Часть I

1

Падение Бога поставило Уэра в весьма незавидное положение, хотя и едва ли одного его. Но он сам послужил тому причиной — если столь глобальное событие вообще может иметь какую-нибудь причину, кроме первой. И как черный маг он слишком хорошо знал победителя, чтобы ожидать от него благодарности.

С другой стороны, также не имело никакого смысла утверждать, что он напустил на мир сорок восемь демонов высокого ранга только по заказу клиента. Ад был несгораемой Александрийской библиотекой таких уловок — и, кроме того, если бы даже У эр имел идеальное оправдание, все равно нигде уже не осталось правосудия. Судья умер.

— Когда же он, черт возьми, вернется? — раздраженно спросил Бэйнс, клиент. — Скорее бы уж покончить с этим. Ожидание хуже всего.

Отец Доменико отвернулся от окна, которое было разбито ударной волной после взрыва термоядерной бомбы в Риме. До сих пор монах смотрел на оплавившиеся дома и лавки бывшего Позитано, который теперь оказался на дне отступившего моря. Если море вернется, это будет рекордное по силе цунами, возможно, даже достигнет стоящего на утесе палаццо Уэра.

— Вы не понимаете, что говорите, мистер Бэйнс, — сказал белый маг. — Теперь ничто не может быть закончено. Мы на пороге вечности.

— Вы знаете, что я имею в виду, — проворчал Бэйнс.

— Разумеется, но на вашем месте я был бы благодарен за передышку… Однако странно, что он не возвращается. Может быть, ему все-таки что-то помешало — или кто-то.

— Он сказал, что Бог умер.

— Да. Но ведь он — отец лжи. Как вы полагаете, доктор Уэр?

Уэр не ответил. Особа, о которой они говорили, являлась, конечно, не самим Сатаной, но его помощником, который откликнулся на зов Уэра — князем по имени Пту Сатанахиа, или Бафомет, Козел Саббата. Что касается вопроса, то Уэр просто не знал, как на него ответить. Было унылое утро дня после Армагеддона, а Козел обещал явиться за всеми четырьмя людьми, оставшимися в лаборатории черного мага, ровно на рассвете — словно подчиняясь условию, которое поставил Уэр выпускаемым им демонам; однако Бафомет не возвращался.

Бэйнс окинул взглядом разоренную лабораторию:

— Я не понял, что он сделал с Гессом?

— Проглотил, — ответил Уэр. — Вы же видели. Не надо было выходить из круга.

— Но он действительно съел его? Или это было… э-э… символически? Неужели Гесс теперь действительно в Аду?

Уэр не имел ни малейшего желания вмешиваться в дискуссию, которую сразу понял как последнюю жалкую попытку Бэйнса найти рациональный выход из роковой ситуации; однако отец Доменико сказал:

— Существо, называвшее себя Баламутом, сообщило Льюису, что демоны пожирают души. Но едва ли это конец. Вероятно, вскоре нам представится возможность узнать о подобных вещах гораздо больше, чем мы бы хотели.

Он рассеянно стряхнул с себя остатки пыли от распятия. Уэр взглянул на монаха с ироническим изумлением: его Бог умер, его Христос рассеялся, как миф, его душа, очевидно, также проклята, как души Уэра и Бэйнса, — и тем не менее он все еще интересуется полусхоластической болтовней. Впрочем, Уэр всегда считал, что белая магия привлекала людей только с невысоким интеллектом, не говоря уже о вдохновении.

Но куда же делся Козел?

— Интересно, куда делся мистер Гинзберг? — спросил отец Доменико, словно пародируя мысленный вопрос черного мага. Уэр снова пожал плечами. В последнее время он совсем забыл про секретаря Бэйнса. Правда, Гинзберг изъявлял желание стать учеником, но он хотел обучиться Ars magica в основном для того, чтобы иметь достаточное количество любовниц, и даже при нормальных обстоятельствах его опыт с помощницей Уэра Гретхен, которая на самом деле была суккубом, очевидно, умерил энтузиазм Гинзберга. Во всяком случае, какой прок от такого ученика теперь?

Похоже, Бэйнс, как и Уэр, не ожидал такого вопроса.

— Джек? — переспросил он. — Я послал его укладывать наши вещи.

— Укладывать вещи? — удивился Уэр. — Вы полагаете, что сможете уйти отсюда?

— Я полагаю, что это весьма маловероятно, — спокойно ответил Бэйнс, — но если возможность представится, я не хочу оказаться неподготовленным.

— И куда же вы полагаете направиться, чтобы скрыться от Козла?

Ответа, конечно, не требовалось. Уэр вдруг почувствовал под ногами дрожание паркетного пола. Когда оно усилилось, к нему присоединился слабый, но довольно угрожающий шум в воздухе.

Отец Доменико поспешно бросился к окну, Бэйнс сделал то же. Уэр неохотно последовал за ними.

У горизонта была видна стена вспененной воды, приближавшейся со сверхъестественной медлительностью. Это возвращалась вода Тирренского моря, ушедшая вчера после коринфского землетрясения, которое, вероятно, произошло также не без участия демонов; впрочем, последнее обстоятельство едва ли имело теперь какое-то значение. В любом случае, нарушенное равновесие неумолимо восстанавливалось.

Козел по непонятной причине задерживался… зато цунами не заставило себя ждать.

То, что некогда было комнатой Джека Гинзберга в палаццо, теперь выглядело скорее как кабинет доктора Калигари. Все оконные рамы, все углы, все стены занимали ненормальное положение; куда бы ни встал Джек, всюду он ощущал себя так, словно попал в какой-то четырехмерный куб — впрочем, грани этого гиперкуба покрылись трещинами, не поддающимися никакому геометрическому описанию. Оконные стекла отсутствовали, с потолка капало; пол покрылся осыпавшейся штукатуркой, битым стеклом и прочим мусором; в туалете беспрерывно шла вода, словно собираясь затопить весь мир. Кровать с сатиновыми простынями была засыпана известкой, и когда он достал из шкафа свои прекрасные костюмы, тщательно выбранные из «Плэйбоя», с них посыпалась пыль, как из грибов-дождевиков.

Одежду пришлось разложить на кровати, хотя она казалась лишь не намного чище, чем остальные доступные плоские поверхности. Он обтер чемодан носовым платком, который затем выбросил в окно, и принялся укладывать вещи, стараясь как можно лучше их встряхивать.

Впрочем, однообразная работа помогла немного успокоиться. Нелегко размышлять об этом безысходном положении, искать другие точки зрения. Неизвестно даже, кого винить. В конце концов, о страстном влечении Бэйнса к разрушительной деятельности Джек знал уже давно и сам помогал шефу, не считая его безумцем. Такое влечение вообще довольно широко распространено: дайте инженеру кусок динамита, и он во имя прогресса сравняет горы с землей или покроет полстраны бетоном, исключительно ради своего удовольствия. Бэйнс принадлежал к числу таких маньяков, только имел еще много денег, и, в отличие от остальных, он всегда честно признавал, что любит шум и разрушение. И вообще руководство крупных фирм, по крайней мере, в Штатах, состоит сплошь из людей, которые любят свой бизнес и не интересуются больше ничем, кроме кроссвордов или рисунков из цифр.

А Уэр? Что он сделал? Погубил себя своим же искусством, — очевидно, таков единственный способ превратить жизнь в произведение искусства. В отличие от этого идиота Гесса, он знал, как защититься от некоторых неприятных последствий своего фанатизма, хотя, в конце концов, также оказался лишь слепым самоубийцей. Уэр пока жив, а Гесс умер — если его душа не продолжает жить в Аду, — но различие между ними непринципиально. Они принадлежат к одному типу. Уэр не напрашивался на заказ к Бэйнсу; он только надеялся использовать этот заказ, чтобы умножить свои знания; так же, как Гесс использовал Бэйнса; так Бэйнс использовал Гесса и Уэра, чтобы удовлетворить свои деловые и эстетические потребности; как Уэр и Бэйнс использовали организаторские способности Джека и его увлечение сексом; и сам Джек уже устал использовать их всех.

Они стали вещами друг для друга, иначе и быть не могло в мире, где царят вещи. (Исключение, пожалуй, составляет отец Доменико, чье желание уберечь всех от совершения чего-либо, главным образом, путем выкручивания рук — типичная ограниченная позиция мистиков, которая представляет собой вопиющий анахронизм в современном мире и заведомо неэффективна). И на самом деле едва ли кто-нибудь из них, даже отец Доменико, совершил ошибку. Просто их предали. Все их планы косвенным образом зависели от существования Бога — даже Джеку, который прибыл в Позитано как атеист, пришлось-таки в Него уверовать — ив последний решающий момент оказалось, что Его больше нет. И если кто-то и совершил ошибку, то это, конечно, Гесс.

Джек закрыл чемодан. Послышался какой-то шорох, потом другой, более слабый звук — нечто среднее между тихим покашливанием и кошачьим чиханием. Джек застыл, боясь пошевелиться: он очень хорошо знал, что означает этот звук. Но игнорировать его не имело смысла, и Джек наконец обернулся.

Как прежде, на пороге стояла девушка, и, как прежде, она выглядела иначе, чем при всех предыдущих встречах. На Джека всегда сильное впечатление производило то, что во всех своих обличьях она сохраняла некоторые общие черты, и все же каждый раз напоминала ему кого-то другого, очень знакомого — он ни разу не смог догадаться, кого именно. Она всегда одновременно играла роли любовницы, рабыни и незнакомки. Уэр иронично называл ее «Гретхен», «Гретой» или «Ритой», и ее можно было вызвать словом «Казотта», но на самом деле она не имела ни имени, ни даже пола, и по очереди служила то суккубом для Джека, то инкубом для какой-то ведьмы на другом конце света. Казалось, такое положение вещей могло бы возмутить Джека, который отличался большой щепетильностью в подобных делах. На самом деле, оно возмущало его… незначительно.

— Ты не радуешься мне, как прежде, — сказала она.

Джек не ответил. На сей раз ему опять явилась стройная блондинка, выше его ростом, с длинными распущенными волосами. На ней были черное шелковое сари с золотой оторочкой, которое оставляло одну грудь обнаженной, и золотые сандалии, но никаких драгоценностей. Среди всего этого мусора она выглядела удивительно свежей и чистой, словно только что вышла из ванны, прекрасная, чарующая, ужасная и неотразимая.

— Я думал, ты можешь приходить только ночью, — пробормотал он наконец.

— О, те старые правила больше не имеют значения, — ответила она и, словно чтобы доказать свои слова, переступила порог даже без приглашения, тем более троекратного. — И ты уходишь. Мы должны еще раз совершить таинство, прежде чем ты уйдешь, и ты должен в последний раз одарить меня своим семенем. Оно не очень-то сильное, и моя клиентка пока что разочарована. Иди же, коснись меня, войди в меня. Я знаю, ты этого хочешь.

— В такой обстановке? Ты, наверно, сошла с ума.

— Я не могу сойти с ума: у меня нет ничего кроме разума, кем бы я тебе ни казалась. Но я не могу быть ужасно любезной, как ты видел и увидишь опять.

Она взялась за чемодан, который остался незапертым, сняла его с кровати и положила на пол. Похоже, это ей не стоило ни малейших усилий, хотя чемодан казался тяжеловатым даже Джеку. Потом она подняла руку — и вместе с ней открытую заостренную грудь, одним движением распахнула и сбросила сари и легла, обнаженная, на засыпанную известкой кровать, словно живое воплощение сладострастия.

Джек просунул палец под воротник своей рубашки, хотя тот оказался расстегнутым. Не хотеть ее было невозможно, и в то же время Джеку отчаянно хотелось бежать; к тому же Бэйнс ждал его, и у Джека всегда хватало здравого смысла не развлекаться в рабочее время.

— Я думал, ты вместе со своими приятелями поднимаешь Ад, — сказал он сухо.

Девушка внезапно нахмурилась, как в тот момент после их первой ночи, когда она решила, будто он дразнит ее. Ее ногти, словно независимые существа, медленно впивались в ее плоский живот.

— Ты думаешь, что спал с падшим серафимом? — проговорила она. — Я не принадлежу к Чинам, которые ведут войну; я делаю только то, что омерзительно даже проклятым. — Потом, столь же неожиданно, она весело рассмеялась: — И к тому же я поднимаю не Ад, а Дьявола, потому что Ад я нахожу в себе. Знаешь ту историю Боккаччо?

Джек знал ее. Он знал все истории подобного рода: и его Дьявол, несомненно, поднялся. Пока он еще стоял в нерешительности, послышался отдаленный грохот, почти неуловимый, но почему-то казавшийся необычайно мощным. Девушка повернула голову к окну, также прислушиваясь; потом она снова раздвинула колени и раскинула руки.

— По-моему, тебе лучше поторопиться, — сказала она.

С отчаянным стоном он повалился на колени и уткнулся лицом в ее лоно. Ее гладкие стройные бедра закрыли его уши, но, как он ни прижимался к прохладному податливому телу, шум возвращавшегося моря возрастал.

Так и вверху.

Haeresis est maxima opera maleficarum non credere [105] .

Генрих Инститор и Якоб Шпренген. «Молот ведьм».

Неприятель, кем бы он ни был, очевидно, давно уже готовился поразить командный центр «Стратегической Воздушной Команды» под Денвером. В первые двадцать минут войны враг обрушил сюда целую серию ракет с разделяющимися водородными боеголовками. Город, конечно, просто испарился, и обширное плато, на котором он стоял, теперь представляло собой лишь изборожденный глубокими лощинами остекленевший радиоактивный гранит. Но Центр был хорошо укреплен и располагался более чем в миле от поверхности. Все, кто в нем находился, испытали шок и временно оглохли; некоторые получили переломы и более мелкие травмы, одного контузило; но, в целом, руководители Центра могли бы доложить, что «потери минимальны», если бы было, кому докладывать.

По вопросу об идентификации противника возникли некоторые разногласия. Генерал Д.Уиллис Мак-Найт, знавший о «Желтой опасности» с детства, когда читал «Америкэн Уикли» в Чикаго, оказывал предпочтение китайцам. Из двух его главных специалистов один, уроженец Праги, доктор Джеймс Шатвье, крестный отец селеновой бомбы, почти с тех же пор видел у себя под кроватью русских.

— О чем тут спорить? — говорил Джоан Белг. Как бывший питомец Кооперации РЭНД, он полагал, что все возможно, но не хотел тратить время на бессмысленные спекуляции. — Мы всегда можем запросить компьютер: у нас, очевидно, уже достаточно данных. Но не думаю, что это имеет большое значение с тех пор, как мы разделали и русских, и китайцев.

— Нам уже давно известно, что первыми начали китайцы, — заявил генерал Мак-Найт, вытирая пыль с очков носовым платком. Это был невысокого роста худощавый выпускник Военно-Воздушной Академии, — из того класса, который уже не пользовался шпаргалками на экзаменах, — почти лысый в свои сорок восемь лет; без очков он удивительно напоминал рака. — Они сбросили тридцать мегатонн на Формозу, якобы в качестве эксперимента.

— Смотря что считать началом, — возразил Белг. — Такое уже было: ранг двадцать один, уровень четыре — локальная ядерная война. Только китайцев с китайцами.

— Но мы были связаны с ними договором, не так ли? — заметил Шатвье. — Президент Энью сказал в ООН: «Я — формозец».

— Это не имеет никакого значения, — сказал Белг с раздражением. Он считал, и не собирался скрывать свое мнение, что Шатвье хотя и выдающийся физик, но во всех остальных делах — совершенный олух. Во всяком случае, Белг встречал лучшие головы в кондитерской своего отца. — Эскалация конфликта приняла почти экзистенциальный характер примерно в течение последних восемнадцати часов. Вопрос В том, насколько далеко он зашел. Вполне возможно, что мы имеем лишь уровень шесть, центральную войну — может быть, даже не более чем Ранг тридцать четыре, вынужденная обезоруживающая атака.

— Вы считаете уничтожение Денвера вынужденным? — спросил генерал.

— Возможно. Они могли бы разделаться с Денвером одной боеголовкой, но вместо этого выпустили по нему целую обойму. Значит, они целили в нас, а не в город. Наш ответный удар не мог быть превентивным, поэтому он был рангом ниже, что, как я надеюсь, они заметили.

— Они снесли Вашингтон, — вставил Шатвье, сложив толстые ладони. Когда-то он был худым, но после того, как стал консультантом правительственного уровня, потом разработчиком концепции массированного ответного удара и, наконец, популярной личностью, к его распухшему от мозгов лбу добавилось основательное брюшко, так что теперь он выглядел как карикатура на германского филолога прошлого столетия. Белг сам имел склонность к полноте, однако, боязнь мочекаменной болезни удерживала его на умеренной диете.

— Удар по Вашингтону, скорее всего, не был направлен против гражданского населения, — сказал Белг. — Правительство противника, естественно, становится целью номер один. Однако, генерал, все произошло так быстро, что едва ли кто из правительства имел шансы достичь убежищ. Теперь вы вполне можете стать президентом того, что еще осталось от Соединенных Штатов, и значит, вы можете вести новую политику.

— Верно, — согласился Мак-Найт. — Верно, верно.

— В таком случае, как только восстановится связь с внешним миром, мы должны выяснить некоторые факты. В частности, достигла ли эскалация максимального уровня: если да, то планета будет необитаемой. В живых останутся лишь те, кто, как мы, находится в укрепленных убежищах, и единственная политика, которая нам понадобится, будет заниматься расчетом количества консервированных бобов.

— По-моему, это слишком пессимистично, — возразил Шатвье, наконец поднявшись с кресла, в которое его усадили после неудачного падения. Оно было не очень удобным, но компьютерный зал, где они все находились в момент нанесения удара, не предназначался для комфортного отдыха. Шатвье заложил большие пальцы за лацканы своего лишенного знаков отличий пиджака и нахмурился.

— Земля — большая планета, и если мы не сможем заселить ее, наши потомки сделают это.

— Через пять тысяч лет?

— Вы предполагаете, что использовались углеродные бомбы. Такое грязное оружие уже устарело. Вот почему я так настаивал на селеновой цепи распада; все изотопы селена обладают высокой токсичностью, но у них очень короткое время полураспада. Селеновая бомба — самое гуманное оружие.

Шатвье физически не мог ходить, но он начал кое-как переступать с места на место, в очередной раз излагая одну из своих популярных журнальных статей. Белг принялся забавляться своими пальцами с нарочитым безразличием.

— Мне иногда приходит в голову, — продолжал Шатвье, — что открытие ядерного оружия предопределено свыше. Заметьте: естественный отбор перестал играть существенную роль для человечества, с тех пор как оно установило контроль над окружающим миром и начало заботиться о жизни своих слабых представителей, что дало возможность сохраняться дефектным генам. Поскольку естественный отбор прекратился, осталась единственная форма давления на вид — мутации. Искусственная радиоактивность, в том числе, конечно, и радиоактивные осадки могут явиться ниспосланным свыше путем восстановления эволюции человека… скажем, в направлении некоего высшего существа, которое мы даже не способны себе представить, или даже к некоему унитарному разуму, который будет единым с Богом, как предсказывает Тейяр де Шарден… — В этот момент генерал заметил, чем занимается Белг.

— Факты — вот, что нам нужно, — сказал он. — Тут я согласен с вами, Белг. Но большая часть наших коммуникаций вышла из строя, и, возможно, компьютер тоже получил повреждения. — Он кивнул в сторону инженеров, которые суетились вокруг РАКДОМАКа. — Я, конечно, распорядился, чтобы им занялись.

— Вижу, но нам еще нужно выяснить наиболее важные вопросы. Продолжаются ли еще боевые действия? Если они закончились или, по крайней мере, приостановились, достаточно ли разумен противник, чтобы не возобновить их? И далее, каковы масштабы внешних разрушений? Для этого нам понадобятся визуальные данные — вероятно, некоторые спутники еще на орбите, но нам не помешали бы и съемки с более близкого расстояния, если сохранилось какое-нибудь местное телевидение.

