Место действия — село Колочава. ВремяЇутро 6 декабря 1939 года.
Тёмно-зелёные ели врезаются в белоснежные склоны. Густо поскрипывает снег под ногами редких прохожих. Снизу, из долины, тяжело вздыхая на подъёме, ползёт видавший виды грузовик.
У мостика через Тереблю из кузова, заставленного ящиками, легко соскочил молодой человек — в мохнатом серяке и коротких мягких сапогах. Запрыгал, согреваясь. Из кабины вылез другой пассажир. Коричневое ворсистое пальто и такая же шляпа в придачу к жёлтым крагам выдавали в нём столичного чиновника либо коммерсанта. Прижимая портфель, он участливо спросил своего попутчика:
— Что, замёрз, Микола?
— Как сосулька! Хоть на ёлку цепляй…
Из-за угла внезапно показался жандармский патруль. Впереди вышагивал тонконогий усач.
Прищурился на двух пассажиров: густобровые, смуглые, они чем-то очень похожи друг на друга. Хотя этот, с портфелем, повыше и уже в плечах, да и лицо не такое скуластое, как у его спутника…
— Ваши документы!
Человек в пальто с готовностью полез в карман и протянул личное удостоверение:
— Канюк Иван…— то есть, прошу прощения — Янош, Канюк Янош… А это…— он небрежно кивнул в сторону спутника, — это мой секретарь, Рущак Миклош — из посёлка Буштины.
Потом, назвав фамилию Миколиного хозяина-тестя, начал объяснять, что действует от имени старого «американтоша», решившего пустить капиталы на торговлю лесом…
Тистгеетэш внимательно посмотрел документы. Возвращая, заметил:
— И праздновать некогда?
В тот день римо-католики отмечали праздник святого Николая, а официально — именины Хорти.
— Заказчики торопят, — Канюк развёл руками. — Приходится и в праздники не забывать о деле.
— А в портфеле все есть для закупок? — подмигнул жандарм.
— Иначе нельзя, — с готовностью поддакнул Канюк, извлекая плоскую бутылку сливовицы.
Знакомство с жандармами закончилось только под вечер — в буфете. Прислуживала им Анночка, которая тоже работала в подполье. Канюк тайком поговорил с ней и о своём задании:
— Товарища надо перевести на ту сторону. Кто бы мог помочь?
Анночка, казалось, знала все. Прищурив глаз, ответила:
— Кто, как не лесник Василь Яцко? Человек отчаянный, бесстрашный. Да и опытный. На него можно положиться.
— Где его найти?
— В Синевирской Поляне.
…Утром тистгеетэш вспомнил, как отмечали именины регента, и, облизав сухие губы, крикнул в сени:
— Пишта!
Хмель постепенно испарился из его головы, и фельдфебель стал соображать, что же всё-таки вчера его озадачило. Какие-то странные были эти двое. Да, да, у коммерсанта слишком толстые, узловатые пальцы. Как у лесоруба. Впрочем, все они тут кормятся лесом… Да, но почему же второй — его работник, а держался так независимо? Чем-то они похожи друг на друга. Чем? Пожалуй, глазами: дерзкие, любопытные… Ничего не боятся.
Тистгеетэш, лёжа на топчане, приподнимает голову и зовёт погромче:
— Пишта, свинская ты рожа!
Заспанный жандарм застёгивает мундир и нехотя входит к нему:
— Слушаюсь!
— Где те… свинские рожи? — других слов фельдфебель теперь не подберёт. — Ну, те, которые вчера нас спаивали… Помнишь?
— Они уехали. Так что сливовица приказала плакать, тистгеетэшур.
— Дурак! Оба уехали?
— Так точно, лично проводил…
В то же утро Канюк с Рущаком наняли в Колочаве санную упряжку. Дорога была чудной — отдаваясь эхом в тихом заснеженном бору, радостно заливались на конях колокольчики. К обеду разведчики уже остановились у ворот Яцко.
