Как любой житель Арктики — или Антарктиды — знает, что вечная зима является адом для любого человека, так и Дольф с Наннет поняли, что зима в шесть месяцев длиной, проведенная в примитивной хижине, ничем не лучше. Конечно, никакого снега здесь не было, но мелкий песок был еще хуже. Что же касается холода, то, хотя они и были под воздействием эликсира из лишайника, ночная температура в доме частенько бывала свирепой. А снаружи она настолько понизилась, что и говорить об этом не стоит.

Наннет переносила холод хуже, несмотря на то, что Дольф пытался поддерживать ее шутками, словесными играми, игрой в шахматы самодельными фигурками и, время от времени, придуманной физической работой. Ее природная жизнерадостность постепенно таяла и сменялась угрюмостью. Угрюмостью и стремлением к уединению. Синяки, которые Наннет постоянно зарабатывала, ударяясь о твердые углы в темноте хижины, не проходили целыми неделями, а через некоторое время Дольф начал подозревать, что что-то не в порядке у нее со зрением.

Была всего лишь пара эпизодов чего-то сродни бреду, но Дольф понял, что Наннет определенно больна. Вероятно, это был недостаток каких-то веществ в организме. Дольф не мог об этом судить, так как такие вещи давно исчезли в той части мира, в которой они жили, но он подозревал, что это авитаминоз. К счастью, болезнь была не очень серьезной, по крайней мере, пока, но она волновала Дольфа, а к тому же лишала его компании и помощи в работе большую часть времени.

Дольф так же взял на себя тяжкий труд продолжать ежедневно вести дневник, а в свободное время слушал непрерывный, вибрирующий вой по радио. Дольф был уверен, что в нем крылся какой-то смысл, и иногда ему казалось, что он почти нащупал его. Но каждый раз этот смысл ускользал.

Дольф подумал, что с осциллографом и скоростным магнитофоном он сумел бы решить эту задачу — но с таким же успехом он мог бы пожелать миллион долларов, Тадж-Махал и жареного омара с топленым маслом и весенним салатом. Вопросы оставались, а у Дольфа не было ничего, кроме наблюдений, терпения и веры математика в то, что в основе любой загадки кроется разгадка, даже здесь, на Марсе.

И медленно, очень медленно, у него в голове начал вырисовываться ответ. От первого предположения, что этот голос — вой, казалось, издавало какой-то существо, словно животное воет от боли, как сказала Наннет, — он в конечном счете отказался, исходя из здравого рассуждения, что ни одно животное, даже диск-жокей, не может выть без перерыва час за часом, неделя за неделей, даже если ему не требуется дышать. Если бы посылаемое сообщение являлось важным и уникальным, то оно не могло быть таким длинным — и таким ограниченным в звуковом диапазоне. Но, с другой стороны, если бы сообщение было обыденным и незначительным, то посылать его могла бы машина.

Значит, машина. Но если так, то что за машина его посылала? Прежде всего, нельзя было исключать возможность, что «посылалось» оно чисто случайно, как насос, сделанный Дольфом, посылает электропомехи, и что эти звуки не несут никакой дополнительной информации, кроме той, что их посылает определенная машина. Но это были единственные на Марсе звуки, которые сумел принять Дольф. Из этого следовало предположение, что либо (а) — марсиане не знают, как экранировать электродвигатели своих машин, либо (б) — это единственная машина, существующая в данной части планеты, либо (в) — они умеют экранировать машины и экранировали все, кроме этой. Больше из этого ничего нельзя было получить чистой логикой, требовалась дополнительная информация.

Хорошо, значит, сигнал производит машина, он тривиален, но в нем кроется какое-то сообщение. Дольф понял, что эти знания уже позволяют ему прикинуть, для чего все это нужно.

Итак, о чем могло быть подобное сообщение? Но прежде, чем Дольф мог понять это, он должен был получить его. Правда, он получил его, как звук, но нет никакой гарантии, что этот сигнал посылался, как звуковые волны. Дольф знал наверняка лишь то, что сигнал несут радиоволны, которые он может перевести в звуковые. Но марсиане могут переводить их во что-то другое, им привычное — например, в световые колебания.