— И если вы теперь Президент, генерал, готовы ли вы вести переговоры с сохранившимся противником в Советском Союзе и Народной Республике?

— В компьютере должны быть запрограммированы возможные варианты действий в зависимости от той или иной ситуации, — ответил Мак-Найт. — Если машина будет пригодна только для игр, зачем тогда она нам? Или вы опять вводили меня в заблуждение?

— Разумеется, я не вводил вас в заблуждение. Меня не привлекают такие игры, где ставкой служит моя жизнь. Конечно, у нас есть альтернативные проекты, я сам разрабатывал большинство из них, хотя и не занимался программированием. Но никакая программа не способна учесть все факторы. Это дело руководителя. Программирование на машине возможных вариантов известных сражений, — к примеру, Ватерлоо без геморроя Наполеона или без героизма британских сквайров, — показало, что «предсказанные результаты» могут существенно расходиться с историческими. Компьютеры рациональны, люди нет. Вспомните Энью. Вот почему я задал вам свой вопрос, на который, кстати, вы еще не ответили.

Мак-Найт подобрался и снова надел очки:

— Я готов вести переговоры, — сказал он. — Со всеми. Даже с чинками.

2

Рима больше не существовало, как и Милана. А также Лондона, Парижа, Берлина, Бонна, Тель-Авива, Каира, Эр-Рияда, Стокгольма и многих менее известных городов. Кроме того, согласно данным, полученным со спутников, удлиненные сигарообразные облака радиоактивности вследствие вращения Земли перемещались главным образом в восточном направлении, поражая и союзников и противников. Подобные же облака, сея смерть, двигались из Европейской части СССР на Сибирь и Китай; из Китая — на Японию, Корею и Тайвань. После гибели Токио радиоактивные осадки выпали лишь над частью Тихого океана (очевидно, заразив его обитателей). Гавайи каким-то образом уцелели. Избежала прямого радиоактивного заражения и часть западного побережья Соединенных Штатов.

Это было просто удачей, потому что Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Портленд, Сиэтл, Спокан — все пострадали так же, как и Денвер, Сент-Луис, Миннеаполис, Чикаго, Нью-Орлеан, Кливленд, Детройт и Даллас. При таких обстоятельствах едва ли не серьезное значение имело то, что Питтсбург, Филадельфия, Нью-Йорк, Сиракузы, Бостон, Торонто, Балтимор, Вашингтон получили прямые попадания, поскольку даже без этих бомб восточная треть континентальных Соединенных Штатов осталась бы совершенно необитаемой в течение по крайней мере пятнадцати лет. В настоящий момент, во всяком случае, там бушевало огромное пламя, и в тех местах, где прежде были города, выявлялись лишь области повышений радиации. Северо-запад находился примерно в таком же состоянии, хотя на Западном побережье вообще упало гораздо меньше ракет. Конечно, небо над всем миром заволокло черным дымом, потому что леса Европы и северной Азии тоже пылали. За этой пеленой смерть продолжала свою неумолимую работу.

Такие данные удалось получить, конечно, лишь благодаря компьютерному анализу. Хотя на спутниках имелись телекамеры, они даже в ясный день не позволяли установить, осталась ли на Земле хотя бы разумная жизнь. Над Африкой, Южной Америкой, Австралией и американским юго-западом небо было чище, но эти регионы не представляли стратегического интереса — как и прежде.

Наземные телекамеры сохранились в основном лишь в тех районах, где, по-видимому, ничего не происходило, хотя улицы городов опустели и немногие попавшие в объектив люди выглядели напуганными. Картины, полученные вблизи мест, подвергшихся бомбардировке, оказались фрагментарными, искаженными различными помехами и малопонятными — бессвязная последовательность образов, как в ранних сюрреалистических фильмах, где невозможно определить, что здесь пытался изобразить режиссер, некую историю или лишь психическое состояние.

Одинокий телеграфный столб, совершенно обгоревший; целый ряд таких столбов, вырванных из земли, но все еще соединенных проводами. Пустыня битого кирпича; посреди стоит железобетонная труба, почти невредимая, только поверхность немного попорчена жаром и песком, который нес ураганный ветер. Здания, все покосившиеся в одну сторону — очевидно, также от ветра. Остатки завода: несколько бывших зданий без крыш, без стен — одни кривые каркасы. Сгоревшие автомобили ровными рядами на стоянке, газохранилище, разбитое и сгоревшее несколько часов назад.

Стена железобетонного здания, без окон, потрескавшаяся и немного покосившаяся под действием ударной волны. Когда-то здание было выкрашено в серый или другой темный цвет, но теперь краска облупилась; только в одном месте, где у стены стоял человек, она сохранилась — тень, которую уже никто не отбрасывает.

Тому испарившемуся человеку повезло. Здесь же стоял другой, оказавшийся в более прохладной зоне: очевидно, он посмотрел на вспышку, и его глаза превратились в темные впадины: он стоял, согнув ноги и немного отставив руки от туловища, напоминая пингвина; вместо кожи его обнаженное тело покрывала обуглившаяся корка, из трещин сочились кровь и гной.

Грязная оборванная толпа, мчавшаяся по дороге, заваленной камнями, завывая от ужаса, — хотя камера передавала только изображение: впереди всех — безволосая женщина с охваченной пламенем детской коляской. Человек, которому как будто срезало кожу на спине падавшими стеклами, терпеливо работал деревянной лопатой для снега возле огромной кучи битого кирпича. Судя по всему, здесь стоял большой дом…

Были и другие.

Шатвье произнес длинную фразу по-чешски. Тем не менее ее содержание казалось достаточно ясным. Белг пожал плечами и отвернулся от экрана.

— Довольно жутко, — сказал он. — Однако в целом разрушений меньше, чем можно было ожидать. Очевидно, мы имеем Ранг тридцать четыре — не выше. С другой стороны, похоже, основные военные объекты сохранились. Возможно, тут и есть какой-нибудь стратегический смысл, но я, признаться, его не вижу. Генерал?

— Абсурд, — отозвался Мак-Найт. — Явный абсурд. Никто не разгромлен полностью. И тем не менее боевые действия как будто закончились.

— У меня сложилось такое же впечатление, — согласился Белг. — Кажется, какого-то фактора не достает. Мы можем поставить задачу компьютеру найти аномалию. К счастью, она должна быть крупной, но, поскольку я не могу сказать машине, какого рода аномалию она должна искать, поиск займет много времени.

— Сколько? — спросил Мак-Найт, проводя пальцем за воротом рубашки. — Если чинки начнут опять…

— Примерно через час посла того, как я сформулирую вопрос и Чиф Хэй его запрограммирует; это займет, э-э, скажем, два часа минимум. Но я не думаю, что нам стоит беспокоиться о китайцах: согласно нашим данным, та первая тайваньская бомба — наибольшая из всех, которые они взрывали, и, похоже, более крупной у них нет. Что касается остальных, то, как вы сейчас сами сказали, все каким-то образом остановилось. Нам очень важно знать, почему.

— Ладно, тогда приступайте.

Вместо двух часов программирование растянулось на четыре. Потом компьютер работал в течение девяноста минут, не выдавая никакого ответа. Чиф Хэй предусмотрительно запретил машине давать ответ «Данные недостаточны», поскольку новые данные приходили со все возрастающей скоростью, по мере того как восстанавливались внешние коммуникации; в результате компьютер резюмировал проблему каждые три-четыре секунды.

Мак-Найт использовал это время для того, чтобы отдать распоряжения о проведении ремонтных работ и оценке имеющихся ресурсов, а затем приступил к поискам — также через компьютер, но с использованием лишь двух процентов его мощности — кого-нибудь из высших руководителей, умудрившихся остаться в живых. Белг подозревал, что Мак-Найт действительно хотел их найти. Он мог быть генералом, но для него было бы затруднительно занять пост президента, даже при столь резко сократившемся населении и упростившихся экономических и внешнеполитических проблемах. Приказать младшим офицерам, чтобы они приказали сержантам, чтобы те приказали рядовым заменить разбитые флуоресцентные лампы, — это он мог и сам. Но если бы понадобилось привести в полную боевую готовность и запустить ракеты или ввести в стране военное положение — тут он предпочел бы действовать по приказу свыше.

Сам же Белг скорее надеялся, что Мак-Найту не удастся найти персону более высокого ранга. Под руководством Мак-Найта Соединенные Штаты едва ли достигли бы впечатляющих результатов, но, с другой стороны, по-видимому, исключалась и возможность тирании. Кроме того, Мак-Найт очень зависел от своих гражданских советников, что сулило неплохие возможности. Оставалось только как-то избавиться от Шатвье.

Наконец зазвенел звонок компьютера, который стал печатать итоги. Белг начал читать с напряженным вниманием, а после первой страницы — с крайним изумлением. Когда вся бумажная лента вышла из принтера, он оторвал ее и бросил на стол, сказав Чифу Хэю:

— Задай вопрос еще раз.

Хэй вернулся к клавиатуре. Ему хватило десяти минут, чтобы переписать программу. Через две с половиной секунды после того, как он кончил, машина зазвенела, и длинные тонкие металлические пластинки забарабанили по бумаге. Процесс распечатывания всегда напоминал Белгу игру на пианино наоборот, где ноты превращаются в удары по клавишам. Только здесь получались, конечно, не удары по клавишам, а строчки печатного текста. Почти сразу стало ясно, что результат совершенно идентичен предыдущему. Между тем за спиной у Белга уже стоял Шатвье:

— Ну-ка, посмотрим, — сказал чех.

— Пока нечего смотреть.

— Почему же нечего? Идет распечатка, не так ли? И еще одна копия у вас на столе. Необходимо немедленно поставить в известность генерала.

Он взял длинную гармошку бумаги и начал читать. Белг никак не мог этому воспрепятствовать:

— Машина печатает абсурд, и я не хотел бы отвлекать генерала такой чепухой. Вероятно, после бомбардировки что-то испортилось.

Хэй отвернулся от пульта.

— Я ввел тестовую программу сразу после налета, доктор Белг. Компьютер работал нормально.

— Да. Но теперь не работает. Введи еще раз тестовую программу, найди неисправность и сообщи нам, сколько времени потребуется на ремонт. Если окажется, что нельзя доверять компьютеру, мы вообще останемся не у дел.

Хэй взялся за работу. Шатвье закончил чтение:

— Почему это абсурд? — спросил он.

— Совершенно невозможно — вот все, что я могу сказать. Прошло слишком мало времени. Если бы у вас было инженерное образование, вы бы поняли это сами. К тому же тут нет никакого смысла, ни военного, ни политического.

— Предоставим сделать вывод генералу.

Взяв ленту в охапку, Шатвье с торжествующим видом понес ее в кабинет к генералу, словно мальчишка, старающийся наябедничать директору школы о проступке своих товарищей. Белг пришел в ярость не только из-за бессмысленной траты времени; Шатвье вполне мог сказать Мак-Найту, что Белг не хотел докладывать о результатах анализа; но пока машина не исправлена, Белгу оставалось лишь следовать за Шатвье, чтобы объяснить свое поведение. Какого черта он научил чеха читать распечатки? Впрочем, их тесно связывала общая работа, и иного пути не было. Мак-Найт поначалу с большой подозрительностью относился к обоим. Шатвье прибыл из страны с коммунистическим режимом, и он долго объяснял, что его предок был французом, и его фамилия — лишь транслитерация французского. А Белга служба безопасности перепутала с неким Иоганом Готфридом Юльгом, забытым литератором XIX века, который перевел Арджи Борджи Хан «Садхи Кур», а также «Сказки» и другие произведения русского фольклора, так что Белгу тоже пришлось испытать унижение и признать, что его имя на самом деле еврейский вариант немецкого слова, означающего «бурдюк». Под надзором Мак-Найта оба все еще подозрительнх гражданских специалиста должны были либо сотрудничать, ибо занять не слишком высоко оплачиваемые университетские осты Белг догадывался, что Шатвье такое положение вещей нравится не больше, чем ему самому, но его меньше всего интересовало, что нравится или не нравится Шатвье, черт бы его побрал.

Полученный ответ не представлял собой шедевра анализа. Машина просто распознала аномалии в одном из последних сообщений. Ее интерпретация заставила Белга сделать вывод о неисправности; в отличие от Шатвье, он имел большой опыт работы с компьютерами в РЭНДе и знал, что если им не дать как следует прогреться или неправильно очистить от предыдущей программы, они могут выдавать совершенно параноидные фантазии.

В переводе с фортрана ответ гласил следующее: Соединенные Штаты подверглись не только ракетному удару, но и вторжению противника. Такое заключение было сделано на основании того, что спутник обнаружил в Мертвой Долине неизвестный объект (который еще вчера там отсутствовал), не являющийся естественным, и по своим размерам, форме и мощности напоминающий огромную крепость.

— Что уже не лезет ни в какие ворота, — добавил Белг после того, как дискуссия в кабинете Мак-Найта о возможности политической подоплеки загадочного феномена закончилась безрезультатно. — В случае воздушного десанта им пришлось бы доставать все материалы здесь. Если бы они приплыли морем, потребовалась бы перевозка грузов в глубь материка. В обоих случаях их действия не могли остаться незамеченными. И со стратегической точки зрения это чистое безумие: постройки типа крепости утратили свое значение с изобретением артиллерии, а самолеты сделали их бессмысленными. Расположение такого объекта в Мертвой Долине означает, что он господствует над весьма незначительной территорией и должен испытывать большие проблемы со снабжением — с самого начала он оказывается в естественной ловушке. И, наконец, каким образом он вырос за ночь? Я хочу спросить вас, генерал, могли бы мы построить нечто подобное за такое короткое время, даже в мирных условиях и в самом благоприятном месте? Я думаю, не могли бы. А если не могли бы мы, значит, не мог бы никто.

Мак-Найт снял трубку и быстро переговорил с кем-то. Поскольку телефон имел глушитель, Белг не слышал, что говорит генерал, но догадался, куда он звонит.

— Чиф Хэй говорит, что машина в полном порядке и результат анализа идентичен предыдущим, — сообщил Мак-Найт. — Теперь, очевидно, дело за рекогносцировкой (он произнес слово правильно, а на фоне его калифорнийского акцента прозвучало это довольно искусственно). Есть ли такой объект в Мертвой Долине или нет? Поскольку спутник смог обнаружить его, он должен иметь гигантские размеры. Не менее двадцати трех миль — даже город Сан-Антонио останется незамеченным, если не знаешь, на что смотришь.

Белг знал, что тут Мак-Найт говорит как специалист. До того как его назначили командующим стратегическим центром в Денвере, почти вся его служба была связана с различными аспектами воздушной разведки: даже подростком он участвовал в поисково-спасательных операциях Гражданского Воздушного Патруля, которые в то время особенно часто проводились во время пожаров и селей в районе Лос-Анжелеса.

— Я не сомневаюсь, что спутник обнаружил нечто, — сказал Белг. — Но он «видит», вероятно, лишь область высокой радиации, возможно, также готового излучения, а не оптический объект, тем более конструкцию. Мне кажется, речь идет об одной из разделяющихся боеголовок, которая сбилась с курса или была нацелена неточно с самого начала.

— Вполне вероятно, — согласился Мак-Найт. — Но к чему гадать? Очевидно, первым делом надо послать туда пикирующий бомбардировщик и получить фотографии и пентаграммы с малого расстояния. Примитивность сооружения, на что вы обратили внимание, похоже, указывает на китайцев, а у них нет радаров для малой высоты. С другой стороны, если самолет будет обстрелян, мы также получим кое-какие данные о противнике.

Белг вздохнул про себя. Пытаться сбить Мак-Найта с его навязчивой идеи — напрасный труд. Но, может быть, в данном случае она не принесет вреда; во всяком случае, предложение весьма разумное.

— Хорошо, — сказал он. — Один самолет — небольшая ставка. У нас еще останется, что проигрывать.

3

Самолет никто не атаковал, однако не все прошло гладко. Ни фотограф, ни механик, занятые своими приборами, почти не увидели цели, и пилот по той же причине видел не многим больше.

— Адская качка, — сообщил он на опросе после полета, происходившем за тысячу миль от Мертвой Долины, под Денвером. — А в районе объекта сильный восходящий поток, как было в Нью-Йорке, только похуже.

Но штурман, выполнив свою работу, от нечего делать посмотрел в иллюминатор и впал в шоковое состояние. Это был смуглый молодой парень из Чикаго, который выглядел так, будто его взяли в армию прямо из мафиозной семьи, но теперь он не мог сказать ничего кроме одной фразы, которая никак не шла дальше первого слога: «Дис… Дис…» Позднее он оправился от шока и смог рассказать об увиденном. Но пока что от него было мало толку.

Однако фотографии оказались достаточно четкими, кроме инфракрасных, которые не дали практически никакой информации. Сооружение имело форму правильного кольца, окруженного рвом, который — что казалось немыслимым в Мертвой Долине — был наполнен, хотя и черной, но, по-видимому, настоящей водой. От воды шел пар, тут же рассеиваясь в совершенно сухом воздухе. Сама конструкция представляла собой широкую стену, окружавшую участок земли добрых пятнадцати миль диаметром. Стена регулярно прерывалась башнями и другими постройками, — некоторые из них напоминали мечети. Все это ярко сияло, словно состояло из раскаленного докрасна железа, и спектрограф показал, что именно так оно и есть.

За стеной, как в лунном кратере, шли ряды террас. Первую, расположенную на уровне земли, усеивали небольшие прямоугольные предметы, которые, судя по данным спектографа, также состояли из раскаленного железа. Следующую террасу окаймляло нечто вроде еще одного рва, кроваво-красного и широкого, как река. За ней — что казалось еще более странным — начиналось кольцо густого леса такой же ширины, как река, переходившего далее в кольцо песков.

В лунном кратере здесь начинались бы предгорья центрального пика. Но на снимках вместо этого в центре сооружения зияла колоссальная черная дыра. Река прорезала с одной стороны лес и песчаную пустыню и огромным водопадом низвергалась прямо в дыру; здесь тьма смешивалась с туманом, и видимость сводилась к нулю.

— Что вы там говорили о постройке крепости за одну ночь, Белг? — мрачно усмехнулся генерал. — Никакая человеческая сила не способна сделать это!

— Никакая человеческая сила тут не действовала, — глухо проговорил Шатвье. Он обернулся к адъютанту, который принес фотографии, совсем молодому полковнику с коротко остриженными светло-русыми волосами, белым лицом и дрожавшими руками:

— Есть какие-нибудь крупные планы?

— Да, доктор. На самолете установлена автоматическая камера, которая снимала непрерывно. Вот один из лучших снимков.

Снимок, действительно, был превосходный. Нечто вроде высоких ворот замка в лучшем средневековом стиле. На стенах толпятся сотни темных фигур, три из которых, стоящие над самими воротами, смотрят вверх на самолет и видны с поразительной ясностью. Это гигантские обнаженные женщины с растрепанными, толстыми, как веревки, волосами и вытаращенными в безумной ярости глазами.

— Я так я думал, — кивнул Шатвье.

— Вы знаете их? — удивленно спросил Белг.

— Нет, но я знаю их имена: Алекто, Мегера и Тисифона.

— Хорошо, что среди нас есть, по крайней мере, один человек с европейским образованием. Я полагаю, наш расстроенный друг, штурман, — католик. Или был им. Во всяком случае, он совершенно прав: это Дис, крепость, окружающая Нижний Ад. А отсюда, очевидно, следует, что остальная часть Земли теперь является Верхним Адом, не только в переносном, но и в буквальном смысле.

— Очень интересно, — язвительно заметил Белг. — Неплохо будет, если хотя бы один из нас не потеряет головы. Меньше всего нам теперь нужно впадать в предрассудки.

— Если увеличить фотографию, я думаю, будет видно, что на головах у этих женщин на самом деле не волосы, а живые змеи. Не так ли, полковник?

— Э-э… доктор… похоже на то.

