, несущий массу протона, но в то же время обладавший отрицательным зарядом, вокруг которого по орбите носился бы анти-электрон, с соответствующей, почти неприметной массой электрона, но несущий положительный заряд. Метеориты из атомов, сконструированных по этой модели, могли взрываться с особой яростью при первом же соприкосновении даже с малейшими следами нормальной атмосферы Земли. И такие метеориты могли бы свидетельствовать о том, что где-то во вселенной имелись настоящие планеты, обращавшие вокруг настоящих солнц, целые галактики созданные из такого вещества, малейшей прикосновение к которому означало бы больше, чем гибель — это было бы полное и совершенное уничтожение — аннигиляция, когда каждая из форм материи вместе с другой преображалась бы полностью в энергию, в этом яростном и тотальном объятии.

Любопытно, но метеориты из антивещества, вскоре исчезли, в то время как сама теория продолжала существовать. Сгоравшие метеориты оказалось легче объяснить с помощью более обычных условий, но вопрос с антивеществом или антиматерией — остался. В середине двадцатого века физики-экспериментаторы даже смогли создать несколько атомов антивещества. Эти атомы шиворот-навыворот, оказались жизнеспособными лишь на несколько миллионных долей микросекунды, и стало совершенно ясно, что даже за то короткое время их жизни, время в котором они существовали, текло вспять. Частицы, из которых они были созданы, рождались в огромных неуклюжих беватронах, буквально на несколько микросекунд в будущем, и их сборка в атомы антивещества в настоящем — для наблюдателей — времени в действительности являлась лишь моментом их смерти. Совершенно очевидно, что антивещество оказалось не только теоретически возможным, но и могло существовать; однако, оно не могло существовать в этой вселенной в каких-либо значительных количествах, таких как, например, метеорит. Если и где-то и имелись миры и галактики из антивещества, они могли существовать лишь в каком-то немыслимом отдельном континууме, где время и градиент энтропии двигались вспять. Такой континуум требовал по меньшей мере четырех добавочных измерений в дополнение к четырем обычным, известным нам по опыту.

По мере расширения вселенной обычного вещества, разворачивавшейся и двигавшейся к своей неизбежной тепловой смерти, где-то поблизости и все же «где-то», в месте, невозможном для представления человеком, существовала совершенно огромная и сложная вселенная-двойник, концентрировавшаяся и приближавшаяся к сверхъестественной сжатости массы и энергии, именовавшейся моноблоком. При полной дисперсии, тьма и тишина должны были оказаться судьбой вселенной, в которой бы стрела времени указывала вниз для для градиента энтропии, так что для вселенной из антивещества конец представлял собой как концентрацию массы сверх всяких возможностей и такую же невозможную концентрацию энергии — чистые огонь и ярость безграничной энергии, мятущиеся в «первобытном» атоме не больше, чем размеры орбиты Сатурна вокруг Солнца. И из другой вселенной могла прийти другая; во вселенной с нормальным веществом, моноблок стал бы лишь началом, но для вселенной из антивещества — концом. Во вселенной с нормальной энтропией, моноблок — непереносим и должен взорваться; во вселенной с отрицательной энтропией, тепловая смерть непереносима и вещество должно сжиматься. В любом случае, повеление таково: Д а б у д е т с в е т.

Что же наша видимая, реальная вселенная, представляла собой до моноблока, тем нее менее, считалось по общему соглашению скорее всего навсегда неизвестным. Классическое утверждение, сделанное за многие века до этого научного спора Святым Августином, который, когда его спросили, что мог делать Бог до того, как Он создал вселенную, ответил, что Он занимался созданием ада для тех, кто задает подобные вопросы; таким образом, «время до Августина» стало чем-то таким, о котором могли знать историки, но для физика, по определению — ничем существенным.

Так было до сих пор.

Но если только Ониане правы, то им немножко удалось приподнять занавес и уловить мимолетный проблеск неведомого.

И посмотреть теперь этому неведомому в лицо, по настоящему, уже могло оказаться и не столь фатальным.

Во время своего ликующего полета к галактике Андромеды, Ониане обнаружили, что один из их спиндиззи — самое странное, что это оказалась машина специально только что созданная в соответствии с проектом, а не один из тех старых и довольно потрепанных двигателей, размонтированных и переправленных из города Бродяг — почему-то начал разогреваться. Это оказалось проблемой тогда совершенно новой для них, и вместо того, чтобы рисковать возможностью появления каких-либо неизвестных эффектов, которые могли проявиться в результате работы такой машины, если бы ей позволили разогнаться по-настоящему, они отключили практически полностью все свою планетарную сеть спиндиззи, оставив лишь 0.02 процентный экран, необходимый для поддержания атмосферы планеты и теплового баланса.

И именно тогда, там, в абсолютном спокойствии межгалактического пространства, их инструменты засекли в первый раз в истории человечества шепот постоянного творения: крошечное т р е н ь к а н и е новых атомов водорода, рождавшихся одни за другим совершенно из ничего.

Даже одно это уже могло бы оказаться весьма отрезвляющим опытом для любого человека, с мыслительным складом ума, даже для того, который не обладал бы историческим опытом долгого преобладания религиозных тенденций в истории Ониан; никто еще не мог наблюдать рождения первобытной материи, из которой состояла вся известная вселенная, и при этом из того, что демонстративно являлось как бы ничем, и чтобы у него в сей же момент не появилась вдруг мысль, нет — убежденность, что должен обязательно существовать и Создатель, и что Он должен находиться где-то тут, поблизости, где происходит Его работа. Это крошечные звяканье и треньканье, слышимое приборами Ониан, казалось, сперва не оставило никакого места для долгих споров по космогонии и космологии, касавшихся любой из циклических моделей вселенной, любой и вечной диастолы от моноблока к тепловой смерти — и обратно, в то время как от Создателя требовалось лишь отдаленное воздействие на ритмический процесс — а то и вообще ничего. Здесь шел сам процесс созидания: невидимые Пальцы касались пустоты; безграничный абсурд, который, потому что являлся безграничным, не мог быть ничем иным, как божественным.

И все же Ониане оказались достаточно умны, чтобы кое-что заподозрить.

В истории, фундаментальные открытия довольно часто зависели от амбиций; это же открытие, с виду вроде бы обеспечивало четкий ответ на двадцать пять тысяч лет постоянных теологических споров, и в результате утверждение о том, что Господь неопровержимо существует в первый раз за то время, с тех пор как было постулировано Его существование каким-то солнцепоклонником еще Каменного века или, быть может, мистиком, обжиравшимся галлюциногенными грибами, теперь уже не могло быть столь простым, как казалось. Слишком уж легко этот спор оказался выигран; слишком многое намекало на постоянное созидающее присутствие Бога, существовавшего в этот момент времени, чтобы сделать логичным то, что такое существование должно быть доказано столь простыми, но одиночными физическими данными, полученными в результате того, что по настоящему можно честно описать как обычный случай.

Гиффорд Боннер несколько позже отметил, что просто невообразимо повезло, когда первыми это открытие сделали Ониане, люди, лишь недавно вернувшиеся к какому-то подобию общества, в котором могла существовать какая-то наука; но которые в то же время, так и не потеряли своего ощущения непрерывности и чрезмерной сложности теологии нынешнего времени в век науки, повезло, что именно им было позволено услышать эти крошечные родовые вскрики в этих яслях времени. Для типичного землянина конца Третьего Тысячелетия, с как правило, инженерной базой знаний, философски закутанного в паутину примерно в равной степени распределенного «обычного смысла» и чистой, наивной мистики Прогресса (именно в этот момент анализа Боннера у Амальфи появилось слабое желание смутиться), оказалось бы довольно легко принять эти данные по их видимой ценности и установить их на соответствующую полочку, наравне с трясиной телепатии, расового подсознания, персональной реинкарнации или прочих сотен ловушек, которые подстерегают человека с научно ориентированным складом ума и который не знает, что он такой же закоренелый мистик, как какой-нибудь факир, возлежащий на ложе из гвоздей.

Но Ониане оказались подозрительными; они сперва попытались разобраться в своем открытии исходя только из того, что оно представляло собой с виду. Теология могла и подождать. Если постоянное созидание — факт, тогда, в основном, это исключало существование моноблока в истории вселенной, или то, что неизбежна ее тепловая смерть; вместо этого, все должно постоянно происходить именно вот так — мир без конца. Таким образом, это открытие оказалось столь фундаментально неопределенным, как оказывались прежде и все подобные открытия, что в один и тот же момент оно — это открытие могло означать совершенно противоположное; только задайте т а к о й вопрос, и посмотрите, каков будет ответ.

Этот четкий подход немедленно принес свои результаты, хотя дальнейшие, предложенные им для проверки намеки, оказалось переварить ничуть не легче, чем самый первый, противоречивый набор. Понадеявшись на счастливый шанс и на свои, в основном еще им самим незнакомые машины, Ониане вообще отключили свои спиндиззи и начали прислушиваться еще упорнее.

И в этом самом совершенном из могильных молчаний, поразивший их шепот постоянного созидания, оказалось, имел два голоса. Каждое треньканье при рождении являлось не одним голосом, а дуэтом. С появлением из ниоткуда каждого из атомов водорода в нашей вселенной, в тот же момент появлялся зловещий двойник, атом водорода антивещества, чтобы в тот же момент погибнуть. Появлялся… откуда-то еще.

Вот так. Даже то, что казалось фундаментальным, неопровержимым доказательством существования течении времени в одном направлении и постоянного созидания, могло быть также неоспоримым свидетельством циклической космогонии. И некоторым образом, для Ониан это показалось удовлетворительным; это была физика, знакомая им, что-то вроде идиота, стоящего на перекрестке и орущего «Господь пошел во-о-он той дорогой!», и каким-то образом умудрявшегося показывать сразу во всего четырех направлениях. Тем не менее, наследство какого-то чувства угрозы у них осталось. Это единственное многоголосое бормотание данных, которые невозможно было заполучить при иных обстоятельствах, само по себе оказалось достаточным для подтверждения существования второй целой вселенной антивещества, до точки конгруэнтной со вселенной нормального вещества, но совершенно противоположной ей по знаку. То, что походило на рождение атомов антиводорода, одновременно с рождением атомов обычного водорода, в действительности было смертью; теперь уже не было сомнения в том, что во вселенной антивещества время бежало вспять и то же самое касалось градиента энтропии, так как одно являлось демонстративным проявлением другого.

Концепция, конечно же, была весьма старой — столь старой, что на самом деле Амальфи лишь с огромным трудом смог ее припомнить. Просто во время его жизни она стала столь привычной, что он полностью забыл о ней. И возрождение этой концепции сейчас и здесь Онианами сперва показалось ему огромным анахронизмом, вычисленным лишь для того, чтобы сбить с пути настоящую работу практичных людей. В особенности недоверчиво он отнесся к предположению о вселенной, в которой негативная энтропия являлась главенствующим принципом; при таких обстоятельствах, как указала его скрежещущая, будто заржавелая, память, причина и следствие не могли предохранить даже примерные статистические соотношения, которые дозволялись для вселенной, доступной его чувствам. Энергия должна была аккумулироваться, события должны были совершаться в обратном направлении, вода должна была течь вверх по склону горы, старики — пробуждаться к жизни из воздуха и почвы и учиться в обратном порядке своей жизни, в направлении возврата обратно в лоно матерей.

— В общем-то так или иначе, это с ними и происходит, — мягко отметил Гиффорд Боннер. — Но в действительности, я сомневаюсь, что это парадоксально, Амальфи. Обе эти вселенных можно воспринимать как разворачивающиеся, и двигающиеся к своему концу, и теряющие энергию при каждом переходе. Тот факт, что с нашей точки зрения вселенная антивещества, кажется, накапливает энергию — всего-лишь предубеждение, встроенное в тот образ, каким мы привыкли смотреть на вещи. В действительности, обе эти вселенные, наверное, просто разворачиваются в противоположных направлениях, подобно двум жерновам. И хотя, с первого взгляда обе стрелы времени указывают в противоположных направлениях, в действительности они обе скорее всего указывают вниз, под гору, подобно указателям на верхушке холма одной и той же дороги. Но если вас беспокоит динамика этого процесса, то пожалуйста, помните то, что оба наших пространства являются четырехмерными и с такой точки зрения — совершенно статичны.

— Что соответственно приводит как жизненно важному вопросу смежности, — весело ворвался в разговор Джейк. — Дело в том, что оба этих четырехмерных континуума полностью взаимосвязаны, что совершенно ясно доказано двойным событием, наблюдавшимся Онианами; и я предполагаю, это должно означать, что нам необходимо предположить существование по крайней мере шестнадцати измерений для поддержки всей системы. В общем-то все это — вовсе неудивительно; вам нужно по меньшей мере столько же, чтобы описать довольно четко ядро атома средней сложности. Что же удивительно на самом деле, так это то, что оба континуума приближаются друг к другу; я согласен с Мирамоном, что наблюдения, произведенные его учеными невозможно интерпретировать каким-либо иным способом. До сих пор, сам факт, что тяготение в двух вселенных также противоположно друг другу по знаку, казалось само по себе достаточным свидетельством о том, что именно их разделяло, но теперь, назовите это как хотите — отталкивание или давление и как там еще — совершено очевидно, становится все слабее. И где-то в будущем, в недалеком будущем, это сопротивление снизится до нуля, и именно это и окажется Пифагоровой точкой точек столкновения двух целых вселенных…

… и просто трудно себе представить как весь этот физический каркас, даже допускающий наличие восемнадцати измерений, сможет сдержать всю высвобожденную при этом энергию, — подхватил доктор Шлосс. — И моноблок даже не сопоставим; если он когда-либо и существовал, это была всего-лишь подмоченная хлопушка по сравнению с тем, что может произойти.

— Другими словами: б а — б а х, — сказал Кэррел.

— Вполне возможно, что рационалистической космологии придется допустить существование всех трех событий, — заговорил Гиффорд Боннер. — Я имею ввиду — моноблок, тепловую смерть и эту штуку — это событие, которое похоже происходит где-то на полпути между двумя вышеупомянутыми. Любопытно: имеется определенное число мифов и древних философских систем, допускающих подобный разрыв непрерывности прямо посреди развития существования; Джордано Бруно, первый в истории Земли релятивист, назвал это периодом Межуничтожения, а его соратник по имени Вико допустил при этом, что возможно, это одна из первых в человеческой истории циклических теорий. А в скандинавской мифологии это называется Гиннунгагап. Но я не могу себе толком представить, доктор Шлосс, что уничтожение будет столь тотальным, как вы предполагаете. Я вовсе не физик, что спокойно признаю, но мне кажется, что обе вселенные противоположны друг другу по знаку в л ю б о й т о ч к е, что подчеркивалось всеми на этом совещании, и тогда результат не может быть т о л ь к о в виде общей трансформации вещества с обоих сторон в энергию. Должна также произойти и трансформация энергии в вещество, в столь же грандиозных масштабах, после чего снова начнется увеличиваться гравитационное давление между двумя вселенными, таким образом в действительности как бы прошедших сквозь друг друга и обменявшихся шляпами, и после этого снова начавших отдаляться друг от друга. Может быть, я упустил что-то важное?

— Я не уверен, что этот аргумент является столь элегантным, каким он кажется с первого взгляда, — возразил Ретма. — Для этого потребуется математический анализ доктора Шлосса, конечно; но тем временем, я ничего не могу сделать иного, кроме как гадать, почему к примеру, если этот одновременный цикл создания-межуничтожения-уничтожения действительно является циклом, то зачем ему необходимо иметь этот привязанный орнаментальный источник постоянного созидания? Механизм созидания, включающий в себя не менее чем три вселенских катаклизма в каждом цикле не нуждается в постоянной подпитке типа капели; либо один — грандиозен, либо другой — недостаточен. Кроме того, постоянное созидание подразумевает стойкое равновесие, что никак несовместимо с вышеуказанным.

— Я ничего не могу сказать на этот счет, — ответил Джейк. — И не похоже, что здесь могут помочь преобразования Милна; похоже, это всего-лишь что-то наподобие часового механизма.

— Определенное, как мне припоминается, математическим выражением величины бутылочки с аспирином, — уныло добавил Кэррел.

— В общем, пока я лишь совершенно уверен только в одном, — пробурчал Амальфи, — и это то, что чертовски маловероятно, что кто-нибудь останется в живых, чтобы позаботиться о точных результатах этого столкновения, после того, как оно произойдет. По крайней мере, при таком уровне, как идет эта наша перепалка. В действительности — существует что-либо полезное, что мы могли бы предпринять, или же нам лучше провести все это время за игрой в покер?

— Это, — ответил Мирамон, — именно то, что мы знаем менее всего. В действительности, похоже мы вообще ничего не знаем.

— Мистер Мирамон… — прозвучал из теней голос Уэба Хэзлтона и смолк. Очевидно, он ждал, что ему сделают замечание ввиду его обещания не вмешиваться в разговор, но для Амальфи, как и для любого присутствовавшего в комнате, было ясно что он никого уже не перебивал; его голос разорвал лишь мертвую и отчаянную тишину.

— Продолжай, Уэб, — сказал Амальфи.

— В общем, я тут кое о чем подумал. Мистер Мирамон прибыл сюда в поисках кого-то, кто бы мог ему помочь сделать что-то, что он сам не знает как сделать. А теперь он думает, что и мы не знаем как это сделать. Но что это было?

— Но он только что сказал, что он и сам не знает, — мягко напомнил Амальфи.

— Нет, я не это имел ввиду, — немного запинаясь произнес Уэб. — Просто я хотел спросить, что он х о т е л бы сделать, даже если он и не знает как? Даже если это и невозможно?

Неожиданно в спокойной атмосфере корабля раздался смешок Боннера.

— Именно так, — произнес он, — цель определяет средства. Курица — всего-лишь орудие для яйца, чтобы таким образом получить другое яйцо. Это внук Хэзлтона? Молодец, Уэб.

— Имеется довольно значительное число экспериментов, которые должны быть проведены, если бы мы только знали как их поставить, — задумчиво признался Мирамон. — Прежде всего, мы должны узнать более точную дату катастрофы, чем та, что имеется сейчас в нашем распоряжении; «ближайшее будущее» — довольно значительный объем времени при таких условиях, почти столь же неопределенный, как цель «когда-то». Прежде всего, для начала, нам необходимо определение этого события с точностью до миллисекунды. Я аплодирую блестящему чувству здравого смыслы молодого новоземлянина, но в то же время отказываюсь обманывать себя просьбой чего-то большего; даже это мне кажется безнадежным.

— Почему? — спросил Амальфи. — Что вам может понадобиться для подобных вычислений? С предоставленными данными, Отцы Города могли бы справиться с любыми вычислениями; они и создавались для выполнения любых математических операций, как только определены параметры; и за тысячу лет я не припоминаю ни случая, чтобы они не смогли прийти к какому-то результату, обычно в течении двух или трех минут; и никогда не дольше, чем в течении дня.

— О, я помню ваших Отцов Города, — произнес Мирамон, лишь на мгновение как бы иронически приподняв брови, что скорее всего, явилось последними остаточными проблесками его старого дикого ужаса перед вещами, которые б ы л и городом и его производными. — Но основной параметр, который здесь должен определиться — это точное определение энергетического уровня другой вселенной.

— Ну как же, это как раз должно быть не так уж и трудно, — сказал доктор Шлосс ко всеобщему удивлению. — Это — ничто иное, как изменение энергетического уровня в нашей собственной вселенной; мэр прав — Отцы Города могут сообщить вам необходимые данные еще до того, как вы закончите излагать им проблему. Т-тау преобразования — фундаментальные вещи для полетов со сверхсветовой скоростью. Я просто поражен, как вы могли до сих пор обходиться без них.

— Не совсем так, — поправил его Джейк. — Без сомнения, т-тау взаимоотношения являются конгруэнтными по обе стороны барьера. Я не сомневаюсь в этом и на секунду, но здесь вы имеете дело с шестнадцатью измерениями; так вдоль какой именно оси вы предполагаете оценить конгруэнтность? Или вы предполагаете, что т-временные и т-тау преобразования подходят и трансформируются вдоль всех шестнадцати осей? Вы просто не сможете проверить это, если только не захотите рассмотреть систему в целом для такого двойника, что для т-времени означает моноблок; этот путь — безнадежен. По крайней мере — он безнадежен для нас, на то время, что осталось в нашем распоряжении; мы просто будем растрачивать попусту дни в погоне за бесконечно ускользающими числами после запятой. С таким же успехом можно дать задание Отцам Города произвести вычисления конечного значения пи.

— Пожалуй, я ошибался, — произнес доктор Шлосс тоном, сочетавшим в себе угрюмый юмор и легкое разочарование. — Вы совершенно правы, Мирамон; именно здесь та разрывность, которую мы не можем определить теоретически. Как неэлегантно.

— Элегантность может и подождать, — сказал Амальфи. — А тем временем — неужели так невозможно определить значения энергетического уровня для другой стороны? Доктор Шлосс, ваша исследовательская группа вроде бы что-то говорила насчет возможности сконструировать прибор из антивещества. Так не могли бы мы использовать такую штуку в виде исследовательского снаряда и отправить его на другую сторону?

— Нет, — тут же ответил доктор Шлосс. — Вы забываете, что такой объект мог бы существовать на другой стороне — но прежде всего, он должен существовать на нашей. Нам понадобилось бы изыскать возможность собрать его здесь для эксперимента в будущем; а к тому времени, когда мы сможем его увидеть — в настоящем эксперимента — он будет находиться на стадии по меньшей мере довольно сильного распада, и затем будет эволюционировать до уровня своей сборки. И от него мы ничего не сможем получить, кроме того, как ведет себя антивещество в нашей вселенной; и он ничего нам не сообщит о любой вселенной в которой антивещество — норма.

Спустя мгновение он добавил задумчиво:

— И кроме того, такой проект едва ли удастся реализовать за время меньшее, чем столетие, я бы даже сказал — два столетия; и при таких обстоятельствах я предпочел бы сыграть в покер.

— А вот я бы не стал, — неожиданно заявил Джейк. — Думаю, Амальфи прав принципиально. Несмотря на трудность проблемы, необходимо создать какую-то исследовательскую станцию, которую мы могли бы послать в разрыв. Имейте в виду, что я в принципе согласен — создание прибора из антивещества — полностью ошибочно. Эта штука должна быть абсолютно нематериальна, нечто производное из того, что мы могли бы набрать в Ничейной Земле. Но видеть что-то на огромных расстояниях, несмотря на все шансы против — дисциплина, которой я обучен. Я не думаю, что мы должны считать это неразрешимой проблемой. Шлосс, а что думаете вы? Если вы и ваша группа готовы отказаться от вашего прибора из антивещества в пользу покера, не хотели бы вы поработать со мной некоторое время над этой проблемой? Мне понадобится ваш опыт, но вам, в свою очередь — моя точка зрения; и быть может, вместе нам удастся создать этот прибор и получить данные. Должен отметить, Мирамон, что я не испытываю особой надежды, но…

— За исключением той надежды, которую вы нам только что предложили, — ответил Мирамон с загоревшимися глазами. — Вот теперь я услышал от вас то, что надеялся услышать. Это голос Земли из нашей памяти. Мы предоставим вам все, что только в наших силах; для начала, мы предоставим вам нашу планету. Но вселенную, обе вселенных и немыслимую метавселенную, вы должны создать для себя сами. Мы и запомнили вас такими — в вас всегда присутствовала эта безграничная амбиция.

Неожиданно он слегка приуныл.

— И мы будем вашими учениками; и это тоже, как это было всегда. Только начать — это все, что мы просим.

Амальфи окинул взглядом и понял, что за столом достигнут консенсус. И подобное согласие, в котором он нуждался со стороны слушателей с Новой Земли, он смог получить, с тем же успехом, исходя из общего молчания.

— Я думаю, — медленно констатировал он, — что мы уже начали.

 

4. ФАБР-СУИТ

В полуденном сиянии огромной Цефеиды, вокруг которой планета находилась на орбите в данный момент, на холме Он было особенно жарко. Несмотря на то, что она находилась на почтительном расстоянии в тридцать пять астрономических единиц, что составляло удаление, в тридцать пять раз превышавшее расстояние от Солнца до старой Земли. И даже на таком удалении, сияние звезды, чья абсолютная магнитуда составляла минус единицу, едва было переносимо в пик ее восьмидневного цикла. В низшей точке этого цикла, когда интенсивность излучения падала в двадцать пять раз, наоборот, становилось довольно холодно, да так, что можно отморозить уши; ситуация, далекая от идеальной для планеты, в основном агропромышленной. Но Ониане и не собирались задерживаться во владениях Цефеиды дольше, чем на один сельскохозяйственный сезон.

Уэб и Эстелль расположились в высокой траве, покрывавшей холм под палящими лучами светила и медленно приходили в себя. Уэб особенно был рад каникулам. Это утро началось с трезвого исследования Фабр-Суит, величайшего монумента прошлого планеты Он, а в настоящем — центра философской мысли планеты; до сих пор это оказалось единственным местом, найденным ими на Он, которое им позволено было исследовать самим. Разрешение на это они получили как от самих Ониан, так и от своих родителей. Тем не менее, этим утром, свобода преподнесла им неожиданное, но логичное последствие: они обнаружили, что Фабр-Суит являлся также одним из немногих городов на планете, где детям Ониан разрешалось свободно перемещаться. Во всех иных местах располагалось слишком много механизмов и машин, необходимых для жизни планеты в целом; и Ониане не хотели допустить и малейшей возможности, чтобы дети могли попасть в гущу работ, кроме того, с их незначительным населением, они не могли допустить утраты даже одной-единственной жизни.

Уэб и Эстелль переоделись в одеяния наподобие хитонов — одежду Ониан в тот же момент, когда им сообщили о разрешении исследовать город, хотя и на весьма ограниченных условиях, но у детей Ониан не составило большого труда разобраться в маскировке, так как Уэб и Эстелль могли разговаривать на их языке с большим трудом. Этот языковый барьер оказался частью раздражения — хотя большинство взрослых Ониан разговаривали на смеси Английского, Интерлинга и Русского, считавшегося beche-de-mer глубокого космоса, давно уже выученного Бродягами, в то время как дети его не знали — что к тому же оказалось и так уж и плохо, поскольку это незнание предотвратило интенсивный допрос Уэба и Эстелль об их собственном мире, его культуре и истории. Вместо этого, они вскоре обнаружили, что принимают участие в довольно сложной игрой преследования, называвшейся Матрица, похожей на перебежки-пятнашки, за одним исключением — игра была трехмерной. В нее играли в двенадцатиэтажном здании, имевшем прозрачные перекрытия, так что всегда можно было разглядеть положения других игроков и кроме того — расположенные в стратегических точках спиндиззи и шахты с фрикционным полем позволяли быстро перескакивать с этажа на этаж. У Уэба первого зародилось подозрение, что здание либо построено специально для этой игра, либо его полностью оставили для этой цели, так как прозрачные перекрытия были соответствующим образом расположены и кроме того, само здание, похоже не имело ничего другого, что можно было бы использовать для других целей.

Сперва Уэб посчитал, что игра достаточно увлекательна, но так же и сбивает с толку — он оказался одним из первых ликвидированных игроков. Если бы не импровизация со сменой правил, он оказывался бы «Этим» каждый новый цикл, но даже и под защитой новых правил он не смог показать хороший результат. С другой стороны, Эстелль, восприняла Матрицу, словно она родилась для этой игры и буквально через полчаса ее длинноногая, худенькая фигурка, столь же худенькая, как и у остальных мальчишек, стрелой проносилась среди калейдоскопа бегущих фигур с поразительной грациозностью и быстротой. Когда пришло время ленча, запыхавшийся Уэб со своим уязвленным чувством собственного достоинства, более чем приветствовал возможность выбраться из города в жаркий полудень пологих холмов.

— Они такие хорошие; мне они нравятся, — сказала Эстелль, приподнявшись на локте, чтобы задумчиво попробовать дыню, имевшую очертания тыквы и зелено-серебристый цвет, которую ей дал один из мальчишек-Ониан — очевидно, как приз. При первом же укусе, послышалось тихое, но довольно долгое шипение и воздух вокруг них наполнился столь сильным ароматом пряностей, что Эстелль пришлось чихнуть сразу пять раз подряд. Уэб было засмеялся, но его смех неожиданно прервался пароксизмом его собственного чиха.

— О да, они нас л ю б я т, — выдохнул он, вытирая глаза. — Ты так здорово сыграла в их игру, что они подарили тебе бомбочку, наполненную газом для чихания, чтобы ты больше уже не играла в нее.

Но тем временем запах резко упал по интенсивности, снесенный навевавшим едва заметным ветерком. И спустя какое-то время Эстелль осторожно запустила пальцы в рану, которую она нанесла плоду и разломила дыню. Больше ничего не произошло; запах теперь был вполне переносим, и они оба неожиданно заметили, что он едва различим, но одновременно вызвал усиленное слюноотделение. Эстелль передала Уэбу его половинку. И он впился зубами в хрустящую белую плоть гораздо активнее, чем намеревался. Результат заставил его прикрыть глаза; вкус был похож на быстрозамороженную музыку.

Они прикончили плод в уважительной тишине и, утерев свои рты хитонами, снова улеглись на траву. Спустя какое-то время, Эстелль произнесла:

— Хотелось бы мне, чтобы мы могли поговорить с ними получше.