Тогда, предположим, сигнал нужно переводить в картинку. Другими словами, это что — телевидение? Сначала Дольф отверг это, так как он получал сигнал на длинных радиоволнах, тогда как телесигналы посылаются на коротких частотах. Но потом он вспомнил, что телевидение было изобретено в начале двадцатого века, когда еще не были доступны короткие волны. Первые опыты проводились со статическими изображениями, посылаемыми на длинных волнах и даже по проводам.

Но если эти марсианские сигналы были примитивными телепередачами, то, чтобы перевести их в изображение, Дольфу понадобилась бы парочка приспособлений, которые он не мог сделать в данных условиях, например, примитивный кинескоп. Ладно, стоит запомнить эту мысль и надеяться, что она не верна.

Но секундочку, не слишком ли рано он сдается? Сигналы, подобные тем, что он слышит, вряд ли возможно перевести в изображение посложнее самого простого крестика или кружка — а это едва ли хорошие испытательные образцы для телевидения. Сама простота сигнала предполагает понять, что он разработан так, чтобы его было легко идентифицировать даже на больших расстояниях. И Дольфу пришел в голову только один вид сигналов, которые удовлетворяют всем этим условиям: маяк!

А что могло быть более вероятным на планете, покрытой пустынями, по меньшей мере, двенадцать месяцев из двадцати четырех, где даже громадные ориентиры могли быть уничтожены песчаными бурями за несколько дней? А если необходимы неподвижные точки отсчета, то их неминуемо установят так, чтобы силы природы не могли им повредить, не считая вспышек на Солнце — в электромагнитном спектре.

Так что Дольф слышал маяк, хотя это слово вряд ли подходило к безводной планете.

А уж как он может использовать это открытие, являлось вопросом, на который Дольф вообще не видел ответа.

Но больше не было смысла думать об этом, по крайней мере, до конца долгой зимы. Здоровье Наннет стало потихоньку улучшаться. По совести, говоря, улучшение было еще весьма незначительным, но Дольф был рад и этому. Вначале она говорила лишь во сне, и, видимо, сны ее сопровождались кошмарами. Но затем начала просыпаться время от времени, а даже смущаться, узнав, что Дольф проделывает все необходимые санитарные процедуры. И Дольфу пришлось постараться убедить ее, что он будет продолжать их еще какое-то время, потому что ей нужно выздоравливать и копить силы. Он победил в этом споре, лишь жестоко напомнив ей, что на Марс она попала по собственной воле, не думая, что ей здесь предстоит испытать. После этого Наннет стала послушной, хотя и пребывала в подавленном настроении.

Но постепенно настроение ее стало подниматься, и Наннет вдруг принялась просить, чтобы Дольф рассказывал ей какие-нибудь истории. Дольф был весьма чуток к поэтике математики, но литературного воображения у него вообще не было. В результате Наннет сама принялась рассказывать ему только что придуманные истории. Сначала это смущало его, но истории, которые она сочиняла — фантастические импровизации о шестиногих животных, которым были нужны ботинки, чтобы не подхватить насморк, о драконах, неожиданно обнаруживших, что у них пушистые розовые крылья, и очень от этого смущавшиеся, и о медведях, которые летали в космос в креслах-качалках, — были с такими непредсказуемыми окончаниями, и Наннет так радовалась, сочиняя их, что Дольф, в итоге, решил, что эти истории куда лучше тех, что мог бы придумать он сам.

Однако, он с радостью наблюдал, что она начала выздоравливать, хотя так и не мог понять, почему или от чего. Он не сделал для нее ничего такого, что не делал все это время, и так и не обнаружил причины ее заболевания. Например, предположение об авитаминозе Дольф теперь отбросил, потому что она уже много месяцев питалась одним и тем же, как и он сам.