— Конечно. Это Фурии, которые стерегут врата Диса. Они — хранительницы Медузы Горгоны, которой, слава Богу, нет на снимке. Ров — не что иное, как Стикс: на первой внутренней террасе находятся горящие гробницы Ересиархов, а на следующей мы имеем реку Флегетон, Лес Самоубийц и Проклятый Песок — на него должен постоянно падать огненный дождь, но, я думаю, он не виден при солнечном свете. Мы также не можем видеть того, что расположено внизу, но вероятно, и там все точно соответствует описанию Данте. Толпа на башне над подъемным мостом состоит из демонов, не так ли, полковник?

— Сэр, мы не можем сказать, кем они являются. Мы предполагали, что они пришельцы с Марса или еще откуда-нибудь. Но у них у всех различная внешность.

Белг почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Я отказываюсь верить в эту галиматью, — заявил он. — Шатвье просто интерпретировал факты, основываясь на своем бессмысленном «образовании». Даже марсиане кажутся меньшим абсурдом.

— Что известно об этом Данте? — осведомился Мак-Найт.

— Итальянский поэт тринадцатого века…

— Начала четырнадцатого, — поправил Шатвье. — И не просто поэт. У него было видение Ада и Небес, благодаря чему он создал величайшую из когда-либо написанных поэм — «Божественную Комедию». Все, что мы видели на этих снимках, точно соответствует ее восьмой и девятой песням.

— Белг, постарайтесь найти экземпляр этой книги и заложите в компьютер, — распорядился Мак-Найт. — Сначала мы должны установить, действительно ли соответствие так точно. А потом уже можно будет думать о его значении.

— Компьютер, наверно, уже содержит ее в своей памяти, — сказал Белг. — Вся библиотека Конгресса и наша записаны на микрофильмах, — для самих книг у нас здесь не хватило места. Достаточно будет сказать Чифу Хэю, чтобы он включил в решаемую проблему новую информацию. Но я по-прежнему считаю это абсурдом.

— Нам нужно мнение компьютера, — заявил генерал. — Ваше, как оказалось, не так уж надежно.

— И еще одно, — добавил Шатвье, быть может, с несколько меньшим самодовольством, чем ожидал Белг. — Пусть Чиф Хэй включит в проблему все, что имеется в библиотеке о демонологии. Возможно, это нам понадобится.

Пожав плечами, Белг покинул кабинет: в компании сумасшедших… нормальным не останешься.

Всего несколько секунд потребовалось компьютеру, чтобы дать ответ:

«Древние тексты и произведения художественной литературы, привлеченные к решению проблемы, противоречат друг другу. Однако новые фактические данные точно соответствует некоторым из них, и приблизительно — большинству. Предположение о том, что сооружение в Мертвой Долине создано русскими, китайцами или какими-нибудь другими людьми, имеет наименьший уровень вероятности и может быть исключено из рассмотрения. Межпланетная гипотеза немного более вероятна. Вторжению с Венеры соответствуют некоторые фактические данные, такие, как огромная жара и наличие аномальных форм жизни, однако данная гипотеза не совместима с большинством архитектурных и других исторических деталей, а также с указанным уровнем технологии. Вероятность того, что сооружение в Мертвой Долине есть город Дис и что его внутренняя область является Нижним Адом, равна 0,9 при уровне значимости в 5 процентов, и, таким образом, эта гипотеза должна быть принята. Отсюда первое следствие: вероятность того, что только что закончившаяся война представляла собой Армагеддон, равна 0,9 при том же уровне значимости. Второе следствие — вероятность того, что силы Бога потерпели поражение в этой войне и что поверхность земли слилась с Верхним Адом, равна 0,999 при том же уровне значимости.»

— Ну что ж, это значительно проясняет ситуацию, — сказал Мак-Найт.

— Но, черт возьми! — такого просто не может быть! — воскликнул Белг в отчаянии. — Ладно, допустим, компьютер работает нормально, но ведь у него нет разума. Теперь он выдает только естественные следствия введенных в него средневековых суеверий.

Мак-Найт уставил свои рачьи глаза на Белга:

— Вы видели снимки. Они получены не из компьютера, не так ли? И не из старинных книг. Я думаю, нам лучше не лезть на рожон и решить, что делать дальше. Мы еще должны думать о Соединенных Штатах. Доктор Шатвье, у вас есть предложения? Это был плохой знак. Мак-Найт использовал почтительное обращение к одному из них только для того, чтобы показать свое нерасположение к другому, — хотя Белг и так уже не сомневался в своей опале.

— Я все еще в большом сомнении, — скромно начал Шатвье. — Прежде всего, если произошел Армагеддон, нас всех должны были призвать на суд; и в пророчестве явно ничего не говорится о победивших демонах, разбивающих лагерь на поверхности Земли. Если компьютер во всем прав, тогда либо Бог умер, как сказал Ницше, либо, как иногда острят, Он жив, но не хочет вмешиваться. В любом случае, я думаю, нам лучше не привлекать к себе внимание. Мы ничего не можем сделать со сверхъестественными силами; и если Он еще жив, битва, возможно, еще не кончилась. Здесь, я надеюсь, мы в относительной безопасности, и нам не стоит лезть в самое пекло.

— Вот тут вы заблуждаетесь, — энергично возразил Белг. — Представим на минуту, что эта фантазия отражает истинное положение вещей, — иными словами, что демоны оказались реальными и находятся в Мертвой Долине.

— Я не знаю, что можно считать «реальным» в данном контексте, — заметил Шатвье. — Их, конечно, можно видеть, но они, определенно, не принадлежат к тому же порядку реальности…

— Этот вопрос мы не можем сейчас обсуждать, — перебил Белг. Он очень хорошо знал, что вопрос, который поднял Шатвье, достаточно серьезен, Белг и сам был радикальным позитивистом. Но такие разговоры могли лишь сбить с толку Мак-Найта, а дело требовало сохранения определенности независимо от того, имело ли оно само какую-либо определенность или нет. — Видите ли, если демоны реальны, тогда они занимают пространство — время в реальной Вселенной. А это означает, что они существуют в некой энергетической системе Вселенной. Пусть они гуляют по раскаленному докрасна железу и живут с удобством в Мертвой Долине; это не более сверхъестественно, чем обитание бактерий в кипящих водах вулканических источников. Тут речь идет всего лишь о приспособлении. Но тогда мы можем узнать, что представляет собой энергетическая система демонов. Мы можем проанализировать ее работу, а после этого — атаковать их.

— Может быть, — кивнул Мак-Найт.

— Прошу прощения, — сказал Шатвье. — Но я думаю, мы должны действовать чрезвычайно осторожно. Тот, кто не воспитан в этой традиции, не представляет себе всех возможных опасностей. Я сам уже плохо помню…

— К черту ваше воспитание, — огрызнулся Белг. Но он и сам мог кое-что припомнить: безграничное гетто вдоль Ностранд Авеню; бородатые хасиды в меховых шапках и длинных одеяниях, гуляющие парами под облетающими вязами Гранд Сентрал Паркуэй; страх перед бандами подростков в темных тоннелях; бесконечные казуистические споры о мифах Талмуда и Мидрашима в душной шуле; женщины с двойными блюдами, спешившие подкормить своих нерадивых школяров; запах кошера, почти зловоние, по сравнению со всеми остальными американскими запахами; мать, грезившая тем, что Ханксли по милости Божьей также суждено стать святым человеком; и когда вместо этого он открыл для себя радости и печали земного мира, убежав от меховых шапок, запаха фаршированной рыбы и изнуренных любящих женщин, — страх перед гневом завистливого Бога. Но все это было много лет назад, и больше уже не вернется: он не допустит.

— О чем вы говорите? — осведомился Мак-Найт. — Будем ли мы что-нибудь делать или нет и, если будем, что именно? Переходите к делу.

— С моей точки зрения, — сказал Шатвье, — если вся демонология действительно имеет место или, иными словами, истинна, тогда истинны и христианские мифы, хотя не все точно соответствует предсказанию. А отсюда следует, что существует такая вещь, как бессмертная душа, или, может быть, следует сказать, что мы имеем бессмертную душу и должны принять ее к сведению, прежде чем совершать поспешные действия.

Похоже, забрезжил какой-то свет. Белг почувствовал большое облегчение. Христианские мифы не имели к нему отношения, по крайней мере, прямого. И если они рассматривались лишь как правила некой игры, он ничего не имел против.

— Но в таком случае, — возразил он, — я не думаю, что у нас есть возможность остаться посередине. Правила игры требуют, чтобы мы встали на ту или иную сторону.

— Вот это правильно, черт побери, — оживился Мак-Найт. — И, в конце концов, наше дело правое. Не мы начали войну, а чинки.

— Именно так, — подтвердил Белг. — Нас вынудили к самообороне. И я полагаю, сейчас не время думать о том, что с нами произойдет в загробной жизни, о которой мы не имеем сведений, — пока мы еще живем здесь, рано считать, будто все кончено. Может быть, эта война и метафизическая. Но мы по-прежнему живем в некой физической Вселенной. Рациональная Вселенная расширилась, но не исчезла. Так давайте узнаем о ней больше.

— Хорошо, — сказал Мак-Найт. — Но как? Я спрашиваю и не могу добиться от вас ничего, кроме философских рассуждений. Какие действия вы предлагаете?

— У нас еще остались ракеты?

— Вероятно, около дюжины пяти- и десятимегатонных и, конечно, старушка Момби.

— Белг, вы сошли с ума, неужели вы хотите предложить?..

— Подождите минутку, дайте мне подумать…

«Старушка Момби» представляла собой комплексный носитель с пятью стомегатонными боеголовками, каждая из которых могла сделать непригодной для жизни даже Луну. Такое оружие в настоящей ситуации конечно, не требовалось. Лучше придержать ее в резерве.

— Я думаю, мы должны провести одну небольшую акцию в Мертвой Долине. Вреда от этого будет, скорее всего, немного, а то и вовсе никакого, но мы получим кое-какую информацию. Когда облако поднимется, можно будет определить радиологические, химические и прочие характеристики объекта, а остальное уже дело компьютера. Эти демоны вторглись в реальный мир, и если мы можем их видеть и фотографировать, значит, теперь они обладают некоторыми из его свойств. Посмотрим, как они поведут себя, когда их припечет посильнее, чем раскаленным железом. Даже если они только немного вспотеют, мы сможем проанализировать и это!

— А что если они определят, откуда запущена ракета? — спросил Шатвье, но по выражению его лица Белг понял, что у чеха уже не осталось других аргументов.

— Тогда, наверное, нам конец. Но взгляните на их крепость. Едва ли они имели дело с настоящими боевыми действиями за последние шесть веков. Конечно, они обладают различными сверхъестественными силами, но им еще много предстоит узнать о естественных! Может быть, они еще до сих пор не встречали достойного противника, — и если Армагеддон еще не закончился, небольшое выступление на стороне нашего Создателя нам не помешает. Если Он еще с нами и всерьез заинтересован в победе, бездействие с нашей стороны принесет нам неприятности в дальнейшем, разумеется, если Он, в конце концов, победит. А если Его больше нет с нами, тогда мы должны, как говорится, помочь себе сами.

— Приступайте, — сказал генерал.

Белг кивнул и вышел из кабинета, отправившись на поиски Чифа Хэя. Он чувствовал, что в основном сумел восстановить свой престиж.

4

Позитано смыло гигантской волной, однако остатки палаццо Уэра все еще стояли на вершине утеса, словно древнеримские развалины.

В бывшей трапезной обвалился потолок, и розовая штукатурка разбила посуду У эра и засыпала диаграммы, оставшиеся после последнего обряда. Сверху еще продолжали сыпаться черепки и прочий мусор, поднимая облака едкой пыли навстречу теплому апрельскому радиоактивному дождю.

Уэр сидел на остатках алтаря среди разрушенных стен. Он испытывал очень сложные чувства, которые не мог бы объяснить даже самому себе. После стольких лет обучения суровой, не допускающей эмоций ритуальной магии казалось странным, что он способен вообще иметь какие-то чувства, кроме жажды знания. Теперь ему приходилось вновь познавать забытые ощущения, потому что его книга знаний, ради которой он продал душу, оказалась погребенной под тоннами грязи.

В некотором смысле он теперь стал свободным. После того как шок от удара цунами прошел и падали лишь отдельные куски штукатурки, Уэр, выбравшись из груды мусора, сразу направился к двери и вышел на лестницу, которая вела вниз в спальню. Но уже ниже третьей ступени всю лестницу заполняла вязкая грязь, морщившаяся и оседавшая по мере того, как из нее выходила вода. Книга Уэра осталась где-то внизу, и ей предстояло через много веков превратиться в окаменелость. «Ну и что, — думал он, — жизнь еще не кончилась. Разве нельзя начать все сначала?» Теперь вновь, все, что оказалось ложным, стерто, все мертвые знаки могут быть отвергнуты или возрождены. Немногим людям дано пройти через такое очищающее испытание, как полный крах всех замыслов.

Но потом он понял, что это тоже иллюзия. Он не освободился от прошлого, которое неумолимо диктовало свою волю. В любой момент мог явиться Козел Саббата. Уэр закрыл дверь на лестницу и, задумчиво дуя в белые усы, вернулся в лабораторию.

Отец Доменико уже устал — нельзя сказать определенно, что он потерял терпение — и от ожидания, и от бесплодных дискуссий о том, когда они придут и придут ли вообще, и он решил попытаться дойти до Монте Альбано и посмотреть, что осталось от школы белых магов. Бэйнс по-прежнему сидел в лаборатории, пытаясь узнать какие-нибудь новости с помощью маленького транзисторного приемника, который он так жадно слушал вчера, когда начали приходить сообщения о первых драматических последствиях Черной Пасхи, устроенной по его заказу Уэром. Однако теперь Бэйнс мог слышать лишь атмосферные помехи и изредка отдаленные голоса, говорившие на неведомых языках.

Здесь же находился и Гинзберг, как обычно, аккуратно одетый и потому выглядевший наименее пострадавшим из всех троих. Когда вошел Уэр, Бэйнс сунул приемник своему секретарю и направился к магу, проклиная попадавший под ноги мусор.

— Нашли что-нибудь?

— Кажется, я не лишился памяти, — ответил Уэр. — Несомненно, я еще способен заниматься магией, если достану из-под этого мусора свои инструменты. Другое дело, могу ли я работать. Условия резко изменились, и я даже не представляю себе, в какой степени.

— Ну, вы могли бы, по крайней мере, вызвать какого-нибудь демона и попытаться получить от него информацию. Похоже, больше спрашивать не у кого.

— Я вижу, мне придется говорить прямо. В настоящий момент я совершенно лишен возможности совершать магические действия, доктор Бэйнс. Очевидно, вы опять упускаете суть проблемы. Условия, на которых я вызывал демонов, утратили силу — я больше не могу ничего сделать для них; они теперь, очевидно, сами владеют большей частью мира. Если я попытаюсь вызвать их в такой ситуации, вероятно, ни один из них не ответит — и это, возможно, даже будет к лучшему, потому что я уже не в силах их контролировать. Они состоят почти из одной ненависти ко всем не-Павшим и всем, кто еще может быть спасен; но больше всего они ненавидят бесполезные орудия.

— Мне кажется, даже теперь мы все не так уже бесполезны, — сказал Бэйнс. — Вы говорите, что демоны овладели большей частью мира, но также очевидно, что они пока не овладеют им всем. Иначе Козел вернулся бы, как обещал, и мы были бы в Аду.

— Ад состоит из многих кругов. Вероятно, мы уже находимся на пороге первого — в Преддверии Бесполезности.

— Мы были бы гораздо глубже, если бы демоны контролировали ситуацию или если бы суд над нами уже закончился.

— Тут вы, несомненно, правы, — согласился Уэр, немного удивленный. — Но, в конце концов, им некуда торопиться. В прошлом мы могли бы спастись, покаявшись в последнюю минуту. Но теперь Бога нет и обращаться не к кому. Они заберут нас, когда захотят.

— Здесь я склонен согласиться с отцом Доменико. Мы не знаем этого наверняка: нам просто сказал Козел. Я признаю, что другие факты как будто говорят о том же; но все-таки он мог и наврать.

Уэр задумался. Дело тут, конечно, не во внешних обстоятельствах; они, несомненно, ужасны: ни один человек не способен справиться с ними, — и все-таки не выходят за пределы человеческого воображения. Это более или менее предсказуемые последствия Третьей мировой войны, которую Бэйнс сам активно подготавливал, до того как стал проявлять интерес к черной магии. С теологической точки зрения тут также нет ничего необычного: новая, но не существенно измененная версия Проблемы Зла, древнего вопроса о том, почему добрый и милосердный Господь допускает столько страданий невинных. Значения параметров немного изменились, но фундаментальное уравнение осталось прежним.

Тем не менее торговец оружием совершенно прав — так же, как и отец Доменико, — в том, что у них пока нет достоверной информации по самому важному вопросу.

— Мне бы не хотелось питать на этот счет какие-то иллюзии, — медленно проговорил Уэр. — Но с другой стороны, как известно, разочарование в Боге — тяжелейший грех. Что вы имеете в виду конкретно?

— Конкретного — пока ничего. Но допустим на минуту, что демоны еще не получили полную свободу действий — я, конечно, понятия не имею, чем она может быть ограничена — и что, следовательно, битва еще не завершена. В таком случае они могли бы воспользоваться чьей-нибудь помощью. Суда по тому, как много им уже удалось, в конце концов, они, скорее всего, победят, — и по своему опыту я знаю, что лучше всего оказаться на стороне победителей.

— Легкомысленно считать, будто триумф зла может принести кому-то выгоду. Зло просто бессмысленно, если ему не противостоит добро. Вы намереваетесь совершить последний шаг от Бога — это даже хуже, чем манихейство, это уже чистый сатанизм. Я общался с демонами, но никогда не поклонялся им и не хочу теперь начинать. Кроме того…

Внезапно из радиоприемника послышался резкий пронзительный звук, затем последовала немецкая речь. Уэр слышал голос достаточно хорошо, чтобы уловить сильный швейцарский акцент, но недостаточно хорошо, чтобы понять смысл. Он и Бэйнс сделали шаг к Гинзбергу, который слушал с напряженным вниманием и сделал им знак не двигаться.

Речь была прервана еще одним пронзительным звуком, после чего возобновились щелчки, треск и шум, словно от водопада.

— Это было «Радио Цюрих», — сказал Гинзберг. — В Штатах произошел взрыв водородной бомбы, в Мертвой Долине. То ли возобновилась война, то ли какая-то боеголовка взорвалась с запозданием.

— Хмм, — пробормотал Бэйнс. — Лучше уж второе, чем первое… хотя, если подумать, тут могут быть некоторые основания для оптимизма. Но пусть выскажется доктор Уэр, вы не закончили?

— Я хотел добавить лишь одно: в данной ситуации практически невозможно оказать помощь демонам. Они подняли оружие против всех, живущих на Земле, и мы не в состоянии помочь им перенести их войну на Небеса, если от Неба вообще что-нибудь осталось. Кое-кто из школы отца Доменико, вероятно, сумел бы проникнуть в аристотелевы сферы, — в чем я сомневаюсь, — но у меня это точно не получится.

— Последний взрыв наводит на мысль, что кто-то еще сражается, — заметил Бэйнс. — Если, конечно, это не какой-нибудь случайный взрыв. Мне кажется, что там действует Стратегическая Воздушная команда, вероятно, они обнаружили настоящего врага. У них есть под Денвером лучший в мире центр машинной обработки данных, и, кроме того, у Мак-Найта первоклассные помощники, в том числе и сам Джеймс Шатвье, и человек из РЭНДа, которого я пытался переманить к себе.

— Я пока не понимаю, причем здесь мы.

— Мы с Мак-Найтом хорошо знаем друг друга. Ом помог мне получить кое-какие заказы в министерстве обороны, и я собирался сделать его президентом «Консолидейтед Варфэр Сервис», о чем ему хорошо известно. Он прекрасно разбирается в своей области воздушной разведки, но иногда бывает чересчур прямолинеен. Если он бомбит демонов, я, вероятно, мог бы убедить его прекратить это.

