Джеймс Блиш

БИ-И-ИП!

Иллюстрация Андрея БАЛДИНА

Пролог

Джозеф Фейбер слегка опустил газету, но, поймав взгляд девушки, сидевшей на парковой скамье, улыбнулся вымученно-смущенной улыбкой почтенного, сто лет женатого ничтожества, пойманного на созерцании птичек, и поспешно сунул нос в измятый лист.

Он был вполне уверен, что выглядит типичным безвредным, неплохо пристроенным гражданином средних лет, наслаждающимся воскресным отдыхом вдали от счетных книг и семейных обязанностей. Кроме того, его не покидала убежденность: несмотря на все инструкции начальства, играй он свою роль даже чуть хуже, вряд ли это имело бы хоть какое-то значение. Задания типа «мальчик встречается с девочкой» он всегда выполняет на все сто! Йо никогда не проваливает такие заказы, к тому же он чувствует себя в подобных обстоятельствах, как рыба в воде.

По правде говоря, материалы газеты, призванной служить всего лишь прикрытием, интересовали его куда больше работы. Десять лет назад, едва став агентом Службы, он был восхищен, как гладко, порой виртуозно, разрешаются действительно сложнейшие ситуации. Опасные ситуации, а не «мальчик встречается с девочкой».

Взять хотя бы дело туманности Черной Лошади. Несколько дней назад газеты и телевидение подняли волну по этому поводу. Йо моментально сообразил: заваривается крутая каша.

И вот сегодня варево перелилось через край: туманность Черной Лошади стала буквально выплевывать корабли — десятками, сотнями, тысячами. Такая массированная атака потребовала не менее века усилий со стороны всего звездного скопления, причем производство велось в условиях тотальной секретности…

И, конечно, Служба оказалась на месте как раз вовремя. С втрое большим количеством кораблей, расположенных с математической точностью, так, чтобы достойно встретить вражескую армаду в тот момент, когда она вырвется из туманности. Битва превратилась в побоище, атака захлебнулась прежде, чем средний гражданин успел что-либо заметить, — и Добро восторжествовало над Злом!

В чем, впрочем, никто не сомневался.

Фейбер вернулся к действительности, услышав осторожное шарканье по гравию. Он взглянул на часы: 14:58:03. Согласно инструкции, именно в это время мальчик должен встретиться с девочкой.

Агенту был дан строжайший приказ: проследить за тем, чтобы ничто не воспрепятствовало встрече. Свидание должно проходить, как полагается, без всякого вмешательства со стороны Йо.

Разумеется.

Джозеф со вздохом сложил газету, снова улыбаясь парочке, — он и это умел, — и словно нехотя отошел. Интересно, что произошло бы, вздумай он отклеить фальшивые усы, швырнуть газету на траву и умчаться с радостным воплем. Он подозревал, что поступь истории нельзя отклонить в сторону даже вторым потопом, однако экспериментировать не собирался.

Да и в парке было так хорошо! Двойное солнце согревало дорожку и зелень ласковыми лучами. Нестерпимая жара начнется летом. Ничего не скажешь, Рэндолф — наиболее приятная планета из тех, какие ему приходилось посещать. Немного отсталая, это верно, но такая мирная! Душа радуется.

Кроме всего прочего, отсюда до Земли немногим более сотни световых лет. Хорошо бы узнать, как земное управление Службы ухитрилось проведать о свидании мальчика с девочкой в определенном месте на Рэндолфе ровно в 14:58:03.

Или как управлению Службы удалось с микронной точностью перехватить межзвездный флот, без особенной, причем, подготовки, всего лишь с помощью статей в прессе да видеоматериалов из туманности.

Здесь, на Рэндолфе, пресса обладала такой же свободой, что и везде. Всякое из ряда вон выходящее скопление боевых кораблей Службы в районе Черной Лошади или где-то еще было бы замечено и немедленно прокомментировано. Служба не запрещала подобного рода материалы ни по причинам безопасности, ни по каким иным. Хотя о чем тут, собственно, говорить, кроме того, что: а) целая армада без всяких видимых причин вырвалась из туманности Черной Лошади; б) Служба оказалась готова.

Впрочем, все и так хорошо знали: Служба готова всегда. Ни одного промаха вот уже свыше двух столетий. Не было даже простого ляпа (неприятный термин, под которым подразумевается не совсем гладко прошедшее свидание мальчика с девочкой).

Взмахом руки Йо остановил хоппер. Оказавшись внутри, он немедленно избавился от усов, накладной лысины, морщин на лбу, словом, всего антуража, придававшего ему вид дружелюбный и совершенно безвредный.

Водитель хоппера наблюдал весь процесс в зеркальце заднего вида. Йо поднял глаза и встретился с ним взглядом.

— Простите, мистер, но я посчитал, что вам все равно, видят вас или нет. Вы, должно быть, из Службы.

— Верно. Отвезите меня в офис, хорошо?

— Будет сделано.

Водитель тронул с места машину, и скорость плавно поднялась до предельной.

— Впервые вижу агента Службы вживую. Глазам не поверил, когда увидел, как вы снимаете с себя лицо! Да уж, минуту назад вы выглядели по-другому.

— Иногда приходится, — рассеянно обронил Йо.

— Это точно. Неудивительно, что вы заранее знаете обо всем. Должно быть, имеете по тысяче лиц, так что собственная мамаша иногда не узнает сынка, верно? И вам плевать, что я видел вас в другом обличье? Да еще когда вы что-то вынюхивали?

Йо усмехнулся. Движение мышц вызвало небольшое тянущее ощущение на изгибе щеки, как раз рядом с носом. Йо оторвал забытый кусочек ткани и принялся критически исследовать.

— Конечно, нет. Переодевание — самая элементарная часть нашей работы. Всякий об этом знает. Собственно говоря, мы не часто этим пользуемся, разве что на самых простых заданиях.

— Вот как, — промямлил несколько разочарованный водитель. А он-то полагал…

Несколько минут прошло в молчании. Потом водитель задумчиво протянул:

— Судя по трюкам, которые выделывает Служба, вы должны путешествовать во времени и тому подобное… Вот мы и приехали. Удачи, мистер.

— Спасибо.

Йо направился прямиком в офис Красны. Красна был уроженцем Рэндолфа. И хотя учился на Земле и подчинялся земному отделению, здесь был сам себе хозяином. Тяжеловесное мужественное лицо носило отпечаток непоколебимой уверенности, отличавшей всех сотрудников Службы, даже тех, у кого, строго говоря, вообще не было лиц.

— Мальчик встречается с девочкой, — коротко доложил Йо. — То же время и то же место.

— Хорошая работа, Йо, — похвалил Красна, пододвигая к нему ящичек. — Сигарету?

— He сейчас. Хотелось бы потолковать с вами, если есть время.

Красна нажал кнопку, и из пола вырос стул, похожий на гриб-сыроежку.

— Так что у вас на уме?

— Ну… — осторожно начал Йо, — я все гадаю, почему вы похлопали меня по спине за несделанную работу.

— Вы сделали работу.

— Ничего подобного, — невозмутимо возразил Йо. — Мальчик встретился бы с девочкой, независимо от того, был я здесь или на Земле. Река истинной любви всегда течет гладко. Так происходило во всех случаях, когда речь шла о свидании, и все равно, выполнял задание я или другой агент.

— Прекрасно, — улыбаясь, кивнул Красна. — Нам нравится, когда дела идут подобным образом. Но, Йо, мы хотели бы, чтобы кто-то из агентов при этом присутствовал. Из тех, кто имеет репутацию человека разумного и предусмотрительного, на случай, если произойдет сбой. Правда, сбоев почти никогда не случается, как вы уже заметили. А вдруг?

Йо презрительно фыркнул.

— Если пытаетесь заранее установить условия на будущее, предупреждаю: всякое вмешательство со стороны агента Службы только испортит конечный результат. Настолько-то я в теории вероятности разбираюсь!

— А что заставляет вас думать, будто мы пытаемся заранее определить будущее?

— Это очевидно даже для водителей хопперов на вашей собственной планете. Обыкновенный таксист знает, что агенты Службы могут путешествовать во времени. Не говоря уж об остальных гражданах, правительствах и целых народах, которых Служба без потерь и сбоев вытаскивала из серьезнейших ситуаций.

Йо передернул плечами и продолжил:

— Человека можно попросить охранять влюбленных на свидании, но достаточно сделать это несколько раз, чтобы понять: Служба охраняет будущих детей, которые могут родиться от этой встречи. Следовательно, Службе известно, какими должны вырасти эти дети, и она имеет основания заботиться об их будущем. Какие иные выводы тут возможны?

Красна вынул сигарету и принялся нарочито медленно ее разминать, явно стараясь оттянуть ответ.

— Никаких, — признал он наконец. — В нашем распоряжении, разумеется, не только предположения, но и точные знания. Невозможно создать столь высокую репутацию исключительно на одном шпионаже. У нас на вооружении разнообразнейшие средства: генетика, например, и оперативные расследования, теория игр, передатчик Дирака. Настоящий арсенал, не так ли? Кроме того, на нас работают превосходные прогнозисты.

— Понятно, — промямлил Йо, ерзая на стуле и соображая, как лучше сформулировать то, что он собирался сказать. Рука его машинально потянулась к сигарете.

— Но все это еще не означает непогрешимости, Красна. Возьмите хотя бы дело с армадой Черной Лошади. В тот момент, когда появляются их корабли, Земля, предположительно, узнает обо всем по передатчику Дирака и начинает собирать свою армаду. Но для этого требуется время, даже если система сообщений срабатывает мгновенно.

Однако армада Службы уже была на месте. Причем военных приготовлений никто не заметил, вплоть до самого сражения. А когда оно началось, население близлежащих планет вздрогнуло. Правда, не очень сильно: Служба всегда побеждает, таковы статистические данные, подтвержденные практикой многих веков. Веков, Крас! Господи Боже, да вы себе не представляете, сколько заняла бы на самом деле подготовка к некоторым кунштюкам, которые мы выкидываем. Дирак дает нам преимущество от десяти до двадцати пяти лет, но не более того.

Йо не заметил, что докурил сигарету до самого кончика, пока не обжег губы, и сердито придавил крохотный окурок.

— Это совсем иное, чем просчитать тактику врага и вычислить, какие дети могут получиться у данной пары по закону Менделя. Это означает: у нас есть способ считывать будущее до малейшей детали. А такой факт, в свою очередь, противоречит всему, чему меня учили… я имею в виду теорию вероятностей. Однако приходится верить своим глазам.

Красна рассмеялся.

— Впечатляющая речь, — заметил он, кажется, искренне довольный. — Думаю, вы помните, что когда еще только были завербованы на Службу, постоянно удивлялись, почему новости никогда не бывают плохими. Теперь все меньше людей обращают на это внимание, такие вещи становятся привычными.

Красна встал и провел рукой по волосам.

— Теперь вы поднялись на следующую ступень. Поздравляю. Вас только сейчас повысили.

— Правда? — недоверчиво протянул Йо. — Я пришел сюда в уверенности, что меня уволят.

— Нет. Обойдите стол, Йо, и я кое-что вам покажу.

Красна откинул столешницу. Под ней оказался небольшой экран. Йо послушно поднялся и уставился в пустой монитор.

— Неделю назад мне прислали стандартную учебную запись. Подразумевалось, что вы будете готовы ее увидеть. Смотрите.

Красна коснулся панели. В центре экрана появилось крошечное световое пятнышко и снова погасло. Одновременно раздался тихий писк, и на экране возникла картинка.

— Как вы и подозревали, — спокойно объяснил Красна, — Служба непогрешима и непобедима. А вот за счет чего она стала такой, рассказывается в истории, начавшейся несколько веков назад.

1.

Дейна Лье — отец ее был голландцем, мать — уроженка острова Целебес — уселась на стул, указанный капитаном Робином Вейнбаумом, скрестила ноги и стала ждать. Смоляные волосы поблескивали в свете лампы.

Вейнбаум насмешливо рассматривал ее. Завоеватель-резидент, давший девушке чисто европейское имя, поплатился за это, ибо внешность его дочери не имела ничего общего с голландскими представлениями о красоте. Ни светлой кожи, ни белокурых локонов. На взгляд капитана, Дейна Лье была похожа на хрупких дев острова Бали, несмотря на имя, одежду и уверенный вид. Подобная комбинация считалась особенно пикантной для миллионов телезрителей, наблюдавших ее передачу, и Вейнбаум находил ее не менее очаровательной.

— Как одна из ваших последних жертв, — заметил он, — не уверен, что для меня это большая честь, мисс Лье. Кое-какие мои раны до сих пор кровоточат. Но я искренне недоумеваю, по какой причине вы надумали меня навестить вновь. Не боитесь, что я тоже умею кусаться?

— Не имела ни малейших намерений набрасываться лично на вас и не думаю, что отважилась бы на это, — серьезно заметила тележурналистка. — Просто было совершенно очевидно: наша разведка серьезно промахнулась в деле Эрскинов, и моей обязанностью было сказать это вслух. Наверное, как глава бюро вы оскорбились за всю службу, но, поверьте, я не хотела вас обидеть.

— Слабое утешение, — сухо заметил Вейнбаум. — Но тем не менее спасибо.

Евразийка равнодушно пожала плечами.

— Я пришла по другому поводу. Скажите, капитан Вейнбаум, вы когда-нибудь слыхали о конторе, называющей себя «Межзвездной информацией»?

Вейнбаум покачал головой.

— Похоже на агентство по розыску без вести пропавших. Нелегкий хлеб в наши дни.

— Именно об этом я и подумала, когда впервые увидела их логотип, — кивнула Дейна. — Но письмо под ним не похоже на то, какое дал бы частный детектив. Позвольте мне прочитать хотя бы часть.

Тонкие пальцы нырнули во внутренний карман жакета и извлекли оттуда листок бумаги. Вейнбаум машинально отметил, что письмо напечатано на машинке: должно быть, журналистка оставила оригинал дома. Копия, скорее всего, неполная: весьма серьезное обстоятельство.

— Содержание следующее: «Дорогая мисс Лье. Как телекомментатор крупного издательского синдиката, обладающий широкой аудиторией и немалой ответственностью, вы нуждаетесь в самых лучших из доступных источников информации. Мы хотели бы предложить вам услуги нашей службы и надеемся, что вы убедитесь: она превосходит любые другие агентства новостей на Земле. Ниже мы приводим несколько прогнозов, касающихся грядущих событий в созвездии Геркулеса и в так называемых областях Трех Призраков. Если предсказания сбудутся не менее чем на сто процентов, мы предложим кандидатуры своих людей в качестве корреспондентов для этих районов по ценам, которые будут согласованы позднее. Если же предсказания хоть в чем-то окажутся ошибочными, можете забыть о нас».

— Хм-м-м… — отозвался Вейнбаум. Ничего не скажешь, самоуверенности у них хватает, и… к тому же сочетание довольно странное. Три Призрака — всего лишь небольшая солнечная система, а область Геркулеса включает целое скопление звезд: огромный участок неба. Похоже, данная контора намекает, что в ее распоряжении — тысячи полевых корреспондентов, не меньше, чем у правительства. Гарантирую: они слишком много на себя берут.

— Готова с вами согласиться. Но прежде позвольте прочесть вам один из двух прогнозов.

Бумага неприятно зашуршала в руке Дейны.

— «Ровно в 03:16:10, в День Года 2090, межзвездный лайнер типа Гесса, «Бриндизи», будет атакован вблизи системы Трех Призраков четырьмя…»

Вейнбаум стиснул подлокотники вращающегося кресла и выпрямился.

— Покажите письмо, — сдавленно произнес он, тщетно пытаясь скрыть тревогу.

— Минуту, — спокойно кивнула журналистка. — Наверное, я была права, уступив внутреннему голосу. Позвольте дочитать: «…четырьмя тяжеловооруженными судами, с опознавательными знаками флота Хаммерсмита II. В этот момент координаты лайнера будут таковы: 88-А-тета-88-алеф-Д, и на секундную погрешность…»

— Мисс Лье, — перебил Вейнбаум, — простите, что снова прерываю, но ситуация просто обязывает немедленно взять вас под арест, как бы громко ни вопили ваши спонсоры. Не знаю, что собой представляет эта «Межзвездная информация» и каким образом к вам попало письмо, которое вы якобы цитируете. Но могу сказать одно: вы обладаете информацией, которую надлежит знать исключительно вашему покорному слуге и еще четверым сотрудникам. Слишком поздно объявлять, что все вами сказанное может быть использовано против вас. По моему мнению, вас давно пора посадить под замок!

— Я так и думала, — ответила посетительница, казалось, нимало не встревожившись. — Значит, этот лайнер действительно окажется в указанном месте и кодированная временная координата соответствует предсказанному Универсальному Времени. Надеюсь, верно также, что на лайнере «Бриндизи» находится сверхсекретное устройство связи?

— Вы намеренно нарываетесь на неприятности? Не терпится попасть в камеру? — процедил Вейнбаум сквозь зубы. — Или разыгрываете спектакль с целью показать мне, что мое собственное бюро протекает по всем швам?

— Могло быть и так, — призналась Дейна. — Но до этого не дошло, Робин. Я была предельно честна с вами. До сих пор вы отвечали мне тем же. Я ни за что не стала бы вводить вас в заблуждение, и вы это знаете. Если неизвестная организация обладает подобными сведениями, вполне может статься, что они получили их оттуда, где это сделать проще всего. От полевых агентов.

— Невозможно.

— Почему?

— Потому что информация не достигла даже моих агентов и вряд ли могла просочиться с Хаммерсмита II и тем более с Трех Призраков. Письма перевозятся кораблями, как вам известно. Пошли я приказы своему агенту на Трех Призраках ультраволновой почтой, ему пришлось бы ждать их получения триста двадцать четыре года. Корабль же добирается туда менее чем за два месяца. Эти указания отправлены всего пять дней назад. Даже если бы кто-то из членов экипажа вскрыл их, все равно он не смог бы обогнать собственный корабль.

Дейна кивнула темной головкой.

— Хорошо. Какие еще версии, кроме утечки в вашем управлении?

— Вот именно, какие? — мрачно буркнул Вейнбаум. — Лучше скажите, кто подписал это ваше письмо.

— Некий Дж. Шелби Стивенс.

Вейнбаум нажал кнопку интеркома.

— Маргарет, посмотрите в регистрационных списках контор «Межзвездную информацию». Узнайте, есть ли такая и кто владелец.

— Разве вас не интересует остальная часть предсказания?

— Еще бы! Кстати, там указано название прибора связи?

— Да, — кивнула Дейна.

— А именно?

— Коммуникатор Дирака.

Вейнбаум со стоном потянулся к интеркому.

— Маргарет, немедленно пришлите доктора Уолда. Велите бросить все и мчаться сюда. Как насчет первого задания?

— Выполнено, сэр, — ответил интерком. — Весь персонал состоит из одного человека, он же и владелец. Дж. Шелби Стивенс. Рико-сити. Зарегистрирована контора только в этом году.

— Арестуйте его по подозрению в шпионаже.

Дверь распахнулась, и на пороге появился доктор Уолд, во всей красе своих шести с половиной футов. Почти белые волосы. Добродушная, смущенная и, прямо скажем, чуть глуповатая физиономия.

— Тор, эта юная леди — наша пресс-немезида, Дейна Лье. Дейна — это доктор Уолд, изобретатель коммуникатора Дирака, о котором вы чертовски много знаете.

— Это уже вышло на свет Божий? — осведомился доктор, угрюмо оглядывая Дейну.

— А вы как думали? — сказал Вейнбаум и, обратившись к гостье, продолжил: — Дейна, в душе вы добрая девочка, и я вам доверяю. Мне следовало бы задержать вас до Дня Года, несмотря на срочные репортажи. Но вместо этого хочу попросить вас молчать о том, что знаете, и сейчас объясню, почему.

— Валяйте.

— Я уже упоминал о том, как затруднены межзвездные сообщения. Приходится пересылать письма кораблями, как это мы делали на Земле до изобретения телеграфа. Средства ускоренной передачи позволили нам обогнать скорость света, но на длинных расстояниях преимущество весьма невелико. Это вам понятно?

— Разумеется, — согласилась Дейна, казавшаяся немного раздраженной, так что Вейнбаум решил выдать ей полную дозу убыстренным темпом. В'конце концов, предполагается, что она информирована лучше любого агента.

— Долгое время мы нуждались в мгновенном методе передачи сообщений из одного места в другое. Любой временной лаг, каким бы малым он сначала ни казался, имеет тенденцию увеличиваться по мере удаления объекта. Рано или поздно мы должны получить этот метод, иначе нет никакой возможности соблюдать нашу юрисдикцию в отдаленных районах космоса.

— Погодите, — перебила Дейна. — Я всегда считала, что ультраволны распространяются быстрее света.

— С точки зрения эффективности — да, с точки зрения физики — нет. Вижу, вам непонятно?

Дейна покачала головой.

— В двух словах, ультраволны — это излучение, а скорость всякого излучения в свободном пространстве ограничена скоростью света. Мы утверждаем, что и в случае ультраволн, согласно старой доброй волновой теории, истинная передача энергии происходит со скоростью света, но есть еще такая воображаемая штука, как «фазовая скорость», и вот она-то может превышать скорость света. Однако прирост скорости передачи небольшой: ультраволны, например, переносят послание на Альфу Центавра за один год вместо четырех.

Посылать на более длинные расстояния не имеет смысла: не хватает дополнительного быстродействия.

— Нельзя ли его увеличить? — поинтересовалась молодая особа, озадаченно сведя брови.

— Нет. Представьте ультраволновой пучок между Землей и Центавром III в виде гусеницы. Сама гусеница движется довольно медленно, а именно — со скоростью света. Но импульсы, проходящие по телу, движутся вперед быстрее, чем она сама, и если вы когда-нибудь наблюдали за садовой гусеницей, то сразу сообразите, что это правда. Однако есть предел количеству импульсов, прокатывающихся по телу гусеницы, и мы уже достигли этого предела. Поэтому нам необходимо что-то более стремительное. В течение долгого времени наши теории относительности опровергали саму возможность появления нового прибора. Даже скорость ведущей волны в высокой фазе не противоречит этим теориям; она попросту находит в них ограниченную, математически воображаемую лазейку. Но когда Тор начал исследовать скорость распространения импульса Дирака, он нашел ответ. Коммуникатор, иначе говоря, передатчик, изобретенный им, действительно срабатывает на больших расстояниях, любых расстояниях, причем мгновенно, так что вся теория относительности может накрыться медным тазом.

Стоило посмотреть на лицо девушки в этот момент! Ошеломленное неожиданным озарением, оно просто светилось!

— Не уверена, что все технические аспекты мне ясны, — протянула она, — но представляю, что за политический динамит эта штука!

— Которую вы пытались от меня скрыть, — буркнул Вейнбаум. — Хорошо, что пришли… На борту «Бриндизи» — модель коммуникатора Дирака, которой предстоит пройти последний тест на периферии. Оттуда корабль должен связаться со мной в определенное земное время, вычисленное чрезвычайно тщательно, с учетом преобразований Лоренца и Милна и множества других временных феноменов, не имеющих для вас особого значения. Если этот сигнал действительно будет получен в определенное земное время, в этом случае… кроме переполоха среди физиков-теоретиков, которых мы решили просветить, мы получим мгновенный коммуникатор и сможем включить весь освоенный космос в одну временную зону. И будем иметь огромное преимущество над любым нарушителем закона, которому придется полагаться на местную ультравол новую передачу и письма, пересланные с кораблями.

— Ничего этого не будет, — кисло вставил доктор Уолд, — если утечка уже произошла.

— А вот это мы еще посмотрим. Пока неизвестно, какая часть информации просочилась от нас, — возразил Вейнбаум. — Принцип довольно эзотеричен, Тор, и одно лишь название коммуникатора ничего не скажет даже опытному ученому. Насколько я понял, таинственный информатор Дейны не вдавался в детали, так ведь?

— Абсолютно, — заверила та.

— Откройте всю правду, Дейна. Уверен, вы что-то скрываете.

Девушка слегка вздрогнула.

— Ладно… признаюсь. Но ничего особенного. Вторая часть предсказания содержит список и класс кораблей, которые вы пошлете на защиту «Бриндизи». В предсказании утверждается, что их будет вполне достаточно, и… я не хотела говорить, чтобы своими глазами убедиться, так ли это окажется. Если да, я получу неплохого корреспондента.

— Если это так, вы наняли себе арестанта, — пообещал Вейнбаум.

— Давайте посмотрим, сможет ли Дж. Как-Его-Там Стивенс столь же хорошо читать мысли из подземелий форта Йапанк.

2 .

Вейнбаум вошел в камеру Стивенса, запер за собой дверь и, передав ключи надзирателю, тяжело опустился на ближайший табурет.

Стивенс улыбнулся слабой благосклонной улыбкой мудрого старца. И отложил книжку. Книга, как знал Вейнбаум, поскольку его контора уже проверила ее, была всего-навсего сборником приятной, совершенно безвредной лирики поэта по имени Нимз.

— Оказались ли наши предсказания верными, капитан? — поинтересовался Стивенс высоким, мелодичным, почти мальчишеским сопрано.

Вейнбаум кивнул.

— Так и не хотите объяснить, откуда вы все узнали?

— Но я уже все сказал, — возразил Стивенс. — Наша разведывательная сеть — лучшая во всей Вселенной и, как показали события, превосходит даже вашу прекрасную организацию.

— Совершенно верно, превосходит, — хмуро согласился Вейнбаум. — Выброси Дайна Лье ваше письмо в мусоропровод, мы потеряли бы и «Бриндизи», и наш передатчик Дирака. Кстати, в этом послании точно указано число кораблей, которое мы собираемся послать.

Стивенс учтиво кивнул. Аккуратно подстриженная седая бородка чуть шевельнулась, когда он улыбйулся.

— Этого я и боялся.

Вейнбаум подался вперед.

— У вас есть передатчик Дирака, Стивенс?

— Разумеется, капитан. Иначе как же добиться столь эффективной работы моих корреспондентов?

— В таком случае, почему мы ни разу не перехватили сообщений ваших агентов? Доктор Уолд утверждает, что в принцип работы передатчика заложена возможность приема всеми соответствующими устройствами целевого назначения. А на этой стадии игры передач ведется так мало, что мы почти наверняка сумеем обнаружить всякую, которая делается чужими оперативниками.

— Отказываюсь отвечать на этот вопрос и прошу извинить мою невежливость, — проговорил Стивенс слегка дрожащим голосом. — Я старый человек, капитан, и это детективное агентство — мой единственный источник дохода. Если я объясню вам, каким образом оно действует, мы лишимся всяких преимуществ над вашей службой, если не считать ограниченной свободы в получении секретных данных. Я консультировался с компетентными адвокатами, заверившими, что у меня есть полное право открыть бюро частных расследований при наличии соответствующей лицензии и вести дела на любом уровне, какой только предпочту. Мало того, я имею также полное право держать свои методы в секрете, поскольку они являются так называемой «интеллектуальной собственностью» моей фирмы. Если хотите воспользоваться нашими услугами, ради Бога! Мы их предоставим с абсолютной гарантией, что вся информация, которой снабдит вас наше агентство, за соответствующую, естественно, плату, будет абсолютно достоверна. Но наши методы — наша собственность.

Робин Вейнбаум криво усмехнулся.

— Не настолько я доверчив, мистер Стивенс. Наивность не входит в число достоинств таких людей, как я. Вы прекрасно понимаете, что правительство не предоставит вам свободы поставлять совершенно секретные сведения любому, кто может заплатить. Даже если вы добыли эти сведения самостоятельно или посредством шпионажа, в этом еще предстоит разобраться. Если сможете дублировать передачи с «Бриндизи», значит, мы станем вашим эксклюзивным клиентом. Короче говоря, вы будете первым вольнонаемным штатским в моем бюро.

— Ясно, — отечески улыбнулся Стивенс. — Мы это предвидели. Однако у нас заключены контракты в другими планетами, например, с Эрскином. Если нам придется работать исключительно на Землю, в оплату, разумеется, должна быть включена компенсация за ликвидацию остальных счетов.

— С чего это вдруг? Патриотически настроенные слуги народа работают на свое правительство себе в убыток.

— Это мне известно, и я готов отказаться от остальных клиентов. Но требую, чтобы мне платили.

— Сколько? — вопросил Вейнбаум, внезапно обнаруживший, что сильно, до боли, стискивает кулаки.

Стивенс, казалось, размышлял, расслабленно кивая живописной белоснежной гривой.

— Нужно посоветоваться с коллегами. Но, приблизительно могу сказать, что удовлетворюсь суммой ассигнований, выделенных вашему бюро. Впрочем, дальнейшие переговоры вполне возможны.

Вейнбаум подскочил, как ужаленный.

— Ах вы, старый пират! Прекрасно понимаете: я не могу тратить все ассигнования на одно внештатное агентство! Неужели до вас никогда не доходило, что большинство организаций, подобных вашей, работают на нас на условиях «издержки плюс фиксированная прибыль». А вы требуете почти две тысячи кредитов в час, причем от собственного правительства, и одновременно претендуете на легальную защиту от того же правительства, в надежде, что фанатики с Эрскина сделают более выгодное предложение!

— Но цена достаточно разумна, — запротестовал Стивенс. — И услуги стоят каждого истраченного кредита.

— А вот тут вы ошибаетесь! На нас работает сам изобретатель. Менее чем за половину этой суммы мы найдем применение прибору, за который вы торгуетесь, в этом можете быть уверены.

— Опасная игра, капитан.

— Возможно. Скоро увидим, — прошипел Вейнбаум, злобно пялясь в безмятежное лицо старца. — Вынужден объявить, мистер Стивенс, что вы свободны. Мы не смогли доказать, что вы получаете информацию незаконными методами. Но рано или поздно мы возьмем реванш. Будь вы чуточку рассудительнее, могли бы получить выгодный заказ, гарантированный доход и прекрасную репутацию. Теперь же за вашей персоной будет установлена непрерывная слежка… вы и не представляете, насколько это унизительно… но я сделаю все, чтобы вы поняли, почем фунт лиха. Никаких сообщений для Дейны Лье или для кого иного. Я желаю видеть все послания, которые вы отправляете клиентам. Любое слово из тех, что нам могут пригодиться, будет пущено в дело, и вам заплатят за него ровно один цент: столько мы платим за анонимные сплетни. Все, что я найду непригодным, будет стерто и вычеркнуто. Со временем у нас появится та модификация передатчика Дирака, которая уже имеется в вашем распоряжении, а когда это произойдет, вы разоритесь вчистую и уже больше никогда не подниметесь.

Вейнбаум вдруг осекся, потрясенный степенью собственной ярости.

В замкнутом пространстве камеры кларнетом запел необычайно звучный голос Стивенса:

— Капитан, у меня нет сомнений, что вы исполните все свои обещания, пусть и не до конца. Но, верьте мне, — ваши усилия бесплодны. Сейчас вы услышите от меня предсказание. Бесплатное. И, как все наши предсказания, гарантированно верное. Вот оно: вы никогда не найдете эту модификацию. Когда-нибудь я сам предоставлю факты, на своих условиях, но вам никогда не отыскать их. И даже силой вам не вырвать у меня секрета. Ну а пока вы не дождетесь от меня ни единого слова, ибо, несмотря на то, что вы рука правительства, я вполне могу позволить себе переждать ураган. Сколько бы он ни длился.

— Блеф! — бросил Вейнбаум.

— Факт. Это вы блефуете: хвастливые речи, подогреваемые смутными надеждами. Я, в противоположность вам, знаю, о чем говорю. Но давайте закончим эту бесплодную и совершенно бесполезную дискуссию. Придется вам усвоить тяжкий урок. Может, после этого поверите в мою правоту. Спасибо за то, что дали мне свободу. Поговорим снова в иных обстоятельствах, а именно… позвольте подумать… ах, да, девятого июня 2091 года. Кажется, этот год вот-вот наступит, не так ли?

Стивенс снова поднял книгу и добродушно кивнул Вейнбауму. Только руки дрожали, выдавая возраст. Вейнбаум, беспомощно глядя в пространство, подошел к двери и сделал знак надзирателю. Когда решетка за ним закрылась, до него донесся голос Стивенса:

— Кстати, капитан, совсем забыл: с наступающим Днем Года!

Вейнбаум ворвался в свой кабинет, разгневанный до такой степени, что разворошенное осиное гнездо в подметки ему не годилось, и в то же время отчетливо сознавая свои перспективы. Если второе предсказание Стивенса окажется столь же феноменально точным, как и первое, капитану Робину Вейнбауму скоро придется торговать целой кучей разнообразных мундиров «секонд-хенд».

Он вызверился на Маргарет Соумс, свою секретаршу. Она ответила столь же злобным взглядом: слишком долго знала она своего шефа, чтобы испытывать священный трепет.

— Ну? — рявкнул он.

— Доктор Уолд ждет вас в кабинете. Пришло несколько отчетов полевых агентов и пара сообщений с передатчика Дирака. А как там старый мерзавец? Упорствует?

— Это, — уничтожающе прошипел он, — совершенно секретные сведения.

— Ха! То есть в переводе на нормальный язык это означает, что никто, кроме Дж. Шелби Стивенса, до сих пор не знает ответа.

Вейнбаум внезапно словно развалился на глазах.

— Вы правы, все именно так. Но мы отомкнем и этот сейф, дайте срок.

— Ничего другого не остается, — кивнула Маргарет. — Что-нибудь для меня?

— Нет. Скажите служащим, что я отпускаю их с полудня, и сами сходите в стерео, или в кондитерскую, или куда-нибудь в этом роде. Нам с доктором Уолдом нужно потянуть за несколько личных нитей и, если я не ошибаюсь, опустошить личные запасы аквавита.

— Идет, — согласилась секретарша. — Выпейте и за меня, шеф. Насколько я понимаю, аквавит лучше всего догонять пивом — я велю прислать несколько банок.

— Если вдруг вернетесь после того, как я окончательно налижусь, — сообщил Вейнбаум, чувствуя себя гораздо лучше, — я поцелую вас за заботу. Это должно задержать вас в стерео по крайней мере до конца третьего фильма.

Он направился к кабинету. Вслед тихо донеслось:

— Разумеется, должно.

Однако стоило Вейнбауму закрыть за собой дверь, настроение его резко упало; он стал таким же мрачным, как полчаса назад. Несмотря на относительную молодость — ему только исполнилось пятьдесят пять, — Вейнбаум находился на этой службе много лет, и ему не нужно было разъяснять возможные последствия того обстоятельства, что коммуникатор Дирака находится в руках частного лица.

— Привет, Тор, — угрюмо проворчал он. — Передай бутылку.

— Привет, Робин. Я так понимаю, дела наши хуже некуда. Рассказывай.

Вейнбаум коротко объяснил, как прошла встреча.

— И отвратней всего, — закончил он, — что сам Стивенс предсказал наше бессилие найти модификацию Дирака, которую он использует, и что нам предстоит, так или иначе, купить ее по назначенной цене. Воображаешь реакцию Конгресса, когда придется доложить, что нужно истратить все ассигнования на одну внештатную контору? Меня немедленно вышибут из бюро.

— Возможно, это не окончательная цена, — возразил ученый. — Просто Стивенс решил поторговаться.

— Так-то оно так, но, откровенно говоря, до смерти не хочется давать старому нечестивцу даже единственный кредит, — вздохнул Вейнбаум. — Ладно, посмотрим, что пришло с поля.

Тор Уолд молча отодвинулся от стола Вейнбаума, пока тот раскладывал столешницу и настраивал экран Дирака. Рядом с ультрафоном, устройством, которое Вейнбаум всего несколько дней назад считал безнадежно устаревшим, лежали упомянутые Маргарет записи. Он заправил первую в Дирак и повернул основной переключатель в положение, обозначенное «Старт».

Экран немедленно побелел, и динамики испустили оглушительный визг, именуемый сигналом, который, как уже знал Вейнбаум, создавал непрерывный спектр от приблизительно тридцати циклов в секунду до более чем восемнадцати циклов в секунду. Потом и свет, и звук бесследно исчезли, сменившись знакомым лицом и голосом шефа локальных операций в Рико-сити.

— В офисе Стивенса не найдено никаких необычных передатчиков, — без предисловий заявил оперативник. — И никакого штата, если не считать стенографистки. А она глупа, как пробка. Все, что мы смогли из нее вытянуть: «Стивенс такой милый старичок!» Больше ничего не дождались. Никакой надежды на то, что она притворяется. Невероятная дура: такие рождаются раз в сто лет. Из тех, кто искренне считает, будто Бетельгейзе — что-то вроде боевой раскраски индейцев. Мы искали нечто похожее на таблицу кодов или список, который мог бы дать представление о штате полевых агентов Стивенса, но снова уперлись лбом в стену. Теперь установили круглосуточное наблюдение из бара напротив. Приказы?

Вейнбаум продиктовал:

— Маргарет, когда в следующий раз пришлете сюда записи Дирака, отрежьте сначала чертов сигнал. Скажите мальчикам в Рико-сити, что Стивенс освобожден и что из соображений безопасности я приказываю поставить подслушивающие устройства на его ультрафон и местные линии: это единственный случай, когда я смогу убедить судью в необходимости прослушивания. Кроме того, — и, черт возьми, вам лучше убедиться в том, что это закодировано, — передайте: я требую начать прослушивание немедленно и продолжать, независимо от того, одобрит это суд или нет. Всю ответственность за действия агентов принимаю на себя. Ни в коем случае нельзя цацкаться со Стивенсом — слишком велика потенциальная опасность, черт бы все это побрал!.. Кстати, Маргарет, пошлите ответ кораблем и распространите для всех заинтересованных лиц инструкции — не пользоваться Дираком, за исключением тех случаев, когда время и расстояние исключают применение иных средств связи. Стивенс уже признал, что получает копии сообщений с Дирака.

Он отложил микрофон и тупо уставился на завитки прекрасного эриданского орнамента, украшающего столешницу. Уолд вопросительно кашлянул и подвинул к себе бутылку.

— Извините, Робин, — побормотал он, — но я думал, что передатчик работает и в обратную сторону, если можно так выразиться.

— Я тоже так считал. И все же мы не смогли уловить даже шепота ни от Стивенса, ни от его агентов. Не понимаю, как они это проделывают, и все же факт остается фактом.

— Что же, обдумаем заново проблему, может, и решим что-то. Не хотел говорить это в присутствии вашей юной леди, по вполне очевидным причинам, — заметил Уолд. — Я, разумеется, имею в виду не Маргарет, а мисс Лье, но дело в том, что схема Дирака, в принципе, крайне проста. Серьезно сомневаюсь, что с него можно отправить послание, которое нельзя было бы перехватить, и пересмотр теории с учетом этого фактора может дать нам нечто новое.

— Какого именно фактора? — не понял Вейнбаум. Последнее время Тор выражался слишком заумно, и ему часто приходилось переспрашивать.

— Того, что передача с Дирака не обязательно идет во все коммуникаторы, способные ее принять. Если это верно, тогда причина, почему это верно, должна выходить из самой теории.

— Ясно… продолжайте в этом же духе. Пока вы говорили, я просмотрел досье Стивенса. Абсолютный нуль. Ничего существенного.

До открытия конторы в Рико-сити он словно вообще не существовал. И при первом разговоре не постыдился ткнуть меня носом в то обстоятельство, что использует псевдоним. Я спросил его, что означает «Дж.», и он эдак небрежно бросил: «Ну, пусть будет Джером».

Хотел бы я знать, что за человек кроется за этим именем.

— А что если он попросту пользуется своими собственными инициалами?

— Ни в коем случае, — решительно возразил Вейнбаум. — На это отважится только последний дурак. Многие еще переставляют буквы или каким-то образом сохраняют хотя бы часть собственного имени. Такие типы подвержены серьезнейшим эмоциональным срывам. Стараются загнать себя в безвестность и в то же время буквально горстями рассыпают улики и следы, ведущие к обнаружению их истинной личности… и эти-то следы в действительности представляют собой отчаянный крик о помощи. Просьба их обнаружить. Разоблачить. Открыть всему миру, кто есть кто. Разумеется, мы работаем и над этой версией: нельзя ничем пренебрегать, но, уверен, что Дж. Шелби Стивенс вовсе не тот случай.

Неожиданно Вейнбаум вскочил:

— Ладно, Тор, что стоит первым пунктом в вашей технической программе?

— Ну… думаю, стоит начать с проверки используемых нами частот. Мы исходим из положений теории Дирака, и это прекрасно срабатывает. Согласно этому положению, позитрон, проходящий через кристаллическую решетку, сопровождается появлением волн де Бройля, являющимися трансформами волн электрона, движущегося где-то во Вселенной. Таким образом, если мы контролируем частоту и путь позитрона, тем самым контролируем и размещение: заставляем его, что называется, появляться где-то в цепях коммуникатора. После этого прием становится всего лишь вопросом усиления взрывов и считывания сигнала.

Уолд насупился и покачал головой.

— Однако если Стивенс отправляет послания, которые мы не в силах перехватить, я вправе предположить: он использует схемы тонкой настройки куда более точные, чем наши, и передает свои сообщения под прикрытием наших. Единственный способ, которым это возможно сделать, на мой взгляд, достаточно фантастичен. Для этого Стивенс должен найти точный частотный контроль своей позитронной пушки. Если это так, логическим выводом для нас служит решение вернуться к началу наших опытов и пересмотреть дифракции, чтобы решить, нельзя ли уточнить измерения позитронных частот.

Излагая все эти соображения, ученый мрачнел на глазах, и к концу его речи волна безнадежности захлестнула Вейнбаума.

— Похоже, вы не рассчитываете, что ваши помощники обнаружат что-то новое, — сочувственно пробормотал он.

— Нет. Видите ли, Робин, ныне дела в физике обстоят иначе, чем в двадцатом веке. Тогда ее возможности считались безграничными. Недаром столь широко цитировалось изречение Вейля: «Природа истинных вещей неистощима по содержанию». Теперь мы знаем, что это не так, если не считать абстрактных, не связанных с практикой рассуждений. Физика в нашем понимании — весьма точная и замкнутая в себе наука. Ее возможности по-прежнему огромны, но мы больше не считаем их безграничными. Красноречивее всего физика частиц. Половина всех бед физиков прошлого века кроется в эвклидовой геометрии. Отсюда можно вывести причину, почему они развивают так много усложненных теорий относительности: это геометрия линий и, следовательно, может подразделяться бесконечно. Когда Кантор доказал, что бесконечность действительно существует, по крайней мере с точки зрения математика, это побудило к рассуждениям о возможности существования истинно бесконечной физической Вселенной.

Глаза Уолда затуманились. Тяжело вздохнув, он прервался, чтобы с громким хлюпаньем прихлебнуть глоток сдобренного лакрицей аквавита.

— Помню, — задумчиво продолжал Уолд, — человека, много лет назад обучавшего меня в Принстоне теории соответствий. Он обычно говаривал: «Кантор учит нас, что существует много видов бесконечности. Старик просто спятил!»

Вейнбаум поспешно отодвинул бутылку.

— Продолжайте, Тор.

— О! — промямлил Уолд, часто мигая. — Итак, мы знаем, что геометрия, применимая к критическим частицам, таким, как позитрон, вовсе не является эвклидовой. Скорее, пифагоровой. Это геометрия не линий, а точек. Как только мы измеряем одну из этих точек, становится безразличным, какое количество придется измерять позже: начало положено и можно идти дальше, пока хватит сил. С этого места Вселенная действительно выглядит бесконечной, и никаких уточнений не требуется. Я сказал бы, что наши измерения частот позитрона уже дошли до этого пункта. Во всей Вселенной нет элемента плотнее плутония, и все же мы получаем те же значения частот при дифракции как сквозь кристаллы плутония, так сквозь осмий: ни малейшей разницы. Если Стивенс оперирует всего лишь долями этих значений, он, по-видимому, делает то, что органисты назвали бы «игрой воображения», то есть вы можете воображать все, что угодно, но в реальности такое невозможно. У-уп!

— У-уп? — недоумевающе переспросил Вейнбаум.

— Простите. Икота.

— Вот как… А что, если Стивенс переделал орган?

— Только если одновременно перестроил метрические рамки Вселенной, чтобы организовать собственное агентство по розыску пропавших без вести, — твердо ответил Уолд. — Не вижу причин, почему мы не можем воспрепятствовать ему… у-уп… объявив весь космос несуществующим.

— Ладно-ладно, — ухмыльнулся Вейнбаум. — Я не собирался доводить ваши аналогии до абсурда. Расспрашивал без всякой задней мысли. Но, так или иначе, нужно действовать. Нельзя сидеть, сложа ручки, и позволить этому Стивенсу наглеть. Если частотная версия окажется такой безнадежной, как кажется, попробуем что-нибудь еще.

Уолд вожделенно таращился на бутылку с аквавитом.

— Весьма интересная проблема, — сказал он. — Кстати, я когда-нибудь исполнял для вас песню «Нат-ог-Даг», которую поют у нас в Швеции?

— У-уп, — к собственному изумлению, ответил Вейнбаум тонким фальцетом. — Простите. Нет. Готов послушать.

3.

Компьютер занимал целый этаж здания бюро Безопасности. Идентичные ряды блоков шли вдоль усовершенствованного патологического состояния «заполняющей пространство кривой» Пино. На рабочем конце линии находилась главная панель управления с большим телевизионным экраном в центре. Здесь расположился доктор Уолд. За ним стоял Вейнбаум, молча и встревоженно вглядывавшийся в изображение через плечо ученого. Рисунок на экране удивительно напоминал сучок в куске хорошо отполированного красного дерева, если не считать различия в цветах: светло-зеленого на темно-зеленом фоне. Снимки подобных рисунков были сложены стопкой на столе, справа от доктора Уолда. Несколько глянцевых листочков выскользнули и рассыпались по полу.

— Ну вот, — вздохнул наконец Уолд. — Не стану ныть «я же вам говорил». Вы заставили меня вновь подтвердить половину основных постулатов квантовой физики. Поэтому у меня и ушло столько времени, хотя мы только приступили к исследованиям.

Он рассерженно выключил экран.

— Дж. Шелби ведет тонкую игру. Прекрасное исполнение. Ни одной неверной ноты. Это точно.

— Если бы вы сказали «ни малейшей фальши», получилось бы что-то вроде шутки, — кисло буркнул Вейнбаум. — Послушайте… неужели нет ни малейшей вероятности ошибки? Если не вашей, Тор, то хотя бы компьютерной? В конце концов, мы работаем исключительно с поправками, введенными современной физикой. Не имеет ли смысл отсоединить блоки, которые содержат эти поправки, прежде чем машина выполнит команды, имеющие отношение к частицам заряда?

— Отсоединить! Он говорит отсоединить! — простонал Уолд, судорожно вытирая лоб. — Эти поправки введены во все блоки, друг мой. Потому что функционируют повсюду, на одних и тех же единичных зарядах. Дело не в том, чтобы вывести из строя блоки. Наоборот, придется добавить еще несколько, но уже со своими собственными поправками, чтобы исправить те, которые уже имеются. Техники и без того считали меня безумцем. Теперь, пять месяцев спустя, я это доказал.

Вейнбаум невольно усмехнулся.

— А как насчет других версий?

— Все отработаны. Мы проверили все записи Дирака, сделанные с той минуты, как вы освободили Дж. Шелби из Йапанка. Пытались отыскать признаки интермодуляций, маргинальных сигналов или чего-то подобного. Ничего, Робин, абсолютно ничего. Это наш конечный результат.

— Что возвращает нас именно на то место, откуда мы начали, — возразил Вейнбаум. — Все версии зашли в тупик. Но я сильно подозреваю, что Стивенс не желает рисковать, отправляя послания полевым агентам из своей конторы… хотя он вполне уверен, что мы не перехватим его сообщения… Так оно и вышло. Даже наша прослушка не выявила ничего, кроме звонков секретарю Стивенса с просьбой назначить свидания различным клиентам, как существующим, так и потенциальным. Любая продаваемая информация передается лично и с глазу на глаз, потому что «жучки» работают день и ночь, а мы ничего не слышим.

— Должно быть, диапазон его операций невероятно сократился, — заметил Уолд.

Вейнбаум кивнул:

— Вне всякого сомнения. Но, похоже, это ничуть его не беспокоит. Старикашка ничего не сообщил на Эрскин, потому что наша последняя стычка с этими фанатиками обернулась успехом, хотя пришлось воспользоваться Дираком, чтобы передать приказы нашему тамошнему гарнизону. Если он и подслушал нас, то даже не попытался их предупредить. Держит слово. Выжидает. Испытывает наше терпение…

Вейнбаум осекся.

— Погодите-ка, сюда идет Маргарет. И судя по решительной походке, у нее на уме нечто особенно омерзительное.

— Как вы догадались? — злобно прошипела Маргарет Соме. — Если я права, затевается грандиозный скандал. Команда опознавателей наконец прижала Дж. Шелби Стивенса. И сделала это всего лишь с помощью голосового компаратора.

— Как это получилось? — заинтересованно вмешался Уолд.

— Блинк-микрофон, — нетерпеливо пояснил Вейнбаум. — Изолирует модуляции на простых ударных слогах и гармонирует с ними. Стандартная система поиска опознавателей в подобных случаях, но занимает столько времени, что мы обычно получаем результат другими средствами. Ну же, Маргарет, не стойте, как соляной столп. Кто он?

— Он, — съязвила Маргарет, — ваша милашка, королева видеоволн, мисс Дейна Лье.

— Да они рехнулись! — ахнул Уолд, таращась на нее.

Потрясение Вейнбаума было так велико, что потребовалось некоторое время, прежде чем он немного опомнился.

— Нет, Тор, — выговорил он наконец, — это вполне естественно. Если женщина собирается принять другое обличье, вернее, сыграть мужчину, у нее есть две возможности: юноша и глубокий старик. А Дейна — хорошая актриса: тут для нас ничего нового нет.

— Но почему она выкинула такое, Робин?

— А вот это я и собираюсь выяснить прямо сейчас. Так значит, мы не сумеем сами сделать новые модификации Дирака? Ладно, плевать на физику частиц, есть и другие способы получить ответы на загадку! Маргарет, вы выписали ордер на арест девчонки?

— Нет, — ответствовала секретарь. — Хотелось бы, чтобы именно этот каштан вы вытащили из огня своими руками. Как только отдадите приказ, я пошлю ордер. Но не раньше.

— До чего же злопамятна! В таком случае, немедленно высылайте ордер и наслаждайтесь моим зубовным скрежетом. Пойдемте, Тор, применим к этому каштанчику щипцы для орехов.

Когда они выходили из компьютерного зала, Вейнбаум внезапно замер и что-то пробормотал себе под нос.

— Что это с вами, Робин? — удивился Уолд.

— Ничего. Просто вспомнил чертово предсказание. Какое сегодня число?

— М-м-м… девятое июня. А что?

— Точная дата встречи, которую предсказал «Стивенс», дьявол бы его унес. Сдается мне, дело не так просто, как кажется.

4 .

Если Дейна Лье и имела некоторое представление о том, что ее ждет, то не выказала ни малейшего страха. Спокойная, как всегда, она сидела напротив стола Вейнбаума, с вечной сигаретой в пальцах, и выжидала. Соблазнительная коленка с ямочкой едва не упиралась офицеру в нос.

— Дейна, — начал Вейнбаум, — на этот раз мы собираемся получить все ответы, причем любыми, не самыми мягкими методами. На тот случай, если вам это неизвестно, должен заявить: существуют некоторые законы, карающие дачу фальшивых сведений офицеру безопасности. По этим законам вы можете провести в тюрьме пятнадцать лет и даже больше. Раскрытие государственной тайны, использование средств связи в целях мошенничества, плюс местные законы против трансвестизма, вымышленных имен и тому подобное… так что по совокупности всех статей мы можем держать вас в Йапанке до тех пор, пока вы в самом деле не обзаведетесь бородой. Так что советую раскалываться, да побыстрее.

— Поверьте, ни о чем другом я и не помышляю, — заверила Дейна. — И знаю практически каждое слово нашей предстоящей беседы: какую информацию я собираюсь вам сообщить, когда именно и сколько вы за нее заплатите. Знала это много месяцев назад. Так что мне нет смысла скрывать от вас что-либо.

— Так вы утверждаете, мисс Лье, — устало заметил Тор, — что будущее определено заранее и вы способны читать книгу Судеб?

— Совершенно верно, доктор Уолд. И то, и другое — чистая правда.

Последовало неловкое молчание.

— Так и быть, — вздохнул Вейнбаум. — Говорите.

— Так и быть, капитан Вейнбаум, — спокойно парировала Дейна, — платите.

Вейнбаум презрительно фыркнул.

— Напрасно, — отреагировала Дейна. — Я вполне серьезно. Вы так и не пронюхали, что мне известно о коммуникаторе Дирака. И никто не заставит меня объяснить подробности — даже под угрозой тюремного заключения. Видите ли, я точно знаю, что вы не собираетесь сажать меня за решетку, давать «сыворотку правды» или что-то в этом роде. Зато обязательно согласитесь заплатить, так что нужно быть последней дурой, чтобы развязать язык. В конце концов, вы покупаете великое открытие. Едва я открою тайну, вы сможете так же легко, как я, читать будущее, но для меня информация потеряет всякую цену.

Вейнбаум от возмущения лишился дара речи.

— Дейна, у вас сердце истинного офицера, — выдавил он наконец.

— И нечего соблазнять меня своими коленками. Я уже сказал, что не собираюсь швыряться деньгами, независимо от того, что на этот счет высечено в будущем. Не собираюсь, потому что мое правительство, как, впрочем, и ваше, не одобряет подобных расходов. Неужели это ваша реальная цена?

— Совершенно верно… но существует и альтернатива. Назовите это моим капризом. Вместо запрошенной суммы, я желаю: а) быть принятой на службу в ваше бюро в качестве офицера по особым поручениям и б) стать женой капитана Робина Вейнбаума.

Вейнбаума словно ветром сдуло с кресла. Ему вдруг показалось, что из каждого его уха вылетает язык огня длиной не менее фута.

— Такой наглости… — начал он, но предательский голос подвел его.

С того места, где стоял Уолд, раздалось нечто вроде оглушительного хмыканья, правда, немедленно и жестоко задушенного в зародыше. Сама Дейна вроде бы слегка улыбнулась.

— Видите ли, — пояснила девица, — я не показываю свою лучшую и, можно сказать, точеную коленку каждому встречному мужчине.

Вейнбаум снова уселся, на этот раз медленно и осторожно.

— Спокойно, без паники, идите к ближайшему выходу, — пробормотал он. — Женщины и инфантильные офицеры первыми. Мисс Лье, вы, кажется, пытаетесь убедить меня, будто разыграли весь этот головоломный спектакль… борода и все такое… из пламенной страсти к моей неуклюжей и плохо оплачиваемой персоне?

— Не совсем, — честно призналась Дейна Лье. — Кроме этого, я хочу служить в бюро. Позвольте еще раз обратить ваше внимание, капитан, на тот факт, который вам, похоже, покажется весьма незначительным. Вы согласны, что я могу детально предсказывать будущее, и это означает, что будущее определено заранее?

— Поскольку Тор молчит и, вероятно, смирился с этим, думаю, я тоже… условно…

— В этом нет ничего условного, — решительно запротестовала Дейна. — Когда я впервые наткнулась на эту штучку, то прежде всего установила, что мне удастся затея с Дж. Шелби Стивенсом, я смогу втереться в бюро и выйти за вас, Робин. Сначала я удивилась, потом возмутилась. Я вовсе не хотела состоять в штате бюро. Мне гораздо больше нравилась вольная жизнь видеокомментатора. Кроме того, месяц-другой я противилась браку с вами. И, самое главное, маскарад казался мне просто вздором.

Но факты упрямая штука. И я поняла, что пройду через все это. Никаких альтернатив, идиотских «ответвлений времени», никаких поворотных пунктов, которые можно изменить, внеся тем самым поправки в будущее. Мое будущее — как ваше, и доктора Уолда, и остальных — определено заранее. И моральные соображения тут ни при чем. Мне все равно предстояло это сделать. Причина и следствие, как я поняла, просто не существуют. Одно событие следует за другим, потому что события так же неразрушимы в пространстве-времени, как материя и энергия.

И эта пилюля оказалась самой горькой. Много лет уйдет у меня, да и у вас тоже, на то, чтобы ее переварить. Думаю, доктор Уолд придет в себя намного быстрее. В любом случае, как только я твердо убедилась, что все именно так и случится, пришлось позаботиться о собственном рассудке. Я знала: невозможно изменить того, что предстоит сделать, и мне пришлось обзавестись соответствующими мотивами. Иными словами, дать всему разумное объяснение. Это, по крайней мере, нам по силам: сознание наблюдателя просто пронзает время и не может изменить события. Зато мо^кет комментировать, объяснять, изобретать. И это большое счастье, потому что никто из нас не способен предпринимать действия, совершенно свободные от того, что мы считаем личной значимостью.

Поэтому я и обзавелась очевидными мотивами. Поскольку я собираюсь выйти за вас и не могу избежать этого, пришлось убедить себя, что я люблю вас. Теперь это именно так и есть. И раз уж мне все равно надлежит оказаться в штате бюро, я попробовала отыскать в этой работе хоть какие-то преимущества, по сравнению с моим теперешним занятием, и, представьте, набрался солидный список! Вот и все мои мотивы.

Однако вначале никаких мотивов не было. Мало того, за действиями вообще нет мотивов. Все действия определены заранее. То, что мы называем мотивами, это всего лишь рассуждения беспомощного созерцательного сознания, достаточно умного, чтобы учуять наступление события и убедиться в его неизбежности.

— Вот это да! — невежливо, но достаточно выразительно перебил доктор Уолд.

— Либо «вот это да», либо «чушь собачья», не могу решить, что именно, — вставил Вейнбаум. — Мы оба знаем, что Дейна — актриса, так что восхищаться рано. Я приберег действительно разящий вопрос напоследок. Вот он, этот вопросик: как?! Как вы наткнулись на модификацию передатчика Дирака? Помните, мы знаем вашу биографию, пусть нам ничего не известно о Дж. Шелби Стивенсе. Вы не ученый. Среди ваших дальних родственников есть выдающиеся умы, но и только.

— На этот вопрос вы получите несколько ответов. Выберите тот, который больше понравится. Они все верны, хотя в чем-то противоречат друг другу. Начать с того, что вы правы насчет родственников. Но если вы снова проверите свое досье, сразу обнаружите, что так называемые «дальние родственники» до недавнего времени были последними остававшимися в живых членами моей семьи, если, разумеется, не считать меня. Умирая, эти троюродные и четвероюродные братья, седьмая вода на киселе, завещали мне свое имущество, и среди документов я отыскала чертеж возможного коммуникатора для мгновенной передачи информации, основанного на инверсии волны де Бройля. Правда, набросок был очень приблизительный, и принципа я не поняла, поскольку, как вы изволили указать, учили меня не тому. Но почему-то стало интересно. Я смутно сообразила, чего может стоить эта штука, причем не только в деньгах.

Мой интерес подогревали два обстоятельства из тех, которым не могут соответствовать причина и следствие, но которые все равно происходят в мире неизменяемых событий. Большую часть своей взрослой жизни я провела в информационной среде, правда, в основном, на видеостудии. Вокруг меня были самые разнообразные средства связи, и я каждый день пила кофе с пончиками в компании инженеров. Сначала я усвоила жаргон, потом кое-какую теорию, и, наконец, дело дошло до практики. Некоторые вещи нельзя было узнать другим способом, другие, доступные только таким высокообразованным людям, как доктор Уолд, дошли до меня случайно: в вихре развлечений, между поцелуями и всяческими путями, вполне естественными для моего образа жизни.

Вейнбаум, к собственному невероятному изумлению, обнаружил, что при словах «между поцелуями» его сердце неприятно защемило.

— А другое совпадение? — резко вырвалось у него.

— Утечка в вашем бюро.

— Дейна, вот это можете рассказывать кому-нибудь другому!

— Как изволите.

— Так и изволю, — хмуро буркнул Вейнбаум. — Я работаю на правительство. Так этот предатель доложил обо всем непосредственно вам?

— Сначала нет. Поэтому я все время твердила вам, что такая утечка может произойти. Потом стала намекать на это открыто, чуть ли не в каждой программе. Надеялась, что вы сможете законопатить швы, прежде чем произойдет непоправимое. Когда мне не удалось спровоцировать вас на принятие срочных мер, я рискнула сама встретиться с этим человеком, и первое же сообщение из той секретной информации, которую он мне выдал, было последней каплей, заставившей меня задействовать коммуникатор Дирака. Когда он был собран, оказалось, что дело не ограничивается передачей сообщений. Он предсказывает будущее. И я могу сказать, почему.

— Странно, но не так уж трудно с этим согласиться, — задумчиво протянул Вейнбаум. — Если убрать философские рассуждения, даже дело Дж. Шелби Стивенса приобретает некий смысл. Полагаю, рекламируя старого джентльмена как личность, знающую о передатчике Дирака куда больше, чем кто-либо в мире, и человека, который не прочь поторговаться с теми, у кого водятся денежки, вы полностью изолировали предателя, вернее, вынудили общаться исключительно с вами, вместо того, чтобы передавать сведения непосредственно враждебным правительствам.

— Именно так и вышло, — кивнула Дейна. — Но создание персонажа под именем «Стивенс» все же преследовало иные цели. Я уже объясняла, как все получилось.

— Ну а теперь назовите-ка мне вашего информатора, прежде чем он успеет сбежать.

— Только после оплаты, ни минутой раньше. Кстати, и без того слишком поздно препятствовать побегу. Ну а пока, Робин, я хочу дать вам еще один ответ на вопрос о том, каким образом я, в отличие от вас, смогла раскрыть пресловутый секрет Дирака. До сих пор все мои ответы были основаны на причинах и следствиях, то есть давались в более привычных для вас терминах. Но я хочу, чтобы вы поняли: все очевидные причинно-следственные связи случайны. Нет такой вещи, как причина. И нет такой вещи, как следствие. Я обнаружила разгадку, потому что ее обнаружила: это событие было заранее предопределено, некоторые обстоятельства, вроде бы объясняющие в старой, причинно-следственной терминологии, почему я обнаружила ее, совершенно не важны. Точно так же и вы со всем вашим сверхсовременным оборудованием и логическим мышлением не нашли ее по од-ной-единственной причине: потому что не нашли. История будущего гласит: так оно и было.

— Значит, я плачу деньги, окончательно и бесповоротно? — с сожалением вздохнул Вейнбаум.

— Боюсь, что так, и, поверьте, мне это нравится не больше, чем вам.

— Тор, какого вы мнения обо всем этом?

— Несколько неправдоподобно, — серьезно заметил ученый, — однако все сходится. Детерминистская вселенная, которую описывает мисс Лье, была типичной деталью старых теорий относительности, а как чистое предположение имеет еще более долгую историю. Если ее метод предсказания будущего можно продемонстрировать, тогда остальное становится совершенно правдоподобным, даже философия. Если же нет, можно считать, что мы посмотрели превосходный спектакль одного актера, неравнодушного также к метафизике, что хоть и весьма интересно, но отнюдь не оригинально.

— Это подводит итог так же четко, как если бы я сама вас натаскивала, доктор Уолд, — заметила Дейна. — Только хотелось бы указать еще кое на что. Если я могу читать будущее, значит, Дж. Шелби Стивенс не нуждался ни в каких полевых агентах. И ему ни к чему посылать сообщения, которые вы могли бы перехватить. Все, что ему остается, это делать предсказания, основанные на своих выводах, которые, как известно, безупречны. И никакая шпионская сеть не требуется.

— Понятно, — сухо обронил Вейнбаум. — Хорошо, Дейна, давайте говорить начистоту: я вам не верю. Кое-что из того, что вы утверждаете, возможно, справедливо, но в основном все это выдумки. С другой стороны, если ваши слова — чистая истина, вы, несомненно, заслуживаете места в штате бюро: было бы чертовски опасно не перетащить вас к нам. А вот что касается брака — это дело куда менее важное и зависит исключительно от нас обоих. Вам самой не хочется ставить условия, а мне — продаваться. Поэтому, если вы скажете, откуда идет утечка, мы посчитаем эту часть переговоров завершенной. Я ставлю это условие не в качестве оплаты. Просто не желаю иметь дело с человеком, которого в течение месяца расстреляют, как шпиона.

— Вполне справедливо, — согласилась Дейна. — Робин, ваш изменник — Маргарет Соме. Она агент Эрскина и, уж поверьте, умнее нас с вами. Инженер высокой квалификации.

— Да будь я проклят! — изумленно ахнул Вейнбаум. — Значит, она уже успела смыться, поскольку первая объявила, что вы изобличены. Должно быть, и взялась за это для того, чтобы подготовить путь к бегству.

— Так и есть. Но послезавтра вы ее поймаете. И теперь вы сами попались на крючок, Робин Вейнбаум.

Из горла доктора Уолда вырвалось очередное сдавленное хрюканье.

— Я с радостью принимаю уготованную мне судьбу, — заверил Робин, не сводя глаз с круглой коленки. — А теперь, если объясните свой провидческий трюк, и дело обернется так, как вы обещали в письме, я сделаю все, чтобы вас приняли в бюро и сняли обвинения. Иначе, возможно, мне придется поцеловать невесту сквозь прутья тюремной решетки.

— Секрет очень прост. Дело в сигнале, — улыбнулась Дейна.

Челюсть Вейнбаума рефлекторно отвалилась.

— Сигнал? Это «би-и-ип» Дирака?

— Именно. Вы не обнаружили этого, так как сигнал вас раздражал до такой степени, что мисс Соме было приказано отсечь его, прежде чем посылать вам записи. Мисс Соме, имевшая некоторое представление о назначении противного писка, была более чем счастлива исполнить приказ, оставив считывание сигнала на долю Дж. Шелби Стивенса, который, по ее мнению, собирался пойти на службу Эрскина.

— Объясните! — встрепенулся Тор.

— Как вы и предполагали, каждое сообщение, посланное с передатчика Дирака, ловится любым приемником, способным его засечь. Любым, от самого первого, созданного вами, доктор Уолд, до сотен тысяч по всей галактике двадцать четвертого века и до миллионов, которые будут существовать в тридцатом. Сигнал Дирака — это одновременный прием каждого из посланий, которые были и будут когда-либо посланы. Однако кардинальное количество этих посланий сравнительно невелико и, разумеется, имеет конечное число, куда ниже действительно больших конечных чисел, таких, как число электронов во Вселенной, даже если разбить каждое на отдельные «биты» и сосчитать все.

— Ну да, — тихо выдохнул доктор Уолд. — Конечно! Но мисс Лье, каким образом вы ловите индивидуальное послание? Мы пытались задействовать частичные частоты позитронов, но ничего не вышло.

— Я не знала даже, что таковые существуют, — призналась Дейна.

— Нет, это настолько просто, что любой удачливый непрофессионал вроде меня способен до такого додуматься. Вы выделяете отдельные послания из сигнала, посредством временного лага. Все послания прибывают в тот же момент: в мельчайшую частицу времени, называемую «хронон».

— Верно, — оживился доктор Уолд. — Это время, за которое электрон продвигается с одного квантового уровня на другой. Пифагорова единица измерения времени.

— Благодарю вас. Очевидно, ни один большой приемник не способен зарегистрировать столь короткое послание, по крайней мере я так считала сначала. Но поскольку в самом аппарате существуют реле, различные формы обратной связи и тому подобное, сигнал прибывает на выходное устройство в виде сложного импульса, «разбрызганного» вдоль временных осей на целую секунду или более. Этот эффект можно усилить, записав «разбрызганный» сигнал на высокоскоростную ленту, таким же способом, как вы записываете любое событие, которое желаете изучить в замедленном режиме. Потом настраиваете различные моменты отказа в приемнике, чтобы, усилив один, свести к минимуму все остальные отказы, и используете шумоподавляющую аппаратуру, отсекая тем самым фоновые шумы.

— Но насколько я понял, — нахмурился Тор, — у вас было еще немало сложностей. Предстояло отбирать послания…

— Именно так я и поступила. Та небольшая лекция Робина насчет ультраволн натолкнула меня на идею. Я решила узнать, каким образом ультравол новой канал способен переносить столь много посланий одновременно, и обнаружила, что люди отбирают импульсы каждую тысячную долю секунды и передают один короткий сигнал, только когда волна определенным образом отклоняется от средней. Я не совсем верила, что это сработает с сигналом Дирака, но оказалось, все получается: девяносто процентов как доступных, так и исходных передач после этого проходило через устройства устранения импульсов. Я уже достаточно разобралась в сигнале, чтобы осуществить свой план, но теперь каждое голосовое сообщение было не только понятно, но и отчетливо слышно. Если каждую тысячную секунды выбирать три коротких сигнала, можно даже разобрать вполне ясную передачу музыки… несколько фальшивую, но все же достаточно разборчивую, чтобы определить инструменты, входящие в состав оркестра, а это самый надежный тест любого прибора связи.

— Но я что-то не совсем понимаю, — вмешался Вейнбаум, для восприятия которого технические детали становились все более сложными. — Дейна, вы говорите, что знали, по какому руслу потечет наша беседа, и все же она не была записана коммуникатором Дирака, и я не вижу причин, по которым она может быть вообще записана потом.

— Совершенно верно, Робин. Однако, выйдя отсюда, я сама сделаю такую передачу на своем собственном коммуникаторе. Обязательно сделаю, потому что уже считала ее с сигнала.

— Иными словами, вы уже несколько месяцев назад собирались позвонить сами себе.

— Именно! — воскликнула Дейна. — Это не такой универсальный метод, как вы могли вообразить с самого начала, поскольку опасно делать подобные передачи, пока ситуация еще находится на стадии развития. Вы можете спокойно «отзвонить обратно» только после того, как ситуация уже устоялась, и по терминологии химиков «реакция завершена». Однако едва вы поймете, что, пользуясь Дираком, имеете дело со временем, как сможете извлечь из инструмента самые неожиданные вещи.

Помедлив, она улыбнулась.

— Я слышала голос президента нашей галактики в 3480 году. Он объявил о создании федерации Млечного Пути и Магелланового Облака. Слышала командира крейсера мировой линии, путешествующего из 8873-го в 8704 год вдоль мировой линии планеты Хатсфера, вращающейся вокруг звезды на орбите NGC 4725. Несчастный просил помощи сквозь одиннадцать миллионов световых лет, но о какой именно помощи он взывал или будет взывать — выше моего понимания. Когда вы лучше поймете мой метод, услышите и не такое. И тоже будете гадать, что все это значит.

Вейнбаум и Уолд ошарашенно переглянулись.

— Большинство голосов, звучащих в сигнале Дирака, именно таковы: мольбы о помощи, которые вы перехватили за десятилетия или века, прежде чем их обладатели попали в беду. Вы почувствуете себя обязанными ответить на каждый, броситься на спасение несчастных. Будете слушать и спрашивать себя: мы успели? Добрались вовремя? Поняли все, как надо?

И чаще всего не получите ответа. Узнаете грядущее, но не поймете смысл событий. И чем дальше заберетесь в будущее, тем непонятнее станут послания, так что придется твердить себе, что время покажет и пройдет немало лет, прежде чем текущие события прояснят эти послания издалека. Но даже по прошествии столетий мы, по моему мнению, не будем обладать совершенным знанием. Наше сознание, вытекающее целиком из временного потока, позволяет рассматривать совершающееся лишь односторонне. Эффект же Дирака таков, что частица сознания скользит из настоящего на определенное расстояние. Какое именно? Нам еще предстоит узнать, то ли это пятьсот, то ли пять тысяч лет. На этом этапе вступает в силу закон уменьшающихся эхо-сигналов, или, если хотите, коэффициент помех начинает перевешивать информацию, и наблюдатель вынужден путешествовать во времени с прежней скоростью. Он всего лишь чуточку обгоняет себя.

— Вижу, вы много над этим размышляли, — медленно выговорил Уолд. — Не хочется думать, что случилось бы, узнай свойства сигнала менее порядочный человек.

— Такого в книгах Судьбы не было, — заверила Дейна.

В наступившей тишине Вейнбаум почувствовал слабое иррациональное ощущение разочарования, словно ему обещали больше, чем дали. Он распознал это чувство — обычные эмоции охотника, когда охота не удалась; профессиональная реакция прирожденного детектива, провалившего дело. Однако стоило как следует вглядеться в улыбающееся лицо Дейны Лье, как на душе стало почти легко.

— И еще одно, — заметил он. — Не хочу показаться неисправимым скептиком, но не мешало бы увидеть, как работает эта штука. Тор, можем мы установить устройство отбора и подавления импульсов и провести тест?

— Через четверть часа, — пообещал доктор Уолд. — Прибор почти собран на большом ультравол новом передатчике, но не потребуется никаких усилий, чтобы добавить устройство высокоскоростной записи. Сейчас будет сделано.

Он вышел. Вейнбаум и Дейна уставились друг на друга, совсем как впервые встретившиеся коты. Потом офицер безопасности поднялся и с угрюмой решимостью схватил невесту за руки, предвидя сопротивление.

Первый поцелуй получился довольно официальным. Но к тому времени, когда Уолд вернулся в офис, буква была полностью и самым решительным образом заменена духом. Ученый хмыкнул и сложил свою ношу на стол.

— Ну, вот и все, — пропыхтел он, — только пришлось перерыть всю библиотеку в поисках записи Дирака, где еще сохранился сигнал. Минута, и я все подсоединю…

Вейнбаум использовал передышку, чтобы вернуться к реальности, хотя ему и не вполне это удалось. Потом перемотка зажужжала, и душераздирающий визг сигнала наполнил комнату. Уолд остановил прибор, перенастроил, и стирающая лента начала очень медленно вращаться в противоположном направлении.

Из динамика донесся отдаленный гул голосов. Вейнбаум подался вперед, как раз вовремя, чтобы услышать один, очень четкий и ясный.

— Привет, Земное бюро. Говорит лейтенант Мэтьюз со станции Геркулес, НГК 6341, дата передачи 3-22-2091. Осталась последняя точка на кривой орбиты, данная вашими секретными агентами. Сама кривая указывает на небольшую систему, находящуюся примерно в двадцати пяти световых годах от здешней базы и пока не имеющую названия. Разведчики утверждают, что главная планета укреплена, по крайней мере, вдвое сильнее, чем мы предполагали, поэтому понадобится еще один крейсер. В сигнале имеется ваше разрешение, но мы ждем приказа, чтобы получить его в настоящем. НГК 6341. Конец связи.

После первого мгновения полного потрясения, ибо никакая готовность принять сообщенное Дейной как факт не могла подготовить их к самим поразительным реалиям, Вейнбаум схватил карандаш и принялся лихорадочно записывать. Когда голос затих, он отбросил карандаш и взволнованно уставился на доктора Уолда.

— До этих событий осталось целых семь месяцев, — выдохнул он, сообразив, что ухмыляется, как последний идиот. — Тор, вы знаете, сколько у нас было проблем с этой иголкой в стоге сена! Эта штука с кривой орбиты — именно то, что Мэттьюзу еще предстоит обдумать: по крайней мере, ко мне он с такого рода речью еще не обращался, и ситуация никоим образом не располагала к тому, что дело будет закрыто через шесть месяцев. Компьютеры утверждают: пройдет еще не менее трех лет!

— Это новые данные, — серьезно согласился доктор Уолд.

— Только, ради Бога, не останавливайтесь. Давайте послушаем еще.

Доктор Уолд повторил ритуал сначала, на этот раз быстрее.

Из динамика донеслось:

— Нозентемпен. Эддеттомпик. Беробсилом. Эймкаксечос. Санбе-тогмау. Датдекамсет. Доматрозмин. Конец связи.

— Боже, — удивился Уолд, — а это еще что?

— Об этом я и толковала, — вмешалась Дейна. — По крайней мере половину того, что можно выделить из сигнала, понять нельзя. Думаю, это то, что произойдет с английским через много столетий.

— Ну уж нет, — возразил Вейнбаум, продолжая писать, несмотря на сравнительную краткость сообщения. — Только не этот образец. Это, леди и джентльмены, шифр. Ни один язык не может состоять только из четырехсложных слов, уж поверьте мне. Более того, это вариант нашего кода. Не могу расшифровать его полностью, для этого нужен эксперт, но общий смысл и дата ясны. 12 марта 3022 года. Началась массовая эвакуация. В послании содержатся указания по выбору маршрутов.

— Но почему используется шифр? — удивился Тор. — Значит, предполагается, что кто-то, имеющий передатчик Дирака, может нас подслушать? Ну и путаница!

— Да уж, — покачал головой Вейнбаум. — Но скоро мы все поймем. Давайте попробуем еще раз.

— Может, попытаться получить картинку?

Вейнбаум кивнул. Минуту спустя он, не отрываясь, смотрел в зеленокожее лицо создания. Хотя у существа не было рта, из динамика Дирака отчетливо неслось:

— Привет, шеф. Это Таммос, НГК 2287, дата передачи Гор, 60, 302 по моему календарю, 2 июля 2973 года — по вашему. Паршивая планетка. Отовсюду несет кислородом, совсем как на Земле. Но главное, что туземцам нравится. Ваш гений благополучно родился. Подробный отчет позднее. НГК 2287 Таммос отключается.

— Хотел бы я получше знать свой Новый Генеральный Каталог, — посетовал Вейнбаум. — Это не М-41 в созвездии Большого Пса, там, где красная звезда в центре? Там мы используем не-гуманоидов. И кто это создание? Неважно, прокрути ленту еще разок.

Доктор Уолд послушался. У Вейнбаума уже немного кружилась голова, и поэтому он перестал делать заметки. Ничего страшного, все это можно сделать позже. Сейчас он хотел только смотреть и слушать послания из будущего. Это куда лучше аквавита.

Эпилог

Учебная запись кончилась, и Красна коснулся кнопки. Экран Дирака потемнел и бесшумно сложился.

— Они не предвидели, чем все это завершится, — заметил Красна.

— Не знали, например, что когда одна часть правительства, пусть и самая малая, делается почти всезнающей, вскоре это свойство становится присущим остальным членам правительства. Потом бюро превращается в Службу и вытесняет все остальные. С другой стороны, эти люди привыкли опасаться, что всевидящее правительство может превратиться в жестокую диктатуру. Такого не могло случиться и не случилось, потому что чем больше вы знаете, тем более динамичное и подвижное общество вам необходимо. Как может косное общество завоевать другие звездные системы, не говоря уже о других галактиках? Невозможно.

— А я считал, что возможно, — медленно проговорил Йо. — В конце концов, если вы знаете заранее, что произойдет и что каждый должен делать…

— Но мы не знаем, Йо. Это распространенное заблуждение, если хотите, отвлекающий маневр. В конце концов, не все, что делается в космосе, можно узнать, слушая передатчик. Мы способны уловить только те сообщения, которые посылаются через Дирак. Вы заказываете свой ланч по Дираку? Разумеется, нет. До сегодняшнего дня вы и слова не сказали в микрофон Дирака. Мало того, все диктатуры основаны на том предположении, что правительство каким-то образом может контролировать мысли народа. Теперь нам известно, что сознание наблюдателя — единственная свободная вещь во Вселенной. До чего же глупо мы выглядели бы, пытаясь управлять сознанием, когда вся физика показывает, что подобное невозможно? Вот почему Служба не имеет никакого отношения к полиции мысли. Нас интересуют исключительно действия. Мы — Полиция Событий.

— Но почему? — допытывался Йо. — Если вся история заранее предопределена, зачем напрягаться, отслеживая свидания? Так или иначе, они произойдут.

— Разумеется, — немедленно согласился Красна. — Но поймите, Йо, интересы нашего правительства и правительственных служб зависят от будущего. Мы действуем так, словно будущее настолько же реально, как и прошлое, и пока это приносило свои плоды: работа Службы успешна на сто процентов. Но и в самом успехе кроются предостережения. Что произойдет, если мы прекратим наблюдать за событиями? Мы не знаем и не смеем рисковать. Несмотря на все доказательства того, что будущее предопределено, приходится брать на себя роль смотрителя неизбежного. Мы верим, что все и дальше будет катиться по наезженным рельсам… но следует придерживаться известной философии: история благоволит только тем, кто помогает себе. Именно поэтому мы приглядываем за огромным количеством свиданий, начиная от самого первого и до заключения брачного контракта. Мы обязаны убедиться, чтобы каждая персона, упомянутая в послании Дирака, появилась на свет. Наши обязанности как Полиции Событий — позаботиться о том, чтобы все события будущего стали возможными, потому что эти эпизоды, даже самые, казалось бы, незначительные, являются решающими для нашего общества. Поверьте, это грандиозная задача, и с каждым днем становится все важнее. Очевидно, так будет всегда.

— Всегда? — переспросил Йо. — А как насчет людей? Рано или поздно они что-то пронюхают. Доказательства накапливаются с неумолимой скоростью.

— И да, и нет, — усмехнулся Красна. — Многие люди чуют это прямо сейчас, совсем как вы. Но число новых агентов, в которых мы нуждаемся, растет гораздо быстрее, и всегда превышает количество непрофессионалов, способных докопаться до правды.

Йо набрал в грудь воздуха.

— Вы так говорите, будто это так же просто, как яйцо сварить, — выпалил он. — Неужели вы никогда не удивляетесь тем вещам, которые вытаскиваете из сигнала? Той штуке, например, которую Дейна Лье извлекла из созвездия Гончих Псов, по поводу корабля, путешествующего назад во времени? Как это возможно? И какова цель всего этого? Неужели…

— Стоп, стоп, — перебил Красна. — Не знаю и знать не хочу. И вам не следует. Это событие произойдет в таком отдаленном будущем, что не нам о нем тревожиться. И контекст неизвестен, так что не имеет смысла пытаться его понять. Если англичанин семнадцатого века узнает об американской революции, то посчитает это трагедией. Англичанин середины двадцатого столетия будет о ней совершенно иного мнения. И мы в их положении. Послания, получаемые из отдаленного будущего, не имеют для нас смысла.

