Глава первая

Определение проституции

Со времен древности каждый раз все снова делали попытку дать точное и ясное определение понятия «проституция». Но уже большое число этих попыток надо думать, что оно равно нескольким сотням – и тот факт, что определения юристов, медиков, социологов и моралистов частью сильно расходятся между собой, доказывает, что точное ограничение содержания слов «проституция» и «проститутка» очень затруднительно. Такой знаток, как Рабюто, даже придерживался мнения, что затруднение это непреодолимо (insurmon-table).

Прежде всего, понятие о проституции должно быть ограничено genus homo. Проституция существует только у человека, творца культуры и общественного порядка. Это было известно уже древним. Так, Овидий пел:

«Стоит распутная женщина, которую купить может каждый за известную плату, и телом, которое отдает в распоряжение каждого, старается приобрести жалкие богатства. Впрочем, и та проклинает власть жадного сводника и вынужденно делает то, что вы делаете добровольно. Возьмите в пример животных, лишенных рассудка. Постыдно будет, если у животных в этом отношении добрее характер. Кобыла не требует платы от жеребца, ни корова от быка, и баран понравившуюся ему овцу не старается заманить подарком. Только женщина радуется, исторгнув взятку с мужчины, – одна назначает плату за ночи, одна отдается в наем. Продает то, что доставляет наслаждение и тому, и другому, то, к чему оба стремились, и назначает цену за собственное наслаждение.

Моралист-статистик Александр фон Эттинген, возражая Вутткэ, который в своем учении о нравственности обозначает проституцию, как нечто «чисто животное», точно также говорит: «Я думаю, что у животных она невозможна, даже немыслима» – чего нельзя, впрочем, распространить на все «плотские грехи», как желал бы ф. Эттинген. Проституция, как продукт культуры, у животных, разумеется, невозможна. Но теоретически можно было бы себе представить, что и животные вступают в половые сношения ради каких-нибудь преимуществ, например, ради лакомства. Зоологи и ветеринарные врачи ничего, однако, не сообщают об этом. Следующее сообщение, которым я обязан окружному ветеринару, д-ру Рейнгарду Френеру, все же настолько интересно, что оно поощряет к дальнейшим наблюдениям.

«Явление, которое можно было бы сравнить с проституцией, у домашних животных, насколько мне известно, не существует. Для удовлетворения своего полового инстинкта во время течки, женские особи проявляют громадную энергию. Но как только она прошла, они так же пылко отклоняют соитие. Мысль о том, не отдаются ли они ради преимуществ не соматического характера, совершенно исключается.

Не знаю, сделали ли вы когда-нибудь следующее наблюдение над самками обезьян. Оно, несомненно, принадлежит к понятию о проституции.

Если бросить лакомства в клетку обезьян, в которой содержатся вместе самцы и самки, то бывает иной раз, что сильный самец подходит к самке, поймавшей орех или сласти. Я часто наблюдал, что самка, заметив дурные намерения приближающегося самца, поворачивается к нему задом с соответствующими жестами, приглашая его к совокуплению, несомненно, с целью спасти свой орех и пр. Нужно заметить, что так же поступают и юные самцы по отношению к взрослым, более сильным, чем они. Самцы обезьян, находясь вместе, всегда взаимно онанируют между задними конечностями».

Френер рассматривает этот факт, как пример проституции со стороны самцов и самок обезьян, которые приглашают вступить в соитие (или отдаются) ради достижения посторонней выгоды. Таким образом, у ближайших к человеку приматов мы должны были бы констатировать тот важный факт, что более слабые индивидуумы пользуются половыми раздражениями, чтобы получить от более сильных какие-нибудь преимущества. На мой взгляд, однако, дело идет здесь не о выраженной проституции, как у человека, а о первых зачатках ее, которые так часто наблюдаются и между нормальными, непроституированными мужчиной и женщиной.

К таким же зачаткам проституции нужно отнести, быть может, и удивительные поступки австралийских певчих птиц, плащеносцев, подробно описанные впервые Гульдом. Птицы эти строят исключительно для целей половых сношений искусно украшенные беседки. Здесь собираются самцы и оспаривают друг у друга свидетельства расположения со стороны самок. Здесь же собираются и самки и кокетничают с самцами. Входы в беседки украшаются множеством красиво окрашенных или блестящих предметов. Раковины, зубы, пестрые камни, кости, кусочки цветной материи, синие перья от хвоста попугая, даже украденные у человека наперстки, ракушки, синие, красные и черные ягоды и т. п. – все это приносят птички в беседки, складывают или располагают в искусном порядке и возятся с ними во время своих любовных игр. Пестрые и блестящие предметы эти служат, вероятно, чтобы привлечь самок для половых сношений. С уверенностью об этом, конечно, ничего сказать нельзя, как и о темных пока побудительных причинах, заставляющих сороку, ворону и других птиц красть и запрятывать блестящие предметы, например, из серебра, или драгоценности.

Здесь уместно привести также мнение популярного писателя: «Инстинкт половой любви присущ всем животным. Но и у всех животных можно заметить, что инициатива предложения принадлежит самцу и что за это между обеими сторонами заключается нечто вроде контракта, причем самец за доставленное ему наслаждение обязывается защищать самку, или даже доставляет ей пищу».

В общем, остается, однако, верным положение, что проституция есть специфически человеческое явление, сущность которого должна быть по возможности ясно и полно выражена в точном определении понятия «проституция».

Первый организатор проституции Солон (около 630–560 лет до Р. X.), согласно сообщению Филемона у Атенея, покупал женщин и выставлял их «в общее пользование, готовых к услугам за внесение одного обола» (около 7 коп. на нынешние деньги).

Это старейшее определение проституции уже отмечает ее главнейшие признаки: отдача себя многим, часто меняющимся лицам («в общее пользование»), полное равнодушие к личности желающего того мужчины («готовых к услугам») и отдача себя за вознаграждение («за один обол»). Да и самое слово «проститутка», приписываемое обыкновенно римлянам, встречается уже в упомянутом сообщении о первом организованном Солоном публичном доме, причем проститутки обозначаются в этом отчете, как существующие в борделе для продажи («prostasai») (Athenaeus lib. XIII, cap. 25, p. 569 d.). Римское слово «prostare» – продаваться публично, проституироваться – так же как и существительное «prostibulum» образовалось, следовательно, из слов продажная девка, проститутка.

Но если законодательство Солона дало, таким образом, первую и самую ценную основу для точного определения проституции и проститутки, то у римлян мы находим для этого гораздо более богатый материал. У римлян собственно продажная девушка, porne, получила, различные весьма характерные названия. Это можно видеть уже в комедиях Плавта (254–154 до Р. X.), написанных еще вполне согласно греческим образцам. Он упоминает «quaestuosa»:

(Miles gloriosus. Действ. ІІІ, Сц. 1).

В пьесе «Cistellaria» (акт 2, сц. 3) он говорит о девушках, которые «добывают себе приданое собственным телом». Кроме «quaestnosa» Плавт употребляет еще для проституток названия «meretrix» (от слова «merere», зарабатывать, именно непотребством), «prostibulum» (от «prostare», стоять перед публичным домом), «prosedа» (от «prosedere», сидеть перед публичным домом). Грамматик Нониус Марцеллус (3 г. после Р. X.) определяет разницу между meretrix, или menetrix, и prostibulum: первая занимается своим ремеслом в более приличных местах и в более приличной форме – она остается у себя дома и отдается только в темноте ночной; между тем как «prostibulum» день и ночь стоит перед борделем. При этом он точно также ссылается на Плавта. Здесь мы, несомненно, имеем первое определение свободной, или тайной, проституции и проституции публичных домов, определение же Солона относилось только к последней. Тем самым понятие о проституции в отношении к низшей форме ее – гетеры не причислялись сюда – расширилось. Meretrices смотрели с презрением на prostibula и prosedae, клиенты которых рекрутировались из низших слоев народа и из рабов. В этом отношении характерны слова, с которыми обращается в пьесе Плавта, «Poenulus» (акт 1, сц. 2, стихи 53 и след.) meretrix Адельфазион к своей сестре Антерастилис:

(Но ты ведь не хочешь, надеюсь, присоединиться к сброду проституток, непотребных женщин, к мельничным отбросам, полным грязи, к рабьим людишкам, от которых пахнет их местопребыванием – конюшней, судном; к которым никогда не прикасается ни один свободный мужчина и не берет их с собой; к грошовым проституткам, с которыми проводят время лишь грязные рабы).

Как «fornicatrix», публичную женщину, Изидорус из Севильи обозначает в своей Этимологии (книга X, 182), женщину, тело которой продается публично всем (publicum ас vulgare est), и притом именно под арками (fornices) городской стены – отсюда название «fornicatrix».

Коротко и ясно, но собственно вполне исчерпывающе, определяет характер проститутки одна надпись на стене Помпеи: «Lucilla ex corpore lucrum faciebat», Люцилла извлекала выгоду из своего тела. Таково приблизительно и современное определение Иозефа Шранка, который называет проституцию «непотребным ремеслом, которое совершается над человеческим телом».

Величайшее значение для более точного определения проституции и для разграничения ее от других форм внебрачных половых сношений имеют знаменитые определения и исследования римского права, прежде всего – Ульпиана. Выводы его находятся в дигестах Юстиниана (Lib. XXIII, Titul II, 43, §§ 1–3). Они гласят:

«Публичным непотребством, как ремеслом, занимается не только та, которая проституируется в доме терпимости, но и та, которая бесстыдно продает себя – как это обыкновенно бывает – в увеселительном кабачке или в другом месте. Но под словом «публично» мы разумеем «всем и каждому, т. е. без выбора», – следовательно, не такую женщину, которая отдалась, нарушив супружескую верность, или благодаря насилию, а такую, которая живет наподобие девки из публичного дома. А потому о женщине, которая имела половые сношения за денежное вознаграждение с одним или двумя мужчинами, нельзя еще сказать, что она публично занимаемся непотребством, как ремеслом». С другой стороны, Октавенус совершенно верно говорит, что и та женщина должна быть причислена к проституткам, которая публично отдается многим и без вознаграждения.

Весьма любопытно, что римские юристы плату за половой акт, как таковую, еще не рассматривают, как проституцию. Они, очевидно, придерживались того мнения, что денежное вознаграждение не составляет сущность проституции, что оно не позорно, как эта последняя, а зависит только от отношения между мужчиной и женщиной. Как человек, знающий свет и людей, Ульпиан знал также, как часто женщина, занимающая зависимое общественное положение, старается получить какие-нибудь преимущества за то, что она отдается, нисколько не поступаясь при этом: своей «честью» и не имея основания опасаться, что она потеряет уважение общества и что ее не будут больше считать «честной женщиной». Не существует ли у пассивной в половом отношении женщины глубокая физиологическая склонность требовать от мужчины эквивалента за жертву, которую она приносит ему, неограниченно отдаваясь его любовным ласкам? Не распространена ли такая форма «продажности» женщины гораздо больше, чем проституция? Нет ли достаточно основательных причин считать последнюю лишь крайним проявлением этой глубоко коренящейся потребности, с которой она связана, следовательно, органически? Жаннель был близок к этой мысли, когда полагал, что для менее способной добывать средства к существованию и менее активной в половом отношении женщины половые отношения влекут еще за собой последствия и тягости материнства, и что отсюда проистекает стремление женщины требовать чего-нибудь взамен и готовность мужчины предоставить ей часть продукта своего труда. Вот почему, по мнению Жаннеля, абсолютное устранение проституции (в самом широком смысле этого слова) невозможно; можно только стремиться к искоренению ее крайности, так называемой «публичной проституции».

В беседах Фридриха Великого с Генри де Кат имеется характерный анекдот, прекрасно иллюстрирующий взгляд римских юристов, что половые сношения за вознаграждение не относятся обязательно к проституции, а бывают часто и помимо нее.

«Мы говорили о воспитании.

– Если желаешь руководить людьми, сказал король, то главное – знать их вкусы, взгляды и слабости. Слабости есть у всех нас. Моя бабушка из Ганновера спросила однажды французского посланника, чем объяснить, что француженку так легко соблазнить?

«Ваше Величество, – ответил он, – бриллианты!»

«Но кто же продаст себя за бриллианты?»

«Ну, за сто тысяч талеров!»

«Отвратительно – за деньги!»

«За красивое жемчужное ожерелье!»

«Прошу вас, маркиз, ради Бога перестаньте!»

У моей бабушки было большое пристрастие к жемчугам. Это была ее страсть. Видите ли, таковы все люди».

Не считая вознаграждение само по себе существенным для понятия проституции, Ульпиан поставил тем самым преграду для чрезмерного расширения этого понятия. Но и с современной точки зрения мы хорошо сделаем, если будем помнить этот пункт при более точной формулировке понятия «проституция» – он имеет во всех отношениях второстепенное значение. Ясно, что Ульпиан не причисляет к проституткам ни содержанку одного мужчины, ни галантную даму полусвета, получающую содержание, деньги и подарки от немногих, от нескольких известных любовников, и не применяет к ним понятие «публичной» женщины.

Но понятие «публичная» (palam) именно и составляет по римскому праву существенный пункт в определении проститутки. Оно заключает в себе указание на отсутствие всяких индивидуальных отношений между мужчиной и женщиной, и Ульпиан подробно разъясняет его в том смысле, что отдающая себя женщина вступает в половые сношения со всеми, кто этого желает (passim), без всякого выбора (sine delectu) и за вознаграждение (pecunia aceepta).

Проститутка по римскому праву есть женщина, которая неограниченно удовлетворяет общему публичному спросу на половые наслаждения.

Все женщины, относящиеся к этой категории, т. е. публично или тайно, в публичном доме или в другом месте, за вознаграждение или без него, с сладострастием или без него, вступают в половые сношения «passim et sine delectu», т. e. со многими мужчинами без разбора, – все такие женщины проститутки.

Кроме Ульпиана и Октавенуса, который также исключил денежное вознаграждение, как несущественное, из понятия проституции, нужно еще назвать третьего римского ученого юриста, Марцеллуса, принявшего участие в выработке этого понятия. Он первый формулировал юридически так называемую «тайную» проститутку и характеризует ее, как настоящую проститутку, потому что она вполне удовлетворяет требованиям приведенного выше определения, в частности, тому, что она предлагает свои половые прелести в общее, публичное («vulgo» по Марцеллусу) пользование.

К категории проституток относятся, разумеется, и те женщины, которые путем соблазна или насилия побуждают других продаваться публично, следовательно, сводницы, хозяйки домов терпимости и увеселительных кабачков и т. п. (Ulpian Dig. XXIII, Tit. II, 49, §§ 6–9).

Если собрать все эти моменты воедино, то получится следующее исчерпывающее определение проститутки: женщина, которая с целью добывания денег, а также без такой цели, публично или тайно продает себя или других женщин многим мужчинам без разбору, есть проститутка.

Таково классическое понятие о проституции по римскому праву, признанное, в общем, и позднейшими юристами. Достойно внимания полное отсутствие мужской проституции в определении в дигестах. Там не говорится ни слова о тех мужчинах, которые занимаются продажей своего тела, как профессией, о проституированных гомо– и гетеросексуалистах мужского пола. Странным образом исключены также, по-видимому, сводники, хозяева борделей и увеселительных кабачков, в то время как сводницы и хозяйки названных заведений причислены к категории проституток. Только «lепа», но не «lепо» принадлежит к проституированным.

Наконец, нужно еще заметить, что римское право строго отличает проститутку, «mulier quaestuaria», от других представительниц свободных половых сношений: от «concubina», «pellex», «атiса» или «delicata».

«Concubina» (Dig. XXV, Tit. VII, 1–5) или «focaria» была женщина, которая жила с неженатым мужчиной и во всех отношениях занимала положение жены, так что недоставало только узаконения юридическим брачным договором. Между конкубинаткой и женой («matrona», «materfamilias») была, следовательно, разница только в «dignitas».

Pellex, paelex (от греческого παλλαε), наложница, была возлюбленной женатого человека и в качестве таковой пользовалась гораздо меньшим уважением, чем конкубинатка. Аулус Геллиус сообщает, что согласно точному тексту старого, изданного царем Нумой закона, женщину называли «pellex» и считали бесчестной, если она жила в интимной связи с мужчиной, в собственной власти которого уже находилась, для правомерного брачного союза, другая женщина. Такого рода связи были часты уже во время Плавта, как это видно из его описания в «Mercator» (Действие 4, сцена 6).

Наконец, от проститутки отличали также галантную женщину, «атiса» или «delicata», которая имеет половые сношения лишь с немногими мужчинами по выбору и потому исключается из определения Ульпиана. Это то же самое, что наш «полусвет», или та категория продажной женщины, которой Овидий исключительно посвятил свое произведение «Искусство любить». Как неоднократно объясняет поэт, оно отнюдь не относится к проституткам. Последних он строго различает от галантных девушек, половая жизнь которых, по его описанию, носит безусловную печать индивидуальных отношений и выбора, хотя они и отдаются почти исключительно за вознаграждение.

Определение римского права послужило основой для всех определений позднейшего времени вплоть до настоящего. В общем, эти определения можно разделить на две большие группы. Первая больше подчеркивала «passim et sine delectu», вторая – «pecunia accepta» дигест. Первая видит сущность проституции в «публичном непотребстве», вторая – в «продажности» проституированной женщины.

Христианское воззрение, как оно выразилось в учениях отцов церкви, канонического права и нравоучительного богословия, больше смотрело на проституцию, как на общее половое смешение, на промискуитет. Знаменитое определение святого Иеронима в 128 послании к Фабиоле гласит: «Meretrix est quae multorum libidini patet» (Проститутка есть женщина, которая отдается похоти многих мужчин).

Теологи и юристы комментаторы этого места вдавались преимущественно в анализ понятия «много мужчин», связывая с ним самые странные вопросы. Один полагал, что нужны, по крайней мере, 40 мужчин, чтобы оправдать наличность проституции. Другой требовал для этого 60 мужчин. А один даже соглашался лишь в том случае прилагать к женщине эпитет проститутки, если она отдалась не менее чем 23.000 мужчин!

А с другой стороны, доведенный до крайности юридический ригоризм в отношении к «uno et altero» дигест до такой степени ограничивал понятие «многие», что однократного сношения с тремя мужчинами за плату оказывалось достаточно, чтобы установить наличность проституции, в то время как трехкратное сношение за деньги с одним мужчиной не было бы проституцией.

Расширение понятия «проституция» в смысле христианских воззрений ясно заметно в определении «Constitutiones apostolicae» (Liber VIII, cap. 27), принадлежащих третьему христианскому веку: «Проституция (scortatio) есть порча собственного тела, которое употребляется не для произведения детей, а которое только жаждет сладострастия, что служит признаком разврата, а не добродетели».

В каноническом праве признаком проститутки считается доступность ее всем и продажность. А католическое нравоучительное богословие называет проституткой женщину, которая продается всякому встречному и публично предлагает себя.

Но согласно христианскому учению, проституция есть только известная форма разврата (fornicationis genus), т. е. внебрачных половых сношений, которые оно клеймит так же, как проституцию. Римское же право, напротив, как мы видели, очень резко отличало проституцию от других форм внебрачного сожительства (конкубинатка, метресса, дама полусвета) и выражало публичное презрение только первой.

Кроме римского права и христианского учения, мы должны еще назвать, как третий источник выработки понятия проституции, германское право. Воззрение его аналогично христианскому, в том смысле, что и оно также не проводит строгого различия между проституцией и внебрачным распутством. Вот почему древнее немецкое слово «Hure» (блудница) равно обозначает падшую, лишенную девической чести девушку, развратную женщину и нарушительницу супружеской верности, любовницу и, наконец, продающуюся за деньги публичную женщину. Таким образом, оно некогда охватывало все виды внебрачных половых отношений. По выражению старого Маалера, «hurei» называлось всякое внебрачное сожительство, все равно, с замужней ли женщиной, или другими женами и дочерьми, запрещенное законом «stuprum, flagitium, fornicatio, probrum».

Особые признаки проституции впервые приняты во внимание в вестготском своде законов. Там сказано: «Если рожденная свободной (ingenua) девушка, или замужняя женщина публично занимается в городе развратом (fornicationem) и если стало известно (agnoscatur), что она проститутка (meretrix) и часто застигнута была при нарушении супружеской верности; если она далее, как то доказано, без всякого стыда беспрерывно (jugiter) завлекает многих мужчин своим позорным поведением (consuetudinem), то такая женщина должна быть задержана штадтграфом и публично подвергнута тремстам ударам кнута и т. д. И если она совершает прелюбодеяние с ведома своего отца или своей матери, и зарабатывает своим позорным поведением и половыми сношениями пропитание себе или своим родителям, то и они должны быть подвергнуты ударам кнута».

Затем закон содержит дальнейшие определения относительно несвободной служанки, которая проституируется ради собственных выгод или ради выгод своего господина.

Отсюда видно, что германский взгляд на проституцию подчеркивал в особенности публичность, большое число мужчин и непрерывное занятие непотребством. Далее проводилось решительное различие между свободной и несвободной проституткой и, очевидно, принималось также во внимание внешнее принуждение к проституции со стороны родителей или господина. Но и здесь также понятие «проституция» строго ограничивается только женским полом.

В определении «Leges Wisigothorum» наиболее важное значение имеет, по-видимому, эпитет jugiter, который выражает непрерывность публичного торга и с которым мы встречаемся еще также и в позднейших определениях.

Мы видим это, например, в повелении неапольского короля от 30 ноября 1580 г., в котором проститутками называются женщины «публично день за днем позорно продающие свое тело за деньги» (quelle donne, le quali pubblicamente et cotidiamente vendono il corpo loro per danari disonestamente). Немецкие авторы говорят о продаже себя «днем и ночью». Так, один старый словарь называет проститутку (Hure): «распутная и похотливая баба, которая за жалкий барыш днем и ночью продает себя всякому распутному мужчине или, как выражаются поэтому некоторые, вступает с ним в блуд (verheuret), потому что блудом (Hurerey) называется, когда два свободных лица соединяются из похоти». И Урсинус также придает большое значение непрерывному занятию развратом.

Такая непрерывная отдача себя представляет известное состояние, известный образ жизни. И это-то состояние, этот-то образ жизни и составляет собственно сущность проституции. Она обусловливается не одним только деянием или местом. Характерный отпечаток проституции придает не каждый единичный «акт», как выражаются католические моралисты-теологи, а «libidinosa vita», «status meretricus», «habitudo peccati».

И здесь также до смешного старались установить необходимый для определения проституции минимум. Так, Салицетус полагал, что лишь та женщина может быть названа публичной, которая по меньшей мере в течение 20 часов отдавалась в публичном доме!

Влияние определений римского, канонического и германского права сказывается во всех новых определениях проституции от 17 до 20 века. В то время как в знаменитом «уголовном судопроизводстве» императора Карла V, в так называемом «Carolina», проституция вообще не упоминается, в юридических сочинениях 17 и 18 века обыкновенно принимается в полном объеме определение проституции по римскому праву, как лучшее. В 19 веке замечаются многочисленные интересные попытки фиксировать определение проституции в юридическом, социологическом и биологическом смысле, причем либо особенно подчеркивали отдельные пункты в определении дигест и ставили их в центре данного нового определения, либо старались развить и расширить понятие канонически-германского права.

Юристы, однако, относительно мало занимались точным определением понятия «проституция» или разъяснением его соответственно состоянию современной юриспруденции и социологии. Современные уголовные законы останавливаются на этом понятии частью мало, частью поверхностно. Но в этом нет ничего удивительного. Дело в том, что вопрос этот принадлежит к самым трудным в уголовном праве, что признают и наиболее проницательные юристы. Такой авторитет, например, как Вольфганг Миттермайер, заявляет: «Наиболее трудная группа это – группа о проституции и сводничестве. Она имеет величайшее общественное значение… Нет другого вопроса в нашей науке, который был бы еще так растяжим, как этот. Нет ни одного, в общественном понимании которого у нас было бы так мало уверенности».

Другой автор говорит даже о «невозможности» юридического определения проституции. Никто не знает, где она начинается и еще менее – где кончается. Все в этом понятии, по мнению автора, сводится к оценке, а эта последняя всецело принадлежит к области морали. А потому как с юридической, так и с медицинской точки зрения старые определения, по его словам, все более и более признаются совершенно неудовлетворительными и оставляются всеми.

Чтобы выяснить и научно установить понятие о проституции, необходимо все более или менее рельефные признаки ее, выступающие в новейших определениях, подвергнуть критическому анализу и получить, таким образом, возможность отделить существенные признаки от несущественных и создать объективное определение. Существенные моменты, которые должны быть приняты здесь во внимание, следующие:

1) Необходимость строгого различения проституции от остальных видов внебрачного удовлетворения полового влечения. Опираясь на каноническое право, многие новейшие авторы отождествляли проституцию со всеми незаконными формами удовлетворения полового инстинкта и тем самым неправильно совершенно стерли границу между ними. Таково, например, определение словаря французской академии от 1835 г., принятое также и Литтре в своем словаре: «Prostitution substantif feminin, Abandonnement a l’impudicite. Само собой разумеется, однако, что «отдаваться разврату», безусловно, можно и без проституции. Еще менее правильно по существу определение Вардлоу, который называет проституцией всякие «illicit intercourse of the sexes» (недозволенные сношения между полами). Он даже отвергает всякое различие между «fornicatio» (разврат) и «проституция» и называет проституткой всякую женщину, которая за деньги или безвозмездно «добровольно жертвует своей добродетелью». Он признает, впрочем, что для этого недостаточно одного единственного случая и что на женщину накладывает печать проституции лишь добровольное повторение полового акта (voluntary repetition of the act). Римское право, напротив, различало, как не принадлежащие к проституции формы внебрачных половых сношений, «stuprum» – сношения с незамужней, свободной женщиной и «adulterium» – сношения с женщиной, живущей в браке с другим мужчиной (по Вардлоу, они принадлежали бы к проституции). Согласно с мнением римского права, современные криминалисты, как Миттермайер и фон Лист отличают метрессу, наложницу, «связь» от проститутки. Миттермайер даже не причисляет к проституткам женщину, которая однажды просто ради похоти отдалась «неизвестно кому», т. е. незнакомцу.

Нужно твердо помнить, что кроме брака всегда существовали свободные половые сношения, не принадлежащие к проституции, с которой их и не нужно смешивать, как это сделал Вардлоу.

2) Неопределенная множественность лиц, которым отдается данный субъект, имеет существенное значение для понятия проституции.

Что существенное в «prostare» составляет не «frequentia actus», не частота полового акта, а «pluralitas agentium», множественность лиц, которым отдается проституированный субъект, видно уже из разъяснений дигест, из выражений «passim» и «vulgo» и из того, что понятие «проституция» не применяется ими к половым сношениям с немногими (uno et altero). Эта «pluralitas», множественность, неограниченна, неопределенна. Поэтому проституция налицо, если «субъект вступает в половые сношения с неопределенным числом лиц».

Когда Лист признает профессиональный разврат, если «женщина отдается каждому мужчине, уплачивающему требуемую сумму»; или когда Ренк видит характерное в том, что «женщина отдается многим мужчинам», то в обоих случаях выражение слишком неопределенно. Дело в том, что неограниченная множественность лиц, предполагающая частую смену их в короткое время, и составляет именно главнейший признак наличности проституции, а слова «каждому» и «многим» этого не выражают. Как указывает и Миттермайер, наличности этой нет при случайной отдаче себя, хотя бы и за деньги. Нет ее и в том случае, когда женщина за деньги отдается многим поочередно, но в течение известного, более или менее продолжительного промежутка времени, имеет всегда только одного возлюбленного. «Эти последние формы сожительства могут внушить сомнение, – говорит Миттермайер, – если случайная отдача себя служит, как профессия, для существенного улучшения средств к существованию, или же если смена любовников слишком частая и скорая». В общем, следовательно, «случайную проституцию» или жизнь на «содержании» нельзя причислять к проституции. В крайнем случае, разве на нее можно смотреть, как на предшествующую ступень проституции. Напротив, к проституции, несомненно, принадлежит, например, поведение страдающей нимфоманией женщины, которая отдается неограниченному числу мужчин без разбора, часто и скоро меняя их, хотя бы она делала это и без вознаграждения. Как мы видели выше, римское право уже относило таких женщин к категории проституток.

3) Постоянная, привычная, непрерывная отдача себя представляет существенный признак проституции.

Он находится в самой тесной связи с упомянутым под № 2 моментом, с «неопределенной множественностью». Так, Густав Беренд говорит о «постоянных половых сношениях с множеством мужчин». По Рейсу, проституцией называется «lе commerce habituel qu’une femme fait de son corps». Этот-то момент постоянства, непрерывности, частого повторения и обусловливает «status meretricus» католической моралистической теологии, имеющий для наличности проституции большее значение, чем число отдельных половых актов, потому что он именно и обусловливает присущую одним только проституткам «habitualem mentis dispositionem».

4) Продажность по отношению ко всем, а не индивидуальное вознаграждение деньгами (либо подарком, либо каким-нибудь преимуществом) определяет сущность проституции.

Вместо «quaestum facere» римского права, каноническое право поставило еще более сильное и определенное выражение, «communiter venalis», понятие о публичной продажности, как характерной для сущности проституции. Эта продажность, как существенная черта, и отличает в действительности проститутку от всех других лиц, состоящих во внебрачных половых отношениях. Тем самым всякое индивидуальное денежное вознаграждение или всякое другое материальное вознаграждение лица, к которому неприменимо понятие о публичной продажности, исключает представление о проституции. Поэтому французские авторы справедливо смотрели на «venalite», как на центральный пункт понятия о проституции.

Это, в самом деле, настолько соответствует действительности, что некоторые определения указывают, как на существенный признак проституции, исключительно на такую продажность. Так, Бляшко называет проституцией «ту форму внебрачных половых отношений, при которой, с одной стороны, у женщины, побуждением служит не личная склонность и не чувственное влечение – по крайней мере, как преобладающий элемент, – а исключительно или преимущественно нажива».

Проститутка есть mulier quaestuaria, venalis, продажная женщина par excellence. Систематическая продажа своего тела, профессиональный характер поступков отличает проститутку от других женщин, получающих за половые отношения деньги, подарки или другие материальные преимущества. Уже Овидий (Аmores I, 10, стихи 63–64) делает это различие:

(Я даю охотно, я только не люблю, чтобы требовали вознаграждения. Не требуй того, в чем я отказываю, и я сам тебе дам это).

Современное уголовное право присоединилось к этому взгляду. Поэтому девушка, получающая большую или меньшую часть своих доходов от «прочной связи», не есть проститутка. Особа, отдающаяся безразлично кому, но ради собственного удовольствия, даже если она получает за это подарки (пока они не представляют платы), точно так же не может считаться проституткой. Так же мало принадлежит к этой категории женщина, отдающаяся случайно, хотя бы и за плату, и, наконец, даже та, которая за деньги отдается нескольким поочередно, но в течение известного более продолжительного промежутка времени всегда имеет только одного возлюбленного.

Дело в том, что во всех этих случаях отсутствует признак продажности по отношению ко всем, систематического промысла, исключительного существования благодаря разврату.

Последний пункт особенно подчеркивают Тэт и Комманж, согласно которым проституция имеется налицо в том случае, когда половые сношения со многими лицами составляют исключительный источник существования.

Отсюда развилось понятие о «métier debauche», «gewerhsmassige Unzucht», «профессиональном разврате», которое легло в основу постановлений, главным образом, немецкого уголовного права.

Так, в «Allgemeines Landrecht für die Preussischen Staaten» (Ausgabe Berlin 1835, Zweit. Theil, 2. Band, S. 406, Pars. II, Tit. II, § 999) сказано: «Развратные женщины, желающие промышлять своим телом, должны поступать в публичные дома».

А в § 1023 (стр. 408) речь идет о «женщинах, которые делают из блуда профессию».

После того прусское уложение о наказаниях в § 146 и уложение о наказаниях германской империи в § 361,6 ввели понятие «профессиональный разврат», которому Оппенгоф (Kommentar des deutschen Strafgesetzbuches 1888 № 42 zu § 361) дает следующее разъяснение:

«Профессиональный разврат имеется налицо, если женщина сделала из постоянных развратных сношений с многими мужчинами источник дохода».

Ренк говорит о промысле, Нейссер – о «развратном промысле», а Шранк – о «развратном промысле человеческим телом», как о существенном признаке проституции, причем Нейссер относит к проституции не только исключительное, но и случайное добывание дохода таким путем. Такого же взгляда придерживается, по-видимому, и юрист Крассель, когда он говорит: «Юридически проституцию можно определить только как отдачу женского тела для удовлетворения полового инстинкта мужчины за вознаграждение, причем обе стороны, из которых одна дает, а другая берет это вознаграждение, считают его условием или предпосылкой этой отдачи. Профессиональность же, напротив, необязательна для понятия проституции, хотя она в большинстве случаев и имеется налицо и, на основании постановлений уголовного и полицейского права, в ней очень уже привыкли видеть признак проституции».

К большинству проституток, впрочем, эпитет публичной продажности, который в свою очередь заключает понятие о развратном промысле, безусловно, приложим.

5) Публичное или достоверно известное занятие профессиональным развратом представляет существенный признак проституции.

Сказанное есть часть понятия, содержащегося в слове «palam» дигест, которое, как мы видели выше, понималось еще шире; под ним разумели именно женщину, удовлетворяющую общий публичный спрос на половые наслаждения и известную в этом отношении. Уже Марцеллус признавал неопределенность и неточность слова «palam»=«публичная», потому что оно могло возбудить мысль, как будто так называемые тайные проститутки тем самым исключаются из понятия «проституция». А между тем Марцеллус справедливо считал их настоящими проститутками, точно так же предоставлявшими свои половые прелести во всеобщее и публичное пользование за деньги. Поэтому он выбрал вместо неопределенного выражения «palam» равнозначащее ему «culgo» перед всем светом, открыто. Это так называемая «notoriete publique» французских авторов, которая в послании «Directoire executif» от 17 Nivose года IV (7 января 1796 г.) в совет пятисот впервые была применена не только к обыкновенным публичным женщинам, но и к категории тайных проституток, «filles de boutique», «domestiques» – несомненных проституток, которые под маской «ouvrieres, marchandes, filles de boutique, domestiques» предавались проституции и были на этом пойманы.

Другими словами, эта «notoriete publique» говорит: никто не должен сомневаться, что данная особа во всех отношениях ведет образ жизни проститутки («quae vicem prostitutae sustinet», Dig. XXIII, Tit. II, 43, § 1), что она активно и пассивно всем доступна, все равно, отговаривается ли она другой профессией или нет. Постоянная связь с публичностью и составляет именно существенный признак проституции, безразлично, заключается ли эта связь прямо в прогуливании по улице, в так называемом «отлете» («auf den Strich gehen»), или же она достигается посещением театров, концертов, балов, скачек, курортов и других собраний и увеселительных мест; или же клиенты привлекаются из окна, путем рекламы, раздачей объявлений прохожим, рекомендацией отелей или частным образом при помощи газетных объявлений, например, под прикрытием «массажа» и т. д. и т. д. Отсюда видно, что для «notoriete publique» существует много возможностей и что она может быть применена к значительно большей категории проституированных женщин, чем обыкновенные уличные женщины и проститутки из публичных домов.

6) Равнодушие к личности субъекта, желающего вступить в половое сношение, и отсутствие всякой индивидуальной душевной связи между проституткой и ее клиентом составляют существенный признак, характеризующий вполне развитую форму проституции.

Приблизительно так можно толковать «sine delectu» римского определения, которое составляет, по Рабюто, единственный решающий признак проституции. Он говорит: «Истинной проституткой мы называем ту женщину, которая под влиянием вынуждения или свободной воли вступает в половые сношения без всякого выбора, без симпатии или какой бы то ни было другой, хотя бы и чисто чувственной страсти. Как только существует известный выбор – причем мы разумеем под этим словом даже не предпочтение на основании более тонких чувств, а только импульс половой страсти – мы имеем перед собой распущенность, разврат, скандальность, извращение, но не проституцию в истинном смысле этого слова. Отсутствие индивидуального выбора, отдача себя без симпатии – вот что составляет, на наш взгляд, самый общий характер, самый существенный и универсальный признак проституции». По Рабюто, это можно проследить как в религиозной проституции, так и в проституции, связанной с гостеприимством, и в легальной проституции, между тем как продажность, по его мнению, занимает в ней лишь второе место.

Подобно Рабюто, и Мартино называет проституткой или публичной женщиной ту женщину, которая не выбирает своего покупателя. «Разумеется, – говорит он, – проституткой может быть и та женщина, которая его выбирает, но уже в другом роде; она тогда все же не та абсолютно пассивная «machine а plaisir», какой служит первая». Эти слова заключают в себе правду, которую подтвердит всякий наблюдатель и знаток проституток, а именно: что крайнее равнодушие к личности желающего вступить в половое сношение мужчины неоднократно развивается лишь с течением времени и на низших ступенях развратного промысла, причем это вполне естественно вытекает из природы вещей. Половые сношения с многими, часто меняющимися индивидуумами, постепенно притупляют всякие индивидуальные чувства симпатии, внешнего расположения, даже простого полового желания, и приводят к той безнадежной пассивности и равнодушию, которые представляют затем характерный признак старых проституток. Очень метко описал развитие этой черты уже Сенека.

Поэтому «sine delectu» может считаться характерным признаком лишь для вполне развитой проституции, как общий же признак ее, оно не имеет того значения, какое приписывал ему, как мы видели, Рабюто.

Такого же мнения придерживается и опытный Комманж (а. а. О., стр. 3). Он говорит:

«Je ferai remarquer, qu’une prostituee publique peut trfes bien ne pas choisir son acheteur, mais qu’elle n’est pas forcee, n£anmoins, d’accepter qxiand mhne l’acheteur qui se presente; elle peut refuser, au besoin, qui Iui deplait, – l’expression «sine delectu» de la Joi romaine peut ne pas etre toujours exacte… On peut'etre une prostituee et faire commerce de son corps, sans cependant se livrer a la premiere requisition du premier venu».

Правда, если отсутствие индивидуальных отношений между проституткой и ее клиентом понимать в самом широком смысле, т. е. что «проституцией называются всякие половые отношения, при которых нет честного намерения заботиться о благе заинтересованного лица, всякое удовлетворение полового инстинкта, лишенное любви и верности и не считающееся с возможными последствиями» – что, по справедливому замечанию Красселля, применимо и к некоторым супружествам – то «sine delectu» приложимо, вероятно, почти к каждой проститутке и к каждому акту проституции.

7) Существенный признак проституции составляют не только совокупление, но «половые сношения» в более широком смысле слова.

Уже римское право словами «pudori suo non pareit» довольно ясно выразило, что женщина отдается и в том случае, когда дело не дошло до совокупления, а последовало удовлетворение полового инстинкта клиента другими развратными действиями и актами. Глас народа точно также выражает истину, когда он метко называет проститутку «fille de joie», «Freudenmädchen», «Lustdirne» и т. д., т. е. женщиной, доставляющей половые наслаждения в общем смысле слова.

Поэтому Прадье определяет проституцию в широком смысле слова следующим образом: это акт, которым одно лицо предоставляет свое тело для чувственных наслаждений другого в случаях, запрещенных существующими правами. А. Мартино (а. а. О. стр. 35) называет проституцию «commerce de plaisir», т. е. торговлей чувственными наслаждениями для других. Дело идет, следовательно, не только о совокуплении, но и обо всяком другом виде полового возбуждения и полового удовлетворения.

Это прямо установлено также двумя решениями имперского суда. Первое гласит:

«Под развратом в смысле § 180 уголовного уложения нужно разуметь не только совершение внебрачного соития, но и всякий другой акт в сфере половых отношений между несколькими лицами, оскорбляющий чувство скромности и нравственности. А потому под эту статью может быть подведено и установленное в основах решения, служащее для целей разврата поведение кельнерш, которые позволяли гостям сажать себя на колени и трогать себя поверх и под платьем; а в том обстоятельстве, что обвиняемый постоянно содействовал такому образу жизни, признанному судом развратным, создавая подходящий для того случай, можно усмотреть наличность сводничества (§ 180 уголовного уложения)».

Во втором решении сказано:

«Разврат в смысле § 361 № 6 уложения о наказаниях обнимает, наряду с совершением совокупления, такие деяния особы женского пола, которые, в противоречие с законами скромности и нравственности, имеют целью возбуждение или удовлетворение чужого полового инстинкта путем действия собственным телом».

В случае, подавшем повод для этого определения, уголовный суд считал доказанным, что: обвиняемая Б. за плату состояла с свидетелем К. в «извращенных половых отношениях», и что свидетель К. неоднократно платил обвиняемой X. за то, что она его массировала, причем массаж производился таким образом, что у К. наступало истечение семени».

Согласно изложенному не подлежит, следовательно, сомнению, что женщина, занимающаяся развратным массажем, флагелляцией, мазохистскими процедурами, развратными позами и т. д., как промыслом, с целью вызвать у неопределенного количества мужчин половое возбуждение или дать им половое удовлетворение, точно так же должна считаться проституткой, как и женщина, занимающаяся совокуплением, как профессией. Притворные «массажистки» и «строгие воспитательницы», следовательно, не что иное, как настоящие проститутки.

Таким образом, если всякого рода профессиональные предложения полового возбуждения и удовлетворения другим лицам составляют существенный признак проституции, то собственное половое возбуждение отдающегося субъекта несущественно для понятия «проституция». Невозможно, конечно, сомневаться, – как допускало уже и римское право, – что небольшая часть женщин систематически отдается неопределенному количеству мужчин из одной только чувственности, и что многие отдающиеся за деньги женщины, в особенности вначале, испытывают при этом половое удовлетворение и частью действуют по мотивам полового характера.

Тем не менее, в общем, остается верным то положение, что для большинства проституток половое удовлетворение, при выполнении ими своего ремесла, не играет роли, и что в большинстве случаев они ищут его у сутенеров или у других любовников.

8) Принадлежность к женскому полу не есть существенный признак проституции.

Как мы уже указывали выше, римское право применяло понятие «проституция» только к лицам женского пола, как в отношении собственно проституции, так и в отношении сводничества. К этому взгляду присоединились также каноническое и германское право. Все они не знают ни мужской проституции и сводничества, ни лесбической любви между женщинами. Для них проституция возможна лишь между лицами разного пола.

Такой взгляд на вещи сохранился и до новейшего времени и ясно выражен в уголовном законодательстве различных стран. Определение проституции всюду распространяется только на женщин.

Ренк (а. а. О. стр. 257) даже прямо говорит, что он считает целесообразным исключить из рамок проституции предложения мужчин, мальчиков и даже животных с целью удовлетворения полового инстинкта, так как эти виды половых отношений должны рассматриваться скорее как противоестественный разврат и должны подлежать совершенно другому воздействию.

Что этот аргумент не выдерживает критики, понятно само собой, так как «противоестественный» разврат может, конечно, практиковаться и между мужчиной и женщиной и действительно часто встречается в жизни проституток. Кроме того, Ренк совсем не принимает во внимание лесбическую любовь. Наконец, против него говорит еще и тот факт, что мужская профессиональная проституция обнаруживает все признаки истинной проституции.

Поэтому Беренд (а. а. О. стр. 436) справедливо включил в понятие проституции гомосексуальную женскую и мужскую проституцию. Современное же законодательство, всецело находящееся еще под влиянием римского права, знает только женскую проституцию, если не считать упоминание о мужской проституции в английском Vagrancy act 61 и 62, Viet. гл. 39 стр. 1 и в § 4 датского закона о телесных наказаниях. Этот пробел еще, следовательно, предстоит заполнить в будущем.

9) Понятие о вполне развитой проституции предполагает постоянство в типе и образе жизни отдельных проституированных индивидуумов, главным образом, приобретенное благодаря развратному промыслу, а в меньшей доле зависящее от врожденного предрасположения.

Из дальнейшего изложения этого сочинения мы познакомимся с тем фактом, что известные характерные свойства проституток типичны для них и встречаются всюду и во все времена. Эти типичные особенности проституток, совокупность которых создает известное постоянство типа каждого индивидуума в отдельности, несмотря на смену различных явлений проституции, составляют, главным образом, продукт развратного промысла и всей вообще среды, в которую очень скоро попадает проститутка. Благодаря общественному давлению, психическому заражению и подражанию, она все больше и больше приспособляется к этой среде, пока совершенно не растворится в ней. Так объясняется в большинстве случаев биологический феномен проституированной женщины с удивительным постоянством ее признаков. Гораздо меньшую роль играет в этом постоянстве врожденная наклонность к проституции. Но что она существует, доказали Ломброзо и Тарновский. Кроме того, установлено также, что у проституток во многих случаях наблюдается физическое и психическое понижение типа (Minderwertigkeit). Но наиболее могущественным фактором образования относительно однообразного и постоянного типа проститутки, существовавшего во все времена, является все же дегенерирующее и в то же время нивелирующее в известном направлении влияние промысла и образа жизни проституток.

В результате этого критического исследования отдельных признаков проституции, мы получаем следующее, насколько это вообще возможно исчерпывающее определение проституции:

Проституция есть определенная форма внебрачных половых отношений, отличающаяся тем, что вступающий на путь проституции индивидуум постоянно, несомненно, и публично отдается, более или менее без разбора, неопределенно большому числу лиц; редко без вознаграждения, в большинстве случаев промышляя продажей своего тела для совокупления или других половых деяний с этими лицами, или вообще доставляя им и удовлетворяя их половое возбуждение и провоцируя его; причем проституированный субъект, вследствие своего развратного промысла, приобретает определенный постоянный тип.

Таково определение проституции в ее существенных чертах и в ее совершенном развитии. В этом смысле, ни «связи», ни «содержанки» – как это само собой вытекает из нашего изложения – ни в юридическом и социологическом, ни в биологическом отношении не принадлежат к проституции. Эти формы внебрачных отношений должны быть выделены из понятия «проституция». Но тем самым отнюдь не исключается их тесная связь с проституцией при современных социальных условиях. Как предпосылки, предварительные ступени и переходные формы проституции, они должны приниматься во внимание в описании ее, хотя согласно строго научному определению и не принадлежат к ней.

С другой стороны, благодаря подбору слов «вообще доставляя им и удовлетворяя их половое возбуждение и провоцируя его», в общее понятие «проституция» включается также сводничество, к которому в известном смысле принадлежит и способствующее развитию проституции и провоцирующее ее сутенерство. Действительно, и то, и другое можно назвать косвенной проституцией – как мы уже видели, римское право тоже причисляло сводниц к проституткам.

 

Глава вторая

Первичные корни проституции

Современная проституция по своей организации и по тем общественным формам, в которых она проявляется, представляет, в общем, продукт и пережиток классической древности, как мы это подробнее рассмотрим в следующей главе. Но первичными корнями своими она достигает до первобытных времен человечества. История первобытного мира и сравнительная этнология дают нам точку опоры для обнажения элементарных корней проституции, которыми она питалась всюду и во все времена, без которых она бы не возникла, и которые еще и теперь составляют глубочайшую сущность ее.

Рядом с высшей культурой, с быстро прогрессирующей цивилизацией, с ростом духовного развития отдельных личностей, как носителей культуры, проституция представляет архаическипримитивное явление, в котором ясно заметны последние остатки свободной и необузданной жизни первобытного человечества, находившейся под исключительным влиянием инстинкта – той элементарной сексуальности, которую Платон обозначил, как вечно живое «животное в человеке», независимое от всякой культуры и всякого духовного развития и сохраняющее своего рода самостоятельность и неизменность. Отсюда возникает известное противоположение культуре, дисгармония, которую, быть может, всего лучше можно выразить, если сказать, что физиологическое оказывает здесь патологическое действие.

Такого мнения придерживается, по-видимому, и Фиркандт, когда он говорит: «В особенности волнения и страсти, группирующиеся вокруг половых аффектов, с их нередко ужасными последствиями вплоть до самоубийств, обнаруживают в нашей совершенной культуре еще одну победу дикой природы. Если рассматривать современное состояние с точки зрения истории развития, то область произвольной психической жизни покажется нам подобной поздней надстройке верхнего этажа, в то время как в животной природе элементарных психических функций еще кроется наследие прежних времен, которое мы бы так охотно стряхнули с себя. Здесь нам снова бросается в глаза факт преемственности и его обоюдоострое значение. Выше мы уже указывали, как благодетельна и необходима для всей вообще исторической жизни связь поколений. Но действие ее столь же стеснительно в смысле радикального освобождения от прошлого, так как благодаря ей переживания и приобретения прежних поколений продолжают оказывать свое действие еще до самого отдаленного времени».

Первобытная история человека дает лишь скудные сведения о первобытной половой жизни, в которой коренится проституция, и последний пережиток которой она составляет. Главными нашими знаниями по этому вопросу мы обязаны сравнительной этнологии, объектом которой служат как культурные, так и первобытные народы.

Особенно важный материал для суждения о первобытных условиях половой жизни дает нам, как часть этнологии, сравнительная история нравов и права, так как она указывает остатки первобытного состояния и в новейших учреждениях, обычаях и нравах и обнаруживает их преемственность в течение тысячелетий. Преемственность же эта в свою очередь дает возможность сделать обратные выводы относительно доисторических условий и связать их с немногими достоверными фактами, установленными пока для половой жизни первобытных времен. Таким путем удается доказать непрерывную связь явлений, первобытной половой жизни от доисторического периода до наших дней.

Вопрос о первобытных половых отношениях занимал еще поэтов древности и для нашей темы не безынтересно проследить их поэтические фантазии в этой области. Так, римский поэт Лукреций (98–54 г. до Р. X.) в пятой книге своего знаменитого дидактического стихотворения «О природе вещей», дает художественное изображение лишенного еще культуры первобытного человека, который бродит, подобно животным, разыскивая себе пищу, живет в пещерах и влачит свое существование, не зная еще ни одежды, ни огня:

(Книга пятая, стихи 951–963, пер. Ивана Рачинского).

Мы видим, следовательно, что на заре рода человеческого поэт уже допускал, кроме чисто физической любви между полами, полового влечения (libido), еще и своего рода душевную склонность (cupido), и отмечает уже также первые намеки на проституцию, на продажную любовь.

По Горацию, вначале еще не было брака, а происходила только страстная борьба за половые наслаждения, во время которой более сильный оставался победителем и убивал остальных (книга 1, сатира 3-я, стихи 108–110, перев. Фета):

Оба поэта допускают, следовательно, первобытное состояние половой жизни, соответственно первобытному вообще состоянию человечества. Только с развитием культуры развились, по их мнению, и более совершенные условия и брачное сожительство. Тем самым они, несомненно, гораздо более приблизились к истине, чем третий римский поэт, высказавшийся на этот счет, именно Ювенал. Последний верит в райскую невинность и целомудрие, в мирное брачное сожительство, которые выродились лишь впоследствии, под влиянием культуры. В начале своей знаменитой сатиры, описывающей это вырождение, он следующим образом изображает половую жизнь доисторических времен:

Далее поэт описывает постепенное исчезновение целомудрия и порчу нравов позднейшего времени. В противоположность приведенным выше двум поэтам, Ювенал является, таким образом, типичным представителем сторонников «доброго старого времени» и теории вырождения, полная несостоятельность которой доказана новейшими исследованиями. А потому мы должны считать описания Лукреция и Горация более соответствующими реальным условиям действительности, чем описание Ювенала. Нельзя, однако, не признать, что и они также представляют лишь плод фантазии, точные же доказательства в них отсутствуют. То же самое приходится сказать и о некоторых современных описаниях первобытной половой жизни. Так, например, Поль Лакруа (Пьер Дюфур), очевидно, частью поддается влиянию Лукреция, когда он говорит о древнейшей истории человека:

«В состоянии естественной первобытности, когда люди еще только начинали отыскивать друг друга и соединяться в общества, беспорядочное смешение полов было неизбежным последствием их необразованности и грубости, которая еще не знала никаких других предписаний, кроме предписаний инстинкта. Глубокие потемки, в которых еще бродила душа человека, скрывали от нее простое знакомство с добром и злом. И все же там уже могла существовать проституция. Женщина без сомнения соглашалась уступить желанию мужчины, даже когда она не разделяла его страсти, чтобы получить от него кусок убитой им дичи или пойманную им рыбу. За блестящий камушек, сверкающую раковину или яркое птичье перо, она, не испытывая сама ни малейшего влечения или желания, предоставляла права любви дикому чудовищу. Эта дикая проституция старее всякой религии, всякого закона, и все же в эти времена детства народов женщина не уступала насилию, а действовала только сообразно собственной воле, собственному выбору и собственной жадности».

Это описание относится к первобытным людям, жившим еще изолированно. Для происхождения социальных союзов и групп, Бурдах, по-видимому, раньше других построил теорию промискуитета, или, как он выражается, «пантогамии». За ним последовал Бахофен, который в своем знаменитом сочинении «Матриархат» допускал на низшей ступени человеческого существования совершенно свободное смешение полов и публичное совершение полового акта. «Наподобие животного удовлетворяет он свой природный инстинкт, без прочной связи с одной определенной женщиной, на глазах у всех».

При этом Бахофен ссылается уже на исторические данные, на сообщения Геродота и Страбона о массагетах и других племенах, у которых господствовало половое смешение или другие вообще формы свободных половых отношений. Тем самым он вступил на единственный возможный путь для выяснения примитивных условий половой жизни при помощи фактов этнологии, которые позволяют нам бросить ретроспективный взгляд и сделать известные выводы. Сравнительная история и этнология дали нам с тех пор столько материала, что в настоящее время мы имеем уже до некоторой степени возможность использовать его для первобытной истории в узком смысле слова – для доисторического времени – и доказать при его помощи непрерывность в развитии человечества.

Закон развития имеет силу и для половой жизни. Насколько велико различие между современным культурным человеком и человеком ледникового периода, настолько же различна его половая жизнь от половой жизни неандертальского человека или pithecanthropus erectus.

Не подлежит, вероятно, сомнению, что в первых своих начинаниях, о которых мы ничего не знаем, человек еще действовал как существо, подчиняющееся одному только инстинкту, и что половой инстинкт его еще не обнаруживал тогда никакой дифференцировки, никакого разделения на телесное и духовное. Чисто животная «течка» соединяла оба пола и, как таковая, она связана была с известным временем, с периодом «течки», которая еще не подвергалась видоизменению под влиянием какого бы то ни было духовного элемента. В действительном существовании периодической течки у первобытного человека, тем менее можно, сомневаться, что существование ее и теперь еще можно доказать у таких диких народов, как австралийцы, которые, согласно общему мнению, стоят всего ближе к первобытному человеку.

Так как человек принадлежит к стадным животным, то можно считать более или менее достоверным, что и периодическая течка разыгрывалась у него в пределах орды или стада. И так как всякие индивидуальные, душевные отношения еще отсутствовали, то нет основания сомневаться в действительном существовании полового промискуитета. Но его не нужно, разумеется, представлять себе, как одновременное дикое смешение полов, а только как общность полового владения внутри первобытной орды, как свободу половых отношений, естественной предпосылкой которой является недифференцированность первобытного полового инстинкта. Дальше мы увидим, что остатки такого рода промискуитета можно проследить на протяжении всей истории вплоть до настоящего времени и что их можно объяснить только первобытными условиями.

Первобытный человек принадлежит тому времени, которое еще предшествовало доисторическому и от которого до нас не дошло никаких следов человека или человеческой деятельности. Доисторический период, напротив, дает нам осязательные точки опоры для воспроизведения человека каменного века. Здесь он является уже носителем культуры, пережившим богатое по содержанию и объему духовное развитие, и в его половой жизни уже, несомненно, тоже совершилось известное разделение между телесным и духовным элементами ее. Любопытна склонность человека каменного века к бросающимся в глаза и пестрым предметам, которые он применял как украшения, а соответственно, и как средства для привлечения другого пола, как например, разрисовывание тела красной железной охрой, которое должно считаться прообразом той большой роли, которую еще и теперь играет красный цвет в половой жизни человечества.

Примитивный характер красного цвета и разрисовывания тела и их значение, как примитивной приманки другого пола, доказали впервые исследования Германа Клаатша в Австралии. По его словам, окраска кожи охрой первоначально должна была служить известной защитой для тела, и только вторично уже она приобрела значение украшения, после чего сделалась и половой приманкой. Такое же значение она имеет, надо думать, и у палеолитических людей Европы. Связь между первобытными нравами австралийцев и человека ледникового периода невозможно вообще отрицать.

Подобно тому, как на первобытное происхождение указывают румяна проституток, такое же наследие древнейших времен представляет и весьма распространенный среди проституток – как представительниц свободного полового наслаждения – обычай красить волосы в светлый цвет или ношение белокурого шиньона. Клаатш доказал, что волосяной покров первобытного человека был, вероятно, светлый; всего больше сходства с ним имеет, вероятно, среди антропоидов волосяной покров орангутанга. Светлым волосам тела соответствовали такие же волосы на голове. Клаатш нашел тому важные доказательства среди австралийцев, наиболее приближающихся теперь к первобытному состоянию. Волосы головы у их детей часто обнаруживают светлую окраску, как это описывал уже Герберт Базедов (1903 и 1904 г.). У взрослых же в некоторых местах существует обычай посыпать волосы желтой охрой, как бы для того, чтобы искусственно сохранить их детский цвет.

Дальнейшие весьма важные факты, касающиеся половой жизни человека каменного века, стали нам известны, благодаря находкам в Брассемпуи и Виллендорфе.

В 1892 г. Эдуард Пиетт нашел в принадлежащих к четвертичной эре гротах в Брассемпуи, Ложери-Басс и Ментоне высеченные из слоновой кости женские статуэтки и рисунки на рогах оленя, из которых всего замечательнее, всего интереснее, бесспорно, была фигура, обозначенная как «Венера из Брассемпуи». Это был средний отломок фигуры из слоновой кости в 8 см длины, от которой сохранились живот и правое бедро. Фигура снабжена была большим обвислым, сбоку втянутым животом, громадным бедром и ягодицами (steatopygia) и сильно развитыми срамными (непристойными) губами. Как можно заключить на основании многочисленных полос, расположенных группами, фигура изображена была сильно волосатой. Пиетт считает ее точным изображением субъекта четвертичной стеатопигической человеческой расы с жирным животом, причем в ней сильно подчеркнуты были половые части.

Из дальнейших фигур, найденных Пиеттом, достойны внимания: Брассемпуйская рукоятка кинжала из слоновой кости с торсом голой женщины, с громадными грудями, большим животом и боковыми отложениями жира на бедрах, и «La femme au renne» (femme enceinte), рисунок на роге оленя, найденный в Ложери-Басс. Живот объемист, быть может, беременный, с явно подчеркнутыми половыми частями; фигура с поразительно большими волосами тела, ожерельем и шестью кольцами на левой руке. «Фигура с поясом» из слоновой кости обнаруживает крепко прижатые друг к другу бедра, плоский живот и сильно выпяченный лобок. Еще некоторые другие фигуры также обнаруживают сильно преувеличенное изображение половых частей.

Совсем недавнего происхождения поразительная находка, так называемая «Венера из Виллендорфа», которую открыли в 1909 г. в мергелевых отложениях Виллендорфа в Вахау (Нижняя Австрия) Цомбати, Байер и Обермайер. Отложения эти принадлежат четвертичному периоду и так называемому ориньякскому слою. Цомбати сообщает об этом:

«Виллендорфская Венера представляет фигурку в 11 см. высоты, из мелкопористого известкового камня, вполне сохранившуюся, с неправильно распределенными остатками красного окрашивания. Она изображает перезрелую толстую женщину с большими молочными железами, значительным остроконечным животом, толстыми боками и бедрами, но без собственно стеатопигии. Все это вполне соответствует формам Брассемпуйской Венеры. Как там, так и здесь явственно изображены малые губы. Но стеатопигия, о которой заключали по громадным бедрам сильно пострадавшей французской фигуры, здесь не оправдывается. Волосы головы изображены в виде валика, расположенного спирально вокруг большей части головы. Лицо абсолютно не отделано. Нет намека ни на одну из его частей (глаза, рот, нос, уши, подбородок). Руки уменьшены, предплечья и кисти изображены только в виде плоских рельефных полос, положенных над грудями. Колени развиты очень хорошо, но сильно укорочены, голени снабжены, правда, икрами, но сильно укорочены, передняя часть ноги совсем не изображена. Вся фигурка показывает, что ее мастер очень хорошо владел искусством изображения человеческого тела, но что он поставил себецелью выдвинуть вперед только части тела, служащие деторождению, и части, расположенные с ними в непосредственном соседств е, все же остальное он старался (наподобие наших карикатур) подавить. Что это намерение так удалось художнику, это и составляет особенную ценность находки».

Цомбати справедливо приводит в связь Виллендорфскую Венеру с Брассемпуйской. И тут, и там, как и в других фигурах, дело идет о таком поразительном и сильном подчеркивании половых признаков женщины (половые органы, ягодицы, груди), что это не может быть простой случайностью, а должно служить выражением определенного характера половых ощущений мужчины. Несомненно, в самом деле, что фигуры эти сделаны мужчинами. Так как другие художественные изображения того времени касаются животных, которыми питался тогда человек (мамонт, дикий конь, буйвол, олень), то Хернес справедливо заключает отсюда, что мужчины-художники делювиального периода избирали объектами для своих изображений те именно предметы, которые должны были всего больше интересовать их, как мужчин и охотников, т. е. женщину и дичь! Половой инстинкт и потребность в пище были гениями этого примитивного искусства.

Несомненно, также, что изображение и подчеркивание половых признаков женщины не носит в этом случае религиозного характера, а представляет только верное действительности отражение, простой рефлекс чисто физической привлекательности, которую имели для мужчины половые органы женщины и другие изображенные части тела. Аналогия между Виллендорфской Венерой и фигурами Брассемпуи и Ложери-Басс в то же время указывает, что художники рисовали с натуры, что женщины ледникового периода отличались большой полнотой тела и покрыты были большим количеством волос; кроме того, у них наблюдалось чрезмерное развитие малых губ на половых частях. По Пиетту и Вирхову, такая стеатопигия и разращение малых губ указывают на бушменскую расу. Во всяком случае, толстые женщины считались тогда идеалом и объектом чувственной страсти. Факт этот подтверждается аналогичными находками из древнейших времен так называемой цикладской культуры. В могилах неолитической эпохи в Италии, Египте и на греческих островах найдены были женские фигуры из мрамора, от самых маленьких до размера почти в половину натуральной величины, которые изображали «чудовищно толстых женщин – признак «материалистического» вкуса мужчин, по мнению Пфуля.

Этот примитивный половой вкус, это предпочтение колоссальной полноты женского тела можно и теперь еще доказать в современной проституции, дающей такой большой простор для проявления примитивного полового инстинкта. Известно, до какого embonpoint доходят некоторые проститутки, особенно в домах терпимости. Не менее известно также, что такие колоссальные размеры отнюдь не действуют отпугивающим образом, а, напротив, находят поразительно много любителей. Это тем более удивительно, что в большинстве случаев дело идет о старых, расслабленных проститутках.

Примитивные еще по сравнению с высшими классами, низшие классы Германии (и всех других стран) видят в полноте тела идеал. Центральное место занимают особенно сильно развитые груди и ягодицы. Одна хавеландская песня смело описывает этот идеал делювиального человека, в Неймарке, когда хвалят добротность свиней, принято говорить: «жирна, как городская блядь». Глава («суре») 78 Корана, стих 31, также славит «женщин с роскошным телом и полными грудями», как идеал жителей востока.

Что уже в ледниковом периоде мужчинам нравились накрашенные, румяные женщины, указывает, по-видимому, красное окрашивание Виллендорфской Венеры. Как известно, по мере развития одежды, раскрашивание тела все более и более сокращалось, пока его не стали употреблять для одного только лица. Намеки на прежнее полное раскрашивание мы еще находим, между прочим, среди креолок, дам полусвета, в Каркасе, у которых применение румян распространяется и на грудь, и в восточном обычае окрашивания в красный цвет ногтей на пальцах рук и ног, посредством алканны.

Подчеркивание женских половых признаков, в особенности половых органов, в примитивном искусстве четвертичной эпохи возникло, как уже упомянуто, под влиянием, безусловно, естественных мотивов и абсолютно не носит религиозного характера, подобно позднейшему культу Фаллоса. Дело в том, что мужчина ледникового периода рассматривал женщину исключительно как существо известного пола. Ретценштейн верно замечает, как много времени нужно было тогда человеку, при его несовершенных орудиях, чтобы сделать такую фигурку. Очевидно, что интенсивность мыслей полового характера и влияла, главным образом, на его выдержку, заставляя добиваться изображения предмета его желаний. Реализм человека ледникового периода служит выражением, я бы сказал, наивной радости чисто полового характера, на которую еще не оказали влияния никакие духовные, в частности, религиозные мотивы. Первобытный человек, как сын природы, не знает «тайных частей тела». Мужчина и женщина признают себя производителями детей и «с самыми непроизвольными и естественными пояснениями смотрят на органы, которые порождают жизнь». Доказательством верности этого положения, кроме приведенных, служат также и другие находки доисторического времени. Таковы, например, мужская бронзовая фигура из Марии-Чалад (комитат Венгрии) с рукой на половых органах, затем женские глиняные фигуры более позднего каменного периода из фракийских курганов, троянские свинцовые фигуры с чрезвычайным подчеркиванием половых частей. Кольцами и поясами, приделанными к лобку, примитивное искусство точно также прямо указывает на половые органы. Старейшим примером в этом отношении может служить упомянутая уже выше «Венера с поясом». Такой же пояс, очевидно служащий для подчеркивания половых органов, имеется и на бронзовой фигуре из Клейн-Застрова, близ Грейфсвальда. Бусы на лобке Венеры у девушек Мтусси, пояс из желтых листьев «ти» у Ареоис на острове Таити, очевидно, служат для той же цели.

С прогрессом духовного развития человека это чисто физическое влечение полов уже в доисторические времена приведено было в тесную связь с древнейшими фактами примитивной духовной жизни, с религией и искусством. На этом базисе возникла свободная половая жизнь, которая сохранилась, наряду с несвободной социальной формой, и до наших дней и которая, как мы увидим ниже, распространена была на земном шаре в самых разнообразных формах и обнаруживает элементы, которых нет в несвободной форме половой жизни, в браке.

Как показывают этнология и фольклор, такая вольная, ничем не связанная половая жизнь первоначально, вероятно, была совместима с браком или даже считалась необходимой предпосылкой его, потому что она давала примитивным инстинктам удовлетворение, которое не мог и не должен был давать брак. И вот всюду, где ригоризм принудительного брака ограничивал и подавлял эту свободу половых отношений, эту потребность «перебеситься», появляется проституция, как плохой суррогат ее. Проституция – как показывает вся ее история – есть пережиток, эквивалент первоначально свободной половой жизни человечества. В ней заключаются те же элементы примитивной жизни, подчиненной лишь инстинкту, как и в этой последней. Она представляет, в особенности у культурных народов, возмещение половой необузданности, полового разгула, которые мы и теперь еще встречаем у дикарей, находящихся в первобытном состоянии. История развития человечества показывает нам, что такая вольная половая жизнь всюду предшествовала или же сопутствовала браку, и что она именно давала возможность свободно проявлять примитивный половой инстинкт, подавляемый браком. Такой крупный исследователь, как Фридрих Ратцель, уже говорил о «частых, но всюду возбуждающих противодействие попытках монополизировать женщин для моно– или полигамического брака и возвратах в сферу более свободного господства полового инстинкта. Та же сфера, – говорит он далее, – лежит также в основе нашей цивилизации и вызывает в другой форме и под более густым покровом те же возвраты». При внимательном рассмотрении легко удается, однако, приподнять и этот более густой покров, обнажить примитивную основу проституции и доказать ее связь с упомянутой сферой вольной половой жизни. Не нужно, следовательно, судить о первобытном состоянии по аналогии с проституцией, смотреть на него, по выражению Энгельса, «сквозь очки борделя». А нужно, напротив, проституцию объяснять и выводить из прежних свободных половых отношений. Лишь в таком случае можно понять ее значение в истории половой жизни человечества, как части «гетеризма, преследующего человека вплоть до самых недр цивилизации, как темная тень, лежащая на семье». (Л.Н. Морган).

Характерные черты всех этих более свободных, вольных половых отношений – как убедительно доказал в особенности Генрих-Шурц – заключаются в изживании (Austoben) полового инстинкта в чисто физическом отношении и в элементарном разряжении и проявлении его в связи и под влиянием художественных и религиозных элементов. Враждебные всем социальным стеснениям, эти последние возвращают половую жизнь в более свободную сферу.

В несвободных же формах половой жизни половой инстинкт вообще не занимает больше первого места. Они служат скорее социальным целям другого характера, прежде всего – экономического. Таким образом, главная форма несвободной половой жизни – брак – является продуктом не только половой потребности, но прежде всего – продуктом потребности в уходе, в общежитии, вообще результатом экономических нужд, так что половая потребность не может более играть первой и решающей роли, как при свободной любовной жизни.

Бахофен первый высказался в том смысле, что «гетеризм» – ничем не ограниченные внебрачные половые сношения – составлял первоначальную форму половых отношений мужчины и женщины. Вслед за ним Левис-Морган, соответственно построенным им ступеням развития – дикому состоянию, варварству и цивилизации – точно также допускал известные формы развития гетеризма, а именно: неограниченные никакими социальными условиями половые отношения без различия со всеми и половой промискуитет внутри социальной группы, как например, групповой брак. Он указал также на то, что гетеризм продолжал существовать и впоследствии наряду с парным и моногамическим браком. Энгельс называет это дополнением к моногамии путем прелюбодеяния и проституции.

Половые сношения совершенно без всякого разбора «скрываются» и, по мнению Моргана также, «в туманной древности человеческого рода», за пределами положительного знания. Но о действительном существовании такого состояния можно заключить из дальнейшего развития, так как матриархат и семья, основанная на кровном родстве, предполагают такие половые отношения, а всякая форма социального брака (групповой брак, брак Пуналуа) обнаруживает явственные следы первобытного промискуитета. Наконец, еще и теперь можно доказать, что у диких народов промискуитет существует как предшествующая форма и предварительная ступень индивидуального брака, а у культурных народов он продолжает существовать наряду с браком в виде проституции или дикой любви.

Несомненно, что чувство стыда, как приобретенное качество, никогда не препятствовало промискуитету и вообще свободной половой жизни. Удовлетворение половой потребности вначале так же производилось без всяких стеснений, как еда и питье. Частью на это указывают такие факты, как публичное совершение полового акта, поскольку этому не препятствовали суеверия и религиозные причины (чары оплодотворения). Такое же непринужденное понимание половых отношений замечается и в воззрениях многих дикарей. При этом любопытно, что первоначально на мужчину и женщину смотрели в этом отношении одинаково. Женщина обнаруживает те же примитивные полигамические инстинкты, как и мужчина, и даже в более поздние времена еще предавалась, как и он, свободным половым отношениям до брака. Но так как в первобытные времена и у многих диких народов применяли для вскармливания детей только материнское молоко, то женщины должны были во время кормления, продолжавшегося несколько лет, отказываться от половой жизни, а мужчина вынужден был удовлетворять свой половой инстинкт с другими женщинами. Это обстоятельство может считаться одной из естественных причин более свободных половых отношений.

Ниже мы приводим несколько фактов, доказывающих существование свободной, ничем не связанной половой жизни при первобытных условиях, чтобы впоследствии исследовать отношение этой свободной половой жизни к проституции.

Во время мистерий «манга» на островах Вити, по Лоример-Физону, господствует полный половой коммунизм и на улицах открыто разыгрываются самые невероятные сцены. Самое близкое родство – даже между братьями и сестрами – не служит, по-видимому, препятствием для всеобщей распущенности, о размерах которой можно судить по выразительному замечанию одного старого вождя Нанди. Он сказал об этом празднике: «пока он продолжается, мы настоящие свиньи».

Аналогичные факты сообщает Август Олъдфиельд о Ватшанди в западной Австралии, которые кроме того совершенно напоминают первобытные времена ясно выраженным «периодом течки» и совершением полового акта наподобие животных (propter intra conversorum positionem pedum plusculumque retrocedentis vaginae causa aborigines a tergo coitum perficiunt).

Во время празднества «нанга» на островах Фиджи всякая женщина добровольно становится жертвой того, кто поймал ее во время состязаний в бегах. В это время отменяется также всякое «табу» на различные пищевые средства, так что «не было больше собственности на женщин и свиней».

На острове Формоза, если муж и жена воздерживаются от половых сношений – все равно, есть ли у них дети или нет – они предаются разврату со всеми и повсюду. В жаркое время года можно видеть мужчин и женщин, лежащих нагишом парами и совершающих половой акт. Взрослые стараются, однако, не показываться тогда детям.

Ратцель называет семейную жизнь в осточно – гималайских племен «первобытными нравами», так как до брака отношения обоих полов совершенно свободные.

Древне-бирманское законодательство тоже признавало, что для холостых молодых людей старше 16 лет внебрачные половые сношения не должны считаться проступком.

Миклухо-Маклай сообщает об Оранг-Сакаи на малайском материке: «Девушка через несколько дней, или недель после замужества с согласия мужа добровольно отправляется к другому, с которым тоже живет более короткое, или более долгое время. Таким образом, она совершает круг, обходя всех мужчин данного общества, пока снова не дойдет очередь до ее первого мужа, у которого она, однако, опять не остается, а продолжает заключать такие регулируемые случаем и ее желанием браки».

Лубу, племя, живущее на соседнем острове Суматра, смешиваются даже с матерями и сестрами, всецело в зависимости от настроения минуты. Такому же обычаю следуют и островитяне Погги, племя Даяков, Оло-От и жители острова Палинг, к востоку от Целебеса.

У сибирских бурят до вступления в брак господствуют беспорядочные половые отношения между мужчинами и девушками. В особенности это можно наблюдать во время бурятских празднеств. Они совершаются обыкновенно по вечерам и с полным правом могут быть названы «ночами любви». Близ деревень горят костры, вокруг которых мужчины и женщины танцуют свой однообразный танец «надан». От времени до времени танцующие пары удаляются и исчезают во тьме ночной. Вскоре они возвращаются и снова принимают участие в танцах, а через некоторое время опять скрываются во тьме. Но это не всегда одни и те же пары, составляющие их лица меняются.

В абиссинских провинциях Вогара и Бегемедер «семья» еще почти что не существует. Люди сходятся по влечению и расходятся, когда им вздумается. Женщина пользуется большой свободой.

О племени Массаи Томсон сообщает, что молодой человек после посвящения в воины переходит в отдаленную хижину (крал), в которой живут исключительно молодые люди обоего пола и где господствуют вполне свободные отношения между полами.

У племени Яунде в Камеруне муж тем больше уважает жену, чем больше у нее было любовников. Негры Того точно также с пренебрежением говорят о невинных девушках, которые до замужества имели мало или совсем не имели любовников. «Будь она красива, мужчины пришли бы к ней».

Элъ-Тоунси сообщает из Дарфура, что девушки при наступлении половой зрелости получают отдельную хижину, в которую всякий имеет свободный доступ, чтобы провести с ними ночь.

На Шарлоттских островах свобода половых отношений заходит так далеко, что женщины смотрят почти на всех мужчин своего племени, как на своих мужей.

Полная распущенность девушек наблюдается и у Гуронов в Северной Америке. В старой Калифорнии, по словам Бегерта, соседние племена навещают друг друга, «чтобы вместе провести несколько дней в публичных кутежах; по этому случаю все дозволено».

В старом Никарагуа до брака господствовала свобода половых отношений. Чтобы обеспечить себе расположение девушки, ей давали несколько зерен какао. Эти отношения существовали с ведома отцов и были дозволены, так что это не была проституция. Там бывали также празднества, на которых свободные сношения разрешались даже замужним женщинам. При строгом соблюдении чистоты брака у колумбийских Шибша дозволены были свободные половые отношения до брака. Во время некоторых празднеств мужчина мог вступить в половое сношение с первой встретившейся ему женщиной. До вступления в брак девушки ходили нагишом.

Фердинанд Колумб рассказывает, что отец его в 1498 г. застал в Тринидаде совершенно голых женщин, а, по словам кардинала Бембо, на берегу Париа девушки отличались от замужних женщин тем, что они ходили голые.

В Перу на всех празднествах господствовали совершенно свободные» половые сношения, которые в определенное время совершались публично. Кроме того, всякая императорская мумия имела целый придворный штат мужчин и женщин, которые под предлогом, что это делается по ее распоряжению, предавались необузданному половому промискуитету.

Большое значение для сохранения и дальнейшего развития необузданной половой жизни имели так называемые возрастные классы и мужские союзы, как это было известно уже Шамиссо и Ратцелю. Последний высказал следующее положение: «Чем более развита система мужских домов или клубов, тем слабее семейные узы». Связь эта обстоятельно рассмотрена и выяснена в фундаментальном труде Генриха Шурца «Altersklassen und Mannerbunde» (Берлин, 1902 г.).

Так как женатые мужчины тесно связаны с семьей и при матриархате, то настоящими носителями родственных связей в том виде, как они существуют в возрастных классах и союзах мужчин, должны быть, по Шурцу, молодые, зрелые в половом отношении, но неженатые мужчины и параллельно им – менее важная для общественной жизни – группа незамужних девушек. Свободная, необузданная половая жизнь связана главным образом с институтом «мужских домов», которые отнюдь не представляют особенности известной расы или культурного течения. Напротив, как показал Шурц, учреждение это в различных формах и видах распространено было – распространено и теперь – по всему земному шару.

Большинство первоначальных типов домов для мужчин мы находим в малайско-полинезийской области, как это видно из обзора Шурца (а. а. О., стр. 214–282). Здесь также всего яснее отношение их к свободным добрачным половым отношениям.

«Баи» (дом для мужчин) у островитян Парау служит приютом для молодых людей, которые здесь спят, едят и ведут свободную в любовном отношении жизнь с молодыми девушками и женщинами, увезенными из других деревень или же пришедшими добровольно.

В домах для мужчин («фебай») на Яве, по Кубари, всегда живет несколько девушек, похищенных из соседних деревень, впрочем, с тайного согласия их родителей.

Большие дома (хатар) на островах Нукуор, в которых спят холостые мужчины, недоступны для женщин, за исключением больших праздников, когда господствуют свободные половые сношения.

На Ладронских и Марианских островах здание клуба мужского союза племени Улитаос служит местом для свободной любви и центральным пунктом для устройства известных празднеств. Все Улитаосы состояли в свободных половых отношениях с девушками из самых знатных фамилий, для которых такие отношения считались почетными.

«Варематоро» (точенный дом) называлось в Новой Зеландии здание для танцев и игр, отделение дома для мужчин, в котором молодежь обоего пола собиралась, чтобы повеселиться и предаваться свободной любви. Быть может, оно в то же время служило и для ночевки холостяков. Его называли также «дом для любви», «дом для удовольствий», «дом для холостяков». Значение этого дома хорошо охарактеризовано в песне, которая поется во время татуировки достигшей половой зрелости девушки:

В южной стране Тоба на острове Суматра дом для мужчин называется «сопо». Ночью он служит местом сна для холостяков. Здесь же их посещают, вероятно, и молодые девушки.

Деревня Банпара в Бирмане распадалась, по Пеалю, на две части, из которых одна имела шесть, а другая семь домов для мужчин. В каждом доме постоянно находилась стража из 6-10 человек, которая в случае войны увеличивалась до 20–30 человек. Замужним женщинам доступ сюда был строго запрещен, а между молодыми людьми и девушками, напротив, господствовала свободная любовь.

Племя Пехария в горной стране Раджмагал (Остиндия) также имеет дома для холостяков. Неженатые мужчины спят в особых домах. Такие же спальные дома имеют в большинстве случаев и девушки. Свободная любовь среди молодежи считается вполне дозволенной. Ханды в южной Бенгалии имеют в каждой деревне отдельные дома для мужчин и девушек. В них молодежь проводит ночь. Ландор упоминает о домах «рамбанг» у племени Шокра, в которых собираются для знакомства друг с другом молодые люди и девушки.

У остяков дом общины называется «жениховским». Это заставляет предположить, что он первоначально был местом жительства неженатых мужчин и, быть может, служил так же, как в Новой Зеландии, местом, где предавались свободной любви.

На связь с возрастными классами и промискуитетом указывает также странный обычай, относящийся к древним временам североафриканских Дапсолибиеров: все мужчины одинакового возраста должны были жениться в один и тот же день, причем каждый из них должен был в темнотепоймать одну из девушек, которая и становилась его женой. (Nicolaus Domasceuus у Stobaeas Florileg. 44–41).

У племени Майя были отдельные дома, в которых жили неженатые мужчины и девушки.

Влияние мужских союзов молодежи с их не ограниченными никакими правилами половыми отношениями можно еще просл едить также в более свободных формах брака, прежде всего в групповом браке. Шурц справедливо назвал эту форму брака изживанием полового инстинкта, введенным в обычай. Она составляет промежуточное звено между гетеризмом и однобрачием. Полиандрия, обычай отдавать жен в пользование и обмен жен точно так же должны считаться пережитками первобытного полового смешения.

Что брак, в особенности моногамический, представлял первоначально скорее экономический, чем половой интерес, доказывает факт разрешенных в то время повсюду свободных половых отношений до брака и равнодушие дикарей к целомудрию девушек. Неоднократно, например, у некоторых племен Папуасов в Британской Гвинее, даже невеста имеет право поддерживать половые отношения с другими мужчинами, пока жених еще не внес за нее всей выкупной суммы сполна; до тех пор она еще не переходит в его полное владение. Зато нарушение супружеской верности со стороны замужней женщины наказывается здесь смертной казнью.

Но проституция появляется и у диких народов повсюду, где вводятся ограничения или стеснения свободных половых отношений. Она представляет не что иное, как возмещение или новую форму первобытного промискуитета. «Всюду, где устраняется свободная любовь с ее изживанием (Austoben) полового инстинкта, появляется проституция» (Шурц). Последняя и теперь еще обнаруживает при самых разнообразных условиях примитивный характер полной необузданности.

Возникновение проституции тесно связано у диких народов с развитием домов для мужчин и со свободной любовью. Отныне уже не все, а только некоторые девушки предаются свободным половым отношениям с обитателями этих домов. В большинстве случаев они и живут здесь и неоднократно получают вознаграждение за доставляемые ими половые наслаждения. Вдовы или покинутые жены часто становятся общим достоянием домов для мужчин. Эти проститутки у диких народов готовы также к услугам чужих и проезжих людей, что может рассматриваться, как первобытная форма проституции с целями гостеприимства. Кроме того, ими пользуются для целей всего племени, и в таком случае они часто рекрутируются из женщин чужого племени. У диких народов встречаются уже и дома терпимости. В нижеследующем кратком обзоре мы познакомимся с разнообразнейшими формами первобытной проституции.

Как на зачаточную форму проституции, Шурц указывает (стр. 193) на следующие отношения, существующие на островах Палау. Там не только девушки, но и замужние женщины отправляются в «баи» холостяков, чтобы пожить там некоторое время. «Когда жена рассердится у нас на своего мужа, – рассказывала одна островитянка путешественнику Семперу, – она убегает в ближайший баи. Тогда муж должен, если он желает снова помириться с ней, выкупить ее за деньги у «клеббергел» (мужского союза), которому принадлежит баи и все в нем находящееся. Если он не может заплатить, он не имеет больше никаких прав на нее. В таком случае, она остается у мужчин до тех пор, пока другой муж, более могущественный, чем прежний, не выкупит ее… Я уже раз убежала от своего мужа и очень хорошо провела время в баи. Сестра из Инарратбака также недавно ушла в Орокол в баи за то, что муж ее изменил ей. Теперь она останется там, как армунгул (проститутка) три месяца». Шурц справедливо указывает, что такой побег жен есть отзвук свободной любви, полный расцвет которой уже позади, в прошлом. На островах Палау нисколько не считается позором для девушки, если она жила в баи в качестве армунгул. Напротив, ее охотно берут тогда в жены».

На Каролинских островах (Палау, Яп), если девушка впервые вступила в половые отношения с мужчиной, который в состоянии заплатить ей, то она может затем отправиться в качестве армунгул на чужбину, выйти замуж или же принять участие в «блолобол». Как армунгул, она получает плату от известного мужчины, но сохраняет при этом право свободных отношений с другими мужчинами. «Блолобол» заключается в том, что все молодые женщины одной общины отправляются в другое место и становятся там проститутками. За это они получают, в конце концов, значительное вознаграждение, которое распределяется на их родине начальниками.

Условия, существующие на одном из Каролинских островов, на острове Яп, Зенфт описывает следующим образом: «Для своих «беваис» (дома холостяков) они похищают девушек из других округов. Но теперь это похищение представляет, по-видимому, своего рода шутку или выражает уважение к старым обычаям. В действительности же, во всех известных мне случаях похищения девушек между «жертвой» и ее родителями с одной стороны и общиной и «похитителями» с другой – всегда существовало предварительное соглашение. В одном случае девушка даже призналась, что она сама просила похитителей увезти ее. Сабинянки эти становятся на определенное время, обыкновенно на несколько лет, общим достоянием всех мужчин, как холостых, так и женатых, а затем возвращаются с богатыми подарками в свои родные деревни; если какая-нибудь из них становится матерью, то на ней женится кто-нибудь из односельчан».

Связь между проституцией и домами для мужчин замечается и на Меланезийских островах. Распущенность женской молодежи местами очень велика. В других же местах для возмещения свободной любви должны служить проститутки. На Флориде, например, начальники приговаривают замужних женщин дурного поведения, чтобы они служили публичными женщинами (ремби). Они обязаны жить в одном из домов начальника и должны отдавать ему большую часть своего заработка. На Сан-Кристовале, кроме свободной любви, существуют еще девушки или вдовы, служащие публичными женщинами (репи). На Маланте девушка низшего сословия, сделавшаяся матерью, если ей не грозит опасность со стороны ее возлюбленного, большей частью становится проституткой. Девушка же из высшего сословия должна в таком случае умереть. Местами родители сами предназначают своих дочерей для профессии публичной женщины; или же начальник покупает девушку и заставляет ее заниматься этим ремеслом, пользуясь частью ее доходов, как это бывает, например, на острове Улава. На северных Гебридских островах единичные девушки и женщины занимаются тайной проституцией, продавая себя тайком за деньги.

В мужских клубах островов Санта-Круц всегда живет несколько публичных женщин, которые в большинстве случаев уже детьми были куплены каким-нибудь холостяком и просто проданы им с молотка, когда они ему надоели. Остальные девушки и женщины держатся очень строго вдали, от мужских клубов. Девушки, живущие в них, уже носят название проституток («овла ндее» – девушки для мужчин).

На островах Новопомерания и Новолауенбург вдовы считаются общим достоянием всех мужчин. И в Ниссау также вдовы считаются в половом отношении принадлежностью всех своих односельчан, причем начальник имеет преимущество перед другими. Нередко такую женщину потом искусственно откармливают, убивают и съедают.

На архипелаге Бисмарка и на Саломонских островах проституция существует во время известных празднеств. Во время праздника Уну начальник нанимает нескольких девушек для своих гостей. Во время австралийского праздника корроборее, при котором имеет место публичное совершение полового акта, проститутки предоставляются в распоряжение чужих мужчин…

Как урегулированное учреждение, проституция встречается в западной Африке. Про негров гвинейского берега Шнуррер сообщает, со слов Норриса, что, несмотря на их многоженство, у них в каждой деревне существуют еще кроме того публичные женщины, которые посвящаются в это звание при соблюдении особых церемоний, живут за счет общины и за небольшое вознаграждение обязаны отдаваться каждому, кто того пожелает.

В Африке на проституцию существенное влияние оказало рабство, в том смысле, что большинство проституток рабыни. Но и здесь нельзя отрицать происхождения проституции из свободных половых отношений. Так, прежде на Золотом берегу, по предложению молодых людей, им от времени до времени покупали девушку и помещали ее в особую хижину, где она обязана была отдаваться каждому желающему за небольшой подарок по его собственному усмотрению. Покупатели рабынь-проституток – последних в каждой деревне было несколько (или, по крайней мере, одна) – получали их доходы и за это со своей стороны заботились об их содержании. Особые хижины, предназначенные для проституток, можно уже рассматривать, как первоначальную форму борделя. По B. Риде торговлей девушками часто занимались богатые женщины. Упомянутые уже Шнуррером церемонии посвящения проституток в их звание на берегу Кваква заключались в том, что посвящение торжественно производилось начальником, и что это служило поводом для большого праздника. Все доходы проститутки должны были отдавать начальнику, но за то они получали от деревни средства к жизни, сколько хотели. В Дагомее владельцем проституток являлся король, которому они должны были отдавать свои доходы. У хабабов и менза (восточная Африка) посвящение проституток точно также сопровождалось большими празднествами. Таким образом, мы видим, что и при первобытных условиях уже встречается своего рода государственная регламентация проституции.

У сандеев (центральная Африка) женщины отличаются вообще большой сдержанностью. Зато тем распущеннее «нсанга», проститутки, обыкновенно бездетные вдовы.

Тесную связь между проституцией и домами для мужчин доказывают условия, существующие в северном Марокко у племени дьебала. Общественный дом (беит-ес-софа) является здесь настоящим домом для холостых мужчин и в то же время он служит ареной диких половых оргий, в которых принимают участие проституированные мужчины и женщины. Женщин-проституток прямо покупают, и они находятся в общем владении нескольких холостяков.

В древнем Египте светская проституция рекрутировалась из отверженных и покинутых женщин, которые бродили по стране и отдавались каждому желающему. Такие бродячие проститутки встречаются у арабов и израильтян.

По Блосс-Бартелъсу, проституция с целями гостеприимства очень распространена в экваториальной Африке, так как здесь всюду смотрят на женщину, как на доходную статью, прелести которой должны приносить еще большую прибыль, чем работа рабов. Поэтому мужья особенно охотно предлагают своих жен богатым чужестранцам и умеют изгонять в случае надобности скромность своих жен с «кассинго» в руках.

Аналогичный вид проституции существует у даяков на острове Борнео и у тенгерезов на Яве.