Хозяин не спрашивал удостоверений — попросил зайти в хату. Но за разговором посматривал в глаза изучающе. Казалось, он думает о чём-то своём — и, сообразив что-то, вышел в сени, оттуда — во двор. Там отцепил собаку, пробурчал: «Погуляй, Чуря, погуляй…»
Канюк заметил, что Яцко чего-то опасается. По хозяин, войдя в дом, объяснил им сам:
— Решил спустить с привязи собаку, чтобы нам не мешали…
Разговор, однако, не выходил за рамки лесозаготовок. Канюк достал бумаги. Сделав фиктивный договор, направились погостить и к старосте. Тот заверил бумаги печатью. С тем возвратились к леснику.
— Может, снова отвязать собаку? — намекнул Канюк.
— У меня нюх лучше…— ответил Яцко с лукавинкой в глазах и. выдержав паузу, добавил смелее:—Я жандармов за три горы чую.
Канюк неожиданно взял его за плечи.
— У нас, Василь, ещё одна просьба. Убедительная просьба… Вы как лесник можете помочь…
…Слева, окольцованное поясом смерек, осталось молчаливое «Морское око». Пушистые белые подушки, свисая на ветвях, манили к себе красавицу луну. Но она тихонько плыла в небе.
Бесплотными тенями скользили между елей двое. Они вышли к валунам, за которыми открылась полонина. Рущак замедлил шаг. Яцко поднял руку, дотянулся до его плеча — был лесник невысоким, сухощавым, лёгким, как высушенное под колыбу дерево. Не переводя дыхания, словно и не было в дороге крутого подъёма, тихонько сказал:
— Ну, подыши, подыши… И погляди на эту красоту, да только отсюда. Красота полонины — она сейчас для нас самая коварная. Она — как капкан: с той стороны — пост. Когда луна вон за то седло зайдёт — тогда двинемся дальше.
— Так темно же станет, — заметил Рущак.
— А мне чем темнее, тем лучше. Переждём в колыбе…
Осторожно подошли к заброшенному шалашу и залезли внутрь… Но не успел Микола вздремнуть, как лесник заговорил:
— Пора! Хорошего ходу ещё на час, не больше. Пойдём верхней дорогой через Кабаний клык — знаешь, небось, такую скалу, если ты лес валил в этих горах. Низом оно быстрее, да не совсем удобно: чистили мы как-то под овечий загончик поляну — заметил: у потока венгерские солдаты складывали кирпич. А вдруг — новый пост?
Пошли к той скале. К счастью, снег был неглубокий, мягкий — под ногами слышался только тихий шорох. Теперь Рущак ступал позади. Завидовал в душе леснику: весь согнулся, а ступает быстро, сторожко — как рысь. А ему, Миколе, даже стало душно. Снимал шапку и вытирал пот. Казалось, дороге не будет конца. Колени дрожали…
Но вот в отдалении, в лунном свете, мелькнули берёзки.
— Ещё немного… Ну! — схватив его за руку, зашептал Яцко.
Наконец — советская пограничная застава. В тёплой комнате Миколу невольно сломал сон. И, засыпая, он услышал, как неутомимый Яцко балагурил со знакомым ему лейтенантом. Но сон как ветром сдуло, когда лесник воскликнул:
Здравия желаю, товарищ майор!
— Здравствуй, здравствуй, Быстрый, — по-свойски отозвался майор Гусев.
Оказалось, они уже знали друг друга давно.
…На третий день Рущак и Канюк встретились уже в Хусте: местом встречи после возвращения Миколы из-за гор выбрали молочарню Дмитрия Маснюка под ресторацией «Корона»: в этой молочарне Канюк тогда работал.
Осмотревшись, он провёл товарища на свою квартиру, которую снимал у Юры Сюча. Там и разработали план работы группы, согласно инструкции советских товарищей. Договорились о системе связи, насчёт «почтовых ящиков» и кличек. Рущак как лесоруб получил псевдоним Явор, Канюк стал Грабовским…
* * *
Начался тревожный сороковой год. Лютые морозы сковали даже Тису — самую могучую реку Закарпатья. Тяжёлые белые ковры глухо накрыли крыши Хуста, Замковую гору, долину нарциссов.