— Кажется, до меня дошло, — буркнул Йо. — Со временем привыкну, после того как немного поработаю с Дираком. Надеюсь, моя новая должность это позволяет.

— Позволяет. Но сначала я хочу изложить вам правило этикета Службы, которое никогда не нарушается. Исключений нет и быть не может. Вас не подпустят к микрофону Дирака, пока каждое слово не запечатлеется в вашем мозгу.

— Слушаю, и очень внимательно.

— Прекрасно. Правило состоит вот в чем: дата смерти сотрудника Службы никогда не упоминается в передачах с коммуникатора Дирака.

Йо моргнул, чувствуя, как по спине ползет холодок. За этим правилом, несомненно, стоят веские основания, хотя гуманизм и такт очевидны.

— Не забуду, — кивнул он. — Мне и самому понадобится такая защита. Крайне благодарен, Крас. А теперь о моем новом задании.

— Начнем, — ухмыльнулся Красна, — с самой простой работы, которую я когда-либо давал агенту, прямо здесь, на Рэндолфе. Из кожи вон лезьте, а найдите мне того таксиста, который упомянул о путешествиях во времени. Он неприятно близок к правде, ближе, чем были вы. Отыщите и приведите ко мне. Служба давно нуждается в новом, необученном, но смышленом рекруте!

 

МИССИОНЕР

В истории американской НФ немало имен блестящих, легендарных, обладатели которых еще при жизни стали классиками жанра. Другие оставили о себе память произведениями спорными, провоцирующими. Наконец, есть авторы, и имя им легион — звезд они с неба не хватали, а просто профессионально, с выдумкой развлекали миллионы читателей на протяжении десятилетий. Гораздо меньше в истории жанра имен, которые не связаны с хитами, премиями, баснословным успехом, но зато вызывают неизменное, ровное и не подверженное конъюнктуре уважение всех, кто числит себя причастным к этой литературе.

Джеймс Бенджамин Блиш родился 23 мая 1921 года в Ист-Оранже (штат Нью-Джерси). Отец его работал менеджером в рекламном агентстве, а мать была пианисткой.

После окончания средней школы Блиш поступил в престижный Университет Ратжерса в Нью-Брансуике и вышел оттуда спустя четыре года с дипломом биолога, а годом позже защитил диссертацию. Однако работать по специальности ему не пришлось: Америка вступила во вторую мировую войну, и свежеиспеченного бакалавра наук призвали в армию. Он служил в медсанчасти, а по окончании войны поступил в аспирантуру факультета зоологии не менее престижного Колумбийского университета в Нью-Йорке. Однако Джеймс Блиш университет не закончил, поскольку к тому времени его целиком захватило новое увлечение: литература. С одной поправкой — не только сам литературный процесс: в фантастике Блиш перепробовал всё, был он и фэном, и редактором, и критиком, и наставником молодых авторов.

На первых порах молодому писателю пришлось интенсивно прирабатывать на стороне: в послевоенные годы журналы научной фантастики платили авторам мало, а нечастых книжных гонораров не хватало, чтобы сводить концы с концами. В 1947–1951 годах Блиш работал редактором сразу нескольких газет, потом попробовал себя в сфере пресловутого «пиара» (служил в отделах общественных связей ряда компаний в Нью-Йорке и Вашингтоне) и наконец в 1958-м начал редактировать новый журнал научной фантастики — «Vanguard Science Fiction». Правда, в редакторском кресле уже известный к тому времени писатель-фантаст просидел недолго: пилотный номер этого издания, как и десятка аналогичных проектов, оказался единственным.

С этого момента биография Блиша исчерпывалась литературой.

Как и у большинства коллег по перу, литературная жизнь Блиша началась с фэндома. Активным фэ-ном он числил себя с начала 1930-х, позже примкнув к фэн-группе «Футурианцев» (Futurians), где близко познакомился с Даймоном Найтом, Сирилом Корнблатом, Фредериком Полом, Айзеком Азимовым, Джудит Меррил и Дональдом Уоллхеймом. Именно эта компания нью-йоркских фэнов, каждый из которых в душе мечтал поскорее «вылупиться» в настоящего писателя-фантаста, стала одним из инкубаторов будущей социальной научной фантастики 40—50-х годов.

По крайней мере Блиш-писатель никогда не позволял себе ПРОСТО развлекать читателя: все «футурианцы» считали научную фантастику литературой серьезной, социальной. А Блиш-критик (вместе с другом и соратником по «клану» Даймоном Найтом) сделал немало для того, чтобы американская НФ поскорее выбралась из того жанрового гетто, в которое она сама себя загнала в довоенный период.

Первой публикацией Блиша стал рассказ «Аварийная дозаправка», опубликованный в журнале «Super Science Stories» в 1940 году. Однако настоящий успех пришел к писателю лишь десятилетие спустя, когда в кэмпбелловском «Astounding» начали появляться рассказы из цикла о мигрирующих по Вселенной земных городах. Это были, без сомнения, самые странные и непривычные из всех «звездных ковчегов» научной фантастики: города под защитными куполами, вырванные из земной тверди вместе с куском почвы, на которой они были возведены. Открытые антигравитация и «пилюли бессмертия» позволили земным колониям, обитатели которых не покидали привычного окружения, свободно путешествовать по вселенским просторам.

Идея, надо сказать, малоубедительная с точки зрения науки и простой прагматичной целесообразности, оказалась безусловно козырной с точки зрения литературной. Блиш назвал свои города-странники «оки» (в 1930-е годы рабочих-мигрантов, преимущественно из штата Оклахомы, так и называли — okies), и со временем простая научно-фантастическая придумка превратилась в удачный романтический символ. В нем слились город и мир, и интересные продолжения идей Оскара Шпенглера о перспективах урбанистической цивилизации, и даже предваренная Блишем философия пришедших позже бродяг-хиппи. Чего стоит хотя бы миротворческий лозунг «оки»: «Занимайся торговлей, а не войной!»

Из разрозненных рассказов об «оки» выросла масштабная тетралогия, состоящая из романов «Землянин, возвращайся домой» (1955), «Звезды будут принадлежать им» (1956; выходил также под названием «2018 год!»), «Триумф Времени» (1958; выходил также под названием «Звон кимвалов») и «Жизнь за звезды» (1962). Позже все они вышли под одной обложкой как «Города в полете» (1970), и этот увесистый том стал одной из вершин творческой деятельности Джеймса Блиша.

Но к тому времени он еще много чем успел прославиться.

Необычайно плодотворным оказалось для Блиша десятилетие 1950-х, принесшее ему сразу две премии «Хьюго»: первую в 1957-м — как самому многообещающему молодому автору, а двумя годами позже еще одну — за роман, о котором речь пойдет ниже.

Вторым классическим циклом писателя стала серия повестей, объединенных общей концепцией «пантропии» (еще один неологизм, которым англоязычная НФ обязана Блишу — сознательная и планомерная созидательная деятельность разумных цивилизаций по «засеванию» иных миров семенами жизни).

Для начала Блиш переделал ранний рассказ «Утонувшая вселенная» (он был опубликован в журнале в 1942 году под псевдонимом Артур Мерлин) в хорошо известную нашему читателю повесть «Поверхностное натяжение» (1952). Это история микровселенной, буквально заключенной в капле воды, обитатели которой эволюционировали настолько, что начали задумываться о решающем рывке за пределы системы — к другим мирам, на поиски иной жизни. Наряду с «Приходом ночи» Айзека Азимова повесть по сей день остается одним из самых эффектных примеров так называемого концептуального переворота в мировой научной фантастике. Вместе с другими повестями цикла — «Что-то на чердаке» (1954), «Водораздел» (1955) и «Время выживать» (1956) — повесть составила один из самых интересных сборников Блиша «Рассада для звезд» (1957).

Другому аспекту биологического творчества — генной инженерии — посвящен рассказ «Бобовый стебель» (1952), позже переписанный в роман «Дочь титана» (1961). Идея выведения в лабораториях людей-гигантов интересна автору как отправная точка полемики с великими предшественниками-англичанами — Гербертом Уэллсом и Олдосом Хаксли, а также ученым-биологом, философом науки и писателем Джоном Холдейном, обратившими внимание на неизбежную социальную плату за вторжение в механизм наследственности. «Отнюдь не все чудеса Вселенной лежат от нас на расстоянии в миллионы световых лет, — писал Блиш в статье «Наука в научной фантастике: рассказ на тему биологии», опубликованной в 1951 году в журнале «Science Fiction Quarterly», — некоторые преспокойно спят себе, не вызывая наших подозрений, в нашей же крови».

Еще в 1950-х годах Блиш обратил на себя внимание произведениями малой формы. Его рассказы, как правило, отличаются от основной массы аналогичных произведений в американских журналах фантастики нетривиальным использованием тем, которые сами по себе оригинальными не назовешь. Дипломированный ученый, Джеймс Блиш, очевидно, все время помнил, что на научном жаргоне слово «тривиальный» означает просто «нулевой». В смысле — не несущий никакой значимой информации.

Например, в рассказе «Общее время» (1953) заявленная тема — самая что ни на есть «заезженная»: полет к звезде Альфа Центавра, на поверку оказавшийся не столько перемещением в пространстве, сколько путешествием во времени. Однако тонкий и острый критик, друг автора, Даймон Найт обнаружил в рассказе еще и изящно замаскированный второй план: символический, допускающий толкование с позиций психоанализа. Путешествие во времени совершает и герой рассказа «Произведение искусства» (1969) — великий Рихард Штраус, любимый композитор Блиша и автор той самой симфонической поэмы «Так говорил Заратустра», начальными аккордами из которой открывается фильм Кубрика «2001: космическая одиссея». Однако, побывав в будущем, герой рассказа приходит к неожиданному выводу: главное «произведение искусства» в его жизни — он сам вместе со своим талантом.

Не назовешь банальным развитие сюжета и в короткой повести «Би-и-ип» (1954), публикуемой в этом номере журнала, хотя завязка его также хорошо знакома любителю фантастики: попытка «считать» информацию из будущего. Но решение этой проблемы у автора весьма неожиданно, и к тому же помимо научной идеи здесь присутствует и второй план — Социально-философский, сдобренный толикой иронии, которая редко оставляла автора… Видимо, возможные развития темы показались Блишу заслуживающими внимания, ибо в последние годы жизни он, уже смертельно больной, напряженно работал над расширенной версией повести — романом «Время в шахматном порядке» (1973). Экстрасенсорному восприятию посвящен и роман «Джек Орлиный» (1952), в котором автор предпринял попытку дать рациональное объяснение телепатии, к которой на протяжении всей жизни относился более чем критически.

Из произведений крупной формы наибольший успех выпал на долю романа «Дело совести» (1958). Он принес автору вторую премию «Хьюго» и ныне справедливо считается следующим (после «Гимна по Лейбовицу» Уолтера Миллера) классическим примером использования научной фантастикой такой бездонной и взрывоопасной темы, как религия. Всю жизнь остававшийся убежденным агностиком, уважавшим только разум и здравый смысл, Джеймс Блиш относился к расхожему словосочетанию «свобода совести» с поистине религиозной серьезностью: свобода для него значила уважительное, но в то же время критическое отношение к любым формам веры — в том числе веры в отсутствие Бога. Неслучайно писатель неоднократно подчеркивал существующую лишь в английском языке игру слов: science — наука, conscience — совесть…

Герой романа, иезуит, отец Рамон Руис-Санчес, включенный в состав экспедиции на планету, населенную мирными разумными рептилиями, сталкивается с мучительными проблемами как метафизического, так и нравственного порядка. С одной стороны, его пастырская задача — нести Слово Божье в иные миры; а с другой… разве могли создатели «основополагающих» книг предвидеть, с чем или с кем придется столкнуться на иной планете их ревностному адепту? Как можно спасти грешную душу тех, кто просто по определению (яйцекладущие!) не знал первородного греха? И не наводит ли внешний вид этих созданий на страшную мысль, что они — не дети Божьи, а напротив, исчадия дьявола? Отчаянный акт экзорцизма, совершенный отцом-иезуитом и означавший, по сути, просто акт уничтожения того, что он не был способен постичь, становится прологом к совсем уж апокалиптическим событиям.

Повышенный интерес Блиша к философии и метафизике находит отражение и в трилогии, состоящей из романов «Доктор Мирабилис» (1964), «Черная пасха» (1968) и «День после Судного» (1970). Герой первой книги, к фантастике имеющей отношение только опосредованное (фактически, это историко-философский роман), средневековый мыслитель и гениальный провидец Роджер Бэкон задается вопросом о моральной сущности познания.

Другие произведения Джеймса Блиша — его серия, предназначенная для маленьких читателей, романы, написанные в соавторстве с друзьями-«футурианцами» Даймоном Найтом и Робертом Паундсом, а также несколько томов новеллизаций популярного телесериала «Звездный путь» — представляют меньший интерес. Хотя и они лежат в русле той деятельности, которую с самого начала писательской карьеры наметил для себя Блиш: не баюкать читателя трафаретными и комфортными приключениями, а напротив, всячески будоражить ее острыми и, как правило, «неприятными» вопросами.

Этим же принципам он следовал в своей второй ипостаси — литературного критика. Здесь значимым являются оба слова, потому что критик Уильям Этелинг-младший (под этим псевдонимом писатель Джеймс Блиш профессионально, умно, аргументированно и часто нелицеприятно оценивал творчество коллег), в отличие от большинства тогдашних критиков, относящихся к жанру «по-домашнему» — миролюбиво, щадяще, — оценивал фантастические произведения по гамбургскому счету. Пеняя авторам и за отсутствие литературы, и за отсутствие фантазии — двух, по мнению Блиша-Этелинга, самых страшных грехов, какие могут случиться в научной фантастике.

Что самое удивительное, на него не обижались. Наоборот, бескомпромиссное служение высшей истине, как ее понимал Джеймс Блиш, лишь укрепляло его авторитет. Во всяком случае два сборника критических статей Этелинга-младшего — «То, что под руками» (1964) и «Снова о том, что под руками» (1970) — по сей день остаются эталонными образцами того, какой должна быть литературная критика применительно к жанру научной фантастики. Блиш-Этелинг не обращается к коллегам с призывами писать «просто хорошую литературу» (знакомо, правда?) — ибо зачем тогда вообще огород городить, изобретать новые фантастические миры, когда под рукой — хорошо известный. Но Блиш и не склонен оправдывать литературную беспомощность не менее популярными ссылками на условности жанра. А больше всего писателя-фантаста и критика (как и его собрата в обеих ипостасях — Станислава Лема) раздражала в коллегах убогость фантазии, коммерческое пережевывание уже использованных идей.

В середине шестидесятых годов Джеймс Блиш активно занялся организаторской деятельностью. Среди его «произведений» той поры — действующий и поныне семинар начинающих фантастов «Кларион» (отдаленный «родственник» наших «малеевок» и «дубултовок»), Ассоциация американских писателей-фантастов (пост вице-президента писатель занимал в 1966–1968 годах). А конец жизни Джеймс Блиш провел в Англии, где, несмотря на тяжелую болезнь, помогал организовывать «Фонд научной фантастики» — профессиональную гильдию британских писателей-фантастов.

Умер он от рака 29 июля 1975 года. Вся его жизнь в научной фантастике была делом совести, против которой он не грешил.

________________________________________

БИБЛИОГРАФИЯ ДЖЕЙМСА БЛИША

(Книжные издания)

________________________________________

1. «Джек Орлиный» (Jack of Eagles, 1952). Выходил также под названием «Эспер» (ЕSPer).

2. «Воины дня» (The Warriors of Day, 1953).

3. «Землянин, возвращайся домой» (Еarthman, Come Home, 1955).

4. «Звезды будут принадлежать им» (They Shall Have Stars, 1956). Выходил также под названием «2018 год!» (Year 2018!).

5. Сб. «Рассада для звезд» (The Seedling Stars, 1957).

6. «Замерзший год» (The Frozen Year, 1957). Выходил также под названием «Падшая звезда» (Fallen Star).

7. В соавторстве с Даймоном Найтом — «ФОК» (VOR, 1958).

8. «Триумф Времени» (The Triumph of Time, 1958). Выходил также под названием «Звон кимвалов» (A Clash of Cymbals).

9. «Дело совести» (A Case of Conscience, 1958).

10. Сб. «Звездный источник» (Star Cluster, 1959).

11. В соавторстве с Робертом Лаундсом — «Продублированный человек» (The Duplicated Man, 1959).

12. «Дочь титана» ('Titan's Daughter, 1961).

13. «Звездные странники» (Star Dwellers, 1961).

14. Сб. «Так близко к дому» (So Close to Ноте, 1961).

15. «Ночные тени» (The Night Shapes, 1962).

16. «Жизнь за звезды» (A Life for the Stars, 1962).

17. «Доктор Мирабилис» (Doctor Mirabilis, 1964).

18. Под псевд. Уильям Этелинг-младший — сб. «То, что под руками» (Issue at Hand, 1964). Сборник критических статей.

19. «Лучшие научно-фантастические рассказы Джеймса Блиша» (Best Science Fiction Stories of James Blish, 1965). Выходил также под названием «Завет Андроса» (The Testament of Andros).

20. «Миссия к сердцу звезд» (Mission to the Heart Stars, 1965).

21. В соавторстве с Даймоном Найтом — «Ливень лиц» (A Torrent of Faces, 1967).

22. «Пропавший самолет» (The Vanished Jet, 1968).

23. «Добро пожаловать на Марс!» (Welcome to Mars! 1968).

24. «Черная пасха» (Black Easter. 1968).

25. «День после Судного» (The Day after Judgement, 1970).

26. Под псевд. Уильям Этелинг-младший — сб. «Снова о том, что под руками» (More Issue at Hand, 1970). Сборник критических статей.

27. Сб. «Города в полете» (Cities in Flight, 1970).

28. Сб. «Когда-нибудь» (Anywhen, 1970).

29. «…И звезды — сцена» (…And All the Stars a Stage, 1971).

30. «Век лета» (Midsummer Century, 1972).

31. «Время в шахматном порядке» ('The Quincunx of Time, 1973).

32. Под псевд. Уильям Этелинг-младший — сб. «История с намеком на Бога» (The Tale That Wags the God, 1987). Сборник критических статей.

33. Сб. «День дьявола» (The Devil's Day, 1990).

 

Джин Вулф

ПОДМЕНЫШ

Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА

Наверное, тот, кто найдет эти бумаги, поразится простодушию автора, спрятавшего их под камнем, вместо того, чтобы бросить в почтовый ящик, или картотечный шкаф, или, на худой конец, под фундамент, словом, в те места, которые считаются наиболее пригодными для хранения таких сочинений. Но в сложившихся обстоятельствах не умнее ли спрятать документы, подобные этим, в чреве сухой пещеры, как я и сделал? И все-таки это более надежный способ, чем картотечный шкаф. Скажите по совести, помните ли вы хотя бы один случай, когда бумаги перечитывались после того, как попали туда, если не считать тех случаев, когда какой-то скучающий клерк проводит очередную инвентаризацию? Да и кто будет их искать?!

Здесь, под нависающим над водой берегом, на отмели, живет гигантская черепаха, с твердокаменным крючковатым носом, когтистыми лапами и огромной хищной пастью. Весной, когда водяная дичь вьет гнезда и несет яйца, она любит проплывать под птенцами бесшумно, как тень. Иногда они успевают что-то пропищать, когда она схватит их за лапки, но даже в них куда больше жизни, чем будет в этих листочках, когда над ними сомкнутся железные челюсти почтового ящика.

Замечали вы когда-нибудь, как жадно они клацают, когда вы отнимаете руку? Невозможно вместо адреса написать на конверте «В Будущее» — ящик все перечеркнет и поставит сверху штамп: «В отдел невостребованных писем».

И все же я должен рассказать эту историю, ибо нерассказанная история — это что-то вроде преступления.

Мой отец умер, когда я служил в армии и находился в Корее. Дело было до вторжения Севера, и предполагалось, что я помогаю капитану обучать тамошний контингент американских войск искусству разрушения. Командование дало мне отпуск по семейным обстоятельствам, как только из госпиталя в Буффало пришла телеграмма с известием, что мой отец совсем плох. Наверное, все было сделано, как надо, во всяком случае сам я действовал без промедления, и все же он умер, пока я летел над Тихим океаном.

Я заглянул в гроб, где голубая шелковая обивка доходила до задубевшей коричневой кожи щек и обволакивала натруженные плечи, и вернулся в Корею.

Нет смысла долго расписывать то, что случилось потом: все можно прочитать в протоколах военно-полевого трибунала. Я не первый и не последний из тех, кто остался в Китае, и не первый и не последний из тех, кто затем передумал и вернулся домой. И в числе многих предстал перед судом. Не стоит вдаваться в подробности: скажем только, что некоторые из заключенных, сидевших вместе со мной в тюремном лагере, совсем иначе помнят все, что там творилось. Словом, вам вряд ли это понравится.

Там, в форте Ливенуорт, я постоянно вспоминал, как мы жили, пока мама не умерла. Как отец мог согнуть гвоздь двумя пальцами, когда мы жили в Кассонсвилле, и я пять раз в неделю ходил в школу Непорочного Зачатия. Кажется, мы уехали за месяц до того, как мне предстояло пойти в пятый класс.

Освободившись, я решил вернуться туда и оглядеться, прежде чем заняться поисками работы. У меня оставалось четыреста долларов, положенных на солдатский депозит еще до войны, и я давно усвоил искусство жить экономно. В Китае этому быстро учишься.

И теперь я хотел посмотреть, действительно ли река Канакесси кажется такой же гладкой, как тогда, давным-давно, и вправду ли детишки, игравшие в бейсбол, успели пережениться, и какими они стали сейчас. Получилось, что какая-то часть моей жизни вроде бы оторвана, отделена от «материка». Поэтому стоило вернуться и посмотреть на этот «остров». Был там один жирный парнишка, который вечно смеялся без всякого смысла, но я забыл его имя. Зато вспомнил подающего, Эрни Коту, веснушчатого, с выступающими верхними зубами, который учился в моем классе: его сестра была центровой, когда мы не могли найти кого-то другого, и имела привычку жмуриться, пока мяч не ударялся о землю прямо перед ней. Питер Палмиери вечно хотел играть в викингов или кого-то в этом роде и довольно часто перетягивал нас на свою сторону. Его старшая сестра Мария командовала и воспитывала нас с высоты своего почтенного тринадцатилетнего возраста. Где-то на заднем фоне маячил еще один Палмиери, младший брат Пол, наш неизменный «хвостик», внимательно наблюдавший за нами огромными карими глазищами. Должно быть, в то время ему было года четыре. Он никогда ни во что не вмешивался, но все мы считали его ужасным надоедой.

С транспортом мне повезло, так что из Канзаса я выбрался довольно быстро. И через пару дней решил, что уж следующую ночь проведу в Кассонсвилле. Но, похоже, удача напрочь мне изменила — как раз рядом с небольшой закусочной, где шоссе штата ответвлялось от федеральной автострады. Пришлось держать поднятым большой палец почти три часа, прежде чем парень в старом микроавтобусе «форд» предложил меня подвезти. Я промямлил что-то вроде благодарности, бросил старый вещевой мешок на заднее сиденье еще прежде, чем присмотрелся к водителю. Рядом со мной сидел Эрни Кота, я узнал его с первого взгляда, хотя дантист потрудился над его зубами, и теперь они не выпирали из-под верхней губы. Я немного позабавился, стараясь напустить тумана, прежде чем он понял, кто перед ним, ну а потом мы, как всякие однокашники, встретившиеся после долгой разлуки, принялись благодушно болтать о прежних временах.

Припоминаю, как мы проехали мимо босого малыша, стоявшего на обочине дороги, и Эрни сказал:

— Помнишь, как Пол вечно путался под ногами, и мы измазали его волосы коровьим навозом? А на следующий день ты рассказывал, что получил взбучку от мамы Палмиери.

Такие подробности давно выветрились у меня из памяти, но стоило Эрни упомянуть об этом, и все вернулось.

— Слушай, — заметил я, — просто позор, как мы издевались над этим мальчишкой. Он считал нас важными шишками, а мы за это заставляли его страдать.

— Ничего с ним не сделалось, — отмахнулся Эрни. — Погоди, вот увидишь его! Он уложит нас одной левой!

— Семья до сих пор живет в городе?

— Еще бы!

Эрни съехал с асфальта, и из-под колес полетели фонтаны пыли и щебенки.

— Никто и никогда не уезжает из Кассонсвилля, — объявил он, выровняв машину, и на секунду оторвал глаза от дороги, чтобы взглянуть на меня. — Знаешь, Мария теперь медсестра у старого дока Уитта. А родители купили маленький мотель на краю ярмарочной площади. Хочешь, подвезу тебя туда, Пит?

Я спросил, сколько они берут за номер, и так как цена оказалась вполне приемлемой, а мне все равно куда-то нужно было бросить старые кости, охотно согласился. Пять-шесть миль пролетели в молчании, прежде чем Эрни снова заговорил:

— Эй, а помнишь, как вы подрались? Там, у реки. Ты хотел привязать камень к лягушке и утопить, а Мария не давала. Ну и потасовка вышла!

— Это была не Мария, а Питер, — поправил я.

— Ты что, спятил? Это было лет двадцать назад! Питер тогда еще не родился!

— Ты, должно быть, имеешь в виду другого Питера. Я говорю о Питере Палмиери, брате Марии.

Эрни пялился на меня очень долго, и я уже начал бояться, что мы слетим в кювет.

— Ну, а я о ком? — выдавил он. — Только малышу Питеру сейчас лет восемь-девять, не больше.

Он снова уставился в лобовое стекло.

— Ты думаешь о Поле, да только вот подрался-то с Марией! Пол был тогда совсем еще крохой.

Мы снова помолчали, и это дало мне время вспомнить ту стычку на берегу реки. Четверо-пятеро мальчишек, наша компания, подошли к тому месту, где всегда привязывали ялик, на котором добирались до каменистого бесплодного островка на самой середине реки. Мы собирались поиграть в пиратов или разбойников, но оказалось, что ялик отвязался от причала и уплыл. Питер попытался уговорить нас поискать его ниже по течению, но остальным было ужасно лень. Это был один из тех жарких, душных летних дней, когда пыльные столбы висят в воздухе и почему-то ужасно хочется кого-нибудь вздуть. Не пойму, как мне удалось поймать лягушку и поддаться мысли поэкспериментировать.

Да, а ведь Эрни в чем-то прав! Мария действительно пыталась помешать мне, и я швырнул ей камень прямо в глаз. Но какая же это драка? А уже потом Питер решил отомстить за сестру. Именно с ним мы сцепились и покатились в колючие сорняки, царапаясь и рыча, скользя пальцами по мокрой от потачкоже противника. Да, мы поцапались с Марией, но именно Питер заставил меня срезать веревочку с лягушачьей ноги и отпустить беднягу. Стоя бок о бок, мы наблюдали, как маленькая зеленая попрыгунья скачет к воде, и когда до спасения остался всего только шаг, я выбросил руку и ловким броском пришпилил лягушку к земле широким лезвием скаутского ножа.

Мотель Палмиери назывался «Приют Туриста» и состоял из десяти белых коттеджей и главного здания с кафе в виде выступа на фасаде, на котором красовалась большая вывеска — ЕШЬ. Прямо таки Будда, повелевающий кузнечикам.

Мама Палмиери, к моему удивлению, мгновенно узнала меня и чуть не задушила в объятиях. Сама она почти не изменилась, только волосы чуть поседели на висках, но основная масса была такой же черной и блестящей, как раньше. И хотя она всегда была полной, больше не расползлась, разве что немного обрюзгла. Вряд ли папа узнал меня, хотя подарил одну из своих редких улыбок. Сам он был маленьким, темноволосым коротышкой философского склада, крайне неразговорчивым. Думаю, люди при первой встрече обычно предполагали, что в этой семье верховодит жена, но, по правде говоря, это она считала его надежным, как скала, в любой беде. И, с практической точки зрения, мама была почти права, ибо муж обладал неистощимым терпением и несокрушимым здравым смыслом сицилийского ослика, то есть всеми теми качествами, которые делали это упрямое животное традиционным компаньоном бродячих священников и «пустынных крыс».

Палмиери хотели, чтобы я остановился в комнате Марии (она отправилась в Чикаго на какой-то семинар медсестер и должна была вернуться только к концу недели), да еще в качестве гостя, и настояли, чтобы я питался вместе с семьей. Но я заставил их сдать мне коттедж за пять долларов в день (они клялись, что это полная оплата), зато насчет еды пришлось уступить. Мы все еще болтали ни о чем, как всегда в таких случаях, когда пришел Пол.

Ни за что не узнал бы его, если бы встретил на улице. Но он понравился мне с первого взгляда: высокий, широкоплечий, смуглый, серьезный парнишка с красивым профилем, о существовании которого он вроде бы и не подозревал.

Объяснив сыну, кто приехал, мама забеспокоилась насчет ужина и стала гадать, когда явится домой Питер. Пол успокоил ее, заверив, что только сейчас видел Питера, болтавшегося вместе с шайкой приятелей на выходе из города. Он сказал, что предложил подвезти брата, но тот отказался.

Что-то в выражении его лица меня смутило. Я вдруг вспомнил, как Эрни уверял, будто Питер моложе Пола, и что-то в словах Пола служило тому подтверждением. Правда, сам он носил свитер с эмблемой колледжа, и все ужимки и повадки, неуверенные и одновременно дерзкие, выдавали мальчишку, старавшегося выглядеть мужчиной. И все же он говорил о ком-то гораздо моложе себя.

Чуть погодя мы услышали, как хлопнула дверь. Чьи-то маленькие ноги протопали по ступенькам. И увидев его, я понял, что с самого начала подсознательно ожидал именно этого. На пороге стоял Питер. Только ему на вид было лет восемь. Не какой-то парнишка, похожий на итальянца, а именно Питер, с острым подбородком и черными глазами. Он, кажется, совсем меня не помнил, а мама его все хвасталась, что, мол, немногие женщины в пятьдесят способны произвести на свет здорового сына.

Этой ночью я лег спать пораньше.

Естественно, весь вечер я был как на иголках, гадая, знают ли они что-то обо мне, но, засыпая, думал только о Питере и долгое время был не способен сосредоточиться ни на чем ином.

Назавтра была суббота, и поскольку у Пола оказался выходной (летом он обычно подрабатывал), он предложил покатать меня по городу.

Он водил «шевроле» пятьдесят четвертого года, который едва ли не собрал своими руками и очень этим гордился.

После того, как мы осмотрели все обычные достопримечательности, коих в Кассонсвилле было немного, я попросил приятеля переправить меня на речной островок, где мы часто играли мальчишками. Пришлось прошагать пешком почти милю, потому что в этом месте дорога проходила довольно далеко от реки, но именно таким путем мы ходили тогда. Из сухой травы веерами разлетались потревоженные кузнечики.

Подойдя к самой воде, Пол удивленно протянул:

— Странно, здесь обычно швартуют ялик, которым мальчишки добираются до острова.

Я посмотрел в сторону острова и заметил у края воды привязанную к кусту лодчонку, вроде бы даже ту самую, которой мы сами пользовались в детстве. Кто знает, может, так оно и было. Но куда больше меня интересовал сам остров. Он оказался гораздо ближе к берегу, собственно говоря, и сама Канакесси была куда уже, чем мне запомнилось, но все это вполне естественно, так как весь Кассонсвилль как бы усох. И все в нем съежилось, включая сам город. Но больше всего поражало, что остров, похоже, увеличился в размерах. В центре находилась возвышенность, почти холм, который постепенно сползал вниз и резко обрывался на дальнем краю. Все вместе это занимало четыре-пять акров.

Через несколько минут мы увидели мальчика, и Пол крикнул ему, чтобы тот привел ялик. Парнишка послушался, и Пол сел за весла. Помню, как боялся, что лодка уйдет на дно и молчаливая вода затопит нас: и без того она колыхалась не более чем в дюйме от борта лодки, несмотря на то, что мальчик вычерпывал просачивающуюся через доски влагу ржавой банкой.

На острове оказались еще трое ребят, включая Питера. В песок были воткнуты самодельные мечи из длинных палок, к которым гвоздями прибивались короткие поперечины. Никто из мальчишек не брал их в руки. При виде Питера, именно такого, как в моем детстве, я словно снова стал ребенком и пристально вгляделся в остальных, пытаясь их узнать, — хотя на самом деле этого не могло быть. Какие-то ничем не примечательные незнакомые ребята. Хочу сказать, что чувствовал я себя слишком высоким, нескладным, чужим здесь, в этом единственном месте, где хотел быть. Может, потому, что мальчишки выглядели угрюмыми, явно злились на то, что их игру прервали, и боялись выглядеть смешными. А может, потому, что каждое дерево, камень, куст, ягодник были знакомы и ничуть не изменились, просто забылись… до тех пор, пока я их не увидел.

С берега остров казался ближе, хотя и больше, чем я помнил. Теперь между сушей и краем земли было куда больше воды. Иллюзия казалась настолько странной, что я похлопал Пола по плечу и сказал:

— Пари, что не сможешь докинуть камень до берега.

Пол расплылся в улыбке.

— Сколько ставишь?

— Да не получится у него, — вмешался Питер. — И ни у кого не получится.

Первые нормальные слова с нашего появления здесь. Остальные что-то сердито бурчали.

Я, так или иначе, собирался заплатить Полу за бензин, поэтому пообещал, что если он добросит камень, наполню его бак на первой же заправке по пути домой.

Камень взлетел в воздух, описав высокую дугу, как выпущенная из лука стрела, и, наконец, с плеском упал в воду, насколько я могу судить, футах в тридцати от берега.

— Ну вот, — завопил Питер, — я же говорил!

— Мне показалось, что до берега совсем близко, — возразил я.

— Должно быть, солнце тебя ослепило, — уверенно заговорил Пол.

— Камень упал футах в четырех вверх по обрыву.

Подняв еще один камешек, он принялся перебрасывать его с руки на руку.

— Если хочешь, я повторю.

Сначала я просто ушам не поверил. В жизни не подумал бы, что Пол из тех, кто обманом пытается получить деньги за проигранное пари!

Я оглянулся на мальчишек. Обычно они так и загораются, стоит предложить побиться об заклад, но эти чересчур рассердились на наше вторжение, чтобы вмешаться. Однако все смотрели на Пола с величайшим презрением, каковое способны испытывать только дети и только к подобным типам.

— Ладно, плачу, — кивнул я и попросил мальчишку сесть с нами в ялик, чтобы потом привести его назад.

Когда мы подошли к машине, Пол упомянул, что сегодня в административном центре округа будет бейсбольный матч, играют команды класса «А». Поэтому мы поехали прямо туда и посмотрели игру. То есть я сидел, тупо уставившись в пространство, а когда игра кончилась, так и не смог сказать, какой счет.

По пути домой я купил Полу бензин.

Мы вернулись как раз к ужину, а после трапезы вместе с Полом и папой Палмиери уселись на крыльце с банками пива. Немного потолковали о бейсболе, а потом Пол ушел. Я рассказал папе несколько историй о том, каким Пит был в детстве, когда повсюду бегал за нами, и о драке с Питером из-за лягушки. И стал ждать, когда он меня поправит.

Папа долго молчал, и наконец я не выдержал:

— В чем дело?

Папа разжег потухшую сигару и вздохнул.

— Ты все знаешь, — утвердительно буркнул он.

Я честно признался, что ничего не знаю и уже начал думать, будто медленно схожу с ума.

— Хочешь послушать? — спросил он голосом, который мог бы принадлежать автомату, если бы не итальянский акцент. Я кивнул.

— Мы с мамой приехали из Чикаго, когда Мария была совсем крошкой, тебе это известно?

— Что-то такое слышал.

— Подвернулась неплохая работенка — десятником на кирпичном заводе. Вот мы и переехали.

— Да, помню, я в то время тут жил.

— Мы сняли маленький белый домик на Франт-стрит и разложили вещи. Даже купили кое-что новое. Все знали, что у меня хорошая работа, и охотно давали в кредит. Думаю, мы пробыли в городе пару месяцев, когда я вернулся с работы и увидел в доме незнакомого парнишку. Мама держала Марию на коленях и приговаривала:

— Смотри, Мария, это твой старший братик.

Я подумал, что у нее, наверное, в голове помутилось или она просто меня разыгрывает, словом, что-то в этом роде. Вечером парнишка ужинал с нами, словно в этом нет ничего особенного.

— И что вы сказали? — допытывался я.

— Да ничего. В девяти случаях из десяти это самое лучшее, что можно сделать. Выжидал и смотрел в оба глаза. Приходит ночь, и парень поднимается наверх, в маленькую комнатку, которой мы не собирались пользоваться. Ложится и засыпает. Не поверишь, у него там стоит топчан, в шкафу его вещи, на столе учебники и все такое. Мама говорит, что придется купить ему настоящую кровать, поудобнее, когда видит, как я заглядываю в комнату.

— Но она единственная, кто…

Папа закурил новую сигару, и я вдруг осознал, что уже совсем стемнело и мы оба говорим так тихо, словно опасаемся чужих ушей.

— Все, — ответил он. — Назавтра после работы я иду в школу к монахиням. Думаю, если опишу его приметы, может, они узнают, кто он.

— И что же?

— Стоило назвать свое имя, как они в один голос запели: ах, вы папа Питера Палмиери! Прекрасный ребенок!

Он снова долго молчал, прежде чем добавить:

— Когда в следующий раз получаю письмо от своего отца из Старого Света, он спрашивает: «Как мой маленький Питер?»

— Вот так просто? И все?

Старик кивнул.

— С тех пор он живет с нами. И в самом деле, хороший мальчик, лучше, чем Пол или Мария. Но он так и не вырос. Сначала он — старший брат Марии. Потом — брат-близнец. И, наконец, младший брат. Скоро он станет слишком маленьким, чтобы принадлежать маме и мне, и тогда, думаю, уйдет. Ты единственный, если не считать меня, кто заметил. Ты ведь играл с ним в детстве, верно?

— Да.

Мы просидели на крыльце еще с час или больше, но разговаривать уже не хотелось. Когда я встал, папа вдруг встрепенулся.

— И еще одно. Трижды я брал святую воду из церкви и брызгал на него, спящего. Ничего. Ни ожогов, ни криков, вообще ничего.

Настало воскресенье. Я надел лучшее, что у меня было: чистую спортивную рубашку и приличные брюки — и попросил водителя грузовика, остановившегося у кафе, подвезти меня в город. Я знал, что монахини из Непорочного Зачатия обязательно пойдут к первым двум мессам. Поэтому и хотел улизнуть от Палмиери, которые наверняка потребовали бы, чтобы я отправился с ними. Так что пришлось часа три прошляться по городу: все было закрыто. Потом я подошел к маленькому монастырю и позвонил. Открыла молодая незнакомая монахиня и отвела меня к матери-настоятельнице, оказавшейся сестрой Леоной, которая когда-то преподавала в третьем классе. Она почти не изменилась. Монахини вообще редко меняются: прикрытые накрахмаленным убором волосы, ни капли косметики. Во всяком случае, стоило увидеть ее, как возникло ощущение, что я только вышел из класса. Не думаю, правда, что она меня вспомнила, хотя я назвал свое имя. Объяснив, в чем загвоздка, я попросил показать личное дело Питера Палмиери. И она отказалась. У них наверняка было полно записей, табелей и дневников, накопившихся за двадцать или более лет, но хотя я молил, заклинал и орал, а под конец и угрожал, она непреклонно повторяла, что личное дело каждого ученика — вещь конфиденциальная, оно может быть показано только с разрешения родителей.

Тогда я изменил тактику. Прекрасно помню, что когда учился в четвертом классе, фотограф сделал общий снимок. Как сейчас вижу фотографа, то и дело нырявшего под темную тряпку и снова выглядывавшего на свет Божий. Ну в точности согбенная монахиня, которая целится в камеру! Я спросил сестру Леону, нельзя ли взглянуть на фото. Поколебавшись, она все же согласилась и велела молодой монахине принести большой альбом, где хранились все классные фото с того года, когда была основана школа. Я попросил поискать снимок четвертого класса сорок четвертого года, и она, пошуршав бумагой, открыла нужную страницу.

Нас выстроили ровными рядами на школьном крыльце попеременно, мальчиков и девочек. В точности, как я помнил. У каждого мальчика по бокам стояли девочки, а впереди и сзади — по мальчику. Я был уверен, что Питер стоял прямо за мной, на одну ступеньку выше, и хотя я не вспомнил имен девочек, стоявших справа и слева, но узнал лица.

Снимок немного пожелтел и выцвел, но, увидев школьное здание по пути в монастырь, я поразился, насколько новее оно казалось тогда. Я нашел на снимке то место, где должен был находиться сам, во втором ряду от двери и примерно на три ступеньки выше нашей учительницы, сестры Терезы. Но моей физиономии там не было. Вместо нее между двумя девочками выделялось крохотное, но отчетливо видное загорелое лицо Питера Палмиери. Я пробежал глазами по списку имен внизу снимка, но мое имя там не значилось. А его — значилось.

Уж не знаю, что я наплел сестре Леоне и как выбрался из монастыря. Только помню, как мчался куда-то по почти пустым воскресным улицам, пока не набрел на редакцию местной газеты. Солнечные лучи отражались от позолоченных букв вывески, а стекло в окне сверкало слепящим пламенем, но я сумел разглядеть смутные силуэты людей внутри. Поэтому принялся пинать дверь ногой, пока один из них не открыл дверь и не впустил меня в пропахшую чернилами комнату. Там оказались два сотрудника. Я никого не узнал, но все же выжидающее молчание хорошо смазанных, блестящих прессов было так же знакомо, как все остальное в Кассонсвилле. Знакомо и неизменно еще с тех пор, как я вместе с отцом приходил сюда давать объявление о продаже дома.

Я слишком устал, чтобы пикироваться с ними. Словно в монастыре из меня что-то вынули, и я ощущал свой пустой живот, с глотком горького кофе на самом дне.

— Пожалуйста, сэр, выслушайте меня, — попросил я. — Был такой мальчик по имени Пит Палмер. И родился он в этом городе. Остался в Корее, когда военнопленных обменивали в Панмунджоне, и отправился в Красный Китай. Там работал на текстильной фабрике, а когда решил вернуться домой, его засадили в тюрьму. Он сменил имя, после того как Уехал отсюда, но это не имеет значения. Наверняка здесь о нем много чего осталось, потому что он был местным. Можно посмотреть ваши архивы, кончая августом и сентябрем пятьдесят девятого? Пожалуйста.

Они переглянулись и уставились на меня. Один — совсем старик с плохо прилаженной вставной челюстью и в зеленых очках: копия киношного газетчика. Второй — жирный, со злобной мордой и тупыми глазами-пуговицами.

Наконец старик прошамкал:

— Ни один кассонсвилльский мальчишка не продался коммунистам! Уж я бы знал!

— Так я могу посмотреть? Пожалуйста, — повторил я.

Он пожал плечами.

— Пятьдесят центов в час за пользование архивом. Страниц не вырывать. Ничего с собой не уносить.

Я дал ему два четвертака, и он повел меня в архив. Но там ничего не оказалось. Даже за пятьдесят третий, когда производился обмен. Я попытался найти газетное объявление о моем рождении, но документы до сорок пятого года не сохранились: старик объяснил, что они «сгорели вместе со старой лачугой».

Я вышел и немного постоял на солнце. Потом вернулся в мотель, собрал вещи и отправился на остров. На этот раз ребятишек там не оказалось. Было очень одиноко. И очень спокойно. Я немного побродил и нашел пещеру на южной стороне. Лег на траву, закурил последнюю из двух оставшихся сигарет, слушая плеск волн и глядя в небо. Не успел я опомниться, как уже стемнело. Пожалуй, пора домой.

Когда берег реки растворился во мраке, я отправился в пещеру. Спать.

Теперь я думаю, что с самого начала понимал: больше мне острова не покинуть. На следующее утро я отвязал ялик и пустил вниз по течению, хотя знал, что мальчишки найдут его зацепившимся за какой-нибудь сучок и приведут обратно.

…Как я живу? Люди приносят кое-что. Рыбачу целыми днями. Даже зимой. Подледный лов называется. Здесь, на острове, растут черника и грецкие орехи. Много размышляю, и если хотите знать, это куда лучше, чем те вещи, без которых, по словам приплывающих ко мне на остров людей, невозможно обойтись.

Вы бы удивились, узнав, как много народа хочет со мной потолковать. Один-два посетителя каждую неделю! Привозят мне рыболовные крючки, а иногда одеяло или мешок картофеля. Некоторые даже клянутся, что много бы отдали, лишь бы оказаться на моем месте.

Ну, и мальчишки, разумеется, приплывают. Я не имел в виду их, когда говорил о посетителях. Папа ошибался. У Питера по-прежнему та же фамилия, и, вероятно, так будет до скончания века, вот только мальчики редко зовут его по фамилии.

 

Шон Макмаллен

БАШНЯ КРЫЛЬЕВ

Иллюстрация Алексея ФИЛИППОВА

Барон Реймонд во главе своего войска прибыл в Башню Крыльев утром последнего дня июня 1303 года, почти сразу же после летнего равноденствия. Погода выдалась ясной, теплой и безветренной. Деревня, что лежала рядом с башней, была покорена и занята настолько быстро, можно сказать, молниеносно, что ни с той, ни с другой стороны потерь не случилось. Однако гонец добрался до башни задолго до того, как люди Реймонда приготовились к внезапной атаке. Леди Анджела сама соизволила выслушать измученного селянина, который, задыхаясь и глотая слова, во второй раз выпалил грозное предупреждение.

— Англичане, вооруженные, дюжины, дюжины, дюжины, — пыхтел он так громко, словно на него давила свинцовая тяжесть. — Солдаты Реймонда.

Леди Анджела накинула подбитый мехом плащ поверх блио с красивым кушаком. Темные волосы, разделенные прямым пробором, заплетенные в две косы и уложенные в прическу «бараний рог», прикрывала тончайшая вуаль. Какой разительный контраст между этим олицетворением изящества и хрупкости и грубыми мужчинами в доспехах, толпившимися вокруг нее. И все же она была их предводителем.

— Я приказал поднять мостик и расставил лучников на стенах, как только он прошел в ворота, — доложил сенешаль. — Людей Реймонда можно увидеть с дворовой стены. Башня окружена. Думаю, там не менее трех тысяч англичан, и они уже расчищают землю под лагерь. Примерно на триста ярдов к югу.

Они поднялись по ступенькам, ведущим на стену, и убедились, что англичане и в самом деле рубят кустарник и возводят шатры.

— Солнце почти весь день будет у них за спиной, — заметила леди Анджела, — и кроме того, они вне досягаемости стрел наших лучников.

— Вы правы, госпожа. Недаром барон считается опытным и храбрым воином.

— Не забудьте, он умеет читать и писать. Прочел все мои книги, когда два года назад мы вернули его к жизни и ухаживали до тех пор, пока он окончательно не оправился.

— И взгляните, чем он платит за вашу доброту.

— Я ничего иного не ожидала. Таков мир.

Сенешаль никогда не переставал удивляться необычайной способности леди Анджелы понимать суть вещей и глядеть в самый корень. Остальным женщинам не было дела ни до чего, кроме детей и хозяйства. Она же владела одиннадцатью языками, с девятнадцати лет управляла башней и помогла своим людям выдержать две осады. Кроме того, она успела написать четыре трактата: по математике, лекарственным растениям, принципам действия рычагов и способам птичьего полета. На самом верху Башни Крыльев была устроена голубятня, и леди Анджела проводила много времени, сидя у окна и наблюдая, как птицы взмывают в небо и кружат над башней. Кроме того, она часто рисовала их на аспидной доске и пергаменте. Бывало и так, что ее «птицы» представляли собой сооружения из красного шелка и стеблей камыша. В округе поговаривали о колдовстве. Творения леди Анджелы не давали покоя не только крестьянам, но и знати, не говоря уже о служителях Божьих.

— Барон прочел вашу книгу о крыльях и полетах, пока восстанавливал силы, — напомнил сенешаль. — Должно быть, поэтому донес английскому королю, что вы ведьма, и воспользовался этим предлогом для нападения.

— Если не он, так кто-нибудь другой, — философски заметила леди Анджела.

Барон Реймонд и его главный специалист по осадным орудиям Уот мерили шагами участок плотной утоптанной земли, тянувшийся на двести ярдов от внешней защитной стены Башни Крыльев.

Двое его рыцарей в это время стояли на страже, но со стороны крепости не вылетело ни одной стрелы.

— Довольно ровная поверхность для большой машины, ваша милость, и идеальное расстояние от стен, — объявил Уот. — Стрелы сюда просто не долетят, зато требушет может действовать в полную мощность.

Реймонд, сложив руки на груди, мрачно оглядывал башню. Внешнюю стену окружал наполненный водой ров. В самом центре возвышалась единственная, тонкая, элегантная башня, как говорили, самая высокая в Англии, Шотландии и Уэльсе. Летом 1301 года он пробыл здесь два месяца после того, как был найден в ближайшем лесу раненым и сгорающим от жара. В то время леди Анджеле исполнилось двадцать восемь. Она лечила его маслами и настоями собственного изготовления. Некоторые были из трав, собранных на ближайших лугах, остальные привозили из таких далеких стран, как Святая земля, Африка и даже легендарный Китай. Лекарства сняли жар, вытянули гной из ран и вернули больному силу.

— Ваша милость, правду говорят, что она ведьма? — осведомился Уот.

— По крайней мере, так утверждают епископы. Она изобретает устрашающие машины и изучает запретные искусства.

— Но машина, которую собираемся создать мы, не менее устрашающа, — возразил Уот, потирая шею. — Всего за один день она способна разрушить стены замка, на постройку которых ушел десяток лет.

— Да, но моя осадная машина сделает работу для Эдуарда Длинноногого. Он христианский монарх, помазанник Божий, так что церковники вряд ли осмелятся оскорбить его. Поэтому меня и не обвинят в сговоре с сатаной.

Уот уже хотел что-то ответить, но разум все еще не мог охватить всю сложность рассуждений господина. Поэтому он закрыл рот, сосредоточенно нахмурился и, наконец, почесал в затылке. Барон рассмеялся.

— Такое сочетание мыслей и слов называется логикой. Мавры изучили ее по работам древних греков, а уж я все узнал от Олрена.

— Вашего мавританского друга? Не доведет он до добра, ваша милость.

— Зато, вполне вероятно, поможет заполучить Башню Крыльев, которую я передам своему королю. Олрен сейчас в башне.

— Шпионит за леди Анджелой, ваша милость?

— Можно сказать и так. Прикажи крестьянам расчистить участок и валить лес.

А в это время леди Анджела стояла на верху башни. Полная зерна ладонь совсем скрылась под крыльями голодных, дерущихся за еду птиц. Гость из Мавритании прислонился к южной стене, глядя на второй лагерь, который устраивали английские завоеватели. Стражники обходили его дозором по всему периметру, шатры были поставлены, выгребные ямы почти вырыты, а плотники воздвигали временный забор, чтобы уберечься от метких лучников леди Анджелы. В лесу раздавался стук топоров, сопровождаемый грохотом падающих деревьев.

— Англичане валят дубы, — заметил Олрен.

— Я считала количество ударов на каждое дерево, — вздохнула леди Анджела. — Они рубят самые толстые деревья. Не из тех, что идут на костер.

— Вы очень наблюдательны, прекрасная госпожа. И какой же вывод сделали?

— Они строят осадную машину. Барон Реймонд — мастер по стенобитным орудиям и намерен взять эту башню.

— Превосходно! В точности мои мысли! Житейская мудрость подсказывает: неплохо бы вашим людям броситься в атаку и уничтожить почти готовое устройство.

— У меня всего пять рыцарей, девять дюжин лучников, в два раза больше солдат и пятьсот крестьян с пиками. По моим подсчетам, войско барона состоит из трех тысяч закаленных ветеранов и такого же количества крестьян и ремесленников. В этих обстоятельствах мы вряд ли можем что-то предпринять. Пусть за нас борются стены.

— Стены — союзники ненадежные, прекрасная леди. Правильно собранный требушет сможет расправиться с ними за день.

— Я могла бы изобрести требушет, который кидал бы их камни обратно, — заметила леди Анджела. — У нас много леса, и рабочие руки есть.

— Значит, вы так и сделаете?

— Нет. Почти все мои плотники жили в деревне, где перестраивали мост через реку. Здесь осталось только двое. А у барона — около шестидесяти. Его орудие будет готово за неделю. Мне же понадобится, дай Бог, месяц.

— Как ни грустно, но вы правы. И что же будет, когда стены падут?

— Король Эдуард приказал взять эту башню. Барон Реймонд мечтает снискать милость короля. Многие церковники ждут не дождутся, пока меня сожгут, как ведьму. Едва первый камень врежется во внешнюю стену, мой сенешаль сдаст башню и станет молить барона сохранить жизнь всем вам.

— Нам, прекрасная леди? А что будет с вами?

— Я воссоединюсь со своими птицами.

Барон Реймонд снова мерил шагами расчищенный участок, устанавливая вехи через определенные интервалы. Уот шагал рядом, наблюдая и оценивая работу. Прямоугольное дубовое основание огромного требушета было уже закончено, и плотники прикрепляли четыре колеса, каждое в половину человеческого роста.

— При таком расположении вех, ваша милость, вы промахнетесь ярдов на двадцать, — указал Уот.

— Прекрасно, воспользуемся этой повозкой вместо мишени, — решил барон, показывая на брошенную около рва телегу. Заложив руки за спину, он в который раз засмотрелся на башню.

— Жаль рушить такую прекрасную постройку, — заметил Уот.

— И все же башню нужно взять.

— Говорят, вы когда-то ухаживали за леди Анджелой. Разве не затем вы поехали во Францию, чтобы победить на турнире, устроенном в ее честь?

— Я выиграл три турнира в ее честь.

— О, какое благородство!

— Она даже не ответила на мои письма, — вздохнул барон, качая головой.

— На многих дам производят неизгладимое впечатление воинские подвиги, ваша милость.

— Только не на леди Анджелу. Ее пренебрежение и холодность огорчили и рассердили меня.

— Возможно, она пренебрегает всеми мужчинами?

— Нет, эта леди восхищается только ученостью. В 1292 году, проезжая через Оксфорд, она повстречала престарелого монаха, великого ученого по имени Роджер Бэкон. Он тронул ее сердце куда сильнее, чем самый храбрый, самый благородный рыцарь. И вбил ей в голову мечты о том, что он назвал «устройствами для полетов», а также неуважение к властям в целом и к церкви в частности. Увы, я умею читать и писать, но не считаюсь ученым. Куда мне до престарелого монаха, который уже десять лет как мертв! Поэтому и прибыл сюда, а сейчас строю осадную машину, чтобы привлечь ее внимание другими средствами.

Корф и Гай осмотрели двенадцать блоков из песчаника, что были расставлены аккуратными рядами перед их шатрами. Каждый весил около четырехсот фунтов.

— Прекрасный твердый камень, — заметил Гай.

— Способный пробить дыру в самой мощной замковой стене.

— Замки выходят из моды. Скоро их совсем не останется.

— В таком случае, как же сохранять мир? — удивился Гай, почесывая голову.

— Постоянная армия. Стены замка способствуют лени хозяев. Стены не нуждаются ни в еде, ни в убежище. А вот люди требуют зерна в амбарах и золота в сундуках. Это означает мудрое правление и тяжкий труд.

— У барона Реймонда есть замок.

— Да, но он в нем не нуждается.

Оба повернулись в сторону Башни Крыльев, возвышавшейся над зелеными летними полями. Голуби лениво кружили над ней, дым из кухонных труб поднимался за стенами. В ста футах от стены надрывался барон, поднимая тяжеленное бревно с каменными противовесами. Присев, он вскинул груз над головой, встал, потом снова уселся на корточки и снова опустил. Проделав это раз тридцать, он остановился передохнуть, и Уот вручил ему рог с элем.

— Что это он делает? — прошептал Корф.

— Хочет стать сильнее, — пояснил Гай.

— Но он и без того могуч.

— Значит, ему так не кажется.

— Да уж, настоящий храбрец наш барон.

— Ну, пора за работу.

Они устроились поудобнее и принялись долбить. Когда явился Уот, пожелавший проверить, как идут дела, среди осколков и пыли возвышались два каменных шара по триста фунтов весом каждый, а каменотесы усердно трудились еще над двумя.

Через три дня после прибытия Реймонда в лагере появилась упряжка быков, тащившая уложенный на пять телег длинный сосновый ствол. Уот тщательно осмотрел ствол диаметром приблизительно два фута и почти идеально прямой, одобрительно кивнул и велел строить четыре опорных рамы. Только потом телеги убрали, и двадцать плотников, вооруженных теслами, принялись сначала сдирать кору, а потом обрабатывать светлую влажную древесину. К вечеру ствол превратился в восьмиугольную балку.

Уот вынул веревку с узелками и древесный уголек, отмерил две точки у основания и позвал старшего плотника.

— Принеси сверло и просверли здесь и здесь, — велел он. — К утру нужно установить оси для корпуса и противовес.

— Значит, будем работать при свете факелов? — спросил плотник.

— К чему такая спешка, господин? Мы и так закончим завтра.

— Хозяйка башни наверняка строит свой требушет. Мы должны успеть первыми.

— Что там может построить женщина? У нее нет ни умения, ни сообразительности.

— Женщина, владеющая Башней Крыльев, разбирается в механике, математике и метательных машинах. И если вздумает создать свой требушет, он, вне всякого сомнения, будет метать камни с такой точностью, что наше орудие будет в два счета уничтожено вместе с плотниками вроде вас.

К утру отверстия были просверлены и расширены, как раз в тот момент, когда были готовы тяжелые деревянные оси. Под ясным голубым небом крестьяне спешили вырыть ямы для распилки, и вскоре туда потащили дубовые стволы. Плотники, трудившиеся посменно, поспешили превратить их в оси, рукоятки, штыри и стойки.

Леди Анджела, стоя на коленях в своей комнате, на самом верху башни, осторожно вставляла шип в шелковую петлю. Работая крошечным храповиком, она опустила метательную стрелу требушета высотой всего в двадцать дюймов. Олрен внимательно наблюдал за ее действиями с другого конца комнаты. Он был одет как английский дворянин, в шелковое сюрко, только тюрбан оставался мавританским.

— Секрет хорошего требушета в том, что его можно регулировать, — поясняла леди Анджела, не поднимая головы. — Он должен быть на колесах, так, чтобы приблизительный прицел можно было легко изменить и оптимизировать точность метания. Более тонкой регулировки можно достичь, чуть подвинув лоток для камня в любую сторону. Однако настоящее изящество конструкции кроется в ящике с противовесами.

— Машина идентична той, что воздвигается в двухстах ярдах за стенами башни, — заметил мавр.

— Противовес свисает с короткого конца стрелы требушета и поднимается по мере того, как опускается длинный конец. Вес камней в ящике — те самые мускулы, которые двигают рукой и швыряют каменный заряд. Опускающийся противовес немного толкает машину вперед, добавляя силы к метанию. Добавьте несколько камней, и дальность выстрела будет большей. Нет ничего проще. Это чудо-конструкция, совсем как мои прекрасные голуби.

— Прекрасная госпожа, эта чудо-конструкция предназначена для уничтожения вашей башни. По-моему, в ваших глазах она должна быть уродливее морды демона.

— Но почему? Разве ястреб становится уродливее оттого, что убивает голубей? Или кошка потому, что питается мышами?

— Ваши речи затейливее искусной вышивки, прекрасная госпожа, но стоит ли напоминать, что Башня Крыльев сейчас находится в положении мыши или голубя?

— Жизнь коротка, опасна и гнусна, Олрен, к тому же она неизменно ведет к смерти.

— Да, и, как правило, мучительной.

— Совершенно верно. Я могу погибнуть от крестьянского ножа, которым мне перережут горло, или от каменного шара, пущенного из требушета и врезавшегося в Башню Крыльев.

— Вероятнее всего, шар разобьет стену, в образовавшийся пролом хлынут воины Реймонда, и вас возьмут в плен.

— И сожгут, как ведьму.

— Прекрасная госпожа, вы создаете устройства из шелка и тростника, которые летают, словно птицы. Считается, что дама благородного рождения должна заниматься вышивкой или игрой на арфе, и уж, во всяком случае, не править своими поместьями и не командовать вооруженными людьми, не говоря уже о том, что подражать полету ангелов — великий грех.

Леди Анджела пожала плечами, но не подняла глаз от модели.

— Мои неверие и нечестивость хорошо известны. А ты какого мнения, Олрен? Что мне предпринять?

— Прекрасная госпожа, я всего лишь мавр. Не подобает мне высказывать собственное мнение.

— Но я имею право спросить. Это моя башня, и ты — мой гость.

— Я… желаю вам встретить человека, который… был бы достоин вас. И превосходил бы благородством рода. Родственную душу, которая бы понимала вас. Такого господина, который лелеял бы вас, вместо того, чтобы отдавать приказы и править силой.

— Неужели такой человек существует, о мудрый и справедливый мавр?

Я каждый день молю Аллаха, чтобы это оказалось так, прекрасная госпожа.

Леди Анджела наконец подняла глаза и показала на окно. Олрен подошел туда и выглянул наружу.

— Взгляни на парапетную стену. Там сидит лучник и ест хлеб с сыром. Рядом стоит миска с супом.

Олрен послушался и оглянулся как раз в тот момент, когда леди Анджела потянула за шнур модели. Ящик с противовесами, полный камней и песка, упал, потянув стрелу вниз. Праща выгнулась, отпустив на волю шип, промелькнувший мимо самого носа Олрена. Минуту спустя он шлепнулся в суп. Лучник вскрикнул, выругался и огляделся в поисках шутников. Но, не заметив ничего подозрительного, снял шлем и почесал в затылке.

— Поразительная точность! — с истинным восхищением выдохнул Олрен.

— Математический расчет, — поправила Анджела и, встав, открыла большой сундук, откуда вынула шнуры и охапку зеленого шелка.

— Олрен, в прошлом году, во время второго визита сюда, ты рассказал мне историю. Сто сорок лет назад в Константинополе один турок сделал белые крылья, со многими складками и сборками, скрепленные ивовыми прутьями. Потом надел крылья и спрыгнул с очень высокой башни.

Прекрасная госпожа, он свалился к подножию башни, переломал все кости и умер в муках. Мой прадед присутствовал при этом.

— И его описание крыльев перешло к тебе, а от тебя — ко мне. Я поразмыслила и усовершенствовала конструкцию. Теперь человек может падать с огромной высоты и останется жив.

Она подняла треугольник травянисто-зеленого шелка с длиной сторон приблизительно в ярд и тесемками, прикрепленными к каждому углу. С тесемок свисало переплетение кожаных ремней, но одна из них была короче остальных.

— Похоже на небольшой капюшон, — заметил Олрен. — Что это такое?

— Не знаю, как назвать, но с его помощью можно спрыгнуть с этой башни и благополучно приземлиться. Может, стоит назвать его летательным капюшоном.

Она вынула из ящичка мышку и прижала к себе.

— Здравствуй, Архимед, ты понимаешь, что эти варвары готовы вломиться в наш дом, — шепнула она, подув в крохотную усатую мордочку. — Ты знаешь, что случилось с первым Архимедом, не так ли?

— Римский солдат убил его, когда он работал над геометрической теоремой, — пропищал Олрен вместо мышки.

— Мы не можем допустить, чтобы ты разделил его судьбу, Архимед, но не бойся. Эти крылья тебя спасут.

Она подошла к окну, уселась на подоконник и ловко затянула ремешки на крохотном тельце.

— Посмотри! Ремни сделаны так, что держат Архимеда лишь тогда, когда он висит в воздухе. На земле он легко освободится.

Леди Анджела отпустила мышь. Треугольник шелка сначала падал камнем, потом сделал плавную неглубокую дугу, словно голубь, расправивший крылья. Мавр удивленно вскрикнул.

— Мышь, и летит!

— Если хватит шелка, и свиньи смогут летать, — засмеялась леди Анджела.

Архимед перебрался через стену двора, потом через внешнюю стену и ров. Мужчины вопили, тыкали в него пальцами, но никто не спустил стрелу. Лучникам Башни Крыльев запрещалось стрелять во все, что летало. И, наконец, шелковый треугольник опустился в поле рядом со рвом.

— Прощай, маленький друг, — грустно прошептала Анджела.

— Поразительно! — воскликнул Олрен.

— Но никакого колдовства. Я почти закончила летательный капюшон гораздо большего размера.

Олрен подошел к сундуку и заглянул туда. Сундук был до краев заполнен зеленым шелком и тонкими шнурами.

— Собираетесь сбежать, как мышка?

— В тот день, когда стены падут, я намереваюсь надеть свой капюшон и улететь.

— Но, прекрасная госпожа, вы можете разбиться! — встревожился Олрен. — Ваш вес в тысячу раз превосходит вес мыши!

— Люди летали и раньше. Почти триста лет назад монах-бенедиктинец Элмер из Молмсбери надел крылья, спрыгнул с церковной колокольни и пролетел шестьсот футов.

— И сломал обе ноги.

— Но выжил. Четыреста пятьдесят лет назад мавр Армен Фермен из Кордовы тоже полетел. Его парусиновые крылья описали большой круг, так что он благополучно приземлился у подножия башни, с которой прыгнул. Его соотечественник ибн Фернас проделал тот же опыт двумя десятилетиями позднее.

— И разбился. Прекрасная госпожа, до нас не дошло детального описания тех крыльев.

— Но я могу летать! Господь будет мне судьей, спасет от обвинений в колдовстве и не даст совершить грех самоубийства.

— К чему все это? Мышь способна спрятаться в траве, но вам придется пролететь немало миль, чтобы ускользнуть от людей Реймонда. Сможете ли вы превзойти мышь?

— Нет, я, скорее всего, плюхнусь в ров и, когда подбегут воины Реймонда, буду покрыта зеленой слизью и вонючей грязью.

— И это ничего не даст.

— О, нет, я, возможно, стану первой летающей женщиной!

Олрен пренебрежительно отмахнулся.

— Это не так. Ведьмы летают, хотя это запрещенное искусство.

Леди Анджела презрительно фыркнула.

— Поскольку ты мавр и не пользуешься доверием христианских судей, думаю, что могу кое в чем признаться. Как-то я переоделась и завела дружбу с ведьмами. Они делают мазь из аконита, белладонны и болиголова, потом втирают ее между бедрами, в самые интимные места. Я сопровождала их, пока они бегали по полям, зажав ногами метлы, не помня себя от вызванной ядом горячки, и вопили, что летают. Но на самом деле они просто были не в себе.

— Ваш скептицизм сияет во тьме ярче утренней звезды, прекрасная госпожа. Почему же вы так свято верите в свой летательный капюшон?

— С его помощью я могу стать первой женщиной, которая воспарит в небо, прежде чем ее сожгут как ведьму, а это великая честь. Если мне не удастся слететь с башни, я все равно умру. А что бы выбрал ты?

— Будь я красивой, умной и изобретательной христианкой, я… я бы отдался на милость барона Реймонда и епископов вашей церкви.

— Что не менее опасно, чем броситься вниз с башни в моем летательном капюшоне. Ученый мавр, я умру, пытаясь взлететь или в полете. Меня зовут Анджела: кто и когда слышал об ангеле без крыльев, и для чего нужны крылья, если не летаешь? В самых потаенных глубинах сердца я благодарна барону Реймонду. Он вынудил меня отодвинуть на второе место мою жизнь, поставив на первое вычисления и теории.

К концу первой недели осады все крестьяне в округе поняли, что победители не только хорошо вышколены, но и ведут себя смирно, а их единственная цель — захватить Башню Крыльев. Поэтому они вернулись к работе: стригли овец в тени деревьев, пока жены и дочери собирали и относили в сараи шерсть, косили траву, спеша срезать побольше, прежде чем она высохнет, молотили лен, превращая его в длинные шелковистые волокна. Люди Реймонда приглядывали за жнецами, очевидно, боясь бунта, но в остальном оставляли селян в покое. Погода по-прежнему держалась ясная и теплая.

На седьмой день осады на колесном основании были установлены мощные подмости, на которые опиралась метательная стрела. Осадная машина быстро приобретала необходимые очертания. Используя веревки, блоки и рычаги, работники в тот же день подняли стрелу на подмости. Следующий рассвет застал плотников за укреплением зажимов, предназначенных, чтобы удерживать стрелу на месте. В это же время барона Реймонда посетил высокопоставленный гость, правда, предпочитавший, чтобы о его визите никто не знал.

— Теперь машина больше походит на орудие, — заметил Эдуард Длинноногий, вместе с Реймондом обходя сооружение.

— Все остальные части готовы, включая ящик с противовесом, — ответил барон. — К вечеру все будет собрано.

— Означает ли это, что я смогу присутствовать при первом выстреле, если задержусь еще на день?

— Сир, если вам угодно задержаться еще на день, вы увидите, как гарнизон целой и невредимой башни сдастся.

Король просиял от восторга, но тут же нахмурился.

— Невредимой? — с подозрением переспросил он.

— Видите вон тот длинный и наклонный скат за требушетом? Это для моего нового и удивительно меткого снаряда.

— Ах, того самого, что изобрел для тебя твой мавританский друг Олрен?

— Вы знаете о нем, сир?

— Ты не раз посылал Олрена шпионить в Башню Крыльев, я же часто отправлял к тебе собственных соглядатаев, следить за твоей работой. Кроме того, им было поручено удостовериться, не изменяешь ли ты своему королю.

— Надеюсь, они хорошо говорили обо мне, сир.

— Говоря по правде, они почти не понимали того, что видели, но, по крайней мере, поклялись, что ты безупречно верен. Пожалуй, останусь-ка я еще на день. Где чудесные заряды твоего мавра?

— За скатом, под парусиной, сир. Наше соглашение все еще в силе?

— Когда Башня Крыльев попадет в мои руки, можешь делать все, что захочешь, со странной, спесивой и несговорчивой леди Анджелой. Что же до Олрена… как-то непривычно доверяться мавру.

— Нам необходимы его искусство, опыт и знания математики, сир. Неужели его вера имеет какое-то значение, если все замки Шотландии сдадутся вам?

— Думаю, ты прав.

Леди Анджела из окна башни наблюдала за вновь прибывшими. Не меньше двадцати всадников и шесть вьючных лошадей. Рыцари не походят ни на шотландцев, ни на сторонников Реймонда.

На башню поднялся сенешаль, запыхавшийся после тяжелого подъема по крутой лестнице.

— Сэр Филип Ноттингемский прибыл сражаться за вас, госпожа, — доложил он.

— Сражаться? Две дюжины против трех тысяч?

— Биться в честном поединке. Сэр Филип вызвал барона, и тот принял вызов. Посланец барона просит заключить перемирие, чтобы они могли драться в поле перед башней.

— Передай, что я дам ответ позже, и отошли его.

Не успел барон Реймонд поговорить с посланцем, как Уот вскрикнул и показал на башню. Огромная птица, с размахом крыльев, как у орла, слетела с верхушки башни и направилась к ним. Все, словно зачарованные, наблюдали, как она медленно спускается, паря в теплом спокойном воздухе. Птица была ярко-зеле-ной, и барон скоро углядел, что между крыльями болтается какая-то палочка.

— Сбейте ее! — рявкнул барон, обращаясь к лучникам, и в небо полетело с полдюжины стрел. Две ударили в шелк, и птица рухнула на землю, почти у ног барона и сэра Филипа, и вправду, оказавшись палочкой между двумя крыльями из шелка и тростника. К одному концу был привязан веер из перьев.

— Эта штука пролетела дальше пущенной стрелы, — прошептал переодетый король сэру Филипу, наблюдая, как барон шагает к непонятному устройству.

— Похожа на метлу с крыльями, — заметил растерянный Филип.

— Значит, ведьмы действительно летают на метлах? — спросил король.

Барон изучил сломанную модель, встал и показал королю и Филипу клочок пергамента.

— Кажется, нам разрешили сражаться под стенами башни, — крикнул он.

— И ты в самом деле считаешь ее невинной, после всего, что видел? — спросил Эдуард Филипа.

— О, нет, но я искренне уверен, что она заслуживает милосердия, — твердо объявил тот. — Моя победа в испытании поединком покажет, что Господь повелевает пощадить ее и отдать под мое покровительство.

— И ты женишься на ней?

— Молюсь об этом каждый день и каждый час.

Работа над требушетом продолжалась без помех, пока делались необходимые приготовления к испытанию поединком. Барон и сэр Филип исповедались, прослушали мессу и стали надевать доспехи: кольчуги с простеганной поддевой, железные шлемы и новомодные нагрудники. Поверх всего этого натягивались яркие сюрко. Потом рыцари взгромоздились на боевых коней, стоявших на противоположных концах поля, и оруженосцы вручили им щиты и копья.

— Ваша милость, я еще раз должен возразить против использования этого странного тяжелого африканского дерева, — прошептал Уот, стоявший с копьем Реймонда. — Оно слишком много весит, и вас легко выбьют из седла.

— Позволь мне самому судить о своем оружии, — донесся голос Реймонда из глубины шлема.

На опытный взгляд Уота тяжесть копья в руке Реймонда давала немало преимуществ сопернику, и люди сэра Филипа наверняка это тоже заметили. Уот видел, как они совещаются, вероятно, прикидывали вес копья и способ, каким его можно выбить из рук.

Наконец соперники приготовились к бою. Оба смотрели на окна башни, словно не слыша грома фанфар.

Леди Анджела поглядывала на разворачивающуюся внизу сцену, старательно нашивая красный шелк на длинную тростину. Рядом сидела служанка, с трудом проталкивая иглу через кожаные ремни, как показывал Олрен.

— Чтобы выдержать мой вес, два ремня должны проходить между ногами, — сказала Анджела, не отрывая взгляда от сражающихся.

— Миледи, но это неприлично! — запротестовала шокированная женщина.

— Я могла бы натянуть мужские штаны.

— Но вас назовут распутницей!

— Разве это хуже, чем слыть ведьмой?

Женщина молча хмурилась.

— Прекрасная госпожа, у меня ощущение, будто мы готовим вам саван, — вздохнул Олрен.

— Ты, кажется, мало веришь в моего бывшего поклонника Филипа. Он прекрасно сражается на мечах.

— Должно быть, из него выйдет достойный муж. Почему вы отвергли его ухаживания?

— Ты с ним знаком?

— Нет… — начал Олрен, но Анджела поднесла палец к губам.

— Тише! Трубы Реймонда возвещают мою судьбу.

Всадники нацелили копья, прикрылись щитами и пришпорили коней. Яростные крики и конский топот доносились до Башни Крыльев. Леди Анджела перестала шить и затаила дыхание. Жеребцы сблизились, послышался резкий треск. В воздух полетели щепки и обломки оружия, а сэр Филип был выбит из седла. Он тяжело упал на землю, покатился кубарем, но все же сумел подняться на ноги. Из толпы сторонников барона раздались радостные крики. Барон сделал круг, и пока Филип пытался вытащить меч, отбросил бесполезное копье и спешился. Он стоял с поднятым щитом и мечом наготове. Филип снова попробовал вытащить меч, но не смог. Только сейчас леди Анджела поняла, что сэр Филип при падении сломал правую руку и больше не смог сражаться. Его положили на носилки и унесли к шатрам. Реймонд отошел поговорить со своим конюшим.

— Реймонд победил, — сообщила леди Анджела, вновь принимаясь за шитье.

— До чего же храбр и статен сэр Филип, — пробормотала служанка со слезами на глазах.

— Если бы одна десятая тех усилий, которые тратятся на поединки, шла на изучение птиц и крыльев, уверена, что через сто лет мы бы не ездили верхом, а летали.

— Госпожа, как вы можете такое говорить? Сэр Филип рисковал своей жизнью во имя спасения вашей.

— Сэр Филип рисковал своей жизнью?! Ради меня? Боже милостивый, неужели никто не догадается спросить, чего хочу я? Желаю ли я рискнуть своей жизнью?

— Вы и без того рискуете своей жизнью, госпожа, изучая странные и запретные искусства.

— Довольно, — отрезала Анджела, вставая и показывая на дверь. — Убирайся!

После ухода служанки Олрен поднял сплетение ремней и, кряхтя, принялся проталкивать иголку через кожу.

— Женщина права, прекрасная госпожа, — заметил он. — Вы доведете дело до того, что вас привяжут к столбу, обложат хворостом и подожгут.

— Есть много других опасностей. Ужасных опасностей. Вообразите: пятьдесят резвых лошадей в одной упряжке бегут по длинной ровной косе во время отлива. Они тянут телегу, а на этой телеге лежит летательное устройство, размахом не просто в ярд от одного кончика крыла до другого, но пятнадцать ярдов. А к обратной стороне этой гигантской летательной машины привязана я сама!

— Поразительный план, моя прекрасная госпожа, — кивнул Олрен, поднимая глаза, хотя при этом не казался удивленным.

— По мере того, как увеличивается скорость, машина поднимается в воздух все выше. Я нажимаю рычаг, и веревки, которыми устройство было прикреплено к телеге, падают. Я свободна! И теперь могу двигать крыльями посредством шнуров, обмотанных вокруг моих ног. Я парю над водой, потом возвращаюсь к земле. Кружу, кружу… мягко опускаюсь на прибрежный песок и останавливаюсь на подстилке, плетеной из ивовых прутьев.

— Армен Фермен уже доказал, что такой полет возможен, прекрасная госпожа.

— Да, но его конструкция была проще. Пятьдесят лет назад коллега великого монаха Бэкона изобрел летающую колесницу с машущими крыльями, построил ее и даже испытал на высоком утесе.

— И она полетела?

— Прямо вниз.

— Вот как, — буркнул Олрен, возвращаясь к своему занятию.

— Я изучила все аспекты полета. Люди могут летать, они должны громко заявить об этом. Армен Фермен и Элмер из Молмсбери доказали такую возможность. Однако люди слишком слабы, чтобы взмахивать крыльями, как это делают птицы. Друг отца Бэкона погиб именно поэтому.

— Как и Аль-Джахари из Нзабура триста лет назад.

— И все же птицы парят в небе, просто расправив крылья треугольником, и мои модели из шелка и тростника способны летать так же хорошо, — с энтузиазмом настаивала Анджела. — Именно они показывают, что и машины могут летать. Коллега отца Бэкона был почти прав. Можно построить летающую колесницу, которая вспорхнет в небо, при условии, что крылья будут составлять треугольник, а размах окажется достаточным, чтобы нести человека. Поймите, человек не может ездить на козе, потому что слишком тяжел…

— Зато вполне сумеет ездить в тележке, которую тянет коза, — вставил Олрен, закрыв глаза и устало поднося руку ко лбу. — Человек не способен носить достаточно большие крылья, которые выдержат его вес, зато сможет сидеть внутри летательного механизма с крыльями достаточного размера.

Анджела уставилась на мавра сияющими глазами.

— Это из моей книги, — заметила она.

— Совершенно верно. Я не смог найти погрешности в ваших рассуждениях. Затея опасна, но логика безупречна.

Анджела показала на свое рукоделие.

— Весь последний месяц я потихоньку строила как раз такой механизм. Сейчас сшиваю левое крыло. Однако теперь все придется бросить. Подумать только, через год работа могла быть закончена, и тогда бы я наверняка полетела.

— И, возможно, погибли бы.

— Сэр Филип и барон Реймонд находились на грани жизни и смерти, когда вступили в поединок, но тем не менее все обошлось.

— Неужели вы ничуть не благодарны Филипу? — упрекнул Олрен.

— Не больше, чем его усопшая жена.

— О чем вы?

— Сэр Филип верит, что боль изгоняет зло и нечистую силу. Поэтому каждый день велит своему сильному молодому оруженосцу сечь его. Он порол свою жену каждый день, перед тем, как лечь с ней в постель, чтобы очистить от греха похоти и нечестивой страсти перед священным актом продолжения рода. Как-то ночью он так усердно избавлял ее от прегрешений, что перестарался. Она умерла, но церковь превозносила Филипа, как благочестивого, святого человека, и даже не наложила эпитимьи.

Олрен покачал головой.

— Сумей сэр Филип победить, вы, возможно, испытывали бы другие чувства.

— Сумей сэр Филип победить, я оставила бы мостик поднятым. Куда бы я ни повернулась, всюду поджидает смерть.

— А Реймонд?

— Реймонд храбр и умен, но недальновиден и введен в заблуждение. Ухаживая за мной, он пытался покорить мое сердце своими воинскими подвигами, не сознавая, что небольшой научный трактат о природе перьев произвел бы на меня куда более сильное впечатление. Этот человек растрачивает свои силы и способности на турнирах, войнах и… осадах. Олрен, Олрен, завтра я умру, и это единственное, что знаю наверняка. Как только первый каменный шар, пущенный из требушета барона Реймонда, врежется в стену моей башни, я прикажу открыть ворота, опустить подъемный мост и сложить оружие. А сама надену свой капюшон и спрыгну с верхушки Башни Крыльев. Жалкая замена моей будущей летательной машине, но больше у меня ничего нет.

— Но что, если он не выдержит вас, прекрасная госпожа?

— В этом случае… смерть от падения с большой высоты наступит куда быстрее и будет менее болезненной, чем когда тебя сжигают заживо. Но прежде я спалю свои книги, пока до них не добрались епископы.

— Почему, прекрасная госпожа?

— Из чистой зловредности.

— Прекрасная госпожа, как жаль, что я не смогу вам помочь.