— Возможно, — проговорил Уэр. — Но как вы доберетесь туда?

— «Радио Цюрих» еще действует. Значит, скорее всего, действует и их аэропорт. Джек может вести самолет, если понадобится, но, вероятно, в этом не будет необходимости: у нас есть большой офис в Цюрихе — фактически наша главная штаб-квартира, и я имею доступ к двум счетам в швейцарском банке, моему собственному и компании.

Мне лучше воспользоваться этими деньгами, пока какой-нибудь ловкач не сообразит занять хранилище с двадцатью тысячами ящиков консервированных бобов для своей семьи.

«Пожалуй, его план не лишен достоинств», — подумал маг. По крайней мере, можно будет избавиться, хотя бы временно, от Бэйнса, общество которого уже начало утомлять Уэра, а также от Джека Гинзберга, вызывавшего у Уэра отвращение. Тогда, конечно, рядом с ним не окажется ни одной живой души, если Козел все-таки явится сюда: однако это волновало Уэра меньше всего; за многие годы он прекрасно усвоил, что в момент решающей схватки каждый человек остается в одиночестве, особенно маг.

Может, в глубине души он уже думал, что в конце концов сделает последний шаг к сатанизму, но, по крайней мере пока успешно подавлял подобные мысли. Сам он еще ничего не решил, только согласился с тем, чтобы Бэйнс и Гинзберг отправились к человеку, которого он не знал, и посоветовали ему не совершать действий, не имевших уже никакого значения…

После их ухода он, очевидно, сможет все как следует обдумать. У него оставалась еще крохотная надежда, несомненно, тщетная; но теперь он хотел уделить ей больше внимания. Если действовать правильно, можно еще смешаться со множеством тех ангелов, которые не участвовали в мятеже, но и не остались верными Богу и о которых сказано, что «пропасть Ада их не принимает, иначе возгордилась бы вина».

5

Отец Доменико ощутил пробуждение надежды, когда, к своему удивлению, обнаружил, что Монте Альбано нисколько не пострадало. Как прежде, высились стены, возведенные в XI веке И затем перестроенные после землетрясения аббатом Джорджио, который впоследствии стал Папой Иоганном Двенадцатым; и как прежде, попасть в монастырь можно было лишь на муле, на поиски которого отец Доменико затратил больше времени, чем на весь путь от Позитано. Однако в конце концов ему это удалось, и он вновь оказался в прохладных стенах библиотеки со своими собратьями, белыми монахами.

Здесь находились почти все те маги, которые встретились зимой, чтобы попытаться воспрепятствовать осуществлению намерений Терона Уэра и его клиента: отец Ампаро, отец Умберто (настоятель) и все остальные монахи ордена, а также отец Учелло, отец Бушер, отец Ванче, отец Ансон, отец Селани и отец Ателинг. По-видимому, гости продолжали оставаться в монастыре после зимнего собрания. Отец Розенблюм скончался; его место занял бывший ученик отца Доменико Джоаннес, который, несмотря на свои семнадцать лет, выглядел теперь уже совершенно взрослым. Конечно, они очень нуждались в помощи, и отец Доменико без ложной скромности мог сказать, что Джоаннес хорошо обучен.

После торжественной и радостной церемонии встречи выяснилось, что дискуссия — как можно было ожидать, — продолжалась уже несколько часов и представляла собой лишь другую версию дискуссии, проходившей в Позитано: каким образом Монте Альбано уцелело в мировой катастрофе и что это означает? Но к такому варианту дискуссии отец Доменико присоединился с гораздо большей охотой.

И, очевидно, он мог придать ей некое новое направление; поскольку их Видящий, монах-отшельник отец Учелло, в значительной степени утратил свой дар из-за близости такого большого количества умов; белые монахи имели лишь самое общее представление о том, что происходило в палаццо Уэра, а дополнительные мирские новости не отличались достоверностью. Отец Доменико вкратце рассказал о последнем заклинании; однако его коллеги уже в достаточной степени представляли себе всю серьезность ситуации, и рассказ сопровождался лишь незначительным количеством возгласов ужаса.

— Всего, — заключил он, — в результате этой церемонии было выпущено из Преисподней сорок восемь демонов, и У эр приказал им вернуться на рассвете. Когда стало очевидно, что дело совершенно вышло из-под контроля, я на основании Соглашения потребовал от Уэра вызвать их раньше назначенного срока; он согласился и попытался вызвать Люцифуге Рофокале; но на зов явился сам Пут Сатанахиа. Когда я попытался изгнать это отвратительное чудовище, распятие взорвалось в моей руке, и тогда монстр объявил нам, что Бог умер и силы Ада одержали окончательную победу. Козел обещал вернуться на рассвете за всеми нами — за всеми, кроме второго помощника Бэйнса, доктора Гесса, которого Бафомет проглотил, когда тот поддался панике и покинул круг. Однако Козел не вернулся, и я покинул палаццо и поспешил в Монте Альбано.

— Помните ли вы имена и титулы всех сорока восьми? — спросил отец Ателинг, голос которого дрожал от дурных предчувствий больше обычного.

— Думаю, что да, то есть мог бы вспомнить; ведь я видел их всех своими глазами, а такое зрелище нелегко изглаживается из памяти. Во всяком случае, если бы я пропустил некоторых, — что маловероятно, — их можно было бы выявить под гипнозом. Но позвольте спросить, отец Ателинг, какое это имеет значение?

— Просто всегда полезно знать природу и количество сил врага.

— Но не после того, как он уже опустошил страну, — возразил отец Ансон. — Если битва и война уже проиграны, нам придется бороться со всеми — не только с семьюдесятью двумя князьями, но и с остальными падшими ангелами. Это будет ближе к семи с половиной миллионам, чем к сорока восьми.

— Семь миллионов, четыреста пятнадцать тысяч, девятьсот двадцать шесть, — уточнил отец Ателинг.

— Как ни прячутся безумцы, подобные крабьим клешням опасные люди, стоящие на мостах, — неожиданно произнес нараспев отец Селани. Как всегда, смысл его изречений мог открыться лишь после длительных мифологических и фольклорных изысканий. Бесполезно было также просить его дать разъяснения; такие фразы просто приходили к нему, и он понимал их не больше, чем слушатели. «Если Бог и в самом деле умер, — мелькнуло в голове отца Доменико, — кто же внушает их теперь?» Но он отбросил эту мысль как совершенно бесполезную.

— Огромные силы зла сосредоточились сейчас на другом конце света, — сообщил отец Учелло. — Я чувствую сильное угнетение — не такое, как обычно исходило от Нью-Йорка или Москвы, — но как будто собрались сразу много демонов. Извините, братья, я не в силах сказать более определенно.

— Мы знаем, что вы делаете все, что в ваших силах, — мягко сказал настоятель.

— Я тоже чувствую их, — заявил отец Монтейн, который, хотя и не был видящим, однако имел некоторый опыт общения с мятежными духами. — Но даже если нам не придется бороться со столь огромным количеством, как я всей душой надеюсь, мне кажется, что и сорок восемь — слишком большое для нас число. Расторжение Соглашения не оставляет нам даже выбора.

Отец Доменико заметил, что Джоаннес пытается привлечь внимание настоятеля, однако слишком робко, чтобы произвести какое-нибудь впечатление. Отец Умберто еще не привык воспринимать Джоаннеса всерьез. Поймав взгляд юноши, отец Доменико слегка кивнул.

— Я никогда не понимал смысла Соглашения, — сказал ободренный бывший ученик. — Я не понимал, почему Господь пошел на такой компромисс. Даже в случае с Иовом Он не вступал в сделку с Сатаной, но лишь позволил ему бесконтрольно действовать некоторое время. И я ни разу не встречал в Писаниях упоминания о Соглашении. Каковы же его условия?

Отец Доменико нашел вопрос Джоаннеса достаточно серьезным, хотя и не совсем уместным, однако воцарившаяся неловкая тишина свидетельствовала, что остальные не разделяли такого мнения. Наконец молчание нарушил отец Монтейн, чье поразительное терпение стало притчей во языцех.

— Я, конечно, недостаточно сведущ в Канонических Писаниях, не говоря уже о духовных соглашениях, — начал он явно с чрезмерной скромностью, — но, насколько мне известно, Соглашение — не более чем особый случай принципа свободы воли. Ответственность человека за совершенные поступки возможна благодаря тому, что, даже имея дело с нечистой силой, он, во-первых, не может быть подвергнут искушению, которому не в силах противостоять, и, во-вторых, он не может попасть на Небеса, не подвергнувшись предельно сильному искушению. В случае Трансцендентальной или ритуальной магии Соглашение является разграничительной линией. Где найти его точные условия, я не знаю; сомневаюсь, что они вообще когда-либо записывались. Вспомним, как долго пытались понять радугу — то же Соглашение. Когда появилось объяснение, оно ничего не объяснило, только показало, что каждый человек видит свою собственную радугу, а явление, появляющееся на небе, — всего лишь оптическая иллюзия, но отнюдь не теоморфизм. Природа Соглашения такова, что его условия меняются в каждом индивидуальном случае, и если вы не способны определить, где она пробегает, — разграничительная линия, — тогда горе вам, но ничего тут не поделаешь.

«Господи, — подумал отец Доменико, — всю жизнь я был поклонником Роджера Бэкона, и ни разу мне не приходило в голову, почему он в своей «Перспективе» сосредоточил внимание на радуге. Будет ли у меня еще время прочитать об этом? Хорошо, что мы никогда не пытались сделать Монтейна настоятелем: мы потеряли бы его, как отца Умберто…»

— Кроме того, возможно, оно еще существует, — добавил отец Бушер. — Как уже указал отец Доменико самому Терону Уэру, мы слышали о якобы имевшей место смерти Господа лишь из уст самого ненадежного свидетеля. К тому же это утверждение содержит множество несообразностей. Когда произошла предполагаемая смерть Бога?

Если еще во времена Ницше, почему Его ангелы и вестники света явно ничего об этом не ведали? Неразумно предполагать, будто они сохраняли видимость существования Небес, когда битва была уже проиграна; это противоречило бы самому устройству Небес. Абсолютная и бессрочная монархия должна тут же рухнуть после смерти монарха, и тем не менее мы не наблюдали никаких признаков ее крушения вплоть до кануна последнего Рождества.

— Но ведь тогда мы увидели такие знаки… — заметил отец Ванче.

— Верно, но тут возникает другой вопрос: что стало с Антихристом? Объяснение Барфомета, будто Антихрист оказался ненужным победителям, не выдерживает критики. Он должен был появиться до битвы, и, если бы Бог умер лишь недавно, Он позаботился бы о совершении пророчества, ибо тогда еще существовал.

— От Матфея, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый, — изрек Отец Селани, на сей раз достаточно вразумительно. Слова, которые он им напомнил, относились к Иоанну Крестителю: «И если хотите принять, он есть, имя которому должно прийти».

— Да, — сказал отец Доменико, — я допускаю, что Антихрист мог явиться незаметно. Мы представляли себе, что люди будут собираться под его знамена открыто, но искушение могло оказаться более изощренным и, вероятно, более опасным, если бы он проник к нам, скажем, под видом некоего популярного философа, подобно тому позитивисту в Соединенных Штатах. Однако такое предположение, кажется, оставляет еще меньше места для свободы воли, чем Соглашение.

Наступила тишина. Потом слово взял настоятель:

— Таким образом, отсюда следует, что Господь, конечно, жив, а эксперимент Терона Уэра и Третья мировая война не имеют отношения к Армагеддону. Вместо этого нам, быть может, явлено некое Земное Чистилище, благодаря которому мы обретем Благодать или даже Рай Земной. Смеем ли мы так думать?

— Мы не смеем думать иначе, — заявил отец Ванче. — Вопрос только в том, как нам действовать. Хотя в Новом Завете нет прямых указаний на настоящую ситуацию, все же кажется, что учение Церкви к ней вполне применимо.

— Оставим наше традиционное монастырское уединение, — призвал отец Доменико. — Это теперь единственный путь; сойдем с нашей горы в мир, от которого мы удалились, когда Шарлемань был лишь мелким князьком, и будем трудиться и свидетельствовать. И если даже мы окажемся без помощи Христа, все равно будем делать это во имя Его. Теперь у нас нет ничего кроме надежды.

— По правде говоря, — задумчиво проговорил отец Бушер, — перемена не так уж велика. По-моему, ничего другого мы никогда и не имели.

 

Часть II

В Средний Ад

6

Оставшись наконец в одиночестве, Терон Уэр подумал, что, в конце концов, неплохо было бы немного поколдовать. Возможная трудность состояла в том, что любая магия без исключения требовала контроля над демонами, как он сам объяснил Бэйнсу во время первого визита. И все же возможность поэкспериментировать привлекала Уэра, потому что он хотел получить информацию, в частности о том, способен ли он еще к такому контролю…

Кроме того, его очень интересовало, остались ли еще какие-нибудь демоны в Аду. Если да, то отсюда можно будет заключить — хотя и не с полной уверенностью, — что лишь сорок восемь из них сейчас терроризируют мир. Тогда не удастся воспользоваться Зеркалом Соломона, ибо дух Зеркала — ангел Анаэл. Скорее всего, он не отзовется, поскольку Уэр не принадлежал к числу белых магов и воздерживался от общения с какими-либо ангелами с тех пор, как обратился к практике черного Искусства; к тому же три белых голубка будут совершенно неуместны среди такого развала.

Кого же тогда? Среди демонов-князей, которых он решил не вызывать при выполнении заказа Бэйнса, были такие, которых он отверг из-за их низкой способности к разрушению — теперь они могли бы пригодиться, если окажется, что контроль над остальными утрачен; даже в Аду существовали различные степени зла, так же как и различные степени наказания. Один из тех демонов — Феникс, поэт и учитель, с которым Уэр не раз имел дело в прошлом и которому принадлежал питомец Уэра Ахтой. Но когда начался шум, кот, конечно, исчез, и его исчезновение разозлило демона. Хотя в книгах некоторые демоны иногда характеризуются как «мягкие», «добродушные по натуре», — это весьма относительные термины, не имеющие привычного для людей значения; все демоны одержимы ненавистью, и не стоит их раздражать даже в мелочах.

К тому же Уэр понимал, что в таких условиях серьезная магия едва ли вообще возможна: большинство из его инструментов оказались погребены, а остальные столь осквернены, что он не мог бы их очистить в ближайшее время. Несомненно, следовало заглянуть в книгу. Уэр подошел к кафедре, на которой она лежала, смахнул с нее пыль и черепки рукавом, отстегнул застежки и начал беспокойно перелистывать страницы. Здесь, на листах, подписанных его собственной кровью, заключалась половина его жизни, другая половина осталась внизу, под тоннами окаменевшей грязи.

Он почти сразу же нашел нужное имя: Вассаго, могущественный князь, принадлежавший к чину Сил. В «Лемегетоне» Рабби Соломон писал, что Вассаго «открывает дела прошлые, настоящие и будущие, а также отыскивает скрытое или утерянное». Именно то, что нужно. К его имени также часто взывали во время ритуалов кристалломантии, которая не требовала длительных приготовлений мага, начертания предохранительных диаграмм и специальных приборов, кроме хрустального шара; и даже последний он мог заменить лужицей освященной воды, пятьдесят литров которой, к счастью, еще сохранились в неповрежденном металлическом баке, встроенном в стену за рабочим столом Уэра.

Кроме того, лишь Вассаго соответствовали в книге Уэра два столь различавшихся знака, что, не увидав их обоих рядом, трудно было предположить их принадлежность к одному существу. Однако топологически они обнаруживали тесное родство. Уэр долго и пристально рассматривал печати; когда-то он знал их значения, но теперь, кажется, забыл.

А, наконец, он вспомнил. Левая фигура представляла собой обычный инфернальный знак Вассаго, а с помощью правой его как будто могли вызывать белые маги. Уэр никогда ею не пользовался, не возникало необходимости, поскольку инфернальная печать действовала превосходно и он всегда сомневался в эффективности второго знака, так как белая магия по своему определению исключала возможность общения с демонами. Однако теперь стоило попробовать. В случае успеха появился бы дополнительный фактор безопасности.

Но во что налить воду? Все загрязнено. Наконец он решил просто устроить небольшую лужу прямо на рабочем столе. Не одно десятилетие прошло с тех пор, как он занимался опейрологией, которую презирал как спасительное средство слабых колдунов; но, насколько он помнил, для нее требовался лишь глиняный сосуд, и даже подходила обычная лесная лужа в достаточно темном месте. Ну что же, за работу.

Оперевшись локтями о стол и соединив кисти рук за ушами, Уэр неподвижно смотрел вниз на маленькую лужицу; его лохматая голова — тонзура его уже заросла — закрывала воду от света хмурого неба. Он смотрел уже так долго после первого заклинания, что чувствовал себя на грани самогипноза. Но вот, кажется, в миниатюрной черной бездне возникло некое движение, словно пузырек или солнечный зайчик, порожденный несуществующим солнцем. Да, появилась маленькая искра, и она начала расти.

— Эка, два, три, чатур, панча, шас, санта, ашта, нава, даша, экадаша, — происнес Уэр. — Per vita nostra ipse num surtat nobis dicatus, Вассаго!

Искра продолжала расти, пока не достигла размеров десятилировой монеты, затем стала приобретать определенные черты. Несмотря на столь незначительные размеры, видение казалось не маленьким, а, скорее, очень далеким, как будто Уэр увидел отражение Луны.

Оно было столь же прекрасным, сколь и жутким. Сияющее лицо напоминало человеческий череп, но удлиненный, почти треугольный и лишенный скул. Огромные глаза располагались в том месте, где у человека обычно начинались волосы. Лицо также имело нос с необычайно длинной переносицей и маленький розовый рот, как у ребенка; цветом и гладкостью оно напоминало нэцкэ из слоновой кости. Тела Уэр не видел, но и не ожидал увидеть. Он знал, что перед ним лишь видение, а не полное воплощение.

Розовые уста зашевелились, и чистый тонкий голос, напоминающий мальчишеское сопрано, тихо зазвучал где-то под черепной коробкой Уэра:

— Кто призывает Вассаго, отрывая его от созерцания проклятых? Берегись!

— Ты знаешь меня, демон Преисподней, — подумал Уэр. — Ибо между нами заключен договор и в мою книгу внесено твое инфернальное имя. Этим именем, а также этой печатью я заклинаю тебя: ты должен ответить на мои вопросы, и ответы твои должны быть истинны.

— Говори и получишь ответ.

— Пребываешь ли ты еще в Аду, или вы уже распространились по Земле?

— Некоторые бродят туда и обратно, мы же обитаем здесь. Но мы на Земле, хотя и не повсюду.

— Каким образом?

— Хотя мы не в силах оставить нижний Ад, но пребываем с вами, ибо Преисподняя поднялась и город Дис ныне стоит на Земле.

Уэр не пытался скрыть потрясения, демон все равно мог читать его мысли.

— Где же он расположен?

— Там, где стоял от века, в Долине Смерти.

Уэр сразу заподозрил, что за аллегорической фразой скрыт буквальный смысл. Однако расспрашивать о географических подробностях не имело смысла: демоны уделяют мало внимания политической географии Земли, если не участвуют в раздувании территориальных конфликтов, что, очевидно, не входило в функции Вассаго. Но стоит ли все-таки понимать его слова буквально? Пожалуй, они вполне в духе демонов. Ничто не мешает нечистой силе использовать писание в своих целях.

— Находится ли та долина в ведении Римлюна?

— Нет.

— Тогда какие персоны ведают тем краем, где она лежит? Открой мне их имена, великий князь, я повелеваю тебе.

— Они из свиты Астарота и зовут их Саргатанас и Небирос.

— Но кто из них находится в том месте, где теперь стоит Дис?

— Там правит Небирос.