Но именно в то время началась горячая пора для молодых разведчиков.
В Мукачеве каждый понедельник проводился ярмарок. Из далёкой Хустщины тянулись на «торговицу» тяжёлые возы с окутанными сеном джонатанами. Верховинцы сгоняли овец. Из ближайших сел привозили сено и свиней… Тут вечпо толпились спекулянты, скупщики. В последние годы появились лихие валютчики в надвинутых на брови котелках. Торговали немецкими марками, в ходу были также хрустящие зелёные доллары — они шли по особому, наивысшему тарифу. Со стороны казалось, собирается народ, которого мало волнует политика.
В ряды коммерсантов быстро затесался и Канюк. В начале февраля он приобрёл себе документы агента будапештской лесозаготовительной фирмы «Галамбош», и в этом шумном мире на берегу Латорицы, как в мутной воде, рыбка сама плыла в его руки: здесь, как нигде, многое успевал услышать и разведать. Кроме того, «торговица» была удобным местом встречи.
Вот двое торгашей похлопывают друг друга по плечу: видимо, заключают выгодную сделку. Правда, когда мимо кто-нибудь проходит, повышают голос, затем говорят вкрадчиво, полушёпотом. О чём?
Канюк: «Какие-то артиллеристы появились недавно в Мукачеве. Постарайся разузнать — не из восьмого ли корпуса? Он раньше был расположен в Мишкольце. Если оттуда — понимаешь, что это означает? В Хусте остановился новый полк, а теперь — в Мукачеве… Что у тебя нового?»
Бабинец: «Знакомый из фирмы „Латорица“ сетовал, что весь бук идёт в Венгрию. Назвал несколько цифр. Я прикинул: за прошлый год, хотя они здесь с марта, вывезли больше миллиона кубиков… А дерево — как золото!»
Канюк: «После того, как уточнишь про артиллеристов, данные о лесе тоже положишь в почту…»
В тёплый весенний день 1940 года торговый представитель фирмы «Галамбош», возвращаясь из командировки по Верховине, сошёл с поезда на так называемой Малой станции в Хусте. Казалось, он решил прогуляться, подышать свежим воздухом. Побрёл вдоль шоссе в сторону посёлка Королева. Километра через два приостановился и, усевшись на траве, аккуратно расстелил салфетку, которую вынул из портфеля. Нарезав ломтиками сало, начал завтракать. Потом, осмотревшись, приподнял кусок дёрна у телефонного столба № 1237, вытащил оттуда железный коробок и спрятал в нём плотненький пакет. Спустя полчаса вернулся на станцию.
Дня через три у того же столба остановился воз. Весёлый ездовой всё время напевал — и вдруг заругался. Передал вожжи бабушке, сидевшей на мешках, а сам, присев у колеса, покачал головой. Потом отошёл в сторону — начал искать камень. Порылся в траве у столба и, видимо, нашёл, что искал. Ещё повозился немного…
А вечером Рущак у себя в комнате рассматривал содержимое пакета. Вслед за блокнотом с записями, цифрами вынул чистые бланки «крёстного листа» — метрического свидетельства. Потом достал из-за иконы другие записки и тщательно упаковал все вместе. Объёмистый пакет очутился на следующий день в другом «почтовом ящике»— в обычной скворечне у разваленной корчмы.
Ценные материалы переправлялись по цепочке, на конце которой — самом ответственном посту — был лесник Яцко.
…Немного подлечившись, включился в работу даже Юрий Гичка. Он решил использовать старые знакомства, особенно с нотарем: советским товарищам нужна была пара венгерских документов, выписанных на имя мужчины и женщины.
Гичка пришёл к Рущаку с утра. По довольному лицу можно было заметить: дело получается. Улыбаясь, рассказал:
— Вспомнил «хустский вариант» нашего Ивана, но поскольку из меня жених неважнецкий, разыграл немного по-другому: приятель, мол, попался в любовную историю, и ревнивая жена порвала со злости его документы. Сейчас он, бедняга, ночует у знакомых и хочет с любовницей уехать за Дунай — там у неё родня. Нужны для обоих удостоверения. В общем уговорил пана нотаря.