Стало, также, очевидным, что у Наннет не было никакой инфекции, потому что тогда она скорее бы умерла или выздоровела, а если это было какое-то хроническое заболевание, то она не должна была начать выздоравливать сейчас. Может, это просто была депрессия, своего рода отчаяние, которое выразилось случайным набором физических симптомов. Это было возможно, но не вязалось с тем, что Дольф знал о Наннет и ее характере.

Пока ей было совсем плохо, Дольф, занятый свалившимися на него дополнительными делами, не думал о причинах. Но теперь, когда Наннет начала постепенно возвращаться в нормальное состояние, это поощрило его обсудить с ней вопрос об ее заболевании, так как он почувствовал, что она уже достаточно окрепла, чтобы спокойно отнестись к этому.

Она тут же встревожила его, потому что начала смеяться.

— Я сама думала об этом, — отсмеявшись, сказала Наннет. — Кое-что я сообразила задолго до тебя, но не рассказывала тебе, потому что «хорошо воспитанные» молодые леди обычно не обсуждают некоторые вещи с мужчинами, даже с родственниками. Но мне кажется, что у нас не совсем обычная ситуация.

— Послушай, а ты уверена, что чувствуешь себя хорошо? — спросил Дольф. — Это не так уж и важно теперь, когда ты поправляешься. Можно подождать, пока...

— Нет, Дольф, я в самом деле кое-что поняла. Ведь у этой планеты нет луны... я имею в виду, что ее луны слишком маленькие, чтобы на что-либо влиять.

— Луны? Но, Наннет...

— Помолчи и дай мне закончить, ладно? — твердо сказала она. — На Земле Луна влияет на многие вещи, а не только на приливы с отливами и календарь. Она имеет кое-какое отношение к погоде, и существует много животных — например, манящие крабы, поведение которых в большой степени зависит от Луны. Верно?

— Да, это так, — кивнул Дольф, начиная понимать, к чему она клонит.

— Прекрасно. Но Луна влияет и на людей. Например, есть сумасшедшие, у которых обострение происходит в определенное время месяца — в полнолуние, — и это совсем не суеверие. Также все знают, что некоторые проявления женского организма проходят строго по лунному календарю... но на Марсе-то Луны нет.

— Ну, и...

— Ну, и я думаю, что моя болезнь хотя бы отчасти происходит от этого, — продолжала Наннет. — Я заметила, что с тех пор, как я прилетела сюда, кое-что идет не правильно, и со временем это не выправилось. Прежде я думала, что просто так действует на меня сок лишайника, из-за чего мой баланс гормонов пошел вразнос. Но теперь я считаю, что просто встала перед необходимостью приспособиться к новому графику. И, могу держать пари, так будет с каждой женщиной, которая прилетит на Марс. Мне остается только радоваться, что для меня все это кончилось.

— Очень на это надеюсь, — сказал Дольф. — Но почему ты так уверена? Гм-м... Я хотел спросить, что, по твоему мнению, послужило причиной выздоровления?

— Ну, это все просто, Дольф, — улыбнулась Наннет. — Наступает весна.

— Весна? — тупо переспросил он. — Ну, да, наверное. Но вряд ли мы скоро заметим какие-либо изменения...

— Я заметила, — твердо сказала Наннет. — И ты тоже заметишь, если прислушаешься. Ты был так занят заботами обо мне и даже не обратил внимания, что ветер изменился.

Пораженный вторично, Дольф встал и неловко подпрыгнул к иллюминатору. Конечно! В воздухе еще висела охряная пыль, но уже был виден пологий занесенный склон, а с подветренной стороны, которую они называли задним двором, виднелись длинные перья песка, вьющиеся с верхушек дюн вдоль строения. Двор постепенно очищался.

Пока Дольф смотрел на это, откуда-то сверху послышался мягкий удар, словно кошка спрыгнула со стола. Дольф машинально оглянулся, затем снова уставился в иллюминатор, потому что по крыше ящика стукнули еще два раза. На этот раз производящий странные звуки объект попал в поле зрения, поскольку спрыгнул на землю и покатился по ветру. Он был размером с голову Дольфа, но, несомненно, постепенно еще вырастет.