Тесную связь между проституцией и свободной половой жизнью молодежи в давние времена доказывает также древний обычай добрачной проституции с целью скопить себе приданое, засвидетельствованный не только дикарей, но и у лидийцев и этрусков. Если незамужние девушки, как об этом сообщает, например, Геродот (книга 5, глава 6) о фракийцах, могли вступать в половые сношения с кем хотели, в то время как замужних женщин строго охраняли, то эта добрачная распущенность могла тем скорее вести к проституции, что для вступления в брак обыкновенно требовалось приданое. Так, Геродот сообщает (книга 1, глава 93): «Дочери лидийцев проституируются ради денег и накопляют себе таким образом приданое. Они занимаются этим, пока они свободны и сами отыскивают себе мужей». Точно также продавали себя, чтобы заработать свое приданое, девушки на берегу Кипра. (Юстин, книга XVIII, глава 5: Mos erat Cyprus virgines ante nuptias statutis diebus dotalen pecuniam quaesitoras in quaestum ad litus man's mittere, pro reliqua pudicitia libamenta. Veneris soluturas). У этрусков, составлявших, как полагают, потомков лидийцев, точно также существовал этот обычай. Плавт говорит в пьесе «Cistellaria» (действие II, сцена 2): «Тогда тебе не придется, по обычаю этрусков, недостойно добывать себе приданое собственным телом».

Такой же обычай существует и у некоторых арабских племен северной Африки, в особенности у Улед Наил, о чем мы еще поговорим подробнее ниже. Но такая форма проституции, во всяком случае, не накладывала на девушку ни малейшего пятна. Напротив, неоднократно сообщалось о том, что именно эти девушки являются особенно желанными женами, очевидно не только ради их приданого. Тот же вольный взгляд наблюдается и в низших классах европейских культурных народов, в среде которых проститутки отнюдь не пользуются таким презрением, как в средних и высших классах.

С другой стороны, и у диких народов нередко клеймят презрением постоянное занятие проституцией. Так, Якобс сообщает, что в Арие, на Суматре, к проституткам относятся с презрением и что они могут там заниматься своим ремеслом только тайно. Проституцией занимаются обыкновенно лишь немолодые уже девушки и молодые вдовы, для которых брак уже невозможен. Они пользуются в большинстве случаев услугами какой-нибудь старухи-посредницы, которая и находит для них нужное помещение. Но если дело предается огласке, то главный начальник обыкновенно высылает этих женщин из деревни. Иногда несколько таких проституток под руководством старой сводницы бродят с места на место. Если молодой человек, встретив эту компанию, желает вступить в сношения с какой-нибудь из девушек, он обращается к старухе со следующими словами: «Я испытываю жажду, но не хочу воды, я голоден, но не хочу рису. Не можете ли вы, матушка, удовлетворить мое желание?» Старуха тогда отвечает: «Ну, это я могу». Следующее затем свидание обыкновенно имеет место в какой-нибудь покинутой сторожке на одном из соседних рисовых полей. Выговоренная сумма должна быть наполовину уплачена вперед,

Относительно Америки также известны факты, указывающие на связь между проституцией и домами для мужчин. По Сахагуну, у мексиканцев всякий молодой человек жил в тельпохкали, т. е. военном воспитательном доме, с двумя-тремя публичными женщинами, у которых он спал. Ретценштейн справедливо видит в этом обычай древнего общества мужчин, которое открыто поддерживало отношения с незамужними девушками. При законодательном урегулировании половых отношений, место незамужних девушек заняли проститутки («ауианиме» или «маки»).

У племени майя, принадлежащего к ацтекам и пользовавшегося дурной славой развратного в половом отношении народа, место свободных половых отношений заняла проституция. Публичные девушки жили в собственных домах, к которым доступ был открыт для всех молодых людей.

Переход от свободной любви среди молодежи к проституции обнаруживают и описанные Карлом ф. Штейнен условия, существующие в домах для мужчин у индейцев бороро в центральной Бразилии. Он сообщает, между прочим, следующее: «Центральным пунктом в жизни индейцев бороро является баито (ранхео), дом для мужчин. Наряду с невероятно шумной жизнью, разыгрывающейся здесь день и ночь, семейные хижины являются едва ли чем-нибудь большим, чем местом пребывания женщин и детей. Соединенные в союз мужчины называются арое, причем союз заключается с целью общей охоты… В «доме», где индейцы были только среди своих, господствовал – если не считать явлений полового характера – образцовый и по нашим понятиям порядок… Насколько я понял, все племя делилось на два больших класса: на живущих в семейных хижинах и на живущих в домедля мужчин. К первым принадлежали более старые отцы семейств, жившие в правильном браке, ко вторым – холостяки, которые захватывали себе девушек и сообща, небольшими группами, владели ими. Похищение женщин, происходившее между разными племенами, здесь разыгрывалось внутри племени. Только часть членов данного племени имела жен в своем постоянном владении. Обычаи эти уже сами по себе указывают, что мы имеем перед собой привычные учреждения.

Теперь о нравах, господствующих в домедля мужчин. Бразильцы утверждают, что бывали случаи, когда 30–40 мужчин один за другим насиловали женщину, которую крепко держали за руки и за ноги. Частью девушек приводят открыто, днем, и, как описано выше, разрисовывают и украшают, что сопровождается всегда шутками и шалостями. Частью же их ловят поздно ночью. Так, мы видели однажды ночью, как холостяки, лежавшие перед ранхео, сделали нападение на группу женщин, возвращавшихся с поминок. Двух из них поймали. Их молча окружили, завернули в покрывала, так чтобы их нельзя было узнать, и потащили в мужской клуб. Женщины из ранхео получали от своих возлюбленных стрелы с длинными бамбуковыми остриями, от каждого мужчины по две. Девушка принимала их нерешительно, с равнодушным лицом. Однажды я присутствовал при такой церемонии и насчитал у одной девушки 18 любовных стрел. Они затем передаются брату девушки или брату ее матери. Девушки, живущие в ранхео, никогда уже не выходят замуж. Если у них рождаются дети, отцами их считаются всемужчины из ранхео, с которыми девушки имели сношения. Это, следовательно, вполне урегулированные отношения, вытекающие из перевеса власти старших. Последние владеют женами, а из девушек, кроме того, извлекают пользу, отдавая их в ранхео и получая за них стрелы, или предметы украшения: платой служат иногда, например, шнуры для подтяжек. Противоестественные отношения, как говорят, не безызвестны в мужском доме, но они наблюдаются только в том случае, когда недостаток в девушках в ранхео необыкновенно велик».

Таким образом, переход от свободной любви к проституции совершается здесь аналогично, путем образования мужских домов, как это описано нами выше у меланезийцев островов Санта-Круц. По Эренрейху, у Карайа на Рио-Арагвай, одна часть женщин живет в однобрачии, а другая – в половом смешении.

Если проституция, следовательно, произошла первоначально из ничем не ограниченной свободы половых отношений и еще до настоящего времени является последним, свидетельствующим о них пережитком, то ничего нет удивительного, если она впитала в себя также те элементы, присущие свободной половой жизни, которые придают ей антииндивидуальный, общий характер и переносят ее в более свободную сферу. Это именно религиозные и художественные элементы примитивного гетеризма. Они оказывали и теперь еще оказывают свое действие в проституции, чем опять-таки подтверждается связь обеих форм свободных половых отношений.

Что между религиозными и половыми ощущениями существует глубокая коренная связь, я уже обстоятельно изложил в другом месте и должен здесь только сослаться на сказанное. Как религиозное, так и половое ощущение есть, прежде всего, общее неясное томление (Sehnsacht). То, что составляет безграничную, вечную черту в нем, не поддается никакой индивидуализации. Поэтому понятно и нет ничего удивительного, что половое сношение, как чисто чувственный, безличный акт, связано с религиозным чувством, как это всего яснее видно у первобытных народов. Это тем понятнее, что для них половая жизнь не представляла ведь ничего нечистого, ничего грешного. Напротив, они считали ее чем-то естественным, как еда и питье, чем-то необходимым, даже благородным, хорошим и угодным богам.

Поэтому совершенно свободные, необузданные половы отношения не безнравственны и не заслуживают, по их мнению, наказания с точки зрения божества, а, напротив, в высшей степени моральны и похвальны. В противоположность нашим современным взглядам, девушка, предающаяся свободной половой жизни, не только не подвергается за это презрению, а пользуется даже особым уважением, как «существо, посвященное первобытным богам». Неограниченное проявление полового инстинкта в честь богов считается даже особой привилегией, которая у некоторых народов принадлежит высшей аристократии, например, старшей дочери короля у дравидийского племени Бунтар в Остиндии, женщинам царской крови у племени Тишты на золотом берегу Африки, женщинам господствующих фамилий в западной Африке, знатным девушкам на Маршальских островах.

Удовлетворение полового инстинкта является здесь обязанностью по отношению к божеству, заповедью божьей. Так, в древнеиндийском эпосе Магабгарата король Иаиати говорит по этому поводу: «Мужчину, к которому обращается с просьбой зрелая женщина, если он не исполняет ее просьбы, знатоки Веды называют убийцей зарождающегося существа. Кто не пойдет к вожделеющей зрелой женщине, обратившейся к нему тайно с просьбой, тот теряет добродетель и называется у белых убийцей зарождающегося существа». Вилюцкий справедливо замечает, что свободная любовь считается здесь не правом, а священной обязанностью. Еще и теперь в низших классах Индии девушка должна в известном возрасте выбирать между браком и свободной любовью, и если она выбрала последнюю, ее неоднократно венчают фиктивным браком с изображением божества. Свободная половая любовь посвящается здесь, следовательно, богу, как защитнику древних обычаев.

В связи с этим, Оплодотворение рассматривается, как священный акт, которому приписывается божественное действие. Это доказывает вера в чары оплодотворения, путем совершения полового акта на открытом месте, на полях, для возбуждения роста растений. Так поступают, например, на Яве, на Молуккских островах, у Кая-Кая на Новой Гвинее, где половой акт совершается только на открытом месте (большей частью среди растений), у южных славян. Ту же цель преследует вырезание изображения женских половых органов на плодовых деревьях, встречающееся на Амбонне и на Улиаских островах.

Сюда же относится и почитание половых органов, как боже ственного символа, в так называемом культеФаллоса, который распространен, как повсеместное явление, по всему земному шару и привел к удивительнейшим обычаям, из которых многие сохранились до настоящего времени. Тот факт, что искусственные половые органы представляют собой божество и что ими пользуются, например, для дефлорирования девушек, всего яснее доказывает религиозный взгляд на половую жизнь. О лишении невинности посредством божественного символа, искусственного фаллоса, нам сообщают, например, из Остиндии. У римлян такую же роль играл «fascinum», мужской член; то же у моавитян. Имена «дефлорирующих богов» (Ваал, Пеор, Dea Perfica, Pertunda, Mutunus Tutunus, Priapus) указывают на тот же обычай. Бахофен первый высказал мнение, что связь между гетеризмом, промискуитетом и религиозными моментами должна рассматриваться, как сопротивление индивидуализации любви, вытекающее из примитивных инстинктов. У народов, у которых уже развились урегулированные половые отношения, все же бывают случаи, когда свободная половая жизнь до известной степени снова пролагает себе дорогу, или же когда она предшествует урегулированным формам, символически только, или же действительно являясь по отношению к ним «замещением или искуплением». Так, мы находим временный промискуитет во время религиозных празднеств, причем здесь, впрочем, и искусство также является причинным моментом для половой необузданности, как мы еще будем говорить об этом ниже. Сюда относятся, например, ночные оргии, устраиваемые кавказским племенем Пшавов в честь Лаши, сказочного сына царицы Тамары, о которых сообщает Даринский и которые Вилюцкий приводит в связь с оргиями скифского племени Саков в честь богини любви Анаитис (Страбон XI, глава 512). Аналогичные празднества мы находим у индейских племен Северной Африки, у эскимосов, на Мадагаскаре, у австралийских негров, у обитателей островов Фиджи (см. выше); таковы же античные празднества в честь Изиды и др.

Об идее промискуитета, в противоположность индивидуальной любви, напоминают далее: обычай половых сношений невесты в брачную ночь с другими мужчинами у назамонов (Геродот IV, 172), на Болеарских островах (Диодор V, 18) и у австралийских курнаи; много оспариваемое, но этнологически вполне доказанное «jus primae noctis», относительно которого существует громадный материал из всех стран земного шара; лишение невинности во имя божества представителями его на земле (короли, духовные лица, кровные родственники, не живущие в данном месте чужестранцы).

Но этническая элементарная мысль, что божеству угодно господство ничем неограниченного полового инстинкта, находит себе наиболее полное выражение в так называемой «религиозной проституции». Мы видим здесь служение необузданному естественному началу, которому противны стеснительные оковы брака и которое находит себе полное осуществление только в неограниченной никакими правилами свободной половой жизни. Отдача себя является «сладострастной жертвой», приносимой этому естественному началу, половым отправлением, которое совершается в форме проституции, в форме неограниченных половых сношений со всяким желающим, без всякой индивидуальной любви, только как акт грубой чувственности и за вознаграждение. Здесь имеются, следовательно, все те признаки, совокупность которых мы называем теперь «проституцией», хотя моральная оценка их совсем другая, и в этом смысле, собственно, нельзя было бы говорить о проституции. За внутреннюю связь между этими двумя явлениями говорит, однако, ясное повсюду происхождение религиозной проституции из первобытного промискуитета и частый переход ее в светскую проституцию. Подобно тому, как служащие религиозной проституции храмы часто непосредственно происходят из долгов для мужчин и еще долгое время сохраняют некоторые его особенности, точно так же они сами всюду, несомненно, были прообразами позднейших борделей и даже неоднократно функционировали в качестве таковых.

Религиозную проституцию можно разделить на две категории: 1) однократную проституцию в честь божествам и 2) постоянную религиозную проституцию. При первой – дело идет в большинстве случаев о принесении в жертву целомудрия девушки или об однократной отдаче себя уже дефлорированной женщины. В обоих случаях, если роль мужчины не исполняет какой-нибудь божественный символ (искусственный фаллос и т. п.), то женщина отдается одному или нескольким мужчинам, которых нужно рассматривать, как заместителей божества. Такая временная религиозная проституция, безусловно, является своего рода «замещением» или «искуплением» за ограничение первоначальной половой разнузданности, которую из религиозного страха перед старым обычаем не осмеливаются совершенно устранить, но по возможности временно ограничивают. Постоянная проституция есть дальнейший шаг в этом направлении, так как отныне все другие девушки исключаются, и проститутки одни только поддерживают принцип ничем неограниченных половых отношений. Тем самым «они исполняют большую задачу, которая в глазах их земляков не только не заслуживает презрения, но даже скорее заслуживает благодарности и легко приобретает ореол святости» (Шурц). Этим объясняются религиозные и народные празднества при посвящении публичных девушек, практикуемые у первобытных народов.

Наряду с этими очевидными социальными причинами религиозной проституции, неоднократно могут также играть роль индивидуальные моменты в отношении божества к половой жизни. Признавая значение социального момента при замещении промискуитета проституцией первично действующим фактором, я думаю, однако, что свое основание имеет и высказанный мною в другом месте нижеследующий взгляд:

«Когда женщина отдается в честь божества, чисто чувственный акт этот связан с религиозным чувством. Комбинация жгучей чувственности с интенсивным религиозным ощущением может послужить для женщины поводом всецело посвятить себя Богу и во имя его всегда отдавать свое тело. Или в храмовой проституции, при которой божество пользуется многими женщинами через посредство мужчин, нашла себя земное осуществление идея о божественном гареме. Или же этот обряд мог, наконец, явиться последствием обычая совершать совокупление – которое вообще считалось религиозным актом – в храме или в священных местах дома. За это говорит замечание столь сведущего в этнологии Геродота. В то время как он сообщает о египтянах, что совокупление в храме у них строго запрещено – что, быть может, указывает, что оно раньше практиковалось – он говорит далее: «А все другие народы, кроме египтян и греков, совокупляются в святилищах или после совокупления, не совершив омовения, отправляются в святилища. Они думают, что люди подобны животным. Ведь мы видим, говорят они, что животные и птицы совокупляются в храмах богов и в священных рощах. Если бы это было неприятно богу, так и животные ведь не делали бы этого. Так они поступают, и такое они приводят основание для своих поступков. Мне это, однако, не нравится». (Геродот, II, 64).

Обычай совокупления в храме несомненно возник из религиозного чувства, из желания, оставаясь в храме во время акта, вступить в непосредственную связь с божеством. Когда же божество получило впоследствии своих собственных жриц в виде прислужниц храма, не было больше надобности приводить с собой в храм жену или другую женщину, так как можно было сноситься с божеством при посредстве его жриц. Что касается богинь, как Милитта, Анаитис, Афродита, то здесь существует еще четвертый причинный момент для храмовой проституции. Дело в том, что блудницы-жрицы, благодаря своей красоте и выдающимся умственным дарованиям, часто считались изображениями богинь. Этим объясняется греческий обычай, по которому красивые гетеры, например, Фрина, служили моделью Праксителю и Апеллесу для изваяния статуи Венеры (Атеней ХЛИ, 590, 591а).

Религиозный первоначально, священный характер храмовой проституции доказывает и столь многозначительное изречение, как нижеследующее из книги «Мудрость Соломона» (14, 12): «Начало блуда есть обращение к идолам». Явления половой жизни были именно угодны божеству; они первоначально божественны, чисты и благородны, потому что вытекают из той же страсти, что и религия. Еще и в настоящее время у многих людей с глубоко религиозным чувством можно заметить указанное тождество. Отрицать это, как делает, например, Непке, значит противоречить всем наблюдениям истории культуры и индивидуальной жизни. Подробное обоснование глубокой и тесной связи между религией и половой жизнью читатель найдет у меня в другом месте, на которое я и ссылаюсь. Очень тонко анализировала недавно эти отношения Лу-Андреас-Саломе. Между прочим, она говорит: «Особенно тесно связана, по-видимому, половая жизнь с религиозными явлениями, в том отношении, что творческая деятельность ее очень скоро проявляется в производительности тела, придавая тем самым чисто физической страсти присущий вообще творчеству характер всеобщего подъема – как бы авансом налагая на эту страсть печать духовности. Но если дух снабжает, таким образом, чисто половые аффекты мозговыми импульсами, то с другой стороны, в религиозной страсти, как во всякой вообще интенсивной психической деятельности, принимают участие тонические влияния тела. Между обоими моментами лежит все развитие человека, не образуя, однако, нигде пробелов: все многообразие его замкнуто в волшебном круге этих двух единств, начало и конец сливаются в нем. В самом деле: ведь нет также религиозной страсти, которая не поддерживалась бы смутным сознанием, что высшие идеалы, о которых мы мечтаем, могут давать ростки на самой низменной земной почве. Вот почему религиозный культ седой старины дольше и глубже связан с половой жизнью, чем с остальными жизненными проявлениями. Связь эта кое-где уцелела даже в так называемых спиритуалистических религиях, основанных отдельными лицами («Stifterreligionen»).

Какое обилие сексуального во всех религиозных явлениях и учреждениях от древнего до нашего времени, во множестве религиозных церемоний и обычаев (культ Марии и т. д.), в религиозном способе выражений (напр. в «Uniomystica»), в церковных песнях, в вере в ведьм, в сектантстве, в «черных» мессах сатане и прежде всего – в аскетизме! На этот последний нужно именно смотреть как на реакцию против примитивной религии, покоившейся первоначально на половом базисе, для которой обречение женщины на половой акт в честь и для выгоды божества казалось чем-то вполне естественным. Противоположность между этим «языческим» и христианским взглядом на храмовую проституцию очень хорошо подметила Росвита фон Гардесгейм в своей драме «Fall und Busze Marias, der Nichte des Einsiedlers Abraham».

Когда Абрагам нашел бежавшую много лет тому назад племянницу свою Марию в публичном доме и обратил ее, Мария, между прочим, говорит:

Мария. Золота есть у меня еще немного и материй; что мудрость решит твоя сделать с этими безделками?

Абрагам. Что ты приобрела грехом своим, то брось с грехами вместе.

Мария. Я думала их бедным подарить, быть может, послужили бы они для алтарей священных.

Абрагам. Не думаю, чтоб Богу был угоден дар, добытый путем преступления.

Мария придерживается еще старого взгляда, что вознаграждение, получаемое проститутками, угодно богам и принимается ими, между тем как Абрагам защищает противоположное, христианское воззрение.

И религиозная проституция, как пережиток необузданной половой жизни, действительно является примитивным, повсеместным явлением, которое мы еще и теперь находим у дикарей, но которое долгое время продолжает существовать, как остаток древнего гетеризма и у культурных народов. Ниже мы приводим главнейшие относящиеся сюда факты.

Прямую связь между домами для мужчин, как местом необузданных половых отношений, и религиозной проституцией можно доказать на Новой Гвинее и на некоторых островах Южного океана. Так, на Дорейской бухте дома для мужчин характеризуются смесью святости и развратаю. Из следующих слов Раффрея можно себе представить, что там происходит: «Il existe encore а Dorey et а Manssinam des rnaisons sacrees, sortes de temples de Venus ой habitent les jeunes gens; mais je ne puis, par respect pour la society et pour moi mSme, vous' en faire une description».

Религиозный характер проституция носит также у жриц ордена Agbui в стране племени Ewe, в западной Африке. Отчет миссионера Цюнделя об этом гласит:

«Еще одно явление природы, в котором представитель племени Ewe видит господство сильного духа и которому он поклоняется, это молния и гром. Божество это, на которое почитатели его смотрят, как на исполнителя гневного суда божьего, пользуется поклонением только одной части народа. В особенности поклоняются ему женщины. Это так называемые Agbui, образующие особый орден, имеющий свой особый знак, свой обет и свой язык, непонятный для других. Девушки, которые от рождения или позже посвящаются этому божеству, с двенадцати лет живут изолированно, не имея сношений с людьми, служат божеству и ведут образ жизни вроде как в общежительном монастыре, под надзором и руководством жреца. Кроме этого последнего никто не имеет к ним доступа. Здесь они живут 3–4 года, учатся и упражняются в обычаях, церемониях и языке ордена. Свое существование они поддерживают нищенством, и для этой цели им разрешается выходить со двора. После выхода из общежительного монастыря они снова возвращаются к прежним условиям жизни, но продолжают быть и остаются навсегда обрученными, повенчанными с божеством. Поэтому он и не могут вступать в брак, но становятся публичными женщинами… Орден считает для себя делом чести по возможности увеличивать число своих сочленов. С этой целью Agbui тайком уводят ночью девушек, как только им представится для этого удобный случай, и заставляют верить родных, что бог сам увел девушек».

На Золотом берегу также существовала религиозная церемония посвящения публичных женщин божеству. Каждая деревенская блудница была священна, и если их в наказание отнимали, всякий мужчина боялся, по Босману, за своих жен. Блудницы эти назывались «abrakees». Они должны были обязаться клятвой, что даже и с самых богатых своих любовников в деревне не будут брать больше установленной цены.

В знаменитом змеином храме в Аюда, в Дагомее, девушки занимаются религиозной проституцией во имя служения божеству. Отголосок религиозной проституции обнаруживает западноафриканский обычай «casa das tintas», который напоминает, по меткому замечанию Липперта, «хижины для девушек» из библии (2, Царств, 17, 30). На берегу Лоанго девушки, достигшие половой зрелости, выставляются публично в «kumbeh» или «casa das tintas». Исключение составляют лишь девушки, уже с детства избранные для себя каким-нибудь принцем. Бастиан справедливо замечает, что постановление о запрещении девушкам выходить замуж прежде, чем они будут предложены для продажи в общую собственность, напоминает об условиях, существовавших во времена необузданных половых отношений и коммунального брака. Связь такой выставки с религиозными представлениями видна из того, что созревшую для этого девушку, прежде всего, ведут к «Iteque» или идолу божества, потом в «casa das tintas», празднично убранную хижину, где под звуки кастаньет и песню женщин – «уж она молода, уж ей нужен мужчина» – какая-нибудь старуха раскрашивает ее тело в красный цвет (отсюда название «casa das tintas»), а затем она принимает многих мужчин, но может совершать с ними половые сношения лишь при закрытых дверях; открыто же дозволены только «игры». Во время этих церемоний произносятся святые молитвы и изречения, обращенные к богу «Iteque». Пребывание в хижине продолжается до пяти месяцев, пока обитательница ее не выйдет замуж. Взрослая дочь принца, если она еще не нашла себе мужа, точно так же выставляется с разрисованным телом в «casa das tintas», не найдется ли кто-нибудь, кто бы заплатил родителям за первое пользование ею. Если охотника нет, то она передается рабу, который сам должен исполнить обязанность, возложенную раньше в Арракане на жрецов (как заместителей божества), а потом должен жениться на ней или же отпустить ее.

Своего рода религиозную проституцию представляет и существующий в Бенгуэле обычай, по которому женщины «vakunga» водят бедных девушек перед их свадьбой в качестве «vongolo» (святые девушки), чтобы они путем лишения чести заработали себе денег.

В древней Мексике существовала религиозная проституция в честь богинь любви Xochiquetzal и Xochitecatl. На празднествах в честь этих богинь (Quecholli) проститутки частью шли на смерть, частью же служили половому разврату.

Классической страной религиозной проституции в пределах культуры старого света считался Вавилон, из которого, как из центра, обычай этот распространился по всей передней и культурной западной части Азии. Мы имеем здесь перед собой древнейший обычай, который можно проследить в течение веков и существование которого можно доказать вплоть до времен Константина Великого.

Наиболее обстоятельным и наглядным сообщением о нем мы обязаны Геродоту (кн. I, гл. 199). Он говорит (цит. по немецкому перев. Фридриха Ланге, пересмотренному Гютлингом, Лейпциг, 1885 г., стр. 121):

«Каждая женщина в стране должна раз в жизни сесть у храма Афродиты и отдаться какому-нибудь чужестранцу. Многие женщины, не желающие смешиваться с другими, потому что, имея деньги, много воображают о себе, приезжают в святилище в закрытом экипаже и их сопровождает многочисленная прислуга. Но большинство поступает следующим образом: они сидят в священной роще Афродиты, с венками из веревок на голове – их много, потому что одни уходят, а другие приходят. Из круга, образуемого женщинами, по всем направлениям расходятся прямые дороги, по которым проходят чужеземцы, чтобы выбрать себе одну из сидящих. Раз женщина пришла и села здесь, она не может уже вернуться домой, пока не получила денег от чужеземца и не вступила с ним в сношение вне святилища. Бросая ей деньги, он должен сказать: во имя богини Милитты! Милиттой называется у ассирийцев Афродита. Сколько бы он ни дал ей денег, она не должна отвергать. Это запрещено, потому что деньги посвящены божеству. Она должна пойти с первым встречным, кто дал ей деньги, и не должна никому отказывать. Когда она совершила половой акт, посвятивши себя тем самым богин е, она снова идет домой, и отныне, сколько бы ей ни предлагали денег, она не сделает этого еще раз. Красивые и стройные женщины скоро возвращаются домой, но безобразным приходится долго сидеть здесь, не имея возможности выполнить закон. Некоторые остаются даже три, четыре года. В некоторых местах на Кипре господствует аналогичный обычай».

На основании наших этнологических знаний, мы можем утверждать теперь, что описания нашего старого учителя истории во всех отношениях правильны. Вместе с тем мы усматриваем в них тесную связь религиозной проституции с первобытным принципом половою промискуитета. Женщина отдает себя близ храма Милитты и во имя этой богини, и приобретенные таким путем деньги предназначаются для богини и посвящаются ей, но только в том случае, если женщина вступает в сношение с «первым встречным». Всякий выбор воспрещен! Дело идет именно о строгом проведении принципа промискуитета, который считается священным, в противоположность ограничительному браку, но который здесь носит уже явный характер однократного искупления, однократной жертвы богине, как родоначальнице и представительнице этого принципа.

«Милитта, – говорит Бахофен, – следует принципу жизни предоставленной самой себе природы, в ее свободной творческой деятельности, не нарушаемой никакими человеческими законами. Стеснительные оковы брака противны природе Милитты. Представительница материального ius naturale, богиня требует от всякой девушки из своего народа, чтобы она свободно отдавалась всякому мужчине, который этого потребует. Денежный дар мужчины составляет вознаграждение богине и присоединяется к сокровищам храма; веревка на голове – знак обязательства принести в жертву свое целомудрие, а проституция представляет, следовательно, священный акт, возлагаемый на девушку религией. Если же богиня удовлетворяется однократной жертвой со стороны женщины и затем уже снисходительно относится к самому строгому целомудрию ее в последующем браке, то это с полной очевидностью доказывает, что жертва эта считалась искуплением за противный природе Милитты брачный союз».

Весьма важное подтверждение описания Геродота находится в письме Иеремии, в апокрифической книге Баруха (6, 42, 43), в том месте, где говорится об опоясанных веревками женщинах, сидящих у края дороги, сжигающих благовонные жертвенные дары и отдающихся каждому чужеземцу, который того потребует. Последнее считается большой честью, тогда как соседняя женщина, не получившая предложения, подвергается насмешкам. Более чем 400 лет спустя после Геродота, географ Страбон видел еще то же самое (с. 745) в Вавилоне. Ареной религиозной проституции служила большая, расположенная вокруг храма Милитты, площадь, покрытая хижинами, рощами, прудами и садами. Там все еще было освященное место, где женщины отдавали себя.

Связь между религиозной проституцией в Вавилоне и проституцией с целью гостеприимства видна из того, что вавилонские женщины отдавались именно чужестранцам. Страбон решительно подтверждает этот взгляд.

Кроме такой однократной религиозной проституции, в Вавилоне существовала, конечно, и постоянная. Ею занимались девушки, служившие в храмебогини любви Истар (Астарта), которые носили название «посвященных» («zinnisata, «zicrum», «amelit zicru», «enitu», «harimtu» (хиеродул). Их содержал храм, и они не имели права выходить замуж без разрешения. Дети их воспитывались в царском дворце (§ 187 свода законов Hammurabi). Такая храмовая проститутка играет роль в открытом в 1854 г. вавилонском эпосе Gilgamis, где богиня Истар пользуется ею, чтобы свести Ja-bani с Gilgamis.

По Павзанию (Описание Греции, кн. I, гл. 14), религиозная проституция распространилась из Вавилона дальше на запад. Он указывает, что она процветала впоследствии на Кипре, в Аскалоне в Сирии, на острове Китера и в Афинах. По словам Павзания и Геродота (т. I, стр. 115), религиозную проституцию перенесли всюду, главным образом, финикияне. Геродот говорит, что храм уранийской Афродиты в Аскалоне был старейшим из всех храмов этой богини, и что вслед за ним уже был основан храм на Кипре. Храм на острове Китера также основали финикияне. Религиозная проституция проникла и к израильтянам, но встретила здесь с самого начала величайшее противодействие. Ф. фон Зонтгейм справедливо называет всю историю израильского народа, со времени поселения его в Ханаане и до времени изгнания, когда сильно сказалось на нем вавилонское влияние, «непрерывной борьбой веры в противоположного Бога, противоречащей всему направлению той части света, с непреодолимым очарованием первобытной религии и с ее служением чувственности».

Библейский закон строжайшим образом запрещал всякого рода мужскую и женскую проституцию, в особенности же религиозную. Во «Второзаконии», 23, 18–19, сказано: «Не должно быть блудницы из дочерей Израилевых, и не должно быть блудника из сынов Израилевых, Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа, Бога твоего, ни по какому обету; потому что то и другое есть мерзость пред Господом, Богом твоим». Вот почему царь Иосия приказал первосвященнику Хелкии и другим священникам «вынести из храма Господня все вещи, сделанные для Ваала и для дубрав и для всего воинства небесного»… «И разрушил дома блудилищные, которые при храмеГосподнем, гдеженщины ткали шатры для священного дерева» (II Кн. Царей, 23, 4, 7). И то, и другое он сделал, «чтобы исполнить слова закона, написанные в книге, которую нашел Хелкия, священник, в доме Господнем» (1 Кн. Царей, 23, 24). Иными словами, чтобы поддержать опирающееся на патриархат чистое монотеистическое учение, в противоположность первобытной религии, основанной на матриархате и вместе с ним освящающей необузданные половые отношения, сопровождавшие служение финикийской богине Ашера (Астарте) или Ваалу, которое хотел искоренить царь Иосия. Страстные слова пророка Осии (4, 13, 14) против девушек, которые «любодействуют», «отделяются вместе с блудницами и со жрицами разврата приносят жертвы», – слова эти доказывают, что религиозная проституция была распространена и среди израильтян. Что она существовала у них в первобытные времена; еще до Моисея, доказывают некоторые места из библии. Так, в древние времена блудница, совершенно как в Вавилоне, сидит у дороги, по которой шли караваны, «у источника» (Кн. Бытия, 38, 14), – потому ли, что здесь, где отдыхали чужеземцы, она всего скорее могла рассчитывать на клиентов, или же дело шло, быть может, о каком-нибудь «священном источник е», у которого она отправляла свои обязанности в качестве хиеродулы, на службе у божества. Название места, Валааф-Беер (кн. Иисуса, 19, 8), означающее «богиня источника», относится еще, вероятно, к этому языческому времени. С этим культом, быть может, связан также приказ царя Давида помазать Соломона «у источника» священным елеем (Josephus, Antiquitates judaicae VII, гл. 14, 5). В книге Бытия, гл. 6, ст. 2 и 4, в представлении о половых сношениях между сынами Божьими и дочерьми человеческими также скрывается идея, лежащая в основе религиозной проституции.

В более позднее время религиозная проституция выполнялась, главным образом, иностранками. Что еврейские девушки, однако, также принимали в ней участие, доказывает поступок царя Иосии. В библии проститутка обозначается именем «нохрия», т. е. чужая, иностранка. Другие имена, которые она носила: «зона», т. е. пристающая, или «нафкат бара», т. е. расхаживающая по улицам (по халдейскому переводу библии). Учреждение «суккот-бенот», «хижин для девушек» (II кн. Царей, 17, 30), которые Липперт сравнивает с «casas das tintas» западной Африки, решительно приписывается «мужчинам из Вавилона». По Розенбауму, учрежденные в округе иерусалимского храма «хижины для девушек» представляли кельи с изображениями Астарты, в которых еврейские девушки отдавались в честь богини. Это были, следовательно, своего рода освященные бордели. Израильтян старались также соблазнить религиозной проституцией «дочери Моава», как это указывает гл. 25 в книге «Числа»: Моавитянки «приглашали народ к жертвам богов своих, и ел народ жертвы их, и кланялся богам их. И прилепился Израиль к Ваал-Фегору». Еще точнее это описано в сказании талмуда: в Мидии построили лавки, в которых продавались разные печенья. У дверей стояла старая женщина, которая требовала за товар настоящую цену. Внутри же стояла девушка, предлагавшая его дешевле. Если мужчина входил к ней, она подносила ему стакан Амоньевского вина, вызывающего похоть. Когда он выпивал и требовал, чтобы она отдалась ему, она вынимала из-за корешка изображение идола и ставила предварительно условие, чтобы он поклонялся идолу. «Чужие» женщины склонили также царя Соломона, чтобы он ввел храмовую проституцию в честь Астарты, Молоха и Мильхома (кн. Царей I, гл. II, 4 и далее). То же сделал Ахав в честь Астарты и Ваала, под влиянием финикийской принцессы Иезавель (I, кн. Царей, 16, 31). Наглядное, картинное описание религиозной проституции и связанных с ней народных празднеств дает Иезекиель в главе 23, Осия 4, 11–18, I Иеремия 3, 1–2, II Маккавеи 6, 4. Во всех этих произведениях мы находим детали, указывающие на связь проституции со служением идолам.

Как и у евреев, религиозная проституция была также введена в Месопотамии. Отец церкви, Эфраим Сирус (350 лет Р. X.), дает по этому поводу следующие указания, из которых видно, что обычай этот, несомненно, вытекал из первобытной религии.

«Венера ввела в соблазн своих почитателей Израильтян. Она пришла и в нашу страну, и теперь ее почитают главным образом сыны Агари.

Кто (кроме Халдеев) ввел чествование той безумной богини, на празднествах которой женщины предаются разврату?» – Здесь ясно указано на основное положение полового смешения, как на ядро религиозной проституции.

К странам, находившимся под влиянием ассирийской культуры, принадлежала и Лидия, в которой мы точно также находим религиозную проституцию, причем женщины, по Атенею (кн. XII, стр. 515 и след.), публично проституировались в «священном месте», в так называемом «Hagneon». То же самое совершалось в находившемся в связи с Лидией храмом Венеры в Абидосе, посвященном «Aphrodite Porne», Венере блудниц (Athen., т. XIII, стр. 572).

Далее, как мы видели выше, уже Геродот (I, 199) указывал на родство религиозной проституции на Кипре и в Вавилоне, что вполне подтверждается указаниями позднейших авторов, как Арнобий, Фирмикус, Матерн, Клеменс Александрийский, Юстин и Атеней. Основателем служения Милитте на Кипре и ее развратных мистерий называют Цинираса. Ему приписывают учреждение храма в Пафосе и в Аматусе. Поводом для культа религиозной проституции послужила для короля любовь его к одной проститутке, которую король будто бы боготворил. В слове Метарме – дочери Пигмалиона, с которой Цинирас произвел на свет развратного Адониса, известного на Кипре под именем – даже прямо указано обозначение «священная блудница». Интересно указание в «Adelphi» (Братья) Теренция (действие II, сцена IV), что на Кипре для рекрутирования религиозной проституции велась оживленная торговля девушками. С другой стороны, дочь финикийского короля, Элисса или Дидона, основательница Карфагена, как говорят, увезла 80 проституток с острова Кипр (Юстин, 18,5), где они занимались религиозной проституцией в святилище Sicca Venerea (Валерий Максим, II, 6, 16). По Августину, религиозная проституция была здесь очевидной предшественницей брака и искуплением от старой половой необузданности.

Религиозная проституция распространена была и в остальных пунийских колониях. Так, в Афаке, на берегу реки Адониса сидели на земле девушки, изображавшие печальную Афродиту, в ожидании прихода воплощающего Адониса мужчины, которому они отдавали свою девственность за подарок богине Венере– Баалтис. Поблизости находилась роща, в которой и совершался всякого рода разврат в честь богини (Эфсебий, Vita Constantini 3, 55). Религиозная проституция в честь Венеры-Баалтис господствовала также в Библосе. Лукиан дает в 6-ой главе своего сочинения о сирийской богине следующее наглядное описание:

«Но и в Библосе также я видел большое святилище Венеры, в котором они празднуют мистерии Адониса. Я сам видел эти мистерии. Они говорят, что история Адониса с диким кабаном разыгралась на их территории, а потому они, в память этого несчастья, ежегодно устраивают мистерии, причем вопят, бьют друг друга кулаками и распространяют по всей стране большую печаль. А когда они перестают вопить и плакать, они приносят сначала жертвы Адонису, как мертвецу, а на следующий день говорят, что он снова ожил, и воссылают его на небо. Они также стригут себе волосы, как египтяне, когда умирает Апис. Те же из женщин, которые не хотят остричь своих волос, подвергаются следующему наказанию. Он и должны в течение целого дня публично продавать свою красоту. Но рынок этот открыт только для иностранцев, а выручка представляет жертву Венер е.

И здесь опять поражает тождественность с вавилонским обычаем, продолжительное существование которого может быть доказано, так как обычай отдавать девушек иноземцам господствовал до императора Константина (Сократ, Historia ecclesiastica I, гл. 18).

Однократная религиозная проституция, существование которой засвидетельствовано также в Самосе и Локри в Нижней Италии, составляет переходную ступень к постоянной религиозной проституции на более ил и менее продолжительное время, либо же на всю жизнь. Первое мы видим в Армении – где девушки более или менее долгое время перед выходом замуж служат богине Анаитис и предаются в ее святилище проституции (Страбон 532) – и в Египт е. Вфивах, например, самая красивая и самая знатная девушка, в качестве заместительницы остальных девушек, должна была заниматься проституцией в храме Аммона до тех пор, пока у нее не наступали признаки возмужалости, после чего ее отдавали замуж (Страбон, 816).

Храмовую проституцию на всю жизнь, засвидетельствованную уже в Вавилоне и Финикии, мы встречаем, главным образом, в Персии, Греции и Индии. Она способствует переходу к светской проституции, как такому явлению, с которым остальные девушки не имеют ничего общего, между тем как в однократной проституции принимали участие вседевушки данного народа. Отныне храмовые девушки одни только приносят в жертву целомудрие за всех остальных женщин. Поэтому божество к ним особенно милостиво. Это видно из того, что оно принимает во внимание заступничество хиеродул в случае грозящей опасности. Храмовые проститутки представляют особое сословие, которое с переходом храмовой проституции в бордельную также становится светским и теряет свое прежнее значение и уважение.

В Персии храмовые девушки, или хиеродулы, должны были всю жизнь служить богине Анаитис, известной здесь под именем Anahita.

Величайшее значение имеет характер религиозной проституции в древней Греции, так как из нее, очевидно, развилась та организация светской проституции, которая послужила прототипом современной проституции европейского культурного мира и которую мы детально рассмотрим в следующей главе.

Достойно внимания, что греческие храмовые бордели находились, главным образом, в местах, где происходило большое передвижение иностранцев, следовательно, большей частью в гаванях, что доказывает их связь с первобытным промискуитетом, с необузданным половым смешением, без всяких индивидуальных отношений. И в Элладе также религиозная проституция главным образом была связана с женским божеством, с Aphrodita Pandemos, или Aphrodita Urania. Главный храм ее находится в богатом портовом городе, Коринфе. Расположенный на перешейке, он, как говорит Страбон (VIII, 6, 20), обращен был одновременно к Азии и Италии, и в нем всегда имелся огромный наплыв иностранцев. «Храм Афродиты, – говорит Страбон, – был так богат, что имел больше 1000 состоящих на службехрама проституток». которые посвящали богине как мужчин, так и женщин, и ради которых именно многие жили и обогащали город; дело в том, что судовладельцев легко заставляли раскошеливаться, так что даже возникла поговорка:

«Не всякому мужчине путь в Коринф свободен». [215]

Эти храмовые проститутки, «священные женщины» (Геродот II, 56), или хиеродулы (Страбон), составляли «союз сестер антивесталок», которые продавали себя чужим мужчинам, а вознаграждение за свою услужливость делили с жрецами. Таким образом, они из развратниц превратились в защитниц и крепостных Венеры Pandemos, в рабынь святилища. Знаменита застольная песня (сколии) поэта Пиндара про этих коринфских хиеродул. Ее пели во время жертвы, которую дал обет принести Ксенофонт после победы на олимпийских играх, и которую он принес вместе с посвященными хиеродулами Афродите в Коринфе. Поэт с самого начала, сразу же обращает свою речь к участвующим в жертвоприношении хиеродулам:

Из дошедшего до нас начала этой знаменитой застольной песни Пиндара мы видим, что девушки, служившие при коринфском храме, обязаны были приносить жертвы и молитвы Афродите и проституироваться в отдельных помещениях в самом храме, или поблизости от него, т. е. в храмовых борделях.

Что происходило в Коринфе во время больших празднеств, мы узнаем из другого описания Страбона, которое относится, правда, к храму Венеры в Комане, в Понтийской провинции, но Страбон говорит о сходстве этих празднеств с коринфскими: «На большие празднества, на которых богиня находится во главе торжественных шествий, со всех сторон из городов и деревень стекаются верующие, как мужчины, так и женщины, чтобы принять участие в празднике. Нет также недостатка в пилигримах, которые дали обет паломничества и принесения жертвы богине. Жители расслаблены здесь от неги и наслаждений и всю свою землю употребляют для виноделия. Все кишит женщинами, которые зарабатывают деньги своим телом, причем большинство из них принадлежит святилищу. Коману можно было бы назвать малым Коринфом, потому что и в Коринфе существовало множество проституток, посвященных Венере. Все было переполнено иностранцами, которые думали только о празднествах и чувственных наслаждениях.

Финикийского происхождения была также храмовая проституция на горе, Эрикс в Сицилии. Страбон говорит об этом: «Заселена еще также высокая крутизна Эрикса, на которой находится весьма почитаемый храм Венеры, в прежние времена наполненный хиеродулами, подаренными храму сицилийскими и чужестранными поклонниками богини». Об этом старинном институте гетер говорит также Тацит (Annales IV, 43).

Далее мы назовем еще следующие учреждения: религиозную проституцию в честь Афродиты в дорийском береговом городе Сикионе; учрежденный Салоном и поддерживаемый проститутками в Афинах храм Aphroditae Pandemos или Hetaira; храм Афродиты Блудниц (А. Porne) в Абидосе и такое же святилище, учрежденное афинскими проститутками на Самосе; священные гетеры на Саламине и в Эфесе; празднества проституток в честь Венеры в Коринфе и Афинах. По Рамзаю (Cities of Phrigia I, 94. 115), в Траллесе в Фригии проституция, в которой принимали участие даже знатные женщины, существовала еще два столетия после Р. X. (Цит. по Havelock Ellis, Sex in relation to society, Philadelphia 1910, стр. 234).

Следы религиозной проституции можно доказать и у римлян. Так, 22-го апреля проститутки приносили Venus Егусипа, «богине болота» (названной так по имени той же богини на горе Эрикс) жертву, причем курили ей фимиам и возлагали на алтарь крессу, мирты и венки из роз. На этом «празднике блудниц» («festum meretricum») они просили милости богини и хорошего заработка. По этому поводу в «Fasti» Овидия (кн. IV ст. 65 и след.) сказано:

Любопытно, что Де-Бросс производит имя «Venus» от семитического слова «Вепоt», что означает дочери, девушки, которое в словах «Suc-cot-Benot», «хижины для девушек» израильтян встречается, как мы видели, в аналогичной связи с религиозной проституцией.

Римской богиней проституции первоначально была также, вероятно, Флора, богиня цветов, праздник которой, «Flortalia», продолжался от 28 апреля до 1 мая. Существовала легенда, будто Флора была проституткой и все свое состояние завещала народу, за что ей и посвящен был этот праздник (Лактаниий, 1, 20, 6). Во всяком случае, на роскошном празднестве Флоры проститутки играли очень значительную роль. Между прочим, они должны были перед всем народом раздеться и плясать на сцене сладострастные танцы.

К чудовищному половому смешению и проституции (stupra promiscua) вели тайные празднества, вакханалии, в честь Вакха (Диониса) и матери богов Кибелы. По словам Ливия (кн. 39, гл. 15), они впервые были введены в Риме, по образцу азиатских, беспутными, предававшимися проституции женщинами, которых побудил к тому один грек. Еще Мессалина праздновала с развратными женщинами такие вакханалии в своем доме (Тацит, Annal. XI, 31).

Истинным божеством религиозной проституции был у римлян в особенности Приап, который считался плодом любви Венеры (Афродиты) и Вакха (Диониса). (Тибулл, 1, 4, 7). Как известно, его ставили в садах, как хранителя плодородия, с колоссальным символическим фаллосом. По приапическим стихотворениям, «Carmina Priapeia», можно познакомиться с его функциями и с характером его культа. Здесь частью очень ясно выражена связь между религиозной проституцией и принципом полового промискуитета. Так, в стихотворении 34 сказано:

Указанные стихотворения упоминают и о других жертвенных дарах, приносимых Приапу, напр. о цимбалах и кастаньетах, которые принесла одна проститутка, чтобы получить большую клиентуру (Carmen priap., 27), о венках (Priap. 40). По ночам проституток часто посещали статуи Приапа (Priap., 32).

Большое распространение приобрела религиозная проституция в Лидии, где происхождение ее можно проследить до времен Веды и где она проявилась – несомненно, в теснейшей связи с широко распространенным культом фаллоса, Лингам и Иони – в самых удивительных формах. Здесь ясно сказывается, что для примитивной культуры, находящейся под влиянием первобытного религиозного поклонения природе, половая жизнь представляет нечто совершенно естественное, само собой попятное, и – как производительная сила природы – нечто свешенное, а потому она входит, как составная часть, в религию и проявляется в религиозных церемониях.

Уже в церемонии принесения жертвы, согласно ведам, половое сношение является религиозным актом, который совершается во время жертвоприношения сомы, в закрытом месте. Вавилонский обычай отдаваться в храме, или устройство «хижины невесты» в храме, Гроссе нашел также в долинах Ганга, а по другим авторам он господствовал и в Пондишери и Гоа. По Круке, во время чествования весной известных богов, плотские сношения без различия между всеми считались необходимой принадлежностью богослужения. С XVI столетия секта Gaitanya, например, празднует дикие религиозно-половые оргии. Основатель их выдавал себя за воплощение бога Кришну. Введенное им богослужение, во время которого все участники были равны и все касты отменялись, состояло главным образом в долгих литаниях и гимнах, изобилующих разнузданной эротикой, чтобы по возможности почувствовать «божественную любовь». Между отдачей себя «пастухам» (Кришне) и «учителю» («гуру») не было никакого различия. В результате получалось дикое половое смешение, которое является несомненным продолжением и усилением религиозной страсти, «бакти», так как оно наступало, как естественное, земное освобождение от экстатического напряжения, направленного на неземное, метафизическое.

Еще худшие вещи делали приверженцы секты «sakta», получившие свое название от слова «sakti»=сила, т. е. чувственного откровения бога Сивы. На олицетворение этой силы смотрели, как на женскую половину божества, которая в свою очередь расщеплялась на несколько женских существ. Sakta отдавались исключительно служению этим Женским эманациям Сивы, причем они особенно охотно оперируют с именем жены Сивы, «Дурга», и тайно присутствуют при оргиастических празднествах, во время которых кастовые различия объявляются уничтоженными».

У секты «Vamis», или «Vamacharis», во время богослужения в качестве «сакти», функционирует совершенно голая женщина. После торжественной церемонии ее посвящения присутствующие мужчины вступают с ней в половую оргию. (См. Штом, Das Geschlechtleben in der Volkerpsychologie, Лейпциг, 1908, стр. 688–690).

Половому смешению во всех случаях предшествует богослужение. У kauchiluas, другой секты «sakta», участвующие в богослужении девушки и женщины бросают в ящик, сохраняющийся у жреца, свои «Julie», т. е. шнуровки. По окончании религиозного празднества, каждый из молящихся мужчин вынимает одну из них, и владелица ее должна предаться с ним безудержному половому разврату, даже если она его родная сестра. Аналогичные явления сообщает Ламересс о последователях «левой руки», одной из сект «bhakta», богослужение которой тоже кончается половым смешением между присутствующими.

При такой тесной связи промискуитета с богослужением неудивительно, что в Индии процветает также храмовая проституция. И здесь также можно различать однократную и постоянную религиозную проституцию. Упомянутое выше устройство «хижины невесты» в храме является, по-видимому, пережитком первого вида проституции. Другой пример такого рода представляет обычай, по которому девушки племени санталов должны раз в жизни отдаться иностранцу в храме «telkupi-ghat». Аналогичные обычаи господствовали когда-то в храме «Jagannatha» и др. В 1585 г. португалец Фернан Мендец сообщает о расположенном в центральном Индокитае государстве племени Каламинам, что, согласно обету, знатные девушки, проституировались здесь в храме идола Урпанесендо. Это считалось до известной степени благочестивым приготовлением девушки к браку, без которого ни один уважаемый в стране мужчина не женился бы на ней. Таким образом, и здесь также первобытный промискуитет является предшественником брака и акт религиозной проституции служит выкупом, искуплением.

Наиболее известны, однако, представительницы постоянной храмовой проституции в Индии. Это так называемые баядеры или девадази, по их побочной профессии называемые также «nautch» или «nautsches» (танцовщицы). Различают два класса баядер: находящихся на службе большим богам, главным образом Вишну и Сиву, и состоящих при небольших храмах. Первая группа имеет право оставить храм только с разрешения верховного жреца, который посвящает проституток при их поступлении. Они имеют, однако, право выбрать себе возлюбленного из высших двух классов общества. Баядеры второй группы, напротив, совершенно свободны. Они живут в городах и селах и принимают участие в празднествах в качестве танцовщиц, за плату. Обе категории баядер считаются повенчанными с божеством. Они неоднократно являются любовницами жрецов и в тоже время проститутками для чужих. Деньги, зарабатываемые ими последним путем, принадлежат божеству, а о содержании баядер должны заботиться жрецы Брамы. Сообщения о религиозной проституции в Индии сделали Шорт и Варнек. Согласно этим сообщениям, храмам могут быть посвящены индийские девушки всех каст. Они не выходят замуж, но имеют право проституироваться с мужчинами равного или высшего сословия. Существуют две категории проституток: thassee или состоящие при пагоде танцовщицы, и vashee, или проститутки. Последние живут в борделях больших городов или же по близости от кабаков или небольших храмов. Первые считаются повенчанными с божеством храма и происходят нередко из самых знатных каст, если отец их, в силу данного им обета посвящает их храму. Они ежедневно обучаются два часа танцам и два часа пению. От значения храма, к которому они принадлежат, зависит размер назначаемого им жалованья. Обучение их начинается с 5 лет, а в 7–8 лет заканчивается, и тогда они до 14–15 лет танцуют по 6 раз ежедневно. Когда они выступают, они носят богатые украшения из золота и драгоценных камней. Они образуют особую касту, имеющую свои определенные законы, пользуются большим уважением и на собраниях сидят рядом с самыми знатными мужчинами. По достижении половой зрелости, такая девушка лишается невинности брамином или же каким-нибудь добивающимся этой чести чужим, который должен внести за это соответственную сумму. С этого момента она занимается постоянной проституцией с чужими. Дело в том, что храмовая девушка в силу своей профессии должна проституироваться со всяким мужчиной любой касты, и это считается большой честью, так что даже знатные семьи посвящают своих дочерей служению храма. Храмовых проституток нередко приглашают на свадьбы, посвящения и всякие другие празднества, где они играют выдающуюся роль. В одном только мадрасском президентстве имеется около 12000 таких храмовых проституток. Почетное положение их объясняется и тем обстоятельством, что они в большинстве случаев очень образованы и обладают большим искусством держать себя в обществе. Известную роль играет здесь, впрочем, и алкогольное опьянение, так как возбужденно-веселые женщины считаются, по индийским понятиям, идеалом женского совершенства. Проституция нередко совершается в вестибюлесамого храма, а иногда также вне его. Доход с нее приобщается к фонду храма. Плата бывает очень высока – 50, 100 и даже 200 рупий за одну ночь. Низам Гайдарабады предложил за три ночи 10000 рупий, что составляет 1000 ф. ст. К городам, славящимся своими баядерами, относятся Сурат и Лукнов. У священных вод, где купаются верующие, баядеры сидят в большом количестве; «в кошенилево-красных платьях, с душистыми венками в руках, окруженные благовонием и, разумеется, по-восточному разукрашенные сирены эти тянутся по улицам, расточая любовные взгляды и слова». Рекрутирование их совершается большей частью добровольно. По Турстону, среди kaikolau (каста музыкантов в Коимбаторе) в каждой семье одна девушка должна обучаться музыке и танцам и быть готовой к служению в храме. Девушки эти имеют содержащих их любовников и сводниц, которые привлекают к ним, главным образом, богатых людей. Неоднократно религиозная проституция рекрутируется также путем похищения и покупки девушек. Старые женщины ловят их и продают в далекие от их родины храмы.

Под именем «ronggeng» и «taledek» храмовые девушки существуют на Зондских островах, в частности на Яве. Они занимаются своей профессией по религиозным причинам и принадлежат, вероятно, к последовательницам жриц Сивы, с служением которому связан вообще существующий в Индии культ фаллоса (лингам) и распутство жриц.

Замечательно, что на Цейлон е, где взяло верх строгое учение Будды, храмовая проституция никогда не имела доступа. За исключением приморских гаваней, там не могла также достигнуть значительного развития и светская проституция. Во время господства династии Kandy проституткам отрезывали уши и волосы, раздевали их донага и подвергали публичному наказанию плетьми. Так же строго запрещено участие индийской храмовой проституции у парсов, исповедующих строгое патриархальное учение Зороастра.

В Пегу, напротив, проститутки живут прямо в монастырях, где каждый может себе выбрать за свои деньги, что пожелает. В эти монастыри должны переселяться и отдавать себя здесь в общее пользование все те женщины, которые были обличены в нарушении супружеской верности.

Из сочинений об японской проституции-назову произведения Беккера, Краусса, Тресмен-Тремолъера – видно, что Япония относятся к религиозной проституции очень сурово. Тем не менее, на основании существующих в настоящее время пережитков, можно думать, что в прежние времена храмовая проституция там была очень развита. И действительно, у знаменитого путешественника 17-го века, Кемпфера, я нашел следующее интересное описание религиозной проституции, находившейся тогда в Японии в полном расцвете.

«Среди этих постриженных есть удивительный орден молодых девушек, который носит название «bickuni», или монашек, потому что они находятся под владычеством и защитой монастырей в Камакура и Миако, должны посылать туда, или же в «Isje» близ храма Кумано, ежегодную дань из своего заработка, большей частью живут близ этих монастырей или в окрестностях их, но в отличие от духовных монашек называются «kumano по bickuni». Они чуть ли не самые красивые девушки из всех виденных нами во время нашего путешествия по Японии. Бедные молодые женщины, если только у них приятный, привлекательный вид, без особого труда получают разрешение заниматься нищенством, потому что, благодаря своей привлекательной внешности, именно они-то умеют всего лучше заставить путешественников давать милостыню. Нищенствующие «Iammabose» посвящают этой профессии своих дочерей и берут себе также «бикуни» в жены. Некоторые из них воспитаны в борделях. Отслуживши свое время, они выкупают себя на свободу и проводят остаток своей молодости, занимаясь нищенством. Две или три из них соединяются вместе и отправляются ежедневно за несколько миль от своего дома, выжидая там знатных людей, проезжающих в «канго» или на лошадях. Каждая из них обращается к какому-нибудь одному из проезжих и поет ему крестьянскую песенку. Если она найдет щедрого господина, она развлекает его в течение нескольких часов, сопровождая его в пути. В них не заметно ничего духовного и бедного; они покрывают свою стриженную голову черным шелковым капором, наряжаются в светские, изящно украшенные и опрятные платья, на руках носят перчатки без пальцев, накрашенное обыкновенно лицо защищают от воздуха широким платком и имеют при этом всегда маленький посох, так что изображают собой романтических пастушек. В их речах и жестах нет ничего наглого, униженного, подлого и аффектированного. Они держат себя свободно, но свобода их умеряется стыдливостью. Чтобы, однако, не превознести этих нищенок выше, чем они того заслуживают, я должен сказать, что их стыдливость, – противно нравам страны и обычаям ордена, – не многого стоит: так, щедрым путешественникам они протягивают публично на улице свою грудь, а потому, хотя они и пострижены в духовное звание, я не могу их исключить из числа легкомысленных и развратных женщин».

На первоначальную связь этой проституции с религиозной указывает тот факт, что исчезнувший теперь большей частью культ фаллоса, по Шеделю, сохранился еще в «Иукаку», в кварталах. проституток. Своеобразное, известное еще в 17 веке учреждение особых бордельных кварталов «Ioshiwara» также, быть может, указывает на бывшую некогда связь с каким-нибудь храмом, вокруг которого затем сгруппировались, как в Греции, публичные дома, или из которого они развились. Так, нынешний Ioshiwara в Токио заложен был поблизости от храма Асакуза. Уже в 1605 г. все публичные дома в старом Иедо (Токио) учреждены были против храма Moto-Seigwanju. Нынешний «иошивара», основанный в 1617 г., как уже упомянуто, опирался на Асакуза-ии, храм Асакузы. Именно по божествам, с которыми они связаны, различают кварталы «Moto-Ioshiwara» и «Asakusa-Ioshiwara». Так как синтоизм, главная японская религия, представляет типичную первобытную религию, то связь между проституцией и религиозным культом понятна само собой. Как божество проституции, почитают, по-видимому, прежде всего Inari, лисицу. Это, вероятно, и есть та богиня, которую Замер называет аналогичной коринфской Венере. Он сообщает, что в храме этой японской Афродиты проституируются с верующими более 600 проституток, и что всегда есть желающие, предлагающие молодых девушек для этой службы. Кроме того, как сообщает уже Кемпфер, женщины – члены нищенских орденов обыкновенно также занимаются проституцией. По словам Тресмен-Тремолъера, жрецы и посетители храма Асакуза пользовались славой не очень строгой нравственности. Окрестности его богаты театрами и гостиницами с вежливыми и веселыми прислужницами, желающими пользоваться расположением проезжих. Вот почему «долина счастья» (Joshiwara) отдана под защиту именно этого храма.

Как мы уже упоминали выше, настоящим бордельным божеством является, по-видимому, в Японии Инари, лисица. При входе в квартал Joshiwara ему поставлен храм. Прежде хозяева борделей устраивали здесь многочисленные небольшие алтари. Благочестивые и весьма суеверные служители их ревностно заботились об их сохранении. Среди «ками», т. е. богов первоначальной религии шинто существует два, расположенных к куртизанкам божества: богиня Бентен и бог Инари (или лисица), который бывает то мужского, то женского рода. Бентен не играет такой большой роли, как Инари, который и есть собственно настоящее божество проституток. Тресмен-Тремолъер более детально описывает характер культа обоих. В образе красивой девушки Инани соблазняет мужчин и держит их сердца в магических цепях. Она околдовывает их семьи, не дает их детям вступать в брак, так что они населяют «иошивара», покровительствует проституткам. Вот почему честные женщины предместья называют куртизанок «лисицами».

В Китае, где проституция чрезвычайно распространена, как говорят, никогда не было религиозной проституции. Факт этот, решительно подчеркиваемый Шлегелем, объясняется, по Вильяму, особенностями китайской религии. Китайское идолопоклонство не знает обоготворения чувственности, богов половой любви, как Венера или Лакшми, не знает храмовой проституции, как проституция в честь Милитты или храмовых проституток, как в Индии или Коринфе. Религиозные представления китайцев о мужском и женском начале (Инь и Ян) никогда не приводили к культу, аналогичному индийскому культу Лингам и Иони. Китайская мифология содержит также очень мало любовных похождений богов.

Напротив, буддийские монастыри, в особенности в южном Китае, представляют, по словам Хук и Габет, убежища проституции.

Женщина «бонза», стригущая свои волосы, не ограничивается одним только зданием монастыря, а чаще показывается на улицах. Никто из тех, кто дорожит своей репутацией, не переступает порога этих монастырей.

Другое сообщение, сделанное Ле-Контом, по-видимому, также доказывает факт существования в Китае религиозной проституции, оспариваемый таким знатоком, как Шлегель, – или по крайней мере факт существования половых сношений по религиозным мотивам. При осмотре одного монастыря близ Фучей-фу китайская полиция нашла там несколько женщин, которых монахи завлекли в монастырь и которые на глазах Фо были помилованы.

В средневековой и современной Европесохранились некоторые нравы и обычаи, которые могут быть истолкованы, как остатки религиозной проституции, но большинство которых не местного, а античного происхождения. В первые века христианство, например, восприняло в себя некоторые античные элементы религиозного сексуализма, которые привели к расчленению на секты и частью сохранились и до сих пор. Аскетизм, составляющий ведь только отрицательную форму половой религии, так как он тесно связан с истинной верой в демона, постоянно раздражающего плотскую похоть, благодаря своим преувеличениям необходимо должен был вызвать свою противоположность, половой разврат, который впоследствии оправдывался по религиозным соображениям и у некоторых сект принял прямо характер религиозного промискуитета и проституции. Основатель секты так называемых николаитов, Николай, утверждал, что для достижения вечного спасения нужно запятнать себя всеми пороками. Грешное тело должно быть гораздо приятнее Богу, потому что заслуги Спасителя гораздо больше, если Он и тогда все-таки ведет к спасению. Поэтому николаиты и другие секты как карпократианцы, валезианцы, епифанийцы, в состоянии религиозного экстаза удовлетворяли свою похоть в форме неограниченного промискуитета, часто впотьмах, потушив предварительно свечи. Аналогичное совершалось у адамитов и каинитов. Влияние древнеазиатского культа половой жизни здесь несомненно. Манихеи, безусловно, одобряли проституцию и считали ее священным актом. Много отголосков примитивной религиозной и гостеприимной проституции Дюфур находит также в жизни первых отшельников и монашенок.

Странствующая секта сарабаитов предавалась по праздничным дням величайшему разврату. Еще Карл Великий вынужден был издать закон, карающий их поведение. О связи религиозной проституции христиан с религиозной проституцией античного мира Дюфур высказывается следующим образом:

«Что касается религиозной проституции, то она находилась в прямой связи с дохристианскими формами культа, хотя могло казаться, что религия с такой чистой и целомудренной моралью должна совершенно отменить ее. Приходится, однако, убедиться, что поклонение иконам все еще сохраняет некоторые следы религиозной проституции. Церковь последовала за храмом и изображения рабби Иисуса, Мадонны и святых поставлены на место статуй Вахха, изображений Венеры и Геркулеса или бюстов Приапа. Народ сохранил от старого культа все, что только можно было соединить с новым богослужением. Священники со своей стороны переняли целый ряд церемоний, которым только давали христианское истолкование. Благодаря этому, в новое богослужение проникли всевозможные неуместные процедуры. Среди людей, установивших первые правила христианского богослужения, несомненно, были также испорченные люди, которые радовались такой порче христианского богослужения. Таким образом, мы видим, что во время первых христианских общин существовал целый ряд влияний, действовавших в смысле введения религиозной проституции. Частью она состояла в плясках и музыке, частью – в тех агапах, которые лишь слишком часто напоминали о попойках в честь Бахуса. Даже так называемые таинства подавали к тому повод: во время крестин – как доносил папе Иннокентию I святой Иоанн Златоуст (Хризостом) – женщины были совершенно голые; во время мессы присутствующие целовались в губы; во время процессий закрытые вуалями девушки носили амулеты и идолов, которые были бы на своем месте и при культе Изиды; печенья с фаллическими изображениями, игравшие большую роль на празднествах древних, остались почти без изменения и по форме, и по своему назначению. Одним словом, хотя догма и отвергала религиозную проституцию, но литургия ей всячески способствовала, и понадобилось много труда со стороны отцов церкви и соборов духовенства, чтобы создать здесь перемену.

Хотя христианский культ и ограничивал постепенно религиозную проституцию, тем не менее старые религии обладали еще чрезвычайно большой силой и большим числом последователей. Даже много веков спустя после официального введения христианства старым богам поклонялись, как и раньше, в Iararium. Венера и Приап, речные и лесные боги имели свои алтари и им приносили жертвы вплоть до средних веков. Девушки, желавшие найти мужа или любовника, как и прежде приносили в жертву свое целомудрие какому-нибудь речному или лесному богу, дереву или священному быку. Для них Венера все еще была душой вселенной – Венера, вечный культ, которой продолжает существовать в природе».

Все это остатки примитивной, первобытной религии, которые продолжают жить и должны считаться чуждыми христианству элементами, хотя последнее и старалось наложить на них свою печать.

Представляя, подобно иудейству, чисто духовную, монотеистическую, основанную на патриархате религию, христианство первоначально отреклось от религиозного сексуализма и религиозной проституции, но, в противоположность иудейству, снова ввело их в отрицательной форме, в виде аскетизма, а в развитии христианской мистики оно несомненно опять восприняло в себя и положительные половые элементы. Unio mystica, вера в ведьм, половое общение с дьяволом и пр. – все это продукты религиозного натурализма, встречающегося и в других аналогичных явлениях. Они доказывают глубокую внутреннюю связь между религиозной и половой жизнью, которая должна быть признана неоспоримой, потому что как этническую «элементарную идею» («Elementargedanke») ее можно проследить повсюду.

В самом деле, женские монастыри нередко бывали одновременно и домами для женщин. См. С. J. Weber, Die Moncherei, II, 22.

Если в христианском средневековье публичные дома называются символически «аббатствами», проститутки – «монахинями», а хозяйки борделей – «аббатисами, если в романских и славянских странах проститутки равно окружают себя талисманами и амулетами и умоляют Мадонну дать им счастье в их профессии, – то все это есть не что иное, как отголосок первобытных представлений. «Нет публичного дома, в котором бы не было икон; каждая девушка имеет в своей комнате изображение своего ангела хранителя, которому она с жаром молится перед совершением акта, чтобы он не имел дурных последствий. В течение времени, которое после молитвы посвящается сладострастию, изображение святого поворачивается лицом к стене или же завешивается простыней. После ухода гостя святой освобождается от простыни и девушка не только благодарит его словами, но и подносит ему подарок деньгами или же ставит ему новую свечку. Как известно, половой промискуитет, лежащий в основе религиозной проституции, прорывается также и у некоторых протестантских сект, например, у перекрещенцев в Мюнстере, в «филадельфийской» общине Евы фон Бутлер, в секте Элиас Эллера и его «матери Сиона» в Эльберфельде и Ронсдорфе, у «пробужденных», у пустосвятов в Кенигсберге в некоторых английских и североамериканских сектах.

Между тем как в романских и католических странах в этих пережитках религиозного сексуализма нужно иметь в виду античные влияния, в германских странах в этой области оставил, быть может, следы первобытный германский культ природы. Несомненно, во всяком случае, что отголоски идеи религиозной проституции существуют и в германской мифологии.

Venus vulgivaga германцев была богиня Freyja, брат которой, как бог плодородия, сделался также богом фаллоса и чувственной любви, так что изображение его в Упсале, по словам Адама Брема (III, гл. 26), представлено cum ingenti priapo. Локи ставит в упрек богине Freyja ее чувственные похождения и разврат (Лок. 30, 32). Ее блестящие украшения подарены ей, будто бы четырьмя карликами, с которыми она вступала в половые отношения. По Могку, из всех германских богинь она именно всем существом способна играть роль Венеры в христианское время.

В теснейшей связи с богиней Freyja, называемой также «Gefn», находится богиня Gefjon, тождественная, быть может, с той богиней, которую Тацит называет Nerthus. Локи и ее также упрекает в разврате с одним светлокудрым юношей, который подарил ей за это роскошные украшения (Лок. 20). Согласно Heimskringla, богиня Gefjon явилась однажды под видом странницы к шведскому королю Гилъфи и получила от него столько земли, сколько она смогла обработать в течение одного дня и одной ночи при помощи 4-х быков.

В старинной датской балладе, переведенной Карлом Лахманом на немецкий язык, говорится о любовной связи морского бога с женщиной:

Святилища древнегерманской богини Freyja существовали в северной Германии вплоть до Карла Великого. В Магдебурге он разрушил «simulacrum Myrrhae Veneris», стоявшее в голом виде среди молодых девушек.

Из приведенного обзора видно, что религиозная проституция, в полном своем развитии или в форме предпосылок и предварительных ступеней ее, представляет явление, распространенное по всему земному шару. Вместе с тем он доказывает справедливость впервые высказанного Бахофеном мнения, что на религиозную проституцию нужно смотреть, как на пережиток примитивной половой свободы и необVзданнности: прикрытие же ее религиозным символом является «искуплением» или «покаянием» при переходе к урегулированным половым отношениям, т. е. к браку. По словам Havelock Ellis, религия, как «великая носительница социальных традиций», удержала примитивную свободу, уже исчезнувшую в светской жизни. На мой взгляд, однако, она могла это сделать только потому, что ей присуще – как мы уже подробнее говорили об этом выше – внутреннее сродство с неограниченными, лишенными индивидуального элемента половыми отношениями, т. е. с той именно формой, в которую половые отношения первоначально выливаются предпочтительно перед формой ограниченной, индивидуальной. В этом именно главный момент, определяющий происхождение религиозной проституции из первобытного промискуитета, а вовсе не в отношении к культу плодородия и к мистериям земледелия, как это высказал недавно Томас Ахелис. Но как момент второстепенный, оно, конечно, играет известную роль, в особенности в культе Приапа и Диониса, в культе же богинь половой любви (Милитты, Афродиты и т. д.) отходит на задний план. Впрочем, Ахелис и сам признает, что такие половые отношения, во всяком случае, «представляют возврат к прежним условиям, существовавшим до введения брака, когда более или менее неурегулированные половые отношения составляли нормальное явление социальной жизни».

Но в то время, как указанная связь является достоверной для гетеросексуальной религиозной проституции, происхождение обнаруживающейся уже очень рано гомосексуальной религиозной проституции остается темным. Об этом удивительном обычае, который, аналогично гетеросексуальной проституции, отличается примитивными признаками, можно высказывать только предположения; но он, разумеется, не имеет никакого отношения к какой бы то ни было форме промискуитета. Его нужно объяснять совсем иначе. «Загадка гомосексуализма» – как я назвал соответственную главу в моей книге «Половая жизнь нашего времени» – загадка эта, которая, несмотря на все условия современной науки, не нашла себе удовлетворительного разрешения, первобытному уму должна была казаться еще непонятнее, чем нам. Человек с врожденным влечением к своему полу должен был казаться чем-то странным, удивительной игрой природы, которая так легко принимается первобытными людьми за божественное чудо и так легко вызывает у них поклонение. Далеко не скудный фактический материал по этнологии, которым мы располагаем по этому вопросу, подтверждает такой взгляд и показывает, какой репутацией «святости» пользовались неоднократно гомосексуальные субъекты у первобытных народов: они часто играли большую роль во время религиозного культа и празднеств, а у некоторых народов, например, на острове Таити, существовали даже особые божества «противоестественного влечения». Отсюда могла впоследствии развиться гомосексуальная проституция специфически-религиозного характера, причем развитию ее безусловно благоприятствовало повсеместное учреждение раздельных домов дм обоих полов, и прежде всего – дома для мужчин, в которых скоплялось много лиц одного и того же пола. Подобно нынешним кадетским корпусам, всякого рода интернатам, магометанским гаремам, дома эти, несомненно, способствовали не только развитию, но и распространению гомосексуализма, который первоначально, конечно, ограничивался немногими лицами с врожденной к нему склонностью. Дальнейшее распространение его имело место под влиянием описанных выше религиозных представлений, пока он, наконец, не привел у многих народов к народному обычаю «любви к мальчикам и мужчинам», как это нам известно относительно античной Эллады и современного магометанского Востока.

В нижеследующем обзоре мы приводим доказательства правильности указанной нами преемственной связи, в особенности – широко распространенной связи между гомосексуальной проституцией и религиозными культами и представлениями. И здесь также дело идет об одной из этнических «элементарных идей», и гениальный творец этого знаменитого современного принципа народоведения и науки о человеке Адольф Бастиан, в своем большом сочинении «Der Mensch in der Geschichte» действительно всюду рассматривает гомосексуальную проституцию в указанном выше смысле, наряду с проституцией гетеросексуальной. И он также придерживается того мнения, что жрецы, Как религиозные представители бисексуального начала природы, ввели также и гомосексуальный культ. «Мужчины, – говорит он, – молились активным, женщины втайне, в уединении – женским силам, а жрецы, которые должны были удовлетворять требованиям обеих сторон, научились от луны превращениям пола и служили богам в мужском, а богиням в женском одеянии или представляли также бородатую Венеру или Геркулеса за прялкой». Таких переодетых женщинами жрецов, которые очень часто служили гомосексуальной проституции, мы еще увидим у самых различных народов. Это так называемые вавилонские «kadishtu» и израильские «kdeschim» (посвященные богу) старого завета.

В Таити, как мы уже упоминали, педерастия и связанная с ней гомосексуальная проституция «Mahhu» находится под защитой особого божества.

В Новой Каледонии, где дома мужчин строго отделены от домов женщин и где оба пола проводят отдельно ночь, мужчины находятся между собой в братских отношениях по оружию, тесно связанных, однако, а может быть и всецело опирающихся на педерастию. Гомосексуальных мужчин в женском платье Вильсон нашел в конце 18-го столетия на островах, расположенных между Маркизскими островами и Таити. Весьма любопытно замечание Реми из 60-х годов 19-го столетия, что на 10000 родов в Гаваи встречается один «гермафродит», который в половом отношении разделяет скорее вкусы женщин, чем мужчин. Это одно из немногих указаний, из которых мы узнаем, что по отношению ко всему населению везде существует лишь незначительный процент прирожденных гомосексуалистов; но этого незначительного числа гомосексуалистов, в связи с гораздо более распространенным бисексуализмом и так называемым индифферентным периодом полового чувства, достаточно, чтобы всюду вызвать гораздо большее распространение гомосексуализма, чем это соответствовало бы первоначальному числу прирожденных гомосексуалистов. Где любовь к мальчикам превратилась в народный обычай и в интегрирующую составную часть общественной жизни – как в древней Греции – там число первичных гомосексуалистов естественно исчезает в большой массе гомосексуалистов в силу привычки и обычая, т. е. гомосексуалистов вторичных (псевдогомосексуалистов).

Наибольшего распространения гомосексуализм и гомосексуальная проституция достигли в преколумбийской Америке. По Ратцелю мужчины, носившие женскую одежду, существовали чуть ли не в каждом племени северной Америки. В северо-западной Америке они стоят близко к жрецам, из которых у многих племен не только женщины, но и мужчины должны были носить женскую одежду. У племени Саук, по словам Маркетта, мужчина, которому приснилось злое божество, луна, надевал женское платье, служил женщиной и отдавался мужчинам. Гомосексуализм нередко считался религиозным обычаем, а гомосексуалисты – избранными людьми. В своей, упомянутой нами выше, работе, Карш собрал тому различные примеры. Так, у. ирокезов обычай эффеминации отдельных мужчин связан был с религиозными представлениями. Индейское племя Дакоты верит, что на солнце живет мужское, а на луне женское божество, которое особенно охотно становится на пути мужским стремлениям. Кому оно явится во сне, тот должен смотреть на это, как на требование сделаться педерастом и сейчас же надеть женское платье. Такое же последствие имеют аналогичные сны у племен Osage и Otoe.

Отношение к религиозным оргиям педерастия явно обнаруживает у индейцев Пуэблы, где имеет место искусственное воспитание так называемых «mujerados». Посредством постоянной верховой езды и продолжительной мастурбации некоторые избранные с этой целью мужские индивидуумы совершенно эффеминируются, превращаются в «женщину» (по-испански, «mujer», отсюда «mujerados»), а затем во время религиозных празднеств, имеющих место каждую весну, ими пользуются все желающие для пассивной педерастии.

По словам Торквемада, жители Верапаца в Старой Гвинее следующим образом объясняют религиозное происхождение педерастии:

«Некоторые жители тех местностей были известны, как педерасты, а потому издан был закон, запрещавший педерастию. Ибо, если даже и правда, что они предавались этому скотскому пороку не всегда, то порок этот, подобно другим, все же в конце концов проник к ним, и случилось это вот как: явился дьявол в образе молодого человека (mancebo), по имени «Хин»; на различных языках он носил, впрочем, различные названия. Он-то и соблазнил их, занимаясь в их присутствии педерастией с другим дьяволом. Вот почему многие из них не считали педерастию грехом: ею занимался ведь бог, он ведь уговорил их предаваться ей». Бог Хин ввел педерастию и религиозно освятил ее и в Юкатане. Почитатели его из мужчин носили женскую одежду.

У аракуанов волшебников-мужчин заставляют отказаться от своего пола, надеть женское платье и не вступать в брак.

На Алеутских островах волшебники также были гомосексуалистами. Их называли «Achnutschik» и они пользовались большим почетом.

Эффеминированные педерасты на Мадагаскаре, так называемые «Т sеcats», заявляли, что своим образом жизни они служат богу.

У сакалавов «sekatra» пользовались божескими почестями.

В Занзибаре профессиональные мальчики-педерасты вызывают к себе презрение, между тем как в людях, извращенных от природы, видят проявление «amri уа muungu» (воли Божьей).

Что касается гомосексуальной религиозной проституции древнего мира, то прежде всего библия дает нам самые надежные и самые интересные доказательства, как самого факта ее существования, так и большого значения ее в местах, где господствовала ассирийская культура. Здесь опять-таки бросается в глаза противоположность между чисто духовной монотеистической религией израильтян и первобытными религиями народов передней Азии. Гомосексуальная проституция вытекает только из этих последних и совершенно несоединима с еврейским монотеизмом, который действительно строжайшим образом осуждает ее. По библии (Лев. 18, 3 и сл.), педерастия принадлежит к «делам земли Египетской, в которой вы жили, и к делам земли ханаанской, куда я веду вас, по которым не поступайте и по уставам их не ходите. Мои законы исполняйте, и Мои уставы соблюдайте, поступая по ним: исполняя их, человек будет жив через них». Лев. 18, 21 и 22 гласят: «из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени твоего: Я Господь. И с мужчиной не ложись, как с женщиной: это мерзость». Педерастия здесь, по-видимому, приводится в связь со служением Молоху.

Лиц мужского и женского пола, которые проституируются с религиозными целями на службе Астарте или Молоху, библия называет «qadesoh» (kadesch) или «qedescha» (kadescha), что означает посвященные идолам (Второзаконие, 23, 18). И то, и другое строго запрещено у евреев. Тем не менее гомосексуальная религиозная проституция, тесно связанная со служением языческим идолам, распространялась все больше и больше. О времени царя Иеровоама сказано (кн. Царей 1, 14, 24): «И блудники были также в той земле, совершали все мерзости тех народов, которых Господь прогнал от лица сынов Израилевых». Царь Аса изгнал всех мужчин, проституированных в храме (кн. Царей 1, 15,12): «И изгнал он блудников из земли, и отверг всех идолов, которых сделали отцы его». А царь Иосафат (кн. Цар. 1, 22, 47) «истребил остатки блудников, остававшиеся во дни Асы, отца его, с земли».

Вознаграждение за свой разврат многие проституированные мужчины и женщины у язычников приносили в свой храм, как жертву (Михей, 1, 7). Быть может также, что деньги эти прямо направлялись в храм. Вот почему в библии после слов: «не должно быть блудницы из дочерей Израилевых, и не должно быть блудника из сынов Израилевых», непосредственно следуют слова: «не вноси платы блудницы (zona, не qedescha) и цены пса (keleb – педераста) в дом Господа Бога твоего, ни по какому обету, потому что то и другое есть мерзость пред Господом». Это значит, что не только вознаграждение собственно хиеродул, но чтобы не было в этом никакого сомнения – всякая жертва не угодна Богу, если она добыта развратом. Штолл считает вероятным, что проституированные при храме мужчины, «кдешим», подвергались кастрации, подобно «галлам», служившим богине Кибеле и сирийской богине. В доказательство он приводить одно место из комментария отца церкви Иеронима к пророку Осии, где «кдешим» называются кастрированными педерастами, как «галлы».

Связь между культами Кибелы и Dea Syria и древними культами ассирийского происхождения нужно признать вероятной. Культ Кибелы фригийского происхождения; из Малой Азии он проник на Крит и в Грецию, а уже в конце третьего века до Р. X. – в Рим (Ливий, XXIX, 10).

Служению ей посвящались кастрированные, эффеминированные мужчины, подлежавшие в то же время гомосексуальной проституции. Относительно происхождения этого института весьма любопытны указания Павзания, так как они подтверждают высказанное нами выше мнение, что педерастические культы были введены, прежде всего, несколькими прирожденными гомосексуалистами. У Павзания сказано: «Димейцы имеют храм Афины с очень старым изображением, затем еще другой храм матери Диндимены (Кибелы) и святилище, посвященное Аттису. Относительно Аттиса я ничего не мог узнать, потому что служение ему составляет тайну. Но Хермезианакс, автор элегий, говорит о нем, что он был сыном фригийца Калао и рожден был своей матерью, неспособным к деторождению. Когда он вырос, он переселился, по словам Хермезианакса, в Лидию и праздновал у лидийцев оргии своей матери. Он достиг у них такого высокого почета, что Зевс, в гневе на Аттиса, послал на поля лидийцев дикую свинью. И от этой свиньи вместе с другими лидийцами погиб и Аттис».

Обычай кастрации жрецов Кибелы, по словам Павзания, следующего происхождения (рассказ об этом заимствован Павзанием из предания галатов, от которых произошло, быть может, название «галли» кастрированных жрецов, производимое также от названия реки «Галлус»). Во время сна Зевса семя его стекло на землю. Со временем из этой последней произошел демон с двойными половыми органами, мужскими и женскими. То был гермафродит Агдистид. Боги заковали его и отрезали ему мужские половые органы. Таким образом, он сделался женщиной, Великой Матерью Кибелой, а из члена его произошло миндальное дерево. Один из плодов этого дерева дочь речного бога, Сангария, спрятала за пазуху, забеременела и родила прекрасного Аттиса, любимца Кибелы, который впоследствии, приведенный в бешенство Агдистисом, сам оскопил себя. Тогда мать богов Кибела избрала оскопленного мальчика за его красоту своим жрецом. Он считался первым жрецом Кибелы, первым «галлом», самооскоплению и эффеминации которого во время оргиастических празднеств Кибелы часто подражали и светские люди. Жрицы Кибелы также были кастрированы. Это так называемые «корибанты» (Ювенал, V, 25), или «галли» (Плиний, V, 147). Теи другие представляли большой контингент лиц для гомосексуальной проституции и педерастии. То же самое мы видим у кастрированных, эффеминированных жрецов «сирийской богини», культ которой Лукиан описал в книге того же имени.

Религиозная окраска эффеминации и гомосексуальности наблюдается в греческих культах. Во время празднеств «антестерий», посвященных богу Дионису, афиняне – как старики, так и юноши и эфебы – одевались еще «более по-женски», чем жены Ксеркса (Филострат, Apollonios von Tyana IV, 21). У гераклидов (Плутарх, Quest, graec. 58) и осхофориев (Атеней, XV, 30, стр. 631 в.) жрецы и другие мужчины носили женскую одежду. В этих празднествах принимали также участие со сладострастными жестами женоподобные эфебы. Эвсебий (De land Constant р. 516 С) рассказывает, что на вершине Ливанской горы стоял храм Венеры, который он называет «школой распутства, открытой для всех развратных мужчин, запятнавших свое тело бесстыдством. Некоторых эффеминированных мужчин, которых скорее можно было бы назвать женщинами, чем мужчинами, потому что они отказались от достоинства своего пола и выносили то, что подобает женщинам, они почитали, как божество». Ремер видит в этом не что иное, как «последствие теории, пластическое, конкретное представление абстрактного. По его мнению, необходимым результатом этих церемоний было, что «боги, в храме которых, для демонстрирования теологии, практиковались половые сношения между жрецами и эффеминированными юношами или женоподобными жрецами и мужчинами, чтобы воплотить в чувственный образ соединение бога с организованной материей, или – другими словами – мужского производительного начала с творцом вселенной, что боги эти сделались богами любви к мальчикам». Таким образом, Аполлон, Дионис, Приап, Пан, Афродита, Эрос, сам Зевс и Ганимед сделались богами любви к мальчикам, на что указывает Велькер в своей «Griechiche Gottertehre». Ремер справедливо высказывает также мнение, что первоначально во время мистерий и религиозных празднеств, в качествепредставителей религиозной «андрогинической идеи» функционировали прирожденные гомосексуалисты или действительные андрогины и гермафродиты, что первые жрецы, следовательно, сами были гомосексуалистами. Уже Аристотель (Problem., IV, 26) отличал прирожденных pathici от совращенных, которые предавались гомосексуальным сношениям только по привычке(см. И. Розенбаум а. а. О., стр. 211–213). Как это видно из показаний астрологов, Кл. Птолемея (11 с. 3) и Фирмикус Матерна (VII с. 16), еще и в позднейшее время существовало вполне ясное представление о прирожденном характере гомосексуальности мужчине и женщин. За это говорят интересные указания в талмуде.

Античная трибадическая проституция также имела своих богинь, Mise, Pudicitia и Bona Dea. В честь их устраивались трибадические оргии, во время которых пользовались искусственными мужскими членами. По имени андрогинической богини Mise, дочери Изиды, трибады назывались также (Кратин у Суидаса и Атеней XV, стр. 676 и след.). Тайный клуб таких почитательниц богини Мизе описывает греческий поэт Herondas, в своем Mimiambus № 6: «Две приятельницы или доверчивая беседа». Оргии трибад у алтаря богини Pudicitiu и во время празднества богини Bona Dea очень смелыми красками описал Ювенал (VI, 306–322). Из его намеков можно заключить, что в празднике этой богини иногда принимали также участие члены тайных клубов педерастов, переодетые женщинами. «Goiyttia», празднества фригийской богини разврата, Котитто, точно также устраивались частью педерастами, частью – трибадами. Участники этих празднеств назывались Baptae, а самые празднества или мистерии, заключавшиеся в разнузданном разврате, разыгрывались в ночное время при свете факелов (Ювенал II, 91 и след., Гораций, Epod. XVII, 56. Страбон X, стр. 470.)

К устраиваемым женщинами празднествам в честь Деметры в Пеллене не только мужчины, но даже и псы не допускались близко, чтобы можно было свободнее предаваться разврату.

Богиню Bona Dea напоминает «праздник тайны» или «Bonnen deen», устраиваемый крестьянками немецкой деревни Оксенбах на масляной, причем мужчины – совершенно как в римском празднике – к участию не допускаются.

Возможно, что аналогичный праздник, устраиваемый североафриканским трибадическим орденом «Sahacat» и описанный Львом Африканским также античного происхождения.

Сюда же относится и праздник «крещения кукушек» (Morgostie) русских баб, к которому мужчины не имеют доступа. (На этом празднике женщины «кумятся» между собой. Прим. пер.).

Тациан (Oratio ad Graecos С. 52) упрекает греков в том, что они поклонялись статуе трибады Сафо, публичной женщины, воспевавшей свое собственное сладострастие и собственную нимфоманию.

Об отношении гомосексуализма к религии в восточной Азии мы имеем лишь несколько сообщений. Рашид Аддин упоминает об обольстительных мальчиках в языческом храме Sokteheou. Арабские купцы 9-го века после Р. X. сообщают, что китайцы предавались педерастии в честь своих идолов.

Удивительное явление, по словам Карша, «относящееся, быть может, к той области, где «половая страсть и религиозный экстаз (Brunst und lnbrunst) сливаются между собой» – представляет культ одной китайской женской секты, так называемых «воздержных», религия которых предвидела превращение полов в будущем.

Японские жрецы, по Ксавье, не должны были иметь половых сношений, с женщинами, а только с мужчинами.

Что педерастическая эффеминации скифов религиозного происхождения, доказал недавно В. Рошер.

В магометанской секте sufis женщина осуждена была на аскетизм, но зато чрезвычайно распространена была греческая любовь. Tagy – dldyn – Kashy пытался даже доказать, что никто не может быть великим sufi, не предаваясь педерастии.

Наконец, и в христианствесуществуют следы религиозного гомосексуализма, в средневековом культесатаны, в трибадической секте Quintilla и т. д.