Через недельку Гичка принёс документы. Передав их Рущаку, замялся:
— И глаза не те, да и ноги уже не так носят: измучила проклятая чахотка… Вроде бы увязался за мной один тип. К счастью, был неопытный — я от него ушёл. Но факт неутешительный: теперь меня в покое не оставят.
— Свяжусь-ка я с нашими…— задумчиво ответил Рущак. — Мы об этом как-то позабыли, а надо поскорее перевести тебя за Карпаты.
По совету Гусева подпольщик был отправлен к надёжным людям в горы, а затем через границу — в Советский Союз.
…К началу лета Канюка призвали в венгерскую армию: хортисты готовились к захвату Трансильвании. Как служащего фирмы определили писарем при штабе полка. Все пришлось как нельзя кстати. Лесник вручил Гусеву срочную информацию: «Грабовский установил, что в Ужгороде расположился новый пехотный полк. Место дислокации — район железнодорожного вокзала. Боеприпасы в каменных тоннелях на берегу реки Ужа, близ электростанции. Дополнительно сообщаю: в Хусте на постоянную дислокацию расположились 24-й пехотный и 25-й артиллерийский полки. Войска ремонтируют железнодорожные мосты. Явор».
Группа успешно расширяла свою деятельность, особенно на важных транспортных магистралях. В начале осени 1940 года Явор отправлял данные из Ужгорода, Хуста, Мараморош-Сигета. Его люди раздобыли сведения о всех воинских частях, осевших в Мукачеве, оживлённом городе на перекрёстке закарпатских шоссейных магистралей, получили даже адреса командиров частей гарнизона, схему железнодорожной станции, фотоснимки казарм.
Микулец появлялся в родных местах нежданно и так же внезапно куда-то исчезал, редко встречаясь даже с Рущаком. В этом не было теперь необходимости: «почта» действовала чётко, регулярно.
Но однажды ночью Пётр всё же постучался.
— Есть данные, что за долиной Тисы контрразведка усилила слежку, — сообщил Микулец. — Полевые жандармы повсюду, на каждом шагу.
Только спустя много лет будет опубликовано распоряжение министра внутренних дел Венгрии и станет известно, что так встревожило хортистов в долине реки Тисы. Его текст гласил:
«Из надёжного источника я узнал о том, что на Подкарпатье распространяют сигареты, в гильзах которых можно найти листовки, написанные на украинском языке и еврейском жаргоне. Одну такую гильзу и две листовки, находившиеся в ней, имею честь Вашему высокоблагородию в конверте переслать. Содержание украинской листовки приблизительно такое:
«Жители Подкарпатья! Будьте готовы, скоро настанет то время, когда слово радости будет звенеть в горах… Да здравствует Красная Армия!..
Революционный комитет Карпатской Украины»…
С уважением прошу Ваше высокоблагородие принять соответствующие меры к прекращению распространения подобных сигарет, выявлению лиц, которые их распространяют, чтобы их настигло заслуженное наказание.
Одновременно прошу Ваше высокоблагородие по возмощности быстрее информировать меня о результатах изложенного.
Будапешт, 16 мая 1940 г.
Согласно с распоряжением председателя совета министров, министерский советник д-р Пал Балла».
Да, хустские разведчики невольно рвались в бой с ненавистными оккупантами. Хотелось не только собирать разведданные, но и бороться, мстить. Поэтому к Первомаю снова выпустили листовки.
Крутые меры контрразведки могли привести группу к быстрому провалу. И Микулец пришёл предупредить, чтобы усилить бдительность, перестроить работу по-новому:
— «Почтовые ящики» приказано закрыть, перейти на связных… В общем, Явор, надо тебе снова пойти за перевал — увидеться и поговорить.