— Мирамон мог разговаривать с н а м и достаточно хорошо, — сонно ответил Уэб. — Ему и не нужно было нудно учить наш язык. Здесь у них это делается с помощью машин, как это было у нас, когда мы были Бродягами. Я хотел бы, что бы и у нас так оставалось и сейчас.

— Гипнопедия? — спросила Эстелль. — Но я думала, что с этим все покончено и забыто. Ведь в действительно ты не у ч и ш ь с я таким образом; ты просто узнаешь факты.

— Точно, только факты. Естественно, так нельзя научиться пониманию. Для этого у тебя должен быть наставник. Но это было вполне неплохо для запоминания таких вещей как 1 х 1 = 10, или таблиц на обложке книги, или 850 слов, более всего необходимых для изучения нового языка. Обычно на это уходило около пятисот часов, чтобы набить твою башку всем этими, знаниями с помощью обратной ЭКГ-связи, мерцающего видения, звукового повтора и я не знаю чего там еще — и все это время ты находился под гипнозом.

— Звучит довольно легко, — также сонно прокомментировала Эстелль.

— То, что должно быть легким, таковым и является, — ответил Уэб. — Какой смысл учить такие вещи зубрежкой наизусть? На это уходит слишком много времени. Ты сама знаешь, что можешь выучить какую-то вещь за десять повторений или пять, а у других детишек на это может уйти тридцать повторений. И тебе придется просидеть дополнительно двадцать или двадцать пять повторов, в которых ты вовсе не нуждаешься. Если я что и ненавижу в школе — так это зубрежка — все это время затраченное попусту, когда его можно было бы по-настоящему использовать на что-то полезное.

Неожиданно Уэб осознал, что уже некоторое время слышит странный хлопающий звук, доносившийся с вершины холма позади него. Он достаточно хорошо знал, что опасных животных на планете Он не было, но только сейчас он понял, что уже какое-то время слышал этот звук, пока еще говорил; и у него появилась мысль, что быть может, его определение опасного зверя не обязательно должно совпадать с таковым у Ониан. Так или иначе, он мог лишь надеяться; в лучшем случае это мог оказаться только тигр. Он быстро повернулся, на локтях и коленях.

— Не глупи, — произнесла Эстелль, не пошевелившись и даже не открыв глаза. — Это всего лишь Эрнест.

Из-за вершины холма показался свенгали и покатился, похрустывая, через высокую траву, целой симфонией отчаянной дезорганизации. Он лишь мельком «взглянул» на Уэб и затем склонился над Эстелль с укоризненным взглядом совершенного позабытого зверька, но по-прежнему — и он надеялся, что вы это заметите — твердого в своей искренней преданности. Уэб подавил возникший было смешок, потому что едва ли можно было винить это существо; так как оно было столь же безмозглым, как и бесполым — несмотря на свое прозвище — оно не смогло придумать никакого иного способа следовать за Эстелль, кроме как принять участие и повторить каждое ее движении в игре Матрица, в игре, для которой существо абсолютно не было приспособлено, так что оно только что закончило ее. Просто счастье, что дети не сочли это создание одним из игроков, иначе бедному Эрнесту пришлось бы пробыть Этим — и об этом Уэб подумал с неосознанной неприязнью — вплоть до самого конца времени.

— Мы могли бы и здесь подписаться на это, — неожиданно выпалил он.

— На что? Гипнопедию? Твоя бабушка нам не позволит.

Уэб повернулся и снова сел на траву, выдернув при этому длинный, пустой внутри стебель бамбукоподобной травы и вонзая в задумчивости в мякоть корешка свои зубы. — Но ее здесь нет, — сказал он.

— Нет, но она обязательно приедет, — сказала Эстелль. — Она ведь школьный воспитатель на Новой Земле. Мне не раз приходилось слышать, как она воевала по этому поводу с моим отцом, когда я еще была маленькой. Она обычно говорила ему: «Зачем вы теперь учите ребятишек всем этим вычислениям и истории? Что полезного от всего этого тем, кому предначертано когда-нибудь улететь осваивать новые планеты?» Обычно после этого, мой Папаша нес какую-то ужасную чепуху.

— Но сейчас ее здесь нет, — повторил упрямо Уэб с незначительным ненамеренным ударением. Только сейчас он вдруг понял, что лицо Эстелль с прикрытыми глазами, было столь прекрасно в своей безмятежности под лучами бело-голубой звезды в это однодневное лето, гораздо прекраснее, чем что-либо виденное им прежде. Он понял, что больше ничего уже не хочет добавлять.

А в это самый момент, свенгали, отдохнув уже достаточно, что бы прийти к консенсусу среди разбросанных по его телу ганглиевых клеток, служивших ему мозгом, сколь бы ни было плохо, заключил, что его долгий преданный «взгляд» на Эстелль ничего хорошего ему не сослужил. В то же время одно из его щупалец, все это время подрагивавшее, тянущееся к одной из корок дыни, неожиданно преодолело определенный порог и телеграфировало назад, остальной части зверька о значения этого едва заметного запаха специй. И вся остальное существо Эрнеста с радостью перетекло в это щупальце и свернулось в шарик вокруг этой корки; и затем моллюск безнадежно покатился вниз по холму, свернувшись шариком, но корка дыни были надежно зажата у него в середине. Когда существо покатилось, оно издало тонкий переливчатый свист, заставивший пошевелиться волосы на позвоночнике у Уэба — в первый раз он услышал, чтобы свенгали издал звук — но существо ни за что не хотело расставаться с своей добычей; наконец оно плюхнулось в небольшой ручеек, лениво текущий внизу в долине и его медленно понесло вниз по течению, несмотря на его едва слышимые протесты, но по-прежнему свенгали алчно переваривал свою добычу.

— Эрнест поплыл, — прокомментировал Уэб.

— Знаю. Я слышала. Он такой глупыш. Но он вернется. И твоя бабушка приедет тоже. Как только Мирамон, Мэр и доктор Шлосс и остальные решили остаться на планете Он, потому, что вся необходимая работа должна быть проведена здесь, они послали домой сообщение о том, что о нас кто-то должен побеспокоиться. Они думают, что мы не можем сами о себе побеспокоиться. Они не хотят позволить нам шататься по чужой планете самим, в полном одиночестве.

— А может быть и нет, — уклончиво произнес Уэб. Он уже взвесил это предположение; похоже, в нем содержалось немало неясностей. — Но почему обязательно это должна быть бабушка?

— Что ж, это не может быть папочка, потому что он должен оставаться на Новой Земле и работать на своей частью проблемы, над которой мы работаем здесь, — констатировала Эстелль. — И это не может быть твой дедушка, потому что он должен оставаться дома и исполнять обязанности мэра, пока Мэр Амальфи здесь. И это не может быть и моя мама, потому что все они — вовсе не ученые или философы, они просто бы внесли еще больше суматохи на Он, чем мы сами. Если они кого и отправят сюда, чтобы приглядеть за нами, то это будет только твоя бабушка.

— Похоже, что так, — признал Уэб. — Это помешает нам, уж точно.

— Даже больше, — с досадой сказала Эстелль — Она отошлет нас домой.

— Он не сделает этого!

— Еще как сделает. Они привыкли так думать. Она весьма практично отнесется к этому вопросу.

— Это вовсе не практичное отношение, — запротестовал Уэб. — Это предательство, вот и все. Она просто не может вот так прилететь, чтобы заботиться о нас на Он, просто как предлог для того, чтобы отправить нас домой.

Эстелль не ответила. И спустя мгновение Уэб снова открыл свои глаза, запоздало поняв что на его лицо упала тень.

Над ними стоял Онианский мальчишка, подаривший Эстелль дыню, спокойно и уважительно ожидавший в тишине, но очевидно, вполне готовый возобновить игру, как только они к этому будут готовы сами. Позади него, виднелись лица других Онианский детей, очевидно гадавших, что чужаки и их странно пахнущий любимец без костей сделают в следующий момент, но при этом они оставили всю инициативу своему представителю.

— Привет, — сказала Эстелль, снова приподымаясь.

— Привет, — запинаясь, ответил высокий мальчик. — Да?

На какой-то момент, он похоже, замешкался; но затем, улучшив ситуацию, он присел и и продолжил на простейшем Онианском, каком только смог.

— Вы отдохнули. Да? Сыграем в другую игру?

— Только не я, — ответил почти негодующе Уэб. — Лучше сыграем в Матрицу вчера, завтра, в какой-нибудь день. Да?

— Нет, нет, — ответил Онианин. — Не Матрица. Это другая игра, игра отдыха. Вы играете в нее сидя. Мы называем ее игрой в неправду.

— А. И каковы же ее правила?

— Каждый играет по очереди. Каждый рассказывает историю. Это должна быть настоящая история, но без какой-либо правды в ней. Другие игроки — судьи. Вы получаете очко за каждую мысль, которая правда в рассказе. Побеждает тот, кто меньше всего набрал очков.

— Знаешь, я похоже упустила по меньшей мере пять ключевых слов в том, что он сказал, — обратилась Эстелль к Уэбу. — Как это все на самом деле, повтори-ка.

Уэб быстро объяснил. Хотя его владение разговорным языком планеты Он ограничивалось временами прошлого подлежащего, настоящего возбудимого и будущего безысходного, его словарь, представлявший довольно пеструю неботаническую смесь родов и корней и несмотря на его склонение в одной массивной несклонности уклонения, он заметил, что довольно неплохо начал разбираться в языке, по крайней мере тогда, когда на нем говорили медленно. Вполне возможно, что и он так же упустил те же пять слов пока говорил мальчик-Онианин, но он понял значение всего сказанного из самого контекста. Эстелль же, очевидно, по-прежнему пыталась перевести слово за словом, вместо того, чтобы постараться ухватить полное значение предложения.

— О, теперь я поняла, — ответила Эстелль. — Но как они оценивают превосходство одной правды над другой? Если в моем рассказе солнце восходит утром, и я скажу, что на мне одето что то такое, например, как этот хитон, снизят ли мне за это под одному очку?

— Я попытаюсь спросить у него, — с сомнением произнес Уэб. — Но я не уверен, что знаю все имена существительные, которые мне нужны.

Он перевел этот вопрос Онианскому мальчишке, обнаружив, что вынужден задать его более абстрактно, чем ему бы хотелось; но мальчишка быстро ухватил не только суть того, что он попытался сказать, но и смог сам найти возможность передать в конкретных именах существительных с внушительной догадливостью.

— Все решают судьи, — сказал он. — Но есть правила. Одежда — только маленькая правда, и это значит — только одно очко. Восход солнца на планете, подобной Новой Земле — закон природы, и это может стоить тебе пятидесяти очков. На свободной, внесистемной планете, вроде Он, это может быть частично правдой и обойтись в десять очков. Или это может быть абсолютная ложь и в этом случае — ничего. Вот почему у нас имеются судьи.

Уэбу пришлось все это передать во все увеличивающихся более простых формах, когда в свою очередь ему пришлось все это объяснять Эстелль. Но наконец, он уже достаточно уверился, что оба игрока с Новой Земли поняли правила игры. Чтобы придать этой уверенности двойную надежность, он попросил Ониан начать первыми, так чтобы он и Эстелль смогли познакомиться и различными видами вранья, наиболее похвального и тем образом, каким судьи из игроков наказывали за каждую нечаянную правду.

Первые два рассказа почти что убедили его, что он был чрезмерно осторожным. По крайней мере, все казалось весьма простым, в том что касалось как самих условий описания игры, так и самих рассказанных историй, а также и то что у Ониан, как у расы имелось мало талантов к выдумке. Но, тем не менее, третий игрок — девочка лет примерно девяти, совершенно очевидно, просто взрывавшаяся от нетерпения в ожидании своей очереди поведать историю, полностью поразила его. Как только до нее дошел черед она начала:

— Этим утром я видела письмо, и адрес на нем было указан — Четыре. У письма были ножки, и ножки были одеты в сапожки. Хотя письмо доставила почтовая ракета, но оно само протопало весь путь. И хотя Четыре это четыре, все это — тройная устроенная тревога, — триумфально закончила она.

За этим последовала короткая, растерянная тишина.

— Это совсем не похоже на вранье, — обратилась на своем языке к Уэбу Эстелль. — Это скорее похоже на загадку.

— Это нечестно, — в то же самое время начал выговаривать строгим голосом лидер Онианской ребятни девятилетней девчушке. — Мы еще не объяснили правил переворота.

Он повернулся к Уэбу и Эстелль.

— Еще одна часть игры — это попытаться рассказать историю, которая совершенная правда, но звучит как ложь. При перевороте, судьи наказывают вас за каждое вранье, на котором они вас подловят. Если вы не пойманы — вы сказали полную правду; что выиграет один круг даже над полной ложью. Но было нечестно со стороны Пилы попытаться проделать переворот прежде, чем мы вам объяснили его правила.

— Я вызываю один раз, — важно объявил Уэб. — Действительно ли это утро было? Если да, тогда мы знали; но мы не знали.

— Это утро, — настаивала Пила, защищая перед лицом очевидного неодобрения своих соратников свой переворот. — Вас тогда не было. Я видела, как вы ушли.

— А как ты можешь все знать об этом? — спросил Уэб.

— А я тут была неподалеку, — ответила девочка. Неожиданно она не удержалась и захихикала. — И я слышала, как вы оба разговаривали, тоже, на склоне холма.

Так весь ее этот ответ был произведен на быстром, хотя и весьма с сильным акцентом beche-de-mer Бродяг, очевидно не было необходимости задавать дальнейшие вопросы.

Уэб испытывал с большим трудом удерживаемое вежливое обращение с женщинами, но все же предложил Пиле свою самую вежливую из улыбок. — В этом случае, — официально произнес он, — ты выиграла. Мы благодарим тебя из самых глубин наших сердец. Это — хорошие новости.

Он так и не смог решить определенно, сказались ли его неполное знание Онианского языка, превратившее эту вежливую речь в нечто вроде «Чертовски гримасничаешь, не смотря на то, что тебе девяносто» или «Почему это я выгляжу похожим на кусок коричневой дыни?» или все же ему удалось сказать то, что он намеревался, но к его великому удивлению, Пила расплакалась.

— О, о, о, — заревела она. — Это мог быть мой самый первый переворот. И ты победил меня, ты победил меня.

Судьи уже собрались тесной кучкой и что-то обсуждали. Несколькими минутами позже, Сильвадор, лидер ребятни, мягко погладил по голове плачущую Пилу и сказал. — Ну, а теперь успокойся. Напротив, наш друг Уэб должен быть наказан за вранье.

Подмигнув, он предложил свою руку Эстелль, и она поднялась на ноги распутав одним грациозным движением тот узел, в который она себя завязала, во время игры во вранье.

— Этот штраф включает в себя и нашего друга Эстелль, — зловеще добавил он. — Вы оба должны пойти с нами, прямо в город и быть, — тут он принял позу палача, — погружены в сон на некоторое время.

— Нет, — возразил Уэб. — Мы уже должны идти. Он, пошатываясь, встал на слегка затекшие ноги.

— Пожалуйста, — попросил Сильвадор. — Мы в действительности не имели ввиду наказание. Вы хотели учиться во сне. Вы можем привести вас к учителю во сне. Разве не об этом вы просили сегодня утром? У Пилы сегодня после полудня должны были быть два часа обучения. Мы собирались предоставить их вам; и тогда бы вы смогли выучить язык планеты Он и разговаривать с нами!

— Но каким образом мы солгали? — спросила Эстелль лукаво прищурив глаза.

— Уэб сказал, что это были хорошие новости, — торжественно провозгласил Сильвадор, — что его друг Ди уже приехала. Он солгал насчет уже свершенного факта; это стоит пятидесяти очков.

Дети с Новой Земли переглянулись друг с другом. — Уф, ну ладно, водоросли и гравитация, — неожиданно сдался Уэб. — Что ж, пошли, попробуем. Все равно мы достаточно скоро увидим Ди.

Ди просто взорвалась, когда услыхала об этом.

— Ты вообще-то хоть что-нибудь соображаешь, Джон? — потребовала она. — Откуда тебе знать, что именно они здесь учат с помощью гипнопедии? Как ты мог позволить детям самим бегать по совершенно незнакомой планете, даже не зная, что эти дикари могут с ними сделать?

— Он ничего с нами не сделали… — сказал Уэб.

— Они не дикари… — сказал Амальфи.

— Я то уж хорошо знаю, что они такое. Я тоже была здесь первое время, когда и ты был тут тоже. И я считаю, что это — преступная небрежность — позволить дикарям вмешиваться в работу детского разума. Или иного любого цивилизованного разума.

— А как именно ты определяешь цивилизованный разум? — в свою очередь потребовал от нее Амальфи. Но он сразу же понял, что это бесплодный вопрос и вдобавок еще и язвительный. Он достаточно хорошо смог разглядеть, что она осталась той же самой девочкой, которую он встретил во время разборки с Утопией — Гортом. Она осталась той же самой женщиной, которую он продолжал любить, тем же светлым физически обликом, который он мог лелеять вплоть до самого конца времени. Но она постепенно старела — и как можно объяснить это женщине? Ониане и дети приближались к концу времени, испытывая при этом отношению к нему, как к чему-то новому, какому-то новому опыту. Но Ди, Марк и Амальфи, а с ними — действительно и все население Новой Земли, подходили к этому с позиций века, с позиций двух материальных форм, которым суждено столкнуться; Ди ничего не хотела думать, а просто отставить в сторону это новое знание, чтобы спокойно доживать при свершившемся факте. Да и сам он никак не хотел принять за неизбежно то, что должно было произойти; и Ди ни за что не хотела, чтобы дети учили новый язык: они оба явственно проявляли все признаки наступающей старости, что сопутствовало и их собственной культуре. Да, лекарства по-прежнему действовали; и физически они все еще были молоды; но возраст тем не менее неотрывно сопутствовал им и быть может, это было и к лучшему. В конце концов, невозможно обмануть ни время, ни градиент энтропии, но не было и надежды, кроме той, что существовала в виде Ониан и детей. Больной раком гигант — Король Будапешта и Глава Служителей в джунглях были столь же стары, как и Амальфи сейчас, когда они встретился и победил их, и с тех пор он даже заимел idee fixe; хотя он по-прежнему находился в отличном физическом состоянии, но умственно, он уже почти полностью использовать всего себя.

И оставались лишь два пути, которыми ты мог идти к своей смерти; либо ты принимал как данное, свою неминуемую смерть, либо ты отказывался в это верить. Отрицать эту проблему значило бы вести себя по детски или маразматически, как дряхлый старик. Ему не хватало подвижности приспособления, который назывался процессом взросления; и когда дети и дикари более подвижны в этом, чем ты — тогда ты должен узреть, что уже и для тебя пробил вечерний звон и ты должен уйти успокоенно. В ином случае, они просто похоронят, тебя, их номинального лидера, заживо.

Конечно же Ди не стала отвечать на вопрос; они просто угрюмо посмотрела на Амальфи. Так или иначе, только что прекращенный спор велся sotto voce, потому что в остальной части комнаты совета Ониан все остальные присутствовавшие были полностью поглощены попыткой определить количество гамма-излучения, которое будет произведено в результате прохода двух вселенных друг сквозь друга, и степени его перехода в одну из двух форм материи, в результате такого столкновения. И Ди пришлось довольно трудно, когда она попыталась проникнуть в гущу дискуссии, чтобы найти Уэба и Эстелль, которые к данному моменту стали уже полноправными, хотя и молчаливыми партнерами в подобных головоломных совещаниях.

— Меня это совершенно не удовлетворяет, — говорил Ретма. — Доктор Шлосс утверждает, что значительная часть этой энергии выльется в обычный шум, словно встреча двух вселенных аналогична лязгу соударяющихся цимбал. Чтобы допустить это, надо принять, что Постоянная Планка так же верна и для Гильбертова пространства, о чем бы не имеем и малейшего свидетельства. Мы не можем накладывать градиент энтропии под прямым углом к реакции, которая сама включает в себя энтропии совершенно противоположные по знаку и расположенные в уравнении по обе стороны от знака равенства.

— Почему вы считаете, что это невозможно? — спросил доктор Шлосс. — Именно для этого и предназначено пространство Гильберта: для обеспечения выбора осей на случай именно такой операции. И если у вас имеется подобный выбор, остальное — достаточно простое упражнение по проекционной геометрии.

— Я этого не отрицаю, — несколько натянуто произнес Ретма. — Я всего-лишь ставлю под вопрос применимость этого. У нас нет никаких данных, которые бы предполагали, что решение проблемы именно таким образом могло быть чем-то б о л ь ш и м, чем простое упражнение; так что дело не в том, какое это будет упражнение — простое или сложное.

— Я думаю, нам пора идти, — сказала Ди. — Уэб, Эстелль, пожалуйста, проследуйте за мной; мы только мешаем, а у нас есть еще много дел.

Ее громкий сценический шепот прервал дискуссию гораздо более эффективно, чем могла бы любая речь, произнесенная обычным тоном. Лицо доктора Шлосса на мгновение скривилось в раздражении. И так же на мгновение, лица Ониан стали вежливо отчужденными; затем Мирамон повернулся и посмотрел сперва на Ди, а затем — на Амальфи, вопросительно приподняв брось. Амальфи кивнул, слегка раздосадованно.

— Неужели нам надо уходить, бабушка? — запротестовал Уэб. — Я имею ввиду, что именно для этого мы здесь и находимся. И Эстелль хорошо разбирается в математике; то и дело Ретма и доктор Шлосс обращаются к ней, чтобы подобрать сочетание Онианских определений с нашими.

Ди немного подумала на этот счет.

— Ну что ж, — сказала она, — я думаю, это не принесет вреда.

Это был совершенно ошибочный ответ, которого и можно было ожидать, хотя Уэб никоим образом не мог его предугадать. Он не знал, как это хорошо понимал и знал Амальфи из своих воспоминаний, что женщины на планете Он когда-то находились в положении худшем, чем рабы. В действительности, к ним относились, как чему-то совершенно отвратительному, хотя и необходимому — что-то вроде сочетания между демоном и низшим животным. Таким образом, он не обладал возможностью распознавания, что даже и сегодня, Онианские женщины были по-прежнему исключительно подчинены своим мужчинам и куда как менее приветственны в ситуации такого рода. Амальфи не видел и возможности в данный момент объяснить Уэбу — или Эстелль, если на то пошло — почему оба ребенка теперь должны уйти. Это объяснение потребовало бы большего знания и понимания Ди, чем имели Уэб и Эстелль; к примеру, им пришлось бы узнать, что в глазах Ди женщины планеты Он были теперь эмансипированы, все но еще не наделены равными правами; и для Ди в этом абстрактном различии заключался весьма высокий эмоциональный заряд. И более того — поскольку сами Онианские женщины вполне удовлетворялись существующим положением.

Мирамон собрал свои бумаги, поднял и медленно подошел к ним; выражение его лица было исключительно вежливым. Ди наблюдала за его приближением с выражением затаенной, но решительной подозрительности, которой Амальфи ничем не мог помочь, только лишь симпатизировать, несмотря на то, что он находил это немного смешным.

— Мы рады приветствовать вас здесь, миссис Хэзлтон, — произнес Мирамон, наклоняя голову. — Многим из того, чем мы стали сегодня, мы обязаны вам. Я надеюсь, вы позволите на выразить нашу признательность; моя жена и ее леди ожидают вас, чтобы оказать вам почести.

— Спасибо, но я не… я в действительности имела в виду…

Ей пришлось замолчать, совершенно очевидно, обнаружив, что в короткое мгновение ей не вспомнить то, что она значила так много лет назад, когда она была, понимала она это сама или нет, совсем другим человеком. Действительно, тогда она оказалась одним из главных факторов в эмансипации женщин планеты Он, и Амальфи был рад ее энергичной помощи, особенно, когда она оказалась исключительно важной в кровавой борьбе за власть на этой планете. И таким образом — жизненно важной для выживания города — последнее, пожалуй, было формулой, которая когда-то являлась столь же магической и за пределами проверки, как и само желание к жизни; а теперь это был ничего не значащий лозунг, к тому же довольно застарелый, как например «Помни Бастилию» или «Мэйсон, Диксон, Никсон и Йетс» или «Звезды Должны Быть Нашими!». Первая встреча Ди с женщинами Он произошла еще в те дни, когда они были лишь вонючими неумытыми существами, содержавшимися в церемониальных клетках. И что-то в нынешнем обращении к ней Мирамона, очевидно напомнило ей об этих давних днях, быть может даже заставило почувствовать прикосновение решеток и грязи вокруг ее самой. И все же временной интервал был слишком велик, а вежливость слишком интенсивна, чтобы позволить ей почувствовать себя обиженно при таких обстоятельствах. Если она и помнила о них в действительности. Она бросила быстрый взгляд на Амальфи, но лицо мэра оставалось совершенно беспристрастным; она достаточно хорошо знала его, чтобы увидеть — отсюда ей не получить никакой помощи.

— Благодарю вас, — безнадежно произнесла она. — Уэб, Эстелль — пора идти.

Уэб повернулся к Эстелль, словно ища поддержки, в подсознательной пародии на невыраженный призыв о помощи Ди к Амальфи, но Эстелль уже подымалась со своего места. В глазах Амальфи, девушка выглядела немного развеселенной и чуть высокомерной. Да, у Ди еще будет масса хлопот с этой штучкой. Что же касается Уэба, то любой совершенно ясно мог увидеть, что он влюблен, так что в е г о случае не потребуется никакого специфического управления.

— Я бы вот что предложил, — откуда то из воздуха проговорил голос отца Эстелль. — Предположим, мы примем что не существует термодинамического перехода между двумя вселенными до момента контакта. Если это так, нет никакой возможности применить симметрию, если только мы не предположим, что этот момент перехода — в действительности мгновение полного нейтралитета, не обращая внимания на то, сколь взрывной характер несет этот знак эквивалентности для обеих сторон. Мне кажется, это вполне здравомыслящее предположение, и оно позволит нам избавиться от Постоянной Планка — здесь я согласен с Ретмой что в подобной ситуации это всего-лишь мешающий фактор — и тогда мы может работать с противоположными знаками на условиях старой теории нейтринно-антинейтринной природы тяготения Шиффа. Кроме того, ее с той же легкостью можно подвергнуть квантованию.

— Но только не по условиям Греба, — возразил доктор Шлосс.

— Дело не в этом, Шлосс, — возбужденно возразил ему Джейк. — Условия Греба не переходят; они применимы к нашей вселенной, и возможно, они применимы и на другой стороне. Н о о н и н е п е р е с е к а ю т с я. Что нам по-настоящему нужно, так это функция, которая могла бы допустить подобное пересечение. Либо какое-то предположение, подходящее к фактам, которое позволило бы нам полностью освободиться от перехода. Именно об этом и говорил Ретма, если только я его правильно понял, и я считаю, что он прав. Если у вас нет уравнения описания такого перехода, которое совершенно нейтрально в любой точке пространства Гильберта, тогда вы автоматически приходите к предположению о реальности существования Ничейной Земли. А здесь мы вынуждены начать с полного ОТРИЦАНИЯ.

Эстелль остановилась у двери и повернулась к невидимому источнику голоса ее отца.

— Папочка, — сказал она, — если это все равно, что переводить Онианскую математику на математику Новой Земли. И если вам приходиться иметь дело с Ничейной Землей, почему бы вам не начать с пуль?

— Идем, дорогая, — сказала Ди. Дверь закрылась.

После этого в комнате воцарилась весьма протяженная тишина.

— Вы позволяете этим детям просто растрачиваться впустую, Мэр Амальфи, — наконец сказал Мирамон. — Почему вы это делаете? Если бы вы только наполнили их умы фактами, которые им необходимы — и это так легко, как вы хорошо знаете, вы научили нас, как это делать…

— С нами это уже теперь не так легко, — вздохнул Амальфи. — Мы гораздо старше вас; и мы больше уже не разделяем ваше озабоченность суть вещей. И ушло бы слишком времени на объяснение, как мы пришли к такому пути. А теперь у нас достаточно много других проблем, с которыми надо разбираться.

— Если это правда, — медленно произнес Мирамон, — тогда действительно не имеет смысла говорить об этом. В ином случае я должен буду испытывать жалость к вам; а этого не должно произойти, иначе — мы все пропали.

— Ну, не совсем так, — несколько натянуто улыбнулся Амальфи. — Нет ничего совершенного конечного. Так на чем мы остановились? Это всего-лишь только начало конца.

— Если бы вселенной было суждено существовать бесконечно, Мэр Амальфи, — сказал Мирамон, — я все равно, так никогда бы и не смог понять вас.

И таким образом, предательство свершилось. Уэб и Эстелль так никогда и не услышали ничего из весьма напряженной и горькой беседы между Амальфи и Хэзлтоном через триллионы и триллионы миль бескрайнего пустого пространства между планетой Он и Новой Землей, которая в результате заставила Хэзлтона отозвать свою жену домой, прежде, чем она еще в большей степени противопоставит себя Онианам; не знали они в точности и почему отзыв Ди означал и их отзыв. Они просто повиновались, молча и внутренне сожалея, волей-неволей, выражая свое несогласие полным молчанием — единственным, имевшимся в их распоряжении оружием — их мятежом против неразумности логики взрослых. И в сердцах своих они понимали, что им было отказано в первой настоящей вещи, которую они желали, за исключением друг друга.

А время неумолимо двигалось к концу.