Все эти взятые из мифологии и этнологии факты подтверждают справедливость нашего взгляда на происхождение столь удивительного обычая, как религиозная педерастия. Первоначально прирожденный гомосексуализм – женщины-мужчины или мужчины-женщины – казался настоящим чудом, действием высшего духа, внушавшего человеку его неестественные наклонности, часто в форме сна, как у североамериканских индейцев или путем собственного примера, как это делал бог Хин в Юкатане и Гватемале. Таким образом, этим «лишенным счастья любви» единичным субъектам приписывалась таинственная связь с высшим существом, и они считались представителями божества на земле. Ненормальное, удивительное и редкое проявление извращенного полового чувства казалось высшим, более священным. Это покажется понятным, если вспомнить, что первобытный человек далек от того, чтобы прилагать наше нравственное мерило к этим явлениям. Его индифферентизм в этом отношении аналогичен тому, который мы и теперь еще видим в низших слоях народа. Для охваченного анимизмом и демонизмом первобытного человека, этот загадочный физический акт остается поэтому чудом, которое он и объясняет в указанном выше смысле.

Религиозный взгляд на гомосексуализм впоследствии кристаллизовался в религиозный обычай, причем женственные мужчины-гомосексуалисты назначались жрецами или хиеродулами, как это показали Бастиан и ф. Ремер. Были ли это всегда чистые гомосексуалисты? На основании превосходных критических объяснений Магнуса Гиршфельда позволительно в этом усомниться. Он правильно указывает, что лишь современная наука дает возможность расчленить гомосексуализм на различные «промежуточные» ступени, как гермафродитизм, андрогиния, уранизм и, наконец, недавно открытая Гиршфельдом группа трансвеститов. А до тех пор всегда бросался в глаза только общий признак: что женщины жили как мужчины, или что мужчины жили как женщины. Таким образом, говоря о религиозной гомосексуальной проституции, всегда нужно делать эту оговорку, хотя невозможно сомневаться, что например, библейские «кдешим» и жрецы Deae Syriae и матери богов Кибелы были настоящими кинедами, т. е. что они в честь божества действительно предавались гомосексуальной проституции.

С течением времени сюда присоединяется новый момент, имевший большое значение для дальнейшего распространения гомосексуализма и гомосексуальной проституции. Так как прирожденных гомосексуалистов в большинстве случаев в достаточном количестве не было, то их воспитывали искусственно, как это показывает пример так называемых «муиерадос» и аракуанских волшебников. Или же число их увеличивалось во время религиозных оргий, благодаря физическому заражению и подражанию: убедительные тому доказательства дают празднества Кибелы исирийской богини. Распространенный повсеместно обычай надевать при этом женское платье соответствует глубокой внутренней потребности многих мужских гомосексуалистов и всех мужских трансвеститов. Сообщение, что у южно– и центральноамериканских племен жрецы должны были носить женское платье, покрывается – с точки зрения народной психологии – указанием Геродота (II, 36), что жрецы богов в античной Европе (но не в Египте) должны были носить длинные волосы. По причине, приведенной выше (согласно Бастиану), жрец был религиозным представителем андрогинического принципа. Отсюда ношение им женского платья и длинных волос у весьма многих народов земного шара.

Эта первобытная религиозная гомосексуальная проституция, – распространение которой можно проследить, например, в старом свете с востока на запад, – сделалась, наряду с биологическим фактором, главнейшей исходной точкой для распространения светского гомосексуализма как индивидуального явления и как народного обычая. На такую прямую связь указывают, например, странствования жрецов Кибелы и их ревностная пропаганда; затем религиозное происхождение греческой любви к мальчикам подтверждается и тем чрезвычайно интересным фактом, что педерастический акт посвящения в мистерии большей частью совершался в священном мест е. Bethe замечает по этому поводу в своем фундаментальном сочинении о «дорийской любви к мальчикам»:

«Обручение, или, вернее, плотское соединение в самом священном мест е, под защитой какого-нибудь божества, или героя, твердо установлено для острова Тера и города Фивы. На Тере недвусмысленным языком говорят в высокой степени архаические надписи на скале, относящиеся, вероятно, к седьмому столетию. Они составляют драгоценнейшее открытие Гиллера и выдолблены громадными буквами в горе богов непосредственно за городом на расстоянии лишь 50–70 метров от храма Аполлона Карнеиоского и святилищ Зевса, Хирона, Афины, Геи, Артемиды, совсем близко от старинной круглой постройки и естественной пещеры, которые впоследствии соединены были постройкой для гимнастики и которые в то старинное время, очевидно, тоже служили местами дли дорийской гимнастики и для пляски мальчиков. Там написано: на священном месте под влиянием призыва Аполлона Дельфийского Кримон соединился с сыном Батикла. Он гордо оповестил об этом мир и поставил тому вечный памятник. И многие Терейцы вместес ним и посленего на этом самом священном местевступали в сношения со своими мальчиками.

Я не сомневаюсь, что это вполне достоверное, несомненное свидетельство должно также служить для нас объяснением существовавшего еще во времена Аристотеля, и отмеченного им (у Плутарха, Pelopidas, 18) обычая фивян. «На могиле героя Иолао, – писал он, – любовники и любимые ими юноши еще и теперь дают друг другу обет верности». Плутарх прибавляет к этому в объяснение, что Иолао был возлюбленным Геракла и потому принимал участие в его битвах в качестве его оруженосца. В то время в Фивах довольствовались, по-видимому, торжественной символической формой брака, соответствующей заключению брака перед божественными свидетелями. Но первоначально супружеский акт должен был совершиться вфивах, как и на островеТера, именно на священном местеперед прообразом героя.

Отныне понятно, что имя священного отряда объясняется святостью союза педерастов.

По Bethe, дорийцы первые – постепенно ослабляя религиозный характер первоначально чисто изотерической гомосексуальной любви между мужчинами – сделали ее общественно-признанным учреждением и народным обычаем. Аналогично совершался этот процесс, вероятно, и в других местах.

Как мы уже упоминали выше, известную роль здесь, несомненно, сыграли также союзы полов и такие учреждения, как дома для мужчин; кроме того, распространению гомосексуальных половых отношений способствовало развитие гомосексуальной проституции. Исходной точкой для последней часто служил храм, как и для гетеросексуальной проституции. Нередко между обоими устанавливалась тесная связь. Так, по словам Аполлодора, храм Афродиты блудниц в Афинах и храм богини Ма в Зеле и Комане служили местом пребывания как женских, так и мужских гетер. Это не мешает, однако, тому – как мы уже показали выше – что гетеросексуальная религиозная проституция по существу и корнями своими всецело различалась от гомосексуальной.

Как пережиток примитивной, необузданной половой жизни, вращающейся в более свободной сфере и не знающей никаких социальных ограничений; как одна из видных форм самоотречения, дающая возможность элементарного разряжения избытка сил, проституция находится в связи не только с религией, но и с элементами искусства. Слово «искусство» мы понимаем здесь в самом широком смысле: мы относим сюда не только танцы, музыку и поэзию, но и упоение, экстаз и другие формы самоотречения (например, в мазохизме), вызывающие со стороны индивидуума такие же нарушения поставленных ему границ, как это бывает при религиозном экстазе (Inbrunst). Это та «дионисовская восторженность, сопровождающаяся уничтожением обычных стеснений и границ бытия», о которой Ницше говорит, как о необходимой предпосылке всякого искусства и культуры, которая проявляется в свободной половой жизни и в проституции, как последний остаток ее, как «порождение страстного томления о первобытном и естественном», как «выражение высших и сильнейших стремлений ее», «как чувственный образ полового всемогущества природы», которое грек олицетворял в фигуре сатира. Я уже говорил в другом месте, что необходимость культурной жизни и стеснения условной нравственности оттеснили эти первобытные инстинкты, но они дремлют в каждом из нас; иногда они пробуждаются и, свободные от всяких оков, от всякого принуждения, противопоставляют будничной действительности – дионисьевскую, высшему половому сознанию – низшее. Там же я вкратце указывал, что проституция, как пережиток свободной половой любви, еще всецело находящейся под влиянием примитивных биологических инстинктов, в значительной степени обязана своим существованием и своим постоянством тому факту, что она удовлетворяет эти дионисьевские потребности, могущественные и в культурном человеке. Только таким путем можно объяснить удивительную привлекательность, которую она и теперь еще представляет даже для образованных мужчин с высоким умственным и эстетическим развитием. Как бы это странно ни звучало, но именно художественный момент (в широком смысле слова), заключающийся в проституции, и данная тем самым возможность временно перешагнуть через социальные и индивидуальные границы, поставленные половому инстинкту, и составляют основу ее привлекательности. На этом, главным образом, покоится упорное постоянство проституции, а потому на этот пункт должна быть направлена и борьба с ней, а вовсе не на ее внешние проявления и результаты. Но об этом ниже.

Сказанное нами заключает в себе объяснение и того своеобразного факта, что как у первобытных, так и у полу– и вполне культурных народов, женщины, занимающиеся искусством, как певицы, танцовщицы, актрисы, так часто бывают одновременно проститутками, что – выражаясь словами Шурца – от класса проституток веет большей свободой духовной жизни, чем от прозябающих в тупой замкнутости замужних женщин.

«Гетеризм может, конечно, возникать и при всяких других обстоятельствах, так как он является ближайшим ответом на всякую попытку поставить границы чувственности. Но даже и у культурных народов он часто еще заключает в себе нечто, напоминающее ничем неограниченную необузданность, аналогично происшедшей от свободной любви проституции. В то время как современные европейские народы стремятся вообще воплотить и почитать все прекрасные качества женщины в законных супругах, веселая, умеющая вращаться в свете и обладающая художественным чутьем гетера представляет часто чуть ли не идеал по сравнению с замужней женщиной, загнанной в тесные рамки дома и отставшей в своем умственном развитии. Такие женщины, как Фрина или Аспазия, являются представительницами древней свободы любовной жизни, которая давала женщине равные права с добивающимся ее любви мужчиной. Куртизанки Италии во время ренессанса, японские гейши, китайские цветочницы и индейские баядерки – все отличаются одной общей, не лишенной благородства чертой: веянием свободного, просветленного искусством существования. Они достигли, правда, независимости от давящего господства мужчины и домашних обязанностей, принеся в жертву лучшее свое достояние, но зато некоторые дарования женщины, которые обыкновенно глохнут, у них достигают блестящего развития. Таким образом, проституция в лучших своих формах может даже послужить способом, при помощи которого спасенные и развитые благодаря ей черты женского существа могут оказывать известное влияние на развитие культуры».

Камилл Карл Шнейдер называет «наиболее глубокое побуждение во взаимной игре между мужчиной и женщиной» художественным и замечает: «Кто же решится отказать во всякой этической ценности даже глубоко падшей, по-видимому, проститутке? Именно потому, что я все яснее и яснее сознаю, что поведение женщины в ее половой жизни не составляет еще ее обязательной характеристики, потому что я чувствую, что из глаз женщины глядит на нас художественный элемент мироздания, вся глубокая и загадочная мистика существования, – именно потому я не могу смотреть на женщину единственно, как на олицетворенную эротику».

Этот художественный момент в проституции не ускользнул и от старых авторов, как Мантегацца, который говорит об «эпикурейской» и «эстетической» проституции. Зангер упоминает о «poetical courtesans». Роберт Брунхубер характеризует проституцию Иошивары следующими словами: «От этой современной женщины веет на вас дыханием античного, эллинского воззрения на любовь и чувственные наслаждения, которое видело благородство полового инстинкта не в шаткой благопристойности, т. е. не в вопросе звания, а в сочетанном с красотой достоинстве личности. Здесь этот идеал осуществлен». Из новейших художников слова превосходно изображал свободный художественный элемент проституции особенно Франц Ведекинд. Таковы: «Ящик Пандоры», «Танец мертвецов», «Гидалла», «In allen Wassern gewaschen». (В русск. перев.: Полное собр. сочин., изд. «Шиповника»).

Как остаток свободной, необузданной половой жизни, проституция должна содержать те же эстетические факторы. Ритмические призывные звуки и восклицания, ритмические движения, вообще наслаждение, выражающееся во всяких активных формах, в связи с эстетическим действием на глаз при помощи цветных предметов, пестрых украшений и т. д., характеризуют любовную жизнь уже даже у животных и играют значительную роль в половой жизни первобытных народов, представляя действительное средство полового подбора.

Людвиг Якобовский сделал очень остроумную попытку объяснить этот художественный, полный активности элемент примитивной половой жизни сопутствующими двигательными явлениями до и послеполового акта.

«Особенное значение имеют перед актом движения во время походки. В них заключается тенденция – в тот момент именно, когда первобытный мужчина видит вблизи от себя первобытную женщину – привлечь к себе ее внимание. Я уже указывал, что это достигается призывными звуками, но действие их еще в более значительной степени усиливается благодаря удивительным движениям походки. Такие движения, вероятно, были приятны для женского глаза. Вначале в них, должно быть, сказывался ритм, размеренный характер танца. Здесь мы должны искать зачатки эстетического чувства, причем первобытная женщина превосходит в этом отношении первобытного мужчину – факт, который можно проследить на протяжении всего человечества. Эти движения до и во время полового акта были зародышем эротических танцев. «До того момента, как первобытный мужчина замечал первобытную женщину, сопутствующее физическое движение, вероятно, только ослабляло психическую тяжесть от неопределенной потребности полового сношения; он просто делал бурные шаги или скачки. И только когда он замечал ее, шаги его обнаруживали стремление поскорее приблизиться к ней и желание привлечь ее внимание. Этому внезапному приближению соответствует удаление послеполового акта. Оба момента – приближение и удаление – образуют первый эротический танец. Якобовский описывает далее, как именно первобытная половая жизнь, с которой так тесно связана проституция, сопровождалась выражением наслаждения в движениях, в которых непринужденно и произвольно сказывалась вспыхивающая сила инстинкта; как эти двигательные половые импульсы все более и более оттеснялись с развитием культуры; наконец, какое убедительное доказательство представляет в этом отношении история эротических танцев, которые в своей современной форме (contre, frangaise, кадриль) обнаруживают только утонченные и беспорядочные видоизменения и вариации «искания» до полового акта и «удаления» после него.

Музыка и свободная речь в эротической песнетакже могут рассматриваться, как известные формы разряжения двигательных половых импульсов, которыми пропитано все примитивное домогательство любви. А комбинированное действие их проявляется при половых празднествах и оргиях, при которых стремятся достигнуть упомянутого нами выше самоотречения, религиозного упоения и экстаза. Можно привести тому множество примеров. Так, два первобытных племени, Но и Mundari показывают пример полового подбора в его грубейшей форме во время их ежегодных празднеств, когда возбужденные дионисьевские танцы и распутные, порочные речи связаны с дикими оргиями всех присутствующих. Такие же народные празднества с дикими круговыми танцами и большой половой свободой встречаются на Малайских островах и на Формозе. Австралийский «korrobory» или «корробери», гавайский «hula-hula», танцы timoradi на Таити, развратный танец девушек kuthiol на Япе также частью связаны с оргиями необузданной, первобытной половой жизни. О танцах австралийского племени Dieyerie Самуэль Газон говорит: «В этом танце принимают участие только мужчины и женщины. Они превосходно следуют такту под стук бьющих boomerang и хлопанье в ладоши нескольких женщин. За танцами следует половое смешение, во время которого всякая ревность нетерпима». Об одном осеннем празднике он сообщает «Танцевальному празднику предшествуют приготовления в течение нескольких недель; ссоры запрещены; во время празднества господствует промискуитет». Неприличные танцы и дикие телодвижения, как подготовительный акт к половому сношению, существуют также у Ватшанди в Австралии, у негров западной Африки в Конго, у Пури в Южной Америке, у индейских девушек племени Pebas. По Холъдену, у каффров пенье и танцы продолжаются на свадьбах до полуночи. Партия жениха и партия невесты танцуют друг против друга, не смешиваясь. Но чем позднее становится, тем больше усиливается возбуждение, тем больше разгораются страсти. Влияние пенья, напряжение мускулов, жестикуляция прыгающих и танцующих становятся совершенно необыкновенными. Манера, с какой иной возбужденный субъект выскакивает из рядов, подпрыгивает в воздухе, бросается взад и вперед, не поддается никакому описанию. Эти бурные экзерциции кончаются обыкновенно около полуночи, после чего гости расходятся большей частью парами, чтобы проспать ночь вместе.

Весьма эротический танец племени Jolof на Сенегале описывает французский военный врач, автор анонимного произведения «L’amour aux colonies». Это так называемый танец «Anomalis fobil» или «Danse du canard amoureux» (танец влюбленного селезня), во время которого танцор подражает любовным движениям этого животного, а танцовщица подымает свои платья и под неприличные песни чрезвычайно похотливо обнажает нижнюю часть тела, производя ею движения взад и вперед. Танцы эти выполняются на улице, публично.

Другой французский офицер следующим образом описывает эротический призывный танец молодых девушек и женщин на Сенегале: «Les fillettes les cheveux coupes; les jeunes filles les cheveux nattfe; les femmes les cheveux sous un madras aux couleurs voyantes et toutes ces nubilites, de douze a vingt ans, formant un anneau de danse,un ondulant et voluptieux enchainement feminin, au milieu duquel les griots font une musique de tous les diables, et autour duquel, les vieilles accoupies a terre, eventent a tour de bras les danseu– ses. Une danse qui est une douce oscillation des torses, s'enfievrant peu a peu, et d’ou se detache et joillit de temps en temps, une femme devant son fiance, devant 1’homme aime, et qui se torsionne debout, comme sous une etreinte passionnee, et passant sa main entre ses cuisses, la retire, et la montre tout humide de la jouissance amoureuse».

Танец пилу-пилу, который танцуют мужчины и женщины в Новой Каледонии, производя медленные ритмичные движения, составляет подражание движениям при соитии. На Ново-Гебридских островах тот же танец сопровождается ударами там-там, дикими прыжками и криками женщин. Еще большей распущенностью отличается танец упа-упа, который исполняют на Таити и Помоту в ночную пору богато разукрашенные девушки, сопровождающие свой танец хлопаньем в ладоши и сладострастными хоровыми песнями и доводящие себя до экстаза. Все это кончается половым промискуитетом.

Танец карама в северной Индии регулярно переходит в сатурналии с безудержным развратом.

В высшей степени любопытно, что с заменой первобытной необузданности половой жизни различными формами брака, проституция, как пережиток свободной любовной жизни, восприняла в себя ее художественные и экстатические элементы и использовала их для своих целей. У многих народов, как мы увидим ниже, понятие «танцовщица» и «певица» равнозначно понятию «проститутка». Этот переход можно проследить уже у первобытных народов, когда не все молодые девушки и женщины, а только публичные женщины активно или пассивно участвуют в танцах или других вообще процедурах с целью вызвать половое возбуждение и экстаз.

Так, на Япе оба пола пляшут отдельно и только «монгол», публичные женщины из «беваис», имеют право присутствовать при танцах мужчин, хотя бы и самых распутных. К таким неприличным танцам принадлежит, по Борну, хореографический ars amandi, разнообразнее и реалистичнее которого невозможно себе представить. Движения, сопровождающие соитие во всех положениях – сидячем, стоячем, на коленях – словом, в разнообразнейших вариациях, составляют содержание этого танца. Затем весь ряд танцующих сразу начинает проделывать онанистические движения, что длится в течение известного времени, причем танцоры указывают на символические половые органы громадной величины, и весь танец обыкновенно заканчивается дикими криками «ма-ма». Слово это выражает у япайцев половое сношение; и при обыкновенных условиях срывается с уст япайца лишь крайне редко. Присутствующие девушки из больших домов нисколько не меняются в лице даже при самых неприличных движениях такого рода. Они с величайшим равнодушием курят свои трубки или жуют свой бетель – доказательство того, как часто они привыкли видеть такого рода танцы по ночам перед домом магистрата».

Затем проститутки с своей стороны обязаны исполнить эротический танец перед мужчинами, это так называемый «Dafell». «Мужчины сидят при этом большим кругом, а посредине между ними сидит девушка из большого дома. Лишь легкие движения туловища и рук сопровождают певучую речь, исключительно эротического характера, которой обмениваются между собой мужчина и девушка».

Своеобразный вид гимнастической игры эротического характера представляет «лу-лу» на Ново-Британских островах. В известные ночи раздается бой барабана, и все проститутки бегут тогда в лес, где молодые люди охотятся за ними.

На бенинском берегу западной Африки публичные танцовщицы все проститутки, которые продают себя за небольшую плату (Затер, там же, стр. 388).

Отношение проституции к искусству и к обусловливаемым им видам экстаза особенно ясно видно у культурных народов древнего и Нового востока и у народов классической древности. Здесь всюду встречается понятие «танцовщица-проститутка» и всюду задача проституток – обеспечить мужчинам наслаждения свободной любви, в связи с художественными представлениями, которые уносили бы их за пределы индивидуального существования, причем как к вспомогательному средству часто прибегают также к искусственно опьяняющим средствам (алкоголь, гашиш).

Доказательства такой связи в древнем культурном мире чрезвычайно многочисленны.

С древнейших времен проституция в Египтерекрутируется почти исключительно из среды танцовщиц и музыкантш, которые выставляют напоказ свои прелести и свое искусство в увеселительных кабачках. Во времена фараонов их называли «humt». В элегантно убранных винницах и пивных они развлекали молодых мужчин музыкой, танцами и ласками и старались удержать их разными приманками. Они говорили, например: «радуйся, веселись, пей до опьянения и развлекайся со мной! Я не отпущу тебя, пока ты не выпьешь!». Во время празднеств эти публичные женщины танцевали сладострастный танец, вроде нынешнего «танца живота», который, под конец становился все более и более чувственным и в связи с спиртными напитками приводил зрителей в состояние опьянения.

Эрман говорит, что древнеегипетские танцы ко времени образования нового царства были очень похожи на танцы современного Востока. «В длинных, прозрачных одеяниях, ударяя по тамбурину кастаньетами, девушки кружатся в быстром темпе. Тело их кокетливо извивается, причем они особенно охотно выставляют напоказ ягодицы. Древние египтяне, по-видимому, так же мало находили этот танец неприличным, как и нынешние».

Доказательства большой роли художественных факторов в проституции Востока мы находим и у иудеев. У пророка Исаии 23,16, сказано: «Возьми арфу, обойди город, забытая блудница; играй приятно, пой много песен, чтобы вспомнили тебя». Пенье блудницы он считает соблазном (Исаия, 23, 15). Сирах напоминает: «не оставайся долго с певицей, чтобы не плениться тебе искусством ее». (Сир. 9, 4).

При дворе ассирийского царя Ассурбанипала музыкантши в качестве проституток играли большую роль. Рельеф, находящийся в британском музее, изображает большое число таких проституток.

В Персии девушки, игравшие на лютнях, и танцовщицы очень рано уже функционировали, наряду с храмовыми девушками, в качестве проституток. Во время роскошных трапез, охоты и речных катаний они должны были показывать свое искусство и свои прелести. Этот вид публичных женщин носил название «Jahika». Они имели также прозвища; «hvandrakara», что означает «услужливая», доставляющая удовольствие, или «jatumaiti», т. е. обольстительная, очаровательная (Vendidad, 13,18), или «соблазнительная» блудница, «возбуждающая сладострастие», «отдающая себя».

В индийской храмовой проституции пляска играла такую выдающуюся роль, что слово танцовщица, баядерка (от португальского «baladeira»), сделалось главным обозначением индийской проститутки. О баядерках мы уже говорили подробнее выше. В Кашмиретанцовщицы точно также с древнейших времен составляли класс проституток. Город Хангус давал наибольшее количество и самых лучших проституток-танцовщиц. Они выступали в домах богатых людей и на публичных празднествах и продавали свои ласки по самым различным ценам. Племя Ватул дает самых красивых проституток. Они поют эротические песни, танцуют в соблазнительных костюмах сладострастные танцы и зарабатывают большие суммы. В большинстве случаев эти танцовщицы-проститутки группами разъезжают по стране в сопровождении какой-нибудь старой дуэньи, безобразие которой составляет поразительный контраст с миловидностью девушек.

В Афганистане проститутки состоят исключительно из представительниц искусства и составляют в этом отношении поразительный контраст с необразованными и неряшливыми замужними женщинами и наложницами, так что мужчины предпочитают их общество монотонной домашней обстановке.

На всем магометанском востоке средних веков и новейшего времени сохранился – или же просто заимствован из соответственной страны – старый обычай публичных танцовщиц. В Египте, например, танцовщицы-проститутки, «Ghawazee» или «Аите», непосредственно происходят от старых египетских «humt». Лане сообщает о них: «Египет издревле славился своими публичными танцовщицами, из которых наиболее знаменитые принадлежат к особому роду и называются «Ghawazee». Они пляшут с открытым лицом прямо на улице, даже перед чернью. Танец их малопривлекателен. Вначале они делают вид, что сохраняют до известной степени приличия, но очень скоро они своими пламенными взорами, быстрым постукиванием своих медных кастаньет и усиленной энергией каждого движения представляют картину, вполне соответствующую описанию Марциала и Ювенала представлений танцовщиц города Гадес. Костюм, который они обыкновенно носят, аналогичен тому, который носят женщины среднего класса у себя дома, т. е. в гареме. Он состоит из yelek или anteree (жакетки) и shintiyan и т. д., сделанных из красивой материи. Они носят также различные украшения. Глаза их подведены «углем», а кончики пальцев на руках и ногах, ладони и остальные части ног выкрашены красной краской алканны, как это принято вообще среди египетских женщин среднего и высшего класса. Обыкновенно им аккомпанируют музыканты, в большинстве случаев того же рода, Ghawazee часто дают свои представления во дворе дома или на улице перед дверьми дома, а в известных торжественных случаях – в гаремах, например, по поводу свадьбы или рождения. Их никогда не допускают в приличный гарем, но их нередко нанимают для развлечения общества мужчин в доме какого-нибудь богатого повесы. Танцы их в таких случаях, как и следовало ожидать, еще сладострастнее описанных выше. Некоторые танцовщицы во время представлений в частных домах в обществе одних мужчин не носят ничего, кроме shintyan (шаровары) и tob (одежда вроде рубашки) из полупрозрачного газа, спереди открытую почти до средины живота. Чтобы потушить в них последнюю искру стыда, которую они еще иногда выказывают, их угощают обильно водкой или другими спиртными напитками. Следующие затем сцены не поддаются описанию».

По Броуну, ghawazee всегда находится в сопровождении старика и пожилой матроны, играющих на каком-нибудь инструменте, которые следят за тем, чтобы она не продавала своих ласк по слишком низкой цене».

Густав Кахел рассказывает о ghawazee следующее: «В кофейнях показывались также арабские танцовщицы, так называемые «гавазис» с синей татуированной звездой на лбу. Танец их, сопровождаемый ударами darubuka в такт, игрой на цитре или на визгливой скрипке, состоит из поступательных и вращательных движений. Но для «moslim» главной прелестью являются дрожательные мышечные движения лишь слегка задрапированных бедер, в выполнении которых танцовщицы обнаруживают невероятную ловкость и гибкость. Кроме того, они подымают руки, играют и кастаньетами и похотливо и лукаво улыбаются. В минуты отдыха они ласково прижимаются к кому-нибудь из зрителей и пантомимой объясняются в любви. В общем, весь танец носит чувственно возбужденный характер, соответствующий природе восточного человека. Глаза курящих арабов с удовольствием следят за каждым движением пляшущей. Круговых танцев или танцев, в которых принимают участие и мужчины, египтяне не знают».

Особое положение публичных танцовщиц на магометанском востоке, как служительниц свободной половой любви, зависит еще и от того, что ни магометанская женщина, ни магометанский мужчина – как мы уже упоминали – никогда не танцуют. Поэтому танцовщицы естественно выделяются в особую группу, не похожую на других женщин, сфера которых домашняя жизнь, в то время как танцовщицы показывают свое искусство всюду на улицах, или сидят у дверей дома и приглашают прохожих мужчин посмотреть на их искусство и отведать их ласк. Неоднократно они выступают также в публичных кофейнях. Наряду с Ghawazee, которые не отличаются вообще высоким умственным развитием, в Египте существует еще высший класс танцовщиц и певиц, так называемые «Awalim» или «Almeh», т. е. сведущие в поэзии и танцевальном искусстве, в большинстве случаев женщины с красивой, благородной наружностью. Достойно внимания, что эта категория танцовщиц, точно так же отдающая свое искусство на служение проституции, тем не менее, часто приглашается в гаремы, чтобы преподавать замужним женщинам ars amandi.

Не только в Египте, но и в других местах магометанского востока, проституцией главным образом занимаются танцовщицы и певицы. Так, в Алжиребольшинство «алме» выходит из рода Ouied Nail. В «этом роде существует обычай, что молодые девушки отправляются в качестве танцовщиц в более крупные города, добывают себе проституцией небольшое состояние и затем возвращаются на родину, где они выходят замуж и где являются тем более желанными невестами, чем больше успели скопить себе денег своей профессией. Именно у них художественный элемент выступает особенно рельефно. По Шурцу, в алжирских береговых городах различие между жалкими проститутками европейского происхождения и танцовщицами Ouied Nail в этом отношении поразительно вели ко. Местные алжирские «алме» действительно в одно и то же время «артистки и куртизанки». До завоевания Алжира французами они играли большую роль во время придворных празднеств, которые устраивал алжирский бей. Женщины из гаремов смотрели на них тогда из лож с решетками. Мавританские проститутки Алжира часто выступают в качестве певиц.

В Кордофане монополия проституции принадлежит главным образом классу красивых танцовщиц. В Тунисе» алме» играют большую роль, но их берегут исключительно для магометан, в кофейнях и гаремах которых они выступают. Европейцам же приходится в большинстве случаев пользоваться еврейскими танцовщицами. До царствования Футтей-Али-Хана главными представительницами проституции в магометанской Персии также были танцовщицы и певицы. Они и теперь еще встречаются там во всех провинциях.

Главное представление восточных танцовщиц-проституток составляет своеобразный танец, так называемый «восточный танец» или «танец живота» (danse du ventre). В общем, танец этот считается подражанием движениям при соитии, «пляской сладострастия», апофеозом «триумфа любовного неистовства» и плодовитости. Дело доходит до крайней степени экстаза и самоотречения, которые сейчас же сообщаются зрителям, чем и достигается намеченная цель танца. Сообщения вполне надежных европейских очевидцев, как Диетерици, Дюшен, Урбан, Верли и др., однако, не вполне сходятся между собой относительно главнейших признаков танца живота. По Диетерици, собственно танцующей частью тела является туловище, причем танцовщицы обнаруживают необыкновенную гибкость; ноги же остаются во время пляски в покое. По Дюшену, ноги принимают участие в танце, и только верхняя часть тела пребывает в полном покое. По Урбану, все в танцовщице движется со страстным, трепещущим и напряженным кокетством, кроме ног, которые совсем не движутся или же движутся очень мало. Она часто остается в течение нескольких минут на одном месте, а движения туловища, груди, шейных мышц, головы отличаются в то же время то приятным оживлением, то настоящей конвульсивностью, настоящим бешенством. По Верли и Штоллю, в движениях участвует главным образом нижняя часть туловища, без особого участия со стороны ног. Музыкальный аккомпанемент – на первобытном ручном барабане, дудочке или древне египетской скрипке – отличается, по Урбану, весьма монотонным, усыпляющим характером, как и сопровождающее пляску пенье. Постепенно пляска и музыка переходят в более быстрый темп, так что плясовые движения становятся все быстрее, все возбужденнее. Клемм (а. а. О. VII, 127) говорит о «круговращательных» плясовых движениях абиссинской танцовщицы, весь костюм которой состоит из одного только камышового пояса. Шаванн (у Швейцер-Лерхенфельда, а. а. О., стр. 503) описывает пляску девушки улед-наил, как движения, которые начинаются сначала выше ног и распространяются отсюда по восходящей линии до верхней части тела, где достигают апогея своего развития. Затем они снова начинают убывать, становятся легче и спокойнее, пока, наконец, остается лишь едва заметное движение в голове и груди. Пароксизм этих движений «неприятен», это «взрыв вулканических страстей» и «вакхического безумия».

Лучшее описание танца живота и вызываемого им в зрителях экстаза дал Ганс Кистемекер. Его обстоятельное критическое изображение, по сравнению с неточными прежними описаниями, дает нам основу для правильного суждения об этом знаменитом восточном танце и раскрывает перед нами примитивные биологические черты, дионисьевский момент в нем: уничтожение всех границ, поставленных индивидууму и «разрушение всех условностей культуры» как выражается Кистемекер, в пользу свободной, ничем не стесненной половой жизни. Мы приведем следующую выписку из названного автора:

«Слово «танец живота», danse du ventre, представляет вводящее в заблуждение, тяжеловесное обозначение хореографического представления, которое дают обыкновенно марокканские девушки в расположенных в ряд балаганах. Оно вводит в заблуждение потому, что хотя движения и судороги, с которыми мы здесь имеем дело, и совершаются, главным образом, в мышцах живота, но понятие, связанное обыкновенно со словом «живот», именно понятие о пищевом тракте, не имеет никакого отношения к данному танцу. Обозначение это верно только анатомически. Но научные обозначения вещей вследствие односторонности точки зрения, с которой они даются, в большинстве случаев прямо противоположны популярному понятию, чувственному представлению, интуитивному воззрению и гению языка, словесному и звуковому значению слова. Танец живота, как и всякий другой, являет собой символическое движение тела, цель которого заключается исключительно в возбуждении эротических представлений. Гораздо правильнее было бы назвать его «танцем таза», потому что когда мы говорим о боках женщины или девушки, у нас гораздо скорее возникает представление о лаборатории таинственного воспроизведения рода человеческого, чем когда мы произносим слово «живот». Но анатомически название «танец таза» было бы совершенно неправильно, потому что бока во время танца остаются в абсолютном покое. Но всякое другое название – танец Венеры, любовный танец, танец гарема, конвульсивный танец – по смыслу слова все же дает более правильное понятие об этом танце, чем несчастное название «танец живота». А потому, чтобы положить конец всем спорам, мы избрали название «la Marocana», которое мы слышали из уст одной из танцовщиц. Оно служит, по крайней мере, географическим показателем того, где нужно искать родину этого соблазнительного восточного танца, и тем самым приблизительно намекает и на его характер.

Здесь было южное небо, жгучее солнце Африки чувствовалось в этих тонких, почти изнуренных девичьих телах. Продолговатые глаза, похожие на вишенки, метали загадочные искры, а откинутые назад головки с природной губой сфинкса говорили нам, что в их стране мужчина подчиняется страсти женщины.

Музыка, которую я уже слушал некоторое время издали, становилась все более шумной и громкой. Восточная музыка не покоится, подобно западной, на какой-нибудь определенной фразировке, на каноне, который вводит тему, противопоставляет первым двум тактам два других, затем преображает тему и, применив дальше совершенно равное число тактов, приводит мелодию к окончанию, т. е. аналогично стихосложению придерживается меры и числа. Восточная музыка, напротив, действует по принципу механического повторения, т. е. подобно древнееврейской поэзии она повторяет короткие, ритмические толчки сто, тысячу, две тысячи раз – все равно сколько раз! Здесь то же самое, что и в музыке Рихарда Вагнера: можно уйти из театра, когда угодно; все равно, уйдете ли вы после 2000 или после 4000 тысяч тактов, у вас всегда остается одно и то же впечатление. Решающее действие здесь оказывает, следовательно, не то, что повторяется, а то сколько раз оно повторяется. – Я должен сказать, что для принижения обыкновенного среднего человека, для расслабления в нем лучших моральных дисциплин, которые мозг наш, наконец, усвоил послемноголетних упражнений, для разрушения всех культурных навыков и вызывания издевающегося над человеком, скалящего зубы чудовища чувственности, покоящегося на дненашей души, как наследие веков – для этой цели ничего худшего, чем та восточная музыка и быть не может».

Вот поднялась Жанелла, главная танцовщица. Нижняя часть тела ее совершенно открыта или же покрыта очень тонким трико, которое явственно будет показывать каждое движение. Груди висят совершенно свободно в этой рубашке-трико, которая на плечах покрыта небольшой курточкой, наподобие той, которая имеется у испанских тореро и которая кверху теряется в шейных рюшах. Талия, т. е. окончание грудной клетки, поддерживается красной бархатной лентой и делит большое, стройное, светящееся тело туловища на две части: верхнюю занимают груди, а нижнюю – вся выпуклая поверхность живота, вплоть до бедренного сгиба. Арена мышечных подергиваний и конвульсий – нежных, но в течение продолжительного времени все же изнурительных – совершенно открыта. При нашей сдержанности, это неслыханная дерзость. Дело в том, что турецкие шаровары со всеми своими бесконечными буфами и складками производят вообще художественное и приличное впечатление. Но здесь они спереди начинаются как раз с упомянутого бедренного сгиба, затем по бокам подымаются кверху до гребешка таза и только сзади достигают высоты талии в европейском смысле. По направлению же книзу эти шаровары – плотные, тяжелые, из дорогого сукна и так сказать намеренно стесняющие движения ног, потому что они сбоку не совпадают с выпуклостью таза – как бы составляют скрытое продолжение тех сладострастных извивов и изворотов, которые с такой удивительной уверенностью и с такой беспечной чувственностью производит танцовщица. Линия, которая у европейцев заканчивается на боковой поверхности таза и по направлению к ногам суживается, здесь даже еще как будто расширяется в форме шелестящей волны, и весь этот болтающийся покров нижней части тела кажется как бы таинственным резервуаром всех манящих и вызывающих движений, производимых верхней его частью. – Из всех народов магометане наиболее счастливо исправили опасную в эстетическом отношении боковую линию женского таза и, возведя необходимость в добродетель, закрыли опасную линию, приведя, таким образом, к высшему триумфу природы и женского пола.

«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да» – так аккомпанируют танцовщице остальные сидящие кругом, сзади и вдоль стен девушки. А сама танцовщица стоит перед публикой на небольшом возвышении, подняв руки как бы для молитвы. «Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да»-«Да-ра-ре-ре-ре-да» и девушки с педантической размеренностью равномерно ударяют в свои тамбурины, маленькие колокольчики которых остро врываются в это тупое, равнодушное нытье. – «Да-ра-ре-ре-ре-да»… Наиболее стройная, выдающаяся среди девушек своим лицом сфинкса, точно уцелевший потомок особой породы плясунов, сидящая позади на троне танцовщица имеет тамбурин особой формы, с толстой кожей, глухой барабанный звук которого является басом по отношению к звонкому, ритмическому крику – «Да-ра-ре-ре-ре-да«…Танцовщица высоко держит руки, чтобы мы могли следить за ее телом. Но уже поздно, мы опоздали к началу. Глаза ее уже совершенно стеклянные – «Да-ра-ре-ре-ре-да» – и точно клокочущая, подымающаяся вода, которая собирается закипеть, подымается живот танцовщицы, как если бы начались роды, – неудержимо, постоянно, точно под влиянием роковой силы, вызывающе, переходя все границы приличия, как во время морской болезни, внезапно, требуя своего права, как рычащий зверь – «Да-ра-ре-ре-ре-да»…

Вот она выдвигает правую ногу, чтобы найти новую точку опоры – левая волочится за ней… С этой женщиной случилась беда, она умоляюще подняла руки, лицо ее выражает страх, глаза неподвижны, выражение лица застывшее, эту женщину охватило отчаянье, неизвестная сила овладела ею…

Но нет! Приподнятыми и сложенными как для молитвы руками она пользуется как балансирным шестом; нижняя часть тела укреплена неподвижно в полусогнутом состоянии – это одна из ее точек опоры. Другую представляет грудная клетка, которая лихорадочно напряжена и для удлинения которой, т. е. для удлинения плеча рычага, она судорожно удерживает высоко свои руки. А между обеими этими фиксированными точками – тазом и нижней реберной дугой – бурлит, бьется и подымается это ужасное существо, которое хочет выскочить из женщины, выйти на свет Божий, и которое подымает живот на такую чудовищную высоту…

Она ногами фиксирует таз и пользуется им, вместе с прикреплениями его мышц, как неподвижной точкой, чтобы развить отсюда сокращения брюшной мускулатуры…

Но ведь это только анатомическое соображение, которое нам здесь совсем не нужно. Нам нужно эстетическое решение! В чем же смысл всей процедуры в целом?…

Теперь она опускается на левое колено, правая нога вытянута, в лице все еще ясное отчаяние – форменное engouement…

Эта позиция имеет много преимуществ, если танцовщица хочет продолжать судорожные движения до экстаза… До чьего экстаза? Разумеется, до экстаза зрителей! Но и до своего собственного также! Она легко наклоняется назад, высоко держа руки, и из треугольника, образуемого складчатыми шароварами и обоими обрисовывающимися теперь бедрами, показывается, наконец, этот розово-красный укутанный живот… Все это похоже на эпилептический или истерический припадок в больничной палате – вздымающаяся морская волна, подбрасывающая нашу фантазию на седьмое небо… Святая Магдалина – я хочу сказать – та женщина из Магдалы, во чреве которой было семь чертей…

Ужасная музыка!.. Была ли такой и святая Магдалина? Продавала ли она себя таким же образом? Приводила ли она мужчин в такое же восхищение?

Но вот она еще больше откидывается назад. Всемогущий Боже! Эта надломленная фигура с высоко поднятыми к небу руками и вздымающимся животом похожа на пораженное животное – точно бешено скачущий внезапно опрокинутый зверь.

«Уелю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю-лю…» – внезапно врывается бурной трелью голос сидящей позади фигуры сфинкса в общую ноющую музыку, в общий экстаз.

Этого еще недоставало! Этого ужасного, потрясающего нервы полового призывного звука восточной женщины!..

Публика позади меня трепещет. Слышны отдельные глубокие вздохи.

Теперь она отдыхает, акт окончен. Верхняя часть тела снова перемещается вперед, руки в первый раз разжаты, она смотрит на публику. Это ржавшее чудовище, наконец, вышло из скрюченного положения. Все прошло, опасность миновала – теперь она стоит на обеих ногах.

И дрожит всем телом так, что бусы подскакивают и стеклянные цепи звенят.

Вот она быстрым движением живота отбрасывает на пол метра от себя висящие на ней тонкие цепи, так что подымается бряцание и трезвон, – сотрясает нижнюю часть тела ниже талии, как если бы она хотела сбросить с себя пушинку или ненужную шелуху – становится все свободнее и веселее и делает по направлению к середине сцены несколько твердых шагов, на которые смотришь, как на избавление – какое прекрасное тело! Что за бедра, какой скелет!..

Она делает движение верхней частью тела и далеко отбрасывает теперь шумящие нити бус грудями, как она прежде отбросила их животом. Она шумит, как молодой жеребенок, бросает в воздух свою гриву волос, несколькими движениями еще раз, смеясь, показывает громадную силу живота и – все кончено…

Да, несомненно! Здесь символически изображен в форме родовых болей и потуг родовой акт. Приседание на корточки для родов, обращение к богам с криком о помощи и стремление возбудить в неподготовленном мозгу зрителя представление о предшествующей родовому акту половой страсти, существенным фактором которой является он, зритель – все это выражено в действии и противодействии.

Все кончено! Жанелла кланяется – какое тело! Какие руки, какие ноги! Музыка сразу умолкает…

Публика тяжело подымается, точно очнувшись от глубокого сна… Серым и будничным кажется теперь балаган.

Все теснятся к выходу.

Там, на свежем воздухе только начинаешь чувствовать свое опьянение…

«О-ла-ла!» – говорит одна молодая девушка, отодвигая рукой волосы со лба».

Это превосходное описание ясно изображает нам первоначальное значение этого восточного танца, как средства для дионисьевского экстаза, для восторженности и полного перенесения в сферу необузданной половой жизни. Поэтому сообщения путешественников, что танцы эти в высшей степени возбуждают чувственность и необузданность восточного человека и оказывают на него неотразимое сладострастное действие, вполне понятны. Хардин знал многих разумных мужчин, которые до такой степени были преданы той или иной танцовщице, что даже сами считали невозможным освободиться от ее оков. Они оправдывали себя тем, что околдованы своими возлюбленными. Тесная связь такой экстатической страсти с мазохистскими ощущениями самоотречения и самоуничижения видна из того, что на теле, особенно на руках и боках, этих рабов своей любви к танцовщицам можно было заметить следы ожогов от каленого железа. Чем более они влюблены и чем более хотят убедить в этом своих повелительниц, тем многочисленнее и глубже ожоги, которые они велят наносить себе. Сила и очарование танца этих проституток и сила возбуждаемых ими бурных желаний поразительны. Наиболее очевидным образом это обнаруживается во время больших празднеств. Так, к большому празднику вне Каиро, к празднику Mulad в городе Танта, кроме пилигримов, стекаются все танцовщицы и проститутки, и порок здесь разыгрывается в совершенно невероятных по своей необузданности формах. Разврат, господствующий на этом празднике, несомненно, происходит из языческих времен, а ислам только не в силах был воспрепятствовать его дальнейшему существованию. Уже во времена фараонов ежегодно сотни тысяч людей (около 700 тысяч) отправлялись к знаменитой святыне богини Sechmet в Bubastis и там, принося жертвы богине оплодотворяющей любви, предавались диким пирушкам, выпивая в те дни больше вина, чем в течение всего остального года. Праздник этот продолжался от 30 сентября до 15 октября.

Объездивший весь свет путешественник Макс Даутендей, как очевидец, описал в стихах своеобразное восторженное сладострастие, вызываемое танцовщицей в восточном человеке, и всю соответствующую обстановку.

(В небольших кофейнях за цветными оконными стеклами слышен стук кастаньет и звон тамбурина, бряцанье серебряных цепей и стеклянных бус на жирных, дородных женщинах, которые выстроились в ряд точно мясистые растения на голубом фоне, и беспечно, ни о чем не думая, танцуют. С их лиц упала вуаль и повязка, но они все же похожи на улыбающихся слепых и стоят здесь для празднования крови на земле, для воспевания сладострастия… Как у жеребцов дрожат ноздри, когда они чуют приближение кобыл, так с трепетом теснятся толпами мужчины между красными, мрачными огнями, между тенью домов и луной, пробираясь па улицам… Я купил поблизости папиросы с амброй и закурил. Сквозь дым кофейни смотрел я на танец живота и слушал рукоплескания и пенье в течение многих часов ночи. В накуренных залах висели пестрые ртутные шарики, напоминая собой планеты и мировые тела, как будто затем, чтобы во время музыки и пляски не отсутствовала также жизнь сфер).

Чтобы вызвать опьянение, экстаз и самозабвение, наряду с музыкой и танцами употребляются также некоторые материальные средства, как папиросы с амброй, о которых упоминает Даутендей, и прежде всего – гашиш, восточное средство опьянения par excellence. Это измельченная в порошок трава индийской конопли (cannabis indica) с примесью резины и сахара, или же чаще всего – смолистый продукт, просачивающийся из женского растения индийской конопли. Траву жуют, а смолу курят – наиболее частый способ потребления гашиша. Действие его сказывается в выраженном возбуждении головного мозга, сопровождающемся своеобразными галлюцинациями и фантазиями, и в несомненном возбуждении половой системы, причем курильщики любят, по словам Клиппеля, одновременно ублажать себя пользующимися дурной славой двусмысленными восточными рассказами, по сравнению с которыми анекдоты «Pester Caviar» – детская забава» Гашишные оргии мы встречаем на Востоке в связи с гетеросексуальной и гомосексуальной проституцией, как это наглядно описал Поль де Регла (Les basfonds de Constantinole, Париж, 1892, стр. 323–347). На связь курения гашиша с проституцией указывает также Альфред фон Кремер («Aegypten», Лейпциг, 1863, т. I, стр. 65).

Этот тройной вид опьянения – от танцев и музыки, от опьяняющего средства и, наконец, от полового возбуждения, исходящего от самих проституток – вызывает у жителя Востока высшую степень экстаза и самоотречения; и это не простая случайность, что для этого пригодны одни только «публичные» женщины, потому что они отличаются от женщин гарема, прозябающих в строго замкнутой жизни, именно свободой и полной необузданностью. Первоначально слово «публичная», вероятно, и не обозначало ничего, кроме противоположения между свободной, не стесненной никакими правилами и выступающей публично, женщиной и женщиной, живущей в семье, в доме. Первая с самого начала была также свободнее и в своих половых отношениях; а потому впоследствии «публичность» по отношению к женщинам стала равнозначна распущенности.

Так было и в классической древности, где художественный элемент достиг в проституции наиболее полного развития.

Прежде всего, это относится к греческой женщине. Жены и дочери семейств жили там так же замкнуто от внешнего мира, как и на Востоке, не получая высшего умственного и художественного образования. Последнее предоставлено было почти всецело женщинам, жившим публичной жизнью, а для греческой женщины существовало только публичное распутство – следовательно, исключительно гетерам, проституткам-танцовщицам и проституткам-музыкантшам. Саллюстий (Каталина, 25) говорит, например, о Семпронии, что «в игре на цитре и в танцах она была более образована, чем это вообще подобает приличной женщине». Таким образом, не говоря уже о гетерах, часто обладавших высоким умственным развитием и художественным образованием, – обыкновенные музыкантши, игравшие на флейте или цитре, певицы и танцовщицы были простыми проститутками. Достойно внимания, что они должны были показывать свое искусство главным образом во время пиршеств, когда оказывали свое действие винные чары. Они должны были содействовать появлению вакхического и дионисьевского экстаза. Поэтому их обучали всем искусствам эротики и сводники отдавали их в наймы (см. напр. Теренций, «Phormio», действие I, сцена 2). О деталях мы будем говорить подробнее в следующей главе.

В Риметанцовщицами и музыкантшами были почти исключительно проститутки. У Плавта всякая танцовщица продажна; Гораций говорит (Epist. 1, 14, 25) о «meretrix tibicina». Многие танцовщицы и музыкантши были иноземного происхождения. Особенной славой пользовались иберийские девушки из города Гадес (нынешний Кадикс). Марциал (Epigr. XIV, 203) говорит о них, что они возбуждали, соблазняя, и приводили свои бедра в такое дрожательное движение, что даже врага женщин, Гипполита, могли бы довести до высшей степени полового возбуждения (masturbator). Далее он рассказывает (V, 78) об их танцах за обильными трапезами, что «непрерывно побуждаемые похотью, они сладострастно двигают своими бедрами». Наконец, в 71 эпиграмме, кн. VI, сказано:

(Принимающая сладострастные позы под испанскую музыку, исполняющая с гадитанийским искусством похотливый танец, она могла бы возбудить самого дрожащего Пелиаса и вызвать желание у старого супруга Гекубы у костра Гектора – Телетуза обжигает и мучит своего прежнего господина: ту, которую он продал, как рабыню, он снова покупает, как госпожу).

Отсюда видно, что танец проституток из Гадеса оказывал такое же действие в смысле соблазна и самоотречения, как и восточный танец, и приводил к таким же мазохистским поступкам самоуничижения. По описанию Ювенала (Сатира XI, 162–166), танец этот вместе с пеньем и действием алкоголя был могущественным средством полового возбуждения и экстаза. Танцовщицы-проститутки из Гадеса приезжали в Рим группами под управлением сводника («improbus magister» Марциал, 1,41,12), с целью получать здесь большое вознаграждение. Штолл (там же, стр. 605) считает их танец предшественником «танца живота», по другим же авторам, он является предшественником современного «фанданго», который, впрочем, танцевали различно. К эротическим танцам древних относятся также «кордакс» и «бибазис», который Шторк называет античным канканом.

В позднейшее время хореографическая проституция приняла в Риме колоссальное развитие. Согласно сообщению Аммиана Марцеллина (XIV, 6, 20), в 4-м веке после Р. X. в Риме было не менее трех тысяч танцовщиц. Он говорит: «недостойное поведение их заходит так далеко, что когда недавно явились опасения о наступлении голода, то иностранцы и люди науки и искусства, хотя число их и весьма невелико, сейчас же были безжалостно высланы, в то время, как люди, принадлежавшие к свите артисток или же назвавшие себя так в тот момент, три тысячи танцовщиц с их музыкантами и столько же танцмейстеров могли беспрепятственно остаться».

Обыкновенные актрисы и ми мистки, в задачу которых неоднократно входило ставить пантомимные танцы эротического характера, почти всегда были в то же время проститутками. Герман Райх замечает по этому поводу: «Разумеется, что жалкое положение мимисток низшего разряда сильно отличалось от этого блеска. В Византии эти бедные женщины частью жили в кельях цирка, где после представления – после того, как они на сцене выставляли напоказ свои прелести – принимали привлеченных таким образом клиентов. Мимическое искусство было здесь только предлогом для чего-то другого. Но это были артистки, из которых ничего не вышло и которые постоянно должны были думать о том, как бы увеличить свое скудное жалованье. Но так как в старину не боялись открыто и без всяких стеснений смотреть на отношения полов между собой, то к этим низшим актрисам просто прилагали почетный титул meretrix, наивно и в то же время безжалостно раскрывая, таким образом, нравственные недостатки в народной жизни, которые в новейшее время охотнее оставляют в тени или же прикрывают широким плащом христианской любви». У византийцев бордель, в конце концов, получил название «мимарион», т. е. институт мимисток. Разумеется, что несколько односторонне понятая Рейхом связь между проституцией, танцами и мимикой была вместе с тем и внутренней связью, как это видно из изложенного нами выше. Как на это указывает и Штол, в то время с профессией комического актера, акробата и танцовщицы неразрывно было связано и занятие проституцией. Обе эти профессии были равнозначны.

Представление, что занятие музыкой, танцами и мимическим искусством обязательно связано с проституцией, вначале воспринято было христианством и сохранялось в низших слоях народа и по сей день. В Нидерландах, например, вплоть до XIX столетия бордели назывались «musicos». Лишь в 1711 г., т. е. 200 лет тому назад, актер впервые удостоился в Берлине честных похорон на христианском кладбище. Но презрение к комедиантам существовало еще в течение всего XVIII века (см. «Vossische Ztg.», № 4 за 3 января 1911 г.). Христианская ненависть к театру даже не делала никакого различия между серьезной трагедией и полными сальностей комедией и пантомимой. В начале своего знаменитого сочинения о театре и церкви, Генрих Альт спрашивает: «Театр и церковь? Не звучит ли это для большинства, как Белиал и Христос?» Он указывает, что этот христианский предрассудок продолжает существовать и в настоящее время, что в противоположность тому, что мы видим у античных народов, во время христианских праздников почти все театры закрыты. Во многих общественных кругах театр и теперь еще не считается тем, чем хотел его сделать Шиллер, т. е. учреждением, задача которого – умственное и нравственное облагораживание человечества.

Среди отцов церкви Тертуллиан был первый, высказавший в особом сочинении (De spectaculis) проклятие театру с точки зрения христианства и объявивший его частью языческого служения идолам, дьявольским наваждением. Театры, в большинстве случаев носящие, по его словам, имя Венеры и Бахуса, представляют настоящие школы разврата и проституции. Да и было бы нелепо, в самом деле, высоко ставить искусство, исполнителей которого объявляешь бесчестными и порочными. Аналогичные суждения о театре высказывает и его современник Клементий Александрийский: театр возбуждает самые бурные страсти, ставит позорные и неприличные вещи. Киприан и Минуций Феликс особенно подчеркивают, что актеры и мимисты в своих представлениях поучают разврату, подражают половому акту и совращают в распутство. Лактаний бичует гистрионов с их в высшей степени развратными движениями за то, что они поучают сладострастию и возбуждают его, и представляют бесстыдных женщин с развратными движениями. Августин, Исидор, Сальвиан – всепроклинали театральное искусство. Необходимым последствием таких взглядов было то, что соборы духовенства не признавали носителей этих искусств христианами и исключали их из христианской общины; так было на соборе в Эльвире (305 лет после Р. X.), в Арле (314), в Карфагене (397 и 399). В «Апостольских постановлениях» (VIII, 32) находится следующее объяснение: «Актеры и актрисы, возницы, гладиаторы, спортсмены, предприниматели театров, олимпийские состязатели-борцы, флейтисты, играющие на цитре и на лире, танцоры и танцовщицы должны отказаться от занятия своим искусством, либо должны быть отвергнуты церковью. То же самое должно иметь место и по отношению к лицам, одержимым страстью к театру».

Прямое сопоставление театра с борделем представляет предписание христианского императорафеодосия (Cod. Theodos. XV, 7, 2), в котором сказано, что честных дочерей актеров нельзя принуждать поступить на сцену, тех же, которые предаются неприличному образу жизни, можно заставить поступить в театр. Тем самым актрисы публично признавались проститутками. Юстиниан, супруга которогофеодора, раньше была, как известно, актрисой и проституткой, издал несколько более либеральные законы, но все же признает слово «актриса» ругательным (vocabulum inhonestum) и находит, что бывшая актриса, порвавшая с театром, не должна больше терпеть этого слова (Cod. Just. lib. V tit. IV, de nuptus 23, 1).

Ничто, однако, не говорит в такой степени в пользу глубокого внутреннего значения и постоянства художественного фактора в проституции, как тот факт, что, несмотря на враждебное отношение и попытки искоренения его со стороны официального и в особенности со стороны аскетического христианства, он сохранился и до наших дней. Даже период расцвета бордельной проституции не мог всецело уничтожить этот момент. Когда погибли древне-языческие театры, гистрионы и танцовщицы рассеялись, кочуя с места на место и занимаясь повсюду, кроме своего ремесла, проституцией. Уже в «конституции» франкского короля Хилъдеберта, около 554 г. после Р. X., танцовщицам запрещается в святые дни, как Пасха, Рождество и другие праздники или по субботам, выступать перед публикой. Они показывали свое искусство на свадьбах, на званых обедах или ужинах, на народных празднествах. В царствование Карла Великого они пользовались такой любовью, что всякий знатный человек считал своей обязанностью во время трапезы доставить своим гостям такого рода развлечение. Алкуин пишет в одном письме от 971 г. (Epist. 107): «Кто допускает в свой дом гистрионов, мимов и танцоров, совсем не знает, какое количество нечистых духов тянется за ними вслед». Аахенский собор от 816 г. повелел духовным лицам оставаться на свадьбах лишь до тех пор, пока не появлялись гистрионы и танцовщицы, а потом они должны были подняться и оставить дом. Аналогичные предостережения против соблазна и неприличий музыкантов и гистрионов содержит также третье добавление к § 71 капитулярия Карла Великого.

Хампе говорит о танцовщицах и музыкантшах-проститутках того времени: «Особого упоминания заслуживают распутные женщины, которые – как члены более значительного общества или на собственный страх в качестве актрис, певиц, танцовщиц, флейтисток, барабанщиц? или же живя исключительно развратом – кочевали по стране, в большинстве случаев в пестрых, возбуждающих чувственность костюмах. Возможно? большая прибыль составляла их единственное стремление. Вообще понятие о чести свободного мужчины в германском смысле было совершенно чуждо этому бродячему римскому люду, как и славянскому».

Эти пришлые элементы проституции, сохранившие античные традиции, послужили в средневековой Европе исходной точкой для постепенного развития новой организации проституции, которая, несмотря на некоторые особенности, в существенных чертах была только возобновлением античной и, в качестве таковой, продолжала оказывать свое действие до нашего времени. Эта художественная проституция играла значительную роль в дионисьевских праздниках средневековья, в происшедших из античных сатурналий праздниках: дураков и ослов, в карнавалес его необузданным масленичным весельем, в масленичных играх, в связанном с опьянением и экстазом «плясовом исступлении». Но всего больше она сказывалась во время ренессанса, когда «согtegiana», поэтически и художественно образованная «куртизанка» играет такую же роль, как в древности. Тогда же возникла современная форма эротического группового танца и танца solo, именно балет, который вплоть до времен Людовика XIV обнаруживает резко непристойный характер. А балетные танцовщицы до XVIII столетия были явными проститутками.

После крестовых походов восточные танцовщицы перевезены были в западную Европу и выступали здесь в обществе менестрелей и жонглеров. Они немало способствовали распространению страсти к танцам, которая в широких размерах проявлялась в диких народных танцах романских и германских народов. Во многих современных танцах старого происхождения можно еще проследить этот первобытный характер эротической страсти и экстаза. (Таковы: фанданго, тарантелла, пересва, коло, чардаш, фриска, гитана, цапатео, сарабанда, поло и др.). Танцы эти часто исполнялись проститутками, как например, фанданго и сарабанда. Согласно опубликованной в 1558 г. народной песне «La Vida de Zarabanda ramera publica de Guyacan», сарабанда обязана своим происхождением одной публичной женщине, которая впервые «исполнила этот опьяняющий танец со всей его безудержной чувственностью». Прототипом его послужил танец американских туземцев. Такого же экзотического происхождения современный «Cakewalk» с его дикими, экстатическими извивами и происходящий из Алжира канкан. Аналогичное действие может, впрочем, производить и вальс, как это заметил еще поэт Бюргер:

(Взрыв дикой страсти тетерева называется, например, токованьем. Но сделайте то же самое с швабским искусством и дело получит название – вальса).

С половины XVIII столетия Париж сделался высшей школой рафинированной хореографической проституции, достигшей апогея своего развития во время директории и второй империи. Начиная с «Bals de Bois» (1740) и кончая современным «Bal Tabarin», все эти Tivoli, Ruggieri, Pavilion d’Hanovre, Paphos, Jardin de l'Hermitage. Mabille, Closerie des Lilas, La Chaumiere, Bullier, Moulin Rouge, Moulin de la Galette, Jardin de Paris в достаточной мере характеризуют вид и объем этой формы художественной проституции, которая отсюда перешла во многие другие столичные и провинциальные города западной Европы. Даже чопорный Лондон имел между 50-ми и 80-ми годами прошлого столетия свои «Argyll Rooms», «Cremorne Gardens», «National Assembly Rooms», «Portland Casino» и др., как общественные биржи проституции. То же мы видим в Берлине, Гамбурге, Вене, Будапеште, Петербурге и т. д. Такие названия, как «Бальный зал», «Орфеум», «Танцкласс», «Palais de danse» и т. д. не менее ясно обозначают эту категорию учреждений, чем более соблазнительные названия, вроде «Amorsale» «Blumensale», «Аркадия» или «Bacchushalle».

Какая тесная связь существует между танцами и проституцией даже и в настоящее время, доказывает, например, интересное сообщение русского врача, доктора Архангельского в 1897 г. на петербургском конгрессе по борьбе с сифилисом. Он сообщил, что в городе Туле, известном своими оружейными заводами и серебряными изделиями, нет танцевальных школ и что молодые люди обоего пола посещают публичные дома, чтобы мучиться танцами. Аналогичные явления встречаются также в Петербурге и Москве.

Наконец, эту старинную связь доказывает также известная» танцующая походка» проституток во время ходьбы на улице, подражание ослабленным плясовым движениям, причем всего больше бросаются в глаза своеобразные сладострастные покачивания бедер – движения, по которым еще и теперь безошибочно можно узнать проститутку и на которые намекает известная венецианская поговорка:

Такую же значительную роль, как в гетеросексуальной проституции востока, танцы играют, впрочем, и в гомосексуальной проституции восточных стран. В большинстве случаев этим видом проституции занимаются мальчики-танцоры с длинными, выхоленными, надушенными волосами. Они употребляют белила и румяна и разрисовывают свои веки совершенно как танцовщицы. Танцоры эти расхаживают по кофейням и при желании их можно вызывать в частные квартиры. У них есть кастаньеты и женские костюмы, и танцы их заключаются в похабных, весьма развратных движениях. Очень богатые люди сами содержат таких мальчиков, которые в Турции часто греческого, а в Персии – грузинского происхождения. По-арабски их называют «Коwal» (Chauwal). Малътцан говорит о них:

«Обычай «Chauwai» процветает там теперь, как и раньше. Число их отнюдь не сведено до 300, как говорит Абу. Существа эти действительно представляют нечто ужасающее. Часто это рослые, даже уже не молодые парни; они носят женское платье, красятся и белятся и исполняют эротические танцы, которые могут возбуждать, если их исполняют женщины, но здесь они внушают только отвращение. Мне рассказывали об одном жреце этого порока, патриархе сводничества, который царит в кофейнях предместья Александрии, расположенных по абассийской дороге. За деньги он соблазняет и сводит детей даже из лучших фамилий, и вообще способен в своей сфере на невероятные вещи».

Блейбтрей видел «трех красивых мальчиков в длинных сюртуках, украшенных разноцветными лентами, которые танцевали под пронзительную музыку. Двое из них изображали женщин, а третий бешено бросался из стороны в сторону, попеременно обращаясь то к одному, то к другому из двух остальных».

Карстен Нибур сообщает: «В некоторых греческих винницах Галаты, которые часто посещаются развратными турками, я видел танцующих мальчиков, особенным образом одетых. Христиане, поощряющие магометан к такого рода удовольствиям и к вытекающему отсюда пороку, предлагая им своих невинных единоверцев, несомненно заслуживают, чтобы их считали даже ниже цыган».

Хореографическая мужская проституция еще и теперь существует в турецких городах, где в праздничные дни можно видеть даже на улицах мальчиков, одетых в роскошные женские одежды, в фальшивых волосах; они поют, пляшут и завлекают мужчин. Еще и теперь такие мальчики с бледными, худыми лицами, в широких, вышитых золотом шароварах, готовы к услугам посетителей кофеен низшего разряда города Галаты.

Быть может, даже более чем в классической древности и на магометанском Востоке, тесная связь между проституцией и артистической любовью сказывается в Китае и Японии. В особенности в Японии проституция и по это время, главным образом, подчеркивает эстетическую сторону и до такой степени переполнена артистическими элементами, как ни в какой другой стране. «Воспитание для профессии гетеры», т. е. возможно законченное эстетическое развитие всего человека, в смысле внешней манеры держать себя и художественной деятельности, нигде не стало в такой степени правдой жизни, как здесь. С этим равно согласны и старые, и новые наблюдатели. Этим объясняется также, почему общение с проститутками составляет там жизненную необходимость для мужчин. Оно переносит их на время в более свободную атмосферу и дает возможность забыть гнет будничной обстановки. Уже старый Кемпфер сообщает, что публичные дома посещаются в Японии не многим менее чем храмы.

Во времена Кемпфера (конец XVII столетия) бордельный квартал заключал в себе самые красивые дома города Нагасаки. Все они служили местом жительства исключительно для проституток, которые почти все отличались красотой. «Девушки покупаются еще в детстве за приличную сумму на известное число лет (приблизительно от 10 до 20) и живут на иждивении богатого хозяина дома, по 7-30 человек взрослых и детей в одном доме. Они все имеют очень удобные комнаты и ежедневно обучаются танцам, игрена разных музыкальных инструментах, писанию писем и другим, подобающим их полу и способствующим развитию сладострастия искусствам. Младшие из них являются служанками и в то же время ученицами старших и более опытных. По мере того, как они приобретают известную ловкость и обходительность в обращении, как на них увеличивается спрос, и они приносят больший доход своему хозяину, их повышают рангом, вводят в лучший круг клиентов, и цена их возрастает, но деньги получает только сам хозяин».

Иошивара в Токио была в то время «местом свидания модного света. Мечтой всех лучших мужчин было испытать любовь «Taуu», самой знатной представительницы этих проституток. У каждой такой «Taуu» было несколько «kamuros», девочек, которых она обучала всем искусствам проституции, «150 правилам приличия», косметике, «элегантной и влюбленной мимике», искусству очаровывать мужчин. С этой бордельной частью города издавна тесно связаны «Hokan» и «гейши», певцы, танцоры, музыканты и танцовщицы. Гейши нередко сами не принадлежат к проституткам, но тем не менее поддерживают тесную связь с кварталом куртизанок. Вся его обстановка со всей пестрой роскошью цветов так художественна, оставляет такое эстетическое впечатление, что восхищение некоторых европейских авторов этой красивой внешней стороной японской проституции понятно, хотя при взгляде на закулисную сторону многое можно было бы увидеть в другом, более мрачном свете. Эта оговорка необходима к словам Брунхубера, что Иошивара не оскорбляет, а, наоборот, обогащает область эстетики. Внешняя форма проявления японской проституции действительно так далека от европейской, как небо от земли. В доказательство мы приведем описание Брунхубера, относящееся к 1907 г.:

«Через ворота, обвитые зеленым рисом, украшенные разноцветными флагами всех национальностей – тонкий намек – мы вступаем на широкий бульвар, открытый только для пешеходов. Посреди его разбиты клумбы цветущих, ароматных кустов, на верхушках которых качаются всех цветов лампочки. Здесь открывается восхитительная, далекая перспектива. По обеим сторонам – ярко освещенные магазины и чайные, мимо которых тянется многолюдная толпа пестро одетых людей. Взор останавливается на бесконечно тянущихся цветущих рощах, густо краснеющие цепи которых прерываются местами светящимися белыми световыми дугами. Это преддверие к храму любви. Нигде в мире расточительная, легкомысленная богиня чувственного наслаждения не воздвигла себе более роскошного и более чувственного храма, чем в Иошиваре.

Достаточно одного взгляда, чтобы картина этого экзотически-прекрасного мира никогда не исчезла из наших воспоминаний. Но стремление описать словами этот неизмеримый, ослепительный блеск, этот отливающий всеми красками покров опьяняющего наслаждения жизнью – напрасный труд!

Свет, краски и красота соединяются в один непобедимый гимн. Темные лежат по сторонам боковые улицы, отходящие от большой, главной дороги. С утонченностью театрального декоратора здесь избегали всякого бокового света, рефлекс которого мог бы мешать глазу. Взор прикован исключительно к пестро светящимся картинам, приветствующим вас с высокорасположенного партера домов.

Картины эти оправлены в роскошные рамы. Бесподобная с темной позолотой резьба по дереву, производящая такое великолепное впечатление в восточноазиатских храмах, служит здесь в большинстве случаев декоративным фоном. Большие зеркала в центре и боковые кулисы служат рефлекторами для громадного количества света, притекающего из скрытых источников.

В этом дрожащем потоке света и красок сидят, отделенные от публики узкими решетками из палочек, самые красивые японские женщины. Волосы их уложены в прелестные прически, лицо, согласно обычаю страны, сильно накрашено и напудрено, и они одеты в лучшие произведения японской шелковой индустрии. Кимоно из материи темного, насыщенного цвета, вокруг стройной талии – «оби», пикантно оттеняющий по цвету кимоно. Поразительно красивые картины следуют одна за другой. Рельефные украшения и обстановка меняются от одного дома к другому. В одном месте – пестрая, красочная обстановка в наиболее современном молодом стиле, с девушками в платьях из материй в больших цветах. В другом – мебель из японского черного дерева, мебельная материя и ковры темного цвета, и на них нежно выделяется мягкий гелиотроповый цвет кимоно. Затем опять на ярком золотом фоне – блестящий черный цвет одежды, точно темная рама, оттеняющая бледное, нежное личико djoros.

По 10-20-30 сидят девушки в своих золотых клетках без движения, одна подле другой длинными рядами на полу, покрытом коврами. Внимательно осматривают они острым взглядом шумящий кругом живой поток, не расставаясь в то же время с зеркальцем, пудреницей и румянами. Крошечная трубочка – после обязательных трех потягиваний – непрерывно опоражнивается.

Молча сидят эти прекрасные изображения пагоды. Изредка только обмениваются они словом между собой, еще реже – с внешним миром. Ничто не оскорбляет взгляда непристойностью, ничто не шокирует изумленного иностранца, которого часто приветствуют ласковым кивком головы или дружеским жестом узкой руки. Женская честь не пятнается здесь в пошлой, безобразной форме. От этой современной женщины веет на нас дыханием того эллинского, античного воззрения на любовь и чувственные наслаждения, которое видело благородство полового инстинкта не в шаткой благопристойности, т. е. не в вопросе звания, а в сочетанном с красотой достоинстве личности. Здесь этот идеал осуществлен».

Мимо блестяще освещенных, постоянно сменяющихся картин, многотысячная толпа скользит в тени улиц, с шутками и звуками восторга на устах. Мы плывем, увлекаемые общим потоком, вдоль спутанных улиц и переулков. Уже наступила полночь и восторг толпы возрос до дионисьевского дифирамба. Из освещенных открытых окон раздаются звуки пенья с аккомпанементом гитары. В чайных все усиливается шумное веселье.

Мы возвращаемся к нашим экипажам и на обратном пути опять так же дико гоняемся по Токио, над которым уже спустилась ночь. Мы невольно задумываемся над странным миром, открывшимся здесь нашим глазам. Кругом непроницаемый мрак. Но там, далеко, небесные облака слабо отражают сияющее море света Иошивары. И сквозь ночную тишину доносится оттуда гул голосов, сливающийся в дикий, тупой крик вакхического сладострастия. Это не крик отдельных лиц; это инстинктивный восторг целого народа, беспрепятственно предающегося своим чувственным наслаждениям».

Гигиенист Карл Френкель, хотя и несколько менее восторженно, также превозносит живописное впечатление Иошивары, и что «почти непонятно для нас, европейцев, царящий там приличный тон». Что оборотная сторона медали, выставка несвободных людей в позолоченных клетках, представляет для европейца нечто «ужасное», невозможно, конечно, оспаривать. Но для нас здесь важно. подчеркивание лишь того обстоятельства, что в японской проституции преобладает художественный элемент, тесная связь и значение которого для проституции вообще и для продолжительности ее существования, в частности, не может подлежать сомнению.

В Китае, где девушки и замужние женщины, – как у древних народов и магометан – ведут довольно жалкое существование, предаваясь главным образом, домашним заботам и не получая никакого образования, проститутки точно так же являются единственными представительницами «образованных» женщин. Они одни только занимаются танцами, музыкой, пеньем и театром. Вот почему представительницы этих профессий издавна пользовались очень дурной репутацией, как это видно из китайских законов. Закон запрещает, например, членам высшего государственного совета жениться на комедиантках, певицах, танцовщицах или других продажных женщинах. Проститутки «синих домов» (Tsing la о), т. е. сухопутных борделей и «цветочных лодок» (Ноа thing), т. е. судовых борделей, в большинстве случаев рекрутируются из краденных или купленных у бедных родителей девушек, которые с детства получают очень тщательное эстетическое воспитание и образование. Их обучают пенью, игре на гитаре, рисованию, поэзии и т. п. Если они не проданы впоследствии какому-нибудь любителю за высокую сумму, то они поступают в бордель одного из двух указанных выше типов, в качестве «tschangki». Их называют также «цветочницами» (hoa niu), за цветы, которые они всегда носят при себе. Во время празднеств, устраиваемых в «цветочных лодках», содержатель борделя обязуется доставить каждому из участвующих гостей проститутку, которая развлекала бы его пением и музыкой и доставила бы ему половые наслаждения. Вечернее времяпрепровождение в такой празднично освещенной цветочной лодке в Китае описывает, на основании собственных наблюдений, Кнохенхауер:

«Известны или, по крайней мере, часто упоминаются знаменитые цветочные лодки в Кантоне. Это плавучие рестораны и дома терпимости, празднично освещенные вечером различными лампочками; они расположены на реке друг подле друга и благодаря отражению тысяч огней в воде, действительно представляют волшебное зрелище. Нижние этажи этих высоких судов предназначаются для низших классов народа. Это публичные дома низшего разряда, в которых царит вольное, ничем не стесняемое обращение и большое оживление. Пространство, предоставляемое в распоряжение каждого, занимает не больше места, чем кровать в спальном вагоне железной дороги. А наверху в салоне веселится модный свет, золотая молодежь Кантона, предаваясь кутежу и слушая музыку. Внутреннее убранство чрезвычайно роскошно, с обильной, частью позолоченной, частью блестяще лакированной резьбой и прелестными шелковыми материями. И все это при изобилии света, распространяемого более чем дюжиной больших и ярко горящих керосиновых ламп.

Иностранцам не следовало бы упускать случая посетить такое цветочное судно, тем более, что в действительности эти салон-рестораны рассчитаны и на европейцев. Я был в таком ресторане в сопровождении нескольких европейских дам и мужчин из гонконгского общества. Мы сидели на открытой палубе, откуда открывался великолепный вид на реку, оживленную тысячью судов, на многочисленные празднично убранные цветочные лодки и, наконец, на миллионный город Кантон с его пагодами и храмами. Палуба здесь не имеет крыши, салон в этом месте открыт так, что вид расстилался прямо перед нами. Вокруг большого круглого стола сидело несколько знатных китайцев, ревностно занятых ужином. Позади каждого из них на том же стуле сидела певица; каждая из них, в свою очередь, имела позади себя служанку. Однако, едой и питьем ублажали себя одни только властители мира, а милые женщины должны были смотреть на них и время от времени увеселять компанию ноющим пеньем под аккомпанемент однострунной визгливой скрипки. Но в обществе царило чрезвычайное веселье. Трудно себе представить, как неудержимо весел может быть китаец во время попойки и остроумной беседы. В целом мире нет более приятного члена общества. Он всегда любезен и интересен, всегда готов шутить и острить».

По собственным же наблюдениям описывает проституцию на цветочных лодках и в синих домах Кантона Макс Даутендей.

«Сквозь тучи дымящегося тумана пролетают ярко выделяющиеся в них огоньки, и сквозь туманный дым всплывают на поверхность барки с красными стеклянными постройками, с зелеными и синими призмами в дверях. Чувствуется запах чая и духов, и точно в книжке с раскрашенными картинками возникают перед глазами бросающие синие и красные отблески Кантона праздничные, прославленные цветочные лодки. Однообразное пенье и музыка… И иной быстрый взгляд набеленных девушек падает в мою темную лодку, точно падающая звезда.

Круглые двери из розового стекла были открыты, и внутри сидели проститутки с громкими именами, пришедшие в лодки вместе со своими друзьями, чтобы поужинать.

Там блестели синие шелковые материи и медно-красные шелковые панталоны. Полные стеклянных ламп и золотых украшений, одна лодка прилегала к другой стеклянной цветной стенкой, отражая в темной реке свой светлый край…

Я проникаю туда через тесный проход, шириной не больше двух аршин. Повсюду сидят китайцы, молчат и скалят зубы, как кошки и крысы.

Целый ряд освещенных окон открыт в сторону земли, а внутри сидят милые девушки на полу, тесно прижавшись друг к другу, как стадо овечек на лугу.

Все в небесно-голубом шелку, обвешаны украшениями и опрысканы духами. С напудренными лицами и белыми руками сидят они, как маленькие, небесно-голубые ангелочки без крыльев.

Рядами, у голых стен. Они смеются, болтают, делают знаки и ждут, чтобы их позвали в чайную, где они подают кушанье и рисовое вино и декламируют стихи.

Рассказывают легенды о китайских героях, легенды из древнейшей истории страны. Они отбивают при этом такт и держатся всегда, хрупкие и нежные, как если бы они были из фарфора…

Из всех низеньких окон раздается хихикающий смех девушек, и всюду милая суета, как если бы здесь под лампами и свечами был рынок. И всюду одинаковое ожидание со стороны нарумяненных лиц с черными волосами…

Подобные небесно-голубым звездам, сидят несколько женщин, полудетей еще, в чайном зале. Подают чай и к нему миндальные орехи.

Иной из пестрой толпы подымает маленькую женщину и сажает ее к себе на колени. Оба еще раз кланяются друг другу с чашкой чая в руках прежде, чем поднести напиток к губам…

Старшая из маленьких молодых женщин, окруженная младшими девушками, держит в руках носовой платок из белого шелка.

Она поет со страстными жестами, а вокруг нее на полу расположились на шелковых подушках девушки, играющие на лютне…

Глубоко погруженная в свою страстную песню, она опьянена, точно сомнамбула, и воспевает поступки и любовь великих героев…

Она складывает свои маленькие, беленькие ручки… И этот женский ротик, напоминающий красные вишни, воспевает любовь и мертвецов, о которых говорят тысячелетние сказания…

Ничто не считается здесь с тактом. Все они улыбаются от косы до пят и чувствуют себя в своих тонких шелках, по которым пробегает электрическая искра от прикосновения, еще более голыми, чем когда они раздеты».

В Пекине уже около 30 лет проституцией занимаются, главным образом, так называемые «chin-pan-tsze», группы певиц-песенниц во главе с импресарио (chang-pan-ti). В большинстве случаев это нравственно опустившийся субъект, функционирующий в качестве сутенера. Он покупает 12-13-летних девочек красивой наружности, обыкновенно детей бедных родителей, учит их музыкеи пению и заботится о том, чтобы девушки всегда были элегантно и со вкусом одеты. Девушки получают от него только готовую квартиру и стол; они составляют собственность chang-pan-ti и их во всякое время можно купить, как проституток.

О публичных домах северного Китая, в частности Маньчжурии, Рожер барон Вудберн сообщает следующее: «Большие бордели в Китае несколько похожи на наши тингель-тангель. Рядом с интернатом, в котором живут проститутки, существует публичная сцена, доступная для всех желающих. За несколько грошей даже бедняк может там целый день слушать пение и музыку и смотреть на пантомимы. На сценевыступают проститутки интерната, которые поют различные куплеты. Богатый посетитель может рассматривать товар в красивом костюме, любоваться наружностью, голосом, грацией артистки, не возбуждая осуждения за то, что находится в неприличном доме. Даже посещение интерната считается не слишком предосудительным, так как специалист-музыкант может там послушать исполнение, сообразно его специальному указанию. В секретных кабинетах там нет, конечно, недостатка, как и во всякого рода развлечениях. Там можно и ночевать». Здесь связь между публичным домом и сценой очевидна.

Гомосексуальная проституция точно так же выступает в Китае и Японии в связи с артистическими элементами. Благоприятным в этом направлении фактором является то обстоятельство, что женские роли в японских и китайских театрах исполняют почти исключительно юноши, большей частью накрашенные и в женских костюмах. Эти-то женственные актеры, с ранней юности обучаемые всем женским искусствам, всегда составляют предмет страстных вожделений гомосексуалистов и образуют главное ядро мужской проституции. Карш называет театр в Пекине «питательной средой для мужской проституции», причем он имеет в виду не только сцену, но и зрительный зал. «Безбородые юноши, играющие здесь женские роли и достигшие удивительного драматического совершенства, обязаны большей частью своих доходов не этой артистической деятельности, а известным личным услугам: эти юные жрецы Талии, живущие в предместьях Вайлотшен поблизости от своего театра, нередко принимают посещения своих богатых почитателей. Но мало того, что сама сцена уже служит отрадой очей для педерастов, места для зрителей представляют в этом отношении еще более поразительную картину: зала, партер, ложи переполнены молодыми людьми с женственной походкой, хотя и в мужском костюме, но из тончайших материй самых ярких цветов. Они переходят от одного стола к другому, в одном месте расточая улыбки, в другом – перемигиваясь с сидящими, получая от одних лакомства, от других выслушивая сомнительного достоинства шутки, пока они, наконец, не усядутся за какой-нибудь стол со своими знакомыми, или же с людьми, которые им кажутся богатыми».

Для профессиональной мужской проституции, не принадлежащей к театру, в Китае существует прямо высшая школа. Похищенные или купленные в большинстве случаев мальчики обучаются там пению, музыке, декламации, рисованию и стихосложению, красивому и древнему письму, – вообще всему, что может доставить, как показал опыт, удовольствие их будущим возлюбленным. Мальчики, жившие в старых японских борделях для мальчиков, точно также хорошо обучены были музыке и танцам и были большими мастерами во всех искусствах соблазнения; они неоднократно впоследствии переходили в театр.

Выше мы уже указывали, в какой тесной связи находится художественный фактор проституции – как средство освобождения от будничной жизни и созданных культурой половых ограничений – с опьянением, которое на всем земном шаре считается универсальным средством для достижения того райского состояния, когда человек всецело уносится от мира и доходит до самозабвения. Этот «gout de l’infini» (Боделер), эта «потребность человека в опьянении» уже очень рано проявлялись в связи с сверхъестественным усилением полового инстинкта, преследовавшего ту же цель достижения экстаза и самоотречения. «Под влиянием наркотического напитка, о котором говорят в своих гимнах все первобытные люди и народы или же во время могучего приближения весны, которым радостно проникнута вся природа, в человеке пробуждаются те дионисьевские ощущения, при усилении которых субъективное исчезает в полном самозабвении», говорит Ницше. Поэтому проституция, как пережиток первобытной необузданности половой жизни, состоит с опьянением и с искусственно вызывающими его средствами в древнейшей и естественной связи. Связь эта входит составной частью в сущность проституции и объясняется отчасти и тем обстоятельством, что опьяняющие средства не только вызывают психическое возбуждение и опьянение, не только влекут за собой упоение органов чувств, но неоднократно непосредственно усиливают самое половое влечение, являясь желанными вспомогательными средствами для целей проституции, как aphrodisiaca (средства, усиливающие половое возбуждение).

Из таких искусственных возбуждающих средств, мы назовем – кроме гашиша, о котором мы уже говорили – прежде всего опий, бетель, перец, кока, табак, кофе и чай, вино, пиво и другие спиртные напитки; а в новейшее время еще также эфир. Действие их весьма разнородно. У одних на первом плане стоит возбуждающее действие, у других – оглушающее; действие одних быстро прекращается, действие других, напротив, продолжительно. Относительно взаимодействия с проституцией каждого из этих опьяняющих средств в отдельности, нужно заметить следующее:

Классическая страна потребления опия – Китай, где это наркотическое средство является основой и двигателем всех сладострастных оргий. Поэтому большинство борделей имеет приспособления для курения опия и, наоборот, очень многие дома для курения опия обеспечивают своим посетителям половые наслаждения. И те, и другие представляют «общественные места для связанного с самозабвением наслаждения». В каждой комнате китайского борделя имеется трубка для курения опия, которую приготовляет для клиента принимающая его проститутка. Перед половым сношением он несколько раз потягивает трубку, чтобы усилить эрекцию. Многие курят также до наступления состояния, похожего на опьянение. По словам Лукаса, проститутки в Бомбее предпочитают находиться не вблизи кабаков, а поближе к заведениям для курения опия, потому что последний еще сильнее возбуждает половое чувство, чем алкоголь. О действии опия в первом стадии его потребления, как афродизического средства, т. е. средства, возбуждающего половое влечение, Дельфо высказывается в своем сочинении «Manuel des maladies des voies urinaires»: «Расслабляющее действие опия на половые органы дает себя знать при больших и продолжительных приемах его, в маленьких же дозах он, наоборот, возбуждает половое чувство. На основании моего личного опыта и признаний многих европейских и азиатских женщин, нужно думать, что умеренные дозы опия, т. е. от 10 до 20 трубок, оказывают следующее действие: под влиянием прямого или церебрального эротического возбуждения эрекция наступает быстрее, но – что пока еще не доказано ни одним автором – в то время, как член находится в состоянии сильного возбуждения, нервы его, в частности нервы головки, от действия опия становятся нечувствительными. Поэтому, несмотря на сильную эрекцию, извержение семени весьма затягивается и наступает лишь после продолжительного соития. Аналогичное анестетическое действие замечается и на женских половых органах… Возбуждающее действие опия на половые органы прекращается от 15–20 трубок; от 25–30 трубок эрекции становятся несовершенными и затем совсем прекращаются от количества трубок свыше 40, несмотря на энергичную прямую стимуляцию. Привычные курители опия становятся обыкновенно импотентными, подобно привычным алкоголикам и потребителям табаку».

Но целью старых курителей опия было, по-видимому, не столько половое возбуждение, сколько появление сладострастных снов, представляющих весьма обычное явление при хроническом потреблений опия. Эта «paresse voluptueuse» наступает после 10–20 трубок. У курильщика появляются эротические видения, тело кажется ему легким «как бы сотканным из эфира», мысли расплываются в слабом опьянении. «Приятные половые переживания всей нашей жизни, своеобразно смешиваясь, проносятся перед глазами. Привлекательные фигуры, которые можно было наблюдать только на расстоянии, представляются в самых соблазнительных позах. Часто сам совсем не принимаешь в том участия; красивые женщины, которые встречались нам где-нибудь в разных частях света, в театре и т. д., проносятся перед нами с наиболее любимыми товарищами нашей юности. Все, что воскрешает перед нами воспоминание и полусон – все это голое, блестящее, нежное, ласковое, и – исключительно для нас: для меня все эти проносящиеся группы, берег реки с купающимися, эти жесты, объятья». De Quincey совершенно умалчивает о половом действии опия, но также говорит о «восторженности и грезах, которые являются венцом, или совершенством всего того, что опий может создать для человеческой природы».

Как мы уже упоминали, опий продается и его курят в большей части китайских борделей, где он играет приблизительно такую же роль, как у нас алкоголь в соответственных учреждениях. На «цветочных лодках» также имеются скамьи, на которых могут отдыхать курители опия.

Вместе с китайцами курение опия перекочевало в Северную Америку. В Сан-Франциско и Нью-Йорке существуют руководимые китайцами бордели, в которых потребление опия доведено до высшей степени. Замечательно, что и многие европейские проститутки, кроме алкоголя, привычно потребляют также, с целью опьянения, курение опия. Это, прежде всего, конечно, относится к нью-йоркским белым проституткам из домов терпимости китайского квартала («Chinatown»). Хотя они все коренные американки, они носят китайский костюм и всецело находятся под китайскими влияниями. Между прочим, они предаются безумному курению опия. В южной Франции, где местом проституции часто служат кофейни низшего разряда, в них часто собираются матросы и унтер-офицеры, чтобы тайно покурить любимый ими опий и удовлетворять себя путем флагелляции, производимой здесь большей частью цыганками (Виктор Ареко, Das Liebesleben der Zigeuner. Leipzig. 0.1. (1910), S. 282).

В Китае курение опиума весьма распространено также в борделях для гомосексуальной проституции: мотивы в большинстве случаев, вероятно, те же, что и при проституции гетеросексуальной. Причинная связь между потреблением опия и однополой любовью – как это допускает Либерман – существует, быть может, в известной части случаев, но не имеет отношения к прирожденным гомосексуалистам. Возможно, впрочем, что в Китае, где педикация распространена более чем где-либо, потребление опия и составляет в этом случае для многих причинный момент. По крайней мере, один французский врач говорит о действии опия: «Les muscles du rectum eprouvent sorte de relachement. Les manoeuvres sodomitiques s’opfcrent plus facilement et sans douleur meme lorsqu’il existe une forte disproportion des organes. A ce point de vue, j’ai les avis les plus positifs de beaucoup d’Annamites se livrant a la Sodomie passive».