Так в прохладную сентябрьскую ночь Рущак ещё раз оказался на погранзаставе со связным Яцко.
* * *
К железнодорожному вокзалу шагал человек, который, ссутулившись, прижимал к себе измятый портфель. До его слуха донеслись нестройные голоса. Человек остановился. Шли строем юнцы из военизированной организации «Левенте».
«Скоро начнут обучать маршированию и в детских садах», — подумал прохожий и прибавил шагу.
Вокзал был забит. На перроне толпились крестьяне, одетые в серую домотканую одежду, с пёстрыми торбами. Второй путь занимали гружённые первоклассным кругляком составы. На вагонах белели надписи: Дебрецен, Кечкемет, Секешфехервар. В глубь Венгрии хортисты вывозили все: дешёвую рабочую силу, лес, соль, скот… Безжалостно грабили оккупированный край. А в горы тянулись новые составы с солдатами, военным снаряжением. Появились строительные военные батальоны, спешно сооружались рабочие лагеря. Тишина становилась всё более напряжённой — как перед грозой. И Рущак это ощущал.
Можно было просто восхищаться находчивостью простого лесоруба. Ему не исполнилось даже тридцати, когда он возглавил группу патриотов и координировал сложнейшую работу по сбору резведданных об опасности, грозящей Советской стране…
— Рущак! — чья-то цепкая рука легла на плечо человека с портфелем. — Куда это ты?
Микола повернулся. Тот, который окликнул его, состоял на службе в «Кемельхарито осталь» — хортистской контрразведке. Рущак об атом знал. Быстро собрался с мыслями и пожал плечами:
— Что тут спрашивать— еду искать работу, в Вашарошнамень, — и показал билет. — Там много наших устроилось, вот решил и я попытать счастья. У меня уже семья, понимаете…
Если бы в это время на месте Миколы оказался профессиональный разведчик, он, пожалуй, поступил бы так же — на ходу сочинил бы подобную версию.
Рущак протиснулся в вагон, набитый до отказа бедняками-верховинцами, которых гнал голод за тридевять земель — на заработки.
Поезд тронулся. Микола развернул свежий помор газеты «Карнати гирадо». Пробежал глазами несколько заметок. И задумался. Газета сообщала о создании в помощь жандармерии «свободных отрядов»—«Сабад чопотов»… В Берегове состоялся суд над гимназистами. За нелегальное хранение оружия прокурор потребовал смертную казнь. Родители обратились к регенту, и тот «смилостивился»— дали юнцам по 10 лет каторги…
Всплыли в памяти слова майора Гусева, который говорил ему там, за перевалом: «Теперь для нас любые ваши сведения — на вес золота. Но помните, главное — это осторожность, выдержка, дисциплина. Хочется стрелять — сцепи зубы, остановись, подумай, что ты принадлежишь не только себе…»
На перроне станции Вашарошнамень маячили жандармы. Объявления на стенах вокзала грозили тем же, что и в Хусте. И Рущак отметил про себя, что, видимо, несладко хортистам и на своей земле. Зашёл в здание вокзала. Узнал, как пройти к дежурному по станции — Томашу.
Микола знал Томаша давно: тот родился в Буштине, рано примкнул к молодёжному коммунистическому движению. Рущак помнил, как Михаил Томаш однажды заявил, что мечтает уйти за границу — в Советский Союз.
Поскольку майор Гусев посоветовал расширить сеть группы чтобы собирать данные о пропускной способности железнодорожных станций, Рущак и вспомнил о земляке.
Тот искренне обрадовался встрече. Как только сдал дежурство, они зашли в буфет, заказали вина.
— Вот не ожидал! — все удивлялся Томаш.
Рущак вскользь заметил, что приехал по важному делу, и начал рассказывать: дома творится неладное, хортисты строят тюрьмы, людей истязают, лишают работы.
— Песиголовцы! — тихо бросил Томаш. — Когда этому настанет конец?..