Речь шла о демонах, ведавших послеколумбовой Америкой. Согласно «Trimorium verum», обитель Небироса лежала на Западе. Несомненно: Мертвая Долина. И как сказано в «Гран Гримуар», Небирос — фельдмаршал Ада, «который ходит повсюду, взирая на бесчисленные муки». Появление крепости Дис в области влияния столь великого полководца скорее всего свидетельствовало о том, что война еще не закончена. Уэр, однако, не стал спрашивать этого князька, действительно ли умер Бог, ибо при одном упоминании Святого Имени демон мог оскорбиться и исчезнуть. Впрочем, Уэр получил уже большую часть необходимой информации:

— Ты можешь быть свободен.

Сияющее лицо потухло и исчезло, словно лопнувший мыльный пузырь. Перед глазами Уэра осталась лишь пленка грязи, покрытая трещинами всюду, кроме центральной части, где только что светилось лицо демона: вода испарилась полностью. Выпрямив онемевшую спину, Уэр стал обдумывать полученные сведения.

Нисходящая Иерархия представляла собой своеобразную военную организацию. Конечно, сведения о ней в различных источниках несколько расходились. И неудивительно, ибо отношения, существующие в мире демонов, почти, а может быть, и вовсе невозможно описать при помощи земных аналогий. Теперь Уэр находился в области Худгина, наместника Преисподней в Италии, и до Черной Пасхи никогда не испытывал потребности вызывать Астарота или кого-либо из его подчиненных. В «Trimorium verum» Астарот был назван Великим Принцем Ада; Вейрус писал о нем как о Великом Хранителе Сокровищ; в то же время «Гран Гриму-ар» не упоминал о нем вовсе, приписывая его функции Небиросу. Однако казалось несомненным: если область Астарота в некотором смысле и находилась в Америке, его влияние могло распространяться и на весь мир. В сравнении с ним Хетгин представлял собой значительно менее значимую фигуру.

Поскольку война еще не закончилась, Уэр, очевидно, мог бы найти способ быть полезным — тут Бэйнс также оказался прав… Но каким образом?

Вероятно, следует отправиться в Дис и там все узнать. Идея не слишком соблазнительная, но другого выхода, похоже, нет. Там теперь сосредоточились силы демонов, которые вели войну, и если Бейтсу действительно удастся добраться до стратегического центра в Денвере, Уэр вполне мог бы устроить нечто вроде мирного договора.

Какой смысл сидеть здесь, в разрушенной Италии, когда все высшие духи на другом конце света?

Но как туда попасть? Уэр, в отличие от Бэйнса, не имел в своем распоряжении самолета, хотя по богатству он не уступал фабриканту оружия — правда, большую часть своих денег получил именно от него. Но едва ли теперь какая-нибудь авиакомпания станет продавать билеты. Морской путь займет слишком много времени.

А нельзя ли перенестись туда с помощью Астарота? Конечно, Уэр знал, что опасность очень велика: последним магом, летавшим верхом на демоне, был Герберт в X веке; он прибег к такому способу лишь затем, чтобы спасти свою жизнь от некой организации — предшественницы Великой Инквизиции. Все кончилось удачно, и впоследствии он даже умудрился стать Папой Сильвестром Вторым.

Уэр считал Герберта великим человеком, хотя и сомневался в том, что магические способности средневекового колдуна превосходили его собственные; во всяком случае, теперь ему не хотелось проверять справедливость своего мнения. И стоило ли прибегать к столь радикальным мерам, когда той же цели и, вероятно, с большим успехом, могла послужить трансвекция? Уэр никогда не летал на шабаш, но теорию знал во всех подробностях. К тому же в его металлических ларцах с колдовскими зельями содержались все необходимые компоненты волшебной мази, и для ее приготовления не требовалось ни специального времени, ни особого ритуала. Правда, он опасался возможных затруднений с аэронавигацией, но если многим тысячам невежественных женщин с первой же попытки удавалось летать на расщепленной палке, ручной прялке, метле и даже лопате, значит, будет летать и Терон Уэр.

Однако сначала он достал из одного ларца синтетический рубин, имевший форму и размеры открытого спичечного коробка, а из другого — резец. На рубине он начертал печать и знаки, соответствовавшие дню Марса, то есть вторнику, и часу Марса, то есть 6, 13, 20 и 3.

Этот предмет он будет теперь носить в правом кармане рубашки как амулет. Хотя Уэр предпочитал не пользоваться услугами Астарота, он знал, что, путешествуя в тех краях, неплохо иметь при себе знаки их хозяина. Будучи в некотором смысле пуристом, Уэр оставался недоволен своим искусственным рубином. Конечно, серьезных причин для беспокойства тут не было. Астарот считался солнечным духом, и древние, в том числе Альберт Великий, верили, что рубин зарождается в Земле под действием Солнца, — но поскольку на самом деле это не так, сохранение рубина в ритуале являлось лишь очередным примером одного из основных принципов магии — суеверия, то есть вытеснения вещи ее знаком. Поэтому искусственное происхождение рубина не снижало его эффективности. К тому же природа упорно отказывалась производить натуральные рубины таких размеров и формы.

Похоже, заниматься магией стало легче, чем десять веков назад, когда Герберт летал на своем демоне-орле.

7

Однако, как вскоре обнаружил Уэр, трансвекция также таила в себе немало опасностей. Атлантику он пересек без малейшего инцидента менее чем за три часа, — впрочем, он догадывался, что полет лишь частично проходил в реальном времени, — и как будто мог рассчитывать достичь цели еще до рассвета. Свеча, прикрепленная воском к торчавшему впереди пучку прутьев и тростника (ибо вопреки популярным изображениям Вальпургиевой ночи, лишь безумцы отваживаются летать на помеле с прутьями назад), горела так ровно, словно и не двигалась, и освещала путь впереди. Если бы Уэра заметили с проплывавших внизу кораблей, его бы скорее всего, приняли за необычайно яркий метеор. Приблизившись к восточному побережью Соединенных Штатов, он подумал, что его, вероятно, могли бы засечь радары: если всего два дня назад кто-то запустил ракету, значит, вполне могли сохраниться скрытые радиолокационные станции. В прежние времена полет Уэра, пожалуй, вызвал бы очередную дискуссию о летающих тарелках. Но был ли он виден вообще? Уэр не знал. Во всяком случае, морское побережье скрывалось за плотной завесой дыма.

Оказавшись над землей, он снизил скорость и немного опустился, чтобы сориентироваться. Но прошло, как ему показалось, всего несколько минут, и он вдруг почувствовал, что стремительно теряет высоту. Причиной тому явился звон одинокого колокола, созывавшего оставшихся прихожан к полуночной мессе. Падая, Уэр вспомнил о существовавшем в некоторых районах Германии XVII века обычае звонить в церковные колокола всю ночь для защиты от ведьм, пролетавших над селением по пути к Брокену; но это воспоминание немного запоздало: помело совершенно утратило свою силу.

Он упал в покрытой густым лесом гористой местности, весьма напоминавшей Гарц — на самом деле, она, очевидно, находилась где-то в западной Пенсильвании. Во второй половине апреля в Позитано уже стояла довольно теплая погода, но здесь ночь оказалась необычайно холодной, особенно для худощавого человека, тело которого покрыто лишь тонким слоем мази. Уэр сразу же сильно продрог, поскольку звон колокола свел на нет как трансвективные, так и защитные свойства волшебной мази. Он поспешно отвязал от помела узелок с одеждой; однако ее оказалось недостаточно, ведь он брал ее, имея в виду Мертвую Долину. К тому же появились и другие неприятные ощущения: сонливость, головокружение, учащение пульса, чередующееся с остановками сердца. Среди прочих компонентов волшебная мазь содержала мандрагору и беладонну, и теперь, когда магическое действие кончилось, неизбежно стали проявляться их побочные эффекты. Следовало смыть мазь в первом же водоеме, каким бы холодным он ни оказался.

И не только из-за ее одурманивающего действия. Она, кроме того, содержала некоторые специфические компоненты, обладавшие весьма характерным запахом, усиливавшимся благодаря теплу тела. И в стране эймов вполне могли встретиться люди, даже не обязательно старые, которые поймут, что означает этот запах. Во всяком случае, не отмывшись, обращаться к кому-либо за помощью было опасно.

Прежде чем одеться, он тщательно обтерся полотенцем, в которое заворачивал одежду, и сжег его вместе со свечой и прутьями от помела. Затем, проверив, на месте ли рубиновый талисман, Уэр пустился в путь, используя палку от помела в качестве посоха.

Ночной мрак и лесистая неровная местность могли вызвать затруднения даже у опытного путешественника. Уэр обычно вел малоподвижную жизнь и к тому же приближался к своему пятидесятилетию. С другой стороны, он имел достаточно крепкое сложение и привык к аскетизму, не пил и не курил. Кроме того, давнее увлечение астрономией и постоянная астрологическая практика, связанная с его искусством, позволяла ему двигаться в северном направлении даже при небольшом количестве звезд, видневшихся среди облаков.

Перед самым рассветом он наткнулся на ручей с каменистым дном и услышал шум близкого водопада. Пройдя вверх по течению, Уэр обнаружил небольшую плотину из бревен. Он быстро разделся и вымылся под ней, повторяя шепотом все три молитвы, которые, согласно «Trimorium Verum», полагалось произносить во время очистительного обряда перед трехдневным постом; вода была не теплой и не освященной, но, несомненно, чистой, и потому тоже годилась.

Омовение в ледяной воде оказалось даже не столь тяжелым испытанием, как последующее обсыхание на воздухе, но он стоически перенес и то, и другое, сознавая, как важно избавиться от всех остатков мази, а также и то, что надевать одежду также может быть опасно. Пока он стоял, стуча зубами, из-за деревьев на востоке стали появляться первые слабые проблески света.

Тем временем с противоположной стороны, ниже по течению ручья, начали выступать из темноты большие серые прямоугольники, и вскоре Уэр увидел окруженные лесом здания крупной фермы. И, словно возвещая конец ночи колдовства, вдали пропел петух.

Однако, когда стало еще светлее, Уэр понял, что здесь его не ждет помощь. Под коньком крыши ближайшего большого амбара он заметил диаграмму в виде стилизованного цветка с глазом в центре.

Как потрудился выяснить Джек Гинзберг задолго до встречи с магом, Уэр родился и вырос в Штатах и до сих пор сохранил гражданство. И, как явствовало из его имени, он происходил из семьи методистов, но тем не менее ведьмин знак узнал сразу. И тут же у него возникла идея.

Он не был ведьмаком и всего десять секунд назад не имел намерения налагать заклятье на эту процветающую с виду ферму. Но ему не хотелось упускать возможность получить новые сведения.

Достав из кармана рубашки свой рубин и повернув его печатью и знаками наружу, Уэр тихим голосом произнес:

— Томатос, Бенессер, Флеантер.

При благоприятных обстоятельствах после таких слов из «Графа Гибали» мага окружали тридцать три различных существа, но поскольку обстоятельства не были благоприятными, Уэр не удивился, когда ничего не произошло. Прежде всего, конечно, из-за несовершенного очищения; к тому же он использовал совсем не тот талисман — инфернальные духи, связанные с этим ритуалом, являлись не демонами, а саламандрами, или огненными элементами. Там не менее Уэр добавил:

— Литан, Изер, Оснас.

Поднялся ветер и со всех сторон послышался шум, который казался шелестом листьев, но мог быть и звуком многих голосов, повторявших: «Нантер, Нантер, Нантер, Нантер…», — и затем, указывая на амбар: — Уузур, Итар.

В результате должно было последовать строго локализованное, но весьма разрушительное землетрясение, однако ничего подобного не произошло, хотя Уэр не сомневался в том, что огненные духи ему ответили. Очевидно, заклинание не действовало из-за ведьминого глаза — еще одно подтверждение тому, что силы зла каким-то образом ограничены. Хорошая новость, но в то же время Уэр испытывал и разочарование: если бы ему удалось землетрясение, он мог бы с помощью слов «Сутрам, Убарсинес» заставить духов перенести его в любое место. На всякий случай он произнес эти слова, но безрезультатно.

Ни в «Графе де Габали», ни в более позднем «Черном Петухе» не упоминалось о возможности отмены в таком ритуале, тем не менее, Уэр, чтобы окончательно убедиться, добавил: «Рабиам». В случае удачи он снова оказался бы дома и мог бы, по крайней мере, начать все сначала с новой порцией мази и новым помелом; но ничего не вышло. Оставалось только одно: пойти на ферму и попытаться уговорить фермера, чтобы тот дал ему еды и отвез на ближайшую железнодорожную станцию. К сожалению, Уэр не мог сказать этому человеку, будто только что спас его от демонических сил, поскольку эймы не верили в существование такой вещи, как белая магия, и, в конце концов, они тут не ошибались, какие бы иллюзии на сей счет ни питали отец Доменико и его друзья.

Уэр сразу определил, в каком из домов жил фермер. Постройка выглядела такой же добротной и чистой, как и все остальные, но Уэра удивила странная тишина: в такое время на фермах все уже встают и принимаются за домашние дела. Он подошел ближе, опасаясь собак, но тишину по-прежнему ничего не нарушало.

Осторожность оказалась излишней. То, что он увидел внутри, более всего напоминало последнюю сцену «Белого дьявола» Уэбстера. С холодным любопытством Уэр осмотрел место недавнего побоища. Довольно большая семья: родители, один старик, четыре дочери, три сына и, конечно, собака. И предыдущей ночью они внезапно принялись истреблять друг друга; в ход пошло все: зубы, ногти, кочерга, кнут, цепи от велосипеда, кухонный нож, топор и приклад гладкоствольного мушкета, вероятно, сохранившегося со времен бурской войны. Несомненный случай массовой одержимости: вероятно, все началось с женщин, как обычно бывает в таких случаях. Пожалуй, они предпочли бы локализованное землетрясение. Но от такой напасти их не мог защитить никакой ведьмин глаз.

И, вероятно, вообще ничто, поскольку, как оказалось, в своей простой традиционной религиозности они выбрали не ту сторону. Подобно большинству людей, они родились жертвами. Если бы они чуть-чуть вникли в Проблему Зла, им стало бы ясно, что их Бог никогда не вел с ними честную игру, как, собственно, Он сам же и объявил во всеуслышание в истории с Иовом; и их примитивная невежественная демонология никогда не признавала существование двух сторон в Великой Игре и тем более не давала даже отдаленного представления об игроках.

Размышляя о том, что делать дальше, и стараясь не наступать на тела, Уэр осмотрел кухню, затем прошел в сарай, где находился погреб. Там лежало всего два яйца — очевидно, вчерашний день оказался неурожайным. Но он нашел несколько кусков бекона, вчерашний каравай хлеба, около фунта масла и глиняный кувшин молока. Более чем достаточно. Он развел огонь в печи, приготовил себе яичницу с беконом и попытался съесть как можно больше, поскольку не представлял, когда ему удастся поесть в следующий раз. Но он уже решил, что положение не столь безнадежно, чтобы прибегать к помощи Астарота. Вместо этого он будет идти на запад, пока не появится возможность похитить машину (на ферме, как и следовало ожидать, ни одной машины не оказалось: эймы по-прежнему ограничивались лошадьми).

Когда Уэр, сунув в карманы брюк по сэндвичу, вышел навстречу яркому солнцу, из хлева послышалось протяжное мычание. «Извините, друзья, — подумал он, — сегодня некому вас подоить».

8

Бэйнс знал структуру Стратегической Воздушной Команды и дорогу к ней гораздо лучше, чем мог бы позволить департамент Обороны даже гражданским лицам, имевшим особый доступ, хотя кое-кто из департамента нисколько бы не удивился этому. Самолет, на котором прилетели Бэйнс и Джек Гинзберг, не делал попытки сесть в аэропортах Денвера или Военно-Воздушной Академии США в Колорадо-Спрингс — оба, как догадывался Бэйнс, больше не существовали. И он велел пилоту приземлиться в Лимоне, небольшом городке, который являлся самой восточной вершиной почти равностороннего треугольника, образованного этими тремя точками. Здесь скрывался выход подземной скоростной линии, идущей в самое сердце СВК и ставшей теперь единственным средством связи с внешним миром.

Бэйнс и его секретарь побывали здесь лишь однажды, и с тех пор охрана полностью сменилась. И, несмотря на предъявленные удостоверения, подписанные генералом Мак-Найтом, их подвергли длительному допросу и тщательному обыску на предмет скрытого оружия или взрывчатки; затем у них взяли отпечатки пальцев, сфотографировали рисунки сосудов сетчатки и только после беседы по видеотелефону с самим Мак-Найтом их наконец пропустили в приемную.

Зато сама поездка заняла совсем мало времени. Транспортная линия представляла собой совершенно прямую трубу, располагавшуюся под поверхностью Земли и почти полностью лишенную воздуха: ее вакуум примерно соответствовал атмосфере Луны. Из приемной Бэйнса и Гинзберга провели в металлическую капсулу, лишенную даже иллюминаторов. Здесь охранники пристегнули их к сиденьям для безопасности, так как первоначальное ускорение капсулы с помощью кольцевых электромагнитов составляло более, чем пять миль в час за секунду. И хотя почти такое же ускорение можно было испытать в трамвае сороковых годов, это все-таки довольно значительная встряска, если ничего не видно снаружи и не за что держаться. Потом капсула просто свободно падала до средней точки своего пути, где достигала скорости около двадцати восьми футов в секунду, после чего начинала замедляться — поскольку двигалась уже вверх — под действием сил тяжести, трения и давления почти несущественного количества газов в трубе. Благодаря точному расчету, капсула замедлялась у станции СВК, и небольшого толчка устройства мощностью в пятнадцать лошадиных сил оказывалось вполне достаточно, чтобы совместить ее люки с люками станции.

— Когда катаешься на такой штуке, трудно поверить в существование демонов, — заметил Джек Гинзберг. Покинув кипевший нечистой силой дом в Позитано, обнаружив в Цюрихе, что деньги еще не утратили свою силу, и приняв в самолете обильный ужин, он заметно воспрянул духом.

— Кажется, Уэр говорил, что обладание мирскими знаниями — и даже желание их — такое же зло, как черная магия, — отозвался Бэйнс — Ну вот мы и приехали.

Однако в катакомбах СВК, снабженных даже терморегуляторами, Бэйнс и сам чувствовал себя увереннее. Тут не было ухмыляющегося Козла, и Бэйнс с радостью встретился со своим старым другом Мак-Найтом, увиделся с Белгом и имел честь пожать руку Джеймсу Шатвье. Здесь, внизу, по крайней мере, казалось, что все контролируется. Мак-Найт и его советники не только знали реальную ситуацию, но уже почти освоились с ней. Лишь Белг сначала выразил некоторый скепсис и, похоже, немало удивился, услышав от самого Бейнса независимое подтверждение выводов компьютера. Новые сведения тут же ввели в машину, и, как выяснилось, они вполне соответствовали первоначальной гипотезе, и Белг, кажется, наконец, с ней согласился. Хотя все это ему явно не нравилось. Но кому могло понравиться такое?

Затем они удобно устроились в кабинете Мак-Найта с тремя стаканами «Джека Дэниелса» (Джек Гинзберг не пил, так же, как и Шатвье), и никто не прерывал их беседу, кроме сотрудницы Чифа Хэя. И хотя она оказалась хорошенькой блондинкой и, как все женщины из вспомогательного персонала, носила мини-юбку, Гинзберг как будто и не заметил ее. Возможно, он еще находился в шоке после своего недавнего общения с суккубом. Бейнсу показалось, что девушка весьма напоминала Грету Уэра и потому вполне могла бы заинтересовать Джека; впрочем, военнопромышленнику почти все женщины казались одинаковыми.

— Насколько я понимаю, эта бомба вам ничего не дала, — сказал он.

— О, я далеко не уверен, — возразил Мак-Найт. — Конечно, их город не был разрушен и даже заметно поврежден, но взрыв явно застал их врасплох. Целый час после него они целым роем летали над целью. Как будто в пещере с летучими мышами сверкнула фотовспышка. И у нас, конечно, есть снимки.

— А есть подтверждения тому, что вы, э-э, уничтожили кого-нибудь из них?