По словам Швебле, в Париже, кроме мужских учреждений для курения опия, существует также опийный дом для гомосексуальных женщин, который находится в теснейшей связи с одним домом терпимости и с квартирой для свидания трибад… Он находится на улице Марбеф и занимает партер и четыре этажа. В партере находятся комнаты живущих там постоянно проституток; первый и второй этаж служат местом свиданий для целей лесбической проституции; третий этаж занимает хозяйка дома, старая сводница, известная у «Максима» под именем «маршала». Она содержит там настоящую школу для образования проституток. Наконец, четвертый этаж предназначается для курительниц опия, которые приходят туда после полуночи и которым прислуживают женщины из Аннама… Они раздеваются: закутываются в пеньюар и затем отправляются в общий зал, скромно освещенный несколькими китайскими фонарями, где они вместе с лесбийскими проститутками и под влиянием опия предаются самым безумным оргиям. Швебле сообщает это, как очевидец.

По Швебле, в Париже (на Иль-Сен-Луи) существует также чрезвычайно роскошно обставленное заведение для морфинисток, посещаемое гомосексуальными женщинами и лесбийскими проститутками.

Аналогично опию действует бетель, потребление которого с древних времен чрезвычайно распространено среди всех южно-азиатских народов. Карданис объясняет его применение тем, что он делает человека способным очень часто повторять соитие в течение дня. Так как листья бетеля (Piper Betle) жуют в большинстве случаев вместе с арековым орехом, то получается сложное действие, из которого трудно выделить в частности действие бетеля. Во всяком случае, продолжительное потребление его вызывает в результате приятную веселость и опьянение, как это бывает и при потреблении напитка кава, приготовлявшегося на южно-океанийских островах из растения Piper metysticum. Впрочем, все малайцы и западные меланезийцы жуют также бетель. На пирушках «Аru» на островах Товарищества, на которых потребляют напиток кава, наблюдались все эксцессы опьянения.

Ту же роль, какую для южной и восточной Азии и для островов южного океана играют бетель и опий, для южной Америки играют листья кока, они являются там постоянным и необходимым средством потребления, без которого невозможно обойтись. В них содержится алкалоид кокаин. Кока считается южноамериканцами афродизическим средством, т. е. возбуждающим половое влечение. Марванд подтверждает такое действие кока на половую сферу, Морено же в этом сомневается. На основании исследований Мантегацца и Фрейда, несомненно, возбуждающее действие этого средства на нервную систему. При потреблении его появляется приятное самочувствие – чувство блаженства, связанное с повышенной работоспособностью, которое может перейти в состояние легкого опьянения. Потребление кокаина проникло также в северную Америку. В Чикаго, например, проституция связана с торговлей кокаином. У проституток, которые могут выдержать его потребление от 5 до 10 лет, кокаин вытеснил опий. Действие его при привычном употреблении ужасно. Появляются дикие галлюцинации и, в конце концов, полное физическое и духовное расслабление. В Чикаго насчитывают около 7000 потребителей кокаина. В это число, впрочем, входят не одни проститутки, расхаживающие на рассвете на «Westdamm», но и посыльные, мальчики-газетчики и многие клиенты проституции.

Относительно потребления табака – точно так же можно доказать связь его с проституцией. Средство это, оказывающее возбуждающее действие, а после продолжительного употребления вызывающее приятное опьянение, происходит из Америки и теперь распространено по всему земному шару. У алжирских проституток существует обычай привлекать клиентов предложением им табака, папирос и кофе, которые они затем готовят для гостя в своей квартире. Во всех романских странах табачная лавочка часто служат местом тайной проституции, или же они просто представляют замаскированные бордели, причем в задних комнатах имеются к услугам клиентов проститутки. По сообщениям одного корреспондента, такие заведения существуют, например, во многих бельгийских городах (Брюсселе, Остенде, Антверпене) Табачные лавки служат иногда тайными притонами и в Буэнос-Айресе, а многие молодые продавщицы папирос там – уличные проститутки. Несколько десятков лет тому назад, как говорят, продавщицы табачных лавочек в Швейцарии точно так же предавались проституции в задних комнатах лавки; то же наблюдалось и в Лондоне в 1840 г. Так, в эротическом альбоме, приписываемом Н. К. Browne, из 12 типов проституток под № 7, «The Tobacconist», фигурирует табачница. Большой контингент проституток дают также папиросницы, например, «Cigareras» в Испании.

Далее, не может быть никакого сомнения, что потребление табака представляет излюбленное возбуждающее и оглушающее средство самих проституток. Во всяком случае, курение распространилось среди них гораздо раньше, чем среди других женщин, и представляет теперь в их среде общераспространенное явление. В мужской проституции предложение папиросы представляет самое частое средство, чтобы завязать сношения. Поэтому папиросы принадлежат к необходимым принадлежностям даже для некурящих гомосексуалистов, которые обильно запасаются ими, отправляясь «на отлет». У проституток и в особенности у проституированных мужчин с течением времени вырабатывается настоящий табачный голод. Существуют проститутки, которые выкуривают в день до 50 папирос. Сигары, напротив, употребляются очень редко даже проституированными мужчинами. Одна только категория женщин-проституток курит сигары, что весьма для нее типично; это – лесбийские проститутки, имеющие связь с какой-нибудь проституированной женщиной. В Берлине их называют «дядями» («Onkels»).

В восточной Азии поразительную связь с проституцией обнаруживает чай, а на магометанском востоке – кофе. «Hikitetschayas» или японские чайные являются до известной степени преддвериями борделей. Они расположены у входа в бордельные кварталы и служат местом свиданий с проститутками. Пришедшему гостю подают зеленый чай или саке (рисовое вино) и спрашивают его, намерен ли он посетить уже известный ему дом или же хочет выбрать себе подругу. При этом ему предлагают альбом с карточками девушек из соответственных борделей для выбора. По желанию он может затем пойти в бордель или же пригласить проститутку в чайную, где имеются для этой цели особые комнаты. В 1869 г. в Иошиваре в Токио существовало 159 борделей и 400 чайных. В 1900 г. – уже только 101 чайная и 177 борделей. Таким образом, число чайных домов в Токио значительно уменьшилось. И в Китае также чайные служат сборным пунктом для проституции. Пластическое описание жизни и похождений в таких чайных дает нам Макс Даутендей (см. выше стр. 129). В Берлине существует чайная как сборное место для мужской проституции; в Париже такую же роль играет цейлонская чайная вблизи гранд-отеля. В последнее время местом свиданий для представителей элегантной проституции нередко служат «five o’clock teas». О восточных кофейнях, как местах встречи с проститутками, мы говорили уже не раз. Магометанские проститутки начинают обыкновенно свою дневную работу с того, что посещают различные кофейни, танцуют там свои эротические танцы и поют эротические песни, чтобы возбудить желания курильщиков гашиша и табака.

Ниже, когда мы будем говорить о современном положении проституции, нам придется подробнее рассмотреть громадное значение спиртных напитков и алкоголизма для всего вообще вопроса о проституции. Здесь же мы приведем только несколько фактов, доказывающих, что алкоголь должен считаться главным из всех перечисленных нами до сих пор опьяняющих средств, которое всюду стараются использовать в целях проституции и ее клиентели. Можно сказать, что без алкоголя проституция значительно сократилась бы и потеряла бы свои характерные черты. Борьба с проституцией немыслима без борьбы с алкоголизмом. Настолько он превосходит все другие возбуждающие и опьяняющие средства, как момент, благоприятный для проституции и для спроса ее. Спиртные напитки, и из них прежде всего вино, играют в проституции такую же роль, какую они играли при дионисьевских празднествах азиатских народов, центр тяжести которых лежал, по Ницше, в «чрезмерном половом разврате, волны которого затопляли всякое семейное чувство и семейные добродетели. «В человеке освобождаются наиболее дикие зверские чувства вплоть до той отвратительной смеси сладострастия и жестокости, которая всегда казалась мне подлинным «напитком ведьм»… Индивидуум со всеми своими ограничениями и мерами погибает здесь в состоянии дионисьевского самозабвения». Эту именно глубоко-внутреннюю связь между алкоголем и проституцией греческое искусство изобразило символически, когда заставляло часто гетер и проституток сопровождать пьяную процессию бога вина, Диониса. Ту же мысль индеец выразил в слове «moha» (опьянение), которое в то же время составляет синоним слова «rati» и «surata» (любовное наслаждение).

Для доказательства связи между проституцией и алкоголизмом мы приведем здесь лишь некоторые данные. В Японии и Китае» саке», или рисовое вино (по-китайски также «samshu»), составляет в настоящее время любимый напиток в борделях и на цветочных лодках. В Индии попойки и бражничанье поддерживались исключительно проститутками, которые должны были пить и заставлять пить других, и притом – такие напитки, как ром, водку, различные ликеры; в настоящее же время там преобладает пальмовое вино. Какой-нибудь опьяняющий напиток составляет обязательную принадлежность празднеств в честь любви. Немножко «клюкнуть» – да это увеличивает прелесть красотки в глазах индийского знатока, как на это указывает следующее место из третьего действия «Malavikagnimitra»:

Своеобразное учреждение представляют в современной Индии так называемые «лолл-базары». Это бордели, предназначающиеся для местного и европейского войска, в которых имеются к услугам солдат спиртные напитки и проститутки. Женщины из этих «лолл-базаров» сопровождают войска даже в длинных и трудных походах, часто сидя вдвоем на одной лошади.

О тесной связи проституции с алкоголизмом в Египтемы уже говорили выше. Кроме виноградных вин там потребляются также искусственные вина из пальм и других фруктов. Пиво («Sitthor») приготовлялось из ячменя и горьких веществ и составляло народный напиток. Как показывают изображения на картинах, по-видимому, и женщины сильно предавались потреблению спиртных напитков. На богатых званых пиршествах танцовщицы показывали в этом отношении свое искусство. Египет представляет, вероятно, древнейшую родину перешедших отсюда в переднюю Азию и на запад (Греция, Рим, Западная Европа) увеселительных кабачков (Animierkneipe), т. е. ресторанов с вином или пивом, в которых продажные кельнерши всячески возбуждают (animieren) мужчин к потреблению алкоголя. Способы, к которым прибегали эти кельнерши («humt») описаны нами выше (стр. 98). Древнее египетское письмо, впервые сообщенное Иозефом Лаутом (Отчеты заседаний королевской баварской академии наук в Мюнхене, 1869, стр. 530), наглядно описывает нам такой ресторан в стране Нила. «Писарь» Аменеман пишет своему ученику Центавру: «Мне сказали, что ты пренебрегаешь своим учением, гонишься за развлечениями и кочуешь из кабачка в кабачок… Твоя репутация всем известна; омерзение от вина написано на твоем лице… Ты сидишь в зале, тебя окружают нимфы, ты встаешь и делаешь глупости (следует место, не поддающееся переводу по непристойности его). Ты сидишь перед девушкой, помазанной маслом, на шее у тебя венок из шафранной травы; ты барабанишь по своему животу, спотыкаешься, падаешь на живот, ты испачкан грязью». (Цит. по Георгу В. Груберу, Geschichtliches uber den Alkoholismus, Munchen 1910, стр. 4–5).

Греческая «Kapeleinon» и римская «tabema», или «саиропа» или «рор i па», или «g апеит», т. е. трактиры с вином, или кабачки с «женской прислугой» были почти все исключительно местом для проституции, где в ходу было, впрочем, и потребление алкоголя. Дело в том, что проститутки прекрасно понимали драгоценное значение алкоголя для их целей и многочисленные греческие и латинские поговорки – из которых мы приведем только известную поговорку: «sine Cerere et Libero frjget Venus» (y Т e ренция, Eunuch, 732) – превозносят стимулирующее действие алкоголя на половое чувство и опьяняющие свойства его. Уже Плавт смелыми штрихами описывает в 9-ой сцене второго акта пьесы «Poenulus» внутреннее устройство и все, что происходит в бордельном кабачке низшего пошиба:

(«Клянусь любовью к богам, я предпочел бы, закованный в ручные и ножные кандалы, всю жизнь промучиться в каменоломне или мельнице, только бы не состоять в услужении у этого содержателя публичных женщин. Что это за банда, как они все испорчены! Клянусь верностью богам, людей всех сортов найти здесь можно, как если бы спуститься к Ахерону: верховых, пешеходов, беглецов, отпущенников, воров, подвергнутых телесному наказанию, крепостных, рабов в цепях. Если только может человек дать что-нибудь, он может быть, чем хочет, принимают всякого. Поэтому во всем доме лишь темные подпольные дела: пируют, бражничают и не иначе, как у кухмистера. Здесь видишь также глиняные эпистолы с подписью, хорошо засмоленные, на которых аршинными буквами написаны имена. Посуды для вина у нас целый полк»).

В «Asinaria» (акт III, сц. 3) Леонида говорит проститутке Филенион: «Хотела бы пробыть у тебя ночь вместе с бочонком вина». Алкоголизм собственно проституток Плавт описывает в «Pseudolns» (1, 2).

По Фридлендеру, во времена империи трактиры очень часто бывали местом проституции. Писатели-юристы неоднократно указывали, что женская прислуга в трактирах, как в городах, так и на больших проезжих дорогах, состоит из продажных женщин, а трактир часто служит только для прикрытия скрывающегося за ним борделя. (Ulpian, Dig. III, 2, 4, § 2: utputa si caupo fuit et inancipia talia habuit mmistrancia et occasions vunisteru quaestum facientia, Dig. XXIII, 2, 43, § 9: si qua cauponam exersens in ea сопрога quaestuaria habectt, ut multae assolent sub praetextu instrument cauponu prostitutas mulieres habere, dicendum, hanc quoque lenae appelatione contineri). По указу императора Александра Севера, рабыня, проданная под условием, что она не будет проституирована, не должна быть потом продана в трактир, где прислуживание было бы только предлогом, чтобы обходить закон. (Cod. IV, 56, 3: Earn, quae ita venut, ne corpore quaestum faceret, neo in cau– pona sub specie ministrandi prostitui, ne fraus legi dictae fiat oportet). Закон, по которому с женским персоналом таверны нельзя совершать прелюбодеяния, находится в связи именно с этим всеобщим распространением проституции в кабаках или трактирах. В 326 г. по Р. X. Константин изъял из этого закона хозяйку заведения, но лишь в том случае, если она сама не прислуживала гостям. Последнее бывало, однако, довольно редко, потому что такая трактирщица («сора», «ambubaja») в большинстве случаев была ассирийская или вообще восточная проститутка. Такие прислужницы целыми толпами устремлялись в Рим (Ювенал III, 62–65) или в римские провинции, где они часто завлекали путников в расположенные на больших дорогах трактиры-кабаки. Очень живое и красивое описание поведения проститутки из такого деревенского трактира и всей вообще обстановки его содержится в стихотворении «Сора», которое приписывается Вергилию. Мы приведем его здесь потому, что оно дает возможность составить себе очень ясное представление о том, что творилось в древности в таких увеселительных кабачках.

(Сирийская баядерка в греческом головном уборе, высоко подняв руки, стуча кастаньетами, ловко и проворно кружится в сладострастном танце под шум кабака. Зачем пройти мимо усталым от летней пыли? Разве не лучше выпить и отдохнуть на пуховике? Здесь имеются бочки и кувшины, бокалы, розы, трубы, струнные инструменты и беседки, прохладные от тенистого тростника. Есть также деревенская звучная пастушеская свирель, вызывающая приятные воспоминания о гроте в Маналусе. Есть и вино из ежевики, недавно только налитое из засмоленного кувшина. Здесь протекает с громким журчанием ручей; здесь есть венки из желто-шафранных фиалок и пурпурные розы; сорванные у девственного ручья лилии, которые принес нам Ахелоис в корзиночках, сплетенных из прутьев; есть сливы, светлые как воск, дети зреющей осени, каштаны и нежно краснеющие яблоки – подарок Цереры, Амур и Бромий. Есть кровавая шелковичная ягода и виноград на гибкой лозе, и зеленеет огурец на желтой циновке. Здесь охранитель хижины, вооруженный серпом, но на него не страшно смотреть из-за его громадного копья. Чужестранцы, все входите сюда! Уже вспотел твой усталый ослик – пожалей его! Ведь сама Веста так любит животных! Теперь цикады с жужжаньем летают в кустах, а ящерицы прячутся в прохладных местах. Если ты разумен, выпей из летнего бокала до опьянения! Или тебе больше нравится кубок из граненого стекла? Иди! Вытяни члены свои и отдохни под сенью виноградника, а вокруг поникшей головы обвей венок из роз. Вдыхай блаженные поцелуи с уст прелестной служаночки. Прочь морщины на лбу, подобающие старости! Как для неблагодарного пепла бережешь ты душистые венки? Ты желаешь срывать их для украшения могильных памятников? Вот вино и игра в кости! Поезжай туда всякий, кого гнетет забота о завтрашнем дне! Разве не шепчет смерть на ухо: «Живите, я непременно приду!»).

Эта полная красочности и настроения картина эпикурейского наслаждения жизнью – один только Гораций еще мог бы так написать – изображает нам все художественные элементы проституции в их совокупности и указывает, как на конечную цель, на опьянение, на забвение будничных интересов и грозящей человеку судьбы.

Такие вакханалии всегда устраивал в кабачках император Нерон, каждый раз как он спускался по Тибру вниз к городу Остия или когда проезжал по заливу мимо города Байе. Женщины, стоявшие здесь перед кабачками, обязаны были приглашать его на сушу. (Светоний, Nero 27 и Тацит, Annal. XIII, 25). Алкоголь должен был вызывать в нем то сладострастное отуманивание, о котором упоминает Ювенал (VI, 300–301: Quid enim Venus ebria curat?)

Что уже и тогда пьяные мужчины прямо из кабака отправлялись в бордель, совершенно так же, как это бывает теперь, показывает следующая интересная заметка в «Аттических ночах» Аулус Геллия:

«Когда я читал 8-ю книгу «Заметок» Атея Жапито под заглавием «Об общественном мнении; мне в особенности бросилось в глаза одно решение трибунов, носящее выраженный отпечаток благородной старой любви к справедливости. Дело заключается вот в чем: Эдил Аулус Гостилиус Манцинус велел привлечь к суду публичную женщину Манилию и требовал, чтобы ей всенародно назначили день суда за то, что она осмелилась бросить в него из своей квартиры камень, причем он показывал рану, полученную им от ушиба этим камнем. Манилия возражала против обвинения перед цеховыми старшинами. Она сказала им, что ей не было бы никакой пользы, если бы она приняла его в том состоянии, в котором он тогда находился. А когда он сделал попытку силою ворваться к ней, ей ничего другого не оставалось для самозащиты, как прогнать его каменьями. Узнав истинное положение вещей, трибуны вынесли такое решение: эдил вполне справедливо прогнан из места, пользующегося такой дурной славой, куда явиться еще к тому же с венком на голове было бы совершенно неприлично. Поэтому они воспротивились намерению эдилов публично обвинить женщину».

Насколько такие увеселительные кабачки процветали еще даже во времена императоров, показывает сообщение историка церкви Эваирия (Histor. ecclesiast. II, 39), что в трактирах устраивались настоящие облавы, «razzia», чтобы установить число находящихся там проституток.

(He пожелает ли мой поэт Флорус покочевать по кабакам?) Так говорит император Адриан в нескольких строках своих стихов, посвященных Тиоэту Флору, прозрачно намекая на существовавшие в то время условия.

В средние века, вплоть до полного проведения системы борделей, условия были такие же. Из ордонанса Людовика IX Французского от 1236 г. видно, что таверны в то время не пользовались лучшей репутацией, чем бордели, и посещение их считалось таким же непозволительным – тем более, что король издал очень строгие законы против настоящих борделей, и вся проституция концентрировалась теперь, главным образом, в тавернах У Гилье «Dit des rues de Paris» (1270 г. по P. X.), мы узнаем, что почти каждый кабак тогда был публичным домом. Большой известностью, как место для проституции, пользовалась, например, таверна «du Char dore» в улице Шаруй (теперь Перпиньян). В еще более старых статутах города Авиньона от 1243 г. таверны прямо называются местами для проституции, наряду с игорными домами и борделями. В Безансоне 22 сентября 1476 г. хозяину кабака, Иегану Готье, запрещено было принимать у себя публичных женщин и игроков в кости. Любопытно также, что в старых документах чаще употребляется название «кабатчик», чем «сводник», а один раз встречается даже выражение «admodiateurs de l’htel des belles filles».

Но и сами средневековые бордели были не только «храмами Венеры, но и храмами Бахуса». В некоторых женских домах, например, в Альтенбурге существовали даже собственные питейные заведения – доказательство, что кабаки были связаны с борделями. Также в ходу была продажа вина и в банях-борделях, которые мы рассмотрим ниже.

О вполне естественной связи алкоголизма с современной проституцией мы будем еще говорить обстоятельнее ниже. Вообще, нам не раз еще придется возвращаться к ней в течение нашего изложения.

В заключение нашего перечисления опьяняющих средств, тесно связанных с проституцией, упомянем еще, что в Африке аналогичную роль играет пальмовое вино, а в центральной и южной Америке – Pulque и Tschitscha (маисовое пиво). Наконец, мы должны еще вспомнить новейшее опьяняющее средство – эфир. Швебле дает подробные указания относительно парижских эфироманов, из которых видно, что действие эфира совершенно аналогично действию алкоголя, с той лишь разницей, что оно сопровождается еще большим половым возбуждением. Заведение для потребления эфира в Нейли у входа в Булонский лес служит, по Швебле, исключительно для гомосексуальной проституции. По словам д ’Эстока, некоторое время тому назад на улице Риволи находилось заведение некоей сводницы, «докторши Кала», она же «мадам Поль», в котором предавались своим страстям модницы, курящие гашиш и опий и потребляющие эфир, причем в зрительные отверстия на них смотрели так называемые «voyeurs». Женщины полусвета и в Германии также, по-видимому, часто принимают эфир. Так, например, на бывшем недавно процессе об убийстве Брейера установлено было, что одна кокотка во время допроса была еще в состоянии опьянения от эфира, причем она признала, что потребление эфира вошло у нее в привычку.

Подобно искусственным опьяняющим средствам, тесную связь с проституцией имеют искусственные духи, что объясняется тем большим значением, которое имеют в половой жизни обонятельные ощущения. Возбуждающие половое чувство духи могут вызвать то «глубокое сладострастие», в котором, по выражению Гейнриха Стеффенса, «теряется непостижимость инстинкта размножения и властная сила пола». И они также вызывают своего рода опьянение чувств, очарование и уносят в другой мир. Притом все это наступает совершенно внезапно, гораздо быстрее, чем под влиянием какого-нибудь наркотического вещества. Этим объясняется, почему именно проститутки с древнейших времен прибегали с целью соблазна к рафинированному употреблению духов, предпочитая наиболее острые из них и потому быстрее действующие, как амбра, мускус, цибетовый сок и др. В большинстве случаев речь идет о подражании и усилении каких-нибудь естественных половых испарений или естественного запаха, а иногда, наоборот, о том, чтобы замаскировать неприятный запах. Во всяком случае, несомненно, что в том состоянии опьянения, которое мы описали выше, как неразрывно связанное с проституцией, значительную причинную роль играют также духи. Истинную родину духов представляет Восток, в особенности Индия. У древних евреев и в магометанских странах мы находим, по словам Хавелок Эллиса, «всеобщую склонность к настоящему обонятельному экстазу». Европейцы же всегда были гораздо менее восприимчивы к действию половых обонятельных раздражений. А потому, в высшей степени вероятно, что именно восточная «проституция послужила исходной точкой, откуда обычай душиться распространился как далее на Восток (Китай, Япония), так и на Запад. На восприимчивых к благовониям обитателей Востока – вспомните Магомета – духи действуют, быть может, столь же опьяняющим образом, как настоящее опьяняющее средство. По Магомету, они представляют главное средство для достижения мистической унии, соединения души с божеством; вот почему они употреблялись вначале в виде воскуриваний во время религиозных церемоний (фимиам), а впоследствии, когда заметили, что они вызывают половое возбуждение и экстаз – вероятно, при посредстве религиозной проституции – их стали применять и в светских целях.

В Египте, где косметика очень рано развилась в настоящую науку, весьма важную часть ее составляло искусство парфюмерии, распространявшееся на все части тела, в частности, на женские половые органы; относящиеся сюда рецепты даны в папирусе Эберса (ч. 45). В древнеегипетском рассказе «Целомудренная Тбубуи», перед половым сношением приносят «благовония, как для царского праздника». В Лейденском музее на «жертвенной стеле» можно насчитать свыше ста различных египетских духов. Такая высокая цифра позволяет заключить о многообразном и рафинированном употреблении их.

От египтян обычай употребления благовоний перешел к евреям Библия содержит интересные места, указывающие на употребление духов с целью соблазнения (Иудифь. Песня песней). Из «Книги Есфири» видно (2, 12), что особенно рафинированная парфюмерия употреблялась для наложниц персидских королей: «Когда приходила очередь каждой девице входить к царю Артаксерксу, после того, как в течение двенадцати месяцев выполнено было над нею все, определенное женщинам (ибо столько времени продолжались дни притирания их: шесть месяцев мирровым маслом и шесть месяцев бальзамами и другими притираниями женскими). Тогда девица входила к царю». Во времена Исаии, по словам рабби Ицхока (первое или второе столетие после Р. X.), проститутки первые стали применять общераспространенный, затем рафинированный способ, о котором часто упоминается в талмуде: «они брали мирру и бальзам и клали их в обувь между пяткой и сандалией. Когда они встречали группу юношей, они наступали на эти пахучие вещества и брызгали ими на юношей, в которых проникающий к ним запах духов возбуждал их дурной инстинкт». Прейс, сообщающий эту цитату, полагает, что такой прием вполне возможен, потому что проститутки обыкновенно расхаживали на цыпочках. В дальнейших сообщениях говорится уже о коробочках с духами (скорлупа яйца и т. п.), которые носили с собой проститутки.

Детально разработанное индийское любовное искусство также уделяет, конечно, выдающееся место духам. Из 64 искусств гетеры, которые перечисляет Ксемендра в своем «Kalavilasa», «искусство употребления притираний» принадлежит к немаловажным. Оно рассчитано на специальное расположение посетителей к благовониям, из которых главную роль играют камфора, кардамон, сандал, нард, мускус и жасмин. В индостанском рассказе «Неумолимая куртизанка» гетера дает князю нюхать во время сношения розовое масло. У современных индийских проституток особенно любима, по-видимому, амбра. В описании борделя в одном индостанском романе сказано:«Когда наступал вечер, ты мог видеть в нашем борделе вино – кулари, красное, как рубин из Бадахшана; хрустальные стаканы, блестящие, как солнце; массу роз и гиацинтов, благовонные травы, надушенные подушки и усеянные цветами постели. Там целое поле роз; одежды наши пропитаны фиалками, всюду расставлены букеты самых редких цветов. В чашках курится амбра и высокие подсвечники рассеивают свой свет. Звуки лютни, журчание фонтанов, игра на феорбе – создают опьяняющую музыку. Там подают очищенный миндаль, фисташки без косточек и превосходные блюда из золотых фазанов и жирных кур. И сладострастие подготовлялось афродизическими, возбуждающими средствами, фимиамом и алоэ. На эстраде плясали кашмирские танцовщицы под игру на флейте кабульских виртуозов».

Нет ничего удивительного, что такое сочетание алкоголя, пляски и благовоний вызывало затем безумное опьянение с последующей половой оргией.

Как мы уже упоминали выше, магометанский восток до сих пор еще представляет главный пункт, откуда распространяются духи. Первое место среди них занимает мускус, тем более, что пророк сам рекомендовал употреблять именно эти духи ради их интенсивного, пронизывающего запаха. Омер Галеби превозносит мускус, как духи, всего сильнее возбуждающие половой инстинкт, которые, по преданию, употребляли сам пророк и его жена. Лучший мускус из Харассана; следующее за ним место, занимает мускус Индии и Китая. В соединении с миррой и ладаном действие его как средства, возбуждающего половое чувство, будто еще усиливается.

Наряду с мускусом значительную роль в магометанском мире играет цвет алканны (Lawsonia inermis). Это то же самое растение, которое употребляется на Востоке для окрашивания ногтей. По всей вероятности, оно уже применялось с названною целью и у древних египтян. Соннини писал 100 лет тому назад о своеобразном запахе алканны: «Эти цветы распространяют самый приятный запах. Женщины охотно носят их, украшают ими свои комнаты, приносят их с собою в баню, держат их в руках, душат ими свою грудь. Они не могут успокоиться, что наравне с ними этой привилегией пользуются христианки и еврейки. Достойно внимания, что запах алканны, если вдыхать его вблизи, почти совершенно переходит в ясный запах мужского семени. Если сдавить цветы между пальцев, то запах их еще усиливается и заглушает всякий другой. Ничего нет удивительного, что такой драгоценный цветок послужил восточным поэтам темой для многих прелестных деталей и любовных сравнений».

Мускус и алканна принадлежат к специфическим духам восточных проституток, которыми они почти исключительно пользуются и теперь. Но мускус занимает первое место и среди духов, употребляемых проститутками восточной Азии и Европы. По Хавелок Эллису (там же, стр. 121), Писсе констатировал, что духи, содержащие мускус, имеют наибольший сбыт, и что он заключается почти во всех любимых модных духах Это зависит, быть может, от того, что из всех благовоний мускус больше всех удовлетворяет примитивные инстинкты, как представляющий наиболее резкий экстракт естественных половых запахов. Потому-то он и предпочитается именно проститутками.

Уже в древности духи и благовонные мази были излюбленным средством проституток для привлечения мужчин, а продавцы и продавщицы духов имели такое же отношение к проституции, как кабатчики: лавки их нередко одновременно служили для целей развратного промысла. Этим объясняется, что они пользовались таким же презрением, как хозяева борделей. Названия «unguentarius» и «unguentaria» были равнозначны словам «сводник» и «проститутка». Гораций (Сатира II, 3, 228), например, ставит их на одну доску с обитателями борделя на Этрусской улице. Под влиянием христианского аскетизма, употребление духов в средние века сильно сократилось, а во время ренессанса снова весьма сильно поднялось и удержалось в таком положении до 18-го столетия. С тех пор опять можно констатировать понижение, но проститутки всюду продолжают пользоваться духами, причем они, как мы уже упоминали, предпочитают духи, содержащие мускус, как например, Peau d’Espagne, острый, пикантный и возбуждающий запах которых вызывает в памяти безумную мелодию какого-нибудь фанданго. На основании опыта Лоран замечает, что низшие проститутки предпочитают мускус, а дамы полусвета – более тонкие духи, «сложные, как их пороки», например, corylopsis, ландыш или резеду. Во Франции «parfumeuses», владелицы парфюмерных магазинов, часто принадлежат к проституткам, которые продают себя тут же в магазине, или где-либо в другом месте, совершенно так же, как это было в старом Риме.

Что касается гомосексуальной проституции, то эффеминированные проституированные мужчины всегда обильно пользовались духами с целью привлечения клиентов. Достойно внимания, что настоящих педерастов можно отличить от гетеросексуальных проституированных мужчин именно потому, что первые всегда душатся, как их товарищи – женщины, вторые же обыкновенно этого не делают.

Весьма характерную черту проституции, как пережитка свободной, необузданной половой жизни, представляет давняя связь ее с купаниями и банями. Как доказывают египетские, индийские и греческие мифы, по понятиям первобытного человека, между водой и актом размножения существовала тесная связь, или же вода даже считалась первопричиной всего существующего. Специфический, эротически-половой характер воды виден, прежде всего, из того, что из нее произошла сама богиня любви Венера, или Афродита, вследствие чего она и получила название «Анадиомены», или «рожденной из пены» (Гезиод, Theogonie, стих 188 и след.). Затем многочисленные водяные и речные божества нередко носят половой характер, как например, нимфы или наяды (Гезиод, Theogon., 34,6 и след.), дочери Океаноса, прообраза жидкости, нереиды (Гезиод, Theogon., 240 и след.) и почитаемый развратными культами речной бог Адонис (Ноннус, Dionysiaca III, 109). Нимфы представляют в греческой мифологии неисчерпаемый источник для всякого рода любовных комбинаций; любовные похождения их с богами и смертными дошли до нас в большом числе. Их именем названы также малые губы женских половых органов. У древних обозначался даже клитор. Согласно мифам, нимфы вызывают у человека восторженное состояние, похожее на опьянение (Платон, Phaedrus, стр. 241е; Павзаний, IV, 27,2). Отсюда произошло впоследствии выражение «нимфомания» для ненасытного полового влечения женщины, в большинстве случаев патологического характера. Наконец, замечательно, что проститутки впоследствии часто называются «нимфами», в особенности во французской литературе. У индийцев священная река Ганга изображалась в виде водяной нимфы с цветком лотоса – эмблемой производительной силы природы. Германские водяные феи, никсы и ундины точно также обнаруживают несомненные эротические желания. Н. Ehrlich не без основания предполагает, что учение богов не раз служило для прикрытия иного светского любовного похождения, и что в средние века, при трезвом исследовании, иная развенчанная рейнская никса или морская нимфа, быть может, оказалась бы какой-нибудь аббатисой, монашкой или благородной фрейлиной. Все средневековые изображения планеты Венеры заключают в себе купания – большей частью ванны, в которых сидят и болтают мужчины и женщины – как символ необузданной любовной жизни.

На вопрос, чем объяснить половое значение купаний и их раннюю связь с проституцией, односложный ответ невозможен. Автор «Эроса» думает, что «возрождение» человека после купания часто относится и к половой сфере и что чувственность человека уже очень рано сумела оценить это возбуждающее действие купаний, так что к ним стали прибегать, как к могущественному средству для воспламенения низших инстинктов человека. Хавелок Эллис придерживается того мнения, что культ купаний был собственно культом плоти; относительно механизма, укрепляющего общего действия и возбуждающего действия купаний на половое чувство, Эллис ссылается на Вудс и Гутчинсона; а для доказательства связи между частым купанием и половым развратом он приводит соответственные факты из жизни южноокеанских дикарей. На мой взгляд, омывание мужских половых органов водой или проникновение ее в женские половые органы во время купания вызывает более материальные эротические представления, приводившие даже к мысли о лишении девственности при посредстве воды. Этим объясняется, что у некоторых народов купание считалось актом религиозной проституции. Так, например, когда римляне завоевали Фригию и укрепились в Трое, они встретились там с обычаем, стоявшим в связи с культом Венеры и заменявшим физический акт религиозной проституции, а именно: молодые за несколько дней до свадьбы посвящали себя Венере, причем купались в реке Скамандрос, чтобы принести, таким образом, богине в дар свою девственность.

Связь проституции с банями, как на Востоке, так и на Западе, можно объяснить еще, быть может, и другим образом. Геродот (1, 198) сообщает о вавилонянах и арабах, что муж и жена после полового сношения должны были выкупаться, и пока это не было сделано, они не имели права прикоснуться ни к какой посуде. Относительно египтян тоже самое подтверждает Клементий Александрийский (у Эвсебия, Praeparatevangel., р. 475 с.). У евреев муж и жена также обязаны были совершить омовение после сношения (Левит. 15, 18). По Прейсу, позднейшее, еще более строгое предписание Эзры, имело целью, благодаря неудобствам, связанным с купанием, предупредить слишком частые сношения.

Рассказывают, что мужчина хотел принудить девушку «к греху» Но когда она крикнула ему: «Где же ты возьмешь потом воду, необходимую для предписанного законом купания?», то он отстал от нее. В талмуде есть еще более выразительный рассказ. Сторож виноградника хотел вступить в сношение с замужней женщиной. Но пока он отыскивал ванну, в которую можно было бы окунуться, пришли люди и помешали совершению греха. Из рассказов этих видно, какое громадное значение евреи придавали омовению и очищению после сношения.

Таким образом, в виду того, что купания считались необходимой религиозной принадлежностью при половых сношениях, сношения с проститутками, естественно, часто совершались поблизости от бань или же в самих банях. С другой стороны, проститутки старались использовать благоприятные условия во время купания мужчин для своих собственных целей: даже и там, где были раздельные места для купания обоих полов, они пребывали поблизости от мужских купаний. Кроме того, бани благоприятствуют проявлению свободного необузданного полового инстинкта, а тем самым и проституции, поскольку человек, сбросив с себя одежду, до известной степени отбрасывает от себя также условности будничной жизни. В состоянии естественной наготы легче возникают всякие эротические представления, так как при этом становятся доступными глазу многие половые признаки, раньше скрытые и сильно возбуждающие, как груди, волосы на половых органах и т. д. В особенности это сказывается в тех странах, в которых существуют очень строгие правила семейной жизни или очень большая pruderie в отношении к половой морали. В таких странах, как магометанский Восток или средневековая Англия, именно бани становятся главным местом необузданной половой жизни и проституции. Это не случайная связь, обусловленная местными или временными условиями, – она встречается повсюду, как это видно из следующего краткого обзора.

Период расцвета банной проституции в классической древности начался и в то время, когда республика уже клонилась к концу, с введением общих бань для обоих полов, так называемых «balnea mixtа» (Дио Кассий 49, 43; Лампридий. Александр Север, 24). В Риме это произошло благодаря Агриппе (32 г. до Р. X.). Из Рима обычай этот распространился по всей стране и перекочевал также в Грецию (Плутарх, Катон Старший, 39). Плиний (Naturalis historia 33, 12), Квинтилиан (Instit. orator. 5, 9, T4) и Овидий (Ars amatoria 639–640) упоминают о разврате, который имел место в этих общих банях. Еще яснее высказывается об этом Марциал (III, 51; III, 72; VI, 35; IX, 33; XI, 75). Уже в его время доступ в бани был открыт и для проституток, даже уличных (Марциал, III, 93, 15), так что на многие бани вскоре стали смотреть, как на особый вид борделей (Тацит, histor., 3, 83), а «бальнеатор», владелец бань или банщик, причисляется в дигестах (III, tit. II, 4, § 2) к обыкновенным сводникам, который всегда содержал наготове проституток для удовлетворения похоти купающихся. Лампридий сообщает в своем жизнеописании императора Гелиогобала (гл. 26), что последний велел созвать «всех проституток из цирка, театра, ристалищ, из бань и всех других мест» в публичное здание, в котором он хотел сказать им речь. О поведении проституток в банях говорят также две эпиграммы из «Anthologiae Palatina» (IX, 621, 622, изд. Дюбнера, Париж, 1872, т. II, стр. 126). В них описано, как толпы любовников ждут после бани проституток, получающих здесь хороший заработок. Из эпи граммы 622, по-видимому, вытекает, что некоторые бани за входную плату да вали возможность пользоваться не только купаньем, но и проституткой. Аммиак Марцеллин (XXVИИ, 4) весьма наглядно описывает значение банной проституции в более поздние времена империи. О посещении бань знатными развратниками он говорит следующее: «Когда они затем, окруженные пятьюдесятью проститутками каждый, входят в купальную комнату, где они оказываются среди людей, они ведут угрожающие речи. Если они внезапно услышат, что появилась неизвестная компания рабов, какая-нибудь провинциальная проститутка или старая сводница, они бегут взапуски, чтобы перемигиваться с вновь пришедшими и выразить им самую отвратительную лесть, как это могли делать только Партавы со своей Семирамидой, египтяне с Клеопатрой, карийцы с Артемизией или пальмиринцы с Ценобией.

Несмотря на неоднократные запрещения императоров – Адриана (Дио Кассий 69, 8; Спартиан, Hadr. с. 18), Марка Антония (Капитолин, М. Antonin с. 23) и Александра Севера (Лампридий, Al. Sev. 24) – обычай совместного купания со всеми его развращенностями удержался во время империи. Его резко осуждают еще Клементий Александрийский (Padagog, III, 5 § 32) и Киприан (De habitu virginum, у M игн e, Patrologie, т. IV, col. 471).

Для женщин нередко проституировались за деньги рабы или банщики. Так, по талмуду, банщик, ballan, принадлежит «к классу людей, которые в силу своей профессии продаются женщинам и побуждения которых потому принадлежат к дурным». Марциал упоминает о пользовании рабами для этой цели (VII, 35; XI, 75). Что и гомосексуальная проституция пользовалась услугами бань, доказывает другая эпиграмма Марциала (IX, 33), а также многие места у Петропия и Ювенала (например, VI, 374–375). В связи с купанием в большинстве случаев производились также обильные втирания и массаж (frictio), а деятельность массажистов или массажисток уже тогда, как и теперь, бывала часто только ширмой, за которой скрывалась проституция. Профессиональная массажистка называлась «traktatrix» (Марциал, III, 82, 13), а массажист, соответственно, носил название «tractator» (Сенека, Epist. 66); развратный массаж назывался «tractare» (Марциал, XI, 29; Петроний, Sat. 140). Сенека (Epistola 66) упоминает о массаже, производимом проституированными мужчинами и женщинами: «Или я должен лучше пожелать, чтобы я мог поручить свои члены проституированному мальчику, который сделает их ловкими? Чтобы девчоночка или превращенный в таковую мужчина расправил мои нежные пальцы?» Марциал описывает рафинированный способ (III, 52) полового возбуждения посредством массажа, употребительного в то время у профессиональных массажисток. Роль массажиста для женщин часто исполнял также «aliptes» (втиравший мази). Смело описывает эти развратные манипуляции Ювенал (VI, 421–423).

В фешенебельных модных купаниях римской империи проституция была так же распространена, как теперь в Остенде и Монте-Карло. Наиболее элегантными и наиболее посещаемыми демимондом купаниями были в древности роскошные купания Байе, на берегу Неаполитанского залива – «золотой берег блаженной богини любви, милый, подарок гордой природы», как называет их Марциал и «corruptae Bajae» Проперца (1, II, 27), который проклинает их в следующих словах:

Уже Варро (44) говорит, что девушки в Байе составляют общее достояние. В речи своей «Pro Соеliо» (с. 15) Цицерон упоминает «Iibidines, amores, adulteria» из Байе, а Сенека говорит об этом модном месте для купаний: «Оно сделалось приютом порока: роскошь позволяет себе там почти все; она разнуздана там более чем где-либо, как будто распущенность составляет привилегию этого места» (Письмо 51).

Такой же славой, как Байе, пользовался и Канобус, или Канопус, другое место для купаний, расположенное близ Александрии, которое Ювенал (XV, 44) называет «опороченным», а у Страбона (XVII, 800) для обозначения господствовавших здесь половых наслаждений существует даже особое слово «canobismus». Сенека (Epist. 51) также проводит параллель между развратом Канопуса и Байе.

Хотя мы случайно не имеем прямых указаний относительно проституции в роскошных купаниях Байе и Канопуса, но мы можем судить о существовании и размерах ее там из сообщений Страбона о другом месте для купаний. Он рассказывает, например, (Страбон XII, стр. 17, стр. 578), что в Карура (на границе Фригии и Карии) – место, которое много посещали из-за купаний – во время землетрясения земля поглотила в одной гостинице сводника с большим числом проституток. Отсюда видно, что проститутки съезжались в такие роскошные бады из других мест совершенно как теперь.

На всем Востокекупание представляет «не только исполнение божественного веления, не только акт очищения, но и удовольствие, которому всякий предается со страстью». Восточные купания представляют комбинацию из паровых и водяных ванн и энергичного массажа. Каждое «Hammam» (купальное заведение) состоит из большого зала для обоего рода горячих ванн и небольших изолированных комнат для омовений и массажа. Кроме того, в сводчатом зале находится еще также террасообразное возвышение, «Gabek Taschi», где собираются после купания мужчины и женщины для совместного времяпрепровождения при температуре в 40 градусов; они пьют там кофе, курят табак, иногда играют в карты. Процедуры купания сами по себе в значительной степени способны вызывать или усиливать половое возбуждение. Анкети следующим образом описывает процедуры, которых придерживаются во время купания в Индии: «Банщик кладет купающегося на скамью и смачивает его теплой водой. Затем он с необыкновенной ловкостью трет и мнет все тело так, что суставы трещат, становится на него коленями, хватает его за плечи и крепко трясет, ловко ударяя по наиболее мясистым местам. После того он надевает перчатки из мягких волос и так трет все тело купающегося, что его самого бросает в пот; гладким бруском он поглаживает твердые мышцы ног и тогда, наконец, втирает масла и душистые мази. Вся эта процедура длится почти три четверти часа, но зато купающийся чувствует себя потом новым человеком. Сладостное самочувствие разливается по всем его жилам. Он чувствует себя свежим, бодрым и сильным, и в нем пробуждается живое влечение к другому полу. Точно так же купаются и индийские женщины, которые иногда полдня проводят в бане, заставляя своих рабынь массировать их. Несомненно, одно, что такие восточные купания гораздо полезнее для сладострастия, чем для здоровья».

Так как в восточных банях соблюдается строгое разъединение полов, то понятно, что гомосексуальная проституция имеет здесь более благоприятные шансы для развития, чем гетеросексуальная. Тем не менее, в некоторых магометанских странах проститутки допускаются в бани под видом банщиц. В Алжире в 1830 г. проститутки имели две особые бани: «Hammam Fruita» в теперешней rue du Chene и «Hammam Jotto» в rue de Marseillais. Несмотря на строгие предписания полиции, в Алжире часто бывает, что мавританские проститутки сопровождают мужчин в баню, чтобы после удаления массажиста предаваться там с ними половому разврату в упомянутых выше отдельных помещениях. Бывает также, что купающийся велит банному служителю привести ему проститутку.

Несомненно, что на магометанском Востоке в банях всюду преобладает гомосексуальная проституция, так что гетеросексуальная совершенно исчезает по сравнению с нею. Как для мужчин, так и для женщин купание является на Востоке главным поводом, чтобы предаваться гомосексуальной проституции, к услугам которой имеется большой контингент проституированных урнингов и лесбиянок. Уже в Сказках 1001 ночи» указывается на общественную баню, как на главное место для гомосексуальных половых сношений. Наиболее частым представителем мужской проституции является «Dctlak» (банщик, массажист). В Константинополе это обыкновенно «сыновья Грузии с красивыми формами и мускулистыми членами», еще очень юного возраста, без бороды, которая строго изгнана. Одного купающегося часто массируют несколько таких банщиков.

Омер Хале б и укоряет турецких мусульман в том, что они часами остаются в бане, курят там, пьют кофе и чай и предаются педерастии с банщиками и массажистами. Мальчики массажисты, продающие себя за деньги, встречаются в банях не только турецких, но и других магометанских городов, как Александрия, Каир, Тунис, Алжир и др. По Дюшену, они отличаются от остальной банной прислуги лучшей одеждой. Они носят похожую на тюрбан чалму, украшенную золотыми монетами (так называемые «Tarbusch») и делают свои любовные предложения во время исполнения массажа. Такие банщики имеются не только в каких-нибудь определенных единичных банях, а почти в каждой мавританской бане. Нередко бывает, впрочем, что там предлагают свои услуги для активной педерастии и посторонние, приходящие туда мужчины, в особенности более пожилые.

Проституированные мужчины в банях являются, однако, к услугам не только мужчин, но и женщин. Хотя по закону доступ мужчинам в женские бани строго воспрещен, но туда часто приводят тайком молодых рабов, переодетых женщинами. О таких случаях упоминает уже Ложъе деТа с си. Рикард делает более подробные сообщения относительно современного положения вещей в Алжире. По его словам, многие женщины посещают там мавританские бани с массажем исключительно с целью половых сношений с юношами, которые получают за это богатое вознаграждение.

Но еще более распространена в восточных женских банях лесбийская проституция. Что лесбийская любовь легко может развиться и распространиться среди женщин гарема, понятно само собой, если вспомнить их строгую замкнутую жизнь, постоянное безделье, развивающуюся на этой почве мечтательность и вообще все dolce far niente гаремного существования.

Половое возбуждение является единственным разнообразием этой монотонной жизни, а бани – единственным местом, где могут свободно проявить себя эти бедные, исключенные из жизни женщины. С этим согласны и новейший наблюдатель, д-р Ахесторидес, давнишний лейб-медик нынешнего султана и известный знаток Востока Вамбери. Последний говорит: «Если бы эти Golek-Tasch могли говорить, как много было бы у них рассказов о посетительницах бань, о молодых ганим (турецких дамах), кокетливых черкешенках и о готовых к услугам дочерях Абиссинии! Я знал в Турции женщин, которые просиживали на Golek-Tasch по шесть часов, изводили на свои волосы по четыре куска мыла и, хотя тело их после каждого такого визита похоже было на сильно вываренную курицу, они, тем не менее, предавались этому удовольствию 3–4 раза в неделю. В этом нет, однако, ничего удивительного! Баня – в особенности зимой – является главным местом свиданий турецкого женского мира; она заменяет дамам оперу и концерты. Свободные от мужских глаз, следовательно, и от взоров нежного супруга, они могут без стеснения предаваться здесь всяким шуткам и играм. Молчание служащего персонала достигается при помощи жирных подачек. Они молчат действительно, а весьма любопытно было бы послушать рассказ Golek-Tasch’a в Константинополе об его наблюдениях».

Вамбери здесь лишь слегка намекает на то, что другие наблюдатели откровенно признают характерным для женских бань на Востоке: на поведение трибад и всеобщее распространение лесбической проституции. Брантом уже в XVI столетии сообщает; что среди турчанок сильно распространена лесбийская любовь и что они посещают бани только затем, чтобы без стеснения предаваться ей; к их услугам имелись там проститутки. Хаммер упоминает в своей «Истории османского царства» о поэтессе Михири, могила которой находится в Амазии. Она была османской Сафо, которая «посвятила свою холостую, но не целомудренную жизнь любви». В новейшее время лесбийская любовь в банях подверглась резкому осуждению со стороны Омера Халеби. Женщины оставались в банях целыми часами, развлекались там разговорами на любовные темы, ели фрукты, варенье и другие лакомства, выпивали бесчисленное множество чашек чаю и кофе и затем, разумеется, поддавались соблазнявшим их гречанкам, которые все почти были жрицами Сафо. Пол де Регла подтверждает распространенность лесбической проституции в Константинополе. То же самое сообщает Рикард из Алжира. Он делит лесбийских проституток бань на две группы: «msanates», конкубинатки, занимающиеся лесбийской проституцией без ведома содержащего их мужчины, и «durrios», собственно проститутки (в большинстве случаев – еврейки, мавританки и негритянки). О логической проституции в Марокко очень интересные сообщения сделал Лев Африканский еще в XVI столетии. Из них видно, что в столице Фец в то время существовала форменная организация трибадической проституции. Трибады – проститутки назывались «sahhaquat», что соответствует латинскому слову «fricatrices». Они имели большую клиентелу среди замужних женщин.

Весьма вероятно, что рано развившаяся на Востоке банная проституция во время крестовых походов перенесена была на Запад, хотя нельзя не иметь также в виду возможного влияния античных народов, так как Альфред Мартит собрал много доказательств связи средневековых бань с банями древних времен. Но более обширных размеров средневековая банная проституция достигла лишь в XVIII веке, хотя в некоторых странах, например, в Англии, связь с античным миром несомненна. Здесь проституция исключительно связана с банями, «Bagnios», из которых – и только из них – развились публичные дома, в то время как в других странах последние имели более самостоятельное происхождение. Во Франции, крестовые походы, например, оказали большое влияние на развитие банной проституции.

Проституция, по-видимому, уже очень рано проникла в бани, благодаря бродячей черни, служившей там для низших работ. Так, «alles was sich mitt wasser erneret» («все, что кормится водой») очень скоро приобрело дурную славу. Мартит говорит об этом: «Мы видим банщиков в большинстве случаев в компании бродячей сволочи. Высокой нравственности нельзя было ожидать от таких людей. Неудивительно поэтому, если многие бани до XV столетия были домами для женщин, хотя и редко публичными, а в некоторых местах остаются таковыми и до новейшего времени. Собственная баня, которую имели, по Феликсу Фаберсу, в Ульме, поблизости от Мюнстера, низшего класса женщины, была, вероятно, открыто домом для женщин. И они действительно находили себе там пристанище. «Во время духовного собора в Констанце многие проститутки приютились в банях. Связь эта видна также из объяснения сына против отца в «Wiletzkinder Vastnacht»:

(Я хочу сделаться содержателем женщин и цирюльником, который пускает кровь и бреет; тогда я буду получать доход с обеих сторон).

То же доказывает и предписание от 1486 г. бреславльским банщикам, не допускать пребывания проституток в банях. Проститутки эти, впрочем, рекрутировались также и из женского служебного персонала бань, мужской же играл роль сводников. Слово «Riberin» (банщица для растирания) было равнозначно с «проституткой». Нейтиарт уже в ХШ веке говорит об ее поведении:

У Херранда фон Вильдони у императора остаются в бане:

Мартин сообщает многочисленные запрещения от XIV века против совместного купания мужчин и женщин, а также против ночевки посторонних лиц в банях. Тем не менее, правда стихов, сочиненных сто лет спустя, -

– нисколько от этого не пострадала. Ульрих фок Гутен говорит в 1521 г. о канониках: «so lygen sye gemeynlich am rucken, und haben ire kurtzweyl im bad, und brassend stets, sitzen da under den schonen metzen, offt die gantz nacht». Еще в XVII веке банщики содержали проституток и банщиц, которые, по словам штирийского врача Гуаринониуса, «растирают, мнут и возбуждают к сладострастию. Бани Пеперле в Н. в Богемии пользовались такой дурной славой на всю Австрию».

Такую же тесную связь бань, «etuves», с проституцией можно доказать и дляфранти. В этом отношении представляют большой интерес опубликованные недавно Ле-Нилёр архивные документы о средневековой проституции некоторых французских городов (Авиньона, Карпентра, Кавалльона, Безансона, Оранжа и др.), так как банщики, «dtuvistes», очень часто называются там содержателями публичных домов, или сводниками. Достойно, например, внимания, что в ноябре 1391 г. в городе Кавалльона надзор за банями поручен был субъекту, который, в качестве постоянного посетителя кабачков и проституток, был знатоком условий проституции и потому всего лучше мог справиться с ночными визитами. В другом указе – из Авиньона от 1441 г. – некоторые бани прямо назывались борделями (considerantes quod stuphae Pontis Trocati praesentis civitatis sint prostibuiosae et in eis meretrica, prostibulnria publice et manifesto commitantur), посещение которых запрещено женатым мужчинам и духовенству. Еще интереснее следующие два документа из Авиньона. Первый извещает об открытии бань де ла Сервельера для «приличной публики» в следующем выражении:

«Сим извещается всякий, к какому бы сословию он ни принадлежал, что Женен де ла Желин, или дю Хом, бывший де ла Сервельер, строит позади своего дома красивые и приличные бани для уважаемых и приличных дам, совершенно изолированные от мужских бань. Бани эти имеют вход впереди дома мастера Антуана Карбонеля, чтобы там могла пройти всякая приличная женщина, желающая купаться. За дешевую плату она найдет там хороший приличный прием со стороны приличных женщин».

Это изданное около 1446 г. извещение дополнено было в июне 1448 г. вторым, не менее достойным внимания. Дело идет о полномочии владельца названных бань, де ла Сервельера, пользоваться ими для двоякого рода употребления: 1) для приличных особ, и 2) для целей проституции! В этом предписании, между прочим, сказано:

«В виду того, что названные бани всегда служили двум целям, именно честной и бесчестной (honnestatem et inhonestatem), и что это обычай, закрепленный привычкой и предписаниями, упомянутые владельцы могут пользоваться банями для обеих целей, но с тем ограничением, что для опороченных лиц должен быть сделан особый вход и выход позади дома».

Из одного позднейшего предписания (после 1458 г.) видно, что бани, служившие для проституции, должны были находиться в Авиньоне на известных улицах. По временам банная проституция совсем запрещалась. С баней находились в связи и кабаки (акт от 25 октября 1513 г.), что часто вело, разумеется, к публичным скандалам и предостережениям или штрафам со стороны начальства. Так как невозможно было провести полное изгнание проституток из бань, то в 1465 г. появилось предписание, разрешавшее владельцам бань содержать в них минимальное число, двух проституток, которые обязаны были жить в городском борделе. Если же они хотели непременно жить в бане, они должны были платить вдвое больший налог, чем живущие в борделе. Налог этот в 1468 г. составлял для проституток бани «четыре бланка». Относительно других интересных актов, касающихся банной проституции (например, дневной и ночной проституции, азартных игр в банях, запрещения посещения бани женатым и духовенству), мы вынуждены сослаться на сборник Ле-Пилёра.

В больших «Ordonnanses des Bordeaux et Estuves de la Cite» города Безансона от 1535 г. проститутки еще делятся на «pauvres filles de bordeaux et estuves», а бани равнозначны с публичными домами, так что в этом ордонансе решительно предписано, чтобы, по крайней мере, одна баня могла посещаться приличными женщинами, причем туда разрешался, конечно, вход их мужьям. Далее мы узнаем, что в 1535 г. в банях еще жили 3–4 проститутки, несмотря на то, что там днем и ночью был свободный доступ для приходящих проституток. Лишь в 1563 г. снова была запрещена вся вообще банная проституция.

В Парижебанная проституция достигла в XIV и XV веке очень обширных размеров. В мужских банях находились публичные женщины, а в женских – сомнительного поведения мужчины.

По Рабюто, бани сделались местом проституции уже во времена Людовика IX (1226–1270), что указывает, быть может, на связь с крестовыми походами этого короля в Египет и Тунис и с долгим пребыванием его войска на Востоке (1250–1254), хотя Рабюто предполагает, что этот безнравственный обычай происходит еще из римских времен, но лишь в XIII веке принял более обширные размеры. Как бы там ни было, но в XIII столетии в Париже почти каждая улица имела свою баню; об этом и теперь еще напоминают названия некоторых улиц, как: «Ruelle des Etuves Saint-Michel, Impasse des vieilles Etuves, Rue des Etuves, Rue des Vieules-Etuves, Rue des Etuves aux Femmes и т. д.». В 1292 г. Париж имел уже 26 больших бань, а в следующем столетии число это удвоилось. Кроме того, всякий «barbier etuveur», или «etuviste», мог иметь в своей лавке мужскую или женскую баню. Уже при ЛюдовикеIX существовал цех содержателей бань, которым запрещено было допускать в свои бани пользующихся дурной репутацией лиц или содержать в них дом терпимости. Но закон этот, по-видимому, существовал только для того, чтобы его обходили: проституция в банях непрерывно продолжала существовать и мужские и женские бани часто соединялись друг с другом или с домом терпимости при помощи потайного хода. В парижских банях даже устраивались развратные оргии, как это видно из очень вольного стихотворения от 1 541 г. «Le Banquet des chambrieres faiet auxi Etuves, le jeudi gras, 1541» (Руан, о. I. 8 стр.), которое начинается следующими словами:

Отсюда видно, что проститутки часто в большом числе отправлялись в баню, чтобы там кутить с гостями и заработать много денег.

Как мы уже упоминали, в Англии средневековая проституция исключительно связана с банями, причем связь эту можно доказать еще для гораздо более раннего времени, чем для Франции, так как уже король Генрих II (1154–1189) издал знаменитый закон об организации проституции в банных заведениях. Закон этот был принят нижней палатой на 8-м году царствования Генриха II, следовательно, в 1761 г. на заседании парламента в Вестминстере и был подтвержден королем и лордами. В законе сказано, чтобы отныне и навсегда в этом округе следовали различным предписаниям, соответственно старым обычаям, существовавшим здесь с незапамятных времен. Среди этих предписаний находились, между прочим, следующие:

Ни один содержатель бань (stew holder) или его жена не должны позволять какой бы то ни было женщине свободно приходить и уходить, когда ей вздумается.

Ни один содержатель бань не должен давать у себя стол женщине, а должен, наоборот, заставлять ее брать себе стол в каком-либо другом месте, по желанию.

За комнату он должен получать с женщины не больше 14 пенсов в неделю.

По праздникам двери его не должны быть открыты.

По праздникам он не должен иметь женщин в своем доме и приказный служитель (bayliffe) должен их вывести за черту округа.

Ни одна женщина не должна быть задержана против ее воли, если бы она захотела освободиться от своего греха.

Ни один содержатель бань не должен принимать к себе монахиню или замужнюю женщину.

Ни одна женщина не должна брать от мужчины денег за сношение, если она не оставалась с ним всю ночь до утра.

Ни один мужчина не должен быть насильно приведен или завлечен в баню. Констебли, приказные служители и другие должны каждую неделю производить ревизию бань.

Ни один содержатель бань не должен держать у себя женщину, которая больна болезнью «жжения» (burning). Он не должен также продавать ни хлеба, пива, мяса, рыбы, дров и угольев, ни каких бы то ни было других съестных припасов.

Из этого замечательного документа – одного из самых ранних об организации средневековой проституции – вытекает, что, по крайней мере, в Англии банная проституция во времена Генриха II уже существовала «с незапамятных времен», что она, следовательно, проникла туда, вероятно, благодаря римлянам. Связь с крестовыми походами сюда не относится. Далее предписание от 1161 г. доказывает, что английские бани в то время официально считались борделями. Положение, что проститутка должна оставить у себя посетителя на всю ночь, очевидно, имело целью ограничить число посетителей борделя и удерживать подальше буянов. Акт 1161 г. о публичных домах подтвержден был Эдуардом III (1345 г.) и в царствование Генриха VI (1422–1461). В Сутварке 18 таких бань-борделей находились, как говорят, под высшим начальством винчестерского епископа. Все они имели особые эмблемные щиты, по которым и назывались, например, «Ружье», «Колокол», «Кардинальская шапка», «Замок», «Лебедь», «Журавль», «Голова кабана», «Ключ от креста». На четвертом году царствования Ричарда II, т. е. в 1381 г. бани эти принадлежали лондонскому майору Вильяму Вальворту, который отдавал их в аренду фландрским проституткам; их ограбили бунтовщики из Кента. Из введенных Генрихом VI в законодательство улучшений, Турнер приводит различные параграфы, которые нам точно также показывают, что дело идет о типичных борделях и которые больше выясняют промысел таких бань.

Из них вытекает, что проститутки постоянно приходили и уходили из бань, что они должны были наниматься им и платили им за комнату определенную плату в неделю; девушки, незнакомые начальству, приходившие в бани с целью тайной проституции, должны были выдаваться полиции. Незамужним женщинам запрещено было содержать публичный дом. Беременные женщины не имели права заниматься проституцией в банях.

Роберт Фабиан сообщает, что в царствование Генриха VII, в 1506 г., бани Сутварка были уничтожены и двери их заперты на один сезон. Но это продолжалось, как он говорит, недолго и они снова были открыты, только число их с 18 было уменьшено до 12. В 1506 г. и эти бани были закрыты по повелению Генриха VII. Под звуки труб выпущено было воззвание, согласно которому бани не должны были больше употребляться в качестве публичных домов. Тем не менее, королю не удалось осуществить своего намерения искоренить таким образом проституцию.

У Шекспира баня-бордель упоминается в Ричарде II (действие V, сцена 3):

(Перев. Холодковского).

Во времена Шекспира, в начале XVII столетия, проституция из Сутварка распространилась по всему Лондону, и альдермены, на которых лежала обязанность надзора за банными заведениями, должны были строго следить за тем, чтобы проститутки не имели туда доступа и чтобы в бани, предназначенные для женщин, не проникали мужчины и различные сомнительные субъекты. Какой дурной славой пользовались в то время банные заведения, видно из судьбы одного докторского проекта. Петер Чэмберлен, один из членов знаменитого поколения врачей Чэмберленов, в 1649 г. испрашивал у парламента привилегию на открытие бань во всей Англии и опубликовал об этом брошюру. План его, однако, не был приведен в исполнение, потому что ему отказано было в разрешении построить общественные бани из нравственных соображений. Вплоть до конца XVIII века бани пользовались дурной славой, как места для проституции, в которых купание стояло на втором плане, главною же целью было – сношение с проститутками. Последние в XVIII столетии часто жили уже не в самих банях, а поблизости от них и являлись туда по первому требованию. По свидетельству Гарцони, банная проституция приняла очень обширные размеры и в Италии, где она сохранилась, быть может, как пережиток из времен римской империи. В Риме, Неаполе, Террере, Болонье, Лукке, Милане и многих других городах такие бани-бордели существовали в большом числе и содержатели их почти все были известными сводниками.

В Швейцарии модные купания Бадена (Ааргау) были своего рода средневековым Байе. Флорентинец Поджио оставил нам очень живое описание тамошних условий, виденных им летом 1415 года. Впоследствии они еще ухудшились. В 1488 году владелец бань обязан был приводить к старостам бродячих учеников и проституток, занимавшихся своими проказами в гостиницах позади свободных бань, «damit man mit denselben ffiten alles ubeslasts, betrugs und unwesens vertragen blybe auch unfuren und bubereyen tags und nachts im grossen und kleinen Bade dadurch abbestallt». В 1505 г. французский посланник Роксбертен давал в Бадене обеды. У него собирались развратные женщины, и он бросал деньги в ванны и женщинам. И в других городах Швейцарии проституция точно также локализовалась в банях, как это видно из запрещения Женевы от 30 апреля 1534 г. Случай, бывший с Казанова, доказывает, что эта форма проституции еще продолжала существовать в Берне даже в XVIII столетии. Он сообщает: «Я поднялся на возвышение, откуда взорам моим представился широкий ландшафт с извивающейся маленькой речкой. Я заметил тропинку, и мне захотелось пойти по ней. Она вела к своего рода лестнице. Я спустился приблизительно на сто ступенек и увидал перед собой более сорока кабинетиков, которые показались мне чем-то вроде банных кабин. Так оно и было в действительности. Пока я рассматривал местность, ко мне подошел вежливый господин и спросил, не желаю ли я купаться. Когда я ответил утвердительно, он открыл одну из комнаток, и ко мне сейчас же кинулось много молодых девушек. Содержатель бань обратился ко мне со следующими словами: «Милостивый государь! Каждая из этих молодых девушек добивается чести прислуживать вам в бане, вам стоит только захотеть. Одним каким-нибудь талером вы оплатите баню, девушку и кофе». Из дальнейшего описания мы узнаем, что баня эта со всеми ее клетушками была, в действительности, ничем иным, как большим борделем, в котором девушки функционировали, как проститутки. Бордель этот, носивший тогда название «Матте», существовал еще в 1808 г., как это видно из заметки в дневнике поэта Захария Вернера от 30 сентября 1808 г. Там сказано: «Берн… Хождение в публичный дом, in das Btidli bei der Plattform», (в баньку близ платформы). Он еще застал там четырех проституток, но отклонил предложение выкупаться. По Грандье-Морслю, даже в конце XIX столетия в Берне существовали еще бордели под маской бань.

Мы уже упоминали, что средневековой водяной бане приписывается германское происхождение, славяне же считаются любителями средневековой паровой бани. Изобретение последней приписывают финнам, от которых позаимствовали ее русские, страстная любовь которых к паровым баням всем известна. Штерн подробно описал рафинированную технику русских паровых бань и связанного с ними массажа и растираний. Обычай общего купания мужчин с женщинами при сильно возбуждающем действии паровых бань на половое влечение и при употребительной в XVII и XVIII веке флагелляции после бани, приводил к очень дурным последствиям. Указ императрицы Екатерины II приказывал владельцам общественных бань в городах устроить раздельные бани для обоих полов. «В особенности в женские бани не должны допускаться никакие другие мужчины, кроме необходимых для услужения, а также художников и врачей, которые пожелали бы изучать там свое искусство». После того многие мужчины выдавали себя за враче, или художников, чтобы иметь возможность посещать женские бани.

При таких условиях, в России естественно развилась обширная банная проституция. Штерн говорит об этом: «В Польше, южной России, Одессе и на Кавказе существует обычай, что хозяин бани без всякого требования со стороны купающегося мужчины приводит к нему несколько девушек, из которых он одну может выбрать себе для растираний. За это полагается особая плата, которая назначается по взаимному соглашению. Сообразуясь с внешним видом гостя, хозяин требует от 50 коп. до 15 рублей». В петербургских банях проституция существует еще и теперь. Наряду с общими банями там имеются отдельные кабинеты по три рубля Герман Бар описывает такой кабинет: «передняя, темное, возбуждающее сладострастие помещение, подозрительные chaises-longues, сомнительная уборная и в самом конце крошечная ванная комната, пустая, заброшенная, в пыли и паутине». Служитель бани предлагает вопрос, желает ли посетитель блондинку или брюнетку, какого возраста и за какую плату. В некоторых русских банях, как говорят, висят также фотографические карточки девушек, чтобы каждый мог выбирать по своему вкусу.

Аналогичные учреждения существуют с давних пор в венгерских городах, в частности в Будапеште. И здесь также во многих банях элегантно меблированные кабинеты предназначаются для целей проституции. Приезжим указывают на эти бани-бордели комиссионеры, извозчики и кельнеры. После купания служитель обыкновенно спрашивает гостя, не желает ли он, чтобы ему привели девушку. Если ответ положительный, то является проститутка, большей частью молодая и красивая. В некоторых банных заведениях Будапешта прислуживают исключительно женщины: проститутки даже живут в них: таким образом, мы здесь имеем перед собой несомненные тайные бордели. В некоторых роскошных банях-борделях были громадные бассейны, вместимостью до 1000 человек. Но в 1880 г. учреждения эти уничтожены.

По Ареко, в таких банях среди проституток часто встречаются венгерские цыганки. Недавно цыганская баня в Будапеште была закрыта полицией, по причине многочисленных появившихся в ней венерических заболеваний. В Тата-Товаросе существует общественная баня, в которой каждому посетителю предлагается вопрос, желает ли он купаться «с бельем или без него». Если «с бельем», то его в ванной уже ждет молодая цыганка или румынка. Цыганский бордель «Красный фонарь» в Фогарасе (Зибенбюрген) также находится в связи с баней, из которой цыганки завлекают прохожих. Банная проституция цыганок перенесена была даже в Лондон. По словам Ареко, там есть множество публичных домов, которые рекламируют себя, как роскошные мужские бани, в действительности же в них скрываются цыганские девушки – носящие там название «Hindu girls» – готовые к услугам посетителей за высокую плату.

Еще автор сочинения «Die Prostitution in Berlin und ihre Opfer» (Берлин, 1846) выделяет особую группу «банных» проституток (стр. 162–163) и сообщает, что в Берлине есть несколько банных заведений, которые положительно сделали себе промысел из того, что доставляют посетителям проституток. Банные проститутки имели в 1850 г. особые прозвища, например, «Bademinna» (банная Минна), «Badeguste» (банная Густа). Рёрма н также упоминает о берлинских банных проститутках.

В общем, гетеросексуальная банная проституция существует теперь в западной Европе в единичных заведениях. Для этой цели в каждом большом городе есть известные бани, которые разрешают в своем помещении сношения с проститутками, причем для видимости должно быть сохранено название «супружеской четы». Банную проституцию в очень широких размерах сменила, очевидно, происшедшая из нее, массажная проституция – истинно современная разновидность банной проституции. Ниже мы рассмотрим ее подробнее, а здесь укажем только на ее историческую и физиологическую связь с этой последней.

Фешенебельные модные купания и теперь еще всегда служат местом сборища проституток всех стран, до известной степени интернациональным местом встреч для проституток. Время второй империи во Франции имело в этом отношении такое же значение, как первое столетие римских цезарей. Роль Байе во второй империи играл Трувиль, который гордился своей проституцией не менее чем известный Jardin Mabille. Но и в других роскошных курортах того времени – в Биаррице, Баден-Бадене, Гамбурге, Висбадене – можно было видеть во множестве «те пестреющие разными цветами фигуры, которые образуют видную группу во всех роскошных курортах и главная цель которых – привлекать к себе все взоры, безразлично какими средствами. Они происходят обыкновенно из Парижа или, по крайней мере, закончили там свое образование. В настоящее время объектом стремлений международной проституции, несомненно, является «Жонше» – так называют проститутки и их свита Монте-Карло – который одержал победу над всеми другими купаниями и считается раем проституток, как мы еще обстоятельнее рассмотрим ниже.

Но в то время, как гетеросексуальная банная проституция теперь сведена в западноевропейских городах до минимума, для гомосексуальной – бани, напротив, имеют такое же значение, как бордели для гетеросексуальной. Гомосексуальные мужчины, временно пребывающие в больших городах, пользуются обыкновенно хозяевами бань, чтобы разыскать необходимых им людей. В русских банях, например, гомосексуалистам часто приводят по пяти и более старых и молодых людей, из которых они выбирают себе «банщика». Плата за молодых банщиков выше, чем за старых. «Массажисты» этих заведений в большинстве случаев также гомосексуалисты.

Что касается, в частности, отдельных столиц, то я приведу из находящегося в моем распоряжении, частью незаконченного еще произведения I. Л. Павиа сведения о гомосексуальной банной проституции в Лондон е.

По словам Павии, Лондон имеет гораздо меньше гомосексуальных бань, чем всякая другая столица. В девяностых годах прошлого столетия в Sloane Street существовала знаменитая баня, которой пользовались урнинги и солдаты, а в течение девяти лет самые знаменитые гомосексуалисты Европы часто посещали баню, расположенную вблизи вокзала Виктории. Впоследствии она была закрыта полицией, вследствие доноса одного служителя, которому отказали от места. В северной части Лондона существует баня, посещаемая преимущественно пожилыми гомосексуалистами, в которой проституции предаются служители, тоже отнюдь уже не первой молодости. Банное заведение одного из больших отелей Вестминстера и одна паровая баня Уайтчепеля также могут быть причислены к заведениям, часто посещаемым гомосексуалистами. Так как англичанин, за исключением случаев плавания, не склонен к общим купаниям, то бани для чисто гомосексуальных целей, вроде существующих в Вене, Берлине, Париже и Петербурге, не играют для него никакой роли. Проведение принципа изолирования каждого лица до крайних пределов естественно превращает в Англии всякое приближение с гомосексуальными целями в преследуемый законом проступок.

Весьма обширная гомосексуальная проституция существует в Вен е. Вот что сообщает об этом Гиршфельд:«Проводник мой повел меня в баню, которая в известные дни служит сборным пунктом гомосексуалистов. Подобно другим столицам, Вена обладает несколькими такими заведениями. Но и здесь не происходит ничего такого, что могло бы подать повод для вмешательства полиции. В день моего посещения в бане, наверное, находилось несколько сот урнингов. Сидя в воде, они завязывали знакомства, болтали между собой шутя и серьезно. Здесь находятся также множество проституток, из которых, вероятно, только часть сама принадлежит к гомосексуальным субъектам». В одной венской бане в известные дни и часы собирается около тысячи гомосексуалистов, которые купаются вместе в больших бассейнах.

В Берлинеусловия аналогичны венским. И здесь также существует 4–5 средних по размерам бань, которые посещаются исключительно гомосексуалистами. Местом встречи также служат бассейны для плавания. Нередко владелец или управляющий заведением сам принадлежит к гомосексуалистам. Слух об этом распространяется среди урнингов, и они потом охотнее посещают именно это заведение, потому что чувствуют себя здесь без стеснения. Владельцы, однако, часто не отдают себе отчета в вытекающей для них отсюда опасности (наказание по § 180 свода законов). Так, в 1910 г. хозяин одной такой бани наказан был за гомосексуальное сводничество. В последнее время для завязывания гомосексуальных отношений служат также воздушные ванны. В одном берлинском заведении для воздушных ванн параграф 14 печатных правил гласил; «Гомосексуальных гостей убедительно просят никоим образом не обнаруживать своих наклонностей».

В Париж е, по Некке, существуют различные паровые бани, которые посещаются почти исключительно гомосексуалистами, и притом все людьми высших и средних классов в возрасте от 20 лет и до глубокой старости. Молодые люди от 17 до 20 лет и проститутки бывают там редко. Напротив, в торговом квартале в окрестностях площади Республики в 1903 г. еще существовала паровая баня, которую посещали почти исключительно юноши от 15 до 20 лет. От одного корреспондента Некке узнал еще об очень дорогой бане (10–20 франков) на большом бульваре, посещаемой богатыми гомосексуалистами.

Сообщения Некке дополняются теми сведениями, которые я получил от лица, хорошо знакомого с парижскими гомосексуальными банями. По его словам, гомосексуальная банная проституция нигде не развита в такой степени, как именно в Париже. Так, на одной улице недалеко от площади Бастилии есть баня, где в пятницу по вечерам с давних пор собираются гомосексуалисты. После пребывания в паровой бане мужчины проводят с эфебами целые часы, просиживая за общим столом по 10–12 человек. Они сидят, укутанные в банные простыни, пьют вино и кофе, ужинают, а на эстраде в это время играет музыка и поют. В большинстве случаев здесь потешно распевают песни проституток (например, «Les petits jeunes gens»). Другой специальностью, гомосексуальных бань Парижа являются массовые сцены в паровой бане. Там существует обычай время от времени напускать в какое-нибудь помещение пару приблизительно на полчаса. Этим пользуются гомосексуалисты, чтобы в атмосфере пара предаваться самым безумным оргиям. Несколько парижских бань пользуются в этом отношении известностью среди гомосексуалистов.

Надо думать, что в столичных городах западной Европы существует и лесбийская банная проституция. Но она так умеет скрываться, что до сих пор никакие сведения о ней не сделались достоянием гласности.

Если мы бросим теперь взгляд назад на все сказанное, то увидим, что проституции, как пережитку первобытной необузданной половой жизни, благоприятствуют все те жизненные условия и явления, которые вытекают из стремления отрешиться от условных будничных стеснений и связанных с ними ограничений, налагаемых культурой. Сюда относятся элементарные импульсы дионисьевского характера: состояния опьянения, экстаза, самозабвения, вызываемые художественной восторженностью, различными средствами опьянения, сильными ароматами, или, наконец, свободной игрой голого человека в воде. Они в такой степени благоприятствуют временному уничтожению социальных и индивидуальных ограничений, поставленных половому инстинкту, как мы это видим в проституции, и действие их в этом отношении так поразительно, что мы несомненно имеем здесь перед собой не случайную связь, а внутреннее родство. В этом смысле проституция представляет своего рода половое опьянение человечества, которое является реакцией против организации и урегулирования половой жизни внутри общества и государства согласно рассудочным соображениям. Глубокое понимание сущности проституции обнаруживает поэтому мощное слово о людях в Откровении Иоанна (гл. 17, 2): «и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле». Здесь и нигде в другом месте нужно искать последнего разрешения загадки проституции и ее столь продолжительного существования. В противоположность, например, Бебелю, я решительно подчеркиваю, что первопричина кроется именно здесь, а не в выступающих теперь, по-видимому, на первый план экономических условиях – не в отношениях проституции к пауперизму и борьбы за существование.

В главе об определении проституции мы же указывали, что денежное вознаграждение, или плата, первоначально не принадлежало к существенным признакам проституции. На это открыто указывали римские юристы, считавшие характерными признаками проституции промискуитет (половое смешение), отсутствие всяких индивидуальных отношений между мужчиной и женщиной, наконец, всеобщее, публичное, неограниченное удовлетворение полового инстинкта. Выдвинутая теперь на первый план экономическая сторона проституции представляет уже вторичный продукт развития культуры, имеющий для брака такое же, если не большее еще значение, чем для проституции. Мало того, не будь индивидуального брака, экономический момент в проституции никогда не давал бы себя в такой степени чувствовать, как это имело место в действительности. С другой стороны, любовь, как объект ценности, несомненно, гораздо старее проституции. Выше я уже говорил о глубокой физиологической склонности пассивной в половом отношении женщины требовать чего-нибудь взамен за ту жертву, которую она приносит, отдавая себя неограниченным половым отношениям со всеми их последствиями (беременность, муки родов, страдания послеродового периода, тяжесть ухода за детьми и воспитания их). Весьма вероятно, что в первобытные времена в «борьбе за женщину» победителем часто оставался тот мужчина, который предлагал наиболее красивые и наиболее ценные предметы. С тех пор расчет на женское тщеславие всегда оказывал свое действие. Сама же женщина могла сделаться объектом ценности, предметом купли-продажи для полового наслаждения лишь с того момента, как она сделалась чисто индивидуальной собственностью мужчины – как она, благодаря браку, сделалась предметом его владения. Таким образом, только брак внес в отношения между полами экономический момент, и только благодаря браку он проник и в проституцию. Лишь брак связал вопрос о любви с вопросом о деньгах в один почти неразрешимый вопрос.

Пока в половом союзе первобытных времен существовал еще полный промискуитет, общность жен и коммунальный брак, до тех пор экономический фактор, по понятным причинам, не мог играть в половых отношениях значительной роли. Он приобрел большое значение лишь с появлением похищений и покупки жен, благодаря чему в брачном союзе создалось понятие об индивидуальной собственности и владении, между тем как раньше все женщины составляли общую собственность всех членов рода. В то время, следовательно, мужчина мог приобрести индивидуальное право на какую-нибудь женщину лишь похищением ее из другого племени или другого полового союза. Тем самым она становилась его исключительной собственностью, представлявшей определенную ценность. Таким образом, первый индивидуальный брак был ничем иным, как приобретением права собственности на известную женщину. Кулишер приводит очень интересное объяснение происхождения индивидуального брака, а именно: вследствие превращения периодического полового инстинкта мужчины (весной и осенью) в постоянный (в течение всего года) возникло несоответствие между повышенным половым влечением мужчины и незначительным числом женщин полового союза; для своего удовлетворения мужчинам приходилось похищать чужих женщин, из которых каждая и становилась собственностью и предметом наслаждения своего похитителя.

Наряду с браком при помощи умыкания и похищения жен развился также брак при помощи покупки их, как вторая форма индивидуального владения женщиной. Так как все члены союза имели право собственности на каждую женщину, то индивидуальное право владения можно было приобрести, только выплачивая за нее выкуп либо им, либо главе рода, как их заместителю.

Они же, т. е. члены рода, продавали невесту жениху за известную плату, нисколько не спрашивая на то ее согласия. Ее просто принуждали вступить в брак. Покупная цена невесты выплачивается деньгами, скотом или другими мерилами ценности. Размер ее в большинстве случаев регулируется согласно старому обычаю. Купля жен распространена по всему земному шару и представляет явление, наблюдающееся у всех народов на известной ступени их развития. Мы приведем здесь некоторые достойные внимания факты, которые заимствуем у Поста.

У осетинов в Иране цена невесты равна 18 или 8*18 коров; вдовы стоят вдвое дешевле. У туркменов, напротив, молодая девушка стоит от 5 до 400 рупий, вдова же, бывшая несколько лет замужем – столько же тысяч рупий. За девушку обыкновенно выплачивают 5 верблюдов, за молодую же вдову часто – от 50 до 100.

У остяков жених покупает невесту у отца частью за наличные деньги, 10–50 рублей, частью же за известное число шкурок и кож. У вогулов на среднем Урале худощавая девушка стоит 5 рублей, а толстая – 25.

У арабов Синая цена невесты равна 5-10 долларов, а в отдельных случаях она возрастает до 30. Вдовы стоят вдвое или даже втрое меньше.

Пророк Осия сообщает, что он приобрел свою жену за 50 сребреников, наполовину наличными деньгами и наполовину ячменем.

В северных сагах также часто упоминается цена невесты. Согласно lex Aethelbirt, жена покупается, как простой товар. В алеманском праве упоминается, как цена невесты, 40 солиди, в саал-франкском – 62 QUOTE и 30, в рипуарском – 50, в бургундском – 15 и 50, в англосаксонском – 50 и 60, в саксонском – 600.

У греков в древнейшие времена невеста покупалась у ее родителей за известное число быков.

Если мы рассмотрим брак путем купли, или любовь, как предмет ценности, еще в другом отношении, то найдем, что отказ от большей половой свободы также должен быть соответственно оплачен. Если член полового союза требовал от какой-нибудь девушки, чтобы она принадлежала ему одному и отказалась от принадлежащей ей свободы половых отношений со всеми другими мужчинами орды, то он должен был заплатить за это известное вознаграждение. Наоборот, нынешний денежный брак с его «приданым» представляет лишь современное повторение того же принципа: теперь при господстве двойной половой морали мужчина обладает неограниченной свободой половых сношений с женщинами, которой он лишается, вступая в брак, благодаря приданому невесты, при помощи которого она налагает на него брачные оковы и обязывает к супружеской верности. Теперь жена, следовательно, покупает мужа, как прежде муж покупал жену. Несмотря на распространенность денежных браков в настоящее время среди высших и средних классов общества и на процветающее с середины XIX столетия профессиональное посредничество в браках, денежные браки представляют – как я упоминал уже в другом месте – лишь пережиток первобытного состояния, когда экономические факторы играли в браке гораздо большую роль, чем духовная симпатия. Процесс очищения брака от его металлических шлаков – как выражается Людвиг Штейн – уже начался. Вредное влияние браков по расчету освещено теперь и с социально-биологической точки зрения – в особенности, если приданое превосходит сумму, необходимую для обзаведения домашним хозяйством или устройства промышленного предприятия, и деньги составляют центральный пункт заключаемого брака.

Покупка, при помощи которой заключался древний брак, несомненно, была прообразом платы, получаемой проститутками. Если назвать проституцию «браком на час» – как это делают некоторые авторы, например, Краусс – то легко выяснить себе эту связь. За этот кратчайший «брак» также должны уплачивать покупную плату. С другой стороны, вознаграждение, уплачиваемое проститутке, объясняется также распространенным обычаем платить денежный штраф за внебрачные половые сношения (например, за нарушение супружеской верности). Так, согласно древнему англосаксонскому закону, соблазнитель замужней женщины обязан был уплатить ее супругу денежный штраф и найти ему другую женщину, которой он опять-таки должен был заплатить вознаграждение за разрешение вступить с ней в половые отношения. Это не только значило установить прямую премию за проституцию, но это еще показывает нам, что женщины уже тогда привыкли вступать с мужчинами в половые отношения за деньги. Денежные штрафы за нарушение супружеской верности сообразовались с сословием женщины. Как жена дворянина, она стоила 6 фунтов стерлингов, а как жена крестьянина – лишь около 6 шиллингов. Так женское целомудрие упало до уровня рыночного товара, который продавался за относительно невысокую плату. При таких условиях затем с легкостью развилась обширная проституция.

Как мы уже упоминали, и временный брак может составить переходную ступень к проституции, в особенности, если он очень непродолжителен.

Последнее имеет, например, место в восточной Африке. Почти каждый носильщик каравана имеет при себе на все время путешествия свою «би-би». Состоятельный кафр часто покупает бедную девушку на несколько месяцев в наложницы. То же самое имеет место у нгумба в Камеруне. Временные браки достигли всеобщего распространения у шиитов, в особенности в Персии. Временная жена называется там «sighe». По Дьелафуа, она имеет право каждые 25 дней вступать в новый брак. Временный брак может продолжаться и один час. Согласно обычаю, перс, отправляясь в путешествие или в экспедицию, никогда не берет с собой своей жены, зато почти на каждой станции, где он остается более продолжительное время, он вступает в брак с «sighe». В городе Кирмане муллы обыкновенно предлагали всякому приезжему, который оставался там несколько дней, женщину в sighe. «Браки на час» особенно распространены по деревням. Поселяне очень охотно отдают своих дочерей или сестер богатым людям для такого рода связей, которые приносят большой доход, как им, так и посредникам-муллам. По Дьелафуа, последние придерживаются в этом случае любимой поговорки: большой оборот при малой прибыли. Мориц Люттке называет шиитские временные браки «легализованной проституцией». Даже в публичных домах Персии уважаемым предпринимателем дела является обыкновенно имам, который каждый вечер венчает своих клиентов с избранными ими дамами согласно ритуалу и пишет контракт, в котором устанавливается обязательное вознаграждение; на следующее утро «супруг на час» получает развод, и брак считается расторгнутым после того, как он внес условленную плату имаму. В качестве «брака для наслаждения» (Nihahal-mota), временный брак существовал у арабов еще до ислама; шииты сохранили, сунниты отвергли его. У бедуинов Аравии временный брак продолжает существовать и теперь. В Персии даже благочестивые христиане несториане не задумываясь отдают по договору своих дочерей на известное время за условленную плату временно проживающим там европейцам. Аналогичные временные браки существуют также в Японии, в Африке, в Парагвае и других странах.

Плату за временные половые сношения мы находим также в обычае отдавать своих жен взаймы. Обычай этот прекрасно доказывает, что первобытная женщина была для своего мужа исключительно только предметом владения, от которого он за вознаграждение на время отказывался; бесплатное же пользование, как нарушение его права собственности, вызывало в нем гнев и требовало искупления. Здесь нужно искать первичные корни ревности.

Мы приведем следующие примеры отдачи жен взаймы и обмен женами. На Алеутских островах временно пребывающий там охотник или торговец часто покупает себе право пользования чужой женой. На южноокеанском острове Луф, вследствие недостатка в женщинах, многие мужчины вынуждены довольствоваться тем, что за вознаграждение получают замужнюю женщину взаймы от ее мужа. В восточной Гренландии существуют «обменные жены», которые остаются в течение определенного времени у каждого из своих «мужей».

Из обычая отдавать жен взаймы развилась так называемая «проституция из гостеприимства», распространенная среди многих народов Азии, Африки, Америки и Южного океана. Там, где она существует не из гостеприимства, а из корыстолюбия, там она представляет уже известную форму проституции, денежный фактор которой ясно выступает в своей первоначальной связи с браком, т. е. с правом собственности мужа.

Так, например, у племени мпонгве в Габоне, как и почти везде в экваториальной Африке, на женщину смотрят, как на доходную статью, прелести которой должны приносить даже больший доход, чем работа рабов. Поэтому мужья всегда готовы за плату уступать своих жен первому встречному. В западной Африке мужья посылают ночью своих жен в лагерь путешественников, чтобы они вступали там в сношения с носильщиками, а на следующий день требуют «китуш» (выкупа), причем часто ставят совершенно неимоверные требования; в большинстве случаев приходится, однако, выплачивать. Девушка или женщина, которая не вступает в сношения с носильщиками, пользуется общим презрением, как «негодница». По Марииусу, некоторые индейские племена на Амазонке и племя Юпура также предоставляют своих жен в распоряжение иностранцев за деньги. На Маршальских островах гость, которому предоставляют девушку, должен выразить свою благодарность небольшими подарками, причем они достаются обыкновенно вождю.

Регулярное вознаграждение за проституцию является, следовательно, только необходимым последствием взгляда на женщину, как на собственность мужчины, имеющую определенную денежную ценность. А взгляд этот, в свою очередь, произошел от введения индивидуального брака, на который первоначально смотрели исключительно, как на акт владения, мы уже говорили об этом выше. Таким образом, именно от брака денежное вознаграждение перешло на развивавшуюся ему параллельно проституцию, но само по себе оно вовсе не связано с сущностью проституции. Последняя выражается исключительно в неограниченном промискуитете проституированной женщины, несомненное происхождение которого из необузданности первобытной половой жизни мы уже доказали выше.