 

5. ДЖИХАД

Этот разговор в особенной степени оказался болезненным так же и для Амальфи, несмотря на многие века приобретенного опыта из наличия расхождений во мнении с Хэзлтоном, обычно заканчивавшихся навязыванием мнения Амальфи, если не существовало никакого иного пути обойти его как-то иначе. В этом споре присутствовало нечто, имевшее некую неприятную нотку для Амальфи, однако он достаточно хорошо понимал, в чем оно заключалось: это бесплодный, короткий и бесстрастный «осенний роман» с Ди. И сейчас, отсылая ее домой, к Марку, несмотря на то, что он считал это необходимым, это действие весьма откровенно оказалось возможно интерпретировать, как акт мести в отношении когда-то любимого человека, которого уже больше не любишь. Подобные разрывы довольно часто случались между возлюбленными, и об этом Амальфи очень хорошо знал.

Но предстояло сделать столь много всего, что он смог забыть об этом, после того, как Ди и дети отбыли на космолете. Но, тем не менее, ему не дали возможности позабыть об этом надолго — и в действительности — всего лишь на три недели.

Обсуждение надвигающейся катастрофы, наконец, вошло в такую стадию, когда оказалось уже просто невозможно избежать работы с противодействующими градиентами энтропии, и таким образом, обсуждение вошло в область, когда уже только одни слова никого больше не удовлетворяли — в действительности, на них вообще теперь вряд ли можно было рассчитывать. Эффект, заключавшийся в этом, оказался следующим: все участники обсуждения, в основном бывшие инженерами или администраторами, или и тем и другим вместе, например как Амальфи или Мирамон, или в основном философами, как например Гиффорд Боннер, оказались вынуждены перейти в разряд свидетелей; так что теперь обсуждения переместились в офис Ретмы. Амальфи присутствовал на них, когда только у него находилось время, потому, что он не мог знать, когда Ретма, Джейк или Шлосс вернутся назад из своей символической стратосферы и скажут что-то такое, что он сможет понять и использовать.

Тем не менее, сегодня в офисе стояла ненастная погода. Говорил Ретма:

— Как мне видится, проблема в том, что время в нашем понимание не является процессом, который мог бы течь в обратном направлении. Например, мы можем написать вот такое диффузионное уравнение. Он повернулся к доске — «исследовательскому инструменту» физиков-теоретиков с незапамятных времен в любых условиях — и написал:

2 2 2 2

d G d G d G 2 d G

— — + — + — = a -

2 2 2

dx dy dz dt

Для удобства Джейка, над головой Ретмы небольшая телекамера фиксировала свой телевизионный глаз точно на отметках, оставляемых мелом.

— В этой ситуации «а» в квадрате — действительно является постоянной, так что ее можно предсказать только для какого-то будущего времени t, но не для более раннего времени t, потому что выражение для обратного временного потока отличается от приведенного.

— Странная ситуация, — согласился Шлосс. — Это означает, что при любой термодинамической ситуации, нам необходимо иметь более точное знание будущего, чем то, что мы знаем о прошлом. Во вселенной же антивещества все это должно быть наоборот — но только лишь с н а ш е й точки зрения; гипотетически наблюдатель, живущий при их законах и созданный из их энергий, я предполагаю, не смог бы заметить различия.

— А не можем мы написать конвергентное уравнение для обратного временного потока? — спросил голос Джейка. — Такое, которое описывало бы их ситуация так, как мы ее видели бы, в случае такой возможности? Если мы не можем этого сделать, то я не вижу, каким образом мы сможем разработать приборы, способные обнаружить такие отличия.

— Это можно сделать, — ответил Ретма. — Например. Он перевернул доску и, поскрипывая, на доске быстро заструились символы:

2 2 2

d G d G d G 4 T m dG

— — + — + — = — * -

2 2 2

dx dy dz ih dt

— Ага, — произнес Шлосс. — Это дает нам воображаемую постоянную вместо реальной. Но ваше второе уравнение — не является зеркальным отображением первого; не сохранено соответствие. Ваше первое уравнение — представляет собой процесс уравнивания, в то время как второе — представляет колебательный процесс. И конечно же, градиент на той, другой стороне не является пульсирующим!

— Так или иначе — соответствие все равно не сохраняется при столь слабых реакциях, — заметил Джейк. — Но тем не менее, мне кажется, на возражение все же стоит обратить внимание. Если Уравнение Два и описывает что-то, то это никак не может быть другая сторона. Оно должно описывать о б е стороны — всю огромную систему в целом, правда в том случае, если она циклическая, чего мы как раз пока и не знаем. Не вижу я и каким путем это можно было бы проверить, так что это уравнение совершенно и полностью недоказуемо, как и Гипотеза Маха…

Тихо приоткрылась дверь и молодой Онианин жестом поманил Амальфи. Мэр встал без особого неохоты: мальчишки доставляли ему массу неприятностей сегодня, и он обнаружил, что скучает по Эстелль. В ее функции входило напоминание всей группе о возможных ловушках в предположениях Ретмы: например, здесь, Ретма использовал d, которое по тем познаниям, что имелись у Амальфи насчет математики являлось дифференциалом в вычислениях, просто как выражение для константы; он использовал G, которая для Амальфи было постоянной тяготения, чтобы выразить термодинамический термин, который Амальфи привык видеть написанным в виде заглавной буквы греческого алфавита «пси»; и мог ли быть Шлосс уверен в том, что i у Ретмы является эквивалентом квадратного корня из минус единицы, как это было в математике Новой Земли? Без сомнения, у Шлосса имелись полные основания считать, что взаимопонимание по этому исключительно простому символу давно уже достигнуто между Ново-Землянами и Ретмой, но без Эстелль Амальфи чувствовал себя все не несколько беспокойно. Кроме того, он знал, по крайней мере интеллектуально, что несмотря на то, что все подобные важные битвы с проблемой в физике обычно выигрывались вот на таких совещаниях, у таких вот классных досок, все же временно не был к ним расположен. Ему нравилось наблюдать, лишь когда какие-то события происходило по настоящему. И они не замедлили со своим началом. Как только дверь захлопнулась, скрыв из виду видимых и невидимых физиков, молодой Онианин произнес:

— Прошу извинить меня, за то что побеспокоил вас, мистер Амальфи. Но вас вызвали по срочному поводу с Новой Земли. Это Мэр Хэзлтон.

— Хеллешин! — это ругательное словечко имело Веганское происхождение; и никто из живущих не знал его значения. — Ладно, пошли.

— Где моя жена? — без всякого предисловия потребовал от него Хэзлтон. — А так же мой внук и дочка Джейка? И где ты сам пробыл все эти последние три недели? Почему ты не вызывал меня? Я тут уже схожу с ума, а Ониане устроили мне головомойку четвертого уровня сложности, прежде чем позволили мне связаться с тобой…

— О чем это ты говоришь, Марк? — спросил Амальфи. — Останови хотя бы на немного свою пулеметную речь и дай мне разобраться, в чем это тут дело.

— Именно это и Я хотел бы знать. Хорошо. Я начну снова. Где Ди?

— Я не знаю, — спокойно ответил Амальфи. — Три недели назад я отослал ее домой. И если ты не можешь найти ее — это уже твоя проблема.

— Она сюда не прибыла.

— Как не прибыла? Но…

— Именно — но. Корабль, посланный за ней и детьми, так и не прибыл. Мы вообще больше ничего о нем не слыхали. Он просто исчез, а вместе с ним — Ди, дети и все остальное. Я суматошно пытался связаться с тобой, чтобы узнать — выслал ли ты корабль в обратный путь или нет; Теперь то я знаю, что ты это сделал. Что ж, думаю, мы можем понять, что э т о означает. Тебе лучше бы закончить свое барахтанье в физике и немедленно вернуться сюда, Амальфи.

— А что я могу сделать? — спросил Амальфи — Я знаю ничуть не больше тебя.

— Тебе бы, черт возьми, все же лучше вернуться сюда и помочь мне разобраться во всей этой каше.

— Какой каше?

— Что ты делал все эти три последние недели? — завопил Хэзлтон. — Ты хочешь мне сказать, что ничего не слышал о том, что происходит?

— Нет, — ответил Амальфи. — И прекрати вопить. Что ты хочешь этим сказать — «Мы знаем, что э т о значит»? Если ты думаешь, что понимаешь, что именно произошло, так почему же ты не предпринимаешь никаких действий, а вместо этого забиваешь линии Дирака, пытаясь достать меня? В конце концов, ты же мэр; И у меня достаточно своей работы, которую необходимо выполнить.

— Если мне крупно повезет, я еще пробуду мэром дня два, наверное, — яростно выпалил Хэзлтон. — И ты несешь прямую ответственность, так что не нужно пытаться ускользнуть. Апостол Джорн начал свой поход две недели назад. Сейчас он располагает флотом, хотя я и не могу себе представить, как он его сформировал. Основная часть его сил не находится поблизости от Новой Земли, но так или иначе, он все равно постарается захватить планету — и вся Новая Земля просто кишит этими деревенскими парнями с фанатичными выражениями лиц и размонтированными спиндилли. И как только они доберутся до меня, конечно же я ничуть не сопротивляясь собираюсь сдаться — ты ничуть не хуже меня знаешь, что может сделать одна из этих машинок, и эти фермерские парни используют их, как личное оружие. Не собираюсь жертвовать десятками тысяч жизней, только лишь для того, чтобы сохранить свою администрация; если они хотят чтобы я ушел, они спокойно могут меня убрать.

— И ты считаешь это моей виной? Я однажды уже говорил тебе, что Воины Господа опасны.

— И я не послушал тебя тогда. Хорошо. Но они никогда не предпринимали шагов к началу своего похода, если бы не тот факт, что ты и Мирамон подвергли строгой цензуре все, чем вы занимаетесь. Таким образом, Джорн получил свой предлог; он говорит своим последователям, что вы попытаетесь помешать предстоящему, заранее предопределенному Армагеддону, и тем самым подвергаете опасности их шансы на спасение. Он объявил джихад против Ониан за подстрекательство такого вмешательства и этот джихад безусловно включает в себя и Новую Землю, поскольку мы сотрудничаем с Онианами…

Вдруг по связи послышались четыре громких и тяжелых удара кулаком по металлу.

— О, боги звезд, они уже здесь, — простонал Хэзлтон. — Я оставлю линию связи открытой насколько только возможно долго — может быть они и не заметят… Его голос стих. Амальфи угрюмо продолжал вслушиваться, навострив уши, пытаясь расслышать хотя бы звук.

— Грешник Хэзлтон, — произнес очень молодой и весьма испуганный голос, почти выпаливший это мгновенно, — ты уже не скроешься. По Повелению Джорна, тебе приказано пройти исправительное обучение. Ты собираешься — ты подчинишься без сопротивления?

— Если вы попробуете здесь привести эту штуку в действие, — громко произнес Хэзлтон — очевидно, он специально говорил так громко, для лучшей слышимости микрофона, — вы снесете полгорода. И что хорошее вы из этого извлечете?

— Мы умрем как Воины, — ответил другой голос, и хотя он также был весьма напряженным, все же теперь, когда он говорил о смерти, он казался более самоуверенным. — А ты будешь вечно гореть в адовом пламени.

— А все остальные?..

— Грешник Хэзлтон, мы не угрожаем, — заговорил другой, более старший, низкий голос. — Мы считаем, что добро есть в каждом. Джорн повелевает нам спасать грешников и именно это мы и будем делать. А для вашего хорошего поведения у нас имеются заложники.

— Г д е о н и н а х о д я т с я?

— Они были подобраны Воинами Господа, — ответил низкий голос. — Джорн в своем блаженстве оказался достаточно добр, чтобы позволить нам установить cordon sanitaire для этого Безбожного мира. Так, во имя спасения этой женщины и двух невинных детей, ты подчинишься? Я бы посоветовал тебе, Грешник — эй, какого черта, связь включена! Джоди — разбей эту штуку и быстро! Ну что я такого сделал, что бы на меня взвалили группу такой испорченной деревенщины…

Неожиданно динамик завыл на тонкой ноте и тут же смолк, прежде чем этот вой смог усилиться.

Какой-то момент, Амальфи просто потрясенно сидел. Он получил слишком быстро сразу много информации; поскольку, теперь он был уже гораздо старше, чем это бывало с ним в прошлом. Он никак не предполагал, что может случиться что-либо подобное с ним — но вот оно, произошло.

Джихад против планеты Он? Нет, маловероятно — по крайней мере, не напрямую. Апостол Джорн должен хорошо понимать, что значит пытаться захватить мир, столь полностью неизвестный для него, да еще в особенностями с силами, которые в большей степени представляли собой просто толпу, а не войска. Но Новая Земля была совершенно уязвима; и это был первый, логичный шаг к блокированию этой планеты. А теперь у Джорна оказалась Ди и дети.

Надо что-то предпринимать!

Как именно и что предпринимать — это было уже другое дело; для этого необходим был такой корабль, который ни один возможный заслон Воинов не имел бы возможности остановить, но такого корабля на планете Он не существовало. Единственной возможной альтернативой был маленький, исключительно быстрый кораблик, с низким уровнем засекаемости; но и это в равной степени было невозможно для пересечения такого большого расстояния, так существовал минимальные размеры даже для одного спиндиззи. Или это может быть не так? Кэррел находился на планете Он и он располагал значительными познаниями в создании относительно маленьких, приводимых в действие спиндиззи proxies; один такой принимал участие в Марше на Землю на протяжение всего похода, и никто не обратил и малейшего внимания на эту штуковину. Конечно же, proxy был отлично, поскольку был весьма шумным, засекаем обычными методами, и только пилотирование его Кэррелом предотвратило собравшиеся в кучу города от возможности отличить оставляемые им следы от следов, которые побочно оставляло обычное межзвездное вещество…

— Ты бы мог еще раз попробовать это сделать, а, Кэррел? И помни — на этот раз у тебя не будет огромной стаи городов, способных помочь запутать дело. И заслон, сквозь который тебе необходимо будет прорваться — представляет собой одну тонкую скорлупу из вращающихся по орбите военных кораблей, вокруг одной планеты — и мы не знаем ни сколько их там имеется, ни того, какое оружие они несут, ни того, насколько аккуратное наблюдение за пространством они ведут…

— Предположим худшее, — заявил Кэррел. — Они захватили, помимо всего прочего, корабль, который мы послали за Ди и ребятами, даже не зная того факта, что именно мы его и послали. Я могу сделать это, мистер Амальфи, но только если вы мне позволите производить необходимые маневры, как только отключится автоматика; в ином случае, я думаю, вы будете обнаружены, несмотря на то, сколь маленьким бы ни был корабль.

— Хеллешин!

Но никакого обходного пути не оказалось; Амальфи пришлось подвергнуть самого себя по крайней мере двухдневным совершенно диким обманным-запутывающим маневрам Кэррела, даже и разу не прикасаясь к управлению корабликом. Это будет довольно трудным делом для пожилого человека, но Кэррел был совершенно прав — другого возможного пути не было.

— Хорошо, — сказал он. — Только позаботься о том, чтобы я остался жив, когда я совершу посадку.

Кэррел усмехнулся.

— Я еще никогда не терял свой груз, — сказал он.

— Правда, в том случае, если он надлежащим образом закреплен. Так где ты собираешься сесть?

И это был совсем не простой вопрос. В конце концов Амальфи решил, что посадку следует совершить в Централ Парке, в самом сердце старого города Бродяг. Возможно, это и было в опасной близости от командного центра Воинов, но Амальфи совсем не хотелось преодолевать тысячи миль Новой Земли только для того, чтобы встретиться с Хэзлтоном; и существовала достаточно реальная возможность того, что старый город окажется табу для неотесанных парней или по крайней мере, они инстинктивно будут его избегать. Апостол Джорн конечно бы не упустил из виду и направил бы патрули в такое совершенно очевидное место возможных сходок свергнутых им, но очевидно, Джорн находился где-то на другом конце Облака со своими главными силами.

А так как, даже для спиндиззи, имелось ограничение на возможность упаковки определенного количества энергии внутри маленького корпуса, путешествие оказалось более, чем долгим, и Амальфи смог немного подготовиться, с помощью ультрафона, и узнать о всех событиях внутри Облака, от которых он отгородился на планете Он. Картина, представленная ему Марком, оказалось точной, хотя быть может чуть и искаженной по выразительности. Настоящие заботы Апостола Джорна были весьма далеки от Новой Земли и его джихад был объявлен против всех неверных, везде, а не только Ониан. Ониане просто оказались одной из статей обвинительного акта, которая специфически оказалась применима к Новой Земле — это, а также и необъявленное, но ни в чем другом нескрываемое намерение Новой Земли проникнуть в тайну конца времени, что само по себе было богохульством. Амальфи предполагал, что мятеж на Новой Земле и захват центрального правительства на ней оказался незапланированным побочным продуктом данной прокламации, к которому Джорн оказался не подготовлен, чтобы извлечь из происшедшего полную выгоду. Если бы он планировал такое развитие событий, или что-то подобное существовало в планах его военных стратегов, он немедленно направил бы свои главные силы на планету. А так, как обстояло дело в действительности, он просто — и запоздало — установил номинальную блокаду. Если переворот, устроенный его последователями удастся — что ж, все хорошо и замечательно; если же нет — он спешно сможет снять эту блокаду, чтобы сохранить корабли и людей для другого, более благоприятного дня.

По крайней мере, так предполагал Амальфи; но в то же время, он с беспокойством сознавал, что в Апостоле Джорне он впервые теперь имел дело с врагом, чей образ мышления мог быть совершенно отличен от его собственного, от начала и до конца.

Корабль неожиданно перешел со спиндиззи на ионные двигатели. Амальфи полностью прекратил думать об этом и просто стал ждать.

Как только корабль вошел в плотные слои атмосферы, управление им снова перешло к Амальфи; на планете Он Кэррел отключил свое дистанционное управление с помощью передатчика Дирака и передал управление непосредственно на пульт корабля. Амальфи удалось произвести легкую, как пушок, ночную посадку в южной части Центрального Парка, в довольно большом, неправильных размеров, углублении, согласно легендам, бывшим когда-то озером. Посадка прошла без всяких приключений; совершенно очевидно, что его не заметили. Возможно, утром оставленный кораблик может быть и заметит патрульный флаер Воинов, но старый город был просто замусорен самого причудливого вида механическим мусором; и надо просто быть исследователем города, обладающим такими же познаниями, как Шлиман о девяти Троях, чтобы разобраться, что является новым, а что — нет. Амальфи чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы оставить кораблик, даже не попытавшись его замаскировать.

Следующая проблема: Как связаться с Марком? Предположительно, он все еще находился под арестом, или чем-то схожим; на «исправительном обучении», как это смог расслышать Амальфи, когда об этом что-то произнес один из Воинов. Означало ли это, что они собирались заставить ленивого, привыкшего в основном к мыслительной работе, Хэзлтона застилать постели, подметать полы и молиться по шесть часов на день? Пожалуй, не слишком вероятно, особенно по части молитв. Тогда что же?…

Неожиданно, тащась вдоль по Пятой Авеню, залитой лунным светом и совершенно пустынной, по направлению к административной башне, Амальфи уверился в том, что к нему пришла трезвая мысль. Управлять галактикой, даже такой маленькой и в основном неисследованной, как эта маленькая галактика-спутник, не является простым делом, подобным тому, что ты берешь бумажку, с подноса на котором обозначено «Входящие документы» и перекладываешь их на другой поднос, на котором написано «Исходящие документы». На это требуются века опыта и высокая степень знакомства с передачей данных, созданием и поддержкой файлов и знание принципов действия других машин, которые выполняют 98 процентов вспомогательной работы. В дни Бродяг, к примеру, иногда случалось так — хотя и не очень часто — что мэр обменивался с другим городом согласно «правилу благоразумия», после того, как он проигрывал выборы; и обычно у него уходило от пяти до десяти лет на то, чтобы научиться управлять новым городом, даже и на таком весьма низком посту, как ассистент управляющего городом. И это не было искусством, которое неотесанный мужик, несмотря на то, сколь бы божественно он мог быть подвигнут на эту работу, смог бы справиться с ней за неделю.

Наиболее возможным местом прохождения Марком его «исправительного обучения» скорее всего должен являться его офис. Он должен бы управлять Облаком для Воинов — и без сомнения, делать эту работу гораздо хуже, чем они смогли бы обнаружить, даже если бы они оказались достаточно сообразительны, как без сомнения, были некоторые из них, чтобы заподозрить подобный саботаж. Амальфи, сам являвшийся мастером в том, что касалось закрутки колес в обратном направлении, если такое было необходимо, мог отдать предпочтение Хэзлтону в любое время; Марк был хорошо известен тем, что частенько применял эти свои способности на своих друзьях, быть может просто для того, чтобы не потерять квалификацию, а быть может, просто из привычки.

Что ж, очень хорошо; проблема вхождения в контакт с Марком решена, осталось расчистить путь для наиболее трудных вопросов: Каким образом разочаровать в легкости завоевания, и, если представиться возможным, изгнать Воинов; а также, каким образом вернуть Ди и детей в целости и сохранности?

Будет трудно решить, какой из этих двух трудных вопросом наиболее тяжел. Как указал Марк, выдранные с корнем спиндилли в руках новоиспеченных Воинов совершенно очевидно, представляют собой гораздо большую опасность, чем мушкеты или вилы. Используемые со знанием, эти машины могли вывести из влияния тяготения какого-нибудь вашего оппонента и забросить его в верхние слои атмосферы под влиянием вращающего момента вокруг своей оси самой планеты — Новой Земли; или такой же эффект можно было бы применить, скажем, к углу или стене здания, если бы кому-то захотелось уничтожить очаг сопротивления. Но главная опасность лежала в том факте, что в руках фермерского мальчишки, спиндилли н е мог быть использован со знанием. Он был создан не как оружие, но как прибор, предназначенный для контроля погоды в пределах территории твоего дома, и был больше по размерам, тяжелее и более неуклюж, чем домашняя керосиновая лампа Двадцатого века. Учитывая сложности, сопутствующие даже самому перемещению такого объекта, особенно пешим образом, искушение установить его на максимальное усиление будет почти непреодолимым, еще до того, как его размонтируют и снимут с его бетонного пьедестала в погребе. И скорее всего, его оставят там, так что натруженные мышцы спины и рук несшего спиндилли ничего другого не захотят произвести, кроме как нацелить прибор — более или менее точно — и нажать на кнопку включения. Это означало, что каждый раз, когда один из фермерских парней мог разгневаться или обнаружить богохульство в какой-то случайной ремарке, или мог выстрелить, испугавшись какой-нибудь тени, неожиданного незнакомого звука или свенгали, он легко мог снести таким вот образом два-три городских блока, прежде, чем он сообразил бы, где находиться кнопка отключения; или сама машина, брошенная и оставленная в панике, могла снести до основания еще парочку-другую блоков, прежде чем ее аккумуляторы бы иссякли и она отключилась бы сама.

Спасение Ди и детей, без сомнения, было весьма важно, но разоружение Воинов должно стать самым первым делом.

Он заметил, что слегка подпрыгивает, когда он ступил из шахты-лифта спиндиззи на прочный, неподвижный бетон центра управления и усмехнулся. Он снова чувствовал себя живым, спустя столь много лет пустого проглядывания, ворчания и прозябания. Эта проблема являлась именно той, для которой он и был создан, именно такой, к которой он подходил с уверенностью, рожденной из удовольствия. Сам конец времени представлял собой достаточно крупную проблему; ему никогда бы не удалось найти нечто более крупное и он был благодарен этому. Но оказалось, что ему просто не с кем ее обсудить или, если возможно, немного кого-то обмануть.

Да, прошло уже о ч е н ь много времени; и ему лучше бы быть настороже против чрезмерной самоуверенности. Из-за нее, он то и дело попадался на удочку, даже тогда, когда он постоянно практиковался в своем искусстве. В особенности, подозрительно легко ему удалось разглядеть, какие-именно шаги необходимо предпринять в данной ситуации; но это уже был не тест; а все дело заключалось в его древней профессии — историка культур — вкратце — диагностика — который либо мог полностью овладеть ситуацией, либо провалиться с треском… и по случайности он, мог бы спасти или потерять от трех до четырех миллионов жизней и одну из них — Эстелль.

Что ж, надо действовать весьма осторожно, аккуратно — но точно и с решимостью, как хирург перед лицом сердечной недостаточности. Не следует попусту тратить время на рассмотрение альтернативных возможностей; у тебя только четыре минуты на то, чтобы спасти жизнь пациента, если тебе повезет; и пилка для костей уже жужжит у тебя в руке — быстрее распиливай грудную клетку, как можно быстрее.

Отцы Города уже пришли в рабочее состояние. Он приказал им:

— Связь. Соедините меня с Апостолом Джорном — во имя выживания города.

Некоторое время уйдет на то, чтобы Отцы Города связались с Джорном; хотя за минуту они проверят все возможности и изберут только те миры, на которых возможность присутствия Джорна наиболее вероятна, вероятность установления связи с ним с первого же вызова не особо велика. Амальфи сожалел о том, что с Джорном будет необходимо разговаривать по коммуникатору Дирака, так как в этом случае их беседу услышат все в любом месте Облака — или вообще везде в известной вселенной, где может существовать подобный аппарат, если уж на то пошло — все будут посвящены в их беседу; но на межзвездных расстояниях ультрафон — был вне вопроса для двусторонних обменов, так как скорость распространения информации составлял лишь 125 процентов от скорости света, но даже и эта скорость достигалась лишь с помощью уловки, называемой негативностью фазовой скоростью, поскольку несущая волна по природе своей являлась электромагнитной и таким образом, могла распространяться лишь со скоростью света и не быстрее.

Пока длилось его ожидание, Амальфи взвешивал возможности. Само по себе, все это разворачивалось в весьма любопытное дельце, совершенно непохожее на все, с чем ему до сих пор приходилось сталкиваться. До сих пор в основе своей все заключалось в интерлюдиях и перемещениях, лишь с очень небольшим разбросом решающих точек, в которых возможно было предпринять какие-либо действия. В этом смысле даже события, которые больше всего напоминали ему события его ранней жизни, как казалось, приобретали новые очертания соответственно его образу жизни на старости, не только допуская, но даже и требуя от него гораздо большей тщательности при рассмотрении и интенсивного взвешивания возможностей и ценностей. О рефлексивных действиях не могло даже и возникнуть вопроса; это было лишь возможно в случае какого-то фиксированного управляющего принципа, скажем такого, как «выживание города»; подобная аксиома, если она настойчиво стучится в ваше сознание и доминирует над ним долгое время, позволяет достигать многих решений с помощью рефлексивной дуги, с почти полным отсутствием вмешивающегося интеллекта — подобно тому, как кто-то автоматически прыгает в нужном направлении, подобно кошке, выворачивающейся в воздухе при падении. Теперь же имелась совершенно иная ситуация; и ценности, которые предстояло взвесить, оказались взаимоисключающими.

Прежде всего, необходимо предположить, что Джорн не имел детального, реального представления о ситуации на Новой Земле; он просто отреагировал, как и любой другой опытный стратег, на возможность использования неожиданной победы в неожиданном месте, и почти наверняка он не имел представления о том, что его блокирующий флот удерживает сейчас троих заложников, не говоря уже о том, что он имел представление о том, кто были этими тремя заложниками. И, скорее всего, просто невозможно будет запугать его в этом отношении; гораздо более разумным подходом было бы вообще не предоставлять ему никакой информации. Кроме всего прочего, первым намерением для этого вызова служила цель роспуска этой армии из неотесанной деревенщины и ее разоружения, для того чтобы установить размонтированные спиндилли на места; но скорее всего, его не удастся убедить, что этот переворот на Новой Земле, скорее всего, долго не продержится, так как это приведет лишь к тому, что он снимет свою блокаду и вместе с ней заберет троих заложников. Так что лучше, для того, чтобы достичь обеих целей, если только это возможно — необходимо убедить Джорна, что с путчем необходимо покончить сразу же и немедленно, но не слишком окончательно, чтобы не допустить у него мысли о том, что при этом он может потерять часть своего флота, если у него уйдет какое-то время на приказ о прекращении путча.

Все это походило на весьма внушительный заказ. И это означало, что опасность, о которой необходимо заставить подозревать Апостола Джорна, должна представляться ему не только военной, но и идеологической. Как военный стратег уже достаточно доказанных возможностей, Джорн должен быть хорошо знаком с коррупцией оккупационных сил стандартами и обычаями нации, которую таковые силы оккупируют — и джихады и крестовые походы особенно подвержены подобной разновидности коррозии. И был ли он ли настоящим верующим в ту разновидность Фундаментализма, которую он проповедовал или нет, вряд ли ему захотелось бы, чтобы его последователи утратили веру в доктрину, которую он до сих пор с таким успехом распространял и на чьем гребне взошел; это была уздечка над всеми ними, избранная им самим, так если бы они утратили ее, ему ничего бы не осталось, несмотря на то, каковы бы ни были его личные воззрения.

К сожалению, на Новой Земле не существовало идеологии, которая выглядело возможной для коррумпирования Воинов Господа; без сомнения, они занялись бы довольно в сильной степени «коллекционированием наручных часов» — очень древний термин для синдрома безвременья крестьянской армии, удерживающей территорию, относительно богатую товарами общего пользования, но Джорн наверняка мог предположить такую возможность и предпринять меры по ее предотвращению; однако, не существовало идеи, присущей самой культуре Новой Земли, которая могла бы показаться достаточно сильной, чтобы свернуть Воинов с их простой, прямой и ориентированной на центр точки зрения. Такую вещь необходимо было сварганить; по крайней мере, не существовало недостатка в сырых материалах.