Это был шар лишайника, который, перелетев тысячу миль через пустыню и расселины, попал в оазис. Он был не столь красив, как первая малиновка, но в тысячу раз полезнее.

В самом деле, началась весна. «Волна жизни» катилась на север от тающей полярной шапки.

Но не появлялись первые ростки, не пели птицы. Снаружи было по-прежнему смертельно холодно, а воздух был все такой же разреженный и безжизненный, как всегда. Лишь постепенное пополнение запасов продовольствия да медленное повышение максимальной температуры в полдень указывали на то, что кончается власть зимы. Им все равно приходилось сидеть «дома», не считая коротких полуденных набегов, чтобы собрать лишайник и поменять фильтр насоса. Но, по крайней мере, это немного нарушало нестерпимую монотонность дней.

Если бы не журнал, они бы не узнали, что прошел земной год, начавшийся с неудачной посадки Дольфа. Марсианского года не прошло еще и половины, а сколько точно осталось, Дольфу было трудно вычислить. Наннет считала марсианские дни, которых в марсианском году 668. А если считать по земным дням, то в их в марсианском году 687. Так что им, в лучшем случае, оставалось еще больше двухсот дней до конца первого марсианского года.

Однако уже невооруженным глазом были видны изменения, происходившие в оазисе за стенками ящика. Ветер стал меньше, периоды хорошей видимости начинались раньше утром и заканчивались позже днем. Постепенно распространялись лишайники, они уже были не случайными мигрантами, а укоренялись в песке, постепенно покрывая дно кратера. Настанет время, когда они закроют все вокруг ковром, нетронутым, как и в тот день, когда приземлился Дольф.

Улучшающаяся погода дала Дольфу возможность исследовать оазис, по крайней мере, короткими набегами возле полудня. Хотя он и не признавался, но надеялся найти хоть какой-то артефакт, пусть маленький, старый, пусть сломанный, но который был бы сделан искусственно, а не силами природы. Дольфу казалось, что, по марсианским стандартам эта долина была такой хорошо защищенной и зеленой, что должна быть известна местным обитателям, ответственным за таинственные радиосигналы. Даже если они не использовали ее сейчас, рассуждал Дольф, то они должны были посещать ее когда-то в прошлом и оставить какие-нибудь признаки своего посещения, хотя бы просто мусор. В конце концов, можно извлечь много информации даже из навозной кучи.

Но они не находили ни артефактов, ни навозных куч. Если эту долину действительно когда-либо посещали, то посещения эти были очень краткими и редкими, чтобы оставить следы, которые Дольф мог бы заметить неопытным глазом. Конечно, короткую, случайную возню Дольфа и Наннет вряд ли можно считать квалифицированными, планомерными раскопками, но Дольф был уверен, что если в оазисе когда-либо жили, то они должны обнаружить хоть какие-то признаки. Но не было ничего.

Но в итоге, они кое-что нашли, что Дольф посчитал еще более ценным — марсианское животное достаточно больших размеров, чтобы на него можно было смотреть, как на потенциальную еду.

Сначала Наннет с ужасом отвергла это предложение, потому что найденное существо трудно было назвать симпатичным. Это было красное беспозвоночное с твердой оболочкой, которое сочетало в себе лучшие — или, по мнению Наннет, худшие — свойства многоножки и скорпиона. У него было даже жало в хвосте, а значит, где-то на Марсе обитали животные таких же или больших размеров, от которых этому существу приходилось защищаться. Большую часть времени оно проводило, закопавшись в песок и выползая лишь на рассвете, чтобы питаться клещами и нематодами, и пить воду из лишайника. Это объясняло, почему они не видели его прежде. У него было двадцать ножек, на которых существо быстро передвигалось, а когда погрелось на солнце, то увеличилось в размерах от семи дюймов почти до двух футов.

#doc2fb_image_02000007.jpg

Мнение Наннет об этом славном биологическом чуде, так приспособленном к окружающему миру по вполне узнаваемым эволюционным законам, которые преобладали на Земле, хотя никакое земное существо явно не имело с этим ничего общего, выразилось в классическом энергичном восклицании: «Тьфу!»