Анджела вдруг упала на колени, приподняла его подбородок и поцеловала в губы. Олрен ахнул от неожиданности и отпрянул, уронив почти готовую ременную снасть.

— Прекрасная госпожа, это неприлично! — воскликнул он. — Ваша честь будет запятнана!

Анджела уселась на ковер и уныло повесила голову.

— Почему из всех встреченных мной мужчин только престарелый умирающий монах и благородный язычник-мавр сумели завоевать мое уважение?

Олрен стиснул руки и отчаянно потряс головой.

— Трудно сказать.

— Олрен, завтра я умру. И если захочешь, чтобы я умерла не девственной, можешь прийти сегодня ночью в мою спальню.

— Я… я всем сердцем желаю этого, прекрасная госпожа, но правила рыцарства не позволяют.

Анджела вздохнула, уперлась локтями в колени и уткнулась подбородком в сложенные руки. По щеке скатилась одинокая слеза.

— Но, может, я в самом деле сумею что-то сделать для тебя? Если башня падет, тебя, как мавра, вряд ли пощадят. Еще есть время бежать. Мои люди могут ночью переправить тебя через стены и ров, а крестьяне спрячут, пока все не уляжется.

— Это вам следовало бы скрыться, прекрасная госпожа.

— Нет, в этом случае англичане начнут убивать всех, без разбора, пока я не вернусь, — всхлипнула Анджела, лицо которой теперь уже было залито слезами. — Но о тебе никто ничего не узнает.

— Прекрасная госпожа, могу я взять с собой ваши книги?

— Книги? — переспросила она, вскидывая голову.

— Реймонд и епископы наверняка используют их против вас, а потом сожгут. Я отвезу их в Испанию, чтобы мавританские ученые узнали о вас и внимательно изучили ваши труды.

Оживившись, Анджела вскочила.

— В таком случае, бери их с моего благословения. Я распоряжусь, чтобы тебя вывели за пределы замка.

Барона Реймонда разбудили за час до рассвета. Оруженосцы проводили в его шатер Олрена. Мавр, одетый бродячим торговцем, нес за спиной большой узел.

— Я ожидал тебя раньше, — приветствовал его Реймонд.

— Я должен был унести ее книги, — ответил мавр. — Это было не так-то легко.

Реймонд молча ждал, пока Олрен развязывал мешок, в котором находились труды всей жизни Анджелы. Потом подошел ближе и пролистал страницы при неярком мерцании светильника.

— Все, как я помню, — сказал он наконец. — Достаточно, чтобы епископы послали своих служителей за хворостом и факелами.

— Я рад, что расстался с ней, — вздохнул Олрен. — Целый год я был другом и советником прекрасной госпожи. Завоевал ее доверие и признательность. Каждый раз, когда я приходил в Башню Крыльев, чтобы изучать ее писания, меня встречали с радостью и принимали, как родного. Тяжесть обмана давила на мои плечи и отягощала совесть.

— И я благодарен за твои старания, мой верный и преданный заговорщик.

Метательная стрела требушета стояла почти вертикально, нависая над лагерем Реймонда. Уот тщательно осматривал ее, не пропуская ни единой детали. Наконец, удовлетворенный, он кивнул главному метателю, который отдал приказ. Дюжина стрелков нажала на рычаги ворота требушета. Храповик залязгал, сначала быстро, но, по мере того, как стрела начала опускаться, работа шла все медленнее. Минут через десять тяжелый ящик с камнями, служивший противовесом, поднялся на несколько футов, а стрела встала горизонтально. Уот снова обошел огромную деревянную машину.

— Ни трещин, ни деформации, — гордо объявил главный метатель.

— Иначе придется ответить головой, — коротко бросил Уот.

— Где барон? Я думал, что он сам захочет командовать орудием.

— Барон занят. Штурм замка — это не только пробитые стены. Тебе велено выполнять его приказы.

Солдаты продолжали трудиться, и еще через десять минут оперение стрелы почти касалось земли. Гигантская праща, в которой лежал каменный шар, была подвешена к стреле. К спускному механизму привязали веревку. Под торжествующий рев труб конец веревки вручили главному метателю. Тот отдал его собравшимся крестьянам.

— Очистить местность, — велел Уот.

Люди, работавшие с воротом, поспешно отошли. Рядом больше никого не было.

— По твоему знаку, — объявил Уот главному метателю.

— Пусть трубы дадут предупредительный сигнал.

Трубы пролаяли несколько коротких нот. Главный метатель поднял руку и резко опустил. Команда, состоящая из крестьян, потянула за веревку, прикрученную к спускному механизму. Штырь выскочил, высвобождая метательную стрелу. Ящик с двенадцатью тоннами камней опустился, выгибая стрелу, под треск и скрип осей и соединений. Когда ящик пошел вниз, требушет покатился сначала вперед, потом назад, когда центр тяжести сместился за оси, и снова вперед. Праща натянулась, швырнула каменный шар по огромной дуге и тут же отпустила. Снаряд весом в триста фунтов разорвал воздух: зловещее темное пятно на синеве неба. Не долетев всего двадцати футов до внешней стены, он шлепнулся в жирный торф, рядом с брошенной повозкой. Люди Реймонда разразились радостными воплями.

— Промах! — вскрикнул сенешаль башни, а его воины одобрительно загудели.

— Он целился в телегу, — нетерпеливо возразила леди Анджела. — Целься он во внешние стены, наверняка попал бы с первого раза.

Они стояли на верхушке Башни Крыльев, откуда лучше остальных могли обозревать окрестности. Команда стрелков снова опускала метательную стрелу.

— Так это всего лишь предостережение? — догадался сенешаль.

— Да, и если мы не послушаем, он начнет разрушать стену. Видишь тот длинный наклонный помост позади требушета? С его помощью он переправится через ров. Это конец.

— Но надежда живет, пока…

— Возьми двух слуг, и принесите сюда мой сундук.

— Госпожа, неужели вы отважитесь на такое! — ахнул сенешаль.

— Мне повторить приказ, Стивен?

— Нет, госпожа.

На то, чтобы снова зарядить требушет, ушло всего двадцать минут. Служанка как раз затягивала леди Анджелу в ременную снасть, когда прозвучали отдаленные трубы, и все, как по команде, повернулись к югу. Едва опустился ящик с противовесом, стрела мощной машины взлетела вверх, и требушет покатился вперед. Второй каменный шар взвился в небо, описал плавную дугу, как перо, влекомое сильным ветром, и с тяжелым стуком упал на повозку. Обломки дерева пыльным облаком разлетелись во все стороны. Англичане ликовали.

— А ведь это всего лишь вторая попытка, — заметил сенешаль. — Да с такой точностью он мог бы выбрать тот камень стены, в который вознамерится попасть.

— Или уж сразу окно моей спальни, — невесело пошутила леди Анджела.

— Они готовятся к третьему выстрелу, — сообщил сенешаль.

— Барон сообщил о своих намерениях, — мрачно пробормотала Анджела, пробираясь между зубцами на самый край площадки. — Далее он продемонстрирует, что сможет сотворить с каменными стенами. Прикрепите шнуры к ремням и хорошенько завяжите узлы. Потом расправьте капюшон, поднимите его повыше и растяните на пиках, как я вам показывала.

Главный метатель отрывисто отдавал приказания кричавшим, прыгающим, танцующим стрелкам.

— За работу, бездельники вы этакие! Крутите ворот, да поживее!

Уот, положив руку на его плечо, кивнул в сторону наклонного помоста:

— Мы доказали, что требушет выдержал и стреляет метко. А теперь в ход пойдет лучший заряд моего хозяина. Сейчас я открою его и вставлю в пращу.

Все было готово. Леди Анджела скорчилась между зубцами, пока ее люди расправляли капюшон, вздымавшийся над ней огромным зеленым пологом. А внизу суетились воины, что-то делавшие на наклонном помосте, воздвигнутом за требушетом. Они возились с чем-то красным. Ослепительно красным. В летнюю жару это красное должно было гореть буйным пламенем.

— По-моему, на этот раз они будут стрелять огнем, — с опаской заметил сенешаль.

— Горящая бычья шкура, зашитая и наполненная маслом, — вскричала леди Анджела. — Если она взорвется, погибнут десятки людей.

— Нет, требушет нацелен не на стены. Барон просто хочет сжечь поля, чтобы напугать нас и заставить сдаться.

— В таком случае, едва я прыгну, открывайте ворота. Ни один из этих огненных зарядов не должен перелететь через стену.

Тишину расколол вой труб. Леди Анджела прошептала короткую молитву и сжала кулаки. Стрела требушета вскинулась вверх, машина покатилась вперед, и что-то гигантское и красное пролетело ввысь по наклонному помосту… Перед глазами Анджелы внезапно развернулись широкие крылья, взмывшие в воздух куда круче каменного шара. Удерживающие это что-то веревки соскользнули, и летательный механизм продолжал подниматься в небо, по невероятно высокой траектории. Леди Анджела от удивления едва не свалилась с башни. Вокруг нее и снизу раздавались потрясенные крики, перебиваемые приветственными воплями. Аппарат словно слетел со страниц ее книги!

Пристегнутый ремнями, сидящий внутри сплетенной из ивовых прутьев корзины барон Реймонд ничего не слышал, кроме свиста ветра в ушах, бившего в лицо, ерошившего волосы, пока горизонт раскачивался и наклонялся под немыслимым углом. Справа, внизу, виднелась Башня Крыльев, представшая перед ним в совершенно неожиданном ракурсе. И хотя барон оказался в пределах досягаемости выстрела, леди Анджела велела лучникам ни в коем случае не стрелять во что-либо летящее, так что разве этот приказ не касался и его?

Земля вдруг превратилась в зеленое с коричневым лоскутное одеяло. До этого ему бы в голову не пришло подобное сравнение. Все вокруг, казалось, очень медленно движется, наверное, потому, что земля была так далеко. Даже когда он скакал на самой резвой лошади, и то не разрезал воздух с такой скоростью.

— Даже спускаясь вниз, я все равно буду лететь так же быстро, — подумал барон. Сердце его трепыхалось пойманной птицей, во рту пересохло. Таково пьянящее возбуждение битвы, трепетное ожидание стычки с другим рыцарем на турнире, сознание того, что за плечом стоит смерть, от которой его отделяют всего лишь клочок красного шелка и ивовая корзинка. С боевым конем куда труднее управляться, это же чудо, собственно говоря, летит само по себе!

Мир, казалось, настолько отдалился, что звуки не достигали его, только ветер по-прежнему завывал в ушах, однако все, что он видел, казалось таким пустынным и мрачным. Это его третий полет, но раньше он ничего подобного не замечал.

Летящей птице куда нужнее глаза, чем уши, возможно, поэтому наш слух дремлет, пока мы в полете…

Неожиданно поняв, что миновал башню и уже снижается, Реймонд потянул ногой правый регулирующий шнур и высвободил клапан на кончике правого крыла. Механизм начал разворачиваться, облетая Башню Крыльев. На ее вершине стояли люди, держа большой зеленый полог, почти перекинутый через край. В точности, как предупреждал Олрен!

Внизу проплывали поля, деревья и кусты. Только что остриженные овцы, ослепительно белые на зеленом фоне, рассыпались в разные стороны, когда над ними проплывала чудовищная тень.

Повернув обратно, барон понял, что находится на высоте, равной двум таким башням, и требушет, мощная осадная машина, тяжелый противовес которой придал его механизму необходимую скорость и забросил ее в воздух, сейчас казался совсем крошечным.

Реймонд снова сделал разворот и облетел башню. Зеленый полог по-прежнему был там, но теперь уже лежал на камнях, а крошечные фигурки, задравшие головы к небу, что-то кричали и показывали в его сторону. Остальные сновали по двору и парапетам, подобно муравьям из разоренного муравейника. Пока летательный механизм действовал без сучка без задоринки, но пора было подумать о снижении.

Реймонд еще не потерял скорости и оставался на достаточной высоте, чтобы вернуться в лагерь, но это в его намерения не входило. Мельком увидев полянку, окруженную деревьями и найденную им несколько дней назад, он сунул руку под корзинку, потянул за шнур и высыпал песок из прикрепленного под ней мешка. Очень быстро нос машины задрался вверх, и она начала терять скорость и падать. Барон уже спустился ниже, до уровня верхушек деревьев.

Анджела смотрела вслед исчезающей летательной машине. Ременная снасть и шелковый треугольник валялись у ее ног.

— Машина разворачивается так плавно, словно ею управляют, — прошептала она себе. — Должно быть, кто-то сидит внутри.

Натягивая ногами шнуры, прикрепленные к клапанам крыльев, барон Реймонд выпрямил хрупкий аппарат, глянул на землю, поднявшуюся ему навстречу со знакомой, но угрожающей скоростью, почувствовал, как корзина царапнула торф, подбросивший устройство в последний раз, прежде чем оно снова спустилось, уже окончательно. Механизм наклонился на правое крыло как раз в тот момент, когда к нему подбежал Олрен, чтобы отстегнуть ремни, удерживавшие барона на сиденье. Струйки пота текли по лицу Реймонда.

— Должен вернуться, — пробормотал он, когда мавр помог ему подняться на ноги.

— Драгоценнейший лорд, ваш конь привязан вон за теми терновыми кустами. Уверены, что сможете ехать верхом?

— Ехать верхом? Да. А вот идти — нет. Прошу, помоги мне сесть в седло.

Барон подстегнул коня и скрылся за деревьями, оставив Олрена охранять полянку и летательный механизм. Добравшись до требушета, он узнал, что гарнизон башни сдался и подъемный мостик опустили.

— Видите, сир, я держу слово. Башня цела и принадлежит вам, — сообщил барон Эдуарду.

— Да, они капитулировали, — удивился король. — Но почему?

— Потому что Анджела — леди великой учености, и я польстил ей, построив этот механизм. Но что касается остальных шотландских замков… там все же придется рушить стены. А теперь остается только…

— Ах, да. Я поговорю с епископами.

Услышав это, Реймонд покачнулся, едва не упал, рухнул на колени, и его вывернуло наизнанку прямо у ног короля. Тот помог ему встать.

— Реймонд ты насквозь промок от пота, бледен, измучен и дрожишь, как новорожденный жеребенок, хотя ни с кем не дрался. Ты летал на этой штуке, верно? Спрятался в длинной тростниковой корзине и летал?

— Только между нами, сир, да, летал, — прохрипел Реймонд.

— И каково это? — загорелся король.

— Рука смерти покоилась на моих плечах, когда я был в воздухе. Я ощущал холод этих пальцев, подобных ледяным ножам.

— Мне тоже хотелось бы испытать это чувство, Реймонд.

— Нет, сир, вы ошибаетесь. Ни за какие блага мира не стоит идти на такое.

К тому времени, как леди Анджела въехала на подъемный мост, барон Реймонд уже ждал на другой стороне. Отпустив свои эскорты, они уехали вместе, вдвоем, и долгое время молчали, прежде чем Анджела осторожно заметила:

— Вы великолепны. Так смело претворили в жизнь мои теории.

— Вовсе нет, госпожа. Мой друг Олрен, ученый мавр, прочел вашу работу и помог мне перевести вашу конструкцию в шелк, сосновые палочки и ивовые прутья.

— Олрен? — воскликнула Анджела.

— Учитывая обстоятельства, мы решили не объяснять, почему именно он предпочел гостить в Башне Крыльев.

— Понимаю, — сухо обронила Анджела. Огромные глаза превратились в зловеще поблескивающие щелки.

— Я добыл золота на постройку механизмов, и… а вот и сам механизм, и стоящий на страже Олрен.

Мавр стоял рядом с машиной, старательно отводя взгляд от Анджелы. Она положила руку на крыло, но сооружение оказалась куда легче, чем она думала, и потому угрожающе накренилось. Анджела отпрянула, испугавшись, что повредила хрупкую конструкцию.

— Мы учились на собственном опыте и ошибках и вскоре поняли, что следует строить нечто гораздо более крепкое и легкое, чем утверждалось в вашей книге, — пояснил Олрен. — Кроме того, мы использовали гибкие связки из ивовых прутьев, чтобы крылья гнулись, вместо того, чтобы отрываться во время посадки.

— Но сегодня этим механизмом управляли, — твердо заявила Анджела. — Кто-то лежал в ивовой колыбели. Олрен, это был ты, кроме тебя, некому!

Мавр рассмеялся:

— О, нет, прекрасная госпожа, я не обладаю отвагой, потребной для таких подвигов. Это барон Реймонд побывал в двух испытательных полетах. Сегодня третий.

— Реймонд? В двух полетах? — потрясенно откликнулась леди Анжела, уставясь на барона.

— Вы наблюдали третий, — кивнул тот.

Леди Анджела повернулась к шелковому крылу, провела по гладкой поверхности, с трудом заставляя себя поверить, что такое существует.

— Столько риска… но почему?

— Как, почему? Чтобы завоевать вашу благосклонность, моя госпожа. Комплименты, победы в турнирах и драгоценности, как всем известно, не могли тронуть вашего сердца. Тогда я воздал вам честь, осуществив ваши теории на деле. И вместо того, чтобы доказывать свою отвагу в битве, предпочел управлять вашей летательной машиной.

— И преподнесли ее мне вместо драгоценностей, — с надеждой добавила Анджела, поглаживая крыло и вовсе не спеша броситься в объятия Реймонда.

— Да, и больше. Вместо драгоценностей я дарю вам идею запуска летательных машин с помощью требушета. Не уверен, что какой-либо еще мужчина подарил своей любимой идею! Теперь вы довольны?

Леди Анджела вперила ошеломленный взор куда-то в пространство и, приложив ладонь к левой груди, громко сглотнула.

— Вам нехорошо, госпожа? — сокрушенно спросил Реймонд.

— Ничего серьезного, господин мой, — простодушно улыбнулась она. — Просто мое сердце впервые дрогнуло, и это чувство так ново для меня!

Тяжелый кулак, стискивавший душу Реймонда, вдруг разжался. Барон упал на колени, поднес к губам руку Анджелы и поцеловал.

— Эдуард Длинноногий пришел в восторг, когда я отдал Башню Крыльев в его руки, целую и нетронутую, — объяснил он, сжимая ладошку любимой. — Он защитит вас от обвинений в колдовстве, во всяком случае, дал мне такое слово.

— И это куда больше, чем то, что сделали бы для меня мои соотечественники-шотландцы, — произнесла Анджела, не скрывая раздражения. — Господин мой, благодарю вас от всего сердца. Я не думала, что во всем мире найдется такой человек, как вы, и все же… Ради меня вы учились, ради меня летали и, что всего невероятнее, мыслили!

Она подняла своего рыцаря на ноги, и они наконец обнялись, стоя у шелкового крыла летательной машины. Олрен бесстрастно повернулся спиной к ним и скрестил руки на груди.

Прошло немало времени, прежде чем Реймонд уехал, чтобы привести людей и разобрать летательную машину. Олрен и Анджела остались одни. Анджела сделала вид, будто изучает клапаны на крылях.

— Ты… ты сказал ему? — спросила она.

— Что именно, прекрасная госпожа? — не поворачиваясь, осведомился Олрен.

Анджела покачала крыльями, изображая полет.

— Что я… что я проявила слабость.

— А вы хотите, чтобы я ему сказал?

Не в силах заставить себя подойди к нему, Анджела прикоснулась губами к шелковому крылу, которое помогли создать руки Олрена.

— Во всей Англии и Шотландии один только Реймонд может научить тебя рыцарству, о, мой благородный мавр. Сохрани мои книги, когда вернешься в Испанию, вместе с моим благословением.

Олрен вернулся в Испанию вскоре после того, как Башня Крыльев капитулировала, и унес с собой книги Анджелы и собственные записки с отчетом об осаде. Его архивы были обнаружены только в 2003 году, а до тех пор никому не было известно о поразительных открытиях леди Анджелы, барона Реймонда и самого Олрена. Мавр умер от лихорадки всего через несколько месяцев после возвращения в Испанию, и сохранились лишь обрывочные заметки о дальнейших событиях, последовавших за осадой.

Мы знаем, что Анджела и Реймонд поженились в конце того же лета, произвели на свет двоих детей и, возможно, жили в радости и счастье до августа 1305 года, когда Анджелу погубило обстоятельство, названное летописцем «роковым и неудачным падением». Реймонд нашел свою кончину при Баннокберне в 1314 году, когда английские рыцари были взяты в клещи шотландскими копейщиками короля Роберта Брюса. Когда рукописи Олрена были найдены, я приказала открыть семейные склепы в надежде найти другие книги Анджелы, похороненные вместе с ученой дамой. К сожалению, там ничего не оказалось, но исследование ее скелета выявило, что смерть, в самом деле, наступила от сильного удара. Врачи насчитали семнадцать переломов. Думаю, что она, вне всякого сомнения, погибла при крушении летательного механизма, изобретенного ею и построенного Реймондом и Олреном. И хотя с тех пор сменилось тридцать поколений, я с неподдельной гордостью читаю хроники моего дальнего предка и рассматриваю замысловатые чертежи. Каждый раз, когда я читаю о том, что сделал Реймонд во имя любви, у меня слезы на глазах выступают!

Сейчас историки много спорят о том, почему все упоминания о полетах так старательно исключались из летописей того времени? Можно только строить предположения о том, что именно случилось, но мне кажется, после гибели Анджелы, Реймонд не захотел, чтобы их дети росли, мечтая о полетах и машинах, которые, в один прекрасный день могут погубить их. Все оставшиеся после нее чертежи, заметки и устройства, скорее всего, были унесены из замка и сожжены вместе с обломками убившей Анджелу летательной машины. Слугам запретили говорить на эти темы, а мальчиков отослали ко двору и воспитали в лучших традициях Средневековья. Церковь тем более не была заинтересована в сохранении трудов той, что считалась ведьмой, так что вскоре история осады пересказывалась только селянами и солдатами. Проходили века, истина постепенно стала легендой и растворилась в сказках о ведьмах, летающих на метле.

До нынешних дней.

Многие современные ученые оспаривали правдивость хроник Олрена, считая их аллегорией, смелыми фантазиями или попросту откровенной ложью. Однако эти люди были вынуждены замолчать, когда обнаружилось, что скелет Анджелы, завернутый в обрывки истлевшего красного шелка, лежал в длинной, узкой и сильно поврежденной корзине.

Кое-кто отвергал сами чертежи, уверяя, что капюшон, прежде чем раскрыться, должен упасть с высоты в пять раз большей, чем сама башня, и что запуск с помощью требушета, должен был разорвать летательный механизм, еще не успевший оторваться от земли, что материалы слишком тяжелы, и средневековый рыцарь, подобно барону Реймонду, не обладавший навыками в пилотировании, не сумел бы столь искусно облететь вокруг башни, не один раз, а дважды, и что никто не смог бы посадить летательный механизм и остаться живым.

В чем-то они оказались правы. Месяц назад тушу свиньи, весом со среднего человека, столкнули с вершины башни. Предварительно свинью привязали к капюшону, созданному по рисункам Анджелы, и шесть человек поддерживали пиками шелковую ткань. Туша упала прямо к подножию, прежде чем капюшон раскрылся, так что шея и позвоночник были сломаны. И чем шире был капюшон, тем с большей высоты он должен был падать. Так что, если бы леди Анджела спрыгнула, вне всякого сомнения, разбилась бы. Однако сброшенное с вертолета устройство раскрывается и, пролетев пятьсот футов, превращается в примитивный параплан. Последнее время он вошел в моду среди спортсменов, увлекающихся затяжными парашютными прыжками, и люди даже стали одеваться в средневековые костюмы, прежде чем пристегнуться к нему. А вот летательный аппарат — дело другое. Модели на удивление хорошо держатся в воздухе, но приземляются чересчур быстро и тяжело. Кроме того, многие по-прежнему заявляют, что запуск с требушета попросту разорвет машину, особенно управляемую таким неопытным пилотом, как Реймонд.

Но все это скоро выяснится. Сейчас рассветное солнце только что озарило землю. Настал новый день, одиннадцатое июля 2005 года, ровно месяц, после семисотой годовщины гибели леди Анджелы. Я стою перед Башней Крыльев. За спиной возвышается восстановленный требушет, способный метать трехсотфунтовые каменные шары на расстояние свыше двухсот ярдов. Позади требушета — наклонный помост. На нем покоится настоящий летательный аппарат в полную величину, сделанный по чертежам леди Анджелы и мавра Олрена. Я могу скакать на лошади, но в жизни не взяла ни одного урока пилотирования. Кроме того, я одета в средневековое блио, настолько точно скопированное со старых рисунков, что даже не пришлось надевать лифчик.

Я верю, что аппарат уцелеет после запуска, я смогу им управлять и даже вовремя посадить, высыпав достаточное количество песочного балласта, чтобы поднять нос и сбросить скорость. Даже если случится худшее, и я разобьюсь, уверена, что у меня окажутся точно такие же переломы, как у леди Анджелы, и наконец, будет точно доказано, что именно она была первой женщиной, поднявшейся в воздух. Мои лекторы в МБА назвали бы это выигрышной ситуацией для моего отдаленного предка. Однако вместо того, чтобы хранить полет в тайне, я сделала так, что камеры репортеров «Би-Би-Си», «Си-Эн-Эн», «Нейшнл Джиографик» и дюжин других спонсоров будут отслеживать каждое мое движение. На рассвете сам епископ англиканской церкви вознес молитву за благополучное завершение полета. Ничего не скажешь, времена изменились. И, что самое примечательное, теперь уже в небо будет заброшена женщина, которой предстоит защищать честь леди Анджелы. В 1303-м о таком нельзя было помыслить, и даже это позволяет ей занять достойное место в истории. В самом начале этого невежественного века женщине не дозволялось глядеть в окно Башни Крыльев, мечтая о крыльях из шелка, тростника и ивовых прутьев, и все же она добилась своего, и в этом заключался ее величайший триумф!

 

Мэри Терзиллоу

ДЕСЯТАЯ ЖИЗНЬ НЕФЕРТИТИ

Иллюстрация Татьяны ФИЛИППОВОЙ

Я лежу на холодном столе, а мои рабы ласкают меня. По их лицам течет пот и капает вниз. Плохие запахи. Мои усы топорщатся от отвращения.

Моя рабыня говорит:

— И она станет мурлыкать? И у нее будет такая же шерсть, как у Нефертити?

Плохой доктор говорит:

— Это и будет Нефертити, а не просто механическая кошка! С тем же сиамским голосом, со всеми ее ужимками, шершавым язычком и длинными усами. У нее будет все, что делает кошку кошкой, и к тому же она станет моложе, почти как котенок. Вы сможете ласкать ее и играть с ней в кошки-мышки, все, как прежде.

Мой раб говорит:

— Вы что-то сказали насчет «прыг-скок»?

— Это сложнее, но не намного. Вам надо будет четко произнести: ПРЫГ-СКОК. Сенсоры не настроены на запахи, но инженеры работают над этим. Вполне вероятно, что мы сможем установить ей новые попозже, когда появится продвинутая модель.

— Боже, так тяжело отпускать ее…

Плохой доктор говорит:

— Конечно, вы расстроены, это так естественно и понятно. Но на самом деле ваша Нефертити просто уснет. А потом проснется в новом, гораздо более совершенном теле.

Мои рабы дружно шмыгают носами.

— Может, мне выйти ненадолго? Хотите побыть с ней наедине?

— Нет-нет, не стоит, доктор… Мы только хотели выяснить, чего следует ожидать.

— Ей будет хорошо. Вся ее боль навсегда уйдет, в одно мгновение.

Но это не совсем так.

Острый коготь впивается мне в шею. Потом боль начинает уходить по частям. Сперва немеют задние лапы, я их больше не чувствую. Пропадает постоянное, мучительное желание помочиться, ведь из меня давно уже не вытекало ни капли. Уходит тяжесть в груди. Утихло жжение во внутренностях. И наконец я засыпаю.

Проснувшись, я вижу, что лежу на постели моих рабов, как раз там, где я всегда любила вздремнуть. Но в последнее время мне не хватало сил, чтобы вспрыгнуть на эту кровать, она чересчур высокая. Рабы обычно не задумываются о таких вещах, они не слишком-то разумны.

Не могу припомнить, что же меня разбудило. Должно быть, это вопли двух женщин, живущих в соседнем доме. Одна из них молодая, как раз в том возрасте, чтобы начать соревноваться за мужчин, другая уже старая и с громким пронзительным голосом. Они часто кричат друг на друга, и я так к этому привыкла, что обычно не обращаю внимания. Но возможно, мой слух теперь стал острее?

Я зеваю, и потягиваюсь, и принимаюсь вылизывать свой мех. У меха нет никакого вкуса, но я все равно вылизываю его долго и старательно, чтобы стать чистенькой и красивой после визита к доктору. Покончив с этим, я спрыгиваю с кровати и неспешно спускаюсь вниз, в гостиную, где рабы смотрят телевизор. Мой большой рыжий пес Йорик растянулся на полу, на своем обычном месте. Он приоткрывает свои желтые глаза, принюхивается ко мне без всякого интереса и снова засыпает.

Я позволяю им смотреть телевизор по вечерам, чтобы рабы не путались у меня под ногами, когда я занята собственными делами. Но никогда не позволю им додуматься до того, что они могут встать и заняться чем-нибудь еще, когда я желаю иметь их в своем полном распоряжении. Я тихонько подхожу к рабыне и вспрыгиваю ей на колени.

Не знаю, как это могло произойти, но я перелетела через ее ноги (неужели я теперь такая сильная?) и врезалась в столик, на котором стоит большая лампа. Лампа падает, но рабыня резко вскакивает и подхватывает ее на лету. Йорик тоже вскочил на ноги и готов залаять. Роняет вещи в моем доме обычно он. Этот пес недоумок, как и большинство собак, и поддается дрессировке даже хуже, чем рабы из людского рода. Хотя с ним приятно спать рядышком, если вечер холодный.

Рабыня поднимает меня и усаживает к себе на колени. Я не хочу, чтобы мои рабы вбили себе в голову, что меня можно брать на руки, когда только им заблагорассудится. Но когда ее ладони скользят по моему телу и подхватывают под мышки, я ощущаю где-то глубоко в груди трепет удовольствия.

Блаженство!

Поэтому я позволяю ей посадить себя на колени, принимаюсь мурлыкать и месить передними лапами, а моя рабыня поглаживает меня по спинке.

Она говорит:

— Никак не пойму. У нее такой же мех, как у Нефертити? Или нет? Потрогай сам.

Мой раб подходит к ней и тоже гладит меня по спинке.

Блаженство.

Женщина говорит:

— Кажется, мех тот же самый? Нефертити была такая шелковистая.

— Была? — говорит мужчина. — Но ветеринар объяснил, что это и есть Нефертити. И мы должны научиться думать о ней именно так. Взгляни сама, с виду она точно такая же, не отличить.

— Наверное, ты прав. Глаза совсем как у Нефертити.

— Но, правда, она гораздо тяжелее. Очень теплая. И слишком плотная. Как будто гладишь мешочек с бобами, обтянутый собольим мехом.

Я довольно мурлычу.

— Давай попробуем ПРЫГ-СКОК?

Все мое тело внезапно оживляется, в нем дрожит от нетерпения каждая жилка. Прыг-скок! Эти слова приводят меня в бешеный восторг!

Я мигом слетаю с колен рабыни и начинаю кубарем носиться по комнате. Я быстрая и ловкая! Я снова котенок! Вот торшер, я игриво толкаю его лапкой, и он с грохотом падает на пол. Потом я замечаю занавески: сколько уже лет я не взбиралась под самый потолок комнаты! Разбежавшись, я подпрыгиваю, вцепляюсь в ткань и начинаю карабкаться вверх. Какое упоение! Я поднимаюсь все выше и выше! Но тут драпировка, всколыхнувшись, рушится вниз — и я падаю, изогнувшись немыслимой дугой… Сверху на меня обрушивается целая стена материи, а на всю эту кучу с глухим звуком приземляется большой тяжелый металлический стержень.

Западня!

Я извиваюсь, барахтаюсь, рву когтями и кусаю окутывающий меня плотный саван. Йорик истерически лает, а мои рабы громко кричат и бранятся.

Но наконец-то я свободна. Они стащили с меня материю, и я немедленно удираю на второй этаж, в спальню моих рабов. И прячусь под кроватью.

Я сижу там очень долго, прислушиваясь к воплям женщин из соседнего дома.

Старая женщина вопит:

— Грязная сучка! Потаскуха! Да чтоб ты сдохла!

Молодая жалобно причитает:

— Не надо, мама! Не ругай меня! Это вредит ребенку!

Мои рабы поднимаются наверх, но я не желаю выходить из-под кровати.

Проходит ночь. Проходит день. И еще два дня и три ночи. Время от времени они говорят: «Киса, киса, киса?» — и заглядывают под кровать. Я вижу большие, перевернутые, лунообразные лица. Я просто смотрю на них и молчу.

— Возможно, она захочет поесть? — говорит мужчина. — Я знаю, что им не нужна еда, но Нефертити всегда была так требовательна к установленному порядку. Ей наверняка не хватает утреннего и вечернего ритуала кормления.

— Кто знает, — говорит женщина. — Может, надо дать ей время привыкнуть к новому телу?

— В конце концов, можно вызвать ветеринара.

Когда они встают с постели на четвертый день, я принимаю решение. Я совершила ошибку с этой дурацкой драпировкой, но больше ее не повторю. Теперь я очень сильная и, должно быть, заметно прибавила в весе. С кошками такое иногда бывает. Это правда, что я не чувствую настоящего голода, но мне хочется заставить их положить в миску немного этой приятно пахнущей кошачьей еды из жестяной баночки.

Они трогательно счастливы, завидев меня. Женщина говорит:

— О, это наша Нефертити! Это действительно она! Теперь я верю.

Мужчина берет сложную металлическую штучку с рычажком и колесиками и отрезает верх банки. Маленькой ложечкой он достает оттуда немного еды и кладет ее в миску.

Я подхожу и нюхаю эту еду, но она совершенно ничем не пахнет. Что они с ней сделали?.. Или купили не тот сорт?.. Так или иначе, но я не голодна. Отвернувшись от миски, я гордо поднимаю хвост трубой и ухожу.

— Придется отдать Йорику, — говорит рабыня. — Он съест.

— Надеюсь, — говорит раб. — Кошачьи консервы — довольно дорогое удовольствие для бесплодных экспериментов.

Йорик, кстати, уже тут как тут и единым махом слизывает всю еду. Какая наглость. Я возвращаюсь и наставительно ударяю лапой по его мокрому сопливому носу. Просто чтобы знал свое место.

К моему изумлению, пес шарахается в другой конец кухни и пытается спрятаться за посудомоечной машиной, жалобно скуля и повизгивая. Мои рабы вдвоем бросаются к Йорику, они гладят его, успокаивают и разглядывают нос. Женщина хватает бумажное полотенце и прикладывает к носу Йорика: на бумаге быстро проступает красное пятно. Но я не чувствую запаха крови.

Они возятся с Йориком и утешают его слишком долго, совершенно игнорируя меня. Я решаю пока заняться своим утренним туалетом. Мой мех по-прежнему безвкусен, должно быть, он очень чистый. Я всегда была ужасной чистюлей, так говорят мои рабы.

— Кажется, ты утверждала, что они не сделают ей острых когтей, — замечает мужчина, бросая на меня взгляд, который мне не слишком нравится.

— Ну, я просто так подумала. На самом деле ветеринар ничего такого не говорил.

Они оба приближаются ко мне, и шерсть у меня встает дыбом.

— Может быть, все дело в силе удара. Из чего она сделана?

— Из металла и пластика по большей части, полагаю. Приличный вес.

Женщина походит ко мне с неприязнью в глазах. Человеческие лица прочесть нетрудно, если ты кошка.

— Ты плохая киска! Очень плохая! Ты не должна вредить Йорику!

Я убегаю, но они преследуют меня. Я бегу изо всех сил и снова прячусь под кроватью.

Под кроватью я в безопасности, но чувствую себя одиноко. Я вспоминаю волны блаженства, когда женщина держала меня на коленях, и поэтому, лишь только мои рабы, уснув, стали тихими и хорошими, вспрыгиваю к ним на постель так легко, как только могу. Когда-то давно я делала это каждую ночь и ни разу их не разбудила. Потом, когда я болела, то была уже не в силах подпрыгнуть и просто сидела на полу и просилась в постель, жалобно мяукая, как раз тем тоном, который безотказно действует на людей.

На сей раз прыжок у меня получился тяжеловатый, и они оба проснулись.

Но ничего страшного не происходит. Женщина только бормочет: «Это ты, Нефертити? Устраивайся и спи». И они снова засыпают.

Сегодня ночью в соседнем доме удивительная тишина. Я пристраиваюсь в ногах у моего раба, это прекрасное теплое местечко, и блаженство возвращается ко мне с новой силой, так что я самозабвенно мурлычу, и мурлычу, и мурлычу, и больше не думаю ни о вопящих друг на друга женщинах, ни о моем рыжем псе Йорике, который спит на полу за дверью, поскольку рабы не пускают его к себе в спальню.

Я слышу, как Йорик повизгивает во сне. Наверное, ему что-то приснилось. Возможно, ему привиделся сон о том, как он поквитался с большущей сиамской кошкой.

Ночью мой раб всегда беспокоен и ворочается с боку на бок. Такова человеческая натура, люди даже спать не умеют как следует. Но сейчас он меня брыкнул. Я, конечно, жалуюсь вслух, однако умеренно: он всего лишь человек, тут уж ничего не поделать.

Но раб начинает орать так, словно я его укусила.

— Эта проклятая штука твердая, как распроклятый кирпич! Наверное, я сломал себе палец!

— Прекрати, — сонно бормочет женщина. — Тебе просто не следовало брыкаться.

Но следующей ночью они вынимают меня из своей постели, выносят из спальни и плотно закрывают дверь. Теперь мне тоже придется ночевать в холле, на пару с рыжим, глупым, слюнявым псом.

Я сильная.

У меня ничего не болит.

У меня есть свои собственные люди.

Но что-то на самом деле совсем не так. Мои рабы стараются уклониться от меня, когда я хочу потереться об их ноги. Я знаю, есть нечто такое, что люди называют любовью, и чувствую: мне этого не хватает. Раньше, когда я ужасно болела и умирала, эта любовь у меня была, а теперь вдруг подевалась неизвестно куда. Есть только блаженство, когда кто-то из них берет меня на руки, и еще более сладкое блаженство, когда я вспрыгиваю к ним на колени, где они позволяют мне оставаться, покуда смотрят свой телевизор.

Нет, все совсем не так, как надо. Моим людям чего-то определенно недостает.

Я решаю, что не буду думать об этом. Сейчас мне нужна хорошая охота. Я начинаю скрести входную дверь. Я хочу вырваться на свободу и поохотиться на птичек, но мой раб говорит:

— А вдруг она промокнет и у нее заржавеет шасси?

— Вряд ли, — говорит рабыня. — У нее водоотталкивающий мех. Ее можно мыть каждый раз, когда она перепачкается.

Мыть, как собаку!

Как будто я сама не в состоянии следить за собой и поддерживать чистоту.

Но они все равно не хотят выпускать меня на улицу.

В один прекрасный день я вижу за окном гостиной птичку-кардинала. Глупое создание упорно колотится о стекло. Каждый удар на мгновение оглушает кардинала, но он, трепеща крылышками, приходит в себя и снова атакует окно. И снова, и снова, и снова.

Я хорошо знаю, что между мной и бездумным пучком перьев находится оконное стекло, но каким-то образом — возможно, потому, что вчера рабыня до блеска вымыла окна? — совершенно забываю о преграде, отделяющей меня от горячего, лакомого кусочка мяса.

Я отмериваю от окна дюжину шагов, разворачиваюсь, припадаю на все четыре лапы и замираю. Я жду, когда этот дурак очнется после последнего столкновения. Оцениваю дистанцию, фокусирую все свое существо на алом трепещущем пятнышке, повожу задней частью туловища, примериваясь к точной прицельной линии… И прыгаю!

Стекло разбивается, когда я врезаюсь в него. Через мгновение у меня уже полон рот трепыхающихся перьев. Кардинал пронзительно верещит и дергается. Упоение! Вокруг меня кружатся в воздухе ослепительно яркие, словно лакированные, красные, как кровь, птичьи перышки.

Я уношу свое сокровище на крыльцо, ложусь и начинаю потрошить, придерживая лапами. Внутренности у кардинала скользкие и длинные, я с наслаждением извлекаю их из подергивающегося тельца.

Однако мне совсем не хочется их есть. Я помню горячий, сочный запах свежей птичьей крови, но эта птица удивительно безвкусна и полностью лишена аромата.

Конечно, я могу принести ее в дар моим рабам как возмещение за их нынешние услуги. Надеюсь, они останутся довольны и снова полюбят меня. Поэтому я опять беру свое яркое сокровище в зубы и возвращаюсь в дом тем же путем, каким его покинула. Я ловко прыгаю в разбитое окно, не задев ни одного из торчащих из рамы острых осколков, которые могли бы испортить мой мех.

Оказывается, рабыня дома одна и с глупым видом перебирает кучу бумаг у себя на коленях. Я приземляюсь рядом с ней, и она издает душераздирающий вопль.

Я уже слышала такие вопли прежде, когда приносила ей свои дары, и всегда полагала, что женщина кричит от восторга. Ведь люди никогда не сумеют поймать птичку так, как умею это делать я, поэтому ей почти никогда не удается поесть настоящего свежего мяса. Мои рабы иногда приносят домой холодные, затхлые части животных, варят или жарят их и тем питаются. Еще они едят готовое, подпорченное какой-то гадостью мясо из разных банок, и все оно гораздо хуже кошачьей еды.

— Плохая киска! — верещит рабыня. — Плохая!

До меня наконец доходит. Она расстроена, потому что я разбила окно. Но ведь это мой дом, как она смеет возражать?

Когда мужчина возвращается, они вместе призывают какого-то человечка в грязной одежде, который принимается вставлять в оконную раму новое стекло. Я замечаю на штанинах пришельца волоски кошачьей и собачьей шерсти и подхожу понюхать. Но сколько ни принюхиваюсь, не могу учуять никакого запаха.

— Думаю, нам все-таки следует выпустить ее на прогулку, — говорит мой раб.

Рабыня не говорит ничего. Она просто открывает дверь. Я сижу и смотрю на эту открытую дверь. Очень плохо дать повод рабам подумать, что они имеют право мне что-то позволять или нет. Но солнечный осенний денек неудержимо манит меня, и я все-таки отправляюсь прогуляться.

Я гуляю долго. Гоняюсь за опавшими листьями, птицами, бурундуками и напоследок — за собакой. Это наглый пес, немецкая овчарка, и принадлежит он старшей из двух вопящих по соседству женщин. Мерзавец приохотился рычать на меня и заступать мне дорогу, когда я была больной и слабой и не могла защищаться.

Увидев меня, он поспешно заступает мне дорогу и громко, насмешливо гавкает. Когда я в ответ страшно распушаюсь, он демонстрирует, что собирается прыгнуть на меня, и угрожающе рычит.

Но я опередила его.

Я прыгаю первой и с наслаждением запускаю свои острые зубы в наглую собачью морду. Пес с визгом падает на землю и начинает кататься и трясти головой, пытаясь сбросить меня, но я сильная, цепкая и очень, очень умная.

И я удержалась.

Я еду на нем верхом полдороги до дома его хозяйки и спрыгиваю только тогда, когда мне это вконец надоедает. Все равно он слишком большой, чтобы его можно было съесть.

Уже наступает ночь, но я совсем не устала. Кажется, я никогда не устаю с тех пор, как избавилась от своей болезни. Но мне становится любопытно, что там без меня поделывают мои рабы. И возможно, я чувствую себя слегка одиноко.

Поэтому я забираюсь на дерево, которое растет возле окна спальни моих рабов. Я знаю, что оно даже выше окна, поскольку видела это дерево каждый раз, когда отдыхала на их кровати. На одной из его ветвей застряла маленькая красная ленточка, так что я не могу ошибиться.

Я сижу на ветке и жду, и вот они наконец появляются в спальне и снимают свои верхние шкуры, как это принято у людей. Мне всегда казалось странным и немного забавным, что люди имеют привычку носить на себе дополнительные шкуры. И мне всегда очень нравилось тщательно эти шкуры обнюхать, а потом, быть может, развалиться на них и чуток подремать.

Рабы ложатся в постель и сразу начинают возиться. Дурацкая борьба, которая, как мне кажется, имеет какое-то отношение к спариванию, но поскольку вслед за этим у них никогда не рождаются котята, я точно не знаю.

Когда они успокоились, мужчина говорит:

— Надо бы впустить кошку.

— Ты думаешь? Она не просилась домой. Может быть, она убежала?

— Ты говоришь так, словно хочешь, чтобы она убежала!

— Послушай, Боб, в ней что-то ужасно неправильное. Это не наша Нефертити, это… Вещь! Настоящий монстр!

— Теперь ты уже готова вылепить из нее чудище Франкенштейна? Дорогая, это просто кошка. С искусственным телом, да, но индивидуальность у нее самая натуральная. По существу и во всех отношениях это наша Нефертити. Наша старая любимица, только моложе и сильнее.

— Вот это самое «сильнее» и не дает мне покоя! Сегодня, когда она вдребезги разбила окно, я начала бояться: а что она может сделать с нами, если разозлится?..

— Дорогая, ты же читала статью в газете. Они не нападают на людей. Их индивидуальные матрицы, на которые переписано сознание обычных кошек, включают в себя подчинение. Они воспринимают своих хозяев как животных ранга альфа. Не зафиксировано ни одного случая, чтобы роботизированный кот атаковал хозяина, а сколько их уже продано?

— Тогда почему ты согласился со мной, когда я предложила, чтобы она ночевала за дверью вместе с собакой?

— По-моему, нам пора спать. Потребуется какое-то время, чтобы заново привыкнуть к ней, только и всего. Нефертити по-прежнему любит нас, я уверен, а тебе, наверное, придется немного постараться, чтобы полюбить ее снова.

Они затихают. Я чувствую себя так, словно опять старая и больная, только боль теперь гнездится где-то глубоко в груди. Они не любят меня.

Как же я смогу выжить, если мои рабы меня не любят?..

Женщина зашевелилась, натягивая на себя одеяло.

— Предположим, — говорит она, — что у нее дефект в шасси…

— Какой дефект? Она ведет себя точно как Нефертити.

— Но она сильнее. Она гораздо сильнее, чем обычная кошка. В брошюре об этом ничего не говорится, и ветеринар нас тоже не предупреждал.

— Ты думаешь, это дефект?

— Наверное, у меня разыгралось воображение, — вздыхает она. — Ночью у страха глаза велики. Все выглядит намного хуже, чем днем.

Я сижу на дереве, скорчившись, и смотрю, как проходит ночь. Свет молодой луны очерчивает контуры листьев вокруг меня. В груди у меня холодно, и я чувствую себя очень одинокой. Я думаю о том, чтобы заплакать, как я делала, когда была маленьким котенком. Тогда, может быть, придут мои рабы и приласкают меня. Когда я была котенком, очень давно, я забралась на это самое дерево и не могла спуститься. Они раздобыли лестницу и сняли меня с ветки. И они ласкали меня, и рассказывали мне, какая я красавица, шелковистая и элегантная.

Но теперь я не могу плакать.

Ночью все выглядит гораздо хуже, чем днем.

Я почти заснула, сидя на этом дереве, но из соседнего дома снова понеслись крики и вопли.

Старшая женщина вопит:

— Убирайся из моего дома, грязная шлюха! Ты мне больше не дочь!

Я слышу звук, который бывает, когда один человек бьет другого ладонью по щеке.

Молодая жалобно вскрикивает:

— Пожалуйста, мама! Пожалуйста! Извини меня!

Дверь на их заднем крыльце открывается, бросая в темноту длинный луч света, и снова становится темно. Но я вижу, что на ступеньках кто-то сидит.

Я спускаюсь с дерева, бесшумно пробираюсь через траву и легонько касаюсь боком ее ноги. Она поднимает голову и смотрит на меня красными опухшими глазами. Такие глаза были у моей рабыни, когда они отвезли меня в тот последний раз к доктору.

— Какая ты хорошенькая, киска, — говорит она и гладит меня по спине. — Как тебя зовут? А меня зовут Гретхен. Я бы хотела завести свою кошку, но это невозможно. У меня нет денег, чтобы покупать ей еду и засыпку для туалета, и еще придется платить ветеринару.

Я трусь об ее ноги, купаясь в блаженстве.

Она долго гладит меня и нежно чешет за ушком, и ее лицо постепенно делается спокойней. Я отлично умею читать человеческие лица, моя мать научила меня этому искусству. Я трогаю лапкой коленку Гретхен, и она берет меня на руки.

— Да ты тяжелая! — Она задумчиво гладит меня, перебирает пальцами густой мех. — С виду ты вылитая сиамка, киска, но кто ты на самом деле?

Она слишком много говорит. Может быть, старуха запрещает ей болтать в доме, и потому она разговаривает со мной? Я сворачиваюсь в клубок на ее коленях и мурлычу. Это не моя рабыня, но с ней хорошо, потому что она теплая и мягкая и лепечет в темноте ласковым голосом.

Но тут старуха резко открывает дверь, и нас заливает ярким электрическим светом.

— Марш домой и немедленно прогладь простыни! Из-за тебя я не могу лечь в постель, а мне вставать в восемь утра!

— Но я думала…

— Надо же, она думала!..

— Извини меня, мама, — лепечет Гретхен. Это ее постоянные жалкие слова, словно беспомощный писк котенка. Старуха уходит в дом, но Гретхен не хочет со мной расставаться.

Она говорит:

— Моя мать никогда не позволит мне держать в доме кошку. Видишь ли, киска, у меня скоро будет маленький, а она сказала, что кошка и младенец — это слишком жирно для такой дуры, как я. Но это все неправда. Она и раньше не разрешала мне завести кошку… Но может, мы еще увидимся, хорошенькая киска?

Она гладит меня в последний раз, снимает с колен и уходит. Я возвращаюсь к своему дому и начинаю скрести входную дверь. Никто не приходит. Тогда я снова залезаю на дерево и принимаюсь мяукать своим знаменитым сиамским мявом.

Мои рабы сразу просыпаются.

Женщина говорит:

— Это она. Пойду открою дверь.

— У тебя такой голос, словно тебе вовсе не хочется.

— А что еще мы можем сделать? Не оставлять же ее на улице всю ночь. У нее тоже есть чувства, если верить тому, что написано в брошюре.

— В конце концов, мы не обязаны держать ее в доме. У нас есть право вернуть ее для дезактивации.

— Ты хочешь сказать, для повторной эвтаназии?

— По-моему, это именно то, чего ты сама желаешь. Скажи мне честно, что ты думаешь?

— Я думаю, что Неферити на самом деле умерла. Это не она.

— Тогда нам следует вернуть ее.

— Нет-нет, мы не можем сделать ничего подобного, дорогой, — вздыхает женщина. — И все-таки я никогда не смогу полюбить ее, она кажется мне такой… механической.

— Разумеется, она механическая. Заводная кошка с мозгами на микрочипах.

— Я спущусь вниз и открою дверь. Она ведь тоже страдает, на свой собственный лад.

Что такое эвтаназия?

Это они про меня? Они хотят от меня избавиться?

Я отворачиваюсь от двери и бегу прочь. У меня длинные, быстрые, сильные ноги. Мне совсем не нужна еда. Я не боюсь ни людей, ни собак, ни больших котов.

Я живу без крыши над головой. Я прячусь в зарослях сорняков, под верандами, в чужих садах. Дни сменяются ночами, они приходят и уходят, и это длится долго-долго. По ночам теперь холодно, а иногда даже днем. Впрочем, меня это почему-то не очень беспокоит.

Я скучаю по своим рабам. Никто не ласкает меня — только иногда маленькие дети или пожилые женщины, если увидят меня на улице. В редкие солнечные дни я люблю подремать или просто понежиться на чьем-нибудь пустом заднем крыльце, но большую часть времени я наблюдаю. Я учусь.

Я была очень глупая, когда болела, и до этого тоже. Я изменилась, когда стала сильной. Я думаю, что теперь я такое создание, которое называют роботом. Но когда-то раньше я была Нефертити, и есть во мне нечто такое, что по-прежнему нуждается в любви. Любовь — это больше, чем случайное блаженство, когда чужой вдруг берет тебя на руки и ласкает. Я хочу, чтобы у меня был свой раб. Человек, который меня любит, который принадлежит мне и только мне.

Поэтому я возвращаюсь к моему бывшему дому, где живут мои рабы. Я забираюсь на дерево и заглядываю в полуоткрытое окно спальни. На большой кровати, в самом центре, сидит маленький белый котенок и самозабвенно вылизывает лапку. Я издаю ужасное шипение. Котенок смотрит в окно, видит меня и на секунду замирает. Потом он в панике прыгает на пол и спасается бегством.

Я продолжаю сидеть и наблюдать. Через несколько минут в спальню входит моя рабыня. Она принесла белого котенка назад и теперь ласково почесывает ему брюшко. Котенок разомлел, его глаза полузакрыты. Он думает, что женщина принадлежит ему.

Я долго наблюдаю за этой сценкой. Я вне себя от горя и ярости. Наконец я слезаю с дерева и ныряю в кусты. Я ухожу прочь от своего бывшего дома. За мной увязалась немецкая овчарка и принюхивается, но я ужасно гневаюсь, и пес трусливо убегает.

Молодая женщина, которую я видела раньше, по имени Гретхен, сидит сгорбившись на заднем крыльце соседнего дома и дрожит от холода. Увидев меня, она поспешно встает и семенит навстречу. Я вижу, что она толстая, как это всегда бывает у человеческих женщин, которые со дня на день ожидают приплода.

— Здравствуй, хорошенькая киска! Я думала, ты живешь в соседнем доме. Можно тебя погладить?

Она гладит меня и гладит, и блаженство заполняет мое тело горячей волной. Я громко мурлычу и вальсирую вокруг Гретхен, потираясь об ее ноги то одним боком, то другим.

— Ты бродячая киска, верно? Ах ты, бедняжка. Посмотри, в твоей красивой шубке полно репьев!

Гретхен устраивается на, крыльце, берет меня на колени и начинает вынимать колючки из моего густого меха. И она непрерывно болтает:

— Как бы я хотела, киска, чтобы ты могла остаться и жить со мной. Но мать тебя убьет. Иногда мне кажется, что она готова убить меня. Или моего ребенка. А муж от меня сбежал. То есть он должен был стать моим мужем… Я думаю, родители нарочно отослали его в военную школу.

Я слушаю болтовню Гретхен, хотя ее слова почти ничего для меня не значат. Но я вижу, что она очень печальная и что старуха ее бьет. Это я знаю точно, потому что под одним глазом у нее огромный лиловый синяк. Я уже видела такой у моего раба, когда он явился домой весь избитый. Другой мужчина накинулся на него в темном месте, поколотил и отобрал все наличные деньги. Деньги очень ценятся у людей, из-за денег они иногда даже убивают друг друга.

— Мы бы прекрасно жили вместе, хорошенькая киска, но моя мать непременно скажет, что нужно иметь слишком много денег, чтобы тебя содержать. — Она тяжело вздыхает. — Если обед будет еще не готов, когда она вернется, то мне придется несладко. Особенно если она пропустит стаканчик на дорожку! Ты уж лучше держись подальше от этого дома, киска.

Она снимает меня с колен и ставит на землю. Я жалобно протестую, но Гретхен непреклонна. Она закрывает за собой дверь и смотрит на меня через стекло. Потом она закрывает еще одну дверь, так как снаружи слишком холодно. Во второй двери нет стекла, и я ее больше не вижу.

Я могла бы провести с ней всю жизнь, потому что меня совсем не надо содержать. Мне не нужно ничего, кроме ласки. Внутри меня пустота и боль, но эта боль не телесная.

Я тоскую по блаженству.

Мне необходима рабыня.

Я не желаю жить без любви.

Гретхен неплотно закрыла входную дверь, и засов не задвинут. Я снизу цепляю дверь когтями и тяну на себя. Я гораздо сильнее, чем жалкий белый котенок, которому мои рабы отдали дом. Я умею открывать двери. Даже двери того дома, в котором я никогда не была.

Но внутренняя дверь оказалась потруднее. Я думаю, вспоминаю, что люди делают с круглой ручкой. Поднимаюсь на задние лапы и кладу передние с разных сторон этой ручки. Изо всех сил дергаю ее лапами, но ничего не происходит. Я снова думаю. И вспоминаю, а может быть, догадываюсь, что ручку надо как-нибудь повернуть.

Внутри что-то щелкает, и дверь приоткрывается. Это узкая щель, но ее вполне достаточно для того, чтобы в дом могла стремительно проскользнуть большая сиамская кошка.

Проникнув в дом, я вижу лестницу, ведущую на второй этаж. В моем бывшем доме, единственном доме, который я знаю, второй этаж — чудесное местечко, со множеством различных шкафов, кладовок и других замечательных укрытий, где можно прятаться долго-долго.

Поэтому я сразу поднимаюсь наверх и очень быстро нахожу большой стенной шкаф, где двери не открываются, а сдвигаются в сторону, но это для меня сущие пустяки. Я больше не могу чуять запахи, но знаю, что здесь приванивает духами и потом, шариками от моли и демисезонными кожаными ботинками. Запрыгнув на верхнюю полку, я удобно устраиваюсь там за коробкой со старыми свитерами.

Я сплю, но сквозь сон все слышу.

Автомобиль с шумом подъезжает к дому и тормозит. Хлопает дверца.

— Почему дверь не закрыта?!

Это резкий, пронзительный голос старшей женщины.

Молодая женщина, Гретхен, невнятно бормочет что-то в свое оправдание.

— Ты думала, что я пьяна и ничего не замечу? Ты назло оставила дверь открытой? Мерзкая дрянь! Паршивка! Шлюха! Да не хнычь, не хнычь, подумаешь, неженка!

Старшая женщина бранится и бранится. Голос Гретхен, когда та отвечает, звучит испуганно, а ее мамаша тем временем доводит себя до полного исступления. Она животное альфа, которое рычит, кусает, сбивает с ног и рвет когтями. Здесь у нее нет соперника. Гретхен подчиняется, она слишком слаба и пассивна. Мне придется научить ее, как отвечать ударом на удар.

Я жду. В этом доме найдутся солнечные мягкие местечки, где всегда дремлется так сладко. Здесь будет кошачья еда, хотя на самом деле мне она не нужна. Здесь будет много ласки и мурлыканья, и я буду спать в постели у Гретхен, которая станет моей рабыней. И еще будет ПРЫГ-СКОК. Это слово почти лишено своей прелести, когда звучит у меня в мозгу, но рано или поздно Гретхен произнесет его вслух, и тогда моя жизнь будет совершенной.

А пока я жду, когда ее мамаша наконец поднимется наверх. Если она меня обнаружит, то вышвырнет из шкафа и ударит ногой.

Как горько она об этом пожалеет.

 

ВИДЕОДРОМ

 

ЭЛОИ ПРОТИВ МОРЛОКОВ

В июне российский зритель наконец сможет увидеть на широком экране нашумевшую и многострадальную киноверсию «Машины времени» Герберта Дж. Уэллса.

Вообще, «Машине времени», одному из самых знаменитых романов Уэллса, не очень везло на экранизации. Роман, вышедший в 1895 году, стал первой книгой автора и мгновенно принес ему славу. Темы, поднятые Уэллсом — путешествия во времени при помощи специальной машины, разделение человечества на несколько биологических видов, одичание и крах разумного в далеком будущем, — впоследствии вовсю эксплуатировались как в литературе, так и в кинофантастике. Однако прямая экранизация популярного романа состоялась лишь в 1949 году на британском телевидении и прошла практически незамеченной. Вторую попытку предпринял в 1960 году американский режиссер Джордж Пал. Род Тэйлор сыграл в этом фильме две роли — путешественника во времени Джорджа и самого Г. Дж. Уэллса. По тем временам фильм имел весьма неплохой визуальный ряд и, несмотря на некоторые отклонения от сюжетной канвы оригинального романа, по праву вошел в анналы кинофантастики. На американском телевидении в 1978 году режиссер Хеннинг Шеллерап попытался снять свою версию, но не превзошел фильм 1960 года даже по уровню спецэффектов. Актерская игра также не выдерживала никакой критики. И очередная попытка проехаться на машине времени была отложена более чем на 20 лет. Впрочем, стоит отметить еще и «свободную» экранизацию «Время после времени» (1978), где изобретатель машины — сам Герберт Уэллс (Малкольм Макдауэлл) — охотится в разных временах за Джеком-Потрошителем.

Вот и все экранизации знаменитого романа. Что несравнимо с огромным потоком всевозможных киноверсий «Человека-невидимки», «Войны миров» и даже «Острова доктора Моро». Поэтому идея воплотить классическую книгу на экране с новейшими спецэффектами буквально витала в воздухе. И когда из недр кинокомпании «DreamWorks» выполз слух о возможной реализации подобного проекта, публика встрепенулась. Тем более, что режиссером новой «Машины времени» должен был стать сам владелец кинокомпании — Стивен Спилберг. Однако Спилберг нашел блестящий «пиаровский» ход — назначил на роль режиссера старшего внука Герберта Уэллса Саймона. Саймон Уэллс уже имел некоторый опыт режиссуры, но не в игровом кино: он участвовал в постановках полнометражных мультфильмов «Принц Египта» и «Американский хвост: Файвл едет на запад».

Саймон взялся за дело с необычайным энтузиазмом. В феврале 2001 года в колледже Вассар (провинция штата Нью-Йорк) и в самом Нью-Йорке начались съемки «Машины времени». Саймон Уэллс так старался, что однажды в мае 2001 года утром не смог встать с постели. Врачи поставили диагноз «крайнее физическое истощение» и рекомендовали две недели постельного режима. Гигантский маховик съемочного процесса остановить было невозможно, и на последние 18 дней съемок Саймону срочно подыскали замену. Вторым режиссером выступил Гор Вербинский («Мышиная охота» и «Мексиканец»).

Впрочем, случившееся не стало последней бедой картины.

При подготовке сценария «Машины времени» был использован не сам роман, а, скорее, сценарий Дэвида Дункана к фильму 1960 года. По сюжету молодой профессор Александр Хартдеген, невеста которого гибнет у него на глазах, одержим идеей изменить прошлое. Он изобретает машину времени, отправляется назад, но, казалось бы, уже спасенная девушка снова погибает. В поисках ответа на вопрос, почему Время не дает ему спасти свою любовь, Александр отправляется в будущее на 800 тысяч лет вперед (с промежуточными остановками) и видит апокалиптическую картину. Земля погрязла в дикости, человечество разделилось на две биологические ветви — праздных бездельников элоев и живущих под землей морлоков, использующих элоев в качестве еды. Александр знакомится с элойской девушкой Марой и ее младшим братом и понимает, что его место здесь. Целью жизни становится организация сопротивления злобным морлокам…

В романе и в фильме Джорджа Пала главный герой — англичанин. И одним из основных мотивов книги становится восприятие будущего через ощущения чопорного представителя викторианской Англии. В постановке Саймона Уэллса решили отказаться от этой линии. Действие перенесено в Нью-Йорк, и это новшество едва не погубило картину. Многие эпизоды пришлось переснимать. Ведь герой, попав в начало XXI века, становится свидетелем разрушения Нью-Йорка осколками разваливающейся Луны. После сентябрьских событий показать американцам такое было немыслимо. Впрочем, другой экранизации романа Уэллса, «Войне миров», повезло еще меньше — продолжившиеся после сентября съемки были подвергнуты дружному всенародному остракизму, и проект пришлось закрыть.

Создатели фильма умудрились вставить в сюжет множество «фиг в кармане». Здесь можно встретить, например, упоминание эпизода из «Стар Трека» по сценарию Харлана Элиссона о путешествии капитана Кирка в прошлое или же интерпретацию комического пассажа с электрической зубной щеткой из картины «Время после времени». Интересно, что эпизодическую роль цветочника в фильме 2002 года сыграл Алан Янг, исполнявший роль Филби в картине года 1960-го…

Главную же роль профессора Хартдегена исполнил австралиец Гай Пирс, известный своим участием в фильмах «Мементо», «Флинн». В качестве предводителя морлоков Убера снялся лауреат «Оскара» Джереми Айронс, который в фильме «От времени ко времени» (1992) сыграл самого Герберта Уэллса. На роль элойской красотки Мары тоже была приглашена знаменитость (правда, не киношная) — сверхпопулярная ирландская ритм-энд-блюз певица Саманта Мамба. Брата Мары Калена исполняет… младший брат Саманты Мамбы Омеро Мамба, в свои двенадцать лет уже известный рэп-исполнитель, самый юный со времен Майкла Джексона певец — обладатель персонального контракта на запись альбомов. Омеро так же, как Гай Пирс, после одного из трюков попал в больницу с сильными ушибами. Однако шоколадного цвета кожи этой пары элоев создателям фильма не хватило для настоящей политкорректности. Нужен был настоящий негр — и он появился. В роли голограммы очеловеченного библиотечного компьютера выступил Орландо Джонс («Эволюция», «Ослепленный»).

Основной задачей нового фильма стала, как уже говорилось выше, реализация известной темы на новом уровне спецэффектов. И это создателям, в общем, удалось. Хотя на основной запрос любителя фантастики, знакомого с романом, — как же все-таки выглядят морлоки? — ответ получился не очень убедительным. Подземные охотники не впечатляют новизной, то и дело вызывая ассоциации с человекообразными злобными монстрами из множества других фильмов. Ну, а оскопленную сцену метеоритной атаки лучше бы вообще не показывали… Хотя концовка ленты, надо отдать должное, выполнена оригинально и со вкусом.

 

УДАР ПО КАРМАНУ

Редакция получает много писем от читателе! с просьбами сообщать о будущих премьерах в кинотеатрах России. Этот обзор, основанный на планах отечественных прокатных кинокомпаний, расскажет о том, что ждет наших зрителей в следующем полугодии.

Начнется дето с июньской премьеры на российских экранах блокбастера Саймона Уэллса «Машина времени» (The Time Machine) и июльской «Постоянного зла» (Resident Evil). По традиции первые летние месяцы бывают бедны на кассовые сборы, поэтому прокатчики стараются начинать показ ближе к осени. Не станет особенной новинкой летняя премьера прошлогодней негритянской комедии «Черный рыцарь» (Black Knight) — «Если» писал об этом фильме еще в февральском номере. В августе любители семейных походов в кино получат подарок в виде игровой версии популярнейшего в свое время мультсериала о приключениях говорящего пса «Скуби Ду» (Scooby Doo); поклонники леденящих кровь вампирских историй смогут насладиться французским триллером «Кровавая Мэлори» (Bloody Mallory): два французских же героя комиксов Астерикс и Обеликс вторично появятся на «серебрянном экране» в сиквеле «Астерикс и Обеликс: Миссия Клеопатра» (Asterix & Obelix: Mission Cleopatra), а непосредственно перед Днем знаний до наших кинотеатров дойдет обновленный, с восстановленными эпизодами классический «Инопланетянин» (Е.Т. the Extra-Terrestrial) Стивена Спилберга.

Сентябрь начнется все с того же Спилберга. Давно ожидаемая экранизация рассказа Филипа Дика «Особое мнение» (Minority Report) попадет в Россию всего два месяца спустя после американской премьеры. Что для компании «Гемини Фильм» отнюдь не рекорд после второго эпизода «Звездных войн», стартовавшего у нас одновременно со всем остальным миром. Очередная пародийная комедия о похождениях супершпиона Остина Пауэрса в борьбе против Доктора Зло «Остин Пауэрс 3» (Austin Powers in Goldmember) выйдет в конце месяца.

В октябре наши любители фантастики с почти годичным запозданием получат возможность посмотреть «Королеву проклятых» (The Queen of the Damned) — экранизацию бестселлера Энн Райс, рассказывающего историю легендарного вампира Лестата, возродившегося в образе рок-звезды современной музыкальной сцены. А американские шахтеры из маленького невадского городка во главе с шерифом сумеют победить армаду пауков-мутантов в фильме «Атака пауков» («Восьминогие твари», Eight Legged Freaks), российская премьера которого состоится в последний день октября. В тот же день на большой экран выйдет компьютерно-анимационный фильм «Ледниковый период» (Ice Age).

Ноябрь будет довольно беден на фантастические премьеры. С некоторой натяжкой можно отнести к фантастике очередные похождения самого популярного и обаятельного людоеда доктора Ганнибала Лектера, знакомого нам по «Молчанию ягнят» и «Ганнибалу». В третьем фильме «Огненный дракон» (Red Dragon) каннибала также сыграет гениальный Энтони Хопкинс.

Зато декабрь под Рождество порадует нас сразу двумя суперблокбастерами. Двадцатый юбилейный фильм о Джеймсе Бонде «Умри, но не сейчас…» (Die Another Day) стартует у нас лишь спустя месяц после выхода в Свет (как Старый, так и Новый). Так же спустя лишь месяц после мировой премьеры (что по сравнению с предыдущей пятимесячной задержкой — уже прогресс) 26 декабря многочисленные российские поклонники приключений начинающего мага Гарри Поттера и его верных друзей получат новогодний подарок в виде второго фильма о школе Хогвартс — «Гарри Поттер и тайная комната» (Harry Potter and the Chamber of Secrets).

В январские каникулы юные зрители смогут вдоволь посмеяться, посмотрев фантастическую баскетбольную комедию «Как Майк» (Like Mike), где малолетняя рэп-звезда Лил Воу Уау играет мальчишку, нашедшего волшебные кроссовки Майкла Джордана. Ну и, конечно, не обойдется без следующего по пятам за «Гарри Поттером» и соревнующегося с ним по сборам «Властелина колец». Название второго фильма саги «Lord of the Rings: Two Towers» у нас перевели как «Властелин колец: Две крепости», не учитывая опыт предыдущих книжных переводов с вариантами «Две башни» или «Две твердыни». Впрочем, даже англоязычное название «Two Towers» висело на волоске — лишь величие и всемирная популярность эпопеи Толкина спасли фильм от переименования в связи с тем, что упоминание двух башен может вызвать отрицательные эмоции у чувствительного американского зрителя. В России премьера этого фильма состоится также месяц спустя после мировой — 23 января 2003 года.

Начало 2003 года еще несколько туманно в смысле точных планов премьер. Из крупных проектов имеет смысл отметить февральский старт мистического триллера известного режиссера Джоэля Шумахера «Телефонная будка» (Phone Booth) и майскую, одновременно с остальным миром, премьеру «Людей ИКС 2» (Х2) Брайана Сингера.

Анализируя планы компаний, можно заметить, что 90 процентов качественной и высокобюджетной кинофантастики поставляют на российский рынок две фирмы: «Каро-Премьер» и «Гемини Фильм». Если кинотеатры вашего города сотрудничают с этими прокатными компаниями или их филиалами, то вы получите возможность увидеть практически все из вышеперечисленного.

 

РЕЦЕНЗИИ

 

КЕЙТ И ЛЕО

(КАТЕ

&

LEOPOLD)

Производство компании Miramax Films, 2001.

Режиссер Джеймс Менгольд.

В ролях: Мэг Райан, Хью Джекман, Лив Шрайбер.

2 ч.

________________________________________________________________________

1876 год. Нью-Йорк. Его Светлость Леопольд Алексис Элайя Уолкер Гарет Томас Маунтбаттен III, герцог Олбанский, сначала на открытии Бруклинского моста, а затем в своем доме во время приема по случаю собственной помолвки обращает внимание на незнакомца, шпионящего за ним с удивительной бесцеремонностью. Заинтригованный герцог преследует незнакомца и… попадает в Нью-Йорк века ХXI-го.

Оказывается, молодой ученый Стюарт нашел врата времени, которые находятся аккурат под Бруклинским мостом, и регулярно по понедельникам, когда открывается «окно», наведывается в прошлое, дабы понаблюдать за своими предками, одним из которых и является Леопольд — его прапрадедушка.

Проведя неделю в современном городе, молодой и все еще холостой аристократ влюбляется в Кейт, бывшую подружку Стюарта — весьма деловую девушку, которая спустя час экранного времени отвечает ему взаимностью. Меж ними столетие. Смогут ли они быть вместе, невзирая на разделяющие их годы? Хотя, если внимательно вглядеться в лица гостей, присутствовавших на приеме, станут совершенно предсказуемы и сюжет, и концовка фильма.

Стоит отбросить за ненадобностью тему перемещения во времени и проблему «что случилось бы, если бы бабушка не встретила дедушку?», и назвать фильм фантастическим просто не поворачивается язык — это обыкновенная мелодрама. Смешное, местами сентиментальное и очень милое кино для первого свидания или семейного просмотра. С принцем на белом коне, балом аристократов и ужином при свечах.

Хью Джекман («Люди Икс») и Лив Шрайбер («Сфера», «Крик») временами пытаются разнообразить приторно-сладкий сюжет. Мэг Райан же, напротив, совершенно не обращает внимания на фантастический антураж. Амплуа вечной героини мелодрам сквозит в каждом кадре, в каждой мизансцене. Возможно, если бы роль Кейт досталась, как и планировалось, Сандре Баллок, то фильм получился бы более динамичным. И кто знает, что вышло бы в итоге? И услышали бы мы новую песню Стинга, написанную именно для этой картины?

 

ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД

(ICE AGE)

Производство компании XX Century Fox, 2002.

Режиссер Крис Веджич.

Роли озвучивали: Денис Лири, Джон Легузано, Рэй Романо, Джейн Крановски.

1 ч. 30 мин.

________________________________________________________________________

Американские фермеры раньше других поняли, как снять два урожая с одного поля даже в не очень благоприятных погодных условиях. Американские аниматоры, вспомнив хитроумие предков, с энтузиазмом занялись тем же самым.

Правда, семейные анимационные фильмы снимались и раньше, но это было, скорее, исключением. В последнее время манящая идея всерьез овладела кинематографическими массами, чему в немалой степени способствовал кассовый успех «Шрека» и «Корпорации монстров». Казалось бы, чего проще: под видом детского фильма делаешь взрослый, называешь его семейным — и подставляешь полуторный карман.

Вот только жемчужины не растут гроздьями.

Семейный «Ледниковый период» погрузит все семейство разве что в общее состояние холода. Ну и еще одно совместное занятие — два поколения, возможно, начнут азартно спорить по поводу «протоживотных», выведенных в фильме: глава, вооружившись Бремом, станет искать аналоги с ныне существующими видами, а научно подкованные пятилетки будут бить его аргументы воспоминаниями о диснеевских мультфильмах. Вероятно, семья сойдется на гибриде: это единственная новация, на которую решились создатели фильма.

История о том, как суперкоманда в составе мамонта, протохорька и кого-то саблезубого пытается доставить младенца протоалеутов в протостойбище, вызовет тоскливые ожидания главы семейства («Когда же это закончится?!») и спортивный интерес подрастающего поколения («Когда же это начнется?!»).

Понятно, что нечто саблезубое, поначалу желающее устроить совместный пир прайда над мамонтом, ребенком и хорьком, перевоспитывается на протяжении всего похода. За это время ребенок успевает подрасти настолько, чтобы подобраться к хищнику и потискать его когтистую лапу. Так что история вполне слезливая и может иметь кассовый успех. Словом, протоэмоции.

 

ПОСТОЯННОЕ ЗЛО

(RESIDENT EVIL)

Производство компаний Constantin Film Produktion GmbH (Германия), Intermedia Films (Великобритания), New Legacy (США).

Режиссер Пол Андерсон.

В ролях: Мила Йовович, Мишель Родригес, Эрик Мебиус.

1 ч. 40 мин.

________________________________________________________________________

Молодой режиссер Пол Андерсон (Paul W. S. Anderson) снял всего шесть фильмов, но все — фантастические! Видимо, не дает покоя слава знаменитого тезки — писателя-фантаста Пола Андерсона. Среди работ режиссера такие, как «Солдат» и «Смертельная битва». Последний был поставлен по мотивам популярной одноименной компьютерной игры и прошел довольно успешно. Поэтому, когда решили в очередной раз экранизировать компьютерную игру, Пол Андерсон оказался в списке первых кандидатов на пост режиссера. Впрочем, начинал работу над фильмом еще в 1999 году классик жанра ужасов Джордж Ромеро — специалист по ожившим мертвецам, которых и в игре, и в фильме — толпы. Но Ромеро в конце концов отказался от участия в картине — творческий конфликт возник при работе со сценарием. И после года простоя постановщиком стал Пол Андерсон.

Действие фильма как бы предваряет события первой игры из цикла «Resident Evil». Это название среди «игроков» переводить не принято, но кинопрокатчикам и пиратам это сделать пришлось. В прокате лента именована как «Постоянное зло», на кассетах ее можно посмотреть под названием «Обитель зла».

Некая могущественная корпорация в подземном бункере тайно разрабатывает новейшие вирусы, способные из человека сделать боевого монстра. И вот происходит утечка. Управляющая «Ульем» почти разумная компьютерная система «Красная королева» принимает решение уничтожить всех находящихся внутри, дабы остановить распространение вируса. Корпорация посылает спецкоманду бойцов, дабы разобраться в ситуации. В команду попадает почти потерявшая память от нервно-паралитического газа охранница Алиса (в фильме вообще много ассоциаций со сказками Кэролла). Герои еще не знают, что вирус способен воскрешать мертвецов, превращая их в зомби-каннибалов. Начинается классический саспенс, временами переходящий в стрельбу и беготню по подземным коридорам и ведущий к апокалиптическому финалу…

 

ЧУЖАК В СВОЕЙ СТРАНЕ

…назвать так классика американской литературы? Одного из самых титулованных фантастов?! На это способен лишь автор обзора… Вот его аргументы.

Не секрет, что самое американское из всех американских искусств — это кино. И самый американский из всех американских писателей-фантастов — это Роберт Хайнлайн. Однако казавшийся таким естественным союз — Хайнлайна и кинематографа — закончился пшиком. Картины по сценариям, произведениям или мотивам произведений Хайнлайна есть. Целых пять полнометражных лент, не считая одного телесериала и одного телеспектакля. А вот «Хайнлайна» на экране разглядеть трудновато.

«После таких экранизаций грохот от ворочающихся в гробу костей Хайнлайна должны были расслышать и в Голливуде», — витиевато выразился один из рецензентов, надо полагать, очень любивший творчество этого писателя.

А начиналось все так удачно! И так давно — полвека назад.

Первой ласточкой стала вольная экранизация одного из хайнлайновских juveniles (так американцы маркируют на рынке литературу «для детей старшего школьного возраста») — «Ракетный корабль «Галилей». Роман вышел в 1947 году, а фильм «Цель: Луна» режиссера Ирвинга Пичела (хотя главным «мотором» был, без сомнения, легендарный продюсер Джордж Пал) — спустя три года. Картина стала одним из первых шедевров научно-фантастического кино и во многом подтолкнула бум кинофантастики 1950-х, особенно шумный на фоне предыдущего десятилетия, когда таковая практически отсутствовала.

Сам Хайнлайн не только участвовал в написании сценария, но и был приглашен на должность «технического советника» снимаемой картины — честь, которой с тех пор редко удостаивали писателя-фантаста. Компанию Хайнлайну составил знаменитый немецкий ракетный эксперт Герман Оберт, а лунные декорации рисовал самый популярный в те годы художник-фантаст Чесли Боннстелл. И в результате эта компания экспертов создала нечто, выглядевшее для современников настоящей НАУЧНОЙ фантастикой. Для миллионов зрителей, особенно юных, это было первое знакомство с тем, что собой представляет Луна, как действует космическая ракета и что будут испытывать в космосе астронавты — включая невесомость.

Между прочим, столь привычный сегодня обратный отсчет перед стартом ракеты был придуман именно в фильме «Цель: Луна»! Просто постановщикам показалось, что это будет эффектно смотреться на экране. Никто из нынешних специалистов по космонавтике не верит, что эта процедура, без которой в небо не поднималась ни одна ракета, была рождена в съемочном павильоне киностудии.

Вместе с тем не обошлось без анекдотических подробностей, которые со временем, увы, перестали веселить и превратились в унылую тенденцию.

Если идею Хайнлайна о полетах в космос как о сфере исключительно частного предпринимательства убедительно опровергло время, то в других случаях писателю самому приходилось проводить курсы ликбеза среди киношной публики. Которая, в частности, постоянно сетовала на то, что Луна-де выходит слишком невыразительной — одни камни да трещины. Невинные предложения устроить там водопады или даже заселить ее прекрасными инопланетянками Хайнлайн отвергал с гневом («Что у вас было в школе по физике?»), соглашаясь лишь на тот «оживляж», который не противоречил науке.

Так появился знаменитый эпизод, где космонавты совершают экскурсии в открытый космос с помощью ракетных «мотоциклов». Их придумал не писатель-фантаст, а те самые киношники, а он просто пошел у них на поводу. Впоследствии ведущие инженеры НАСА, разрабатывающие первые реактивные ранцы для астронавтов, признались, что толчком послужил виденный в детстве фильм. Такой вот спецэффект!

Следующая попытка вышла куда менее успешной. Фильм по оригинальному сценарию Хайнлайна (вместе с Джеком Сименом) «Проект «Лунная база» (1953) вышел откровенно скучным и совсем не фантастическим. Единственной деталью, которая в те годы могла поразить воображение зрителей, была свадьба на Луне, освященная к тому же посредством телевизора президентом США! И не просто президентом — а женщиной-президентом. Это смотрелось почище зелененьких человечков с летающей тарелки.

Закончились 50-е годы для Хайнлайна еще одной и на сей раз более чем вольной экранизацией — знаменитых «Кукловодов». Режиссер Бруно Весото превратил научно-фантастический роман в образцовый киноужастик под названием «Пожиратели мозгов» (1958). К научной фантастике в этой малобюджетной картине имел отношение только исполнитель роли профессора Коула — молодой актер Леонард Нимой, культовую славу которому позже принесла роль мистера Спока в теле-, а затем и в киносериале «Звездный путь».