— Мы видели, как они возвращались в свой город, — несмотря на очень неудачную форму тела, они летают прекрасно, — но нам не удалось подсчитать, сколько их поднялось. Падавших мы не заметили, но некоторые из них могли просто испариться.

— Маловероятно. Тела их, конечно, могли испариться, но демоны принимают их на время. Это все равно, что подбить управляемый по радио самолет: машина разбивается, а центр управления полетом остается невредимым где-то в другом месте и может послать против вас новый самолет, когда захочет.

— Извините, доктор Бэйнс, но ваша аналогия не совсем точна, — заметил Белг. — Как мы знаем, бомба заставила их не только метаться. Скоростная киносъемка грибовидного облака показала, что многие у них пытались изменить свою форму. Одна тварь, за которой нам удалось проследить, совершила тридцать две трансформации за минуту. Все эти превращения кажутся совершенно невероятными И не вписываются ни в какую физическую теорию, однако они показывают, во-первых, что твари попали в неблагоприятные для них условия, и, во-вторых, что для них желательна — а может быть, и необходима — та или иная физическая форма. Это уже кое-что. Я думаю, если бы мы продержали их всех подольше в области с еще большей температурой, они уже не смогли бы выкрутиться. В конце концов, они лишились бы последней формы.

— Последней формы, может быть, — кивнул Бэйнс — Но дух все равно останется. Не знаю, почему они так цепляются за физическую форму, возможно, из каких-то тактических соображений, например, чтобы было удобнее вести войну. Но вы не можете такими средствами уничтожить дух, как не можете уничтожить мысль, зажигая кусок бумаги, на которой она записана.

Бэйнсу стало не по себе, когда он понял, что воспользовался аргументом, услышанным им еще в детстве во время проповеди против атеизма. Даже тогда он счел ее слишком наивной. Однако теперь он повидал демонов, и гораздо ближе, чем кто-нибудь из присутствовавших.

— Вопрос, по-видимому, остается открытым, — задумчиво проговорил Шатвье. — Я отнюдь не скептик, уверяю вас, доктор Бэйнс, но, насколько мне известно, ни один дух еще не подвергался столь жестокому испытанию. В эпицентре термоядерного взрыва даже ядра водорода с трудом сохраняют свою целостность.

— Атомные ядра остаются материей и к ним применимы законы сохранения. Демоны же не являются ни материей, ни энергией: они нечто иное.

— Мы не знаем, являются ли они энергией или нет, — возразил Шатвье. — Они также могут быть полями, подобно электромагнитным и гравитационным. Как вы помните, мы пока не имеем общей теории поля; даже Эйнштейн отрекся от своего варианта в последние годы жизни, и квантовая механика, несмотря на ее успехи, довольно неуклюже обходит эту проблему. Почему бы, э-э, духам не быть некими фундаментальными полями? И одной из характеристик таких полей можно, пожалуй, считать стопроцентную отрицательную энтропию.

— Не может быть объектов с одной лишь отрицательной энтропией, — возмутился Белг. — В такой системе происходило бы постоянное увеличение порядка, а значит, она двигалась бы из будущего в прошлое, и мы никогда бы о ней не узнали. Вы должны учесть постоянную Планка. Стабильное состояние может быть только в этом случае…

Он быстро набросал формулу в блокноте, оторвал листок и положил его на стол. На листке значилось следующее:

Н/х/ — Ну/х/ — С +

Вошла девушка с новыми результатами компьютерного анализа, и на сей раз, очевидно, Джек Гинзберг проявил интерес к ее ногам. Бэйнс обычно не имел ничего против этого и даже находил полезным, что его наиболее ценный сотрудник имеет небольшую, но ярко выраженную слабость, — но теперь он даже почти обрадовался: содержание беседы начало от него ускользать.

— Что это означает? — спросил он.

— Вечную жизнь, разумеется, — слегка покровительственным тоном ответил Шатвье. — Жизнь есть отрицательная энтропия. Стабильная отрицательная энтропия есть вечная жизнь.

— Пока нам недоступна гравитационная часть спектра, — сказал Белг с мрачным удовлетворением, — но электромагнитная целиком в наших руках и, владея этим ключом, мы сможем проникнуть в тайную замкнутую систему, как железнодорожная шпала проходит в автомобильную покрышку.

— Если вы сможете убить демона, — медленно проговорил Бэйнс, — тогда…

— Да, именно, — любезно кивнул Белг. — Ангелы, демоны, обычные бессмертные души, — как бы их ни называли, мы доберемся до них. Может быть, не сразу, но в скором времени.

— Возможно, это будет высшим человеческим достижением, — с мечтательным, почти блаженным видом проговорил Шатвье. — Теологи называют осуждение на вечные муки второй смертью. Вскоре, вероятно, мы будем в состоянии дать человеку третью смерть… блаженство полного небытия… освобождение от Колеса!

Скучающий взор Мак-Найта блуждал по потолку. Очевидно, генерал слышал подобные речи не в первый раз, и они его больше не впечатляли. Бэйнса эта тема очень заинтересовала, однако он сознавал, что пора спускаться на землю, и сказал:

— Слова немногого стоят. У вас есть какой-нибудь конкретный план?

— Есть, можете не сомневаться, — ответил Мак-Найт, внезапно оживляясь. — Я попросил Чифа Хэя произвести учет всех оставшихся в живых сил, и, поверьте, их оказалось немало. Я сам удивился. Мы атакуем их крепость и для этого извлечем на свет Божий такие вещи, какие не видали еще ни американцы, ни кто-нибудь другой, в том числе и эта шайка демонов. Я не знаю, почему они сидят там, — может, потому, что уже считают себя победителями. Но тут они глубоко заблуждаются. Никто не может победить Соединенные Штаты, сколько бы их враги ни старались.

Довольно странно было слышать такое заявление от человека, который прежде постоянно твердил, что Соединенные Штаты «потеряли» Китай, «сдали» Корею, «покинули» Вьетнам и вообще заполнены доморощенными коммунистами. Но Бэйнс слишком хорошо знал людей типа Мак-Найта, чтобы высказывать свое недоумение вслух. Их аргументы не основываются на рассудке и не могут быть опровергнуты разумом. Вместо этого он сказал:

— Генерал, честно говоря, я бы не советовал. Мне известны те виды оружия, о которых вы говорите, и они, конечно, весьма эффективны. Некоторые из них разработаны и произведены нашей компанией, так что не в моих интересах принижать их достоинства. Но я глубоко сомневаюсь, что какие-нибудь из них будут полезны в настоящих обстоятельствах.

— Разумеется, это еще предстоит выяснить, — ответил Мак-Найт.

— Стоит ли? Мы можем оказаться в гораздо худшем положении, чем теперь. Именно на это я и хотел обратить ваше внимание, когда направился сюда. Демоны уже примерно на девяносто процентов овладели миром. Но, как видите, они больше ничего против нас не предпринимают.

И тому есть причина: они ведут войну с другим Противником, и, возможно, нам лучше было бы встать на их сторону.

Мак-Найт откинулся на спинку кресла с видом политика, которому на пресс-конференции задали неожиданный и очень неприятный вопрос.

— Правильно ли я вас понял, доктор Бэйнс? Вы полагаете, что вторжение в Соединенные Штаты является благом? И что нам не следует противопоставлять оккупантам всю нашу мощь, а вместо этого мы должны оказывать им всяческую помощь?

— Я не предлагаю оказывать им помощь, — сказал Бэйнс с досадой. — Просто считаю, что нам лучше пока подождать и посмотреть, как будут разворачиваться события, только и всего.

— Меньше всего я мог бы вас заподозрить в симпатиях к коммунистам, тем более китайцам, — сухо сказал генерал. — И потому ваши слова будут оставлены без последствий. Атака же начнется, как запланировано.

Бэйнс благоразумно промолчал. Благодаря общению с Тероном Уэром он теперь знал, что как ангелы, падшие и не падшие, так и бессмертные человеческие души являются частицами неделимой природы их Создателя. Если эти люди способны разрушить такую Частицу, они могут подобным образом разрушить и Целое. А за успешным штурмом Диса неизбежно последует успешная война против Неба, и если Бог еще не умер, он скоро умрет.

Во всяком случае, это была бы самая интересная гражданская война из всех, которые доводилось снабжать оружием Бэйнсу.

9

Вооруженные Силы Соединенных Штатов. Управление Стратегической Воздушной Команды.

Денвер, Колорадо.

Дата: 1 мая.

Меморандум: № 1.

Назначение: всем боевым подразделениям.

Тема: генеральный оперативный приказ.

1. Настоящий меморандум отменяет все предыдущие директивы, касающиеся данных обстоятельств.

2. Соединенные Штаты подверглись вторжению, и все боевые соединения должны быть готовы к изгнанию неприятеля с территории нашего государства.

3. Противник использует некоторые новые тактические средства, о которых должны знать все подразделения. Поэтому все офицеры должны прочесть полный текст меморандума всем своим подчиненным, после чего поместить его на видном месте. Необходимо провести проверку знакомства личного состава подразделений с содержанием меморандума.

4. Вражеские войска оснащены индивидуальными боевыми средствами, которые в соответствии с древней восточной традицией имеют весьма причудливый вид и предназначены для психологического воздействия. Ожидается, что американский солдат просто посмеется над столь примитивной выдумкой. Однако весь личный состав должен иметь в виду, что эти так называемые «демонические костюмы» являются чрезвычайно опасным оружием. Для борьбы с ними необходим высокий уровень стрелкового искусства.

5. Неизвестное количество солдат противника, вероятно, до 100 процентов, способны к свободному полету, как в «прыгающих костюмах», находящихся на вооружении США. Потому наземные силы должны быть готовы к возможному нападению с воздуха индивидуальных вооруженных единиц противника, так же как к обычному воздушному полету.

6. Предполагается, что противник будет применять различные взрывчатые и химические средства, способные вызвать необычные эффекты. Всему личному составу необходимо знать, что эти эффекты могут быть как реальными, так и иллюзорными.

7. После прочтения настоящего меморандума все офицеры должны зачитать своим личным составам те параграфы воинского устава, где говорится о наказании за трусость в бою.

Приказ Главнокомандующего

Д.Уиллис Мак-Найт. Генерал армии ВС США.

После разрушения Рима, а с ним и Ватикана, — увы, и этой величайшей библиотеки и сокровищницы всего христианского мира! — Папский престол переместился в Венецию, которая пока не пострадала, и теперь располагался в Сала дель Коллегио великолепного Палаццо Дукале, единственном помещении, избежавшем большого пожара 1577 года; под его потолком, расписанным Веронезе, дожи обычно принимали послов других городов-государств. Дворец служил уже только для туристов с тех пор, как Наполеон принудил к отречению Людовико Манина — ровно через одиннадцать столетий после избрания первого дожа.

Теперь тут, конечно, не было туристов. Город, душный от жары и зловоний, от нечистот в каналах, безжизненно лежал под адриатическим солнцем — забытый музей. Никто не появлялся на узких улочках и тесных ristoranti, кроме местных жителей, лишенных средств к существованию и собиравшихся небольшими унылыми группами, изредка переругиваясь на своем особенном диалекте. У многих уже проявлялись признаки лучевой болезни: у них клочьями выпадали волосы и повсюду на тротуарах лежала их блевотина, игнорируемая всеми, кроме мух.

Царившее в городе запустение — по крайней мере, по сравнению с обычной в это время года толчеей — оказалось отчасти благоприятным для отца Доменико. Вместо того чтобы ютиться в третьесортном отеле с беспрерывно подъезжающими и отъезжающими шумными группами немцев и американцев, он без малейших затруднений нашел себе апартаменты во дворце самого Патриарха. Такая роскошь не очень подходила монаху, но он явился для встречи с Папой как посланец древнего и по-прежнему почитаемого ордена; и патриарх, исповедовав отца Доменико и узнав о характере его миссии, счел уместным поселить его пока в своей резиденции.

Но никто не мог сказать, как долго ему придется ждать. Папа погиб вместе с Римом; и теперь остатки Коллегии Кардиналов — тех, кто сумел добраться до Венеции, — заперлись в Сала дель Кольсинью де Диечи, пытаясь избрать нового. Ходили слухи, будто в кабинете Великого Инквизитора, находившемся за соседней дверью, поселился некий особый гость, однако Патриарх, по-видимому, знал об этом не больше, чем простой обыватель. Между тем он дал отцу Доменико особое разрешение проводить мессы и исповедовать прихожан в небольших церквушках по берегам Большого Канала, а также проповедовать там и даже на улицах. Формально отец Доменико, будучи монахом, а не священником, не имел на это права, однако Патриарх, как и многие теперь, испытывал недостаток в людях.

По пути на север из Монте Альбано отец Доменико гораздо чаще встречался со страданиями и откровенной демонической злобой, чем на улицах этого безобразно прекрасного города; однако здесь также было трудно и даже, может быть, опасно совершать богослужение, а тем более проповедовать надежду. Венецианцы проявляли по отношению к Церкви лишь формальную лояльность, по крайней мере, после заключения их второго договора с мусульманами в середине XV столетия. Высшей добродетелью у них считалась честность в деловых отношениях, и, поскольку в то же время для уха венецианца не было слаще музыки, чем возмущенный крик ближнего, который обнаружил, что его надули, они толком не знали, о чем надо говорить на исповеди. Многие из них — пожалуй, даже большинство — по-видимому, рассматривали происходившее крушение человеческой цивилизации как заговор с целью переманить их туристов в какой-нибудь другой город, — может быть, Стамбул, который они все еще называли Константинополем.

Очевидно, они уже ни на что не надеялись. И, конечно, не только они. Во время своего путешествия отец Доменико всюду видел ужас и страдания, обезумевшие люди понимали только одно: все, чему учила Церковь в течение почти двух тысяч лет, оказалось обманом. Мог ли он сказать им, зная реальную ситуацию, что их бедствия не столь велики, как он предполагал? Мог ли он поведать им о тех еле заметных, но чудесным образом умножающихся признаках отступления демонической силы, если сам с трудом верил в них, тщетно пытаясь отделить надежду от иллюзии?

И все же надежда не умерла. Одним ненастным днем, когда отец Доменико пытался проповедовать угрюмой компании молодых головорезов перед небольшой церквушкой Санта Мариа де Мираколи, его аудитория внезапно пришла в возбуждение после нескольких отдаленных свистков. Такие свистки, как хорошо знал отец Доменико, до недавнего времени служили условным сигналом юных волков Венеции, означавшим появление английской учительницы или группы шведских девушек. Такой добычи теперь не было, тем не менее за несколько секунд сквер опустел.

Изумленный и, конечно, встревоженный отец Доменико последовал за ними и вскоре обнаружил, что улицы, как в былое время, заполнены народом, на сей раз устремившимся к площади Св. Марка. Кто-то пустил слух, будто над палаццо Дукале появилась струйка белого дыма. Это казалось маловероятным, поскольку во дворце во избежание очередного пожара давно уже разобрали все камины и негде было сжечь избирательные бюллетени: тем не менее, слух об избрании нового Папы, подобно пламени, охватил весь город. К тому времени, когда отец Доменико достиг большой площади перед базиликой (поскольку, в конце концов, и он отправился посмотреть нового Папу), там едва оставалось место даже для голубя.

Великое событие, если оно действительно случилось, могло быть возвещено лишь в венецианском стиле: с вершины колоссальной лестницы Антонио Раццо, поскольку галерея с арками на первом этаже не имела балкона, где мог бы появиться Папа. Отец Доменико стал протискиваться во внутренний двор поближе к лестнице, говоря сначала: «prego, prego», потом: «scusate», — не достигнув особого эффекта, — и, наконец, принялся энергично работать локтями и коленями.

Над тревожно гудевшей толпой внезапно загудели трубы — и в ту же минуту отца Доменико прижали к парапету фонтана, давно лишившегося монет, бросаемых туристами. К счастью, место оказалось совсем неплохим: отсюда отец Доменико вполне мог обозревать лестницу и площадку между двумя огромными статуями, Марса и Нептуна. Большие двери уже раскрылись, и кардиналы в своих красных лентах выстроились по обе стороны портика, между ними и немного впереди стояли два пажа, и один из них держал красную подушку, на которой покоилось нечто высокое и сверкающее.

К звуку фанфар добавился мощный набат: Ла Троттьера, колокол, некогда призвавший членов Великого Совета седлать коней и скакать по деревянным мостам ко дворцу; величавое созвучье труб и колокола заставило умолкнуть толпу. Однако отличия от римского обычая бросались в глаза, и некоторые из них казались очень странными. Что там лежало на подушке? Явно не тиара, может быть, золотая Корона дожей?

Музыка с колокольным звоном прекратилась. В наступившей тишине, нарушаемой лишь курлыканьем голубей, один из кардиналов объявил на латыни:

— У нас есть Папа, Sumnus Antistitum Antistes! И по его воле он назван Ювенембер LXIX!

Паж выступил вперед и прокричал на местном наречии:

— Вот ваш Папа; и мы уверены, что он вам понравится.

Из темноты дверного проема на ярко освещенную площадку между статуями вышел, склонив голову для принятия золотой короны, особый гость Великого Инквизитора — благообразного вида старичок с белым, как молоко, лицом, державший на руке ястреба. Отец Доменико сразу узнал его, потому что это был вызванный Тероном Уэром из Преисподней в день Черной Пасхи демон Агарес.

Толпа взревела, и вновь зазвучали трубы и колокол Ла Проттьера, к которому теперь присоединились все колокола города, а также многочисленные барабаны и пушечные залпы. Задыхаясь от ужаса, отец Доменико бросился прочь.

Празднества продолжались всю неделю и включали критские танцы с быками и ночные фейерверки. Тем временем отец Доменико молился. Смысл происшедшего не вызывал у него сомнений. Явился Антихрист, хотя и с опозданием, а, следовательно, Бог еще не умер. Отец Доменико не мог больше ничего сделать в Италии; ему следовало теперь отправиться в Дис, в саму пасть Преисподней и, бросив вызов Сатане, потребовать у него признания существования Господа. Если потребуется — как ни страшила такая мысль отца Доменико — ему придется подвергнуться искушению и быть избранным, уже не земной коллегией, наместником Христа, чьей задачей будет сокрушение сего Ада Земного.

Но как туда добраться? Вокруг лишь вода и никаких надежных транспортных средств. Может быть, воспользоваться белой магией? Однако отец Доменико не мог вспомнить ни одного подходящего ритуала, во всяком случае, для этого нужно было возвращаться в Монте Альбано; к тому же он догадывался, что никакая магия тут не поможет.

В столь затруднительной ситуации он стал припоминать кое-какие старинные легенды о святых. Некоторые из них будто бы в духовном порыве поднимались в воздух и переносились на большие расстояния. Конечно, он не был святым, но, если ему, действительно, предстояло исполнить столь великую миссию, пожалуй, он мог рассчитывать на подобную помощь свыше. Отец Доменико постарался отбросить мысли как о самых возвышенных чудесах, так и о судьбе Симона Волхва — пройти по такому лезвию бритвы оказалось почти невозможным даже для опытного монаха.

Тем не менее, расправив плечи, отец Доменико решительно шагнул к воде.

10

Даже после явной неудачи авиации во Вьетнаме генерал Мак-Найт продолжал верить в ее превосходство над другими видами вооружений. Однако он не был столь наивен, чтобы отказаться от наземных сил, прекрасно зная элементарное правило, гласившее, что позиции противника необходимо не только опустошать, но и занять, иначе окончательная победа невозможна. Накануне того дня — или, скорее, ночи, — когда планировалось начать операцию, три бронированных дивизиона пересекли Панамиптскую горную цепь, и два других рассредоточились среди гор Прэйнвайн, Фьюнерал и Бэлк, которые, кроме того, покрылись ракетными установками. Разумеется, Мак-Найт предпочел бы командовать гораздо более многочисленными силами, но большего страна уже не могла дать.

