Есть такая песенка, она начинается словами: «Ваше благородие, госпожа удача…» Примерно такими словами кончили свои напутственные речи наши учителя, сказав после выпуска, что врачу, особенно хирургу, удача необходима, как моряку. Они посоветовали нам еще — обязательно! — обобщать свой опыт и не забывать, что мы — выпускники академии, лучшего в стране лечебного учреждения, которое является к тому же крупнейшим центром научной мысли. Мы поклялись писать работы и посылать их в журналы, публиковать сообщения обо всех редких случаях, делать свои наблюдения и выводы.

— Наука складывается по крупинкам! — говорил профессор Гирголав. — Не стесняйтесь и присылайте для публикации все, что вам кажется интересным.

И мы писали статьи, сколько бы ни было у нас загрузки.

Ох, сколько свалилось работы после окончания академии, сколько операций сразу надо было сделать, да еще при том, что к нам все–таки относились плоховато! В те годы не было такого количества женщин–врачей, как теперь, да еще военных врачей, какими были мы.

Сколько в ту пору выслушала я насмешек от старых земских врачей, которые не хотели и знать про врачей–женщин, да еще и молоденьких, как я, да еще и окончивших академию! Разрыв между старой медициной и новой, той, которой я была полна — лекциями лучших врачей–педагогов, уже начавших в те времена применять переливание крови и прочие открытия в нашем деле, — казался огромным. С первых же дней моей практики обнаружилось, что я многое понимала лучше, чем старые врачи.

Помню, у нас разбился самолет, мы выехали к месту аварии и нашли летчика еще живым. Сделали ему перевязку, вправили вывихи, но больной не выходил из шока. Я предложила сделать летчику переливание крови — у меня с ним была одинаковая группа — и услышала:

— Вот, приехала академичка со своим уставом! Никаких переливаний делать не будем. Тут жизнь человеческая, а не игрушки!

Не послушали меня, и больной умер.

Как теперь дико это слышать: такая обычная сейчас вещь — переливание крови при шоке! Но в тридцать третьем году это было новшеством совершенно неслыханным, да еще в провинции, где мне довелось служить.

Я только что ассистировала профессору Шамову, начинавшему в ту пору свою деятельность по переливанию крови. Тогда это могли делать только некоторые врачи — они готовились как на операцию, стояли стерильные, в масках, и все обставлено было торжественно.

Но в те времена были в провинции блестящие диагносты, такие, как Фигнер и Бродский. Они имели колоссальный опыт, и хоть лечили по старинке, но знали очень многое чисто практически. Они были специалистами разносторонними, каждому из них приходилось быть и хирургом, и гинекологом, и стоматологом, и педиатром, и терапевтом, иногда случалось видеть и эпидемии — много практики существовало в провинции.

Какое количество операций свалилось на меня! Три операционных дня — и по шесть операций на день, а то и больше. Если считать, что с 1933 года по 1973 я делала по двадцать операций в неделю, то выходит — за сорок лет службы в армии, не принимая в расчет войны, когда операций было гораздо больше, у меня накопилось около четырех тысяч операций. Порядочное количество. Число смертных случаев? К счастью, очень малое. Один случай на три года. Что это было? Удача? Случайность? Или закономерность?

Смерть после операции по твоему недосмотру — это крайняя редкость, и если говорить откровенно — не было у меня таких случаев. Совсем не бывало.

Еще в детстве, когда отец ставил меня в пример моим братьям и этим сердил их, — еще тогда я поверила своей удачливости, понятливости и точности своих рук и по сей день думаю, что в моих руках таилась моя удачливость. Что нужно хирургу? Выдержка, знания и четкость. Знания у меня были. Невротическими тиками не страдала и все делала с такой тщательностью, что трудно было подкопаться. Поэтому мне везло. Поэтому не было смертных случаев в моей практике. И той девочке, которая просила у меня рубашку, я так и посоветовала: работать до поступления в институт, как я.

Не знаю, последовала ли она моему совету.