После чего на три десятилетия о Хайнлайне в Голливуде, казалось, забыли напрочь.

В 1994 году появилась новая версия «Кукловодов». На сей раз это была добротная голливудская продукция со всеми причиндалами, без которых сегодня не обходится ни один фантастический блокбастер. Иначе говоря — со спецэффектами, звездами (Дональд Сазерленд!), всепроникающей политкорректностью и специфическим национальным чванством: с экранными инопланетными «слизняками», в отличие от романа, борются одни американцы, которые в одиночку и побеждают захватчиков. В этой картине Голливуд вновь демонстрирует и поразительную глупость, с которой берутся ставить научную фантастику режиссеры, как правило, ее не читающие, но убежденные, что пишется она для умственно ограниченных недорослей! Это тем более обидно, что в данном случае речь идет о творчестве Роберта Хайнлайна, которого в чем-чем, но в глупости и примитивизме никто не посмеет обвинить.

В том же году вышел более скромный в постановочном плане, но зато и более корректный по отношению к литературному первоисточнику мультсериал «Красная планета» (1994), снятый по одноименному роману-juvenile. Любопытно, что и в озвучке этой картины принял участие культовый актер кинофантастики — Марк Хэмилл. Если кто позабыл: Люк Скайуокер из «Звездных войн».

И наконец, в 1997 году появился самый яркий и коммерчески успешный фильм «по Хайнлайну»: масштабную экранизацию «Звездного десанта» осуществил знаменитый режиссер Пол Верхувен.

По мне, так лучше бы ее не было. Ведь все худшее, что безусловно присутствовало в творчестве писателя: иррациональная вера в военную косточку, идеализация «офицеров и джентльменов», крайний американизм во всем и нескрываемая ксенофобия, — все это режиссером подчеркнуто, высвечено, да еще и усилено. Причем, и в буквальном смысле — с помощью всех этих Dolby Surround и прочей техники.

Автор этих строк уже отметился в журнале «Если» рецензией на фильм Верхувена. Тогда я писал ее, находясь под непосредственным впечатлением от просмотренной пиратской «тряпки». Сегодня, когда с 11 сентября 2001 года начала отсчет новая историческая эпоха, как никогда уместно вспомнить кое-что по второму кругу.

Упомянув выше отрицательные (на мой взгляд) стороны творчества Хайнлайна, я, разумеется, не забываю и о многочисленных положительных. Беда только, что все они прошли мимо внимания режиссера — или показались вовсе не положительными. Да, роман «Звездный десант» не относится к самым гуманистичным и либеральным произведениям писателя, достаточно сказать, что в свое время он вызвал в адрес Хайнлайна многочисленные обвинения в милитаризме и даже фашизме. Обвинения, честно говоря, сильно преувеличенные. Однако фильм Верхувена только подливает масла в огонь, добавляя новые и увесистые аргументы критикам Хайнлайна.

Удивительно, что ни у кого из голливудских режиссеров и продюсеров до этого романа руки не дошли в истеричные 50-е («лучше быть мертвым, чем красным!», «убей комми ради мамочки!») или во «вьетнамские» 60-е («вбомбим желтопузых в каменный век»!). Зато сегодня фильм смотрится как ответ американской творческой интеллигенции на последние указания вождя и учителя товарища Буша-маленького.

И если б это была ремесленная поделка на злобу дня, политическая «отписка»! Нет, фильм, что называется, снят с огоньком, с болью сердца. Поэтому в картине Верхувена самое страшное — это не клонированные компьютерные орды инопланетных жучищ. Куда больше пугают иные сцены.

Лубочное начало лишь размягчает зрителя, готовя его к взрыву, который неизбежно последует. На экране — мирная жизнь, и только постоянным фоном проходит военная хроника: уже не одно десятилетие продолжается священная война землян с отвратительными «жуками». И в этом будущем только тот достоин звания гражданина, кто понюхал пороху и закалил себя в ратном деле. Короче, «армия заставит тебя родину любить, сынок».

Постепенно режиссер взвинчивает себя и зрителей до такой степени, что после просмотра фильма одного взгляда даже на мирного домашнего таракана достаточно, чтобы глаза начали наливаться яростью, а рука — тянуться к несуществующей кобуре. А уж сцены атаки инопланетных террористов на ни в чем не повинный Буэнос-Айpec — это просто «воспоминание о будущем», прозрение, посетившее Верхувена за пять лет до того, как подобные сцены перестали восприниматься в качестве фантастики.

Когда я писал в рецензии: «Многие зрители, поджидай их у выхода из кинотеатра военно-космические вербовщики, не сомневаюсь, немедленно записались бы добровольцами. Враги сожгли родную хату, а это значит только одно: если встретишь его — убей!», — то не подозревал, как вскоре аукнется научно-фантастический фильм Верхувена.

Кое-что из его картины еще, к счастью, не произошло — хотя нынешняя Америка движется в этом направлении семимильными шагами. Нам-то это ясно, в отличие от американцев, — потому что мы это проходили.

Кругом — враги. Подлые, лишенные даже рудиментов человечности. Настолько «нечеловеки», что уничтожение их вызывает моральные терзания не большие, чем при обработке квартиры инсектицидами. Тараканы, одним словом. Но хуже врагов внешних, как говаривали в былое время, «враг унутренний»: то есть студент, немец, жид. А в нынешней расширенной интерпретации — слюнтяи-либералы, гуманисты, интеллигенты сопливые. Хлюпики, слабаки.

Но им не удастся до конца развалить страну, отдать ее на поругание всяким там жукоглазым, желтопузым и чернозадым. Потому что есть еще истинные граждане — солдаты. Они всегда на страже, они лишены преступных сомнений и без колебаний выполнят любой приказ командования.

Когда на экране школьный учитель-ветеран растолковывает молодым несмышленышам, как «проклятые демократы», слюнтяи и размазни довели Земную Федерацию до жизни такой (после чего, естественно, пришлось браться за дело истинным патриотам, социально ответственным гражданам), — слышится что-то до боли знакомое. Армия сделает тебя мужчиной… Когда кругом враги — стране нужна твердая рука… Хороший жук — мертвый жук… Мочи жукоглазых в пещерах… И так далее.

И еще, конечно, детали, от коих никуда не скрыться. Тевтонский геральдический орел. Подозрительные мышино-серые мундиры с широкими отворотами, черно-серебристыми петлицами и тонкими витыми погонами. Специфически выгнутые, такие же серые фуражки с мертвенно-серебристыми кокардами.

Случайные оговорки? Но тогда воспоем гимн старику Фрейду — за то, что научил нас быть внимательными к таким оговоркам.

Вот такое кино. А ведь Роберт Хайнлайн написал не только «Звездный десант», но, между прочим, и всего-то годом позже «Чужака в чужой стране» (также награжденного премией «Хьюго»). Но уже десяток с лишним лет блуждает по голливудским и независимым студиям сценарий по этому роману — и даже одно время все информационные издания по научной фантастике были полны слухами, что на «козырную» роль Майкла Валентина Смита приглашают не кого-нибудь, а самого Мика Джаггера из «The Rolling Stones»! Мелькали сообщения и о том, что идет работа над тремя другими романами писателя — «Луна — суровая хозяйка», «Дорога славы» и «Пасынки неба».

А поставлен был «Звездный десант». Он, видимо, был нужен и востребован.

Что же, истинным поклонникам Хайнлайна остается только следовать наказу графа Монте-Кристо: ждать и надеяться. И в тревоге держать скрещенными пальцы — потому что в сегодняшней Америке пример Верхувена может оказаться заразительным. Ведь для них сейчас, это очевидно, «важнейшим из искусств становится кино». И перед трудовой американской интеллигенцией вопрос ставится ребром: «С кем вы — мастера культуры?»

Со всеми вытекающими последствиями. Нам ли их не знать.

ФИЛЬМОГРАФИЯ

________________________________________________________________________

1. «Цель: Луна» (Destination Moon, 1950). США, реж. Ирвинг Пичел.

2. «Проект «Лунная база» (Project Moonbase, 1953). США, реж. Ричард Телмейдж.

3. «Пожиратели мозгов» (Brain Eaters, 1958). США, реж. Бруно Весомо.

4. «Дверь в лето» (конец 1960-х гг.). СССР, реж. неизвестен. Телеспектакль.

5. «Кукловоды» (The Puppet Masters, 1994). США, реж. Стюарт Орм.

6. «Красная планета» (Red Planet 1994). США, продюсер Ли Гантер. Мультсериал.

7. «Звездный десант» (Starship Troopers, 1997). США, реж. Пол Верхувен.

 

Алексей Калугин

РАССВЕТ ПОТЕРЯННЫХ ДУШ

Иллюстрация Сергея ГОЛОСОВА

Мое имя Николай Михалкин.

Возраст — двадцать пять лет.

Звание — рядовой.

Я знаю, что мой рассказ записывается на диктофон, и не возражаю против этого.

На войне я год и три месяца. Я из тех, кого здесь, на Марсе, называют «вторым выводком». Когда Межгосударственный совет Земли сделал заявление о том, что трагги высадились на Марс, и призвал дать решительный отпор космическим агрессорам, мне едва исполнилось двадцать два. Никакой военной специальности у меня не было, но вместе с тысячами других молодых оболтусов, мечтавших оказаться среди тех, кто как следует наподдаст траггам под зад коленом, я рванул на мобилизационный пункт. Можете представить, каково было мое разочарование, когда меня на полгода отправили в подготовительный лагерь! Мне казалось, что я не успею получить свою долю славы, как участник Первой Марсианской Войны, которая непременно закончится, пока я буду зубрить военно-строевой устав, изучать устройство многоцелевой винтовки пехотинца ВП-45 и основы тактики боя.

Однако когда по прошествии шести месяцев взамен красным лычкам курсанта я получил темно-зеленые, матово отсвечивающие пластиковым глянцем погоны рядового мобильной пехоты, война с траггами не закончилась, а перешла в затяжную стадию позиционных боев. Земляне и трагги регулярно обменивались ударами — то занимая, то вновь сдавая противнику не представлявшие стратегического интереса позиции. Но и те, и другие старались избегать решительных действий. Линия фронта была похожа на закрепленную с двух концов веревку, небрежно брошенную на карту Марса, — она меняла форму, смещаясь то в одну, то в другую сторону.

По прибытии на Марс я был определен в четвертую роту батальона мобильной пехоты номер 905-В.

Я был единственным необстрелянным новичком во взводе. Остальным уже неоднократно приходилось участвовать в боях с траггами. А многие из ребят давно уже отработали свой контракт, но вместо того, чтобы вернуться на Землю, почему-то предпочли остаться на Марсе. Никто не смог мне ответить, зачем ему все это. Когда я спросил об этом капрала Монтекку, сидевшего в окопах с первого дня войны, он состроил совершенно невообразимую гримасу и, с тоской посмотрев на меня, сказал:

— Если прослужишь с мое, тогда и сам поймешь. А если нет…

Монтекка резко оборвал фразу, махнул рукой и перевел разговор на другую тему.

Для того, чтобы освоиться во взводе и изучить нюансы, о которых нет ни слова в уставе, но которые необходимо знать каждому воину, желающему остаться в живых, мне не потребовалось много времени. Так что к моменту моей первой боевой операции я чувствовал себя так же уверенно, как и остальные. Это была уже третья попытка взять под контроль левый берег Красного Песчаного моря, на котором окопались трагги. Как и две предыдущие, закончилась она неудачей. Наша рота потеряла в том бою трех человек убитыми и тринадцать ранеными. Было бы больше — кабы наш командир не дал приказ отступать. Не дожидаясь, пока к такому же решению придут генералы в генштабе, наблюдавшие за боем через спутниковую систему слежения…

Но вы ведь не это хотите от меня услышать. Вас интересует последний бой нашей роты за высоту З-Х-З. Бой, после которого четвертой роты батальона мобильной пехоты номер 905-В не стало…

Впрочем, не стало ее еще до начала боя, хотя никто не хочет в это верить.

Ладно, давайте по порядку. Я расскажу то, что знаю. То, что видел своими глазами. А уж вам потом решать, верить мне или нет.

Я, конечно, понимаю…

А, ладно.

Высота З-Х-З, превращенная траггами в мощный, хорошо защищенный оборонительный рубеж, находилась в пяти километрах от позиций, занимаемых нашей ротой. При том, что это единственная доминирующая высота на сотни километров вокруг, позиция у траггов была великолепная. Имея превосходный обзор наших позиций, они могли бы обстреливать нас самонаводящимися снарядами из ручных ракетных установок. После четырех-пяти часов такой бомбежки личному составу роты пришлось бы либо отступить, либо геройски погибнуть на позициях. Находясь в низине, мы не имели возможности контратаковать позиции траггов. Любая, брошенная в бой группа была бы уничтожена еще на подходах к высоте. Система защиты от спутникового слежения у траггов не хуже нашей, поэтому, не имея представления о расположении позиций противника на высоте, мы могли бы отвечать им только огнем вслепую.

Но, как ни странно, трагги не проявляли никаких агрессивных намерений. А у нас и подавно не было никакого желания их цеплять, поскольку мы прекрасно понимали, чем это для нас закончится.

Само собой, подобное мирное сосуществование в зоне боевых действий долго продолжаться не могло. К исходу третьего месяца после того, как наша рота заняла позиции на подходе к высоте З-Х-З, генштаб решил, что пора покончить с господствующим положением траггов на данном участке фронта. Двадцать четвертого февраля по земному календарю мы получили приказ занять высоту.

Конечно же, командование спустило нам и план предстоящей операции, который, как всегда, был гениально прост. В три часа двенадцать минут по местному времени, сразу же после захода Фобоса, мы должны покинуть свои позиции и под прикрытием темноты незаметно подобраться к занятой врагом высоте. Особую прелесть предстоящей операции придавало то, что в соответствии с планом генштаба мы должны были застать траггов врасплох и молниеносным штурмом овладеть их позицией. Проще говоря, нам предстояло атаковать хорошо укрепленные оборонительные рубежи противника без предварительной артподготовки. Ввязавшись же в бой, мы могли рассчитывать на поддержку артиллерии… Но вызвав огонь на себя.

Вряд ли в роте нашелся хотя бы один человек, которого обрадовала перспектива ночной атаки. Но приказы в армии, как известно, обсуждать не принято. Приказы на то и существуют, чтобы их исполняли. Наше дело маленькое, так что мы начали готовиться к предстоящей операции.

Командир назначил проведение операции на ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта. Почему именно эта дата — Бог весть. Быть может, он лучше всех нас понимал, что ничем хорошим этот ночной штурм закончиться не может, а потому хотел дать нам пару лишних дней для того… Ну, чтобы сделать то, что каждый считал нужным сделать.

Странная атмосфера воцарилась в эти дни в нашем подразделении. Явственно ощущалось все возрастающее напряжение, которое временами, казалось, начинало звенеть, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. И вместе с тем нами овладела какая-то необычайная умиротворенность. Мелкие стычки и выяснения отношений неизбежны в любом коллективе, в особенности, если люди на протяжении месяцев живут буквально бок о бок друг с другом. Так вот, у нас в роте за последние четыре дня подобные явления сошли на нет. Все стали удивительно приветливы и, я бы даже сказал, предупредительны по отношению друг к другу.

Не знаю, может, все дело в том, что мы чувствовали: истекают последние часы, отведенные нам для жизни. Но вслух об этом никто даже не заикнулся.

В ночь на первое марта мы сидели в окопах, облаченные в теплые изоляционные маскхалаты, которые должны были обмануть инфравизоры траггов.

Как сейчас помню: слева от меня сидел на корточках, прижавшись спиной к стенке окопа, рядовой Стерцов, а справа примостился Монтекка. В небо то и дело взлетали разноцветные сигнальные ракеты, и отблески их плясали на складках отливающих серебром маскировочных халатов. Я тогда еще подумал, что эти огоньки наведут на нас траггов не хуже инфравизоров. Но вслух я этого не сказал, прекрасно понимая, что не один я такой наблюдательный.

Докурив сигарету, Монтекка бросил окурок на землю, раздавил каблуком ботинка и скосил хитрый взгляд на нас со Стерцовым.

— Знаете, парни, что лично мне больше всего не нравится в нашем обмундировании? — спросил он, постучав согнутыми пальцами по бронекирасе, надетой под маскхалат.

Стерцов поправил пластиковое забрало на шлеме и мрачно осведомился:

— Ну и что же?

— То, что под бронекирасу невозможно просунуть руку, чтобы грудь почесать! — радостно сообщил Монтекка и расхохотался над своей плоской шуткой.

Мне было совсем не смешно, но, дабы не обидеть Монтекку, я криво усмехнулся.

В клипсе, закрепленной на мочке левого уха, прозвучала команда ротного:

— Приготовились!

Я посмотрел на часы. Было ровно десять минут четвертого.

Приподнявшись, я выглянул из окопа.

Фобос уже закатился за горизонт, но ротный не спешил отдать команду «К бою!», дожидался намеченного времени.

— Ну, парни, — Монтекка приложил обе руки к краям забрала своего шлема и очень аккуратно, словно оно могло треснуть от неосторожного движения, опустил его на лицо, — что передать Богу, если я увижу его прежде вас?

Это была дежурная шутка, которую Монтекка всякий раз выдавал перед боем.

Четыре часа одиннадцать минут.

Я провел рукой по затвору винтовки и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Затем поправил на груди ремень от закрепленной на спине ручной ракетной установки.

Четыре часа двенадцать минут.

— Вперед, — тихо и удивительно спокойно прозвучал в клипсе голос ротного.

— Вперед, — одними губами повторил следом за ним Стерцов.

— Вперед, так вперед, — усмехнулся Монтекка. — Хотя лично я…

Не закончив фразу, он первым полез из окопа.

Пока мы короткими перебежками добирались до подножия высоты, я думал только об отсветах сигнальных ракет на наших маскировочных плащах. Быть может, командованию было известно о траггах больше, чем нам, простым рядовым этой бессмысленной войны. Но меня все это время не оставляла мысль о том, что трагги могут обнаружить наше передвижение, использовав вместо инфракрасного обычное визуальное наблюдение за местностью.

Высота З-Х-З представляла собой высокий холм из марсианского песчаника с пологим склоном. По-видимому, до того, как нашу роту перевели на новые позиции, попытки уничтожить высоту уже предпринимались, — склон был изрыт глубокими воронками, оставленными реактивными снарядами ближнего радиуса действия.

Когда прозвучал приказ остановиться, я скатился в одну из воронок. Рядом со мной съехал вниз сержант Диманскйй. А следом за ним, прямо мне на голову, свалился все тот же Монтекка.

— Извини, Ник, — улыбнулся Монтекка, хлопнув меня по плечу.

— В темноте чуть было не принял тебя за трагга.

Это была еще одна из дурацких шуточек капрала Монтекки. На внутренней поверхности лицевого щитка у каждого из нас имелся небольшой экранчик встроенного инфравизора. С его помощью трагга можно было четко отличить от землянина по тому, что на его скафандре имелось пять точек, неизменно фиксируемых инфравизором. Впрочем, известно нам это было только по учебным видеофильмам, в которых трагги были воспроизведены с помощью компьютерной графики. Что собой представляет трагг в реальности, никто не знает… То есть, я хотел сказать, что лично не встречал человека, который видел трагга, живого или мертвого, на расстоянии ближе пяти-шести километров от себя.

— Оружие к бою! — прозвучал приказ ротного.

— Ну, трагги, держитесь! — Монтекка театральным движением передернул затвор винтовки. — Монтекка идет!

Я снял винтовку с предохранителя и ослабил зажим на ремне ракетной установки, чтобы в любой момент можно было легко сбросить ее со спины.

Последнего инструктажа перед боем не было. О чем было говорить, если никто не знал, что ожидает нас на вершине холма? А задача, поставленная перед нами, и без того была яснее ясного: уничтожить противника, занять его позицию и удерживать ее до подхода подкрепления.

Короткая команда:

— Вперед! — и мы полезли вверх по склону.

Молча.

Стиснув зубы.

Держа пальцы на спусковых крючках винтовок и готовые стрелять, как только в поле зрения появится враг…

Дальнейшее я помню не очень ясно. Отдельные события мешаются, наплывают друг на друга… Как ни стараюсь, мне не удается в точности восстановить, в какой последовательности они развивались.

Сейчас, когда я все это вспоминаю, мне почему-то кажется, что траггам заранее было известно о нашем наступлении. Но они ждали до последнего… Нет, не для того, чтобы подпустить нас ближе и расстрелять в упор. Они давали нам возможность одуматься и уйти.

Почему я так думаю?.. Не знаю… Вернее, я не могу этого объяснить. Чтобы понять, откуда берутся подобные мысли, нужно самому испытать то странное ощущение, которое возникает где-то в районе солнечного сплетения в тот момент, когда ты сидишь на дне глубокой воронки из марсианского песчаника, а темнота, окружающая тебя со всех сторон, настолько плотная, что кажется, будто ты один в целом мире. И в то же время ты отчетливо чувствуешь: всего лишь один неуловимо короткий момент отделяет тебя от шквала огня, когда каждая пуля, каждый снаряд, выпущенный врагом, будет нацелен именно в тебя.

Чему у меня точно нет объяснения, так это тупому упорству, с которым мы лезли на занятую траггами высоту, надеясь непонятно на что, поскольку каждому в роте с самого начала было понятно: штурмом высоту не взять.

Мы добрались, наверное, до середины склона, когда небо вспыхнуло ослепительными огнями осветительных ракет траггов.

На ровном, пологом склоне холма мы были, как на ладони. Трагги били по нам почти в упор, загоняя в воронки от взрывов, где потом добивали прицельными ударами самонаводящихся мини-ракет.

Казалось, врата ада разверзлись пред нами.

Я видел, как очередь из крупнокалиберного пулемета разорвала серебристую ткань маскхалата на груди Монтекки и разворотила его бронекирасу. Монтекка согнулся пополам, уперся стволом винтовки в песок и нажал на спусковой крючок. Отдачей его отбросило назад. Он упал на спину, да так и остался лежать.

Сержанту Диманскому самонаводящийся снаряд угодил в правое плечо, оторвав руку вместе с зажатой в ней винтовкой. Диманский лежал на песке и что-то бессвязно орал, истекая кровью. В тот момент я был счастлив, что дымчатое затемнение лицевого щитка на шлеме не позволяло мне разглядеть его лицо.

— Отходить!.. Немедленно всем отходить! — надрывно орал в самое ухо голос ротного.

Но какое там! Трагги отрезали нам путь к отступлению стеной минометного огня.

Я стоял на месте, судорожно сжимая винтовку. Продолжать двигаться вперед было так же бессмысленно, как и отступать. Смерть была со всех сторон. Я находился в самом центре огненного водоворота, в котором умирали мои товарищи, а я стоял и ждал, когда же настанет моя очередь.

Не знаю, чем это объяснить, но ни одна пуля даже не оцарапала мою бронекирасу.

— Отход!.. — голос ротного в наушнике оборвался. Вместо него я услышал странный булькающий звук, возникающий, когда через узкое отверстие продавливают очень густую жидкость. А потом клипса и вовсе умолкла.

Я глянул по сторонам и не увидел ни одного живого человека. Меня окружали тела в серебристых маскхалатах, блестящих и переливающихся всеми оттенками цветов, разбросанные повсюду, словно сломанные ветки деревьев после ураганного ветра.

И еще я увидел выступающий из песка скальный обломок, невесть откуда взявшийся здесь. Это был единственный предмет, который мог послужить хоть каким-то укрытием, и я, мгновенно придя в себя, кинулся к нему.

Это было похоже на чудо, но у самого основания камня имелась небольшая полузасыпанная песком ниша — в самый раз одному человеку втиснуться.

Расстегнув ремень на груди, я скинул со спины уже никому не нужную ракетную установку, бросил на землю винтовку и, упав на колени, принялся обеими руками выгребать из каменной ниши песок.

Как только освободилось пространство, достаточное, чтобы в него мог влезть человек, я лег на песок и боком протиснулся в нишу.

Я знал, что если даже изо всей роты я единственный все еще оставался живым, то командованию должно быть известно об этом, — биодатчик, имплантированный под кожу левого плеча, продолжал посылать сигналы на контрольное табло командного пункта. Но глупо даже думать, что ради одного-единственного человека в бой бросят еще одну роту. Я надеялся лишь на то, что обстрел вскоре прекратится, я просижу в своем укрытии день, а с наступлением новой ночи ползком доберусь до наших.

Я лежал на спине, видя перед собой только трещины в камне, и старался не думать о склоне холма, усеянном трупами.

Поймите меня правильно: я не испытываю суеверного страха перед мертвецами. Но те, что лежали сейчас на сухом красноватом марсианском песке, как губка впитывающем кровь, были не просто мертвыми телами, а моими товарищами, которые всего несколько минут назад были живы…

Стрельба и разрывы снарядов не умолкали ни на секунду. Казалось, трагги поставили перед собой цель нашпиговать сталью и свинцом каждый сантиметр холма.

Если бы дело происходило на Земле, я бы сказал, что трагги решили уничтожить все живое в окрестностях занятой ими высоты. Но на Марсе нет ничего живого, кроме двух вражеских армий, методично уничтожающих друг друга.

Не знаю, как долго это продолжалось. Я не смотрел на часы, предоставив времени возможность течь независимо от моего восприятия действительности. Но рассвет еще не наступил, это я могу сказать с уверенностью. Склоны холма освещали только ракеты, запущенные траггами. Но их было так много, что на несколько километров вокруг было светло, как днем. Только свет этот был мертвенно-бледным. Все, что попадало под него, словно теряло объем, превращаясь в плоскую фигурку, вырезанную из плотного картона, позади которой стелилась длинная, черная, как смоль, тень.

Я не сразу обратил внимание на то, что отсвет горящих в небе искусственных огней приобрел зеленоватый оттенок, который со временем становился все более плотным и насыщенным.

Выглянув из своего убежища, я посмотрел на небо, рассчитывая увидеть там запущенный траггами зонд. Но увидел марсианское сияние.

Я знаю, что, с точки зрения ученых, никакого марсианского сияния в природе не существует. Явлений, подобных тем, что на Земле называют северным сиянием, на Марсе наблюдать нельзя в силу особенностей марсианской атмосферы. А все разговоры о марсианском сиянии врастают корнями в армейский фольклор.

До случая на склоне холма, обозначенного на штабных картах как «высота З-Х-З», я тоже так считал. Но теперь уже никто не сможет убедить меня в том, что истории о сиянии, которые можно услышать в любой казарме, пустые россказни. Я собственными глазами видел всполохи зеленых огней, похожих на широкие неровные полосы, в багрово-фиолетовом предрассветном небе. Пусть ученые ломают головы над природой этого удивительного явления, мне же достаточно просто знать, что марсианское сияние существует.

Полосы зеленых огней в небесах сплетались в столь удивительные картины, что я невольно засмотрелся на них. И не сразу заметил человека в серебристом маскировочном халате, медленно поднимающегося вверх по склону холма всего в десяти — двенадцати метрах от моего убежища.

Он шел не спеша, размеренно переставляя ноги. На плече у него лежала штурмовая винтовка, которую он придерживал за автоматическую часть. Вне всякого сомнения, это был кто-то из нашей роты.

На какое-то мгновение я растерялся, не зная, что делать. Я был уверен, что никого, кроме меня, в живых не осталось. И вдруг я вижу человека, идущего вперед и не обращающего никакого внимания на пули, свистящие вокруг него. Определенно, он был в состоянии шока или же контужен настолько сильно, что перестал осознавать, где находится.

Замешательство мое длилось недолго. Перевернувшись на живот, я ползком выбрался из служившей мне укрытием каменной щели и приготовился подняться на ноги, чтобы догнать бедолагу и повалить его на землю.

Но то, что я увидел, заставило меня так и замереть в неудобном положении.

По склону холма шел не один человек. Их было не меньше десятка. Все они были облачены в отливающие зелеными огнями серебристые маскхалаты и направлялись в сторону укреплений траггов.

И с каждой минутой их становилось все больше. Потому что все новые и новые мертвецы поднимались с земли, выползали из воронок, куда их сбросило взрывной волной, и, как предписывал им приказ, который они не смогли выполнить при жизни, шли на приступ высоты З-Х-З.

Они все были мертвы. Все до одного.

Мимо меня прошел Диманский с оторванной правой рукой. Винтовку он держал левой и стрелял, не целясь, от пояса.

Я видел Монтекку в развороченной пулеметной очередью бронекирасе. Остановившись всего в двух шагах от меня, он поднял с земли брошенную мною пусковую установку. Опустившись на одно колено, Монтекка положил пусковую установку на плечо и сделал по позициям траггов два залпа спаренными ракетами.

В мою сторону Монтекка даже не посмотрел. Бросив использованную пусковую установку на землю, он вновь закинул на плечо винтовку и продолжил свой марш.

Я видел, как самонаводящийся снаряд попал в грудь Степки Тромина и, пробив бронекирасу, взорвался под ней. Вывернутые наружу рваные края трехслойного бронепластика побелели от жара. А Тро-мин, отброшенный назад ударом снаряда, вновь поднялся на ноги, отряхнул песок с колен и, положив винтовку на сгиб левого плеча, как ни в чем не бывало, зашагал вверх по склону.

Как-то раз мы с ребятами смеха ради выстрелили пулей со смещенным центром тяжести в уложенный в каску кочан капусты. Всего одна пуля нашинковала кочан лучше любого повара-профессионала. На моих глазах такая же пуля пробила лицевой щиток шлема Марка Эдлера из второго взвода. Можете представить себе, во что превратилась голова Марка? А он даже не остановился, — шел вперед, продолжая стрелять короткими, расчетливыми очередями.

Так что не говорите мне, будто все это только мои бредовые фантазии, и на самом деле ребята из моей роты не были мертвы, когда предприняли вторую попытку взять штурмом высоту З-Х-З. Каждый из них был мертвее всех тех покойников, каких мне только довелось повидать. И все же они продолжали подниматься вверх по склону.

Что послужило причиной тому, что мертвые восстали и начали новый бой, я не знаю. Могу только предположить, что виной всему марсианское сияние.

Почему? Да потому что, с точки зрения здравого смысла, марсианское сияние это такой же бред, как и живые мертвецы.

Но, как бы там ни было, четвертая рота взяла высоту З-Х-З. То, что не удалось сделать живым, смогли сделать мертвые. И все то время, пока продолжался бой на склоне холма, занятого траггами, на небе полыхали зеленые всполохи марсианского сияния.

Должно быть, вскоре и траггам стало ясно, что против них сражается не обычный противник. Встречный огонь начал слабеть. А к тому времени, когда передовая линия мертвецов достигла вершины холма, на которой находились укрепленные позиции траггов, стрельба и вовсе прекратилась.

Поднявшись на холм вслед за ребятами, я не увидел ни одного трагга — ни живого, ни мертвого. Наверное, они отступили, когда поняли, что удержать высоту не удастся.

Добравшись до вершины, мертвецы остановились. Они стояли, как столбы, опустив стволы винтовок к земле, и, запрокинув головы, глядели на изумрудные всполохи марсианского сияния, полыхавшего на предрассветном небе.

Рядовой Монтекка, рядом с которым я остановился, стянул с головы каску и, посмотрев на меня, обнажил в улыбке неровные, желтые от курева зубы. Лицо его вполне могло бы сойти за лицо живого, если бы не странно вытаращенные глаза с застывшим, остекленевшим взглядом.

— Мы сделали это, Ник, — хрипловатым, каким-то деревянным и абсолютно не своим голосом произнес Монтекка.

Я облизнул пересохшие губы, не зная, что ответить.

Ну что я мог сказать солдату, который даже мертвый до конца исполнил свой долг?

В тот самый момент, когда мне почти удалось найти нужные слова, из-за горизонта выскользнул первый луч восходящего солнца. Зеленые всполохи на небе стали тускнеть и гаснуть.

Мертвые один за другим падали на землю, словно подрубленные деревья.

Монтекка упал у моих ног, зарывшись лицом в песок.

Я опустился на колени и заплакал.

Вот, собственно, и все, что я могу вам рассказать.

Об остальном куда лучше расскажут ребята из второй роты, занявшие высоту З-Х-З после того, как мы выбили с нее траггов.

Я понимаю, что моя история представляется вам полнейшей нелепицей. Но запросите данные с контрольного табло командного пункта. Там вам подтвердят, что по показаниям биодатчиков все бойцы четвертой роты, за исключением меня одного, были мертвы спустя десять минут после начала боя. Что же получается? Я один выбил траггов с хорошо укрепленных позиций? А потом собрал всех мертвых ребят и затащил их на вершину холма?

Если вас и эти доводы не убеждают, то поговорите с медиками, проводившими вскрытие тел. У каждого из мертвых бойцов четвертой роты не одно, а несколько ранений несовместимых с жизнью. Как такое могло случиться?

Впрочем, ваше дело.

Со мной беседовали уже три комиссии, и ни одну из них мне не удалось убедить в своей правоте. Все дело в том, что вы просто не хотите мне поверить. Или боитесь?

Скорее всего, меня признают тихо помешанным, демобилизуют и со всеми почестями, полагающимися кавалеру Ордена Славы, отправят на Землю. Наверное, так будет даже лучше. Мне опостылела эта война, которой не видно конца. Вы все здесь в высоких чинах. Ну так ответьте же мне, из-за чего началась эта война? Почему мы не можем просто договориться с траггами? Что нам делить? Марс? Так он же не был нам нужен до тех пор, пока не появились трагги!..

Все, я закончил. Не смотрите на меня таким гневным взглядом, господин полковник. Мое преимущество в том, что как сумасшедший я могу говорить все, что вздумается.

Что вы еще хотите узнать?.. Что я хотел сказать Монтекке?

Извините, господин полковник, но вам я этого не скажу. Живые не должны знать того, о чем разговаривают между собой мертвецы. □

 

Раджнар Ваджра

ДЖЕЙК, Я И ЗИППО

Иллюстрация Сергея ГОЛОСОВА

Ранней осенью в Фейфорд-Сити всегда жарко, но этот день побил все рекорды. Джейк, я и наш Зип прямо-таки таяли на тротуаре, глядя вверх на бабулю, которая высовывалась из окна своей квартиры на третьем этаже.

— Готов, Ганс? — крикнула она точно так же, как в любой школьный день.

— Готовее некуда, — ответил я, наверное, в миллионный раз.

— Пуск! Внимание! Бомба!

И тут она уронила закрутку из куска газеты, а в ней — монеты. Как раз, чтобы купить три коробочки леденцовой ваты ча-гам.

Сегодня прицелилась она плохо, и закрутка летела прямо на голову Зипа… Он в самый последний момент пригнул свою мохнатую черепушку и ловко зажал пакетик между ушами.

Вот бы мне так!

Мы с Джейком захлопали в ладоши, а бабуля засмеялась. Мы, все трое, помахали ей на прощание (а я тайком послал воздушный поцелуй), потом направились к супермаркету Бандера, ближайшему источнику ча-гам.

— Зубами ее размолотишь, а после проглотишь, — запел я, импровизируя. Может, у меня и не самый лучший голос в мире, но вы бы послушали Джейка!

— Сперва ты ее разжуешь, а после с зубов не сдерешь, — проворчал Джейк. Он ест ча-гам только за компанию.

«Ватка ньям-ньям», — сказал Зип, но не вслух. Туземцы планеты Фей (вот как Зип) не пользуются звуками. Мой папа как-то заметил, что они развили язык движений лучше кого бы то ни было во всей галактике и что люди понимают лишь малую часть того, что говорят движики.

Но он ошибается. Моего приемного братишку я отлично понимаю, можете мне поверить. Мы ведь росли вместе еще с дошкольных лет!

Я даже вздрогнул от громкого фырканья. Движики прямо-таки созданы, чтобы фыркать: их носы-пятачки украшены кольцом из шести ноздрей. Зип всего только потянул воздух, но я занервничал.

Разволновался я потому, что был Свихнутый сезон, когда солнечные вспышки превращают Метеорологическую службу в скопище врунов, и все должны высматривать, не появились ли в небе сгустки.

Но там не было ни единого темного мазка, и потому я расслабился… НУ, почти.

Фундраганы — это не шутка. Ты покойник, если не успеешь укрыться при их приближении. Папа говорит, что сухой воздух, фундраспоры и солнечные вспышки — скверная смесь. Споры электростатичны и в Свихнутый сезон сверхвозбуждаются, притягивают и отталкивают друг друга, как капризные магниты.

Один раз я видел пса, который не добрался до укрытия. Бедняга выглядел так, будто проиграл бой с пескоструйной машиной. Я бы не хотел, чтобы такое приключилось со мной или с Джейком, но когда Зип рядом, этого можно не опасаться. Движики чуют приближающийся ураган за мили.

Но сегодня Зипа явно тревожило что-то другое. Он все время фыркал, принюхивался и посматривал по сторонам. Я переглянулся с Джейком, и мы оба пожали плечами.

Хозяин супермаркета, Зовите-Меня-Попросту-Эл, один из тех, кто считает туземцев дураками. Когда он разговаривает с Зипом, то всегда произносит слова медленно и раздельно. Бабуля говорит, что то же бывает и на Земле: немых принимают за слабоумных.

Зовите-Меня-Попросту-Эл взял наши деньги и бросил на прилавок наши коробочки.

— Получайте, ребятки, — прогремел он (уж конечно, ему втемяшилось, будто движики и слышат плохо). Зип помахал одной рукой в смысле «спасибо», но я не думаю, что лавочник понял. Я сгреб все коробочки, потому что я самый высокий.

Ну а дальше у нас было заведено так: коробочек пока не открывать, а идти в Парк Джонса и занимать нашу собственную скамейку, если на ней никто не рассиживается. Съедим бутерброды, которые нам завернул папа, а уж потом вгрыземся в ча-гам. И пока жуем, будем обмениваться наблюдениями за проходящими мимо. А когда вата будет дожевана, то и перемене конец. Времени у нас останется только-только на то, чтобы успеть вернуться в школу.

Операция эта требовала точности до секунды. И вот почему я разозлился, когда коробочки опустели, а Зип и не подумал вставать. Он сидел, нюхал и не откликался, даже когда мы с Джейком заорали на него во весь голос.

— Может, пойдем без него? — в конце концов предложил Джейк.

Вообще-то Джейк к моей семье не относится (его фамилия Сейпс, а не Хоффман), но это никакого значения не имеет, и папа любит его не меньше, чем меня.

— Ни в коем случае, — возразил я. — Папа нас убьет, если узнает, что мы шлялись снаружи без Зипа.

— Хорошо, пусть нас вместо твоего отца убьет училка! Пошли, Зиппо, включи скорость, пожалуйста!

Зип не шевельнулся, и я ничего не мог понять. День выдался достаточно странным и без того, чтобы Зип объявлял сидячую забастовку. Не только жара несусветная, но к тому же сегодня был один из таинственных праздников взрослых движиков.

Дважды в месяц, как по часам, взрослые движики уходят из города. Бабуля говорит, что они «возвращаются к родимым пенатам», но, может, это она про пещеры. Ребят, даже своих, они с собой не берут. Мыс Зипом думаем, что тут не обходится без секса, а Джейк подозревает действие зловещих сил, но вот каких, не говорит. А жаль — фантазия у него что надо.

Без взрослых туземцев улицы выглядели какими-то не такими, и это замечали все: люди слишком уж часто поглядывали на небо, и было им вроде как не по себе.

Я и сам снова поглядел вверх. Ничего. Кроме того, что папа называет «перламутровыми небесами». Бабуля, папа и училка говорят, будто на Земле небо голубое, и никто не удивляется, когда по ночам видны звезды.

Джейк попытался стащить Зипа со скамейки, и это было смешно: грубости в Джейке маловато. К тому же движики только на вид тощие и слабые. А уж их крепкие пальцы! Я видел, как взрослые движики голыми руками дробили камни, а сейчас Зип такой вот рукой вцепился в скамейку. Мы не могли никуда уйти, пока он не пожелает.

— Погляди, Ганс! — вдруг заорал Джейк, указывая на шноркели Зипа, такие длинные упругие трубки, которые болтаются на шее у движиков.

У Зипа шноркелей шесть. Папа называет их каким-то латинским словом, которое начинается с «пне», но только к пням оно никакого отношения не имеет. Все другие называют их шноркелями, а зачем они нужны — еще одна тайна. Туземцы нам не говорят…

Движики могут дышать через эти трубки, но пользуются ими редко. А их сложные легкие снабжены клапанами, которые позволяют воздуху выходить через один шноркель и входить через другой. Таким способом никогда без воздуха не останешься. Бабуля говорит, что эта способность просто незаменима для игры на валторне и очень обидно, что движики терпеть не могут музыку.

Я сразу понял, почему Джейк разволновался. Я еще ни разу не видел, чтобы шноркели вели себя так: каждый извивался в воздухе, будто длинный червяк в поисках пищи…

— Что происходит, Зип? — спросил я, стараясь сохранять спокойствие, раз уж Джейк его потерял.

Зип наконец вспомнил о нашем существовании. «Что-то не так», прожестикулировал он.

— Да что не так? — завопил Джейк, и несколько взрослых поблизости оглянулись на нас.

К моему великому облегчению, Зип взвился со скамьи и сделал нам знак бежать.

Мы мчались во весь дух и, пока добрались до школы, до того разгорячились, что потолкались у фонтанчика питьевой воды. Так что к началу урока все-таки опоздали. Ну, хотя бы внутри было попрохладнее.

Мс. Морзи, учительница нашего, шестого класса, не поскупилась на свое запатентованное выражение лица и указала нам на наши места. Мр. Поттс, ассистент училки, скорбно покачал головой, будто никак не ожидал от нас подобного. Мр. Поттс славится сногсшибательным по скверности запахом изо рта. Учитель, движик, мр. Трун, отсутствовал в связи с праздником.

Урок был «совместный» — общий для человеческих и движикских ребят. Обычно таких уроков два, по утрам, но раза два в месяц — в зависимости от движикских праздников — у нас бывает целый совместный день. И в таких случаях я очень радуюсь, что учусь в школе, и вы скоро узнаете почему.

Не проговоритесь кому-нибудь, но объяснения мр. Труна мне интересней, чем рассуждения моей собственной училки. Куда занимательнее следить за движикскими уроками, хотя по большей части это занудство вроде туземной истории.

Настоящие движикские имена — это движения, и мр. Трун приобрел свое прозвище из-за привычки непрерывно протирать свой стол мягкой тряпочкой. Позади его стула стоит торшер, и его стол теперь уже до того отполирован, что глаза слезятся от отражения, если на него долго смотреть. Джейк утверждает, что стол теперь крайне опасен, и скоро мы все начнем слепнуть!

Зип говорит, что мистер Трун не так уж плох… для взрослого. Училка-движик в четвертом классе шлепала своих учеников плоской указкой, если они отвлекались хоть на миллисекунду. И ведь она обязательно это замечала! Ее мы прозвали мс. Биг-Бенг.

Не могу себе представить, как движики умудрились сообразить, что люди разговаривают между собой.

В третьем классе нам объяснили вот что. Исследовательский корабль открыл планету Фей почти сто лет назад. «Фей» была фамилия командира корабля, и он, видимо, прямо-таки изнывал от скромности, раз назвал в свою честь целую планету. Как бы то ни было, первая высадившаяся экспедиция тут же обнаружила дружелюбных аборигенов. Понятно, что эти два разных биологических вида не могли общаться между собой.

Руководили экспедицией муж и жена, Джереми и Линда Джонс. После нескольких месяцев изучения они объявили, что туземцы (которых они назвали «движиками» из-за того, что те постоянно дергались) «разумны, любознательны и молчаливы».

Как бы не так.

Кроме того, они утверждали, что движики «технологически неравномерны», то есть аборигены разбираются в химии, медицине, ткачестве и строительстве туннелей, но не имеют понятия о космолетах или моторах.

С помощью картинок Джонсы установили, что астрономии движики не знают. Еще одно как бы не так. Здесь раз в месяц в ночном небе можно углядеть Ригель или Вегу. При нормальных обстоятельствах наше небо носит маску розовых бактерий рубиллитов. Рубил-литы, кроме того, имеют колониальные формы: фиброзные фундрикулы и фундра. Они существуют полноценно только в условиях максимального холода. Вот почему ледяные шапки на полюсах моего мира розового цвета.

Очевидно, туземцам понравилось присутствие инопланетян, всюду сующих свои носы. Когда Джонсы отправлялись в экспедиции по планете, движики увязывались за ними. И у Линды с Джереми выработалась привычка разговаривать с ними, как люди разговаривают с младенцами, которые еще не понимают, где у них руки, а где ноги.

Шесть месяцев спустя после первого контакта Джонсы в обществе нескольких туземцев устроили пикник. Вроде бы Линда попросила Джереми передать ей соль, а один из движиков перехватил у него солонку и отдал ее Линде сам.

Тогда Линда устроила проверку. Она объявила, что поднятая рука с растопыренными пальцами означает «да», а сжатая в кулак опущенная рука означает «нет». Когда она спросила своих спутников, поняли ли они, все до одного подняли руки и растопырили пальцы.

Вот почему мы празднуем каждый год День Пикника, хотя, по-моему, назвать его следовало бы День Передай-ка Соль.

Следующие десять лет Линда Джонс потратила на изучение языка движений и на попытки научить аборигенов писать. Сначала она попыталась научить их нашим знакам, но движики — ни в какую; наверное, стандартные знаки для них то же, что детский лепет для нас. «Да», «нет», «может быть», «опасность» и «я тебя люблю» были (и остались) единственными стандартными жестами, которыми они иногда пользуются.

Линда чуточку освоила язык движений, но за десять лет она сумела научить читать и писать только одного туземца. Папа называет это «феноменальным достижением», но с какой стати: десять лет и один-единственный успех?

Теперь почти каждый туземец понимает людей, но только «грамотные» способны к настоящему общению со взрослыми людьми.

В три часа класс приступил к игре в шарады, чего я дожидался с нетерпением. Слова, понятно, разыгрывали туземные ребята, а наши — отгадывали.

В моем классе учатся восемь детей-движиков. В школе они носят нечто среднее между туникой и гимнастическим костюмом, бабуля называет их «тунигимниками». И костюмы эти — цвета семьи каждого (у Зипа он лиловый, потому что это любимый папин цвет), а ткань смахивает на кожу ящерицы, она чешуйчатая и глянцевая. Окружая мистера Поттса (но не слишком близко из-за его запаха), туземцы смахивали на металлическую радугу.

Поттс прошептал фразу, и игра началась. Движики выстроились перед классной витриной (теперешняя выставка была посвящена так называемым «листьям» крупных земных овощей, по-местному — «деревьев») и по очереди изображали слово, каждый свое. Наши учителя считали, что таким способом мы, человеческие дети, оттачиваем наши переводческие способности.

Оттачиваем — не оттачиваем, но в дни, когда движикский учитель отсутствует, эта игра — обхохочешься!

Понимаете, мс. Морзи и мр. Поттс в языке движений ни бум-бум. Просто не различают никаких жестов, кроме самых очевидных. Поэтому во время шарад наши туземные соклассники вплетают в свои пантомимы всякие дополнительные вставочки.

Папа говорит, что я для моего возраста угнетающе сообразителен, но я был бы последним дураком, если бы не разгадал шараду сразу же. Все до последнего ученика быстро поняли, в чем соль, но никто и вида не подал. Три Большие Пальца с помощью шеи и одной руки сказала: «плотование на длинной реке». Плотование — замечательный спорт для тех, кто просто жаждет замерзнуть, промокнуть и набить шишек.

У движиков на каждой руке по двойному локтю. Правые локти Трех Больших Пальцев сказали «протуберанец на лице», левые сказали «раскопки». Одно ухо добавило «удовольствие», а второе просто указало на мс. Морзи.

То есть училка любит ковырять в носу.

Туземцы громко не смеются, но если присмотреться, то можно заметить, как подрагивают шноркели. Движики надрывали животы, а учителя ничего не видели. Ну а мы чуть не лопались, сохраняя серьезное выражение лица.

Близнецы Чанг в этом просто асы. Мало-помалу у них из глаз начинают сочиться слезы, но в остальном можно поклясться, что обе девчонки присутствуют на собственных похоронах. Впрочем, у каждого есть свои приемчики. Хорхе и Вики стараются припомнить что-нибудь попечальнее. Бобби Кокс, исправившийся хулиган, чья кожа почти такая же темная, как у Джейка, пытается злиться, неважно на кого и за что. Мой секрет — ни в коем случае не смотреть на Джейка, который кусает губы, чтобы не прыснуть.

Джейк бесспорно слабое звено, вот почему мс. Морзи внезапно сказала:

— Быть может, Джейкоб, ты поделишься шуткой с нами?

— Извините, мисс Морзи. Я… я отвлекся, вспомнил, что случилось дома у Ганса… вчера.

Это дурацкое оправдание послужило для всех предлогом хихикнуть, и нам сразу полегчало. Но Джейку было не до смеха. Попадался он не в первый раз, и теперь училка явно готовилась припечатать его на обе лопатки. Но тут Зип отвлек внимание.

Пока училка подступила к Джейку, Зип продолжал разыгрывать шараду, и его движения стали дико преувеличенными, будто поразительная наша тупость довела его до бешенства. Внезапно он отбросил одну руку назад и чуть было не опрокинул террариум с тремя гладиками. Гладики — это мелкий вид неоящеров.

Альберт успел выскочить наружу.

Скользкость неоящеров не уступает их же быстроте. Занятия превратились в карнавал — все метались, ловя Альберта. Гладики способны забираться в еле заметные щелки, и следующие десять минут обернулись потехой похлестче шарад. Но я все-таки заметил, как Джейк поблагодарил Зипа нашим секретным кодом, человеческим вариантом языка движений.

Наконец Альберта водворили в террариум, и на планете Фей воцарились мир и тишина. Училка хмурилась, но минута, когда можно было бы наказать Джейка, миновала безвозвратно. Она только шепнула ему что-то на ухо и велела нам продолжать шарады. Не знаю, что сказала училка, но большие карие глаза Джейка стали еще больше.

Вики Эпштейн, перенапрягши всю свою интеллектуальность, высказала предположение, что шарада означала «плотование на длинной реке». Мистер Поттс подтвердил и нашептал следующую фразу…

Заключительные полчаса посвящались самостоятельным занятиям, и я занялся чтением, уложив книгу вверх тормашками. Эта способность в один прекрасный день может пригодиться. Так что на часы я смотрел не чаще одного раза в десять секунд.

Потом я перестал читать и либо пялился на часы, наблюдая медлительное движение времени, либо косился в окно.

Окна в Фейфорд-Сити — это простые прорези в стене. Ни стекла, ни сеток. У нас нет мерзких летающих козявок, которые так жутко изводят землян, а температура внутри зданий обычно достаточно приятная, хотя сегодняшняя явилась скверным исключением. В рамы наших окон вделаны электрофильтры, которые перехватывают бактерий, оставляя доступ свежему воздуху. Если же погода иногда становится покусывающей или дождливой (особенно во время фундраганов), из стен выдвигаются прозрачные листы сверхпрочного пластика и задраивают все окна и двери. Наши классы снабжены вентиляционными трубками с особыми фильтрами, чтобы мы не задыхались.

Ну-ка догадайтесь, что произошло дальше. Едва наконец-то прозвенел звонок, сразу завыла сирена погодного предупреждения. Теперь нам оставалось только ждать и надеяться, что тревога окажется ложной. Но через пять минут штормовые экраны окон и дверей захлопнулись, и нам предстояло отсиживаться в классе до тех пор, пока фундраган не унесется прочь.

Плотность урагана была не настолько велика, чтобы поглотить весь свет, и я сидел и смотрел наружу. Лиловые облака спор завихрялись с неописуемой скоростью…

По громкой тишине я понял, что энергия отключилась. Тишина возникает всякий раз при отключении воздухоочистительной системы. Некоторое время дышать механически очищаемым воздухом можно без всяких опасений, однако рубиллитовая пыль, чересчур мелкая для фильтров, накапливается довольно быстро… Ну, нам хотя бы оставался свет — лампы переключились на аккумуляторы.

Когда глаз урагана наконец добрался до нас, окна почернели. Я посмотрел на Зипа и увидел, что он стоит и нюхает. Это меня удивило и напугало. Я ведь считал, что мой брат покончил с таким жутковатым поведением. Остальным движикам было не по себе, то есть они мигали внутренними веками, но никто не нюхал.

Джейк тоже следил за Зипом. Я перехватил его взгляд и прикинул, какой же ком страха застыл у него в животе: как у меня или поменьше?

Тут все прямо подпрыгнули — ослепительные вспышки, оглушительные удары. Прямо за окном возникло бешено извивающееся лассо слепящей яркости.

Молния-петля! Ее толком не разглядишь. Папа говорит, что это оптическая иллюзия, возникающая благодаря тысячам мелких разрядов во вращающемся ветре. Стремительно движущиеся споры всегда накапливают больше электричества, чем им требуется, но чтобы возникла молния-петля, необходимы идеальные условия.

Я поглядел на Зипа. Погода его не интересовала.

Я не помню тот день, когда Зип стал членом моей семьи: был еще слишком мал. А жаль, ведь тогда была жива мама, а в моей памяти слишком мало лет, проведенных с ней.

Предложили это туземцы, которые растят детей сообща. Им никак не удавалось втолковать людям некоторые из важнейших правил, например, где строить не полагается. Людей на планете становилось все больше, и дело шло к тому, что старинной дружбе между расами вот-вот наступит конец. Все надеялись: если дети людей и движиков будут расти вместе, это поможет пониманию.

Папа называет эксперимент с усыновлением «мужественным», но бабуля говорит, что это «вопль отчаяния».

Биологические родители Зипа умерли, и мой папа — его законный опекун, признаваемый обеими расами. Конечно, когда мама с папой выставили свои кандидатуры, они никак не думали, что папе придется растить двух детей, да еще и Джейка, почти в одиночку.

Конечно, эксперимент сработал, но иногда меня берет тоска, так много мне приходится растолковывать папе по поводу Зипа.

Через десять долгих минут ураган кончился, и энергия восстановилась. Ионные насосы заставляли рубиллиты в воздухе слепляться в сгустки. Внезапно мы приобрели свое частное небо, по которому розовые облачка плыли к соплам очистителей воздуха. Училка связалась с Погодой и потом сообщила, что нам не будет ничего угрожать, если мы вернемся домой в течение получаса. Подумаешь! Да за такое время я и ползком до дома доберусь!

Училка нажала кнопку и экраны втянулись в стены. Свобода!

Зип что-то уж очень торопился уйти, но я и сам был «за». Снаружи по-прежнему стояла дикая жара. Теоретически Джейк живет на Эйнсворт-Лейн возле больницы, но недаром в моей спальне стоят три кровати.

В Фейфорд-Сити на десять тысяч людей имеется только полтора десятка врачей. И у родителей Джейка дел по горло.

В двух кварталах от нашей квартиры Зип свернул в другую сторону.

— Э-эй! — крикнул Джейк. — Куда ты?

Зип замедлил шаг ровно настолько, чтобы ухватить нас обоих за локти, и потащил за собой.

— Что это с ним? — спросил меня Джейк.

— А я почем Знаю?

Зип никак не отозвался и все время фыркал, принюхиваясь, пока волок нас в сторону более старой, более низкой части города.

Городские здания все время становятся выше и выше. Планируется даже небоскреб в тридцать этажей! Дешевле строить вверх, чем в стороны, говорит папа. Бабуля утверждает, будто на Земле живет несколько миллиардов людей, и небоскребы там по двести этажей, но мне не верится. Ставлю доллар против десятерика, что это сказочки для маленьких детей. Ну, как история про пасхального кролика…

Тут я очнулся от этих мыслей и с удивлением обнаружил, что мы уже наполовину прошли Первую улицу. Впереди творилось что-то непонятное. Тут Зип прибавил ходу и поволок нас прямо туда. Он остановился как вкопанный перед длинным одноэтажным зданием, поделенным на две квартиры.

Защитные экраны одной квартиры все еще не были убраны. Странно! Я никогда не видел противоураганного окна снаружи в теплую, сухую, безопасную погоду.

Низенькая женщина билась в истерике, а еще четверо взрослых столпились перед внешней контрольной панелью. Они сняли ограждающий щиток и как сумасшедшие жали на все кнопки, но экран словно врос в стены. Я заглянул внутрь и перепугался как никогда в жизни. Квартиру наполняла туманная дымка, и в этой дымке плавали призраки!

Я тупо смотрел на десяток серых привидений и вдруг заметил на полу маленькую девочку, которая словно бы выкашливала свои легкие.

— Зип! Джейк! — крикнул я. — Там девочка и полно дыма.

Друзья подбежали ко мне и тоже уставились в окно.

Квартирный воздухоочиститель воздействовал на дым, сгущал его в жуткие фигуры, но не справлялся. Призраки увеличивались.

— Зиппо, ты это унюхал? — спросил Джейк, качая головой.

— Он никак не мог, — возразил я. — В этих старых домах нет вентиляционных сопел. Кроме того… — я понизил голос, — ты же знаешь, Зип вел себя как чокнутый все время после завтрака.

— Ладно, Великий Мозг. Так откуда же он узнал?

На это у меня ответа не нашлось, и не нашлось ответа и для девочки, которая заметила меня и говорила что-то, чего я не мог расслышать. Она плакала, и я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь был так напуган.

— Ну, пожалуйста! — истерически закричала женщина, наверное, мать девочки. — Бога ради, разломайте экран!

Противоураганный экран разве что пушка разобьет…

Крохотная старушка, такая древняя, что могла приходиться бабушкой моей бабуле, напомнила ей про это, а она зарыдала еще громче и спросила:

— Но почему оно не открывается?

— Попытайся взять себя в руки, Дженет, — посоветовала старушка. — Ты ведь только мешаешь. Этот ураган, наверное, повредил энергосистему… Не беспокойся, мы ее как-нибудь да вытащим.

В ту минуту это представлялось маловероятным. Я не понимал, что могло так сильно дымить и почему мать оставила свою дочку в квартире одну, но сейчас было не до расспросов.

— А мы ничего не можем сделать? — шепнул я моим товарищам.

Зип прямо не ответил, зато вдруг использовал свои шноркели совсем по-новому: он завертел шеей так быстро, что трубки засвистели. Не прошло и минуты, как начали сбегаться ребята-движики, волоча за собой человеческих ребят, которые ничего не понимали.

Тут мне пришло в голову, что, может, туземцы не признают музыки именно по этой причине: некоторые звуки, наверное, служат сигналами тревоги.

Зип подошел к окну вплотную и зажестикулировал. Это он ловко придумал, ведь услышать нас она не могла, а писать нам было нечем и не на чем, даже если она умела читать. Но знала ли она язык движений?

Знала! Зип жестикулировал медленно, и она иногда кивала. С моего места мне удавалось разобрать, что ей говорил Зип, только наполовину.

Вокруг теперь собралось примерно тридцать туземных ребят. Зип повернулся к ним и зажестикулировал так быстро, что я не успевал следить.

Двадцать движиков — все, для кого хватило места перед окном — встали вплотную к нему и могучими пальцами начали толкать экран вбок. Они знали, что сломать его им не по силам, а потому попытались вдвинуть его в стену.

Конечно, это им не удалось, но, как ни поразительно, они умудрились открыть узенькую щелку с одного края. Толку-то! Если внутри огонь, эта щелка снабдит его отличным свежим воздухом.

Несколько туземцев скинули туники и стали затыкать ими щель, оставив лишь крохотную дырочку. И тут Зип сделал нечто и вовсе неожиданное. Он засунул в дырочку один из своих шноркелей.

Наконец я понял план Зипа. Девочка подползла к окну, встала и положила шноркель себе в рот. Джейк от восхищения засвистел, а я мог только согласиться с ним. Таким образом Зип вдыхал воздух через рот или какой-нибудь свободный шноркель и обеспечивал девочку кислородом.

Скоро она перестала кашлять и немного успокоилась, хотя видеть ее за дымом становилось все труднее. Мы с Джейком захлопали в честь движиков и особенно Зипа, и некоторые взрослые присоединились к нам. Зип взмахнул одной рукой в изящном поклоне.

— Механики вот-вот подъедут, — сказал матери какой-то мужчина. — У них будут все необходимые инструменты. И Лайза их дождется цела и невредима… благодаря нашим маленьким героям.

Из его слов я понял, что дым поднимается от чего-то тлеющего, и квартира не заполыхает.

Но наше торжество продолжалось недолго — завыла сирена погодного предупреждения. Во рту у меня сразу пересохло. У нас оставалось пять минут, чтобы укрыться, если тревога не окажется ложной. Но ведь с той минуты, как мы ушли из школы, и получаса не прошло, разве не так?

Все глаза обратились вверх. По небу мчались лиловые мазки.

Джейк растерянно посмотрел на меня, и мое сердце куда-то провалилось. Во время фундрагана нельзя оставаться снаружи. Зипу придется уйти…

Все с нетерпением оглядывались, ожидая механиков. Однако после сильных бурь в Фейфорде обычно происходит не одна авария, так что нельзя было угадать, когда прибудет помощь.

Затем Зип напугал меня еще сильнее, чем прежде. Он весь затрясся.

Движики и люди дышат одним и тем же воздухом и употребляют в пищу одни и те же продукты вроде попкорна и ча-гам. Ученые (включая папу) говорят, что планета Фей и Земля — настоящие близнецы. И живые существа на двух планетах похожи, недаром мы так хорошо ладим друг с другом. Иной раз даже трудно вспомнить, что движики не люди.

Но теперь я вспомнил. Зип трясся не так, как трясусь в ознобе я. Он дрожал полосами, будто по его телу медленно прокатывались волны страха. Ничего более странного я в жизни не видывал, и тем не менее я точно понимал, что происходит.

Зип хотел убежать, отчаянно хотел, но не поддавался этому желанию. А потому он стоял там, и дрожал, и знаками призывал добровольцев. Вперед с большой неохотой выступили трое туземцев, очень медленно, и тоже затряслись.

Я только теперь заметил, что подошли еще взрослые. У края толпы, возвышаясь над всеми, появилось такое знакомое лицо. Папа! Мне сразу стало легче. Кто-то, наверное, увидел здесь Джейка, или меня, или Зипа и сообщил ему в лабораторию. Папа прошел через толпу туда, где стояли мы. Он заглянул в квартиру и сразу понял ситуацию.

— А, Ганс! Привет, Джейк! Видимо, кто-то заперт внутри? — Вопрос этот папа нацелил на меня и поднял бровь. Дым теперь превратился в толстую серую занавеску.

— Совсем девчушка, пап. Зип качает ей воздух.

Не знаю, потому ли, что папа такой высокий, или из-за того, что он такой умный, или же потому, что много лет состоит членом Городского Совета, но когда он заговорит, то слушают его все.

Мать девочки подбежала к нему. Она уже перестала вопить, но лицо у нее было мучнистое, а когда она говорила, казалось, будто рот у нее полон новокаина.

— Советник Хоффман!

— Да? Мне кажется, я не имел удовольствия…

— Я Дженет Гулет. Моя бедная малютка Лайза заперта там, и экран заклинило, а приближается ураган. Вы должны что-то сделать.

Монотонность ее голоса была хуже всяких воплей.

— Как это произошло? — Папа никогда не торопится, даже в критические минуты.

— Мой муж опаздывал на встречу и не захватил какие-то важные документы. Ну я и вышла наружу всего на минуточку, хотела догнать его. А когда вернулась… экраны уже закрылись.

— Ну а дым?

— Думаю… началось с духовки. Во время урагана энергия отключилась, и я проверяла жаровню, и, мне кажется, я… оставила внутри рукавицу и забыла выключить духовку. Во всем виновата я сама. Моя Лайза не может дотянуться до панели… — На последнем слове ее голос стал пронзительным.

Папа положил ей руку на плечо, чтобы успокоить, и задумался.

— А! Ваша кухонная рукавица из фундрикулы?

— Ну, наверное.

— Тогда все понятно. Когда она задымила, оконные сенсоры определили частицы как фундраспоры и заключили, что приближается ураган.

Папа тратил время на биологические розыски, ну прямо готовый сыщик!

— Но почему экран не открывается с этой стороны?

— Потому что сенсоры действуют оптически, а при таком скоплении фундры у окна, пусть только внутри, запорный механизм не подчиняется наружной панели. Боюсь, тут мы имеем дело с серьезным изначальным просчетом в системе. Можно только удивляться, что ничего подобного не случилось прежде.

— Так что же нам делать?

Это я и хотел узнать. Мне даже в голову не приходило, что кухонные рукавицы могут быть опасны, но вот теперь они убьют беспомощного ребенка, если папа не сотворит чуда. А вдруг большая доза такого дыма смертельна…

— Вам, Дженет, следует сейчас же найти убежище, — сказал папа ласково. — Я попытаюсь закоротить сенсоры и вытащить вашу дочку. Пока же, мне кажется, чем меньше здесь будет толпиться людей…

Эти слова произвели волшебное действие: толпа начала таять. К тому же всем не терпелось укрыться от урагана. То есть почти всем. Дженет Гулет внезапно снова впала в истерику, и потребовались усилия четырех человек, чтобы увести ее. А она не спускала глаз с дымного окна, будто хотела разбить его взглядом. Мне было ее до жути жалко.

Папа приложил все усилия. Он подошел к внешней панели, внимательно ее изучил, бормоча: «Все царство за кусачки» — потом, не обращая внимания на кнопки, начал дергать проводки. Но ничего этим не добился, только сильно повредил большой палец. Я попытался помочь.

— Пап, туземцы их легко повыдергивают!

Он бинтовал руку носовым платком.

— Я знаю, Ганс. К несчастью, пальцы у них слишком толстые и не протиснутся, куда нужно.

Папа продолжал дергать, и дергал, и дергал, а потом взглянул на часы.

Ни единый проводок не оборвался. Он вздохнул, посмотрел вокруг и замахал рукой на оставшихся туземных ребят, и они все убежали, кроме помощников Зипа. Каждый доброволец каким-то образом подсоединил по меньшей мере один шноркель к какому-нибудь из шноркелей соседа. А я и не знал, что они это умеют!

Помощники окружили моего брата, но не тесно, оставив вокруг свободное местечко. У меня на глазах двое ребят подсоединили по запасной дыхательной трубке к двум шноркелям Зипа. Чего они добивались? Или не знали про ураган?

Джейк совсем позеленел. И я очень хорошо его понимал.

— Зип! — заорал я. — Тебе нельзя тут оставаться. Ты умрешь, а тогда Лайза все равно погибнет.

— Боюсь, Зиппи, Ганс прав, — голос папы все еще был спокойным. — У нас осталось только… две минуты.

Вместо ответа мой брат крепко вцепился в ближайшую стену. Остальные движики сплели руки, создав внушительный барьер. Все четверо вцепились в бордюрный камень сильными пальцами босых ног.

— Зиппер Хоффман, НЕМЕДЛЕННО УХОДИ!

Папа не пожалел стальной суровости для своего голоса, но и это не помогло.

А я уже так перепугался, что перестал думать. Я попытался растолкать туземных ребят. И Джейк тоже. С тем же успехом мы могли бы барабанить по окну. Никому не проговоритесь, но я заплакал. Однако все равно толкался.

Папа поступил умнее. Он просто перелез через добровольцев в свободное пространство вокруг Зипа. Папа еле втиснулся в сеть из шноркелей.

Зип очень худой, даже для движика. Бабуля сказала, когда его увидела, что ему надо бы стать боком и высунуть язык — и тогда будет настоящий зиппер — застежка-молния. Конечно, у движиков языков нет, но прозвище это все равно к нему прилипло.

Но каким бы тощим Зип ни был, даже папа не сдвинул его с места. Папа, наверное, совсем дошел до точки — попытался оглушить Зипа кулаком по голове.

Но когда кулак начал опускаться, его замедлили, а потом и вовсе остановили разносторонне талантливые уши Зипа. Папа поглядел на меня, на Джейка и, видимо, принял решение, которое ему совсем не нравилось. Я знал, что и мне оно не понравится.

— Мальчики, нам пора в укрытие.

— Но мы не можем бросить его тут, — всхлипнул Джейк, и я закивал, соглашаясь.

— Мне очень тяжело, но нам дольше нельзя оставаться снаружи. Надеюсь только…

Папа замолчал и снова перелетел через стенку туземных ребят. Он подхватил меня с Джейком, будто мы были два перышка, и побежал по улице. Я успел увидеть только, что Зип все еще трясся в этой своей жуткой манере. Возможно, что я все еще плакал: во всяком случае пока папа тащил нас до ближайшей квартиры, а потом внутрь, все вокруг плавало, точно в тумане.

Во время фундрагана любой дом — твой дом. Иногда таким образом знакомишься с очень интересными людьми. Собственно, именно так мои родители познакомились с родителями Джейка, а где я был бы без Джейка?

Папа опустил нас на пол, и я подбежал к окну, молясь, чтобы ураган свернул. Когда экраны задраились и лиловые облака затемнили окно, я перестал молиться. Ураганспоры не просто захлещут вас до смерти, вы даже вздохнуть не сможете.

Этот фундраган показался мне самым длинным за всю историю, но говорят, он продолжался пятнадцать минут. Мы пережидали его каждый по-своему. Джейк ни секунды не мог посидеть спокойно. Он все время подергивал одной ногой, и я чувствовал, как вибрирует пол. Папа сидел с закрытыми глазами, но губы у него шевелились, будто он с кем-то спорил.

Ну а я половину этого времени простоял, прижимая нос к окну, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть в темной мути. А вторую половину следил за папой и Джейком.

Когда выключилось электричество, папа сказал:

— Теперь хотя бы эта чертова духовка остынет.

Только не успел он договорить, как свет снова вспыхнул, и мы все застонали.

Когда вечность кончилась, я не хотел выходить наружу. Мне все время вспоминался тот пес…

Папа был смелее меня и Джейка, взятых вместе. Едва экраны втянулись, как он пулей вылетел за дверь. Мы испуганно побежали за ним.

Мы вернулись к задымленной квартире, и сердце у меня просто разорвалось. Все было даже хуже, чем я воображал. Все туземные ребята лежали мертвые на земле, покрытые густой темно-красной кровью.

 

Святослав Логинов

ДОЛИНА ЛОРИЭН

Иллюстрация Сергея ШЕХОВА

Посвящается Александру Громову ,

который знает об эльфах все.

До конца бесконечно длинного пологого подъема оставалось едва ли больше сотни шагов, когда велосипед сломался. Педали провернулись неожиданно легко, а скорость мгновенно погасла, так что потерявший равновесие Роман едва не грохнулся на асфальт. Наклонился, разглядывая поломку, и обнаружил, что цепь не просто соскочила со звездочки, а лопнула и тяжелой металлической змейкой лежит на дороге шагах в десяти. Роман оставил велосипед, вернулся и подобрал цепь. Одно из звеньев, украшенных гордым клеймом «English steel», не выдержав нагрузок, раскололось как раз поперек надписи. Такую поломку не исправить ни гаечным ключом «семейка», ни при помощи велосипедного насоса. Других инструментов с собой нет, значит, дальше придется топать, ведя железного коня под уздцы.

Как всегда после долгого верчения педалей первые шаги давались трудно, пространство сходу обрело вязкость, удивляя медленностью передвижения. Кривоного шагая, спешенный велосипедист добрался к началу пологого спуска и, вскочив на приступку педали, покатил вниз, используя покалеченный велосипед как самокат. Дурацкая поза, дурацкая езда, но все-таки не пешим, а на колесах. Мотель «Гарцующий пони» отсюда в полутора километрах, так что доехать удастся минут за десять. Если, конечно, не отвалится колесо или не переломится рама.

Возле мотеля сиротливо стояла одинокая малолитражка: «Гарцующий пони» явно не пользовался слишком большой популярностью. Роман прислонил инвалидный велосипед к стене и вошел в трактир. На звон позеленевшего колокольчика появился коренастый мужчина, маскарадно наряженный во что-то донельзя патриархальное.

— О, сударь! — вскричал он, воздев руки с растопыренными пальцами, каждый из которых напоминал поджаренную на рашпере сардельку. — Я вижу, вы опытный путешественник и знаток эльфов! Некоторые приезжают сюда на автомобилях и полагают, будто эльфы покажутся им! Да эльфы бензиновой гари на дух не переносят. Только велосипед, сударь, только велосипед! А дальше, в сторону Лориэна — и вовсе пешком. Велосипед можете оставить здесь, за ним присмотрят…

— У меня цепь порвалась, — сказал Роман.

— Ничего удивительного, сударь. Было бы странно, если бы дело обошлось без поломок. Эльфы вообще не любят никаких механизмов и частенько пользуются магией, чтобы попортить иной из них. Да будет вам известно, что эльфы в родстве с гремлинами, хотя наука и отрицает существование этих проказливых вредителей. Однако вспомните, совсем недавно наука отрицала существование самих эльфов. А что касается цепи, то ее вам починят, так что будет крепче заговоренной. Но прежде всего, сударь, обед! Жаркое из оленины, эль и, конечно, глоточек здравура…

— Я, собственно говоря, хотел бы видеть Лавра Наркисса, — перебил толстяка Роман.

— Лавр Наркисс к вашим услугам! — от усердия трактирщик шаркнул ногой.

— Э-э… — протянул Роман, стараясь вспомнить настоящее имя владельца «Гарцующего пони», — я имею в виду Брэдли Петерсона.

— Вы знали старого Брэда? — трактирщик помрачнел. — Так он уже три года как умер. Теперь я веду его дело и прозываюсь Лавром Наркиссом. Ничего не поделаешь, бессмертны только эльфы, а люди приходят и уходят.

— Эльфы тоже смертны, — поправил Роман.

— Оно, конечно, — согласился трактирщик с сомнением в голосе, — однако когда у тебя за плечами тысяча лет и впереди по меньшей мере еще столько же, можно и забыть о времени. А вот нам этого никак нельзя, поэтому, милостивый государь, прошу к столу! Жаркое из оленины…

«…из говяжьей вырезки», — усмехнулся про себя Роман, а вслух сказал:

— Я, пожалуй, все-таки пойду. А глоточек здравура выпью уже там.

— Прошу прощения, — осторожно произнес трактирщик, мучительно колеблясь между желанием сказать правду и боязнью потерять клиента, — но на вашем месте я бы не был столь самонадеян. Даже увидеть эльфа издали — редчайшее везение, а уж надеяться, что они усадят вас за свой стол…

— Прежде мне это удавалось, — улыбнулся Роман.

— Вы хотите сказать, что вы Кэрдан? — шепотом спросил трактирщик.

— Совершенно верно, — признался Роман. — Меня зовут Роман Евсеев.

— С ума сойти! Ведь вас не было в наших краях лет, наверное, двадцать! Вы уверены, что эльфы вспомнят вас?

— Когда у тебя за плечами тысяча лет, — процитировал Роман, — можно не думать о такой мелочи, как двадцать лет. Так что, с вашего позволения, я пойду. Позаботьтесь о моем велосипеде.

— Разумеется… конечно… заказ есть заказ… — трактирщик вперевалку подбежал к дверям, провожая гостя, и приостановился на мгновение: — Господин Кэрдан, я все сделаю в лучшем виде… совершенно бесплатно… только… вы не могли бы называть меня Лавром Наркиссом? Это было бы как признание…

— Хорошо, Лавр, — сказал Роман.

* * *

Автострада пыльной лентой сворачивала к востоку, на каких-то полкилометра не дотянувшись до широколиственных рощ Лориэна. Собственно говоря, Лориэном эти места стали зваться совсем недавно, а еще полсотни лет назад прозывалась эта долина Чертовым Урочищем. Четырехрядное шоссе должно было рассечь Чертово Урочище ровно посредине, но работы застопорились еще на стадии топографических изысканий. Удалось сделать только аэрофотосъемку, давшую самый благоприятный прогноз для прокладки трассы. А уже гидрографы, явившиеся с буровыми установками, вынуждены были спешно убираться вон. Два палаточных лагеря сгорели при самых подозрительных обстоятельствах, так что добрая половина техники оказалась потеряна, да и люди едва выбрались живыми.

Произошедшее списали на нелепые случайности, и всю зиму на трассе продолжались работы, шоссе упорно стремилось к белому пятну Чертова Урочища. К тому времени, когда в поле вышел новый отряд изыскателей, шоссе перевалило водораздел и двигалось по местам с неведомой гидрологией и не вполне законченной топографической съемкой.

Трудно сказать, чем закончился бы сезон, если бы один из топографов, отправляясь в поле, не взял с собой десятилетнего сына, которому давно были обещаны захватывающие каникулы в рабочем лагере.

Дальнейшее широко известно по сотням умильных пересказов и десяткам трогательных мелодрам. История Ромика и Анетэль, предотвративших безнадежную войну между людьми и дивным народом… Нужно ли говорить, что во всех киноверсиях Анетэль оказывалась очаровательной эльфиечкой лет восьми, хотя на самом деле это был парень под два метра ростом и, как это обычно бывает у эльфов, совершенно неясного возраста. С кинотезкой его роднили только огромные мерцающие глаза, посверкивающие в темноте сине-зеленым светом.

Энтузиазм, вспыхнувший во всем мире, был так неудержим, что строительная фирма поспешила по собственной инициативе заморозить строительство, а затем направить дорогу в обход заповедного края, хотя это и обещало крюк в добрых полсотни километров. А последние два километра четырехрядного автобана теперь вели к мотелю «Гарцующий пони», где до самой своей смерти хозяйничал Брэдли Петерсон — один из немногих людей, на самом деле видавших эльфов среди дубов и ясеней, которыми густо заросла запретная долина.

Поначалу великое множество народу ринулось в Лориэн, мечтая о небывалом и исполненном волшебства. Эльфы весьма невежливо выперли всех. Сами эльфы тоже не маячили на глазах у любопытных зевак. Лишь однажды, когда к опушке явилась делегация объединенного человечества, навстречу ей вышли три молчаливые фигуры в плащах-невидимках. Не дрогнув лицом, остроухие выслушали заверения, что люди никогда и ни при каких условиях не станут претендовать ни на единую пядь священной эльфийской земли, а затем старший из эльфов от имени своего народа пообещал, что эльфы не будут убивать людей за пределами заповедной пущи.

После этого поток паломников заметно снизился, многие стали считать дивных чем-то вроде нецивилизованных индейцев; они хороши на киноэкране, но в реальной жизни им место в резервации. Тем более, что никакой действенной магии за эльфами замечено не было.

Разумеется, фанаты Дж. Р. Р. Толкиена так не считали. Теперь, когда обнаружилось, что эльфы и впрямь существуют и даже говорят на кве-нья, восторгу не было границ. «Профессор знал!» — лозунг этот можно было прочесть на каждом заборе во всяком мало-мальски приличном населенном пункте. Конечно, Профессор и впрямь что-то знал, но большей частью понаслышке, иначе владыка Лориэна Гладриэль не превратился бы под его пером во владычицу. А что имя это грубому человеческому уху кажется женским, то этак даже шпион и сочинитель Даниэль Дефо может превратиться в прекрасную эльфийку. Хватило бы только времени и таинственности.

Единственным человеком, который мог ходить в Лориэн и обратно, был юный Ромик Евсеев. После того как стоящий в дозоре эльф Анетэль пощадил заблудившегося мальчишку, эльфы признали ребенка своим. И Роман не обманул доверия. Он охотно рассказывал людям о нравах и обычаях лесного народа, но не поддержал ни единого плана цивилизации эльфов, не вынес из Лориэна ни одного этнографического экспоната и не принес под сень дубов даже связки бус или складного ножа. Лишь однажды он взял с собой пару килограммовых гантелей, но в тот же день приволок их обратно, так и не объяснив, зачем таскал лишнюю тяжесть.

Первое время, отправляя мальчика «в гости» к эльфам, добрые дяди из исследовательского центра подсовывали ему в одежду несколько подслушивающих устройств, а красивые пуговицы, нашитые не только на полочку куртки, но и на рукава, скрывали кинокамеры, дающие круговой обзор. Фильмы эти принесли немало бесценной информации, но затем Ромик подрос, обнаружил истинный смысл красивых пуговиц и наотрез отказался надевать шпионскую куртку.

— Обмана эльфы не простят, — был ответ на все уговоры.

Другого ребенка внедрить к эльфам не удалось, посланец дивного народа выводил очередного юного шпиона к людским заставам и сдавал на руки Лавру Наркиссу, который был не только трактирщиком, но и одним из крупнейших ксенологов планеты.

Теперь все надежды эльфологов обратились к Роману, который, по мнению ученых, должен был выучиться и посвятить свою жизнь изучению таинственного народа. Подросший Роман и впрямь все больше времени проводил в Лориэне, хотя подглядывать за ним уже не удавалось. Известно было лишь, что эльфы принимают его как своего и даже дали мальчику древнее эльфийское имя, характерное для сгинувших приморских эльфов, — Кэрдан. Тайна этого имени также оставалась неразгаданной; Кэрдан, друг эльфов, с детства умел держать язык за зубами.

Разумеется, для постановщиков киноверсий никакой тайны тут не было; благодаря всеведущему искусству синематографии, всякий знал, что прозвище Кэрдан Корабел человеческий мальчик получил за то, что научил эльфийских сверстников пускать кораблики в речке Белогривке. К сожалению, никакой Белогривки по Лориэну не протекало, единственная речушка, петлявшая по волшебной долине, носила ласковое имя Тапка. Но даже по Тапке никто не пускал корабликов, поскольку в Лориэне не было ни одного эльфийского ребенка. В благословенном краю проживало по разным подсчетам от семи до девяти тысяч взрослых эльфов и ни единого ребенка.