Если принять во внимание такое происхождение платы проституток, то придется смотреть на нее иначе, чем это имело место до сих пор: как известно, вознаграждение проститутки считается contra bonos mores (противным добрым нравам), и оно юридически недействительно, так что требование его судом невозможно.

Рудольф Штаммлер, по-видимому, близок к такой мысли, хотя он и неправильно обосновывает ее. Он говорит: «Во второй группе отрицательных социальных явлений выдвигаются, прежде всего, те общественные явления, в которых делается попытка основать урегулированные отношения с правами и обязанностями, но такой образ действий отдельных лиц, на основании существующих правовых норм, оказывается за пределами так называемой свободы договора. Я ограничусь примером, который дает нам такое важное социальное явление, как проституция, внебрачная профессиональная отдача себя женщиной за деньги.

Если вспомнить моменты, существенные для этого понятия, то сейчас же видно, что мы здесь исключительно имеем дело с отрицательной стороной правовых учреждений… Таким образом, если проституция представляет обратную сторону известных правовых учреждений, то она превращается в отрицательное социальное явление собственно благодаря дальнейшему моменту – моменту вознаграждения за отдачу себя женщиной. Мы не знаем в современном праве наказания за простое stuprum (бесчестие), но мы и contractus cum meretrice initus рассматриваем, как contra bonos mores и потому юридически недействительный. Фактическое выполнение всех этих бесчисленных юридически недействительных сделок и есть то, что накладывает на проституцию печать одного из важнейших социальных явлений, воздействия и последствия которого требуют и действительно во всевремена привлекали к себевеличайшее внимание».

Штаммлер прекрасно понял связь между проституцией и браком. Она является для него отрицательной стороной правового учреждения брака. Но он просмотрел, что, соответственно этой онтогенетической связи, плата проституткам точно так же до тех пор должна иметь правовой характер, пока брак представляет форму владения, а женщина – исключительно только определенную денежную ценность, своего рода вещь, которую можно приобретать и отчуждать за деньги. С нашей современной точки зрения, с которой брак является духовно-нравственным учреждением с целью в высшей степени индивидуальной любви, столь же индивидуальной общей работы в жизни и общего воспитания детей, прежний брак исключительно путем покупки и современный денежный брак являются столь оке contra bonos mores, столь же недействительными, как оплата проституции, тем более, что, как мы видели, последняя представляет только последствие первого и теснейшим образом с ним связана. До тех пор, пока можно покупать половые сношения в форме ограничительного (gebundene) брака, до тех пор нельзя считать противной добрым нравам продажность их в форме ничем не ограниченной (ungebundene) проституции, хотя закон и не признает этого. Ведь продажность в обоих случаях связана с несвободным положением женщины, которая имеет исключительно только ценность собственности, но не имеет никакой личной ценности. Вот почему прогрессирующее развитие женщин культурного мира, – причем они становятся свободными, самостоятельными личностями, собственными силами пролагающими себе дорогу в жизни и господствующими над ней – представляет единственный путь, чтобы подкопаться, как под денежный брак, так и под тесно связанную с ним проституцию.

Как и первобытный брак, путем купли, и современный денежный брак, проституция предполагает несвободу и несамостоятельность женщины. Подобно тому, как когда-то проституток доставляло античное рабство, теперь проституция рекрутируется, главным образом, из так называемых несвободных профессий (прислуга и т. п.). Как и в браке, путем купли, личная ценность женщины в проституции подавлена – женщина представляет здесь только капитал, товар, как и всякий другой. У поэта Херондаса, в его втором мимиамбусе, «содержатель женщин», владелец борделя Баттарос сравнивает себя с богатым купцом:

(Вот он, вероятно, и скажет вам: «Я приехал из Аке с транспортом пшеницы и прекратил ваши муки голода». Я же везу нечто из Тира для продажи народу. Ведь он вам даром не дает пшеницы для размола, а я (указывая на проститутку Миртале) даром не отдам вот эту).

Такой взгляд на проституцию не только существовал у первобытных народов, но всецело сохранился и до наступления новейшего времени, когда современный индивидуализм впервые положил ему конец. В настоящее время роль жрецов и начальников взяли на себя сводники и торговцы девушками, которые стараются использовать проституток, как источник доходов, и ведут ими торговлю, как всяким другим товаром.

Точка зрения, выступающая при заключении браков посредством купли жен – что каждая женщина есть собственность всех членов или начальника союза – проявляется у первобытных народов и в отношении к проституции.

Несколько примеров тому мы уже привели выше. Так, например, условия, существующие на Каролинских островах, еще ясно указывают на право всей общины на доход с проституции, так как деньги, приобретенные armengoi (проститутками), распределяются начальником между всеми.

Как сообщает Линвуд Риде, у негритянских племен Африки нередко бывает, что богатые негритянки, находясь на смертном одре, покупают рабынь и жертвуют их обществу – вроде того, как у нас оставляют наследство на дела благотворительности.

В большинстве случаев, впрочем, привилегия наложения налога и эксплуатации проституток принадлежит начальникам и князьям. Так, на меланезийском острове Флорида начальник предназначает нескольких женщин к занятию проституцией (rembi); они живут в одном из его домов и должны отдавать ему большую часть своею вознаграждения. На Улаве вождь покупает девушку, которая в качестве проститутки должна уделять ему часть своих доходов. Аналогичны условия в западной Африке, где начальники нередко получают все доходы проституток. В Дагомее собственником проституток был король, который и получал все их доходы. На острове Бали «panjeroan», дочери или жены мужчин низшего сословия, умерших, не оставив наследников, становились собственностью князя и должны были во имя его заниматься проституцией, отдавая ему известную часть своих доходов. В Индрагири проституцию эксплуатирует султан. Рассказ Геродота (11, 26) о короле Хеопсеуказывает, быть может, на такое же право египетских фараонов. В нем говорится, что Хеопс будто заставил заниматься проституцией свою родную дочь, потому что нуждался в деньгах для постройки пирамиды. У кабилов всякое племя имеет свой собственный состав проституток, которые должны платить оброк особому чиновнику, «Mezuar». В Турции бостанджи-басса и ага янычар получали еженедельно от каждой проститутки по дукату. В средние века светские и духовные власти находили совершенно в порядке вещей, что проститутки платили им иногда очень высокий оброк, или они брали бордели даже под свое управление, как это делал, например, совет Болоньи и Страсбурга. А в Германии, получившим княжеский титул графам фон Геннеберг и графам фон Паппенгейм, пожалованы были доходы с публичных домов. Даже епископы и папы не стыдились таких регалий и защищали их, как свое право. Так, майнцский архиепископ Дитрих подал в 1442 г. иск против граждан столицы за то, что они причиняют ему ущерб «в доходе от развратных женщин и проституции»: он утверждал, что без его разрешения, за которое ему полагается известная пошлина, никто из горожан не имеет права содержать публичные дома. Герцог Йоркский еще в XVII столетии получал от двух содержательниц борделей по 15 фунтов налога в год. Известно также, что в некоторых странах и по сей день многие начальствующие лица пользуются своим авторитетом по отношению к проституткам для наживы. Брантом, например, сообщает, что французские проститутки должны были давать капитану ночной стражи по дукату, чтобы получить разрешение на занятие своим промыслом. Ганс Гейнц Эверс рассказывает, что в мексиканском городе Торреон с 12000 жителей каждая из 800 (!) зарегистрированных проституток должна была заплатить полиции «штрафные деньги», после чего ее оставляли в покое.

Как мы уже упоминали, в настоящее время, главным образом, частные предприниматели взяли в свои руки этот доходный промысел и эксплуатируют проституцию, деятельно занимаясь торговлей живым товаром. «Торговля девушками» встречается уже у первобытных народов. Она достигла очень широких размеров в древние и средние века и затем, соответственно развитию мирового обмена, распространилась по всему свету. О торговле девушками мы еще поговорим обстоятельнее ниже. Об эксплуатации проституток другими лицами (домохозяевами, сутенерами и т. д.) нам еще также придется говорить в другом месте и по другому поводу.

 

Глава третья

Организация проституции в классической древности

Выше мы проследили в истории первичные корни проституции. Это дало нам возможность объяснить ее мировой характер, т. е. одинаковую сущность и одинаковое происхождение ее у диких и у культурных народов. В настоящее время нам предстоит задача исследовать происхождение современной проституции культурных народов в отношении к ее организации, дифференцировке и разнообразным формам проявления. Упреждая результат, к которому приведет нас эта глава, мы должны сказать, что принципиальное разрешение этой задачи мы усматриваем в доказательстве, что почти вся современная организация и дифференцировка проституции происходит из классической древности, что вся вообще проституция греков и римлян обнаруживает такие же особенности и существенные черты, как и современная проституция. Единственное исключение заключается в том, что тесная связь между проституцией и заразными половыми болезнями тогда была неизвестна и соответственно этому не были приняты санитарные и полицейские меры против распространения существовавших в то время венерических болезней (триппер, местный шанкр, кондиломы). Впрочем, несмотря на отсутствие санитарной полиции, некоторая частная гигиена проституции существовала и тогда. Во всех же других отношениях античная проституция обнаруживает такое сходство с современными условиями вплоть до мельчайших подробностей, что невозможно сомневаться в их взаимной онтогенетической связи, тем более что связь эту можно непрерывно проследить через средние века до нового времени и что христианство не только не могло надлежащим образом сломить могучее влияние античного времени в этой области, но неоднократно даже само приспособлялось к нему. Современная проституция во всех отношениях представляет пережиток античной. Она все еще является той именно формой разрешения полового вопроса, которую антично-средневековая культура создала, как единственно возможную и необходимую, и которую она оставила нам в наследство, как одну из многих дисгармоний культуры античного происхождения.

Не подлежит никакому сомнению, и мы это ниже докажем отдельными фактами, что с распространением античной культуры в трех направлениях – в Греции, Римской империи и Византии – перенесена была также и на Восток и на Запад античная организация проституции, послужившая затем образцом в глубине центральной Азии, во всей Европе и в северной Африке, а потом проникшая и на магометанский Восток. Во всех этих странах постоянно наблюдались известные противодействия и взаимодействия, но существенных изменений в этой античной основе, в этом античном ядре, не было произведено.

Первая организация проституции в древности, связанная с именем великого афинского законодателя Солона и с 594 г. до Р. X., имеет, конечно, свою долгую предшествующую историю. Но она теряется во мраке времен и может быть объяснена лишь на основании тех примитивных корней, с которыми мы познакомились в прошлой главе. Планомерная же, систематическая организация и развитие всей вообще проституции со всеми ее особенностями, безусловно, представляет результат специфической культуры классической древности и только в качестве такового может быть правильно понята и объяснена.

Организация проституции Солоном была только звеном в цепи различных новых общественных и государственных учреждений, ввести которые афиняне уполномочили архонта Солона в 594 г. Указание Аммиат Марцеллина (XXII, 16), что Солон при составлении своих законов пользовался советами египетских жрецов, не соответствует действительности, потому что по Геродоту (I, 30) и Аристотелю (Афинская конституция, 11) он уже позже прибыл в Египет. Но по свидетельству Плутарха (Солон, гл. 12) он, по-видимому, все же считался с предшествовавшим законодательством, и, прежде всего, с реформами, введенными незадолго до того (в 596 г. до Р. X.) в Афинах критским жрецом Эпименидом. Любопытно, что Эпименид же, прежде всего, обратил его внимание на реформу общественной нравственности. По словам Плутарха, в то время в Афинах господствовало состояние половой одичалости, которой предавалась в особенности женская половина населения и которая вела к обширной проституции даже со стороны свободных женщин, так как низшие классы народа были в большой задолженности у богатых и частью бывали вынуждены продавать своих детей (Плутарх, Солон, 13; Аристотель, Афинская конституция, гл. 9). Здесь впервые выступает перед нами понятие о пролетариате. Тогда начинали уже развиваться промышленность и торговля, которые заняли место, наряду с сельским хозяйством. В Афинах существовали даже фабрики и крупное производство с рабами. Но рабочая армия уже рекрутировалась также и из свободных граждан. Сюда присоединились еще довольно оживленные торговые сношения, приток иностранцев и матросов. Таким образом, мы имеем здесь перед собой социальную структуру населения, чрезвычайно благоприятную для широкого развития внебрачных половых отношений, так что нарушения супружеской верности и соблазнения даже свободных девушек представляли частое явление. Это последнее обстоятельство и заставило Солона провести свою половую реформу, – составлявшую, как мы уже упоминали, лишь часть всего его законодательства, – главным образом, в двух направлениях. Он ввел именно принудительные государственные меры: 1) для защиты брака и предупреждения нарушения супружеской верности, и 2) для неограниченного удовлетворения внебрачных половых вожделений. В реформе Уолта и те, и другие мероприятия тесно и неразрывно связаны между собой, и притом связаны сознательно. Это до известной степени провозглашение государством связи между принудительным браком и проституцией. Солон легализирует проституцию, чтобы защитить брак! Это первый ложный вывод первого «регламентариста». Потомки приняли его, и каждый раз повторяли все снова, пока ничтожность и неосновательность его не была признана даже современными сторонниками государственной регламентации проституции.

Солон обосновывал свои законы для урегулирования и защиты семейной жизни возвышенным взглядом на сущность брака, который не должен был быть, по его мнению, ни платным промыслом, ни продажным товаром; напротив, мужчина и женщина должны были соединяться лишь по любви, с целью произведения на свет детей. Поэтому государство не должно было терпеть брака, заключенного без любви: «в таких браках не выполнялись ни цель, ни обязанности, связанные с браком» (Плутарх, Солон, 20). Государственное право надзора и урегулирования брачной жизни, по взглядам Солона, простиралось так далеко, что он даже издал законодательные предписания относительно частоты исполнения супружеских обязанностей, которые обязывали супруга иметь со своей женой, по меньшей мере, три половых сношения в месяц (Плутарх, Eroticus, гл. 23; Плутарх, Солон, 20).

Такое чрезмерное вмешательство государства в область частной жизни, кажущееся нам теперь странным, объясняется воззрением греков, что нравственное воспитание отдельного лица лежит на обязанности государства, и что только в государстве и благодаря государству оно может сделаться нравственным. Поэтому индивидуум по отношению к государству не имел нравственной свободы. Этот взгляд разделяли также Платон и Аристотель. В законодательстве Солона такая опека индивидуума с целью нравственного воспитания выступает очень ясно. Он пользовался, например, удивительным государственным учреждением, «гинекономами» (дословно «надзиратель за женщинами»), представлявшими своего рода полицию нравов для приличных и уважаемых людей. Для проституток же и для людей падших, признанных бесчестными, существовал, как мы увидим ниже, особый надзор.

Институт гинекономенов существовал уже раньше, до введения законодательства Солона. Не только в Афинах, но и во многих других греческих городах, имелись особые начальники для наблюдения за нравственностью молодежи («Padonomen») и женщин («Gynekonomen»). В Афинах они находились, правда, под верховным надзором ареопага, т. е. состоящего из прежних архонтов совета, которому и впоследствии также принадлежало право выражать порицание и налагать наказание на свободных граждан за их проступки против добрых нравов (Изократ, Areopagiticus, 37 и далее. Плутарх (Солон 21) упоминает, что гинекономены, кроме Афин, функционировали в качестве полиции нравов и в Беотии, а Филарх (у Атенея XII, 20, стр. 521 в) сообщает в 25 книге своей истории, что в Сиракузах существовал касающийся нравственности полицейский закон, заключавший следующие постановления: «Женщины не должны носить золотых украшений и пестрых или отделанных пурпуром платьев, если они не желают признать себя проститутками. Мужчины не должны наряжаться, носить изысканную и бросающуюся в глаза одежду, если они не желают, чтобы их считали прелюбодеями и кинедами. Свободная женщина после захода солнца не должна показываться на улице, в противном случае, ее можно считать нарушительницей супружеской верности. И днем также она не должна выходить без разрешения гинекономена и всегда только в сопровождении прислуги. Постановления солоновской полиции нравов, по Плутарху, следующие: «Он издал особый закон относительно выездов женщин, оплакивания ими умерших и поведения их на праздниках. При выездах женщина не могла брать с собою более трех платьев, пищи или питья более чем на обол, и корзину длиннее локтя. Ночью она имела право выезжать не иначе, как в телеге и с фонарем впереди». В конце четвертого столетия Деметрий из Фалерона снова возобновил более или менее отжившую уже свой век полицию нравов и опять возложил ее обязанности на ареопаг, с правом привлекать частных лиц за дурное поведение к ответственности и наказывать их. (Атеней IV, 64 и 65, стр. 167е, 168а). Гинекономены же должны были надзирать преимущественно за жизнью и нравами женщин. На них лежала, например, обязанность проводить в жизнь закон от четвертого века, по которому число женщин на свадьбах не должно было превышать известной цифры (30) (Атеней VI. стр. 245а).

Как мы уже упоминали, главную задачу своего законодательства о нравственности Солон видел в защите и укреплении брака, причем во всех своих действиях придерживался точки зрения так называемой «двойственной» морали, т. е. мужчине разрешал добрачные и внебрачные сношения, а женщине запрещал. Плутарх (Солон 23) говорит о брачных законах Солона: «Наиболее несообразны из законов Солона те, которые касаются женщин. Он позволял, например, всякому, заставшему у своей жены любовника, убить его; а того, кто соблазнил свободную женщину или совершил над ней насилие, он наказывал штрафом в сто драхм, за продажу женщин другим – даже только штрафом в 20 драхм, за исключением тех женщин, которые продаются публично и под которыми он разумел проституток, беззастенчиво отдающих себя за деньги всякому. Кроме того, он никому не разрешал продавать своих дочерей или сестер, за исключением тех случаев, когда незамужняя девушка уличена была в запрещенных сношениях с мужчиной».

Таким образом, Солон с одной стороны наказывал по закону замужнюю женщину, нарушившую супружескую верность – о прелюбодеянии женатого мужчины нет речи – и старался воспрепятствовать законодательными мерами соблазнению и внеполовым сношениям свободных девушек. С другой стороны, он, напротив, предоставил мужчине полную свободу удовлетворения полового инстинкта до и вне брака – в полной противоположности, например, со своим предшественником, Харондас из Катаны, жившим в 650 г. до Р. X., который грозил наказанием за всякое дурное поведение, от кого бы оно не исходило (Диодор, XII, 12). Но это зависело, очевидно, от всего миросозерцания Солона. Он считал половые наслаждения чем-то необходимым, как это видно из эпиграммы о нем, приводимой у Плутарха (Солон 31):

Милые произведения Венеры, вас я люблю теперь; произведения. Вакха и Муз, вы придаете людям бодрость духа.

Но так как он запретил удовлетворение полового инстинкта признанного им самим необходимым, со свободными женщинами, то он, будучи последовательным, должен был предоставить мужчинам для этой цели несвободных женщин. А потому он предназначил «женщин, которые продаются публично», т. е. рабынь – как о том свидетельствуют приведенные выше слова вполне заслуживающего доверия Плутарха – для занятия проституцией. Так как, согласно сообщениям Аристотеля и Плутарха, Солон отменил рабство свободных граждан за долги, то проституция могла коснуться только собственно городских и сельских рабынь и чужеземок, попавших в Афины в качестве военной добычи, или благодаря торговле рабами. Если не считать, следовательно, приведенного выше, существовавшего, вероятно, только на бумаге исключения продажи развратной свободной девушки, то проституция со времени Солона рекрутировалась почти исключительно из несвободного и во всех отношениях зависимого сословия рабов.

Второй существенный пункт законодательства Солона о проституции заключается в том важном факте, что она здесь впервые является светской государственной организацией, в значительной степени уже потерявшей свой религиозный характер, принять во внимание который Солон считал, однако, необходимым в известном отношении. Бордели Солона – государственные, а не храмовые. Государство управляет и надзирает за ними, государство получает пошлины от отдельных проституток, но Солон, как сообщают, построил на эти доходы храм Афродите Пандемос. По сравнению с легализированной светской проституцией, религиозная проституция падает и теряет всякое значение. Благодаря этому, область распространения проституции впоследствии расширяется и создается возможность чрезвычайной дифференциации и специализации ее.

Главнейшие указания на солоновскую организацию проституции мы находим у Атенея, в его «Пире софистов». Они заимствованы из комедии «Братья» Филемона (около 330–260 г. до Р. X.), одного из основателей новейшей аттической комедии. Атеней замечает, что Филемон говорит о Солоне, что он первый купил женщин для находящейся в расцвете сил и возбужденной в половом отношении молодежи и выставил их в публичных домах. Атеней приводит следующие относящиеся сюда строфы из Филемона, которые мы воспроизводим здесь в немецком переводе Фридриха Якобса:

(Ты заслужил, Солон, благодарность всех людей. Твоей проницательности, как говорят, они обязаны, о Зевс, спасительным и народным учреждением. (Думаю, Солон, что я говорю это с полным правом). Ты видел, что город переполнен молодыми людьми, в которых бьет ключом всемогущий инстинкт природы, заставляющий их забываться, где это не подобает. Тогда ты, говорят, купил и выставил женщин к услугам всех. Они стоят голые – здесь нет обмана, осматривай их, сколько хочешь. И если – как это бывает – ты чувствуешь в них потребность, что же, двери открыты. Один обол – и ты там! А там внутри уже нет речи об отказе, приличиях или чопорности).

Это описание еще дополняется дошедшим до нас через Атенея и Хар п ократиона указанием Никандра (в третьей книге его «Колофонийских достопримечательностей», цитир. у Атенея XIII. 25, стр. 569д.), что Солон поставил открытые им дома терпимости в некоторую связь с культом Афродиты Пандемос, отдавая деньги, которые получались от них, на храм этой богини или, как сообщают другие, что он построил ей на эти деньги храм. Но последняя версия, по-видимому, неверна, так как, по Шеман-Липсиусу, культ Афродиты Пандемос гораздо старее.

Известия об этой первой солоновской организации афинской проституции заключают в себе довольно много пробелов, тем не менее из них ясно видно, что Солон учредил несколько государственных борделей и купил для них рабынь, публично выставленных напоказ, которые за определенную плату должны были отдаваться всякому желающему, не имея права выбирать по собственному желанию. Любопытно сообщение, что девушки стояли для осмотра голыми, чтобы каждый видел, с кем он имеет дело, и мог выбирать по своему вкусу. Руководились ли при этом больше эстетическими или гигиеническими соображениями, из краткой заметки не видно. В остальном для проституток не было ограничений в их половых сношениях, как это подтверждает Плутарх (Солон 23). Далее мы узнаем, что девушки из публичных домов должны были часть своих доходов отдавать государству. Тем самым Солон может, следовательно, считаться также отцом так называемого «налога на проституток». Часть этого налога он расходовал на поддержание храма Афродиты Пандемос, расположенного на юго-западной стороне акрополиса. Не подлежит сомнению, что образцом для его государственных борделей Солону послужила гораздо более древняя храмовая проституция и что религиозная проституция в различных своих формах продолжала существовать в Элладе и Риме наряду со светской.

Познакомившись с первыми зачатками организации светской проституции в древности, мы перейдем теперь к описанию всей вообще античной проституции в ее полном развитии и в ее разнообразных отношениях, как они сложились в течение веков от Солона до Юстиниана, т. е. в промежуток времени приблизительно в 1200 лет. Но уразумение своеобразной стороны античной проституции, во всех отношениях послужившей образцом для современной, возможно лишь в том случае, если рассматривать ее в тесной связи со специальными условиями государственной и общественной культуры древнего мира. Только тогда возможно научное понимание, которого не давали простой исторический пересказ с нагромождением отдельных деталей, как это делалось до сих пор. В особенности это можно сказать об описании Поля Лакруа, который не обратил почти никакого внимания на основные общие точки зрения, проявляющиеся в различных культурных влияниях и превращениях проституции, и на ее отношение к социальному вопросу. А потому Блюмнер справедливо называет имеющиеся до сих пор исторические описания проституции дилетантскими. Нашей задачей, следовательно, будет описание античной проституции по источникам, и в связи с остальными социальными условиями, придерживаясь при этом строго научной точки зрения.

1. Социальные предпосылки и факторы, благоприятствовавшие развитию античной проституции. – Развитие и своеобразная дифференцировка античной проституции совершались на основе дуализма между строгим моногамическим принудительным браком, с одной стороны, и необыкновенной половой свободой мужчины – с другой. Нигде мы не видим этого дуализма – этой антиномии и дисгармонии половой жизни – в такой резко выраженной и очевидной форме, как у древних. Даже средние века, несмотря на строгое понятие о браке и строгую защиту его, не обнаруживают уже такой остроты противоположения, а тенденция современной культуры, начиная с ренессанса, очень ясно направлена к ослаблению и постепенному исчезновению этого дуализма. Правильность уравнения: угнетение и несвобода замужней женщины – безмерному росту проституции в городах – всего легче и всего нагляднее можно доказать для древней эпохи.

Достойно внимания, что в эпоху Гомера, несмотря на доказанную для того времени полигамию и на относительно большую свободу женщины, не знали сколько-нибудь обширной проституции, если не считать сосредоточившуюся в нескольких священных местах религиозную проституцию в честь Афродиты, на которую намекает, быть может, Одиссея (VIII, 362–366). Геродот же (II, 51) сообщает, что культ фаллоса (а с ним, вероятно, и религиозная проституция) перенесен в Элладу пеласгами. Замечательные стихи, которые я нашел у Гезиода («Werken und Tagen» 373–375), также указывают, быть может, на существование проституток в героическую эпоху:

(He давай вскружить себе голову женщине с роскошными бедрами и льстивыми речами, которая, болтая, обыскивает твою хижину. Кто женщинам верит, тот хитрым ворам доверяется).

Но, в общем, так называемый героический период Греции еще не знал, вероятно, проституции, как элемента общественной жизни. Такого мнения придерживается и Блюмнер. Лишь после строгого проведения патриархальной моногамии и связанного с ней ограничения деятельности замужней женщины исключительно домашней сферой – что О. Шрадер приписывает восточным влияниям – появляется и проституция, как необходимый коррелят моногамического брака, которая в VII и VI веке до Р. X., во времена Солона, уже достигла, как мы видели, полного развития. Если мы хотим понять внутреннюю связь между греческой проституцией, как массовым явлением и необходимым, по понятиям того времени, государственным и общественным учреждением, с одной стороны, и введением строгой брачной морали – с другой, то мы должны себе ясно представить греческий брак исторического времени и обусловленное им несвободное, зависимое положение женщины.

Целью греческого брака было, прежде всего, рождение красивых и здоровых детей и ведение домашнего хозяйства женщиной. Индивидуальной же любви супругов не придавалось никакой цены – настолько, что например, Элиан (Varia historia XII, 34) указывает, как на нечто удивительное, что Лавзаний питал нежную любовь к своей супруге. Так как браки заключались главным образом ради воспроизведения крепких и здоровых детей, то, прежде всего, принимались во внимание здоровье и другие вообще качества женщины, необходимые для размножения, причем они на основании закона, по-видимому, проверялись «пробными ночами». Это явствует из открытого нами недавно отрывка письма поэта Каллимаха.

(Уже спала девушка у юноши; потому что закон повелевал спать предбрачным сном).

Подробное описание афинского брака и узости охватываемой им сферы мы находим у Ксенофонта в его «Oeconomicus» (гл. 7). Там сказано:

«Мне кажется, боги очень мудро соединили пару, которую мы называем мужем и женой, чтобы они, живя вместе, по возможности были полезны друг другу. Во-первых, пара эта предназначена для того, чтобы продолжить род людской, вступая в супружеские сношения, чтобы не вымерли различные виды живых существ. Затем человек приобретает, по крайней мере, вследствие этого опору в старости. Наконец, человек не живет ведь, подобно зверям, под открытым небом, а нуждается в убежище. Но чтобы иметь под своей кровлей запасы, нужно иметь людей, которые занимались бы работами на открытом воздухе. Обработка поля, посев зерна, уход за растениями, пастьба скота – все это работы, производимые на открытом воздухе, и от них получается все необходимое для пропитания. А когда запасы эти уже имеются в доме, опять-таки нужен кто-нибудь, кто исполнил бы работы, которые не могут производиться на открытом воздухе. Сюда относятся уход за новорожденными детьми, приготовление кушанья из плодов и изготовление платьев из шерсти. А так как и те, и другие работы – и вне, и внутри дома – требуют деятельности и надзора, то Бог, мне кажется, сразу так создал нашу природу, что женщина приспособлена для работ и забот в доме, а мужчина – для работ и заботь вне дома. Тело и душу мужчины Он создал так, что мужчина лучше переносит жар и холод, путешествия и военные походы, а потому Он и возложил на него занятия вне дома. Женщине же Бог дал меньше сил, тем самым, как будто возложив на нее домашние обязанности. Он знал, что создает женщину для ухода за новорожденными детьми, что поручает ей детей, а потому внушил ей больше любви к ребенку, чем мужчине. Далее, так как Бог поручил женщине сохранять все, принесенное в дом, и видел, что для этой цели не мешает иметь робкую душу, то он снабдил ее большей долей робости, чем мужчину. Он знал также, что работающему вне дома, на тот случай, если бы ему кто-нибудь причинил вред, необходимо защитить себя, и потому дал ему больше мужества… Это одобряют и наши учреждения, связывая мужа и жену. И подобно тому, как Бог создал их для общего ухода за детьми, наши учреждения также предназначают их к общей заботе о семье и домашних нуждах, и считают похвальным и прекрасным для каждого из них именно то, к чему Бог естественно сделал его более способным. Женщине более подобает оставаться дома, чем вне дома, в мужчине же достойно порицания, если он сидит дома и не заботится о делах вне дома».

Но и для этих ограниченных узкими рамками обязанностей молодая гречанка, очень рано выходившая замуж – нередко в 13–15 лет – не получала достаточной подготовки. В своих дальнейших рассуждениях тот же Ксенофонт объясняет, что она ничего не понимает в возложенных на нее и подробно им описанных обязанностях, разве только умеет сшить платье из шерсти, так как все ее добрачное воспитание состояло в том, чтобы умеренно есть и пить и, по возможности, мало слушать и спрашивать. Последствием такого воспитания была столь большая робость, что она ни в чем не доверяла себе и едва осмеливалась говорить со своим мужем. Критика Ксенофонта сводится к тому, что очень многие женщины Аттики, именно вследствие такой полной несамостоятельности, неспособны даже к ведению своего дома и к воспитанию своих детей. Того же мнения придерживается и Платон. Таким образом, женщина из «клетки материнского гарема переходила в клетку мужа» и здесь вела строго замкнутое, несвободное существование, мало внушавшее к себе уважение. Греческий брак ни в каком отношении не отличался индивидуальным характером. Напротив, он во все времена был браком по расчету в худшем смысле этого слова, причем решающее значение для него имели, главным образом, материалистические соображения. Брак был «необходимым злом», а заключение брака по взаимной склонности, в виду замкнутой жизни девушек, наблюдалось очень редко.

Правило же составляли денежные браки и подходящие браки по расчету. (Лукиан, Dialogi meretricii 4, 1; 7, 4; Ксенофонт, Hieron гл. I).

Последствием такого порядка вещей была полная подчиненность женщин в семье и отстранение их от всех интересов мужчин вне дома, доходившее до того, что им запрещено было даже посещение театра (Элиан, Var. Histor. X, I); а мужья обращались с ними с большой строгостью. Это видно, например, из характерных стихов в «Лисистрате» Аристофана (строфы 507–515):

(Во время прошлой войны и несчастий мы, женщины, все сносили терпеливо; со скромностью, присущей только женщинам, относились мы ко всему, что затевали вы, мужчины; а вы не позволяли нам даже пикнуть. Но с тех пор вы нам совсем не нравитесь. Тонким чувством мы поняли вас и даже сидя дома часто узнавали, как превратно вы толкуете важнейшие государственные дела. Тогда мы с улыбкой на устах и с болью в душе иногда спрашивали вас: «Что вы сегодня решили в народном собрании относительно мира? Что будет написано на столбе?» – А муж мой ворчал в ответ: «Тебе-то какое дело? Замолчи!» – и я молчала).

В Афинах и Ионии мужчина искал вообще индивидуальных отношений с женщинами внебрака – у гетер и конкубинаток. Про спартанских женщин Платон, напротив, говорит (Gesetze VII, 80ба), что, свободные от низшей ткацкой работы, они наравне с мужчинами принимают участие в богослужении, в управлении домом и воспитании детей, в то время как в Афинах решающий голос во всех этих делах принадлежал мужчине. Это не простая случайность, что в Спарте проституция никогда не достигала сколько-нибудь заметного развития. Это непосредственно зависит от более свободного положения спартанской женщины. На это указывает Ретценштейн. Но и в Спарте цель брака была только физико-политическая (произведение на свет детей для государственных целей и воспитание их под наблюдением государства). Поэтому бесплодные браки не связывали (Геродот VI, 61) и бывали даже случаи временной уступки жены ради произведения потомства (Плутарх, Ликург 15; Ксенофонт, de republica. Loc. 1, 7).

Римский брак, несомненно, был гораздо ближе к нашему современному понятию о браке, чем греческий, в виду большей свободы и большего уважения, которым пользовались римские матроны. Но и здесь главной целью брака было рождение детей, как это доказывает старая, употребительная во время вступления в брак формула «liberorum quaerendorum causa» (Плавт, Aulularia 11, I, 26; Captivi IV, 2, 109; Августин, de civitate dei XIV, 18). Особенно характерным в этом отношении является следующее место из Аулус Геллия (Noct. attic. IV, 3, 2): «Сообщают, что Карвилий этот чрезвычайно любил и высоко ставил за ее добродетели свою жену, с которой развелся, но священный страх перед клятвой (данной им), по его словам, еще превосходит его нежность и любовь. Дело в том, что (как это всегда бывает при венчании) он должен был произнести перед судьями нравов клятву (обычную), что он берет себе жену только для того, чтобы иметь потомство (законное). В виду юного возраста вступавших в брак девушек (12–14 лет), другой точки зрения и не могло быть. Знакомство супругов до брака также бывало редко. Тем не менее, как мы уже упоминали, положение женщины – если не считать более древней эпохи с ее выраженным патриархатом – было относительно самостоятельное. В предисловии к своим биографиям, где он отмечает главные различия между греческими и римскими нравами, Корнелий Непот говорит: «Какой римлянин стыдится повести свою жену на званый обед, или какая хозяйка не живет в передней части дома и держится вдали от сношений с людьми?» Римским женщинам разрешено было также посещать театры и другие публичные места.

Если мы, тем не менее, в третьем веке до Р. X. видим, что проституция приняла в Риме широкие размеры, то это нужно приписать почти исключительно греческому влиянию, а не специально римским условиям семейной жизни. В Греции, как и в Риме, прежде всего, чрезвычайно благоприятствовали развитию проституции строгий взгляд на брак и наказание за нарушение супружеской верности. Мало того, можно даже сказать, что во времена Солона в Греции и Риме планомерно поощряли проституцию, потому что ошибочно верили, будто тем самым можно защитить брак от вторжения разврата. Первая государственная организация проституции последовала исключительно с этой именно точки зрения. К тому же понятие о незаконном и наказуемом соитии, «illicitus coitus», было у древних гораздо шире, чем у нас. Наказанию подвергалось не только собственно прелюбодеяние, т. е. половое сношение с замужней женщиной, но и соблазнение незамужней сестры или дочери. И то, и другое греки объединяли в одном общем понятии, между тем как римляне нарушение супружеской верности называли «adulterium», а половое сношение с приличной незамужней женщиной или вдовой носило название «stuprum» (Диг. 48, 5, 6, § 1; Диг. 48, 5, 34). Контраст между строгим воззрением греко-римского законодательства на внебрачные половые сношения с замужними и незамужними гражданками, с одной стороны, и снисходительный взгляд на сношения с проститутками, с другой, – в высшей степени поразителен. Он рисует нам античную проституцию, как оборотную сторону и необходимый коррелят брака или как защиту «половой чести» известного класса женщин.

Мы приведем здесь следующие пункты греческого законодательства, касающиеся нарушения супружеской верности и недозволенных половых сношений. Все греческие законы разрешали собственную месть за соблазнение матери, сестры, дочери и даже конкубинатки. Пойманный с поличным мог быть безнаказанно убит. Государство же наказывало за прелюбодеяние смертной казнью только в Тенедосе. По закону Залевка, прелюбодею выкалывали глаза (Элиан, Var. hist. XIII, 23). В общем же государственное законодательство карало за такого рода проступки более или менее значительными позорными наказаниями. Так, например, у пизидийцев и кумейцев мужчину и женщину, провинившихся в прелюбодеянии, сажали на осла и возили по городу (Стобеус, Florilegium 44, 41; Плутарх, quaest. graec. 2). В Гортисе, на острове Крите, прелюбодею надевали венок из шерсти, он пользовался всеобщим презрением и терял все гражданские права; кроме того, он должен был уплатить в общественную кассу 50 статеров (Элиан ХИ, 12). В Лепреуме прелюбодея и его сообщницу присуждали к пожизненному лишению прав; кроме того, его в течение трех дней гоняли связанным по городу, а ее в течение одиннадцати дней выставляли в легком нижнем платье на рынке у позорного столба (Гераклид, fragm. 14). В Афинах, кроме денежного штрафа и лишения прав, применялись еще телесные наказания.

И в Риме также муж, поймавший свою жену на месте преступления, имел право убить ее (Геллий X, 23; Сенека de ira 1, 16), а к совершившему прелюбодеяние с его женой он мог применить любой акт мести (убийство, оскопление, изуродование носа и т. д.; Квинтилиан, Instit. orator. HI, 6, 17; V, 10, 39, 52, 88; Плавт, Curculio I, 1, 28 и след.; Miles gloriosus V, 2 и след.: Poenulus IV, 2, 40; Теренций, Eunuch, V, 5, 15; Гораций, Сатиры, 1, 2, 45 и след.; Ювенал X, 311 и след.; Марциал II, 60; III, 85). То же самое имел право сделать и отец совершившей прелюбодеяние. Но по закону, если отец или супруг хотели прибегнуть к кровавой мести, они должны были убить обоих виновных (Квинтилиан V, 10, 104; VIII, 1, 6; Сенека Controvers. I, 4; II, 24). «Stuprum», т. е. недозволенные половые сношения с незамужними женщинами наказывались денежным штрафом или изгнанием.

В 18 году до Р. X. император Август издал знаменитый «Lex Julia de adulieriis», который наказывал не только за нарушение супружеской верности, но и за половые сношения с незамужними и вдовыми свободными женщинами. Наказаниями служили: конфискация имущества, телесное наказание, изгнание. Что касается мести со стороны пострадавшего, то lex Julia допускал убийство только обоих виновных. При позднейших императорах закон этот еще обострился, благодаря введению смертной казни, как государственного наказания (Instit. 4, 18: 4; Cod. 9, 47, 16; 11, 36, 4; Аммиак Марцеллин, 28, 1). Юстиниан подтвердил смертную казнь, как наказание мужчины за прелюбодеяние, а виновная женщина должна была подвергнуться пожизненному заключению в монастырь, если муж через два года не принимал ее опять к себе (Nov. 117с 8; 134с 10).

Такое суровое законодательство само собой наталкивало на рекомендацию сношений с проститутками, как наиболее удобное средство, чтобы не переступать приведенных законов. Со времени Солона у античных авторов можно проследить многочисленные указания в этом смысле. Страх перед последствиями внебрачных отношений со свободными гражданками тем более приводил к мысли о необходимости и безопасности сношений с проститутками, что опасность заражения половыми болезнями еще была неизвестна древним. Ниже мы приведем несколько наиболее разительных примеров вышеуказанного взгляда древних, который чрезвычайно благоприятствовал развитию проституции.

Когда Антисфен увидал однажды человека, обвиняемого в прелюбодеянии, он воскликнул: «Несчастный, какой большой опасности ты мог бы избежать за один обол!» (Диоген Лаерций УИ, 4). Эвбул в «Pannychis» хвалит проституцию, как верное и безопасное средство удовлетворения полового инстинкта (у Атенея XIII, 24 стр. 568е). Ксенарх в «Pentathlos» порицает молодых людей, которые подвергают себя большой опасности, вступая в половые сношения со свободными женщинами, вместо того, чтобы в безопасности наслаждаться радостями Венеры в публичных домах. (Атеней ХШ, 24 стр. 269 в. с.). Даже известный своей строгой нравственностью Катон, увидав раз молодого человека, выходившего из публичного дома, приветствовал его, что он удовлетворяет свой половой инстинкт таким безобидным способом, не совершая преступления (sine criimine), т. е. прелюбодеяния или соблазнения.

(Гораций, Сатиры, кн. I, сат. 2, ст. 30–35, перев. Фета).

В «Curculio» (Акт I, сц. 1) у Плавта сказано:

(Этот дом – дом сводника. Тем лучше! Никто не запрещает тебе купить на свои деньги то, что публично продается на рынке. Открытая улица ни для кого не составляет запретной вещи. И если ты не пробираешься через заросшую изгородь и держишься вдали от замужних женщин, вдов, девушек и мальчиков свободных родителей, то предавайся любви, сколько душе угодно!).

Гораций, сочувственно цитирующий во 2-й сатире 1-й книги вышеприведенные слова Катона и указывающий там же на опасности прелюбодеяния, в другом месте резко противополагает в этом отношении сношения с проститутками:

(Кн. II, сат. 7. стих. 46–62. Перев. Фета.).

Овидий в начале своей книги «Наука любви» (1, 23) решительно подчеркивает, что он воспевает только «Venus tuta», любовь к гетерам, на которых не распространялись законы о браке. Он воспевает только любовь «вне закона» (11, 599).

Совет посещать бордели и вступать в сношения с гетерами тем понятнее со стороны древних, что страстная индивидуальная любовь с оттенком романтизма у них без сомнения не существовала в таком объеме, как в наше время, а если иногда и наблюдалась, то в общем ее все же отвергали и смотрели на нее, как на нечто болезненное. Замечательно, что античный человек считал самые бурные вспышки элементарной чувственности гораздо менее опасными, по их действию на способности и человеческое достоинство (virtus), чем глубокие душевные переживания любовной страсти. Эрвин Роде говорит: «Греки всегда смотрели на бурную, непреодолимую власть любви над человеком, как на унижающее его несчастье – как на «пафос», правда, но не героически-активный, а чисто пассивный, который опутывает волю, вырывает руль из рук разума и человека, увлеченного в пропасть страстей, не возвышает в момент погибели, как героические преступления трагических героев, а, напротив, горестно подавляет и убивает». Этим объясняется, почему более древняя эпическая поэзия греков, как и трагедия их, никогда не делала любовь предметом своего творчества. Ни у Гомера, ни у Гесиода, или Эсхила, мы не находим любовных сцен.

Только любовь между Гаймоном и Антигоной в «Антигоне» Софокла может уже считаться изображением глубокой, страстной индивидуальной любви. Еврипид называет ее болезнью (Гипполит 477, 730, 764 и след.; отрывок 340). Тем не менее, такая любовь, разумеется, все же существовала в Греции, как это видно из раннего описания ее в поэзии восточной Греции (Архилох, Сафо). Но закон и господствовавшие нравы подавляли ее по отношению к жене и направляли, как мы увидим ниже, частью на гетер, частью же на мальчиков. Но и здесь чувственная основа осталась преобладающим моментом, даже в платонической любви. Правда, в периоде расцвета истории Греции и Рима господствовавшая там чувственность была совершенно наивная, гармоничная, с необходимостью вытекавшая из природы человека, в своем наивном отношении к наготе и красоте тела обнаруживавшая, безусловно, пластически-эстетические черты. Столь характерный для христианского культурного мира дуализм, антагонизм между душой и телом, еще не оказал в то время своего губительного действия на половую жизнь. Чувственное здесь менее надломлено и менее рафинировано, потому что для античного человека все половое лежало вообще по ту сторону добра и зла и христианское понятие «греха» еще не применялось к нему. Правда, аскетические тенденции позже и здесь уже были известны, а некоторые отклонения от нормы и извращения обозначались, как «болезнь»; но не было еще монашеской борьбы между плотью и духом, и «плоть» была только красивой внешней формой внутренней духовной жизни. В чувственной красоте почитали и наслаждались духовной. Идеал человека – голый человек, а не человек в одежде.

Это сказывалось, по Тэну, в очень многих чертах греков. Так, например, карийцы, лидийцы и все вообще варвары, соседи греков, стыдились появляться голыми, греки же без стеснения сбрасывали свое платье, чтобы бороться и бегать. Даже молодые девушки в Спарте занимались гимнастикой и фехтованием почти голыми. Затем все большие празднества – олимпийские, пифийские и немейские игры – были «выставкой и триумфом голого тела», на глазах всех, при кликах одобрения всего народа. Так как греки страстно поклонялись совершенству тела, то они не стыдились во время священных праздников обнажать его перед богами. Совершенство тела считалось чем-то божественным.

Этим объясняется, что греки воздвигали памятники красивым женщинам и мужчинам, как мы теперь воздвигаем их великим мыслителям и поэтам. Громадное распространение любви к мальчикам, несомненно, находится в связи также и с этим глубоким действием нагой красоты тела, которая у юных мужчин выступала еще резче, чем у девушек. Сами половые признаки – что еще и теперь вызывает величайшее негодование со стороны приверженцев pruderie – тоже были предметом наивного эстетического наслаждения. Как говорит Фридрих Теодор Фишер, греки не без основания правильно ухаживали за своей силой и так же мало стыдились этого, как мало стыда в сильных словах книги Иова о бегемоте: «сила его в чреслах его и крепость его в мышцах чрева его».

Поэтому физическое половое наслаждение во всех его проявлениях, даже так называемых извращенных, было для древних чем-то естественным, элементарным, что они не переоценивали, но и не ставили слишком низко, как мы это видим у современных европейских народов, где постоянное колебание между этими двумя крайностями именно вызывает гибельные дисгармонии половой жизни. Сильная, даже жгучая чувственность, частью зависевшая, быть может, от южно-европейского жаркого климата, составляла наиболее резкую черту античной любви. «Сатириаз», т. е. повышенная половая чувствительность или гиперестезия, представляет специфически античную болезнь. Древние врачи описывают ненасытную потребность в половых наслаждениях, как частую в то время болезнь у мужчин и женщин, между тем как теперь она наблюдается довольно редко.

Такое преобладание физической любви тем более должно было способствовать развитию свободных, неурегулированных отношений с проститутками, что брак, как мы уже упоминали, преследовал совершенно другие цели и что для удовлетворения «taetra libido» без всяких стеснений указывали на проституцию. К тому же романтический элемент индивидуальной любви мог найти себе исход исключительно в любви к гетерам, потому что из брака он был исключен. Финк приводит тому три причины: унизительное, несвободное положение женщины, отсутствие непосредственного любовного ухаживания перед свадьбой и невозможность личного предпочтения, так как выбор супруга или супруги был делом родителей. Характерно, что индивидуальная любовь мужчины, в нашем смысле слова, у древних почти исключительно сосредоточивалась на высшей категории проституток, на гетерах или на мальчиках и юношах.

Комик Амфис (Атеней XIII, стр. 459в) противополагает условности брака свободной индивидуальной любви к гетере.

(перев Фридриха Якобса).

(Разве образ мыслей гетеры не лучше, чем замужней женщины? Право, гораздо лучше! Одна, как бы она ни была лжива, защищает дома закон; а другая знает, что она должна купить милостивое расположение мужчины своим поведением или же должна будет уйти).

Романтическая любовь к гетерам играет большую роль в новейшей аттической комедии, а после и в комедиях Плавта и Теренция. Мы находим ее также в беседах гетер у Лукиана и в письмах Алкифрона. Связи Менандера с Глицерой (Alciphr. II, Epist. 3) и Аспазии с Периклом могут служить выдающимся примером таких знаменитых в истории любовных отношений, в которых мы находим все радости и страдания индивидуальной любви, и, прежде всего, – муки ревности (смотри, например, признание Ампелиса в 8 беседе гетер у Лукиана).

Индивидуальная любовь проявлялась, однако, в древности гораздо менее по отношению к гетерам, чем по отношению к лицам того же пола: мужчин – к мальчикам и юношам, женщин – к другим женщинам. В связи с этим развилась обширная гомосексуальная проституция, которую мы рассмотрим ниже. Здесь же мы укажем только на общие основные черты однополой любви, как на главный тип античной индивидуальной любви.

Ксенофонт в первой главе своего «Hiero» решительно утверждает, что любовь к мальчикам – самая прекрасная форма индивидуальной любви и как таковая заслуживает предпочтения перед любовью к женщинам. Как и в «Федре» Платона, у него «любовь», т. е. индивидуальная эротическая связь между двумя индивидуумами с целью духовного и физического общения, есть только любовь мужчины к мальчикам, «педерастия» – доказательство того, как выражается Брунс, что только любовь к мальчикам занимала мысли мужчин, любовь же к женщинам не ставила им никаких проблем. Очевидным доказательством того факта, что мальчика и мужчину в Греции ставили гораздо выше женщины в эстетическом, духовном и эротическом отношении, служат так называемые вазы с «любовными надписями». Вильгельм Клейн высказывается по этому поводу следующим образом:

«Меньшее число женских имен прямо поразительно – их всего 30 против 528 мужских имен на вазах – особенно, если мы примем во внимание, что они встречаются преимущественно на сосудах, необходимых для женского туалета, так что мы смело можем ими пренебречь».

На вазах, следовательно, выражалось почитание почти исключительно мужской красоты, по сравнению с которой женские прелести вызывали к себе гораздо меньше внимания, хотя необыкновенно красивым гетерам, как например, Фрине, воздавались чуть не божеские почести.

Любовь к красоте мужских форм вырабатывалась в гимназиях и в других общественных местах, где толпилась голая молодежь и где она занималась сообща телесными упражнениями или во время больших праздников и в театре, где точно так же представлялась возможность любоваться мужской красотой и силой. (На это решительно указывает Цицерон (Tusculanen IV, 33); это же послужило основанием и для закрытия гимназий и палестр Поликратом, относившимся враждебно к любви к мальчикам (Атеней, XIII, 78). Укажем также на полный энтузиазма гимн красоте мальчиков, который Ксенофонт (Symposion 4, 10 и сл.) влагает в уста Критобулу. По мнению Лукиана (Amor. 33 и сл.), одна только любовь к мальчикам проистекает из чувства красоты; у животных потому и нет такой любви, что у них нет чувства красоты.

Кроме такого чисто эстетического характера, в любви к мальчикам можно еще доказать значительную примесь чисто духовного элемента индивидуальной любви. Как убедительно выяснил недавно Бете, это, прежде всего, заметно в дорийской любви к мальчикам, которая послужила исходной точкой для развития повсеместной вообще античной любви к мальчикам. Если гомосексуальная любовь существовала в Греции (как и везде) и раньше, то дорийцы – последнее иммигрировавшее в Грецию дикое горное племя – первые ввели любовь к мальчикам, как признанное публично, заслуживающее уважения учреждение, как народный обычай.

Гомер никогда не упоминает о каких бы то ни было педерастических отношениях. Но уже Солон (Fragm. 25) описывает педерастию, как безобидную радость юности, и в цветущую эпоху Эллады такие мужи, как Эсхил, Софокл, Сократ и Платон были педерастами.

Бете говорит о своеобразном характере этих отношений: «качества мужчины, его геройство, через посредство любви, так или иначе, передаются любимому мальчику. Поэтому общество считает желательным, а государство даже настаивает, чтобы выдающиеся мужчины любили мальчиков; поэтому мальчики предлагают себя героям; поэтому Эраст и Эромен разделяют друг с другом славу и позор, на Эраста возлагают ответственность за трусость его возлюбленного, и он является законным представителем любимого мальчика наряду с его кровными родственниками. По этой же причине мужчина, прежде всего, обращает внимание на способности мальчика, которого он избирает себе, и еще строже подвергается испытанию мужчины, чтобы решить, стоит ли оно того, чтобы перенести его на другого. Для мальчика считалось позором не найти себе возлюбленного, а с другой стороны, считалось за честь, – которую на Крите праздновали и публично, и в семье, – если мальчик приобретал любовь уважаемого возлюбленного и торжественно соединялся с ним. Отсюда почетный титул для мальчиков, причастных к любви мужчины, их почетное платье, публичное чествование при каждом удобном случае – не однократное, а постоянное, потому что мальчики эти благодаря любви приобретают чин, которому подобают отличия. Насколько глубоко укоренилась вера в облагорожение мальчиков благодаря любви мужчины, насколько она была распространена и всеобща, ясно показывает Платон. В «Symposion» он влагает в уста Аристофану следующие слова: «лишь те становились выдающимися мужами в государстве, которые мальчиками испытали любовь мужчины (Sympos. 191Е, 192А)». Нужно заметить, что речь идет здесь исключительно о чувственной любви к мальчикам.

Бете отвергает всякое идеализирующее объяснение педерастии и убедительно доказывает ее половую основу, несмотря на то, что она в высшей степени индивидуальна. Мало того, самый индивидуализм опирался здесь на половой характер любви, в том отношении, что античная любовь к мальчикам покоилась на старинной вере, что при половом сношении душа, ум, характер любовника переносятся на мальчика, и что таким образом из чисто чувственного акта возникает душевное взаимодействие, значительно более индивидуального характера, чем была в то время гетеро-сексуальная любовь. Более того, благодаря своему педагогическому характеру, совершенно отсутствующему в теперешней любви между мужчиной и женщиной, любовь к мальчикам поднялась даже выше этой последней. Такой выдающийся знаток античной культура, как Ульрих фон Виламович-Меллендорф в особенности подчеркивает эту педагогическую сторону педерастической связи и старается объяснить ее отношение к чувственной стороне в следующих прекрасных выражениях:

«Ведь и нам также знакомы чувства поклонения полузрелых юношей к знаменитым современникам, или полная снисхождения любовь взрослых к распускающимся бутонам цветущей юности. Чем более мы ценим эти чувства, тем грешнее нам, конечно, кажется их профанация. Но человек имеет плоть, которая в зрелом возрасте особенно сильно действует на душу. Разве же это не было могучим прогрессом, если отныне не одна Венера связывала двух людей, а к ней присоединился еще ее сын Эрос, неразлучный с Психеей? Если Пиндар, будучи уже стариком, признается, что при виде юношески прекрасных тел мальчиков он тает, как воск от огня, то это, конечно, чувственность. Но старик этот всю свою долгую жизнь развивал в юношах понятие о высших обязанностях мужской чести. Когда душа человека почувствовала потребность в любви и процветание любимой души стало необходимым условием его собственного счастья, он достиг уже очень многого. Без сомнения, о противоестественном грехе нельзя судить мягче, чем Еврипид и Платон; но тот же Платон, в качестве сократика, учит быть господином своих чувственных страстей, хотя он и признает чувственные наслаждения и находит, что в любви к мальчикам коренится удовлетворение собственной страстной потребности направить прекрасную душу юноши на путь возвышенных стремлений.

Так любила Сафо, с жгучей чувственностью, но бессознательно охраняемая чистым чувством женщины; так любил Сократ – муж разума, который знает, хочет и может то, что он должен. В такой любви к Диону со страстной печалью признался Платон. Что принесло такие плоды, то нельзя проклинать, хотя бы Номос и изнасиловал здесь человеческую природу».

Тем не менее, на основании фундаментальных исследований Бете, невозможно сомневаться, что физический элемент, по сравнению с идеальным, составлял в античной педерастии первичный момент. Даже идеализирующие ее авторы, как Hossei, Mahaffi и Симондс не могут отрицать в ней грубо чувственной стороны, но они признают последнюю вторичным явлением, последствием «вырождения», чисто идеальной будто бы вначале любви к мальчикам. Напротив, выдающиеся знатоки греческой культуры, как В. Ваксмут и Октав Делепиерр, еще до Бете подчеркивали безусловно чувственную основу античной любви к мальчикам и мужчинам. Идеальная сторона дорийской любви к мальчикам развивалась, в особенности, в связи с дорийской гимнастикой и потому это своеобразное социальное учреждение уже очень рано проникло и в Афины, как привилегия свободных мужчин. Закон Солона (Плутарх, Солон I, и Эсхин против Тимарха стр. 147, 128) признавал любовь к мальчикам приличной и заслуживающей уважения склонностью, но не разрешал ее рабам.

Период расцвета любви к. мальчикам, как политически-педагогического учреждения, относится к 6 и 5 веку до Р. X., до наступления персидских войн. С ослаблением описанных отношений между юношами и взрослыми мужчинами в эллинскую эпоху – быть может в причинной связи с выступившими в то время на сцену гетерами – индивидуальный, душевный и социальный момент в гомосексуальной любви мужчин все более и более отходил на задний план, уступая место чисто физическому влечению. Римляне уже переняли от греков единственно только эту сторону любви к мальчикам, как показывает сообщение Ливия (39, 13) о гомосексуальных оргиях на введенных в то время в Риме ночных вакханалиях.

Если принять во внимание всеобщее распространение любви к мальчикам в классической древности и полную ее публичность, то нетрудно понять, что мужская проституция пользовалась тогда почти равными правами с женской и достигла таких размеров, о которых в настоящее время невозможно себе составить истинного представления. Еще вопрос, встречаются ли чаще в литературе эллинской эпохи и времен империи проституированные мальчики и кинеды или проститутки.

Гомосексуализм женщин в древности далеко не играл такой роли в общественной жизни, как гомосексуализм мужчин, тем не менее, он был известен древним и применялся на практике. Замечательно, что трибадия, как и любовь к мальчикам, достигла более широких размеров, прежде всего, у дорийцев. Плутарх сообщает (Ликург 18), что однополая любовь до такой степени одобрялась в Спарте, что и порядочные женщины любили девушек. Платон говорит в «Symposion» (стр. 191) о любви женщин к женщинам, как о вещи, всем известной. Там сказано: «Многие представляют только как бы сколок с женщины – они мало направляют свою чувственность на мужчин и обращаются больше к женщинам. К такого рода женщинам принадлежать все те, которые развратничают с женщинами. Оба автора, очевидно, имели здесь в виду чувственную любовь – я допускаю это вместе с Ваксмутом, против Велькера и Карла Отфрида Мюллера, потому что одно упоминание о странном факте чисто гомосексуальных любовных отношений между женщинами для антрополога уже заключает подчеркивание физического элемента, хотя можно, разумеется, не отрицать при этом и идеальной основы этих отношений. В этом же смысле нужно понимать любовь и знаменитой лесбической поэтессы Сафо, как я уже указывал на это в другом месте.

Наряду со Спартой наиболее старым местом лесбической любви считался Лесбос, как это видно из пятой беседы гетер у Лукиана: «Говорят, что женщины на Лесбосе в такой степени трибады, что избегают объятий мужчин, а, напротив, сами наслаждаются женщинами, как мужчины». Атеней (XIII, 90 стр. 610а, в) приводит в связь эти гомосексуальные половые отношения с состязаниями женской красоты, которые имели место в Лесбосе и Тенедосе. Центром трибадии считался также развратный Милет, где, по словам Аристофана (Лисистрата, 108–110), даже изготовлялись для сношений женщин с женщинами известные искусственные члены (см. Суидас). Об этом же предмете трактует и шестой мимиамбус Герона, озаглавленный «Две приятельницы, или доверчивая беседа», из которого видно, что пользовавшиеся этими olisbos женщины составляли нечто вроде тайного союза, из которого исключены были все «не имевшие к нему отношения». Плавт (Persa. II, 2, 45), Гораций (Epod. V, 41) и Сенека старший (Controversiar 2, ed. Bipontina 1783, стр. 92) упоминают о существовании гомосексуальных женщин в Риме, а Ювенал и Марциал знакомят нас с громадным распространением трибадии во времена империи. Как велико было число трибад, видно из эпитета «Tribadum tribas», которым Марциал (VИ, 70) начинает свою речь к Филене. Об их организации в тайные клубы говорит в своем описании Ювенал (VI, 306–322). Из описания этого видно, что трибады справляли свои оргии у алтаря богини Pudicitia и во время праздника Bom Dea. Сенека младший (Epist. 95) упоминает о половых сношениях между женщинами, как о давно известном факте. Наконец Тертуллиан (De pallio 4, De resurrectione carnis 16) упоминает о трибадах («frictrices») наряду с проститутками, причем из слов его можно заключить, что они представляли в то время очень частое явление. А потому нет ничего удивительного, что к услугам таких женщин существовала гомосексуальная женская проституция, – о чем мы еще будем говорить ниже, – хотя она естественно не была так обширна, как проституция мужская.

От индивидуальных отношений между обоими полами, благоприятствовавших развитию проституции, мы перейдем теперь к собственно социальным факторам древнего мира, из которых произошла специальная организация и дифференцировка античной проституции и то особое отношение между предложением и спросом в этой области, которое осталось и сохранило свою силу еще и в наше время.

Как мы уже упоминали, неистощимым источником для проституции служили в древности рабы, из которых, главным образом, рекрутировалась как женская, так и мужская проституция.

Благодаря войнам, похищению и покупке людей, благодаря рассматриваемой нами ниже обширной торговле рабами и чрезвычайно частому подкидыванию детей (которое играет, например, большую роль в аттической комедии и у Плавта), тысячи мальчиков и девочек попадали в рабство, так что число их в отдельных городах в несколько раз превосходило число свободных обывателей.

По Гелльвальду, Греция имела около 4–5 миллионов свободных жителей и около 12 миллионов рабов, почти исключительно не греческого происхождения. По Курциусу, Аттика имела вчетверо больше рабов, чем свободных людей, т. е. около 400.000. По Деметрию из Фалерона (Атеней VI, 272с) в Коринфе было 460.000 рабов, в Эгине – 470.000, меньшинство которых было занято в домашнем услужении и для частных целей, а большинство – на полевых работах, в мастерских, фабриках, в горном деле, на судах и т. д. Согласно господствовавшим взглядам, которые разделялись даже такими людьми, как Длатоп и Аристотель, рабы считались, по сравнению с свободными людьми, низшими существами, порочными от рождения. За исключением лишения жизни, которое могло быть произведено только по решению суда, рабы находились в полном распоряжении своих господ, которым разрешено было какое угодно дурное обращение с ними. Еще печальнее было положение рабов у римлян. Значительная часть рабов и рабынь употреблялась их владельцами для целей проституции или даже эксплуатировалась с этой целью экономически. Ритор Дион из Друзы в резких словах бичует злоупотребление властью, когда несвободных людей против их воли заставляли заниматься таким позорным промыслом. «Это постыдный и бесстыдный промысел, – говорит он, – когда пленных женщин и детей или купленных людей позорно выставляют везде в грязных лавках, на рынке, в местах, где проходят знатные, поблизости от присутственных мест и храмов, посреди всего того, что должно бы быть особенно дорого людям. Ни на варваров, ни на Эллинов, прежде свободных, а теперь живущих в жалком рабстве, не следовало бы налагать насильно такой позор. Поступать так, значит заниматься гораздо более недостойным и грязным делом, чем пастухи лошадей и ослов: те сводят скотину, не имеющую стыда, без насилия и принуждения, а здесь дают возможность похотливым и грязным развратникам бесцельно и бесплодно соединяться с людьми, в которых живет стыд, против их желания… Необходимо хоть сколько-нибудь позаботиться об этом и не смотреть так спокойно и равнодушно на злоупотребления, которым подвергается тело презираемых и порабощенных людей»…

В древности бесправными и лишенными всякой свободы были не только лица, жившие в борделях; большинство свободных проституток также были в рабстве у сводника или владельца, который отдавал их своднику в наймы для целей проституции. Сводники обыкновенно скупали, похищенных во время войны или пиратами, мальчиков и девочек и проституировали их. (Сенека controvers. I, 2). Для этой же цели воспитывались и продавались подкидыши (Теренций Heautontimorumenos 4, I, 26). Из комедий и из найденных недавно папирусов мы знаем, как часто подкидывали в то время собственных детей, особенно девочек.

Мы ограничимся здесь приведенными общими замечаниями, так как ниже мы еще рассмотрим подробнее весьма распространенную у античных народов торговлю девушками и проституированными мальчиками. Кроме рабов, проституцией занимались также многие вольноотпущенные. Число же вполне свободных проституированных лиц было в Греции чрезвычайно невелико и только во времена императоров они доставляли более значительный контингент для проституции. Замечательно, что часто, когда выяснялось, что проданная для проституции девушка была раньше свободна, ее обязаны были отпустить на свободу, если за нее уплачивали затраченные на ее покупку деньги. Так, в «Сшгии1ио» Плавта (акт III, сцена 5), меняла Лико говорит торговцу рабами, Каппадо:

(Помни и ты о своем обещании выплатить все 30 мин, если кто-нибудь предъявит на нее когда-нибудь свои притязания, как на свободную).

Многим проституированным рабам и рабыням удавалось с течением времени добиться относительной свободы, так что они сами могли держать рабов для той же цели. Так, например, знаменитая гетера Питионика была рабыней флейтщицы Бакхис, которая с своей стороны была рабыней гетеры Синопе, так что она была, по выражению Теопомпа у Атенея (XIII, 67 стр. 595в), не только тройной рабыней, но и тройной проституткой.

Мы не рискуем ошибиться, если будем судить о размерах проституции, как в греческих городах, так и в городах мирового царства цезарей, по непрерывному и массовому подвозу рабов, которые должны считаться неисчерпаемым источником проституции. А потому весьма вероятно, что по сравнению с количеством народонаселения городов, античная проституция была гораздо обширнее современной, так как количество рабов в большинстве случаев в несколько раз превышало количество свободного населения.

Интенсивная городская цивилизация, – т. е. тот именно фактор, который так характерен для современных условий и который в высокой степени благоприятствует развитию проституции, – играл уже в древности совершенно такую же роль, как и теперь. И тогда уже были свои миллионные, фабричные, торговые и университетские города, большие и маленькие гарнизоны, свои рафинированные городские наслаждения, свое перенаселение, пауперизм и жилищная нужда, словом, все те моменты, которые считаются теперь ответственными за существование и постоянный рост обширной проституции.

Ниже мы приводим краткий обзор главнейших античных городов, которые должны считаться центрами проституции. Хотя собственно столичным городам принадлежит первое место, тем не менее, и многие из провинциальных городов, благодаря распространенному повсюду рабству, в достаточной мере снабжены были проститутками, а в особенных случаях, например, во время путешествий к святым местам и во время народных праздников, к ним еще прибывали в изобилии проститутки из других мест.

I. Древние столицы.

1. Рим. – Мы начинаем с Рима, с этой удивительной столицы античного мира, которая, по словам Атенея (1, 36, стр. 20в), составляла как бы экстракт всех провинций, с «громадным, вечно сменяющимся водоворотом притекающего из всех стран населения, с одуряющей и опьяняющей суетливостью настоящего мирового рынка, с многочисленными и роскошными парками и зданиями, наконец, с неизмеримым протяжением». В одном описании города от 4-го века до Р. X. в нем перечислены 1790 дворцов и 46.602 дома, отдающихся в наем. Количество народонаселения Рима во времена империи колеблется, по указаниям различных авторов, между 1–2 миллионами.

2. Александрия. – Вторым по величине городом древности была, вероятно, Александрия, «золотая» (Атеней, I, 36, стр. 20в) столица Египта, которая по пространству даже превосходила Рим и насчитывала больше миллиона жителей (в том числе 30.000 свободных, по Диодору, XVII, 52). С внешней стороны она, вероятно, и в других отношениях походила на Рим (наемные казармы и т. д.). Это было «величайшее торговое место населенной земли» (Страбон XVII, стр. 797), «венец всех городов» (Аммиак Марцеллин XXII, 16), величайший фабричный город, о котором один писатель 3-го века сказал: «Александрия – город изобилия, богатства и роскоши, в котором никто не ходит без дела: один стекольщик, другой – бумажный фабрикант, третий – ткач; единственный бог там – деньги». Каких размеров достигли торговые сношения и фабричное производство Александрии показывает заметка о грузе колоссального товарного судна, которое в царствование Августа перевезло в Рим стоящий теперь у Porta del Popolo обелиск с его основанием. На судне были, кроме того, 200 матросов, 1200 пассажиров, 400.000 римских мер (34.000 гектолитра) пшеницы и груз из полотна, стекла, бумаги и перца.

3. Сиракузы. – Сиракузы считались наряду с Александрией величайшим греческим городом. Киперт считает количество народонаселения его в 3-м веке до Р. X. более миллиона. Сиракузы обладали сильнейшей крепостью и величайшей гаванью (Диодор XIV, 42; XIII, 14).

4. Карфаген. – Эта знаменитая в древности финикийская столица на северном берегу Африки, по точным данным Страбона (XVII, стр. 832), в начале третьей пунической войны уже насчитывала 700.000 жителей. Новый Карфаген, воздвигнутый во времена Рима после разрушения старого города, по Моммзену, мало уступал Александрии по количеству народонаселения и богатству и бесспорно был вторым городом в латинской половине империи после Рима по оживленности, быть может, также самым испорченным городом Востока, половой разврат которого описывает Августин (Confesclones 111, 1). До взятия города вандалами Карфаген все время оставался одним из самых больших городов римской империи.

5. Гадес (нынешний Кадикс). – Второй финикийской столицей был Гадес в Испании. Страбон (III, 5 стр. 169) говорит о числе его жителей: «По количеству народонаселения он не уступает, по-видимому, ни одному из городов, кроме Рима. По крайней мере, я слыхал, что при определении его населения в наше время (т. е. при Август е) там насчитали 500 гадитанийских всадников – больше, чем во всех городах даже Италии, за исключением Патавии. И это громадное количество людей занимает остров не больше ста стадий в длину и местами около стадия в ширину». Поэтому Киперт ставит Гадес по числу жителей на третье место. Уже в одном анакреонтическом стихотворении упоминаются красивые девушки из Гадеса. А Моммзен характеризует эту богатую испанскую столицу, как отличающуюся с рафинированным сладострастием нравов, местными кастаньетными танцовщицами и гадитанийскими песнями, которые, подобно александрийским, употребительны были среди элегантных римлян». Мы еще познакомимся с Гадесом, как известным центром проституции.

6. Антиохия. – О столице Сирии, Антиохии, прелестно расположенной на Оронте, Страбон (XVI, стр. 750) говорит, что по могуществу и величине она не уступает Селевкии на Тигре и Александрии в Египте. По Моммзену, все большие города римской империи соперничали между собой в разнузданности нравов, но пальма первенства в этом отношении принадлежала, вероятно, Антиохии. Великий историк рисует проституцию Антиохии в следующих словах: «Строгий писатель нравов троянской эпохи, описывающий, как почтенный римлянин отвернулся от своей родины, потому что она превратилась в греческий город, прибавляет, что ахейцы представляют лишь ничтожную часть тамошней грязи: сирийский Оронт давно уже влил воды свои в реку Тибр и его язык, его нравы, музыканты, арфистки, танцовщицы, бьющие в треугольники, и толпы его проституток наводнили Рим. О сирийской флейтщице, ambubara, римляне времен Августа говорили, как мы говорим о французской кокотке».

7. Селевкия. – Моммзен называет Селевкию «последовательницей старого Вавилона и предшественницей Багдада». Страбон (XV, стр. 738, 750) говорит об этом большом городе, расположенном на Тигре, что по могуществу и величине он стоит наряду с Александрией, Антиохией и Вавилоном. Относительно населения его есть два определенных указания: у Плиния (Natural. histor. VI, 26), который принимает цифру в 600.000, и более позднее у Руфуса (ВгеV. 21; Орозий VII, 15), который называет цифру 400.000, при Марке Аврелие. Понижение это, вероятно, объясняется предшествовавшими войнами.

8. Афины. – В периоде своего расцвета столица Аттики принадлежала к большим городам, но мнения относительно числа ее жителей значительно расходятся. Цумпт считает население Афин во время Перикла равным 600.000 человек, а между тем 100 лет спустя, во время переписи населения, произведенной в 310 г. до Р. X. Деметрием из Фалерона, оно состояло только из 21.000 свободных и 140.000 рабов (Атеней VI, стр. 272с). О необходимости ранней организации афинской проституции мы уже говорили выше, об объеме же ее свидетельствуют бесчисленные имена аттических гетер и проституток, приведенных у Атенея (книга XIII).

9. Корин ф. – Так как «прекрасный» Коринф, величайший торговый город греческого континента насчитывал по Атенею (IV, стр.272в) 460.000 одних только рабов, причем в это число входят, по Киперту, рабы флота и заморской области, то из этого можно заключить, что население его, во всяком случае, превышало полмиллиона. В половине 7-го столетия Коринфбыл уже величайшим торговым городом запада и весьма обширным центром храмовой проституции, к которой потом присоединилась и светская. Для Эллады в собственном смысле слова Коринф всегда был и остался высшей школой искусства для гетер.

10. Византия (Константинополь). – Византия, провозглашенная Константином Великим (330 г. после Р. X.) столицей римской империи, получила с тех пор название Константинополя. Уже задолго до того это был «величайший город Фракии, цветущий, богатый и чрезвычайно населенный» (Геродиан III, 1). Наибольшего расширения он достиг прифеодосии младшем в 413 г. по Р. X. после того, как землетрясение уничтожило значительную часть его стен. Количество домов в нем так росло, что, по Агафию (V, 3), свободное место было редкостью, а видеть там синее небо было почти невозможно. Жители Константинополя издревле пользовались дурной славой за свой развратный образ жизни, на что указывает уже Аристотель (Politik III, 3). В эпоху императоров он был центром обширного сводничества и проституции (Элиан, Var. histor. III, 14; Атеней X, стр. 442с; XII, стр. 526е). Прокопий дал нам живое описание колоссальной проституции Константинополя в царствование Юстиниана, в своей «Historia areana» (гл. 7, 9, 17).

11. Другие большие города. – Кроме названных, в древности было еще много других городов, население которых в периоды их расцвета более или менее превышало 100.000, а потому они, по нашей современной статистике, должны быть отнесены к «большим городам». Мы назовем из них: Акрагас (Агригентум), богатый торговый город на южном берегу Сицилии, пользовавшийся дурной славой за изнеженность своих жителей, число которых в 5 и 4 столетии равнялось нескольким сотням тысяч, в том числе бесчисленное множество чужестранцев (Диодор XIII, 84:200000; Диоген Лаерт VIII, 63: 800000, вероятно, преувеличенная цифра). – Массалия (нынешний Марсель), большой торговый город на южном берегу Галлии с насчитывавшим много слушателей университетом. По Атенею (XII, стр. 523с), там, по-видимому, чрезвычайно распространена была гомосексуальная проституция. – Патавия (нынешняя Падуа), большой фабричный город (в особенности фабрикация платья), который, по Страбону (V, 7, стр. 413), в период своего расцвета мог выставить 120.000 войска и насчитывал не менее 500 всадников. – Капуа, сладострастная и роскошная столица Кампании, прежде такой же большой город, как Рим и Карфаген, но еще во время Цезаря перешедшая в разряд второстепенных городов Италии (20.000 семейств). – Терент, один из величайших торговых городов Великой Греции. О многочисленности его населения можно судить по тому, что он мог выставить, по словам Страбона (VI, 3, 4, стр. 280), 34.000 солдат. Терент славился своим роскошным образом жизни (по Страбону, больше праздничных, чем рабочих дней) и половым развратом (Атеней IV, стр. 166е; Ювенал, VI, 297). – Филиппополис, «большой, видный город во Фракии (Аммиак Марцелин XXI, 10), насчитывал в 251 г. по Р. X. 100.000 жителей. – Эфес в Лидии, религиозный центр и один из самых блестящих и богатых торговых городов Ионии (культ Артемиды): храм Афродиты гетер (Атеней XIII, стр. 572а). Проституция Эфеса упоминается в «Miles gloriosus» Плавта. – Смирна в Лидии, «одна из звезд первой величины в блестящем созвездии, малоазиатских городов» (Моммзен), величину и мраморное великолепие которой красноречиво описывает Аристид (Orat, стр. 232, 261, 521). – Ми лет в Карии, самый большой ионийский город, процветавший благодаря своей обширной торговле», до 494 г. умственная столица Эллады; после разрушения персами выстроен вновь; «большой город с многими хорошо содержащимися гаванями; производство тонких шерстяных изделий и ковров»; славился и даже вошел в поговорку за свою половую испорченность (Атен.1 XII, стр. 523f, стр. 524а; Ювенал VI, 296); главное место фабрикации аппаратов для полового раздражения (Аристофан, Лисистрата, пер. В. Т., 363, Saidas s. V.). – Родос – знаменитая греческая гавань и фабричный город (металлургия) с университетом, который посещало большое число слушателей; Ювенал (VI, 296) называет его в числе городов, которые были известны своим развратом. – Тир, величайший и старейший приморский и торговый город Финикии, пребывание в котором было неприятно, по Страбону (XVI, стр. 576), из-за многочисленных его фабрик (преимущественно производство стекла и пурпурных красок); в нем было много домов в несколько этажей (6–7), даже больше, чем в Риме, так что в небольшом «старом городе» было, вероятно, около 40.000 жителей, а во всем Тире вместе с его обширными предместьями население было гораздо многочисленнее. Уже в библейские времена Тир славился своей роскошью (Иезекиель, гл. 27); позже он был известен, как самый знаменитый в древности рынок рабов и прежде всего – как центр для торговли девушками (Нерон, Mimiamb. II, 19). – Иерусалим в 70 г. по Р. X. имел 600.000 жителей (Фридлендер III, 187). – Тарс, самый большой город Каликии, с знаменитым университетом (Страбон XIV, стр. 673) и многочисленным фабричным населением; Дион Хризостом в особенности упоминает в своей второй речи о Тарсе, ткачей льна. – Никомедия в Бетании, один из самых больших и самых красивых городов древнего мира; Диоклетиан и Константин Великий настолько увеличили его, что «по словам знатоков, он по количеству общественных и частных зданий мог считаться частью вечного города, т. е. Рима» (Аммиак Марцеллин XXI, 9). – Никея, второй главный город провинции Битинии, важный пункт для транзитной торговли передней Азии, о значении которого распространяется в своей 39-й речи Дион Хризостом. – Пергамон, старая столица Мизии и «longe.clarissimum Asiae» (Плин, histor. natur. V, 30,126), с знаменитой библиотекой, прелестными общественными зданиями, значительной индустрией (пергамент, мази, бокалы); местопребывание высшего суда и арена праздничных игр.

II. Значительные провинциальные юрода.

Невозможно, конечно, перечислить здесь все большие и небольшие провинциальные города древнего мира. Мы удовольствуемся перечислением главных из них и прежде всего тех, которые в силу особенного положения своего, или вследствие отношения своего к празднествам, паломничеству, военным гарнизонам, университетам и т. д., приобрели большое значение в развитии проституции.

Медиолан (Милан). – Университетский город (Plin. Secund., Epist. IV, 13) Верхней Италии, с 303 г. в течение столетия был столицей. – Неаполь, много посещаемый греческий город Кампании, самый большой приморский город Нижней Италии. – Сибарис, самый богатый и роскошный греческий город Нижней Италии, когда-то большой город, славившийся своим развратом, во времена империи-незначительный провинциальный городок (Дион Хризостом, Orat. 33, стр. 401: Страбон VI, стр. 263; Атеней XII, гл. 15; Ювенал VI, 276). – Кротон, до 300 г. до Р. X. густо населенный греческий приморский город Нижней Италий, позже – римский провинциальный город, о роскоши которого упоминает Дион Хризостом (Orat. 33, стр. 401) и который является также ареной некоторых сцен в романе Петрония. – Помпея, греческий город в Кампании, около 30.000 жителей, имеет величайшее значение для изучения древней проституции небольших городов и для ознакомления с борделями, так как раскопки не только открыли там публичный дом, многочисленные кабаки и гостиницы, но и многочисленные относящиеся к проституции стенные надписи и картины, доказывающие, что обширная гомосексуальная проституция существовала и в небольших городах. – Путеоли, цветущая гавань Кампании, привлекшая к себе почти всю александрийскую и испанскую торговлю (Страбон XVII, стр. 793; Плиний, histor. natur. XXXVII, 12, 11), финикийские города Тир и Бейрут были здесь представлены особыми торговыми кампаниями, а о количестве народонаселения можно судить по амфитеатру, который вмещал 25.000 человек. – Равенна в верхней Италии, роскошная гавань, город, расположенный на лагунах, как теперь Венеция, с бесчисленными мостами, легкими деревянными постройками домов на островах, с лавками на мостах (как Риальто); обширная гавань была местом стоянки королевского военного флота в 250 судов. – Нарбо (Нарбонна), Арелата (Арл), Толоза (Тулуза), Бурдшала (Бордо) и Жуидупум (Лион), густо населенные торговые и гарнизонные города Галлии. – L itet ia Parisiorum (Париж), не смотря на то, что был временной резиденцией Юлиана (358 г. по Р. X.), представлял в древности небольшой город, развитие которого началось лишь с 508 г. после Р. X., когда он сделался резиденцией франкских королей. – Лондиниум (Лондон), в Британии, уже в римскую эпоху был населенным торговым городом, первый расцвет которого совпал с временем Юлиев, а второй и третий – с временем Антонинов и Константинов. – Augusta Tremrorum (Трир е), знаменитый цветущий «urbsopulentissima» (Мела I, 1) на Мозеле, величину и торговые отношения которого Авсоний (Clarae urbes IV) прославляет в следующих стихах:

Со времени Клавдия Трир считался главным городом Галлии, северным Римом, который всегда служил резиденцией императоров во время пребывания их в Галлии. Киперт считает население его равным, по крайней мере, 50.000-60.000. – Mogontiaeum (Mafinm) большой римский гарнизонный город и главная квартира римских войск на Оберрейне. – Golonia Agrippina (Кельн) главный политический и военный центр Нижней Германии и самый большой город на Рейне, богатство и процветание которого прославляет уже Тацит (Histor. IV, 63). – Augusta Vindelicorum (Аугсбург), «splendidissima Baetiae provincial colonia» Тацита (German, c. 41). – Vinclobona (Бена) в Оберпаннонии, значительный римский гарнизонный город на Дунае. – Салона (Спалато), главный город Далмации, величайший торговый город Иллирии, такой же обширный, как Константинополь.

Городская жизнь была особенно развита в Малой Азии. Это была провинция с городов, благодаря своей промышленности и торговле принадлежавшая к богатейшим областям великой римской империи. Моммзен указывает, что наиболее значительные города Азии имели не только множество ремесленников, но и многочисленное фабричное население, и что торговля рабами достигла в них обширных размеров. Даже в менее значительных городах господствовала деятельная промышленная и торговая жизнь; как например, Моммзен указывает на небольшой ликийский город Сидиму.

Мы назовем следующие малоазийские города: Сарды, старая столица Лидии, густонаселенная и богатая даже еще к концу римской империи. Страбон (XIII, 627) упоминает о «гробнице проститутки» в Сардах и ссылается на указание Геродота (I, 93) относительно большого числа проституток в этом городе (см. также об этом у Атенея, XII, стр. 516а и 540f). – Алабанда в Карий, богатый, известный своими сладострастными нравами торговый город, о котором Страбон (XIV, стр. 660) говорит: «В Алабанде есть много роскошно живущих, предающихся излишествам людей, которые держат для себя большое число играющих на цитре женщин». – Лаодицея во Фригии, промышленный, фабричный город. – Келена, или Апаме я, древняя столица Фригии, у большой людной дороги от западного берега Малой Азии к средней части долины Евфрата; уже в период процветания Персии – складочное место для товаров, провозимых этим путем, а во время Августа самый значительный город азиатской провинции после Эфеса, желанная цель всех бродячих проституток (Дион Хризостом, Orat. XXXV, стр. 433). – Цезарея в Жапподокии, «промежуточный пункт для торговли между гаванями западного берега и странами, расположенными по Евфрату; во время римской империи один из самых цветущих торговых городов Малой Азии». – Синопе богатая гавань в Пафлагонии. – Пальмира, большой сирийский город; организация проституции в этом городе известна нам из папирусов (Судгофф, там же, стр. 104–105).

Наконец; назовем еще Митилепу на острове Лесбосе, город очень любимый приезжими за его роскошный образ жизни (Атеней, I, стр. 30в и 5) и известный своими элегантными куртизанками (Марциал, X, 68,1). – Метимна на Лесбосе также славилась своей развращенностью (Атеней, X, 442f, 443а). Берея в Македонии, «большой и населенный» город (Лукиан, Lucius 34), в котором проституция представлена была между прочим публичным домом для мальчиков, описанным Лукианом (там же, 36–37). – Бейрут, финикийская гавань с прелестными купаньями, театрами и университетом. – Копана в Понте, богатый и знаменитый город, «густонаселенный и значительный торговый город для товаров, идущих из Армении»; храм Анаитис, много приезжих и обширная проституция, за которую Страбон называет ее «маленьким Коринфом» (Страбон XII, стр. 559). – Навкратис, древнейшая греческая колония Нижнего Египта, основан в 550 г. до Р. X., важный торговый и промышленный город; весьма древний центр религиозной и светской проституции (Атеней XV, 676а, в; XIII, 596в; Геродот II, 135: «вообще проститутки в Навкратисе отличались красотой». – Арсиноя в Египте, по меньшей мере с 100.000 жителей (Фридлендер III, 185). – Мегара, главный город Мегарии, точно также древний центр проституции. – Эгия, одна из самых больших гаваней Ахаии; флейтщицы Эгии были особенно знамениты (Атеней I, стр. 17а).

Абидос, гавань на Геллеспонте, был известен свободой нравов его жителей, опытностью его женщин в figurae Venerae (Атеней XIII, стр. 525в), многочисленными проститутками и храмом Афродиты проституток (Атеней XIII, стр. 572е, f). – Самос, на острове того же имени, знаменит устроенным Поликратом – в подражание славившемуся в Сардах «Glylkys Ankon» или «Hagneon» – местом всеобщей проституции, «Лаура» (Атеней XII, стр. 515f, 540f); это, вероятно, старейший так называемый «пассаж», т. е. снабженная крышей улица, на которой продавались все предметы наслаждений: девушки, красивые мужчины, всевозможные лакомства. По словам Атенея, это единственное в своем роде, удивительное учреждение нашло себе впоследствии подражание в Александрии, где устроена была аналогичная» Лаура» (Атеней XII, 541а).

Приведенный обзор, составленный почти исключительно на основании источников, не претендует на абсолютную полноту, тем не менее, в нем приведены главнейшие данные об отношении проституции к высокоразвитой городской цивилизации древнего мира. Как это можно заключить на основании происхождения и странствования проституток и гетер, большинство небольших и даже совсем маленьких городов тоже имели если не бордели, то, по крайней мере, своих одиночных проституток. За это говорит характерное замечание Атенея (XIII, стр. 610d), что города небольшого острова Кеос известны далеко вокруг тем, что в них нет флейтщиц и проституток. Уже одни эти слова указывают на повсеместное распространение проституции во всех странах и городах римской империи. Ниже, когда мы на основании приведенного обзора, детальнее рассмотрим отдельные факторы, благоприятствовавшие развитию античной проституции, мы познакомимся еще с другими доказательствами этого факта.

Проституция и в древности также достигала наиболее обширных размеров там, где на нее был больше спрос. А спрос на нее был всего больше в тех местах, где скоплялось большое число мужчин, частью холостых, частью женатых, но в силу своей профессии временно отлучавшихся от своего домашнего очага. Такими местами были, прежде всего, гавани, торговые, гарнизонные и университетские города. Все это категории городов, которыми древний мир был относительно очень богат, почти так же богат, как наше время.

Любопытно, что уже сами древние признавали значение гаваней в этом отношении. Так, Цицерон (De republica III, 4) говорит:

«Испорченность или, по меньшей мере, печальное изменение нравов легко проникает в приморские города: жители их усваивают новые речи и чужие обычаи, благодаря чему их собственные видоизменяются… Кроме того, морем доставляются в такие города вредные раздражающие средства для роскошной жизни, либо в качестве приобретенной добычи, либо как предметы ввоза. Даже само прелестное расположение города (у моря) причиняет уже много соблазнов, которые ведут к роскоши или безделью».

Далее он доказывает, что почти все греческие города лежат на берегу моря и «точно кайма вплетены в варварские страны». Вот почему первое развитие проституции связано с этими греческими гаванями; чтобы убедиться в этом, достаточно назвать Коринф и Афины, в которых ранние сношения с чужестранцами привели к необходимости принять меры для организации проституции, причем она в Коринфе носила более религиозный, а в Афинах более светский характер. Когда затем в греческую и римскую эпоху более развились и распространились на самые дальние провинции международные сношения, то пришлось, для удовлетворения возросшего спроса, усилить местную проституцию отдельных городов бродячими проститутками. Таким образом, бродячие проститутки, постепенно превратились – как мы увидим ниже – в типичное явление древности; странствования их часто бывали не менее обширны, чем у наших современных международных проституток, и сопровождались такими же приключениями. Действительно, большинство бордельных проституток рекрутировалось из чужеземных, иностранных рабынь, и даже вышестоящие гетеры в большинстве случаев искали арены для своей деятельности вне своей родины.

Вот несколько главнейших примеров, показывающих, как сильно были развиты в древних городах международные сношения, чрезвычайно способствующие развитию проституции. Дион Хризостом (Orat. XXXII, стр. 373) живо описывает скопление людей из всех стран в Александрии. «Я вижу у вас, – говорит он, – не только, греков или итальянцев, или людей из ближней Сирии, Ливии и Киликии, или из далеких стран Эфиопии и Аравии, но и бактров, скифов, персов и нескольких индийцев». О Юлиополисев Битинии Плиний младший (Epistul. X, 81) говорит, что город лежит при входе в провинцию и что почти все приезжающие туда и уезжающие оттуда не минуют его. То же самое говорит император Трапп в своем ответе (Plin … Secund. Epist X, 82) по поводу большого стечения иностранцев, которые отовсюду приезжали в Константинополь. Таким же «проезжим пунктом для всех людей» (Аристид, Orat… Ill, стр. 21) был Корин ф, в котором впоследствии сконцентрировались подонки Востока и Запада. Знаменитая пословица гласила: «не всякому мужчине подобает поездка в Коринф». Гезихий (III, 240) объясняет ее в том смысле, что соблазн и опасности, исходящие от тамошних проституток, не всякому мужчине по карману. Еще во время ритора Аристида, Коринф был городом Афродиты и гетер (Аристид, Orat. Ill, стр. 23, 5).