Согласно плану, операция состояла из трех частей. Помня о том, что первая пробная бомба заставила тысячи солдат противника буквально взлететь на воздух, причем на весьма подозрительное в тактическом отношении время, он решил начать с серийной бомбардировки Диса, используя при этом максимальное количество ядерного оружия, которое не создавало бы угрозу радиационного поражения его собственным людям. Конечно, такой удар не мог принести вреда городу или демонам — в чем генерал по-прежнему сильно сомневался, — но основной задачей на этой фазе являлась дезорганизация противника и подавление способности к трансформации.

Во второй фазе предполагалось воспользоваться очевидным, с точки зрения Мак-Найта, просчетом демонов: с удивительным пренебрежением к законам стратегии они построили свою крепость в самой низкой точке долины, расположенной на сто восемьдесят футов ниже уровня моря. Сразу же после ядерной бомбардировки в ход пойдет обычное оружие: артиллерия, ракеты, авиация. В том числе и фосфорные бомбы, которые, возможно, так же окажутся безвредными для демонов, но зато создадут мощную дымовую завесу и, вероятно, лишат противника видимости. Наступающие же войска смогут ориентироваться с помощью радара и, кроме того, постоянно будут видеть основную цель с помощью инфракрасных телескопов и прицелов, поскольку даже в нормальных условиях она состояла из раскаленного докрасна железа. Под прикрытием этой бомбардировки, согласно плану Мак-Найта, в бой затем вступали бронированные машины, оснащенные лазерными установками. По теории генерала, которая не поддерживалась его гражданскими советниками и не подтверждалась данными компьютера, термоядерный взрыв не мог уничтожить железные стены, потому что его тепловая энергия была слишком рассеянной. Но четыре, пять или дюжина лазерных лучей, сконцентрированных в одной точке, пронзят крепость демонов, как рапира кусок сыра. Этот основной удар следовало нанести по воротам. Конечно, демоны защищали их лучше, чем остальные участки стены, но основное количество защитников будут еще беспорядочно метаться в дыму, и вообще, когда стараешься пробить стену, здравый смысл подсказывает, что надо начинать оттуда, где она уже имеет отверстие.

Если брешь в укреплении противника действительно удастся пробить, ее можно будет расширить с помощью подземных торпед Гесса, которые будут запущены в самом начале первой фазы. Они еще никогда не использовались в настоящих боевых действиях и считались особо секретным оружием, хотя из-за обилия шпионов и предателей, которыми, по мнению Мак-Найта, Америка буквально кишела, он сомневался в сохранности таких секретов (если даже Бэйнс…). Другой секрет представлял собой одновременно продукт химии и ядерной физики, именуемый TDX, нестабильная субстанция, состоящая из «гравитационно-поляризованных» атомов. Мак-Найт очень смутно представлял себе, что стоит за этим жаргонным выражением, но знал, как эта штука действует: TDX обладает способностью взрываться в одной плоскости в отличие от любого христианского взрыва.

После сокрушения ворот наступит третья фаза: общее и по возможности упорядоченное отступление.

Командование операцией будет осуществляться из командно-наблюдательного пункта. Пункт СВК будет находиться под Денвером — безопасно и удобно. Весь комплекс, оснащенный множеством телеэкранов, весьма походил на уже не существующий Центр Космических Исследований в Хьюстоне, который действительно создавался по образу и подобию СВК, так как, с точки зрения управления, космические полеты и современные боевые действия мало отличались друг от друга. На задней стене этого подземного зала располагался большой общий экран, а за ним нечто вроде кабины диспетчера, где Мак-Найт и его гости могли обозревать всю картину в целом, а также ее отдельно детали, подаваемые на каждый из малых экранов.

Мак-Найт не заходил в кабину, пока не завершилась ядерная бомбардировка, зная, что вызываемая ею сильная ионизация не позволяет принимать передачи некабельного телевидения. (Радиоактивные осадки обладали таким же эффектом, но почти все они миновали Денвер. Восточное побережье и так лишилось всех видов жизни, а рыбы и европейцы должны были позаботиться о себе сами.) Когда он наконец приступил к наблюдению, уже началась обычная бомбардировка. Вместе с ним в кабинете находились Бойне, Белг, Чиф Хэй, Шатвье; Джек Гинзберг не проявил особого интереса к боевым действиям, и Бэйнс, не нуждаясь пока в помощнике, позволил ему спуститься вниз, где Джек, скорее всего, стал ухаживать за миловидной сотрудницей Чифа Хэя.

Когда они заняли свои места, картина на главном экране начала проясняться, хотя оставались еще значительные помехи. По данным метеослужбы, на всем юго-западе была ясная лунная ночь, однако радиоактивное облако, беспрерывно пронизываемое молниями, теперь накрыло южную треть Калифорнии и два других штата восточнее. Боевые соединения, занимавшие позиции на противоположных склонах гор, не могли перемещаться из-за мощных восходящих потоков воздуха; температура там сразу достигла шестидесяти градусов и продолжала подниматься. Связь с частями, расположенными на склонах, обращенных к долине, полностью прекратилась. Первые ракеты и снаряды, выпущенные в сторону Диса, взрывались в воздухе, едва поднявшись над вершинами гор. Никакая термопара не могла бы определить температуру в градусах в районе самой цели. Судя по спектрограммам, полученным с воздуха, температура сначала достигла двух с половиной миллионов электрон-вольт — число столь же недоступное человеческому воображению, как расстояние между звездами в милях.

Однако долина охлаждалась с удивительной быстротой, и, когда восстановилась видимость, стало понятно почему. Более двухсот квадратных миль земли превратились в огромное гладкое блюдо, которое еще оставалось раскаленным добела, но действовало подобно рефлектору, отражая тепло в атмосферу — на экране был виден столб раскаленного воздуха; в его центре, как в фокусе зеркала телескопа, виднелось круглое черное пятно.

Мак-Найт подался вперед, вцепившись в поручни кресла мертвой хваткой, и потребовал крупный план. Неужели дело сделано? Значит, Белг не ошибался, когда говорил о возможном пределе числа трансформаций, которые способны перетерпеть эти демоны. Ведь в Мертвой Долине взорвалось такое количество ядерных боеприпасов, которого хватило бы для уничтожения нескольких стран…

Но когда земля потемнела, крепость продолжала стоять, пока не стала снова раскаленным красным кольцом. Внутри ничего не было видно кроме массы взрывов — началась наконец обычная бомбардировка, причем с большой точностью; но стены — стены, стены, стены стояли, как ни в чем не бывало!

— Отмените атаку, генерал, — мрачно проговорил Белг. — Неважно, что показывает спектроскоп, если бы эти стены действительно состояли из железа… — он запнулся и с трудом сглотнул — Наверно, они только символически железные, в каком-нибудь алхимическом смысле. Иначе все их атомы не только разлетелись бы во все стороны, но и потеряли бы все свои электроны. Вы только загубите людей.

— Бомбардировка продолжается, — твердо заявил Мак-Найт. — И мы еще не получили сведений о состоянии живой силы и организации противника. Пока что мы не видели там ничего живого, и лазерные дивизионы еще не вступали в действие, не говоря уже о торпедах Гесса.

— Ни черта они не дадут, — жестко сказал Бэйнс. — Я знаю, на что способны торпеды Гесса. Не забывайте: они созданы моим ученым, которого, между прочим, захватил Пут Сатанахиа в нынешнюю Пасху, и, значит, демоны уже знают об этом оружии, если не знали прежде. Бессмысленно ожидать что-нибудь от торпед после всего, что было сброшено на город: они будут как щелчок динозавру.

— В американской традиции, — ответил Мак-Найт, — идти тяжелым путем, когда другого пути нет. Четвертая фаза — последняя мера, и хороший полководец должен оставаться гибким до последнего момента. Как сказал Клаузевиц, большинство сражений проиграно генералами, у которых не хватило смелости придерживаться собственного плана.

Бэйнс, проштудировавший всю основную военную и политическую литературу на пяти языках и кое-что на нескольких других, — поскольку того требовал его бизнес, — хорошо знал, что Клаузевиц никогда не говорил такую чушь и что Мак-Найт просто прикрывал выдуманной цитатой надежду, которая действительно была последним резервом. Но даже если бы Бэйнсу с помощью макиавеллиевой хитрости и удалось в чем-то убедить генерала, было бы все равно уже поздно — судя по тому, что происходило на экране. Пока они разговаривали, бронированные дивизионы устремились в долину, их электродизельные моторы тарахтели и фыркали, под их гусеницами трескалась остекленевшая земля, и за ними оставались глубокие, тускло сияющие следы. Глядя на маленький экран, Бэйис сначала даже подумал, что, возможно, ошибается; он хорошо знал этих чудовищ — они играли немалую роль в его бизнесе и пользовались большим спросом на протяжении десятилетий. Неужели им что-то могло противостоять?

Однако некоторые из них уже застревали; по мере того как они продвигались вглубь долины, где над их приземистыми башнями со свистом пролетали мелкие ракеты, раскаленное стекло под их гусеницами оказывалось все более вязким и действовало как клей. Бронированные монстры теряли управление и крутились на месте; затем ведущий бронетранспортер с лазерной установкой застыл на месте и, подобно «Титанику», начал погружаться в расплавленное стекло. Ужасные крики заживо поджаривавшихся членов экипажа были слышны в наблюдательной кабине, пока Мак-Найт не отключил звук.

Остальные монстры двигались дальше (они не получили другого приказа), и три или четыре машины с лазерными установками приблизились к воротам крепости. Вслед за бронемашинами со склонов гор хлынула пехота. У нее также не было приказа отступать. Даже в своих асбестовых костюмах и шлемах солдаты теряли сознание и падали друг на друга, роняя свое тщательно смазанное оружие в песок. Баки их огнеметов трескались, и вязкий газолин вытекал на горячие камни. Сам воздух долины вытягивал всю влагу из легких людей через малейшие щели в их костюмах.

Бэйнс не принадлежал к числу тех, кого легко испугать, но и он никогда не видел настоящую битву, кроме фрагментов хроники вьетнамской войны, которые показывались по американскому телевидению. Однако это продвижение отлично обученных и экипированных людей навстречу неминуемой смерти — людей, которые не только не имели понятия, за что они умирают, но и были специально введены в заблуждение, — казалось столь же бессмысленным в военном отношении, как осада Севастополя или битва на Марне. Несмотря на несомненную грандиозность зрелища, оно не представляло интеллектуального интереса.

Четыре уцелевшие машины с лазерными установками остановились перед воротами, по две с каждой стороны, давая возможность тяжелой гаубице стрелять между ними. Четыре ярко-красных луча, толщиной с карандаш, пересеклись в одной точке едва видимого створа ворот. Если бы цель состояла из настоящего железа, через несколько секунд она превратилась бы в сноп искр; однако в действительности, как мог видеть Бэйнс, там даже не повысилась температура. Лучи погасли и тут же снова включились.

На стенах появилось множество неясных темных фигур. Они активно передвигались, но их действия, похоже, не были направлены против машин; у Бэйнса появилось ощущение, постепенно переходящее в уверенность, что демоны пляшут.

Лазерное лучи снова мигнули. Мак-Найт пробормотал:

— Если они не успеют…

Еще прежде, чем он закончил фразу, перед воротами произошел гигантский взрыв — первая торпеда Гесса. Один из бронетранспортеров просто исчез, второй, стоявший рядом с ним, медленно поднялся в воздух и столь же медленно опустился, рассыпаясь на мелкие части. Еще один на самом краю воронки медленно опрокинулся в нее. Четвертый на некоторое время застыл, словно контуженый, затем медленно поехал назад.

Вторая торпеда взорвалась под самыми воротами и так же следующая. Ворота остались невредимыми, но после четвертого такого же взрыва под ними показался свет; воронка увеличивалась.

— Остановить бронемашины! — закричал Мак-Найт, включив внутренний телефон и возбужденно стукнув кулаком по ручке кресла. — Пехоте ускорить темп! Мы пройдем снизу!

Еще одна торпеда Гесса попала в ту же щель. Бейнс смотрел с восхищением и даже с гордостью: действительно, эти штуки отлично действуют, жаль, Гесс не мог досмотреть… впрочем, может быть, он все видит изнутри. Щель стала достаточно широкой — под ней теперь проехала бы небольшая машина; очередная торпеда расширила ее еще больше.

— Воздушный десант! Начать высадку через десять минут!

Но почему изобретение Гесса подействовало, а ядерное оружие нет? Может быть, Дис просто опустился, когда земля под ним испарилась, и демоны не способны защитить то, что имеет чисто земную природу? Еще взрыв. Сколько же у них всего торпед? «Консолидэйтед Варфэр Сервис» поставил всего десять образцов, и они не могли успеть произвести больше. По-видимому, Мак-Найт решил применить все десять.

Так и оказалось в действительности, только девятая разорвалась, не достигнув цели — прямо посреди колонны наступавших войск. Гесс всегда откровенно признавал, что его машины не вполне надежны и дефект заключается скорее в самом принципе, чем в технологии. Однако щель под воротами Диса теперь стала такой же большой, как вход в туннель Линкольна в Нью-Джерси. И пехота стремительно приближалась к ней.

И в этот момент огромные ворота начали медленно открываться внутрь. Мак-Найт открыл рот в изумлении. Бэйнс также почувствовал, как у него отвисает челюсть. Неужели они решили сдаться, прежде чем начнется штурм? Или ворота все время готовы были открыться после первого вежливого стука, и для этого не стоило прилагать такие колоссальные усилия и гробить столько людей?

Когда первые отряды пехотинцев начали спускаться в воронку, за воротами, теперь уже полностью раскрывшимися, на фоне бушевавшего внутри пламени появились три огромные фигуры обнаженных женщин со змеями вместо волос, тех самых, которых Мак-Найт и его люди видели на первых аэрофотоснимках. Они несли нечто вроде головы огромной статуи существа, напоминавшего их самих. Солдаты в асбестовых костюмах, уже перебравшиеся по дальнему склону воронки, не могли идти скорее, чем шли, но они застывали подобно жителям Помпеи и падали и, падая, они разбивались. Через минуту воронка заполнилась обломками скульптур.

Наверху самолет с первой командой десантников внезапно покрылся сотнями мелких черных точек. Через несколько секунд продолжал двигаться лишь один фюзеляж; легионы Вельзевула, Повелителя Мух, отняли у людей крылья. Ниже уже выпрыгнувшие парашютисты лишались сначала своего боевого снаряжения, потом одежды, волос и ногтей — обрабатывавшие их существа со звериными головами в большинстве своем даже не имели крыльев. Тела, лишенные всех покровов, падали прямо в пасть Преисподней.

Все же надо признать, что осада Диса в целом шла в соответствии с планом, кроме четвертой фазы, которая началась без приказа и проходила без должного порядка. Однако, как ни странно, демоны не стали развивать свой успех; ни один из них даже не покинул крепость, и даже летая по воздуху, они не пресекали ее границ.

Но побоище и без того было ужасно. Вооружение в обозримом будущем армии Соединенных Штатов представлялось маловероятным. И в самом конце битвы на главном экране наблюдательного пункта на фоне пылающего и победоносного города появилось огромное лицо. Бэйнс знал его очень хорошо и ожидал увидеть вновь после Черной Пасхи в Позитано.

Это была увеличенная короной козлиная голова демона по имени Пут Сатанахиа.

Лицо Мак-Найта — впервые, насколько помнил Бэйнс, — исказилось от ужаса; и несколько генералов, сидевших перед экранами в командном пункте, лишились чувств. Потом Мак-Найт вскочил и закричал:

— Чинк! Я же говорил! Эй, восстановите видимость! Восстановите видимость! Уберите его с экрана! — неожиданно он повернулся к Бэйнсу: — А ты — предатель! Твое оружие подвело нас! Ты продал нас всех! Ты с самого начала был за них! Понимаешь, в чьи руки попадет страна из-за тебя! Понимаешь?! Понимаешь?!

Его вопли вызывали у Бэйнса лишь раздражение, однако он нашел в себе силы вопросительно поднять бровь. Мак-Найт дрожащим пальцем показал на экран:

— Я предам тебя военному суду! Неужели никто кроме меня не видит? Это же коварный доктор Фу Манчу!

Козел Саббата не обратил никакого внимания на генерала, вместо этого он посмотрел прямо в глаза Бэйнсу, несомненно, видя его, и произнес:

— А вот и ты, возлюбленный сын мой. Иди же ко мне. Наш Отец внизу ожидает тебя.

Бэйнс не имел никакого желания следовать этому зову, однако обнаружил, что поднимается из кресла.

Брызгая слюной и протягивая руки, словно пытаясь вцепиться в горло далекому демону, Мак-Найт бросился из кабины и, пробив ее стеклянную стену, вместе с осколками рухнул на пол.

 

Часть III

Сокрушение Небес

11

Оказавшись во власти Пута Сатанахии, Бэйнс не имел возможности экспериментировать, тем не менее он обнаружил, что еще обладает какой-то свободой. Например, Великий Князь ничего не сказал о необходимости присутствия Джека Гинзберга, однако, когда Бэйнс, отчасти из зависти, отчасти просто нуждаясь в человеческом обществе, решил попытаться взять Джека с собой, он не встретил со стороны демона никаких препятствий. И сам Гинзберг, похоже, не расстроился, когда его подняли с постели, в которой он лежал с белокурой красоткой; вероятно, суккуб в Позитано, как и следовало ожидать, лишил его способности получать удовольствие с обычной женщиной. Впрочем, и без этой потусторонней связи Джек, подобно Дон Жуану, испытывал разочарование после каждой новой победы.

Однако такое объяснение по сути ничего не объясняло; Бэйнс часто думал о том же и раньше, поскольку, как уже отмечалось, он предпочитал, чтобы его сотрудники имели некоторые слабости, на которых при случае можно сыграть. Психолог фирмы говорил, что бывает, по крайней мэре, три типа Дон Жуанов: описанный Фрейдом — пытающигся скрыть от самого себя зачатки гомосексуальности; описанный Ленау — романтик, ищущий Идеальную Женщину, к которым приходит Дьявол в виде отвращения к самому себе; и описанный Да Понте — человек, не способный сознавать неотвратимость грядущего и потому не знающий ни любви, ни раскаяния даже на пороге Преисподней. Но, пожалуй, для Бэйнса не имело особого значения, к какому типу принадлежал Джек: они все вели себя одинаково.

Джек выразил решительный протест, когда узнал, что путешествие в Дис придется совершить пешком, но в данном случае выбора не было. Бэйнс тоже не понимал, почему нужно обязательно идти пешком. Может быть, Козел Саббата хотел подчеркнуть тот факт, что осада Диса — последняя судорога земной технологии? Или он хотел, чтобы Бэйнс, вольно или невольно, совершил некое паломничество? Впрочем, в обоих случаях результат получался один и тот же, и значение имел только он.

Что касаются Джека, то он как будто все еще побаивался своего босса или питал какую-то надежду. Возможно, она и действительно существовала, только Бэйнс не поставил бы на нее и гроша.

Терон Уэр увидел большое грибовидное облако, когда еще находился во Флэчстафе, куда добрался частично автостопом, частично на грузовом поезде. Поднимавшееся облако, мощные вспышки света за горами на западе и повторяющиеся толчки словно от землетрясения, не оставили у него ни малейших сомнений относительно происходящего, и поскольку облако из-за устойчивого западного ветра неумолимо двигалось к нему, это означало для него, как, очевидно, и для многих тысяч других людей, довольно скорую смерть, если каким-то чудом ему не удастся найти свободное убежище или такое, обитатели которого не пристрелят его тотчас, как только увидят.

И зачем вообще идти? Судя по начавшейся бомбежке, миссия Бэйнса в Денвере провалилась, и теперь идет открытая война между людьми и демонами. И ожидать, будто Терон Уэр способен тут что-то изменить, было бы крайне наивно. Скорее всего, к тому времени, когда закончится бомбардировка, независимо от того, как она подействует на демонов — если вообще подействует, — все более чем сто квадратных миль Национального заповедника Мертвая Долина будут смертельно опасны для незащищенного человека.