— Конечно, тьфу, — кивнул Дольф, — но довольно-таки весомое тьфу. Могу держать пари, что у него много мяса в ножках, а также в боках, спинке и хвосте — ведь нужно много мышц, чтобы управлять всеми этими ногами и делать хвост упругим.

На носке ботинка у Дольфа остался разрез, свидетельствующий о силе, с которым животное могло бить своим жалом. Дольф подозревал, что жало может быть ядовитым, но не видел никакого способа проверить свою гипотезу.

— Дольф Хэртель, — звенящим голосом заявила Наннет, — если ты намекаешь, что мы должны есть эту штуку, то я оставляю тебе все свои порции. Уж лучше я умру с голода, чем... Бр-р-р!

— Могу поспорить, что раньше ты съела немало подобных существ, — спокойно сказал ей Дольф.

— Ни единого! — с негодованием ответила Наннет.

— Кажется, я вспоминаю, что ты любила мясо крабов — особенно огромных крабов с Аляски или Камчатки.

— Ну, да, разумеется. Но я же не думала о крабе, когда ела его. И не думала о свинье, кода ела бекон. Так что тут есть отличие.

— Наннет, положи руку на сердце и торжественно поклянись, что ты никогда не ела тушеного омара прямо из раковины. А теперь взгляни на нашего приятеля. Он почти не отличается от омара, не считая дополнительных ножек, не так ли?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — упрямо возразила Наннет. — Конечно, кое-какое сходство есть. Могу признаться, что я испугалась, когда впервые увидела омара. Но это чудище я есть не буду.

— Не стану настаивать, — со вздохом сказал Дольф. — Но я хочу его попробовать. Меня давно уже волнует, что наша диета почти совсем лишена белка. А, похоже, если это существо вообще съедобно, то белка в нем как раз хватает. А я хочу за лето набраться сил. У меня есть один проект, который нужно испробовать. Это не просто выживание, а кое-что куда лучше.

— И что же это?

— Я хочу подняться на край гребня оазиса.

— Что? Да чего ради? — ошеломленно спросила она. — Дольф, до туда же несколько миль... и если внизу воздух почти не пригоден для дыхания, то какой он наверху! Это было бы похоже на попытку взобраться на Эверест в одном нижнем белье!

— Ну, все не так уж и плохо. Вспомни, что здесь я вешу намного меньше, чем дома, а мышцы у меня остались такие же сильные.... когда я приобрету лучшую форму.

— Но зачем?

— Хочу установить там просто радио-глушитель, — ответил Дольф. — Не для того, чтобы посылать какое-нибудь сообщение — это было бы бессмысленно, — а что-то, что заполняло бы эфир треском и заглушало маяк, который мы слышим. И громко бы трещало, чтобы марсиане — если это действительно они, — могли легко определить местоположение источника помех.

— Послушай, что ты говоришь! — воскликнула Наннет. — Ты хочешь, чтобы мы заглушили их маяк, чем разозлили бы их до предела, а затем сообщили наши имена, адрес и почтовый индекс! Да они нас просто сожрут, и на этом закончатся все наши проблемы!

— Может, и так. Но я надеюсь, что они будут не столько сердитые, сколь любопытные. Вспомни, мы ведь ничего не знаем о них. Мы даже не уверены, существуют ли они вообще. Но если они существуют, я хочу привлечь их внимание. Мне кажется, у нас все получится. Да мы просто обязаны попробовать это! Послушай, Наннет, мы добились больших успехов, выжив на Марсе, чем кто-либо ожидал. У нас есть серьезные основания гордиться собой. Но ведь еще ничего не закончилось. Еще один приступ болезни — или несчастный случай, какой мы не можем предвидеть заранее, — и нам будет конец. А где-то там могут жить разумные существа, которые помогут нам, если мы их попросим. Я пойду на гребень, Наннет. Нам нужна помощь.