Одной из очевидных ловушек при таком образ действия являлась та, что восприятие Апостола Джорна приходилось основывать на его собственной публичной оценке и попытаться дотянуться и оказать воздействие на ту часть его ума, где обитала его настоящая вера. Амальфи не имел ни малейшего представления сработает это или нет, и его собственное благоразумие диктовало, что этого делать не следует; вместо этого, ему пришлось предположить, что человек, столь удачливый, как Джорн, в этом мире взаимоотношений, был сложным и образованным человеком в большинстве вопросов; несмотря на свою исключительную специализацию в теологии. Последнее даже не являлось необходимым для обсуждения; где бы ни лежала правда, он быстро обнаружит любую попытку сыграть на его религиозных кнопках, так как он уже доказал свое знание данного искусства.

И Амальфи неожиданно подумал, что если Джорн действительно окажется в точности приверженным своим предубеждениям, приобретенным в этом маленьком звездном скоплении, как предполагалось из его публичных высказываний, нажатие этой кнопки может завершиться настоящей катастрофой. Для таких людей подобная кнопка является кнопкой уничтожения; если тебе удастся на нее нажать, ты просто сломаешь человека. Конечно же, представляется необходимым относится к Джорну pro forma, как если бы каждое произнесенное Джорном слово произнесено с абсолютной искренностью и из самых глубин веры, и не только потому что Джорн тоже понимал бы, что абсолютно неизвестное число других слушателей внимало бы их беседе, но и для того, чтобы избежать неуместных атак на образ человека, созданный им самим — и к тому же совершенно бесцельных. Формальности не имели никакого значения в отношении конечного результата; однако Амальфи представлялось опасным принятие на веру того, что Джорн был идентичен в личности своему публичному образу только лишь по с у т и подхода Амальфи к нему. Не причинит никакого вреда безоговорочное признание его собственного утверждении о том, что он является Фундаменталистом до мозга костей; но оказалось бы фатальным ожидание того, что он запаникует при получении послания через коммуникатор Дирака, в котором утверждается, что оно от Сатаны…

«УСТАНОВЛЕНА СВЯЗЬ С АПОСТОЛОМ ДЖОРНОМ, МИСТЕР МЭР.»

Неожиданно Амальфи обнаружил, что мысли его понеслись с ошеломляющей скоростью; вполне извинимая ошибка Отцов Города — без сомнения никто не позаботился им сообщить, что Амальфи уже не является мэром с момента возникновения проблемы с Гиннунгагапом — что напомнило ему, что он так и не решил, представляться ему Джорну или нет. Имелась небольшая возможность, что Джорн происходил из крестьянского населения, которое Бродяги обнаружили под эксплуатацией тирании бандитского города, ГМТ. Кроме того, существовала несколько более значительная вероятность, что он являлся потомком правителей ГМТ. И, наконец, наиболее вероятная возможность состояла в том, что он был либо сыном либо внуком кого-то из людей Амальфи и, таким образом, отлично мог знать, кто в действительности такой этот Амальфи. Таким образом, представление самого себя могло дать Амальфи как некоторые преимущества, но также и определенные неудобства…

Тем не менее, игральная кость уже оказалась брошена; Отцы Города уже назвали его Мэром при включенной связи, так что Джорну лучше сразу сообщить, что он разговаривает не с Хэзлтоном. Попытаться обмануть его? Возможно; но здесь имелась опасность в использовании связи Дирака; прибор позволял возможным для любого слушателя немедленно сообщить Джорну, либо потом, о каких-либо фактах, которые Амальфи по стратегическим соображениям мог бы попытаться скрыть…

— ГОТОВО, МИСТЕР МЭР.

Что ж, теперь уже помощи ждать было неоткуда. И Амальфи произнес в микрофон:

— Давайте.

И сразу же вспыхнул экран. Все-таки он с т а р е л; он совсем забыл сказать Отцам Города, чтобы они ограничились только аудиосвязью, так что теперь уж действительно у него не имелось никакой возможности сохранить свою личность в тайне. Что ж, сожаление бессмысленным; а в действительности, он рассматривал проявившееся на экране лицо Апостола Джорна с исключительным любопытством.

Ему показалось удивительным, но это было лицо старца, костлявое, с кожей, изрезанной глубокими морщинами, тьму запавших глаз оттеняли кустистые белые брови. Джорн по крайней мере лет пятьдесят не принимал антинекротики, если он в действительности и принимал когда-либо хоть один из них. И понимание этого оказалось полным и неожиданным шоком для самого существа Амальфи.

— Я — Апостол Джорн, — произнесли губы на древнем лице. — Чего вы хотите от меня?

— Я думаю, что вы должны уйти с Новой Земли, — произнес Амальфи. Это было не все, что он намеревался сказать; напротив, в действительности это совершенно противоречило всей цепочке аргументов, которую он только что построил. Но на этом лице можно было прочесть что-то такое, что заставило его сказать то, что действительно было у него на уме.

— Я нахожусь не на Новой Земле, — произнес Джорн. — Но я понимаю, что вы сказали. И, как я предполагаю, на Новой Земле имеется достаточное множество людей, разделяющих вашу точку зрения, мистер Амальфи, что само по себе вполне естественно. Но это меня не волнует.

— Я этого и не ожидал, как простое выражение моего мнения, — ответил Амальфи. — Но однако, я могу предложить вам достаточно веские причины.

— Я выслушаю вас. Но не ждите от меня, что я отреагирую рассудительно.

— Почему же нет? — совершено удивленно спросил Амальфи.

— Потому что я — вовсе не рассудительный человек, — терпеливо ответил Джорн. — Мятеж моих последователей на Новой Земле свершился без моих на то приказов; это оказался подарок, который Господь сам вложил в мои руки. И коль так обстоит дело, обычные причины здесь не применимы.

— Понятно, — ответил Амальфи. Он на секунду задумался. Да, все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал; в действительности у него появились первые сомнения относительно того, удастся ли вообще добиться результата.

— А вы, сэр, вы курсе того, что Новая Земля является очагом Стохастицизма?

Кустистые брови Джорна слегка приподнялись.

— Я знаю, что Стохастики наиболее многочисленны и сильны на Новой Земле, — произнес он. — Но я не имею никакого представления насколько глубоко эта философия укоренилась в населении Новой Земли, как в целом. Но это одно из направлений, которое я намереваюсь полностью подавить.

— Вы обнаружите, что это невозможно. Толпа фермерских парней не может уничтожить крупную философскую систему.

— Но насколько она крупная? — спросил Джорн. — В выражении действенности? Я должен признать, что у меня создалось впечатление, что большая часть Новой Земли к настоящему моменту подвержена этому течению, но у меня нет какого-то определенного знания на этот счет. Поскольку я вынужден действовать на расстоянии от Новой Земли, я вполне могу и преувеличивать в своем уме это влияние, особенно потому, что оно совершенно противоречит Слову Господню; и для меня было бы совершенно естественным предположить, что родина Стохастицизма является и его же «очагом». Но в действительности, я не знаю насколько это соответствует реальному положению вещей.

— Значит, вы подвергаете риску души ваших Воинов Господа, в предположении, что это не так.

— Совсем необязательно, — ответил Джорн. — Учитывая силы, о которых вы говорите, мистер Амальфи, совершенно очевидно, что в ваших интересах преувеличить воздействие Стохастицизма; само ваше использование условий предполагает это, поскольку я могу предположить, что вы предоставляете преимущество мне. В действительности же, я подозреваю, что Стохастики, как и любые интеллектуалы в любые времена и в разных местах, в общем-то не имеют полного понимания общих предположений культуры, внутри которой они действуют. И таким образом, люди Новой Земли ничуть не больше Стохастики, как например — Воины Господа или что-нибудь еще, подлежащее классификации, как школа мысли. И если можно вообще применить какой-либо ярлык, то они простоя являются людьми, которые б о л ь ш е уже не могут быть обозначены как Бродяги.

Амальфи молча сидел и потел. Наконец-то он встретил равного себе и теперь прекрасно понимал это.

— А все же — если вы вдруг ошиблись? — спросил он. — Что, если Стохастицизм столь же сильно привился на этой планете, как я только что попытался вас предупредить?

— Тогда, — произнес Апостол Джорн, — я должен допустить соответственный риск. Мои Воины на Новой Земле всего-лишь фермерские парни, как вы сами указали. Я сомневаюсь, что Стохастицизм в какой-то мере распространится среди них; они просто отбросят его, как нечто противоположное нормальному образу мышления. Может быть, они могут и ошибаться в этом своем допущении, но откуда им знать это? Невежество — оружие которое Господь Отце дал им, и я думаю, этого вполне будет достаточно.

Именно здесь и оказался намек на решение. Амальфи лишь только мог надеяться, что он показался не слишком поздно.

— Очень хорошо, — сказал он, скорее несколько угрюмее, чем намеревался. — Дальнейшей развитие событий покажет, кто из нас прав; больше тогда говорить не о чем.

— Нет, — произнес Джорн, — есть еще много того, о чем мы могли бы поговорить: возможно, вы действительно хотели оказать мне услугу, мистер Амальфи. И если это окажется так, что ж — я отдам дьяволу должное. Человек должен быть честен даже со злом, ибо нет иного добропорядочного. Что вы еще хотите от меня?

И таким вот образом их словесный поединок вдруг быстро прошел полный круг; и на этот раз не существовало возможности ни сделать вид, что ты его не заметил, не говоря уже об игнорировании содержания вопроса. Это было не политическое значение, а личное; и с самого начало оно таким и предполагалось.

— Вы могли бы вернуть мне троих заложников, которые были захвачены вашим блокирующим флотом, — сказал Амальфи. У себя во рту он уже ощущал привкус сабура. — Женщину и двоих детей.

— Если бы вы попросили об этом сразу, — произнес Апостол Джорн, — я быть может и выполнил бы вашу просьбу.

Неужели в его голосе проскальзывали нотки неприкрытого сожаления?

— Но вы поставили их жизни в зависимости от вашей собственной честности, мистер Амальфи. Да будет так; если у меня появится убеждение в том, что я должен утратить Новую Землю из-за Стохастицизма, я верну их всех вам, прежде чем сниму свой блокирующий кордон; в ином случае — нет. И, мистер Амальфи…

— Да? — прошептал Амальфи.

— Помните, что поставлено на карту, и не позвольте вашей изобретательности овладеть вами. Я очень хорошо знаю, что вы поразительно изобретательны; но человеческие жизни не должны зависеть от чьего-то мастерства. Идите с Богом.

Экран погас.

Дрожащей рукой Амальфи вытер вспотевший лоб. Своими последними словами Апостол Джорн успешно рассказал всю историю жизни Амальфи, и это было отнюдь не легким слушанием.

Тем не менее, он мешкал еще лишь секунду — не более. И хотя Джорн, наверное, уже разглядел суть за импровизацией, которую пришлось проделать Амальфи — уже достаточно поздно, чтобы он мог бы сообщить об этом Джорну по Дираку, о чем могла бы услышать вся вселенная. И не оставалось никакого другого выхода, кроме как попытаться реализовать задуманное. Альтернатива, которую предложил Джорн, в действительности происходила из того же самого: превращения лжи в правду. И если в этом заключалось мастерство, что ж, Амальфи имел весьма веские причины верить в это, и в то же время это было не просто «произведение искусства», а просто — способность. И теперь сам Джорн подвергал человеческие жизни диктату мастерства, этой продуманной фикции, которая являлась его религией.

На этот раз, будучи аккуратным и позаботившись заранее об отключении экрана, Амальфи вызвал офис Мэра.

— Это комиссар Общественной Безопасности, — сообщил он электронному секретарю. В обычное время, машина сразу же поняла бы, что такого поста не существует, но в том замешательстве, которое сейчас там царило, должно было быть таковым, что имеющие отношение к делу базы данных памяти к этому моменту должны были быть обойдены; и он чувствовал себя в достаточной степени, и совершенно резонно уверенным в этой фразе, которая являлась кодированной тревожной фразой еще с давних времен, в дни Бродяг, и которая должна связать его с Хэзлтоном. И в действительности, это оказалось еще быстрее.

— Что-то вы запаздываете с докладом, — осторожно произнес голос Марка. — Вы уже давно должны были сообщить нам о существующем положении. Не могли бы вы лично сообщить ваши выводы?

— Ситуация слишком неустойчивая, чтобы позволить это, мистер Мэр, — произнес Амальфи. — В данный момент я провожу проверку граничных постов в старом городе. Воины, находящие не на службе, пытаются посмотреть что тут находится, и конечно же, когда вокруг столько еще действующей техники…

— Кто это? — спросил другой голос, где-то вдалеке. Амальфи узнал его; это был тот же властный голос, который заметил открытую линию связи, когда Воины впервые арестовали Хэзлтона. — Мы не можем допустить этого!

— Это Комиссар Общественной Безопасности, человек по имени де Форд, — пояснил Хэзлтон. Амальфи натянуто усмехнулся. В действительности де Форд был предшественником Марка, как менеджера города и семь веков назад он был расстрелян. — И конечно же мы не может допустить этого, несмотря на множество доступной энергии в старом городе, большая его часть уже давно заброшена. Де Форд, я думал, вы курсе, что генерал, командующий силами Воинов, приказал им держаться подальше от старого города поскольку, он объявил его запретной зоной.

— Я уже говорил им об этом, — ответил Амальфи тоном обиженной терпеливости. — Они просто смеются в ответ и говорят, что никакие они не Воины в свое свободное время.

— Что! — воскликнул тот же низкий голос.

— Именно это они и говорят, — упрямо продолжал Амальфи. — Или же, что они принадлежат лишь самим себе, и то, что в конце концов никто не обладает кем-то другим. Похоже, они провели время с каким-то деревенским Стохастиком, хотя они все это и восприняли весьма искаженно. Мне кажется, философы и не пытались распространять свою доктрину в чистом виде в провинциях.

— Ладно, об это нет необходимости спорить, — сурово произнес Марк. — Держите их подальше от города — это необходимо.

— Я пытаюсь, мистер Мэр, — произнес Амальфи. — Но есть и границы тому, что я могу сделать. Половина их них таскает с собой спиндилли, и вы отлично знаете, что могут сделать эти штуки, если хотя бы одна из них, единожды вдруг сработает. И я не хочу рисковать такой возможностью.

— Позаботьтесь, чтобы такой возможности не представилось; но в остальном — пытайтесь сделать все возможное. Я посмотрю, что можно сделать здесь. После этого последуют инструкции; где я могу с вами связаться?

— Оставьте сообщение в офисе сержанта периметра, — предложил Амальфи. — Я заберу его во время своей следующей вахты.

— Очень хорошо, — сказал Хэзлтон и отключился. Амальфи подготовил необходимую линию связи между постом на периметре города и контрольной башней, затем откинулся в кресле, удовлетворенный на момент, хотя по-прежнему и испытывавший затаенную в глубине нервозность, которая никак не хотела исчезнуть. Семя было заронено, и без сомнения, Хэзлтон вполне понял его ход и сможет развить его. Представлялось весьма вероятным, что Апостол Джорн уже запросил своих офицеров на Новой Земле, подвергая проверке утверждения Амальфи; и конечно же они ответят что, пока они не испытывали никаких трудностей подобного рода, но сам этот запрос сделает их весьма подверженными подобным, могущим произойти, вещам.

Амальфи включил приемник среднего диапазона волн и настроился на федеральную радиостанцию Новой Земли. Следующим шагом будет ужесточение приказов о запретных зонах для Воинов Господа, не несущих вахту и он хотел быть уверенным, что ему удастся услышать их содержание. Если только офицеры Джорна выразят эти приказы в едва ли допустимой манере сложности, они приведут к тому, что в городе появятся настоящие наблюдатели — и конечно же, давно уже не существовало ни одного сержанта периметра, и да самой определенной границы города более не существовало, за исключением быть может в уме Отцов Города. И кто-то определенно должен будет пострадать.

И это будет тот инцидент, о котором «де Форд» не сообщит:

— Я ничего не слышал об этом. Прошу извинить меня, но я не могу быть везде одновременно. Я все это время пытаюсь не допустить этих парней к Отцам Города — они хотят задать им массу вопросов о развитии идей, которые могут связать машины на многие дни. Я уже говорил им, что я не знаю, как управлять Отцами Города, но если один из них нацелит на меня спиндилли и скажет «Соедини меня или…» — что ж…

Эта речь без сомнения, по необходимости отметит некоторое отречение от своих обязанностей «Комиссара Общественной Безопасности», так как почти наверняка за этим последует создание вооруженного боевого патруля Воинов вокруг самого города Бродяг; тогда Амальфи придется уйти в подполье и остальное окажется в руках Марка. И в особенности, то, что предпримет Хэзлтон, невозможно предположить, да и об этом Амальфи не хотел даже и знать, как это будет происходить. Одним из дефектов закрученной им программы, являлся тот, что как правильно и подозревал Джорн, она базировалась на лжи, в то время как хороший обман должен всегда содержать какой-то фундаментальный камешек правды, который бы больно колол как босые ноги разумных, так и просто подозрительных людей. Если же же прямо, грубо назвать вещи своими именами, не существовало н и к а к о й возможности, что местные Воины будут коррумпированы Стохастицизмом и самой такой возможности вообще никогда не существовало. Даже если и осуществиться задуманная Амальфи программа и Джорн отзовет своих людей, он весьма пристрастно допросит их обо всем, прежде, чем вернет своих заложников Амальфи; и все, что он обнаружит, будет нести отпечаток деятельности Амальфи, и это будет слишком очевидно, чтобы быть убедительным. Именно поэтому импровизации Хэзлтона с этого момента должны быть его собственными, и столь же неизвестными для Амальфи, так чтобы у него не имелось никакой возможности изменить их, даже если бы он и захотел это сделать.

В действительности, это был довольно бледный образчик выдумки, от которого теперь зависели жизни Ди, Уэба и Эстелль. Но ему приходилось довольствоваться тем, что имелось у него в распоряжении.

Но, похоже программа срабатывала. В течении недели, все отпуска Воинов были отменены в предпочтении специальным «ориентационным молитвам», присутствие на которых являлось обязательным. И хотя не имелось никакой возможности определить, как отнеслись Воины к отмене своих отпусков, чтобы укрепить их веру, предполагаемый инцидент внутри города произошел буквально на следующий день и «Комиссар Общественной Безопасности» получил соответственный нагоняй от Хэзлтона, который потребовал от него объяснений, как он допустил это происшествие; Амальфи выпалил заранее заготовленную ложь и укрылся в резервной связной подстанции находившейся внутри самих Отцов Города.

На следующий же день, патруль Воинов рыскал по всему городу Бродяг и Амальфи оказался в изоляции; остальное было в руках Хэзлтона.

К концу этой недели, всем Воинам было приказано сдать свои спиндилли в обмен на обычные полицейские парализаторы, и Амальфи понял, что выиграл. Когда армия победителей разоружается своими собственными офицерами, с ней покончено. И потребуется чуть-чуть времени, когда она начнет разваливаться сама, с очень небольшой помощью извне. И когда это развитие событий дойдет до Джорна, он предпримет действия, и быстрые; Хэзлтон, совершенно очевидно проявил несколько излишнюю четкость, что в общем-то было в его привычке. Но ничего другого, кроме ожидания, для Амальфи не оставалось.

Последний из блокирующих кораблей Воинов едва лишь произвел посадку, как уже Уэб и Эстелль выбирались из шлюза и направились прямо к Амальфи.

— У нас есть послание для вас, — сказала Эстелль, запыхавшись, глаза ее были сверхъестественно расширены. — От Апостола Джорна. И капитан корабля сказал немедленно доставить его вам.

— Хорошо, но собственно, нет никакой причины для спешки, — пробурчал Амальфи, стараясь скрыть свое удовлетворение. — С вами все в порядке? Они заботились о вас должным образом?

— Они ничего не сделали нам плохого, — ответил Уэб. — Они были такими правильными и вежливыми, что иногда мне хотелось кого-нибудь из них стукнуть. Они держали нас в отдельной каюте и пичкали нас своими трактатами, чтобы мы их читали. И очень скоро нам все это стало так скучно, простое чтение трактатов и игра в tic-tac-toe над ними с помощью бабушки.

Неожиданно он не удержался и усмехнулся, переглянувшись с Эстелль; совершенно очевидно, что ему и еще кое-что удалось сделать в своей каюте, так или иначе.

Амальфи почувствовал неопределенный эмоциональный толчок, хотя сам и не смог определить что именно это была за эмоция; она прошла слишком быстро. — Ну ладно, хорошо, — он сказал Эстелль. — А где послание?

— Здесь.

Она передала ему желтую тонкую бумажку, оторванную с принтера корабельного коммуникатора Дирака. Послание гласило:

ХХХ КМНДР ККГ ГАБРИЭЛЬ КПГ

ДЖОРН АПОСТОЛ ГОСПОДА.

32 ДЖОН АМАЛЬФИ Н ЗЕМЛЯ П ХСТГС ПВТ 32 Я ОТДАЮ ВАМ ПРЕИМУЩЕСТВО СОМНЕНИЯ, ПВТ СОМНЕНИЯ. ВЫ ОДИН ЗНАЕТЕ ПРАВДУ. ЕСЛИ ЭТО ПОРАЖЕНИЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ВАШЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ БУДЬТЕ УВЕРЕНЫ, ЧТО ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ. НО ОН СКОРО НАСТУПИТ.

Амальфи смял бумажку и швырнул ее на обожженный бетон космопорта.

— И да будет так, — произнес он.

Эстелль посмотрела вниз на комок желтой бумаги и затем снова перевела взгляд на посуровевшее лицо Амальфи. — Вы знаете, что он хотел этим сказать? — спросила она.

— Да, я знаю, что он хотел этим сказать, Эстелль. Но я надеюсь, что ты никогда этого не узнаешь.

 

6. ОБЪЕКТ 4001 — АЛЕФНУЛЬ

Эстелль так никогда и не узнала этого — хотя по большому счету, в конце концов, сама она сама, в уме, совершенно не сомневалась по этому поводу — в том, что первый прорыв в проблеме, как преодолеть информационный барьер приближающегося Гиннунгагапа, появился на свет благодаря ее предложению своему отцу, что для познания Ничейной Земли необходимо проводить ее изучение с помощью пуль. Уэб и Эстелль, все таки были всего-лишь детьми, и в последующие годы ни у кого не нашлось достаточно времени, чтобы уделить его детям; все оказались слишком заняты лихорадочными попытками собрать почти нематериальный объект, который должен был бы стать их пулей, которой надлежало пересечь Ничейную Землю в огромную, дополнительную, противоположную безграничность вселенной антивещества. И на какое-то время, это предположение просто отставили в сторону в пользу поиска фактов; существовала необходимость в какой-то прямой возможности определения современного энергетического уровня вселенной антивещества. Как только эти данные станут известны, можно было бы надеяться на точное определение даты надвигающегося мгновения катастрофы, и тогда бы они смогли точно знать сколь много или мало времени оставалось на приготовления для встречи лицом к лицу со смертью, если кто-нибудь вообще и мог бы думать с достаточной степенью разумности перед лицом неминуемого и полного прекращения существования всякой разумности или всех значений — и сколько еще осталось времени для опытов, которые одни могли бы дать понятие самой концепции того, что должно произойти.

И конечно же, ни у кого не находилось времени на детей; и таким образом, они взрослели, игнорируемые всеми, последние дети, которых смогла увидеть вселенная. И совсем не удивительно, что они просто привязались друг к другу; они бы сделали это и при любых других обстоятельствах, потому, что не подлежали сомнению или вопросам те, уготованные им судьбы, которые бурлили в субмикроскопических завитках и сеточках нуклеиновых кислот их наследственности, сформировавшей их обоих друг для друга.

Эстелль взрослела в ее мире забывчивых взрослых и заняла среди них свое место, но без того, чтобы они заметили, во что она превратилась — в высокую, худощавую и гибкую, как тростинка, сероглазую, черноволосую, с белой кожей, спокойным лицом девушку — в красавицу. Эти старики были столь же иммунны к красоте, как они были иммунны и к юности; они были полностью счастливы тем, что могли использовать остро отточенное лезвие математического дарования Эстелль, которым они пользовались для разрешения некоторых своих проблем, но они просто не замечали, что она была и столь же прекрасна, да наверное и не стали бы обращать на это внимание, даже если бы и смогли это заметить. В эти дни они не видели больше ничего, кроме смерти — или по крайней мере, они считали, что уже лицезрели ее; Эстелль совсем не была уверена, что они столь же ясно видели ее, как например, она, ибо слишком уж долго они жили в презрении к ней.

Уэб сам не знал, нравилось ли это ему или нет. Он определенно удовлетворился тем, что оказался единственным Ново-Землянином, у которого оказалось достаточно нормального смысла, чтобы заметить, как прекрасна Эстелль, но иногда его гордость чувствовала себя уязвленно из-за отсутствия случайных взглядов или прямого любопытства; и иногда он подозревал, что и Эстелль это беспокоило так же мало, как в конце концов и всех остальных на Новой Земле, кроме самого Уэба. По прошествии времени, существовавшая меж ними любовь была выражена вслух и признана, и теперь они уже были женатой парой, со всеми проистекающими из этого радостями и ответственностью, которые обеспечивает и требует соединение сердец; но почему-то, никто этого не заметил. Старики слишком были заняты строительством своего прибора, чтобы заметить, не говоря уже и о том, чтобы их это как-то побеспокоило, то, что маленький зеленый росток любви все же взошел среди разрушенных каменей самого последнего из всех ниспровержений.

И все же Уэбу оказалось не трудно понять, почему то, что для него было чудом, не представляло собой даже какую-то досаду для деловитых богов и их машин, с которыми ему приходилось жить. Оставалось не так уж и много времени; едва лишь на то чтобы икнуть для Амальфи и Мирамона и Шлосса и Ди и даже для Кэррела, который казался постоянно молодым человеком, и все же уже прожившим многие и многие жизни, и которого можно было «обрезать» как раз по середине его последней, не прибегая ко всякого рода серьезным утверждениям, что его смерть стала бы прискорбным пустым расходованием чего-бы то ни было (и Уэб почему-то чувствовал уверенность, что этого было, пожалуй, даже недостаточно), что он держал в своей голове. И то немногое остававшееся время, для этих людей, проживших столь долгие жизни, просто ничего бы уже не значило; но для Уэба и Эстелль, это было и продолжало бы быть их собственным временем взросления, которое бы стало половиной их собственных жизней, и не имело совершенно никакого значения то, сколь долго бы они еще жили впоследствии.

И конечно же, Амальфи совершенно не замечал их. Он давно уже позабыл, что был чем-то меньшим, кем он являлся на самом деле: бессмертным. Возможно — выскажи ему сейчас — такое предположение, что и он когда-то был ребенком, могло бы по-настоящему озадачить его; в абстрактном смысле это был просто трюизм и он не мог бы иначе рассматривать это, даже попытаться восстановить в своей памяти ранние годы своей жизни как-то иначе. При любом развитии событий, как только ему предоставили право управления надвигающейся Гибелью, он выполнял эту работу, полностью отдаваясь ей, как и всякой другой работе, ведущей к любой иной цели; и даже если бы он и знал, что больше не будет никакой другой работы и ни какой иной цели после этого, как казалось, что это вовсе не беспокоило его. Он просто занимался своим делом; ему этого вполне хватало.

А тем временем:

— Я люблю тебя, — сказал Уэб.

— И я люблю тебя.

Черепки вокруг них даже не отдались эхом.

У Амальфи имелся предлог, на тот случай, если бы кто-нибудь предложил ему, что он в таковом нуждается: создание снаряда, которое продвигалось довольно таки медленно с момента — подготовленного Эстелль, хотя он уже и не помнил этого — когда они решили отдать приоритет этой задаче. Для начала это выглядело намного проще, чем пытаться решить все теоретические проблемы a priori, и в этом имелся свой определенный привлекательный момента действия. Но невозможно провести эксперимент без определенных фундаментальных проработок, а что собственно, этот эксперимент намерен проверить; каковые предположения оказались по большей части своей отсутствующими в предположительно практических вопросах создания снаряда из антивещества.

И, как в конце концов оказалось, что межвселенского посланника необходимо сконструировать, начиная от субмикроскопического уровня до фундаментальных ядерных частиц, которые весьма близко подходили к тому, чтобы быть вообще ничем в любой из вселенных, но которые могли бы обеспечить их существование: частицы с нулевым спином и различной массой и зарядами, а также пары нейтрино-антинейтрино. Даже обнаружение самого объекта вообще, после того, как он был создан, оказалось почти невозможной задачей, ибо нейтрино и антинейтрино не имеют ни массы, ни заряда, и состоят вместо этого — на половину из спина, на половину — из энергии перехода; и не принесло бы ничего хорошего попытаться зрительно представить себе такие частицы, так как и все фундаментальные частицы, они были совершенно за пределами обнаружения в макроскопическом мире. И вещество было столь прозрачным для них, что на то, чтобы остановить летящее нейтрино, потребовался бы свинцовый барьер толщиной в пятьдесят световых лет.

И лишь только тот факт, что спиндиззи осуществляли твердый контроль на вращательным и магнитным моментами любой данной атомной частицы — отсюда и их прозвище — делал возможным вообще сборку самого объекта, и обеспечивал его обнаружение и управление им, после того, как он был закончен. В собранной виде, посланец представлял собой стабильный, электрически нейтральный, не обладавший массой плазмоид, нечто вроде гравитационного эквивалента шаровой молнии; теоретически, он происходил, как и предполагал Джейк, из теории гравитации Шиффа, которая была довольно популярна в году примерно эдак 1958, но впоследствии эта теория была отброшена из-за своей неспособности удовлетворить трем из шести фундаментальных тестов, которые только что появившаяся в то время теория — общей относительности — как казалось, удовлетворяла полностью.