Интернационализм пышно расцвел в Римеи Италии 128 уже около 100 лет до Р. X., достигнув своего апогея во времена империи, что подало повод Лукиану (Pharsal VII, 405) сказать, что Рим населен не собственными гражданами, а сбродом со всего земного шара. Атеней (I, стр. 20в) говорит, что невозможно перечислить города, которые содержит в себе Рим, потому что туда переселилось население целых провинций, как например, жители Каппадокии, Скифии и некоторых других стран. Ювенал (Сатира III, 62–66) говорит:

(Сатира III, стр. 62–66, перев. Фета).

Далее он называет перекочевавших в Рим жителей Сикиона, Амидона, Андроса, Самоса, Алабанды и Тралла.

Наконец, Марциал спрашивает (De spectaculis 3):

(Какой же народ, о Государь, находится в таком отдалении или в таком варварском состоянии, чтобы не прислать своих представителей поклониться Риму?)

Далее он живо описывает неизмеримое скопище народов вечного города, «которое чем дальше, тем все больше превращается в пеструю толпу разнообразнейших элементов и их бесчисленных помесей и скрещиваний».,,

Весьма важный момент, способствовавший повсеместному распространению проституции, – несуществующий уже теперь более в такой степени, – составляли в древности военные условия: постоянные военные походы и передвижения легионов, в связи с основанием «лагерных городов» и военных колоний. Прежде всего, сказанное относится к военным походам Александра Великого и Диадохов и еще больше – к временам империи.

В то время как еще у Гомера воины пользуются, как наложницами, военнопленными женщинами, греческие войска, начиная с 5-го столетия, сопровождала целая толпа профессиональных проституток. Факт этот находился в связи с развитием наемных войск: таким образом, был создан «требовательный элемент военных искателей приключений, которые не знали, что такое родина, и так же быстро накопляли богатства, как и растрачивали их». Они не хотели отказываться от радостей Венеры, которых искали, главным образом, в Коринфе, даже в военное время и частью возили с собой своих собственных танцовщиц и проституток – известным тому примером служат танцовщицы аркадийца в «Anabasis» Ксенофонта (VI, I) – и проституированных мальчиков, частью же их вообще сопровождала большая толпа проституток. Так, Ксенофонт говорит: «в войсках было множество проституток» (Anabasis IV, 3). Перед Самосом (при Перикле) за афинским войском последовали в большом числе продажные девушки (Атеней XIII, стр. 272 f.). Это было вообще в обычае, и солдаты во время схваток заботились о спасении необходимых им девушек, как о своем собственном (Есеноф. Anab. IV, 3). Какую значительную роль в жизни греческого солдата играла проститутка, видно из папирусов, в которых описывается, как солдатская проститутка переходила из рук в руки; такие папирусы найдены, например, в Элефантине в 284–283 г. до Р. X. Замечательно, что и здесь также двумя последовательными владельцами проститутки оказываются два аркадийца, эти типичные представители наемных солдат.

Во времена Рима сюда присоединялся еще один фактор, чрезвычайно благоприятствовавший развитию проституции, как во время военных походов, так и вообще в гарнизонных и лагерных городах. Мы говорим о запрещении брака для солдат, чему имеются теперь, помимо других доказательств, еще сведения из папирусов. В берлинских греческих папирусах, в № 114, например, определенно сказано: «потому что солдату не разрешается жениться». Запрещение объясняется, вероятно, тем обстоятельством, что нельзя было заключать римский брак с иностранками; пребывавшие в чужих странах легионы, не имея в своем распоряжении других женщин, вынуждены были поэтому вступать с ними в свободный брак или же искать удовлетворения у проституток.

Первое обыкновенно имело место, конечно, при долгом пребывании в стране. Часто создавались, таким образом, целые колонии из живущих в конкубинате солдат с их незаконными семьями. В 171 г. до Р. X., например, положено было основание испанской солдатской колонии Картея. Римские солдаты имели здесь от испанок, с которыми нельзя было вступить в законный брак, 4000 детей. Они выхлопотали себе для этих детей у правительства колонию, в которой и содержали их.

Военные колонии послужили корнем, из которого выросло родословное дерево романских наций.

Напротив, частые военные походы и перемещения легионов благоприятствовали развитию проституции для солдат, которая уже во время республики достигла значительных размеров. Так, чтобы удержать дисциплину, Сципион должен был прогнать из Нуманции 2000 проституток. Во время империи вместе с возрастающим нежеланием солдат вступать в брак увеличивался также спрос их на проституцию. Целый обоз проституток переселялся, главным образом, в так называемые «лагерные города», которые из ряда будок, бараков и так называемых «canapae» (кабаки), в которых продавали свои товары разные маркитанты, женщины, девушки, купцы, торговцы и т. д., постепенно превратились в более значительные города.

Кроме того, развитию проституции благоприятствовали большие постоянные гарнизоны, как например Рим (14.000 человек), Лион (1.200), Карфаген и др. Можно себе представить, как велико было их значение в этом отношении, когда мы узнаем, что даже в такой стране, как Британия, находились 30.000 римских легионеров и что часто целые легионы внезапно переводились из одного города в другой. Второй легион, простоявший, например, в Египте 34 г., после поражения Вара внезапно переведен был (25 г. до Р. X.) в Майнц.

Что касается отношения солдат к проституции, то я приведу для примера два описания. Тацит (Histor. 83, 3) говорит о сражениях римских солдат в 69 г. по Р. X.: «Весь город имел дикий, ужасный вид; в одном месте сражения и раны, в другом – банки, кабаки; кровь и кучи трупов, и тут же рядом сейчас проститутки и им подобные, всевозможные наслаждения роскоши мирного времени и всевозможные преступления самого ожесточенного завоевания». В письме Севера к Рагонию Целъсу, наместнику Галлии (у Спартиана, Pescennius, 3), сказано: «Твои солдаты шатаются без дела, трибуны ходят посреди дня в баню, вместо столовых у них трактиры, вместо спален бордели, они пляшут, поют и во время пирушек пьют без меры». Аналогичное описание разнузданности и бордельной жизни римских легионов дает Вулкаций (Avidius Cassius, 5).

В новейшей аттической комедии и у Плавта военные играют большую роль в качестве любовников гетер и проституток. В «Miles gloriosus» Плавта, например, уже в прологе упоминается о сношениях офицера Пиргополиницея с продажными девушками; в «Bachides» того же автора такую же роль играет офицер Клеомах. Как видно из 9-ой беседы проституток Лукиана, особенной любовью гетер естественно пользовались солдаты, возвращавшиеся с войны, богато нагруженные добычей. В первой беседе гетер любовником нескольких гетер выступает солдат из Акарнании.

В том же направлении, т. е. увеличения спроса на проституцию, влияла античная высшая школа. По Фридлендеру, каждая провинция, каждая из более культурных частей государства имела свое высшее учебное заведение, которое посещала молодежь из близких и более или менее отдаленных окрестностей, частью и приезжие из дальних мест. К много посещаемым принадлежали университеты Кремоны, Медиолана, Августодунума в Галлии, Карфагена, Аполлонии в Эпире, Массилии, Родоса, Тарса, Антиохии, Смирны, Рима, Александрии, Коринфа, Афин, Константинополя.

В Афины всегда устремлялась такая масса жаждущих образования, что вследствие постоянного пребывания там молодых людей из Фракии, Понта и других полу– и вполне варварских стран, даже пострадало будто бы единство языка жителей города. В аттической записи эфебов, относящейся к 130–120 г. до Р. X, кроме 200 юношей из Аттики, внесены еще в список около 40 чужестранцев, проживавших здесь для обучения. Среди них были молодые люди из Малой Азии, Сирии, Понта, Фракии и Рима.

В Тарсебыло, напротив, больше местных студентов, а в Александрии опять-таки иностранцы. Страбон (XIV, стр. 673) сообщает о студентах Тарса и других университетских городов следующее: «Здешние жители обнаруживают такое большое рвение к философии и всем другим общим наукам, что они превосходят в этом отношении Афины, Александрию и другие города с университетами и школами философов. Разница между ними та, что учащиеся здесь все местные жители, чужие же приезжают мало, да и местная молодежь не остается здесь, а уезжает для усовершенствования за границу, где охотно и остается по окончании образования; лишь очень немногие возвращаются на родину. В других университетских городах, за исключением Александрии, замечается обратное явление: туда приезжает много иностранцев, которые охотно и остаются там, зато из местных жителей уезжают для изучения философии немногие, да и на месте они мало занимаются философией. В Александрии же мы видим и то, и другое: туда приезжает много иностранцев, но они и свою молодежь часто отсылают в другие места. Здесь имеются все виды школ для изучения различных наук».

Большой славой пользовалась высшая школа в Смирн е, которую посещала молодежь из Малой Азии, с греческого континента, из Ассирии, Финикии, Египта. «Из всех муз, посещающих людские города, – говорит Аристид, – здесь нет недостатка ни в одной. Велико число местных учащихся, но столь же велико и число приезжих. Этот город можно было бы назвать очагом образования для всего континента».

Во время императора Августа многие римские студенты отправлялись вместо Афин в Массилию, где число слушателей во вновь открытом университете вскоре достигло высокой цифры (Страбон, IV, стр. 181).

Наибольшее число студентов естественно насчитывал Рим, где знаменитые врачи, юристы, риторы и философы привлекали из всех стран римской империи громадное число студентов, которые частью приезжали туда еще в очень юном возрасте. Из надписей на надгробных памятниках мы узнаем о происхождении и возрасте учащихся. Знаменитые учителя часто имели очень большую аудиторию. Так, Марциал говорит (Эпигр. V, 9): Unwohl war mir; besucht hast du mich, aber es kamen Bunclert Schuler zugleich, Symmachus, als dein Geleit.

Особенно велико было число изучавших юриспруденцию, так как множество молодых людей всех стран, даже Греции, отправлялись в Рим для изучения именно юридических наук.

Развратный образ жизни учащейся молодежи (в Карфагене) бичует в резких словах Августин (Confess. V, 8, 14). Ливаний не получил от студентов гонорара за свои лекции, потому что деньги, присланные их отцами для уплаты учителям, они промотали на пирушки, игру в кости и разврат.

Далее, благоприятствующим фактором для развития проституции, как массового явления, были светские и религиозные празднества, праздничные игры, паломничества, судебные заседания, ярмарки, театральные и цирковые представления и тому подобные случаи, когда в одном месте скоплялись большие количества людей. Для проституток и, особенно, для их сводников это были золотые дни.

Так, сводники приезжали со своими проститутками на осенние собрания амфиктионов в Пиле и на другие праздничные собрания (Дио. Хризост., Orat. 77, стр. 561М). Когда в Комане в Понте происходили празднества в честь богини любви, туда стекались из всех городов и стран мужчины и женщины, в том числе и множество продажных девушек, которые надеялись сделать здесь хорошие дела (Страбон, XII, стр. 559). То же самое наблюдалось в главном городе Фригии, в Хелене(Апамее), в великие дни отправления правосудия. Дио из Лрузи говорит об этом: «Кроме того, поочередно через несколько лет у вас происходят заседания суда, причем стекается бесконечное множество людей: тяжущиеся, судьи, ораторы, чиновники, помощники, слуги, сводники, погонщики мулов, лавочники, гетеры и ремесленники – чтобы купцы как можно дороже продали свои товары и чтобы никто в городе не оставался праздным, ни рабочий скот, ни дома, ни женщины». Гетеры и проститутки играли большую роль во время празднеств «Aphrodisiae», в которых, напр. в Коринфе, они одни только принимали участие, между тем как свободные женщины праздновали свои собственные «Афродизии» (Атеней, ХШ, стр. 574в, с). В Афинах эти празднества, главным образом, заключались в пиршествах, устраиваемых гетерами (Атеней, ХШ, стр. 579е, XIV, стр. 659д; Лукиан, Беседы проституток, 14, 3). Поводом для обширной проституции служили также празднества в честь Диониса, происшедшие из Фракии «Дионисии» – властная вспышка весенних и юношеских страстей, ночные празднества в горах девушек с факелами, шумная, возбуждающая чувственность музыка, льющееся вино и льющаяся в жилах кровь, возбуждение всех чувственных страстей и бешенное упоение празднеством».

Здесь проституткам представлялись особенно благоприятные условия для заработка (Лукиан, Беседы гетер, 11, 3). Что сводницы со своими проститутками приезжали и на эти праздники, и на мистерии, и на четырехдневные народные праздники в Афинах, «Panathenue», свидетельствует Демосфен в своей речи против Неэры. Типичным «праздником проституток» был также праздник Адониса (см. об этом характерные замечания Дивила у Атенея, VII, стр. 292е;. Алкифрон, ер. I, 39; Овидий, Ars. amat. I, 74). О большом празднике Венеры и Адониса, который праздновался в Сесте и который посещали все живущие по окружности народы, упоминает Музеус (Него et Leandr. 41). «Haloe», праздник, устраиваемый в честь Диониса и Деметры в Афинах и Элевзине, преимущественно справлялся гетерами (Атен. XIII, стр. 594в).

Начиная с 3-го века до Р. X., чрезвычайно многочисленны были также римские празднества, в которых деморализующие элементы все более и более проявляли себя. Одним из старейших праздников были так называемые «Flortilia», учрежденные, как говорят, одной проституткой. Овидий (Фаст. V, 183–375) подробно описывает эти празднества, в которых главную роль всегда играли проститутки (Сенека, Epist. 97). Далее – всеобщий праздник радости, «Сатурналии», с «пьяной ночью» (Стаций, Silvae, 1, 6, 8) и дневным развратом, в котором находили свою выгоду проститутки; это наглядно описывает Стаций (Silvae I, стр. 66–72):

(Чу, что за шум от бросания подарков во все стороны! То идут девушки, которых всякий может купить. Здесь можно увидеть все, что, благодаря искусству и красоте, приятно для глаза. Вот в хоре роскошные девушки Лидии, бьющие в цимбалы, вот – девушки из Гадеса, увешанные бубенчиками, там – толпа женщин из Сирии).

«Вакханалии» (см. выше, стр. 88) праздновались более тайно и имели меньше значения для уличной проституции. Больше значение культа египетско-греческой богини Изиды, храмы которой были настоящими борделями (Ювенал, VI, 489; Овидий, Ars. amat., I, 77). В Риме было 8 одних только храмов Изиды, у которых стояли продажные женщины. Кроме того, всегда можно было найти проституток в храмах матери богов, Кибелы, на палатинском холме, и в храме Цереры у большого цирка, куда они выходили для заработка (Ювен. IX, 22–24). Гомосексуальная проституция должна быть поставлена на счет большим праздникам фригийской матери богов Кибелы (Апумй, Metamorph. VIII, стр. 709, 734, 740), сирийской богини в Гиераполисе (Лукиан, de dea Syria, 42 и след.; Апулей, Metamorph. VIII, 182; Минукий Феликс, Octav. стр. 355; Августин de civit. Dei VIII, 26) и Bona Dea (Ювенал II, 84 и след.).

Особый повод для проституции подавали также театральные представления, на которых в Греции могли присутствовать из женщин только гетеры, но которые и в Римеслужили для завязывания сношений с проститутками (Овид. Ars– amat. I, 90). В особенности это нужно сказать о представлениях в цирке, на которые стремился не только весь Рим («Panem et circenses»), но и чужие, как из ближних, так и из дальних стран. Во время триумфальных игр Юлия Цезаря наплыв приезжих был, напр., так велик, что большая часть из них должна была жить в балаганах и палатках, которые разбивались на улицах (Светон, Caes. 39). Страсть римлянок к цирку и театру описывает Овидий (Arc. amat., I, 89-100), который рекомендует эти места, как наиболее удобные для завязывания сношений с гетерами (там же, А. amat, I, 135 и дал.). Он упоминает, напр. (I, 172–175), о поведении проституток во время представления морской битвы, устроенного Августом во втором году до Р. X.:

(Пришли юноши и молодые женщины с берегов обоих морей, и огромная масса (населяющая земной шар) пребывала в городе (Риме). Кто не нашел в той толпе кого полюбить? Сколь многим, увы, людям доставила мучения пришлая любовь!

«Наука Любви», стр. 27, перев. Манна).

А потому это не простая случайность, что лавки вокруг цирка, театров и ристалища служили местом пребывания проституток (Ювенал III, 65; Ламприд. Heliogobal. с. 26), что подало повод Eunpiany (Do spectacul 5) сказать, что вход в цирк лежит через бордель. Но и в самом цирке проститутки старались завлекать мужчин при помощи своего искусства:

(Квинтия, забава народа, всем известная в большом цирке, делает искусные и ловкие движения своими бедрами, посвящает Приапу цимбалы и кастаньеты – оружие разврата – и барабаны, в которые бьют тылом руки).

Наконец, Овидий упоминает еще о триумфальных празднествах в честь полководцев (Овид. А. а. 177–228) и о бегах с факелами к роще Дианы (там же, I, 259–262), как об удобном случае для завязывания сношений с дамами полусвета.

Но обычному посетителю проституток, при высокоразвитой уличной жизни древних городов, решительно не было надобности выжидать такого удобного случая для неограниченного удовлетворения своей похоти. Ему достаточно было для этой цели выйти погулять по многолюдным улицам древнего большого города, который во всех отношениях похож был на наш современный (если не считать, конечно, технических улучшений в освещении, средствах сообщения и т. д.), с той лишь разницей, что, благодаря множеству пестрых костюмов представителей самых разнообразных народностей, уличная картина в древности была еще живописнее нашей и больше действовала на чувственность. Уже во время Плавта дифференцировка римской уличной жизни ушла далеко вперед, как это видно из следующего описания в «Curculio»:

Пер. Н. Д. Ахшарумова (см. «Римскую историю» Моммзена, стр. 831).

Несомненно, также, что и тогда уже существовал так называемый «отлет» проституток и галантных женщин, который вероятно простирался, главным образом, на наиболее оживленные и элегантные улицы с разными магазинами: на via sacra, одну из самых центральных и больших улиц Рима с роскошными магазинами, и на площадь Sapta больших лавок на Марсовом поле. С уверенностью можно говорить об «отлете» проституток в этрусский квартал и в окружающие большой цирк аркады, как мы еще увидим ниже, когда будем говорить о топографии проституции в Риме. В Александрии главной улицей была великолепная Корсо, несомненно, место «отлета» для проституток. В мужской клиентеле на этих улицах без сомнения также не было недостатка. Уже Плавт, напр., объясняет в прологе к «Truculentus»:

(Так всегда в больших городах, где скучено много людей, когда наступают мир и покой и враг побежден: тут всякий, имеющий хоть что-нибудь, бежит за женщинами). А у Персия (Сат. V, 32 и след.) достигший мужественности юноша первым делом отправляется в бордельный квартал, Субура.

Ночная жизнь также была уже сильно развита в больших, городах империи, в особенности в Антиохии. В Риме ночные гуляки, мужчины и женщины, толпами направлялись или возвращались при свете фонарей с кутежей, связанных с половыми эксцессами (Ювенал VI, 300–305). Посещение публичных домов начиналось только к вечеру, так как до 3–4 ч пополудни (в 9-м часу по римскому времени) запрещено было их открывать (Персей, сат. I, 133), за то они были открыты для посетителей всю ночь напролет, до раннего утра (Ювенал VI, 127). Всем известны ночное посещение борделя Мессалимой (Ювен. VI, 114–132) и ночной разврат у алтаря Pudicitia (там же, VI, 308–313) и Bona Dea (там же VI, 314–332), а также ночной скандал перед борделем (у Геллия, Noct. attic. IV, 14).

В этом месте целесообразно привести краткий анализ античной жизни развлечений, которая рано развилась на Востоке (ионийские города Малой Азии, Самос, Коринф, греческие города южной Италии), но кульминационной точки достигла лишь в эллинскоримской Александрии, в Антиохии и Риме. Она была тесно связана с развитием капитализма и только когда последний вполне развернулся, стала обнаруживать те отвратительные черты, которые мы так привыкли связывать с мыслью об эпохе римских императоров и вообще о Риме. Сто лет до Р. X. наслаждения в Риме не отличались уже той чувственностью и вместе духовной свежестью, которые так характерны для периода расцвета Эллады. Напротив, туда уже проникла в то время погибающая эллинская цивилизация Малой Азии и Александрии, которая «все прекрасное и значительное лишала присущего ему благородства и превращала в одну только декорацию, а наслаждения изучала с самым тщательным и отвратительным педантизмом». Но и менее рафинированные удовольствия периода расцвета Греции все же способствовали развитию проституции, потому что честные женщины строго исключались от участия в них. Греческие попойки, например, служили самым частым поводом для сношений с проститутками, так как на всяком вообще званом обеде или ужине, и без того должна была присутствовать флейтщица, чтобы трубить на флейте во время жертвенного возлияния (Плутарх, Sympos, VII, 8, 4). Обыкновенно пирушка сопровождалась также музыкой, которую исполняли девушки, игравшая на флейте и цитре, и соответственными эротическими танцами, причем кроме проституток в ней принимали участие гетеры. Но и менее рафинированные удовольствие периода расцвета Греции все же способствовали развитию проституции, потому что честные женщины строго исключались от участие в них. Греческие попойки, например, служили самым частым поводом для сношений с проститутками, так как на всяком вообще званом обеде или ужине, и без того должна была присутствовать флейтщица, чтобы трубить на флейте во время жертвенного возлияние (Плутарх, Sympos, VII, 8, 4). Обыкновенно пирушка сопровождалась также музыкой, которую исполняли девушки, игравшие на флейте и цитре, и соответственными эротическими танцами, причем кроме проституток в ней принимали участие гетеры.

Древний обычай соединять пирушки с танцами восходит до Гомера. Так, в Одиссее (VIII, 248–249.) сказано о роскошных развлечениях феаков:

(Перев. Жуковского).

В классическую эпоху бражничанье и участие в пирушках вместе с молодыми людьми было характерным признаком публичной женщины и всегда упоминалось, как таковое. Это доказывает следующее место из речи Демосфена против Неэры.

В другом месте той же речи, сказано, что Фринио всюду приглашали на пирушки вместе с Неэрой, что она всюду кутила с ним и развратничала на глазах у всех. Более подробные указание относительно поведение проституток на пирушках мы находим у Лукиана, в его беседах гетер. Так, в третьей беседе мать упрекает свою дочь Филину за то, что она напилась на одной пирушке допьяна; там же мы узнаем, что другая гетера подняла свои одежды выше лодыжек и плясала. В шестой беседе сводница Кробила рекомендует, как испытанное средство, чтобы сделаться проституткой, следующий способ. «Для этого больше ничего не требуется, как только быть с молодыми людьми, кутит с ними и за деньги спать у них». Обыкновенно к пирушкам действительно присоединялось и совместное ночное пребывание (.Лукиан, Беседы проституток XI, I). В большинстве случаев каждый мужчина приводил свою проститутку (там же, III, 2). Если же кто-нибудь приглашал для себя одного несколько проституток, то это считалось признаком особенной развращенности. Так, Эгиап говорит о царе Стратонеиз Сидона (около 360 г. до Р. X.): «Он имел к своим услугам не только певца, чтобы веселить себя за едой и доставить себе удовольствие, но и большое число певиц, флейтщиц, проституток и танцовщиц отменной красоты». Он соперничал в этом отношении с Никоклом, царем из Саламина на Кипре.

По Атенею (XII, стр. 531Ь), Стратон выписывал многочисленных проституток из Пелопоннеса, музыкантш из Ионии и молодых гризеток со всей Греции для развлечение за столом и чтобы потом вступать с ними в половые сношения.

Такие роскошные трапезы впервые ввели в Афинах, как говорят, Гиппий и Гиппарх, сыновья Пизистрата (Атеней, XII, стр. 532f). А перипатетик Жихон отправился в Афины, чтобы ознакомиться там с обычаями, практиковавшимися во время попоек, и с ценами на проституток, и затем самому устраивать в доме Конона, в зале с 20 кроватями, аналогичные пиршества со всеми утонченностями (Атеней. XII, стр. 547 d-f). Такие пиршества нравились и другому философу, Анакзарху, приверженцу эвдемонической секты, который заставлял даже прислуживать себе за столом голую девушку (Атеней XII, стр. 548b). Деметрий из Фалерона, имевший ежегодный доход в 1200 талантов (около-3-х миллионов рублей), тратил большую часть этой громадной суммы на ежедневные роскошные пиршества с многочисленными гостями в зале с прелестным мозаичным полом; пиры заканчивались обыкновенно тайными оргиями с куртизанками и ночным развратом с красивыми мальчиками (Amen. XII, стр. 542с, dl.

Бывали также собрания, в которых участвовали одни только проституированные мужчины, как например, у Анита, любовника Алкивиада, у которого последний подарил Фразиллосу половину кубков Анита (Атеней, XII, 534е, f). В этом отношении уже считалось подозрительным, если мужчина принимал участие в роскошных пиршествах, не платя своей доли (Эсхин против. Тимарха с. 31) или если его заставали в ресторане за завтраком с чужими мужчинами (там же, с. 19).

Греческий обычай развратных пиршеств с проститутками проник в Рим лишь вначале второго века до Р. X.; это видно из того, что раньше почтенная римская матрона беспрепятственно участвовала в трапезах мужчин, как у себя дома, так и у чужих (Цицерон, ad. Altic. V, И: рго Coelio 8; Овидий, Amor. 1, 4). Шумная музыка, танцовщицы, мимы и проституированные мальчики во время, следовавшее за ужином (coena), попойки (comissatio) введены были уже позже. Быть может здесь сказалось влияние не только греков, но и этрусков, у которых сладострастный разврат с проститутками и мальчиками во время трапез составлял, по словам Тимея ифеопомпа, обычай старины (Атеней XII, стр. 517е, Г). Как бы там ни было, но во времена империи участие галантных девушек в пиршествах было обычным явлением, как это видно из описание Овидия (Ars. am. а. О. I, 229–252); так же обычно было и участие мальчиков, одетых в прозрачный газ, которые по окончании обеда стояли, готовые к услугам гостей. Лукиан говорит об одном таком пиршестве у римлян: «Многое, можно даже сказать все за таким столом становится для тебя источником досады. Но наиболее огорчительно, что испорченному юноше, отдающему себя для позорных услуг, какому-нибудь танцмейстеру или развратному мальчишке из Александрии, умеющему петь ионийские песенки проституток, оказывают гораздо больше почета, – чем тебе.

Далее, и в древности уже были известны «chambres separees» и с restaurants mondains». Византийцы, которые вообще были большими любителями трактиров (Элиан, Var. histor. Ill, 14), часто посещали их, чтобы встречаться там с проститутками (Атеней XII, стр. 526е). В особенности были богаты такими ресторанами с отдельными кабинетами окрестности Александрии. Берега трехмильного канала, соединявшего Канопус с Александрией, были усеяны роскошными ресторанами. Об одном из таких ресторанов Страбон говорит (XVII, стр. 800): «Это ресторан с столовыми и зрительными залами для мужчин и женщин, которые желают покутить, так сказать, начало канопической развратной жизни». Далее, по направлению к Канопусу имелись гостиницы «для такого же рода увеселений». Сохранилась греческая надпись над одним увеселительным заведением такого типа, настоящим «petite maison» древности: «Стены эти всегда оживлены пирушками и полны молодых людей. Не трубный глас, а звук флейт раздается здесь; кровью быков, а не людей, окрашена земля; одежды, а не оружие, украшают нас, и хоры людей в венках и с кубками в руках прославляют в ночных песнях великого бога, Анархиса». Многочисленные и роскошно обставленные помещение для посторонних имел также расположенный здесь Элевзин, и еще больше – сам роскошный Канопус, арена самого разнузданного разврата (Ювенал VI, 84; XV, 44). День и ночь из Александрии совершались туда увеселительные прогулки на маленьких судах, на которых мужчины и женщины, под пляску и музыку на флейтах, проявляли величайшую распущенность (Страбон XVII, стр. 801). На этих барках точно также были отдельные кабинеты с обнесенными решеткой окнами, в которых происходили пиршества и половые оргии. Сохранилось несколько картин с изображениями таких развратных сцен на Ниле.

В ресторанах с отдельными кабинетами впоследствии предавались потреблению вина и женщины, в особенности в Риме. Соран, знаменитый врач первого столетия по Р. X., говорит в своей гинекологии (I, 40), что римские женщины часто совершали половое сношение после потребления вина. А многочисленные античные кабачки в изобилии давали мужчинам повод для сношений с проститутками.

«Кафе-шантаном» древности была музыкальная школа (Изократ, orat. XV, 207, стр. 124, ludus fidicinius Plautus Rudens prolog. 43; Теренций, Phormio I, 2, 36), где публичные женщины обучались игре на флейте и цитре, чтобы в интересах своих хозяев-сводников привлекать к себе внимание. Такие музыкальные школы были излюбленным местом развлечение молодых людей, которые наслаждались здесь музыкой и в то же время завязывали знакомства с проститутками и назначали им свидания. У Теренция мы читаем:

(«Phormio» Akt I, Szene 1).

(Федрия сейчас же возбудила молодая девушка, игравшая на цитре, в которую он смертельно влюбился. Она была в услужении у самого отвратительного скряги сводника, а чтобы предложить что-нибудь – об этом предки не позаботились. Таким образом, не оставалось ничего другого, как только любоваться на нее, ходить ей вслед, провожать ее в школу и обратно. Нам делать было нечего и мы составили компанию Федрию. Против школы, где она брала уроки пенья, жил цирюльник. Здесь мы обыкновенно ожидали ее, пока она не возвращалась домой).

В «Protagoras» (стр. 347д) Платон резко нападает на пустое времяпрепровождение молодых людей с флейтщицами, танцовщицами и играющими на лютне девушками. Он думает, что человек умственно и нравственно образованный находит развлечение не в таких шалостях и забавах, а в серьезной беседе, как бы он ни предавался вину.

Рафинированным продуктом жизни наслаждений в Ионии была уже упомянутая нами «Лаура» Поликрата на Самосе, в подражание которой впоследствии устроена была аналогичная в Александрии. Согласно сообщениям историков, Клития, Алексиса и Клеарха, Поликрат стремился сделать Самос центром роскошнейшей жизни и выписывал из всех стран самые. избранные предметы чувственных наслаждений. Он увенчал свою деятельность в этом направлении постройкой своей «Лауры» – места, где всеэти материальные наслаждение самым рафинированным образом сочетались с проституцией. На основании описаний, я считаю это странное учреждение типичным пассажем, где проститутки и кинеды продавали в лавках всевозможные пикантные лакомства приезжим из всей Эллады и, вероятно, отдавались им в комнате позади лавки. Все в целом было рафинированным соединением гастрономических и половых наслаждений. Таково замечательное сообщение Клеарха. Атеней (XII, стр. 540 f, 541а), приведя его, прибавляет, что и в его время в Александрии еще имелось такое увеселительное заведение, которое носило название «улицы счастливых» и в котором можно было купить все чувственные наслаждения.

Насколько мне известно, никто еще не исследовал это своеобразное изобретение Поликрата, а потому, мне кажется, интересно было бы выслушать по этому поводу мнение филологов, на суд которых я охотно отдаю свои взгляды.

О половых наслаждениях в банных заведениях и в модных курортах древности и об отношении их к проституции была уже речь выше.

К характерным явлениям в мире античных наслаждений принадлежат «арделионы» времен империи, античные снобы, денди и бездельники, ничтожную жизнь которых описали Марциал (VIII, 44, X, 58, 7), Петиций (V, 61), Фсдр (Fabul. II, 5), Сенека (De tranquilitate animi 12). По Галену (Methodus medendi, изд. Кюне, Лейпциг 1825, X, стр. 3), арделионы следующим образом убивали свое время. Утром они делают визиты, затем многие из них отправляются на форум, на судебные разбирательства, еще большее количество – к возничим и пантомимам, не малое число проводит это время в любовных похождениях, в игре в кости, в банях, попойках и других физических наслаждениях, и так продолжается, пока не наступит вечер. Тогда все снова собираются за ужином, где развлекаются не музыкой и серьезными беседами, а дикими кутежами, продолжающимися часто до утра.

Необходимым дополнением такого ничтожного, бессмысленного существование является типичная «скандальная хроника», которая без всякого стеснение касалась в особенности половых отношений, причем даже женщины обнаруживали особое рвение к раскрытию малейших деталей (Ювенал, VI, 403–404); тайные пороки того или иного лица или расходы его на его метрессу составляли предмет сплетен и болтовни (Марциал, VII. 10). В то же время, с другой стороны, там очень сильно было и описываемое часто Марциалом лицемерие в половых вопросах, так что ответ гордой британки (у Дио Кассия 76, 16), осмеянной за ее свободные половые отношения, имеет свое оправдание. Она сказала: «Мы гораздо лучше удовлетворяем свои естественные потребности, чем вы, римлянки. Мы открыто имеем сношение с лучшими, а вы тайно живете в прелюбодеянии с худшими».

В тесной связи с жаждой наслаждений находится маммонизм, это истинное удобрение для проституции. Охота за деньгами и наслаждениями – вот печать времен империи (Гален, изд. Кюне, X, 2 и 172). «С тех пор, как собственность сделалась единственной радостью, мы потеряли прелесть жизни. Что раньше называли вообще, как высшее благо, свободными искусствами, то превратилось в свою противоположность; с тех пор успех достигался только любовью и пониманием рабства. Но как бы это различно ни проявлялось, в одном все согласны – в желании и в надежде разбогатеть. Так началась дикая жажда жизни, но сама жизнь потеряла свою ценность» (Плиний, Natur. histor. 14, I). Ювенал (VI, 298–300) справедливо приводит в связь половой разврат и проституцию с жадностью к деньгам:

(Перев. Фета).

Кроме половых, в круг античных наслаждений входили еще удовольствие стола (Апиций, Лукулл и фигура Трималхия в романе Петрония), роскошные одежды, купания, мази, благовония, роскошная постель, музыка и т. д. Все это до мельчайших деталей описано в 12-ой книге «Deipnosophistae» Атенея и художественно правдиво – в «Coena Trimalchionis» Петрония. У них можно также найти известное философское обоснование и оправдание сибаритски-эпикурейского образа жизни; так например, у Атенея (XII, гл. 64 и 65) посланник Полиарх в большой речи развивает такую философскую точку зрение перед, тарентинцами; или еще короче это выражено в соответственных стихах на серебряном скелете, на пиршестве Трималхия:

(Peiron. Satir, 34).

Все описанные нами явление античной цивилизации должны были в высокой степени повышать спрос на проституцию. Теперь нам, остается еще рассмотреть некоторые чрезвычайно важные социальные причины повышенного предложения проституции. Главным образом, оно, конечно, зависело от упомянутого уже нами развитого рабства. Но здесь в значительной степени играли роль и такие моменты, которые и теперь еще считаются ответственными за большое предложение проституции. В настоящее время их объединяют в общем понятии «социальный вопрос». Как показывает законодательство Солона, социальный вопрос уже очень рано появился и в поле зрение древних, а в последнее время республики и в эпоху империи он стал не менее жгучим, чем у нас. Древним не менее, чем нам, были известны явление социальной нищеты, пауперизм, перенаселение и жилищная нужда, и им приходилось в полном объеме испытывать на себе их последствия.

В нашем обзоре античных городов мы указывали, что торговля и промышленность и, как последствие их, капитализм развились уже очень рано. К старейшим торговым и фабричным городам, процветавшим уже в 8-м и 7-м веке до Р. X., принадлежали Тир, Милет, Коринф, Афины. Дурные последствие капитализма и латифундий действительно можно проследить так далеко в глубь истории. Законодательство Солона, изданное в начале 6-го века, является, по-видимому, первой попыткой проложить мост через глубокую уже в то время пропасть между пролетариатом и капитализмом. В 4-м и 3-м веке до Р. X. почти всюду в Элладе, даже в Спарте, замечалась тенденция к обострению экономических противоположностей, вследствие возрастающей концентрации капитала и земельной собственности. Последствием этого было полное исчезновение среднего сословия, ужасный пауперизм и материалистически-маммонистический образ мыслей всех слоев народа; все это потрясло основы общества и вызвало злосчастную классовую вражду. Контраст между богатством и бедностью со всеми его гибельными последствиями для нравственности подробно описывает Платон в своем «Государстве» (VIII, 548а-565а) и в «Законах» (VIII, 831 д), где он выясняет тесную связь между охотой за деньгами и охотой за женщинами, между жадностью к деньгам и служением брюху и фаллосу.

Возникновение пролетариата и пауперизма в Римеотносится к 3-му столетию до Р. X., когда быстро развилось ни с чем не считающееся капиталистическое хозяйство, которое при помощи процентов на долги отняло у трудящихся крестьян земельную ренту и передало ее в руки бездельничающих рентьеров, а 50 лет до Р. X. римское общество фактически состояло уже из миллионеров на одной и нищих на другой стороне. При этом происходил чрезмерный прилив население в города, потому что деревня, благодаря латифундиям, заморской конкуренции в хлебной торговле и т. п., запустела, а обедневшие сельчане бежали в города. Шмоллер видит особенность греческих и римских городов во времена империи в том, что рост их покоился не на экономической целесообразности, а на существовании таких антисоциальных явлений, как рабы, клиенты миллионеров, обедневшие селяне, нищенствующие авантюристы, живущие подаянием бедняки и проч. Он считает, что пролетариат больших античных городов составлял в целом половину или даже три четверти всего населения. Тогда было гораздо худшее бегство из деревень, чем теперь, и предпочтение городской жизни сохранилось с тех пор во многих местах, прилегающих к Средиземному морю, и поныне. Неизбежным последствием такого порядка вещей было перенаселение и жилищная нужда в античных больших городах, которую осветил в превосходной работе Пельман. Вот что он говорит о неотразимом и гибельном влиянии перенаселение и жилищной нужды на нравственность население и социальные условия, в частности на проституцию:

«Чрезмерное скопление людей рядом и друг над другом (до 10 этажей, Марциал, VII, 20) было, конечно, совершенно немыслимо без различных нарушений семейной жизни, без смешение полов и умножение искушений, которые тем более должны были вредить нравственности народа, чем меньше могло служить противовесом ничтожное умственное и нравственное развитие масс.

Когда мы слышим далее, что в этих зданиях, в которых имелись обыкновенно и кабаки, существовали потайные углы, в которых ютились воры и мошенники, то мы и сами не можем не додуматься до мысли, что они, вероятно, жили в подземных помещениях, если бы мы даже и не знали из случайных заметок Марциала о существовании античных подвальных жилищ, этих «clusus phornix», служивших кровом для пролетариата (Х, 5, 7). Очень часто, наконец, эти же помещение служат для целей проституции (Ювен. X, 239: career fornicis: XI, 171: olido fornice; Гораиип, сат. 1, 2, 30: olenti in fornice ef. ep. 1, 64, 21; Марциал, XII, 61, 8; niger fornix; Сенека, vit. beat, 7, 8). Из этого можно приблизительно определить, в виду жилищной нужды, с одной стороны, и жадной на барыши спекуляции на квартиры с другой, – как велико было значение именно подвальных помещений в вопросе о снабжении низших слоев население надлежащими квартирами.

Если представить себе совокупное действие всех этих факторов, имеющих решающее влияние на уклад жизни городского населения, то нам станет понятным колоссальный рост так называемых (опасных классов) в Рим е, которые могут быть названы словами одного современного экономиста «низшими осадками относительно избыточного населения» мирового города, нищенства и бродяжничества, всякого рода бездельничающих безработных, проституции, мошенничества и преступления. Все эти элементы выступают в такой ужасающей численности, что мы должны признать лишь чрезвычайно меткой характеристику условий, когда говорили о населении Рима, как о какой-то клоаке или болоте, нуждающемся в постоянной чистке и в отводящих каналах. Аммиан Марцеллин, описывая беспутное поведение лентяя пролетария, который на улицах и площадях, в кабаках, в цирке и в театре, всюду держит себя с большой важностью, дает мрачную, но в общем совершенно верную картину римской народной жизни своего времени».

Жилищная нужда и высокие наемные цены на квартиры, в которых всего очевиднее сказываются печальные социальные условия, существовали, впрочем, не только в Риме и других столицах, как Александрия и пр., но и в больших провинциальных городах. Так, например, в столице Египта некий Герод имел дом, который разделен был на части. В десятой части этого дома жили 20 членов одной семьи и сверх того еще 7 жильцов!

Бедность, естественно, могла быть в древности причиной проституции только у свободных от рождения или у вольноотпущенных, у рабов же – разве только в том случае, если их вынуждал заняться проституцией их обедневший господин. Демосфен упоминает о возможности проституции среди дочерей свободных граждан, лишенных средств и не имеющих возможности дать своим дочерям приданое. В третьей беседе гетер Лукиана мать увещевает дочь, чтобы она старалась удержать своего любовника, потому что они «нищие»; а в шестой беседе Кробила в следующих выражениях объясняет своей дочке, Коринне, почему она должна сделаться гетерой: «Я не вижу для нас другого средства, чтобы просуществовать. Тебе ведь известно, милая моя, как скудно мы должны были жить последние два года, с тех пор как умер твой отец… После его смерти я сейчас же вынуждена была продать щипцы, молот и наковальню за две мины, и на эти деньги мы жили, насколько их хватило. Затем я с большим трудом старалась добыть кусок хлеба пряжей, тканьем и шитьем, чтобы прокормить тебя, милая дочка. На тебя я возлагала все свои надежды». В «Castellaria» Плавта (ц. 1 сц. 1) сводница Миленис говорит проституткам Силенион и Гимназион:

(Только о том, чтобы унизить нас, думают они, потому что мы вольноотпущенные. И я, и мать твоя, обе мы были проститутками. Она воспитала тебя, а я се-отцы же неизвестны. И это не было высокомерием с моей стороны, что я заставила ее заняться проституцией: я только хотела избежать таким образом голода).

Ювенал (1, 46) упоминает об одной девушке, обманутой своим опекуном, которая впала в нищету и занялась проституцией. Свободные девушки, вынужденные из бедности заниматься проституцией, как и теперь, переселялись обыкновенно в другой город. Иногда их, однако, вынуждала к тому лишь относительная бедность – девушки, имевшие честный, но скудный заработок, не могли устоять с течением времени против соблазна большого города. Это наглядно описывает Теренций в своей «Andria» (акт I, сц. 1):

(Около трех лет тому назад сюда переселилась из Андроса молодая женщина в расцвете юности, очаровательная собой, вынужденная к тому нуждой и леностью своих родственников. Вначале она жила честно, скудно и сурово, зарабатывая свой хлеб пряжей и тканьем. Но когда нашелся любовник, который предложил ей денег, а затем и второй – а человек ведь так склонен заменить работу наслаждением – то она согласилась на предложение и потом сделала себе из этого настоящий промысел).

В IV действии (сц. 5) говорится о Хризис, что накапливание богатства в Авинах бесчестным путем она предпочитала честной, но бедной жизни на родине. Таким образом тяготение к столице уже и в древности являлось причинным фактором для развитие проституции. Не нужно также забывать, что в древности труд в общем ставили очень низко или даже совершенно презирали его; во всяком случае, он не пользовался таким общественным признанием, как теперь. Только умственный труд считали достойным свободного человека, физический же предоставляли рабам. Идея об освобождении индивидуума благодаря труду, как таковому – все равно, будет ли он физический или умственный – была совершенно чужда древнему миру. Поэтому свободные, но бедные девушки (и юноши) в то время без сомнения еще гораздо чаще становились жертвами проституции, чем теперь.

Рассмотрев главнейшие факторы античной цивилизации и общественной жизни, благоприятствовавшие развитию проституции, мы перейдем теперь к детальному изучению условий, в которые она была поставлена в древности.

Различные виды проституции. – Как мы уже упоминали, существующая в настоящее время чрезвычайная дифференцировка и специализация проституции совершилась уже в классической древности. Дело идет не только о различии между бордельной и свободно живущей проституткой, но и о гораздо более тонких оттенках отдельных категорий проституток, начиная с низших из них и кончая высоко развитыми умственно гетерами и подругами (amicae). Здесь можно построить чуть не целую скалу различных переходов, причем каждую отдельную категорию опять-таки можно дифференцировать. Ниже мы, например, увидим, что гетеры отнюдь не представляли однородной группы, а что в нее, напротив, входили весьма разнообразные элементы.

Картина античной проституции становилась еще более пестрой, благодаря различиям между свободными от рождение и вольноотпущенными проститутками и подлежащими проституции рабынями, между явными и тайными проститутками и т. д., а также благодаря многочисленным переходам от одной категории к другой. Совершенно так же, как и в настоящее время, детальная дифференцировка проституции сказывалась, прежде всего, в богатой терминологии античной проституции, с которой мы познакомимся при рассмотрении отдельных типов ее. Лексикограф Гезиох насчитывает, например, не менее 66 различных имен для женской и даже 74 для мужской проституции!

Прежде, чем перейти к обзору отдельных категорий женской проституции, мы еще перечислим общие греческие и римские название проституток, как таковых, независимо от более детального их подразделения.

Наиболее общее и употребительное греческое название проститутки было pome, наша «публичная женщина». Оно встречается уже в 8-м или 7-м веке до Р. X., у Архилоха (26).

Еще древнее, по-видимому, слово Hetara, так как оно встречается уже в Илиаде Гомера (IV, 441), но там оно еще означает «подруга жизни, товарищ, друг» в хорошем смысле слова. Уже позже афиняне перенесли это название на проституток. Плутарх (Солон, 15) и Атеней (XIII, стр. 571 d) сообщают, что афинянам приписывали уменье тонко скрывать отвратительные вещи под приличным и красивым названием: так, например, проституток они назвали «подругами»(«гетерами»). Это произошло, вероятно, в 6-м веке. В то время и в период расцвета гетеризма под «гетерой» разумели, правда, проститутку высшего ранга и, прежде всего, – свободно живущую, в противоположность обыкновенной бордельной проститутке; но впоследствии различие между «гетерой» и «публичной женщиной» все более и более стиралось. Многие гетеры были обыкновенными проститутками, которые часто принимали несколько посетителей в день, и только меньшинство из них довольствовалось одним или несколькими более или менее постоянными любовниками.

Третье часто употребительное обозначение было demiurgos, т. е. публичная женщина (Гезихгй I, 458; Атеней XII. стр. 540f).

Остальными общими названиями были: paidiske, девка (Атен. X, стр. 437f); koriske, девчоночка (Атен. XIII, стр. 570f; XIV, 665d); laikas, публичная женщина (Aristaenet. И, 16); polos, молодая проститутка (собственно жеребенок), см. Гезих. 111, 416; lypta, публичная женщина (Гезих. III. 56), собственно волчица, от латинского «lupa» (см. ниже), machlas, развратная девка (Гезих. III, 77); pandosia, все дозволяющая (Eustath. 1921, 61); Ieophoros, всемирная проститутка (Eustath. 1082, 39); ergasimoi, «работающая» (т. е. «работа» в античном, презрительном смысле), у Artemidoros (Oneirocrit 78) и пр.

Из римских общих названий проституток мы приведем следующие: merethrix – наемница; scortum; scorülum (Плавт, Poenul. 1, 2, 53 и сл.; Катулл 10, 3 и др.) – публичная женщина; Lupa – публичная женщина, собственно «волчица» (Ювенал III, 66; Плутарх, Ромул, 4; Auson. epigr. 25, 11); infamis femina – срамница (Quintilian, VI, 3, 51); famosa – любовница (Гораций, Od. IV, 15, 1; Sueton. Domit. 8); mulier quaestuaria, qttaesiuosa – наемница; quaestuavia тапс i р ia – рабыни для половых наслаждений (Dig. Ill, 2, 4); publica – публичная женщина (Сенека, epist. 88. 37); puella – молодая девушка (Ювен. VI, 126; Ювен. III, 65).

Кроме этих общих обозначений, применявшихся безразлично ко всем проституткам, древние различали еще обыкновенную проститутку без всякого образование и проститутку, обученную музыке. Первая была проститутка низшего разряда, которая занималась своим ремеслом, ничем не прикрывая его – без музыки, танцев или вообще какого бы то ни было искусства, в противоположность другой проститутке. Прокоп называет Феодору такой (Histor. arcan., гл. 9, вероятно, несправедливо). Эта низшая категория проституток совпадает, вероятно, с нашими бордельными и уличными проститутками. Вторая категория обнимала у греков проституток-музыкантш и вольноотпущенных гетер – «scorta nobilia» или «bonae meretrices» римлян. Третью, вышестоящую группу составляли образованные проститутки, часто свободные от рождения – собственно, гетеры в лучшем смысле слова. Каждая из этих групп в свою очередь делилась на различные подгруппы.

А. Бордельные и уличные проститутки.

Сюда принадлежали обитательницы «порнеиона» или «коинеиона», или «оикема», проститутки Солона (prostasae), позднее носившие также название «stegitis» (Гезих. IV, 73) или «state» (Гезих. IV, 71) или «Kasaura», «Kasori», «Easalbas» (Гезих. II, 418; Аристофан; Экклез., 1106); по-латыни они назывались «сasalides»; они стояли у дверей низших борделей напоказ. Это так называемые римские «prosedae», «prostibula», «fornicariae» и «fornicatrices».

Разновидностью этих бордельных проституток должны считаться м ельн ичные проститутки. Уже у Гомера (Одисс. XX, 107) встречаются мельничные рабыни, которые мелют рожь ручными мельницами и которые впоследствии пользовались всеобщим презрением, так что мельницы считались борделями. Алкман (у Бергка, Poetae Иугиси, стр. 648) упоминает о разврате на мельницах; в другой лирической песне мельничная рабыня, мельничная проститутка, Хетри («Aletris») описана, как распутная женщина, которая во время помола поет эротические песни. (Аристофан, Облака, 1358; Плутарх, Gastmahi der sieben Weisen 14). У Герона (I, ст. 75) упоминается о мельничных проститутках, как об известном типе самой низкой категории проституток. По Ксенофонту (Memorab. II, 5, 2) мельничные рабы вообще считались самыми ничтожными, стоившими лишь полмины, между тем как за более образованных и ловких рабов платили 30-100 мин.

И в Риме также мельницы и булочные с древних пор были местами проституции. Плавт упоминает в «Poenulus» (1,2, 54), «pistorum аmiсае», проституток из булочных, и «reliquia alicarie», «мельничные отбросы» (см. выше перев. этого места, стр. 9). Название этих проституток, «alicarie», происходит из Кампании, где они стояли перед лавками, предлагая себя. В более поздние времена римской империи многие булочные и мельницы еще связаны были с борделями, которые в большинстве случаев составляли пристройки к ним (Сократ, Histor. ecclesiast. V, 18). Обычай этот сохранился до средних веков, когда мы снова встречаемся с ним, между прочим, и в Германии. В Помпее над дверьми одной булочной находилась доска с рельефным большим фаллосом и надписью: «Нiс habitat Felicitas». «Продавщицы», о которых у Артемидора (Oneirocrit. 78) сказано, что «они что-то продают» и «получают плату за любовь», вероятно, продавщицы из булочных.

Наряду с бордельными проститутками в древности было еще чрезвычайно много так называемых уличных проституток, которые отправлялись на «отлет» и бродили по улицам, совершенно как нынешние, они не только завлекали на улице своих клиентов, но нередко тут же и отдавались им в каком-нибудь темном углу. Общими названиями для них были «Dromas», «бегунья» (Гезих. 1, 537; Pollux. VII, 203); Chamai– type или Chametaris, отдающаяся на земле (Suidas, стр. 5; Hesych. IV, 272, 273; Плутарх, Anton. 9; Athen. XIII, стр. 570f) или scoria erratica, vagae puellae (Propert. I, 5, 7), ambulatrices (Cato, de re rust. c. 143), circulatrices (Priap. 18), pedoneae, noctilucae, noetivigilae, node vagatrices, что можно перевести вместе с Группом «ночные бабочки», «праздношатающиеся» и «странницы».

Бесчисленны были специальные типы уличной проститутки, сохранившиеся и поныне всюду, где античная культура послужила основой для современной. Наиболее старый тип представляет, вероятно, Spoesilaura – проститутка, занимавшаяся своим ремеслом на большой дороге (Гезих… IV, 67). Ее имел в виду Катулл в 58 стихотворении, когда он говорит о своей Лесбии, что она опустилась до состояние низшей проститутки и проституируется на перекрестках (in quadrivüs) и в тесных переулках (angiportis).

Наиболее известны были dieteriadae (Атен. XIII, 576 и дал.), проститутки из афинского портового рынка (Ксеноф. Hellen. V, 1, 21; Диод. Сиил. XIX, 45), которых Атеней называет представительницами самой низкой проституции. Затем существовала еще категория мостовых проституток (gephyris, Hesicli. I, 427), которые продавали себя на мостах.

Еще больше была дифференциация среди римских уличных проституток. Здесь были «bustuariae», кладбищенские проститутки, которые продавали себя между могильными памятниками (Марциал, III, 93; I, 34, 8); деревенские и лесные проститутки (ruricolae lupae, inter salicta et densas sepes obscoena cubilia ineuntes – Prudentius contr. Symmach. I, 107); schoeniculae, называвшиеся так потому, что они продавали себя в волчьей траве (roivot, schoenus) близ воды или же, как думает Фест, вследствие употребление ими дурной мази, Schoenus (Плавт, Poenul. I, 2, 55); принадлежащие к грязнейшим подонкам бродячих проституток – «scrantiae» и «scrupedae» (Плавт, Nervolaria 2), «limaces» (Плавт, Fragm. Bacchid. 10), «blitene» (Плавт, Trucul. IV, 4, 1), «puti», «ри tilli» (Плавт, Asinar. III, 3, 103), gallinae (Плавт, Asinar. III, 3, 76), junices (Плавт, Mil. glor. II, 3, 32) и мн. др.

Б. Проститутки Муз и Вакха.

К этой рубрике мы относим всех тех проституток, которые применяют, как средство для привлечение клиентов, искусство, алкоголь и вообще все описанные нами выше средства самоотречение и опьянения, что их и возвышает над обыкновенными проститутками-бордельными и уличными– действующими преимущественно при помощи чисто полового возбуждения. Таковы «свободные, необузданные» люди, «liberi homines» Геллия (Noct. attic XX, 4б 1), которых греки называли «вакхическими артистами». Они развлекали игрой на флейте и цитре, танцами, фокусами, драматическими представлениями, пантомимами, пеньем и принимали участие в вакхической разнузданности во время симпозиумов, празднеств, в кабачках, трактирах и банях или же вообще имели то или иное отношение к художественной и дионисьевской стороне жизни.

Все это элементы, которые Аристотель обозначает, как «в большинстве случаев порочные», потому что они, «большую часть своей жизни употребляют на необходимое для них искусство и добывание куска хлеба, а большую часть своего времени проводят в невоздержности, частью в нужде, а между тем и то, и другое (и разврат, и нужда) являются поводом и побудительной причиной для порочности». К этой группе принадлежат также многие «гетеры»; в задачу их большей частью входило присутствовать при всякого рода случаях дионисьевской распущенности, из которых наиболее частыми были попойки после трапезы.

В собственном смысле слова (Атеней, ХИ, 531b) нужно понимать, прежде всего, флейтщиц или «аулетрид», которые упоминаются всего чаще, так как они должны были присутствовать при всякой трапезе, чтобы трубить на флейте во время жертвенного возлияния. Они появлялись обыкновенно на пирушках во множественном числе, так что каждый мужчина мог иметь в своем распоряжении флейтщицу (Аристофан, Лягушки), а потом происходили общие оргии (Платон, Theaetet., стр. 173D; Платон, Protagorus, стр. 347D); при этом нередко бывали настоящие кулачные бои за обладание флейтщицей (Атеней, XIII, стр. 607е; Лукиан, Dial– meretr. 15). Аулетриды занимали среднее положение между обыкновенными бордельными и уличными проститутками и, собственно, «гетерами» в том отношении, что они не были ни так грубы и низки, как первые, ни так жадны к деньгам и хитры, как вторые. Этим объясняется, почему, например, Эпикрат в своей «Antilais» советует обращаться к аулетридам и предостерегает против холодных и расчетливых гетер (Атеней, XIII, стр. 570Ь). Как опасные конкурентки, аулетриды пользовались большой ненавистью со стороны гетер, которые всегда выставляли их презренными существами. Так, например, lоёсса объявляет Лизию (12 беседа гетер Лукиана), что, лаская флейтщицу Цимбалион, он сам опозорил себя. С другой стороны, молодые люди нередко искали у аулетрид более дешевой любви, как, например, Дорион в 14-ой беседе гетер Лукиана, совершенно разоренный гетерой Мирталой. Многие гетеры, впрочем, раньше и сами были флейтщицами или же занимались этим искусством, чтобы иметь возможность и в этом отношении состязаться с аулетридами, как Партенис (15-ая беседа Лукиана). А многие знаменитые аулетриды достигали потом звание гетеры, как Мегара (Алкифрон, epist. I, 39), Бромиадиа (Атен. XIII, 605Ь), младшая Ламия (Atheti. XIII, 577с, XIV, 615е, f), Немеас (Атен. XIII, 587с), Галатея (AtJien. I, 6f, 7а Атен. XIII, 576f) и др.

Наряду с флейтщицами, к типу музыкальных проституток относятся и девушки, обученные игре на различных струнных инструментах: играющие на цитре (Поллукс, IV, 62; Атен. IV, 176d; XII, 531b); играющие на самбуке, на треугольном струнном инструменте, приезжие из Родоса (Amen. IV, 129а); играющие на псалтериуме, главным образом, из Лидии (Allien. XIV, 634f; XII, 537b, 532с; Платон, Protagor, 347d; Procop. Hist. arc. 9). Знаменитой гетерой-гитаристкой была Главка (Athen. IV, 176d). В найденной комедии Менандера, «Epitropontes», Харизий нанимает для своих половых эксцессов девушку, играющую на псалтериуме. Не меньше был спрос и на барабанщиц (Плутарх, Amator 9, 6, стр. 753D).

К продажным девушкам принадлежали также певицы (Theocrit XV, 97; Athen. XII, 531с; Lucian, Dialog, meretr. XII, 1; Phitarcli, Amat. 16).

He меньше спроса на музыкантш был спрос на танцовщиц (Plato, Protagor, 347d; Athen. IV, 130a; XII, 531c; Aristoph. Ran. 514, Nubes 990 и др.), искусство которых часто носило специфически эротический и неприличный характер. В особенности славились в этом отношениифессалийские (Athen. XIII, стр. 607с) и гадитанийские танцовщицы (Ювенал XI, 165 и. 6.; Мари. V, 78; XIV, 203). Они показывали свои возбуждающие танцы во время и после трапезы, часто голые (Athen. XIII, 607с; IV, 130а). Особенной любовью пользовались сладострастный Танец живота и канкан, который описывается, например, в романе византийца Никиты Эвгениана, «Neun bucher von der Liebe der Drosilla und des Gharikles». Действие такого рода танцев всего нагляднее описывает Атеней (XIII, 607с) в том месте, где голые фессалийские танцовщицы, в присутствии царя Антгииона Гоната, приводят своим искусством достойных аркадийских посланников в величайшее волнение.

Римские флейтщицы, «tibicinae» (Плавт, stich. II, 2, 56; Маршал XIV, 62, 1), ambubajade (Горации, Сат. 1, 2, I); играющие на струнных инструментах («ficlicmae», «sambucinae», Plaut. а. а. О.; Terentius, Eunuch, 457); певицы («cautrices», Plautus) и танцовщицы («saltatrices», Аттиин Marccllius, XIV, 6) – как уже показывают самые их названия – были частью греческого, частью местного происхождения.

К проституции музыкантш и танцовщиц тесно примыкает театральная проституция. Мимические и театральные представление произошли из древнего скоморошничества бродячих фокусников, которые издревле доставляли большой контингент лиц для мужской и женской проституции.

Так как мы ниже рассматриваем мужскую проституцию в известной последовательности, то мы здесь упомянем лишь о женщинах-фокусницах, которые часто выступали голыми (Athen. IV, 129d) и, подобно всем женщинам, появлявшимся на подмостках, считались бесчестными и предавались проституции. В виду многочисленных описаний женщин-жонглеров, можно думать, что эта категория бродячих проституток была очень велика.

Из скоморошничества, как мы сейчас упомянули, развился театр, в значительной степени в связи с дионисьевским культом. Из его представителей, итифаллы и мимы имели особое отношение к проституции. Мането (Apotelesmatic IV, 275 и след.) называет их: «тянущиеся по стране птицы, порочнейшие выводки города». При мужчинах-мимах всегда находились и мимы-женщины, которые пользовались иногда таким уважением, что даже становились директрисами («archimimae»), как например, Клавдия Гермионе, «archimima sui temporis ргиша». В то время, как в трагедиях и комедиях женские роли разыгрывались мужчинами, в реалистических мимах выступали женщины и девушки, репутация которых должна была сильно страдать от представление в большинстве случаев неприличных пьес, в которых они должны были, часто в декольтированном виде или голыми, танцевать сладострастные танцы. (Vabr. Maxim., X, 11). Мимы выступали также за столом и в частных кружках, они создали античный кабаре. «Когда мы теперь читаем в биржевой газете», говорит Теодор Биртц «Интимный кабаре с первоклассными артистами и прелестными мелодиями; все номера новые; рассказчик Фриц Грюнфельд вызывал настоящую бурю смеха; блестящее приобретение представляет рассказчица Мицхен Берна, смесь пикантности и скромности» или еще, «дерзкое лицо мальчишки» или «веселая особа из Вены» – то можно было бы просто взять это сообщение и подставить вместо Мицхен Берна, например, Китерис, а вместо Фрица Грюнфельда-Адониса». Разница лишь в том, что члены лучших современных кабаре приличные люди, в античных же кабаре они все причислялись к подонкам общества и Гораций, например, в начале 2-ой сатиры называет их в числе других видов проституток.

В косвенной связи с художественной проституцией находятся еще некоторые другие типы проституток, о которых мы и хотим упомянуть здесь. Таковы цветочницы, которые в большом числе стояли на улицах и в общественных местах и – как говорится в одной эпиграмме греческой антологии – предлагали для продажи цветы, большей частью розы, и себя. – Далее – «forariae», продавщицы овощей и фруктов, которые рано утром направлялись из деревень в города, чтобы там продавать свой товар, часто красиво разложенный в виде художественных arrangements; большая часть из них были проститутки. Сюда же принадлежат и натурщицы скульпторов и живописцев. «Насколько развратны изготовители божественных изображений, – говорит Юстин (Martyr. Apol. I, 9), – видно из того, что они соблазняют рабынь, помогающих им при работе». По Фридлендеру, «модели» в мастерских скульпторов, отношение которых с художниками огорчали Юстина, вероятно, женские. Знаменитыми натурщицами были гетеры: Тайс, феодота, Фрина и др. (Атен. XIII, 588е, 591а, b, с). Наконец, нужно еще упомянуть об античных массажистках, пользовавшихся не лучшей репутацией, чем наши современные. Мы уже говорили о них выше (см. стр. 145). Мы уже подробно рассматривали также представительниц дионисьевской проституции, проституток из трактиров и кабаков (см. выше, 131–135). Укажем еще на заманчивые, рекламные надписи на вывесках таких увеселительных кабачков, в которых посетителям предлагали все наслаждение Цереры, Вакха и – last not least – Амура.

В Помпее в трактирных надписях часто встречаются имена трактирных проституток, как Эдона, Кальпурние и др. Ювенал (VIII, 162) упоминает одну такую проститутку, Циану, «в платье с передником и с кувшином для продажи». На одном глиняном кольце, найденном в Париже, пьющий говорит кельнерше: ospita, repie lagonam cervesa – девушка, налей пива в бутылку.

С. Гетеры и дамы полусвета.

Третий и высший класс проституток составляли гетеры, которые считаются избранницами греческой проституции. Так оно и было в действительности для одной части этой группы, которая вначале несомненно составляла большинство, но с течением времени все уменьшалась и превратилась в скромное меньшинство, в то время как масса гетер в позднейший период греческой истории и во время империи мало отличалась от других проституток. Гетеры – как нам их рисуют «Беседы гетер» Лукиана – отнюдь не отличаются большим образованием, чем другие проститутки, и, прежде всего, они готовы изо дня в день каждый раз продавать себя другому мужчине. Таким образом, в позднейшее время уже почти не встречаются гетеры с высоким умственным развитием и даже к выше стоящим гетерам 5-го и 4-го века до Р. X. – собственно периода расцвета этой более благородной формы проституции-уже вполне применимы слова Фридриха Якобса. «Не одна гетера блистала своей красотой, некоторые – умом и остроумием, и лишь очень немногие – истинным образованием». Рамдор также оспаривает, что гетер отделяла от других проституток глубокая пропасть и признает высшее умственное развитие лишь для немногих из них. Для доказательства он справедливо ссылается на разговор Сократа с упомянутой выше гетеройфеодотой, которая признает себя совершенно неспособной привлекать и приковывать к себе мужчин другими средствами, кроме чисто чувственных; да и в искусстве рафинированной чувственности она называет себя совсем неопытной, чего нельзя сказать о лучших проститутках наших больших городов. Нужно думать, что вначале гетеры действительно старались своими изысканными манерами, высшим образованием, истинной дружбой и индивидуальной любовью к своим любовникам не походить на простых проституток; но что вскоре многие из этих последних самовольно присваивали себе имя гетеры или выступали в качестве таковых. К тому же некоторые из выдающихся в умственном отношении гетер действительно происходили из низших кругов проституции и с возрастом возвращались туда.

Демосфеновское определение гетеры, приведенное нами выше, рисует ее исключительно как предмет удовольствия, чувственного наслаждения. В своей «Neottis», Апаксилас производит название «гетера» от «Hetaria», т. е. дружба, и подчеркивает «скромную» манеру держаться у гетер, как их отличительный признак от обыкновенных проституток (Атен., XIII,572в). Аналогично высказывается о значении слова «гетера» и Атеней (Атен. ХШ, 571с). Антифан (у Атенея ХШ. 572а) говорит об одной гетере, жившей с ним по соседству: «…золотое сердце, обращенное к добродетели, истинная Подруга, между тем как другие позорят это прекрасное имя своими поступками».

Во всяком случае существовали различные категории гетер. Менандер различает два главных типа: жадную на барыши эгоистку, изображенную им в его «Thais», и добрую, любящую гетеру, как его Глицера. Затем среди гетер нужно различать рабынь, составляющих собственность сводников, й вольноотпущенных или свободных от рождения, добровольно занимавшихся этим ремеслом. По Теренцию, работавшему по греческим образцам, мы знакомимся с тремя различными видами проституток. Одни жили в собственных домах, принимали там многих любовников и были также посредницами для других встреч, как Тайс в «Евнухе». Другие – как например, гетеры в «Heautontimorumenos» – жили на содержании у одного любовника. Наконец, были и такие гетеры, которых приглашали на пирушки и в частные дома, подобно музыкантшам-проституткам, к которым Якобс их действительно и причисляет.

Местом происхождение гетеризма в его более рафинированной форме является ионийская Малая Азия и соседние острова. Здесь его можно проследить до первой половины 6-го столетие до Р. X. Старейшая из известных по имени гетер была Родо п ис, уроженка Фракии; но она была в Самосе рабыней Ядмона и сорабыней знаменитого баснописца Эзопа. Под руководством сводника Ксантоса, она обучена была всем искусствам гетеры, и он затем повез ее в Египет, где она должна была использовать свои прелести. Здесь Харакс из Митилена на Лесбосе, брат знаменитой поэтессы Сафо, заплатил большую сумму, чтобы она была отпущена на свободу. С тех пор Родопис занималась своим ремеслом в Навкратис е, в качестве свободной гетеры (вероятно, под прозвищем Doriche), зарабатывала много денег и могла послать в Дельфы драгоценный жертвенный подарок. Так как Родопис, по указанию Геродота, которому мы обязаны всеми сведениями о ней (Геродот, II, 134–135), жила в Навкратисе в царствование Амазиса египетского (569–526 до Р. X.), при котором этот город сделался официальной греческой колонией (Геродот, II, 178), то можно считать вероятным, что она и положила здесь начало блестящему ряду гетер, которыми впоследствии славился Навкратис (Геродот II, 135, Атеней, XIII, 596в). Из этой старой школы гетер в Навкратисе вышла также Архедика, другая знаменитая гетера древности (Геродот, II, 135; Атен. XIII, 596d; Элиан, Var. hist. XII, 63).

Наряду с Навкратисом, старейшими и наиболее обширными рассадниками гетеризма в течение всей древней эпохи должны считаться Милет и Корин ф. В Милете обращали большое внимание не только на физико-техническую (см. выше, стр. 256), но и на психологическую сторону половой рафинированности. Отсюда гетеризм распространился по всей Греции. Этот факт обыкновенно приводят в связи с именем Аспазии, уроженки Милета. Подруга Перикла, высоко образованная и очень красивая, Аспазия олицетворяла собой совершенный тип знатной гетеры, имя которой увековечено античной (Эсхин, диалог «Аспазия», у Атен., V, 220Ь) и современной поэзией (Г. Гаммерлин, «Аспазия»). Она, в свою очередь, была ученицей милезийской гетерыфариелии, которая пользовалась своими связями с многими мужчинами для политических целей (Плутарх, Перикл, 24). В то время, как государственные мужи и философы прославляли Аспазию за высокое философское образование и ораторское искусство (Атен. V, 219b-е; Плутарх, Перикл), она, с другой стороны, известна еще тем, что создала в Греции настоящую организацию гетер, так как привозила многочисленных красивых девушек, обучала их в своем доме в Афинах всем искусствам гетер и наводнила ими всю Грецию (Атен. XIII. 569f; Плутарх, Перикл 24). Ей приписывают также влияние и на некоторые политические события. Говорят, например, что она уговорила Перикла вести войну против Самоса, а пелопонесская война будто бы вспыхнула из-за похищение двух проституток из ее борделя, как это рассказывает Аристофан в «Ахарнянах»:

«…Но вот несколько пьяниц отправляются в Мегару и похищают гетеру Симефу; рассерженные мегарийцы в свою очередь похищают двух гетер из дома Аспазии. И тогда начинается всеобщая война из-за трех публичных девок» (Перев. В. Т., стр. 31),21). [888]

Во всяком случае, несомненно, что Аспазия дала толчок к чрезвычайному развитию впоследствии гетеризма, в частности и в Аттик е. По крайней мере аттические имена гетер гораздо многочисленнее всех других, хотя по словам древних авторов городом гетер par excellense считался Корин ф, – коринфские проститутки считались образцом утонченного разврата (Платон, «Государство», стр. 404; Аристофан, «Плутос», 149; Лисистрата, 91), а сношение с проститутками назывались «Korinthiazein» (жить по-коринфски – Eustath, 290, 23; Гезих II, 517). Филетаирос (Атеней, ХШ, 559а) и Полиохос (Атеней VII, 313с) написали комедии под заглавием «Korinthiazein», что означает «охотники за гетерами». В Коринфе были также знаменитые школы гетер. Такова, например, школа Минареты, о которой мы узнаем от Демосфена (речь против Неэры, 18):

«Никарета, вольноотпущенная элейца Харизия, жена его повара Гиппия, купила семь девочек в нежном детском возрасте. У нее был исключительный талант определять свойства и прелести таких крошек и она была не менее ловка в их воспитании и привлечении их к себе, так что она создала из этого настоящее искусство и занималась им, как профессией, поддерживая таким образом свое существование». [889]

До известной степени славилась своими гетерами и Меиара, как это доказывает одно место у Плавта (Persa, акт I, сц. 3, ст. 57), а в новейшее время Рейнганум привел тому еще и другие доказательства. Из упомянутого места у Аристофана можно заключить, что золотая молодежь города Афин часто отправлялась в Мегару для посещение тамошних гетер. Этим объясняется, быть может, что Неэра переехала на постоянное жительство, из Афин в Мегару, хотя, по Демосфену, во время пелопонесской войны там не было большого наплыва приезжих, а местные жители Мегары были большие скряги. Родом из Мегары были гетеры: Никарента, подруга философа Отильпона (Атен. XIII, 596е) и Самефа (Атен. XIII, 570а).

Следующее место за этими центрами гетер занимали: Этна (Атен. ХШ, 595), Смирна (Лукиан, Bilder 2) и другие города, о которых мы уже упоминали в нашем общем обзоре, указывая на их значение в воспитании этой категории проституток. Впоследствии число гетер было чрезвычайно велико (Лукиан, Беседы гетер, VI, 2). Ими был пропитан весь культурный мир Греции, а во время империи – все ее провинции. Уже Демосфен говорит о Неэр е: «Где только она не делала из своего тела профессии! Куда только, она ни отправлялась за поденной платой?! Разве она не объехала всего Пелопоннеса, фессалии и Магнезии с Симом из Лариссы и с Эвридамом, сыном Мидия; Хиос и большую част Ионии – в сопровождении критянина Сотады, отданная в наймы Никаретой, которой она тогда еще принадлежала, как собственность… И вот такую особу, известную тем, что она ради своего ремесла об ъ ехала весь земной шар, вы хотите своими голосами объявить афинянкой?» Гетера Пифионика занималась своим ремеслом последовательно в Эгине, Коринфе и Афинах (Диод. Сии. XVII, 108). Вообще гетеры редко оставались на своей родине, а поселялись большей частью в городах, в которых они были чужими. Вот почему Плутарх (Amator. 9) называет гетер «не имеющими родины созданиями». Аспазия, например, переехала из Милета в Афины; божественно прекрасная Лаиса из Гиккары в Сицилии – в Коринф (Атен. ХШ, 588 в. с.); не менее прекрасная Фрина из Феспии – в Афины (Атеней XIII, 583 в.; 590д). Выдающиеся умом и красотой гетеры пользовались международной славой, которая предшествовала им во время их путешествий и побуждала также мужчин приезжать к ним. К аттической гетере Гнафене, например, приехал любовник, привлеченный ее славой, из Геллеспонта (Элианг, XII, 13). Отдельные черты из жизни и любви этих знатных проституток были известны всему миру; все передавали друг другу их словечки и остроты, говорили об их благородных и неблагородных поступках, об их гонорарах и связях с царями, государственными людьми, ораторами, философами. Собрание всех этих сведений составляет знаменитая тринадцатая книга «Пира софистов» Атенея. Так как о психологии клиентов и гонорарах гетер (и других проституток) мы еще будем говорить особо, то мы здесь только перечислим вкратце исторических гетер древней Греции (т. е. не фиктивные, романические, а действительные фигуры). В интересах истории культуры такой каталог составлен уже античными авторами. Аристофан отметил, например, 135 афинских гетер (Атен. XIII, 583д). Аполлодор и Горииас насчитали еще большее число их (там же). Фридрих Якобс справедливо полагает, что авторы перечисляют лишь наиболее известных гетер и что число их очень мало по сравнению с числом знаменитых дам полусвета любой европейской столицы за такой же период времени (несколько столетий). С этой именно точки зрения мы должны судить о приводимом ниже алфавитном списке эллинских гетер, проверенном и снабженном примечаниями по источникам:

Абротонон, гетера из Фракии

Агаллис, аттическая гетера

Агафоклея, гетера из Самоса

Аглая, александрийская гетера

Антея, коринфская гетера

Антис, афинская гетера

Антицира, афинская гетера

Археанасса, из Колофона

Архедика, гетера из Навкратиса

Архиппа, афинская гетера

Аристагора, гетера из Афин

Аристагора, гетера из Коринфа

Ариетохлея, гетера из Афин

Аристоклея, гетера из Коринфа

Аспазия, из Милета

Аспазия младшая, из Фокии

Астра, гетера из Аттики

Бакхис, гетера из Самоса

Бакхис, милезийская гетера

Бакхис, афинская флейтщица

Баратрон, гетера из Аттики

Белистиха, из Аргоса

Боа, пафлагонийская гетера

Бромиадия, флейтщица

Хариклея, эфесская гетера

Химера, афинская гетера

Хорешс, гетера из Аттики

Хризис, гетера из Аттики

Дамасаидра, гетера из Аттики

Даная, гетера из Аттики

Демо, гетера из Аттики

Декситея, гетера из Аттики

Дидима, египетская гетера

Дорихея, гетера в Навкратисе

Ирена, фракийская гетера

Ирена, гетера из Аттики

Эвардис, гетера из Аттики

Эвклеп, гетера из Аттики

Евфросиня, гетера из Аттики

Галатея, флейтщица в Сиракузах

Галена, гетера из Аттики

Главка, музыкантша на цитре

Глицера, гетера из Аттики

Гликерия, гетера из Аттики

Гпафена, гетера из Аттики

Гнафения, гетера из Аттики

Гнома, гетера из Аттики

Гримеа, гетера из Аттики

Герпилия, гетера из Стагиры

Гиераклея, гетера из Аттики

Гиппавезия, гетера из Аттики

Гиппа, александрийская гетера

Каллистия, гетера из Аттики

Каллистрата, лесбическая гетера

Керкопа, гетера из Аттики

Копались, гетера из Аттики

Кирианна, гетера из Аттики

Коссифа, гетера из Аттики

Коптина, спартанская гетера

Лагиска, коринфская гетера

Лаис старшая, коринфская гетера

Лаис младшая, коринфская гетера

Ламия старшая, аттическая гетера

Ламия младшая, аттическая гетера

Лампас, аттическая гетера

Лампито, самическая гетера

Лампирис, аттическая гетера

Ласфенея гетера из Аркадии

Леена старшая, гетера из Аттики

Леена младшая, гетера из Аттики

Ленэтокистос, гетера из Аттики

Леоптиопг, гетера из Аттики

Леонтион, эпикурейка, гетера из Аттики

Лопадион, гетера из Аттики

Лида, гетера из Аттики

Лида, гетера из Милета

Милфика, гетера из Аттики

Мания, гетера из Аттики

Мегиста, гетера из Аттики

Мелисса, гетера из Аттики

Метанеира, коринфская гетера

Метиха, гетера из Аттики

Милыпо или Аспазие младшая

Мнезис, египетская флейтщица

Монима, карийская гетера

Миррина, гетера из Аттики

Миррина, гетера из Самоса

Миртиан, александрийская проститутка

Миста, сирийская гетера

Лаис, гетера из Аттики

Наннарион, гетера из Аттики

Наннион старшая, гетера из Аттики

Наннион младшая, гетера из Аттики

Нанно, ионийская флейтщица

Неэра, коринфская гетера

Немея, Немеас, аттическая гетера

Никион, аттическая гетера

Лихо, гетера из Самоса

Нико, аттическая гетера)

Никарета, гетера из Мегары

Литрето, коринфская гетера

Никростата, аттическая гетера

Нихростатис, аттическая гетера

Низа, сирийская гетера

Окимон, коринфская гетера

Онанта, гетера из Самое

Олимпия, спартанская гетера

Опора, аттическая гетера

Памфила, аттическая гетера

Паренос, аттическая гетера

Парорама, аттическая гетера

Пеито, проститутка из Сиракуз

Фанион, аттическая гетера

Фано, аттическая гетера

Фанострата, аттическая гетера

Фарсалия, фессалийская танцовщица

Фила, елвийская гетера

Филенис, поэтесса из Самоса

Филина, фессалийская танцовщица

Филоксепп, аттическая гетера

Филира, аттическая гетера

Формизион, аттическая гетера

Фрина, гетера из Аттики

Плангон, гетера из Аттики

Потеина, александрийская флейтщица

Псамата, гетера из Аттики

Пифионника, аттическая гетера

Родопис, гетера из Самоса

Сатира, аттическая гетера

Скиона, аттическая гетера

Скиона, аттическая гетера

Сепия, аттическая гетера

Сига, аттическая гетера

Симета, гетера из Мегары

Синопа, фракийская гетера

Стагониоп, аттическая гетера

Стратола, коринфская гетера

Стратоника, александрийская гетера

Стрибела, аттическая гетера

Синорис, аттическая гетера

Телезитш, македонская гетера

Телезис, аттическая гетера

Тайс, аттическая гетера

Талассис, аттическая гетера

Талатти, аттическая гетера

Талуза, аттическая гетера

Таргелия, милезийская гетера

Teaт, аттическая гетера

Теоклея, аттическая гетера

Теодопиа, аттическая гетера

Теолита, аттическая гетера

Творив, аттическая гетера

Триаллис, аттическая гетера

Тигрис, гетера из Левкадии

Тимаюра, аттическая гетера

Тимандра, коринфская гетера

Всего 155 гетер. Они принадлежат почти исключительно эллинскому периоду и громадное большинство из них относится к аттическому полусвету. Последних мы насчитали 94, следовательно, немногим менее, чем в каталоге аттических гетер Аристофана из Византии, содержащем 135 имен. За Афинами следуют города Коринф(12), Самос (12), Александрия (6), Милет (4), с гораздо меньшим числом гетер; обстоятельство это связано, вероятно, с тем фактом, что большинство имен гетер упоминается в пьесах более ранней и новой аттической комедии, а потому афинские гетеры естественно составляют большинство. Остальные 29 гетер распределяются между различными городами и странами от Сиракуз на западе и до Пафлагонии и Сирии на востоке. Как мы уже упоминали, из этого перечня видно, что период расцвета гетеризма, в лучшем смысле этого слова, безусловно, совпадает с эпохой эллинизма, в частности с IV и III веков до Р. X. Невозможно отрицать ту роль, которую гетеризм играл в культурной жизни того времени. На это уже указывают отношение гетер к художественным и литературным знаменитостям и вообще к выдающимся людям своего времени. С другой стороны, согласно дошедшим до нас сведениям, мы должны, соответственно нашим теперешним понятиям, признать многих гетер простыми проститутками, отличавшимися от других разве только искусством рафинированного разврата; в остальном же они в психофизиологическом отношении были истинными проститутками. Греческие гетеры времен империи, описанные в «Беседах гетер» Лукиана, могут служить убедительным доказательством того, что гетеры того времени были далеки от эллинского идеала гетеры, как небо от земли.

В Рим греческий гетеризм проложил себе дорогу также в эллинскую эпоху. Римские гетеры и галантные дамы точно также носили название «подруг» (Теренций, Andria I, 3, 10, где они противопоставляются женам; Цицерон, ad Attic. 10, 10; Катулл, 110; Гораций, Epod. I, 1, 20; Петрон. Sat. 93; arnica vincit uxorem; Марциал XI, 100, 1 и 5) и «элегантных» (delicatae: Sueton. Vespas. 3; pretiosae); но об умственном развитии их, в противоположность греческим гетерам упоминается очень редко. Описание «искусства любить» у Овидия относится сплошь только к выдающимся римским гетерам, принадлежавшим почти исключительно к сословию вольноотпущенных («Libertinae») или же к подкидышам и приезжим иностранкам. они не отдавались всякому, имевшему возможность заплатить; напротив, они часто бывали очень разборчивы и желали, чтобы их расположение добивались проявлением внимания, тонким обращением и подарками, как это мастерски и детально описывает Овидий. Римский гетеризм первоначально исходил, вероятно, из театральных кругов. Одним из наиболее ранних его покровителей называют знаменитого Суллу (Плутарх, Sulla 2 и 36; Валер. Маке. VI. 9, 6; Саллюст. Jugurth. 95), человека с высшим греческим образованием. Чрезмерно преданный половым наслаждениям, он поддерживал любовные связи главным образом с мужчинами и женщинами из театра и всего лучше себя чувствовал в обществе актрис и музыкантш, играющих на лютне. С ними он кутил и растрачивал на них неимоверные суммы, хотя, с другой стороны, богатая гетера Никополис, его метресса, назначила его своим наследником. Благодаря Сулл е, драматические актрисы и гетеры стали вообще до известной степени salonfahig. Его примеру вскоре последовали другие государственные люди, как Publius Cethegus, поддерживавший любовную связь с гетерой Грецией (Плуги. Lucull. 6); С. W erves, любовник Пиппии и Хелидон, увезший мимистку Терцию от ее мужа, родосского флейтщика, и всецело подчинившийся ей (Cicero in Verrem, II, 1с, 46; II Зс, 33 и 34; II, 5с, 12, 13–16). Противник его, Цицерон, долгое время имел метрессой Волумнию, вольноотпущенницу Волумния Эвтрапелуса, которая под именем «Цитерис» выступала на сцене (Cicero, ad Attic. 10, 10). Она была также возлюбленной Антония, который на носилках всюду возил ее с собой во время своих путешествий, вместе с целым штатом проституток и цитристок (Плут. Anton. 9). Гораций смеется над Марсеем, другом гетеры Орто, которой он подарил унаследованное им состояние (Сат. I, 2, 55), но сам тем не менее тоже был большим другом гетер, что доказывают его отношение с многочисленными, воспетыми им гетерами, как: Пирра (Од. I, 5), Лампа (О. I, 22, II, 5). Лида или Лидия (О, I, 13, I, 25, III, 9, II, 11, Ш, 11 и 28), Глицера (О. I, 19 и 30, III, 19), Левкония (О. I, 111, Тиндарис (О. I, 17), Хлоя (О. I, 23, III, 7. 9 и 26), Хлорис (О. И, 5), Барина (О. П, 8), Астерия (О. III, 7), Лика (О. III, 10, IV, 13), Необула (О. III, 12), Филлис (О. IV, 11), Мнахия (Epod. XI, 6, XII, 14), Неэра (О. III, 14, Epod. XV).

Эпоху Августа вообще можно считать кульминационным пунктом того рода гетеризма, который воспели Овидий, Горации и Тибулл, между тем как живший ранее их Катулл поэтически изображал не столько гетер (в лице Ипситиллы, Carm. 32, и Ауфилены, Carm. 110), сколько светскую замужнюю женщину, тип которой он воплотил в Лесбии; ниже нам еще придется остановиться на этой последней. Из любовников гетер нам остается еще назвать поэтов Тибулла и Проперция; их стихотворение обессмертили имена Делии (Тибулл, кн. I), Немезис (Тибулл, кн. II) и Цинтии (Проперц., кн. I–III). (См. также список гетер великих римских поэтов у Марциала, VIII, 73). Цинтия представляет, вероятно, наиболее совершенный тип римского гетеризма, в котором, по выражению Poge, «точно в последнем цветении эллинской культуры, грубая римская природа обвеяна истинно греческой привлекательностью». Она не только была мастерица в пении, танцах и игре на струнных инструментах, но обладала также тонким литературным и эстетическим образованием и была даже сама поэтессой.

Среди гетер второй половины первого столетие после Р. X., которых мы знаем главным образом по описаниям Марциала, такого рода личности уже совершенно отсутствуют. Марциал различает (III, 33) свободную от рождение (ingenua), вольноотпущенную (libertma) и гетеру из рабского сословие (ancilla), и упоминает (III, 70) о весьма распространенном предпочтении, которым пользуются дамы полусвета; среди наиболее любимых он называет Левию, Юстину, Лика с, Лиду и Иду (1, 71), не говоря уже о других галантных дамах, которые встречаются часто в эпиграммах, например, Филенис, Тайс, Хриспииш и др. Как многочисленны были, даже и в позднейшее время, римские дамы полусвета, видно из приведенной нами выше (стр. 110) заметки Аммиака Марцеллия о 3000 римских танцовщиц (в 4-м столетии).

Своеобразное явление – не имевшее себе подобного в Греции – представляла проституция замужних женщин, даже из высших сословий. Такие случаи бывали и в более старые времена (Ливий X, 31), но в эпоху Августа они стали настолько часты, что Гораций изображает их как нечто типичное и между прочим говорит (Ода III, 6, 29–32):

Перев. Фета.

То же у Ювенала (1, 55 и 1, 77 и след.):

Перев. Фета.

Указав мимоходом на Коринну Овидия (см. в особенности Amor., III, 11 и 12), мы приведем только два наиболее известных примера проституции замужних женщин высшого сословия. Во-первых, сладострастная Клодия, супруга Метелла Делера, которая каждый день меняла своих любовников и под конец «вела образ жизни проститутки» (Cicero pro М. Саеиио 15 и 16), так что получила прозвище «Quadrantaria» (грошовая), потому что однажды любовник сунул ей в руку вместо серебряной монеты квадранс, мелкую медную римскую монету (Плутарх, Cicero 29; Cicero pro Cael. 26; Квинтилиан VIII, 6). Она была известна не только своим корыстолюбием (Cic. р. Саеl. 21), но всем своим существом проститутки, «огненной игрой глаз, нахальством речей» (ibid. 2).

Эта Клодия, как говорят, тождественна с красивой замужней женщиной, которую страстно любил поэт Катулл, которую он воспел под бессмертным именем Лесбич (Апулей Арои., стр. 279) и вместе с тем, изобразил, как вампира в образе женщины и ненасытную проститутку (XI, 17–20):

Перев. Фета.

Перев. Фета.

Достойную пару к Клодии-Лесбии представляет царственная проститутка, давшая имя всему роду – Валерия Мессалина, супруга царя Клавдия, прототип «прирожденной проститутки» в отношении к самому рафинированному удовлетворению одновременно своей жадности к деньгам и самой развратной нимфомании; «самая похотливая и самая развратная женщина», как выразился о ней Кассии Дио (60, 14). «Остальные животные, – говорит IIлинии (Natur. hist. X, 83), – имеют чувство меры в. совокуплении, человек же почти никакого». Мессалина, супруга царя Клавдия, которая победу в этой сфере считала величественно-царской, вступила в состязание с самой известной в то время продажной проституткой и превзошла ее, так как она «в течение 24 часов имела 25 сношений». Кассий Дио (60, 18 и 31) и Аврелий Виктор сообщают (Caesar 4, Epit. 4), что в особой комнате при дворце, «комнате для наслаждений», Мессалина продавалась сама и продавала других знатных женщин, даже в присутствии их мужей. Постепенно она пришла в состояние дионисьевского опьянения, которое с свойственной ему чудесной манерой описывает Тацит:

«Мессалина между тем пировала, более развратная в своей роскоши, чем когда-либо; так как была уже поздня я осень, в доме подражали сбору винограда. Тиски выжимали, чаны текли, а подле них, опоясанные шкурами, плясали женщины, точно приносящие жертвы или бешеные вакханки. Она сама с развевающимися волосами, размахивая жезлом Вакха, и рядом с ней Силий, в венках, расхаживали на котурнах, откинув назад голову, а вокруг них раздавался веселый хор».

В тесной связи с таким дионисьевским состоянием опьянение и самозабвение находилась также и развращенная проституция Мессалины, доходившая до посещения публичного дома, достопамятным описанием которого мы обязаны Ювеналу (VI, 116–132):

Перев. Фета.