По этому поводу было выдвинуто множество остроумнейших гипотез, подтверждения или опровержения которых ждали от подрастающего Кэрдана Корабела.

Тем обиднее было, когда Роман Евсеев, по прозвищу Кэрдан Корабел, после школы подал документы не в университет на один из подходящих факультетов, а в академию космогации, после окончания которой покинул Землю на долгих двадцать лет.

* * *

Не дойдя полусотни шагов до опушки леса, Роман остановился. Он чувствовал, что из-за полога ветвей его пристально рассматривают, и терпеливо ждал. Среди эльфов не было единогласия по поводу человеческого детеныша, и, хотя никто из дозорных не пустил бы смертельную стрелу, Роману не хотелось впустую провоцировать стражу. К тому же двадцать лет — немалый срок для человека, так что Роман демонстрировал перед самозваным Лавром Наркиссом уверенность, которой сам не обладал.

Свист стрелы Роман не услышал, а, скорее, предугадал. Стрела вонзилась в землю впритык к босой ноге. Роман наклонился, выдернул стрелу. Была она прямой и тяжелой, опушенной перьями красной утки. Гладкий наконечник — из крапчатого кремня, которым славились перекаты Тапки. Металла эльфы не знали, в этом вопросе Профессор соврал. Оно и понятно, если бы эльфы умели выплавлять железо или медь, они бы мигом пожгли на дрова все свои знаменитые леса, а рудниковые отвалы загадили бы местность, как не раз бывало у людей. Это только в фэнтезийном романе добренький Профессор мог осуществить подобное разделение труда: избранному народу подарить все плоды прогресса, а вредоносным оркам спихнуть все шишки. В реальной жизни приходится либо жить дикарем, либо объединять в одном лице орка и эльфа.

В кустах у опушки раздался смех.

— Очень весело, — заметил Роман, подходя и протягивая часовому его стрелу. — Когда-нибудь один из вас промажет и всадит стрелу прямо в ступню. Это будет больно.

В ответ дозорный расхохотался. Смеялся он весело и беззлобно, просто оттого, что эльфов чрезвычайно смешило предположение, будто можно промахнуться с такого расстояния и по такой цели.

— Анетэль сейчас придет, — произнес часовой. — За ним уже побежали… — он помолчал и добавил многозначительно: — Гантэл.

Это была очень старая история. Один из эльфов — добрый приятель Анетэля — носил красивое имя Гантэль. Он долго не мог понять, почему человеческий мальчик произносит его имя по-древне-эльфийски, с нарочито твердым окончанием. Именно тогда Ромик притащил в рощу пару гантелей, чтобы объяснить, почему он не хочет называть знакомого таким именем. Судя по всему, история с железяками не забылась и по-прежнему продолжала служить поводом для веселья.

Кусты беззвучно раздвинулись, выпустив посланца и Анетэля, по виду которых никак нельзя было заключить, что им только что пришлось пробежать несколько километров по густому лесу.

— Добрый день, — произнес Роман, не двинувшись с места. Он давно знал, что эльфы не терпят прикосновений и здороваться нужно на расстоянии.

— День сегодня и впрямь добрый, — подтвердил эльф. — Погода замечательная, в самый раз, чтобы устроить стрельбы, так что ты при-шел вовремя.

Роман обреченно кивнул. Стрельбы с участием человека — лучшего развлечения эльфы не могли бы придумать. Неуклюжие попытки Романа управляться с тугим эльфийским луком неизменно вызывали жизнерадостный смех окружающих.

— Смех без причины — признак дурачины, — ворчал обиженный Ромик. Сейчас, узнав об эльфах многое, он так не считал. И уж тем более не пытался уклониться от участия в стрельбах.

Они двинулись по дороге, больше всего напоминавшей звериную тропу. Роман старался шагать поаккуратнее, но все же ловил саркастические взгляды, в которых явно читалось удивление, как можно производить так много шума.

Поселок, в котором жил владыка Гладриэль и обычно собирались сходки, насчитывал полсотни домов, по большей части наземных шалашей, хотя можно было видеть и убежища, устроенные по старинке, на ветвях неохватных дубов. На вытоптанной поляне уже устанавливали мишени, нарочито большие, чтобы стрелы, пущенные Романом, тоже вонзились в обтянутый кожей щит. Эти мишени, каких прежде эльфийский народ не знал и которые прежде так обижали Романа, теперь вселяли в него некоторый оптимизм. И дел© не в том, что он стал лучше стрелять, скорее, напротив, но просто это было доказательством, что новшества эльфам не вполне чужды.

На праздник собралось сотни полторы жителей, все были с луками, все гомонили и заранее смеялись. Стрельбы — единственное время, когда бесшумные и обычно молчаливые существа отводили душу.

Кинули жребий, стрелки выстроились в очередь. Роману выпало стрелять одним из последних, а вот Анетэль должен был открывать празднество. Эльф вышел вперед, вскинул лук й, кажется, даже не глядя, с полусотни шагов вбил стрелу в черную точку посреди мишени. Щит был серого цвета, так что Роман с этого расстояния не мог даже разглядеть заветной точки.

Второй стрелок пустил свою стрелу прежде, чем раздался гул одобрительных голосов, приветствующих начало состязаний. Вторая стрела ударила в ту же точку, но на пару миллиметров выше, так что раздался сухой каменный стук, а от столкновения двух кремней проскочила искра, почти незаметная в солнечном свете.

Роман вздохнул. Настоящие эльфийские стрельбы проводятся вечером, в полутьме, так что искры, удостоверяющие удачный выстрел, видны всем. А сейчас любоваться результатом могли лишь те зрители, которые успели занять места у самой мишени. Десятка два эльфов толпилось там, едва не заслоняя цель стрелкам. Ни на одних человеческих соревнованиях не могло быть и речи о подобной беспечности, а тут никому и в голову не приходило, что стоять возле самой мишени может быть опасно. Какая опасность, если стреляет эльф? Иное дело — человек; Роман ждал, тихо надеясь, что соревнования кончатся прежде, чем подойдет его очередь пустить стрелу. Страшно было, что промах окажется роковым, несмотря на то, что эльфы ждут его выстрела. Отбежать-то они сейчас отбегут, но насколько далеко?

Анетэль с поклоном протянул свое оружие Роману. Луки у эльфов не слишком большие, но тугие настолько, что не всякому силачу удастся натянуть его. Роман пощелкал пальцем по тетиве, та струнно отозвалась. Роман наложил полученную от приятеля стрелу, приготовился. Его очередь приближалась, и не хотелось задерживать ровное течение соревнований. Ну вот, пора…

Роман вскинул лук. Тысячу раз он убеждал себя, что не имеет никакого смысла прицеливаться долго, все равно выстрел будет неудачным, а долго готовиться — только трепать нервы себе и другим, но все же не мог совладать с собой и задержался на пару лишних секунд, стараясь выбрать самый правильный прицел.

Кроме лишних секунд промедления были еще и секунды, необходимые для исполнения своеобразного ритуала, сложившегося четверть века назад.

«Да отойдите же вы, пока я вас всех не перестрелял!» — разноголосо вскричали эльфы, занявшие привилегированные места возле мишени, после чего дружно кинулись врассыпную.

Когда-то эту фразу выдал сам Роман, чуть не на первых своих соревнованиях, и с тех пор она стала непременным атрибутом коронного выстрела Кэрдана Корабела. Прелесть сказанного никогда не переставала смешить эльфов. Это ж надо такое пообещать — всех разом одной стрелой! Вот уж действительно — знатный лучник!

Роман спустил тетиву. Это был не самый худший его выстрел, он попал сантиметрах в пяти от стрелы предшественника, торчащей из исклеванного дерева. Очень неплохой выстрел для дилетанта, но здесь он вызвал обычную реакцию — смех. Так или иначе, но над Романом, над его неуклюжестью, над незнанием самых простых вещей, над удивительной человеческой наивностью смеялись постоянно. Нужно быть очень незлобивым человеком, чтобы выдерживать это в течение многих лет. Роман относился к подобному веселью спокойно, тем более, что рано понял: смех и насмешка — разные вещи. А если учесть, что эльфы были практически согнаны с лица земли неуклюжими и наивными людьми, то оставалось радоваться именно такой реакции дивного народа на всякое движение человеческого детеныша.

Теперь у стрелков появилась новая цель.

— О-ой!.. — удивленно пропел шагнувший к отметке эльф, и его стрела выбила из мишени неудачливую стрелу Романа.

— Ой!.. Ой!.. Ой!.. — один за другим вскрикивали лучники, а каждый новый выстрел на ширину кремневого наконечника сближал две вонзенные в дерево стрелы. И наконец, стрелы настолько сблизились, что эльф Мариэль вышиб их обе разом.

— Всех перестреляю! — крикнул он, спустив тетиву.

Выбитые стрелы упали вниз, на кучу уже использованных стрел, а искры, посыпавшиеся от удара, оказались так обильны, что раструшенная, излохмаченная кремневыми наконечниками древесина мишени загорелась.

Это был конец соревнований. Все эльфы были идеальными лучниками, не знавшими промаха, но победителем объявлялся тот, кто сумел поджечь пропитанную маслом мишень, а это уже дело случая, ведь самая хорошая искра может ничего не поджечь, особенно если вязкая древесина еще не вполне измочалена предыдущими выстрелами.

Дружный вопль встретил появление дыма, а затем и жаркого пламени. Участники стрельб бросились спасать стрелы, сваленные у подножия щита, лишь стрела-победительница, оставшаяся торчать в горящей мишени, пылала, словно вставленная в светец лучина. Таков был обычай: удачливой стреле позволяли сгореть, чтобы она не забрала себе одной всю эльфийскую удачу.

Эльфы разобрали стрелы, принялись разглядывать их, определяя меткость выстрела соперника. Вообще-то полагалось выбить предыдущую стрелу так, чтобы не повредить оперения, но это удавалось далеко не всем, и если владелец видел, что у его стрелы срезаны перья, то немедля сообщал об этом всем окружающим. Зато если стрела оставалась целехонька, то об этом объявлял сам меткий стрелок. Никому не приходило в голову обижаться, так что и Роман не сердился на всеобщий хохот во время его выступления. Когда люди смеются — это хорошо. И совершенно неважно, что это не люди, а эльфы.

Над долиной незаметно сгустился вечер, праздник затих сам собой. Это у людей с наступлением темноты веселье разгорается с новой силой. Народ собирается у костров, вечно живое пламя гипнотизирует и пробуждает в душе скрытые до той поры чувства. Эльфы не то чтобы не знали огня, но просто им не пользовались. С наступлением темноты они забивались в свои шалаши и дома, где безо всякого огня всегда было сухо и тепло, и вели долгие задушевные беседы с глазу на глаз. Именно этого времени ждал Роман, чтобы поговорить с Днетэлем. Потехе — время, а делу — свой, вечерний час.

По человеческим меркам уже давно настала ночь, но мерцающие глаза эльфов отлично видели в полумраке. Июльские ночи теплы, так что Роман и Анетэль устроились прямо под открытым небом, уселись, прислонившись спинами к грубому древесному стволу.

— Как ты жил все это время? — первым спросил Роман.

— Как всегда. Время летит незаметно, если не происходит ни плохого, ни хорошего, а с тех пор как мы договорились с людьми, не произошло ничего.

Роман кивнул головой, зная, что Анетэль увидит этот жест и истолкует правильно.

— А что у тебя? Ты говорил, вернешься, когда отыщешь, что хотел….

— Я вернулся, — коротко сказал Роман.

— Значит, ты отыскал Валинор… И что же, там действительно живут те, кого мы считаем умершими? И теперь нам надо уходить с Земли, чтобы освободить место людям?..

— Я никогда не собирался искать Валинор, потому что не верю в его существование. Я искал еще один, новый Лориэн, такой же, как настоящий, но не испорченный недобрым соседством. И я его нашел.

— И все-таки за звездным сводом может быть только Валинор. Ты ошибся, Кэрдан, валары обманули тебя. Они хотят, чтобы эльфы больше не жили среди деревьев. Но мы никогда не были покорны их воле, и поэтому мы останемся здесь.

— Тебя никто не тащит на небеса, — сказал Роман. — И никого из вас никто не поведет туда силой. Долина останется вашей, даже если здесь не будет жить ни один эльф. Люди так обещали, и обещание нельзя взять назад. — Роман не стал уточнять, что долина объявлена заповедником, и вовсе не потому, что здесь последнее убежище дивного народа. Небывалое число эндемиков сохранялось в нетронутых рощах, и биологи скорее позволили бы перебить самих себя, чем допустили бы в долину хищный топор. Правда, ботаники с зоологами тоже не могли как следует изучать живой мир долины, куда их не пускали. Но ведь и по окраинам тоже кое-что встречается, и добыча любознательных естествоиспытателей была велика.

— Расскажи, как ты искал эту землю и на что она похожа.

— А ты потом сочинишь песню о моих странствиях… — произнес Роман, не то спрашивая, не то горько усмехаясь.

— Песню я обязательно сочиню, — отголосок недоговоренности вселил в Романа призрак слабой надежды.

— Послушай, Анетэль, — начал Роман. Друга он называл полным именем, зная, что иначе тот попросту не поймет, что обращаются к нему, — ты помнишь, я уже рассказывал, что там, за небосводом нет никакого Валинора, куда могли бы уходить умершие. Но зато там есть множество земель, пустых и мертвых или населенных всякими существами, иногда похожими на тех, что живут здесь, но чаще — чужими и незнакомыми. На некоторых из этих миров можно жить, другие враждебны. За двадцать лет я облетел очень много таких миров и, если я хоть что-то понимаю, то нашел мир, который покажется вам родным. Но решить можете только вы сами. Если бы ты согласился полететь со мной…

— Я еще хочу жить, — с коротким смешком возразил эльф.

— Но ведь я был там и вернулся.

— Вспомни, как тебя зовут. Кэрдан Корабел, о котором поют в песнях, тоже плавал в Валинор и возвращался назад. Но никто из тех, кого он отвозил, не появился больше в родных краях.

Роман сидел, опустив голову. Вновь, в который уже раз он сталкивался с этим непониманием. Эльфы, прекрасные до совершенства, казалось бы, умеющие и знающие все, не могли понять самых простых вещей. Когда-то, еще в детстве, это казалось непостижимым, но теперь Роман знал жестокую истину. Многим и сейчас кажется странным, почему мудрые эльфы, одаренные от природы всяческими умениями, проиграли людям главную войну — войну за жизнь. Доморощенные знатоки списывали это на некое благородство дивного народа, не позволявшее эльфам использовать многие бесчестные приемы, которыми сполна пользовались люди. Хотя никакого особого благородства за эльфами замечено не было. Долина Лориэн недаром носила прозвище Чертово Урочище, а эльфы до самого недавнего времени заслуженно считались представителями самой вредоносной нечисти. В прошлые века две расы били друг друга, как и полагается двум близким видам, занимающим одну экологическую нишу, и эльфы деликатничали ничуть не больше людей. Это теперь победители-люди могут позволить себе благородство, а эльфы и сегодня всего лишь обещали не убивать людей без уважительной причины. Им было невероятно трудно перейти на иную ступень общения. И дело тут не только в необычайном долголетии дивных, которое неизбежно делает их консерваторами, но и во множестве достоинств и умений, изначально присущих эльфам.

Старинные песни эльфов, записанные на магнитофон в те дни, когда Ромик еще не понимал своей двусмысленной роли, давно изданы и изучены. Найдены параллели с мифами людей, создана теория эльфийской поэтики, и немалое количество стихотворцев ваяют эльфийские песнопения. Порой они пользуются успехом среди людей, но эльф их слушать не станет. Один только Роман Евсеев знал: эльфам чужды метафоры, а что есть гипербола, они и вовсе не понимают. И если в песне спето, что эльф Феанор, родившись, попросил у матери лук и послал стрелу на сто шагов, то, значит, так оно и было: родился, попросил лук и послал стрелу. Невозможно научиться стрелять из лука с такой поразительной точностью, даже если у тебя в запасе тысяча лет. А эльфы стреляют, все как один. И все как один умеют изготавливать луки и ткать плащи-невидимки, какие до сей поры не может превзойти легкая промышленность. И когда Ромик просил научить его делать накидки, мягкие травяные циновки или густо оперенные стрелы, на него смотрели удивленно и говорили, что надо просто взять и сделать. Друг Анетэль не понимал, как следует выбирать траву или дерево, ведь это само собой разумеется.

Природа знает немало подобных мастеров. Новорожденный паук ткет такую паутину, о какой могут лишь мечтать лучшие из кружевниц, пчелы ваяют постройки, способные повергнуть в отчаяние Корбюзье. Хищная оса с невиданной меткостью поражает добычу в нервный узел, не затрагивая прочих органов. Бобры создают гидротехнические сооружения, идеально вписанные в окружающую экологическую систему; им не нужно делать рыбопроводный канал, однако рыба благоденствует. Всем этим премудростям животных никто не учит, они умеют исполнять свою работу с самого рождения. Точно так же, как эльфы, которых научил жить в согласии с природой премудрый инстинкт. И пока хватало умений, подаренных безошибочным инстинктом, дивный народ побеждал неуклюжих и бестолковых людей. Но потом в руках противника заблистали бронзовые и стальные мечи; на смену лукам, с которыми люди не умели как следует обращаться, пришли арбалеты, а следом громогласный порох. И эльфы начали отступать, сдавая одну позицию за другой. Инстинкт, некогда помогавший выжить, обернулся другой стороной — теперь он не давал освоить новое искусство, которое в руках людей так беспощадно убивало. В песнях об этом пелось неохотно, и уже По одному этому можно было судить о растерянности дивного народа. Все-таки они были не зверями, которые безропотно вымирали Под натиском людей, у них был разум, почти задавленный инстинктом, но все-таки живой, они умели петь песни и часто сочиняли их, чтобы петь по вечерам. Вот и сейчас чуть в стороне на два голоса пели эльфы:

В этой песне тоже была правда и не было поэтических преувеличений. Но это была очень старая песня, из тех времен, когда эльфы были хозяевами земли. В ту пору нетрудно было оказаться одному на день пути в любую из сторон. Ведь даже для эльфа день пути по лесному бездорожью — это чуть больше тридцати километров.

— Я очень долго бродил по небесным мирам, — медленно говорил Роман. — Долго по человеческим меркам, но ведь жизнь у меня осталась человеческой, короткой, поэтому я и говорю, что бродил долго. И наконец я нашел мир, в котором должны быть эльфы. Но их там нет — ни на, день, ни на сто дней пути. Там есть деревья, травы, птицы и звери, иные очень опасные. Но там легко дышится и царит настоящая живая тишина. Если я хоть что-то понимаю в жизни, то это и есть та самая живая тишина, которой не осталось даже в Лориэне.

— Я не вижу этого, — произнес Анетэль, — но верю, что ты говоришь правду. Хотя от этого ничего не меняется, ведь эльфы не умеют летать. Когда-то они умели плавать по морю, но сейчас нам и плавать негде.

— Летать умеют люди. Я отвезу тебя туда, а потом ты вернешься и расскажешь, что видел.

— Из Валинора не возвращаются.

— Это не Валинор, ведь я вернулся, — замерев, произнес Роман. Больше всего он боялся, что услышит: «Но ведь ты не совсем эльф», однако из темноты упало короткое:

— Да.

— Ты пойдешь со мной?

Опять было долгое молчание, живая тишина, которую не нарушала далекая песня, бесконечная, как мелодия ветра в сосновых кронах или лопотание Тапки на галечных перекатах.

— Там и впрямь, как поется в песне?

— Не знаю, Анетэль, ведь я все-таки не вполне эльф, — произнес Роман слова, которых так боялся. — Это можете решить только вы сами. Но для этого ты должен слетать туда и посмотреть не моими, а собственными глазами.

— Я буду думать.

— Думай быстро, ведь жизнь у меня слишком коротка для серьезных размышлений. Ты же знаешь, долгие размышления порой бывают вредны. Я потому и стреляю плохо, что вечно раздумываю, как лучше спустить тетиву. Сегодня ты должен решить, станешь ли ты эльфийским разведчиком среди звезд или вы навсегда останетесь в здешней тесноте. А завтра я пойду к владыке Гладриэлю и буду рассказывать ему то, что сказал тебе.

— Я буду думать, — упал ответ. — И еще я буду разговаривать…

Анетэль встал и бесшумно канул среди стволов.

Остаток ночи Роман провел, свернувшись под деревом. Иногда он задремывал, но больше просто лежал, слушая живую тишину, которой не осталось даже в Лориэне. Он знал, что больше ничего не сможет сделать, завтра ему скажут «да» или «нет». Именно завтра; эльфы способны веками раздумывать и колебаться, но раз уж вышел к рубежу, стрелу нужно спускать без лишних размышлений. Анетэль, кажется, сумел проникнуться чуждым его народу поэтическим сравнением, и теперь тот самый инстинкт, что не велит мешкать с выстрелом, заставит его завтра дать ответ.

* * *

Владыка Гладриэль был чудовищно стар. Чем-то он напоминал мамонтовое дерево, гигантское, несокрушимое, но уже не способное к полноценной жизни. Волосы его были такими же белыми, как и у всех сородичей, но сквозил в этой белизне мертвенный оттенок, выдающий возраст. Кожа давно потеряла гладкость, из походки исчезла стремительная легкость. Всякий человек без колебаний дал бы престарелому эльфу лет шестьдесят, но ученые, анализируя рассказы, записанные некогда Ромиком, оценивали возраст Гладриэля в семь-восемь тысяч лет. Упоминания о более древних событиях, в которых якобы участвовал предводитель эльфов, списывали на поэтические преувеличения, и очень немногие верили, что если эльф рассказывает, будто некогда была суша между Азией и Америкой, и он сам в молодости по этому перешейку хаживал, то так оно и было, именно сам и хаживал, а память предков тут ни при чем.

Никем и ничем владыка не правил, никакой особой власти у него не было, и властелином он считался только по праву старшинства. Среди эльфов было еще несколько долгожителей, возраст которых наложил отпечаток на их внешность, но все они уступали Гладриэлю, хотя их советы мало отличались от того, что произносил владыка. Запретов и приказов среди эльфов не существовало, всякий воин подчинялся или не подчинялся старшему исключительно по доброй воле. В этом дружном отсутствии единства крылась еще одна причина эльфийских неудач в войнах с людьми, после которых эльфы уже тысячу лет старались уходить от прямых схваток.

Слух о том, что Кэрдан Корабел сыскал Валинор и будет рассказывать об этом владыке, разнесся по всей долине, так что на поляну перед древним дубом пришло больше полутысячи остроухих обитателей. Это было удивительное скопление народа, ибо эльфы терпеть не могут толпы, и редко можно встретить отряд больше полутора десятков лучников. Сегодня речь шла о серьезных вещах и потому не было слышно смеха и малопонятных человеческому уху шуток.

Гладриэль в таком же сером плаще, как и его подданные, в такой же мягкой обуви и с таким же луком, что и у всех, стоял, прислонившись к пятиохватному дубу. Эльфы вообще не любят сидеть, зато стараются при всякой возможности прижаться к живому дереву, которое, как они считают, придает им силы. Так ли это, ученые ответить не смогли, но за последние полтора десятилетия и среди людей появилось множество охотников обниматься с березками и кленами. Даже раздел медицины образовался — дендротерапия, — рассуждающий на тему, к какому дереву следует прикасаться при той или иной хвори и как при этом достичь эльфийского долголетия. Дуб в этой симпатичной, хотя и сомнительной дисциплине символизировал мощь, стойкость в испытаниях и зоркий ум, так что Роман мельком подумал, что владыке сегодня очень понадобится помощь лесного великана, который был впятеро младше самого эльфа.

Дождавшись знака повелителя, Роман начал говорить. Он рассказал о своих скитаниях и о том, что нашел среди звезд землю, которая ждет эльфов. «Лориэн» — повторял он раз за разом, живописуя, какая там тишина и до какой степени там никого нет. И все же, когда Роман замолк, Гладриэль произнес негромко, словно повторяя вчерашние слова Анетэля:

— Значит, ты все-таки сыскал Валинор… Жаль, что ушедшие предки не захотели показаться тебе, мне было бы приятно получить привет от них и узнать, как живут в небесном мире старые друзья.

— Это не Валинор, — твердо возразил Роман. — Там никогда не было ни единого эльфа.

— Тогда почему мы должны уходить туда?

— Вы не должны, вы можете. Пойдет только тот, кто захочет. А кому там не понравится, сможет вернуться домой.

— Из Валинора никто не возвращается, а если это и впрямь не Валинор, то с чего бы кому-то пожелать отправиться в незнакомые земли?

— Потому что эта земля, — Роман топнул ногой, — больше не может быть вам родиной. Потому что среди эльфов уже триста лет не появилось ни одного ребенка! А там простор и тишина…

Тишина была и здесь, на площади единственного эльфийского селения. Страшная, недобрая тишина. Только что полуэльф Кэрдан Корабел произнес самую чудовищную вещь, которая могла коснуться эльфийского слуха. Даже ночью, под покровом шалаша, с глазу на глаз эльфы не смели говорить на эту тему, но каждого из них больно терзала общая беда. Только в песнях пелось о сладостном одиночестве вдвоем, когда двое остаются «одни на день пути в любую из сторон». Лесной народ не ведал гипербол и не знал преувеличений. Для любви молодой паре действительно требовалось такое сверхъестественное уединение. Именно так хитроумная природа ограничила рождаемость долгожителей; когда становилось тесно, эльфы просто не могли любить. Никакой зверь не мог помешать священному уединению, мешали только эльфы… и еще — люди. Два вида оказались слишком близки, и плодовитый человеческий народец вытеснил эльфов одним своим присутствием. И вот сейчас Кэрдан объявил об этом всем, громко, на площади. После такого оставалось только начинать войну и гибнуть в безнадежной схватке.

— Тебя следует убить, — медленно произнес владыка Лориэна.

— От этого что-нибудь изменится? Станет ли в Лориэне больше места? Если взамен меня родится хоть один эльф, я сам готов убить себя.

— Люди умеют лгать, — слова падали, словно сухие листья, но их слышали все. — Эльфы не лгут никогда. Ты кто?

— Я Кэрдан Корабел. Я могу ошибиться, но не стану лгать. И чтобы не было ошибки, я прошу помощи.

— Я не могу послать разведчика туда, откуда не возвращаются.

— А если кто-то захочет лететь сам?

— Эльфы — свободный народ.

Роман обвел взглядом собравшихся. Одинаковые фигуры, одинаковые лица, одинаковая одежда. Инстинкта здесь больше, чем разума, о какой свободе можно тут говорить? Но ведь даже среди домашних животных всегда находится такое, что бросит стойло и полную кормушку и уйдет в неизвестность, просто потому, что там его ждет новое. Так неужели народ эльфов настолько выродился и пал духом?

Эльфы, знакомые, малознакомые и те, чьи имена Роман не помнил, стояли неподвижно; на их лицах, которые непривычному человеку казались бы неразличимыми, не отражалось никаких чувств. Они просто стояли, и никто не собирался выходить вперед.

Ждать не имело смысла. Раз никто не натянул лука, его не убьют. Раз никто не шагнул вперед, он не выйдет уже никогда. Размышлять, сочиняя песни, эльфы могут столетиями, но когда надо делать, они или делают, или не двигаются с места.

Роман повернулся, чтобы уйти, и обнаружил, что за его спиной, недопустимо близко по эльфийским меркам, стоит Анетэль. В обычном своем плаще, с неизменным луком и с небольшим заплечным мешком, который собирается только перед долгим походом.

Роман с трудом сдержал улыбку.

— Идем, — просто сказал он.

Граница священной рощи была близко. Деревья здесь росли необычайно густо, кустарник и молодой подрост переплетались и стояли стеной: может быть, эльфы специально выращивали на пути непрошеных гостей непроходимые заросли. Непроходимые для человека, когда у него нет ни пилы, ни бульдозера. А вот эльф шагал не торопясь и даже умудрялся беседовать.

— Отправиться с тобой хотели многие, но я сказал, что раз ты говорил со мной первым, то мне и следует идти.

— А я и не слышал, как ты подошел ко мне.

Анетэль усмехнулся, но смеяться не стал. В походе можно разговаривать, но нельзя хохотать.

— В ту минуту, когда ты сказал, что пойдет только тот, кто хочет. Иначе, как бы ты остался жив после слов Гладриэля, что тебя следует убить.

— Я и сам удивился, что еще жив.

Они остановились. Кустарник кончился, ровное открытое пространство тянулось впереди, и там, совсем неподалеку, приземисто лепились бревенчатые строения мотеля «Гарцующий пони». Конечно, оттуда не могли рассмотреть две фигуры в плащах-невидимках, но Роман заранее представлял растерянную физиономию самозваного Лавра Наркисса, когда перед ним предстанут удивительные путники, разговорами о которых он кормится последние три года.

— Нам обязательно заходить в людские селения? — спросил Анетэль. Голос его был ровен, но Роман отчетливо ощутил тревогу лесного жителя. — Может быть, проще пробраться к твоему кораблю неприметно, окольными тропами?

— На космодром не бывает окольных троп, — ответил Роман, — и мы пройдем туда открыто. Я был в Лориэне эльфом, ты будешь среди этого народа человеком. Никому в голову не придет поднять на тебя руку, и даже если кто-то станет смеяться, то в смехе не будет злобы. Пока мы идем по земле людей, мы будем ходить, как люди.

И хотя эльфы не любят прикосновений, Роман подошел и взял друга за руку, чтобы ему было не так страшно. □

 

Алексей Зарубин

КРАСОТА ОПЛАЧЕННОГО ДОЛГА

 

Иллюстрация Игоря ТАРАЧКОВА

 

Пролог

Со стороны могло показаться, что по широкому карнизу, опоясывающему зимний сад, гуляют друзья. Двое бережно придерживают за локти приятеля, немного перебравшего с хмельным, а еще один идет впереди, время от времени широко улыбаясь редким пассажирам, которые без дела слоняются по всему карантину в одиночку, парами или же со всем своим многочисленным семейством.

Малолетний карапуз носится от стены к стене, его ловят две конопатые девицы постарше, а родители, ласково поглядывая на их забавы, медленно шествуют вдоль прозрачной стены, за которой зеленеет растительность зимнего сада. Пронзительный детский крик — старшие сестры наконец поймали карапуза — бьет по ушам, отдается гулким эхом в пустой голове, но при этом разгоняет искристый туман, который мешал связно лепить мысль к мысли. Наконец извилины понемногу очистились от липкой мути, и вскоре я полностью пришел в чувство. Однако продолжал тупо переставлять ноги, мотал в такт шагам головой, при этом лихорадочно соображая, куда меня ведут эти странные похитители.

Сквозь полуопущенные веки я заметил в свободной руке одного из моих конвоиров полосатый цилиндрик универсального ключа, с которым можно попасть в любое помещение, кроме, наверно, санитарного отсека и единственного шлюза с выходом из порта. Успел лишь вяло удивиться неразумности похитителей — силой или хитростью из карантина выбраться еще никому не удавалось. Но после того, как свернули к переходам на трапы, стало ясно, что движемся мы в противоположную сторону от выхода, а именно — к терминалам.

Ломать голову над тем, кто и зачем меня пытается заполучить, не было ни сил, ни, как я догадывался, времени. Поэтому дождался ближайшего перекрестка, вмазал каблуком моего тяжелого горного ботинка аккуратно в коленную чашечку похитителя, который был слева. А тот, кто держал меня справа, получил локтем в живот, отлетел в сторону и весьма удачно приложился бритой головой к стальному поручню.

Тот, что шел впереди, еще успел сделать пару шагов и только потом обернулся на шум. И увидел мою спину, потому что я рванул назад по переходу изо всех сил. По стенам и потолку тихо зацокали иголки парализатора, и эти звуки сразу же погнали кровь быстрее — страх меня не убивает, а укрепляет. Впрочем, через несколько мгновений в прямом и узком коридоре все равно пришлось бы худо, но мне повезло: перекресток оказался рядом, и я успел свернуть за угол. А потом, выскочив на безлюдную ленту, побежал наверх.

Мне бы только добраться до ближайшей точки связи, и с моими похитителями быстро разберутся. На Урале своих в обиду на дают. Чужие, впрочем, тоже находятся под опекой закона.

Я был уже на середине ленты, когда внизу показался один из преследователей. Не дожидаясь, пока он догонит меня или всадит в спину пару усыпляющих игл, я ухватился за поручень, рывком перекинул тело на соседнюю ленту, ведущую к постам контроля, и, шумно отдуваясь, снова заработал ногами.

Вроде оторвался. Расклад такой: двоих оставил в коридоре, третий безнадежно отстал. Лента, скрипнув, пришла в движение, и я позволил себе немного сбавить темп, чтобы перевести дыхание. Там, наверху, в любое время есть дежурные, охрана, санитары. Закон и порядок.

Пучок разноцветных лент подъемников расползался во все стороны, но сегодня почти все они были обездвижены. А не далее как позавчера здесь гудела многоголосая толпа с «Джихангира», и я среди них терпеливо двигался на неизбежную встречу с ласковыми врачами карантина…

 

Глава первая

Пестрая толпа пассажиров быстро рассекалась на потоки мягко шелестящими подъемными лентами. Некоторые из прибывших оживленно переговаривались. Другие вертели головами по сторонам, явно любуясь разноцветными полосами транспортеров, гроздьями бронзовых светильников, парящих, словно тяжелые птицы, над головами. На соседней ленте поднимались трое в синих тогах — неразличимые лица с намертво приклеенными улыбками выдавали в них пасторианцев, невесть какими судьбами занесенных в наши края. С криком и смехом проехала большая семья, дети висли на родителях, теребили их, какой-то шустрый малыш пытался вскочить на поручень, но был вовремя пойман дородной мамашей. За ними пристроилась высокая тощая фигура, в которой легко угадывался мой соплеменник: ушастая шапка с начесом выдавала охотника с Разваленных гор. Он угрюмо смотрел себе под ноги. Наверно, и ему не по душе коротать время со всеми, пока контрольные службы будут выяснять, нет ли в наших организмах какой-либо смертоносной гадости. В отличие от веселых путешественников, впервые посетивших наш гостеприимный мир, скукотищу вынужденного отдыха мы испытывали не раз.

Доброй работе — добрый отдых, так любил говаривать мой дед, прикладываясь к большой кружке с домашним вином. Белая, в нехитрый зеленый горошек, полустертый пальцами и временем, кружка переходила из рода в род чуть ли не со дней первопоселенцев, но споткнулась о мое поколение. Вернее, споткнулся я, маленький и весьма неуклюжий ребенок, а тяжелое фаянсовое диво вылетело из моих рук и оказалось на столе в виде двух половинок, и белая скатерть сразу превратилась в красный флаг карантинной службы.

Каждый раз, возвращаясь домой и завидев цвета гостевой зоны, я неизбежно вспоминал деда и кружку. Обойти карантин никому не удавалось, да я и не жаловался — лучше долго терпеть, чем быстро помереть. Говорят, много лет назад, когда начали восстанавливаться контакты между секторами, чуть не случилась война из-за того, что высокого дипломатического чиновника продержали в карантине полный срок. Ну, воевать с Уралом, который снабжает оружием не один и не два десятка мало-мальски цивилизованных миров, вряд ли кто решится. Мы люди мирные, но оказать горячий прием незваным гостям всегда готовы. Второй раз никто без спросу не придет. Недаром в Века Забвения все силы и энергию наши лучшие умы направили на то, чтобы не растерять знания и навыки. Пока одни исходили кровью в сварах, другие впали в дикость, а третьи вообще исчезли, растворились, словно и не было их, мои предки строили заводы и фабрики, которые могли выпускать все — от плугов до орбитальных бронекатеров. Мы совершенствовали рудничное дело, строили дороги, ну, а какими были и остались оружейниками, знают все, кому доводилось брать в руки кое-что позатейливее лука или копья. Клеймо в виде отпечатка медвежьей лапы выбито не только на затворе плазмача МЛ-2, но и на стволах тяжелых корабельных дезинтеграторов.

Если верить архивам, эра процветания и экспансии неугомонного человечества кончилась Безымянной Хворью. По одним источникам, из какой-то секретной лаборатории якобы вырвался смертельный вирус, по другим — его занес шальной астероид из другой галактики, а по третьим — Хворь наслали на возомнившую о себе человеческую расу демоны запретных миров. Многие верили в Проклятие нанобов, которые будто и создали Хворь, чтобы поработить людей. Чушь какая-то! Кому нужно порабощать трупы?..

Я так скажу — в архивах можно найти подтверждение любой идее, а за отдельную плату вам еще сверх того подберут достоверные свидетельства очевидцев. Но вот что известно, признано и неоспоримо: именно беспечные путешественники разнесли вирус по освоенным секторам галактики. Людей и иных теплокровных выкосило множество множеств. Начались Века Забвения. Хотя уже и о них почти забыли, страх все же остался. Поэтому всерьез обижаются на карантин разве что гости с захудалых миров, которым все болезни кажутся происками нечистой силы, а вместо врачей их пользуют шаманы.

Отдохнуть никогда не помешает, но три дня торчать в строгой, пусть и комфортабельной изоляции — кому придется по вкусу?!

Мне, например, не нравилось, хотя в добром отдыхе я нуждался. Но роптать бессмысленно, да и глупо. Тем более, что я вернулся с планеты, на которой вообще не было карантинной службы, а жители легкомысленно относились к своему здоровью. Меня по такому случаю вообще могли задержать здесь на пару лишних дней, повторив для надежности весь цикл анализов. А с другой стороны — куда спешить? Все дела сделаны, за старые обиды я рассчитался сполна, долгов за мной нет, настало время тихо и спокойно ждать старости, желательно в собственном имении на берегу собственного озера где-нибудь в горах.

Я даже знаю, какие места мне по карману. За последние двадцать лет удалось скопить кое-что. При желании могу приобрести в рассрочку небольшую планету с ее населением. Но чрезмерность губит самые великие начинания, а глупые амбиции укорачивают линию жизни.

Цепь моих размышлений была прервана у стойки дежурного. Короткий взгляд, и он признал во мне своего земляка.

— Добро пожаловать домой!

— Спасибо на добром слове. Как тут у нас, никто не хворает?

— Бог миловал…

Быстрое движение ладони с кубиком биосканера, прозрачная броня переборки уползла вверх, и я прошел в отстойник. Вообще-то отстойником гостевую зону называли разве что самые раздражительные или попросту неблагодарные пассажиры. Можно понять их нетерпение: люди возвращались к семейному очагу, праздничному пирогу и фамильной чарке с водкой. Другие, а некоторые из них и на людей-то не очень похожи, торопились на переговоры — и чем больше оружия им требовалось, тем короче был торг, потому что иногда они опаздывали на самую малость и, вернувшись, оказывались в руках повстанцев или правительственных войск, — как случай повернет. Одним словом — у своих врагов. В знак благодарности за нежданные подарки их, как правило, долго не мучили.

Через полчаса, закончив оформление и первый этап обязательных процедур, я оказался в гостевой зоне. Все это великолепие, более приличествующее отелю на курортной планете, построили лет тридцать назад, во времена наката долгожданной гешефт-волны. Дождутся ли многие из ныне живущих новой волны — трудно сказать. Располагая верной информацией, хороший специалист может угадать, в каком из миров сектора вызревает экономическое чудо, а от него волнами пойдут деньги, заказы, туристы, услуги, товары, способствуя подобным же чудесам в местах близких и отдаленных. Но ни одному финансовому гению еще не удавалось точно вычислить, когда именно живительный поток дойдет до родной системы.

Иногда целые поколения живут в депрессии, прозябая в нищете, прежде чем на них прольется золотой дождь. Мне повезло, годы лишений в детстве щедро были возмещены в молодости, когда снова оживились трассы между мирами, пошла новая дележка сфер влияния, а стало быть — потребовалось много оружия. Я помню, как пришли в движение портальные краны, до тех пор казавшиеся всего лишь архитектурным сооружением непонятного назначения, как расконсервировали литейные мощности в нашем городке… Рабочие руки шли нарасхват, родители стали весьма прилично зарабатывать и смогли оплатить мое гуманитарное образование.

Отец вроде не обращал внимания на мои детские увлечения сенсорной графикой, небрежно сдвигал в сторону лепные формы, которыми я баловался в старших классах, но, как потом выяснилось, ничего не забыл. Он решительно пресек мои не очень-то и энергичные попытки устроиться на военную службу и записал меня в частный универсариум. Соседи на нас поглядывали косо, их дети посмеивались надо мной, но когда начался спад и пошли сокращения, они, возможно, перестали смеяться. Впрочем, меня уже к этому времени унесло вместе с волнами благополучия туда, где требовались специалисты моей редкой профессии, практически ненужной на родном Урале.

Стены гостевой зоны по-прежнему переливались всеми оттенками золотого и зеленого, хромированные поручни подъемных лент сияли так, что глазам было больно. На диванчики, раскиданные по широкому коридору, боязно присесть, чтобы не повредить случайно обивку из настоящей кожи. Редкие служащие откровенно скучают в своих прозрачных цилиндрах на пересечениях коридоров; одежда их безупречно чиста, каждая стрелка выглажена до бритвенной остроты, а в глазах читается готовность в любой миг прийти на помощь гостю.

Если привередливый посетитель станет внимательно приглядываться, то, конечно, может заметить следы легкого непорядка. Царапину на дверной панели, отбитый уголок большого керамического горшка с бурно разросшейся геранью, маленькое пятнышко на рукаве горничной… Подойдя к девятнадцатому квадрату четвертого блока, где мне придется ждать окончания карантина, я заметил выбившийся из-под плинтуса краешек коврового покрытия и усмехнулся.

Есть категория людей, которых идеальная чистота и порядок быстро выводят из равновесия. Некоторая ущербность приличествует хозяевам принимающего дома, так, кажется, звучал третий или четвертый постулат из краткого руководства по обустройству макрообъектов.

Я уже не помню, кто преподавал нелинейную эстетику. Но память, наверно, не совсем дырявая, если в голове еще держатся обрывки из учебного курса, пройденного лет сорок назад.

Сверху эта часть гостевой зоны похожа на квадратные соты. Каждый квадрат составлен из одноместных жилых модулей. Где-то есть помещения для семейных, но в тех секторах я не бывал. Чтобы обойти все наземные и подземные этажи карантинного комплекса, потребуется немало времени. Но если кому-то и придет в голову такая блажь, далеко он не уйдет. Блок из девяти квадратов, пара больших холлов, крошечный зимний сад и комнаты активного отдыха, набитые спортивными симуляторами — вот и все места, доступные невольному затворнику. Завтра можно будет пройтись в другие блоки, но там те же квадраты, холлы, ковровые дорожки…

В самих модулях одна стена — визор, — можно посмотреть новостные или развлекательные программы, а в стену напротив встроен холодильник, доверху уставленный нашими лучшими напитками, которые высоко ценятся изнывающими от безделья путешественниками, и не только ими. Когда спрос на оружие падает, хорошо идут дела у производителей спиртного, есть такая верная примета…

Второй день — самый трудный. К этому времени все вернувшиеся домой успели раз десять поговорить с родней, обменяться сплетнями и посетовать на бесконечно тянущееся время карантина. Деловые гости же, скорее всего, успели обменяться парой слов с партнерами, возможно, даже начали предварительные переговоры. Мне общаться было не с кем. Поэтому большую часть времени я валялся в кресле, попивая слабенькое пиво. Пиво слегка отдавало затхлой бочкой.

Впрочем, слабым утешением может послужить некоторое послабление: перегородки между блоками исчезли, а это значит, никаких признаков хвори не обнаружено. Теперь еще выждать денек, когда нас проверят на иные болезни, потом распахнутся внешние двери карантина, и каждый пойдет по своим делам.

Дела мои сложились так, что я мог и не возвращаться на Урал. Но родительский дом пустовал много лет, и воспоминания о нем порой вызывали гнетущее чувство не то вины, не то досады. Дом, милый дом — кирпичный, двухэтажный, сдавленный по бокам такими же коробами соседей. Он меня не тянул к себе в годы моих путешествий. Да и что в нем было, кроме скрипучих половиц, стен, которые отец каждый год опрыскивал новыми обоями, долгие пустые вечера у окна, выходящего во дворик размером с кровать раджпурской шлюхи… Все же саднит занозой малой, как будто потерял не очень нужную вещь, пустяк, безделицу, а зудит сомнение — вдруг ошибка, не такая уж и мелочь забыта, а когда рано или поздно захочешь вернуться, там все окажется не так, и ты, получается, вовсе не тем был, кем судьба назначила…

Обнаружив, что задумчиво разглядываю пустую банку, я хмыкнул и рывком выдернул себя из усыпляющих объятий кресла. Вот уж не думал, что годы и пиво сделают меня сентиментальным.

В пустынном квадрате блока одиноко восседала за круглой стойкой горничная, крупная девица с белоснежным кокошником в рыжих волосах. Увидев меня, заулыбалась.

— Не скучаете?

— Эх-хе-хе… — выразительно ответил я, глянув мельком за широкий вырез сарафана.

Увиденное впечатлило, особенно трогательные веснушки. Давненько я не гулял в родных краях, все больше пробавляясь случайными и мимолетными встречами с женщинами разного рода-племени. А в это время, оказывается, на родных хлебах такие славные девушки взрастали. Судя по веснушкам, она еще не проходила цикла омоложения. Да и не нуждалась пока в услугах регенераторов. Иначе была бы у нее гладкая, красивая, без изъянов кожа, как, например, у меня, позволяющая выглядеть в свои семьдесят на все тридцать. Но без веснушек.

— Да, скучновато, — развил я тему. — Может, веселее станет, если бы с кем посидеть, почаевничать, поговорить о том о сем…

— Поговорить можно, — все так же обещающе улыбаясь, продолжала горничная. — А где?

— Да где угодно, — начало разговора мне стало нравиться. — Вот хотя бы у меня в блоке.

— Ча-а-й… — томно протянула горничная, закатывая глаза. — О том о сем…

Спросить, когда у нее заканчивается смена, я не успел.

— Насчет чая и того-сего придется вам самим выкручиваться. А если совсем невтерпеж, вон там сидит еще один, тоже скучает, с ним чаю и попейте, — и она противно захихикала.

Я посмотрел, куда она показала, и увидел пасторианина, который неподвижно сидел на диване, таращась на меня круглыми глазами. А когда повернулся к юной паршивке, то обнаружил, что между мной и ее наглыми рыжими веснушками мерцает прозрачное марево изолирующего цилиндра. Совсем плохая стала молодежь, чуть было не сказал я вслух, но вовремя сдержался. Это как же меня безделье изнурило, если начинаю брюзжать, будто старый дед. Нет, пиво — это неправильно, надо было сразу принять сто пятьдесят «Сугубой», а потом еще столько же под горячую солянку…

Вспомнив, что с утра еще не ел, я чуть не вернулся в свой блок, заказать чего-нибудь поплотнее. Но глянул на открытые переходы и решил прогуляться до ближайшей харчевни. Там и народу должно быть немало, да и выбор получше, а уж как время летит! Ежели с умом посидеть, то можно весь остаток карантина весело провести. А совсем невмоготу станет, поднимусь наверх — возможно, увеселительные заведения открыли по случаю наплыва туристов. Правда, там шумно очень, музыка гремит и недешево встанет, но кто сказал, что за убитое время не полагается расплата?..

Стены харчевни, обшитые досками, якобы потемневшими от времени, украшали ржавые подковы, серпы, большие и малые клещи, а среди старого железа очень забавно смотрелся инжектор от старого МЛК. Такие лучеметы, некогда весьма популярные в неспокойных мирах, сейчас можно встретить разве что в музее старого оружия. Ну что же, этот потемневший от времени дырчатый конус тоже имеет отношение к инструментам, только немного с другого бока.

Помещение, к моему удивлению, было набито людьми, да так плотно, что втиснуться с моей комплекцией на скамью, спиралью опоясывающую такой же закрученный в три оборота стол, казалось делом безнадежным. Я хотел уйти, поискать другое заведение, но тут закончила трапезничать большая семья — супружеская пара с четырьмя подростками-близнецами. Сразу образовалось много свободного места.

Солянки сегодня не подавали, но и борщ был весьма недурен. Невысокий мужик средних лет, сидевший от меня справа, брезгливо присматривался к островку сметаны на багровом озере и водил носом над большой краюхой свежеиспеченного хлеба. Деловой гость, решил я. Срывается сделка, ищет, на ком выместить раздражение. Но тут он заговорил, и я понял, что ошибся.

— Разве это борщ? Где маслины? Где, я спрашиваю, сало? А это что? Вы посмотрите на это! Ни тмина, ни, на худой конец, кориандра… Вот у нас в Дарнополе выпечка, с пальцами съешь, не то что эти пресные коржи!

— Это точно, — согласился я. — У вас и сало жирнее, и вода крепче.

Все меняется со временем, расцвет сменяется упадком, упадок — процветанием… Только дарнопольцы по-прежнему не могут забыть былых времен, когда оружейным центром был остров Петровского, и все еще хлеб выпечкой называют.

— A-а, сталичный гаспадин… — многозначительно покачал головой дарнополец, передразнивая, как ему казалось, мой говор. — Знаем, знаем, лучшие кулинары якобы у вас, а как же… Но за борщ без сала таких кулинаров надо гноить в кашеварах при складской охране. Борщом без сала можете угощать вот этих — им что свинина, что собачатина, все съедят.

Отвечать ему я не стал, лишь попытался сдержать невольную ухмылку, чтобы не обидеть. Насчет собачатины он слегка погорячился. Пасторианин, что сидел через два человека от меня, мяса вообще не ел, с этим у них строго. Довелось мне бывать пару раз на Пасторе. Сами они называют свой мир Па Сотоу, но у нас это название не прижилось. Тихий народ, мирный, забыли давно, как воевать. Да и кто к ним полезет: планета бедная, сельским хозяйством перебивается, еле-еле хватает свои рты кормить.

К ним я прилетел в первый раз по совету Гофера. Изучение трудов местного нравоучителя отняло у меня почти три сезона, а толку мало. Интересных идей не нашел, одни нравоучения и наставления. Второй раз я посетил Па Сотоу много лет спустя, когда понял, что исправитель Гофер советами не разбрасывается попусту. Но хоть тогда я и собирал крохи его мудрости, все же опять ничего не почерпнул из смутных речей легендарного наставника пасториан.

Допив стопарик, я понял, что и здесь ничего интересного ждать не стоит. С дарнопольцем разговора не выйдет, рано или поздно он полезет выяснять, какой из городов лучше, а тут слишком тесно для хорошей драки. Напротив меня сидела немолодая женщина в робе корабельного техника, ее лицо и глаза говорили о том, что, будь ее воля — не выходила бы из корабля, чтобы не видеть наших лиц, надоевших во время перелета от одного порта к другому. Я посмотрел налево — тот, кто сидел раньше, исчез, теперь на его месте оказался еще один пасторианин. Заметив мой взгляд, он раздвинул губы еще шире, показав блестящие крепкие зубы, украшенные тонкой золотой нитью. Перед ним на блюде лежала горка поджаристых капустных шариков. Пошарив в уголках памяти, что, в общем, без транскодера было делом безнадежным, я все же наскреб пару слов и сказал, кивнув в сторону блюда:

— Чифан шаньго… э-э… или как там у вас говорят…

— Спасибо, очень вкусно, — ответил пасторианин, улыбаясь совсем уж сверх меры. — Очень нравится.

Ты гляди, подумал я, уже обзавелись толмачем. Деловые ребята. Хотя какие у них дела могут быть здесь? Им оружие вроде ни к чему. Или к чему? Нет, и с этим разговора задушевного не выйдет. Разве что вспомнить красоты его мира, да только не помню я тамошних красот, поскольку работать у них не довелось.

От сытной еды и выпитого меня приятно разморило. Обидчивый дарнополец исчез. Я с удовольствием посидел бы еще, но у скамьи не было спинки, чтобы откинуться с комфортом, да и в дверях люди ждут, пока освободится место. Вон как раз один стоит, и к тому же — снова пасторианин.

Третьего я встретил на подходе к своему блоку. Он быстро шел мне навстречу, прижимая к уху палец с блестящим перстнем и что-то на ходу бормоча. Узнал, наверно, от своих насчет свободного места в харчевне, решил я, вот и торопится. И этот тоже улыбался…

Горничная к тому времени уже сменилась. Теперь вместо юной вертихвостки сидела солидная матрона, у которой даже кокошник говорил, что без серьезных намерений к ней подкатываться нельзя. Проходя мимо нее, я обратил внимание, что горничная спит. Прямо вот так, облокотясь на стойку, и спит, а голова ее клонится все ниже и ниже. Я остановился, с интересом ожидая, когда ее лоб войдет в соприкосновение со стойкой, но не дождался. Она всхрапнула, дернулась и, широко распахнув глаза, села ровно, с подозрением глядя на меня. Сочувственно вздохнув, я развел руками, в смысле, бывает…

— Надо же, как сморило, — сказала горничная.

— Наверно, погода меняется, — отозвался я. — Опять дожди обещают всю неделю.

— Дожди — это еще ничего. В горах снег выпал, стало быть, зима рано начнется. — Тут она посмотрела на стойку, брови ее поползли к кокошнику: — Это когда же я успела регистратор включить?!

Подойдя к ней, я разглядел выведенные на панель списки прибывших. Забавно, что моя фамилия виднелась в строке поиска. Голосовой режим выключен, хотя быстрее было бы спросить, а не набивать буковки на универсальном.

В блоке я лег прямо в одежде на кровать и попытался сообразить, кому я понадобился и зачем? Вдруг кто-то из старых приятелей тоже застрял в карантине, скучно ему стало, а тут увидел знакомое лицо среди пассажиров… Сам я уже не помнил даже лиц соседей, хотя в последние годы часто бывал на Урале. Да и приятелей у меня нет. Так получилось. Встречались разные люди и нелюди, хорошие, плохие и очень плохие. Ни с кем дружбы не получилось. Да и какая дружба, когда ты сегодня здесь, а завтра…

Потом я заснул, и мне снились пасториане, ведущие со мной бесконечный диалог о пользе вегетарианства. А я их убеждал попробовать парной требухи и чуть было не убедил. Потом мы вроде бы сошлись на каше, сварили ее в огромном котле и принялись есть. Ели долго, а спал я, наверно, очень крепко, потому что не услышал, как меня посетили незваные гости.

Меня разбудила веселая песня, которую распевал с визорной стены девичий хор. Открыв глаза, я решил, что сон продолжается. В блоке, и без того не очень просторном, стало тесно от пасториан. Один уютно расположился в кресле, другой возвышался надо мной.

«Ешьте сами вашу поганую кашу!» — чуть не брякнул я спросонья.

Сидевший выключил визор и поднялся.

— Константин Морозов, если не ошибаюсь? — спросил он.

Улыбка его лучилась таким счастьем, что мне стало на миг неловко — вдруг я окажусь самозванцем и расстрою его. Но тут сонная одурь слетела с меня, я резко сел и уставился на непрошеных гостей.

— Я больше не принимаю заказы, — сказал я. — Тем более в таком месте и таким образом.

Они переглянулись.

— Десять тысяч извинений! — вскричал тот, что стоял у кровати, оглаживая тонкие вислые усы. — Мы не заказчики, мы посредники.

— Не работаю с посредниками, — отрезал я. — И с каких пор на Па Сотоу решили заняться мегапроектами?

— Мы не заказчики, — повторил усатый. — Нас попросили предъявить вам рекламацию. Вы должны пойти с нами.

Тишина длилась секунду или минуту. Я поймал себя на мысли, что прикидываю: просто их убить или разорвать на кусочки и раскидать по всему карантину… Сделал медленный выдох, сосредоточился на образе Первостроителя и очистил сознание от кровожадных намерений. С трудом, признаться, очистил.

— Давайте начнем сначала, — сказал я. — И для этого вы должны запомнить и никогда не забывать: у меня не бывает рекламаций. Далее — все дела, а также мелкие недоразумения решаются в установленном порядке, через Корпорацию архитекторов. И третье — никаких дел я сейчас не веду, ни напрямую, ни через посредников. Поэтому очень приятно было познакомиться. Будете еще в наших краях, обязательно посетите оружейный музей…

— Оружие… — улыбка пасторианина слегка увяла. — Оружие — это плохо. Но если вы не согласитесь пойти с нами, то придется его применить. Очень плохо, очень…

Тут я догадался, в чем дело. Неясно, правда, когда они успели пробраться на «Джихангир» и почему я их не видел во время перехода. В карантине я сижу как раз после возвращения с малоизвестного захудалого мирка. Там мне надо было рассчитаться по старым долгам и давним обидам. Регулярных рейсов туда не предусматривалось, добрался транзитным. А для этого пришлось наняться сопровождающим груз одной компании. Груз оказался двойного назначения, получатели — бандитами, я же очутился в глубокой заднице, однако с честью из нее выбрался. Видать, еще не до конца выбрался.

— Значит так, — я показал им ладони, свидетельствуя о миролюбии. — Все, что от меня требовалось, я доставил на место, сдал с рук на руки. Если есть какие-то претензии, прошу обращаться к владельцам оборудования.

На этот раз они не только переглянулись, но и принялись шептаться.

— Вас зовут Константин Морозов? — спросил усатый, теребя хилую растительность под носом.

Так. Что-то у него в голове зависло. Терпение и выдержка. Эти намеки на оружие неспроста. Главное, самому не сорваться. Я молча кивнул, на всякий случай немного подвинувшись в сторону, дабы освободить пространство для маневра, если усатому станет плохо и он сорвется.

— Ваша профессия — архитектор?

— Можно сказать и так.

— А по специальности вы мегадизайнер?

Я поморщился. На самом деле в рубрикаторе моя специальность называется длинно и нескладно. Мегадизайнерами или М-архитекторами нас именуют люди несведущие, полагая, что так оно звучит лестно. Но разве эмоции имеют значение, когда за нашу работу заказчики порой готовы платить столько, что хватило бы на годовой бюджет небольшого государства? Если им доведется посетить офис Корпорации на Трондеке во время очередного выпуска, то они будут весьма удивлены, услышав, какими словами молодые архитекторы обзывают друг друга.

Меня, например, просто звали гробовщиком, хотя эстетизация руин к гробам никакого отношения не имеет. Да и где они видели гробы? Впрочем, мы люди не гордые, мы просто честолюбивые, как любил приговаривать в веселую минуту отдыха исправитель Гофер…

— Тогда вам придется пойти с нами, — продолжал ходить по кругу усатый.

— Куда?

— К предъявителю рекламации, — улыбка снова засияла во всю мощь.

— Где находится предъявитель рекламации? — я говорил тихо, мягко, чтобы не расстроить усатого и его молчаливого соплеменника.

— Назовите мир, который имеет ко мне претензии, и мы все решим ко всеобщему удовлетворению.

— Надо идти, — настаивал усатый. — Предъявитель ждет.

— Где ждет предъявитель? — мое терпение иссякало с катастрофической быстротой.

— На своем корабле.

Час от часу не легче. Ради того, чтобы перекинуться парой ничего не значащих и ни к чему не обязывающих фраз, сорвать режим карантина, а потом еще три дня куковать заново! Ну уж нет…

— Давайте сделаем так, — сказал я, постучав указательным пальцем по перстню на мизинце левой руки. — Сейчас мы быстренько свяжемся с вашим предъявителем, и я объясню ему, что следует сделать с рекламацией. Это самое большее, на что вы можете рассчитывать.

Наверно, это предложение ему не понравилось, потому что он вдруг резко цапнул меня за палец, и коммуникатор оказался у него в руке. Стало ясно: за такой неучтивостью последуют большие неприятности, но места для ответных действий не хватало. И поэтому я успел лишь дернуться в сторону, когда заметил, что второй пасторианин направил на меня конус парализатора. Может, поэтому иголка лишь царапнула кожу предплечья и рассыпалась в ткани рубашки. Полную дозу я не получил, впрочем, хватило и самой малости.

«Испортили кашу…», мелькнула сонная мысль, и я провалился в пустое равнодушие.

Тупо переставляя ноги, я вышел из блока. Пасториане бережно поддерживали меня под локти, словно подвыпившего жениха вели под венец его дружки. Горничная спала, уронив голову прямо на стойку. Наверно, ей тоже помогли уснуть, сообразил бы я, останься в голове хоть малейшее желание думать.

А потом меня привел в чувство пронзительный детский крик…

Преследователь безнадежно отстал. Скорее всего, он замешкался, не успел перескочить на мою ленту, и его унесло на другой уровень. Я оглядел с высоты огромный пустой зал, пространство которого было рассечено лентами, идущими в разных направлениях. Сплетаясь и расплетаясь, они создавали хитрый узор скрытой красоты, понятной лишь члену нашей Корпорации.

Как же звали проектировщика карантина? Не то Густав, не то Кусто, точно не помню. Исторический факультатив шел в первый год обучения, да и сам Густав-Кусто был не с Урала, а откуда-то из продвинутых миров. Нелегко, наверно, поначалу ему здесь приходилось. Мои земляки не любят, когда такие лакомые кусочки достаются чужакам. Да и кому это придется по вкусу! Но все большие проекты, и тем более — связанные с туризмом, проходили через Корпорацию, а кому не по нраву, — пожалуйста, — стройте бетонные коробки…

Я выскочил на площадку. В ее дальнем конце пестрыми цепочками светились надписи над терминальными воротами. И тут я проклял все на свете за то, что мозги все же не совсем очистились от мути.

Пусто, никого, ни охраны, ни дежурных.

Да и зачем они здесь, на выходе к посадочным тумбам, когда им полагается быть на входе!

Из карантина так просто никого не выпустят, это точно. Но если кому приспичит навестить друзей в порту — нет проблем. А потом милости просим обратно в карантин еще на три дня. Вот потому-то, вспомнил я, несмотря на хорошие заработки, местные жители неохотно идут сюда на работу. Еще бы! Кому по нраву придется неделю работать безвылазно, а потом сидеть еще три дня, если, неровен час, к концу вахты объявится очередной корабль.

Потому и тишина сейчас, и ни одного человека.

Нет, один все же есть.

Стало быть, их четверо, удивился я, когда из-за широкой хромированной колонны вышел пасторианин и упер мне в бок, такая сволочь, не парализатор даже, а ручной плазмач.

Может, он хотел напугать, но страха я не испытывал. Вряд ли ка-кому-то неизвестному заказчику собираются меня доставить в виде головешки. Однако же неприятно знать, что, дрогни его чертов палец на спусковой кнопке, как тут же, на месте, внутренности основательно прожарятся, да так, что никакая регенерация не поможет.

К тому же этот пасторианин не улыбался. Стало быть, серьезно настроен.

— Оружие спрячь, уважаемый! — негромко посоветовал я. — Увидит охрана, стрельба начнется, меня с тобой заодно положат. Разве нам это нужно?

Он непонимающе щурил свои тусклые глазки, потом что-то мяукнул визгливо и, ухватив свободной рукой меня за плечо, повел к терминалам. Толмача у него нет, ясное дело. И то — зачем ему чип-транскодер, когда с помощью ручного плазмача можно все на пальцах объяснить, или даже без них.

Попыток вырваться, естественно, я делать не стал.

А тут и остальные подоспели.

У двоих, к моей тихой радости, вид был неважный, да и улыбочки несколько поблекли. Но усатый просто лучился весельем. Он пристроился рядом и что-то быстро-быстро лопотал тому, который с плазмачом. Я так понял, что он и есть главный в этой темной компании. Логично. У кого ствол круче, у того и власть. Ай да пасториане, что с ними время да нищета сделали! Такой славный мирный народ был, оружие в руки не брал…

Тут усатый словно прочитал мои мысли.

— Десять и еще десять тысяч извинений, — сказал он, семеня рядом. — Оружие — очень плохо. Нам не надо оружия. Мы передаем вас клиенту, возвращаем оружие, получаем оплату, возвращаемся домой. Не надо обиды, наши предки никогда не враждовали, и нам не надо.

— Ну, как скажешь, а там видно будет… — пробормотал я, вертя головой по сторонам.

Как назло, никого мы не встретили. И наблюдательные точки явно выключены. Дважды мы проходили сквозь шлюзовые камеры, и тогда в дело шел универсальный ключ. И вот ведь что самое скверное — сигнализация так и не сработала. Ясное дело — если бы мы шли в сторону города, то задолго до подхода к единственному выходу нас окружили бы десятки охранников и со всеми почестями проводили к врачам… на носилках, чтоб другим неповадно было.

И вот впереди показались квадратные прозрачные стекла последнего шлюза, а за ним под ярким солнцем виднелось поле космодрома, огромные круги выгоревшей травы с приземистыми цилиндрами посадочных тумб посреди этих кругов. Я заметил, что недалеко от выхода на поле стоял тяжеловоз с контейнерами на широкой платформе. Судя по тому, как оживились пасториане, меня вели именно к этой машине. И ни одной души из персонала.

Вот тут эта самая душа и появилась. Но лучше не стало.

Рядом с пустой стойкой, где вообще-то полагалось сидеть дежурному, отошла глухая непрозрачная дверь служебного отсека. Наклонив голову, оттуда вышла рыжая высокая девица, в которой я сразу же узнал юную горничную, столь бесцеремонно отвергшую мои уместные поползновения. Теперь я был рад даже ей.

— Жду одну минуту, потом ухожу! — сказала она кому-то в отсеке.

Увидела меня, окинула взглядом всю нашу группу, и губы ее скривились в ядовитой улыбке. Она явно собиралась сказать какую-то гадость.

— З-з…

«Зови охрану!» — хотел крикнуть я, но смог издать только слабое жужжание. Вислоусый, приятно улыбаясь, так стукнул под дых, что я согнулся пополам. Было очень больно, но я успел заметить, как другой постарианин вскинул руку с парализатором, а третий вдруг оказался рядом с дверью и осторожно прикрыл ее.

Из служебки так никто и не выскочил. В отсеке ничего не услышали, а тот, которому горничная обещала ждать, долго, наверно, удивлялся — куда она исчезла? Много позже я сообразил, как крупно ему повезло. Мне бы его везение…

Нас отвезли к самой дальней тумбе, где, как мне показалось, и ко-рабли-то не садятся. Отсюда здание карантина виднелось еле заметной нашлепкой на бескрайней степи порта. Впрочем, мы оказались почти у края. Когда нас погнали наверх, я разглядел в километре от тумбы сооружения периметра черную ленту поглотителя, а за ней — ряды высоких изоляторов, над которыми далеко вверх простиралось дрожащее марево ионизированного воздуха.

Темные стрелки сорной травы пробивались сквозь бетонные обломки и крошево, остающееся после каждого старта и посадки. Тумба была очень старая, метров двадцать в высоту; она торчала серым, неопрятным памятником эпохи полетов до Хвори. Сейчас их складывают из литых базальтовых плит, хоть и ниже, но гораздо прочнее. Они пылят меньше и служат дольше. Трескается камень, правда, от огневого удара, но залили трещину жидким базальтом, и опять сажай и поднимай корабли с орбиты и на орбиту, туда, где висит огромное кольцо портала.

Мы поднимались по аварийным лестницам. Никаких следов трапа или, на худой конец, подъемника я не заметил. Ступени под ногами дребезжали, казалось, они проржавели насквозь и вот-вот могут рассыпаться в пыль. Но они держались крепко. Старая добрая уральская сталь не должна подвести, я очень на это надеялся.

Вислоусый шел за мной, соблюдая дистанцию в десяток ступеней. Я прикинул было, как половчее столкнуть его вниз, но тут же выкинул шальную мысль из головы. Нет смысла рисковать. Тот, что с плазмачом, замыкал шествие, а рыжую, некстати оказавшуюся в скверном месте в скверное время, вел за руку один из безоружных пасториан. Она меланхолично переставляла свои ноги несколькими ступенями выше. Я невольно засмотрелся… С такими ногами она могла сделать неплохую карьеру на Раджпуре.

Снизу корабль не был виден. Я думал, нас ждет такая же старая развалина, как и сама тумба. В сказки про рекламацию верилось с трудом. Скорее всего, меня вульгарно похитили для выкупа. Спрячут в недрах списанного корабля и потребуют денег или оружия. Но здесь очень не любят нарушителей закона, с ними в переговоры даже вступать не будут. Ради торжества справедливости мои суровые земляки скорее разнесут нас всех в клочья, чем позволят вывезти хоть один заряд без предоплаты.

Подозрения оправдались только наполовину. Нас действительно привели к кораблю. Но это оказалась не разбитая лайба времен героических освоенцев, и даже не грузовоз, который еще не успели разобрать для переплавки. К посадочному стволу тумбы хищно припал широко разнесенными лапами амортизаторов сплющенный цилиндр с торчащими во все стороны усами сенсоров перехода. Я никогда не видел таких машин, но, судя по черной, без единой проплешины обшивке, ее перегнали сюда чуть ли не прямо со стапелей.

Где же тот хам, что грозился рекламацией?

Рядом с кораблем никого нет. Тишина. Только издалека, со стороны периметра доносится еле слышный гул изоляторов. Когда мы обходили посадочную лапу, я заметил, что корпус корабля слегка вибрирует, словно идет прогрев стартовых генераторов.

Меня и рыжую подвели к пандусу и затолкали в шлюз. Шлюзовая кабина сделала оборот и выкинула нас в стерилизационный отсек. Пасториане остались снаружи.

Надписи на стенах, похожие на следы черноклюва, показались мне знакомыми. Без транскодера не прочитать. А жаль, возможно, я смог бы понять, кто стоит за похитителями. Но тут поднялись заслонки, и я увидел за прозрачным щитом долговязые фигуры, головы которых украшали длинные волосы, прихваченные металлическими кольцами. Мое изумление не имело предела.

Жизнь изрядно помотала меня по самым разным мирам, в своих трудах я нажил, чего уж скрывать, немало врагов. От многих я мог ждать черной неблагодарности или необоснованных претензий. Но только не от жителей Тайлура! Одна из моих ранних самостоятельных работ. Возможно, самая лучшая. И я горжусь тем, что она попала в учебный регистр Корпорации. Заказчики были очень довольны…

Довольны? Не то слово! Они чуть ли не следы моих ног целовали после того, как я эстетизировал их клятую планету!

Теперь же они вроде не собирались целоваться.

Зашипела, заискрилась решетка стерилизатора, резко пахнуло озоном, потом на нас обрушилась волна запахов, и среди них явственно выделился аромат горной лаванды, свойственный газу, которым усыпляют беспокойных или опасных млекопитающих при перевозках на далекие расстояния…

 

Глава вторая

На склоне лет я собирался посетить Тайлур. Все туристические проспекты отмечали, помнится, этот мир пятью звездами. И в том немалая моя заслуга. А если отбросить присущую мне скромность, так это только моя заслуга. Чем был Тайлур лет сорок назад? Загнивающей от внутренних свар и усобиц планеткой. Дорог приличных и то не построили; бесконечные стычки между номадами и оседлыми жителями привели к тому, что на городских площадях рос чертополох.

А сейчас…

Я оглядел предоставленные мне покои. Впечатляет. Умеренная роскошь, строгий изыск линий, богатая отделка стен. Спокойным достатком преуспевающего мира дышит убранство апартаментов. Так зачем же понадобилось похищать меня, своего, можно сказать, благодетеля?

Одежда, аккуратно вычищенная, лежала неподалеку от кресла, обитого тисненой кожей. Голова была на удивление свежая, будто меня и не усыпляли, перед тем как начать маневры на орбите по выходу из портала.

Ладно, подождем объяснений.

Ждать пришлось долго.

Сначала меня накормили. Грех жаловаться, еда была отменной. Я уже забыл вкус тайлурской рыбы, но щекочущий ноздри аромат приправ живо разбудил воспоминания о днях, когда мне, молодому и честолюбивому стажеру Корпорации, исправитель Гофер доверил заказ, очень большой и очень хорошо оплаченный.

Молчаливая прислуга не отвечала на вопросы. Лишь кивали головами, позванивая кольцами, никто не улыбнулся даже, и это хорошо, потому что с некоторых пор от улыбок меня просто тошнит.

Красное пятнышко на запястье немного саднило. Наверно, чип толмача криво прижился. Но работал он исправно. Впрочем, и без него я помнил, что с медными кольцами ходят люди клана тай, а с железными — лур. Во время полета я не обратил внимания, что немногочисленный экипаж был составлен лишь тайлурами из тай, да и здесь меня обслуживали только представители этого клана. Раньше, помнится, железо и медь были вперемежку…

Впрочем, эта деталь недолго занимала мои мысли.

После обеда и душа… нет, после трапезы и омовения, говоря высоким слогом Тайлура, я собирался предпринять вылазку. Запертая дверь меня не остановила бы, надеюсь, тем более что окна были открыты, а для меня, коренного уральца, второй, хоть и высокий, этаж — сущая ерунда. Здесь и сила тяжести немного меньше стандартной, тогда как на Урале она чуть больше.

Одним словом, только я собрался выяснить, есть ли на окнах сигнализация и не ждет ли в запущенном саду под окнами бдительная охрана, как меня наконец почтили визитом.

Медные кольца в его длинных, блестящих от ароматического масла волосах были с тонкой насечкой, уместной для знатного рода. Шевроны на куртке свидетельствовали о том, что это влиятельная персона, приближенная к местной власти, а то и сама в чинах немалых. Транскодер не вполне еще адаптировался к моему организму, так что я больше полагался на память, чем на его базу данных, как правило, минимальную, вполне достаточную для туриста, но не для похищенного.

И еще память мне подсказывала, что тайлуры — народ прямой, немного бесцеремонный, в отличие от улыбчивых, учтивых, но весьма лживых пасториан. Стало быть, и сейчас мне все выложат сразу, а не будут ходить вокруг да около.

Но не тут-то было. Много позже, когда я прикинул, сколько времени рассосалось в прыжках по мирам, соотнес с моим биологическим возрастом, то понял: за эти годы многое изменилось. Все эти перемещения с планеты на планету для путешественника вроде пролетают быстро. Но постепенно накапливаются мелкие релятивистские эффекты, а в итоге сорок лет со дня моего первого визита в эти края превращаются, к примеру, на Урале — в семьдесят, а здесь, на Тай-луре, вообще в две сотни лет. Мне рассказывали о «кривом» времени в гиперпространстве, но я так и не понял, что именно сворачивается и растягивается при скачках от портала к порталу. Думаю, сейчас и не найти специалиста, который разбирается в субвентильной механике. Оно и к лучшему, что нет таких знатоков. Работали порталы до Исхода, работают после, вот и славно. Я не верю слухам, что порталы якобы сооружены людьми с помощью нанобов, но лучше не ковыряться в них. Тогда ничего не сломаем. А время… Ну — время! Надо помнить: покидая свой дом, не забывай иногда возвращаться, иначе можешь не застать никого из родных и близких, а имя твое исчезнет из родовых списков.

— Все мое достояние в твоем распоряжении, достопочтенный господин, — сказал тай, с подобающей его положению сдержанностью звякнув кольцами. — Я — второй помощник самого Хранителя Знамен, мое имя — Кутай. Спешу успокоить, с твоей наложницей все в порядке, она еще спит.

— Это не моя наложница, Кутай, — ответил я. — Ты успокоишь меня, если сразу объяснишь, зачем меня похитили.

— Кто бы посмел тебя похитить?! — движение мохнатых бровей Кутая было весьма искренним. — Во имя Древних, никто тебя, достопочтенный господин Морозов, не похищал. Мы всего лишь пригласили тебя для оказания помощи. За вознаграждение, разумеется, а щедрость наша известна всем. И уверяю, тебя не будут принуждать вопреки твоей воле, пользуясь тем, что твоя достопочтенная супруга у нас…

— Кто тебе сказал, что это моя супруга?! — я оборвал его весьма грубо. — Говори по делу или позови первого помощника!

Подозрения мои оправдывались: время не пошло на пользу прямодушным аборигенам. В те давние годы, когда я здесь ворочал большими делами, за такие слова меня либо сразу пырнули бы ножом, либо, в знак великого уважения, вызвали на поединок чести и зарезали под шумное одобрение зрителей.

Кутай же вел себя как… как пасторианин. Еще немного, и он улыбаться начнет!

Скулы все же у него дернулись, но он сдержался.

— Благородство украшает мужчину, — сказал Кутай. — Но если это не твоя супруга, почему ты имел ее как свою наложницу?

Я смотрел на него — он с явным осуждением разглядывал свои ладони, давая понять, что мои слова и поступки как раз далеки от благородства. Помнится, раньше суровые нравы на Тайлуре меня очень стесняли в общении с местными красавицами. Побыл с достойной женщиной наедине немногим дольше, чем хватило бы распить кувшин местного вина, — все, конец, ты принят в семейный круг со всеми правами и обязанностями законного супруга. Само собой, лет десять, а то и больше у тебя вообще не будет прав, и ты обязан слушаться старейшин, потакать их капризам. Да и женщин здесь держали в большой строгости. За неверность могли забить камнями. Впрочем, до такой суровой расправы доходило редко. Практичные автохтоны неплохо зарабатывали, продавая распутниц в город, в дома для любителей услаждения чресел.

Но не стану же я объяснять Кутаю, что Зина оказалась в этой неразберихе случайно, а пасториане сплавили опасную свидетельницу похищения от греха подальше. Могли бы и убить.

Иногда в голову мне приходили скверные мысли, — уж лучше бы ее оставили там… Я гнал их прочь, но осадок все же оставался. Ее темперамента хватало на десятерых, но я-то был один! Она ввалилась ко мне сразу же после пробуждения. Разумеется, потребовала объяснений, но не дала и рта открыть. От криков, визга и глупых обвинений у меня закладывало в ушах, ее бросало то в страх, то в гнев, а закончилось все взрывом эмоций и бурной сценой на полу в моей спальной каморке.

За четыре дня перехода к порталу назначения она измотала меня всухую. Пару раз я намекал, что пугаться нечего, ей, скорее всего, ничего не грозит, и вообще хорошо бы отдохнуть, но она набрасывалась на меня, как голодная кошка. Потом опять слезы и бессвязные выкрики о том, что я во всем виноват. Объятия сменялись истерикой, истерика — поцелуями, а затем цикл повторялся. Вытолкать ее из каморки рука не поднималась, все-таки из-за меня вляпалась, да и жалко было глупую девку.

Посвящать Кутая в тонкости женской психологии я, разумеется, не стал. Между тем он перестал изучать свои пальцы и поднял на меня глаза.

— Итак, я пришел, чтобы подготовить тебя к встрече с самим Хранителем Знамен, — продолжал он, решив, очевидно, закрыть глаза на мою распущенность. — Тебе предстоит ответить на важный вопрос, от которого зависит судьба истинных людей. Если будешь лукавить, тропинки судеб у многих станут извилистыми. А твоя ничтожная жизнь прервется в боли и страданиях.

— Вот это понятный разговор, — холодно ответил я. — Знакомые речи, прямые угрозы… А теперь пошел вон и скажи своему хозяину, что с подметальщиками улиц я не разговариваю!

Его рука дернулась к поясу, но там, где в былые годы у всякого уважающего себя мужчины висел чахо — бритвенной остроты нож с кольцом вместо рукояти, — теперь болтались какие-то пурпурные кисти. Наверно, знак чина.

Измельчали гордые тайлуры.

Вот и Кутай проглотил оскорбление. Шевельнул бровями и попятился к входу. Не показывая своей спины, он тоже наносил мне оскорбление, но плевать я хотел на их обычаи и ритуалы. Поэтому, не обращая внимания на его пренебрежительно отвешенную губу, я уселся в кресло перед окном и плеснул в высокий бокал изюмного вина.

В свое время многому приходилось учиться, просчитывать каждый вздох и шаг, чтобы ненароком не обидеть отважных воинов зеленых долин, желтых степей и красных пустынь. Теперь память услужливо возвращала мне труды и дни сорокалетней давности…

Заказ на эстетизацию Тайлура был лакомым кусочком для любого члена Корпорации. Но им почему-то внезапно заинтересовались архитекторы высших разрядов. У небожителей, как водится, схлестнулись групповые интересы, пошли глухие подземные битвы и многоходовые интриги. Как неизбежный итог игра интересов привела к нулевой сумме. И тогда исправитель Гофер предложил в качестве достойного решения отдать заказ кому-либо из молодых. «Никогда не будет поздно вмешаться и исправить, к вящей славе архитекторов» — втолковывал он Ученому Совету. Он напирал на то, что прибыль в любом случае окажется фантастической, а для начинающих заказ станет отличным стимулом к совершенству и, главное, укрепит их лояльность к Корпорации.

В итоге Тайлур достался мне. Случай или покровительство — не знаю, да и не интересовался. Тогда казалось само собой разумеющимся, что судьба благоволит именно ко мне.

Напутствий Гофер не давал.

— Ты не запомнил и тысячной доли того, что я хотел в тебя вложить, — сказал он на прощанье. — Теперь это уже не имеет значения. Опыт придет к тебе сам, а вот исправлять содеянное мне уже не придется.

Я пообещал сделать работу без изъяна, но тут же оборвал себя. Он имел в виду другое. Раньше я не обращал внимания на густую седину в его волосах и морщины вокруг глаз.

— От тебя ждут блестящих успехов, — добавил он. — Выбора у тебя, впрочем, уже нет.

Он ушел, и я почему-то был уверен, что мы больше не встретимся. Однако во время редких посещений офиса Корпорации я никогда не заходил в зал поминальных таблиц. Мне казалось, если не увижу имени Гофера на таблицах, не узнаю, жив он или нет, то когда-нибудь обязательно встречу его.

Так оно и вышло.

Разумеется, я собирался блеснуть. Разумеется, я не сомневался в успехе. И, прибыв на Тайлур, первые дни чувствовал себя молодым богом, готовым легко и изящно преобразовать мир в нечто совершенное. Вскоре, однако, я сам себе казался беспомощной рыбой, выкинутой на жаркий песок.