— Что с нашей точки зрения, является определенным положительным преимуществом, — доказывал Джейк. — Возражения, предоставляемые теорией общей относительности, теперь, так или иначе — заодно с косностью; и в нашем специфическом случае объект, который являлся бы Лоренцевым инвариантом, каковым не может быть объект по Шиффу, оказался бы просто помехой. И еще одно: один из тестов, который теория Шиффа прошла, был тот, что объяснял красное смещение в спектре удаленных галактик, и мы теперь знаем, что это ничто иное, как часовой эффект, а вовсе не совершенное доказательство гравитационной теории. И нам, как мне кажется, лучше бы пересмотреть все учение полностью в свете наших нынешних познаний.

И теперь этот результат находился перед ними, посреди древнего зала приемов в Городе Бродяг, в здании Городского Совета, бывшего когда-то центром связи Амальфи при сложных дипломатических отношениях с планетами-клиентами. Он был оснащен электронными сетями исключительной сложности, так что многочисленные переговоры могли проводиться немедленно, как только город приближался в высокоразвитой, высокоцивилизованной звездной системе; а теперь же эта сеть стала, вместо этого, телеметрической системой, для межвселенского посланца.

Поскольку сам по себе этот объект в действительности представлял собой едва-лишь нечто большее, чем сложно структурированный сферический экран спиндиззи, который не скрывал ничего материального, представлялось бы невозможным вообще рассмотреть его, если бы не небольшой поток искусственного дыма, который подымался из пола прямо под ним и обтекал его, разносимый конвекционными потоками, придавая ему вид немного похожий на вид огромного шарообразного существа, поддерживаемого в середине струи фонтана. Там и тут во внутренностях пузыря были разбросаны неподвижные горячие точки цветных огоньков: концентрированные скопления электронного газа, ядер с сорванными оболочками, термических нейтронов, свободных радикалов и прочих многих базовых опытных ситуаций для теста, которые могли придумать соединенные мозги двух очень разных миров, которые им удалось заключить в таком ограниченном пространстве — ибо сфера имела всего-лишь шесть футов в диаметре. А в самом центре, в маленьком вихре собственного поля спиндиззи, разместился их величайший триумф: один кубический кристалл антинатрия антихлорида, размером примерно в зернышко исключительно мелкозернистой фотографии. Это был тот самый, о котором так долго мечтал доктор Шлосс, искусственный предмет из антивещества; и здесь это было чудо, которое уже было как минус две недели «молодым», и ему предстояло еще неделю прожить в вакууме, обеспечиваемом спиндиззи, прежде чем, он столкнется с летучим мигом настоящего и распада; с другой стороны, это будет всего-лишь единственный кристалл обычной столовой соли, который быть может потеряет, а может быть и нет, свой привкус при обратном путешествии — если вообще этот снаряд-посланец вернется к ним.

Амальфи наблюдал, как красная стрелка часов — единственная, которую часы имели — отсчитывает свои интервалы в четверть секунды, приближаясь к отметке Ноль. Собственно, никто лично и не должен был запускать снаряд — точное время старта было слишком важно, чтобы это позволить — но ему предоставили привилегию нажать кнопку, которая замыкала цепь, когда красная стрелка должна была достичь отметки Ноль и импульс пройдет к системе спиндиззи, которые своими полями приведут в движение снаряд и направят его на путь вне пространства, вне времени, полностью за пределы человеческого понимания. Никто не знал, что после этого произойдет и менее всего это знали создатели снаряда. Снаряд ничего не сможет сообщить назад; как только он пересечет барьер, он практически окажется без связи. И он должен будет вернуться в этот огромный, темный зал, прежде, чем крошечные, сияющие внутри него звездочки и микроскопический кристаллик соли смогут сообщить, что произошло с ними за время их путешествие вовне. Как много времени это займет, будет зависеть от энергетического уровня на противоположной стороне, что являлось одним из заданий, ради которого и посылался посланец; иначе — не представлялось возможным определить время перехода.

— Мы должны как-то назвать его, — произнес Амальфи, беспокойно поерзав. Указательный и средний пальцы его правой руки уже начали слегка побаливать; неожиданно он понял, что давил на кнопку уже довольно долгое время с гораздо большей силой, чем это необходимо, словно вселенная могла прийти к своему концу вот тут же, сразу, если напряжение, приданное им своей руке и кисти вдруг ослабнет хотя бы на секунду. Тем не менее, он не ослабил своего нажима; он имел достаточно соображения, чтобы понять, что усталость уже не позволяет ему прикинуть насколько он может ослабить давление, и он не хотел рисковать разрывом контакта.

— Теперь, когда мы его создали, он совершенно не похож ни на что. Давайте-ка быстренько окрестим его, прежде, чем он удерет от нас, к тому же, он может и вообще не вернуться.

— Я бы побоялся дать ему имя, — страдальчески улыбнувшись, сказал Гиффорд Боннер. — Любое имя, которое мы могли бы ему дать, обещало бы слишком многое. А как насчет номера? В те годы, на заре космоплавания, когда запускались первые беспилотные спутники, они получали порядковые номера, как и кометы или другие небесные тела, состоявшие из года и греческой буквы; первый спутник, например был назван Объект 1957-а.

— Что ж, мне это нравится, — сказал Джейк. — За исключением греческой буквы. Эта штука не должна быть просто индексирована каким-то числом, которое когда либо использовалось для обозначения известной или по крайней мере, понимаемой ситуации. А как насчет использования бесконечных интегралов?

— Очень хорошо, — сказал Гиффорд Боннер. — И кто же получит честь произвести это наречение?

— Я, — сказала Эстелль. Она вышла вперед. Она не осмелилась прикоснуться к объекту, но протянула руку в его направлении. — Нарекаю тебя Объект 4101 — А л е ф н у л ь.

— А следующий, если предположить, что нам повезет, — произнес Джейк, — может быть Объектом 4101-С, что обозначает энергию континуума, и следующий…

Послышался мягкий звон. Удивленный, Амальфи посмотрел на часы. Красная стрелка только что прошла третью четверть первой секунды после отметки Ноль. И в центре зала дым устремился к потолку закручивающейся спиралью; а пузырь с крошечными точками света внутри него — исчез.

Объект 4101 — А л е ф н у л ь отбыл так, что этого никто из присутствовавших не заметил.

А через какую-то долю секунды он вспомнил, что может уже отпустить кнопку. Но его тысячелетне твердая правая рука продолжала дрожать еще в течении последующих пятнадцати минут.

Ожидание было ужасным. Конечно же никто не думал, что посланец вернется через несколько часов или даже несколько дней. Если бы это произошло, то означало бы, что сам Гиннунгагап следует за ним по пятам, таким образом не оставляя никакого времени на анализ разноцветных звездочек или вообще на принятие каких-либо мер, оставляя возможность лишь сидеть с опущенными руками, в ожидании, когда ветер задует твою свечу. И все же сам факт существования подобной возможности, оказался достаточным, чтобы гарантировать поддержание вахты смерти в огромном, темном старом зале — вахту смерти, оживленную лишь открытием того, что все приборы, которые наблюдали за снарядом, пока он еще находился в зале, тут же прекратили выдачу каких-либо показаний в момент его отправления, но одновременно он не засекли никаких феноменальных явлений какого-либо рода, касавшихся самого момента отправления. И даже спиндиззи — что было проинтерпретировано Отцами Города — оказались не подготовлены к тому, чтобы сообщить каким образом была применена та волна энергии, которой они запустили посланца; что вообще-то должно было быть ободряющим, по крайней мере, как отрицательное свидетельство того, что посланца не забросило в каком-то уже известном и, таким образом, совершенно ненужном направлении, но при сложившихся обстоятельствах это лишь добавляло к напряжению и унынию. Весь этот энергетический залп; и куда же он ушел? Очевидно — в никуда.

Обычно Амальфи редко снились сны (а точнее, как и большинству Бродяг, ему снились сны почти каждую ночь, но утром он помнил из того, что ему снилось ночью гораздо реже, чем хотя бы раз в год); но теперь, в этих ночах постоянно присутствовал призрак этого сферического, окутанного дымом шара с сияющими глазами Аргуса, скитающегося в лабиринте искривленных мировых линий, из которых ему никогда не выбраться и в его центре крошечная кристаллическая фигурка пищала голосом Амальфи:

Не из земли я вырос, не из соли,

А только из своей душевной боли…

Пока мировые линии вдруг не превратились в удушающую паутину, которая вдруг вспыхнула, как пламя и во взрыве света Амальфи увидел, чтобы было — нет, еще не утро, но время вернутся к своей вахте смерти.

Но он уже находился там, в зале, и просто задремал. И его разбудил звон тревоги. Теперь, когда он более или менее проснулся, шум был гораздо менее громким, чем, как он знал, должен быть; специальные приборы должны были подавать тревожные сигналы относительно каждой из звездочек внутри посланца и не менее трети из них уже звенели. В центре комнаты снова плавала призрачная сфера, теперь не превышавшая по своим размерам баскетбольный мяч, большинство ее глаз Аргуса погасли и те, что остались — сияли ослабленно, словно глаза умирающего. Насколько знал Амальфи, этот призрак призрака, с столь большим числом холодного пепла внутри его внутренних очагов, казался ничуть не зловещее, чем любой результат научного эксперимента; он даже мог быть обещающим; но он не мог избавиться от этого ранее приобретенного ужаса, который сформировался в его сне.

— Это произошло довольно быстро, — сказал голос Дейка.

— Очень быстро, — произнес голос доктора Шлосса. — Но теперь, когда он вернулся домой, у него осталось примерно около двадцати одного часа жизни. Давайте-ка снимем все эти показания — времени остается не так уж и много.

— Я уже начал считывание проб. Камеры тоже работают.

Внутри призрака умерла еще одна звездочка. Последовала короткая тишина, затем один из техников доктора Шлосса произнес нейтральным голосом:

— Распад пи-мезона у ядра железа. Похоже на естественную смерть. Нет — не совсем: спектр резко сдвинут в область гамма-излучения.

— Отмечено. Следующей должна быть серия родий-палладий. Наблюдайте — должна пройти диагональная дезинтеграция; она может пересечься с серией железа… — Звездочка полыхнула и взорвалась.

— Вот она!

— Отмечено, — произнес Шлосс, рассматривая пространство сквозь гамма-лучевой полярископ.

— Засек. Вот так штука. Она пересекла барьер как цезий; и что это может означать?

— Сейчас не имеет значения, засекай. Не останавливайся для интерпретации, просто записывай.

Призрак, казалось, заколебался и слегка сморщился. Чистый разрывающий уши звук раздался из его сердца, затрепетал и умер; но умер он, переместившись вверх по частоте, в область неслышимого.

— Один час прошел, — сказал Шлосс. — Осталось еще двадцать. Как долго звучал этот сигнал?

Ответа не поступало в течении нескольких минут, затем другой голос произнес:

— Мы пока еще не определили его с точностью до мгновения. Но он был довольно коротким — примерно сорок микросекунд, и сдвигался по Допплеру не в том направлении. Он распадается во времени, доктор Шлосс — и возможно, он не просуществует и десяти часов.

— Сообщите мне данные по уровню распада с точностью до мгновения при следующем сигнале и не пропустите его. Все происходит настолько быстрее, что нам придется произвести пересчеты все эмиссионные записи по кривой распада. Джейк, а у тебя есть что-нибудь на радиочастотах?

— Масса всего, — ответил занятым голосом Джейк. — Но пока еще ничего определенного. И все это расползается — это, как я подозреваю, в соответствии с вашим уровнем распада. Ну что за свалка!

И таким образом пролетел и второй час, а за ним — и третий. И вскоре Амальфи совершенно потерял понятие о времени. Само напряжение, беспорядок, накапливающая усталость, полная непонятность эксперимента и его объекта, все это вместе оказало свое воздействие. Со всей определенностью — это были наихудшие возможные условия, при которых приходилось собирать даже обычные данные, не говоря уже о том, чтобы снимать показания по эксперименту с такой степенью критичности, но в который уже раз Бродягам приходилось обходиться тем, что имелось в их распоряжении.

— Ну вот, а теперь все, — произнес доктор Шлосс, — отойдите. Время закрываться. Его брови были нахмурены; и эта нахмуренность росла по мере прохождения последних двенадцати часов. — Отойди-ка подальше; последним будет уничтожен кристалл.

И исследователи и зрители — те несколько зрителей, чей интерес был достаточно силен, чтобы удержать их во время всех этих последних исследований — отошли к стенам затуманенного зала. Гул спиндиззи под их ногами поднялся как по громкости так и по высоте тона и призрак, бывший Объектом 4101 — А л е ф н у л ь исчез, скрытый экраном спиндиззи, поляризованным до полной непроницаемости.

Сперва сферический экран был совершенно похож на зеркало, отбрасывая гротескно искаженные изображения молчаливых наблюдателей. Затем в его центре появилась крошечная яркая точка света, медленно выросшая до болезненной бело-голубой интенсивности. Он отбросила длинные паутины и усы ослепительного света, которые как бы пробуя в поисках выхода, плавали, переплетаясь вдоль внутренней поверхности экрана. Инстинктивно, Амальфи закрыл свои глаза и гениталии чисто рефлекторным жестом, известным всему человечеству уже более чем две тысячи лет. Когда он снова смог посмотреть, свет уже погас.

Спиндиззи смолкли и экран исчез. В освободившееся пространство рванулся воздух. Объект 4101 — А л е ф н у л ь исчез, на этот раз — навсегда, уничтоженный смертью единственного кристаллика соли.

— Наши предосторожности оказались недостаточны; моя вина, — произнес резким голос доктор Шлосс. — Мы все получили дозу, довольно значительно превышающую максимально допустимую дозу жесткого излучения; всем, немедленно, отправиться в госпиталь, для лечения. Так, взвод — следуй за мной!

Радиационная болезнь оказалась несильной; пересадка костного мозга привела систему формирования состава крови в норму прежде, чем были нанесены серьезные повреждения и тошнота достаточно хорошо контролировалась массивными дозами меклизина, рибофлавина и пиридоксина. Все из участников и зрителей эксперимента, имевших волосы — лишились их, включая и Ди и Эстелль, но все они заимели их снова в надлежащее время, исключая Джейка и Амальфи.

Но вот солнечный ожог второй степени не был столь несильным. Он задержал интерпретацию результатов почти на месяц, в то время как ученые, покрытые повязками, содержащими лечебные мази, сидели на своих постелях в госпитале и играли в плохой покер и в еще более худший бридж. И между играми, после их обсуждения, они бесконечно спорили и покрывали квадратные мили бумаги своими уравнениями и пятнами кремов. Уэб, у которого просто не хватило терпения, чтобы присутствовать при уничтожении кристаллика соли, ежедневно посещал Эстелль с букетиками цветов — одним лишь богам звезд было известно, откуда он выкопал столь античный обычай — и свежими карточными колодами для мужчин. Он уносил с собой покрытые уравнениями листы и скармливал их Отцам Города, которые неизменно заявляли:

— НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ. ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ.

Это все уже и так знали.

Тем не менее, наконец-то Шлосс и Джейк, а так же и вся их команда были освобождены от ношения своих прилипающих пижам, чтобы разобраться с горами сырой информации, поджидавших их. Они работали долгие часы; Шлосс, в особенности, постоянно забывал о необходимости покушать, и ему постоянно приходилось напоминать, что проделывал кто-то из техников, что он уже пропустил завтрак, да и время обеда уже тоже прошло. Тем не менее, в защиту Шлосса, следовало признать, что его команда была самой голодной командой физиков в истории, и обычно пропускаемый ими завтрак, был всего-лишь формальностью, который они привыкли поглощать после того, как полностью съедали содержимое своих толстых пакетов, которые они брали с собой в лаборатории; и в доказательство чего, они все набрали от пяти до десяти фунтов веса, в то время как именно они более всего и жаловались на то что постоянно хотели кушать.

Месяц спустя освобождения из госпиталя, Шлосс, Джейк и Ретма созвали объединенную конференцию. На лицо Шлосса вернулась та нахмуренность, которая могла быть прочитана на нем в течении последних двенадцати часов эксперимента, и даже традиционно невозмутимый Онианин выглядел обеспокоенным. Сердце Амальфи так и подпрыгнуло у него в груди, когда он увидел выражения их лиц; казалось, они подтверждали все туманные, самые мрачные предчувствия его сна.

— У нас две части плохих новостей, и одна часть новостей, которая совершенно неясна, — произнес без всякий предисловий Шлосс. — Сам я не знаю, в каком порядке следует вам их представить; в этом мне помогут Ретма и доктор Боннер. И по их мнению, вы прежде всего должны узнать, что у нас имеется соперник.

— И что это значит? — спросил Амальфи. Сама идея, лишенная деталей, заставила его словно прижать уши; может быть именно поэтому, Боннер и Ретма хотели начать именно с этой вопроса.

— Наш снаряд засек четкое свидетельство присутствия другого тела в том же самом сложном физическом состоянии, — произнес Шлосс. — Никакой такой объект не может быть естественным для любой из вселенной; и этот был достаточно похож на наш, чтобы мы были уверены — он был запущен с нашей стороны.

— Еще один снаряд?

— Без сомнения — и примерно раза в два больше нашего. Кто-то еще в нашей вселенной обнаружил то, что обнаружили Ониане и теперь исследует эту проблему примерно тем же образом что и мы — за исключением того, что похоже у них имеется преимущество более раннего начала — в три года или пять лет.

Амальфи безмолвно сжал губы.

— Есть какая-нибудь возможность предположить, кто они?

— Нет. Мы можем лишь предположить, что они находятся где-то неподалеку, либо в нашей главной галактике, либо в Андромеде или в одной из ее галактик-спутников. Но мы не можем документально подтвердить это; это менее пяти процентной вероятности, если верить Отцам Города. И все прочие альтернативы г о р а з д о ниже этих пяти процентов, но поскольку не имеется статистически выделяемого решения, мы не можем произвести выборку из них.

— Паутина Геркулеса, — произнес Амальфи. — Это не может быть ничто иное.

Шлосс беспомощно развел руками.

— Насколько мы знаем, с таким же успехом это может быть кто угодно, — сказал он. — Моя интуиция подсказывает мне то же самое, что и тебе — твоя, Джон. Но нет никакого надежного свидетельства.

— Хорошо. Как я понимаю, это были не вполне ясные новости. А какова же первая часть плохих новостей?

— Вы уже слышали это, — ответил Шлосс. — И именно вторая часть этих плохих новостей, которая неясна, делает первую часть плохой. Мы довольно долго спорили об этом, но по крайней мере, сейчас пришли хотя бы к экспериментальному соглашению. Мы считаем, что возможно — правда с весьма незначительной вероятностью — но все же возможно, пережить катастрофу.

Шлосс быстро выставил перед собой руку, еще до того, как на пораженных лицах сидевших перед ним людей, начала разгораться надежда.

— Пожалуйста, — сказал он, — по крайней мере, не преувеличивайте значение только что сказанного мной. Это всего-лишь возможность, хотя и очень туманная, да и то выживание о котором я говорил, не будет походить ни на что, подобное человеческой жизни, как мы себе ее представляем. После того, как мы все вам расскажем, вполне возможно, что вы предпочтете просто умереть. Я прямо могу вам сказать — это является моим предпочтением; так что это вовсе не такая уж белая надежда. Напротив, она напоминает мне черного джокера. Но — она все же существует. И именно это и делает новости о существующем сопернике плохими. И если мы решим попытаться адаптироваться к этой не полностью еще ясной форме выживания, то мы должны немедленно начать над этим работу. Все это возможно только лишь при единственных исключительной мимолетных условиях, которые будет выдерживаться какие-то микросекунды, в самых глубинах катастрофы. И если наши неизвестные соперники доберутся туда первыми — и помните, что у них уже имеется достаточное преимущество для начала — вместо нас они ухватят этот момент, и таким образом, нас вытеснят. Это будет настоящая гонка и к тому — убийственная; и кое-кто из вас может посчитать, что все это не стоит такой спешки.

— Вы не могли бы выражаться более специфично? — спросила Эстелль.

— Да, Эстелль, могу. Но все же на описание всего этого уйдет несколько часов. Сейчас же вам нужно знать только это: если мы изберем такой путь выхода, мы потеряем наши дома, наши миры, сами наши тела, мы потеряем наших детей, наших друзей, наших жен. Мы потеряем все когда-либо нам известные признаки общения, каждый из нас окажется в полном одиночестве, и в столь полном, которое совершенно вне пределов воображения любого человеческого существа в прошлом. И вполне вероятно, что это абсолютное одиночество каким-нибудь образом все же погубит нас — а если даже этого и не произойдет, мы сами вскоре обнаружим, что отчаянно желаем покончить с таким существованием. Мы все должны очень четко увериться, что хотим выжить именно таким образом, столь сильно — достаточно сильно, чтобы отправить самих себя в ад навечно — не тот ад, что предвещал нам Апостол Джорн, но гораздо худший. И мне кажется, данное решение не то, что могло бы быть принято сейчас и здесь.

— Хеллешин! — выругался Амальфи. — Ретма, ты согласен! Неужели это будет так плохо?

Ретма повернулся к Амальфи. Глаза его блестели, но смотрели не мигая.

— Хуже, — ответил он.

На какое-то время в комнате стало очень тихо. Наконец, Хэзлтон произнес:

— Так, значит нам осталась лишь одна, последняя часть плохих новостей. Должно быть это просто сущая безделица, доктор Шлосс; Наверное, будет лучше, если вы нам расскажете об этом сейчас.

— Очень хорошо. Это дата катастрофы. Мы получили довольно точные данные по энергетическому уровню на той стороне, и мы все пришли к общему мнению при его рассмотрении и интерпретации. Эта дата — примерно второе Июня или около того, года четыре тысячи сто четвертого.

— Конец? — прошептала Ди. — Осталось всего-лишь три года?

— Да. Это будет конец. И после этого второго Июня не будет третьего Июня, никогда и во веки веков.

— И таким образом, — обратился Хэзлтон к людям, собравшимся в его гостиной, — мне показалось, что мы все должны провести прощальный обед. Большинство из вас покидает Новую Землю, отправляясь с планетой Он, завтра утром, к метагалактическому центру. И покидающие нас в большинстве своем мои друзья уже многие сотни лет, которых я уже больше никогда не увижу; для меня, когда придет это второе Июня, время должно остановиться, к какому бы апофеозу вы сами бы не шли. Именно поэтому я попросил вас всех отобедать и выпить со мной сегодня вечером.

— Я хотел бы, чтобы ты изменил свое решение, — произнес Амальфи; в голосе его явственно чувствовались нотки горечи.

— Я бы тоже хотел. Но я не могу.

— Мне думается, ты делаешь ошибку, Марк, — угрюмо заметил Джейк. — Теперь на Новой Земле не осталось ничего важного. То будущее, хоть малая частица которого нам осталась, есть лишь на планете Он. Зачем же оставаться позади и ждать, когда тебя просто сдует?

— Потому, — ответил Хэзлтон, — что я здесь мэр. Я знаю, что тебе это вовсе не кажется важным, Джейк. Но это важно для меня. Одну вещь я обнаружил за последние несколько месяцев, это то, что не произведен таким на свет, чтобы принимать апокалиптическое видение обычных событий. Для меня большее значение имеет, что я управляюсь с общественными, человеческими делами гораздо лучше — и ничего более того. Именно для этого я и был создан. Перехитрить Апостола Джорна доставило мне огромное удовольствие, и не имело значение даже то, что Амальфи все подготовил для меня; это было приятно, это оказалось той разновидностью деятельности, которое снова дало мне почувствовать себя живым и действующим на пределе моей лучшей формы. И я не заинтересован в том, чтобы предотвратить триумф времени. Это не тот враг. Я оставляю его вам всем. Мне же лучше остаться здесь.

— Неужели тебе н р а в и т с я думать, что не имеет значения то, насколько хорошо ты будешь управлять Облаком, все это будет уничтожено второго Июня через три года с этого момента? — спросил Гиффорд Боннер.

— Нет, не совсем, — ответил Марк. — Но я не возражал бы, если бы Облако находилось в наилучшем возможном порядке, какого бы только удалось мне достичь, когда придет этот момент. Ну чего я могу предложить к моменту триумфа времени, Гиф? Ничего. Все, что я могу сделать, так это привести мой мир в порядок, к этому моменту. Именно этим я и занимаюсь — и именно поэтому я не гожусь для полета на борту Он.

— Обычно ты не был столь скромным, — заметил Амальфи. — Ты мог бы даже вывести вселенную из затруднительного положения с Большой Медведицей однажды, при первой же возможности.

— Да, я мог бы, — подтвердил Хэзлтон. — Но теперь я стал старше и разумнее; так что — прощай вся эта чепуха. Что ж, иди и попробуй остановить триумф времени, Джон, если сможешь — но для себя я знаю — я не смогу. Я останусь здесь, где мое место и постараюсь остановить Апостола Джорна, и эта проблема сама по себе достаточно трудная, и которой мне хотелось бы заняться теперь. Да пребудут боги всех звезд с тобой — но я — остаюсь здесь.

— Да будет так, — произнес Амальфи. — Наконец-то, по крайней мере теперь-то я знаю, в чем различие между нами. Что ж, давай выпьем за это, Марк, и ave atque vale — завтра мы перевернем пустые стаканы.

В грустном молчании они выпили. Последовала короткая пауза.

Наконец Ди произнесла:

— Я тоже остаюсь.

Амальфи повернулся и пристально посмотрел на нее в первый раз за то время, когда они вместе были на планете Он; они похоже, намеренно старались избегать друг друга с того момента, которое оказалось для них болезненным общим фиаско.

— Я не подумал об этом, — произнес он. — Но, конечно же, это вполне разумно.

— В тебе здесь нет никакой особой необходимости, Ди, — сказал Марк. — Как я уже и прежде говорил.

— Если бы таковая и существовала, я бы не осталась, — произнесла Ди, слегка улыбнувшись. — Но на планете Он я поняла несколько вещей — а также и на борту корабля блокады Воинов. Я чувствуя себя немножко старомодной, как и Новая Земля; мне думается, мое место здесь. И это не единственная причина.

— Спасибо, — хрипло произнес Марк.

— Но, — произнес Уэб Хэзлтон, — в каком тогда положении оказываемся мы?

Джейк рассмеялся. — Ну, это должно быть достаточно ясно, — сказал он. — Так как ты и Эстелль уже сами сделали одно большое решение, то вы не нуждаетесь в нас, чтобы мы за вас принимали небольшие. Конечно, я бы хотел, чтобы Эстелль осталась со мной дома…

— Джейк, ты что, тоже не отправляешься с нами? — пораженно спросил Амальфи.

— Нет. Я тебе уже говорил ранее, что я просто ненавижу эти гонки по вселенной. И не вижу причины, почему я должен зачем-то как сумасшедший мчаться в метагалактический центр, чтобы встретиться к катастрофой, которая застигнет меня с таким же успехом в моем собственном доме. Шлосс и Ретма подтвердят тебе, что более не нуждаются в моих услугах. Я отдал все лучшее, что у меня было, этому проекту, и теперь этому пришел конец. Мне кажется, я представляю насколько далеко мне удастся достичь со скрещиванием роз в этом зловредном климате, прежде чем эти три года подойдут к концу. Что же касается моей дочери, то как я уже пытался сказать, я бы хотел видеть ее здесь, рядом с собой, но она уже покинула дом в самом жизненно важном значении этого слова — и этот последний полет планеты Он столь же естественен для нее, сколько он противоестественен для меня и Ди. Говоря твоими же словами Амальфи, да будет так.

— Хорошо. Мы можем тебя использовать, Эстелль, это то уж точно. Хочешь лететь с нами?

— Да, — тихо ответила она, — хочу.

— Я об этом не подумала, — неуверенным голосом произнесла Ди. — Конечно же, это означает, что и Уэб тоже полетит. Ты думаешь, это разумно? Я имею ввиду…

— Мои родители не возражали, — вклинился Уэб. — И, как я заметил, их не пригласили сегодня вечером сюда, бабушка.

— Ну, мы не исключили их только из за вас, если вы об этом сейчас думаете, — быстро произнес Марк. — Помимо всего прочего, твой отце, Уэб и наш сын тоже. Мы попытались уменьшить число собравшихся здесь сегодня только до тех, кто принимал непосредственное участие в проекте — иначе бы общее число оказалось бы попросту неуправляемым.

— Может быть и так, — согласился Уэб. — Именно так тебе все это и кажется, дедушка. Но я готов побиться об заклад, что бабушка не думала о своих возражениях против моего полета с Он вот только что.

— Уэб, — произнесла Ди, — я не хочу больше ничего из этого слышать.

— Хорошо. Тогда я отправляюсь с планетой Он.

— Я этого не говорила.

— А тебе и не нужно этого говорить. Это — мое решение.

Большинство из присутствующих уже постарались найти причины для сторонних разговоров к этому времени; на и Амальфи и Хэзлтон смотрели на Ди, Амальфи — с подозрением, Хэзлтон — с разочарованием и слегка обиженно.

— Я не понимаю твоего возражения, Ди, — сказал Хэзлтон. — Уэб теперь вполне взрослый человек. Естественно, что он отправится туда, куда сочтет нужным — особенно, если туда же отправится и Эстелль.