Если даже Мессалина – как это можно допустить с большой вероятностью-и представляет болезненное явление, то дионисьевская основа этого чудовищного вида проституции, если сравнить жизненное и несомненно соответствующее действительности описание Танита и Ювенала, выступает здесь особенно ясно и рельефно и является особенно поразительным подтверждением связи проституции с дионисьевским началом, подробно рассмотренной во второй главе.

А что случаи проституции знатных женщин не представляли ничего неслыханного и бывали, напротив, довольно часто, показывают слова философа Сенеки (Epist. 97): «Ты хочешь иметь жену того строгого мужа? Хорошо, я тебе доставлю ее. Или жену того богача? Я устрою тебе сношение и с этой».

Кроме рассмотренных нами трех больших категорий античной проституции – бордельных и уличных проституток, музыкальных и вакхических, гетер и дам полусвета – нам остается еще рассмотреть последнюю весьма обширную группу, детскую проституцию. Но мы находим более целесообразным рассмотреть ее в главе об античной торговле девочками и мальчиками, с которой она теснейшим образом связана.

3. Топография античной проституции, античные бордели, дома свиданий, квартиры для встреч. – Интенсивная городская цивилизация древности создала также вполне определенную топографию как оседлой, так и бродячей проституции, во многих отношениях сохранившую свои основные черты и по сей день и позволяющую, в особенности в средние века, ясно проследить влияние древней эпохи.

Нужно иметь в виду топографические особенности двух родов. Одну из них совершенно верно отметил Гете в стихотворении «Der Gott und die Bajadere», когда он относит дом баядеры к тому месту, где находятся «последние» дома («wo die letzten Hauser sind»), т. e. вне черты города. Действительно, значительное число античных борделей расположено было на окраине города, у городской стены, в большинстве случаев даже за стеной города. В этих пустынных и отдаленных местах устраивались обыкновенно низшие бордели.

Другая, впоследствии более значительная часть проституции, напротив, открыто преследовала в своей топографии большие, людные центры, поблизости от которых всюду можно доказать следы ее существования, причем это равно относится, как к оседлой, так и к бродячей проституции. Те части города, в которых находились главные магазины и проезжие улицы, места, в которых находились по соседству большие увеселительные заведения или заведение для отдыха и гигиенических целей (променады, театры, цирки, бани, бега, гимназии) были в то же время и центрами проституции. Соответственно своему священному происхождению, последняя вначале часто бывает связана в своей топографии с каким-нибудь храмом, большей частью Венеры или Изиды, как это еще ясно заметно в Афинах и Риме.

В то время как уличная проституция, не стесняясь, располагалась на главных улицах, бордели большей частью находились в узких переулках, прилегающих к главным улицам, либо в одиночку, как например, в Помпее, либо в форме целых бордельных улиц – как в Афинах, Самосе и Риме, где встречаются, впрочем, обе формы – благодаря которым соответственная часть города получает отпечаток бордельного квартала и часто даже прямо носит такое название. Это относится, например, сплошь к га– ванным кварталам больших торговых городов (Коринф, Александрия, Афины и др.), в которых всего раньше, конечно, понадобилось сконцентрировать проституцию в особых помещениях.

Бродячая проституция пользовалась еще, кроме того, такими местами, в которых, по их расположению, можно было сейчас же совершить сношение, как мосты, своды, арки, углубление в скалах, городские стены, деревья и кусты, надмогильные памятники и другие всякие темные углы, в которых удобно было спрятаться, темные переулки, semitae и angiporta, которые особенно охотно посещали проститутки, отсюда получившие название «semitarü moechi» (Катулл, 37). Квартиры гетер и квартиры для встреч также находились большей частью в таких маленьких улочках.

Что касается специальной топографии проституции в античных городах, то мы ниже рассмотрим, главным образом, условия, существовавшие в Авинах и Рим е, о которых мы имеем в этом отношении более точные сведение и по которым можно судить также об условиях в других больших городах.

В Афинах центрами проституции служили главным образом три места: керамеикос, пникс и рынок гавани в Пирее.

Наиболее старым кварталом проституции, вероятно, в связи с расположенным на его границе, к северо-западу от агоры, храмом Афродиты – должен считаться керамеикос, и притом не только наружный, но и внутренний. Дело в том, что внутренний керамеикос лежал первоначально кнаружи от старых городских стен, как «квартал горшечников» (Тhukyd. VI, 57, 1). После постройки стеныфемистокла, название «керамеикос» особенно часто применялось к «наружному керамеикосу», предместью города. Здесь был впоследствии и собственно бордельный квартал и любимое местопребывание уличных проституток. Особенно дурной славой – благодаря многочисленным проституткам, сидевшим у дверей – пользовался квартал Скирон наружного керамеикоса. Впоследствии агора (рынок) была в Керамеикосе оживленным местом сношений низших гетер, до известной степени биржевой проституции, где надписи на стенах и в особенности на известных столбах служили газетами и сообщали текущие известие о различных высокого или низкого ранга гетерах (Лукиан, Dial, meretr. 4 и 10). Во времена империи проституция концентрировалась поблизости от Леокориона, в северной части агоры (Alkiphron, III, 5, 1). С древних пор оживленным местом, куда «слетались» афинские проститутки и гетеры, была граница между наружным и внутренним керамеикос, у дипилонских ворот. Здесь находилась красивая, образованная колоннами променада, о которой Ливий (XXXI, 24) говорит, что она имела около 1000 шагов в ширину, и которая вела от агоры через дипилонские ворота к сильно посещаемой мужской молодежью гимназии, носившей название «академии». Этим и объясняется, почему проститутки собирались здесь в таком большом количестве, что в устах народа дипилонские ворота носили название «ворот публичных девушек». Это был настоящий «корсо» города Афин.

Наряду с керамеикос, укромным уголком, которым пользовались особенно бродячая и мужская проституция, был шика (Рпух), старое место народных собраний, громадный, выстроенный против ареопага полукруг с лестницами, нишами, ступеньками и многочисленными потайными уголками и ходами (Aeschines in Timarch, стр. 81, 90;. Там были также балаганы и временные помещения – внутри или подле пникса (Aristoph. Thesmophor. 658, ecclesiaz., 243). По Эсхину (I. с. стр. 81) здесь, по-видимому, были и настоящие бордели, как можно заключить, принимая во внимание все указанное место, в котором говорится о мужской проституции в связи с одинокими домами пникса.

Порядок, введенный для проституции Солоном, коснулся, главным образом, квартала гавани Пирея, где проституция и раньше уже достигла обширных размеров, в связи с расположенным на берегу моря храмом Афродиты и благодаря сильно развитой здесь торговле и наплыву иностранцев. Солоновские государственные бордели расположены были в Пирее. В особенности торговая гавань и рынок гавани были центрами бродячей, бордельной и трактирной проституции (Pollux Onomast. IX. 34). Аристофан (Pax 165) говорит о «проститутках в Пирее», как о всем известном факте, а Плавт в «Epidicus» (Акт II, сц. 2) весьма наглядно рисует, как в Пирей стекаются со всех сторон разряженные проститутки во время прибытие флота. Во время империи проститутки еще жили частью в Пирее, частью в городе (Лукиан, Dial, meretr. II, 2).

Что касается распределения афинских борделей, то несомненно, что уже в 5-ом веке существовали типичные бордельные улицы», в которых многие бордели расположены были рядом. Интересное описание такой – опороченной улицы занимает у Аристофана почти весь четвертый акт (сц. 1–6) ero «Ecclesia2usae» Там говорится о 5 расположенных рядом на одной улице борделях, населенных большей частью очень немолодыми уже проститутками, которые оспаривают друг у друга единственного молодого посетителя. Виламович-Меллендорф упоминает также, как о местах, где практиковалась проституция, о базарных помещениях афинской агоры. По его мнению, дело шло здесь не о крытых ходах между лавками или помещениями, а о просторных галереях, позади которых находились эти помещение и кабинеты, они нанимались для торговых целей, но служили также кабаками, борделями и квартирами для свиданий. Такую же связь между торговлей и проституцией представляла и «Лаура» в Самосе, которая ч на основании приведенных нами сообщений (см. выше, стр. 220) должна считаться типичной бордельной улицей и которая имела такую же променаду перед лавками, как афинский рынок, но представляла крытый ход, так называемый «пассаж».

Относительно топографии проституции в Римемы гораздо более осведомлены, чем относительно Афин. Мы обладаем даже-по крайней мере в отношении к полусвету – особым сочинением об этом, именно в первой части первой книги «Искусства любить» Овидия, где систематически перечисляются и описываются все места, где собираются элегантные проститутки. И в Риме также различают проституцию поблизости и внегородских стен от проституции внутригородской, которая топографически опять-таки разделяется по центрам торговой и религиозной жизни и жизни развлечений.

Проституция у городских стен и за чертою города прямо так и называется «summoeniana» (Мари, I, 34, III, 82, XI, 61, XII, 32) или «extramurana» (Иамприд. Antonin. Heliogobalus 27) и ей противопоставляется вообще (там же 27) проституция «intramurana». Марциал считает проституток у городской стены самыми низкими и упоминает бордели, расположенные в этой местности. Большинство из них расположено было в том месте, где находился большой преторианский лагерь, к северо-востоку от него, чтобы дать возможность солдатам удовлетворять свои половые потребности по близости. Действительно, расчистка старого сервиева вала у квиринала (совсем близко от castra praetoria) привела к раскрытию многочисленных жилых домов, которые после засыпки рва оказались пристроенными непосредственно к стене вала, – это и были «simmoeniana» Марциала, в которых помещались, по-видимому, довольно много лупанариев. Учрежденные здесь впоследствии бани Деоклетиана несомненно еще больше способствовали развитию проституции этой местности. Сервиевский вал был также излюбленным местом, где околачивался и всякий другой вообще сброд, связанный так или иначе с проституцией, как например, прорицательницы (Ювенал, VI, 588; V, 153), бедные поденщицы (VIII, 43).

Настоящая загородная проституция принадлежала, вероятно, главным образом, к бродячей (кладбищенские, уличные и полевые проститутки).

Если мы обратимся теперь к внутренней части города, то одним из старейших кварталов проституции был «Victts Tuseus» (Этрусская улица), который издавна служил вместе с площадью «velabrum» соединительной дорогой между форумом и circus maximus и всегда был местом оживленной деятельности; там продавались например, восточные материи для платья (Марциал, XI, 27). Выше (стр. 262) мы уже упоминали о плавтовском описании «улицы этрусков», как местопребывании проституированных мужчин и женщин. Название улицы, надо думать, указывает на очень древнюю связь ее с проституцией, так как этруски издавна пользовались дурной славой за свое сладострастие и любовь к проституции (Плавт, «Cistell.» II, 3, 20), что подает повод Отфриду Мюллеру понимать название «Tuseus vicus» именно в этом смысле, т. е. что имя это, вероятно, вначале было для римлянина равнозначаще с «бордельной улицей». Намекая на это, Гораций (Сат. II, 3, 328) говорит о «Tusci turba impia vici».

Проституция, по-видимому, сильно была распространена и на другой, отходящей от форума большой торговой улице, на знаменитой «Священной улице» (Sacra Via), f северо-восточной стороны Палатина. По крайней мере, Марциал упоминает о проститутке Ледеиз публичного дома на Sacra via, а Проперций (II, 23, 15) говорит о проститутке, «часто развратничающей на Священной улице».

Бесспорно, что главной квартирой бордельной проституции был в Риме городской квартал Субура, связывающий форум с восточной частью города, главная улица долины того же имени, расположенной между склонами холмов Квиринала, Виминала, Циспия и Оппия, главный пункт для сношений в старом Риме, местность, переполненная с одной стороны торговыми, с другой – вообще всякого рода деловыми и предающимися безделью людьми. Но присущий ему особый характер квартал Субуры получил собственно от гораздо более многочисленных здесь, чем в других частях Рима, «famae non nimium bonae puellae», которые большей частью сидели перед своими борделями, расположенными преимущественно в центре (in media) Субуры (Марциал, VI, 66). Этот проституционный квартал был, по меньшей мере, так же стар, как Viscus Tuseus, потому что Ливий (III, 13) уже в 461 г. до Р. X. сообщает о вольном поведении кучки кутивших в Субуре юношей. Во время империи в «damosa Subura» (Мари. XII, 18) расположены были многочисленные бордели, тянувшиеся от входа в этот квартал (Mapti. II, 17: suburae faucibus primis) и до самого выхода его; в них жили большей частью старые рафинированные проститутки (Марц. XI, 61: Obscena Leda; XI, 78: suburunae magistrae; Приап. 40: no.ta Suburanas inter Teiethusa puellas).

При описании остальных мест, где ютилась проституция, мы придерживаемся описание Овидии, наиболее соответствующего действительности (Агsamat. I, 67-170). Согласно этому описанию, следующие шесть мест служили сборными пунктами для бродячей проституции, а частью также благоприятными пунктами для устройства борделей:

1. Porticus (Овид. А. am. 67–74). Как место прогулок элегантных проституток, поэт, прежде всего, называет портики, большие галереи с колоннами, садами и фонтанами. У Проперция (И, 23, 5) встречается вопрос: «В каком портике спрятались они теперь?» Гораздо позднее еще Ювелан (VI, 60) и Марциал (VШ, 79) упоминают о портиках, как о местах свиданий с элегантными дамами и дамами полусвета. Эти галереи с колоннами были излюбленным местом проституции даже в VИ-м веке.

Всего чаще посещалась галерея Помпея, близ театра Помпея (на Марсовом поле), которая была связана с обширным тенистым парком (Pompeia sub umbra, Ovid. А. а. I, 67; Pompeia in umbra, Mart. Хи, 47; «umbrosis соlumnis», Propert, 11, 32, 11). Катулл (55, 6-12) приходит на поиски своего друга Камерия в портик Помпея:

Перев. Фета.

На Марсовом поле расположены были также портик Октавия и портик Марцелла, между тем как много посещаемый полусветом портик Ливия расположен был на Эсквилине. Наконец, Овидий называет еще одно место, где можно было найти гетер – колоннады при храмеАполлона на Палатине.

2. Храм Изиды (Овид., там же, 1, 77–78). – Проститутки и сводницы часто посещали расположенный на Марсовом поле, к северу от цирка Фламиния, храм Изиды и пользовались им для разврата (Марц. XI, 47, 4; Проперций II, 19, 10; Joseph, antiquit. Jud. XVIII, 3, 4; Hegesipp. II, 4). Ювенал (VI, 489) называет несколько храмов Изиды, служивших местом для проституции.

3. Форумы (Овид., там же, I, 79–88). – Из различных частей римского форума Овидий указывает на Юлианский форум и на находившийся там храм Venus Genitrix, как на место, которое особенно охотно посещали римские кокотки, преимущественно по вечерам (Горац. Сат. I, 6, 113).

4. Театры (Овид., там же, I, 89-134). – По описанию Овидия, проститутки целыми толпами устремлялись в различные театры. Здесь представлялся удобный случай, как для однократных сношений с обыкновенными проститутками, так и для завязывания более продолжительных связей с элегантными гетерами, «cultissima femina» (I, 97). Проперций (II, 19, 9) и Лампридий (Vita Heliog. 26) также намекают на проституцию в театрах. В Византии бордели были непосредственно соединены с театрами (Procop. Hist. arc. IX, 3).

5. Цирк (Овид. I, 135–163). Circus maximus (между Палатином и Авентином) издавна был местом пребывание бродячих и оседлых проституток-последних постольку, поскольку вообще связаны были с цирком и самые бордели, вероятно, в свою очередь связанные с расположенным в непосредственной близости храмом, еще в 295 г. до Р. X. посвященном богине Венере. Внутри цирка проститутки тем лучше могли устраивать свои дела, что женщины здесь, в противоположность театрам, могли сидеть среди мужчин (Овид. Amor. Ill, 2, 3; Trist II, 284: hie sedet ignoto iunetca puella viro). Кроме дам полусвета (Катулл, 55,4; Горац. Сат. I, 6. 113: fallacem circum), тут всегда находились также прорицательницы и сводницы (Ювен. VI, 588). Бордели же, напротив, находились в галереях нижнего этажа и в лежащих над ними жилых помещениях, открывавшихся наружу; на эти именно бордели аркад цирка и намекает Ювенал (Сат. III, 65: ad Circum jussas prostare puellas): к ним же относится сообщение Лампридия (Vita Heliogobali 26), что император Гелиогобал собрал или посетил, всех проституток цирка и других мест (там же, 32). Ср. также Cyprian de spectaculis 5; Anthol latin. ed. Riese, I, 190.

6. Арена (Овид., там же, I, 164–170). – Игры гладиаторов происходили во времена Овидия на форуме, позднее – в Amphiteatrum Flavium, нынешнем Colosseum. Проперций (IV, стр. 76; lascivum forum) намекает на присутствие полусвета на гладиаторских играх. По близости от coiosseum расположены были также бордели второго округа.

Как мы уже подробнее изложили выше (стр. 144–147), во времена империи общественные бани все больше и больше становились центрами проституции, имевшими тем большее для нее значение, что число бань во много раз превосходило число борделей. В константиновском описании римских округов насчитывается, например, только 45 лупанариев, а бань – 856. Самыми знаменитыми и наиболее посещаемыми были термы Аиртппы и Нерона на Марсовом поле (Дио 54, 29; Sncton. Nero 12); расположенные рядом, недалеко от Kolosseum, термы Тита и Траяна, термы Каракуллы на Авентине и, наконец, термы Диоклетиана в Квиринале. Частности, касающиеся проституции в банях, уже приведены нами выше. Здесь же мы упомянем только, что Марциал (II, 14 и V, 70) называет наиболее знаменитыми 4 бани: Фортунами Фауста, Грилла и Лупуса, которые служили в то же время борделями и кабачками.

Античный бордель первоначально был общественным, т. е. государственным зданием, – как это видно из общего греческого название оикема (здание), употребительного для борделя (Геродот II, 126, Атен. XIII, 577а, б), а у Павзания, например, встречающегося всюду в смысле здания, предназначенного вообще для общественного употребления, как храм и т. д. (см. Павзаний, Descript. Graec. 1, 2, 5 и 5). Греческий государственный бордель времени Солона, разделяющий иносказательное название «общественное здание» с храмом, из которого он, быть может, произошел, в такой форме, вероятно, существовал только в Vl-м веке до Р. X… к которому относится например, и «Лаура» в Самосе, учрежденная Поликратом, как общественный институт. В позднейшее время большинство греческих, как и римских борделей, были, вероятно, частными предприятиями, которые, правда, подлежали общественному надзору и обложению налогами, но в остальном ими управляли хозяин или хозяйка, которые либо владели ими на правах частной собственности, либо снимали их в аренду. В аттической и римской комедии речь всегда идет исключительно об этих частных борделях и никогда не упоминаются государственные лупанарии.

Среди античных борделей различаются две категории: обыкновенные публичные дома низшего разряда и лучшие бордели, служившие в то же время местом для встреч посторонних мужчин и женщин, – по крайней мере, там были отдельные комнаты для целей разврата, совершенно в современном духе, которые отдавались по часам и поденно., по-видимому, трактирные бордели и кабачки с женской прислугой принадлежали к первой категории обыкновенных лупанарий, а все остальные были в то же время домами для свиданий, maisons de rendez-vous. Многие проститутки, в особенности гетеры, жили также отдельно, большей частью в наемных квартирах. Иногда квартирами дам полусвета пользовались также как домами для свиданий, и вопрос о квартирах проституток в приличном доме, по-видимому, уже и в древности был такой же жгучий и щекотливый, как и в настоящее время. Как бы там ни было, но античная терминология для помещений проституток указывает на большую дифференцировку домов разврата.

Наряду с названными, общими названиями публичного борделя еще служили: Porneion (Aristoph. Wespen. 1283, Frоsche 113; Athen. XIII, 569b и мног. др.); koineion (Hesich. II, 503), kasalbion, kasaureion (Aristoph. Ritter 1282; Hesich. II, 503; Antholog Palatin XI, 363). Чаще, чем частные бордели, дома сводников, квартиры для встреч, maisons de passe, употреблялись следующие названия: maulisterion, matrylleion (Hesych. Ill, 76; Pollux IV, 48), pornoboskeion (Aristoph., Friede 815), agogeion, proagogeion (Poll. IV, 48 chamaitypeion (Lukian. Nigrin 22), tegos (Poll. XII, 13, 2; Anthol. Palatin. XI, 363); paidiskeion (Athen. X, 437f, т. e. специальный дом, в котором можно получать молодых девушек).

Трактирный бордель назывался kapeleion (Poll. IX, 34) или pandokeion (Plut. Demetr. 26; Polyaen. IV, 2, 3; Aristoph. Frosche. 55).

Обыкновенный римский бордель назывался lupanar (Juvenal, VI, 120,131; Petron. Sat. 7; Catull 42, 13; Capitollin. verus 4 и у многих других авторов), от слова «luра»=блудница (Paetant. divin. instit. 1, 20); fornix, собственно, свод, каменный свод (например, у Ливия, 36, 23), в смысле борделя (вероятно потому, что своды часто находились в подвальных помещениях или в нижних этажах), раньше у Горация (Epist. I, 14, 21 и сат. I, 2, 30), потом у Ииетроние (7; Ргиар. 13; Juven. Ill, 156, XI, 171; Mart. I, 34, 6, X, 5, 7, XI, 61, 3); corrupiela (Frontinus De aq. 76; Cyprian, de mortalitate 15), lustrum (Horat. Sat. 1, 6,68; Cicero Phil. 11, 3, 6). Квартиры для встреч назывались imeritoriumi (FopiscMS, Vita Tacit. 10, 2) и часто находились в трактире, taverna merüoria Plaui. Menaechm. II, 3, 81; Truculent. Ill, 2, 29; Yalcr. Maxim. I, 7, 10: Yarro rde re rustica I, 2). О римских бордельных кабаках саиропае, рор i па e и ganea см. выше, стр. 131–132).

Что касается устройства античных борделей, то более подробные сведение мы имеем собственно только о римских домах терпимости. О греческих же борделях мы имеем только поверхностные описание Евбула (Атен. ХШ, 368ef), Филемона (Атен. ХШ, 569е) и Ксенарха (ib. стр. 569в), а также неопределенные указание в IV действии «Ecclesiazusae» Аристофана. Проститутки жили в одиночку в небольших или по несколько человек в более значительных борделях, где они часто стояли рядами перед дверьми совершенно голыми или в тонких прозрачных одеждах или же (как у Аристофана) лежали в окне (наши «hirondelles», ласточки). При входе в более значительный бордель, посетитель мог не торопясь осмотреть их и выбрать себе любую.

Противно тому, что мы видим в квартирах гетер, в борделях двери всю ночь были открыты и заглядывать туда мешал только пестрый занавес.

В «Ecclesiazusae» Аристофана проститутки выглядывают в окно «как ласки» (акт IV, сц. I, стих 958) и привлекают прохожих мужчин словами вроде следующих:

(IV, 2, Vers 986–989).

(Сюда, сюда, сокровище, войди ко мне и покойся в эту прекрасную ночь в моих объятиях).

Некоторые описание борделей в комедиях Плавта относятся, быть может, к Греции. Но так как они совпадают с тем, что нам подробнее известно из других источников о римских лупанариях, то мы считаем целесообразным остановиться на них именно здесь, где мы говорим об этих последних. В общем устройство римских борделей было довольно примитивное, так что их грязь, их узкие, маленькие и темные помещение с чувством брезгливости упоминаются большинством авторов. Были, однако, и лучшие дома или более элегантные комнаты в обыкновенных борделях, как это еще и теперь можно видеть в Помпее.

С interieur римского борделя мы отчасти уже познакомились из приведенного выше описание ночного посещение борделя Мессалиной. Но прежде, чем перейти к деталям, мы хотим привести еще другое знаменитое описание борделя, именно описание Петрония (Сат. 7–8).

Энкольпий заблудился, разыскивая своего друга Асцилтоса и свою квартиру. Он спрашивает встретившуюся ему старуху, как ему найти дорогу. «Она повела меня в глухое место (locum secretiorum) и, вежливо откинув занавес (centonem), сказала. «Ты живешь, вероятно, здесь». Когда я ответил, что решительно не узнаю своего дома, я вдруг увидал несколько мужчин, бесшумно расхаживающих между надписями над кельями (titulos) и голыми девками. Наконец, но, к сожалению, слишком поздно, я понял, что меня привели в бордель (fomicem). Проклиная хитрую старуху, я закрыл свое лицо и хотел убежать через лупанарий на другую сторону, как вдруг у выхода (aditu, т. е. у входа с противоположной, задней стороны борделя) мне выступил навстречу Аснилтос, такой же утомленный и полумертвый, как я. Можно было думать, что его привела сюда та же старуха. Со смехом поклонившись ему, я спросил его, что он делает в таком грязном месте. Он руками стер пот с своего лица, и сказал: «Ах, если бы ты знал, что со мной случилось!» – «Что же именно», спросил я. Продолжая смеяться, он рассказал мне следующее: «Когда я блуждал по всему городу и никак не мог найти нашей квартиры, ко мне подошел почтенный отец семейства и вежливо предложил мне быть моим проводником. Темными и кривыми улицами он привел меня сюда, сунул мне в руку монету и потребовал от меня развратного действие (stuprum). Уже проститутка получила свой асс за сданную ею комнатку, уже схватил он меня своей рукой, и если бы я не оказался сильнейшим, он бы совершил надо мной все, что угодно».

Описание Ювенала и Петропш превосходно дополнены открытым в 1862 г., после раскопок в Помпее лупанарием, снимок с которого имеется в сочинении Жаннеля и который вкратце описывает May, а более пространно – Гусман.

Этот помпеянский лупанарий расположен был в центре города, в седьмом округе, между форумом и стабианскими термами, на углу улицы, в которую с обеих сторон впадали две другие. Благодаря этому борделю, одна из улиц, Via undecima, которая тянется между Strada degli Augustali и Strada dell Abondanza, носила также название «Vico del Lupanare». Лупанарий состоит из партера и первого этажа. В партере находятся пять окружающих вестибюль узких комнат, площадью в два квадратных метра, с вделанной в стену кроватью, с рисунками и надписями, соответствующими ее постыдному назначению, содержание которых не оставляет никакого сомнения, что дело идет о публичном доме. Против входа находится отхожее место, а в вестибюле перегородка для привратницы. В верхнем этаже, по словам May, находилось более элегантное учреждение из салона и нескольких комнат, имевшее также особый вход с лестницы, которая вела на небольшую улицу Vico del Balcone (рис. у Гусмана, стр. 260). По направлению к обеим улицам тянется наружная галерея (pergul), сообщающаяся с салоном и комнатами. Последние имели только одну дверь, в коридор, поэтому они были очень темны и даже днем приходилось зажигать лампы Один бронзовый канделябр найден был в вестибюле.

На основании этих общих описаний и находок, пользуясь еще также остальными литературными указаниями, мы можем установить следующие частности, касающиеся античного борделя.

Лучшие бордели по внешности, по-видимому, не отличались от других домов; только во время освящение новых лупанариев двери их украшались, как в свадебном доме, лаврами и они освещались фонарем, который уже издали указывал посетителям места разврата (Tertullian Apologetic. 35; ad uxorem II, 6). Как известно, фонарь над дверьми еще и теперь часто служит признаком публичного дома и увеселительного кабачка.

Из описание Петрония и из расположение помпеянского борделя мы видим далее, что античные бордели имели несколько «ходов и выходов на разные улицы или из разных этажей. Во многих борделях двери ночью закрывались на засов (Sera, Марциал, XI, 45. 3) и на стук их открывала привратница (Плавт, Curcul., I, 1). Другие, напротив, были днем и ночью открыты и их отделял от любопытных взоров прохожих только занавес (cento, velum; Ювен. VI, 121; Марциал XI, 45, 3), который в лучших борделях укреплен был золотыми кольцами (Dio Cass. 79, 13) и за которым часто стояли голые проститутки, завлекая прохожих (Dio Cass., там же).

Вследствие тесноты помещения, внутри римских борделей всегда было жарко и душно (tcaüdum Иирапап, Ювен. VI, 1211, а в лишенных окон, освещаемых одним только дымным фонарем (Сисета-и, 1орац., сат. 11, 7, 48; Ювен. VI, 131) келиях (cellae, Ювен. VI, 121; Мари. XI, 45; Тиетрон. 8) всегда был дурной запах (Горац. Сат. 1, 2, 30: olenti in fornice; Сенека controv. 1, 2: redoles adhuc fuligiminem fornicis. Cp. Ювен. VI, 131–132). В настоящих «fornices», в подвальных борделях и сводчатых лупанариях, постоянный полумрак нередко усиливался, конечно, до полной темноты; отсюда «latebrae» или «tenebraes поэтов (Плавт, Bacchid. Ill, 3,26). Такое место больше походило на тюрьму (Ювен. X, 136: in carcere fornicis), чем на дом наслаждений, и его трудно было очистить от грязи (Иириап. 14). Устройство каждой комнаты тоже было очень примитивно и часто состояло только из распростертого по полу (pavimentum) покрывала (lodiculum), которое служило ложем (Петрон. Сат. 20) или из вделанной в стене кровати (cubiculum, pulvinar) и одеяла (lodix, Ювен. VI, 195; Марц. XIV, 148), часто сплетенного из рогоза или тростника (Ювен. VI, 118). Ночник («lucerna cubicularis», Марц. XIV, 39) слабо освещал тесную комнатку.

Из сказанного следует, что в обыкновенных борделях проститутки и проституированные мальчики, вероятно, не жили постоянно, а только посещали их с целью разврата на известное, установленное законом время. Только, лучшие лупанарий и дома для сводничества, а также квартиры гетер должны были служить одновременно проституткам и как постоянное место жительства. В обыкновенных же лупанариях каждая проститутка получала на ночь свою определенную комнатку (Senec. controvers. 1, 2), которая распознавалась по тому, что имя ее владелицы обозначалось на дверях («inseriptu cella», Марц. XI, 45, 1), и притом недействительное ее имя, а прозвище, принятое ею при внесении в проституционные списки или «титул», «titulos» (Senec. Controv. I, 2; Ювен. VI, 123). Другая надпись над дверьми указывала, «занята» ли комната («Occupata», Плавт, Asinar. IV, 1, 15) или «свободна» («тсиа», Ювен. VI, 121).

Из описания Ювенала и Ииетропие видно, что в борделе всегда находилось несколько проституток. Эпиграмма же Марциала (XI, 45), отмечающая также присутствие проституированных мальчиков в борделе, не выясняет, находились ли мальчики и девушки в одном и том же борделе или нет. В пользу первого предположение говорит надпись «Phoebus pedico» в пом. пеянском лупанарий. В пользу существование специальных борделей для мальчиков, во времена римской империи свидетельствует описание такого борделя у Лукиана (Luciu, с. 35–36) и упоминание об этом в Codex Theodos (IX,7, 6). Многие лупанарий служили, по-видимому, исключительно для девушек н ими только случайно пользовались педерасты. Так, Ювенал говорит только о «риеииае» борделя, а Кассий Дио (79, 13) рассказывает о Гелиоиобал е, что он приходил в известные бордели, выгонял девушек и затем предавался там разврату со своими мальчиками.

Естественно, что античный бордель был излюбленным местом для помещения неприличных эротических надписей и картин, которые полны были намеков на вращающихся там людей и на совершаемые там половые действия. В помпеянском борделе сохранилось не менее 136 таких надписей, содержание которых большей частью относится к различным видам и особенностям половых отношений между названными по имени мужчинами и проститутками, к гомосексуальным сношениям, к гонорару и личным обстоятельствам жизни проституток. Картины и рисунки в борделях изображали главным образом различные figurae Veneris, яхтатз, symplegmae и spinthriae часто быть может все это имело целью непосредственное применение нарисованного. За это говорит одна картина в помпеянском борделе, о которой В. Хельбиг говорит: «Голый мужчина лежит на кровати и показывает стоящей возле него девушке в зеленой тунике на висящую на стене картину, изображающую Symplegma. Картина с обеих сторон снабжена покрышками. Изображение указывает на практическое применение, которое делали в помпеянском борделе из нарисованных Symplegmata.

Время посещения борделей начиналось только в 3 часа пополудни, в 9-ом часу по римскому времени. Вот почему проститутки назывались также «попагиае» (Persms I. 133).

Ограничение времени посещение борделя установлено было законом во внимание к тому, чтобы мужская молодежь не пренебрегала гимнастикой и не начинала уже с утра ходить в бордель. Главным временем посещение борделя был вечер (Lamprid. Commodus 3). Похождение в борделях продолжались всю ночь, до самого утра (Ювен. VI, 127: Марц. X, 81, 1).

Из остальных домов для проституции всего ближе к обыкновенному борделю стояли бордели при домах для приезжающих, которые очень часто были связаны с рестораном или увеселительным кабачком и которые во время Аристофана (Лягушки) помещались в верхнем этаже гостиницы, где проститутки отдавались на рогожах. В разысканной комедии Менандера, «Periceiromene» (Красавица со стриженными волосами) поочередно выведены молодые афиняне, солдаты и крестьяне, как посетители трактирного борделя, в котором за монету в 4 драхмы «открыт свободный доступ всякому кутиле». Бордель при увеселительном кабачке упоминает также Вурегеides в своей речи против Патрокла (Атен. ХШ, 567а). Филострат (Ер. 23) называет кабаки храмом Венеры и описывает interieur такого кабака и соблазнительные заманивание хозяйки в льняном костюме. Катулл (Согт. 37) рисует нам картину в римской «salax taberna» с сидящими в ней проститутками и кутилами. Нередко борделями служили задние комнаты верхнего этажа. Особую категорию составляли «Thermopolia» (Плавт, Си rc. II, 13,10; Руденс И, 6, 45; Тринуммус IV, 3, 6), в которых подавались горячие блюда и напитки, а рядом в других комнатах уже стояли проститутки наготове, о чем можно было узнать по занавесям с надписями («inscripta lintea», Ювен. VIII, 168) перед соответственной дверью. В Помпее такой «Thermopilium» с задними спальными комнатами и гербом в виде фаллоса расположен при входе в via secunda (Schoner, стр. 131).

Другой специальной формой борделей во времена императоров были дворцовые бордели различных императоров, изобретательницей которых должна считаться Зиесеалипа (Касс. Дио, 60, 31). Такие бордели для проституток и проституированных мальчиков учредили Гелиоюбал (Касс. Дио. 79,13; Дамприд, Heliog. 5, 6, 8, 24), Коммод (Ламприд. Comm. 5) и Каринус (Yopiscus Car. 15).

Как нам известно из Помпеи, тогда существовали еще также одиночные «cellae meretriciae», выходившие большей частью непосредственно на улицу и пристроенные к партеру дома, с которым они вообще не имели, однако, никакого сообщения. То были небольшие помещение с вделанной в стену кроватью. Такие бордельные келии и низкие квартиры для встреч расположены в Помпее на. Via Quarta (degli Scheletri), в уединенной местности; затем еще вблизи лупанария и на Vico Storto (Schoner, стр. 117 и 156). Изображение их имеется у Гусмана (стр. 261).

Говорили еще также о частных борделях в том смысле, что допускали существование в знатных домах так называемого «Aphrodision «или «Venereum», в котором хозяин дома имел сношение с проституированными лицами обоего пола. I. Овербек оспаривает, – по крайней мере, относительно venereum в «Casa di Sallustio» в Помпее, – такое значение для помещения, расположенного вправо от атриума, между тем как Гусман (а. а. О., стр. 318–319) смотрит на различные замкнутые комнаты, украшенные неприличными картинами, например, в «Casa del Centenario», именно как на такие venerea.

Наряду с обыкновенными борделями, у греков и римлян существовали еще многочисленные одиночные помещение для проституток и дома для свиданий, которые по своему внутреннему устройству ничем не отличались от частных квартир и обыкновенно рассеяны были между ними по всему городу, хотя гетеры часто жили также в небольших уличках (Лукиан, Dial, meretr., 9, 5; 10, 2; Arisiaenet. Epist. 1, 2), нередко в наемных помещениях (Лук. там же, 14, 4). Внутри такие помещение гетер, описанныя, например, в комедии Плавта «Poenulus» (акт II, сц. 4), заключали в себе красивые комнаты с кроватями и в них можно было иметь также купание и пищу; нередко они бывали также художественно украшены эротическими картинами («obscenae. tabellae». Tejoem Eunuch, акт HE сц. 5; Проперц. – U, 6, 27). В одной из эпиграмм Антипатра (Eplgr. 6) упоминается отапливаемая углем квартира одной аттической гетеры, а в «Menaechmi» Плавта (акт II, сц. 3) курение фимиама.

От других частных квартир дома гетер и лучших вообще проституток отличались, вероятно, повешенным известным образом перед домом фонарем. По. крайней мере о Инатенион говорится, что она, «свет лампы зажигая в сумерки*, ждет посетителей и завлекает их (Плут. Amator, 16), по-видимому, были еще и другие признаки, по которым клиенты могли узнавать, что в данной квартире живет гетера, так как в эпиграмме Поссидиппа говорится об одном таком признаке (Griech. Antholo– gie, нем. перев. Thudichum, Штутгарт 1867, стр. 608). Часто гетеры лежали также, подобно нашим «ласточкам» («hirondelles») в окне, более или менее декольтированныя, и завлекали прохожих. Так, в жалобе некоего Гераклеида царю Птолемею IV Филопатору, от 221 или.227 г. до Р. X., на гетеру Псенобастис в селе Псие арсиноитического округа, между прочим сказано, что она лежала в окне и оттуда зазывала его.

Посетители обыкновенно давали знать о себе стуком в дверь (Сиаиdean in Eutrop. I, 93: raro pulsatur janua tactu) или свистом (Aristaenct. Epist. II, 4). Если внутри находился уже посетитель, то дверь запиралась (Лук. Бес. гет., стр. 3). Время посещения не было, конечно, ограничено, но обыкновенно оно начиналось, когда темнело (там же, с. 21. Дневное посещение описывает Катулл (К. 32). Лучшие кокотки имели одну, двух или нескольких служанок, часто даже целую свиту из них (Лук., Бес. гет. 4, 3; 6, 2; 10, 2), которая увеличивалась по мере того, как росла слава гетеры, как это было, например, у Неэры (Demosth. in N., нем. изд., стр. 2238).

4. Личность и образ жизни античной проститутки. – Происхождение учение Ломброзо о «прирожденной» проститутке понятно, если мы вспомним изложенное во второй главе о повсеместных примитивных корнях проституции. Действительно, тождественность этих корней легко объясняет известные типические черты проституток и известные, всюду повторяющиеся воздействие и изменение психики, а отсюда уже легко могло развиться представление о врожденном характере проститутки. В древности он представляет, однако, относительно редкое явление, хотя нельзя отрицать, что и здесь часто могли оказывать свое влияние известные низшие физические и душевные качества женщины. Но общее допущение наследственного характера известных антисоциальных качеств у античных проституток невозможно уже по той простой причине, что масса проституток рекрутировалась из сословия рабов и предавалась проституции лишь благодаря случайности. Но где причинную роль играли пауперизм и социальная нищета, где наследственный фактор – как это нередко бывало – мог проявить свое действие в форме целого ряда поколений проституток, там мы натыкаемся на явления, которые можно внести в рубрику прирожденной проститутки. Но и там можно видеть, что постоянный тип проститутки со всеми его особенностями складывается под влиянием развратного ремесла, словом, что личность проститутки есть продукт, а не причина ее ремесла. II античная проститутка также сознает, себя всеобщим объектом наслаждения, чувствует и поступает соответственно атому сознанию, подобно проститутке Таис у Менандра, которая воплощает в жизни принцип проституток, т. е. никого не любить, но всем лицемерно изображать любовь, и, прежде всего, всегда иметь в виду по возможности больший барыш и утонченнейшую эксплуатацию клиента. Этот не знающий времени тип проститутки изображен многими древними поэтами, в особенности авторами аттической и римской комедии, так превосходно, пластично и в то же время современно, что мы и до сих пор не имеем описаний, которые мы могли бы поставить наравне с полными жизни характеристиками древних проституток Аристофана, Алексиса, Менандера, Анаксила, Плавта и Теренция. Разве только Зола в своей «Нана» достиг такой же грандиозной силы описание разрушительного элемента проституции, равного всепожирающему чудовищу, как мы это видим, например, в принадлежащем к средней комедии произведении Анаксила (у Атен. XIII, 558а-е) «Neottis», переведенном в стихах на немецкий язык Фридрихом Якобсом:

(Кому случилось в жизни любить проститутку, тот знает, что нет более испорченного существа. Какой дракон, извергающая пламя, химера, сцилла или харибда, какой сфинкс, кровопийца или гидра, какая змея превосходят подлую толпу гетер? Без сомнения, никто. Из всех зол им принадлежит первое место. Посмотрите! Вот мне вспомнилась первой Платон. Точно химера, опустошает она и жжёт всякого приезжего из-за границы; все же один всадник недавно отнял у нее все ее добро и увез из ее дома все ее имущество. Далее, разве друзья Синопы не имеют дела с гидрой? Она, правда, стара, но вот подрастает при ней Гнитена, двойное чудовище. Разве Наннион не похожа во всем на Сциллу? Сейчас она удавила двух друзей и думает теперь о третьем, но колесница убегает помощью сил, катящих колеса. Затем Фрина: Разве она не превосходит водоворот Харибды? Она лишь недавно поглотила судовладельца со всем его товаром. Разве Феана не сирена с общипанными перьями? Голос и взгляд женщины, а ноги как у черного дрозда. Всех их можешь ты назвать сфинксом Фив. Ни одна не говорит ясно и просто. Только загадками говорят они. Во-первых, о том, как они искренно вас любят и как охотно остаются у вас. А затем… ах, если бы мне с четырьмя ногами; ах, если бы мне кресло; ах, если бы мне выпал на долю треножник… девушку с двумя ногами… Кто поймет это все, тот бежит скорей прочь, как Эдип, желает никогда больше не видеть ее и уходит с одной только нищетой. А кто рассчитывает на любовь, того сейчас же поймают и уносят к облакам. Словом, нигде во всем мире нет зверя хуже, чем проститутка).

Все детали личности и образа жизни, установленные Паран-Дюшателе и Ломброзо, как характерные для современной проститутки, имеются также и у проститутки древности: корыстолюбие, набожность, обжорство, пьянство, лживость, ревность, зависть, суеверность, нахальство, бесстыдство, страсть к нарядам. Известное соответствие существует и в нравах, обычаях и жизненной судьбе их. Много тому примеров мы уже видели выше, в сообщенных нами заметках о гетерах. Подтверждение мы найдем также и в следующем обзоре, касающемся главнейших пунктов рассматриваемого нами вопроса.

1. Внешний вид (походка, косметика, одежда, украшения). – Уже издали можно было узнать проститутку по ее соблазнительной походке, о которой Овидий говорит (Наука любить, III, стр. 101, перев. В. Алексеева, изд. А. С. Суворина):

«В походке есть своего рода красота, которой пренебрегать не годится. Она или привлекает или отталкивает от себя незнакомых мужчин. Одна женщина движется грациозно, распустив платье по ветру и гордо выступая». Другая наоборот…

Аристофан описывает (Thesmophor, 1166 и след.), как проститутка при своей танцующей походке ловко приподымает платье, чтобы еще более возбуждать мужчин, бросая в то же время во все стороны молниеносные взгляды (Аристофан, Мир 752). Аристенет описывает в 4-м письме 1-ой книги поведение проститутки на улице, когда она в пурпурном платье, в сопровождении рабыни отправляется «на отлет». Он высказывает мнение, что приличная женщина не шла бы по городу в таких нарядах и не бросала бы при ярком дневном освещении таких вызывающих взглядов на проходящих мужчин. «Разве не чувствуешь ты уже издали, что она издает запах бальзама? Не слышишь ты разве благозвучного звона браслетов, которые она незаметно сотрясает, издавая ими соблазнительный звук, наподобие девушек, возбуждающих юношей, когда они захватывают кончиками пальцев складки платья у колен и притягивают руки к себе, чтобы этим знаком влюбленности привлечь их к себе? Я обернулся, и вместе со мной обернулась и она».

Привилегией проституток считалось у древних украшение своего тела или подчеркивание известных физических прелестей его, т. е. собственно косметика, которая, как специфический обычай гетер (Атен. XIII, 568а), по характеру своему была «злостна и фальшива» и «в формах и красках, политурой и драпировкой» симулировала красоту (Plato Gorgiasp. 465b, см. также Philostr. Epist. 39). Косметика была привилегией проституток, потому что только благодаря ей они – искусственно разукрашенные и прикрашенные женщины, «meretrices auratae et ornatae» (Плавт, Epidic. II, 2, 30) и «vestifa scorta» (Ювен. Ill, 135) – могли надеяться привлекать к себе мужчин и устраивать свои дела, но она нашла себе доступ и в остальной женский мир, как это ясно видно у Ксенофонта (Оесоп. X, 2 и 7). В древности ми впервые встречаемся с тем. фактом, что ежегодная «мода» определяется проститутками и, исходя отсюда, затем уже завоевывает себе почву и в мире приличных женщин. Кроме упомянутого места у Ксенофонта, мы находим тому классическое доказательство в «Epidicus» Плавта. Во второй сцене второго акта раб Эпидикус описывает новейшую моду афинских гетер и различные имена ежегодно меняющихся костюмов, которые придумывают для них сами проститутки (ut istcie faciunt vestimentis nomina; quid istae, quae vesti quotannis nomina, inveniunt nova). Они очень интересны, потому что во многих отношениях составляют аналогию позднейшим модам, частью даже современным. Здесь упоминаются: «царское платье» (regilla inducula), «платье от дождя» (impluviata), «паутинное платье» (tunica ralla, из тонкой прозрачной материи), домашнее платье (indusiata, пестрое neglige для дома крокусовое платье (crocotulla), «парусное платье» (supparum), платье цвета киновари (subminia) и т. д. Придумывая названия, их иногда производили от имен собак (cani quoque etiam ademptumst nomen). В более значительных заведениях для гетер беспрерывно изобретали новые моды и косметические средства, систематическое занятие которыми очень наглядно описывает Алексис в своей «Jostasion» (Атен. ХШ, 568а-д). Лиы цитируем по переводу Фридриха Якобса:

(Все ее мысли всегда направлены на барыш и грабеж других людей. Все остальное на втором плане. Поэтому они хитро расставляют сети и силки. Когда это принесло свой доход, они набирают себе новых проституток, которые еще чужды этим искусствам. Они их скоро приводят в такой вид, что все они становятся похожими друг на друга. Если которая-нибудь из них меньше ростом, то ей кладут сейчас пробки в башмаки; если она велика – ей делают тонкую подошву, а при ходьбе она склоняет головку на плечо, что уменьшает ее рост. Если у нее нет боков, ей недостающее заменяют валиками, и всякий, кто видит ее, хвалит полноту ее зада. Если живот ее слишком толст, то этому злу помогают фальшивые груди, как у актеров: когда выдается это место, чрезмерная толщина живота скрадывается, точно он сдавлен. Если у нее красные, как огонь, брови, их делают черными, намазывая сажей. Иная слишком черного цвета – ее смазывают свинцовыми белилами. Слишком бледным втирают киноварь. Но если у нее хоть одна часть тела прекрасна, ее нарочно обнажают. Если у нее красивые зубы, она должна с утра до ночи смеяться, чтобы люди с удивлением смотрели на прелесть ее рта. Если ей не хочется смеяться, пусть дома сидит тихо, а так она должна – совершенно как выставленные в мясной лавке для продажи козьи головы – взять в рот тоненькую палочку и, смеясь, грызть ее, хочет она этого или нет).

Косметика эллинских гетер укоренилась также в Риме, где она очень подробно описана Овидием (Ars. amat. Ill, 101–280; Remed. amor. 341–356). От его специального сочинение по этому предмету, посвященного украшению лица (Medicamina faciei), остался только отрывок в 100 стихов. Что касается деталей косметики тела, то Овидий подчеркивает важное значение для гетер ухода за полостью рта, в частности за зубами (Ars. amat. I, 515; III, 197–198, 216). Для этой цели существовали полоскания, пастилки для жевания, средства для чистки зубов (dentifrica, Гален XII, 447); в некоторых местах, употребляли для этого даже собственную мочу (Катулл 37, 20; 39, 18–21). О ношении фальшивых зубов свидетельствует Марциал (V, 43; см. также XIV, 56).

Рафинированность и особенности древних проституток в украшении волос до сих тор остались образцом для мира проституток и переходили в наследство от одного поколение к другому. Дело касается главным образом известной окраски волос, причесок и удаление волос на известных частях тела. Все относящиеся сюда косметические процедуры проституток можно проследить до V века до Р. X. Цветом волос проституток с древних времен является белокурый. Уже Менандер упоминает об обычае гетер красить волосы в светлый цвет (Comic. Graegor. ed. Mienecke IV, 265). они употребляли для этого мази (Плут. Amator. 25) или настойки ((ииррси, Гален ХИ, 446). Разные другие средства для окраски волос в светлый цвет составил Гален (De remedüs parabilibus 1,1 ed. Kühn. XIV, 392. См. также Овидий A. am. Ill, 163; Val. Max. II, 1, 5). Еще проще было употребление светлого парика, что было в большом употреблении у проституток (Ювен. VI, 120). Стареющие проститутки обыкновенно красили свои седые волосы в черный цвет (Лукиан, Dial, meretr. II, 3). Гален и для этого дает различные рецепты (ed. Kühn, XIV, 390–391).

Кокотки задавали тон и относительно причесок и определяли моду в отношении часто меняющихся причесок. Различие причесок описаны у Овидия.

«Нас прельщает опрятность. Ваши волосы не должны лежать в беспорядке. Красота их более или менее зависит от ловкости ваших рук. Прически бывают разные. Каждая женщина должна выбрать ту, которая пойдет к ней, и предварительно посоветоваться со своим зеркалом. Длинному лицу идет простая прическа на две косы – так причесывалась Лаодамия. При круглом лице необходимо собирать волосы на макушке в пучок, чтобы уши оставались открытыми. Другие женщины должны распускать волосы по обоим плечам, как делаешь, например, ты, Аполлон, берясь, как бог музыки, за свою лиру. Некоторым следует причесываться по примеру охотницы Дианы – такой она преследует обыкновенно диких зверей. Затем, одной идут лежащие свободно волнистые волосы, другой – гладкая прическа. Третьей к лицу волосы, украшенные черепаховым гребнем. Четвертая может оставить их, как они есть, если они у нее волнистые.

(«Наука любить», стр. 92–93, пер. В. Алексеева, 1904 г., изд. А. С. Суворина).

Но как не пересчитать всех желудей на ветвистом дубе, пчел на Гибле или зверей, водящихся в Альпах, так нельзя мне рассказать и о массе видов причесок. Число их увеличивается с каждым новым днем».

Проститутки со скудными волосами или с полной лысиной упоминаются Овидием (А. Amandi, III, 243–246) и Лукианом (Беседа гетер, 12, 5). Они исправляли свой недостаток фальшивыми волосами и париками (там же и Бес. гет. II, 3; Овид. Иск. люб. III, 165–166; Марц. XII, 2, 3). В Риме существовали, например, специальные места для продажи фальшивых волос вблизи храма Геркулеса (Овид. А. а. III, 1681, в портике Филиппи, где обыкновенно прогуливались дамы полусвета. По приведенным выше причинам, волосам, привезенным из Германии или взятым у германских пленных, отдавали предпочтение (Овид. а. о. I, 14, 45; Марц. V, 68).

Своеобразный обычай представляло обнажение от волос известных частей тела, у проституированных женщин, прежде всего, половых органов и лобка. Обычай этот, вероятно, восточного происхождения, так как он и теперь еще распространен среди проституток в Индии, Египте и Персии. Для искусственного уничтожение волос и для необходимых для этого средств, depilatio, греки и римляне имели богатую терминологию. Все эти «Psilothra» (Гимн, изд. Kuhn, XII, 451), которые употребляли проститутки и женоподобные мужчины, представляли горячие смолы или смоляные пластыри. Волосы вырывали также особыми щипчиками. Такие «гладкие, как дети» проститутки (Аристофан, «Лягушки») были особенно любимы, как это показывают многие места из Аристофана (Аристофан, Lysistr. 89, 149–152; Ecclesiac. 12), Марциала (X, 90; XII, 32) и др.

Необходимой принадлежностью для украшения лица служили косметические средства. Обычай краситься и белиться бичуется, как обычай проституток, Ксенофонтом (Oekon. X, 2, 7) и в известном анекдоте о Фрипе(у Галена, Protrept. изд. Кюпа, I, 26). Когда на пиршестве гетер, на котором присутствовали гости, затеяли игру, Фрина приказала, чтобы все обмакнули свои руки в воду, затем провели ими по лицу и обсушили бы лицо перчатками, причем сама проделала это первая. Лица всех других, сильно нарумяненных и набеленных гетер, оказались после этого в пятнах, одна только Фрина осталась еще красивее прежнего, потому что не употребляла никакой косметики. Старые и больные проститутки часто имели на своих щеках «чуть нецелый горшок белил и румян» (Аристофан, Eccles. 1142).

Всего чаще употребляли белила (свинцовые белила, cerussa, а также мел, creta, например, у Аристофана, Eccles., 908; Атен. XIII, 5571, 568с; А. икифр. Epist. 3, 11; Овидий, а. а. III, 199; Горац. ерод. 12,10; Марц. 11,41,11 и др.) и румяна (лакмус, fucus, minium и т. д., Атен. XIII, 568с; Аристофан Lysistrata 48 и. б.). Гетера Филематион в комедии Плавта «Моstellaria» хочет накрасить свое лицо свинцовыми белилами и румянами, а служанка ее Скафа говорит ей по этому поводу:

(Перев. v. W. Binder).

(Нет, ты их не получишь. Будь же благоразумна! Неужели же ты хочешь замазать самое прекрасное произведение? Кто находится в полном расцвете юности, тот не должен прикасаться ни к каким косметикам. ни к свинцовым, ни к каким другим белилам, вообще ни к какой мазне. Посмотри на себя в зеркало!)

Далее, когда Филематион спрашивает, надушиться ли ей, та же Скафа высказывает ей правду обо всех этих намазанных и надушенных проститутках:

(Плавт, Mostellaria, A. I, Сц. 3).

(Это ты оставь… Девушка тогда только хорошо пахнет, когда она совсем не пахнет. Старые ведьмы, намазанные мазью, отжившие, без зубов, которые под белилами прячут позор своего тела – те пахнут, когда пот смешается с мазями, совершенно так, как если бы повар слил различные супы в один сосуд: нельзя понять чем пахнет, одно только можно сказать, что пахнет скверно).

Любовники часто дарили проституткам ящички с благовонными мазями (Лук., Бес. Гет., 7,1). К косметическим приемам гетер принадлежали также искусственное соединение бровей (Овид. А. а. III, 201), подрисовывание глаз различными черными и даже желтыми красками (там же, III, 203–204), обычай наклеивать мушки для красоты (sndjviov, splenium, aluta, Овид. А. а. III, 202; Мари. II, 29,9). На туалетном столе античной femme du monde можно было найти не меньше баночек и коробочек, чем у современной (pyxidas, Овид. а. а. III, 210).

С давних пор роскошные наряды и пестрый костюм считались у древних подобающими исключительно для проституток, между тем как для приличной женщины подходящим считалось простое белое платье без бросающихся в глаза украшений. Уже в седьмом веке до Р. X. закон Залевка признавал, что только проститутки могут носить золотые украшение и опушенные мехом платья (Диодор, XII, 21). Аналогичные законы существовали в Сиракузах (см. выше, стр. 174) и вероятно также в Афинах, где, согласно законодательству Солона, только проститутки могли носить платья в цветах (Суидас, см. в главе Атен. III, 521в, Фотий Lex., стр. 25, 8). Хотя греческие женщины вскоре перестали исполнят эти законы (см. об этом позднейшие описание у Алкифр. Fragm. 4, ed. Meinelce, стр. 78), тем не менее, бросающаяся в глаза роскошь и ношение пестрых платьев все же остались приметой, по которой узнавали проституток. Так, Артемидор (Oneirocrit. II, 3, нем. перев. Kraussа, стр. 101) говорит: «С другой стороны пестрые платья, в цветах, приносят женщине выгоды, в особенности проститутке или богатой женщине; первая носит их ради своей профессии, а вторая благодаря своему благосостоянию». Различие в костюме честной женщины и гетеры подробнее характеризует Лукиан (De domo, 7): «Приличной женщине, чтоб сделать более заметной свою красоту, достаточно нежного ожерелья, легкого кольца на пальце, жемчуга в ухо или ленты, поддерживающей распущенные волосы – все это так же украшает ее, как пурпурная полоса украшает ее платье. Гетеры же, в особенности более безобразные из них, носят, напротив, цельное пурпурное платье и покрывают шею золотом. Они думают, что рука их будет сиять ярче, если на ней будут блестеть золотые браслеты; что золотые сандалии улучшат форму их ноги, и что даже само лицо их будет казаться привлекательнее в сиянии металлических украшений». Филострат (Ер. 39) называет подделку под роскошь гетерообразной, а Аристенет (Ер. I, 25) описывает общий вид гетеры следующим образом: «От белил и румян блестели ее щеки, а свои волосы она, по-видимому, заплетала и причесывала перед зеркалом. На шее висели дорогие цепи, чтобы увеличить ее красоту. На ней была еще масса других побрякушек, браслетов и украшений на груди и она не забыла также украсить свою голову. Она бросала взгляды то на свое тарентинское платье, обрамлявшее ее сияющую красоту, то вниз на свои ноги, то рассматривала сама себя, то смотрела, замечают ли ее другие».

Особенной любовью античных проституток пользовались платья по возможности резких цветов, в особенности дорогие пурпурно-красные и платья шафранного цвета (Аристофан, Eccles. 340; Плавт, Trucul И, 6). Во времена империи существовал вообще богатый выбор и других цветов (Pollux VII, 55). Овидий дает нам прекрасное описание костюмов кокоток (Искус Люб. III), которое напоминает нам современные условия:

«Что сказать мне относительно платьев? Я и здесь не советую носить тканых золотом материй или шерстяных пурпуровых: если есть столько красок более дешевых, не глупо ли носить на себе целое состояние!

(Перев. В. Алексеева, стр. 94–95, изд. А. С. Суворина).

Вот материя цвета безоблачного неба, когда теплый южный ветер не гонит дождевых туч! Вот тебе другой цвет, золотистый, спасший когда то по преданию Фрикса и Геллу от коварной Ино. Этот цвет подражает цвету воды; от воды же он получил и свое имя. Я охотно поверил бы, что это любимый цвет нимф. Другой цвет похож на шафранный. В платье шафранного цвета одевается богиня, когда, влажная от росы, зажигает своих светоносных лошадей. Вот цвет пафских мирт, вот – пурпурного аметиста, телесного колера розы или перьев фракийского журавля! Не забыты и твои каштаны, Амариллида, миндаль и материя, называемая «восковой»! Сколько новых цветов вырастает на земле, когда с наступлением теплой весны дает почки виноградная лоза и когда удаляется печальная зима, во столько или даже больше цветов красят шерсть.

Выбирайте со вкусом! Не всем идет один и тот же цвет. Блондинкам к лицу черное; так черный цвет шел к дочери Бриса. В черное платье была она одета и тогда, когда ее похитили. Брюнетки должны одеваться в белое: ты, дочь Кефея, была прелестна именно в белом. Так была ты одета и во время своего приезда на Сериф».

Важную роль играли также характер материи и покрой платья. И в древности были свои трико, свое декольте и retrousse, полуприкрывание и обнажение, свое смелое подчеркивание известных женских прелестей.

В борделе или вообще в домашнем быту античные проститутки носили обыкновенно платья из очень тонких материй, через которые просвечивали все формы тела (Аристоф. Лисистр. 48). Эти поразительно легкие и прозрачные материи получались главным образом из Коса и Аморгоса (Гарпократиои, 14, 22: Аристоф. Лисистр. 150; Aesch. in Timarch стр. 118). Девушки имели в них такой вид, точно они были голые (Тибулл, 11,20; Hep с. V, 135; Гораций, Сат. 1, 2,101). Одежды, надеваемые для coitusa были из шелка (Аристотель, Histor. animal. V, 19). В Мишне упоминается «рубаха, chaluq, девушки, расхаживающей по улице», такой же выработки, как головной убор, зевака, т. е. сквозная, так что тело просвечивало (Prexiss а. а. 0, стр. 12). Античным гетерам не было также чуждо рафинированное retrousse, как это показывает следующая эпиграмма Асклепиада (Anthol, Palatin. XII, 161), в которой он описывает эфебоподобную кокотку:

(Доркион, любящая мальчиков, умеет, как изнеженный юноша, сеять в толпе пули Венеры. Вызывающая желание привлекательность сверкает в ее глазах, над плечами развивается шляпа и сквозь плащ видна голая нога).

В приведенном выше описании Алексиса несомненно описывается нечто вроде «cul de Paris». Обычное во времена империи у гетер декольтирование описывает Овидий (А. а. 111, 307–310):

«Оставляйте только открытыми нижнюю часть плеч и верхнюю часть левой руки. В особенности идет это к вам, красотки с белой кожей. Стоит мне увидеть ваше открытое плечико, мне так и хочется поцеловать его».

(Перев. В. Алексеева, стр. 101).

Необходимой принадлежностью туалета лучших проституток были еще, далее, шейные золотые цепи (Лук. Бес. гет. 4, 1; 6,3), которые иногда состояли из золотых монет (Schol. ad. Aristoph. Рас. 1142) или же ожерелья из драгоценных камней (Luc. d. m. 6, I), например, смарагдов (там же, 14, 4). В особенности ценились тяжелые ионийские цепи (там же, 7, I). Остальные украшение составляли: цветные ленты для груди (Poll. 65, 66; Anthol. Palat. V, 199), пояса, часто пестрые и снабженные золотыми надписями (Асклепиад, Epigr. 16), употребительные в летнюю жару веера (Dioskor, Epigr. 12), серьги (Лук., Бес. гет. 14, 4) и вуали, которые привозили из Тарента (там же, 7,2).

2. Личные качества и наклонности. – Из того, что мы ниже сообщаем о личных качествах проституток, следует, что большинство из них, как и в настоящее время, стояли на очень низкой ступени образование и занимали очень низкое общественное положение, так что, в связи с неблагоприятными еще кроме того влияниями профессии, в них брали перевес низменные, антисоциальные черты характера. Краткий обзор подтвердит эти слова.

Уже в древности вошли в поговорку лживость и лицемерие проституток. В одном своем отрывке автор комедий, Дифил, говорит, что клятве проститутки не надо придавать веры. Гораций (Од. 1, 35, 25) говорит о «клятвопреступной проститутке» (meretrix perjura), как о чем то обыденном, а Проперций (IV, 5, 27) показывает, как сводницы обучают проституток искусству лгать. Эта профессиональная лживость неразрывно связана с лицемерием и османом. Проститутка должна лицемерить, выказывая любовь своему случайному посетителю, чтобы «сильнее раздражить его страсть» и добиться большого гонорара (Аристенет, Ер. II, 13); несмотря на половое безразличие и нечувствительность, она должна соответственными движениями и вздохами изображать libido и оргазм (Овид. А. а., III, 797–803). Другие обманные приемы гетер, как фальсификация кушаний и напитков – за которые естественно должен был платить клиент – во время симпозиев, описаны, например, в комедии «Korianno» Ферекрата (Атен. IV, 159е, X, 430е. XI, 481а, XIII, 567с, XIV, 653а).

Другая характерная черта, подчеркиваемая у античной проститутки – нахальство и дерзость (см. у Филострата, Ер. 68), проявлявшиеся с одной стороны в безобидной форме мешкаю остроумия, которым отличались, например, такие проститутки, как Мания, Гнатена, Лаис, а с другой – приводившая у обыкновенных проституток к грубым, отвратительным, агрессивным действиям. Излюбленным приемом было, по-видимому, забрасывание яблоками (Аристоф. Облака, 991). У Алкифрона (III, 48) проститутка бросает в голову мужчине наполненный кровью животный пузырь, который лопается и пачкает его кровью. Неоднократно упоминается также выливание ночной посуды на головы несчастных прохожих, чем-либо возбудивших против себя гнев проститутки. (Ювеп. III, 277). Так, из упомянутой уже выше жалобы Гераклеида от 221 г. до Р. X. видно, что проститутка Псенобатис выбежала из дому и так схватила Гераклеида за руку, что он чуть не упал. А когда он рассердился и стал ругать ее за нахальство, она схватила его за плащ, порвала его, так что у Гераклеида обнажилась грудь, и плюнула ему в лицо. Когда некоторые прохожие, которые могли бы послужит свидетелями ее бесчинств против старого человека, стали упрекать ее за ее поведение, она бросилась назад в дом и облила Гераклеида мочой. Судиоф справедливо замечает по этому поводу: «От всех поступков и нахальства гетер (судейский чиновник определил поведение проститутки, как веет на нас такой правдой жизни, как будто мы уже сто раз видели, слышали или читали нечто подобное.

С этим нахальством тесно связаны были бесстыдство и наклонность к пошлостям, которыми отличались не только обыкновенные проститутки, но слишком часто и гетеры. Ювенал (XI, 173) упоминает о неприличных речах бордельных проституток; Марциал (X, 3) – о речах уличных проституток (foeda linguae probra circulatiricis). Первый говорит также о более, чем пикантных песнях кастаньетных танцовщиц (Юв. XI, 172). Но и знатные греческие гетеры предавались самым неприличным речам, из которых многие сохранились у Махона. Мание и Гнатена считались мастерицами на такие цинизмы (Атен. ХШ, 578–580).

Хотя среди античных проституток, аналогично современным условиям, и нельзя отрицать известного корпоративного духа (см. Алкифр. I, 39), тем не менее, они отнюдь не были свободны от зависти и ревности, которую Глицера в одном письме к Бакхис (Алкифр. Ер. I, 29) обозначает, как «столь естественную в нашем сословии» (см. также Алкифр. Ер. 1, 33). А Таис называет «обыкновенным явлением среди гетер», что они отбивают друг у друга любовников (Лук. Бес. Гет. I, 1). Характерна в этом отношении сообщенная Плутархом (Деметр. 27) сцена между Манией и Ламией и превосходное описание у Аристофана бешеной борьбы между четырьмя старыми проститутками из-за одного юноши (в четвертом действии «Ecclesiazusae») Приводимые там ругательства между старыми и молодыми проститутками, несомненно, представляли заурядное явление.

По словам Прокопа (Hist, arcan. IX, 8), Теодора в юности полна была зависти к своим соперницам и преследовала других театральных проституток самой грубой бранью.

Как о весьма обыкновенной черте проституток античные авторы упоминают об их наклонности к вину. Так, Алексис в своей «Orcbestris» (Атен. X, 441с), очевидно имея в виду гетер, говорит, что женщины уже удовлетворены, если только они получают достаточно вина. Аксионикос в своей «Philinna» (Атен. X, 442а) говорит, что в одном – можно верить женщине, а именно, что она пьет не воду. В профессиональных учреждениях, в борделях и домах гетер, о которых уже была речь выше (стр. 161–164), проститутки принимали даже очень ревностное участие в попойках; по выражению Плавта (Pseudol. I, 2) «они жадны лишь к вину». У Марциала (ХИ, 65) проститутка Филлис не желает ни денег, ни подарков, а только кувшин вина. С возрастом у гетер и проституток развивался типичный алкоголизм. Знаменитая Лаис, например, в старости превратилась в пьяницу (Атен. ХШ, 570в). Лропериий (IV, 5, 2) описывает алкоголизм старой сводницы, которая прежде сама была профессиональной проституткой. В романе Niketas Eugenianos о любви Дрозиллы и Харикла (VII, 271 и след.) наглядно описан канкан пьяной старой проститутки.

Жадность и страсть к деньгам проституток, безусловно, составляющие продукт их профессии, будут нами рассмотрены ниже, в главе об экономической стороне античной проституции.

У проституток древности, как и у современных, находит себе подтверждение тот факт, что проститутка обладает наивным благочестием, которое она удивительным образом умеет согласовать со своей профессией. Подобно тому, как в католических странах современная проститутка часто имеет в своей комнате и свято чтит изображение мадонны, так проститутка древности относилась с особым чувством к Афродитеили Венер е. В афродизиях и других религиозных празднествах принимали участие и проститутки и клали обыкновенно у ног статуи Венеры денежную монету, как жертвенный подарок (Лук. Бес. Гет., 14, 3); или же они приносили в жертву Венере и Купидону венки, букеты цветов и мази. Не только, впрочем, Венере, но и другим божествам, например Гермесу, они приносили столько венков, сколько они, по выражению Проперция, «делали шагов». Богатые гетеры приносили из своего заработка дорогие подарки или даже дарили храмам ценные статуи Венеры. Так, в одной эпиграмме греческой антологии (перев. Тудтум, II, 425) сказано:

(Пойдем мы, женщины, в храм и посмотрим на статую Афродиты, ярко возвышающуюся и искусно сделанную из золота. Ее поставила Полиархис, приобретя большие богатства блестящей красотой собственного тела).

Или же они приносили символы и орудие своей профессии (там же, II, 416).

В одной из эпиграмм Леогмда из Тарепта (там же, И, 447) две аулетриды приносят Венере свои флейты. В большинстве случаев кипрской богине посвящали зеркала, искусственные шиньоны и другие предметы, служившие украшением для гетер.

С благочестием тесно связано суеверие античных проституток, сказывающееся, прежде всего, в вере в любовные эликсиры (Алкифр. Ер. I, 37), в искусство ведьм и в любовные чары. Так, в «Первой беседе гетер» Лукиана, Глицера, у которой другая гетера, Горгона, отбила любовника, говорит своей приятельнице Таис: «Ты думаешь, Таис, что акарнаниец пойман ее прелестями? Разве ты не знаешь, что мать ее, Хризарион, ведьма, что она знает известные фессалийские заклинания и может своими чарами низвести луну на землю? Утверждают даже, что она летает по ночам. Это она дала человеку такой напиток и свела его с ума». В четвертой речи Бакхис упоминает об очень ловкой колдунье из Сирии, «бодрой еще женщине суровой наружности, которая однажды примирила со мной Фания, рассердившегося на меня без всякой причины, как Харинус на тебя. И это спустя целых четыре месяца, когда я уже оставила всякую надежду; но ее сильные заклинание снова неудержимо привели его ко мне». Большинство колдуний прибывали из Фессалии (Горации, Оды I, 27, 2; Лук., Бес. Гет., IV, 1), первоначальной родины колдовства (Апулей, И, 1), некоторые из Сирии или Фригии (Алкифр. Ер. II, 4). Эти «sagae» (Тибулл 1, 2, 44) в большинстве случаев были в то же время сводницами («sagae mulieres dicuntur feminae ad libidinem virorum indagatrices, Nonius Marcellus s. v.), применявшими свое колдовство к недоступным девушкам или изменившим любовникам. Они приготовляли любовные напитки и своими колдовскими заклинаниями и заговорами всякого рода должны были возбуждать или изгонять любовь, чтобы вызвать желанное сближение. Все это очень наглядно описано у Проперция (IV, 5, 5-20). Женщины эти, почти все сами бывшие проститутки, занимались обыкновенно своими наводившими ужас процедурами по ночам, на местах казни или на кладбищах (Горац. Сатир. I, 8; Epod. 17, 47; Проперц. III, 7, 24; Статий, Theb., IV, 445). Во времена Горация в Риме особенно славились несколько таких старых сводниц (obscenae anus) Канидия, Сагана, Вейя (Горац. Epod. 5). Поэт очень наглядно описывает их ночные заклинания. (Сат. I, 8, 19–50). В пятой Epode он описывает приготовление Канидии и ее подруг к сопровождаемому мучениями убийству мальчика, чтобы из его мозга и печени приготовить любовный напиток для ее старика-любовника, неверного Вара. Канидии посвящена также и Epode 17.

В связи с этим предрассудком находится и тот факт, что сводницы и проститутки занимались шарлатанским лечением половых болезней. Плиний (пат. hist. 28, 70) вполне определенно говорит, что не только акушерки, но и проститутки применяли средства для изгнания плода и «недозволенные лечения» менструальной кровью и лечили «горящими женскими волосами» при маточных страданиях.

Что касается употребление абортивных средств и отношение проституток к своим детям, то проституция уже и в древности считалась прототипом бесплодия, не столько вследствие мертворождений, сколько вследствие предупреждение зачатие искусственными средствами. В «Truculentus» Плавта (А. IV, сц. 2) Астафион говорит о борделе: «произведение потомства здесь не у места». Артсмидор (Oneirocrit. I, 78) сравнивает бордель с кладбищем: как и это последнее, он является местом смерти, так как там погибает много человеческого семени. О Теодоре Прокопий сообщает (Hist, arc. IX, 7), что. она часто беременела, но каждый раз искусственно изгоняла плод. Во второй беседе гетер Лукиана, Миртион называет выращивание детей «самым трудным делом для гетеры», от которого она часто избавлялась, подкидывая своего ребенка. Некоторые проститутки, даже очень занятые, имели, однако, по несколько человек детей, как например, Неэра, которая родила двух сыновей и одну дочь. (Демосф., стр. 1358).

Наряду с многими дурными качествами античных проституток, у них отнюдь не было, однако, недостатка и в добрых, благородных чертах характера. Так например, Антифан следующим образом характеризует знакомую ему проститутку, жившую с ним по соседству (у Атен. ХШ, 572а): «Золотое сердце, обращенное к добродетели, и истинная подруга, между тем как остальные позорят это прекрасное имя своими поступками». В виду того, что у поэтов часто встречаются такие благородные, бескорыстные проститутки (например, Бакхис в «Несуга» и Антифила в «Heautontimorumenos» Теренция; Силенbон в «Cistellaia» иФилематион в «Mostellaia» Плавта; Музарион в седьмой беседе гетер Лукиана; Бакхис у Алкифрона, Ер. I, 38; Музарион у Аристенета, Ер. I, 24, и др.), надо думать, что такие проститутки бывали нередко и в жизни. Нам известно, например, о ИИеэреи ее дочери, что, несмотря на безжалостное обращение состороны мужа последней, они самоотверженно ухаживали за ним во время его болезни. (Демос ф., стр. 1364). У Ливия (33, 9) упоминается о верной любви проститутки Фецении к одному юноше.

3. Жизненная судьба проституток. – В древности мы впервые встречаем типичную жизненную судьбу проститутки со всеми ее перипетиями и скачками, сменой падение и подъема и, в конце концов, снова падения.

Обыкновенно проститутка – большей частью рабыня – уже очень рано вынуждена была предаваться своей профессии, а потому детская проституция в древности была гораздо обширнее, чем теперь, как мы это еще увидим ниже. Неэра, например, занималась проституцией уже в детстве (Демос ф. стр. 1352), а в пьесе Менандера «Schiedspruch» молодая гетера, Псалтрия Габротонон, говорит, что годом раньше она еще не знала вообще, что такое мужчина.

С другой стороны, известны также примеры, когда женщина очень поздно становилась профессиональной проституткой, например, вдовы, которые не могли прокормить себя одними трудами рук своих. Об этом упоминается, например, в 9-ой эпиграмме Антипатера из Сидона.

Многие женщины, с детства предназначенные к профессии гетер, предавались ей в течение 20, 30, 40 и даже 50 или 60 лет. Такие ветеранки проституции упоминаются нередко. В восьмой беседе гетер Лукиана Ампелис противопоставляет неопытности 18-летней Хризис свой «20-летний опыт гетеры»; в 11-ой беседе упомянутая уже нами Филематион в 45 лет обнаруживает еще большую притягательную силу для мужчин. В одной эпиграмме Филета из Коси (Griech. Anth., стр. 416) Никия оставляет профессию гетеры в 50 лет, а 60-летняя Ниноии де Ланпло античных времен следующим образом описывается в эпиграмме Филодемоса (Griech. Anth., стр. 635):

(60 лет минуло Харите, но волна ее волос все еще остается черной; все еще упругие стоят мраморные груди, не поддерживаемые бинтом, а по гладкой, лишенной морщин коже все еще в изобилии струится амброзия харит).

Иные очень старые проститутки производили, напротив, чрезвычайно отталкивающее впечатление, хотя они и красили свои белые волосы, румянились, держались и наряжались как молодые, как например, Лаис, и употребляли юношеский аффектированный язык (эпиграмма Мириноса, Griech. anthol. стр. 704), составляя «истинный позор Афродиты» (Антипатер изфессалоник, там же, стр. 706). За то, что проституции часто предавались очень старые женщины, говорит также описание Аристофана в 4-ом действии «Ecclesiazusae», где молодая проститутка вступает в конкуренцию с 4-мя очень старыми проститутками и поет при этом следующую песню:

(Перевод J. С. C. Donner.)

(He брани нас, молодых! Сладкие желание юности обвевают наши нежные бедра и расцветают вокруг наших упругих грудей. Ты же, старуха, лежишь здесь нарядная, набеленная, точно невеста смерти!)

Драматург Филетаирос приводит в своей «Kynegis» целый список таких ветеранок проституции (Атен. ХШ, 587 е, f.). Некоторые проститутки праздновали победу еще и в старости, как например, Фрина и Ламия, большинство же кончали тем, что становились сводницами или погрязали в болоте самой низшей проституции. Приводимое ниже описание судьбы Лаис в «Antilais» Эпикрата (Атен. Х111, 570 Ь, с), несомненно, может считаться типичным и для других вообще гетер:

(Лаис теперь без дела и пьяница. Думая только о хлебе насущном, о пище и питье, она кажется мне подобной орлам. Пока орел молод, он легко уносит из гор то зайца, то овечку, чтобы полакомиться. Но вот приходит старость, молодые силы исчезли; он сидит голодный на крыше храма, что должно казаться чудом. Таким же чудом может быть для нас теперь Лаис. Прежде, когда она еще имела свое гнездо и была молода, Фарнабаз легче принял бы тебя, чем она. Теперь же, когда она уже прошла длинный жизненный путь и тело ее разрушается, тебе легче будет попасть к ней и иметь счастье лицезреть ее. Охотно пойдет она за тобой куда угодно для выпивки, возьмет статер или три обола, и примет старца, как и юношу. Клянусь, мой друг, такой она стала ручной, что берет серебро из рук каждого).

По Клавдиану (в Etrop. I, 90 и след.), Лаис сделалась в конце концов пьяницей и сводницей и находилась большей частью в пользовавшихся дурной славой трущобах. В описании Эпикрата интересно упоминание о полнотестареющейся Лаис, составляющей вообще характерное свойство старых проституток.

Бывало иногда также, хотя несомненно очень редко, что проститутка бросала в конце концов свою профессию и выходила замуж. В эпиграмме Антипатера о Фессалонике (Griech. Anth. 711) упоминаются три гетеры, отказавшиеся от своей профессии ради замужества, а в приведенном нами выше списке гетер мы находим несколько примеров браков гетер с выдающимися, знаменитыми, мужчинами (королями, государственными людьми и т. п.). Иногда вступление в брак совершалось лишь после того, как рождался незаконный ребенок. Так например, у Аристенета (Epist. I, 19) богатый юноша Харикл женится на гетере Мелиссарион после того, как она родила ему сыночка, потому что «ему казалось величайшей несправедливостью, чтобы мать такого маленького Амура все еще продолжали называть проституткой». Страстные любовники, все же противившиеся, однако, браку с проституткой, доказывали свою любовь тем, что любимую ими проститутку – обыкновенно рабыню – они выкупали на свободу. Последнее случалось иногда, впрочем, и по другим мотивам, а именно, когда любовники хотели жениться, и им неприятно было, чтобы их прежняя любовница оставалась на прежнем месте, занимаясь по-прежнему своей профессией. Так было, например, с Неэрой, которая после выкупа ее на свободу несколькими любовниками из Коринфа, где она занималась проституцией, переехала в Афины. (Демосв. стр. 1355).

5. Клиентеля проституток. – Круг посетителей древних проституток был чрезвычайно велик, так как он обнимал не только относительно более состоятельные классы общества, составляющие главный контингент клиентов проституток в настоящее время; при небольших гонорарах низших проституток, они были доступны также рабочим и рабам. И в древности также были у проституток свои «постоянные» посетители, свои бордельные «babitues», свое хозяйство, своя «порнократия» и, кроме того, даже еще нечто, чего наше время не знает, – по крайней мере, как обычное явление, – а именно: бордельные абонементы. Выше мы уже подробно рассмотрели причины всеобщего распространение и спроса на проституцию. Здесь же мы только сделаем краткий обзор характера и состава античной клиентели проституции, обнимавшей знатных и простолюдинов, старых и молодых, красивых и безобразных, богатых и бедных, военных и штатских. Все разнообразие посетителей круга проституток описывает Филострат в 68-м письме, адресованном одной проститутке:

«Ты принимаешь вознаграждение, но ведь и Даная принимала золото. Ты получаешь венки – это делает даже девственная Артемида. Ты отдаешься и крестьянам – Елена отдавалась даже пастухам. Во внимание к Аполлону (играющему на цитре), ты, не колеблясь, позволяешь наслаждаться твоими прелестями и музыкантам, играющим на цитре. Не отказывай и флейтщикам, потому что искусство их свято музам, ни рабам – чтобы они благодаря тебе, по крайней мере, казались свободными. Ты не должна также стыдиться, моя прекрасная, перед Афродитой (любившей охотника Адониса) ни за охотников, ни за моряков: они, правда, очень скоро снова уходят, но Язон, первый отважившийся пуститься по морю, был уважаемым человеком; ни за тех, которые исполняют военную службу по найму; извлеки пользу и из этих кичливых: ибо бедным ты никогда не должна отказывать, к ним прислушиваются боги. Старика цени за его почтенность, юношу поучай, потому что он еще новичок, иностранца, если он спешит уехать, задерживай. Так поступали Тимсиора, Лаис, Аристаюра и Глицерия Мепандера, по стопам которых ты идешь».

Здесь действительно представлены все сословия, от короля до раба. Главную роль, несомненно, играют, однако, военные и купцы, как это видно из аттической и римской комедии, в которых в интриги гетер замешаны почти исключительно офицеры или солдаты, и богатые молодые купцы.

В частности, клиентеля античной проституции составлялась из следующих элементов: главы государств, а именно, цари и императоры, знаменитые полководцы и государственные люди, философы, поэты, ораторы, актеры, ваятели, художники, офицеры, солдаты, купцы, гимнасты, притоны, корабельщики, рыбаки, крестьяне, цитристы и флейтщики, охотники, рабы и рабочие. Наконец, среди клиентов проституток упоминаются, с одной стороны, незрелые мальчики, а с другой – древние старики.

По-видимому, известные проститутки пользовались предпочтением со стороны тех или иных сословий или категорий населения. За это говорит одно место в «Pseudolus» Плавта (действ. 1, сц. 2), в котором сводник Баллио перечисляет девушек своего борделя по категориям их– посетителей: одну особенно посещают хлебные торговцы, другую-мясники, третью-торговцы маслом, четвертую – крупные торговцы и люди знатных сословий. Они представляли постоянных посетителей борделя, так называемых adventores meretricum (Плавт, Truculentis П, 7, 55), то, что французы называют теперь «les pratiques». Не подлежит никакому сомнению, что для этих habitus борделя существовали входные билеты и абонементные марки. В лупанариях Помпеи найдены были несколько таких марок (tesserae) из терракота или кости; значение их для права входа удостоверено одной фреской. Существовали даже жестяные марки (nomismata lasciva) для бесплатного входа в бордель.

Одна надпись в Помпее, в которой проститутка названа «latidata а multis» показывает, что достойных похвалы проституток тогда взаимно рекомендовали друг другу.

Посещение борделя было обыкновенно проще и не сопровождалось такими церемониями, как посещение дома высшей проститутки, которую всегда нужно было извещать о посещении предварительно, иначе посетитель находил двери запертыми. Последнее случалось очень часто и подавало повод у гетер и галантных дам к ожесточенным жалобам оставшихся за дверьми почитателей (Плутарх amator. 8; Феокрит 3, 23), жалобам у дверей. Эти ночные ожидания– и воздыхание у порога представляют излюбленный мотив всех лириков и элегических поэтов (Гораций, Оды I, 25, 3–8; III, 10, 1–4; Тибулл, I, 2, 6-10; Проперций I, 16, 17–21; Овид. Элегии, I, 6; Катулл 67).

6. Экономические отношение древней проституции (гонорар, постоянное и случайное сводничество, торговля мальчиками и девочками, детская проституция и сутенерство). Уже в древности проституция представляла поразительное сходство с современной по своим многочисленным экономическим отношениям, разнообразным видам прямого и косвенного дохода и доставляемым ею средствам к жизни. Это одна сторона проституции, которая в такой же степени обусловливает присущее ей социальное значение, как и другая ее сторона – то обстоятельство, что она благоприятствует развитию венерических болезней. И в древности также колоссальные суммы тратились на проституцию, и тогда уже приносили в жертву ее непроизводительным целям значительную часть национального богатства. Если отвлечься от биологических корней проституции и иметь в виду только эту специальную сторону ее, то получается, можно сказать, экономический circulus vitiosus. Уже тогда проституция, наподобие разрастающегося вьющегося растения, проникла во все жизненные отношение и использовала их в своих интересах. Когда мы узнаем, что уже в эллинскую эпоху моду создавали проститутки, то мы можем заключить отсюда, что фабриканты платья и древние модные магазины имели известные прямые или косвенные доходы, благодаря связи с гетерами и проституционным миром. Если принять во внимание поразительные часто подарки, которые получали проститутки от своих любовников и о которых еще будет речь ниже, то mutatis mutandi то же самое имело место, надо думать, и в других отраслях промышленности.

В отношениях проституток к их клиентам главную роль играют деньги или же вознаграждение ценными предметами. Ловкое и рафинированное обирание мужчин является единственной целью (Аристенет, I, 14) и единственно разумной стороной в существовании гетеризма, между тем как в низших сферах проституции и в обыкновенных борделях гонорар был довольно незначителен. Правда, в массе, и гетеры также должны были довольствоваться сравнительно скромными доходами. Так, мы узнаем, что даже кокотка с таким именем, как Неэра из Мегары, получала лишь незначительные гонорары, которых не хватало на ее расходы и на поддержку существование (Демос ф. стр. 1357). Мы находим здесь целую скалу, от известных своей дороговизной гетер (Атен. ХШ, 570в), вниз, до проституток diobolariae и quadrantariae, продававшихся в углах за несколько грошей. Отдельные проститутки довольно часто пробегали всю эту скалу снизу вверх или иногда также сверху вниз, в самый короткий промежуток времени. Эпиграмма Марциала (X, 75), несомненно, рисует типические условие и частые явления:

(Перевод Alexander Bergs…)

(Когда-то Галла потребовала от меня двадцать тысяч и я, сознаюсь, не считал эту плату слишком высокой. Затем прошел год. «Дай мне десять тысяч», сказала она, но это мне показалось больше, чем раньше. Когда она полгода спустя потребовала еще две тысячи, я предложил ей тысячу. Но она от них отказалась. Между тем прошли еще две-три календы и она сама уже попросила еще только четыре золотых, но я ей отказал в них. Она желала сто сестерций, но и это казалось мне теперь слишком дорого. Небольшие посторонние доходы дали мне сто квадрантов и она попросила их, но я сказал ей, что они уже подарены мальчику. Могла ли она опуститься еще ниже? Она сделала это: Галла предлагает себя даром, но я отказываю ей).

Уже здесь выступает самая отвратительная сторона профессии проститутки: она торгуется за плату, и это иногда – совершенно как теперь – разыгрывалось уже на улице. Вообще, относительно заключение сделки и переговоров уличная и бордельная проституция обнаруживают в древности такие же ужасающие формы, как и в наше время. Следующая эпиграмма Филодемоса кратко, но пластично описывающая такую уличную сцену с проституткой, могла бы быть написана и теперь:

Здравствуй. – «Здравствуй». – Как тебя зовут? – «Не все ли тебе равно?» – Не спеши так. – «И ты не спеши». – Есть ли уже у тебя кто-нибудь? – «Всегда тот, кто меня любит». – Не хочешь ли сегодня со мною поужинать? – «Если хочешь». – Хорошо. А за какую плату? – «Не плати мне ничего вперед». – Это ново. – «Заплати мне, сколько вздумается уже после того, как поспишь со мной». – Дешево! Где же ты? Я пришлю. – «Обдумай себе это». – Скажи, когда придешь? – «Когда хочешь». – Хочу сейчас. – «Тогда марш вперед». [1127]

Более знатные гетеры нередко улаживали, впрочем, денежную сторону дела при помощи посредницы, большей частью при помощи прислужницы. На одной греческой вазе из коллекции Durand, например, изображен чужеземец, который с кошельком в руке передает свои желание гетере через рабыню. В рафинированности обирания они, несомненно, превосходили низших проституток, причем они прибегали к всевозможному искусству и притворству, то нежно и осторожно, то безжалостно и грубо добиваясь своей цели, стараясь выжать из своего любовника как можно больше денег и драгоценностей и по возможности эксплуатировать его. Для поэтов, в особенности для драматургов, писавших комедии, это было неистощимым источником для сатиры, острот и иронических жалоб. Последние звучат в их произведениях уже в очень раннее время. Уже Архилох говорит в одном своем стихотворении, что деньги, часто собранные с большим трудом, по грошам, нередко перекочевывают в карман продажной проститутки (Элиан var. hist. IV), а Саффо издевается над своим братом Хараксом за то, что он промотал свое состояние на гетеру Родопис (Геродот, 135). Впоследствии особенно коринфские гетеры славились своим умением обирать рафинированным образом своих любовников (Аристоф. Plutos, 149–152), откуда и произошла цитированная уже выше поговорка, что не всякому мужчина на пользу поездка в Коринф. Тогда как и теперь, у мужчин всегда скорее находились деньги на проституцию, чем на какие-нибудь другие, более благородные цели. В этом отношении разве один только льстец пользовался преимуществом перед проституткой. В следующих ямбах Кратеса (у Диогена Лаэриие VI, 5) в забавной форме приведены отдельные цифры из расходной книги светского человека:

(Десять мин повару, врачу драхму, льстецу пять талантов, один талант проститутке, философу три обола).