— Ради этого я и приехал, Михаил. Нужна твоя помощь, — Рущак в упор глянул на земляка:—Товарищи из-за Карпат просили присмотреться, куда и что гонведы перевозят. Для начала попробуй достать хотя бы план станции. Понимаешь, это очень нужно! Могу я рассчитывать на тебя? Скажи…
Томаш взял бокал, посмотрел на свет. Помолчав, ответил:
— Постараюсь помочь, чем смогу.
— Сделай также подробную схему соседней с вами станции — Сатмарнемети. Понимаю — нелёгкое дело, да кроме тебя некому…
— Где и кого потом найти?
— А никого искать не надо. Тебя отыщут самого. Придёт человек, скажет: «Добрый день! Я из Синевпра. Там началась охота па оленей». Ответишь: «Приятная новость. Сообщу нашим охотникам!».
— Что же, начнём охоту, Микола, — заговорил веселее Томаш.
— Забудь про Миколу. Я для твоих записок—«Явор». А ты для меня—«Рысь».
— А «Охотник» кто? — улыбнулся Томаш.
— Есть и «Охотник», только этот за «Рысью» не охотится.
Рущак не мог ему открыть, что под псевдонимом «Охотник» курирует группу их же земляк — Пётр Микулец…
На станции Микола приобрёл билет в Будапешт. Нарочно сел в поезд, который останавливается у каждого столба. Смотрел, запоминал. Записывать он не имел права — знал об этом хорошо. Долго бродил затем по Келетпайаудвару — Восточному вокзалу Будапешта: майор Гусев интересовался и этим объектом…
А спустя несколько дней курьер Яцко доставил за Карпаты очередное донесение: «К отправке в Карпаты с Восточного вокзала Будапешта готовятся два моторизованных полка. На станции Вашарошнамень появилась Рысь. Подробные сведения сообщит податель. Явор».
* * *
Место действия — Будапешт, гостиница «Роял». Время — утро 6 декабря 1940 года.
В холле просторного «люкса» начальника отдела хортистской контрразведки «К-осталь» барона Томаи встретил вышколенный охранник, легко открыл дверь в номер. Над креслом таял голубой дымок: группенфюрер Шмидгоф любил дорогие сигары. Он пригласил жестом занять кресло напротив. Охранник услужливо пододвинул к барону коробку с сигарами и разлил коньяк. Гуппенфюрер продолжал дымить, разглядывая коллегу в упор. На полном лице Томаи появилось нечто напоминающее улыбку. Барон не курил, не употреблял спиртпого — и подозревал, что в досье на него, которое группенфюрер несомненно держал недавно в руках, эти сведения тоже были зафиксированы, как впрочем и его слабость к девушкам из дома моделей.
— Аристократия оставила вам не только немощную политику, по и немощное здоровье, — саркастически заметил Шмидгоф. — Однако, я пригласил вас, господин полковник, в этот, возможно, неурочный час вовсе не для того, чтобы справляться о здоровье…
Группенфюрер поднялся, зашагал по ковру. Серо-голубой мундир плотно облегал его фигуру. Томаи подумал, как часто бывает обманчивой внешность у этих людей, которых он, казалось, знал и всегда побаивался: со своей благородной сединой, высоким лбом, открытым взглядом и тонкими пальцами Шмидгоф напоминал скорее музыканта или художника, чем одного из самых жестоких инспекторов службы СД, при появлении которого верноподданные вассалы гитлеровского рейха чувствовали себя, как на плахе…
Барона начинало коробить всё сильнее: группенфюрер попросту назвал его полковником, не упомянув титула, и это показалось плохим предзнаменованием.
Шмидгоф остановился возле его кресла:
— Неужели, в моём номере холодно, барон? Впрочем, я всегда работаю при открытой форточке. А пригласил вас потому, что считаю способным тщательнее других выполнять все пункты программы, намеченной вашим «Союзом Этелкез», или, как вы его называете, — «Экс».
Шмидгоф сделал паузу:
— Не правда ли, дорогой барон?