— Я не думаю, что он должен отправляться, — произнесла Ди. — И меня не волнует, понимаете ли вы причины моего возражения или нет. Я предполагаю, что Рон дал свое разрешение — но в любом случае, наш ли это сын или незнакомец, Марк, ты чертовски хорошо знаешь, что Рону весьма не хватает твердости — но я, лично, абсолютно против того, чтобы подвергать детей подобным предприятию.

— А какое это может иметь значение? — спросил Амальфи. — Конец все равно ведь настанет, так или иначе. На Планете Он и на Новой Земле, в один и тот же момент. Вместе с нами, Уэб и Эстелль могут иметь хотя бы крошечную долю шанса на выживание; ты что, хочешь отказать им и в этом?

— Я не верю в этот шанс на выживание, — ответила Ди.

— И я тоже, — вклинился Джейк. — Но и в этом случае я не стал бы отказывать в данной возможности моей дочери. Я не верю, что ее душа станет проклятой, если только она не станет поклонницей Джорна — но если она захочет стать его поклонницей, я не запрещу ей этого, только потому, что считаю это чепухой. Какого черта, Ди, я могу и ошибаться.

— Никто, — произнес Уэб сквозь сжатые зубы побелевшими губами, — не сможет мне запретить ничего на том основании, что я чей-то родственник. Мистер Амальфи, вы — босс этого проекта. Мне разрешено присутствовать на борту планеты Он, или нет?

— Насколько мне представляется — да. Я думаю, что и Мирамон согласен.

Ди гневно посмотрела на Амальфи. Но когда он спокойно посмотрел на нее в ответ, она отвела свой взгляд.

— Ди, — произнес Амальфи, — давай-ка сделаем перерыв. Я тоже могу ошибаться насчет этих детишек. Но у меня есть куда как более лучшее предложение, чем эта пустая свара; давай этот вопрос поставим перед Отцами Города. Снаружи сейчас — исключительно приятный вечер, и я думаю, нам всем понравится прогуляться немного по нашему старому городу, прежде, чем мы попрощаемся друг с другом и отправимся на встречу с Армагеддоном, каждый — своей дорогой. Я бы хотел, чтобы Ди прошлась со мной вместе, так как я ее больше не увижу; детишки, как мне кажется, тоже хотели бы провести хотя бы часок без того, чтобы мы перемывали их косточки; и быть может, Марк хотел бы поговорить с Роном и его женой — но впрочем, вы все сами можете решить, в соответствии с вашими вкусами, я не хотел бы разбивать вас всех на пары. Ну а что остальные думают насчет самой идеи?

Странно, но первым заговорил Джейк.

— Я ненавижу этот проклятый город, — сказал он. — Я слишком долго был пленником на его борту. Но клянусь Господом, я хотел бы еще разок взглянуть на него. Обычно я прогуливался по нему, выискивая место, где его можно было бы пнуть, чтобы причинить ему боль; мне этого никогда не удавалось. С тех пор я насмехался над ним, потому что теперь он мертв, а я — жив — но день нашего сравнения близится. Наверное, мне следует все же примириться с ним.

— Я тоже так немного, но все же чувствуя и себя, — признал Хэзлтон. — У меня не было планов отправиться туда перед наступлением конца — и все же я не хочу, чтобы этот старый город просто ушел вот так. Может быть сейчас, как раз — самое лучшее время; кроме того, именно я собрал вас всех здесь, для начала; так будем же тогда последовательными до конца, прежде чем мы все окажемся слишком заняты, чтобы думать об этом.

— Уэб? Эстелль? Вы согласитесь с решением, которое предложат отцы Города?

Уэб посмотрел пристально на лицо Амальфи и, очевидно, по крайней мере частично, оказался удовлетворен тем, что увидел на нем.

— При одном условии, — сказал он. — Эстелль отправляется в любом случае, если она того хочет, несмотря на то, что скажут Отцы Города. Если они скажут, что для меня нет места на борту Он — хорошо; но они не могут этого сказать Эстелль.

Эстелль приоткрыла было рот, но Уэб поднял свою ладонь перед ее лицом и она успокоилась, вместо этого поцеловав его руку. Ее лицо побледнело, но все же было спокойным; Амальфи никогда раньше не приходилось видеть такого чистого раствора бескровной, абсолютной уверенности, которая явственно читалась в ее прекрасных чертах. Просто здорово, что она принадлежит Уэбу, ибо наверное уже в пятидесятый раз, сильно бьющееся, жестокое, неустанное сердце Амальфи сжалось от стерильной любви.

— Очень хорошо, — произнес он. И предложил Ди свою руку.

— Марк, с твоего разрешения?

— Конечно, — ответил Хэзлтон; но когда Ди приняла предложенную Амальфи руку, его глаза приобрели жесткость, словно превратились в агаты.

— Встречаемся у Отцов Города в 01.00.

— Я не ожидала этого от тебя, Джон, — произнесла Ди, когда они очутились на залитой лунным светом площади Даффи. — Не слишком ли это поздно?

— Очень поздно, — согласился Амальфи. — И до 01.00 не так уж и далеко. Почему ты остаешься с Марком?

— Можешь назвать это запоздалым здравым смыслом. — Она присела на древние перила и посмотрела вверх на расплывающиеся звезды. — Нет, не то, пожалуй. Я люблю его, Джон, несмотря на все его недостатки и его пустоту. На какое-то время я забыла об этом, но это так. Мне жаль, но это так.

— Хотел бы я, чтобы тебе было чуточку побольше жаль.

— Да? Почему же?

— Чтобы ты поверила в то, что говоришь, — резко произнес Амальфи. — Посмотри в лицо правде, Ди. Для тебя это было огромное романтическое решение, пока ты не поняла, что Уэб тоже отправится со мной. Ты все еще ищешь суррогаты. Тебе не удалось это со мной. Но тебе не удастся это и с Уэбом.

— Какую отвратительную вещь ты только что сказал. Пойдем; я уже достаточно выслушала.

— Тогда попробуй отрицать это.

— Я это отрицаю, черт тебя возьми.

— Ты снимаешь свое возражение против того, чтобы Уэб отправился со мной на Он?

— Это совершенно не имеет никакого отношения к делу. Это грязное обвинение и я не хочу более ни слова об этом слышать.

Амальфи помолчал. Лунный свет лился на безэмоциональное и загадочное лицо Отца Даффи. Никто, даже Отцы Города не знали, кем был Отец Даффи. На его левой ноги было видно старое пятно крови, но никто не знал, как оно туда попало тоже, он просто находилось там и вполне возможно, что это соответствовало истории.

— Пошли.

— Нет. Пока еще рано. Они не появятся здесь еще где-то около часа. Почему ты хочешь, чтобы Уэб остался на Новой Земле? Если я ошибаюсь, тогда скажи мне в чем заключается правда.

— Это не твое, черт побери, дело, и вообще, я устала об всего этого обсуждения.

— Напротив, это полностью мое дело. Мне нужна Эстелль. Если Уэб останется здесь, она тоже здесь останется.

— Ты, — произнесла Ди с горьким но возрастающим триумфом в голосе, — влюблен в Эстелль! Ах, ты всегда праведный…

— Следи за тем, что болтает твой язык. Я действительно влюблен в Эстелль — но я и пальцем не прикоснусь к ней, ничуть не больше чем я прикасался к тебе. Я любил гораздо больше женщин, чем тебе удавалось заманить в дом своего мужа, большинство из них — еще до твоего рождения; и я знаю различие между любовью и обладанием — и хотя это знание и досталось мне довольно трудно, в то же время, я не вижу, чтобы ты это понимала. И сегодня вечером ты это поймешь, это тебе я обещаю.

— Т ы угрожаешь мне, Джон?

— Ты чертовски права, да, я именно угрожаю.

На перекрестке 42 улицы и Первой Авеню, у небоскреба Тюдор Тауэр, неподалеку от площади, где тысячу лет назад в крови и осколках стекла рухнуло здание ООН:

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

— Я отправлюсь с тобой, где бы ты ни была.

— Я отправлюсь за тобой, где бы ты ни был.

— Не взирая на то, что скажут Отцы Города?

— Не взирая на то, что скажут Отцы Города.

— Тогда это все, что нам нужно.

— Да. Это все, что нам нужно.

Площадь Даффи:

— Ты не хотел бы, чтобы я изменила своей решение и отправилась с тобой.

— Ты мне не нужна. Меня интересуют только детишки.

— Ты не сможешь обвинить меня во лжи. Что же касается данного момента, то я пока во всем согласна.

— И то же касается и детишек?

— Нет.

— Почему же нет?

— Потому что я считаю, что им обоим лучше всего быть на одной и той же планете — с любым из нас.

— Ну, это уже честнее. Но это лишь начало. Меня не интересует, останешься ты или отправишься, но я получу Уэба и Эстелль.

— Я так и думала. Но ты не сможешь получить их без меня.

— А Марк?

— Если он захочет отправиться.

— Он не хочет, и ты это знаешь.

— Как ты можешь быть так уверен? Может быть, тебе просто этого хочется.

Амальфи рассмеялся. Ди сжала свою левую ладошку в кулачок и ударила его в ярости по лбу.

Площадь у Тюдор Тауэр:

— Пора идти.

— Нет. Нет.

— Да, пора.

— Нет еще. Не совсем.

— … Хорошо. Не совсем.

— Ты уверен? Ты действительно уверен?

— Да, уверен, о да.

— Несмотря на то, что скажут о…

— Несмотря на то, что скажут они. Я уверен.

Башня управления:

— Ну вот и вы, — произнес Хэзлтон. — А что это с тобой случилось, какая-то неприятность? Ты выглядишь беспорядочно вплоть до самых бровей.

— Должно быть, ты наткнулся на дверную ручку, Джон, — добавил Джейк. Затем он хохотнул своим смешком попугая. — Ну что ж, ты пришел именно в тот город, где это можно заработать. Я не знаю, где еще во вселенной можно обнаружить дверные ручки.

— А где дети? — спросила Ди опасно ровным голосом, похожим на броневую плитку 12 номера.

— Пока еще их здесь нет, — ответил Хэзлтон. — Дай им время — они боятся, что Отцы Города могут разлучить их, так что естественно, что они остаются вместе вплоть до самой последней минуты. И все же, на что это ты упала, Ди? Это было серьезно?

— Нет. — Лицо ее приняло ничего не выдающее выражение. Пораженный, Хэзлтон перевел взгляд с нее на Амальфи и затем снова на нее. Но тем не менее, похоже, что быстро растущие синяки под глазами Амальфи, казались ему менее загадочными, чем угрюмым и неспецифичный беспорядок Ди.

— Я слышу детей, — сказал Гиффорд Боннер. — Они шепчутся внизу, в начале лифтовой шахты. Джон, ты действительно считаешь, что это было разумно? Я начинаю сомневаться в этом. Предположим, что Отцы Города скажут нет? Тогда это просто будет несправедливо; они ведь любят друг друга — так зачем нам последние три их года подвергать машинному тесту?

— Оставь это, Гиф, — сказал Амальфи. — Слишком поздно поступать иначе; и результат не настолько уж и предрешен, как ты думаешь.

— Надеюсь, что ты прав.

— Я тоже надеюсь на это. Я не буду делать никаких предсказаний — Отцы Города и прежде не раз меня удивляли. Но детишки согласились пройти этот тест. Так что, пока давайте просто подождем.

— Прежде, чем Уэб и Эстелль здесь появятся, — произнес неожиданно охрипшим голосом Хэзлтон, — я вынужден заявить, что считаю себя обманутым. Неожиданно, я вдруг подумал, а вообще кто кого, предполагалось, должен был взъерошить на этой многочисленной лунной прогулке. Конечно же не дети; они в этом не нуждаются ни в какой помощи с нашей стороны, или со стороны Отцов Города. Какого черта ты со мной все это вытворяешь Ди?

— Меня начинает раздражать каждый бессмертный мужчина в этой смертной вселенной, — яростно выпалила Ди. — Похоже в справочниках уже не осталось ни одного из извращений, в котором кто-нибудь меня уже не попытался обвинить за последний час и на тех свидетельствах, которые не удовлетворили бы даже новорожденное дитя.

— Мы все — немножко на пределе, — произнес доктор Боннер. — Воздержанность, Ди — и ты, Марк, тоже. Все-таки это ведь не обычная прощальная вечеринка.

— Это-то уж точно, — согласился Джейк. — Это поминки по целому созданию. Я сам то не слишком мрачный человек, но как мне кажется, сейчас не самое подходящее время для препирательств.

— Согласен, — проскрежетал Марк. — Извини, Ди; я передумал.

— Хорошо, — вздохнула она. — В общем-то я тоже не была настроена на крик. Вот что я хочу тебя спросить: ты действительно решил остаться? Потому что если ты действительно хочешь отправиться с планетой Он, я отправлюсь с тобой.

Он пристально посмотрел на нее.

— Ты уверена?

— Совершенно.

— Как насчет этого, Амальфи? Могу я тоже переменить свое решение по этому поводу?

— Я не вижу никаких к тому препятствий, — ответил Амальфи, — за исключением того, что на Новой Земле в этом случае не остается опытного администратора.

— Кэррел вполне может справиться с работой. Его опыт гораздо внушительнее, чем это было на последних выборах.

— Мы здесь, — произнес голос Уэба позади них. Они все обернулись. Уэб и Эстелль стояли на входе, держа друг друга за руки. Почему-то — хотя Амальфи было довольно трудно определить в чем проскальзывало это различие — они, казалось, больше не выглядели так, словно их волновало, отправятся они с планетой Он или нет.

— Так, почему бы нам не заняться тем, ради чего мы все сюда пришли? — предложил Амальфи. — Давайте ка предложим всю эту проблему для решения Отцам Города — не только то, что касается детей, но и всю проблему в целом. Я всегда находил их весьма полезными при разрешении сомнений, даже если им удавалось убедить меня только в том, что рекомендуемый ими курс совершенно ошибочен. В вопросах, которые для своего решения требуют оценок значения, полезно иметь оппонента, который не только неумолимо логичен, но еще не может отличить разницы между ценностью и китайским луком.

И конечно же, в этом он ошибался, как довольно скоро обнаружилось. Он совершенно позабыл, что машинная логика сама по себе являлась набором ценностей, знает ли об этом машина или нет.

— ВОЗЬМИТЕ МИСТЕРА И МИССИС ХЭЗЛТОН, — сказали Отцы Города, спустя лишь три минуты после того, как весь комплекс вопросов был загружен в них. — МОРАТОРИЯ НА ПРОБЛЕМУ, ТРЕБУЮЩУЮ ЕГО ТАЛАНТОВ МЕЖДУ НЫНЕШНИМ МОМЕНТОМ И ОКОНЧАНИЕМ ВСЕЙ ПРОБЛЕМЫ БОЛЕЕ НЕ БУДЕТ. НЕТ НИКАКОГО СВИДЕТЕЛЬСТВА ТОГО, ЧТО ОНИАНЕ НУЖДАЛИСЬ БЫ В СХОЖИХ ТАЛАНТАХ, И, ТАКИМ ОБРАЗОМ, НЕЛЬЗЯ ПРЕДПОЛОЖИТЬ, ЧТО ОНИ РАЗВИЛИ ПОДОБНЫЕ КАЧЕСТВА В СЕБЕ.

— А что насчет Облака? — спросил Амальфи.

— МЫ ПОДДЕРЖИМ ИЗБРАНИЕ МИСТЕРА КЭРРЕЛА.

Хэзлтон вздохнул. Амальфи подумалось, что он воспринял это несколько тяжелее для себя, чем он ожидал — эту неожиданную передачу полномочий. В свое время это почти что убило Амальфи, но он все же выжил. Так выживет и Хэзлтон, который был гораздо моложе и менее прирос к этой привычке.

— ВТОРОЙ ФАКТОР. ВОЗЬМИТЕ УЭБСТЕРА ХЭЗЛТОНА И ЭСТЕЛЛЬ ФРИМЭН. МИСС ФРИМЭН ЯВЛЯЕТСЯ УЧЕНЫМ, ТАК ЖЕ КАК И СВЯЗУЮЩИМ ЗВЕНОМ МЕЖДУ ОНИАНСКИМИ УЧЕНЫМИ И ВАШИМИ СОБСТВЕННЫМИ. ЭКСТРАПОЛИРУЯ ИЗ НАСТОЯЩИХ ЕЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ, ИМЕЕТСЯ ВЫСОКАЯ ВЕРОЯТНОСТЬ ТОГО, ЧТО ОНА ОКАЖЕТСЯ В КОНЦЕ КОНЦОВ РАВНОЙ ПО УРОВНЮ ДОКТОРУ ШЛОССУ И СЛЕГКА ПРЕВЗОЙДЕТ РЕТМУ ЗА ПЕРИОД В ТРИ УКАЗАННЫХ ГОДА КАК ЧИСТЫЙ МАТЕМАТИК. МЫ НЕ ПРОВОДИЛИ ПОДОБНОЙ ЭКСТРАПОЛЯЦИИ В ОБЛАСТИ ФИЗИКИ, ПОСКОЛЬКУ ПОСТУЛИРОВАННОЕ ОКОНЧАНИЕ ВРЕМЕНИ НЕ ПОЗВОЛЯЕТ НАБРАТЬ ДОСТАТОЧНЫЙ ОПЫТ.

Уэб просто сиял от гордости за свою подругу. Что же касается Эстелль, то Амальфи подумал, что она выглядит слегка напуганной. — Ну что ж, замечательно, — сказал он. — Теперь…

— ТРЕТИЙ ФАКТОР.

— Эй, подождите-ка минутку. Нет никакого третьего фактора. У этой проблемы только две части.

— ПРОТИВОРЕЧИЕ. ТРЕТИЙ ФАКТОР. ВОЗЬМИТЕ НАС.

— Что! — Эта просьба изумила Амальфи. Как мог набор этих машин произнести или хотя бы даже и задумать такое пожелание? У них не существовало никакой тяги к жизни, поскольку они были мертвы, как dooornails и всегда были такими; в действительности, у них вообще никогда не было никаких желаний.

— Обоснуйте, — приказал Амальфи, слегка нервничая.

— НАША ГЛАВНАЯ ДИРЕКТИВА СОСТОИТ В ВЫЖИВАНИИ ГОРОДА. ГОРОД БОЛЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ КАК ФИЗИЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ, НО С НАМИ ПО-ПРЕЖНЕМУ КОНСУЛЬТИРУЮТСЯ, ОТСЮДА ГОРОД В НЕКОТОРОМ РОДЕ СУЩЕСТВУЕТ. ОН СУЩЕСТВУЕТ НЕ В ВИДЕ СВОИХ ГОРОЖАН, КОТОРЫХ БОЛЕЕ НЕТ; ТЕПЕРЬ ОНИ ВСЕ — НОВОЗЕМЛЯНЕ. НИ НОВАЯ ЗЕМЛЯ, НИ ЭТОТ ГОРОД ФИЗИЧЕСКИ НЕ ПЕРЕЖИВУТ НАСТУПАЮЩУЮ ПРОБЛЕМУ; ТОЛЬКО НЕИЗВЕСТНЫЕ ЯЧЕЙКИ НА ПЛАНЕТЕ ОН МОГУТ, А МОЖЕТ БЫТЬ И НЕ СМОГУТ ПЕРЕЖИТЬ ЭТО. ТАКИМ ОБРАЗОМ, МЫ СЧИТАЕМ, ЧТО ЯВЛЯЕМСЯ ГОРОДОМ И НАМ ПРИКАЗАНО ВЫЖИТЬ НАШЕЙ ОСНОВНОЙ ДИРЕКТИВОЙ; ОТСЮДА — ВОЗЬМИТЕ И НАС.

— Если бы я услышал это от человека, — сказал Хэзлтон, — я бы назвал это самой замечательной рационализацией всех времен. Но они не могут так рационально подходить к проблеме — у них нет инстинктивных побуждений.

— У Ониан нет сравнимых с ними компьютеров, — медленно произнес Амальфи. — Было бы полезно иметь их на борту с нами. Вопрос в том, сможем ли мы это сделать? Некоторые из этих машин погружались в эту палубу в течении стольких сотен лет, что мы просто можем уничтожить их попытавшись извлечь их оттуда.

— Тогда ты потеряешь эту ячейку, — сказал Хэзлтон. — Но сколько много их вообще? Сто? Я забыл…

— СТО ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ.

— Да. Ну что ж, предположим ты и потеряешь нескольких? Мне кажется, все это стоит того, чтобы попробовать. В Отцах Города аккумулировано почти две тысячи лет познаний…

— ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО.

— Хорошо, я только предполагала; и все же это и так — просто огромное количество знаний, который ни один человек на сможет собрать за всю свою, пускай даже долгую жизнь. Я удивлен, что мы сами об этом не подумали, Амальфи.

— И я тоже, — признался Амальфи. — Но тем не менее, одно должно быть сразу же ясно. Как только вы все, кабинетные головы, будете установлены на борту планеты Он — или скольких из вас мы сможем удачно переправить — вы н е будете командовать. ВЫ являетесь городом, но вся планета — вовсе не является городом. У нее имеется своя собственная администрация и собственный эквивалент отцов города, в данной случае — людей; ваши функции будут ограничены советами.

— ЭТО НЕОБХОДИМО ДЛЯ РЕШЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ФАКТОРА.

— Хорошо. Прежде, чем я отключусь, у кого-нибудь из присутствующих здесь имеются какие-либо вопросы?

— У меня есть одни — в замешательстве произнесла Эстелль.

— Задавай.

— Я могу взять с собой Эрнеста?

— ЭРНЕСТА КОГО?

Гримасничая, Амальфи начал было объяснять насчет свенгали, но оказалось, что Отцы Города знали уже все о них, что только можно было знать, за исключением того, что они стали домашними любимцами на Новой Земле.

— ЭТОТ ЗВЕРЬ СЛИШКОМ ПРОВОРНЫЙ, СЛИШКОМ ЛЮБОПЫТНЫЙ И СЛИШКОМ НЕРАЗУМНЫЙ, ЧТОБЫ ЕГО МОЖНО БЫЛО БЫ ДОПУСТИТЬ НА БОРТ ГОРОДА. ДЛЯ РЕШЕНИЯ ПОСТАВЛЕННОЙ ПРОБЛЕМЫ, ЛЕТАЮЩАЯ ПЛАНЕТА ДОЛЖНА РАССМАТРИВАТЬСЯ, КАК ГОРОД. МЫ СОВЕТУЕМ НЕ БРАТЬ ЭТО ЖИВОТНОЕ.

— Ты же знаешь, что они правы, — мягко произнес Амальфи. — В том, что касается опасности попыток поиграть с машинами. Планета Он — действительно я в л я е т с я городом; и Ониане именно так к ней и относятся, и соответствующим образом наставляют своих детей.

— Я знаю, — прошептала Эстелль. Амальфи смотрел на нее, c удивлением и слегка встревоженно. Она уже прошла через столько много опасностей и еще множество эмоциональных стрессов и до сих пор ни один из них, похоже, не смог подорвать ее спокойствия. И в свете этого, ему показалось, что странно плакать из-за того, что тебе не разрешили взять с собой уродливого и глупого зверя.

Он не знал, что она плакала об уходе ее собственного детства; но тогда этого не знала и она сама.

 

7. МЕТАГАЛАКТИЧЕСКИЙ ЦЕНТР

Для самого Амальфи, переход на Он оказался не таким уж и долгим. Для него Новая Земля теперь была все равно, что кладбище. На некоторое время, пока шла странная, неопределенная борьба с Апостолом Джорном, он чувствовал себя в некотором роде как встарь, и Ново-Земляне, похоже признавали, что Амальфи, однажды уже бывший их мэром, когда они странствовали меж звезд как Бродяги, снова принял бразды правления на себя, столь же изобретательный и необходимый, как и прежде. Но все это продлилось недолго. Как только кризис прошел — и в основном без особых затрат со стороны или непосредственного участия Ново-Землян — они снова спокойно и благодарно успокоились и занялись уходом за своими садиками, которые они почему-то ошибочно принимали за границы. Что же касается Амальфи, то они были рады, что он снова принял командование на себя во время недавних неприятностей, но после того, как все эти события стали не такими уж и необычными, кому могло понравится, если Амальфи постоянно будет ставить на уши всю почти полностью освоенную планету и губить помидоры только для того, чтобы найти какую-то иную возможность расходовать свою собственную, но неподконтрольную ему энергию.

Никто не стал бы плакать, если бы Мирамон сейчас забрал Амальфи. Мирамон более подходил к стабильному типу. Несомненно, тесное сотрудничество с ним могло бы пойти Амальфи только на пользу. По крайней мере, вряд ли это нанесло бы вред Новой Земле. И если там, на планете Он, желали иметь рядом с собой таких постоянных диссидентов, вроде Амальфи, что ж — это их проблемы.

Хэзлтон же представлял собой куда как более сложный вопрос, как для самого Амальфи, так и для Ново-Землян. Как ученик Гиффорда Боннера, теоретически он был приверженцем доктрины безграничной абсурдности попыток навязать порядок вселенной, чье естественное состояние являлось простым шумом, и чья естественная дорога шла в направлении все большего и большего шума, вплоть до безграничного, непостижимого для чувств грохота тепловой смерти. Боннер учил — и не существовало никого, кто мог бы ему возразить — что даже те многие законы природы, которые уже давно открыты, еще с первых моментов истории, когда началось использование научного метода, еще в семнадцатом веке, являлись просто долговременными статистическими случайностями, местными разрывами в грандиозной схеме, чьей единственной непрерывностью являлся хаос. Если бы вы предприняли путешествие по вселенной, пользуясь в качестве органа восприятия только ухом, часто говорил Боннер, стараясь упростить, то что хотел пояснить, вы не услышали бы ничего, кроме ужасающего и нескончаемого грохота в течении миллиардов лет, затем лишь трехминутный отрывок Баха, который представлял собой все то, что было собрано в организованное познание, а после этого — снова один лишь грохот, в течение тех же миллиардов лет. И даже Бах, если бы вы остановились и попробовали пристальнее разобраться в нем, через мгновение или около того, распался бы и стал Джоном Кэйджем или слился бы с преобладающим во вселенной неослабевающим буйством.

И все же привычка к власти по-прежнему так никогда и не ослабила своего захвата над Хэзлтоном; снова и снова, с тех пор, как впервые «новая» появилась в окрестностях Новой Земли, the Compleat Стохастик постоянно подталкивался к действиям, к насаждению своего собственного чувства необходимости и порядка на Стохастическую вселенную бездумного беспорядка, вроде Квакера, которого наконец-то ввели в такое состояние, что он вот-вот ударит своего противника. Во время борьбы с Апостолом Джорном, Амальфи, лицезрея результаты действий Марка, но не имея возможности наблюдать за самими предпринимаемыми им действиями, частенько задумывался о нем: стоит ли все этого того, чтобы спустя столько лет, снова искусно играть в эти политически игры, которые, как они считали, ушли навсегда? Что это значит для человека, который стал приверженцем подобных доктрин, предпринимать борьбу ради мира, который, как он знает, скоро должен все равно погибнуть, даже скорее, чем ему доказывала философская система, поклонником которой он стал?

И на другом, обывательском уровне, стоит ли Ди для него хоть что-нибудь? Знает ли он, во что она превратилась? Как молодая женщина, она любила приключения, но теперь и она изменилась; а теперь лишь немногим отличалась от высиживавшей яйца курицы, естественная цель в гнезде для любого браконьера. И что касается этого, то знал ли Марк что-нибудь насчет их «стерильного» романа?

Ну да ладно, на последний вопрос уже ответ имеется, но все остальные были, как обычно, по-прежнему совершенно неопределенны. Неужели неожиданное решение Хэзлтона отправиться с планетой Он в конце концов представляло собой окончательный отказ от привычки ко власти — или же, наоборот, ее признание? Для человека с проницательностью Хэзлтона, должно быть понятно, что власть над Новой Землей более уже никак нельзя сравнивать с властью над Бродягами; она была такой же вознаграждающей, как, например, служба капелланом в летнем лагере. Или быть может, он смог заметить, что инцидент с Апостолом Джорном доказал, что Амальфи остался и продолжал бы оставаться настоящей фигурой могущества и умах Ново-Землян, к которой всегда можно обратиться, в любом случае, если Новая Земля столкнется к конкретной опасностью. Остальные же Ново-Земляне давно уже потеряли способность быть хитрыми, планировать битву, способность быстро думать и принимать решения, когда это требовалось, и не могли бы признаться в том, что ни у кого больше не сохранилось по-прежнему этих способностей, кроме их легендарного экс-мэра; Оставив любому другого мэру, занимавшему в настоящий момент этот пост, даже Хэзлтону, лишь рутину управления в мирное время, когда существовала лишь небольшая необходимость или желание каких-то правил. В действительности, как неожиданно и с удивлением понял Амальфи, тот обман, который он применил в отношении Апостола Джорна, оказался вовсе не таким уж и обманом, по крайней мере до какого-то уровня: то, что Ново-Земляне вполне удовлетворялись случайностями, точно так же, как Стохастики утверждали в отношении себя, и не имели никакого интереса в наложении какой-то цели на свои жизни, за исключением того случая, если это им навязывалось извне, либо кем-то подобным Джорну, либо кем-то вроде Амальфи, являвшимся противоположностью Джорна. Так что возможность того, что Стохастицизм мог проникнуть и пропитать души Воинов Господа все это время, была в действительности реальной, в независимости от того, понимали это или нет сами Ново-Земляне, признавали ли они Стохастицизм или нет; просто время и философия нашли друг друга, и это представлялось гораздо более вероятным, чем сам эрудит Гиффорд Боннер являлся всего-лишь запоздалой интеллектуализацией чувства, которое подсознательно витало над Новой Землей многие годы. Ничто другое не могло служить доказательством быстрого успеха Амальфи и Хэзлтона в области «продажи» Апостолу Джорну чего-то такого, во что сам Джорн, будучи в начале слишком проницательным, едва ли поверил бы — и ничего другого, кроме того факта, что по крайней мере, хотя этого не подозревал сам Амальфи и, возможно, и Хэзлтон, на самом деле оказавшегося правдой. Если же Хэзлтон и заметил это, тогда он не отказывался ни от чего, оставляя Новую Землю ради планеты Он; напротив, вместо этого, он выбирал единственный центр власти, который еще что-либо должен означать в течении нескольких последующих лет, которые осталось просуществовать ему и всей остальной вселенной.