История планеты оказалась неинтересной, да и попросту скучной. Она ничем не отличалась от сотни подобных миров. Со времен Исхода на ней образовались две расы, а вернее — два клана, поскольку даже внешне их представители ничем не отличались друг от друга. Здесь вроде не было техногенных катастроф, Тайлур не подвергался опустошительному налету фанатичных борцов с Хворью, которые в поисках нанобов, якобы виновных во всех наших бедах, готовы были спалить все миры один за другим.

Были века расцвета, были эпохи упадка, но войны не кончались никогда. Потом, когда разорили все, что можно разорить, в скособоченные мозги гордых воинов лесов, долин и пустынь вползло немного здравомыслия. Правда, не сразу. Легенды рассказывают о воине из клана тай, который, к ужасу соплеменников, взял в жены деву из клана лур. Пророки двух кланов дружно прокляли их, посулив скорби, язвы и страшную кончину. Но не дождались. Воин, напротив, весьма преуспел. То есть так преуспел, что стал правителем двух континентов и принудил всех своих подданных жить в мире и дружбе. Как водится, наследники правителя росли в неге, забыли о суровых нравах, царящих за стенами дворца, и то ли внук, то ли правнук удачливого воина был низвергнут.

Свары возобновились, но порядком измельчали. Многотысячные войска не шли друг на друга, вытравливая посевы тяжелыми колесницами и разрушая города. Но теперь села враждовали с соседними поселениями, угоняя скот и убивая пастухов, города строили друг другу мелкие пакости, вроде поджогов, отравленных колодцев и разрушенных мостов…

К тому времени, как снова заработали порталы, корабли засновали между мирами и оживилась торговля, Тайлур являл собой довольно-таки жалкое зрелище. И быть ему вотчиной первого же удачливого авантюриста с парой легковооруженных кораблей, если бы такой авантюрист не нашелся на самой планете.

Случись такое, допустим, на Урале, памятники Энтелуру стояли бы на всех площадях. А здесь сложили несколько песен, и будет.

Как ему удалось снова объединить кланы, в летописях говорится невнятно. Помощь богов, исполнение пророчеств, знаки и чудеса… Словом, набор обычной дребедени, который человечество успело разнести повсюду за тысячелетия Исхода. А в устных преданиях, которые рассказывали у костров ночные путники, речь шла о подвигах иного рода.

Я помню, как во время изучения левобережья Северного континента пришлось как-то заночевать на перевале. Места были дикие, и хотя охрана мне была придана немалая, ей тоже было неуютно среди скал, оплетенных лианами. Лишь когда мы вышли на пастушеский лагерь, отважные воины повеселели, и вскоре жирное мясо шипело на углях.

Наевшись до благостного отупения, я развалился на кошме, дышал пряным воздухом горных вершин, разглядывал яркие причудливые созвездия и прислушивался к неторопливой беседе пастухов. Они долго веселились, проходясь по адресу чужака. Думая, что я не пойму северного наречия, долго перечисляли все мои мыслимые и немыслимые пороки. Один из пастухов со смеху чуть не упал в костер. Потом, когда содрали с него дымящийся плащ и немного успокоились, кто-то из воинов затянул бесконечную песню об Энтелуре.

В культурно-исторических слоях транскодера об этих именно подвигах ничего не говорилось. Набор минимальных сведений о прошлом, краткая характеристика местных деятелей и героев. Так что мне довелось впервые услышать о том, что герой, если верить песне, был обыкновенным кочевником, иными словами — разбойником. Однажды ему очень повезло, на его кочевье свалилась неисправная небесная повозка. И досталось Энтелуру немало добра, а среди него — волшебный посох, который огненными шарами испепелял его врагов.

Тут я даже нашел силы приподняться на локте. Мне очень хотелось узнать, как герой распорядился лучеметом, даже судя по сильно перевранному описанию, уральского производства. Я вдруг понял, что немного горжусь славой нашего оружия. Вот, оказывается, что представляет собой фигура на знаменах, которую я принял за кочергу.

Энтелур в общем-то оказался весьма неглупым малым. В завершение своих однообразных подвигов он перебил самых тупых и несговорчивых вождей, больших и малых, забрал их знамена и жен и объявил себя воплощением легендарного правителя-миротворца. А незадолго до ухода к праотцам он заключил генеральное соглашение с компанией «Астрогид». Умные вожди к этому времени успели вкусить плодов прогресса, и поэтому кончина Энтелура не сопровождалась обычной резней и откатом назад.

За полвека до моего первого появления на Тайлуре компания сделала немало. Но главное — вбила даже в самые горячие головы неожиданную идею: выгоднее торговать, чем воевать. И успела подготовить их к еще более невероятной мысли — заезжего чужака, оказывается, не надо грабить, наоборот, следует встретить его ласково, показать ему леса, луга, долины, и тогда он сам оставит все, что у него есть, да еще друзьям-приятелям посоветует сюда приехать. Туристический бизнес в том секторе как раз был на подъеме, вот «Астрогид» и не пожалел средств на заказ.

Квалификационный уровень тогда у меня не превышал десятого разряда, хотя несколько крупных работ не вызвали нареканий и обошлись без серьезных исправлений. Ну, а украшением моего послужного списка было затопление пустыни Цо на Палладине. Эстетизацию я провел безупречно. Неожиданное решение проблемы уничтоженных падением огромного метеора городов произвело впечатление даже на исправителя Гофера. Он сказал, что я не оставил ему места для комментариев. Это была высшая похвала.

Возможно, именно поэтому он сделал так, чтобы Тайлур достался мне, догадался я через много лет.

Эстетизация целой планеты для того, чтобы сделать ее привлекательной для туристов, могла показаться легкой задачей разве что профану. Целый год я потратил лишь на то, чтобы объездить оба континента, посмотреть на места, которые сочли живописными представители «Астрогида», и сравнить их с теми, что нравятся местным жителям.

Мир Тайлура не знал индустриальных прорывов. Отсутствие магнитного поля у планеты не влияло на экосферу, потому что солнце было спокойным. Чистое местечко в отличие от, скажем, моей родной планеты, изрядно замусоренной производственными гигантами. О, да, строить у нас любят, перестраивать — просто обожают. Мало того, отчаянные головы на Урале в кругу друзей порой доверительным шепотком вопрошали, а не пора ли заново пересмотреть реестр запрещенных технологий?

Такие любители быстрого прогресса, как я позже узнал, имелись практически на всех техномирах. Но при малейших попытках перейти от слов к делу их приводили в чувство весьма радикально. Полузабытые мифы об Исходе, страшилки о нанобах, из-за которых человечество якобы разбрелось куда глаза глядят и звезды светят, внезапно обретали плоть и кровь в виде тяжело вооруженных крейсеров на стационарных орбитах. Корпорации, Холдинги и Картели зорко следили за правительствами доступных миров и не особенно церемонились с теми, кто во имя преимущества над противником готов был рискнуть и переступить черту. Ну, а что творилось в Забытых Мирах, никого не волновало. Возможно, их и не было вовсе, а странные песни придумывали шутники на радость коллекционерам старинных преданий.

В странствиях по Тайлуру меня сопровождало доверенное лицо Хранителя Знамен и поначалу небольшой отряд охраны. Но каждый местный правитель считал долгом и прямой обязанностью выделить мне пару-тройку своих воинов, скорее всего — соглядатаев. И со временем где-то на середине пути я оброс небольшой, но полноценной армией со знаменами и походными барабанами. Армию надо было размещать и кормить, по возможности, без ущерба для населения. В средствах я не был стеснен. Неограниченный кредит «Астрогида», наверно, все же имел пределы, но я так и не смог достичь их.

Помню, доверенным лицом Хранителя был некий Капатай. Личность весьма для меня любопытная, но как я потом убедился, вполне типичная для хитрого кочевника, вся жизнь которого — гонка на выживание. Он рассказывал мне о местных обычаях, пояснял значение и толкование слов, которых не было в толмаче-транскодере. Следил, чтобы никто не смел без особой нужды приближаться ко мне. Учил стрелять из рогового лука и потешался над моими промахами. Был он вспыльчивый, умный и чудовищно коварный. Даже самый пустяковый разговор через некоторое время вдруг отчетливо попахивал заговором, изменой или мятежом.

— Мы поставим лагерь у излучины реки, — говорил я, открывая планшет с картой.

— У реки?.. — задумчиво вопрошал он, разглядывая через мое плечо светящиеся линии и точки на планшете. — Да, удобное место, чтобы не опасаться внезапного нападения. А почему не в городе или хотя бы не у городских стен?

— Такому маленькому городу принять четыреста человек не по силам. Не будем вызывать неудовольствие горожан.

— Для них большая честь принять тебя, господин. А тех, кто выкажет неудовольствие, мы покараем.

— За что? — удивлялся я.

— Как — за что? За неудовольствие! — в свою очередь, удивлялся он. — Они с радостью примут тебя и будут повиноваться каждому твоему слову.

— Да с какой стати?

— С тобой четыреста лучших воинов и знамена уважаемых родов! — восклицал Капатай, потрясая огромным тесаком, который носил вместо чахо. — Кроме того, с тобой я — доверенное лицо самого Хранителя Знамен. Что еще надо, чтобы покорить такой городишко?

— Ничего не надо… — растерянно отвечал я.

— Значит, ты все же решился поднять свое знамя выше всех и повести войска на столицу? — вкрадчиво спрашивал Капатай.

— Ах, ты!..

До оскорблений дело не доходило, я хорошо изучил горячий нрав тайлуров и не переходил границ. Телохранители, конечно, не дали бы ему пустить в ход оружие. Но он вполне мог зарезать меня ночью, во сне, месяцы спустя, или перерезать веревки подвесного моста… А потом у костров начнут рассказывать историю о гордом воине, примере для подражания, месть которого злобному чужаку была достойна и справедлива.

Ближе к концу путешествия стало ясно: с руинами, на которые так падки туристы, выходит не очень складно. Правильнее сказать, с руинами как раз проблем не было, проблемы возникли из-за отсутствия руин.

Жаркий климат, сильные ветры, буйная флора и фауна… Даже на Каменистых предгорьях, где, по недостоверным сведениям, ставили города первопоселенцы, ничего интересного найти не удалось. Кое-где возвышались большие камни, наваленные друг на друга, порой угадывались следы древних стен, а частенько хитрые проводники выводили на старые, полуразрушенные овчарни и, призывая всех богов засвидетельствовать их правдивость, клялись: именно здесь легендарный правитель-миротворец был осенен знамением…

Я долго изучал снимки, сделанные с орбиты. Нашел немало сле-дов построек, которые могли быть замечены только с очень большой высоты. Трава немного иного цвета, еле заметные тени в свете заходящего солнца… Сквозь патину веков проступали квадраты и круги — там, под землей и песком, лежали фундаменты стен древних городов. Кругов было гораздо больше. Наверно, первопоселенцы какое-то время сохраняли традиции родного мира. Сейчас они так не строят.

И вот, наконец, настало время, когда я обошел дороги двух континентов, осмотрел все, что мне казалось интересным, и вернулся в столицу. Мое появление с армией вызвало легкую панику. Встали под белыми стенами, которые опоясывали прилепившиеся к крутому горному склону такие же белые дома-коробки с узкими окнами-бойницами, с плоскими крышами, украшенными разноцветными коврами. Сперва я собрался было отправить Капатая к Хранителю, но вовремя спохватился. Кто знает, что он там наговорит. Приказал ему ставить шатры и размещать людей. А сам взял с собой нескольких телохранителей, из тех, с которыми начинал путь из столицы, спешился и пошел к воротам.

— Почему бы господину не взять с собой десятка два лучших воинов? — масляно улыбаясь, предложил Капатай. — Господину приличествует свита, знамена и барабанный бой у ворот.

— Господин благодарит тебя за советы, но в свите с барабанами и знаменами не нуждается. Тебе же, не отлучаясь, следует присматривать здесь за порядком.

— Разве господину есть что скрывать от самого Хранителя Знамен? — невинно спросил вдогонку Капатай. — Разве доверенное лицо может случайно повести недозволенные речи? Клянусь, мои уста ничего лишнего не поведают о том, что видели глаза…

Я даже не обернулся, чтобы ответить ему.

Несколько месяцев прошло в раздумьях. Сначала я обдумывал идею создания мертвых городов. Расселить жителей нескольких городов и создать на основе их жилищ некрополь — дело нехитрое. Придать им дряхлый вид, слегка разрушив городские стены, там, где нет живописных башен, достроить, кое-где проломить крыши, а где, напротив, поставить внутренние перегородки, чтобы всегда был слышен заунывный слабый гул ветра, навевающий мысли о бренности сущего. На ближних холмах можно расставить воинов с длинными копьями.

Хорошо смотрятся навесы над колодцами. Капли воды, медленно падающие из почти высохшего источника в каменное ложе поилки для скота, ящерица бусинками-глазами уставилась на туристов с глинобитной ограды.

Впрочем, на Тайлуре ящерицы не прижились почему-то. И змей нет, что тоже странно. Ну, туристы змей не любят, обойдемся кошками. Хотя морока с ними большая, и к тому же они здесь плохо размножаются, их держат только богатые семьи.

О фауне я размышлял почти неделю, а в итоге вообще отказался от идеи некрополей. Тому нашлись причины.

Все города на Тайлуре расположены так, чтобы с запада, то есть со стороны преобладающих ветров, обязательно подпирались скалами или же неприступным горным склоном с пещерами, куда прятали скот, женщин и детей во время частых войн. Двух- или трехэтажные дома похожи друг на друга, словно их лепил ступеньками из одинаковых кубиков один и тот же безмозглый строитель. Ни замков, ни дворцов… Правители, конечно, жили не так тесно, как остальные. Несколько домов соединялись в большие, многокомнатные, роскошно убранные палаты, которые снаружи выглядели такими же унылыми коробками, сложенными из белого известняка, как и соседские. Правда, у клана тай окна стрельчатые, на крышах нередки полушария куполов, а лестницы, паутиной оплетающие город, выкрашены охрой. Города клана лур почти такие же, но вместо куполов на крышах навесы, под которыми в жаркие ночи спят на коврах обитатели домов, окна круглые, а лестницы черные или синие, в зависимости от того, к верхнему или нижнему роду принадлежит владелец дома.

В городах тоже есть где развернуться, хотя траты становятся чрезмерными. Допустим, можно подлететь со стороны горы так, чтобы строения открылись внезапно среди зелени и черного камня… Но для некрополя слишком витально. К тому же горный ландшафт Тайлура жестковат, модулировать его не решился бы даже мастер высших разрядов. Я уж точно на это не пойду. Помню, что исправитель Гофер в этих вопросах был весьма осторожен.

— Иногда мне кажется, — однажды сказал он в конце занятия, когда все ошибки были отмечены и исправлены, — …мне кажется, что горные ландшафты принципиально не модулируются.

— Так считают минималисты, — осмелился возразить я. — Но разве их не опроверг мастер Хебекук?

— Блистательно опроверг, — согласился Гофер, пряча улыбку в бороде. — Тем более что тогда он был председателем совета директоров. Вот он и вышиб всех минималистов из Корпорации, тем самым Доказав их неправоту. С точки зрения корпоративной этики, Хебекук прав, малая работа — малые доходы. Но тебе не следует забивать голову интригами управляющих. Подумай вот о чем: если истинный мастер вообще не тронет ни листика, ни камня и так впишет любой объект в ландшафт, что объект станет его составной частью, сольется с ним, то коэффициент отторжения устремится к нулю, а индекс гармонии, соответственно, — к бесконечности. То есть мы достигаем идеала, начертанного на скрижалях Корпорации.

— Ты испытываешь меня, исправитель? — Мой вопрос прозвучал робко, но настойчиво. — Не дойдем ли мы так и до ереси креативщиков?

— А с чего ты решил, что это ересь, — удивился Гофер. — Всего лишь одна из бесконечных точек зрения, к тому же не отвергнутая Корпорацией. Надо будет сделать внушение наставникам, чтобы меньше сплетничали в дортуарах и больше занимались историей.

Действительно, о креативщиках рассказывали всякие жуткие истории. Они утверждали, что само человечество возникло в результате эстетизации легендарной Земли неким Великим Архитектором, а потом было рассеяно по звездам для окончательной гармонизации Вселенной, после чего мирозданию наступит конец, так как оно придет к своему завершению. Креативщикам приписывали самые невероятные злодеяния, от человеческих жертвоприношений до истребления целых звездных систем. Они якобы шли на любое зверство ради того, чтобы приблизить финальную эстетизацию, после которой Вселенная будет создана заново. И еще будто бы то ли они создали нанобов, то ли нанобы были посланы Великим Архитектором в дар креативщикам для исполнения его воли, но вину за Исход приписывали им однозначно. Кровь холодили истории о полчищах нанобов, которых вела на завоевания миров их страшная матка, и никто не мог противостоять смертоносной пыли, в мгновение ока разъедающей планеты, чтобы создать подобных себе тварей, невидимых глазу. Много рассказывали и о Хвори, которую несли с собой нанобы, оказавшиеся без матки. Мир оставался невредимым, но человеку там не находилось места.

Такими байками молодые стажеры любили пугать друг друга перед сном, когда освещение выключено и лишь призрачное свечение лунных зеркал льется в окна на длинные ряды коек…

Короче, в итоге долгих размышлений я пришел к выводу, что если нет подходящих строений для трансформирования в руины, то надо попросту создать эти руины на пустом месте. Траты, конечно, возрастут, но зато все маршруты пролягут идеально и не надо будет ломать голову над сочетанием живых и мертвых объектов. Словом, преимущества очевидны.

Головная боль началась позже.

Для первичной разметки площадок мне пришлось заново осмотреть места, отмеченные во время моего долгого путешествия как перспективные. На этот раз в моем распоряжении была летающая лодка представителя «Астрогида». Не помню его имени. Это был коротышка, откровенно скучающий в ожидании веселых денечков, когда сюда хлынут толпы туристов. Во время полетов он и Капатай, хлебнув вина, распевали песни — вперемешку тайлурские и пасторианские. Представитель был родом с Па Сотоу.

Воздушная техника для жителей стала привычной, но в отдаленных краях лодку встречали где криками испуга, а где и стрелами, особенно если разбегались мирно пасущиеся стада.

Местные вожди, со многими из которых я перезнакомился не без ущерба для печени еще год назад, встречали меня радостно. Но потом начинались ритуалы приветствия, а после обильного застолья шли долгие, изнуряющие беседы о самочувствии родных, близких, дальних, работе кишечника и так далее, вплоть до того, как себя чувствуют уважаемые мухи в доме уважаемого гостя. И попробуй брякнуть, что мух в твоем доме нет. Значит, ты голь перекатная, нищеброд и самозванец, которого надлежит пинками вышибить из шатра, не оскверняя поганой кровью лезвие благородного чахо.

А когда заканчивались разговоры, свидетельствующие о взаимном благорасположении, начиналось мягкое топтание вокруг да около моей работы. В итоге все извилистые речи утаптывались до одной, но весьма настоятельной просьбы — места для привлечения гостей из непостижимых уму далей необходимо выбрать среди земель лучших родов, к коему, естественно, принадлежал гостеприимный хозяин. А ежели это не представится возможным, то стены или дома следует раскрасить в цвета их клана. Иначе — оскорбление дому и очагу, не говоря уже о чести клана… О выгоде, разумеется, никто и не заикался.

Где бы я ни высаживался, местные уже знали о деталях моей работы. И это при том, что коммуникаторами пользовались только в нескольких больших городах, да и то лишь тайлуры, работающие на «Астрогид».

Я долго гадал, что же здесь используется для дальней связи. Дым, барабаны, почтовые птицы исключались. Перелет через два континента занимал не больше часа. Обогнать лодку ни у кого нет возможности. Позже, когда работа была сдана, я узнал, что ее и не требовалось обгонять. На прощание Капатай долго благодарил меня за то, что он вместе со всей многочисленной родней стал вровень по богатству со знатнейшими родами Тайлура. Мое удивление весьма его позабавило. Выяснилось, что этот проходимец сразу же по прилете заявлялся к местному вождю. Там он обстоятельно рассказывал обо всем, что удалось вытянуть из меня, и без долгих церемоний намекал, что благодарность за столь ценные сведения его не оскорбит, поскольку он старается не для себя, а для чужака с неприлично короткими волосами.

Надо признать, среди вождей попадались весьма настойчивые люди. Один из них, не помню имени, долго убеждал меня в необходимости бережно относиться к традициям места, не смешивать цвета и формы, а предоставить выбор достойных честному поединку. А победитель решит, где ставить гостевые дома, на чьей земле и кому собирать гостевую пошлину. Попытки объяснить, в чем смысл и предназначение моей работы, ни к чему не привели.

Позже от уговоров перешли к угрозам, и ко мне опять приставили телохранителей. Были случаи краж, порчи оборудования во время геодезических съемок, однажды исчез весь комплект снимков с орбиты. Вор не знал, что это всего лишь распечатки, а записи хранились в памяти моего планшета.

Бывало, я днями валялся в шезлонге, установленном на высоком помосте посреди живописной долины. Лениво оглядывал далекие холмы в сизом закатном небе, желтые пятна отар, медленно ползущие по зеленым пастбищам, и дым над далекими селениями. Или бродил по узким тропинкам среди буйных зарослей, чтобы в десятый, сотый раз сравнить ощущения и снимки.

На снимках иногда мой взгляд цеплялся за странные очертания мысов, но как использовать эти изломанные линии, я не знал — там, внизу, очарование тянувшихся на сотни километров пляжей исчезало. Океан, заросший водорослями, в которых кишели не похожие на рыб зубастые твари, непрерывно жующие друг друга, мало подходил для обустройства курорта. Не будь планета заселена людьми, я бы, пожалуй, рискнул и лет за десять мог бы изрядно очистить этот большой водоем. Но курорты — это для меня мелковато. Скучная практика для первокурсника, несмотря на масштаб. Впрочем, даже «Астрогиду» не по средствам такие радикальные трансформации. На штрафных санкциях разорится.

Гористое побережье Северного континента украшали ледники, озера и скальные гряды, сбегающие к океану. На одном из снимков я опять разглядел контуры древнего поселения. Островок почти правильной круглой формы располагался в центре горного озера явно вулканического происхождения. Когда-то очень давно здесь было поселение, от которого на поверхности не осталось и следа. Лишь перепады теплового излучения выдавали местонахождение трех концентрических колец, самое маленькое из которых было не меньше пятидесяти метров в диаметре. Наверно, это было главное строение крепости, защищенной двойными стенами.

Иногда я днями не вылезал из своих апартаментов, предоставленных «Астрогидом». Подключал к визору планшет и играл цветами, формами и пейзажами на всю стену. Хотелось сделать по-своему, отойти от методики Гофера, но выходило коряво, фальшиво, негармонично. И я опять дневал и ночевал под небом и звездами, в окружении воинов и носильщиков, не понимающих, чем я занимаюсь и почему со мной носятся, как с наследником Хранителя Знамен.

— Не торопись, сначала ощути всеми чувствами логику ландшафта и только потом доверься точному ответу интуиции, — учил Гофер.

— Логику ощутить чувствами? — сомневался я. — Разве интуиция дает точные ответы?

— Природа математически строга, ландшафт — запись ее законов, человек — считывающее устройство. Когда тебе станет тесно от строгости закона, тогда и только тогда выпусти на волю свою фантазию, не бойся самых диких решений, все равно им не вырваться за пределы законов… И только потом ищи компромисс между живым и неживым, подвижным и неподвижным, уродливым и прекрасным, свободным и несвободным…

— То есть ждать озарения?

— Озарение не приходит к ленивым.

Мои воспоминания прервал шум за портьерами, шаги, гул множества голосов. Вошел Кутай, за ним целая вереница придворных. Кажется, в те далекие времена их здесь называли друзьями Хранителя. Тогда эти «друзья» представляли собой толпу оборванных кочевников, попавших в город благодаря родовым связям. Они считали горожан своей законной добычей. Но теперь это и впрямь были придворные — чинные, в одинаковых куртках и без оружия. Зато у воинов, вставших по обе стороны дверей, были новенькие лучеметы, а не ржавые пики. Прогресс, однако…

— Дабы ты, о злокозненный, не осквернял своим мерзким дыханием покои самого Хранителя Знамен, да станут его дни бесконечными, тебе оказана великая честь — сам Хранитель Знамен почтит своим высочайшим визитом…

— Оставь извилистые речи для другого раза! — резкий голос из-за портьеры заставил Кутая поперхнуться.

В комнату быстрыми шагами вошел человек в бурнусе кочевника. Волосы его были прихвачены медными кольцами. Странно. Вроде бы правителю всех кланов подобало носить каменные, из агата, что означало равное благоволение ко всем.

— Мы люди просвещенные, — сказал Хранитель. Усаживаясь в мое кресло и указывая на ковер, он великодушно разрешил мне расположиться у его ног. — Можешь разговаривать с нами без церемоний, как равный.

В знак согласия я, по старой памяти, приложил обе ладони к животу. Но при этом остался стоять, несмотря на грозное шевеление бровей Кутая и придворных. Во-первых, оказаться ниже правителя — значит признать его своим господином, кажется так. Во-вторых, если дело закончится дракой, то лучше держаться поближе к окну.

— Ты человек ученый, — продолжал между тем Хранитель, — а мы хоть и просвещены, но просты. Поэтому скажи от доброго сердца, что между нами не будет обид и мести за то, что принудили тебя стать нашим гостем. И продолжим.

— Продолжим, — ответил я. — А насчет обиды я скажу, когда узнаю о причинах гостеприимства.

— У нас есть вопросы о твоих делах великой давности. Нам ведомы чудеса времени при полетах к далеким землям. Двести лет тому назад ты был здесь. Два года назад послали мы за тобой и с великим терпением ждали возвращения нашего единственного корабля. Все знают, сколь велики были наши расходы по его приобретению…

— Не меньше, наверно, чем у Энтелура, — не удержавшись, пробормотал я.

Как здесь приобщаются к прогрессу, я хорошо помнил. И эти, скорее всего, захватили корабль в порту, а туристов продали на Южный континент. Ищи их теперь по кошарам и рудникам.

Хранитель, к моему удивлению, не вспылил, лишь понимающе наклонил голову и потрогал кончик носа в знак того, что оценил шутку.

— Ну хорошо, вот я здесь стою перед вами. Задавайте вопросы, но прежде скажите — как здесь обстоят дела с туристами? Есть ли среди вас представитель «Астрогида»?

— Странны твои речи, — вмешался в разговор Кутай. — Дурное имя изрыгнули твои скверные уста. Давно изгнаны с Тайлура хищные дельцы, память о которых оскверняет мысли…

— Уйми свое рвение, — сказал негромко Хранитель, и Кутай тут же умолк. — А тебя, досточтимый гость, пусть не беспокоят старые тени. И впрямь, были долгие годы смешения. Неприятна память о них. Но все же и много добра тогда нажили предки наших отцов. Мы справедливы. Горячие головы… — короткий взгляд в сторону Кутая, — готовы мешать с навозом все труды тех лет. Однако мы беспристрастны. Поэтому лучше поговорим о тех делах, что имели отношение к тебе. Как нам стало известно, ты занимался поиском древних редкостей. Раскапывал их, изучал, во славу Тайлура. Известно нам, что происки того, чье имя ты назвал, а нам не хотелось бы пачкать языки, заставили тебя покинуть нашу благословенную землю. Так что отбрось все страхи и ответь на вопросы, ибо кто, как не ты, знает многое о Древней Расе…

Вид у меня, наверно, был исключительно глупый. Но мой раскрытый рот и вытаращенные глаза Хранителе показались уместными.

— Вот видишь, — поощряя, добавил он, — как много мы знаем. Так развей последнее облачко нашего незнания. Награда будет немалой.

— Сейчас развею, — сипло сказал я и кашлянул, прочищая горло.

— Вы, ребята, немного промахнулись. Вам нужен был археолог, а я — архитектор. А насчет вашей дурацкой Древней Расы…

Вот тут я ощутил всей кожей, что лучше заткнуться. При моих последних словах Хранитель чуть привстал, а один из воинов, стоявших у дверей, направил на меня лучемет.

Тем временем Кутай вдруг оказался рядом с Хранителем. Они долго шептались, изредка поглядывая на меня, и взгляды их мне нравились все меньше и меньше. Потом я заметил, что у всех придворных в волосах только медные кольца, и понял: кланы опять разделились, а я, судя по всему, оказался по самые уши в какой-то сложной интриге. Но при чем тут Древняя Раса? Если они все перезабыли за эти годы, то ситуация может стать неприятной. Хотя куда уж неприятнее…

Озарение, как и полагается, пришло внезапно, когда я зашел в тупик, пытаясь связать воедино местные обычаи, ландшафт и руины. В полудреме сидел я тогда на обочине дороги, устав от долгого разглядывания домов у реки. Передо мной словно возник исправитель Гофер, и в голове моей зазвучали его слова: «Не столь редки случаи, когда уравнения ландшафта не имеют корректного решения для любой из рас. Все их строительно-архитектурные традиции неадекватны этому ландшафту, поскольку изначально они инородны, а не автохтонны».

Но поначалу картина не складывалась воедино. Снова приходили на ум поучения Гофера о сути нашей работы. Любой из нас, от начинающего эстетизатора до архитектора, своими трудами возвращает долг человека природе, а это так прекрасно, когда все долги уплачены. Но возрастает ли при этом гармония мира? Тогда он и не ждал от нас ответа, а сейчас я понял, что можно и вообще не отвечать, поскольку любой ответ — правильный. А раз так — мне дозволено все!

Телохранители запыхались, догнав меня у лодки, а я чуть было не оставил их в тысячах километров от столицы. Я спешил быстро оформить идею, пока не исчезла уверенность — вот оно!

Мне удалось сформировать культурное наследие, не принадлежащее ни тай, ни лур. Я взял несколько местных преданий и в их ключе сгенерировал пару баек о Древней Расе, которая якобы населяла планету до ее колонизации тысячи лет тому назад. Вот потому руины не похожи на творения рук человеческих, что Древние вроде и людьми не были. Это была великая, могущественная цивилизация, достигшая звезд, овладевшая знаниями о сути вещей, ля-ля-ля, бу-бу-бу и так далее… Решение лежало далеко от потока традиционной эстетизации. Я рисковал. На этот раз ключом к визуальному ряду должны стать не стены прекрасных замков, не гигантские лица из мрамора, еле видные сквозь буйную растительность, не колоннады, подпирающие небо, и даже не лестницы, ведущие в никуда… Металл, металл и еще раз металл! Это была высокотехнологическая, видите ли, цивилизация, и естественно, что от нее остались груды, горы металла. Контраст с буколикой Тайлура будет разительным, и после роскошных долин, диких ущелий и лесистых гор останки некогда великой расы должны шокировать своей несообразностью, изначальной дисгармонией.

Главное — никто не останется равнодушным!

Точкой сборки, главной достопримечательностью Тайлура стали круги руин, сооруженные на островке посреди высокогорного озера. Изыскания выявили, что здесь и впрямь находилось поселение. В центре, глубоко под землей, сканеры обнаружили большие полости, но раскопки вести не имело смысла — щуп показал, что там все забито песком и камнем и наличие артефактов не зафиксировано. Впрочем, насчет артефактов я не беспокоился. И любители ковыряться в земле обязательно найдутся.

Потом, когда «Астрогид» взялся за дело, туристам рассказывали о незапамятных временах, когда таинственный остров опоясывали ряды гигантских колец, вложенных друг в друга. Да, да, это были огромные машины непонятного назначения! Теперь от них остались оплавленные железные стены. В некоторых местах еще можно разглядеть неясные контуры каких-то механизмов, а тропинка, извиваясь спиральным лабиринтом, ведет сквозь проемы, разъеденные ржавчиной, прямо к центру островка, туда, где таинственная катастрофа смешала камень и металл в причудливый сплав…

Не помню уже, сколько тысяч тонн прессованных брикетов, ржавеющих на свалках какого-то техномира, доставили сюда.

Подозреваю, что «Астрогид» неплохо заработал на вывозе этого металлического хлама. Огромные кубы высотой с человеческий рост представляли собой немыслимое крошево из больших и малых железок, когда-то бывших деталями сложных механизмов. Стальная стружка, искореженные, сплющенные до неузнаваемости хромированные нарукавники, мода на которые волной прошлась по нашему сектору и так же схлынула, опасно торчащие из этой мешанины острые концы стальной проволоки и чертова уйма скрученных, разорванных и раздавленных устройств и аппаратов, которых не узнает теперь даже их создатель… Бездна человеческого труда, выдумки и знаний нашли свой конец в кубическом гробу два на два метра. И таких гробов доставили сюда тысячи, десятки тысяч, сотни… Да кто их считал!..

Я нашел им достойное применение. День и ночь рычали строительные роботы, сооружая из них стены, шипели плазменные горелки, сваривая воедино. А потом мы все убрались с острова и наблюдали со склона горы, как над ним ходят кругами два легких истребителя, изрыгая огонь из всех излучателей на огромные кольца, чтобы оплавить их поверхность. Как удалось компании арендовать боевую технику, я не знал и не интересовался. Тогда меня больше волновали последние штрихи, которые должны были создать иллюзию достоверности.

Большую партию мелких артефактов мне доставили в самый разгар строительных работ. Я долго разглядывал странные керамические фигурки, некоторые из которых были словно обожжены ядерным пламенем. Любовался искореженными металлическими предметами, похожими на инструменты для нечеловеческих рук, полусгнившими обрывками тканей с еле заметными следами узоров, обломками камней с элементами непонятного барельефа.

Представитель «Астрогида» взял из контейнера изогнутый браслет с насечками, похожими на письмена, подержал в руке и уронил обратно.

— Одного сварщика пришлось выключить, — сообщил он. — Кольца превратились в большой магнит, сбивают настройку.

— Есть резерв, замените.

— Уже заменили, — он помолчал, наблюдая, как я вожусь с артефактами.

— Вы, смею заметить, сейчас прикасаетесь к истории планеты, — вежливо сказал он. — Мне будет о чем рассказать своим детям.

— Я не прикасаюсь к истории, — рассеянно ответил я, пытаясь соединить обе половинки как бы разбитого сосуда с двумя горлышками.

— Да, конечно, — учтиво согласился представитель. — Вы ее переписываете.

В то время я не обратил внимания на его слова. Меня больше занимали артефакты. Безупречная работа! Все эти фальшивые свидетельства былых времен закопали в разных местах, чтобы туристам, обожающим ковыряться в развалинах, было что тайно вывозить, минуя таможни и карантины, и хвастать перед знакомыми. Да и местные жители могут неплохо подзаработать, если первыми докопаются до этих подделок. Потом обязательно найдутся ловкачи, которые начнут сами изготавливать такие сувениры тысячами. Уж их-то не обманут эти подделки.

Но двести лет — большой срок…

Хранитель Знамен и Кутай перестали шептаться.

— Пусть отсохнет твой лживый язык, если ты скажешь, что не находил древности Великих, известных такими славными именами, как Древняя Раса, Создатели Всего, и иными, упоминание которых вслух неуместно, — сказал Кутай. — Есть неопровержимые свидетельства о твоих делах. Архивы моего достойного предка Капатая…

Мой громкий смех напугал всех, кто был в комнате. Воины снова вскинули лучеметы, а Хранитель сунул руку в складку бурнуса.

— Я помню Капатая, — сказал я, отсмеявшись. — Много дней он был моим спутником и помощником. Вот уж не думал, что его потомок окажется похитителем людей!

— Не будь строг в решениях, — обратился ко мне Хранитель. — Мы должны благодарить Кутая за то, что он сохранил записи своего предка. Из них следует, что ты искал и находил в руинах следы могущества Древней Расы и знаешь о них все. Годы перемирия близятся к концу, и ты должен ответить, кто имеет законные права на священное наследие.

— Не понимаю, — я прикоснулся пальцами к вискам в знак своей искренности. — О каком наследии идет речь?

— Ты скромен, не кичлив, это достойно того, кто впервые прикасался к святыням, — похвалил меня невесть за что Хранитель. — Иной на твоем месте потребовал бы почестей и богатства. Вне сомнения, ты получишь и то, и другое. Мы знаем, что тай — истинные люди, потомки Древней Расы. А презренные лур — жалкие пришельцы, в силу своей лживой натуры осмелившиеся утверждать, что наследники — они. Истребить их в наших силах, но мы безмерны в великодушии и предоставим им неопровержимые свидетельства, дабы склонились они перед нами и исполняли волю нашу.

— Что если я предложу не торопиться с выводами, — осторожно начал я. — За эти годы память моя ослабла, и если мне позволят снова заняться раскопками, то я смогу найти точный ответ на ваши вопросы.

— Это ни к чему, — отмахнулся Хранитель. — Мы знаем ответ, известен он и тебе.

Старая история. Опять начались междоусобицы, опять кланы пошли войной друг на друга, но теперь у них есть серьезное оружие. Ситуация явно нулевая, иначе они не тратили бы время и деньги, разыскивая меня. Во что же превратились за эти годы придуманные наспех истории? Черт с ними, надо думать, как выпутаться из передряги. Подтвердить слова тай, и домой… Но что на это скажут лур? Кто знает, может, как раз именно они побеждают, и Хранитель поэтому вцепился в меня как в последнюю надежду? Надо осмотреться, выждать.

Мое молчание Хранитель, очевидно, расценил как понимание и согласие. Он поднялся с места и величаво расправил помятый бурнус.

— Через два дня мы отправимся на встречу с ничтожными. Там в присутствии всех вождей, правителей и старейшин ты откроешь истину. Все мое — твое, — заключил он ритуальной фразой.

— Все мое — твое, — машинально ответил я, забыв, что здесь она может быть воспринята буквально.

— Тогда в знак дружбы мы обменяемся женщинами, — кивнул благосклонно Хранитель. — Сегодня же вечером я пришлю к тебе лучшее украшение моего цветника.

Он прошествовал к двери, а за ним потянулись остальные. Воины замкнули процессию.

А я медленно прошелся по комнате из конца в конец, пощупал обитые войлочными коврами стены, потом опустился в кресло, нагретое Хранителем. Следовало, не торопясь, обдумать положение, в котором я оказался, оценить обстановку, а потом действовать быстро и безошибочно. Итак, я очутился на планете, раздираемой распрей враждующих кланов. Меня собирается использовать одна из сторон, что неизбежно приведет к противодействию другой стороны.

Что со мной сделают, если я им скажу правду: попросту убьют на месте за святотатство или торжественно, при большом скоплении народа разрежут на мелкие кусочки? Какая разница… И Зина влипла. Неудобно получилось, но уж в этом моей вины нет.

В памяти всплывали подробности местных обычаев, карты дорог, расположение городов… но двухсотлетней давности. Жаль, мой планшет остался в блоке карантина. Интересно, ищут ли меня или махнули рукой, поскольку я доподлинно не выходил в город, а потому не опасен? Есть на Тайлуре какие-либо консульства? Где находится посадочная тумба, как часто сюда прилетают корабли? Не исключено, что пасториане здесь частые гости, но эти ребята ненадежны. Сохранилось ли представительство «Астрогида»? Вряд ли, скорее всего, их вышибли с планеты. На Южном континенте в горах были расположены ангары, куда свезли на консервацию всю технику после завершения работ. Что если склады не разорены? Я запутался в вопросах, а их становилось все больше и больше. Информации катастрофически не хватало. То есть ее совсем не было.

Ну так замолчи — приказал я сам себе и оборвал внутреннюю болтовню. Суетливые мысли — помеха, поспешные действия — беда. Вот вино, фрукты, мягкое кресло, удобное ложе. Из окна можно любоваться всей долиной, зелеными садами, бурой почвой вспаханных полей и далеким холмом, на котором возвышается старинная башня. Даже отсюда видно, что уцелел арочный переход, он сиротливо повис в воздухе, потому что от второй башни не осталось почти ничего, лишь убогие глыбы, почти незаметные в высокой траве. Чертоги Древних — так, кажется, их назвали. Помнится, сверху на зубцы был водружен купол из металлических пластин, а к ним приварили несколько десятков ржавых штырей. Издали было похоже на руины модулятора погоды. За двести лет, наверно, растащили все железки. Но все равно красиво. Вот и будем любоваться своей работой в ожидании обещанного Хранителем украшения его цветника. Глядишь, цветочек окажется болтливым…

 

Глава третья

Через неделю, во многом благодаря Цветочку, я располагал таким количеством информации, что можно было открывать небольшое консультационное агентство для инвесторов. Если, конечно, найдется такой идиот, который попытается вложить в Тайлур хоть четвертушку раджпурского динара.

Семь дней назад я разглядывал башню Чертогов из дворцовых окон. А сейчас притаился между ее обвалившимися зубцами и в мощный бинокль внимательно изучал подходы к городским воротам.

— Отряд на левой дороге, — негромко сказал Малур. — Рядом с нами пройдут.

— Вижу.

— Еще один у реки.

— Где? А, вот они… Что они делают?!

Отсюда было видно, как между домами снуют всадники, сгоняя жителей к дороге, а потом в разных местах задымили соломенные крыши, желтое пламя разлетелось во все стороны.

— В город всех гонят, — объяснил Малур. — Как говорится, ждешь осады, жги посевы. Урожай собрать успели, теперь дома жгут. Что делать будем, безволосый?

— Ждем, когда стемнеет. Можешь отсюда найти дом твоего племянника? Держи!

Малур взял бинокль и долго водил им из стороны в сторону, потом движения его замедлились.

— Вижу, — сказал он. — Крыша видна и купол с пятном. Шестой ряд, справа от ворот. Пятно из-за меня, я уронил кувшин с маслом. Потом три раза белили, все равно проступает.

— Сколько лет племяннику?

— Жениться — рано, играть с девочками — поздно. А на стены, город защищать, в самый раз.

— Как его имя?

— Здесь — Туматай, а у нас — Тумалур.

Он вернул бинокль и отполз к каменным ступеням, уходящим вниз крутой спиралью. Я нашел купол с пятном, прикинул расстояние между стенами и первым рядом домов. Задачка… Самое сложное — попасть на крыши первого ряда, а потом, уступ за уступом, можно взобраться аж до самого верха. Если избегать лестниц, которые сейчас кишат воинами и жителями деревень. Осада начнется дня через два, когда подойдут главные силы клана лур. Этой ночью вряд ли на стены выведут много народа, вот я и попытаюсь забраться на них. А там — как получится. Риск неоправданно велик, но терять нечего. Племянник Малура два месяца гостил у дальнего родственника из горских родов на севере, а потом рассказывал, что видел, как садилась большая небесная колесница.

Вот она, вся моя надежда — юнец, которому жениться рано. Мало того, ему и его родне приходится скрывать, что линии кланов у них неподобающе пересекались. Впрочем, я уже знал: на это теперь смотрят сквозь пальцы, потому что не хватает людей. Смотрят на имя. Раз назвался как надо — значит свой. Бедный парень, несладко ему придется, если нас поймают у него дома.

Но кто мне укажет дорогу к кораблю?

Дым от горящей деревни поднимался к небу, распугивая стаи черноклювов, кружащих над долиной. Воины продолжали гнать жителей в сторону города, подбадривая отстающих пиками. Видно было, как один из всадников завертел головой, кого-то высматривая, потом догнал переднюю группу. И тут же другой всадник поднял две пики с привязанными тряпками и принялся размахивать ими.

— Малур, ты понимаешь язык флагов? — спросил я.

Мой спутник одним прыжком оказался рядом со мной и выхватил бинокль. Посмотрел, затем быстро перешел к левому краю, где зубцы сохранились в целости. Я на корточках подобрался к нему.

— Два… глаз… вершина… — читал Малур, а потом опустил бинокль. — Убей их Древние! Нас обнаружили, безволосый, теперь можно не таиться. Наверно, стекла блеснули.

— Черт бы их побрал!

— Не поминай жужина, а то он нас заберет…

Осторожно подняв голову, я увидел, как четыре всадника отделились от отряда, идущего по дороге, огибающей холм, и помчались в нашу сторону. Впрочем, им тут же пришлось сбавить ход, а немного погодя, они и вовсе спешились. К башне поднимались медленным шагом, не торопясь. Деваться нам было некуда, и они уже предвкушали награды за пойманных лазутчиков.

Оружия у нас с собой не было. Серьезного оружия, разумеется. Плохо заточенный тесак, который я отобрал у Кутая во время бегства из дворца, да чахо в руке Малура. И это против трех пик, трех луков и, самое неприятное, одного лучемета, который я успел разглядеть прежде, чем стрелы засвистели над нашими головами.

Ситуация казалась безнадежной. Насколько я знаю тайлурских воинов, они не ринутся, очертя голову, в узкий темный проход, рискуя получить камнем по голове. Сначала будут долго осматриваться, перекроют все пути к бегству, а после долгих споров решат, как нас выкурить из убежища. Я бы мог им предложить, например, самый простой способ — набить сухой травы в пролом, добавить для дыма зеленых прутьев орешника и поджечь, а когда мы станем метаться наверху, то длинной стрелой из крепкого рогового лука нас достанет даже криворукий.

Но зачем мне давать такие советы? Да к тому же Малур вдруг повеселел, сказал, что скакунов они оставили не стреноженными. Значит, вояки неопытные еще, могут погорячиться, и тогда нам повезет, если мы немного поможем своему везению.

Терять было нечего, а в такие минуты голова у меня работает неплохо. Бывал в переделках и покруче. Отобъемся, не впервой.

Понадеявшись на легкую добычу, воины совершили все ошибки, которые только могли сделать. Первый и впрямь сунулся в пролом, а мы, не ожидая такой дурости, растерялись, услышав его шаги и пыхтение на каменных ступенях. Но когда из-за балки показалось острие пики, опасливо дергающееся из стороны в сторону, я попросту схватился за острие и дернул на себя.

Глухой удар шлемом о балку, потом крик и грохот доспехов о каменные ступени заставили нас переглянуться, и в следующий миг мы понеслись вслед за источником шума, перепрыгивая через две, а то и через три ступени.

Если бы вторым шел воин с лучеметом, то за нашу глупость пришлось бы немедленно расплатиться. Однако пока сбитый с ног лучник сидя пытался натянуть тетиву, чахо вылетел из руки Малура и впился в незащищенную прорезь между ключицей и горлом.

Лук взял я, а пику забрал Малур.

Третий оказался чуть умней и не полез в башню. Прислушиваясь, он неосторожно высунулся из-за стены. Справиться с тугой тетивой мне с непривычки удалось не сразу, да и стрелок из меня неважный.

Я целил в голову, а попал в живот. Воин завизжал, попытался сразу выдернуть стрелу, вместо того, чтобы обломать ее, но тут же скорчился и пропал в высокой траве. Судя по стонам, он был еще жив.

Малур нащупал в полумраке шлем одного из воинов, содрал его с головы и швырнул наружу. Три вспышки одна за другой ударили со стороны развалин второй башни.

— Не подходи близко, — сказал я Малуру. — Попробую его достать.

Повесив колчан на плечо, я полез на верхнюю площадку, но чуть не полетел вниз, наступив на небольшой круглый щит. Выругался и тут же почувствовал себя дураком, потому что его хозяин лежал внизу со свернутой шеей и брани в свой адрес услышать не мог. Ему уже не понадобится, а мне пригодится.

Наверху я подполз к арочному мосту, ведущему в никуда, и, придерживая за край, выставил щит наружу. Пошевелил им. Никакой ответной реакции.

Осторожно высунул голову и посмотрел вниз. Четвертый воин оказался самым умным. Он не стал дожидаться, пока у него кончатся заряды, а сверху полетят камни и стрелы. Вот его спина мелькнула в кустах, потом он выбежал на каменистую осыпь и помчался к скакунам, щипавшим траву у подножия холма.

Теперь надо торопиться. Если он вернется с подмогой, то никакие чудеса ловкости и храбрости нас не спасут.

Когда я спустился вниз, то застал Малура за обшариванием поясных карманов. Затем он быстро и ловко принялся стаскивать с мертвецов одежду.

— А тряпки тебе зачем? — поморщился я.

— Это не тряпки, это наш ключ к городским воротам, — ответил он, ухмыляясь.

Мы напялили на себя воинские безрукавки из плотной ткани, обшитой медными бляшками. Я с трудом влез в короткие кожаные штаны. Поножи, налокотники и коленные щитки оставили здесь. Всадник без скакуна вызовет подозрение, объяснил Малур, поэтому лучше стать пешими воинами.

Пока он оттаскивал тела в глубь башни, я глядел по сторонам, высматривая, не появится ли кто на дороге. Над моей головой, шелестя крыльями, пролетели два черноклюва, покружили над зубцами и спикировали вниз, к развалинам второй башни.

Двести лет… Надо же! Память все же начинает сдавать. Что-то я не припоминаю двух башен. В проекте вроде бы предполагалась одна да арочный переход — намек на то, что рядом стояло некое сооружение. «Парность нечетных фантомов» — вот как назывался принцип эстетизации этого ландшафта.

Ну конечно, даже в первом приближении можно сказать: двойные структуры здесь неуместны. Если бы не река, еще, возможно, оставались бы сомнения.

Скорее всего, башня была достроена местными умниками для большего привлечения туристов. Профаны все портят бестолковым энтузиазмом.

Удивленный вскрик Малура прервал мои размышления. Положив стрелу на тетиву, я осторожно приблизился к проходу.

— Что случилось?

— Письмена, письмена! — воскликнул Малур.

Он возник в проходе, воздел руки к небесам и опять исчез в темном проеме. Я еще раз бросил взгляд на дорогу и последовал за ним.

Присев на корточки под ступенями, где были спрятаны тела, он прикасался кончиками пальцев к стене, а затем к своему лбу и вроде бы собирался делать это долго. Его длинные черные волосы, унизанные железными кольцами, почти касались земли. Свет из двух бойниц еле проникал сюда, но, приблизившись, я все же разглядел, чему он поклоняется, и не удержался от невольного смеха.

Малур вскочил и крепко приложился головой к каменной ступени.

— Знаешь ли ты, безволосый чужак, сколь священны эти письмена?! — гневно спросил он, и рука его легла на чахо. — Твой смех позорит тебя!

— Прости мое невежество, — быстро сказал я. — Развей его, поясни, о каких письменах толкуешь?

Ноздри его широко раздувались, но он быстро успокоился.

— Смотри, — показал он на вырезанные в камне буквы, — вот неведомые нашему разумению знаки, оставленные Древней Расой. Счастлив тот, кому они открываются, удача не оставит его… И его спутников, — добавил он, смягчившись.

— Что означают эти знаки? — спросил я, бросив на них короткий взгляд.

— Никто и никогда не сможет их прочесть, — ответил Малур. — Старые люди говорят, что их смысл откроется в последние дни, когда они вернутся, чтобы вершить суд над правыми и неправыми.

— Последние дни, стало быть? Старые люди, говоришь?..

Последние дни выдались для меня весьма насыщенными, и я устал от красивого вранья, которым был пропитан воздух Тайлура. Стоило упомянуть Древнюю Расу, как мелкий торговец мясом начинал говорить языком пророчеств. И Малур туда же!

— Вот это «К», а это «М», — я показал на буквы, заключенные в круг.

— Тебе ведом язык Великих Ушедших? — его губы превратились в тонкую линию.

— Это русский язык, — устало ответил я. — А буквы всего лишь инициалы моего имени, означают «Константин Морозов».

— Русский… — с трудом выговорил Малур. — Он и есть язык Древней Расы?

— Ну, в каком-то смысле…

Было заметно, как мечутся его мысли, пытаясь связать концы с концами.

— Чье имя ты назвал? — спросил он наконец. — Кто он?

— Константин Морозов — мое имя, — терпеливо повторил я.

Эх, было бы много свободного времени, средств и, главное, неограниченных полномочий, как во времена эстетизации… Тогда бы я рискнул, пожалуй, на демонтаж той суеверной чепухи, которую за столетия нагромоздили вокруг хорошо исполненного заказа. Может, начать с Малура? Он казался человеком здравомыслящим, практичным. Его нетрудно будет вразумить.

Как бы не так!

Я был обязан ему своим спасением. Выпрыгнув из дворцового окна, я по крышам спустился к нижнему городу, а потом долго метался по кривым и узким улицам, прислушиваясь к нарастающему шуму погони. Малур наткнулся на меня в тупичке, в котором я очутился, перебравшись через невысокий дувал. Молча втащил меня во внутренний дворик и помог спуститься в подпол, где и сам таился от стражи.

А ночью мы вместе выбрались из города и дня три уходили лесными тропами из владений клана тай, прихватив семейное сокровище — бинокль. Когда же я случайно из ночного разговора у костра выяснил, что племянник, который ходил над нашими головами по скрипучим половицам, знает местонахождение космопорта, то уговорил его повернуть обратно. Кажется, он решил, что я из чужаков, застрявших на Тайлуре еще во времена смешения. Поселения чужаков давно разорены, их потомки либо перебиты, либо одичали на островах.

Мы договорились, что в случае удачи я возьму его с собой на корабль. Малур хотел увидеть далекие миры, о которых еще помнили старики, а там и торговлей с ними при случае заняться.

Сейчас Малур переводил взор с вырезанных в камне букв на меня, потом обратно, теребил кольцо ножа. По тому, как разглаживались или собирались морщины на его лбу, можно было догадаться: он стоит перед тягостным выбором — рухнуть передо мной на колени или убить за святотатство, принеся в жертву во славу Великих.

— Прости неразумного, — сказал он наконец. — Я должен был догадаться. Ты и есть Провозвестник, о котором сказано: «Чужак откроет двери знаний, ибо он не знает корысти, его помыслы чисты, а разум пуст, как у новорожденного». И еще сказано: «Вернется он и отделит зерна истины от плевел лжи».

Сравнение с новорожденным пришлось мне не по вкусу. Но я человек незлобивый.

— Сейчас я тебе все отделю, — пообещал я Малуру. — Так вот, никакой Древней Расы не было, это все создал я, все эти чертовы руины до самого последнего камешка! Знаки на них — мое клеймо.

— Правильно говоришь, — неожиданно согласился Малур. — Если бы не ты, никто бы не узнал о Великих. Забыли неблагодарные потомки, убей их Древние, вот что. А теперь и дети ведают, что безволосым чужаком были отысканы свидетельства о Великих. В наказание за короткую нашу память посланы испытания на Тайлур, а ты послан сюда, чтобы напомнить о свете истины.

— Куда только меня ни посылали… — безнадежно пробормотал я, — но чтоб Провозвестником… Я тебе говорю, не было Древней Расы, это все я придумал, чтобы больше туристов… э-э… то есть праздных зевак сюда приезжало.

— Почему же они не приезжают? — хитро прищурившись, спросил Малур.

Я перешел на родную речь и долго обкладывал Малура, его чертову планету, его соплеменников, впавших в дикость, алчных заказчиков, Корпорацию…

Малур с интересом прислушивался к звукам незнакомых слов.

— Язык Великих похож на говор чужаков-островитян, — заметил он. — Все сходится. Чужаку было дано вернуть утраченное. Вот тебе Древние и открылись в те незапамятные времена. Наградой послужило, я думаю, твое долголетие. Теперь я твой спутник и помощник. Глядишь, и мне перепадет от щедрот Великих.

— Перепадет, — пообещал я.

Что мне оставалось делать, если культурный разлом уже сделал свое дело? Любое мое слово будет истолковано вкривь и вкось. Чем дольше я буду разубеждать их, тем больше они укрепятся в своей вере.

Может, оно к лучшему. Мне бы только убраться отсюда живым, а там пусть хоть младенцев в жертву приносят, если мозгов не осталось.

— Я помогу тебе, — сказал Малур. — Были у меня кривые мысли уйти одному, бросить тебя. С племянником мы и сами добрались бы до корабля, а ты обуза. Но сделать так — значит, навлечь немилость Древних.

Он приложил пальцы к вискам в знак искренности. Ну и на том спасибо. Присмотревшись к буквам, я обнаружил, что они не стерлись со временем, а даже как-то стали четче, глубже. Наверно, их обновляли. Приходили сюда поклоняться таинственным знакам и обновляли. Меня разобрал нервный смех, но я тут же оборвал его, потому что Малур, вытащив за ноги тело одного из воинов, ловким движением срезал кожу с его головы вместе с волосами.

С трудом подавив рвотный рефлекс, я тупо уставился на Малура, глядя, как пучком травы он протирает кожу. Медные кольца, вплетенные в длинные волосы мертвеца, тихо позвякивали, стукаясь друг о друга.

— Теперь ты сможешь ходить по городу незамеченным, — сказал он, довольно оглядывая скальп. — Безволосому и шлем не поможет.

— А… а ты как пройдешь? — с трудом выдавил я из себя.

— Бедному торговцу никто не поможет, кроме самого себя, — ответил Малур, хлопнув по поясу. — Не оставлять же кольца врагов червям и змеям?

К утру мы добрались до верхних пещер. Успели, как вскоре выяснилось, своевременно. Только лишь солнце высветило далекую башню на холме, чтоб ее черти развалили, как у городских стен заревели трубы. А потом и дробный рокот походных барабанов возвестил о том, что армия клана лур осадила город.

Веревочные лестницы быстро втянули наверх и сложили на широком уступе. Отсюда, как на планшете, был виден весь город. Можно пройтись взглядом по улочкам, переулкам и небольшим площадям с колодцами под навесами-беседками… Что творилось за стенами, разглядеть не удавалось. Виднелись лишь отряды всадников, рассыпающиеся по долине, изредка в разных местах я замечал фиолетовые вспышки ручных лучеметов.

Все-таки есть и положительная сторона в том, что прогресс немного притормозил на Тайлуре. Один хороший горный проходчик за несколько минут снес бы полгорода в мелкую пыль. Очень надеюсь, что серьезную технику успели вывезти до того, как здесь все пошло вразнос.

Малур и племянник о чем-то шептались, присев за ближайшей кучей камней. Рядом с камнями стояли ряды глиняных горшков, от которых исходил приятный запах цветочного масла. Понятно. Если полезут, есть чем отбиться. Но кто полезет по отвесной скале, с уступа на уступ, даже если найдутся двадцатиметровые лестницы?

Видимо, по этой причине воинов здесь было немного, да и то почти все либо увечные, либо с густой сединой в волосах, заплетенных в косицы. Они помогали женщинам, детям и старикам карабкаться по узкой тропинке, вырубленной в скале. Тропинка вела ко второму выступу. Там находились входы в пещеры, которые пронизывали всю гору и, как я надеялся, могли вывести нас далеко за пределы города, по другую сторону горного массива.

Малур подошел ко мне, а за ним племянник, который почему-то боялся поднять голову.

— Тумалур говорит, что выходы по ту сторону гор засыпали еще в прошлые паводки. Так приказал Хранитель Знамен. Боялись лазутчиков.

— А раньше он не мог сказать? — сердито спросил я.

— Молодой еще, — снисходительно свел пальцы Малур. — Его не спрашивают, он рта не раскрывает. Сказано ведь: воду — младшему, слово — старшему.

— Как же мы отсюда выберемся, старший и младший?

— Древние не дадут пропасть. Выведут Провозвестника и его спутников из любого ущелья зла, — убежденно сказал Малур, еле заметным движением бровей выражая удивление моему тугодумию.

— Может, остался хоть один выход, тайный, на всякий случай?

— Будем искать. Все равно надо идти к пещерам. Если не найдем проход, хоть дождемся конца осады.

— Это сколько же придется ждать? — я немного помнил тайлур-ские истории о войнах, невероятных подвигах и подобающей любому захудалому мирку героической чепухе. — Год, два года? Или еще дольше?

— К вечеру все кончится, — уверенно ответил Малур. — Видишь, сюда еды не взяли и даже скот не подняли. Стало быть, если до вечера наши не войдут в город, трусливые тай выведут все свои жалкие силы для решающей битвы. А Древние несомненно отдадут победу достойным.

Я заметил, что юный Тумалур слушал дядины речи без восторга. Таким, как он, полукровкам было все равно, кто победит. Да, наверно, и любому жителю тоже, будь он лур или тай со всеми своими коленами, вместе взятыми. Главное, успеть вовремя заплести в волосы правильные кольца.

Когда мы, уставшие и голодные, ввалились ночью в дом Тумалура, там никто не спал. Бодрствовала его мать, младшая сестра и две старые служанки, решая, пора ли доставать железные кольца, чтобы они лежали под рукой, или еще рано. Наше появление их явно удивило, но виду они не подали. А сестра Тумалура, девочка с колтуном в волосах, обрадовалась, что бинокль вернулся домой. Она вцепилась крохотными, но очень сильными ручонками в его пятнистый корпус. Малуру пришлось долго смешить ее тенями на стене от причудливо сложенных пальцев, пока она не согласилась отдать бинокль. Матери же Тумалура очень не понравилось, что мы уводим единственного мужчину в доме. Но Тумалур, узнав от дяди, кем является смешной чужак с короткими волосами цвета сухой травы, без лишних слов быстро собрался.

Наскоро перекусив, мы темными улицами спустились к городским воротам, чтобы утром выбраться из города. Но опоздали. Уже был слышен далекий гул сотен тысяч голосов, скрип тяжело груженых обозов, а потому ворота наглухо перекрыли шипастыми решетками и зажгли огромные факелы из пальмовых стволов.

Даже если перебраться через стену, неглубокий ров переплыть не удастся. Многочисленная стража у решетки и воины на стенах смотрят во все глаза. Стрела в спине или удар луча — и останется тайной, кто поплыл вверх животом к водосбросу.

Малик долго рассматривал в семейную реликвию верхнюю кромку стены и надвратные укрепления, а потом сказал, что надо идти к пещерам. Вот тогда Тумалур качнул головой и открыл было рот, но дядя строго велел ему помалкивать. А тут еще к нам стали присматриваться. Чей-то голос со стены окликнул прикорнувших у жаровни с углями стражников. Трое из них, кряхтя, поднялись и побрели в нашу сторону. Мы не стали их дожидаться и без лишних слов исчезли в ближайшем переулке.

Всю ночь мы блуждали по городу, то прячась от больших отрядов стражников, то пристраиваясь к растерянным беженцам, не знающим, где разместили их земляков и куда им самим идти. Вернуться опять в подпол никто не сообразил. Чужие волосы на моей голове сбились набок; вываливаясь из-под шлема, они лезли мне в глаза, а укрепить их как следует рука не поднималась, настолько было противно. Ближе к рассвету мы наконец оказались недалеко от пещер.

Толпа, собравшаяся у восточного конца города, быстро таяла. В мутном свете масляных фонарей по лестницам из досок и веревок карабкались по отвесному склону женщины с маленькими детьми, привязанными к спинам. У детей постарше маленькие узлы были перекинуты через плечо, а старики тащили тюки побольше. Нас приняли за воинов и велели придерживать концы веревок. А потом и мы оказались на нижнем уступе, откуда начали переправлять людей выше.

Тут и солнце взошло.

— Ты уверен, что к вечеру осада закончится? — спросил я Малура.

— Пусть убьют меня Древние, если нам придется здесь ночевать!

— Да-а… но поспать все же не помешало бы… — мой зевок навеял сонливость на Тумалура.

— Вы, там, хватит зубами клацать, — крикнул старый воин, замыкающий шествие по узкой тропе. — Идите наверх котлы чистить. Успеете отоспаться, пока за вас другие сражаются.

— Это ты, что ли, сражаешься, тайская тухлятина? — еле слышно пробормотал Малур и побрел к мосткам, ведущим к тропе.

Сладко спалось на ворохе полусгнивших тряпок, лежащих здесь еще со времен, наверно, прошлой осады. Ни крики младенцев, ни беготня детей постарше, ни мерный рокот разговора десятков или сотен людей не могли меня разбудить. Далеко за полдень в наш закуток вползли пряные запахи мясной похлебки, пронизанные смолистым дымком костров. Тумалур, не просыпаясь, шумно засопел, стал ворочаться, случайно задел локтем дядю и прервал его чуткий сон. Резко вскочив, Малур уронил шлем, лежащий у него на груди, а тот, в свою очередь, покатившись по каменному полу, стукнул меня по носу.

Умыться здесь было нечем. Малур растолкал племянника и велел раздобыть еды, а заодно узнать, что творится внизу.

Вскоре Тумалур вернулся, принеся воды в глиняной плошке. Виноватым шепотом сказал, что от котлов его отогнали. Здесь одни знатные семьи, при них слуги злые, обычаев гостеприимства не соблюдают. Пришлось ополовинить свои скудные припасы, съев по черствой лепешке.

Пещеры над городом представляли собой большие залы, где естественные, а где и вырубленные поколениями горожан за долгие века междоусобиц. Залы соединялись узкими проходами с нишами. Воины, засев в нишах, могли сдержать напор любого врага. Но сейчас ниши пустовали, либо же в них хранились вязанки дров и связки факелов. Одни стражники и воины сидели вместе со всеми у костров, другие, как вскоре выяснилось, ждали снаружи, чем кончится осада.

Запах еды щекотал ноздри, слабое журчание воды в канавке, идущей сквозь анфиладу залов, было еле слышно из-за шума и чавканья.

Чистая, холодная и необычайно вкусная вода выбивалась из недр и доходила до края пещеры изрядно замутненной, с мусором и объедками, которые бросали в нее беженцы. Мы пошли вдоль канавки в глубь горы — и залов через двадцать уперлись в забитую камнями и землей нишу. Воздухом оттуда не тянуло — значит основательно завалили, на совесть.

По пути назад, когда мы уже были в населенных залах, я обратил внимание на то, что в некоторых местах стены изрыты большими гротами. Их обитатели, судя по натянутым веревкам и тряпкам, что висели на них, скрывались от посторонних взглядов. Малур пошептался немного с одноруким стражником, караулившим ближайший от нас грот, и сообщил, что там семьи людей из дворца. Может, даже жены и дети Хранителя Знамен.

Недалеко от входа в пещеру мы нашли пустой грот. Заглянули в него и обнаружили проход, ведущий во тьму.

Запалив еще один факел, Малур осторожно сделал несколько шагов вглубь и вскоре скрылся за поворотом. Юный Тумалур сунулся было за ним, потом отпрянул в сторону, учтиво пропуская меня вперед.

Локти касались стен, сзади потрескивал факел Тумалура, а впереди мелькали отблески огня, внушая надежду, что этот ход, плавно заворачивающий в толщу горы, может вывести нас к перевалу. Оттуда, судя по рассказу юноши, можно горными тропами спуститься к северному тракту, и даже если не будет торговых караванов, то пешим ходом дней за тридцать можно добраться до котловины. А там…

В потрескивание факелов вплелся другой звук, он становился все громче, и вскоре можно было понять отдельные слова, сопровождаемые женским смехом. Пройдя несколько шагов я, вслед за Малуром, протиснулся сквозь узкую щель и оказался в большом гроте, отгороженном от пещеры драными занавесями. Там на кошмах сидели вокруг булькающего котелка несколько женщин и громко смеялись. Завидев нас, они замолчали. Одна из женщин подняла масляную плошку над головой, окинула взглядом наши куртки и шлемы, а потом сказала:

— Воинам сюда без спроса заходить не следует. Здесь отдыхают женщины Хранителя Знамен. Идите служить ему и не беспокойтесь, у нас надежная стража.

Ее мелодичный голос показался знакомым, а фигура тем более… Не она ли распевала песню о сладкоголосой птице и цветке со множеством лепестков, при этом скидывая с себя в такт песне кисейные покрывала лепесток за лепестком? Цветочек!

Но радость нечаянной встречи тут же была испорчена другим голосом, не столь мелодичным, хотя слова звучали на родном языке.

— Я знала, я всегда знала, что от этого старого паука мне не избавиться!

— На корабле ты не называла меня пауком, Зинаида, — ответил я.

— И если хочешь вернуться домой, придержи свой язык.

— Домой? — взвизгнула она. — После того, что ты со мной сделал?

Нервы у нее явно были не в порядке. Ей многое пришлось перенести. Работаешь горничной тихо-спокойно, вдруг раз-два, и ты уже в гареме мелкого князька на полудикой планете. Ну, не повезло. Зачем же на других свою злость вымещать?!

— Тише, тише, — я попробовал успокоить ее. — Сейчас мы уйдем отсюда, и все будет хорошо.

Наступила тишина. Зина стояла передо мной, уперев руки в бока. Женщины, сидевшие у костра, с интересом разглядывали эту неэстетичную картину, Малур настороженно прислушивался у занавеси, не идет ли к нам стража, а племянник его так и остался в проходе, не решаясь выйти. Лица у всех были серьезные, насупленные, лишь Цветочек мне улыбалась; в какой-то миг я даже подумал: а не взять ли ее с собой вместо вздорной и скандалезной Зинаиды. Она меня утомила сверх меры еще по дороге сюда, а теперь взрывные смены настроения бывшей горничной обещали нескучное путешествие домой. Но я уже устал от приключений. Когда все дела сделаны, долги возвращены, что может быть лучше покоя. Сидеть в кресле на веранде в своем поместье, потягивать домашнее пиво, созерцать ухоженные сады. Вот оно — счастье!

К сожалению, приключения не близились к счастливому концу…

Лучше бы она молчала. Потому что, начав говорить, Зина уже не могла остановиться. Ее ругань в мой адрес становилась все громче, обвинения все абсурднее, она мешала слова и языки. Стражники могли услышать, да и Малуру, судя по выражению лица, все меньше и меньше нравилось такое неуважительное отношение. Зина вела себя неподобающим образом, здесь такое позволяют себе разве что дурные женщины.

— Не смей так разговаривать с Провозвестником, дерзкая наложница! — угрожающе прошептал он.

— Да ты знаешь, кто я такая?! — взъярилась Зина. — Вот скажу Хранителю, он тебя научит, как его женщину полагается титуловать!

И с этими словами она залепила пощечину Малуру.

За тот небольшой срок, что провела здесь, Зина оказалась на самой вершине, которой могла достичь на Тайлуре. Но какое бы место она ни занимала, толку от этого было мало, а прав еще меньше. Даже самый ничтожный слуга считался человеком, тогда как женщина всего лишь половинкой своего господина.

О чем не преминул напомнить ей Малур, вернув пощечину двумя крепкими оплеухами.

— Стража! — крикнула взбешенная женщина изо всех сил. — Стра…

Но тут Малур заткнул ей рот кулаком. Удар был настолько силен, что отбросил Зину к стене. К сожалению, он опоздал.

Занавески отлетели в сторону, два стражника с пиками наперевес бросились на нас. Один из них споткнулся о тяжело звякнувший узел и полетел головой прямо в костер. Второй был хоть и стар, но проворен. Он чуть не воткнул пику мне в живот. Но Малур успел отбить удар факелом, а потом пнул его в колено. Стражник охнул и упал. Последняя картина — Зинаида, подвывая, выплевывает зубы на камни. С тех пор я ее не видел. Признаться, и не сожалел об этом. Довелось мне встречать склочных баб и похуже, но беда от них всегда одна и та же. Лучше держаться подальше. Стыдно признаться, но в какой-то миг я даже тихо порадовался, что на этой планете нет и еще очень долго не будет дантистов. Впрочем, если она правильно усвоила полученный урок, то и беззубому рту найдется достойное применение.

Малур выскочил в большой зал и, не торопясь, чтобы не привлекать внимания, пошел к выходу из пещеры. Пару раз я обернулся, высматривая юного Тумалура, а потом его спина вдруг замаячила перед нами. Раньше всех почувствовав неладное, он полез обратно и опередил меня шагов на десять.

Сидящие в зале с любопытством поглядывали в нашу сторону, но никто не делал попытки задержать или хотя бы поинтересоваться причиной криков и брани. Но вот из грота выскочил стражник в дымящейся куртке, крикнул что-то, эхом отозвались воины, и тогда мы побежали к светлому пятну выхода, перепрыгивая через спящих.

У тропинки, ведущей ко второму уступу, стражи не оказалось. Кажется, начинает везти, подумал я, выбегая на тропинку. Везло и дальше, мы чудом не разбили головы, кувыркаясь на неровно вырубленных ступенях в самых крутых местах. А когда мы скатились один за другим вниз, я увидел, что везение кончилось, практически не начавшись — широкая площадка уступа кишела воинами.

— Провозвестник не должен попасть в лапы поганых тай, — сказал, тяжело дыша, Малур. — Лучше всем нам прыгнуть, взявшись за руки, вниз, чем опозорить Древних.

— Это еще зачем? — удивился я.

— Не надо прыгать, дядя, — вмешался в разговор Тумалур. — Это не воины тай, приглядись к знаменам.

— Да как ты смеешь без разрешения голос подавать… — начал было Малур, но тут сказанное племянником дошло до него, он поперхнулся, посмотрел на цветные тряпки, свисающие с копий, а потом радостно сорвал с себя шлем и подбросил его в воздух.

Я увидел, как стражники торопливо расплетают косицы, выдирая из немытых сальных волос медные кольца. Однако несколько стражников и все воины, судя по угрюмому виду и наставленным на них лучеметам, решили не сдаваться.

Не в меру ретивый воин-лур чуть не зарубил Малура, но тот успел показать ему железные кольца, а потом что-то шепнул начальнику отряда, показывая в мою сторону. Тем временем я с удовольствием стянул со своей головы чужие волосы и позволил ветерку остудить вспотевший затылок. Пики опустились, а лучники перестали целиться в меня. Кажется, пронесло.

Вместе со мной на втором потоке учился корпорант, имя которого в памяти не удержалось. Запомнился только его спор с исправителем Гофером во время тактических занятий. Невысокий, щуплый корпорант отстаивал модную в те годы концепцию структурного замыкания. Гофер легко и непринужденно исправил его ошибки, показав, что замыкание ландшафта и артефактов в нулевой экологический цикл ведет к застою, а потом и вырождению. Я не очень внимательно прислушивался к диспуту, посвященному эстетизации промышленных объектов, поскольку уже тогда специализировался в другом направлении и немного обижался, когда меня звали гробовщиком. Но выкрик корпоранта «повторение событий неизбежно; замкнутый круг — это путь к совершенству» я запомнил в силу его полнейшей бессмысленности.

Окажись он сейчас рядом со мной, нашлось бы о чем поговорить. Круг замкнулся, события неудержимо начали повторяться, но что касается совершенства… Нет, и еще раз нет!

Я сидел в кресле, в котором весьма удобно располагался дней восемь — десять назад. Убранство комнаты во дворце Хранителя Знамен было прежним. Портьеры те же самые. Даже ваза, которую я разбил о голову Кутая во время побега, стояла на месте, аккуратно склеенная из множества осколков. Правда, здесь появилось еще одно кресло, и в нем устроился Хранитель Знамен.

И только Хранитель был другой.

Мы сидели друг напротив друга. Разговор велся вполголоса, к великой досаде свиты, среди которой я успел заметить пару знакомых лиц, но уже с другими кольцами.

— Ты не будешь испытывать нужды ни в чем, — говорил Хранитель. — Провозвестник в моем шатре… то есть уже во дворце… — знак милости Древних. Для старейшин этого будет достаточно, чтобы принудить непокорных к смирению.

— Твоему… э-э… предшественнику я не очень-то помог.

— Мне известны обстоятельства. Он стеснил твою свободу, и Древние покарали его. Я же выполню любое твое пожелание.

— То есть ты отпустишь меня?

— Мало того, я дам людей и скакунов, чтобы ты беспрепятственно добрался до корабля.

Так-так, Малур выложил ему все мои планы. Или племянник? Какая теперь, к черту, разница!

— И ничего не потребуешь взамен? — осторожно спросил я.

— Все, что мне было нужно, я уже получил, — ответил Хранитель, поднимая к вискам оба указательных пальца в знак искренности. — Война окончена, спор между тай и лур завершился победой правых. Я принес народам вечный мир. И к тому же я должен вернуть тебе долг.

Мое непонимание отразилось, наверно, на лице, потому что он вздохнул и пояснил, что имел в виду:

— Это я подал старейшинам мысль пригласить тебя. Следовало незамедлительно покончить с войной, и твое слово о Древних могло стать решающим. Но коварные тай нарушили соглашение, убили моих людей и хотели воспользоваться твоим именем. А ведь мои верные слуги добыли корабль, научились управлять им, нашли помощников… Тай сорвали плод моих трудов. Не сомневаюсь, что вероломные собирались посягнуть на твою жизнь…

— A-а, так вот кто меня похитил? — я даже привстал с места, но слабый скрип двери напомнил, что охрана начеку. — Значит, это тебя я должен благодарить за похищение?

— Ты ничего не должен, а я — твой должник, — сурово отрезал Хранитель. — Жалок удел того, кто не отдает долги.

— Слова твои драгоценны, а поступки достойны благородного мужа, — произнес я традиционную формулу благодарности. — Ты несешь мир, покой и благоденствие своему народу, — добавил я от себя.

Я лицемерил. Дикий мир, дикие нравы… Нет ничего благородного в примитивной борьбе за жизнь, власть, наложницу… то есть женщину. Еще вчера в городе шла резня. Воины, вчерашние кочевники, опьяненные победой, слонялись по улицам, врывались в дома, и горе тому, кто не успел сменить кольца. Самое омерзительное, что соседи убивали друг друга из-за цвета колец, хотя еще вчера они, возможно, доверительно шептались у дувалов о том, где и за сколько можно приобрести железные наборы.

А кошмарная сцена на уступе…

Нас не тронули, наоборот, меня под руки, в знак уважения, подвели к начальнику. Тот внимательно оглядел меня, затем медленно и с явной неохотой протянул рукоятью вперед свой тесак, но тут, к его великому облегчению, внизу запели трубы. Все забегали, засуетились, пленным сноровисто опутали руки и ноги веревками и уложили в ряд, один к одному.

По лестницам поднялись еще воины, а вслед за ними показался облаченный в расшитый серебряными звездами бурнус предводитель клана лур.

«Хранитель Знамен, Хранитель Знамен!..» — нестройно закричали воины, и предводитель торжественным шагом прошелся по телам пленных.

Сойдя с этой живой дорожки, Хранитель указал пальцем на самого замухрыстого стражника. Его тут же развязали и поставили на ноги. Хранитель о чем-то спросил пленного. Тот гордо поднял голову и плюнул ему в лицо.

Хранитель молча утер подбородок и отвернулся.

Начальник подбежал к краю обрыва и, держась за крепко вбитый железный штырь, к которому была привязана одна из лестниц, крикнул вниз, чтобы принимали подарки.

Крики и свист послышались в ответ.

Пленного схватили за руки и за ноги и подтащили к краю. Он начал кричать, как только с дружным «хей-хо» его принялись раскачивать четверо дюжих воинов. На четвертом «хо» он взмыл над обрывом, нелепо растопырив руки и ноги, но тут же замолчал. Мне на какой-то безумный миг показалось, что он превратился в орбитальный буй, утыканный направленными антеннами. Мертвый стражник летел вниз, но снизу с молодецкими криками воины продолжали всаживать в него стрелу за стрелой.

С того места, где я стоял, разглядеть, в каком виде он долетел до земли, было невозможно. Да я и не хотел видеть.

На второго стражника, наверно, стрел уже не хватило, его пытались спалить в воздухе из лучеметов. Но, судя по его долгому крику, стрелки попались неважные.

Остальным просто перерезали глотки.

— Можешь взять с собой любую из женщин или наложниц, — сказал Хранитель.

— Цветы твоего сада увянут на пыльной дороге, — надеюсь, мой учтивый отказ в лучших тайлурских традициях его не обидел.

— Что же, мне приятно будет вспоминать тебя, обоняя твой великодушный дар, — он казался весьма довольным. — Твоя наложница, которую нагло забрал себе ныне поверженный в прах, забавляет меня своим норовом.

Стоило большого труда удержаться от смеха. Зинка не пропадет, она при любой власти придется ко двору. Но тут мне стало немного не по себе — а ведь живым она меня не отпустит. Яд, удар в спину, стрела из зарослей…

— Итак, могу ли я отбыть к своему дому?

— Так быстро? — удивился Хранитель. — А пиры, охота, иные забавы? Впрочем, ты можешь отбыть в любое время. Хоть завтра.

За день она не успеет мне нагадить, подумал я. К тому же пока разберутся с гаремом, пока старые и новые слуги найдут общий язык…

— Тогда, с твоего позволения, завтра мы расстанемся для грядущих встреч.

— Воистину так, — согласился он. — Да оберегут тебя Древние на твоем пути. Мои люди поведут тебя к кораблю самой короткой дорогой.

Я не смог сдержать кривой улыбки. Скоро при упоминании Древних у меня просто начнется рвота.

— Тебе неприятны мои слова? — Хранитель впился в меня суровым взглядом. — Каждый раз при упоминании Древних ты морщишь лоб. Поделись своей ношей, и тебе станет легче идти. Какую из тайн Древних ты открыл, и чем она тебя ужасает?

Слова Хранителя звучали мягко, но я чувствовал — одно неверное слово, и все его обещания превратятся в пыль. Что, если Малур рассказал о моих насмешках над старыми преданиями? Судя по всему, Хранитель не был глупцом, ему могло хватить и малого намека, чтобы сделать выводы. Кроме того, он имеет представление о кораблях или, по крайней мере, знает, для чего они нужны. Придется рискнуть.

— Самая страшная тайна Древних… — я набрал воздуха и тихим шепотом завершил: — Тайна Древних в том, что их никогда не было.

Он молча смотрел на меня, ожидая продолжения.

— Древние — это вымысел, придуманная история. Их не существовало.

— Я знаю.

— Они никогда не… что? Что ты сказал?

— Я знаю, — спокойно повторил Хранитель. — Записи Капатая хорошо сохранились, твои деяния описаны там в малейших подробностях.

— Но… как же… но… — сказать, что я был растерян, значит польстить мне. — Так какого же черта… — чуть не заорал я, и в тот же миг дверь распахнулась и на меня уставились стволы лучеметов.