Однако Терон Уэр не мог считать себя незащищенным. Он преодолел огромное расстояние традиционным методом, и, следовательно, черная магия еще действовала; кроме того, он прошел почти такое же расстояние благодаря целому ряду благоприятных обстоятельств, которые он никак не мог приписать чистой случайности; и, наконец, лежавший у него в кармане рубиновый талисман продолжал излучать тепло, как ни один нормальный камень, натуральный или синтетический. Конечно, старинная пословица «Нечистый заботится о своих», подобно всем прочим пословицам, верна лишь отчасти. Тем не менее на протяжении всего путешествия У эра не покидало ощущение, будто он выполняет некую миссию, значение которой на самом деле никогда не знал. Очевидно, оно должно было выясниться в конце; пока же У эр действовал сообразно воле Нечистого и не мог погибнуть, пока она не исполнена.

С удовольствием он остался бы во Флэчстафе и осмотрел знаменитую обсерваторию, где Персивал Пауэлл составил карты иллюзорных каналов Марса, где Томбаф открыл Плутон, — интересно, какое положение заняли эти планеты теперь, когда их боги столкнулись лбами? Такие занятия в данных обстоятельствах, конечно, не представлялись возможными. Уэру предстояло еще пересечь Большой Каньон и Лэйк Мид; затем он намеревался обогнуть с севера Спринг Маунтенс и выйти к зимнему курортному местечку Мертвой Долины Бэдуотеру, где надеялся выяснить точное местонахождение Нижнего Ада.

Пройден большой путь, но нужно пройти еще немало, и теперь, очевидно, не удастся воспользоваться попутной машиной: едва ли кто-нибудь захочет ехать в ту сторону. Ну что же, значит, как он и предполагал на той несчастной ферме в Пенсильвании, придется похитить машину; и, скорее всего, это будет совсем не трудно.

Отец Доменико также совершил большое путешествие, и, как он имел все основания полагать, также не без вмешательства некой сверхъестественной силы. Теперь он стоял в сумерках почти на самой вершине Пика Телескоп высотой в одиннадцать тысяч футов и смотрел на восток в сторону долины самой смерти, где зловеще пылал город Дис. Долину прорезало русло реки Амаргоса, но сама река исчезла еще до того, как здесь побывали цивилизованные люди; теперь годовое количество осадков здесь не превышало двух дюймов.

И отец Доменико также сознавал, что находится под защитой сверхъестественной силы. По своей максимальной температуре — +54° Цельсия — долина занимала второе место в мире. Но хотя теперь воздух был гораздо жарче, отец Доменико ощущал лишь приятное тепло, словно только вышел из бани. Спускаясь с горы, он с ужасом обнаружил, что остекленевшие склоны усеяны сотнями застывших в странных позах серых существ, которые издали лишь смутно напоминали людей. Подойдя ближе, он увидел, что это павшие воины. Отец Доменико попытался им помочь, но безуспешно. Тела под асбестовыми костюмами уже превратились в съежившиеся мумии. Что же тут произошло? Мистическое состояние, в котором он сюда перенесся, все еще не позволяло ему вникнуть в дела земные.

Но, в любом случае, следовало поспешить. Когда отец Доменико спустился в долину, он увидел три фигуры, приближавшиеся к нему вдоль бывшего речного русла, ставшего дорогой. Насколько он мог видеть, они, подобно ему, не имели никаких земных средств защиты, однако не напоминали и демонов. Недоумевая, он побрел им навстречу; когда они встретились, он узнал их и удивился своей недогадливости. Эта встреча, как теперь ему стало совершенно ясно, была предопределена.

— Как вы сюда попали? — сразу спросил Бэйнс. Трудно было определить, кому он задает вопрос, и, поскольку отец Доменико раздумывал, стоит ли рассказывать о левитации, и если да, то как, Терон Уэр сказал:

— Такие тривиальные вопросы не имеют значения в данных обстоятельствах, доктор Бэйнс. Мы здесь — вот что главное, и, насколько я понимаю, все находимся под некой магической защитой. Отсюда возникает вопрос: чего от нас ожидают те, кто оказывает нам покровительство? Святой отец, могу я спросить о ваших намерениях?

— Ничто не мешает вам спрашивать, — ответил отец Доменико. — Но вы не тот человек, которому я бы дал ответ.

— Ну а я скажу вам, каковы мои намерения, — заявил Бэйнс. — Мои намерения — забраться в самое глубокое убежище Денвера и переждать там, пока все это развеется, если такое вообще возможно. Одно из важнейших правил военного бизнеса — держаться подальше от поля боя. Но мои намерения не имеют ничего общего с тем, что происходит на самом деле. Козел Саббата приказал мне прийти сюда — и вот я здесь.

— Вот как? — заинтересовался Уэр. — Он, наконец, пришел за вами?

— Нет, это я должен идти к нему. Он появился на телеэкране в Денвере и приказал мне. О Джеке даже речи не было, я сам взял его с собой, и демон не возражал.

— Вот уж спасибо, — беззлобно проворчал Джек. — Чего я не переношу, так это пешеходных прогулок, особенно вертикальных.

— А из вас двоих кто-нибудь видел его? — спросил Бэйнс.

Отец Доменико упорно продолжал хранить молчание, но Уэр сказал:

— Пута Сатанахию? Я не видел. И сомневаюсь, что увижу теперь. Судя по всему, я нахожусь под защитой другого духа, хотя и подчиненного Козлу, — такая неразбериха характерна для демонов, но в данном случае, мне кажется, не обошлось без прямого вмешательства Сатаны.

— Козел приказал мне прийти сюда именем «Нашего Великого Отца внизу», — заметил Бэйнс — Если он интересуется мной, то вами тем более. Но каковы были ваши намерения?

— Сначала я думал, что могу попытаться сыграть роль посредника или, по крайней мере, ходатая в мирных переговорах — так же, как вы в Денвере. Но теперь уже поздно, и я так же, как и вы, понятия не имею, почему здесь нахожусь. Могу сказать только одно: какой бы ни была причина, надеяться тут не на что.

— Пока мы живы, живет и надежда, — неожиданно заявил отец Доменико.

Черный маг показал на ужасный город, к которому они помимо своей воли все это время шли.

— Мы видим Дис, значит, мы уже миновали обитель бесполезных. Все грехи Леонарда, грехи невоздержанности, остались позади, следовательно, позади и врата, на которых начертано: «Забудь надежду всяк, сюда входящий».

— Мы живы, — возразил отец Доменико, — и я решительно отрекаюсь от тех грехов.

— Вы не можете этого сделать, — голос Уэра начал постепенно повышаться. — Послушайте, святой отец, ситуация, в которую мы попали, весьма загадочна, и будущее наше неопределенно. Неужели мы не можем обменяться той небольшой информацией, которую имеем? Одно то, что мы находимся здесь все вместе, очевидно, символично и неизбежно, и вы как карцист белой магии должны знать это лучше всех. Если рассмотреть круги Верхнего Ада по порядку: Гиизберг — почти типичный пример одержимого похотью; я продал душу ради неограниченного знания, что, в конечном счете, всего лишь разновидность алчности; достаточно взглянуть на сие поле брани — и вы убедитесь, что доктор Бэйнс главным образом орудие гнева.

— Вы пропустили Четвертый Круг, — заметил отец Доменико, — с очевидной дидактической целью, но напрасно вы думаете, что я извлек мораль из ваших самонадеянных слов.

— Будто бы? Разве не было главной задачей белой магии отыскание сокровищ? А монашеская жизнь, избегающая соблазнов, дел и обязанностей мира ради блага собственной души, разве не великолепный образец скупости? Столь вопиющий грех не может умалить даже канонизация. Мне вполне достоверно известно, что все первые святые отправились прямо в ад и даже из простых монахов такой участи избежали лишь немногие вроде Матье Парижского и Роджера Вензоверского, которые также занимались полезной мирской деятельностью.

— И что бы там ни думали ваши полоумные друзья в Монте Альбано, на самом деле нет никакого высшего разрешения белой магии, потому что нет такой вещи, как белая магия. Она вся черная, черная, черная, как пиковый туз, и вы погубили свою бессмертную душу, занимаясь магией, даже не ради собственного блага, а по поручению других: что же это, как не расточительство, наряду со скупостью? Вспомните, наконец, еще одно, святой отец: почему в последнюю минуту Черной Пасхи у вас в руках взорвалось распятие? Не потому ли, что вы попытались воспользоваться им в личных целях? Разве оно не символизирует подчинение Высшей Воле? Вы же пытались использовать его — символ смирения перед лицом смерти — ради спасения своей собственной ничтожной жизни. Да, отец Доменико, я думаю, настало время нам всем быть откровенными друг с другом, потому что вы такой же, как и мы!

— Что верно, то верно, — пробормотал Бэйнс, слабо усмехаясь.

Пройдя несколько шагов в полном молчании, отец Доменико проговорил:

— Боюсь, вы правы. Я шел сюда в надежде заставить демонов признать существование Бога и полагал, что пользуюсь поддержкой Господа. Если вы не самый хитроумный казуист, каких я когда-либо знал даже по книгам, тогда у меня нет права на подобные мысли, а значит, подлинная причина моего здесь присутствия не менее таинственна, чем в вашем случае. И я не могу сказать, что теперь понимаю больше.

— Таким образом, мы все прибываем в неведении, — подвел итог Уэр. — И что касается вашего первоначального намерения, святой отец, то оно предлагает такую цель, которая, надо сказать, совершенно противоречит интересам демонов. Но я полагаю, нам не придется долго ждать разгадки, джентльмены. Похоже, мы уже пришли.

Все четверо подняли головы. Колоссальный барбикан Диса высился над ними.

— Несомненно одно, — прошептал отец Доменико. — К этому путешествию мы готовились все нашу жизнь.

12

Их не поддерживала никакая Беатриче, и не вел никакой Виргилий; но, когда они приблизились к стенам крепости, поднялась решетка, и ворота медленно и бесшумно раскрылись. Путников не дразнили демоны, и фурии не пытались запугать, и ангел не пересек Стикса, чтобы расчистить для них путь — они прошли свободно и беспрепятственно.

За воротами они обнаружили, что город совершенно переменился. Нижний Ад, царство вековечных мук, в котором все человеческое оружие не смогло повредить даже малой ветки Леса Самоубийц, исчез без следа. В некотором смысле, его, вероятно, тут и не было вовсе, и он пребывал там же, где и всегда, в Вечности, продолжая принимать души умерших. Но для четырех пришельцев он просто пропал.

На его месте стоял чистый, аккуратный город, напоминавший иллюстрацию из какого-то утопического романа; точнее, он представлял собой нечто среднее между городом будущего из старого фильма «Будущее» и полностью автоматизированной фабрикой — и, подобно фабрике, он гудел и рокотал. Демоны чудовищного звероподобного вида также исчезли. Теперь город, по-видимому, населяли в основном человеческие существа, хотя их внешность едва ли можно было назвать нормальной. Несмотря на свою несомненную красоту, эти мужчины и женщины производили своим видом тягостное впечатление, потому что не имели никаких различий, кроме половых, — словно все принадлежали к одному клану, выведенному по образцу статуй на фронтонах общественных зданий или иллюстраций Гюстава Доре к «Божественной Комедии». Оба пола носили одинаковые плащи из какого-то серого материала, который больше всего напоминал папье-маше. Каждый человек имел на груди вышитый блестящими нитками номер.

Вторую, относительно малочисленную группу составляли существа в униформе, отдаленно напоминавшей военную. Они главным образом стояли на перекрестках и еще больше напоминали изваяния; их общее лицо имело вполне благообразный, но суровый вид, как у идеального отца. У большинства здешних обитателей выражение лица вообще отсутствовало; впрочем, сама невыразительность их лиц, вероятно, могла бы считаться выражением скуки, ни один из них, очевидно, не имел никакого занятия. Вся деятельность города, которая как будто заключалась исключительно в создании непрерывного мощного шума, происходила за слепыми фасадами домов и, по-видимому, не требовала участия живой рабочей силы. Никто не разговаривал. По дороге путники наблюдали множество откровенно эротических сцен, большей частью массовых, и Джек сначала смотрел на них с живым интересом; но вскоре стало ясно, что и они однообразны и безрадостны. Ни дети, ни животные не встречались.

Несомненно, после такой трансформации уже нельзя было руководствоваться описаниями Данте, так же, как и теми аэрофотоснимками, которые видел Бэйнс. Четыре человека интуитивно продолжали двигаться к источнику шума. Однако через некоторое время они обнаружили, что к ним молча присоединились четверо демонов-надсмотрщиков, которые теперь не то провожали, не то вели их под конвоем. Мрачно-двусмысленный эскорт усиливал впечатление, будто путники попали на экскурсию в фантастический «завтрашний мир», описанный в XIX веке; она должна была включать просмотр завода, где производились воздушные шары, детских яслей, гигантского телеграфного центра, дворца народного творчества — однако ограничилась лишь посещением исправительного заведения для антиобщественных элементов.

Все это как будто представляло собой картину будущего мира под властью демонов, которые пытались придать ей максимально привлекательный вид, причем, судя по всему, они воплотили в своей цитадели лишь принципы постиндустриального общества, к которым так долго стремились сами люди. Святой Августин, Гете и Мильтон замечали, что Дьявол, постоянно ища зла, всегда творил благо; но здесь наблюдалось прямо противоположное: плод благих намерений демонов. Многие из самых прибыльных идей компания Бэйнса получила — через посредство «Мамаронек Ризеч Инетитьют» — от наделенных живым воображением авторов научной фантастики, и потому именно Бэйнс первый высказал эту мысль.

— Я всегда догадывался, что жизнь в таком мире — сущий ад, — прокричал он. — Теперь точно знаю.

Никто не ответил ему, — скорее всего, никто просто не слышал. Но лишь настоящему Аду нет конца. Через некоторое — хотя и трудно сказать какое — время путники прошли между дорическими колоннами и под золотым архитравом высокого чертога, именуемого Пандемониум, и перед ними раскрылись бронзовые двери. Внутри слышался лишь приглушенный гул: в огромном зале, способном вместить тысячную аудиторию, находились только четверо людей, четверо демонов-солдат и одна как будто удаленная, но в то же время нестерпимо яркая звезда: не тот второстепенный член Триумвира, Пут Сатанахиа, Козел Сабббата, который в утро Черной Пасхи проглотил Гесса и обещал вернуться за остальными, но Первый Падший Ангел, Ложь, не знающая границ, воплощение первозданного Мятежа, Вечный Враг, Само Великое Ничто, Сатан Мекратриг.

Здесь, конечно, уже не светило солнце Мертвой Долины, и искусственное освещение сверхсовременного города тоже отсутствовало. Однако совершенной тьмы не было. Высоко на стенах горели несколько факелов, которые равномерно освещали сводчатый потолок, напоминавший искусственное небо планетария и создававший впечатление того момента между сумерками и полной темнотой, когда лишь Люцифер достаточно ярок, чтобы быть видимым. К этому свету они и направились, и, по мере того как они шли, он рос.

Но не от существа исходил свет, оно лишь освещалось им. Павший херувим едва ли сильно отличался от того огромного, жестоко обезображенного ангела, которого видел Данте и вообразил Мильтон: три лица, желтое, красное и черное; нетопырьи крылья, косматая шкура и чудовищный рост — около пятисот ярдов от головы до копыт. Крыльев, как и глаз, было шесть, однако они не бились беспрерывно, вызывая три ветра, которые замораживали Коцит; и из шести глаз также не лились слезы. Вместо того на каждом из лиц, являвших собой Невежество Сима, Ненависть Иафета и Бессилие Хама, застыло выражение полного и предельного отчаяния.

Паломники видели это, однако все их внимание сосредоточилось на свете: ужасная, увенчанная короной голова Червя была окружена нимбом.

13

Демоны-стражники не последовали за ними, и огромная фигура не двигалась и хранила молчание, но в этой оглушительной тишине паломники сами почувствовали потребность говорить. Они переглянулись почти робко, словно школьники, которых представляли какому-нибудь королю или президенту; каждому хотелось привлечь внимание к себе, но никому не хотелось первому пробить лед. Однако, хотя ни один из них не произнес ни слова, между ними каким-то образом возникло соглашение, что первым должен говорить отец Доменико.

Глядя вверх, но не прямо в ужасное лицо, белый монах начал:

— Отец Лжи, я полагал, что моя миссия — прийти сюда и заставить тебя сказать правду. Я явился благодаря чуду или вере и по пути видел много знаков того, что власть Ада на Земле не абсолютна. И также тот Козел, твой князь, не пришел за мной и моими… коллегами, несмотря на его угрозы и обещания. И еще я видел избрание твоего демона Папой, что означает явление Антихриста, в котором, как сказал Пут Сатанахиа, победившим демонам нет нужды. Отсюда я заключил, что Бог вовсе не умер и кто-то должен явиться в твой город и возвестить вечную славу Всевышнего.

Я стою перед тобой без оружия — мое распятие распалось у меня в руках в утро Черной Пасхи, — но все равно, я заклинаю тебя и требую, чтобы ты вернулся в свои пределы.

Ответа не последовало. Наступила долгая пауза. Потом заговорил Терон Уэр:

— Учитель, я думаю, ты хорошо меня знаешь: я — последний черный маг в мире и самый сильный из тех, кто когда-либо занимался этим высоким искусством. Я также видел знаки, подобные тем, о которых говорил отец Доменико, но я сделал из них другие выводы. Мне кажется, что последнее столкновение с Михаилом и его воинством не могло завершиться, — несмотря на то огромное преимущество, которого ты уже добился. А если так, тогда, быть может, ты совершил ошибку, начав войну против людей, или они ошиблись, начав войну против тебя, когда главное дело остается под вопросом. Пока ты еще позволяешь нам заниматься магией, мы, вероятно, могли бы оказать тебе некоторую помощь. И я пришел сюда, чтобы узнать, какой может быть эта помощь, и сделать все, что в моих силах.

Никакого ответа.

Следующим был Бэйнс:

— Я пришел, потому что мне приказали. Но, раз уж я здесь, выскажу и свою точку зрения на это дело: она мало отличается от предыдущего мнения. Я пытался убедить генералов не нападать на город, но у меня ничего не вышло. Теперь они поняли свою ошибку, я уверен, они заметили, что вы не стали уничтожать все их силы, хотя имели возможность, — и, может быть, теперь мне удастся больше. По крайне мере, я могу попробовать, если вам это понадобится.

Едва ли нам удастся помочь вам в войне против Небес, если мы не смогли ничего сделать с этой вашей крепостью. Кроме того, я предпочитаю сохранять нейтралитет. Но, договорившись с нашими генералами, вы избавились бы от лишних хлопот, пока у вас есть дела посерьезней. А если вам этого мало, прощу не винить меня. Я пришел сюда не по своей воле.

Вновь наступила жуткая тишина, наконец даже Джек Гинзберг вынужден был заговорить:

— Если вы ждете меня, мне нечего предложить, — сказал он. — Я, конечно, благодарю за оказанные в прошлом любезности, но я не понимаю, что происходит, и не хотел бы впутываться в это дело. Я только выполнял свои обязанности; что же касается моих личных дел, я бы предпочел, чтобы мне позволили заниматься ими самому.

Теперь, наконец, огромные крылья пошевелились: и все три лица заговорили. Голоса не было слышно, и слова сами появлялись в ушах слушателей.

(Большой зал Пандемониума исчезает, и вместе с ним крепость Дис; четыре человека стоят посреди улицы на окраине небольшого городка Бэдуотера. В пустыне раннее утро и еще прохладно. Все следы недавней битвы также исчезли.

Четверо переглядываются с растущим недоумением, словно видят друг друга впервые. Потом каждый из них начинает говорить, но не может закончить фразы.)

Отец Доменико: Я думаю…

Бэйнс: Я уверен…

Уэр: Я надеюсь…

(Они оглядываются и обнаруживают исчезновение поля боя. После всего, что произошло, это даже не удивляет их.)

Гинзберг: Я… люблю…