За исключением, конечно, этой неизвестной величины — Паутины Геркулеса; но, естественно, решение этого вопроса находилось совершенно вне пределов возможностей и компетенции Хэзлтона.

И даже Амальфи начал поддаваться действию вируса Стохастицизма. Эти вопросы по-прежнему интересовали его, но привкус академизма, который все более и более четко проявлялся в них перед лицом приближающейся катастрофы, становился все более очевидным даже для него. И все, что оставалось, за что еще можно было бы ухватиться, так это лишь бешеный полет планеты Он к метагалактическому центру, борьба за подготовку механизмов и приборов, который понадобятся по прибытии на место, и отчаянная необходимость оказаться там раньше Паутины Геркулеса.

И таким образом за Ди оказалось — если не окончательная победа, то во всяком случае — последнее слово. Именно ее суждение об Амальфи, как о Летучем Голландце, больше всего поколебало его, после всех этих ярлыков и масок, которые оказались сорваны приближающимся триумфом времени. И проклятие лежало теперь, как оно лежало всегда, но уже не в самом полете, а в одиночестве, погнавшем человека в этот бесконечный полет.

За единственным исключением. Теперь уже явственно был виден конец.

Открытие того, что огромные спиральные галактики, острова вселенных в космосе, в которые группировались звезды, и сами склонялись к объединению в огромные группы, вращающиеся по спиральным рукавам вокруг общего центра плотности, было предзнаменовано еще в начале 1950-х, когда Шепли выполнил карту «внутренней метагалактики» — группы примерно в пятьдесят галактик, к которой принадлежал как Млечный Путь, так и галактика Андромеды. После того, как гипотеза Милна оказалась доказанной, представилось вполне возможным показать, что подобные метагалактики существовали как правило, как и то, что они, в свою очередь, формировали спиральные рукава, тянущиеся по направлению к центру, который являлся втулкой своеобразного «колеса» на котором вращалось все мироздание, и из которого в самом начале произошел взрыв моноблока.

И именно в этот мертвый центр сейчас и мчалась планета Он, назад, в лоно времени.

На планете уже больше не было дневного света. Путь, которым планета двигалась, иногда позволял появляться в небе светлым недолговечным пятнам, или небольшому спиральному свечению в ночи, производимому галактикой, мимо которой они пролетали, но никогда в небе вновь не сияло солнце. Даже разреженные мостики звезд, соединявшие галактики, подобно пуповинам — мостики, чье открытие Фрицем Зворкиным в 1953 году вызвало серьезный пересмотр предполагаемого количества материи во вселенной, и таким образом — пересмотр ее предполагаемых размеров и возраста — не ослабило ту черную пустоту, сквозь которую, мчалась планета Он, хотя бы даже на день. Межгалактическое пространство было слишком безграничным для этого. И поэтому, освещаемая лишь искусственным светом, планета Он мчалась на полной скорости своих движителей спиндиззи, что было возможно лишь для столь массивного «корабля» по направлению к тому Месту, где Желание дало жизнь Идее, и где стал свет.

— В своей работе мы отталкивались от того, чему вы нас учили, и что вы называли гипотезой Маха, — объяснял Ретма Амальфи. — Доктор Боннер называет ее Виконианской гипотезой или космологическим принципом: он состоит в том, что с любой точки в пространстве или во времени вселенная должна была бы выглядеть точно так же, как и с любой другой точки и, таким образом, невозможен полный учет всех стрессов, воздействующих на эту точку, если только наблюдатель не предположит, что и всю остальную вселенную необходимо взять в расчет. Тем не менее, это могло быть реально лишь в случае тау-времени, в котором вселенная — статична, безгранична и вечна. В т-времени, которое представляет вселенную, как конечную и расширяющуюся, гипотеза Маха диктует, что каждая точка является уникальным и удобным наблюдательным пунктом — за исключением метагалактического центра, которым свободен от стрессов и находится в стазисе, потому что, в нем все стрессы практически гасят друг друга, являясь эквидистантными. И там возможно проведение огромных изменений с помощью относительно незначительного расхода энергии.

— Например, — предложил доктор Боннер, — изменение орбиты Сириуса всего лишь тем, что вы наступите на цветок лютика.

— Ну, я надеюсь, что это не так, — возразил Ретма. — Мы не можем контролировать небрежность такого рода. Но это и не такой уж и пустячок, как орбита Сириуса — то, что мы, так или иначе, будем пытаться изменить, так что, наверное, в этом нет никакой реальной опасности. То, на что мы рассчитываем — всего лишь шанс, хотя и незначительный, но все же реальный — состоящий в том, что эта нейтральная точка совпадает в подобной точкой для вселенной антивещества, и что в момент аннигиляции эти две нейтральные зоны, два мертвых центра, станут общими и переживут полное уничтожение на какой-то заметный миг.

— И на сколь большой? — поежившись, спросил Амальфи.

— Вы сами можете с таким же успехом предположить это, — ответил доктор Шлосс. — Мы рассчитываем, как минимум, примерно на пять микросекунд. Если этот момент продлится хотя бы столько, этого окажется вполне достаточно для наших целей — и он может продлиться и полчаса, в то время, как будут воссоздаваться элементы. Эти полчаса для нас столь же хороши, как и сама вечность; но мы сможем наложить нашу печать на все будущее обеих вселенных в том случае, даже если нам будет предоставлено хотя бы эти пять микросекунд.

— И только если уже кто-нибудь еще не оказался в центре и не подготовился лучше нас к этому моменту, — угрюмо добавил Ретма.

— А как мы собираемся использовать это? — спросил Амальфи. — Я не слишком хорошо продираюсь сквозь эти ваши обобщения. В чем собственно, заключается наша цель? На какого рода цветок лютика мы собираемся наступить — и каков при этом будет результат? Сможем ли мы пережить его — или будущее нанесет наши лица на почтовые марки, как лица жертв? Объяснитесь!

— Конечно, — ответил Ретма, слегка опешив. — Ситуация, как мы ее видим — такова: Все, что переживет эти пять микросекунд Гиннунгагапа в метагалактическом центре, будет нести в себе достаточный энергетический потенциал в будущее, который окажет значительное воздействие на реформацию обеих вселенных. Если уцелевший при этом предмет является камнем или планетой — как например Он — тогда обе вселенных реформируются точно так же — или почти точно также, какими они сформировались после того, как взорвался моноблок и их историческое развитие весьма близко будет соответствовать повтору. Если же, с другой стороны, у уцелевшего объекта будет в наличие желание и небольшая маневренность — например как у человека — это делает доступным ему любое безграничное число измерений пространства Гилберта. И каждый из нас при пересечение этого барьера в пять микросекунд, за эти несколько мгновений создаст свою собственную вселенную, с судьбой совершенно непредсказуемой.

— Но, — добавил доктор Шлосс, — при этом он погибнет в процессе своих действий. Его материя и энергия станут моноблоком созданной им вселенной.

— Боги звезд, — произнес Хэзлтон… — Хеллешин! Мы станем богами всех звезд, именно поэтому мы и мчимся, чтобы обогнать Паутину Геркулеса, не так ли? Что ж, в таком случае я наказан за свою самую старую, наиболее приятную клятву. Я никогда не думал, что стану таким — и я даже не уверен, что хочу стать.

— А имеется ли какой-либо иной выбор? — спросил Амальфи. — Что будет, если Паутина Геркулеса доберется туда первой?

— Тогда они переделают вселенную так, как им заблагорассудится, — ответил Ретма. — Так как мы ничего о них не знаем, мы даже не можем предположить, каким образом они будут производить свой выбор.

— За одним исключением, — добавил доктор Боннер, — что любой их выбор, скорее всего, никоим образом не будет иметь в себе нас или нечто, нам подобное.

— Все это весьма похоже на довольно безопасное пари, — произнес Амальфи. — Я должен признать, что чувствую себя столь же невдохновленным, как и Марк, насчет альтернативы. Но — может есть какая-то третья альтернатива? Что произойдет, если метагалактический центр окажется пуст, когда наступит катастрофа? Если ни Паутина, на Он не окажутся там, подготовленными к ее использованию?

Ретма пожал плечами.

— Тогда — если вообще можно сказать что-то определенное о столь грандиозной трансформации — история повторит сама себя. Вселенная снова возродится, пройдет через свои родовые муки, и продолжит свое путешествие к своим конечным катастрофам — тепловой смерти и моноблоку. Может быть и так, что мы обнаружим себя живущими все так же, но уже во вселенной антивещества; даже если и так, мы не сможем отметить никакого различия. Но я считаю это весьма маловероятным. Наиболее возможное событие — немедленное уничтожение, а затем — возрождение обеих вселенных из первобытного илема.

— Илем? — спросил Амальфи. — Что это еще такое? Я никогда прежде не слышал этого слова.

— Илем был первобытным скоплением нейтронов, из которого все остальное и возникло, — пояснил доктор Шлосс. — Я не удивлен, что вы раньше не слышали этого термина; это азы космогонии, гипотеза Альфера-Бете-Гамова. Илем для космогонии то же самое, что и существование «нуля» в математике — что-то столь старое и фундаментальное, что вам и в голову не пришло бы, что кто-то изобрел этот принцип.

— Хорошо, — сказал Амальфи. — Тогда, в том случае, как утверждает Ретма, если этот мертвый центр в момент прихода второго Июня окажется пустым, наиболее вероятная развязка состоит в том, что мы все превратимся в море нейтронов?

— Именно так, — ответил доктор Шлосс.

— Не слишком обширный выбор, — отстраненно заметил Гиффорд Боннер.

— Нет, — произнес Мирамон, впервые подав голос. — Не слишком значительный выбор. Но это все, что мы имеем в своем распоряжении. Однако, у нас не будет и этого, если нам не удастся вовремя достичь метагалактического центра.

Тем не менее, все же только в последний год Уэб Хэзлтон начал понимать, да и то — весьма туманно — настоящую природу приближающегося конца. Но даже и в этом случае, это познание не пришло к нему от тех людей, которые руководили подготовкой; то, к чему они готовились, хотя и не держалось в секрете, в основном оставалось совершенно непонятным для него, и таким образом, это не могло поколебать его уверенности в том, что все это как-то предназначалось для предотвращения Гиннунгагапа вообще. Он прекратил верить в это, в отчаянии и окончательно лишь после того, как Эстелль отказалась родить ему ребенка.

— Но почему? — спросил Уэб, прижав ее к себе одной рукой а другой в отчаянии указывая на стены жилища, предоставленного им Онианами. — Теперь мы постоянно вместе — дело не только в том, что мы это знаем, но и в том, что и все остальные с этим согласны. И для нас больше нет этой запретной черты!

— Я знаю, — мягко ответила Эстелль. — Дело не в этом. Мне хотелось, чтобы ты не задавал этот вопрос. Так было бы проще.

— Рано или поздно, это пришло бы мне в голову. Обычно я бы сразу же прекратил прием таблеток, но с этим переездом на Он навалилось столько всяких дел — так или иначе, но только сейчас понял, что ты по-прежнему их принимаешь. И я бы хотел, чтобы ты мне объяснила — почему.

— Уэб, дорогой мой, ты поймешь, если хотя бы чуть побольше подумаешь обо всем этом. Конец — это конец — и все. Какой смысл заводить ребенка, который проживет только год или два?

— Быть может, это вовсе не так уж и неотвратимо, — угрюмо произнес Уэб.

— Ну конечно же это вполне определенно. В действительности, мне кажется, что я знала о приближении этого еще с того момента, как родилась — может быть, еще и до того, как я родилась. Как будто я могла чувствовать приближение этого.

— Ну послушай, Эстелль. Если честно, неужели ты не понимаешь, что это похоже на чепуху?

— Я вполне могу видеть, почему это может так звучать, — признала Эстелль. — Но я ничем не могу помочь. И так как конец — неминуем, я не могу назвать это чепухой, не так ли? У меня было предчувствие и оно оказалось правильным.

— Мне кажется, все это означает то, что ты не хочешь иметь детей.

— Да, это правда, — удивительно, но Эстелль подтвердила догадку Уэба. — У меня никогда не было особого желания иметь детей — и в действительности — меня даже не особо беспокоило мое собственное выживание. Но, пожалуй, это часть одного целого. Некоторым образом, я оказалась в числе счастливчиков; многие из людей не чувствуют себя, как дома, в свое собственное время. Я же родилась в то время, которое оказалось как раз именно моим — время конца мира. Вот почему я не предрасположена к обзаведению детьми — потому что я знаю, что после моего и твоего поколения больше не будет никакого другого. В конце концов, насколько я могу предположить, в действительности я могу вообще оказаться стерильной; но конечно же, это бы меня уже не удивило.

— Перестань, Эстелль. Я не могу слушать, когда ты так говоришь.

— Мне жаль, любовь моя. Я не хотела тебя расстраивать. Правда, это не так расстраивает меня, но я знаю в чем здесь причина. Просто я ориентирована на конец — и, некоторым образом, это является естественным, конечным результатом моей жизни, событие, которое придает ей значение; но ты — всего-лишь захвачен этим, как и большинство людей.

— Я не знаю, — пробормотал Уэб. — Для меня все это похоже на чертовски холодную рационализацию. Эстелль, ты такая прекрасная… разве это ничего не значит? Неужели ты не столь красива, чтобы привлечь мужчину, так, чтобы ты могла иметь ребенка? Ведь именно так это я всегда понимал.

— Возможно, когда-то так оно и было, — спокойно произнесла Эстелль. — Так или иначе, это звучит весьма похоже на аксиому. Что ж… я не сказала бы никому, кроме тебя Уэб, но я хорошо знаю, что красива. Большинство женщин сказали бы тебе то же самое о себе, если бы это только было допустимо — это просто состояние ума, которое присуще женщинам. Она всего-лишь половинка настоящей женщины, если не считает себя красивой… и она красива, даже если не думает о себе так, и не имеет значения то, как она выглядит. Я вовсе не стыжусь того, что красива и я не вовсе не раздосадована этим, но просто я больше и не обращаю на это внимания. Все это для меня — лишь средство для достижения цели, как ты и сказал — вот только цель изжила уже свою необходимость. Мне кажется, что женщина, которая могла мы приговорить своего годовалого сынишку к адскому пламени, должна была бы непременно быть ужасным злодейкой, если бы она точно знала, что именно к этому идет дело, когда рожала бы дитя. Я з н а ю, и поэтому не могу этого сделать.

— Женщины и раньше рисковали ничуть не меньше, даже зная цену риска, — упрямо продолжил Уэб. — Крестьяне, которые з н а л и, что их дети могут голодать, потому что и родители уже голодали. Или женщины века, того времени, предшествовавшего непосредственному началу космических полетов; доктор Боннер говорил, что в течении пяти лет вся раса стояла в двадцати минутах от гибели. На они все же шли вперед и все-таки рожали детей — в ином случае нас просто бы здесь не было.

— Это побуждение, — тихо ответила Эстелль, — которого у меня более нет, Уэб. И на этот раз, не существует никакого спасения.

— Ты все еще повторяешь это, но вовсе даже не уверена, что ты права. Амальфи утверждает, что шанс все же есть…

— Я знаю, — вздохнула Эстелль. — Я сама проводила некоторые вычисления. Но это вовсе не тот шанс, дорогой мой. Это что-то, что мы сможем сделать, ты или даже я, потому что мы уже достаточно взрослые, чтобы понять инструкции и выполнить именно то, что нужно в то время, когда именно это понадобится. Ребенок же не сможет этого сделать. Это будет равносильно тому, что отправить его на космолете в пространство одного, хотя и с достаточным запасом энергии и еды — но он все равно погибнет, и ты не сможешь сообщить ему, как избежать гибели. Все это настолько сложно, что неизбежно кто-то из нас конечно же сделает какие-нибудь фатальные ошибки.

Он лишь промолчал.

— Кроме того, — мягко добавила Эстелль, — даже для нас все продлится не так уж и долго. Мы тоже умрем. Все дело только в том, что у нас имеется шанс воздействовать на момент создания, который непосредственно скрыт в мгновении уничтожения. И это, если мне удастся, и будет моим ребенком, Уэб — единственным, которого сейчас стоит иметь.

— Но он не будет моим.

— Нет, любимы мой. У тебя будет свой собственный.

— Нет, нет, Эстелль! Что в этом хорошего? Я хочу, чтобы мой был и твоим тоже!

Она обняла его и при коснулась своей щекой к его щеке.

— Я знаю, — прошептала она. — Знаю. Но увы, время для этого прошло. Это судьба, для которой мы оказались рождены, Уэб. Дар иметь детей у нас оказался отнят. Вместо детей, нам были даны вселенные.

— Но этого недостаточно, — воскликнул Уэб. Он яростно сжал ее в своих объятиях. — Даже наполовину. Никто проконсультировался со мной, когда подписывался этот контракт.

— А разве ты просил о том, чтобы тебя родили, любимый мой?

— Ну вообще то… нет. Но я не возражал… О. Так вот значит, как все обстоит.

— Да, именно так, все сейчас и обстоит. Он тоже не может проконсультироваться по этому вопросу с нами. Так что все теперь зависит от нас. Никакой наш совместный с тобой ребенок, Уэб, не окажется в пламени ада; никакой ребенок, рожденный мною.

— Нет, — пусто ответил Уэб. — Ты права, это было бы нечестно. Хорошо, Эстелль. Мне хватит еще одного года даже тебя одной. Мне не кажется, что я хочу еще и вселенную.

Торможение началось в конце января 4104 года. С этого момента, дальнейший полет Он будет весьма осторожным, несмотря на растущую необходимость скорейшего достижения цели; ибо метагалактический центр был столь же неразличим, как и остальная часть межгалактического пространства и лишь исключительная внимательность и исключительно сложная аппаратура могли бы сообщить путешественникам, что они прибыли на место. Для этой цели, Ониане во многом усложнили командный пост своей планеты, который располагался на вершине трехсотфутовой плетеной стальной башни, расположенной на вершине самой высокой горы планеты — названной к очевидному замешательству Амальфи — Гора Амальфи. Здесь Уцелевшие — как они начали себя называть с некоторым чувством отчаянной веселости — встречались на почти непрерывных совещаниях.

Уцелевшие состояли в основном из тех на планете, кто согласно Шлоссу и Ретме могли следовать инструкциям в тот бесконечный миг хотя бы с наименьшей долей вероятности успеха. Шлосс и Ретма были весьма тверды в своем отборе: это оказалась небольшая группа. В нее вошли все Ново-Земляне, хотя Шлосс и сомневался насчет Ди и Уэба, и кроме того, группа из десяти Ониан, включая Мирамона и самого Ретму. Странно, но по мере приближения времени, один за другим Ониане начали уходить, совершенно очевидно, как только каждый из них до конца проникался тем, что именно будет предпринято и каков может быть результат.

— Почему они это делают? — спросил Амальфи Мирамона. — Разве ваши люди не имеют совершенно никакого желания выжить?

— Я вовсе не удивлен, — ответил Мирамон. — Они живут, придерживаясь стабильных ценностей. Они скорее умрут с ними, чем будут жить без них. Конечно же, у них есть побуждение к жизни, но оно выражает себя совершенно иначе, в отличие от вашего, Мэр Амальфи. То, что они хотят увидеть уцелевшим, является теми вещами, которые они считают ценными и необходимыми для жизни вообще — и этом проект представляет им весьма малую толику таких возможностей.

— А как насчет вас и Ретмы?

— Ретма — ученый; и это, наверное, вполне достаточное объяснение. Что же касается меня, Мэр Амальфи, то как вы очень хорошо знаете, я давно уже являюсь анахронизмом. Я больше уже не разделяю основные ценности системы Он, как и вы — Новой Земли.

Амальфи получил ответ на свой вопрос, но теперь он сожалел о том, что вообще задал его.

— Как вы думаете, насколько близко мы сейчас от места назначения? — спросил он.

— Сейчас — уже очень близко, — ответил Шлосс из-за контрольного пульта. За огромными окнами, которые полностью окружали комнату, по прежнему разглядеть можно было немногое, кроме все поглощающей и постоянной ночи. Если же вы обладали достаточно острым зрением и могли бы постоять где-то около получаса снаружи, чтобы привыкнуть к темноте, то для вас имелась возможность разглядеть по меньшей мере пять галактик различной степени тусклости, ибо здесь, вблизи центра плотность галактик была гораздо выше, чем где-либо еще во вселенной. Но для обычного, быстрого взгляда, небеса казались столь же пустыми, что на них не видно было даже и светлячка света.

— Показания постоянно и неуклонно понижаются, — согласился Ретма. — И есть еще что-то весьма странное: мы получаем слишком много энергии по всем местным источникам. Всю прошлую неделю мы постоянно снижали потребление энергии, и все равно выход ее продолжает подниматься — экспоненциально, в действительности. Я надеюсь, что эта кривая н е сохранит такой вид постоянно, в ином случае, мы просто не сможем управлять нашими машинами, когда достигнем точки цели.

— А в чем причина этого? — спросил Хэзлтон. — Неужели Закон Сохранения энергии отменяется в центре?

— Я в этом сомневаюсь, — ответил Ретма. — Мне кажется, кривая выровняется при приближении к вершине…

— Кривая Пирла, — вставил Шлосс. — Мы должны были это предусмотреть. Естественно, все что произойдет в центре — будет срабатывать с гораздо большей эффективностью, чем где-либо еще, поскольку центр свободен от стрессов. И кривая начнет выравниваться, как только эффективность наших машин начнет приближаться к абстрактным возможностям физики — идеальный газ, поверхность без трения, совершенно абсолютный вакуум и так далее. Вся мою жизнь меня учили не верить в реальное существование любого из этих идеалов, но, похоже, мне, по крайней мере, удастся получить хотя бы смазанное представление о них!

— Включая и свободную от гравитации метрику пространства? — обеспокоенно спросил Амальфи. — Ну и в кашу же мы попадем, если окажется, что спиндиззи не за что зацепиться.

— Нет, скорее всего, полное отсутствие гравитации невозможно, — сказал Ретма. — Вполне возможно гравитационная нейтральность точки — снова это можно отнести к беспрецедентной эффективности — но и только лишь потому, что все стрессы сбалансированы. Не может существовать такой точки во вселенной, которая гравитационно не напряжена, покуда в ней не останется хотя бы крохотного кусочка материи.

— Предположим, спиндиззи отключатся, — сказала Эстелль. — После достижения центра мы ведь все равно больше никуда не отправимся.

— Нет, — согласился Амальфи, — но все же мне хотелось бы сохранить маневренность, пока мы не увидим, что делают наши соперники — если они вообще что-то делают. Пока никаких их признаков, Ретма?

— Пока ничего. К сожалению, мы не знаем, чего именно искать. Но, по крайней мере, поблизости нет ни одной перемещающейся массы, вроде нашей; и в действительности — никакой активности, несущей в себе отпечаток какого-нибудь плана вообще.

— Значит, мы их опережаем?

— Не обязательно, — сказал Шлосс. — Если они уже сейчас добрались до центра, то очень возможно, что они проделывают массы всяческих вещей, пользуясь довольно маломощным экраном. Тем не менее, они наверняка бы уже засекли нас и предприняли бы какие-нибудь действия в отношении нас, если бы именно так обстояло дело. Так что давайте предположим, что мы их опережаем, пока инструменты не сообщат нам об обратном; как мне кажется — это довольно безопасное предположение.

— А сколь еще долго лететь до центра? — спросил Хэзлтон.

— Наверное, еще несколько месяцев, — ответил Ретма. — Если мы правы, предполагая, что эта кривая на своей вершине имеет плоский характер.

— А необходимая аппаратура?

— Последняя установка будет готова в конце этой недели, — сказал Амальфи. — И мы сможем начать отсчет, как только прибудем на место… при условии, что сможем научиться обращаться с оборудованием, работающим в десятки и сотни раз эффективнее своей обычной эффективности, без того, чтобы взорвать что-нибудь в процессе. Поэтому, мне кажется, нам лучше всего начать практиковаться сразу же, как только будет готова полностью вся система.

— Аминь, — пылко произнес Хэзлтон. — Могу я воспользоваться вашей логарифмической линейкой? У меня имеется несколько подготовительных упражнений, так что мне лучше бы начать сразу же, сейчас.

Он покинул комнату. Амальфи в замешательстве посмотрел наружу, в ночь. Он почти что предпочитал, чтобы Паутина Геркулеса уже бы оказалась там, раньше их и, соответственно, произвела бы по ним какие-нибудь выстрелы; эта неопределенность — в том, что есть таки кто-то или нет, прячущийся впереди — в соединении с совершенно неизвестной природой их противников — оказалась гораздо более раздражительной, чем открытая битва. Тем не менее, пока этому ничем нельзя было помочь; и если Он действительно первым прибыла на место, это давало всем им довольно значительное преимущество…

И их единственное преимущество. Единственная защита, которую Амальфи удалось придумать и соорудить наспех для планеты Он, полностью зависела от того, действительно ли Он находился в метагалактическом центре, таким образом позволяя использовать почти мгновенно множество слабых результирующих сил, которые можно использовать для производства сильных возмущений — эффект «лютик против Сириуса», так охарактеризованный Боннером. И в этой области он обнаружил, что Мирамон и совет Ониан странно несговорчив, даже пассивен, словно установка защиты для целой планеты оказалась слишком сложной концепцией для их понимания — в это весьма трудно было поверить в свете весьма трудных концепций, которыми им удалось овладеть и приспособить в работе, с тех пор как Амальфи впервые встретился ними, когда они еще были дикарями по колено в грязи и жестокости. Что ж, если он все еще и не понимал их, ему не удалось бы улучшить свое понимание даже за несколько оставшихся месяцев; и по крайней мере, Мирамон полностью согласился с тем, чтобы Амальфи и Хэзлтон руководили Онианскими техниками при сборке их исключительно теоретически работоспособных электронных приборов, представлявших собой с виду мешанину деталей и проводов, собранных таким образом, что было возможно легко протестировать их и, если необходимо, быстро внести изменения.

— Некоторые из них, — сказал Хэзлтон, разглядывая только что завершенное скопление проводов, линз, антенн и металлических зерен с унылым уважением, — должны оказаться довольно эффективны в случае необходимости. Я только бы хотел знать, какие из них окажутся таковыми.

В чем, к сожалению, и заключалась именно сама вполне уже предопределенная ситуация.

Но стрелки указателей, фиксирующие стрессы и потоки в пространстве вокруг планеты Он продолжали падать; а те, что указывали на эффективность работы Онианского оборудования — продолжали подниматься. 23 мая 4104 года указатели обеих установок неожиданно подскочили до крайних высот и сумасшедше забились об ограничители, и вся планета неожиданно задрожала от ужасного, оглушающего рева спиндиззи, заработавших выше пределов возможного. Рука Мирамона мелькнула на пути к главному ручному переключателю так быстро, что Амальфи не смог определить, он ли это или Отцы Города отключили энергию. Скорее всего и Мирамон не знал этого; по крайней мере, он рванулся отключить энергию исключительно в подсознательной реакции.

Рев смолк. Тишина. Уцелевшие посмотрели друг на друга.

— Ну что ж, — произнес Амальфи, — совершенно очевидно, что мы прибыли на место. — По какой-то причине он чувствовал себя довольно таки в весьма приподнятом настроении — совершенно нерациональная реакция, но он не стал медлить, чтобы попытаться проанализировать ее.

— Да, похоже что так, — сказал Хэзлтон, моргнув. — Но черт возьми, что произошло с указателями? Я могу еще понять, что локальная аппаратура сошла с ума — но почему то же самое сделали и указатели для внешнего пространства, вместо того, чтобы упасть до нуля?

— Мне кажется — это шум, — ответил Ретма.

— Шум? Какой шум?

— Для работы указателя тоже требуется какая-то энергия — немного, но все же. Соответственно, указатели потребления энергии отреагировали столь же дико, как и сами машины, из-за того, что работали на пределе своей эффективности, и поскольку, никаких входящих сигналов для регистрации не оказалось, они зарегистрировали сигналы, вызванные их собственной работой.

— Мне это не нравится, — сказал Хэзлтон. — Имеется у нас какая-нибудь возможность определить, какой уровень безопасен для работы л ю б о г о прибора при таких обстоятельствах? Я бы хотел ознакомиться со сгенерированными кривыми по этому эффекту, с тем, чтобы мы смогли бы провести подробные вычисления — но, похоже, в подобной сверке записей не окажется так уж и много смысла, если мы в процессе сожжем все наши машины.

Амальфи взял единственный прибор на пульте управления Он, «принадлежавший» ему — микрофон связи с Отцами Города.