Томаи молча опустил напомаженную голову. Он был членом «Экс» уже много лет и однажды баллотировался даже в «Большой совет» этой тайной организации хортистов, являвшейся орудием политики венгерских фашистов. Но не прошёл в «совет» из-за своей роковой слабости к женскому полу. На службу в контрразведку барона послали «для исправления», зная его способность следить не только за «подрывными элементами», но и за офицерами из конкурирующих группировок, которых в хортистской армии было предостаточно.
— Вам, несомненно, известно, что в ближайшее время рейхсвер начнёт сосредоточивать в Карпатах свои соединения. Документы, необходимые для того, чтобы вы представили себе размеры данной акции, вам будут показаны. Как вы понимаете, железнодорожные и шоссейные магистрали, мосты, склады, казармы — всё должно быть взято под особый контроль. Было бы наивным полагать, что Советы оставят наши действия без внимания.
— Несомненно! — вытянулся Томаи.
— Согласны?.. Почему же, дорогой барон, ваша служба вообще и ваш отдел, в частности, благодушничают? Нам, например, известно, что в отданной вам фюрером Подкарпатской Руси возникают беспорядки, коммунистические агенты не только будоражат население, но и организуют акции саботажа…
— Мы проводим ответные акции устрашения по вашей польской «модели».
— У вас, господин полковник, всё «модели» на уме, — съязвил Шмидгоф и слегка улыбнулся, заметив, что барон покраснел. — Каждый из ваших подкарпатских русинов — потенциальный большевистский агент. Они спят и видят, когда придут русские. А те уже стоят на границе.
Барон вздохнул:
— Всё ясно, господин группенфюрер, но не хватает кадров…
— Соглашение между нашими службами возлагает на вас ответственность за обеспечение зоны безопасности в районе создаваемого плацдарма. Мне бы не хотелось столь крупному авторитету, каким считается барон Томаи, напоминать об азбучных истинах.
— Мы и так усилили свою агентуру на стратегических объектах.
— Постарайтесь подобрать своих людей в пограничных сёлах, не жалейте средств.
— Их не так уж много.
— Конечно, если выдавать премиальные за выловленных мифических диверсантов, денег может не хватить. Чей этот ловкий капитан из Ужгорода, который заработал так на мифах? Было бы занятным, если бы оказалось, что он дружит с людьми адмирала…
Томаи ещё раз убедился, как много знал и как много мог этот инспектор: махинации ужгородской контрразведки с премиальными за «красных диверсантов» — нескольких уголовников, забравшихся на армейский склад, — были известны ограниченному кругу заинтересованных лиц. И, конечно, барону. Но у СД, оказывается, руки длинные. А намёк на службу всесильного адмирала Канариса? Барон понимал, что идёт крупная игра двух могущественных служб гитлеровского рейха, в которой и он, Томаи, п его подчинённые могут сделаться просто разменными фишками. «Экс» обязывает играть на СД. Но как?
Когда барон в мучительном раздумий собирался выйти, Шмидгоф задержал его влажную ладонь в своей руке:
— Кстати, подкарпатские русины массами переходят границу. По нашим данным, некоторые потом возвращаются. Последний дурак тот, кто думает, что они приходят навещать своих родственников.
Барон снова наклонил блестевшую бриллиантином голову, предпочитая делать вид, что воспринимает реплику группенфюрера, как откровение. Томаи не считал себя дураком. Томаи знал, зачем возвращаются люди-невидимки из-за перевала. И впрямь невидимки: сразу растворяются в молчаливо чужом населении, и там их невозможно различить. Они по обе стороны границы — среди своих… И, будучи не столько ревностным исполнителем приказов и наставлений, как это предвзято полагал группенфюрер, сколько поднаторевшим «дипломатом», барон уже на ходу, спускаясь, по широкой лестнице «Рояла», прикинул, на кого из не очень приятных для него сотрудников взвалить неблагодарную «акцию нейтрализации» подкарпатских русинов. А в том, что эта акция будет неблагодарной — тяжёлой, изнурительной и малоэффективной, — полковник не сомневался: не случайно начинал свою деятельность в секретных службах Хорти ещё в девятнадцатом.