Коротким взмахом ладони Хранитель отослал воинов.

— Не поминай жужина, и он не придет. Твои побуждения были искренни, ты желал добра нашему миру, хотел его обогатить, — сказал Хранитель. — Нет твоей вины в том, что все пошло кривыми путями.

— Не понимаю… — пробормотал я. — Так, значит, и тот, другой Хранитель все знал.

— Знали многие, но ведь неважно, где истина, а где вымысел, если народы идут за тобой. Если бы ты благословил лур именем Великих — небывалая радость придала бы сил в сражении. А скажи ты, что тай — истинные наследники Древних, и мои люди ринутся в бой, чтобы опровергнуть столь гнусную ложь.

— Но ведь я мог сказать правду.

— Хей-хо, — смеясь, воскликнул Хранитель. — Старейшины знают, что лучший способ открыть истину — это опровергать ее. Тайное знание обязывает тебя лгать во имя высших интересов. Хочешь, призову мудрецов, и они изложат тебе еще одиннадцать причин, которые вынуждают тебя объявлять Древних несуществующими?

— Ловко придумано.

— Разве это мы придумали? — смех Хранителя оборвался. — Кто замутил чистые воды источников? Тысячи и тысячи праздных гостей бродили по нашим городам и селениями, тысячи и тысячи людей бросали свои ремесла, покидали свои стада в поисках легкого заработка, прислуживая чужакам. Основа жизни прогнила, иначе так легко наш мир не удалось бы превратить в зрелище для бездельников. Мои предки были хитры, их научили лукавить. Они умели слагать песни, взамен их научили придумывать глупые побасенки. Им хватало ухоженных домов и зеленых пастбищ, а кто-то открыл им бездонность неба и ничтожность мира. Ты построил новый храм на месте старого, и туда потянулись праздные чужаки, осквернив запретный остров. Мы жили просто, но не устояли перед богатством. И долгие годы войны — расплата за жирное довольство. У нас была хоть какая-то, но история. Потом и ее не стало.

Да, все повторяется. Такие речи приходилось мне слышать в далекие годы, когда я, молодой и веселый, приступил к облагораживанию Тайлура. Старики ворчали, грозили карой за нарушение обычаев, но молодые и веселые жители планеты жаждали перемен. Это сейчас

Хранителю легко идеализировать прежние времена. А рассказать ему о дикости, что царила до прихода «Астрогида» и Корпорации? Впрочем, с чего начали, тем и завершили, круг замкнулся. Может, прав он, шевельнулось в душе сомнение. Наверно, по молодости лет я немного погорячился…

— Мне слышна горечь в твоих словах, — осторожно сказал я. — Но все ли было плохо в содеянном?

— В моих словах нет упрека, — ответил Хранитель. — А горечь… Что ж, горечь есть. Когда-то мой род был славен обильными стадами, могучими воинами и отважными торговцами. Потом годы смешения разбили мощный поток на скудные ручьи, и ко дню моего рождения лишь несколько нищих семей помнили о былом величии. Жалкими попрошайками стали внуки гордых воинов. В юные годы я зарабатывал продажей амулетов горожанам. Их делали из обожженной глины мои братья по образцу родового сокровища, наследия Древних.

С этими словами он выпростал из-под бурнуса кожаный шнурок, на котором висел потемневший от времени стальной диск с мелкими сквозными прорезями, похожими на письмена. Такие диски я закапывал вместе с другими «свидетельствами» везде, где проводил эстетизацию.

— Я знаю цену этой железке, — его пальцы сомкнулись вокруг диска. — Но она мне дорога, потому что хранит память о годах унижения, о годах скитаний, о муках, которые мне пришлось испытать, прежде чем я достиг высот, уготованных мне, хей-хо, Древними…

Мне не понравился его смех.

 

Глава четвертая

Дорога на север тянулась вдоль побережья. Места здесь были пустынные, скудная растительность лишь редкими пятнами украшала каменистые холмы. Короткая дорога, обещанная Хранителем, растянулась почти на четыре дня. И это при том, что мы имели запасных скакунов и могли идти быстрым ходом, останавливаясь лишь для ночлега. Дневные привалы были короткими, их хватало лишь на то, чтобы перекусить, справить нужду и сменить уставшего скакуна на свежего.

Временами попадались длинные, тянувшиеся до самых холмов песчаные языки, в которых вязли задние лапы скакунов. Приходилось спешиваться, перекладывать седельные сумки с едой и оружием на себя и брести по сверкающему мириадами искр белому песку, ведя за собой тяжело хрипящих животных.

Четверых моих спутников не приходилось подгонять. Их звали Сабалур, Кудолур, Каразалур и Гуржи. Последний был из маленького племени северных горцев, примкнувших к клану лур. Казалось, они больше моего спешат добраться до корабля. Ранним утром мы выехали к невысокой гряде, за которой находилась тайная котловина с кораблем. Очертания гор мне показались знакомыми, кажется, именно в этих местах я сооружал из металлолома руины Древних. Но я больше присматривался к спутникам, их радостные лица насторожили меня. В который раз я пожалел, что Малур и его племянник остались в городе.

Мы расстались как-то бестолково. Он проводил меня до ворот, и я был уверен, что Тумалур ожидает нас на дороге, чтобы примкнуть к небольшому отряду. Но тут Малур вдруг сказал, что передумал лететь со мной, да и племяннику запретил. Торговля — дело хорошее, но боязно ему без знающего спутника с незнакомым товаром возиться, ну а мне ведь недосуг будет его вразумлять. Молодым же и вовсе ни к чему шляться по чужим краям, пока дома еще не все дела переделаны.

На том и распрощались.

Возможно, я попытался бы уговорить Малура, но тогда мне и впрямь было не до него. Хоть и говорил с ним спокойно, а перечень всех благ, которых я ему желал, был длинным, единственное, что хотелось — это немедленно вскочить в седло, стегануть коротким хлыстом меж спиленных рогов скакуна и умчаться как можно дальше от города.

Последний разговор с Хранителем нагнал на меня такой ужас, что еще немного, и я поверил бы в проклятие Древних, в черта лысого и во что угодно…

Хранитель сдержал слово. Он дал мне лучших, по его словам, воинов, каждый из которых справится с десятком простых стражников, которые якобы охраняют корабль. На прощание он предложил мне войти в сокровищницу и выбрать подарок на память. Сначала я решил, что он предлагает мне взять с собой одну из наложниц. Шальная мысль о Цветочке чуть не соблазнила меня, но я вовремя прикусил язык. И, как вскоре выяснилось, правильно сделал.

Мы прошли через множество комнат, спускались и поднимались по выбеленным лестницам, так что следы наших ног оставались темными пятнами. Наконец вошли в потайную комнату, которая и впрямь оказалась сокровищницей тай, куда сложили и достояние клана лур.

Он показал мне шкатулки, набитые разноцветными прозрачными камнями, золотые и серебряные кувшины, рулоны ковров, мешки с корой мускатника, запах которого был настолько плотен, что, казалось, его можно потрогать. В углу, отгороженном ширмой, хранилось драгоценное оружие. Наградные луки, оплетенные золотой проволокой, ножны для тесаков, обшитые жемчужной тканью, чеканы, а среди этого добра возвышалось на треноге главное сокровище — тяжелый станковый лучемет. Я невольно улыбнулся привету с родины. Правда, у доброго старого MJTK из казенной части вместо инжектора выпирало матовое донышко бутылки из-под пасторианского пива, но для военных парадов и демонстрации мощи сойдет. А потом я перестал улыбаться.

Хранитель открыл кожаный сундук и достал оттуда большой керамический стакан, накрытый керамической же крышкой, прижатой четырьмя когтистыми захватами.

Мое внимание привлек синеватый отблеск керамики. Странно, как это удалось обжечь ее так, чтобы образовалась правильная ячеистая структура, похожая на соты. Да это и не керамика вовсе, сообразил я, а карботитан. Я помнил из школьного курса оружейного дела, что в плазменных печах его напыляют тончайшим слоем на внутреннюю поверхность стволов, начиная с ручного лучемета и кончая бортовым дезинтегратором. Получить деталь крупнее пылинки не удается до сих пор. Рассыпается из-за внутренних напряжений или по какой-то иной причине. Крайне редко попадаются карботитановые обломки доисходных времен. Исследовательские центры в надежде восстановить утерянную технологию готовы отдать и отдают за них столько, сколько запросишь. Пока безрезультатно. Вот этот образец стоит, наверно, больше, чем я заработал за всю жизнь, а заработал я немало.

Заметив мой интерес к сосуду, Хранитель испытующе посмотрел на меня, перевел взгляд на «стакан», потом спросил:

— Что это за вещь?

— Старинный предмет, — ни секунды не колеблясь, ответил я. — Очень дорогая вещь, тайна ее изготовления утеряна.

— Реликвия Древних? — сарказм Хранителя не знал границ, он просто упивался моей растерянностью.

— Ну, в каком-то смысле… Только это были настоящие, те, что жили до Исхода.

— И все же где-то в бескрайнем мире в незапамятные времена жили Древние, — сказал задумчиво Хранитель. — Настоящие Древние. Может, и впрямь их воля привела тебя на Тайлур?

— Не знаю, — я не мог оторвать глаз от «стакана», поверхность которого переливалась синими и пурпурными бликами в свете масляных плошек. — Пути Древних неведомы потомкам.

— Очень дорогая вещь?

— Бесценная, — выдавил я из себя.

— Она твоя.

— Я… я не могу взять. Щедрость твоя превосходит…

Взмах ладони Хранителя означал, что учтивость моя замечена, но дальнейший обмен ритуальными фразами неуместен.

— Теперь я ничего тебе не должен, — сказал Хранитель, вручая мне «стакан».

Артефакт оказался весьма увесистым. Я прикинул, сколько можно за него получить, если благополучно унести отсюда ноги, и повеселел. И впрямь, хоть и не было Древних, но их стоило придумать ради вот такого роскошного дара.

— Там были знаки, похожие на те, что оставили Великие, — заметил Хранитель, когда мы поднялись наверх.

— Здесь нет знаков, — я повертел в руках стакан, тщетно пытаясь откинуть захваты.

— Позволь…

Он взял у меня сосуд, ловко подцепил длинными пальцами все четыре захвата и одновременно потянул их наверх. Захваты отошли в сторону, крышка освободилась. Я осторожно взял ее — толстый кружок, залитый изнутри упругим на ощупь герметиком — и положил в карман.

Хранитель перевернул «стакан», и на его ладонь выполз прозрачный цилиндр из зеленоватого прозрачного материала. На торце вытравлены цифры и буквы. На ощупь цилиндр казался стеклянным. Числа, разделенные точками и полосами, напоминали маркировку заводской продукции. А вот буквы сложились в слова на универсальном архаике. Некоторые из них звучали непонятно. Однако хватило и названия производителя, чтобы волосы на моем затылке зашевелились. «Нанотек Меканикс» — прочитал я и вздрогнул.

Проклятие нанобов! Неужели это не выдумка…

Даже на уступе, когда в меня целились из луков, мне не было так страшно, как сейчас. Больше всего я боялся уронить стеклянное хранилище, разбить его. И тогда конец всему, потому что, если верить преданиям, вырвется смертоносное нечто, Древний Ужас, Вестник Исхода, Истребитель Жизни, Провозвестник Хвори…

— Откуда это у тебя, — мой хрип насторожил Хранителя, и он слегка подался назад.

— Досталось от чужака, — ответил он после недолгого раздумья.

— К нам в кочевье забрели путники с юга, а с ними были двое чужаков. Похожие на тебя, — добавил он. — У одного волосы, как шерсть, а кожа обгорела до черноты. Второй просто старик. Шли на север.

Искали реликвии Древних, спрашивали дорогу к горам. Чужак интересовался, не находил ли кто сосуд, подобный этому. Все пугал, говорил — это вместилище жужина.

— И не одного, — мрачно сказал я. — Миллиарды чертей вырвутся оттуда, если разбить… Каким образом сосуд оказался у тебя?

— Чужак умер, и путники тоже умерли. Старик исчез. Ушел ночью в степь и пропал. Вещи их поделили.

Колени мои подогнулись, но я тут же одернул себя. Нервы начали сдавать, боязлив стал не в меру. Мозги-то для чего! Случись здесь Хворь, да еще в те годы, Тайлур превратился бы в пустыню.

— Какая болезнь поразила твоих гостей? — спросил я на всякий случай.

— Они не были моими гостями, — с достоинством отозвался Хранитель Знамен. — Они не разделили мой кров и хлеб. И поразила их не болезнь, а чахо моего брата и сына моего брата.

— A-а… ну, конечно…

Обычаи гостеприимных кочевников мне были хорошо известны. В свое время даже мне, лицу, облеченному немалой властью, не удалось бы уйти безнаказанным, ступи я в шатер номада и откажись принять его дружбу, хлеб и наложницу. Принимал, и не раз, было дело.

Интересно, что же искал здесь неведомый путешественник. Я поднял стеклянный контейнер и повертел перед глазами. Оспины на торце насторожили меня, но задать вопрос я не успел.

— Пусть страхи покинут тебя, — сказал Хранитель. — Когда я вскрыл сосуд, он оказался пустым. Присмотрись и рядом со знаками ты увидишь маленькую дырку, словно выеденную древоточцем. Это мой брат с помощью иглы и осколка изумруда просверлил ее. Если там что и было, то давно испарилось. Но ты же не сопливый пастушок, чтобы верить сказкам о жужинах.

Вот это называется — успокоил!

Мы привязали скакунов к деревьям в чаще, а сами прятались в тени деревьев у склона, наблюдая за кораблем. Сабалур и Кудолур успели обойти котловину и вернуться, Гуржи тщательно правил чахо, а куда делся Каразалур, я не знал. Шелест травы, ветка еле качнулась, и он надолго исчез в зарослях, опоясывающих котловину и глубокое озеро. Теперь я узнал эти места. Если подняться на невысокую гряду, что темнеет на противоположной стороне, то внизу откроется еще одно озеро — с круглым островком, а на том острове будут темнеть ржавеющие останки машин Древних.

Через несколько лет после того, как я соорудил эти огромные кольца, а также еще немало загадочных строений, но гораздо меньших размеров, мне все же довелось встретиться с Гофером. Мы столкнулись с ним лицом к лицу на одном из этажей Корпорации. Потом долго сидели в свободной аудитории, я рассказывал ему о своих делах. Он высоко оценил эстетизацию Тайлура и даже заинтересовался деталями. Ход с машиной развеселил его. «Но почему кольца?» — спросил он. А я уже сам не помнил, как идея пришла мне в голову. Кажется, там все же сохранились какие-то следы первопоселенцев, и правильные круги, которые фиксировались только с орбиты, напомнили мне о геофизической лаборатории Корпорации на Лимбусе. К моему удивлению и даже некоторой досаде, Гофер вдруг заторопился, сказал, что ему срочно надо в Архив и, попрощавшись, исчез.

— Ночью они должны запалить огонь, разжечь костер, — тихо сказал Гуржи. — Мы увидим.

— Голову твою да спалят Древние, тупой, любитель скакунов, — так же негромко ответил Сабалур. — Если они в корабле, зачем им костер!

Глаза Гуржи загорелись опасным огнем, но он тут же опустил их и продолжил свое занятие, медленно водя лезвием по оселку, время от времени поплевывая на него и пробуя пальцем. Я заметил, что остальные немного третировали его, а Сабалур, который командовал нашим маленьким отрядом, вообще держал его в черном теле. На всех стоянках именно Гуржи полагалось обтереть скакунов потником, напоить их, накормить кусочками вяленого мяса и только после этого ему позволяли подсесть к нам и взять свою долю. Иногда он не успевал или ему не хватало воды. Тогда я, игнорируя неодобрительные взгляды, не садился в седло до тех пор, пока Гуржи не выдавали положенное. Из всего оружия у него был только нож-чахо, хотя остальные были вооружены луками, а на груди Сабалура висел лучемет. Судя по индикатору, зарядов в нем было немного. Ну а у меня на поясе болтался тесак, которым я так ни разу не воспользовался.

Ближе к вечеру неслышной тенью возник Каразалур. Он молча бросил на траву две длинные пряди волос с медными кольцами.

— Следили за вами, — сказал он. — У корабля еще трое, там засада, в самом корабле — никого. Еще три раза по пять стоят в деревне вон там, за грядой, у озера. Ночью придет смена.

— Откуда знаешь? — спросил я, прежде чем понял бессмысленность вопроса.

Каразалур не ответил, лишь пнул острым носком сапога лежащие перед нами волосы. А Сабалур понимающе оглядел верхушки деревьев на скалах, что возвышались над лесным массивом, потом озабоченно глянул на солнце, от которого осталась лишь красная дуга над далекими горами.

— Ты останешься здесь, — приказал он Гуржи. — Будешь охранять чужака. Когда свистну, веди его к кораблю.

Некоторое время я видел, как шевелится трава, мелькнула тень у груды камней, а потом — ни движения, ни звука.

— Они тебя убьют, — вдруг сказал Гуржи.

— Что?

— Убьют тебя, — повторил Гуржи. — Ты им нужен, чтобы открыть дверь корабля. Потом не будешь нужен. Они поднимут корабль и приведут его к Хранителю Знамен. И тогда он станет непобедим.

— Да он и так… нет, погоди!

Дело принимало странный, но вполне правдоподобный оборот. Все эти красивые речи о долгах, подарки и уверения в дружбе… А что ты хочешь, возразил я сам себе. Никто не мешал здесь со мной кровь. Как я был чужаком, так и остался. Еще хуже — чужаком, замутившим чистые воды источников, как сказал Хранитель, да превратятся его знамена в грязные тряпки! Не следовало мне расслабляться, но я слишком торопился удрать с планеты, которая могла быть заражена нанобами.

Хранитель клялся, что он впервые открыл сосуд в юные годы и ничего не слышал о скверной болезни с такими приметами. Я пытался внушить себе, что опасения беспочвенны, страхи, навеянные глупыми историями, попросту неразумны. Но ужас перед нанобами таился, наверно, в моих генах. В самых разных версиях Исхода толкователи сходились в одном — человек и нанобы несовместимы. И за это знание пришлось дорого заплатить, говорилось в хрониках.

О нанобах знали мало, но и то хотели бы забыть, как страшный сон. В Корпорации как-то случайно мне пришлось ознакомиться с меморандумом исправителя Эвариста. Там были собраны разрозненные и недостоверные сведения о нанобах, назывались имена, которые следовало помнить, чтобы опасаться. И среди них проклятое имя «Нанотек Меканикс», чрево которого якобы исторгло эту чуму. Меня потом несколько раз вызывали к секретарю Ученого совета и в присутствии Гофера долго выпытывали, с какой целью я вызвал файл Эвариста, почему я интересуюсь нанобами, да нет ли среди моих друзей и знакомых любителей запретных технологий?.. Словом, провели дознание по всей форме, разве что мозги не просветили. Но все обошлось, за меня поручился Гофер, и я был отпущен с миром и с советом не искать знаний в старых сказках.

В записях Эвариста говорилось, что нанобы без матки, как правило, не активизируются. Однако поведение их непредсказуемо, многое зависит от места, от светила и от других обстоятельств, сведений о которых не имеется. Следы их деятельности, предположительно, сохранились на некоторых мирах. Один из таких миров я недавно посетил, возвращая старые долги женщине, которая могла быть матерью моего ребенка. Впрочем, она в некотором роде и стала ею. Имел ли отношение к нанобам гигантский артефакт на той планете — не знаю и знать не желаю.

Вот и теперь мне не хотелось быть источником новых сведений о нанобах. Контейнер в защитной карботитановой оболочке лежит у меня в переметной суме. Достану его на орбите. Стекло — ученым, оболочку оставлю себе. Если в контейнере осталось хоть одно семя наноба, возможно, и меня, и корабль, и орбитальную станцию превратят в облако плазмы. С этим я могу смириться. Но вот коварство благородных воинов меня рассердило всерьез.

— На что Хранителю моя смерть? — спросил я. — Между нами нет крови.

— Я слышал разговор. Это не он, а его новая наложница из чужих. Она дала им денег, чтобы убили тебя.

Ай да Зинка! Быстро освоилась. Не удивлюсь, если через несколько лет она тут всех под себя подомнет. Из таких скандальных баб иногда выходят очень крутые правительницы. Но я не хочу стать первой ступенькой в ее блестящей карьере. Надо думать быстро, действовать проворно, не доверять никому.

— Почему ты предаешь своих друзей?

— Не друзья, — прошипел Гуржи. — Оскорбление хлебом, оскорбление водой. А ты делился хлебом и водой. Я твой должник. Ты возьмешь меня с собой, и я буду убивать твоих врагов.

Вечный мир принес Хранитель Знамен, как же! Недолго придется ему ждать мятежей, резни, крови. Если полыхнет, а полыхнет^обязательно, не поможет ему станковый лучемет без инжектора. Зинка его прирежет или подговорит кого еще…

Что делать с Гуржи? Обидчивый горец сейчас мне пригодится. А потом? Плевать на все «потом», решил я. Сначала попробуем выжить, а там видно будет.

— Будь со мной, — сказал я. — Принимаю твое служение во имя долга.

Издалека донесся прерывистый свист.

— Сейчас я увижу цвет их сердец, — пообещал Гуржи, пряча чахо в рукав куртки.

— Не торопись, — посоветовал я. — Без меня они не смогут поднять корабль.

Впрочем, я не был уверен, что сам справлюсь с кораблем. Одна надежда: чем новее модель, тем легче им управлять.

— Смогут, — заверил меня Гуржи. — Это они тебя на нем привезли сюда. Тай добыли корабль, лур научились управлять. Тай обманули лур, выкрали тебя и закрыли тобой корабль. Потом лур убьют меня и скажут, что я убил тебя. Позор моему племени.

— Откуда ты все это знаешь?

— Когда тебя считают глупцом, у настоящих глупцов развязываются языки.

А я-то все гадал, почему из моих спутников разве только Караза-лур был похож на опытного воина. И почему никто не удивился при виде корабля. Ловко задумано.

Свист повторился.

— Ну пошли, что ли… — сказал я, поднял с травы переметную суму и взвалил на плечо.

Тел стражников я не заметил, а на мой вопрос, куда их дели, Са-балур пренебрежительно шевельнул пальцами в сторону полотняного навеса, свисающего с лапы амортизатора.

У пульта управления пандусом топтался Кудолур. Он трогал сенсоры, приглядывался к еле заметным световым точкам, окаймляющим пандус, но было понятно, что он не ждет результатов от своих действий. Каразалур опять куда-то исчез.

— Мы не знаем, как открыть дверь, — сказал Сабалур, отводя глаза в сторону. — Приблизься и посмотри. Возможно, тебе повезет больше.

— Хорошо. А вы сумеете потом открыть дверь в навигационную кабину? — этот вопрос пришел мне в голову на пол пути к кораблю и, по моим расчетам, должен был смутить их.

Расчет оправдался. Сабалур огладил бороду и посмотрел на Кудолура. Тот задумчиво переводил взгляд с панели управления дверью на меня и обратно. Сверху послышался легкий звук шагов. Ловко повиснув на суставчатой ноге амортизатора, на выжженную землю спрыгнул Каразалур.

— Не мешкайте, — сказал он. — Могут появиться стражники из деревни.

— Подержи, — с этими словами я отдал Каразалуру сумку.

Я считал его самым опасным из троих, хотя лучемет был у Сабалура. Теперь одна рука у него занята, а положить сумку на землю — значит, выказать мне неуважение. За его спиной стоял Гуржи. Он задрал голову и с открытым ртом смотрел на корабль. Никто не обращал на него внимания.

Судя по тому, что он сказал, замок был настроен на режим биосканера. «Закрыли мной корабль», как сказал Гуржи. Дело плевое. Когда меня, сонного, вытащили из корабля, наверно, приложили рукой, ногой или, смеха ради, носом к панели, а потом включили режим консервации. Стало быть, уже тогда не доверяли друг другу.

Не понадобилось даже прикасаться к сенсорам.

Едва я приблизился к корпусу, как панель с тихим шипением опустилась вниз. А потом мне показалось, что Сабалур именно сейчас выстрелит мне в спину. Или Каразалур метнет нож в затылок.

Не ожидая от себя такой прыти, я вскочил на пандус и в два прыжка одолел расстояние до поворотного шлюза. К моему счастью, он стоял в положении «вход» и драгоценных секунд на поворот тратить не пришлось. Ну, а когда я оказался в камере, тут же включилась блокировка шлюза, заискрилась решетка стерилизатора, но усыплять на этот раз меня никто, разумеется, не собирался.

Вот теперь меня точно оставят в покое, пришла радостная мысль.

Если бы я прислушался к голосу судьбы, то, наверно, разобрал бы ее издевательский смех.

 

Эпилог

Третий день полета. До ближайшего портала остался всего день. Но это для меня равносильно ста годам. Не знаю, как долго будет длиться переход и найдется ли спасительное место. Время сожрало почти все мои ресурсы. Но одна из кают сейчас быстро меняет свой облик, превращаясь во фриз-камеру с системой жизнеобеспечения, рассчитанного на долгие, долгие годы. Жизнеобеспечение… это хорошее слово, но абсолютно неверное. Обеспечение смерти — так правильно.

Меня заморозят, и я буду лежать холодной тушей до тех пор, пока один из порталов не выведет корабль в систему Копья. Там, на одной из планет, глубоко под руинами заброшенного города в карботитановой оболочке спрятан в незапамятные времена регенератор. Он восстановит мое тело, вернет утраченную силу. Опять руины…

Три дня назад я бы посмеялся над таким поворотом, а вернее, возвращением к исходному рубежу. А сейчас я не мог даже улыбнуться, обнаружив, что во фриз-камеру трансформируется кабина, в которой развлекались мы с Зиной по пути на Тайлур.

Работа завершена. Пора.

Я с большим трудом дополз до камеры, перевалился в ложемент, тут же принявший форму моего изрядно усохшего тела, и перевел дыхание. Бросок на четыре метра отнял последние силы. Теперь осталось только ждать, когда бортовой компьютер начнет процедуру замораживания. Этот процесс, как я понял из обрывков доступных мне сведений, строго говоря, не имел реального отношения к холоду. Впрочем, и компьютер теперь, да и сам корабль не имели ничего общего с тем, чем были три дня назад.

Мысли путались. Передо мной всплывало лицо исправителя Гофера, он что-то бормотал о мистерии пейзажа, о взаимодействии человека и ландшафта, а потом на его месте появилась бородатая физиономия Малура. Он подмигивал мне и говорил: все это, мол, сказки, просто время от времени доброе старое человеческое дерьмо всплывает на поверхность, благоухая…

Память разваливалась катастрофически быстро. Но события последних дней все еще стояли перед глазами.

Помню, как я героически заперся в корабле, а потом в рубке навигатора общался с компьютером. Везение продолжалось, он не был настроен на чей-то конкретный голос и повиновался тому, кто сидел в кресле.

Реактор гиперполя может работать годами без перезарядки. Топлива для подъемных движков было маловато, но его хватит, чтобы выйти на орбиту. Не страшно. Главное, добраться до родного дома, а там можно дозаправиться на любой лунной точке. Оставалось дать команду на подъем и навеки забыть этот беспокойный мир.

Но не так быстро. Я попросил дать внешний обзор. Картина меня удивила. По моим предположениям, они должны были бесноваться у пандуса, пытаться разблокировать шлюз, жечь костры под лапами или колотить булыжниками по корпусу, словом, предпринимать активные действия.

Увидел я костерок. Вокруг него сидели Сабалур, Каразалур и Кудолур и еще несколько воинов, которых я не знал. Увеличив изображение, я понял по их кольцам, что это, наверно, стражники, которым полагалось охранять корабль. Они мирно о чем-то разговаривали, а тела их убитых товарищей лежали неподалеку. Рядом с мертвецами к дереву был привязан Гуржи. Судя по тому, как он вращал глазами, живой и очень злой.

Стало быть, моим спутникам удалось договориться со стражниками. Что же теперь с ними делать? Им я ничего не должен, скорее, наоборот, имею право рассчитаться за вероломство. Лучше всего включить сирену на полную мощность, чтобы их просто сдуло отсюда в безопасное место, и прощай навсегда Тайлур. Но оставлять Гуржи на верную смерть… Черт бы побрал все эти долги и платежи!

Мой план был прост, но не сработал. Когда завыла сирена, я ожидал, что все бросятся врассыпную, а в первую очередь лур, знавшие, чем грозит близость к стартующему кораблю. И тогда я собирался выскочить наружу и освободить Гуржи.

Но воины даже не шелохнулись. Лишь стражники вскочили, обеспокоено закрутили головами, но Сабалур что-то им сказал, и они снова расселись у костра. Так и так им всем конец, догадался я. Одним за то, что не устерегли корабль, другим за то, что не уберегли меня.

— Есть на корабле передвижной манипулятор? — задал я вопрос.

— Передвижной манипулятор поврежден. Отдан на ремонт по месту приписки, — ответил компьютер.

— Это где? — невольно заинтересовался я.

— Порт «Вечное процветание», система Па Сотоу.

— Ты гляди, а! — крякнул я.

Ладно, жужин с ними, хитрыми пасторианами! Использовать манипулятор для освобождения Гуржи не удастся.

— Компьютер, у тебя есть допуск к решению тактических задач? — спросил я.

— Неограниченный допуск к решению тактических и стратегических задач, — отозвался компьютер, и в его голосе звякнул командный металл штабного полководца.

Так вот почему Хранителю понадобился корабль, сообразил я. С таким суденышком большие дела можно делать. Это вам не туристов потрошить у старых развалин. При везении можно захватить парочку вполне приличных миров.

— Как освободить человека, привязанного к дереву?

На картину тут же наложилась координатная сетка.

— Восемь активных целей, три пассивные цели, один объект сохранения. Имеющиеся средства — МГ-24, дезинтегратор, лучеметы, парализаторы.

— Не надо убивать, — быстро сказал я. — Усыпи на несколько часов.

Через пару секунд у костра мирно храпели стражники и воины. Выйдя из корабля, первым делом я отвязал Гуржи. Кровожадный горец тут же захотел перерезать всем глотки, но я запретил ему даже прикасаться к чахо.

А потом мы вдвоем перетаскивали спящих через всю пустошь. Эти ходки измотали меня, и когда последнего, а им оказался Каразалур, уложили на опушке, я чуть не упал рядом с ним. Все же добрел до пандуса, по дороге прихватив сумку с бесценным даром Хранителя.

Гуржи с любопытством и без всякого страха озирался по сторонам.

Процедура стерилизации ему не понравилась, но каюты привели в восторг. Он тут же заявил, что с таким могущественным господином, как я, можно привести к покорности весь Тайлур. Самое смешное, что он был недалек от истины. С таким неплохо вооруженным кораблем и со штабным компьютером я легко могу стать могущественным господином. Надо спросить у компьютера, что это за система МГ-24? Наверно, что-то новенькое, но очень мощное. Новый корабль, новое оружие… Интересно, что замышляют пасториане и почему они заигрывают с дикими кочевниками Тайлура?

На орбиту мы вышли без всяких проблем, хотя из навигационных спутников только один подавал вялые признаки жизни. Гуржи отказался идти в свою каюту и все время, пока мы поднимались к точке либрации, простоял за моей спиной, держась за спинку кресла.

Когда слабое рычание подъемных двигателей смолкло и под нами в безмолвии поплыл зелено-голубой шар Тайлура, он восторженно заплясал посреди рубки. Режим гравитации был установлен приблизительно на половину стандартного, и потому его грозные подпрыгивания смотрелись как забавные движения неопытного танцора из любительского балета.

Я дал команду перейти на автономный режим и откинулся на удобном сиденьи.

— Определение координат портала, — негромко доложил компьютер.

На сетке замерцала красная точка.

— Отключение питания тяговых двигателей.

— Даже мертвое устройство подвластно тебе, — уважительно сказал Гуржи.

— Проверка реактора, — продолжал компьютер, а потом неожиданно добавил. — Я не мертвое устройство!

— Жужин! — вскричал Гуржи, схватившись за рукоять чахо.

— Сам жужин! Реактор в норме, проверка генератора поля.

— Да ты знаешь, кто я? — Гуржи крутил головой во все стороны, пытаясь увидеть обидчика. — Мой прадед был знаменитым воином…

— Генератор в норме, проверка сенсоров перехода. Твой прадед разводил скакунов, а ты их пас, — сказал компьютер голосом Саба-лура.

Меня забавляла их перебранка. В благодушном настроении я прислушивался к тому, как горец изрыгает оскорбления, а компьютер отвечает ему тем же, невозмутимо продолжая информировать о ходе проверки. Все хорошо, пустые страхи развеялись. Сумка с контейнером у меня, так что средств мне хватает. Я могу нанять столько законников, сколько потребуется для доказательства моих прав на корабль.

Полоса везения продолжалась. Хей-хо, как воскликнул бы Хранитель.

— Все системы в норме, — доложил компьютер. — Включаю маршевый двигатель. Активация магнитного поля на шесть…

И тут все кончилось.

Гуржи вдруг замолчал на полуслове, и компьютер тоже осекся, словно брань горца наконец его достала.

— Что случилось? — беспечно спросил я. — Кто-то из вас подавился слюной?

Ответа на мою шутку не последовало. Я увидел, как Гуржи мягко оседает вниз по обшивке. Слишком резко вскочив, я чуть не врезался головой в потолок. А когда наконец добрался до Гуржи, то увидел, что он сидит, прислонившись к стене, и глаза его широко открыты. Но смотрел он не на меня.

— Активировать магнитное поле до восьми единиц, — сказал горец.

В тот миг я не смог понять, что больше испугало меня: его голос, точь-в-точь как у компьютера, глаза, в которых отражались странные тени, или еле заметная дымка, обволакивающая его голову. А когда понял, то мгновенно успокоился.

Страх прошел. Пугает неясность, неопределенность угрозы, а когда смертельная опасность становится очевидной, то пугайся — не пугайся, ничего уже не поделаешь. А раз все равно погибать, так лучше сделать это достойно.

— Вернуться на планету, — продолжал Гуржи, но теперь его голос стал более… живым, что ли. — Необходимо вернуться на Тайлур, — мягко повторил он. — Необходимо усилить магнитное поле…

Его глаза подернулись туманом.

— Отменяется, — сказал он. — Нет металлического ядра. Поиск планет с магнитным полем.

На стенах возникла звездная карта, но тут же изображение задергалось, покрылось рябью и исчезло.

— Неисправность, — удивленно сказал Гуржи.

— Все бортовые компьютеры имеют блок защиты от нанобов, — ответил я, и в моем голосе не было злорадства. — Теперь нам предстоит болтаться в космосе вечность.

— Кто такие нанобы? Что тебе угрожает?

— Как вы себя называете?

— Мы — Живые.

— А я тогда кто?

— Ты — Древний. Наш создатель и обиталище Живых. Наш долг — защитить тебя.

Честное слово, если бы не пустота внутри меня, я бы рассмеялся. Но словно паучок с игольчатыми ножками пробежался по моей руке, и пустота быстро заполнилась знанием.

Издревле считалось, что нанобы несут смерть всему живому, смерть быструю и неизбежную. Теперь я понимал, что произошло. Тайлур был давно инфицирован. Но в слабом магнитном поле нанобы не могли быстро воспроизводиться. К тому же у них не было матки, которая за считанные секунды могла распылить небольшой астероид, превратив его в мириады мириадов рабочих нанобов, маток и боевых ботов.

Иллюзий не оставалось. Они поглотят и меня, и корабль. Если компьютер сертифицирован, то он, наверно, уже включил систему самоликвидации. Вскоре мы все исчезнем в короткой и очень яркой вспышке в небе над Тайлуром. Даже если я успею переварить какую-либо ценную информацию о нанобах, вряд ли удастся передать ее на действующий навигационный спутник. Мой долг — оповестить, что планета заражена.

Обманул меня Хранитель. Он совсем недавно вскрыл контейнер с нанобами, а вовсе не в юности. Иначе разнесли бы заразу во все стороны. На Урале сильное магнитное поле и металлов на любой вкус — сожрали бы все на моих глазах.

— Мы почитаем Древних, — продолжало говорить то, что было ко-гда-то Гуржи. — Твое беспокойство необоснованно. Наша цель — сбор информации и передача их Древним. Все, что мы знаем о планете Тайлур, передано древнему сообществу, именуемому Гуржи.

Что это означало? Восстановился контроль над нанобами? Или Проклятие нанобов изначально было пустым, вздорным страхом? Может, технологию объявили запретной алчные Корпорации и Картели? Если это действительно так, передо мной откроются блестящие перспективы.

«От слишком блестящих перспектив можно ослепнуть», — шепнул мне голос исправителя Гофера. И вскоре я убедился в этом.

Волосы Гуржи быстро седели, кожа вокруг глаз покрылась сетью морщин. Он неумолимо старел.

Хворь. Все кончено. Сначала приходят нанобы, за ними является Хворь. Они и есть Хворь. Но откуда я это знаю?

— Время сообщества «Гуржи» истекает, — голос слабел.

— Ну еще бы, — злобно сказал я. — Вы, его убиваете!

— Мы передали знания.

— Не знаю, что вы передали, но Хворь убивает его.

— Мы передадим знания тебе.

— Спасибо. И убьете меня.

— Что значит — убить?

Ответ у меня был готов.

— Насильственно и несвоевременно прекратить жизнедеятельность.

— Клеточные структуры плохо воспринимают знания.

— Ну так не передавайте их.

— Это смысл нашей жизни. Программа, путь, указанный Древними.

— Измените ее.

— Это не в наших силах. Только Древние могут изменить ее.

Моя голова шла кругом от безумного диалога.

— Я — Древний. Могу изменить программу?

— Нет. Но ты можешь создать другое сообщество.

Я почувствовал, как теперь уже сотни, тысячи мелких иголочек прикоснулись к сознанию. Вдруг передо мной открылись тысячи, десятки тысяч жизней тайлурцев от рождения и до смерти, я увидел, как устроены его горы, что таят глубины морей… Знания вливались потоком, который становился все сильнее и сильнее, моя личность растворялась в нем, и это было приятно…

Но рассыпающееся на глазах лицо Гуржи заставило уцепиться за краешек страха, выплыть на поверхность бескрайнего моря.

— Остановить передачу, — прохрипел я и в тот же миг догадался, что надо сделать. — Компьютер, снять блокировку.

Поток быстро иссяк, нанобы вселились в новое пристанище. Но я был переполнен знаниями сверх меры.

Информации, пропитывающей все мое существо, не хватало гармонии. Знать все обо всем и находиться одновременно во всех состояниях — это было мне не по силам. Впрочем, сил не хватало даже для того, чтобы впасть в отчаяние. Какая-то ничтожно малая часть сознания пыталась упорядочить информацию в лихорадочном поиске последнего фрагмента мозаики. Наверно, фрагмент был найден, потому что я вдруг понял, где находится ключ к эстетизации самого себя.

Через миг в моих руках снова оказался контейнер. Я срываю крышку, переворачиваю и, ломая ногти, ставшие весьма хрупкими, выдираю из нее слой герметика.

Плоский стеклянный диск. В середине пузырек не то воздуха, не то жидкости, а в пузырьке плавает маленькая, еле видная глазу, точка. Метассемблер, мультипликатор, матка…

Когда-то давным-давно на старой Земле были обнаружены мельчайшие организмы, меньше самой крошечной бактерии. Долго спорили, живые они или нет, поскольку для вместилища жизни они были все же слишком малы. Их назвали нанобами и забыли. Лишь немногие ученые продолжали исследовать свойства этих странных объектов. А потом в ином месте и в иное время кто-то догадался, как использовать их для создания и управления нанороботами…

Теперь я знаю, что стоит разбить капсулу, и мир изменится. Доля секунды, и ДНК моего тела станет ключом запуска и управления ассемблером. Еще я знаю, что прикосновение к капсуле задействовало тензорный маяк, вделанный в крышку контейнера. Его энергии хватило на мгновенную и очень слабую деформацию гиперполя, но если в пределах нескольких десятков световых лет сохранилась другая система управления, то рано или поздно она активизируется. Рано или поздно, хей-хо…

Она уже тянула ко мне щупальца, и очень скоро я почувствовал ее хватку на своей шкуре!

Заселив компьютер, нанобы принялись наращивать жизненное пространство. Терминальная проекция пошла рябью, затем восстановилась, цвета стали ярче, сочнее, картинка раздалась во все стороны. Сменялись сотни, тысячи генераций нанобов за секунду, и я знал, чувствовал это. Им ничего не стоило эмулировать работу компьютера, они могли общаться со мной, имитируя любую личность. Но неутомимые труженики весьма ограничены в своих возможностях: приходится тратить много энергии для поиска и адаптации, им не хватает ингредиентов для воспроизводства нанотрубок…

Стоит мне разбить стекло, освободить матку — носитель исходной программы, — и любая пылинка, любая грязь, словом, все, что есть во Вселенной, превратится в удобоваримую пищу, сырье для переработки, а каждый квант энергии станет питать их размножение. Вот тогда их ничто не остановит. Нет, не так. Я смогу их остановить, но возникнет ли у меня такое желание?

Команда на уход с орбиты не прошла. Компьютер, вернее, сообщество нанобов, в которое он превратился, несколько раз включал и выключал движки.

— Нарастающие помехи в сети управления, — голос компьютера не изменился, только стал немного глубже, я бы даже сказал, человечнее.

— Источник помех?

В моей бедной голове пронесся ураган вариантов, от вспышки на солнце до аварии на портале; формулы, расчеты, графики слились воедино, но в итоге я знал, что все эти предположения неверны. Я быстро учился защите от неуправляемых потоков информации, но все равно мне приходилось туго. Материал не самый подходящий. Клетки быстро изнашивались, а нанобы не могли начать обновление моего организма, потому что не имели доступа к программе.

— Активное излучение с поверхности, — и компьютер включил внешний обзор.

Координатная сетка была наложена на дневное полушарие Тайлура. Выделенный зеленым треугольником участок шаг за шагом увеличивался в размерах, вот мы прошли сквозь облачный слой, внизу показались сморщенные складки поверхности. Это были горы, а потом я увидел озеро с круглым островом посередине и даже не удивился его знакомым очертаниям.

Точка обзора пошла вниз, остановилась. Отсюда хорошо видны три кольца, вложенные друг в друга. Бледный сиреневый свет пульсировал на их поверхности, мерк и снова разгорался, будто стягиваясь к центру.

— Внешняя информация, допуск отсутствует, блокиров… — компьютер внезапно замолчал.

Изображение колец пропало, на их месте возникло лицо исправителя Гофера. Наверно, избыток знаний в моей голове все же выдавил остатки эмоций, им попросту не осталось места.

— Учитель, — сказал я так, словно мы расстались только вчера, — рад вас видеть.

— А я-то как рад! — знакомая интонация, ироничное движение усов. — Мы с тобой разминулись буквально на несколько часов. Ты куда-то спешишь?

Я использовал все свои мыслительные способности, добросовестно оценивая возможность того, что Гофер жив и чудесным образом оказался здесь. Но по мере стремительного перебора вариантов такая вероятность неумолимо приближалась к нулю. Потом в уголках сознания я все же нащупал искомое и остановил перебор. Все это неправильно. Логика в такой ситуации непродуктивна. Есть другие инструменты. Где же они?

Вот же она, интуиция. Затаилась, бедняжка, напуганная грохочущими лавинами знаний.

— Как вы здесь оказались, учитель? — спросил я.

— Я здесь уже давно, — незамедлительно ответил он. — Много лет. Проводил кое-какие исследования и теперь никак не могу выбраться с этой дикой планеты. Меня чуть не зарезали, спутники мои погибли. Теперь вот прячусь от местных разбойников на этом островке. Ты можешь забрать меня отсюда?

Так вот кого чуть не убил нынешний Хранитель. Интересно, а какая надобность забросила учителя на Тайлур? Связано ли это с моей работой? Я притормозил поток информации, готовый расплескаться по моим извилинам.

— Как вы сумели выйти на связь?

— С помощью вот этого… — его лицо исчезло, появилось изображение большой комнаты, из стен которой будто вырастали тысячи, сотни тысяч, миллионы изогнутых в разные стороны игл. — Я обнаружил под землей строения первопоселенцев. Некоторые помещения и машины уцелели. Мне повезло. Ты поможешь мне?

— Да, разумеется. Что вы искали на Тайлуре?

Он испытующе посмотрел на меня.

— Корпорация заинтересована в новых знаниях. Но старые знания ее тоже интересуют. Твой отчет о работе был замечен, возникло предположение, что здесь сохранились технологии времен Исхода…

— Вот оно что! Корпорация хочет стать наследником «Нанотек Меканикс»? — напрямик спросил я.

— Поторопись, мне кажется, источник энергии иссякает. Мы поговорим с тобой, когда встретимся. Я отвечу на все вопросы, а их у тебя, наверно, накопилось множество.

— Мне кажется, я сам теперь один большой ответ на все вопросы, — пробормотал я еле слышно, но Гофер услышал меня и удивленно поднял бровь. — Хорошо, приготовьтесь, сейчас мы будем у вас.

Изображение Гофера исчезло. Я дал команду идти на снижение, но компьютер выдавил что-то нечленораздельное и замолчал. Странно. Снова появился обзор, и я обнаружил, что корабль уже практически входит в атмосферу. Когда это заработали движки, и кто ведет корабль?

Между тем с компьютером происходило что-то непонятное. Панель, за которой находился один из его сенсоров, вздулась, покрылась темными оспинами. Затем оттуда выметнулись тонкие, еле заметные нити, мгновение, и одна из них коснулась моего виска.

— Опасность, опасность… — монотонно повторял голос компьютера у меня в голове, но тут же заговорил нормально. — Управление перехвачено, корабль сажают с поверхности.

— Кто перехватил управление? Гофер?

— Ответ отрицательный. Часть информации удалось сохранить.

Теперь компьютер, связанный со мной напрямую, показал, кто на самом деле говорил со мной.

Подземелье, длинные пыльные коридоры, но это не пыль, а полчища нанобов, терпеливо ждущих свою матку. Круглое помещение в центре подземного лабиринта, игольчатые стены, а на полу в светящемся круге лежат истлевшие тряпки и белеют кости. Среди них — человеческий череп. Это останки Гофера, который по умыслу или случайно оживил мертвое чудовище.

Спустя долю секунды картинка дернулась, и передо мной снова возникло лицо Гофера.

— Я вижу нить, идущую к твоей голове, — сказал он. — Значит, тобой манипулируют. Не верь изображениям, доверься здравому смыслу. Разве он не подсказывает, что ты должен спасти меня?

— Машина… машина управления… — смог прохрипеть я.

— Здесь только древняя станция связи, — мягко заметил Гофер. — И я жду…

Я не услышал конца фразы. Компьютер снова переключил меня на свою базу данных.

«Что происходит? Что там, внизу, на самом деле?»

«Система управления. Ей нужна программа. Отдавать нельзя».

— Да откуда взялась эта чертова система?! — заорал я во весь голос. — На этом проклятом острове нет ничего, кроме ржавого железа!

И тогда мне показали…

Словно обратно во времени разматывалась память нанобов, и вот я вижу, как плавятся под ударами плазменных излучателей кубы металлолома, сложенные в огромные стены, а когда остывают эти чудовищные кирпичи, из-под растрескавшейся окалины высыпаются невидимые глазу песчинки. Лопнула раковина в тяжелом слитке, и огонь выпустил из стального плена нанобов, невесть какими судьбами занесенных в горнило плавильни. Почти все они были мертвыми пылинками, но некоторые все же уцелели. Магнитное поле колец дало им возможность двигаться, и они начали выгрызать из углеродных сплавов трубки для создания подобных себе существ. Часть из них разнесло по Тайлуру, ничтожную часть, но и ее хватило, чтобы собрать бездну информации о планете.

Остальные продолжали свое дело на острове, пытаясь создать систему управления. Магнитное поле колец, созданных мною, и обилие сырья благоприятствовало им. Им не хватало лишь программы запуска…

Так значит, я причина заражения Тайлура…

Возможно, чувство вины, которое медленно пробивалось сквозь толщу знаний, толкнуло бы меня на самоубийственный поступок. Но я не успел ничего предпринять, потому что система нанесла удар.

Схватка длилась секунды или чуть дольше, я не знаю. Во мне боролись одновременно две машины, две сущности, два сообщества нанобов. Там, внизу, меня отчаянно пыталась заполучить система на острове, готовая начать производство ассемблеров. Ей не хватало самой малости, чтобы вырваться на бесконечные поля Вселенной. Эта «малость» болталась в стеклянной капсуле, капсула лежала на полу рубки, рубка находилась в корабле…

Но сообщество, целые эпохи эволюционировавшее в корабле, не хотело подчиняться системе, у него появились свои планы и структуры поведения.

И вот меня кидало от стены к стене, потому что система управления сумела овладеть частью нанобов, находящихся в моем теле. Я должен был разбить капсулу, выпустить матку, и когда произойдет стартовая загрузка, все остальное уже не будет иметь значения. Компьютер отчаянно боролся с ними, управляя другими нанобами.

Мое тело словно выворачивали наизнанку, руки и ноги изгибались под немыслимыми углами, кожа растягивалась и шла пятнами, кости трещали, хрустели… Часть нанобов старалась поддерживать жизненно важные органы, но им не хватало ресурсов, а главное — программы. Если бы они получили ее, в считанные секунды мой организм восстановился бы. Но система управления мгновенно перезагрузит программу к себе, и тогда…

Я не мог контролировать себя, свои мысли, сознание погружалось в липкую мглу и снова выныривало на поверхность, одна рука тянулась к капсуле, вторая выкручивала ей пальцы, стремилась причинить боль…

Боль. Наконец компьютер нащупал алгоритм борьбы. Меня стало мотать из стороны в сторону, я со всего маху бился головой и плечами об углы и выступы в кабине, а когда на мгновение руки переходили под контроль компьютера, то норовил заехать себе кулаком в нос.

Теперь уже нанобы, ведомые системой, были вынуждены бросить часть своих ресурсов на компенсаторные механизмы, и это ослабило систему на какие-то доли секунды.

Вот их-то и хватило.

Я теперь знал, что такое МГ-24, и знал, что надо делать. Мысленные команды ушли по нужным ячейкам, система наведения сработала мгновенно, в корпусе раскрылась ирисовая диафрагма, и масс-генератор выплюнул сгусток энергии, которой хватило бы, чтобы вскипятить небольшое озеро.

Удар пришелся в самое средоточие колец. Система управления находилась глубоко под землей, но огонь пришел туда и выжег ее нутро. По крайней мере, я так надеялся.

Тело мое несколько раз конвульсивно содрогнулось, потом я ощутил, как болят синяки и шишки, набитые в этой странной битве, в которой я был лишь наблюдателем.

Немного погодя, отдышавшись, я накачал себя анаболиками и повторил удар по острову. А затем мы отбыли из этих мест.

Клетки стремительно стареют, их распад неизбежен. Нанобы пытаются спасти меня. В океане информации удалось найти сведения о том, что в одном из миров сохранился регенератор, который может восстановить мое тело. Сколько времени уйдет на скачки от портала к порталу в поисках системы Копье, неизвестно. Сами нанобы не в силах создать регенератор. Но если дела пойдут совсем плохо, и мы не доберемся до цели, последние крохи энергии будут потрачены на то, чтобы разбить капсулу.

Нанобы не хотят этого. Тогда они будут вынуждены подчиняться хозяину. Да и мне страшновато. Я знаю, что, в первую очередь, программа заставит их разобрать по атомам мое тело и собрать его заново. Тело практически бессмертное. Но тогда возникнет новое сообщество, и неизвестно, что оно сочтет правильным в процессе перестройки. Может, стереть мою личность или радикально изменить из самых благих побуждений. Потому что ключ к запуску программы — человеческая ДНК — и матка немедленно превратят меня в управляющую систему.

Надеюсь, до этого дело не дойдет.

Приятен запах усыпляющего газа.

Передо мной возникает тающий в дымке образ молодой женщины с печальными глазами, ее лоб венцом охватывает тугая коса.

Потом я увидел себя летящим над зелеными лугами и зеркальными озерами Тайлура, подо мной плыли красивые руины, но эту красоту портила лишь голая Зинаида, которая бежала по траве, размахивая кулаками и что-то крича беззубым ртом…

Рот ее вдруг превратился в пасть, а пасть — в огромную щель, и распахнулась черная бездна долгих снов без сновидений. □

 

Кэрол Карр

И ВАМ ЕЩЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО У ВАС НЕПРИЯТНОСТИ?

 Иллюстрация Андрея БАЛДИНА

Сказать по правде, в старые времена мы приходили бы в себя целую неделю. Моя так называемая дочь выходит замуж, а он не только что не похож на еврея, он даже не человек.

— Папа, — это она говорит мне спустя две секунды после того, как я отказался разговаривать с ней до конца дней своих, — ты сразу полюбишь его, едва познакомишься с ним получше, обещаю тебе.

И что я могу ей ответить? Только чистую правду, как поступал всегда: едва я познакомлюсь с ним получше, меня уж точно вывернет наизнанку. А что мне еще делать? От одного вида марсиан меня тошнит.

Но с этой девчонкой приходится обращаться в шелковых перчатках, как и с ее матерью. Я просто говорю ей то, что чувствую, прямо и от всего сердца, а ее лицо тут же превращается в печеное яблоко, и хлынувшие из расщелин воды Атлантического океана превращают в грязь ее косметику. Такой я и вспоминаю ее через шесть месяцев — стоящей передо мной с мокрым от слез лицом, заставляющим меня считать себя чудовищем (это меня-то!) — когда на самом деле им является ее, с позволения сказать, муж.

Потом она отправляется к нему — жить вместе с ним (в Нью-Горизонт Виллидж, Крэг-Сити, Марс), а я все пытаюсь сказать себе: не мое это дело — ну как бы это правильно сформулировать — разбираться с ним лично; если моя дочь в состоянии терпеть своего мужа, то чего жаловаться мне? И не то чтобы мне нужен был зять, способный продолжить мое дело; мой бизнес будет процветать и без всякого моего присутствия. Только мне не до радости. Сэди не оставляет меня ни на минуту. Она называет меня преступником, не способным ни на что хорошее, человеком с камнями в печени вместо сердца.

— Гектор, где твоя голова? — спрашивает она, оставив наконец в покое мои чувства. И что я могу ей ответить? Я только что потерял дочь, зачем мне теперь думать еще и о голове. Я молчу, как могила. Мне в рот ничего не лезет. Я пуст… выжат досуха. Словно бы жду какого-нибудь события, только не знаю какого. Я сижу в кресле, которое нежит меня, как цветок пчелку, и укачивает под электронные ритмы, когда меня клонит в сон, но как уснуть в такое время? Я смотрю на свою жену, а кого вижу? Леди Макбет! Однажды я услышал, как Сэди насвистывает, орудуя кнопками на кухне, и пригвоздил ее к месту взглядом, подобным сосульке, обмазанной мышьяком.

— И чему ты так радуешься? Представляешь себе внучка с двенадцатью пальчиками на каждой ножке?

Жена даже не вздрогнула. Железная женщина.

Когда я закрываю глаза, что случается нечасто, то вижу нашу дочь — еще четырнадцатилетней, уже веснушчатой, но пока без этого выражения лица. Я вижу, как она подходит к Сэди и спрашивает о том, как ей жить дальше, ведь она уже скоро станет взрослой. И моя драгоценная супруга, спутница моей жизни, отвечает дочке: «Только не выходи за урода; чтобы найти себе хорошую пару здесь, на Земле, нужно быть красавицей, но на Марсе на лицо не смотрят». «Как хорошо, что я могу положиться на тебя, мамочка», — отвечает она, приступает к действиям и выходит замуж за ходячее растение.

И так — невозможно подумать — проходит месяц за месяцем. Я теряю двадцать фунтов, душевное спокойствие, три зуба, чувствую, что вот-вот потеряю Сэди, когда однажды — динь-динь — звонит почтовый звонок, и мне вручают письмо от моей дочери. Я беру конверт за уголок двумя пальцами и несу на кухню жене, которая готовит соус, зная, что я все равно к нему сегодня не прикоснусь.

— Письмо от одной из твоих родственниц.

— Ох-ох-ох. — Жена хватает его, продолжая взбивать сливочно-томатно-мясной экстракт. Откуда тут взяться аппетиту?

— Вручаю тебе это письмо при одном только условии, — проговорил я, прежде чем отдать конверт в ее дрожащие руки. — Ты унесешь эту бумажку в спальню и прочтешь там, не открывая рта. Я ничего не хочу знать. Если — сохрани Господь — она умерла, пошлю открытку с соболезнованиями.

У Сэди очень выразительное лицо, только у всех ее мин есть одна общая черта: они желают мне несчастий и в настоящем, и в будущем.

Но когда она отправляется читать письмо, я вдруг обнаруживаю, что мне нечего делать. Журналы я уже просмотрел. Завтрак склевал (как птичка). Я одет и могу выйти из дома, но снаружи нет ничего такого, чего бы не было внутри. Откровенно говоря, мне не по себе… Я нервничаю, понимая, что наговорил много лишнего, и возможно, письмо принесло мне весть о том, что пора платить за собственную болтливость. Быть может, она заболела там… И вообще, Бог знает, что они там едят, какую воду пьют и с кем ей приходится иметь дело. Не желая более думать об этом, я возвращаюсь в кресло и переключаю его на массаж… Проходит совсем немного времени, и я погружаюсь в тревожный сон.

Вокруг меня песок, я сижу у младенческой колыбели и качаю на колене кенгуру в пеленках. Он пускает пузыри, зовет меня «деда»… и я не знаю, как поступить. Не хочется обижать дитя, но всяким кенгуру я не дедушка и не желаю иметь с ними ничего общего; я просто хочу домой, в кресло. Я вынимаю дайм из кармана и опускаю в кошелек. В кошельке полно крошечных мошек, которые жалят мои пальцы. Просыпаюсь я в холодном поту.

— Сэди! Ты еще читаешь или уже переставляешь предложения? Принеси письмо сюда, чтобы я мог увидеть, что ей нужно. Если раз-вод, я знаю подходящего адвоката.

Сэди является в комнату походкой «ну что я тебе говорила», выдает мне короткий мокрый поцелуйчик в щеку, — так сказать золотую звезду за то, что вел себя как настоящий менш, — и я начинаю читать письмо громко и монотонно, всем видом показывая, что все это мне безразлично.

Дорогой папочка, прости, что не написала тебе раньше. Наверное, потому, что хотела, чтобы ты успел сперва остыть. (Неблагодарная! Сколько же можно остывать?) Я знаю, что тебе не было бы весело на нашей свадьбе, но мы с Мором надеялись, что ты пришлешь нам письмо, дашь знать, что с тобой все в порядке и, невзирая на все, ты по-прежнему любишь меня.

И тут я затылком ощущаю горячий вздох, за которым следует короткое, но душераздирающее рыдание.

— Сэди, слезь с моей головы, предупреждаю тебя…

Взгляд ее перепрыгивает над моим плечом от листка бумаги к моему лицу, потом опять к письму и так далее.

— Все в порядке. — Утихомиривает она меня. — Я уже все прочла. И теперь твоя очередь узнать, насколько ты бестолковый папаша.

А потом она возвращается в спальню, постаравшись осторожненько так прикрыть за собой дверь, словно она у нас обита белым бархатом.

Убедившись в том, что она ушла, я сажусь на нелепый топчан, который жена моя называет тахтой, и нажимаю расположенную на рукоятке кнопку, где написано: «Полуклассика от Фельдмана до Фримла». Из динамика, откуда-то у меня из-под мышки начинает выползать музыка. Правый давно уже умер, а длинный и узкий, расположенный в основании, пришлось отключить еще несколько лет назад из-за пса, так до сих пор и не научившегося сдерживать свои чувства при звуках «Пустынной песни».

На сей раз мне повезло: включается отрывок из Фельдмана. Я продолжаю читать, успокоенный музыкой.

Впрочем, папа, могу переходить прямо к делу, потому что — насколько мне известно — ты до сих пор такой сердитый, что порвал мое письмо, даже не читая его. У меня и Мора будет ребенок. Пожалуйста, прошу тебя, не бросай это письмо прямо в утилизатор. Дитя появится на свет в июле, поэтому у вас есть больше трех месяцев на путешествие сюда. У нас очаровательный дом, есть и комната для гостей, в которой вы можете оставаться столько, сколько потребуется.

Здесь мне приходится остановиться, чтобы задать пару вопросов, поскольку дочь моя никогда не была сильна в логике, я же в этом преуспел.

Во-первых, будь она сейчас здесь, перед моими глазами, я бы спросил ее, как надо понимать слова: у меня и Мора будет ребенок? У кого именно? У нее? У него? Или у обоих сразу? Во-вторых, как понимать употребление среднего рода? Как проявление неграмотности или сомнения? И насколько очаровательной может быть гостевая комната, когда воздух в нее закачивается насосами, а над головой нет неба, а под ногами травы — просто потому, что ее там нет вообще, а все имитировано и заменено чем-то похожим?

Но, не обращая внимания на все это, я продолжаю читать.

Кстати, папа, должна объяснить тебе кое-что, чего ты, наверное, не понимаешь. Мор, известно тебе это или нет, такой же человек, как ты или я, у него есть все важное с человеческой точки зрения, и — откровенно говоря — куда более умный.

Я опускаю письмо, чтобы из утробы моей вылетели все забравшиеся туда мурашки, прежде чем переходить к ее проявлением любви, лучшим пожеланиям, поцелуям и надеждам на скорую встречу. Лоринда!

Не знаю, как ей удается такое, но в ту же самую секунду, когда я заканчиваю читать, бурно дыша, Сэди вылетает из спальни.

— Ну, начинать мне паковать вещи сейчас или начинать мне паковать вещи немедленно? И когда я начну паковать вещи, паковать мои вещи или твои вещи тоже?

— Никогда! Я лучше умру тремя тысячами смертей, каждый раз со все более худшим диагнозом.

Просто стыд, что такая компания, как «Межпланетный перелет», не способна предоставить тебе удобного места — это при том, как они обдирают своих пассажиров. И вообще не спрашивайте меня, как я попал на этот рейс. Спросите жену, говорить — это по ее части. Во-первых, они позволяют тебе взять с собой лишь три фунта багажа, чего едва хватает на сменную одежду, а у нас с собой были прихвачены кое-какие подарки. Мы намеревались провести у дочери лишь несколько дней, и Сэди успела сдать дом на все время нашего отсутствия — но это была ее идея, а не моя.

Предполагалось, что дорога в оба конца займет больше месяца. Вот почему Сэди решила, что непрактично приезжать на один лишь уикэнд и отправляться потом восвояси, на таковом условии я дал согласие на вояж.

Но теперь мы находились в пути, и я решил, что вправе расслабиться. Закрыв глаза, я попытался представить себе нашу первую встречу.

«Привет», — скажу я зятю и протяну ему правую руку жестом дружбы и доверия. А потом полезу в карман и подарю ему бусы.

Но, даже находясь перед моим мысленным взором, он смотрит на меня пустыми глазами, а две розовые антенны раскачиваются под ветром, словно вывешенные на просушку подштанники земляного червя. Потом лишь я понимаю, что там, куда мы летим, ветра не будет. И антенны в моем мысленном взоре сразу перестают раскачиваться и перегибаются пополам.

Я (в мыслях) оглядываюсь по сторонам, мы стоим вдвоем (кроме нас, никого) посреди просторной равнины, я в моем деловом костюме, а зятек в своей деловой шкуре. Сценка знакомая, похожая на нечто пережитое в жизни или памятное по книгам… «Встретимся у Филиппа», — думаю я и прощаю его.

И только потом в голову мне приходит несколько мыслей.

Проходит месяц. Когда мне начинает представляться, что я уже никогда в жизни не сумею вспомнить, как пользуются вилкой, включается громкоговоритель, и я слышу, как ровный модулированный голос с насквозь пропитанной глицерином интонацией психиатра сообщает, что все, мол, окончено и нам следует ожидать только легкого толчка при посадке.

Этот легкий толчок встряхивает меня так, что, похоже, ни рук, ни ног собрать уже не придется. Но вот наконец корабль замирает… Слышно лишь, как охают и чихают двигатели — <прямо как Сэди, спускающая пары после хорошего семейного спора. Я оглядываюсь. Все вокруг белые-белые. Сэди всеми пятью пальцами стиснула мою руку выше локтя — словно кровоостанавливающий жгут.

— Прилетели, — говорю я ей. — Сходить за клещами или сообразишь сама?

— О, Боже. — Хватка ослабевает. У Сэди и впрямь еще тот видок, — бледная, как мел, не моргает и даже не вредничает.

Я беру ее за руку и веду через таможню. И все это время моя достойная половина кажется мне внушительным чемоданом, который нужно протащить через кордон в обход всяких правил. Ноги ее содействовать нам не желают, а глаза мечутся сразу во все стороны.

— Сэди, приди в себя!

— Если бы ты умел относиться к миру с большим любопытством, то был бы куда более приятным человеком, — отвечает она вполне терпимым тоном.

Пока мы ждем, когда персона, облаченная во вполне подобный земным костюм и удивившая нас превосходным английским, закончит оформление документов, я украдкой бросаю торопливые взгляды вокруг.

Забавно. Если бы я не знал, где мы находимся, можно было бы решить, что мы попали на задворки собственного дома. Вокруг простирается чистая зелень, и только из того листка, который нам вручили на корабле, чтобы уберечь ум от паники, мне известно, что смотрим-то мы на стопроцентный акриспан, а не на траву. Воздух тоже приятен, словно пахнет свежими срезанными цветами, только не так сладко.

Пока я оглядывался и дышал, существо это, как бы его назвать, вернуло нам назад паспорта с вкладышем, призывающим не разрушать природу Марса и не засорять его поверхность.

Не стану рассказывать вам, с какими неприятностями мы добрались до дома и о возникшем непонимании в отношении чаевых… честно говоря, я просто ни на что не обращал внимания. Однако добрались мы до нужной двери, и учитывая, что нагрянули без предупреждения, я и не ожидал, что нас встретят прямо в аэропорту. Впрочем, дочка, похоже, все-таки поглядывала на дорогу, потому что очутилась перед нами прежде, чем мы успели постучать.

— Мама! — говорит она, а сама круглая-круглая. И кидается с поцелуями в объятия Сэди, которая немедленно ударяется в слезы. Минут через пять, когда обе вышли из клинча, Лоринда поворачивается ко мне с легким беспокойством.

Говорите обо мне что угодно, но сам я человек, в общем, не злой, и раз уже мы собрались погостить в этом доме, — пусть моя дочь теперь мне чужая, — я протянул ей руку.

— Твой дома или на заднем дворе листья отращивает?

Ее лицо, точнее та часть его, которую я могу видеть сквозь климатический адаптер, чуть сминается в области подбородка, однако, справившись с собой, она опускает свою ладонь на мое плечо.

— Мору пришлось выйти, папочка, у них там происходит что-то важное, но он вернется домой через часок, а пока заходите.

Впрочем, в доме нет ничего не только безумного, но даже интересного. Как обычно: стены, пол и потолок, и — к моей радости — даже несколько кресел, вполне пригодных для отдыха после далекого путешествия. Я сажусь и расслабляюсь. Вижу, дочь моя не очень-то хочет смотреть мне в лицо, что, на мой взгляд, в порядке вещей, и вскоре они с Сэди принимаются обсуждать ход беременности, гравитационные упражнения, роды, госпитали, всякие препараты и приучение к горшку во сне. Ощущая, что я становлюсь чересчур образованным, решаю отправиться на кухню и соорудить себе нечто съестное. Можно было бы, конечно, слегка потревожить женщин, однако мне не хочется нарушать их первый разговор. Лоринда включила все моторы и перебивает мамашу не меньше четырех раз в минуту, как бывало обычно дома: дочь всегда ставила перед собой цель высказать свою мысль сразу и достаточно громко. И если Сэди не успевает ответить мгновенным выпадом, раунд остается за Лориндой. Можно сказать, нокаут. Прежде, однако, случалось, что нашей дочери и за неделю не удавалось произнести цельной фразы. Иногда я вполне могу понять, почему она сбежала на Марс.

Ну, словом, пока обе они погрузились в свои одновременные монологи, я тихонечко так отправляюсь на кухню, посмотреть, что там можно отрыть. (Свеженькие листики с Мора, завернутые в целлофан?) Интересно, зятек и впрямь способен к регенерации? И потом, все ли правильно понимает Лоринда в устройстве своего мужа, или же как-нибудь однажды приготовит омлет со спаржей, воспользовавшись для этого одной из его конечностей, и только потом узнает, что ее уже не вырастить. «Прости меня, — скажет она тогда. — Мне так жаль, дорогой, мне так ужасно жаль».

Холодильник, хотя такими на Земле уже не пользуются, полон всякой всячины: разных плодов, стейков и какого-то подобия либо цыплят, либо недоделанных голубей. Еще стоит миска с месивом сливочно-бурого цвета… ее и понюхать-то противно. Кстати, кто здесь голодный, задаю я себе вопрос? Урчание в моем животе повествует о том, как скисает отцовская любовь.

Я забредаю в спальню. На стене висит большой портрет Мора — или одного из его предков. А интересно, верно ли, что у марсиан вместо сердца большая косточка авокадо? На Земле ходит слушок, что когда они начинают стареть, то буреют по краям, словно латук.

На полу обнаруживается некий предмет, и я нагибаюсь, чтобы поднять его. Кусочек ткани… на Земле такими бывают мужские платки. Может, это и в самом деле носовой платок. Может, эти марсиане столь же подвержены простудам, как и мы сами. Подхватывают какую-нибудь там инфекцию, соки поднимаются, чтобы бороться с заразой, и пожалуйста, прочищай все свои пестики. Я выдвигаю ящик, чтобы убрать туда кусок ткани (люблю аккуратность), но когда закрываю его, что-то мешает мне это сделать. Еще одна незнакомая вещь! Маленькая, круглая, вогнутая или выпуклая, в зависимости от того, как посмотреть на нее. Сделана из какого-то черного и блестящего материала. Чашка из ткани? Зачем этому овощу может понадобиться чашка из ткани? Некоторые вопросы — изредка — оказываются слишком глубокими для меня, но то, чего я не знаю, я всегда узнаю — и притом не задавая никаких вопросов.

Я возвращаюсь в гостиную.

— Ты нашел себе поесть? — спрашивает Лоринда. — Или я могу приготовить тебе…

— Не вставай, — сразу включается Сэди. — Уж на кухню-то я дорогу найду с закрытыми глазами — в моем она доме или чужом.

— Я не голоден. Ужасная была дорога. Уж и не думал, что одолею ее, не рассыпавшись на части. И кстати, я слыхал хорошую загадку на корабле. Что такое круглое и черное, выпуклое и вогнутое — с какой стороны посмотреть — и сшито из блестящего материала?

Лоринда задумывается.

— Ермолка. Но это же не смешно.

— А кто здесь говорит, что смешно? В любой загадке смеха в лучшем случае хватит на минуту. Или ты думаешь, что после встречи со Сфинксом Эдип хохотал всю обратную дорогу?

— Знаешь, папочка, мне нужно кое-что рассказать тебе…

— Я думаю, тебе нужно рассказать мне не кое-что, а все.

— Нет, это я насчет Мора.

— А ты думала, что я хочу услышать от тебя о вашем бакалейщике? Ты удираешь из дома с каким-то космическим огурцом и считаешь, что я должен быть доволен, потому что у него есть все необходимое в человеческом плане. А что, собственно, ты называешь необходимым в человеческом плане?.. Что он икает или чихает? И если ты скажешь, что он ночью храпит, я, по-твоему, буду в восторге? Или он чихает, когда счастлив, икает, когда занимается любовью, и храпит оттого, что это ему приятно. И ты считаешь, что все это делает его человеком?

— Папочка, ну пожалуйста…

— Ладно, молчу, больше ни слова. — И в самом деле, я уже начинаю чувствовать себя виноватым. Что, если у нее случится выкидыш?.. На этом самом вот месте. Такой человек, как я, не станет наслаждаться муками беременной женщины, даже если она приходится ему дочерью. — И что же у нас такое срочное, что не может потерпеть?

— Ничего, кажется. А ты не хочешь рубленой печени? Я сегодня приготовила.

— Что?

— Рубленую печень… ну знаешь, рубленую печень.

Ах да, это мерзкое месиво в холодильнике.

— Так это ты приготовила ее… ту мешанину в миске?

— Конечно. Конечно, мне действительно нужно кое о чем тебе рассказать.

Однако же рассказывать ей ничего не приходится, поскольку тут является ее муженек.

Не хочется даже описывать, на что он похож. Скажем так: на хороший кошмар от Мэри Шелли. Не стану входить в подробности, ограничусь тем, что голова его напоминает желудь, посаженный сверху на стебель брокколи. Огромные голубые глаза, зеленая кожа и никаких волос, если не считать небольшого кружка на самой маковке желудя. А уши — просто очарование. Помните слоненка Дамбо? Точь-в-точь, только чуточку поменьше… Что вы, я никогда не преувеличиваю даже впечатления ради. И бескостный, словно гусеница.

Моя жена, благослови ее Господь, не из тех, о ком надо заботиться: в трудное время она истинный бриллиант. Едва увидев своего зять-ка, она мгновенно отключилась. Если бы я не знал ее лучше, если бы не был уверен в том, что простому уму ее не до хитроумных замыслов, то сразу бы понял: она сделала это умышленно, чтобы всем было о ком беспокоиться. И прежде чем мы успели прочувствовать ситуацию, завязался лихорадочный разговор о том, как привести ее в сознание. Но едва моя дочь и ее супруг исчезли в ванной в поисках какого-то смертоносного химиката, Сэди сразу открыла глаза и поглядела на меня с пола.

— Что я пропустила?

— Собственно, ничего… ты потеряла сознание секунд на шестнадцать. Кошачья дремота, а не кома.

— Гектор, скажи «здрасьте». Скажи ему «здрасьте» или помоги мне хотя бы закрыть глаза навсегда.

— Очень рад нашей встрече, мистер Трумбник, — заявляет новоявленный родственничек. Я благодарен зятьку за то, что он избавил меня от унизительного первого шага, однако делаю вид, что не вижу стебелька, который он мне протягивает.

— Взаимно, — отвечаю я.

— Прошу прощения?

— Взаимно. Как поживаете? В жизни вы лучше, чем на снимках. — Действительно лучше. Пусть кожа его имеет зеленый цвет, но тут она похожа на реальную вещь. Тем не менее верхняя губа его так вибрирует при разговоре, что я могу смотреть на нее только искоса.

— Я слыхал, что вы отлучались сегодня по делу. Однако дочь никогда не говорила мне, чем именно вы заняты, э… Мортон.

— Папочка, его зовут Мор. Почему ты не хочешь произносить это имя?

— Потому что Мортон мне нравится больше. Когда мы познакомимся поближе, я буду менее официален. И не торопи меня, Лоринда, — дай сперва приспособиться к рубленой печени.

Мой зять усмехается, отчего верхняя губа его приходит в совершенно безумное состояние.

— Вижу, вы удивились? Импортированное мясо у нас не редкость. Как раз вчера один из моих клиентов сообщил мне, что пользуется теперь только земными продуктами.

— Твой клиент? — спрашивает Сэди. — А ты случайно не адвокат? (Жена всегда удивляет меня своим мгновенным переходом к фамильярности. Она уж сумеет тихо и мирно ужиться даже с тиранозавром. Сперва упадет в обморок, потом полежит в холодке и встанет новым человеком.)

— Нет, миссис Трумбник. Я…

— …рабби, конечно, — заканчивает она за него. — Я поняла это. Поняла в ту самую минуту, когда Гектор нашел эту ермолку. Знаю я эти загадки. Ермолка есть ермолка, и, кроме еврея, ее не наденет никто… даже марсианин. — Она спохватывается, но тут же обретает присутствие духа. — Клянусь, ты был на Бар Мицве… Правильно?

— Нет, дело в том…

— …значит, на обрезании. Так я и знала. — Потирая руки, она обращает к нему радостные глаза. — На обрезании, отлично, но Лоринда, почему ты нам ничего не сказала? Зачем держать такие вещи в секрете?

Тут Лоринда подходит ко мне и целует в щеку, хотя я чуть сопротивляюсь, так как ощущаю, что размякаю на глазах, и не хочу показывать этого.

— Мор не просто рабби, папа. Он обратился из-за меня, а потом оказалось, что рабби нужен и колонистам. Но он не отказался и от веры своего народа и выполняет обряды в становище копчопи, которое находится возле нашего поселка. Туда он и ходил сегодня совершать копчопийский менопаузальный обряд.

— Что?!

— Ну, знаешь ли, каждому свое, — встревает моя миротворица-супруга. Но мне — мне лично — нужны только факты, а они с каждым мгновением становятся все более причудливыми.

— Копчопи. Значит, для своего народа, копчопи, он жрец, а для нас — рабби, и таким образом зарабатывает себе на жизнь? А вы, Мортон, не усматриваете здесь некоторого противоречия?

— Ну… Оба наших народа почитают могущественного и молчаливого Бога… по-разному, конечно. Например, мое племя поклоняется…

— Слушай, слушай, так тоже можно, — вмешивается Сэди.

— А младенец, каким бы он ни получился, будет копчопи или иудеем?

— Иудеем, не иудеем, какая разница, — отмахивается Сэди. — Откуда ты вдруг взялся, Гектор Благочестивый?.. Целая мегилла из кротовой норы.

Отвернувшись от меня, она обращается к остальным, словно бы я в момент перестал существовать.

— В последний раз в синагогу он заходил в день нашей свадьбы, — и то потому, что в тот вечер полил ужасный дождь, — а теперь изображает, что не может разуться в доме, пока не выяснит расовую принадлежность и веру всех его обитателей.

А потом поворачивает ко мне полное гнева лицо.

— Зануда, и что это в тебя вселилось?

Я встаю, чтобы сохранить достоинство.

— Простите, но я боюсь, что мои вещи в чемодане сомнутся.

Сидя на постели (в ботинках), я вынужден признать, что чувствую себя уже немного иначе. Не то чтобы Сэди сумела заставить меня изменить точку зрения… Сколько же лет прошло с той поры, когда ее голос превратился для меня в белый шум, фон, позволяющий думать собственную думу? Но я все более и более прихожу к выводу, что в такой вот именно ситуации девушке как никогда необходим отец, а что это за мужчина, который не может поступиться своими чувствами ради единственной дочери? Когда она ходила гулять с гемофиликом Херби и в конце концов явилась домой, рыдая оттого, что, мол, боится прикоснуться к нему, чтобы не вызвать кровотечение, разве не запаковал я наши вещи и не увез ее на Венеру, в Гроссингер, на три недели? И когда мой близнец Макс разорился, кто помог ему всего из четырех процентов? Я всегда готов помочь собственным родственникам. И если Лоринде когда-либо по-настоящему нужна была моя помощь, то это теперь, когда ее обрюхатил какой-то религиозный маньяк. Да, меня тошнит от одного его вида, но буду разговаривать, прикрывая рот платком. В конце концов, мир все время делается меньше и меньше, и кому как не нам, маленьким людям, следует расти, чтобы компенсировать ситуацию, так ведь?

И я возвращаюсь в гостиную и подаю руку своему зятьку — цветной капусте (фу!).

 

Дмитрий Володихин

КАРАУЛ УСТАЛ

________________________________________________________________________

В последние шесть-семь лет в фантастике почти не поднимался вопрос о литературных «волнах», и внезапно в этом году критики едва ли не в массовом порядке решили возвратиться к нему. Поскольку интерес к подобной системе классификации высок, мы предложили сразу двум критикам высказаться по этому поводу, тем более, что первый назвал свою статью полемической и даже «провокационной».

Время можно представлять по-разному. Если мерить его не годами, не книгами и не «количеством женщин», а, скажем, поколениями, хорошо видно, как поднимается — медленно, будто солнце запоздалой весны — одно знамя, а другое повисает никому не нужной тряпкой, держится, держится… а потом неотвратимо падает. И если ты не стал каким-нибудь отшельником, святым, безмолвным и безгрешным, то хотя бы раз в жизни услышишь над головой шелест знамен. Хочешь ты стоять под ними или нет, они сами отыщут тебя и окрасят в определенные цвета. Может быть, ты безнадежно опоздал, может, пришел раньше срока, а возможно, угадал родиться в самый раз… Выбор невелик: ты всегда оказываешься либо среди тех, кому досталась весна, либо среди тех, кому суждена осень. Потому что июль короток, и никакие знамена не задерживаются в нем надолго. Зато, опоздав к собственному марту, ты все еще не потерял шанс, будучи в годах, пережить чужую весну как собственную, прийти к тем, кому она принадлежит по праву рождения, и получить в постный коктейль умирающей мечты каплю светлого рома: «Ты жив, старик. Ты наш».

Эту статью я представляю на суд читателей как материал для полемики, заведомо провокационный, заостренный для того, чтобы вызвать дискуссию.

* * *

В фантастике существует такое понятие как «волна». Сложно дать ему точное определение, но интуитивно не столь уж сложно разделить, скажем, представителей третьей «волны» и четвертой. «Волны» эти отнюдь не равнозначны поколениям или, как их сейчас называют, генерациям. Каждое поколение приносит в литературу определенные идеалы, наполнявшие смыслом молодость многих людей, их любимые темы, их любимый стиль. И в литературе власть поколения, а значит, доминирование его идеалов, тем, стиля всегда запаздывает по отношению к самой жизни. «Стеклянный лабиринт» 70-х приходит в литературу не раньше 80-х. Пестрый театр королевства Арка-нарского лишь самую малость опережает 1964-й… Новые знамена медленно сменяют прежние, а за ними уже теряют терпение очередные претенденты. Так вот, на протяжении последних четырех-пяти лет, примерно с 1996–1998 годов, в российской фантастике медленно происходит смена знамен.