— Ну, как вы там, все еще живы? — спросил он.

— ДА, МИСТЕР МЭР, — пришел соответствующий ответ. Мирамон, похоже, удивился. Так, как все, о чем у него имелись познания, умерло, даже свет — сейчас они сидели, купаясь лишь в едва различимом сиянии зодиакального света — этого пояса весьма разреженного ионизированного газа в атмосфере Он, вызванного к жизни магнитным полем планеты, да плюс еще призрачного сияния нескольких ближайших галактик — и неожиданный голос из динамиков обеспокоил его.

— Хорошо. От чего вы питаетесь?

— МОКРЫЕ БАТАРЕИ, СОЕДИНЕННЫЕ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО, С НАПРЯЖЕНИЕМ В ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТЬСОТ ВОЛЬТ.

— В с е, полностью?

— ДА, МИСТЕР МЭР.

Амальфи усмехнулся в почти полной темноте. — Очень хорошо, примените ка ваши вычисления по эффективности для определения стандартов на ситуацию с приборами.

— СДЕЛАНО.

— Сообщите мне операционное состояние линии мистера Мирамона, идущей к вам вниз, позволяющей вам включить хотя бы контрольные огни на его пульте, так чтобы он смог рассмотреть показания приборов.

— МИСТЕР МЭР. В ЭТОМ НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ. МЫ УЖЕ ПЕРЕКЛЮЧИЛИ ГЛАВНЫЙ ОТКЛЮЧАТЕЛЬ И УСТАНОВИЛИ ЕГО НА НЕОБХОДИМЫЙ УРОВЕНЬ ПОГЛОЩЕНИЯ. МЫ МОЖЕМ РЕАКТИВИРОВАТЬ ВСЕ СИСТЕМЫ НЕМЕДЛЕННО.

— Нет, не делайте этого, мы не хотим, чтобы спиндиззи снова…

— СПИНДИЗЗИ ОТКЛЮЧЕНЫ, — сообщили Отцы Города с исключительной невинностью.

— Ну как, Мирамон? Ты им доверяешь? Или ты хочешь, чтобы сперва они все подготовили и распечатали данные, чтобы ты мог снова включить всю планету, сразу, целиком?

Он услышал, как Мирамон тихо втянул в себя воздух, чтобы ответить, но он так никогда и не узнал, каков должен был быть ответ, потому что в тот же самый момент весь пульт Мирамона снова ожил.

— Эй, — завопил Амальфи. — Подождите же приказов, вы там внизу, черт возьми!

— ДЕЙСТВУЕМ ПО ПРИКАЗАМ, МИСТЕР МЭР. ПОСЛЕ НАЧАЛА ОТСЧЕТА МЫ ДОЛЖНЫ ДЕЙСТВОВАТЬ ПРИ ПЕРВОМ ЖЕ ПРОЯВЛЕНИИ ВНЕШНЕГО ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ. ОТСЧЕТ НАЧАЛСЯ ТЫСЯЧУ ДВЕСТИ СЕКУНД НАЗАД И ДВЕНАДЦАТЬ СЕКУНД НАЗАД ВНЕШНЕЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ НАЧАЛО СТАНОВИТЬСЯ СТАТИСТИЧЕСКИ ЗАМЕТНЫМ.

— Что они хотят этим сказать? — спросил Мирамон, пытаясь разглядеть показания сразу всех приборов на его пульте. — Я думал, что понимаю ваш язык, Мэр Амальфи, но…

— Отцы Города не говорят на языке Бродяг, они говорят на своем, Машинном языке, — угрюмо ответил Амальфи. — И то, что они сказали, означает, что Паутина Геркулеса — если это именно то — наступает на нас. И похоже — довольно быстро.

Одним быстрым, плавным движением руки Мирамон снова выключил свет.

Темнота. И затем, медленно просачивающееся сквозь окна башни, расположенные по ее окружности — сияние зодиакального света; и еще, где-то вдали — туманные кольца галактик — островов вселенной. На пульте перед Мирамоном сиял один-единственный оранжево-желтый огонек — индикатор нагрева вакуумной лампы, размерами меньше, чем желудь; но в этих сумерках сердца и места рождения вселенной, он был почти ослепляющим. Амальфи пришлось повернуться к огоньку спиной, чтобы сохранить адаптацию своего зрения к темноте, необходимую для того, чтобы он вообще мог что-то разглядеть здесь, в башне, на вершине горы его имени.

Пока он ждал, чтобы его зрение вернулось к нему назад, он задумался над скоростью реакции Мирамона и ее мотивами. Естественно, что Онианин никак не мог верить в то, что ожерелье сигнальных огней на башне, расположенной на вершине какой-то горы может быть настолько ярким, что его можно заметить из космоса; в действительности, даже затемнение даже такого большого объекта, как вся планета не могло служить никаким военным целям — прошло уже более двух тысячелетий с тех пор, как любой, в достаточной степени оснащенный противник полагался только лишь на свет, с помощью которого можно было что-то разглядеть. И где же все-таки за всю свою жизнь Мирамону удалось заполучить этот рефлекс затемнения? Это не имело никакого смысла; и все же Мирамон установил полное затемнение с обученной уверенностью боксера, наносящего выверенный удар.

Когда же освещение начало увеличиваться, он получил свой ответ — и у него не осталось времени раздумывать над тем, как Мирамон мог это предугадать.

Все началось так, словно собиралось повториться уничтожение межзвездного посланца — только наоборот, в своем процессе включающее теперь в себя все мироздание. Высоко в Онианском небе начали ползти щупальца зеленовато-желтого света, сперва едва заметные, призрачные, как зодиакальный свет, но затем — более явственно, с намеренным усилением и поползновением, которое казались ужасно жизнеподобными, словно масса зеленовато-золотых червей-нематодов, видимых в свете фазово-контрастного светового источника. На пульте пробудились к жизни счетчики заряженных частиц и Хэзлтон прыгнул к пульту, чтобы прочесть совокупные показания.

— Откуда это все поступает — вы можете определить? — спросил Амальфи.

— Похоже, излучение идет от примерно сотни дискретных источников, окружающих нас по сфере, диаметром примерно в один световой год, — ответил Мирамон. Но голос его прозвучал занято; на своем пульте он производил какие-то действия, с клавиатурой, назначение которой Амальфи было совершенно неизвестно.

— Гммм. Без сомнения — корабли. Ну что ж, теперь то, по крайней мере, мы знаем, откуда они получили свое прозвище. Но что именно они используют?

— Ну, это легко определить, — ответил Хэзлтон. — Это антивещество.

— Как это может быть?

— Посмотрите на частотный анализ этой вторичной радиации, которая доходит до нас и вы все поймете. Каждый из этих кораблей по сути своей должен представлять собой ускоритель частиц огромных размеров. И они посылают потоки тяжелых атомов антивещества с сорванными оболочками точно по гравитационным искривлениям пространства — геодетикам — прямо в нашем направлении. Когда они достигают нашей атмосферы, антивещество и вещество взаимоуничтожается…

— И планета получает дозу гамма-излучения высокой энергии, — докончил за него Амальфи. — И похоже, они должны знать, как это делать, уже довольно долгое время, так что они и получили свое прозвище благодаря этой технике. Хеллешин! Ну и способ для завоевания планет! Они могут либо полностью стерилизовать население, либо вообще убить его, по желанию, даже не приближаясь близко к планете.

— Мы уже все получили дозу стерилизации, — тихо произнес Хэзлтон.

— Сейчас это едва ли может иметь значение, — еще тише ответила Эстелль.

— Да и смертельная доза радиации едва ли тоже будет иметь какое-то значение, — произнес Хэзлтон. — На то чтобы развиться, лучевой болезни требуются месяцы, даже в том, случае, если она смертельна.

— И все же они достаточно быстро могут нас вывести из строя, — хрипло произнес Амальфи. — Мы каким-то образом должны их остановить. Нам нужны эти последние дни!

— Что вы предлагаете? — спросил Хэзлтон. — Ничего, что мы подготовили не может подействовать на сферу да еще на расстоянии в один световой год… за исключением…

— За исключением гравитационного всплеска, — завершил Амальфи. — Надо использовать его — и быстро.

— Что это такое? — спросил Мирамон.

— Мы установили все ваши спиндиззи на один импульс, который их перегрузит и вызовет сгорание. В положении, в котором мы оказались, результирующий единственный волновой фронт должен свернуть пространство в узлы на — ну, в общем, мы точно не знаем, насколько далеко этот эффект распространиться, но на довольно большое расстояние.

— Может быть, даже до самых границ нашей вселенной, — заметил доктор Шлосс.

— Ну и что из этого? — спросил Амальфи. — Все равно она будет уничтожена через десять дней…

— Если только вы не уничтожите ее раньше, — сказал Шлосс. — И если нашей вселенной не окажется здесь, при проходе антивселенной — все наши шансы — впустую; тогда мы ничего не сможем предпринять.

— Она все-таки может быть здесь.

— Но уже не в полезном качестве — не в том случае, если вещество в ней связано в миллиарды гравитационных водоворотов. Уж пусть лучше эта Паутина убьет нас, чем мы сами уничтожим будущую эволюцию двух вселенных, Амальфи! Неужели даже сейчас, ты не можешь отказаться от того, чтобы сыграть роль Господа Бога?

— Ну хорошо, — вздохнул Амальфи. — Посмотрите на эти дозиметры, а затем — посмотрите на небо. Что вы можете предложить?

Сейчас небо представляло собой одну ровную по интенсивности сияющую пелену, словно сплошная облачность, освещенная тусклым солнцем. Снаружи, склоны более низких по сравнение с ними гор, покрытые лесом, были полностью лишены какой-либо тени, словно намекавшие на то, что окна, расположенные по окружности башни в действительности представляли собой часть плоской фрески, сделанной неумелой рукой. Счетчики перестали трещать и теперь выдавали лишь приглушенный грохот.

— Только то, что я уже предложил, — безнадежно произнес доктор Шлосс. — Накачаться антирадиационными лекарствами и надеяться на то, что мы сможем продержаться на ногах эти десять дней. А что еще нам остается? Они нас поймали в ловушку.

— Прощу прощения, — сказал Мирамон. — Это вовсе не так уж и неоспоримо. У нас имеются некоторые собственные ресурсы. И я только что запустил один из таковых в действие; возможно, этого окажется достаточно.

— Что это такое? — спросил Амальфи. — Я и не знал, что вы установили какое-либо оружие. И как долго нам придется ждать, чтобы оно подействовало?

— По одному вопросу — за раз, — попросил Мирамон. — Конечно же, у нас имеется установленное оружие. Мы никогда не говорим об этом, потому что на нашей планете имелись дети и по-прежнему они есть, благослови их боги. Но нам пришлось принять к сведению тот факт, что когда-нибудь мы можем столкнуться (или можем быть атакованы) с враждебным флотом, учитывая то, насколько далеко мы вырвались за пределы нашей родной галактики, и как много звездных систем мы посетили. Таким образом, мы разработали несколько систем для защиты. Одну из них мы никогда не собирались использовать, но сейчас мы использовали как раз именно ее.

— И что это такое? — спросил напряженно Хэзлтон.

— Мы никогда бы вам не рассказали об этом, за исключением приближающегося конца, — сказал Мирамон. — Вы уже хвалили нас как химиков, Мэр Амальфи. И мы применили достижения химии в физике. Мы нашли возможность «отравить» электромагнитное поле с помощью резонанса — почти таким же образом, как катализатор воздействует на процесс химической реакции. Таким образом, «отравленное» поле распространяется по несущей волне и соответственно — по контролирующему полю, почти по любому сигналу, являющемуся постоянным и подчиняющемуся уравнениям Фарадея. Вот, взгляните.

Он указал на окно. Свет показался им ничуть не ослабшим; но теперь, он словно был покрыт рваными чумными пятнами. В течении секунд, эти пятна распространялись и соединялись друг с другом, до тех пор, пока свет не оказался заключенным в изолированные светящиеся облака, быстро поедаемые по краям, словно мертвые клетки, разлагаемые энзимами бактерий гниения.

Когда небо стало полностью темным, Амальфи смог разглядеть сотни лучей, состоящих из едва различимых глазом частиц — хотя возможно, что это была и оптическая иллюзия — тянущихся к планете Он; по крайней мере, было похоже, что их сотни, хотя в действительности едва ли возможно разглядеть больше пятнадцати с любой из точек на поверхности планеты. Но и эти уже быстро съедались, и отступали в тьму.

Счетчики снова начали выбивать дробь, но все-таки полностью еще не остановились.

— Что произойдет, когда эффект доберется назад, до кораблей? — спросил Уэб.

— Он отравит сами приборы, — сказал Мирамон. — А существа в кораблях пострадают от полного нервного блока. Они умрут, как умрут и сами корабли. И не останется ничего, кроме сотни мертвых корпусов.

Амальфи издал долгий, хриплый вздох.

— Ничуть не удивительно, что вас не заинтересовал наши breadboard приспособления, — сказал он. — С такой штукой вы и сами могли бы стать какой-нибудь иной Паутиной Геркулеса.

— Нет, — твердо ответил Мирамон. — Такими мы бы никогда не могли стать.

— Боги звезд! — воскликнул Хэзлтон. — Так все кончилось? Так быстро?

Улыбка Мирамона оказалась холодящей. — Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще услышим о Паутине Геркулеса, — сказал он. — Однако то, что ваши Отцы Города называют отсчетом — продолжается. До конца этого мира осталось только десять дней.

Хэзлтон вернулся назад к дозиметрам. Какой-то момент он тупо неотрывно смотрел на них. Затем, к полному изумлению Амальфи, он начал смеяться.

— Что тут такого смешного? — проворчал Амальфи.

— Сами посмотрите. Если бы люди Мирамона когда-либо и столкнулись к Паутиной Геркулеса в реальном мире — они бы проиграли.

— Почему?

— Потому что, — ответил Хэзлтон, вытирая свои глаза, — пока он отбивался от них, мы все получили дозу радиации, превышающую смертоносный предел. Мы все, сидящие здесь, мертвы точно так же, как если бы в нас не существовало никаких признаков жизни!

— И это что — шутка? — спросил Амальфи.

— Конечно же шутка, босс. Все это не имеет ни малейшей разницы. Мы больше уже не живем в таком «реальном мире». Мы получили дозу. Через две недели нам станет плохо, мы начнем лысеть и нас начнет тошнить. И через три недели мы все умрем. И вы п о — п р е ж н е м у не замечаете шутки?

— Я ее вижу, — ответил Амальфи. — Я могу еще от четырнадцати отнять десять и получить четыре; ты хочешь сказать, что мы будем жить до того момента, когда умрем.

— Не переношу человека, который просто уничтожает мои шутки.

— Это шутка — довольно старая, — медленно произнес Амальфи. — Но, может быть, она все еще и смешна; и если она была хороша для Аристофана, то, думаю, она достаточно хороша и для меня.

— Ну хорошо, я тоже считаю, что эта шутка чертовски смешная, — произнесла Ди с холодной яростью. Мирамон переводил взгляд с одного Ново-Землянина на другого с выражением полного изумления. Амальфи улыбнулся.

— Только не говори так, если так не думаешь, Ди, — сказал он. — Все таки, это всегда было шуткой. Смерть одного человека столь же смешна, как и смерть всей вселенной. И пожалуйста, вообще отказывай нам в последней шутке. Быть может, это единственное наследие, которое мы оставим после себя.

— ПОЛНОЧЬ, — сообщили Отцы Города. — ОТСЧЕТ — НОЛЬ МИНУС ДЕВЯТЬ.

 

8. ТРИУМФ ВРЕМЕНИ

Когда Амальфи открыл дверь и вновь вошел в комнату, Отцы Города сообщили:

— Н-день. НОЛЬ МИНУС ОДИН ЧАС.

В этот час все имело свое значение; a, быть может, и ничего; все зависело от того, что именно стоило вложения своего значения за время жизни в несколько тысяч лет. Амальфи покидал комнату, чтобы сходить в туалет. Теперь он уже никогда не сделает этого, как этого не потребуется и никому из присутствующих; кончина всего уже столь близка, что она обгоняла и физиологически ритмы самого тела, с помощью которых человек определял время с тех пор, как впервые подумал о том, чтобы вести его отсчет. Неужели диурез столь же достоин оплакивания, как и любовь? Что ж, может быть и так; у чувств тоже должны быть свои плакальщики; и никакое чувство, никакие мысли, никакие эмоции не являются ничего не значащими, если это последние в своем роде.

Так что — до свидания, а скорее всего — прощайте все напряжения и облегчения, от любви до мочевины, от входов до выходов, от полной тишины до шума, от пива до кеглей.

— Что нового? — спросил Амальфи.

— Больше ничего, — ответил Гиффорд Боннер. — Мы просто ждем. Присаживайся с нами, Джон, и давай-ка выпьем.

Он сел за длинный стол и посмотрел на бокал с выпивкой, стоявший перед ним. Вино было красного цвета, но в нем одновременно чувствовался едва заметный намек на присутствие и голубого цвета, независимый и не добавляющиеся к фиолетовому цвету даже в этом тусклом свете флюоресцентных ламп по среди мертвого центра безграничной тьмы. Когда он поднес бокал к губам и наклонил его, чтобы отпить, небольшой пузырек поднялся из глубин вина и небольшие капельки влаги покатились вниз. Амальфи осторожно пробовал вино на вкус; он был пронзительным и явственно чувствовался привкус корицы — Ониане не стали великими виноделами, так как их климат был слишком плохим для этого — но даже вкус и этого вина доставил ему неизъяснимое удовольствие, заставившее его вздохнуть.

— Через полчаса мы все должны одеть костюмы, — сказал доктор Шлосс. — Я бы оставил нам и несколько больше свободного времени, но ввиду того, что многие из нас не одевали космических скафандров уже многие века, а кое-кто и вообще — никогда, этот срок пришлось уменьшить. И нам не следует испытывать вероятность того, что кое-кто из нас окажется недостаточно подготовлен.

— А я думал, что мы будем окружены какого-то рода полем, — заметил Уэб.

— Ненадолго, Уэб. Позвольте мне еще раз все разъяснить, чтобы удостовериться в том, что все присутствующие поняли все четко, до конца. В момент действительного перехода, нас будет защищать силовое стазис-поле, в тот самый момент, когда время всех желаний и целей уже будет позади — и оно станет всего-лишь еще одной координатой в пространстве Гилберта. Этот момент перенесет нас в первую секунду времени на другую сторону, после катастрофы. Но затем поле пропадет, так как спиндиззи, генерирующие его, будут уничтожены. И тогда мы обнаружим, что занимаем столь же много независимых ячеек четвертого измерения, сколь имеется людей в этой комнате, и каждая из этих ячеек будет пуста. Впрочем и сами космоскафандры не на долго сохранят вам жизнь, потому что вы будете представлять собой единственное тело с организованной материей и энергией в вашей личной, особенной вселенной; и как только вы потревожите метрическую структуру этой вселенной, вы сами, ваш скафандр, воздух, содержащийся в нем, энергия ваших аккумуляторов, все это начнет рваться в разные стороны, создавая пространство по мере расширения. Каждый человек, таким образом, будет представлять собой свой собственный моноблок. Но если вы не оденете костюмы для перехода, даже и того, что я рассказал, не произойдет.

— Мне не хотелось, чтобы вы были столь живописны, — пожаловалась Ди, но в сердце своем, в действительности, она не особо возражала. Ее лицо, как отметил Амальфи, несло на себе печать какой-то странного напряженного выражения, словно как в тот раз, когда она заявила, что хотела бы родить для Амальфи ребенка. Какой-то инстинкт заставил его повернуться и посмотреть на Уэба и Эстелль. Они сжимали руки, успокаивая друг друга. Лицо Эстелль было совершенно безмятежно и глаза ее сияли, словно сейчас она была ребенком ожидающим начала подготовленной вечеринки. Выражение лица Уэба оказалось гораздо труднее определить: он слегка хмурился, словно не мог до конца разобраться в том, почему он более уже так не беспокоится о чем-либо, как прежде.

Снаружи, донесся тонкий завывающий звук, который неожиданно поднялся до воя и так же снова умер. Сегодня в горах было снежно, пурга.

— А как насчет этого стола, бокалов, стульев? — спросил Амальфи. — Все это тоже с нами отправится?

— Нет, — ответил доктор Шлосс. — Мы не хотим рисковать любой возможной конденсацией материи поблизости от нас. Мы применим модифицированную технологию, которую мы использовали при создании Объекта 4101 — Алефнуль в будущем; мебель начнет переход вместе с нами, но затем, последнюю доступную нам энергию, мы направим для толчка ее на микросекунду в прошлое. И какова будет дальнейшая ее судьба, мы можем только предполагать.

Амальфи с отсутствующим выражением поднял бокал. На ощупь он был как шелк; Ониане изготавливали отличное стекло.

— А эта система координат, в которой я окажусь, — спросил Амальфи. — Она что, действительно не будет иметь никакой внутренней структуры?

— Только ту, которую вы сами наложите на нее, — сказал Ретма. — Поскольку, это не будет пространством, оно не будет иметь и своей метрики. Другими словами, ваше присутствие в нем будет невыносимым…

— Благодарю вас, — угрюмо ответил Амальфи, к очевидному изумлению Ретмы. Через мгновение, ученый продолжил, воздержавшись от каких-либо комментариев:

— Что я пытаюсь сказать, так это то, что ваша масса будет создавать пространство для своего размещения в нем, и оно примет метрическую структуру, которая уже существует в вас. Что произойдет после этого, будет зависеть от того, каким образом вы раскроете свой костюм. Я бы порекомендовал прежде всего выпустить кислород из ваших баллонов, так как для начала вселенной, вроде нашей, потребуется довольно значительное количество плазмы. Самого кислорода, в момент когда вы начнете избавляться от него, оставшегося внутри костюма будет вполне достаточно для вас. И как последнее действие — разрядите аккумуляторы вашего костюма; это будет эффектом поднесения спички, чтобы вызвать взрыв.

— А как велика может оказаться вселенная в результате в конце концов? — спросил Марк. — Я похоже, припоминаю, что настоящий моноблок был вроде бы велик, в то же время и сверхсконцетрирован.

— Да, это будет маленькая вселенная, — сказала Ретма, — быть может всего-лишь пятьдесят световых лет в диаметре в наибольшем своем объеме. Но это будет только в начале. Как только примется за действие постоянное созидание, все больше и больше атомов начнет добавляться к целому, до того времени, когда ее масса окажется достаточной, чтобы сформировать моноблок для следующего сжатия. По крайней мере, так мы это себе представляем; Вы должны понять, что все это — несколько умозрительно. У нас просто не хватило времени изучить все, что мы хотели бы узнать.

— НОЛЬ МИНУС ТРИДЦАТЬ МИНУТ.

— Ну вот, — сказал доктор Шлосс. — Все — в скафандры. Мы сможем продолжить переговоры по радио.

Амальфи осушил бокал с вином. Еще одно последнее действие. Он забрался в свой скафандр, медленно припоминая свое давнее знакомство с этим гротескным аппаратом. Он побеспокоился о том, чтобы радио было включено, но затем обнаружил, что ему больше нечего сказать. То, что ему предстояло неожиданно умереть, в сущности оказалось для него ничего не значащей реальностью, перед лицом такой величайшей смерти, чьей маленькой частицей он будет. И ни один из комментариев, приходивших ему в голову не казался ему чем-то большим, чем абсолютная чепуха.

Пока они проверяли друг друга в скафандрах, звучала кое-какая техническая беседа, с особенным вниманием в отношении Эстелль и Уэба. Но затем и этот разговор прекратился, так как и все остальные, а не только Амальфи, заметили, что слова просто невыносимы.

— НОЛЬ МИНУС ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ.

— А вы понимаете, что должно произойти с вами? — неожиданно спросил Амальфи.

— ДА, МИСТЕР МЭР. НАС ВЫКЛЮЧАТ В МОМЕНТ НОЛЬ.

— Что ж, хорошо.

Тем не менее, он задумался, допускали ли они мысль о том, что их могут снова включить в будущем. Конечно глупо думать о них, как радующихся чему-то хотя бы отдаленно напоминающему эмоции, но тем не менее, он решил не говорить ничего, что могло бы огорчить их. Они были машинами, но кроме того, они являлись еще и старыми друзьями и союзниками.

— НОЛЬ МИНУС ДЕСЯТЬ МИНУТ.

— Все это происходит вдруг так неожиданно быстро, — прошептал голос Ди в наушниках. — Марк, я… я не хочу, чтобы это произошло.

— И я не хочу этого, — ответил Хэзлтон. — Но это произойдет все равно. Я бы хотел, чтобы мне удалось прожить более человечную жизнь, чем я прожил. Но все произошло так, как произошло, так что теперь более нечего сокрушаться.

— А я бы хотела верить, — сказала Эстелль, — что во вселенной, которую я сотворю, не будет места горю.

— Тогда не сотворяйте ничего, моя дорогая, — сказал Гиффорд Боннер. — Оставайтесь здесь. Созидание означает горе, всегда и всегда.

— И радость, — произнесла Эстелль.

— Что ж, да, и это.

— НОЛЬ МИНУС ПЯТЬ МИНУТ.

— Мне кажется, что оставшуюся часть времени, мы можем обойтись и без отсчета, — сказал Амальфи. — Иначе далее они продолжат отсчет каждую минуту и последнюю они будут отсчитывать по секунде. Мы все хотим того, чтобы вырубить это бормотание? Кто-нибудь хочет сказать «да» или «нет»?

Все молчали.

— Очень хорошо, — сказал Амальфи. — Прекратить отсчет.

— ОЧЕНЬ ХОРОШО, МИСТЕР МЭР. ДО СВИДАНИЯ.

— До свидания, — пораженно произнес Амальфи.

— Я бы не хотел говорить то же самое, если вы не возражаете, — сдавленным голосом произнес Хэзлтон. — Это слишком близко приближает ко мне утрату вас всех, чтобы я мог это вынести. Я надеюсь, все сочтут, что я и так сказал это.

Амальфи кивнул головой, и только затем понял, что этот жест невозможно разглядеть внутри шлема.

— Я согласен, — сказал он. — Но лично я не чувствую себя обделенным. Я любил всех вас. И у вас остается моя любовь, которую вы можете забрать с собой, как она остается и со мной.

— Это единственная вещь во вселенной, которую можно отдать и по-прежнему хранить, — сказал Мирамон.

Пол задрожал под ногами Амальфи. Машины готовились к моменту неописуемого рывка. И звук их гула был приятен; и таким же было ощущение пола, стола, комнаты, горы, мира…

— Я думаю… — произнес Гиффорд Боннер.

И с этими словами все кончилось.

Сперва для Амальфи не существовало ничего, кроме внутренностей скафандра. Снаружи была даже не тьма, а просто ничто, что-то невозможное для взгляда, словно то, что нельзя увидеть за пределами угла вашего зрения. Никому ведь не удавалось еще увидеть тьму позади своей собственной головы, это просто невозможно увидеть, так что остается только предположить, что она — существует там. И все же через некоторое время, Амальфи обнаружил, что все еще может распознать своих друзей, как часть общего круга, хотя и комната и все что в ней было, исчезло вокруг них. Он не знал, как он чувствовал, что они все еще рядом, но он мог это ощущать.

Он знал, что не существовало никакой надежды на то, что он мог бы с ними переговорить; и действительно, пока он пытался разобраться в том, откуда он понимал, что они вообще рядом с ним, они начали отдаляться от него. Круг начал расширяться. И безмолвные фигуры стали уменьшаться — не с расстоянием, ибо здесь не существовало никаких расстояний, но тем не менее, каким-то образом, они все же покидали друг друга. Амальфи попытался поднять руку в жесте прощания, но обнаружил, что это почти что невозможно. К тому времени, когда он закончил этот жест, все остальные пропали, исчезли полностью, оставив после себя лишь столь же быстро улетучивающуюся память, подобную памяти о запахе духов.

Он остался один и теперь должен сделать то, что должен. Так как его рука была поднята, он продолжил ее движение, чтобы выпустить кислород из своих баллонов. Несреда, в которой, похоже, он висел, вроде бы стала менее сопротивляющейся; метрическая структура уже начала самоорганизовываться. И все же оказалось почти так же трудно затормозить свой жест, как он его и начал.

Тем не менее, он остановил его. Какой смысл во вселенной того рода, которая как он видел, только что умерла? Природа обеспечила две таких вселенных и приговорила их к гибели в один и тот же момент. Так почему бы не попробовать что-то иное? Ретма из своей осторожности, Эстелль из своего сочувствия, Ди из своего страха дадут рождение какой-то версии стандартной модели; но Амальфи пинал стандартную модель до тех пор, пока весь крепеж не вылетел из нее и поэтому столь устал, раздумывая о том, что едва смог заставить себя вдохнуть оставшийся кислород. А что произойдет если, вместо этого, он просто прикоснется к кнопке детонатора у себя на груди и позволит всем элементам, из которых состоит его тело и скафандр, мгновенно превратиться в плазму?

В этом заключалось непознанное. Но именно непознанного он и хотел. Он снова опустил руку.

Не было никакой причины для задержки. Ретма уже произнес эпитафию для Человека:

— У  н а с  п р о с т о  н е  х в а т и л о  в р е м е н и  н а  т о,  ч т о б ы  и з у ч и т ь  в с е,  ч т о  м ы  х о т е л и.

— Да будет так, — произнес Амальфи. И он прикоснулся к кнопке над своим сердцем.

Началось созидание.