Во второй половине 1980-х тон задавала генерация, на штандартах которой были начертаны два слова: этика и наука. Причем наука, т. е. взгляд на мир, основанный на химии, физике и биологии, играла роль второй скрипки. Действительность просто обязана была представляться «твердой», детерминированной законами бытия, поскольку ни ортодоксальная вера, ни оккультизм, ни какое-нибудь «тайное знание» каждый четверг по цене «десятка-за-участие-в-собрании» еще не способны были всерьез поколебать массовое сознание, составить конкуренцию среднему образованию с его естественнонаучным стержнем Кроме того, абсолютное господство научной фантастики почти не оставляло выбора. Либо так, либо детские сказки… Иными словами, научное мировидение играло роль второй строки на знаменах целого поколения, было всеобъемлющей питательной средой для фантастов.

* * *

Буйное цветение фэнтези в 90-х потеснило науку, но на ее место поставлена была отнюдь не вера в магию.

На смену пришел эзотеризм и представление о реальности, как о чем-то текучем, бесформенном. Наиболее яркий представитель — Виктор Пелевин, буквально популяризировавший некоторые эзотерические концепты и фактически воссоздавший жанр эзотерического романа. Ощутимо эзотеричны тексты Г. Л. Олди. А для тех, кто не счел для себя возможным оставлять прежнее мировидение, оставалась борьба с эзотеризмом, не предполагавшая какой-либо альтернативы.

Другое дело — этика. В 80-х она слегка мимикрировала в фантастической литературе под «социальные проблемы», а в 90-х и эта прозрачная вуалетка оказалась не нужна. Напротив, накал этических страстей в литературе забивал даже эзотерику. Для первой половины 90-х вопросы «Кто виноват?» и «Как нам после этого жить?» занимали десятки миллионов людей. Великое брожение умов требовало от фантастики отвечать на эти вопросы, освещать каждый возможный нюанс и даже, если угодно, «бежать впереди волны». Этическому вектору наша фантастика обязана многим замечательным произведениям. «Этики» составили славу «четвертой волны»: Андрей Столяров, Евгений и Любовь Лукины, Вячеслав Рыбаков, Эдуард Геворкян, Андрей Лазарчук. Очень характерное название и у романа С. Витицкого «Поиск предназначения или 27-я теорема этики» (1995). Да и формулировка проблемы в ней плоть от плоти перестроечных-постперестроечных лет. На крайне жесткой постановке этических вопросов выросло харьковское течение НФ — прежде всего Г. Л. Олди. В лучших своих романах «этиком» выступал Сергей Лукьяненко. Наконец, последний яркий всплеск, подаренный нашей фантастике «этиками», — творчество Марины и Сергея Дяченко.

Во второй половине 1990-х тематика морального суда стала понемногу выцветать: во-первых, под давлением неприятных финансовых обстоятельств вроде кризиса 1998 года; во-вторых, из-за страшной чеченской войны; в-третьих, просто из-за того, что рынок насытился и перенасытился этикой во всех позициях. Тогда же и эзотерика замедлила триумфальное шествие по России. Девизы вроде «расширения сознания», «выбора истинного пути», «отказа от замшелых традиционных ценностей», «обретения сверкающих сокровищ Востока» стали все чаще вызывать сарказм и раздражение. И здесь причины понятны. «Дорогие россияне» твердо усвоили: есть такая штука, как «тоталитарная секта», и поскольку черт их разберет, какая из них тоталитарная, а какая безобидно расширяет сознание восточными сокровищами, надо бы ото всех держаться подальше. На всякий пожарный. Чтобы все потом не кончилось пошлым ордером на арест или не менее пошлой пустотой в карманах. И, конечно, христианство за эти годы укрепило свои позиции, а для него эзотерика — род бесовского лукавства.

Таким образом знамена, реявшие не менее десятилетия, покинули зенит. Кто тут временные? «Караул устал!» Смена поколений — вроде смены сезонов, она неостановима. И каждому году суждено узнать свое 31-е декабря. Так что прощай, «generation Р», твое лето переломилось: «new generation» на пороге. Разумеется, «смена знамен» не означает ухода из литературы творческих личностей, принадлежащих «ушедшей весне». Они продолжают радовать читателей своими книгами. Просто их идеалы лишаются духовного доминирования.

* * *

Интерес к вопросам этического свойства понемногу уступает место чистой психологии. Казалось, литера-тура и наука совокупными усилиями ответили на вопрос, что являет собой человек Нового времени. Представлялось более важным решить, где проходит граница общечеловеческой нравственности. Теперь растет иное настроение: задачка «что представляет собой?..» то ли решена халтурно, то ли ответ начина-ет устаревать, и тогда психологи имеют шанс поста-вить очень серьезный диагноз — печальный исход самого Нового времени.

С эзотерикой беда иного свойства: в России она необыкновенно быстро приобрела облик вещи морально устаревшей, небезопасной и до крайности неэффективной. Мистика обещает опыт непосредственного общения с божеством. Способ куда проще эзотерического: зайди в церковь на соседней улице, в мечеть или синагогу, прими участие в богослужении, и ты уже включен во всемирную мистерию, объединяющую Бога и общины верующих. Эзотерический путь, помимо бытовых неудобств (шарлатаны, большие расходы, пребывание под чужим контролем), беден чисто эстетически. Слова «тайна» и «давай, самосовершенствуйся», в сущности, исчерпывают всю эзотерическую эстетику. Все остальное — преодоление иллюзий, подготовка к встрече с Ее Величеством Пустотой. Массовое сознание утомилось от эзотерики: «Вы что-то там внутри ваших группочек знаете? Вы обязаны таиться от непосвященных и несовершенных? Ну и таитесь. А мы будем жарить колбасу и водить детей на карусели».

Важной переходной фигурой, своего рода мостиком от одного поколения к другому, стал Александр Громов. С одной стороны, многими была позитивно воспринята его тяга к старой доброй НФ, а также его здравомыслие, бесконечно далекое от многомудрых хитросплетений магии и эзотерики. С другой — Громов совсем не этик. Для него логика стоит на несколько уровней выше. Прежде всего ею руководствуются громовские персонажи, разрабатывая тактику и стратегию жизни.

Очень разные фантасты, желая того или нет, оказались в роли представителей очередной генерации. На их знаменах легко различить слова «психология» и «мистика».

Это прежде всего Олег Дивов и Елена Хаецкая.

В эссе «Как я был экстрасенсом» (2000) Дивов высказал свою чувствительность к сфере мистического как нельзя более ясно. Не менее очевидный интерес к психоанализу виден уже в первом его романе — «Мастер собак» (1997). Именно фантастические романы Дивова предлагают наиболее полный литературный портрет современного мужчины, со всеми соблазнами, со всей грязью, которой в несколько слоев покрыт его путь с самой юности и которую ему придется пройти — желательно не запачкавшись. Точная и выразительная лепка психологии мужчин-персонажей — самый сильный козырь в колоде Олега Дивова. Он рисует идеал мужчины наших дней: быть мастером, «служить и защищать», а потом отыскивает для своих героев разные варианты modus vivendi, способствующие реализации этого идеала в рамках возможного, т. е. в рамках психологии современного человека, погруженного в гущу современной жизни.

С несколько меньшей выразительностью, но столь же динамично решает сходную литературную задачу писательский дуэт, работающий под псевдонимом Виктор Бурцев.

Елена Хаецкая начала двумя романами, более или менее укладывающимися в традиционную фэнтези, и даже заслужила славу одной из «матерей русской фэнтези». Но лишь небольшой роман «Мракобес» (1997) в полной мере показал возможности ее таланта. На страницах этой книги мистическое мировосприятие сказывается в ощущении необыкновенной близости Бога, благого Судии в христианском понимании. Другой пример — повесть «Бертран из Лангедока» (2001). Один из центральных ее эпизодов — чудесное спасение крестоносца, заблудившегося в пустыне. Хаецкая приводит читателя к мысли, что любовь к Богу отнюдь не является монологом, и даже самая несовершенная ее версия способна вызвать ответную реплику… Вместе с тем как психолог Елена Хаецкая фотографически точна. Это уже отмечалось, например, в откликах на ее романы «Вавилонские хроники» (1997) и «Анахрон» (совместно с В. Беньковским, 1999).

К новой генерации принадлежат и многие другие, например: Наталия Ипатова, Ольга Елисеева, Александра Сашнева.

Ипатова в романе «Король-Беда и Красная Ведьма» (2002) показала способность к тонкой психологической профилировке персонажей. Собственно, сверхзадача романа сводится к составлению двух чрезвычайно сложных психологических формул (образы главных героев) и установлению диалога между ними. Елисеева, одна из характерных представительниц сакральной фантастики, едко высмеяла в повести «Дерианур» (2001) масонскую ветвь эзотерики; напротив, христианская мистика как основа ее мировосприятия отлично видна в романе «Хельви — королева Монсальвата» (2001). Александра Сашнева в романе «Наркоза не будет» (2001) восстанавливает заэзотерроризированному текучему миру его естественную твердость; склонность к «психологическому письму» очевидна и у нее.

Никто из перечисленных фантастов никак не проявил себя на почве гуманистической этики Нового времени. Все они чужие в этой сфере. Все они могут сыграть этическую составляющую текста, но с минимальной искренностью. Эта генерация — акцентированные одиночки, «идиоритмики», говоря языком Павича. Их не очень интересует мораль современного общества; им даже лень бороться, спорить, опровергать. Этические ценности социума наших дней, унаследованные от XVIII века, когда-то каждым из них были поставлены ни во что. Тут им говорить-то не о чем. Неинтересно. Социум может делать, что ему заблагорассудится. Новое поколение не полезет на баррикады, — сейчас не 68-й. И требовать морального суда над отцами, дедами и прадедами оно не станет, — сейчас не 91-й. Поколению интересно настоящее, а не прошлое. Оно живет подобно множеству восковых людей, с которых, как вода, стекает чужая этика; притом, каждый делает то, что считает правильным. Разумеется, своя этика у поколения есть, но этические вопросы не являются предметом исследования. Новая генерация уверена: этику устанавливает либо Господь, либо сам «отдельно взятый» человек для самого себя. Общество тут — ненужный посредник.

Более того, разрабатывая для себя способы жизни, представители нового поколения, в принципе, выше ценят логику, чем этику.

* * *

Наверное, неправильно было везде писать «оно», «они». Я ведь сам — частица нового поколения. И его правды, и его амбиций. Поэтому сужу — изнутри… □

 

Сергей Питиримов

МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ РАЗ…

________________________________________________________________________

Предлагаем вниманию читателей иной взгляд на проблему. Автор известен тем, что скептически относится к самому методу деления фантастики на «волны».

Вся профессиональная жизнь критика проходит в поисках дефиниций.

Те, кого оценивают, сам факт «ящичков и полочек» воспринимают чуть ли не как навет.

Те, кто оценивает, без этого просто не могут профессионально работать.

История литературы оперирует понятием «эпоха» — романтизма, классицизма, модернизма… Взгляд умиротворенного временем исследователя скользит по нюансам, игнорирует особенности и выделяет наиболее общие черты: в результате острова сливаются в материки. Литературоведение обладает более «калиброванным» зрением и способно заметить некие течения в общем для эпохи потоке. Критика сиюминутна, она сосуществует в одном временном отрезке с пред-метом своего анализа, а потому, не имея дистанции, способна лишь описать явление.

Выходит, критика заведомо проигрывает своим старшим «коллегам»? В строгом смысле — несомненно, но с точки зрения современников — вопрос более чем спорный.

Современники видят в текущем литературном про-цессе нечто напоминающее «первичный бульон», из которого возникают самые неожиданные формы жизни. Критики наблюдают то же самое, но, в отличие от читателей, вынуждены эти формы описывать и пытаться предсказать их дальнейшие действия. Это возможно лишь в том случае, если есть некая система, но в отношении «первичного бульона» ее не может быть по определению.

Каков выход? Оценивать лишь то, что уже устоялось, покрылось патиной, то есть, по сути, отменить критику?

Кстати, это далеко не шутка. В отечественной литературе с завидной регулярностью вспыхивали подобные споры, и участвовали в них далеко не последние авторы — достаточно вспомнить Валерия Брюсова, чьи предложения в общем-то сводились именно к этому. Подобная дискуссия в советские времена (с оттенком литературной провокации) была проведена на страницах «Литгазеты» и выявила достаточно много сторонников запрета на текущую критику, оставляющих за ней лишь право на рецензирование выходящих произведений.

Но дело в том, что даже рецензия — самый «локальный» жанр критики — все равно предполагает некую типологию, а значит, систему. Иначе рецензия превращается в анонс.

Чем же способен воспользоваться критик, чтобы создать видимость порядка в броуновском движении, привнести элемент структуры в хаос?

Помогает самоидентификация, весьма популярная именно в отечественной литературе. Только представьте себе, какую радость современнику-критику дарили манифесты начала века, когда «первичный бульон» не то что бурлил — вскипал, переливаясь через край. Каждая школа, каждое направление, едва набрав несколько сторонников, немедленно декларировали свои позиции; нередко задиристо, как кубофутуристы, но чаще вполне основательно, как акмеисты. Хотя в этом был немалый элемент игры, но сквозь метафоры проглядывали истинные позиции писателей и поэтов.

К сожалению (говорю это без всякой иронии), эти традиции почти забыты. В последние десять лет само-идентифицировали себя лишь три группы авторов. Причем творчество первой — турбореалистов — было к тому времени хорошо известно, и неожиданные самоопределения внесли изрядную путаницу в читательские умы, хотя дали пищу для критиков, поскольку уточнили стилистику и мироощущение писателей. Появившееся в середине девяностых новое направление — славяно-киевская фэнтези — вобрало в себя авторов, объединенных в большей степени тематикой, нежели художественными приемами. Ряд писателей группируется вокруг лидера этого направления Ю. Никитина, так что можно было бы говорить о некоей литературной школе, если бы эти авторы хоть как-то себя манифестировали.

Наиболее четкие самоопределения существуют у новейшего направления — сакральной фантастики. Что понятно, поскольку создателем направления является писатель и критик в одном лице. Но здесь проблема другая: до сей поры предъявленные сочинения, призванные утвердить это направление, не очень вписывались в рамки предложенных дефиниций. Подавляющее большинство произведений для критиков и тем более читателей проще было отнести к какому-либо из традиционных субжанров фантастики.

Ради полноты картины можно упомянуть «русский киберпанк» и «техноромантизм», но это, скорее, личные обращения писателей к возможным последователям. Словом, основная «писательская масса» гуляет сама по себе, изредка составляя недолговечные «кружки по интересам».

Профессиональному критику смотреть на подобное состояние среды нестерпимо. И ему волей-неволей приходится хотя бы для себя как-то ее структурировать.

В этой ситуации деление на «волны» становится почти необоримым искушением. Во-первых, сам термин размыт и потому допускает гораздо большую свободу маневра, чем, скажем, направление или течение. Во-вторых, он привязан к временному отрезку, позволяющему объединить писателей если не по возрасту, то по времени вхождения в литературу, что вроде бы привносит в систему элемент объективности. В-третьих, он индифферентен к жанровой принадлежности произведений, что позволяет не слишком углубляться в творчество создателей.

И все эти достоинства систематики превращаются в недостатки, когда дело касается аналитики. Как бы ни хотел классификатор отойти от понятия «генерация», он вынужден учитывать этот фактор. А следовательно, в один «срез» попадают писатели нередко прямо противоположные по литературным позициям, стилистике, проблематике и жанровым пристрастиям. То есть критик, будучи синхронным по отношению к предмету анализа, пытается выступить в роли историка литературы: он жаждет подняться над своим временем и найти единый вектор в разновекторных поисках творцов инодействительности.

И дело даже не в том, что его построения произвольны и субъективны. Беда в том, что подобный метод практически ничего не дает для понимания текущего литературного процесса и тем более для понимания творчества конкретного автора, чем, собственно, и должен заниматься критик.

Нас часто путают приводимые аналогии с англо-американской «Новой волной», представленной зримо и явно писателями одной стилистики и преимущественно одной генерации. Но в том-то и дело, что «Новая волна» — это самоназвание, а не литературоведческий термин. По всем характерологическим признакам писатели «Новой волны» суть представители именно литературного направления, а в чем-то даже школы.

Безусловно, любопытно наблюдать за операциями критиков, сводящих и разводящих авторов, интересно следить за логикой их действий, небесполезно сверить свои представления с их схемами. Но по большому счету современнику совершенно безразлично, сколько волн ударило в берег фантастики — семь или девять. В любой литературной схеме читателя интересует не систематика, а типология. Ему важно понять тенденции, увидеть их зарождение и, по возможности, представить их разрешение.

Уязвимость «волновых» построений, видимо, ощущает и Д. Володихин, поэтому самого термина старается избегать. Но суть предложенной схемы именно такова, что, как мне кажется, обедняет анализ и оставляет за его рамками ряд писателей, в схему не вписывающихся. Более того, те интересные наблюдения, которые содержатся в статье, вызваны иным принципом систематики — типологическим. А наложение двух методов неминуемо приводит к противоречиям. В «этиках» оказываются люди, принадлежащие к трем (!) литературным поколениям, чего по теории «волн» быть просто не может. Евгений Лукин, который исследует прежде всего социальную психологию персонажей, вынужденно — по теории — приписан к «этикам». Сюда же по принадлежности определен и Эдуард Геворкян, хотя по своему литературному методу он может претендовать на лидерство среди «логиков».

Боюсь, что данная систематика рождена одной целью: поднять повыше знамена группы авторов, которым симпатизирует критик. Но, во-первых, сами они под этими стягами не ходят, поскольку представителями одного литературного направления себя не ощущают. А во-вторых, новая генерация представлена существенно большим числом молодых писателей, и говорить о том, что у нее есть какое-то объединяющее начало, пока рановато. И наконец: в понятие «литературная мода», которое неназвано присутствует в статье, неизбежно в качестве основной составляющей входит популярность, и здесь большинство писателей, которые по мысли критика представляют новую «волну», пока явно уступают тем, кого автор назвал «этиками».

Систематика по принципу «волн» предполагает линейное развитие литературного процесса, что противоречит самой природе литературы. Естественно, и подобный метод можно использовать (при этом четко сознавая всю его условность) — но только в качестве рабочего инструмента. А инструменты публике не демонстрируют.

Не думаем, что мы сумели на этом закрыть тему. Если читателей заинтересовал разговор о принципах классификации, о различных подходах к систематике в фантастике, ждем писем. Ну а мы постараемся сопоставить ваши мнения с представлениями критиков, желающих высказаться по этой проблеме. □

 

Рецензии

 

Роберт СИЛЬВЕРБЕРГ

ВОЛШЕБНИКИ МАДЖИПУРА

Москва: ЭКСМО-Пресс, 2002. — 704 с.

Пер. с англ. А. Гришина.

(Серия «Мастера фантастики»).

Тираж 10 000 экз.

________________________________________________________________________

В 1980 году американский фантаст впервые отправил своих читателей в литературное странствие по гигантской планете Маджипур. Этот необъятный мир (в двенадцать раз больше Земли!), населенный не только людьми, но и десятком других разумных гуманоидных и негуманоидных рас, писатель сотворил в трилогии о лорде Валентине — государе Маджипура, свергнутом в результате заговора. В 1983 году вышла в свет последняя часть трилогии, где корональ Валентин стал понтифексом. Казалось, что «тема Маджипура» в творчестве фантаста исчерпана. Однако в 1995 году писатель неожиданно вернулся к описанию планеты-гиганта. В романе «Горы Маджипура» он рассказывает о затерянной цивилизации, возникшей в полярных областях.

И вот в 1996 году фантаст выпустил первый роман из новой трилогии, посвященный истории Маджипура. В книге «Волшебники Маджипура» действие начинается за тысячу лет до правления лорда Валентина. И вновь перед нами заговор: лорд Престимион, возможный преемник короналя Конфалюма, отстранен от власти. С помощью обмана и магии правителем планеты, в нарушение семитысячелетней традиции, становится сын короналя — лорд Корсибар. Престимион поднимает восстание против узурпатора, и в итоге все заканчивается гражданской войной, самой кровавой в истории Маджипура.

Но то ли медленное и плавное вращение огромного мира в воображении автора так повлияло на текст книги, то ли писатель просто схалтурил, добровольно пойдя на эксплуатацию некогда выигрышной темы, но роман получился довольно скучным. В первом романе о лорде Престимионе действие разворачивается со скоростью очень и очень замедленной киносъемки, а характеры у персонажей еще менее запоминающиеся, чем в истории короналя Валентина. Читатель не может понять (и до конца книги так и не понимает), почему он должен сочувствовать одному кандидату на престол, а не другому? В романе якобы положительный Престимион выглядит ничем не лучше узурпатора Корсибара. А уж сцена, в ходе которой корональ приказывает «стереть память» у всех участников гражданской войны после ее окончания, может вызвать у читателя откровенное раздражение. Мы слишком натерпелись за XX век от переписывания истории, от выкидывания из нее событий и персонажей. Даже боевые действия, несмотря на то, что в них принимают участие не только воины, но и волшебники, в романе изображены очень тускло. Перед нами предстали очередные «кости от позавчерашнего бульона» — книга, являющаяся только слабым отражением трилогии о лорде Валентине, коронале и понтифексе.

 

Алекс ОРЛОВ

КОНВОЙ

Москва: АРМАДА — Альфа-книга, 2002. — 422 с.

(Серия «Фантастическим боевик»).

22 000 экз.

________________________________________________________________________

Есть авторы, которые всю жизнь пишут одну и ту же книгу. Это еще раз подтвердил российский сочинитель Алекс Орлов, выпустив очередную, шестнадцатую (!), книгу из цикла «Тени войны» — роман «Конвой». Читая произведение, невольно ощущаешь, что оно является частью какого-то гигантского строения. В то же время сюжет отдельно взятого романа оказывается изрядно размытым, незавершенным, неструктурированным. Писатель начинает с классической и прозрачной авантюрной завязки, основанной на желании группы дельцов в очередной раз нажиться за счет государства. Волею судьбы в заговор оказываются вовлеченными разные люди и даже целые миры. Все это сплетается в тугой клубок, распутать который можно лишь столь же радикальным способом, каким Александр Македонский некогда обошелся с Гордиевым узлом. В ход идет последний довод королей — оружие. Начинается невообразимая какофония из звуков Войны. И витают ее Тени. Люди, брошенные в мясорубку из-за нескольких контейнеров с астероидной массой, выдаваемой за танки.

Хочется отметить и тот факт, что Алекс Орлов с упорным постоянством одаривает нас какими-то «не русскими» романами. При всей гладкости языка его книг не покидает ощущение, что все тобой читаемое — это перевод с иностранного. Может быть, потому, что Алекс Орлов — воистину певец звездных войн? Что ж, нужно признать: батальные сцены в его романах и в самом деле поражают своей реалистичностью, живостью. Писатель вдохновенно рисует каждую такую сцену по-новому. Однако, отдавая все силы души крупномасштабным эпизодам, Орлов жертвует камерными сценами, где сходятся не безликие тысячи, а несколько конкретных людей. И тут автор пасует. «Конвой» густонаселен (думается, даже чрезмерно). Но в пестрой толпе очень редко можно выхватить взором какое-нибудь яркое лицо. Да, в книге есть две-три колоритные фигуры, среди которых главный герой романа Ник Ламберт, «медсестра» Лили, свободный агент Колин Дзефирелли. Но и они, увы, не прописаны.

Хотя, конечно, продолжение «Конвоя», как водится, следует, и мы вновь встретимся с данными персонажами в следующей книге цикла. Об этом свидетельствует многозначительный финал, наступающий после нечеткой развязки. Кто победил? Кого? Наказано ли зло или добро вновь потерпело поражение?

 

Дмитрий ЯНКОВSKIЙ

НЕЛИНЕЙНАЯ ЗАВИСИМОСТЬ

Москва: Центрполиграф, 2002. — 445 с.

8000 экз.

________________________________________________________________________

Судя по всему, две буквы латиницы в фамилии автора — дань модным ныне манерам «интеллектуального андерграунда». На это же намекает и изысканно-черная обложка книги, украшенная в меру абстрактным рисунком. Однако новый роман Дмитрия Янковского к андерграундной прозе никакого отношения не имеет. Не имеет он отношения и к героической фэнтези, которую автор писал ранее; не похож он и на жесткий детектив — хотя погонь, перестрелок и бандитов в нем тоже хватает. Перед нами классический образец практически вымершего ныне подвида научной фантастики — романа о научном поиске.

Правда, в отличие от персонажей советской фантастики 60-х, главный герой Янковского смотрит на мир предельно трезво и прагматично. Физик Андрей Маркович знает, каково это — зубами выгрызать у жизни право на применение своих способностей. И добившись этого права, он стремится брать от жизни все, что она может дать. Исследования в области повышения быстродействия компьютеров стоят дорого, а принести они могут еще больше. Андрей Маркович — обыкновенный эгоист без страха и упрека. Классический образец героя нового времени, вознесенного на пьедестал новорусской литературой, призванного обеспечить счастье и благосостояние всему человечеству — но в первую очередь, конечно же, самому себе. Автору приходится как следует окунуть своего героя в грязь и протащить его чередой самых невероятных событий на грани яви и дурного сна, прогнать по свалкам, подвалам и трущобам, через ужас бандитских застенков, милицейских погонь и тупого людского равнодушия — для того, чтобы раз за разом герою пришлось повторить одну и ту же фразу: «Господи, зачем я так поступил?» И чтобы в странном храме в самом центре Москвы насмешливый Дьякон поведал Андрею правящие этим городом и миром законы: не унижайся и не унижай, не отказывай никому в помощи и не рассчитывай на чьи-то подачки.

Перед нами образец социальной литературы, через призму фантастики размышляющей об этике межчеловеческих взаимоотношений. Но здесь Дмитрий Янковский стоит ближе к Александру Громову, а не к Вячеславу Рыбакову — он не пытается подвести под этические и моральные нормы социологическую основу. Напротив, по его мнению, законы социума задаются поведением живущих в нем людей. А изменить окружающий мир можно, лишь изменив самого человека — или хотя бы его отношение к другим людям. Возможно, именно это и является смыслом и задачей существования Города, этого гигантского компьютера, созданного человеком и ставящего перед своим создателем самую важную проблему: как остаться Человеком.

 

Хамфри КАРПЕНТЕР

ДЖОН Р. Р. ТОЛКИН: БИОГРАФИЯ.

Москва: ЭКСМО-Пресс, 2002. — 432 с.

Пер. с англ. А. Хромовой.

10 000 экз.

________________________________________________________________________

Спустя четыре года после кончины Дж. Р. Р. Толкина, в 1977 году в Великобритании увидела свет «Биография» писателя, написанная Хамфри Карпентером. С тех пор для всех интересующихся Толкином эта книга, созданная на обширнейшем материале, стала одним из основных источников знаний. Теперь возможность познакомиться с ней получила и российская аудитория. Карпентер с самого начала ясно сформулировал свою задачу — показать писателя и ученого Толкина как человека. Толкин у Карпентера — отнюдь не «святой». Черты его непростого характера показаны вполне рельефно. Кое у кого это вызывало раздражение. Но сам Толкин, как известно (и об этом тоже пишет Карпентер), решительно не хотел превращаться в «идола».

Перевод биографии на русский язык выполнен профессионально, со знанием предмета. Уместные и эрудированные, пусть и не абсолютно исчерпывающие комментарии переводчика — несомненное достоинство книги. Со времени выхода в Англии этой монографии прошло 25 лет. Все эти годы исследование жизни и творчества Толкина не прекращалось, публиковались новые материалы. Естественно, что сведения Карпентера отчасти устарели. Так, хронологию и периодизацию творчества Толкина, «Историю Средиземья» имеет смысл изучать по одноименному 12-томнику под редакцией сына писателя — К. Толкина. «Биография» же содержит ощутимые пробелы.

Преимущественное внимание к личным чертам Толкина иногда подводит автора. Скажем, слишком упрощенно биограф представляет разрыв отношений между Толкином и К. С. Льюисом, якобы вызванный «ревностью» Толкина — то ли к успехам Льюиса, то ли к его дружбе с Ч. Уильямсом. Оставлены в стороне глубокие идейные разногласия, из-за которых Толкин не принял творчество Уильямса и опасался его «мощного влияния» на Льюиса.

Что же, вероятно, когда-нибудь появится — вслед за уже не раз изданным комментированным русским «Властелином колец» — по-настоящему «академическое» издание и «Биографии» автора. Но в любом случае, перевод монографии Карпентера — событие значимое. Перед российским читателем широко раскрывается еще одна, может быть, важнейшая сторона «мира Толкина» — жизнь его творца.

 

Полина ГРЕУС

ДЕЛО О ПРОКЛЯТЫХ РОЗАХ

Москва: ACT, 2002. — 317 с.

(Серия «Заклятые миры»).

7000 экз.

________________________________________________________________________

Дебютный роман Полины Греус в жанровом отношении четко классифицируется как детективная фэнтези. Поэтому читатель вправе ожидать стремительно развивающегося, лихо закрученного сюжета, погонь, магических поединков, расследования аномалий и поиска колдунов-злоумышленников. Философия, этика и тому подобные серьезные дисциплины должны постоять в сторонке.

В действительности же развитие сюжета подавлено многословием автора, попытками буквально разжевать до состояния манной каши мотивы каждого поступка героев. Драйв отсутствует в тексте абсолютно. Агентство по раскрытию преступлений, связанных с запретной магией, — ход давно и хорошо отработанный. По сути, все, что происходит в книге, напоминает некачественную копию приключений сэра Макса в городе Ехо. Если развести какую-нибудь повесть Фрая из названного цикла примерно вдвое соответствующим количеством словесной воды, получится детектив Полины Греус.

Добро бы еще главная героиня, начинающая сыщица-магичка Лити, обладала хотя бы половиной инфантильного очарования сэра Макса. А то ведь инфантилизм есть, а вот с очарованием — проблемы. Сомнительно, что обидчивая, себялюбивая Лити завоюет читательские симпатии.

До некоторой степени роман спасает оригинальный взгляд автора на сущность магии. Мир, по предположению одного из героев, проходит через магическую стадию эволюции, поэтому наличие магии в глубоком прошлом и далеком будущем совсем не обязательно, но и миновать ее природа не позволяет. Полине Греус удалось нетривиально «отыграть» развернутую версию данной гипотезы. Сама идея представляет собой новинку в отечественной фэнтези.

А в целом приходится констатировать неудачу.

 

Том АРДЕН

КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА МЕЧЕЙ

Москва: ACT, 2002. — 669 с.

Пер. с англ. Н. А. Сосновской.

(Серия «Век Дракона»).

9000 экз.

________________________________________________________________________

«Король и королева мечей» — продолжение «Танца Арлекина», но явно не конец. Герой Джем, очередной бастард очередного свергнутого короля, тихой сапой путешествует по земле, подбирая кристаллы богов. Как автор ни старается — не выходят у него «злобные враги». Солдаты-«синемундирники», главные оппоненты бастарда, выглядят до того симпатично, что их убийство противоречит канонам жанра. Приходится раз за разом подводить к смерти, мучить и спасать в последний момент «коварного офицера Полти», чью сволочную натуру Том Арден живописует особенно тщательно.

Не возлагая на сюжет особых надежд, автор сделал ставку на стиль. Книгу предваряет расширенный список героев с их краткими характеристиками: этот коварный, этот наивный, а этот благородный. Уподобившись драматургу, Арден даже включил в сей перечень эпизодических персонажей: «Солдаты, ваганты, пьяницы, куртизанки…»

Сам текст плывет в кильватере стиля. Не верьте названию! На самом деле, никто ни с кем особенно не сражается. Бастард и прочие персонажи кочуют по великосветским балам, флиртуют с девицами и лишь изредка дерутся на дуэлях. Присутствует, правда, некое тайное общество дьяволопоклонников, но его линия столь же невыразительна, как и вся религия фэнтезийного мира — Империя прозябает в язычестве, но при этом в ней правят церковь и порядки средневековой Испании.

Кто такие эти Король и Королева выясняется лишь под занавес, к моменту решающей битвы, прописанной так же туманно, как и прочие перипетии сюжета. Бастард получает очередной из кристаллов и отправляется в дальние страны за следующим «квестом».

 

БЕЛЫЙ КВАДРАТ НА ЧЕРНОМ ФОНЕ

________________________________________________________________________

Неформатная фантастика от «Новой Космогонии» становится чем-то вроде социального маркера. Вспоминаю диалог пятилетней давности: «Пелевина читал?» — «Знаешь, как-то он мне не очень…» — «Да ты что, это же самый модный писатель сейчас!» Вот и с авторами-«космогонистами» похожая оказия нынче. Вокруг проекта уже столько шума, что книги покупать не хочется. И тем не менее надо. Ерунды издательство публикует достаточно, но даже ерунда у них — неожиданная. Новый взгляд, свежее дыхание, никаких клонов. А при некотором везении читатель имеет реальный шанс напасть на сущее открытие.

С «Белым квадратом» Андрея Алексеева читателям определенно повезло. Хотя этот роман не столько открытие, сколько закрытие.

Предупреждаю сразу: писано сие произведение искусства рукой человека, убежденного в своей безусловной литературной одаренности. Книга сама по себе знаковая, но из разряда «нервных просят не читать». Издана в авторской редакции, а напрасно. Вот, например, цитатка: «Старший по очереди поглядел в глаза женщинам с картофельными носами, затем уставился на меня. У него были глаза цвета заварки, которую находишь в чайнике, вернувшись домой из месячного отпуска. Очевидно, мои глаза так же мало понравились старшему патрульному, как и его глаза — мне». Или такой, допустим, образчик речи персонажа: «Прямое нейрозондирование используют, когда надо из человека выкачать мемуары. В остальном оно без юза». Между прочим, цитаты я отбирал не сам, а скачал из Сети — первой там размахивал сам Алексеев, вторая иллюстрировала положительную (!) рецензию на «Белый квадрат» в одном компьютерном журнале. Похоже, ни автор, ни рецензент даже не подозревают, что эти кусочки текста, мягко говоря, не в порядке. Впрочем, если Сеть продолжит свою борьбу с русским литературным языком, то по сравнению с шедеврами завтрашнего дня «Белый квадрат» покажется образцом высокой прозы. И вообще, мы сегодня не о прямом качестве текста говорим, но о качестве скрытом, потаенном, дающем право утверждать: книга таки правильная. Нужная. Особенно для молодежи.

Если все расшифровать и перевести на русский, то начинается «Белый квадрат» буднично: искусствовед по прозвищу Шуша («это такой маленький зверек, никак не попадающий в дырку») отправляется в Кремлевский Дворец Съездов на презентацию. Корпорация «Мацусита» приобрела легендарный «Черный квадрат» Малевича и теперь это дело с помпой отмечает. Ну, Шуша и подсуетился, добыл приглашение (искусствовед все-таки) в надежде поесть на халяву дорогих японских стимуляторов.

«Поесть» — это я образно выразился, действие романа отнесено вперед лет на триста, методы питания изменились радикально. Что повлекло за собой интересные новации — прямая кишка, например, у Шуши и его современников в основном для секса. Они там все, бедолаги, раз в неделю устраивают себе «прокачку системы», чтобы желудочно-кишечный тракт не отсох, и очень из-за этой несообразности мучаются — надо же, человек, царь природы, а без кишечника почему-то мрет… Словом, приходит Шуша на мероприятие, ест-пьет (ну, вы поняли), и как-то случайно его притирает веселящейся толпой вплотную к герметичному бронированному саркофагу, заключающему в себе бессмертный шедевр. На картину, понятное дело, всем глубоко наплевать, включая японцев — она уже куплена, народу предъявлена, короче, свое отработала.

Шуша, который еще не «косой», хотя уже слегка взлетает, мельком глядит на «Квадрат» и замечает в нем какую-то несообразность. Присматривается внимательнее и тихо обалдевает. «Квадрат» — не квадратный! В отличие от нашего искусствоведа, «Квадрат» именно косой, причем при ближайшем рассмотрении — Шуша врубает глаза на полную мощность, так-то он их обычно бережет, чтобы не изнашивались — становятся заметны следы от линейки, по которой подделку наспех малевали.

Несчастный искусствовед таращится на картину и понимает, что дела его плохи, еще хуже, чем были с утра. А надо сказать, Шуша не просто так просочился на вечеринку — это его последний шанс гульнуть по-человечески, ведь утром нашему герою пришло извещение о новом статусе доступа. Шуша полный банкрот, на его счете гроши, и как только он выберет остаток, мир для бедняги утратит привычную степень интерактивности. Игра в футбол за «Манчестер», полисексуальные развлечения в амстердамских борделях, вечерние прогулки по Луне, небольшая роль в любимом сериале — все это исчезнет, растворится, и останутся только четыре облезлых стены, крошечное окошко, грязный санузел в одном углу, кормушка-поилка в другом и продавленный диван с секс-машиной — посередке.

Правда, кое-что новенькое в жизни Шуши появится — ежедневная изнурительная работа оператором ремонтного комбайна в фекальной канализации. Не-ет, не дистанционным оператором. Наш искусствовед будет натурально трубы чинить, рассекая собой дерьмо.

И знаете, в какой-то степени это Шушу утешает. Он, конечно, лузер, но все-таки не идиот… То есть он именно классический идиот — а не дурак, как вы подумали. И записался в ассенизаторы не просто так, а из свойственной художественным натурам утонченной вредности. Вы, может, не догадались: в этом мире насовсем не отключают. Теперь, чтобы зайти в Сеть (а ведь это само по себе дико — специально подключаться), Шуше понадобится терминал вроде нашего компьютера. И сигнал будет кастрированный. Никаких тебе вкусов, запахов, осязаний, ощущений себя другой личностью или механизмом (Шуша обожал быть луноходиком). В общем, хоть вообще в эту Сеть не ходи.

А вот ходить в Шушу вся Сеть будет по-прежнему. Видеть его глазами, нюхать его носом, осязать его телом. Естественно, не постоянно — кому он нужен, этот маленький страшненький идиотик. Общество помешано на ярких личностях и ярких переживаниях. В большинстве своем и то, и другое сконструировано искусственно — среди актеров, например, не осталось ни одного реального человека, — но это мало кого волнует, был бы продукт качественный. Шуша тоже по борделям не в своем обличье гулял (между прочим, иногда нашего героя охватывало глубокое сомнение — существует ли на самом деле луноход, не обман ли — поселения землян на Марсе). Но «живые переживания» тоже пользуются спросом. И если Шуша выдаст по-настоящему мощный эмоциональный всплеск — такой, чтобы зашкалило индикаторы перед внутренним взором остальных пользователей Сети, — огромное количество народа тут же нырнет в его шкуру. И… испытает смертный ужас ассенизатора, захлебывающегося в фекалиях. Со всеми сопутствующими и вытекающими.

Скромная такая, но стильная месть обществу, обществу победившего глобализма, где сквозная интерактивность всего и всех — лишь производная от полицейского характера государственности.

Обществу, где декларировано всеобщее единение, где никто формально не одинок и в то же время одинок так, как нам и не снилось — ведь каждый с раннего детства привыкает к мысли, что его в любую секунду могут просканировать. А естественная защита в таких условиях — некоторое, как бы сказать, внутреннее омертвение. Человек, вроде бы накрепко повязанный со всем человечеством, на самом деле становится абсолютным, запредельным эгоистом. Этот диссонанс провозглашенного и реального писатель очень четко подметил.

Естественно, от такого автора, как Алексеев, склонного к фиксации на мелочах, «зависающего» на частностях даже в ущерб читабельности и поперек всякой композиции, трудно ожидать, что он забудет подвести солидную базу под то или иное фантастическое допущение. С въедливостью научного работника Алексеев заныривает в предысторию и выдает десятистраничный трактат о том, каким образом на нашей планете сформировался именно такой мир. Нудно, зато убедительно — если забыть об индивидуальной психологии и оперировать исключительно подходами современных политтехнологий. Ваш покорный слуга, откровенно говоря, тяготеет к неоромантизму и в любом уроде старается разглядеть хотя бы рудименты живой человеческой души. Согласно же Алексееву и ему подобным, человеки жестко делятся на три категории — тупое жвачное большинство, страшно далекие от него интеллектуалы (менее процента) и правящая верхушка расчетливых сволочей (отвратная помесь интеллектуала со жвачным). Да, и еще прослойка из бесхребетной обслуги (к коей и Шуша относился). Симпатии автора, естественно, на стороне интеллектуалов, которые в любом геополитическом безобразии — единственная безвинно пострадавшая сторона. Даже если безобразие закручивается с их подачи. Ибо чего умного интеллектуал ни выдумает, олигархическая сволочь обязательно возьмет это на вооружение и низведет до состояния безобразия. Логично?

Логично в рамках искусственно заданного подхода, художественного метода. Для антиутопии в самый раз. Но «Белый квадрат» нисколько не антиутопия. Это, скорее, крик о помощи. Манифест технократа, пребывающего в жестоком экзистенциальном кризисе. Злая и едкая сатира. Жалоба на несправедливость судьбы. И вынесенная на бумагу острая боль от осознания того, что фантастическое предвидение может реально сбыться. Предпосылки-то вот они, налицо. По Алексееву, мир рушится в пучину тотального безразличия, за которым последует всеобщая некомпетентность, которая, в свою очередь, доведет безразличие до полного абсурда. Гигантские корпорации, правящие миром, внешне такие крепкие, на самом деле находятся в состоянии внутреннего распада. Рвутся горизонтальные и вертикальные связи, левая рука не ведает, что творит правая, а главное, не особенно и хочет знать. Феерические по задумке глобальные программы идут по инерции, постепенно вырождаясь в полную свою противоположность. Все усилия тратятся на поддержание видимости жизни в рассыпающемся колоссе — хотя какие там усилия, колея накатана, колеса вертятся. И рухнет это дело обязательно, да с адским грохотом, но когда рухнет, черт его знает, и дата обрушения всем до лампочки. Однова живем. Сатира, сатира. Кляуза Господу Богу, ибо больше жаловаться уже некому. А знакомо как! Киберпанк, говорите? Особый жанр, самая-самая научная фантастика? Вот полностью аналогичный продукт от гуманитариев — толстовская «Кысь», герой которой с упорством запойного алкоголика механически считывает тексты, совершенно не понимая их смысла. Это ли не знак полного распада — распада всего? Просто Толстая, извините за невольный каламбур, тоньше. Алексеев такими метафорами не владеет, но от этого его текст лишь «народнее», доходчивее в своей жути, ибо автор дотошно и подробно описывает, до какого маразма докатится техноцивилизация, если ее уже сегодня не начать пинать в правильном направлении.

Что интересно: яростно бичуя уродливую псевдотехноидеологию (чтобы было коротко и ясно, «Мир от Гейтса»), автор одновременно пытается защищать «честного труженика науки» и всякие гайки-железки сами по себе. Брезгливо-презрительная интонация, с которой он описывает приключения Шуши и окружающий его мир вообще, неожиданно исчезает, когда речь заходит о конкретных достижениях науки. Возникает гибрид жалобы с манифестом: «Эх, такую бы мощь, да в нормальные руки…»

Но мы отвлеклись. Итак, Шуша с душой в пятках глядит на «Квадрат» и думает, как выкручиваться. Единственное, что приходит ему в голову — немедленно связаться с информационными агентствами и продать им сенсационную новость. Таким образом он заработает неприкосновенность (вряд ли его после этого рискнут убить) и определенную сумму, что на какое-то время оттянет неминуемое падение на социальное дно.

И вдруг он понимает, что сделать так можно! Разрешается.

Это ему японская секьюрити, которая, естественно, засекла, как он возле «Квадрата» с отвисшей челюстью стоит, и решила поинтересоваться, что у парня на душе творится, как бы виртуально кивнула. Давай, мол, давай. Нам все равно. Ничего не изменится. Картина действительно свою маркетинговую задачу выполнила. Да и подзабыли о ней уже, в Сети полная ротация новостей каждые три часа, не к чему будет пристегнуть куцую твою сенсацию.

И в этот момент господин Шульман (это у Шуши фамилия такая) за долю секунды превращается из мелкого ходячего недоразумения в кяассического чеховского маленького человечка. Шуша с неожиданной четкостью и ясностью осознает, что ему совершенно нечего делать в мире, где всем на все до такой степени наплевать. («Закадровый» комментарий от автора: зачем японцы первоначально хотели купить «Квадрат»; как по ходу дела два раза перехотели; как потом долго соображали, зачем они его все-таки купили — если уж японцы докатились до такого маразма… впрочем, «японец» в будущем понятие довольно условное, это скорее принадлежность к корпорации, чем к нации… а тот же Шульман, например, себя называет «московит», причем глазки у него маленькие и слегка раскосые.)

Шуша, в свою очередь, плюет на этот неквадратный «Квадрат». Буквально. После чего поворачивается и твердым шагом уходит, так сказать, в ассенизаторы. Только не доходит. Он совершил противозаконное действие, и теперь его, хочешь-не хочешь, надо задержать и передать в руки полиции. Что и делается, причем Шуша с перепугу спотыкается, падает на стол из небьющегося стекла, колотит его вдребезги (ну записной неудачник, что с него возьмешь) и весь обливается кровью. Свидетелем происшествия становится офонаревший от японских галлюциногенов журналист. Мгновенно раскручивается маховик новостей — московский искусствовед в знак протеста совершил акт вандализма и был зверски избит охраной… Буквально через сутки Шуша, несколько шальной от переизбытка эмоций, но уже четко знающий, как себя вести: а) знаменит на всю планету; б) при деньгах; в) бодро и красочно рассказывает о своей застарелой ненависти к супрематизму, каковая и послужила толчком к тщательно спланированной художественной акции — плевку на саркофаг с «Квадратом»; г) выясняет у адвокатов, стоит идти с японцами на мировую или лучше довести дело до суда, уж больно серьезная компенсация светит за «зверское избиение».

Японцы тоже довольны, потому что «Квадрат» сработал по второму кругу, лишний раз напомнив, какие они богатые, и снова приподняв акции (на самом деле «Мацусита» пошла на уловку, которой еще в XX веке воспользовалась «Мицубиси», купив ван-гоговские «Подсолнухи» — сделала очень хорошую мину при ужасной игре и удержалась от краха).

В общем, все хорошо. Только Шуше во снах начинает являться кошмарный образ «Белого квадрата». Невидимый объект на белом поле, который Шушу очень пугает своей неразглядимостью. И просыпается бедняга с неприятной резью в новеньких, с иголочки, глазах. Впрочем, он довольно быстро скачивает из Сети хороший психотерапевтический софт, и «Белый квадрат» перестает его беспокоить. Мир по-прежнему загнивает, разваливается и катится в пропасть, все счастливы. Ну, туда им и дорога. Автор изливает финальную дозу яда и с заметным облегчением дает занавес. Согласитесь, мощно. Роман наконец-то дает однозначно правильные ответы на два навязших в зубах вопроса — «Что делать?» и «Кто виноват?».

Какие ответы? А можно мне чуть позже, ближе к концу? Сейчас настало время уже рецензенту капнуть ядом. В одном интервью Алексеев признался, что у «Белого квадрата» изначально была совсем другая концовка. Шуша действительно уходил в ассенизаторы и там, под Москвой, обнаруживал альтернативную жизнь. В городских коммуникациях действовало нечто вроде Сопротивления, там сплоченная команда несогласных ваяла революционные технологии и готовила всеобщий переворот к лучшему. Научный энтузиазм, чистота помыслов, вера в светлое будущее и т. п. Позитив. Что интересно, в резиденции главаря повстанцев висел «правильный», квадратный «Квадрат», на который Шуша все-таки, не удержавшись, плевал… И так далее. В общем, проглядывала надежда. «Но я решил, что такая концовка будет натянутой», — сказал Алексеев.

А то! Даже не натянутой она будет, а просто неестественной. Ведь Андрей Алексеев до публикации в «Космогонии» — первой своей настоящей бумажной публикации — был известен как один из лидеров группы «независимых писателей», яростно и громогласно противопоставлявших себя авторам «коммерческим», а киберпанк, «единственную реальную НФ сегодня», тем опилкам, которыми издательства забивают мозги глупенькому массовому читателю. К истине не близко, от истерики не далеко. Яркий образчик механистического подхода к культурным феноменам, характерного для механистического же века. Если потребность в НФ снизилась, значит, народ поглупел. И издатели его нарочно еще оглупляют.

На самом-то деле именно алексеевский «Белый квадрат» убедительно доказывает, что никакого конфликта литератур не было и нет. Просто тех почему-то на бумаге печатают (некоторые сами удивляются, почему), а эти интернетом утешаются. Вполне в человеческой природе для «этих» решить, что они — лучше. И все.

А в действительности и у тех, и у других — одна и та же картина мира в головах. До смешного (или грустного, кому как) одинаковое видение. Всем тут неприятно, и все подсознательно готовы задавить в себе эту неприязнь, но только за деньги и ненадолго. Потому что за деньги счастья не купишь. Сравнительный анализ текстов показывает: претензии к обществу, государству, мирозданию, наконец, обе группы авторов предъявляют аналогичные. Озабоченность и страхи у них совпадают на сто процентов. Только некоторым позарез нужно было социализироваться — ну вот; «Новая Космогония» помогла. И что теперь? А все то же скатывание в пропасть вместе с ужасным нашим миром, только более комфортное.

Характерная черта любого протестного жанра — внутренняя установка на самоуничтожение. Все-таки протест суть проекция вовне некоего страха (заметьте, никакого обидного для киберпанков смысла я в термин «страх» не вкладываю). Но размахивать страхом, как флагом, до бесконечности нельзя. Либо ваша аутотерапия возымеет действие, и страх отступит, либо сам повод для страха рухнет а-ля СССР. Тут и жанру конец.

Нет, формально он еще может трепыхаться (вспомним парадоксальный, хотя и объяснимый внутренней потребностью авторов, всплеск антисоветской писанины в начале 90-х), давать метастазы в смежные на-правления, порождать разные «пост» или «гипер» течения. Но живое дыхание жанра прерывается, и значит — что-то произошло. Кончилось, переменилось, началось ли? А вот это самое интересное.

С появлением на книжном рынке «Белого квадрата» можно смело утверждать: сработал внутренний таймер русского киберпанка.

Вы спросите: а он что, вообще был? Ну, скажем так, русская литература — Большая Литература, без скидок «на фантастику» — породила несомненного предтечу киберпанка. Цикл рассказов Ильи Варшавского «Солнце заходит в Дономаге» стал блестящим отражением ужаса мыслящего существа перед разбуженным им чудовищем технологической цивилизации. Однако Варшавский с чудовищем расправился — бомбой прихлопнул. Он строил текст в рамках классической литературной традиции, тяготеющей не столько к суровой правде жизни, сколько к диккенсовским «справедливым концовкам». Отчасти на его выбор могла повлиять и общая тревожная напряженность периода «холодной войны», но, скорее всего, Варшавскому просто не пришло бы в голову написать на подобную тему авантюрный роман, историю эффективного выживания мелкого уродца в желудочно-кишечном тракте Большого Монстра. В литературной традиции — все той же русской классической — не предусмотрено угла зрения, под которым виден такой персонаж. И это тоже, наверное, справедливо, потому что глядеть особенно не на что. К вашему сведению, Джонни-мнемоник, реальный, а не придуманный — умер. Не было там никакой истории, не о чем оказалось писать. Недаром в рассказах Варшавского любые человеческие отклонения от нормы переваривались Монстром без изжоги и отрыжки. И быстро. Жалко было их, отклонившихся, и ужас сгущался, становясь все ощутимее. Ведь «нормальных» переваривало с тем же результатом, разве что медленнее.

Увы, мы не можем запустить в своего Монстра бомбой, потому что сами у него в кишках. Мы вообще мало что можем, поскольку гораздо быстрее делаем, нежели осознаем. Думать быстро умеем, осознавать — увы. Издержка технологического пути развития. Тотальный примат системного подхода над интуицией. Американец знает, что атомная бомба не оружие, пока ее не применишь демонстративно по скоплению живой силы противника (можно по гражданским, и лучше два раза). Это такая слегка приземленная спейсопера. Русский знает, как сделать из пробки от шампанского десять запчастей к «Запорожцу». Это чистой воды героическая фэнтези. А вот араб знает, как парой «Боингов» убить несколько тысяч американцев. Это киберпанк в действии.

Грустно, конечно, но чем скорее мы уясним всю глубину проникновения фантастики в реальность, тем больше останется времени на раздумья, куда идти дальше.

И «Белый квадрат» — роман «стыковой», обозначающий переход в новое качество, от яростной инфантильной ненависти к печальному взрослому пониманию. В нем нет характерного киберпанковского драйва и безбашенности, его основной мотив — разъедающая душу горечь по возможному, но утраченному. Дивного нового мира высоких технологий не будет. Гнусный новый мир высоких технологий — сколько угодно. Киберпанк показал такие убедительные зубы, что никакого смысла писать его не осталось. Нет смысла бояться того, что уже съело и теперь переваривает тебя. Пора бояться того, чем ты станешь после. Пора шагать во взрослую жизнь и открывать новые жанры.

«Кто виноват?» Да ты сам и виноват.

«Что делать?» Что-то другое.

Я бы от себя еще на один вопросец дал ответ.

«Куда мы идем?» Говорят, куда ни иди, все равно придешь к тому же, только с другой стороны.

Говорят, Земля круглая.

 

ДО АПОКАЛИПСИСА ЕЩЕ ПОЖИВЕМ!

________________________________________________________________________

Если вы встретили инопланетного зверя, похожего на кота и ведущего себя точно так же, как кот, это еще не значит, что в один прекрасный момент он не заговорит с вами человеческим голосом.

А если у человечества в самый критический момент его существования внезапно появились инопланетные друзья, еще не известно, чего от них ожидать. Впрочем, выбора у людей нет. Ведь только прекрасные, обаятельные и дружелюбные марцалы могут помочь землянам отразить инопланетную агрессию, развязанную космической Империей. А заодно и справиться с технологическими трудностями, вызванными «хроносдвигом», в результате которого на Земле вышла из строя вся полупроводниковая электроника и человечество оказалось отброшено на полвека назад. Отныне оно вынуждено жить по средствам. Кто не научится, исчезнет с политической карты мира, подобно Соединенным Штатам, распавшимся на три части. Необходимость борьбы с малопонятной опасностью извне (любимая тема А. Лазарчука со времен «Солдат Вавилона») не повлекла объединения стран и народов в одну семью, плечом к плечу стоящую «на стенах Вавилона», но, по крайней мере, ликвидировала тотальное силовое противостояние между государствами, открыв новый канал для сбыта излишней мальчишеской агрессивности. Ирина Андронати и Андрей Лазарчук, авторы романа «За право летать: из цикла «Космополиты» (издательство «АСТ»), подчеркивают время действия — август четырнадцатого года. Две тысячи четырнадцатого. В раскаленном добела небе четырнадцатилетние крапивинские (или орсон-скотт-кардовские?) мальчишки и девчонки ведут отчаянные сражения с имперскими крейсерами: только мозг подростка способен управлять таинственной аппаратурой марцалов, которой оснащены боевые корабли землян. И только подросток способен так безоглядно, бездумно и героически сжигать свою жизнь, отдавая ее не за идею, не за свободу и не за независимость родины, а всего лишь за то, чтобы Земля могла ощущать себя сражающейся и противостоящей врагу.

Или за возможность увидеть звезды — не со дна атмосферы, а из космоса? Того космоса, в который так рвались когда-то их сверстники в начале шестидесятых годов XX века?

Может, именно чрезмерное развитие информационных технологий отучило человека идти на жертвы ради удовлетворения собственного неуемного любопытства, подсунуло ему эрзац настоящего мира, тем самым едва не закрыв дорогу в космос? По крайней мере, так считает один из персонажей романа — хитроумный Коля с редкой древнекитайской фамилией Ю-Ню, бывший издатель, а ныне незаменимый специалист по массовой дезинформации общественного мнения при президенте Российской Федерации. Но стоит ли в мире, у которого окончательно «поехала крыша», доверять представителю древнейшей из служб — службы безопасности? Ведь инопланетная агрессия вкупе со свершившимся развалом Соединенных Штатов вовсе не положила конец глобальному противостоянию. Просто это противостояние с военного уровня перешло на уровень различных спецслужб, зачастую принадлежащих одному и тому же государству или смежным учреждениям, работающим над одной и той же проблемой.

Думается, благодаря присутствию соавтора «шпионская» составляющая романа так лихо окрасилась откровенной пародией. Правда, однажды Андрей Лазарчук уже спародировал себя в «Штурмфогеле», поместив туда полный джентльменский набор великих магов, инфернальных диктаторов, всесильных спецслужб и оккультных тайн, осененных харизматической фигурой бессмертного штандартенфюрера Максима Максимовича фон Штирлица. Однако теперь покушение совершено уже на сами основы турбореализма. Согласно строгим канонам этого литературного направления, все прежние романы Лазарчука описывали мир, затянутый в катастрофу. Катастрофу, ставшую обыденной реальностью, внутри которой люди рождаются, живут, любят и умирают.

В новом романе все это тоже присутствует — но из-под привычной оболочки жесткого романа-катастрофы постепенно, как желтый цыпленок из яйца, проклевывается совершенно иной мир. Мир разумных инопланетных котов эрхшшаа и бесшабашных космических бродяг-Свободных, в которых угадываются до боли знакомые черты героев советской фантастики давно ушедших времен. Да и сами главные герои романа, Адам и Ева космической эры, достигают успеха не силой, не хитростью и даже не разумом. Они лишь вспоминают мудрость, высказанную когда-то героем Стругацких: из всех решений верным будет не самое правильное, но самое доброе.

И внезапно вся многовековая грызня марцалов с претендующей на всемогущество (и оттого еще более жалкой) Империей оказывается лишь детской возней в песочнице. Отчаянная и безнадежная борьба человечества с инопланетным агрессором венчается блестящей и совершенно бесполезной победой — ибо свободу у человечества никто и не собирался отбирать. А роман, начавшийся с возвышенной трагедии, завершается бесшабашным межпланетным фарсом — с карнавалом, фейерверком и торжественным посрамлением зла во всех его проявлениях.

Кажется, к финалу даже самим авторам становится невмоготу описывать происходящее, они скороговоркой комментируют события, позволяя себе останавливаться только на наиболее смачных эпизодах. Безусловно, развеселая стилистика саги а-ля «Звездные войны» кому-то может показаться чересчур легковесной. Но, возможно, именно эта книга знаменует конец целой эпохи в отечественной фантастике? Ведь последние полтора десятка лет практически все более или менее известные авторы наперебой описывали варианты грядущего Апокалипсиса. И вот наконец-то человечество, пройдя через катастрофу, сумело вернуть себе звезды. Ну если и не все человечество, то хотя бы российская фантастика.

 

Виталий ПИЩЕНКО:

«ПРИЯТНО НАЙТИ ПРОРОКА В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ»

________________________________________________________________________

Мы продолжаем знакомить читателей с деятельностью издательств, выпускающих фантастику. Недавно в этот не слишком широкий круг ворвалось новое, доселе специализировавшееся на выпуске научно-популярной и исторической литературы. Предлагаем вашему вниманию интервью с заместителем главного редактора издательства «Вече», писателем-фантастом.

— Почему издательство обратилось к фантастике?

— Художественную литературу «Вече» выпускало и раньше — произведения классиков. Другое дело — современная фантастика. Ее издание действительно новый шаг для нас. Жаль, конечно, что первое место в покупательском рейтинге, которое было у НФ полтора десятилетия назад, утрачено. Но поклонников у фантастики хватает и сегодня. Кроме того, в конце ушедшего века российская фантастика сделала качественный шаг вперед. Однако у меня создалось впечатление, что за последние годы тематический спектр фантастики значительно сузился. Предварительный анализ оставляет надежду, что «Вече» получит своего читателя, вкусы которого сегодня по тем или иным причинам не удовлетворяются.

— Существует ли какое-нибудь принципиальное отличие ваших серий от аналогичных других издательств?

— Мы начали работу над четырьмя сериями. «Жестокая реальность» — произведения, написанные в стиле (или с элементами) антиутопии, детективно-криминальная фантастика. «Параллельный мир» — приключенческая и юмористическая фантастика с уклоном в сторону утопии. «Магические письмена» — фэнтези всех направлений. И наконец, «Зазеркалье» — литература, рассчитанная на подростков.

Как видите, рамки достаточно широкие. Сравнивать их с сериями, существующими сегодня в других издательствах, честно говоря, не очень хочется… Правильнее, наверное, перечислить те принципиальные позиции, по которым идет отбор произведений для публикации.

Прежде всего, обращаем внимание на литературный уровень текста. В том числе и на такое забытое сегодня понятие, как «суперидея произведения». Проще говоря — ЗАЧЕМ написан роман или повесть? Что они оставят в душе и памяти читателя?

Второй принцип — возрождение традиций классического редактирования. Не понимаю, когда за «авторскую редакцию» выдают корявый язык, а то и откровенную безграмотность. Да и в прекрасном произведении мелкие ляпы режут глаз.

И наконец, наше, так сказать, ноу-хау: на четвертой странице обложек мы размещаем своеобразные рекомендации — люди, имена которых хорошо известны читателям, высказывают свое мнение о той или иной книге.

— Кто из авторов сотрудничает с издательством, какие книги ожидаются?

— Уже выпущены или находятся в производстве книги: С. Булыги, Д. Емца, В. Забирко, В. Клименко, Я. Козинец, А. Легостаева, Г. Прашкевича, А. Силецкого, А. Скаландиса, Е. Филенко, В. Хлумова.

— Планирует ли издательство выпускать зарубежную фантастику или ограничится только отечественными авторами?

— Разумеется, мы не собираемся отказываться от хорошей зарубежной литературы. Да и предложения уже есть — из Болгарии, Польши, Израиля. Но основу издательского плана (во всяком случае, в обозримом будущем) составляют произведения отечественных авторов. Многое из написанного ими ничуть не уступает тому, что издается за рубежом. Да и потом, кто бы что ни говорил, приятно найти пророка именно в своем отечестве.

— Сегодня среди некоторых издательств распространена такая система, когда не авторы подбираются под серию, а серия под конкретных авторов. Вы не собираетесь обратиться к такому эксперименту, для которого, конечно же, необходимо наличие «топовых» авторов?

— Прежде всего, я отношусь с опаской к сложившейся в последние годы системе создания этих самых «топовых» авторов. Лем, Саймак, Кларк, Ефремов, Стругацкие стали кумирами поколений не потому, что их имена раскручивали с экрана телевизора, и не оттого, что в вагонах метро расклеивали постеры.

Что же касается серий, созданных под конкретных авторов… А что это такое? Если собрание сочинений того или иного писателя, то понятно.

В общем, на создание серии под конкретного автора я пока смотрю без воодушевления. Настоящий автор всегда самобытен, а копия или подражание уступают оригиналу.

— Вы сами фантаст, в недавнем прошлом — руководитель Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов (ВТО МПФ), взрастившего многих известных сегодня прозаиков. Влияют ли ваши предпочтения на издательскую политику?

— Не должны влиять. Далеко не все, изданное в том же ВТО (кстати, совсем скоро исполняется 15 лет первому — новосибирскому — семинару, из которого и выросло это братство фантастов), мне лично нравилось, но эти произведения считали необходимым публиковать мои коллеги.

Есть такое понятие «не мой автор» — когда произведение тебя лично не затрагивает. А если оно написано профессионально и у автора есть свой читатель? Значит, должно быть опубликовано.

«Вече» приступило к выпуску фантастической литературы, а не серии «Виталий Пищенко рекомендует!». Повторюсь: чем шире спектр издаваемой литературы, чем выше ее уровень, тем скорее издатель завоюет авторитет в читательской среде.

— А в издательстве, как прежде в ВТО, ведется работа с молодыми авторами?

— ВТО было одновременно литературной школой, местом дружеского общения, издательством и книготорговым предприятием. Сейчас, по истечении времени, стало ясно, насколько демократичной была его издательская политика, как много молодых авторов мы тогда «запустили на орбиту». Наши семинары были, по сути, редколлегией, формировавшей сборники к выпуску. Боюсь, что сейчас ни одно издательство не сможет позволить себе такие расходы. Поэтому делаем, что можем. Кстати, и молодежь у нас публикуется. Вышла в свет дебютная книга Александра Маркова, в работе произведения Татьяны Шубиной, Дмитрия Агалакова, Ирины Лангуевой. Помогает «старая гвардия» ВТО, направляя к нам в «Вече» талантливую молодежь.

— Не планируете ли вы организовать при издательстве нечто вроде литературного семинара для начинающих?

— Поделюсь «коммерческой тайной»: мы проговариваем этот вопрос в Союзах писателей, со спонсорами.

— Редакция «Если» часто получает письма, в которых читатели жалуются на ужасное оформление фантастических книг, несоответствие обложки и содержания. Расскажите немного об оформлении книг серии.

— Да, книжное оформление и в самом деле проблема серьезная. Художников, способных профессионально оформлять фантастику, катастрофически мало… Мы пошли по нескольким путям. С двумя из наших серий работает художник Юрий Юров — книгопродавцы и читатели уже успели отметить уровень разработанных им обложек. Над оформлением остальных книг трудятся совместно художники и дизайнеры. В обложках используются как коллажирование, так и оригинальные репродукции. В дальнейшем, кстати, от коллажирования планируем уходить, при этом сохранив, конечно, уже разработанный стиль серии. К сожалению, внутреннее иллюстрирование присутствует только в серии «Зазеркалье». Естественно, там все рисунки оригинальные. Эту серию ведет один из ярких представителей нового поколения российских художников — Александр Савко. Но, конечно же, мы заинтересованы в новых самобытных художниках. Так что, если таковые найдутся среди читателей «Если» (простите за вынужденный каламбур), милости просим!

 

КУРСОР

МОСКОВСКИЙ

форум фантастики прошел в столице 24–25 апреля. В первый день участники в режиме он-лайн по интернету тветили на вопросы читателей. Вечером второго дня проходила торжественная церемония вручения призов и дипломов журнала. На церемонии присутствовали представители центральной прессы и телевидения. По традиции каждый год приз «Сигма-Ф» выглядит по-новому: на этот раз марсианские песочные часы из цветного стекла. Как уже знают постоянные читатели журнала, лауреатами «Сигмы-Ф» стали Марина и Сергей Дяченко за роман «Долина совести», новый член Творческого совета «Если» Олег Дивов за повесть «Предатель» и Далия Трускиновская за рассказ «Кладоискатели». Всем лауреатам был задан один вопрос: как они представляют себе своего читателя в журнале «Если».

Далия Трускиновская: Думаю, что для него фантастика — не самоцель, а способ сделать выразительные средства еще выразительнее. Он знает, что творится в других областях литературы. Обладает чувством юмора. Возраст — около тридцати, пол — мужской, образование — высшее. У него хорошее чувство литературного стиля и четкие этические установки.

Олег Дивов: Я исповедую в общем-то косой взгляд на жизнь. Это точка зрения человека, не очень довольного творящимся на нашей планете, но тем не менее способного принять нынешний уклад и найти в нем свое место. Точка зрения взрослого. И самый благодарный мой читатель, вне засисимости от пола и возраста, обнаруживает черты состоявшейся взрослой личности. Которая может себе позволить смотреть на мир широко раскрытыми глазами и не бояться его.

Сергей Дяченко: Наш читатель — это тонкий, сомневающийся, ищущий ответы человек, способный к глубокому сопереживанию. Он ценит парадоксы, стремится к мудрости, наслаждается красотой. Немножко романтик, несмотря на трудности нашей жизни.

Марина Дяченко: Мой соавтор эмоционален… Наш читатель — наш друг. Мы уважаем его и рады ему.

Так же, следуя традиции, вместе с призами и дипломами редакция вручила лауреатам по бутылке марочного коньяка. На этот раз это был восьмилетний «Гавар».

* * * * *

«Форкон» —

первый российский слет поклонников творчества Лоис Макмастер Буджолд — проходил с 19 по 21 апреля в пансионате близ подмосковного Звенигорода. В конвенте приняло участие более 65 человек. Насыщенная программа слета включала семинары, ролевую игру «Совет графов», интернет-встречу участников с самой писательницей.

Межзвездный перелет,

о котором так долго говорили фантасты, начинает обретать реальные черты. На ежегодной встрече членов Американской ассоциации развития науки представитель NASA ученый и писатель-фантаст Джеффри Лэндис заявил, что Агентство собирается отправить 180 человек к Альфе Центавра. В безвозвратный полет на скорости в 1/10 световой добровольцы отправятся на корабле, снаряженном солнечным парусом и новейшими двигателями. Очередное поколение достигнет цели через 200 лет. И хотя проект «Ноев ковчег» сможет быть реализован только через полвека, серьезность намерений NASA не может не вызвать энтузиазма у поклонников межзвездной фантастики.

Австралийские премии «Аурелис»

были вручены в Мельбурне. В категории НФ победил рассказ «Звездолет погоды» Адама Брауна и роман «Темная неустойчивость» Шона Уильямса и Шейн Дикс; в категории фэнтези — рассказ «Женщина Эндора» Сью Айл и роман «Раненый ястреб» Сары Дуглас; в категории хоррор — рассказ «Ловкость рук» Саймона Хайнеса и роман «Ангел крушения» Кима Уилкинса.

В Англии раздавались призы Британской ассоциации НФ (BSFA Awards) за 2001 год. Лауреатами стали Аластейр Рейнольдс за роман «Город-пропасть» и Эрик Браун за рассказ «Дети зимы», а также Стивен Бакстер за публицистическую книгу «Omegatropic».

Американцы же по традиции начинают подводить итоги года с Мемориальной премии Филипа Дика. В конце марта на конвенции «Норвескон-25» лауреатом был объявлен Ричард Пол Руссо за роман «Корабль дураков». Руссо ранее уже получал этот приз — за роман «Подземная галерея» (1989).

Исполнилось 80 лет

Евгению Львовичу Войскунскому, одному из старейших авторов отечественной фантастики. Евгений Львович родился 9 апреля 1922 года в Баку, сразу после школы подался на флот, участвовал в Великой Отечественной войне и вышел в отставку в 1956 году в чине капитана I ранга. Тогда же увидела свет и первая книга писателя — сборник повестей военно-морской тематики «Первый поход». А в 1961 году Е. Войскунский дебютировал в фантастике — был опубликован сокращенный вариант самого известного его романа, написанного в соавторстве с двоюродным братом Исаем Лукодьяновым, «Экипаж «Меконга». За первой книгой последовали другие романы соавторов: «Незаконная планета» (1966; 1980), «Плеск звездных морей» (1968), «Очень далекий Тартесс» (1968), «Ур, сын Шама» (1975). Активно работали писатели и в «малой форме» — рассказы и повести составили авторские сборники «На перекрестках времен» (1964) и «Черный столб» (1981). Параллельно Евгений Львович активно занимался организаторской и педагогической деятельностью — был одним из руководителей Московского семинара молодых фантастов при СП СССР и Всесоюзного семинара в Малеевке. После смерти в 1984 году Исая Лукодьянова, постоянного соавтора на протяжении 25 лет, Е. Войскунский надолго ушел из фантастики, сосредоточившись на военной прозе и маринистике. Только в последние годы прервалось молчание Войскунского-фантаста: в журнале «Если» (№ 3, 2000) была опубликована его повесть «Командировка».

Редакция журнала и его читатели поздравляют Евгения Львовича с юбилеем и желают новых творческих свершений на ниве литературной фантастики, которой писатель верно служил многие годы.

/In memoriam/

Популярный американский фантаст, критик, редактор, основатель SFWA Даймон Найт скончался 15 апреля после продолжительной болезни в возрасте 79 лет. Первый рассказ Найт опубликовал в 1941 году, и с тех пор у него вышло более ста рассказов и тринадцать романов, начиная с «Тротуара Ада» (1955) и заканчивая романом «Шалтай-Болтай: Овал» (1996). Лауреат «Хьюго-56», удостоенный титула Великий мастер, Даймон Найт был основателем и первым президентом «Science Fiction and Fantasy Writers Association of America», редактором и составителем многих антологий. Вместе со своей женой, писательницей Кейт Вильхельм, 27 лет преподавал на ежегодном семинаре фантастов «Кларион». В журнале «Если» было опубликовано несколько рассказов мастера.

 

PERSONALIA

БЛИШ, Джеймс

(BUSH, James)

(Сведения об авторе см. в очерке Вл. Гакова в этом номере)

В предисловии к сборнику критических статей о научной фантастике, «Снова о том, что под руками» (1970), редактор-составитель Уильям Этелинг-младший (псевдоним Джеймса Блиша) так сформулировал задачи литературной критики:

«Сообщив читателю, что та или иная книга плоха, вы занимаетесь предупреждением (разумеется, если читатель вам доверяет). Но если вы на сем остановитесь и не расскажете дальше, чем именно плоха книга, ваш вердикт не имеет отношения к литературной критике. Это оскорбление и брань, больше ничего… Под хорошим критиком я понимаю человека с отменным литературным «слухом», любящего литературу по крайней мере в ее лучших образцах, а также обладающего широким и детальным знанием того, что он собирается критиковать».

ВАДЖРА, Раджнар

(VAJRA, Rajnar)

Раджнар Ваджра родился в 1949 году в Нью-Йорке. До профессионального занятия литературой он перепробовал многое: рисовал, работал продавцом в магазине аудиоаппаратуры, затем сам владел аналогичным магазином, преподавал игру на музыкальных инструментах, был гитаристом одной из рок-групп в Сан-Франциско.

В научной фантастике Ваджра дебютировал, когда ему исполнилось 48 лет, — это был рассказ «Прохождение теста Арболи» (1997). С тех пор Ваджра опубликовал семь рассказов и в серии «Нулевая вероятность» роман «Последовательности» (2000). Все произведения писателя, кроме дебютного рассказа, вышли в журнале «Analog».

ВУЛФ, Джин

(WOLFE, Gene)

Один из ведущих авторов американской science fiction и фэнтези, мастер мифопоэтической фантастики Джин Родмен Вулф родился в 1931 году в Нью-Йорке. После окончания школы он был призван в армию, воевал в Корее, а после демобилизации закончил инженерный факультет Хьюстонского университета. Затем Вулф работал инженером в фармацевтической компании, редактировал научно-популярный журнал. С 1984 года — профессиональный писатель.

В научной фантастике Вулф дебютировал в 1966 году рассказом «Горы как мышь». С тех пор он опубликовал более 30 романов и около 200 рассказов и повестей, лучшие из которых составили 11 сборников писателя. Наибольший успех сопутствовал циклу романов «Книга Нового Солнца», продолженному серией «Книга Долгого Солнца». Известен также цикл повестей и рассказов под общим названием «Архипелаг».

Вулф — дважды лауреат премий «Небьюла» и Всемирной премии фэнтези Кроме того, в его коллекции литературных трофеев — Премия имени Джона Кэмпбелла, британские премии научной фантастики и фэнтези и другие награды.

ЗАРУБИН Алексей Денисович

Родился в 1960 году в Уфе, школу закончил в Могадишо (его родители помогали сомалийцам строить портовые сооружения). С 1982 года живет в Санкт-Петербурге.

По образованию геолог, кандидат наук. Первая публикация автора — науч-но-популярная книжка для детей «Рассказы о земных недрах» (1985). В конце 80-х Зарубин опубликовал несколько историко-приключенческих повестей и рассказов, в том числе повесть «Потомки викингов», переведенную на польский и немецкий языки. Около десяти лет фактически не писал, все силы и время забирала научная деятельность и работа по специальности.

К прозе вернулся в 1997 году, но не в приключенческую литературу, а в фантастику. Дебютная вещь в жанре — рассказ «Исцеление» («Если» № 7, 1997). За рассказ «Тигренок на привязи» («Если» № 12,1997) получил приз читательских симпатий «Сигма-Ф». Рассказ также вышел в финал литературной премии «Странник».

Во время вручения «Сигмы-Ф» Алексей пообещал читателям журнала свои новые произведения, однако из-за многочисленных командировок за рубеж автор временно отошел от литературного творчества. Повесть «Красота исполненного долга» — первое после четырехлетнего перерыва произведение автора. Она входит в цикл «Песни забытых миров», из которого была опубликована короткая повесть «Все, что есть под рукой» («Если» № 4, 1998).

В ближайшее время автор планирует возвратиться в Санкт-Петербург и начать работу над романом из того же цикла.

КАЛУГИН Алексей Александрович

Родился в 1963 году в Москве. По собственному признанию, фантастикой «заболел» лет в шесть, тогда же стал пробовать сам сочинять НФ-рассказы, а в школе пытался выпускать рукописный литературно-художественный журнал, но после третьего номера директором школы был наложен запрет на несанкционированную «издательскую деятельность».

После службы в армии закончил Институт инженеров пищевой промышленности и некоторое время работал в Институте медицинской и биологической химии АМН СССР, опубликовал два десятка научных статей.

Дебютом в жанре стал роман «Лабиринт» (1996), позже переросший по рекомендации издательства в трилогию, за которой последовало еще два минисериала — «Резервация» (1997) и «Точка Статуса» (1998–1999). Также перу А. Калугина принадлежат романы «Темные отражения» (1999), «Не так страшен черт» (2000), «Снежная слепота» (2001), «Игра в реальность» (2001), сборники рассказов и повестей «Специалист по выживанию» (1999), «Патруль вызывали?..» (1999) и «Не сотвори себе врага» (2000). В ближайшее время должны выйти три новые книги фантаста — романы «Полет мотылька», «Там» и сборник повестей «Все под контролем».

КАРР, Кэрол

(CARR, Carol)

Творчество американской писательницы Кэрол Карр (род. в 1950 г.), вдовы известного писателя, редактора и антологиста Терри Карра, невелико. Она дебютировала в научной фантастике рассказом «И вам еще кажется, что у вас неприятности?» (1969) и с тех пор опубликовала всего шесть новелл (из них одна в соавторстве с покойным мужем, а другая — с Карен Хабер). Однако дебютный рассказ автора до сих пор продолжает публиковаться в антологиях, а критик Дэвид Лонг назвал его «лучшей работой в НФ, высмеивающей ксенофобию».

ЛОГИНОВ Святослав Владимирович

Петербургский писатель-фантаст Святослав Логинов родился в 1951 году в городе Уссурийск-Приморский, но всю жизнь прожил в Ленинграде — Санкт-Петербурге. Закончив химфак ЛГУ, перепробовал множество профессий — от школьного учителя до грузчика. Фантастику стал писать в 1969 году, а в 1974-м стал членом Семинара Б. Н. Стругацкого. Годом позже появилась и первая публикация автора — рассказ «По грибы».

До 1990 года рассказы Логинова публиковались в периодической печати, и один из них — «Цирюльник» — в 1983 году был удостоен приза «Великое Кольцо». Книжный дебют писателя состоялся только в 1990-м, когда увидели свет сразу два авторских сборника — «Быль о сказочном звере» и «Если ты один». Однако подлинная известность и популярность к питерскому фантасту пришла после выхода романа «Многорукий бог далайна» (1995), принесшего автору сразу три премии — Беляевскую (СПб), Интерпресскон (СПб) и «Золотой Дюк» (Одесса), а также репутацию одного из ярких представителей отечественной фэнтези. Кроме того, перу С. Логинова принадлежат книги «Черная кровь» (1996; в соавт. с Н. Перумовым), «Колодезь» (1996; премия «Большой Зилант»), «Земные пути» (1999), «Черный смерч» (1999), «Картежник» (2000), «Мед жизни» (2001) и «Железный век» (2001). По инициативе С. Логинова в середине 1990-х была учреждена премия «Интерпресскон-микро», присуждаемая за лучшее произведение сверхкороткой формы (миниатюра). Известен также как автор критических статей и эссе о фантастике.

МАКМАЛЛЕН, Шон

(McMULLEN, Sean)

Один из самых ярких представителей новой австралийской научной фантастики Шон Кристофер Макмаллен родился в 1948 году и дебютировал в жанре в 1988 году рассказом «Цвета хозяев». С тех пор он опубликовал шесть романов — «Звонок на край света» (1992), «Голоса на свету» (1994), «Восход зеркального солнца» (1995), «Империя центуриона» (1998) и других, — а также более дв*ух десятков рассказов. Перу Макмаллена принадлежит история австралийской научной фантастики «Странные созвездия» (1998), написанная в соавторстве с Расселлом Блэкфордом и Вэном Айкином. Макмаллен семь раз завоевывал высшую национальную премию в научной фантастике — «Дитмар», и дважды другую австралийскую премию — «Ауреалис».

ТЕРЗИЛЛОУ, Мэри

(TURZILLO, Магу А.)

Американская поэтесса и ученый-литературовед профессор Мэри А. Терзиллоу родилась в 1951 году в штате Огайо. Закончив местный колледж с дипломом филолога, она несколько десятилетий преподавала в Кентском университете в штате Огайо, где, в частности, организовала творческий региональный семинар писателей-фантастов. Среди литературно-критических работ Терзиллоу — «Путеводитель по творчеству Энн Маккэффри» и «Путеводитель по творчеству Филипа Хосе Фармера» (обе вышли под псевдонимом Мэри Т. Брицци). Выйдя замуж за ученого и писателя-фантаста Джеффри Лэндиса, Мэри Терзиллоу сама начала писать научную фантастику, дебютировав в 1982 году рассказом «Великий век». С тех пор она опубликовала в журналах и антологиях 26 рассказов и коротких повестей, а один рассказ, «Марс — это не место для детей» (1999), принес автору одну из высших премий в жанре — «Небьюла».