По словам Овидия (Ars. am. I, 419–420), у женщины всегда имеется наготове какое-нибудь ухищрение, чтобы ощипать мужчину; и он тут же дает наглядный пример (I, 421–434) «sacrilegae meretricum artes» (1, 325). Если такой несчастный любовник попадал в руки жадной кокотки, он без конца должен был доставать еще и еще денег, хотя бы и обманным путем. Когда Музарион, в седьмой беседе гетер Лукиана, сознается своей матери, что любовник ее Хереас беден, мать говорит ей: «Среди всех молодых людей его возраста один только Хереас, как видно, еще не нашел средства, чтобы добраться до кошелька своего отца. Разве он не может потребовать денег от своей матери и пригрозить ей, что поступит на корабль или пойдет в солдаты, если, она не даст ему денег?» А в 12-ой беседе гетера Иесса спрашивает своего возлюбленного: «Разве я когда-нибудь заставила тебя хитрить с твоим отцом или обокрасть твою мать, чтобы иметь возможность дарить меня, как это делают все другие, подобные мне?». Обобранного же до последней рубахи и обедневшего, они безжалостно выгоняют и заменяют его новым любовником (Лук. Бес. гет., 14, 1).

Ниже мы вкратце рассмотрим, в частности, гонорирование проституток (Suidas s. V. mercespretium, captura), но мы должны предварительно заметить, что действительная стоимость денег у древних была выше, чем у большинства современных культурных народов и что это нужно иметь в виду при оценке приводимых цифр. Если некоторые из этих цифр, тем не менее, все же кажутся очень низкими, то тем выше зато был доход высших проституток, как это показывает сравнение покупной суммы за простую рабыню-работницу и за рабыню, служащую для половых наслаждений. За первую платили обыкновенно только две мины (около 85 р.), за последнюю же нередко – 60 мин (около 2350 р.), как это доказывает одно место в «Персиянке» Плавта (Акт IV, сц. 4, стих 113), приводимое также Группом.

От Филемона (Атен. XIII, 569 f) мы знаем, что в государственных борделях Солона входная плата была 1 обол (прибл. 61/2 коп.) – плата чрезмерно низкая, даже если принять во внимание высшую ценность денег в то время. Нам известны уже также «Scorta diobolaria». (Poenul. I, 2, 58). Но и некоторые гетеры также получали плату только в несколько оболов (например, 4 обола у Аристен. Ер. И, 16). Шесть оболов или драхму (39 к.) мы встречаем, как вознаграждение гетеры, в одной эпиграмме Антипатера (у Тудихума, стр. 563), у Аристофана (Thesmophor. 1190) и у Плутарха (Amator, с. 16), из заявление которого, что «произведение Афродиты можно иметь за драхму», мы видим, что и во времена империи это была обыкновенная плата. Хотя у Лукиана, (Бес. гет. 8, 2) одна гетера жалуется, что ее постоянный любовник, меняла, никогда не давал ей больше 5 драхм, так что она предпочла ему живописца, который платил 10 драхм (см. также Бес. гет. II, 5: 5 драхм).

Но греческие гетеры часто получали также очень ценные золотые подарки в золотых статерах (около 12 р.), минах (39 р.) и даже талантах (2365 р.). В 6-й беседе гетер Лукиана, Коринна получает от своего первого юного почитателя, «который из девственницы сделал ее женщиной», целую мину, а рафинированные гетеры умеют извлечь из своих любовников 10 мин (Лук. Бес. гет. II, 3) или даже 50 золотых статеров (Алкифр. ер. 1, 40). Знаменитые и модные гетеры получали колоссальные гонорары, далеко не. редко даже тысячные. Так, Лаис потребовала от Демос– вена талант (Геллиус Noct. attic. I, 8, 5–6), что показалось ему, правда, слишком дорогой ценой, но богатые купцы, как Филострат у Лукиана (Б. г. 9, 3) охотно платили столько (см. Лук. Б. г. 15, 2:2 таланта). Александр Великий. предложил даже за одну музыкантшу 10 талантов! (ИИлут. Amator, 16).

Мы видим, следовательно, что гонорары даже самих гетер были весьма различны. В одной эпиграмме Филодемоса (Griech. Anthol, 632), безобразная и красивая кокотка противопоставляются друг другу. В то время как последняя получает за одну ночь 10 талантов, т. е. около 25.000 рублей, первую можно получить уже за 21/2, обола! (около 18 коп.).

Гонорары римских проституток точно также были весьма различны. Для бордельных проституток и для проституток, зависимых от сводников, за каждую в отдельности назначалась особая, определенная цена (Сенека, Controv. II, 2: deducta es in lupanar accepisti locum, pretium constitutum est; Ovid Amor. I, 10: stat meretrix cuivis cert о mercabilis aere). Плата эта должна была уплачиваться вперед (Ювен. VI, 125); кроме того взималась также известная наемная плата за пользование комнатой проститутки, merces eellae (Петрон. 95), обыкновенно один ас (около 3 коп., Петрон. 8). Сами проститутки также получали только 1–2 гса (Мари. I, 103, 10: constat et asse Venus; II, 53, 7: Si plebeia Venus gemino tibi vincitur asse).

Интересные подробности о ценах на проституток дают помпеянские надписи. По Курту Ваксмуту, на так называемых морских воротах в Помпее в 1861 г. найдена была во многих отношениях заслуживающая внимание надпись: «На улице влево, непосредственно перед воротами, находились простые аркады, открытые к улице и поддерживаемые стрелками. Здесь стоит каменная скамья, главной своей стороной опирающаяся на городскую стену, образованную из больших квадратных камней. Над этой-то скамьей и нацарапана большими буквами следующая надпись:

«Si quis hie sederit: legat hoc matema, si qui futuere volet, Atticen quaerat assibns sedecim».

Всему городу было, следовательно, известно, что проститутка Аттиста продавалась за 16 ас. На другой стенной надписи, в vicolo del teatro, мы читаем, что три солдата заплатили Тихее по 5 ас каждый. И здесь также дело шло, очевидно, об установленной плате, быть может, об абонементе.

Несколько более высокая плата за низших проституток, не живущих в борделе, а отправляющихся «на отлет», упоминается у Марциала IX, 32). Им давали обыкновенно 2 динария (около 70 коп.). Леда. из via sacra получала даже 100 сестерций, около 9 р. (Марциал, II, 63). Кокотки и «подруги» (ашисае) требовали, конечно, и у римлян большее вознаграждение за свои милости. Так Галла (у Марц. IX, 4) требовала 2 золотых (aureolis duobus) около 18 р., а за особые приемы даже 10 ауреоли (около 90 р.). Эиеп получает 8 золотых (Мари. XII, 55), а красивой Фгшиеиь давали обыкновенно 10 золотых (Мари. XII, 65). Катулл (гл. 41) осмеивает одну старую проститутку, все еще требующую бессовестного вознаграждение (с. 41):

(Перевод Theodor Heyse.)

(Как, Амена, выслужившая проститутка, требует от меня десять тысяч сестерций? То существо с кривым носом, возлюбленная мота из Формии?! Вы, родственники, и все, кто интересуется девушкой, созовите друзей, созовите врачей: с девушкой плохо! Не расспрашивайте долго, что с ней – у нее мозги не в порядке!).

Гонорар в 100 000 сестерций или 9000 р. (Марц. VII, 10, 3) за однократное сношение или в особенности в 400.000 сестерций, которые император Веспасиан платил проститутке за одну только ночь (Суетои, Vespas. 22), составлял, конечно, редкое явление.

Кроме наличных денег, проститутки получали еще подарки, как цепочки, серьги, ботинки, платья, деликатесы (Лук. Бес. г. 14, 2–4), благовонные мази из магазинов римских торговцев мазями Cosnms ми Nicer os (Мари. XII, 55, 7; XII, 65, 4) и пр. Купцы и разносчики умели очень ловко использовать отношение молодых людей к гетерам для своих целей и их всегда поддерживали при помощи всяких ухищрений сами девушки. Это описывает с большим юмором Овидий (Ars.am. 1, 421–423). До нас дошли также сведение 6 весьма странных и разумеется крайне дорогих подарках, которые ни в чем не уступают экстравагантным выходкам современных поклонников кокоток. Так, например, Деметрий Полиоркет подарил Ламии и ее подругам 250 талантов (около 600.000 р.), которые он выжал из города Афин, чтобы они купили себе… мыло! (Плут. Demetr. 27). А римский император Каринус подарил одной проститутке два ценных слоновых зуба, из которых она заказала себе кровать. (Vopiscns Firmus 3).

Комедии и любовные произведение полны примеров рафинированной эксплуатации и обирание проститутками их несчастных любовников, счастье которых кончалось с последней копейкой и которым часто приходилось еще в таком случае выслушивать насмешки и презрение со стороны бессердечных, жадных кокоток. Менеклид у Алкифрона (1,38) рассказывает о некоей Мегаре, которая до такой степени обобрала Феагена, что от большого состояние бедняге остались только жалкая хламида и щит, с которым он отправился на войну. У Марциала (IX, 2) Лупус дарит своей возлюбленной за одну ночь именье своего отца, а Диниас в «Toxaris» (гл. 15) Лукиана дарит красивой Хариклее «целые дворы, деревни и именья». Verres налагает на провинцию Сицилию неслыханную контрибуцию, чтобы выжатые таким образом неимоверные суммы дарить двум проституткам Пипп и Терции (Cicero in Verrem II, 3, 34). Сильное описание гетер, как кровожадных вампиров, в «Neottis» Анакоила мы уже привели выше (стр. 269–270).

Но с другой стороны бывали и такие случаи, что мужчины обманывали девушек и при помощи хитрости не уплачивали им гонорара. Это забавно описывает в своей комедии Фенитдас (у Стобеуса, Florie g. VI, 30, стр. 80):

(Перевод Friedrich Jacobs.)

(Нет, Фитий, клянусь Венерой, я не потерплю больше этой жизни. Довольно! Не говори больше об этом. Мое решение принято, я это бросаю.

Как только я начала этим заниматься, первым моим другом был военный. Он не переставая рассказывал мне о сражениях и показывал мне свои раны, но не давал ничего. Царь, говорил он, велел ему выдать подарок, и это он говорил изо дня в день. И за обещанный, никогда не полученный подарок, этот несчастный обладал мною целый год даром. Я ему отказала. Его место занял врач. Этот показывал мне целую армию больных, резал, прижигал, уничтожал; нищий и мучитель, он казался мне еще гораздо хуже первого. Тот душил словами, этот – делами. Третий, которого мне послала судьба, был философ, в плаще, с бородой, и с набором слов. Здесь-то уж я совсем попала в беду! Он мне ничего не давал, а когда я требовала, то сейчас же получала в ответ, что деньги не представляют добра. – Ну, если они зло, так и брось их и отдай их мне! – Но он не слушал).

Само собой разумеется, что некоторые проститутки – не говоря уже о сутенерах – имели также своего amant de coeur, от которого они ничего не получали, как например, Музарион в седьмой беседе гетер Лукиана, которая любила Хереаса.

Наряду с этими прямыми экономическими отношениями античной проституции, касающимися непосредственной связи проститутки с клиентами, косвенные отношение ее, т. е. экономическая эксплуатация проституции лицами, имеющими к ней только косвенное отношение, должны были быть тем сложнее, что большая часть проституток принадлежала к рабскому сословию и сама представляла предмет бессовестной эксплуатации, а многие свободные проститутки сами охотно пользовались той поддержкой, которую предлагало им чрезвычайно развитое бордельное и внебордельное сводничество. Богатая терминология и здесь указывает на дифференцировку этой профессии. На ряду с главными греческими и латинскими названиями для сводников и сводниц, как pornoboskos (Herundas II; Athen. Ill, 108 d.; IX, 371 f. v. a.), proagogos (. Aristoph. Tliesmoph. 341; Лягушки 1077; Xenoph. Sympos. 4, 65), Mastropos (Athen. X, 443; VII, 292 b; Luk. Toxaris 13 и 6.), Prohyklis (Heronclas I) и leno (Juv. VI, 127; Horat.Sat. II, 3, 231 и v. a.), lend (Plant. Persa II, 2, 61; Tibull. I, 6, 2; Dig. XXIII. Tit. II, 43, §§ 7–8 и б), мы находим еще многочисленные другие: Maulistes (Hesych. Ill, 76), Draxon (Hesych. I. 534), Karbis (Hesych. II, 411), Propaiso (Hesych. Ill, 383); saga (Lucil. fragm. VII, 12; Nonius Marcell s. v.), conciliator (Vopiscus Ca– rin. 16), conciliutrix (Cicero de nat. deor. 4), adductrix (Tibull. I, 7, 59), agaga (Petron. 69), institor (Ovid ars. am. I, 421), perductor (Plant. Mostell. II, 2, 159); Tertull. (Apologet. 43), stupri sequestra (Apnlej. Metam. I), stimulatrix (Plant. Mostell. I, 3, 46 и 62) й др.

Сводники и сводницы играли в общественной жизни древних значительную роль; pornoboscos и Jeno – типическая фигура комедии, так же, как паразит и хвастун (bramorbos); у него даже особый физический habitus: его всегда изображают с вьющимися волосами, насмешливыми губами, длинным подбородком, сросшимися бровями и лысиной. Затем, leno и lena считаются прототипами лжи и хитрости; «fides lenonia» (Плавт, Pers. II, 11, 61) равнозначаще с неправдой и ложью («improbissimus et perjurissimus», Cicero pro Rose. 7).

(Plautus, Curculio A. Ill, Sc. 5.)

Что касается видов сводничества, то бордели и кабачки с женской прислугой находились большей частью под надзором мужчины-сводника. В своем втором мимиамбе, «Der Frauenwirt», Герондас весьма живо изобразил такого профессионального сводника. Он говорит о себе:

(Я луидор и не отрицаю этого, а мое имя Баттарос. Мой дед был Сизимбрас, а отец Сизимбрискос, и все они держали проституток).

В лучших учреждениях во главе стояли большей частью женщины. Для примера назовем Никарету, затем упоминаемую Невусом хозяйку того борделя, в котором жила Альце (см. выше, прим. 453, стр. 288), Диндиму, которую Марциал (XII, 43) называет опытной учительницей в искусстве быть гетерой, Клерету в «Asinariа» и ее приятельницу в «Cistellaria» Плавта.

Наряду с этими бордельными сводниками существовала еще целая армия сводников мужского и женского пола, которые занимались своей профессией главным образом в центрах сношений, на променадах светского общества и в таких местах, как храмы, курорты, парикмахерские, лавочки для продажи мазей и т. д. В первом мимиамбе Герондаса, разыгрывающемся на острове Косе, такая устраивающая свидание сводница выведена в лице Гиллис. Она состоит в деловой связи с несколькими проститутками.

По легко понятным причинам, для своднических целей охотно пользовались также меняльными лавочками, tabernae argentariae. В «Truculentns» Плавта (I, 1, 45 и дал.) сказано:

(Поистине, сводников и проституток существует теперь чуть ли не «больше, чем мух в жаркий летний день. Они лежат толпами весь божий день вокруг столиков менял, где им и место).

И в новейшее время также места, где катится и звенит золото, сохранили особенно притягательную силу для проституции. Достаточно вспомнить игорные дома, Монте-Карло и Остенде.

В роли сводниц являлись также родственники, всего чаще собственная мать, как например, мать Филинны, Музарион или Иоессы у Лукиана (Бес. гет. 337 и 12) или мать в комедии «Agonis» Алексиса, которая хотела бы продать свою дочь богатому любовнику и отказывает любимому ею бедному молодому человеку (Атен. VIII, 339с. XV, 678 е); или тетка (например, Гнафена в отношении к своей племяннице Гнафении, см. выше стр. 241); или сестра (Аристенет I, 14; I, 25). У Петрония (sat. 140) выведена старшая сводница Филомела, которая продает своего сына и свою дочь предпочтительно бездетным старцам и которая подготовила их к самой рафинированной проституции. Сводничеством собственных жен, которых они отдавали иногда в наймы чужестранцам, славились в особенности византийские мужчины (Элиан, Var. hist. Ill, 14; Атен. X, 442с).

Собственно основа и организация античного сводничества покоились на распространенной и весьма разветвленной торговле мальчиками и девушками, «mercatus meretricius» (Плавт Poenul. I, 2, 126; Теренций, Phormio. V, 5, 9), которую вели специальные торговцы проститутками, «mercatores» (там же). Несчастные объекты этой торговли точно так же обозначались именем «товара», тегх, как и теперь (Агорастокл у Плавта, Poenulus I, 2, 128–129: invendibili merce; proba merx). Бессовестные правила и уловки торговцев девушками наглядно выведены в прологе Плавтовского «Rudens», который позволяет нам глубже заглянуть в античный промысел торговли девушками. Там сказано:

(У него пропала дочь еще маленькой девочкой. Презренный парень, сводник, купил ее у разбойника и привез ее в Кирену. Молодой человек из Аттики, ее земляк, увидал ее, когда она возвращалась домой после игры на цитре и влюбился в нее. Он пошел к своднику и сговорился с ним, что купит у него девушку за 30 мин, дал задаток и взял с сводника клятву, что он исполнит обещанное. Но сводник, само собой разумеется, очень мало дорожил и данным словом, и данной клятвой. У него был в гостях сицилиец, старый плут из Агригента, такой же, как и он сам, изменник родному городу. Он стал расхваливать прелести молодой девушки и других женщин, которых содержал сводник, и предложил ему вместе поехать в Сицилию: там страна развратников и сводник легко может сделаться богатым человеком, занимаясь таким прибыльным делом, как торговля проститутками. Это было заманчиво. Они тайно нанимают повозку и ночью сводник перевозит свое имущество на судно. Молодому человеку, купившему у него девушку, он говорит, что хочет дать обет Венере, что вот храм Венеры, приглашает его затем сюда на трапезу, а сам сейчас же садится на судно и отплывает вместе, с проститутками).

Рабыни или рабы, которые продавались и отдавались торговцами в наймы, был частью военнопленными, частью же это были люди, похищенные еще в детстве и воспитанные затем для целей проституции. Так бывало часто с брошенными, детьми. Таким образом античная торговля девушками не испытывала недостатка в «товаре» и достигла обширных размеров, простираясь на все части Греко-Римской империи, далеко в глубь Азии и Африки. Клементий Александрийский (Clem. Alex. Paedag. HI, 22) говорит об этих постоянно разъезжающих сводниках: «Эти злосчастные отправляются в море с транспортом проституток, точно это пшеница или вино». Что профессия эта вознаграждается более, чем достаточно, показывает приведенное выше заявление сицилийца в прологе к «Rudеns» и объяснение некоего Семпрония. Никократа в сочиненной им самим надписи на его могиле, в которой он говорит, что оставил свои занятие художника, чтобы сделаться торговцем красивыми женщинами.. Другой исторически удостоверенный торговец девушками, который открыто вел в Риме крупную торговлю проститутками – упоминаемый Светоном (August. 69) Тораниус.

Что касается отдельных центров для ввоза и вывоза девушек и мальчиков, то, прежде всего, нужно назвать следующие из них:

1. Кипр. – Это доказывается следующим интересным местом в «Adelphi» Теренция (дейст. II, сц. 2), где торговец рабами говорит:

(Я накупил множество девушек и многое другое, что должно быть отправлено на остров Кипр. Если я не приеду туда к ярмарке, то это будет к явной моей невыгоде).

2. Тир. – Сирийский город Тир, главное торговое место Востока, в особенности поддерживал торговые сношение с обеими большими гаванями Италии для вывоза, с Остией и Путеоли, и, по словам сводника Баттароса во втором мимиамбе Герондаса, уже в третьем веке до Р. X. был главным центром торговли девушками. Многочисленные проституированные лица обоего пола сирийского происхождения, которыми кишел Рим, привозились главным образом, вероятно, из Тира и других сирийских городов, так как рабы во времена римской империи вообще значительной своей частью провозились с востока в Италию и на Запад через Сирию.

3. Делос. – Это «место всеобщей торговли греков» (ИИавз. VIII, 33) было величайшим рынком рабов древности, куда, по Страбону (XIV, стр. 668), ежедневно привозили и где продавали десятки тысяч рабов, преимущественно в Рим.

4. Рим. – Уже во время Плавта, существовал в Риме, как мы видели, raercatus meretricius, достигший во времена империи обширных размеров, доказательства чему мы находим у Марциал (IX, 59), Светона (Aug. 69) и др.

5. Александрия. – К александрийской торговле девушками относятся, вероятно, приведенные выше слова Клемептия Александрийскою (Paed. Ill, 22). Она могла производиться тем интенсивнее, что египетские корабли в древности славились своими громадными размерами и могли вместить до тысячи человек. Александрийская торговля девушками простиралась на все части древнего мира, на Восток и на Запад Из одного анонимного описание путешествие в первом периоде империи, из так называемого «Periplus maris erythraei» (стр. 28 и 31 и след.), мы узнаем, что между Индией и Египтом существовала значительная торговля девушками, а в «Ephesisclien Geschichten» Ксенофонта из Эфеса героиня Антея продается из Александрии в Тарент, в бордель.

6. Суниум. – От Теренция (Phormio V, 6) мы знаем, что в гавани на южной оконечности Аттики точно также велась торговля девушками. Формио говорит там:

(Старику я сказал, что хочу отправиться на рынок в Суниум, чтобы купить девушку, о которой переговорил со мной раньше Гета).

7. Карфаген. – Торговля рабами-неграми исходила главным образом из. Карфагена, куда они привозились из центральной Африки. Мавританские проститутки Рима происходили, вероятно, главным образом из Карфагена, где в высокой степени процветала также торговля и белыми рабынями. Это доказывает указание Диодора (Диод. V,17), согласно которому жители Балеарских островов покупали обыкновенно женщин в Карфагене. Интересное описание похищение девушки в Карфагене и продажи ее в бордель в акарнанийскую гавань Анакториум мы находим в прологе «Poenulus» Плавта:

(Перевод W. Bindera.)

(Дядя юноши, старик, жил в Карфагене с двумя дочурками; одной было пять, другой – четыре года. Их увезли из предместья вместе с кормилицей, и разбойник привез их в Анакториум. Здесь он продал кормилицу вместе с девочками одному человеку – если сводник еще человек – величайшему мошеннику на земном шаре. Вы, впрочем, сами можете заключить, что это был за экземпляр, по имени Ликус. Из Анакториума, где он раньше жил, он недавно переселился сюда в Калидон ради своего промысла. Он живет теперь в том доме.

Отец обеих девочек, потерявший их карфагенянин, ищет их повсюду, на суше и на море. Как только он вступает в какой-нибудь город, он сейчас же следит за всеми проститутками, где они живут. Он предлагает каждой деньги и проводит целые ночи в разспросах: откуда она, из какой страны, взята ли она в плен или похищена, из какого дома она происходит, кто ее родители.)

Вообще комедии являются богатым источником для ознакомление с обширностью и распространенностью торговли девушками во всех частях мирового государства Греции и Рима, по крайней мере, поскольку вопрос касается продажи проституток в одиночку. Несомненно, однако, что в этой области существовала и массовая торговля. Так, во времена империи существовал оживленный ввоз рабов из области Босфора, как это видно, например, из предложение одной теснимой римскими войсками местности на Азовском море (Tacit, ann. XII, 17) доставить 10.000 рабов. Более значительные ярмарки рабов нередко имели место также по случаю религиозных празднеств и гимнастических игр, во время которых, как мы видели, обыкновенно приезжали также и сводники с толпами девушек. Павзаний (X, 32,15) упоминает о такой ярмарке рабов, происходившей два раза в году в фокейском городе Титореа во время празднеств Изиды.

От общего обзора объема и распространение в древности торговли мальчиками и девушками, мы перейдем теперь к особым видам сбыта и экономической эксплуатации женских и мужских проституированных рабов.

Место продажи девушек и мальчиков, предназначенных для проституции, находилось в центре обращение города, т. е. обыкновенно на рынке, agora. Как подробно описывает Дион фон Пруза, девушки и мальчики позорно выставлялись здесь в грязных, уже издали видных лавчонках, где и продавались. Затем mercator meretricius находился также в связи с храмами Афродиты или Венеры. Так, в «Poenulus» Плавта (действ. I, сц. 2) сказано:

(У храма Венеры сегодня ярмарка девушек, там находятся покупатели из всех стран, а потому я хочу там показаться).

В Риме проституированных рабов содержали для продажи в так называемых «Septa» на Марсовом поле. У Марциала (IX, 59) имеется следующее интересное описание:

(Перевод Alex. Berga.)

(Пока Мамурра долго и медленно расхаживал по «Septa», где блестящий Рим ведет торговлю сокровищами, он рассматривал прелестных мальчиков и пожирал их глазами-не тех, которых держали для продажи в обыкновенных помещениях, а тех, которых содержали в потайном месте лавки, где их не видел ни народ, ни наш отряд.)

Отсюда видно, что для знатных и богатых покупателей лучший «товар» хранился в местах, недоступным обыкновенным покупателям. В общем же предназначавшиеся для продажи рабы и рабыни выставлялись публично совершенно голыми на вращающейся подставке, «catasta» или на каменной плите, и их можно было без стеснение осматривать и ощупывать от головы до пят.

(He чужие купцы выставили тебя на вращающейся сцене, не вместе с египетскими товарами; как продажный мальчик, ты говорил хорошо заученные остроты и речи, чтобы прельстить покупателя, который все же находится не скоро).

Так говорит Статий (Silvae II, 1, 72). Аналогичным образом описывают также Сенека старший (Controv. I, 2) и Гораций (Сат. I, 2, 81–85, 101–105) подробный осмотр выставленных совершенно нагими проституток покупателем, который тщательно осматривает каждую часть тела в отдельности («nuda in litore stetit ad fascidium emptoris, omnes partes corporis et inspectae et contractatae sunt», Senec., Controv., I. Что при этом осмотре принимались во внимание не только эстетическия, но и гигиенические соображения, мы еще увидим ниже, в главе о гигиене античной проституции.

Торговля проституированными мужчинами и женщинами производилась в двух формах. Дело шло либо об окончательной продаже, все равно, в публичный или частный бордель или частному лицу, либо только об отдаче в найм или аренде на более или менее продолжительное время, которую можно рассматривать также, если она производилась лишь на несколько дней или часов – как своего рода прокат.

При настоящей продаже в собственность, цена лучшей, музыкально-образованной проститутки составляла в среднем 20–30 мин (780-1170 рубл.), как это видно из заявления Изократа (Depermutatione 288), что проституток обыкновенно покупают за 20 до 30 мин.

Так, Тиманорид и Евкрат заплатили Никарете30 мин за постоянное владение Неэрой (Демос ф. стр. 1354). У Теренция уплачивают 20 мин за музыкантшу на лютне (Adelphi, IV, 7, 24); у Плавта покупные цены колеблются между 10 (Cure. Ill, 5), 30 (пролог к «Rudens») и 40 минами (Epidic. I, 1, 50).

Так как в большинстве случаев дело шло о рабынях, то покупка и продажа проституток производилась с соблюдением юридических форм, согласно законному договору о продаже. Два таких интересных договора о продаже проституток для солдат найдены в элефантинских папирусах.

«Обе рукописи были запечатаны вместе с тремя другими бумагами в каменном горшке, где они оставались, по-видимому, нетронутыми со времени их составление в 283–284 г. до Р. X. Печати принадлежали лицам, заключившим договор: «свободной» гетере и свидетелям элефантинского гарнизона. По своей юридической форме оба акта соответствуют выкупным актам рабов. Прежний владелец с получением данной суммы отказывается от всяких притязаний на проститутку по имени Элафион, которая, однако, имеет собственную печать (нежная женская головка с прической в форме дыни) и, по-видимому, выступает, как правоспособное лицо. В первом случае Элафион из Сирии уплачивает аркадийцу Антипатросу в размере 300 драхм, при законной гарантии аркадийца Пантаркеса, который, во всяком случае, уплачивает за нее эту сумму вперед и тем самым очевидно вступает во владение ею, потому что пять месяцев спустя та же Элафион опять выплачивает 400 драхм при законной гарантии Диона, который, следовательно, является ее третьим владельцем, причем она фиктивно снова выкупает себя у второго владельца. То обстоятельство, что второй владелец, Пантаркес, получил на 100 драхм больше первого, Антипатра, свидетельствует, по-видимому, о том, что Пантаркес дольше владел проституткой.

Из этих интересных документов мы знакомимся с приблизительными ценами на проституток при продаже их на время, которую предпочтительно практиковали сводники и хозяева проституток (см. Плавт Curculio А. I, сц. 1, стих 46), потому что временная отдача проститутки была им, конечно, выгоднее продажи навсегда, тем более, что богатые люди платили часто за «прокат» столько же, сколько и за покупку проститутки. Из речи Демосфена против Неэры мы узнаем, что такие договоры о найме проституток между сводником и любовником представляли совершенно обыденное явление. Неэра, например, принадлежала по такому договору поэту Ксеноклеиду и актеру Гиппарху, как последний подтвердил это клятвенно перед судом (Демосф. стр. 1353, 1354). В «Asinaria» Плавта сохранился для нас чрезвычайно интересный точный текст такого договора о найме из эллинистической эпохи. Сцена разыгрывается между любовником Диаболус и Паразитом:

Diabolus

So lass doch einmal den Kontrakt mich sehn, den du

Für mich, das Madchen und die Kupplerin aufgesetzt;

Lies die Bedingungen: du bist der rechte Mann

Zu solchen Sachen.

Parasit

Der Kupplerin wird angst und bang,

Ich wette, wenn sie meine Punkte horen wird.

Diabolus

So mach doch nur und lies.

Parasit

Horst du?

Diabolus

Zu alleweg.

Parasit (liest)

«Diabolus, Sohn des Glaucus, zahlt der Kupplerin

Cleareta zwanzig Minen, dass Philenion

Dies game Jahr durch Tag und Nacht sein eigen seh.

Diabolus

Und zwar zu keines andern Dienst zugleich.

(Перевод IF. Bindera).

(Диаболус. – Покажи же мне по крайней мере контракт; который ты сочинил для меня, девушки и сводницы; прочти условия; ты именно тот человек, который нужен в таких делах.

Паразит. – Сводница испугается и я держу пари, что она не примет моих пунктов.

Диаболус. – Так читай же!

Паразит. – Ты слушаешь?

Диаболус. – Всегда.

Паразит (читает). – «Диаболус, сын Главка, платит своднице Клерете 20 мин, чтобы Филенион вис этот год днем и ночью принадлежала ему.

Диаболус. – И притом никому другому).

Далее подробно приводятся меры, чтобы обеспечить абсолютную верность Филенион, причем они для целей комедии, конечно, юмористически преувеличены, например, меры, касающиеся ночного поведение проститутки.

Нужно, однако, подчеркнуть одну особенность такого античного договора о найме проститутки. Это тот именно факт, что ее могли нанять одновременно двое или даже несколько мужчин, которые затем взаимно ограничивали свои права и обязанности. В настоящее время это кажется очень странным, но объясняется, вероятно, античным взглядом на рабыню, как на «вещь» или «товар». Если в споре из-за какой-нибудь проститутки заинтересованные стороны не могли прийти ни к какому соглашению, то разделение притязаний отдельных любовников могло быть решено формальным третейским судом!

Последний состоял обыкновенно из трех лиц: из двух представителей от обеих сторон и из одного беспартийного, общего судьи. В споре между Стефаном и Фринио за владение Неэрой, третейский суд вынес решение, чтобы каждый из них оставлял у себя Неэру равное число дней в течение месяца, если они сами не придут к какому-нибудь другому соглашению; чтобы Неэра поочередно день за днем переходила от одного к другому, причем содержать ее должен тот из них, у которого она в данный момент находится. (Демос ф. стр. 1315, 1316). В другом случае, по делу проститутки Фано, третейский суд решил, чтобы Стефан предоставлял Фано Эпаинету каждый раз, как он бывает в Афинах, если только он пожелает иметь ее у себя. (Демос ф. стр. 1360).

Наконец, мы должны еще вкратце коснуться косвенной экономической эксплуатации проституции, которая в древности несомненно существовала не в меньшем объеме, чем теперь, если принять во внимание большое сходство жилищных условий. И в древности также было много так называемых «порядочных» людей, с весом и известным общественным положением, которые, не гнушались отдавать в наем отдельные комнаты или даже целые дома для разврата сводникам или проституткам, чтобы получить большие барыши. Они пользовались для этой цели посредничеством рабов и вольноотпущенников, чтобы окружающие могли думать, будто они не имеют ничего общего с этим делом. В дигестах прямо сказано, что такие явления наблюдаются часто. 8 февраля 1760 г. в Помпее найдена была следующая надпись:

«In Praedüs Juliae Sp. F. Felicis Locantur Balneum. Venereum. Et Nongentum. Tabemae. Pergulae. Cenacula ex Idibus Aug-. Primis in Idus. Aug. Sextos Annos Continuos Quinque. S. Q. D. L. E. N. С.»

«В усадьбе Юлии Феликс, дочери Спуриус, отдаются в наем balneum venereum и девятьсот (!) магазинов, лавок, комнат, с будущего 14 августа по шестое 14-го Августа, на пять лет. «Инициалы последней строчки объясняются различно, всего чаще следующим образом: «si quis domi lenocinium exerceat ne conducito», T. e. кто занимается в доме сводничеством, того не принимают. Это была, следовательно, оговорка для найма, которая практикуется и теперь, хотя и не в такой откровенной форме. По мнению Овербека, впрочем, такое объяснение не вполне доказано.

Об отдаче комнат проституткам поденно свидетельствует интересный документ папируса второго или третьего столетие после Р. X., согласно которому два компаньона-арендатора отдают в наем публичной женщине Тинабделла принадлежащую им квартиру на известный день для занятие своим ремеслом.

Экономическая реализация купленных или похищенных девушек, предназначенных для проституции, начиналась уже очень рано, что находится, конечно, в связи с более ранним созреванием девушек в южно-европейских странах. Поэтому в древности существовала обширная детская проституция. Уже в раннем детстве рабынь обучали для этой цели всем искусствам гетер, среди которых главное место занимают музыка, танцы и косметика (см. выше, стр. 229 и след., 271 и след.). Из одной из эпиграмм Марциала (VI, 66) мы узнаем, что в древности очевидно производилась также торговля целомудренными девушками, цена которых была выше, чем уже дефлорированных. Марциал бичует в упомянутой эпиграмме ложь торговца, который давнюю проститутку выдает за невинную девушку (рига), чтобы больше получить за нее:

(Перевод А. J. Berga).

Что древние придавали цену целомудрию и что у них существовала известная «мание дефлорирования», доказывает одно место в «Vita Apollonü ТЬугии» (стр. 695), из которого видно, что хозяева борделей особенно украшали невинных девушек, прямо указывая на их невинность, и требовали за них высшую плату.

В попытках ограничить и даже искоренить торговлю рабами для половых наслаждений не было недостатка в древности, но они не имели прочного успеха. В особенности мы должны указать здесь на предписание императора Адриана, которым запрещалась продажа рабов и рабынь профессиональным работорговцам, если право их на такую торговлю не было доказано (Spartianus Hadrian 18).

В заключении, мы должны указать еще на вторую форму экономической эксплуатации проституции, именно на античное сутенерство, в существовании которого невозможно сомневаться, хотя мы и не знаем ничего о степени его развития.

У римлян сутенера называли «contubemalis» (Петрон. 61), а сутенерство – «contubernium», что означает обыкновенно «дикий брак», в котором жили сутенер с проституткой. Ранний пример сутенерства представляет Публий Эбиций, который жил на щедроты проститутки Фенеции Гиспала, на что прямо указывает Ливий (39, 9). Известный из речи Демосфена против Неэры Стефан, супруг гетеры Неэры, по его поведению, также может быть назван сутенером.

Дело в том, что Неэра и после замужества с Стефаном продолжала заниматься своим ремеслом проститутки, но теперь она могла требовать большее вознаграждение, ссылаясь на то, что, как замужняя женщина, она подвергается большой опасности, если бы ее поймали на месте прелюбодеяние и что за это она должна получать больший гонорар. Но Стефан еще, кроме того, вымогал у ее богатых любовников деньги, угрожая им жалобой на их прелюбодеяние или же до тех пор держал их в тюрьме, пока они не уплачивали ему значительного выкупа (Демос ф. стр. 1359). Он пользовался с той же целью и дочерью Негры и вымогал у ее клиентов большие суммы (Демос ф. стр. 1367).

Тип менее рафинированного сутенера выведен в седьмой беседе гетер Лукиана в лице молодого Хереаса, который постепенно продает и пропивает все драгоценности и подарки своей любовницы, Музарион, очевидно нисколько не теряя от этого в ее горячей любви. Аристенет, с другой стороны, описывает (Epist. II, 18) бесстыдную эксплуатацию и форменный грабеж влюбленного юноши гетерой, которая чрезвычайно ловко пользуется для этой цели сутенером, с которым и делится своей добычей.

Некоторые проститутки выходили замуж за своих сутенеров, вероятно, с целью иметь признанного законом защитника, как это сделала, например, Паннихис, выйдя замуж за Доркаса, в девятой беседе гетер Лукиана.

7. Связь проституции с половыми извращениями или половая психопатия в древности. – Мы рассматриваем в этой главе разновидности и извращение половых сношений только в их связи с проституцией, чтобы доказать, что в древности, совершенно так же, как и теперь, она играла роль благоприятствующего в этом отношении фактора и что в особенности в борделях половые извращение и тогда также практиковались очень охотно. Но, рассматривая античную «половую психопатию», всегда нужно иметь в виду, что вся вообще половая жизнь разыгрывалась тогда в гораздо большей степени публично, чем теперь, и что наивность разврата того времени, зависевшая от меньшей степени разделение «плотского» и «душевного» элемента, все же менее позволяет подвести его под современное понятие «порока», «греха», чем нынешний разврат. К бурным вспышкам элементарной чувственности относились тогда гораздо мягче, чем к слишком глубокому душевному переживанию любовной страсти, влияние которой на деятельность человека и на его человеческое достоинство считалось гораздо более опасным, чем один только физический разврат. Без такого миросозерцания, диаметрально противоположного нашему, немыслимо и необъяснимо было бы проникновение полового элемента во все сферы жизни древнего мира; всем известно, что у древних половой элемент открыто проявляется всюду: в общественной жизни, в религии, нравах и обычаях, в языке, литературе и искусстве. Я должен здесь сослаться на подробное изложение этих явлений в другом месте, так как они большей частью выступали независимо от проституции, а нас здесь интересует только влияние именно проституции на различные виды половых сношений.

Относительно числа и рафинированности последних древний мир ни в чем не уступал новому времени или даже, быть может, превосходил его. Это видно уже из чрезвычайно обширного и до мелочей дифференцированного vocabularitmi eroticum греческого и римского языка, послужившего, основанием для всех эротических словарей современных культурных языков. И в этом также мы только подражатели и последователи древних.

Так, уже у греков было около 70 различных выражений для coitus и для различных положений и манипуляций при этом (Аристоф. Eccles. 8) или figura или modi Veneris (Овид. А. а. И, 679; III, 787; mille frgurae, или mille modi Veneris), которые варьировались соответственно различным эротическим темпераментам и наклонностям.

Связь этих вариаций половых сношений с проституцией очевидна из того факта, что их «изобретение» или привычное применение приписывалось большей частью известным гетерам и бордельным проституткам, и что в этом искусстве видели обыкновенно различие между проституткой и честной женщиной, как это ясно из следующей эпиграммы Филодемоса.

(Жена и гетера. – В тайниках сердца меня согревает двойственная любовь: здесь в римлянку, там в коринфянку. Первая сумела выбрать себе манеры и жесты матроны – от сетки волос на голове, до чулок на ногах. Вторая отдается без удержу, благосклонна ко всякой любви, пускает в ход различные формы ее, изобретенные Элефантис. Если ты велишь мне выбрать, о Пейсон, одну из них, я предпочитаю Эфиру; римлянке достаточно и галла).

Упомянутая здесь Элефантис была гетера, которая написала различные книги о фигурах Венеры и о любовном искусстве, снабженные соответственными рисунками. Другая гетера, Вирена, приобрела в древности большую известность, как изобретательница так наз. «Dodekamechanon», т. е. способа совершать coitis в различных фигурах. На одну из этих фигур намекает, по-видимому, Аристофан в «Лисистрате» (стих 231), где он говорит о так называемой «львице». Овидий подтверждает в своей «Ars amatoria» (II, 676–680), что более зрелые гетеры его времени обладали большим опытом в любовной технике и видит именно в этом особую привлекательность дам полусвета, так что советует менее опытным галантным дамам усвоить себе различные modi veneris и дает на этот счет подробные предписание (III, 769–808).

Что касается собственно половых извращений и аномалий, то они несомненно распространены были в древности не менее, чем теперь. Дело в том, что хотя половые извращение у греков и римлян, как и у всех других народов, нужно рассматривать, прежде всего, как всеобщие антропологические явления, т. е. такие, которые встречаются повсюду и во всевремена, независимо от культуры и вырождения, в известной гомогенности – но оригинальная античная культура играет в этом случае роль благоприятного, видоизменяющего и повышающего интенсивность фактора. Как мы уже упоминали, античная культура, пропитанная насквозь половым элементом (культ фаллоса, специфические половые божества, свободное проявление полового элемента в общественной жизни, литературе и искусстве) заключает в себе нечто безусловно своеобразное в организации ее социальных условий (крупные города, пауперизм, жилищная нищета и т. д.), но вместе с тем она обнаруживает такие многочисленные аналогии с современной культурой, что ее считали прямо предшественницей этой последней. Это относится и к влиянию половой жизни. Высоко развитая греко-римская культура давала возможность скрытым, дремлющим у большей части людей наклонностям к половым аберрациям и рафинированности выступать открыто и безмерно усиливала их. Апогея половой «испорченности», т. е. связи половых наслаждений с «светским» вообще во всех отношениях образом жизни, достигло первое столетие после Р. X. Временем величайшей испорченности и вырождение Теодор Вирт называет годы 30–68 по Р. X., господство Вали– гулы, Мессалины и Верона, когда отвращение к браку, заставившее уже Августа издать его знаменитое брачное законодательство, мужская неврастения, женская истерия и любовь к haut-gout соединились вместе, чтобы вызвать быстрое распространение полового вырождения, достигшего своего апогея в таком учреждении, как «комиссары сладострастия» римских императоров (Светон Tiber. 42). Задача их заключалась в том, чтобы открывать и изобретать новые виды сладострастия, причем они находили в своих императорах теоретическую и практическую поддержку, так как Тиверий, Калигула и Нерон, а впоследствии еще Гелгогабал и Гелий считаются изобретателями новых аппаратов для сладострастие и новых рафинированных способов половых наслаждений (см. Лампридий, Heliogabal. 33 и Спартиан, Helius Verus 5).

Но центральным; пунктом и очагом всех половых излишеств и извращений в древности, как и в настоящее время, была проституция, в частности бордель, который Тертулиан (ad uxorem 11, 6) называет поэтому не без меткости «consistorium libidinum». Факт этот можно доказать уже в 5-м веке до Р. X. Так, Аристофан прямо говорит в своих «Всадниках» (стих 1284–1286), что мазохисты, действие которых он описывает очень ясно, могут, находить неограниченное удовлетворение своей похоти в борделях. А в позднейшее время помпеянские стенные надписи дают многочисленные свидетельства того, что удовлетворение извращенных половых чувств, прежде всего, искали и находили в борделях. Известных в этом отношении проституток прямо рекомендовали друг другу, например, Фортунату. Таким образом, публичный дом и в древности был высшей школой рафинированного полового наслаждение и извращения. И в древности также существовал свой «бордельный жаргон». Подобно тому, как в настоящее время можно услышать в борделе такие выражения, как «французские» или «флорентинские» половые сношения, под чем нужно-разуметь известные половые извращения, У древних существовали выражения (например, Аристоф. «Лягушки» 1308) о лесбической любви; (например, Лукиан Pseudologista 28) о финикийской; (Гезихий И, 413) о карийской; (Аристоф. Eccles. 953) об ионийской; (Гезихий III, 9) о лаконической; (Гезихий II, 543) о критской любви; (Гезихийи V, 36) о сифнических половых сношениях; или «dalmaticus» (Lamprid. Commod) – далматский способ; «mores Massilienses» – обычаи Марселя (Плавт Casina V, 4, 1).

Связь половых извращений с проституцией очевидна и из того, что различные виды их называли по именам гетер, которые всего больше их практиковали. Примерами могут служить: по имени гетеры Синопе (Гезихий IV, 32), по имени Кирены (Гезих. II, 557); аттическое обозначение известных половых наклонностей, по имени одноименной гетеры (Гезихий IV, 5).

В то время считалось вообще общепризнанным, что проститутки существуют главным образом для удовлетворения всех необычных похотей, как это открыто высказывает Демосфен, когда определяет сущность проститутки в том смысле, что она отдается за деньги всем для всякого рода половых наслаждений (Демос ф. 1382), причем она сообразуется, по словам Филострата (Ер. 68) с размером уплаченной суммы. Особенно доказательно одно место у Ювенала (X, 238–239), где он говорит о некоей Феллатрикс Фиале:

…tantum ortificis valet halitus oris.

Quod steterat multis in carcera fornicis minis, где необходимость практикования извращенных половых сношений несомненно приводится в связь с многолетним пребыванием в борделе. Совершенно как теперь, проститутки часто взаимно упрекали друг друга в извращениях. Так, в «Ecclesiazusae» Аристофана (действ. IV, сц. I, ст. 952–954) старая проститутка упрекает свою молодую соперницу в «ионической» и «лесбической» любви. Многочисленные анекдоты об извращенных действиях гетер находятся у Атенея, например, о Мании (XIII, 507а), Гнатене(XIII, 580 f), Нико (XIII, 582f), Гнатении (XIII, 581с).

Что касается видов ненормальной половой деятельности, то мы в другом месте уже доказали, что всеизвестные в настоящее время формы половых извращений и половой психопатии существовали и пользовались большой известностью уже в древности. По крайней мере так надо думать в виду частого упоминание о них у различных авторов. К тому же мы ведь заимствовали у древних всю относящуюся сюда современную научную терминологию.

Отсылая читателя во всем, что касается неуместных здесь подробностей по этому вопросу, к названному нашему сочинению, мы лишь упомянем здесь, что и в древности все известные в наше время половые отклонение и аберрации практиковались главным образом проституцией и благодаря проституции. Таковы, например, манипуляции «cunnilingus», «fellator» и «irrumator», которые, как обычные посетители борделя, так же хорошо были известны различным древним проституткам, как это бывает и в настоящее время. Характерна в этом отношении эпиграмма XI, 61 Марциала, где Леда закрывает свой бордель, когда видит приближение клиента, известного своими извращениями. Многие же проститутки, напротив: пользовались дурной славой, как «fellatrices» (Corp. Inscr. Eat. IV, 46 № 760), как на это указывают помпеянские надписи и многочисленные намеки у Аристофана, Марциала, Ювенала, Авзоние и др.

Названные манипуляции составляют частичное проявление нопролагнт и мазохизма, всеобщее распространение которых в борделях подчеркивает, как мы уже указывали, Аристофан (Ари– стоф. Всадники, 1284–1286; Мир 885). О мазохизме упоминают также Катулл (Сагш. 98), Сенека (Epist. 87; De beneficüs IV, 31) и Гален (изд. Кюна XII, 249). Не подлежит сомнению, что бордели часто бывали ареной таких, связанных с флагелляцией, мазохистски-садических сцен, как описывает, например, Петроний (Cat. 138) в том месте, где Энколпий, с целью полового возбуждения, заставляет жрицу Приапа, Энотею, флагеллировать его жгучей крапивой и даже подвергает себя более рафинированным, жестоким мучениям. О типично садистских эксцессах Тиверия, Калигулы, Нерона, Гелиогобала и других сладострастных цезарей достаточно упомянуть мимоходом. Они коренятся несомненно в своей эпохе, когда подобные возбуждающие часто применялись при половых наслаждениях.

Различные формы полового фетишизма, по-видимому, также были не безызвестны в древних борделях. Как велики были иной раз успехи проституток, спекулировавших на фетишистские инстинкты мужчин, показывает историе египетской проститутки Родопис у Страбона (XVН, стр. 808) и Элиана (Var. histor. ХШ, 33). Красивый, изящный башмак ее так очаровал царя Исамметиха, что он женился на его обладательнице. Без сомнение не случайность также, что башмак считался символом Диониса (Филострат Imag. I, 6; Плутарх Quaest. graec. 12).

Относительно существование в древности «voyeurs» и их отношение к проституции мы точно также имеем несколько свидетельских показаний. Наиболее известно публичное выставление напоказ проститутки Теодоры во всевозможных развратных положениях и при всевозможных половых актах (Hist. arc. IX, 7). Поведение – «voyeurs» в борделях несомненно устанавливается следующей эпиграммой Марициала.

(Перевод A. Berns…)

(Когда ты переступаешь порог каморки, над которой прибита дощечка, все равно, привлекает ли тебя туда мальчик или девушка, тебе недостаточно дверей, ни занавеса и задвижки; твоя тайна должна быть еще сохраннее. Ты закупориваешь даже мельчайшую щель, которая кажется тебе подозрительной, а также дырочки, пробуравленные, быть может, сладострастными иглами. Никто не бывает, Кантарус, так педантично и подозрительно стыдлив, если он только обнимает там мальчиков и девушек).

Такие дырочки и теперь еще делаются в борделях, чтобы дать возможность «Vоуеигэам» наблюдать за плату любовные сцены. Упоминаются и женщины «voyeurs», как Квартилла у Петрония (Cat. 26), которая через дверную щель наблюдает половые сношение детей, и императрица Мессалина, которая в своем частном борделе присутствовала при сценах разврата (см. выше, стр. 254).

Чрезвычайно велика связь гомосексуализма с проституцией. Так как «мужская проституция» играла в древности почти такую же роль, как женская, то мы рассмотрим ее в особой главе, здесь же мы остановимся только на лесбической проституции, объем и значение которой естественно были гораздо менее значительны.

Гомосексуализм женщины, безусловно, был знаком древним и был в употреблении, как это показывает терминология: главные название лесбической любви: tribas (Гезихий, I, 510; Марц. VII, 67; Федр IV, 14); frictrix (Тертулл. de pallüo 4); subagitatrix (Плавт, Pers. II, 2, 45). уже очень рано Спарта и остров Лесбос считались местами, в которых любовь между женщинами была особенно распространена. На острове Лесбосе всемирно знаменитой представительницей такой любви является поэтесса Сафо.

Как и теперь, трибады и в древности организованы были в тайные клубы, причем эти женские союзы находили себе поддержку в известных религиозных культах, например, в культе в честь андрогинической богини Мизы и в честь Деметры. В Афинах образовался даже настоящий «демос женщин», который во время празднеств Деметри выступал против демоса мужчин. Женские религиозные союзы существовали и в других местах. Сюда относятся между прочим и музыкальные школы Лесбоса. Во время празднеств в честь Деметры, которые устраивались в Афинах, между женщинами бывали случаи гомосексуальных отношений.

В Риме также уже рано упоминаются трибады, например, Софоклидиска в «Персиянке» Плавта (II, 2, 45). Сенека Старший (Contr. I, in fine) выводит перед нами и теперь еще не редкое осложнение, именно ревность супруга, жена которого обманывает его с трибадой. У Горацие (Epod. 41) упоминается «mascula libido» Фолии из Арминии. Как велико было число трибад в Риме во времена империи видно из общего замечание апостола о женщинах, которые превратили естественные отправление в неестественные (Rom. I, 26) и из эпитета «tribadum tribas», с которым Марциал (VII, 67) обращается к Филенис, типичной «женщине-мужчине», которая, подобрав платье, играет в мяч, размахивает гирями, вся испачкана грязью в школе для борцов и пьет за столом несколько кружек вина. ее необузданная страсть к женщинам ярко описана Марциалом (VII, 70). Другая трибада с мужскими наклонностями – Басса (Марц. I, 90) Лукиан и Ювенал сообщают о распространении гомосексуальных наклонностей среди богатых и знатных женщин времен империи. Пятая беседа гетер Лукиана рассматривает исключительно трибадию, организацию которой в тайных клубах подробно описывает Ювенал (VI, 306–322). Эти лесбические клубы праздновали в Риме свои оргии у алтаря богини Pudicitia и во время праздника Bona Dea.

Главным образом для этих знатных и способных платить трибад и существовала лесбическая проституция. Сближение происходило либо во время купания, так как гетеры купались вместе с порядочными женщинами (Лук. Бес. гет. II, 4), либо трибады устраивали вечерние пиршества, на которые приглашали проституток, предпочтительно аулетрид и гитаристок, которых щедро награждали за услуги (Лук. Бес. гет. 5).

О размерах лесбической проституции в древности можно заключить уже и из того, что лесбических клиенток проституции обозначали особым именем (Платон, Sympos, стр. 191е; Гезихий I, 510), потому что эти трибады, как объясняет Гезихий, удовлетворяли свои лесбические наклонности главным образом у гетер. Очевидно, лесбическая любовь казалась древним гораздо более неестественной, чем однополая любовь между мужчинами. На это указывает следующая эпиграмма Асклепиада, относящаяся к двум трибадам.

(Битто из Самоса и Наннион не желают входить к Венере соответственно ее законам, а придерживаются других, презренных. Владычица Киприда, возненавидь их, отклоняющих ложе твое).

Характер гомосексуальных сношений между женщинами выражался либо в подражании гетеросексуальным половым сношениям (Марц. I, 90, 7–8; Ювен. VI, 311), оттуда талмудическое название «soleleth» или «soledeth» (см. J. Preuss, Biblisch-Talmudisclie Medizin, Berlin 1911, стр. 585), либо в мастурбации, ручной или языком.

Трибады уже очень рано пользовались при своих сношениях искусственным подраоисанием membrum virile, известным под названием olisbos или Ваиоп, изобретение которого Суидас приписывает милезийским женщинам. Он прямо упоминает, что трибады часто пользовались этими искусственными фаллосами. Шестой мимиамбус греческого поэта Герондасси, озаглавленный «Две приятельницы или доверчивая беседа», касается главным образом приготовление и пользование искусственными фаллосами из кожи. Пользующиеся ими женщины образуют своего рода тайный союз, из которого исключены все «не принадлежащие к нему». Различные изображение свидетельствуют о том, что эти античные godemiches часто употреблялись также в борделях й вообще проститутками, потому ли, что дело касалось трибад, при мастурбации или же, наконец, при известных зрелищах для клиентов мужчин, практикуемых в борделях и в настоящее время.

Особую специальность времен империи представляли так называемые «Symplegmae» или «Spintriae», выполнение половых актов более, чем двумя лицами, «цепями «(catena) и «группами» (Sym– plegma). Марциал (ХИ, 43) называет их «Veneris novae figurae», следовательно изобретением его времени, которое Сабеллус описал даже в стихах. По Тациту (Annal. Vi, 1) и Сузтону (Tiber. название «spintriae» дано этим групповым актам Тиверием. Что эти «symplegmae» практиковались в борделях, мы уже указали выше (стр. 267). Марциал (X, 81) описывает такую «catena» с гетерой. Об этих же или аналогичных вещах говорит император Гелиогабал в своей известной речи к римским проституткам (Ламприд. Heliogabal, 26), где он «disputavit de generibus schematum et voluptatum».

Наконец, мы должны еще упомянуть, что в некоторых борделях й домах проституток несомненно были также зеркальные комнаты (speculata cubicula), о которых упоминается в некоторых местах из «Vita Horazü» Suetona, известных благодаря тому, что они приведены в «Rettungen des Horaz» Лессинга. В существовании таких зеркальных комнат тем менее можно сомневаться, что Сенека младший прямо упоминает о них (Natural, quaest. 1, 16), как об «instrumentum irritandae voluptatis», и подробно рассказывает, как некий Гостий Квадра устраивал в таких комнатах оргии с проститутками и проституированными мальчиками.

8. Мужская проституция в древности. – Во время, когда любовь к мальчикам выступала почти на равных правах с гетеросексуальной любовью и входила, как интегрирующий элемент, в общественную жизнь, мужская проституция должна была принять громадные размеры, равные или лишь в незначительной степени уступавшие проституции женской. Выше (стр. 190 и след.) мы уже подробно рассмотрели громадное значение античной любви к мальчикам и мужчинам, а также их первоначальную связь с религиозными культами (ср. выше, стр. 82–90). А потому мы можем здесь ограничиться только описанием мужской проституции у греков и римлян со всеми ее деталями. Термин «мужская проституция» мы разумеем здесь, конечно, в широком смысле слова, включая сюда не только собственно гомосексуальную, но и гетеросексуальную проституцию мужчин по отношению к женщинам, которая встречалась в древности довольно часто.

Главное место в нашем описании естественно займет гомосексуальная мужская проституция, которая, как сказано, выступала в таком же объеме и в таких же многочисленных и разнообразных формах, как и женская проституция. По своей дифференциации, она, безусловно, является предшественницей и прообразом современной педерастической проституции.

И в этом случае также мы можем опереться на богатую гомосексуальную терминологию у греков и римлян. В словаре Гезихие имеется не меньше 74 выражений для педерастии и мужской проституции, которые дают интересные объяснения, касающиеся разнообразных гомосексуальных отношений и манипуляций. Я сам собрал в другом месте87 обозначений гомосексуальных отношений из латинского языка, на которые я и ссылаюсь, не имея возможности привести здесь все полностью. Кроме того, многие выражение заимствованы прямо из греческого языка.

Соответственно большой давности греческой любви между мужчинами, уже очень рано можно также доказать в Греции существование мужской проституции. О ней говорится уже в законах Залевка (средина 7-го столетие до Р. X.). Этими законами мужчинам запрещается носить позолоченные кольца и одежды, на подобие милезийцев, уже тогда очевидно считавшихся изнеженными; исключение делается только для проституированных мужчин и прелюбодеев (Диодор, XII, 21). Уже во времена Солона (594 до Р. X.) большое развитие мужской проституции и сводничества в Афинах потребовало специального законодательства, знакомством с которым мы обязаны Эсхину (contra Timarcli. 16 f.f.). Один из этих законов Солона он приводит дословно:

«Если отец или брат или дядя или опекун или вообще глава семьи отдаст кого-нибудь в наймы для разврата, то Солон не позволяет подать жалобу за разврат на мальчика а на того, кто его отдать в наймы, и того, кто нанял его, он на обоих возложил равный штраф. А когда мальчик, отданный в наем для разврата, вырастет, он не обязан кормить своего отца, ни давать ему помещение; он только должен его похоронить после его смерти и исполнить остальные обряды.

Относительно взрослых афинян другой закон Солона определяет, что позволивший совершить над собой непотребство не может быть архонтом, ни занимать места жреца или выступать в качестве адвоката, а также навсегда лишается права занимать какую-нибудь государственную должность.

Издавна существовала, также мужская проституция в Элис е, где любовь к мальчикам, по Ксенофонту, с давних пор выступала в такой именно форме. (Ксеноф. de republ. La. с. 2). В Спарт е, где педерастия точно также была старинным обычаем, проституция, благодаря строгим законам, не могла раньше развиться (Элиан, var. bist. Ill, 10). За то она уже в VИ-м веке достигла обширных размеров в Ионийских городах, например, в Самосе, потому что находилась здесь под влиянием восточной любви к мальчикам, существенно отличной от греческой. Вообще, иностранцы уже рано доставляли, по-видимому, большой контингент лиц для мужской проституции. Поэтому персидские войны и пелопонесская война сильно способствовали развитию этой последней, как на это указывает, между прочим, намек у Фукидида (И, 53).

Начиная с 5-го века до Р. X., наряду с общим распространением педерастии, всюду появляется также гомосексуальная мужская проституция, которая, соответственно преобладанию физического элемента в любви к мужчинам в эллинскую эпоху и во время империи, постепенно достигает таких размеров, что не уступает по своему значению гетеросексуальной женской проституции.

Мужская проституция неизбежно должна была развиться с того момента, как исчез идеальный принцип собственно «любви к мальчикам», привязывавший мальчика к одному мужчине и облагораживавший чувственный элемент педагогическими отношениями. Когда же индивидуальная связь между мужчиной и мальчиком исчезла и мальчик служил предметом сладострастие одновременно нескольким или даже многим мужчинам, то тем самым дана была основа для развития Hetaresis, мужской проституции, представители которой (Aeseh., contra Timarch 137) во времена расцвета Греции строго отличались от честных. Правда, уже во время Аристофана существовали переходные формы, которые он иронически называет «честными». В «Plutos» [стр. 153–159) сказано:

Karim.

Auch mancher Knabe, sagt rpan uns, machts ebenso.

Nicht um des Freundes willen, nein, dem Geld zulieb.

Chremylos.

Die Wackern tun nicht also, nur die Lüstlinge;

Denn fordern je die Wackern Geid?

Karion.

Was andres denn?

Chremylos.

Der einen Zug Jagdhunde, der ein edies Ross.

Karion.

Ja, Geld zu fordern, schamen sie sich immerhin;

Doch deckt ein schbner Name nur die Schandlichkeit.

(Перевод J– J. C. Donnera).

(Карион. – Так делают и некоторые мальчики, говорят нам – не из дружбы, а ради денег.

Хремшос. – Честные так не делают, только развратники. Разве честные требуют когда-нибудь денег?

Карион. – А что же другое?

Хремилос. – Один – свору охотничьих собак, другой – благородного коня.

Карион. – Да, денег они все же стыдятся требовать, и, однако, они только прикрывают позор красивым именем.)

Действительно, любовники часто старались расположить к себе мальчиков такого рода подарками, как различные животные: голуби, утки, павлины, куры, лошади, охотничьи собаки и т. п. Рулэ описывает несколько рисунков на вазах с изображением педерастов, передающих такие подарки своим возлюбленным мальчикам. Из таких отношений затем без всякого принуждение развилась собственно проституция. Стратон из Сардеса описывает зто в весьма характерной эпиграмме (Anthol. Palatin. XII, 212):

(Боже, что означают твои слезы, чего ты так печален? Скамей, мальчик, что с тобой и чего ты желаешь. Ты протягиваешь мне руку, ладонь – о горе! Ты просишь, следовательно, денег? Кто научил тебя этому? Ты не удовлетворяешься более печеньями, медовыми пряниками и орехами, которыми я давал тебе играть, ты думаешь о деньгах и барышах. О, проклятие тому, кто научил тебя этому и отнял у меня твою любовь).

Вполне развитую мужскую проституцию Эсхин определяет (с. Tim. 52), как «добровольную отдачу себя многим за вознаграждение». Ксенофонт дает аналогичное определение (Memor. I, 6, 13).

Как обширна была такого рода проституция уже в 5-м веке, видно из произведений Аристофана, который очень наглядно описывает приставание уличных проституированных мальчишек к мужчинам «с сладкими нашептываниями», чтобы вступить с ними в связь («Облака», 972–974). Знаменитая речь Эсхина против Тимарха, относящаяся к VI веку до Р. X., которой мы обязаны большей частью известных нам подробностей по этому вопросу, посвящена исключительно педерастической проституции. В эллинскую эпоху произошла перемена во взглядах на идеал мужской красоты, причем они стали особенно благоприятны развитию известной категории мужской проституции, именно кинедизма. В. Хельбиг следующим образом описывает всеобщую эффеминацию мужчин:

«В Александровскую эпоху входит в моду брить лицо и место бородатых греков занимает поколение с гладкими щеками, которое заботится о том, чтобы искусственно сохранить призрак юношеской нежности лица. Туалетные искусства, окрашивание волос в светлую краску, искусственные украшение волос, разрисовывание бровей, приготовление тонких косметических средств и мазей – все это культивируется с большой тщательностью. Не только женщины, но и мужчины стараются при помощи таких средств прийти на помощь природе. Деметрий из Фалерона красил свои волосы и румянился, чтобы иметь – как выражается Дурис из Самоса (Атен. XII, стр. 524 D) – веселый и нежный вид. Таким образом, в массе греки того времени были изнеженны и женственны (Клеарх у Amen. XV, 687а).

Излюбленными фигурами греческой поэзии являются нежные юноши с молочно-белым цветом кожи, розовыми щеками и длинными мягкими локонами. Подобно тому, как Клеитос, товарищ Александра, вызывал удивление своим белым цветом лица, Бион превозносит белоснежную кожу Адониса (Атен. XII, 532 с.; Бион idyll. I, 7, 10). Павзаний (III, 19, 4) говорит о Гиакинтосе Линия, что художник изобразил юношу слишком нежным, чтобы тем самым намекнуть на любовь к нему Аполлона».

Предпочтение эффеминированных мужчин можно также доказать и в более поздней живописи Нижней Италии на вазах и стенных картинах. Это та именно эффеминированная греческая культура, которая на повороте третьего и четвертого столетие до Р. X. перенесена была в Рим, где проституция мальчиков сейчас же распространилась, «как чума», так что уже в то время красивый мальчик оплачивался дороже, чем иной крестьянский двор. Уже Плавт описывает в одном приведенном выше (стр. 215) месте из «Curcullio» поведение профессионально-проституированных мужчин в Риме, против которых уже в 169 г. до Р. X. понадобились специальные законодательные меры (так назыв. «Lex scantinia»). Тем не менее, под влиянием тесной связи с греко-восточным культурным миром, в последние десятилетие республики и во времена империи гомосексуальная проституция приняла такие размеры, что она так же давала себя чувствовать в общественной жизни, как и женская, тем более что большинство императоров поощряли разврат с мальчиками по собственной наклонности к нему. Апогея он достиг в начале третьего столетия после Р. X., во время Гелиогабала (217–222 п. Р. X.).

От римлян гомосексуальная мужская любовь, а вслед за ней и мужская проституция в свою очередь проникла, как светский обычай, в новозавоеванные провинции. Чрезвычайно интересное тому доказательство представляет одно мало известное место из «Bartfeinde» императора Юлиана, где он рассказывает, что у кельтов и германов знают только «богиню брака Афродиту и опьяняющего бога Диониса», первую – для брачных целей и произведение потомства, а второго, – чтобы по возможности больше пить. Но вот туда бежал каппадокиец, воспитанный в Антиохии, где он научился сношениям не с женщинами, а с мужчинами. Он велел доставить из Антиохии в Галлию массу танцоров и многих других представителей мужской проституции, которые возбудили здесь всеобщее внимание и казались «точно бешенными».

Что мужская проституция продолжала существовать до конца империи, видно из замечание жившего во второй половине IV века после Р. X. историка Аврелия Виктора, что, несмотря на запрещение императора Филиппа Арабса (250 лет по Р. X.), разврат с мальчиками нисколько не уменьшился в его (Виктора) время, хотя он больше держится в тайне (De Caesaribus 28, 6–7).

К концу империи мужская проституция получила особый оттенок, благодаря введению восточного обычая, евнухов, который именно в это время играл достойную внимание роль в общественной жизни, несмотря на прежнее запрещение его Домицианом (Светон. Domit 7) и Александром Севером (Ламприд. Alex. Sever. 23 и 44)., Наибольшего влияния он достиг, как известно, в восточной части римской империи.

От этого краткого наброска о ходе развитие античной мужской проституции мы перейдем к более детальному рассмотрению ее главнейших частностей и особенностей.

1. – Рекрутирование. – Так как в древности проституирование свободных от рождения мужчин подвергалось строгим наказаниям, то главный контингент для мужской, как и для женской проституции должны были доставлять рабы и военнопленные, а также чужестранцы.

Среди последних к старейшим представителям мужской проституции, несомненно, принадлежали так называемые «кинеды», странствующие шуты, которые в публичных местах или близ винных лавок предавались развратным танцам под аккомпанемент соответственных песен. Райх метко сравнивает их роль в греческом культурном мире с ролью гадитанийских музыкантш, этих типичных представительниц бродячей проституции. Петроний (Сат. 23) описывает выступление такого кинеда вместе с цимбалисткой (cymbalistria) и говорит о нем: «Тогда пришел кинед, в высшей степени нелепая фигура, поистине достойная этого дома. Он складывал руки, визжал и произнес затем следующее изречение». Его пошлая песня чрезвычайно наглядно рисует развратные танцы и движение кинед, которые обыкновенно – как это имеет место и у Петрония – соединяли с этим гомосексуальную проституцию. Таким образом слово «кинед» стало равнозначащим с «мужской проституцией», и притом не только в том смысле, в каком мы обыкновенно теперь понимаем – в смысле проституированных лиц, играющих пассивную роль, – но и в смысле активной роли. Такой проституцией занимается, например, и упомянутый выше кинед у Петрония.

Главная масса проституированных мужчин происходила из рабского сословия. Рабов подготовляли для этой цели уже с ранней юности, подобно тому, как это делалось и с рабынями, предназначенными для проституции. Многим удавалось впоследствии, благодаря какому-нибудь любовнику, выкупить себя на свободу и достигнуть высокого положения. Два таких типа описывает Петроний (сат. 81):

«И кто изгнал меня в эту пустыню? Молодой человек, запятнанный всевозможным развратом, который по его собственному признанию заслуживал изгнания, который свою свободу и теперешнее положение приобрел проституцией, юность которого продана была за деньги, которого даже тот, который считал его мужчиной, нанимал для себя, как девушку! А что такое этот второй? В тот день, когда другие мальчики получили мужскую тогу, он надел женское платье. Уже мать дрессировала его, чтобы он не был мужчиной. Этот еще в рабском состоянии занимался женскими делами».

Ввоз иностранных рабов в Рим для разврата во время империи был поистине колоссальный. По выражению Сенеки (Ер. 95), «их отделяли по национальностям и цвету, чтобы у всех была одинаково гладкая кожа, равной длины первый пушок, одинакового качества волосы на голове, чтобы ни один, имеющий ровные волосы, не замешался среди курчавых». Намек этот указывает, что среди римских проституированных мальчиков было также, вероятно, много негров. Особенной любовью пользовались проституированные мужчины из Египта. Они были известны своими едкими, циничными остротами и находчивостью:

(He болтуну, купленному у египетского торговца, не низкому парню с отвратительными речами – я подарил свою любовь тому, кто гордится своими наглыми египетскими остротами), сказано у Статия (Silvae V, 32, 66–69, нем. пер. Sebicht, стр. 202).

В Риме существовала весьма обширная торговля мальчиками для разврата которая производилась частью в определенных местах, как например, в так называемых «septa» (Марц. IX, 59), частью же ею занимались бродячие торговцы, как это видно из Carm. 106 Катулла:

(Перев. von Theodor Heyse).

(Когда ты встречаешь благонравного мальчика с бродячим торговцем, не приходит ли тебе в голову, что он желает продаться тебе)?

Ужасны детали торговли мальчиками для разврата и детской проституции вскрывают обе нижеследующие эпиграммы Марциала:

(Эпиграмма, IX, 8. Пер. Фета).

(Эпигр. IX, 6. Пер. Фета).

Упоминаемый здесь император – Домициан, который, по Светону (Dom. 7 и 8), строго преследовал торговлю мальчиками для развратных целей и неуклонно проводил lex Scantinia.

Среди проституированных лиц мужского пола различаются две категории, высший и низший класс. К первому принадлежали, прежде всего, музыкально-образованные проституированные мальчики, как цитристы и лирники, танцоры и актеры и т. п.

Особую категорию мужской проституции представляли кастрированные жрецы Кибелы и сирийской богини, так называемые «галлы» поведение которых описали главным образом Лукиан в своем сочинении о «сирийской богине» и Апулей (Метам. VIII, гл. 26–30). Выше (стр. 86–87) мы уже сказали все существенное об этих странствовавших по всей римской империи кинедах…

Бичуемая уже Аристофаном проституция рожденных свободными мальчиков, даже из знатных фамилий, встречалась во времена империи довольно часто. Петроний подробно описывает (Сат. 85–87) способ соблазнение таких мальчиков старшими мужчинами и из его описание видно, что даже сыновья знатных отцов продавали себя за подарки и что мальчики в школах взаимно поощряли друг друга к такой проституции, так что этих рафинированных юношей уже незачем было развращать. На это жалуется также поэт Тибулл (I, 4, 57–62):

(Перев. TF. Binder).

Он говорит о том, что теперь «мальчики уже рано привыкают требовать даров» и горько упрекает (I, 9) мальчика Маратуса, которого соблазнил золотыми подарками более богатый любовник, за продажную любовь.

Систематическим соблазнителем свободных юношей был, по описанию Тацита (Annal. VI, 1), император Тиверий, а в oxyrhynchos papyri (III, стр. 147–151) находится очень интересная речь одного александрийского адвоката против высшего египетского сановника, Максимуса, который соблазнил красивого юношу из хорошей семьи и сделал его настоящей мужской метрессой.

Наконец, мы должны упомянуть еще о последней категории проституированных мужчин, которая в древности несомненно была так же многочисленна, как и теперь, а именно о таких мужчинах, которые, не будучи сами гомосексуалистами по своим наклонностям, занимались проституцией, как легким промыслом или же хотели себе добыть средства для роскошной и развратной жизни. Приобретенное же развратом они обыкновенно потом прокучивали с проститутками. Прототипом таких гетеросексуальных кинед служит Тимарх, против которого направлена известная речь Эсхина. Последний между прочим говорит о Тимархе:

«Что сказать о молодом человеке, который оставляет отчий дом, проводит ночи в чужих домах, отличаясь от других своим видом, участвует в дорогих ужинах, за которые он ничего не вносит, имеет флейтщиц и самих дорогих проституток, играет в кости и ни за что сам не платит, а все за него платит другой? Разве [это еще нужно объяснять? Разве не очевидно, что кто предъявляет к другим столько требований, неизбежно и сам должен доставлять известные удовольствие тем, которые тратят на него деньги! Клянусь Зевсом, я не знаю как выразиться мягче о твоем презренном поведении… Он обнаружил такую похотливость к женам свободных мужей, как еще никогда никто другой… Он был изобличен, что получил от Лейконида, шурина Филотадеса, через актера Филемона 20 мин, которые он в короткое время прожил с проституткой Филоксети».

2. Места для мужской проституции. – Место для «отлета» или «прогулки» проституированных мужчин находилось обыкновенно в древних городах там же, где и для проституток, т. е. в Афинах, например, в Керамикосе (Атен. VI, 258 с), в Риме – vicus Tuscus (Плавт, Curculio, IV, 1). Затем для завязывание знакомства и сношений служили также места собраний мужчин, как аптекарские лавочки, лавочки для мазей, парикмахерские, лавочки для игры в кости и других игр, меняльные лавочки, мастерские, бани, школы, гимназии и палестри, театры и храмы.

Для практики педерастической проституции выбирались большей частью очень уединенные, темные, глухие места (Aesch. с. Tim. 82). Поэтому в Афинах кинеды и их клиенты нередко посещали ночной порой темные уголки Пникса (Платон, Symp. 271 в, Aesch. с. Tim. 81, 82), а в Риме для этой цели особенно охотно пользовались расположенными за городом дорожными перекрестками (Ювен. IX, 112).

Далее, не может подлежать сомнению, что к услугам мужской проституции, существовали собственные бордели., так называемые, Hetereae (sTocipav Schol. Mrisioph. Equit. 873). «Посмотрите, – говорит Эсхин (c.Tim.96) об этих мужских бордельных проститутках, посмотрите на тех, которые живут в публичных домах и открыто занимаются этим делом. Доведенные до такого положения, они стараются до известной степени скрыть свой позор и запирают двери. Если бы один из вас проходя мимо спросил, что делает этот человек, вы сейчас же назвали бы вещь своим именем, не зная, кто вошел, только потому, что вы знаете, какое ремесло избрал себе этот человек и знаете, чем он занимается». О том, что мальчики стояли перед борделями, прямо говорят Диоген Лаэртий (II, 9, 105) и Филострат (Epist. 69). Последний с присущим ему преувеличением и манерностью называет бордель мальчиков «убежищем красоты», посетителей – «жрецами», а гонорар за проституцию – «данью подданных». Он упоминает также, что мальчики стояли перед борделями голыми и без стеснение позволяли осматривать себя. В «Lucius» Лукиана (гл. 35–38) выведен старый кинед и жрец сирийской богини, Филебос, который содержит в македонском городе Береа бордель из мальчиков и кочует с ним по всей стране.

Согласно неоднократно упомянутой уже нами эпиграмме Марциала (XI, 45), несомненно существовали также бордели, в которых одновременно содержались девушки и мальчики, а на отдельных келийках находилась дощечка с соответственной пометкой.

Наконец, и женские бордели были доступны для проституированных мужчин и их клиентов, как места для свиданий. Проститутки отдавали им в наймы свои келии на известное время, обыкновенно за плату в один ас. (Петроний, Сат. 8).

Организацию гомосексуальных мужчин в тайные клубы, которые естественно были в то же время местами для занятий мужской проституцией, можно проследить до 5-го века до Р. X. Уже в то время приверженцы фригийской богини Котитто, так называемые «банты», устраивали гомосексуальные оргии самого развратного характера в тайных собраниях, на которые допускались одни только мужчины. Такие клубы педерастов существовали уже тогда в Коринфе и Афинах. Против них направлена была комедия Евполида, в которой, между прочим, изображен Алкивиад, как сторонник и покровитель гомосексуальных оргий. В Риметакие тайные клубы педерастов праздновали свои «мужские балы» в честь богини Bona Dea, причем мужчины одевались в женские костюмы и применяли все тайны туалетного искусства. Балы эти очень ярко описал Ювенал (Car. II, 84 и след.).

3. Клиентеля мужской проституции. – При всеобщем распространении в древности любви к мужчинам, естественно, что клиенты мужской проституции принадлежали ко всем слоям общества, начиная с самых высших и кончая рабами. Колоссальное распространение кинедизма во времена империи ничуть не зависело от того, что именно императоры первых двух столетий Р. X., за немногими исключениями, лично были клиентами мужской проституции и поощряли ее.

Так, Август держал для своих половых наслаждений мальчика Сармснтуса (Иилут. Marl. Anton. 59); Тиверий устраивал на острове Капри оргии с мальчиками и кинедами (Тац. Ann. VI, 1; Светон, Tib. 43); Калигула содержал целый ряд мальчиков, между прочим пантомима Маркуса Лепидуса Мнестера (там же, гл. 36), и в конце концов устроил в своем дворце мужской бордель, доходы с которого он брал себе (там же, гл. 41). Еще более прославился Нерон, который не только окружил себя проституированными мужчинами и даже с двумя из них, Спорусом и Ливаюром, вступил в «брак» (Касс. Dio 63,13 и 22; Свет. Nero. 28, 29, 46, 48, 49; Авр. Buxtn. Caes. et Epitome 5; Таи. Ann. XV, 37; Дио Хризост. or. XXI, стр. 270), но созывал на свои оргии всех представителей проституции, как гетеросексуальной, так и гомосексуальной. Некоторые из этих оргий описывают Кассий Дио (62, 15) и Тацит (Annal. XV, 37). Последний сообщает: «На пруде Агриппы он велел устроить паром, на котором находились все пирующие и который подвигался вперед при помощи других судов. Последние были выложены золотом и слоновой костью, а кормчими были блудные мальчики, которых разделяли по их возрасту и опытности в разврате. Птицу и дичь он выписывал из различных стран, а морских животных даже из-за океана. На берегу пруда стояли дома проституток с уважаемыми женщинами, а напротив можно было видеть голых проституток. Вот они уже делают развратные движение и жесты и, как только надвигается темнота, раздаются песни и освещаются огнями близлежащие леса и прилегающие здания».

Преемник Нерона, Галба, по всем видимостям был прирожденным гомосексуалистом, так как Светон (Galba 22) сообщает, что он в значительной степени отдавал предпочтение мужской любви перед женской и совершенно поддавался влиянию своих мужских метресс. Вителий в молодости сам был проституированным мальчиком Тиверия (Оуэт. Vitell. 3; Касс. Дио 64, 4) и продолжал свой развратный образ жизни и будучи императором (Тацит, Historia, II, 34; Касс. Дио 65, 2–4), причем он находился в полном подчинении у кинед, с которыми находился в связи, как вольноотпущенник Азиатикус, актеры и кучера (Свет. Vitell. 12).

Даже благородный Тит вначале был окружен множеством проституированных мальчиков и скопцов и устраивал развратные пирушки с ними (Свет. Tit. 7), хотя впоследствии ограничил публичное проявление мужской проституции. Траян также был страстным любителем мальчиков (Касс. Дио. 68, 5; Спартиан. Hadr. 4) и содержал при дворе многочисленных проституированных мужчин (Сшрт. Hadr. 4), ласки которых, с ним делил его преемник Адриан. Последний был, вероятно, прирожденным гомосексуалистом. Спартианус говорит о нем (Hadr. 14): «В чувственных наслаждениях Адриан не знал границ. Он сам сочинил много песен про своих возлюбленных мальчиков и писал любовные стихи». Аналогично высказывается и Аврелий Виктор (De Caesaribus 14) о «непозволительном обращении императора с мальчиками и об его порочной любовной страсти к Антиною». Кифер, по-видимому, справедливо высказывается по поводу этой знаменитой связи, что это была безусловно индивидуальная любовная связь. Во всяком случае, Адриан не поощрял систематически мужской проституции, как другие императоры, и запрещением продажи рабов профессиональным работорговцам (Спарт. Hadr. 18) даже старался ограничить ее. Луиий Вер, сорегент Марка Аврелия, должен, напротив, считаться покровителем мужской проституции. Капитолин (Verus 4 и 5) сообщает, что этот преданный любви к мальчикам император устроил в своем дворце бордель-кабак, где он пользовался услугами проституированных мужчин и женщин, посещал также простые бордели и смешивался там «с худшими негодяями», а на одном пиру подарил каждому из гостей красивого мальчика. Коммод, в молодости сам развратный мальчик, точно также поддерживал постоянные сношение с мужской проституцией и имел гарем из 300 мальчиков. Он даже публично подражал привычкам кинед, являлся, например, в женском костюме в театр, проституировался сам и не стыдился публично целовать своих любовников и сводить их (Ламприд. Коммод. 1,3, 5, 8,10,13,15). Число собранных в его дворце проституированных мужчин было так велико, что его преемник, Иертцнакс, оказался вынужденным публично продать их (Капитолин. Pertihax 7).

Как мы уже упоминали, время царствование Гелиошбала было апогеем развитие и публичного поощрение педерастической проституции. Об этом известном своей развращенностью императоре появились в последнее время две интересные, составленные по источникам монографии, одна немецкая и одна французская, которые посвящены главным образом удивительной половой жизни Гелиогобала. Вывод первой работы об этом императоре, который первоначально был жрецом сирийской богини и, как таковой, предавался мужской проституции по религиозным причинам, гласит следующее:

«Очевидно, что и Гелиогобал должен быть причислен к этой категории ненормальных существ. Он не был настоящим гермафродитом («благодаря болезненности организма»). Обладая вполне мужской организацией, он сделался «pathicus»’ом, благодаря «привычке и врожденной наклонности его природы»… причем толкователю его душевного состояние предоставляется решить, вытекало ли его извращение больше из первой или из второй причины».

На основании всех имеющихся данных надо полагать, что и то, и другое – и привычка, и врожденная природная наклонность – играли роль в гомосексуальных эксцессах Гелиогобала. Во всяком случае, мужская проституция праздновала при нем форменный триумф, стала «gesellschafts и regierungsfahig», признавалась в обществе в такой степени, как никогда ни раньше, ни позже, и положила свой отпечаток на все его царствование. Дио Кассий (79, 12 и дал.), Лампридий (Vita Heliogabali) и Геродиан (V с. 3–8) всего подробнее описали эту гомосексуальную развращенность нравов, наиболее характерной чертой которой была внушенная самим императором распространенная, и рафинированная организация мужской проституции, Образцом для не я служила ему, как сообщает Дио Кассий, женская проституция, дальнейшим «усовершенствованием» и специализированием которой он точно также занимался очень обстоятельно. Для рекрутирование мужской проституции он имел собственных клиентов. Кроме того, он посещал вместе со своими проституированными мальчиками известные бордели, театр и цирк, чтобы всюду самому не только руководить отдельными фазами мужской проституции вплоть до получение гонорара, но чтобы приобрести также новых представителей еt, для которых он устроил в своем дворце собственный мужской бордель и мужскую баню. Он находил многочисленных приверженцев и среди знатных светских людей, и среди людей науки». Он имел также друзей – рассказывает Лампридий (Heliogabal II) – среди бесстыдных людей, частью пожилых уже мужчин, частью лжефилософов, которые носили сетки на волосах, сами признавали себя орудием чужого сладострастие и хвастали тем, что имеют супругов. Некоторые утверждают, однако, что они в этом случае только притворялись, чтобы подражанием его порокам выиграть в его расположении». Своих любовников он назначал на высшие государственные должности. Так, одного танцора он назначил преторианским префектом, извозчика – начальником ночной, стражи, цирюльника – надсмотрщиком за съестными припасами, погонщика мулов – сборщиком податей. Способность к такого рода государственным должностям он определял по «enormitas membrorum» (Ламприд. Heliogal. 12). Кроме упомянутой уже нами известной речи Гелио го бала к собранию всех римских проституток, он произнес еще достойную ее соответственную речь к проституированным мужчинам, перед которыми он выступил в одежде проституированного мальчика (habitu puerorum qui prostituuntur) и излагал, как умел, свои наблюдение и взгляды на различные виды мужской проституции (Лампид. Heliog. 26). Это был, вероятно, верх императорского благоволение к кинедизму.

Размеры, которых достигла гомосексуальная проституция при Гелио гоб ал е, были так обширны, что его преемник, Александр Север, счел себя вынужденным, прежде всего, выступить с строгими мерами против института евнухов и проституированных мальчиков. Он значительно ограничил их число, удалил их с почетных должностей и многих из них велел. вывезти или даже умертвить. Принимая меры против института евнухов, он не решился, однако, совершенно запретить мужскую проституцию, боясь, что «таким запрещением можно перенести публичный порок в недра семьи, потому что люди тем сильнее желают недозволенного и с буйной страстностью гонятся за запретным» (Ламприд. Alex. Sever, 24, 23 и 34). Из поздней их императоров лишь немногие выступали в роли покровителей мужской проституции. Некоторые старались даже ограничить ее, как Аврелиан запретивший мужчинам носить цветные башмаки, которые подобает носить только женщинам (Вопискус, Aurelian 49) или Тацит, который запретил, им носить шелковые одежды (Вопискус, Tacit. 10). В исходе третьего столетие нужно назвать еще императора Каринуса, как ревностного покровителя гомосексуальной проституции, и притом, как в активной, так и в пассивной роли. И он также назначал своих мужских метресс на высокие должности; Матропиануса, например, бывшего сводника, он назначил префектом, а одного из своих писарей, «доверенного и помощника своего в делах разврата», он назначил консулом. Свой дворец он наполнил мимами, проститутками, пантомимами, певцами и сводниками. Один из его проституированных мальчиков имел право подписываться его именем «Vopiscits, Carin. 15).

Хотя христианские императоры отнюдь не покровительствовали более мужской проституции и неоднократно даже издавали против нее строгие законы, тем не менее, в IV веке она была еще весьма обширна, как это видно из описание Аммиака Марцеллина (XIV, 6) и из «Bartfeind» Юлиана, который описывает положение вещей в Антиохии, где множество развратных мальчиков и более взрослых кинед расхаживали по улицам и «бросали во все стороны томные взгляды».

4. Гонорары. – В виду равноценной роли, которую играла в древности мужская проституция наряду с женской, надо полагать, что и экономические отношение обеих групп были одинаковы. Выше (стр. 521) мы уже описали постепенное развитие экономического момента в мужской любви и здесь приведем только несколько подробностей относительно гонорирование проституированных мужчин.

Эсхин (Epist. 7) говорит о Меланопусе, что «он продал свою юность». Из этого, по-видимому, следует, что, как и у женских проституток, за первое сношение платили особенно дорого. Затем Эсхин упоминает (с. Tim. 115), что Тимарх получил от актера Филемона 20 мин вознаграждение за разврат. На торг за вознаграждение, совершенно как у проституток, указывает эпиграмма Стратона (Anth. Palatin. XII. 239):

(Перев. Paul Brandi).

(Ты требуешь пять? Я дам тебе десять, дам двадцать. Доволен ли ты? Даная была бы довольна).

Во времена империи цены на рабов для разврата и вообще на проституированных мужчин достигли невероятной высоты. Плиний (Nat. hist. VII, 40) приводит тому несколько примеров и говорит между прочим: «Поистине за сладострастие, а не за красоту было заплачено, когда Луторгус Прискус купил Пецона, одного из обрезанцев Сеяна, за 5 миллионов сестерций (!). И эта позорная, покупка прошла для него безнаказанно!» Не удивительно, что проституированные очень быстро достигали громадного богатства. У Марциала (VI, 50) сказано:

Пёр. Фета.

Из эпиграммы Марциала Ш, 62, мы узнаем, что мальчикам действительно платили за разврат 100–200 тысяч сестерций. Но; с другой стороны существовали, конечно, и такие проституированные мужчины, которые имели полное основание жаловаться на недостаточные доходы от своего ремесла. У Марциала (11,51) активный педераст получает только один динарий, а по Катуллу 33 мы можем заключить, что некоторые пожилые кинеды должны были довольствоваться одним ас. Вот почему Неволус (Ювенал, IX, 27 и след.), известный кинед, объявляет, получив от своего клиента только пять сестерций;

(У многих ремесло это процветает, но у меня оно не оплачивало труда. Иногда мы получали только толстые лацерны, которые надевались поверх тоги, окрашенные в простую грубую краску и плохо взбитые гребнем галльскими ткачами, утварь из тонкого серебра и скудное содержание).

Но что может быть ужаснее в мире, чем скупой эффеминированный любовник (Weichling)!]

Далее он описывает отвратительный спор между клиентом и проституированным мужчиной о размере гонорара. Что клиент и нанимаемый им для разврата мальчик часто заключали между собой формальный договор о найме, с несомненностью вытекает из описание Эсхина (с. Tim. 162–165).

5. Возраст проституированных мужчин. – Первоначально гомосексуальная любовь распространялась у греков только на мальчиков-подростков, не достигших еще полного развитие половой зрелости. С началом роста бороды и волос на половых частях мальчики переставали быть предметом эстетического поклонение и чувственных вожделений. С другой стороны, непривлекательным считался также и чересчур незрелый мальчик. Низшую границу представлял приблизительно возраст в двенадцать лет (Anthol. Palat. XII, 205), а высшую-в восемнадцать (Anthol. Palat. XII, 125: «восемнадцатилетний, но все еще в детских одеждах»). Эпиграмма XII, 4 Antholog. Palat. дифференцирует отдельные годы, лежащие между этими двумя крайними границами:

«Расцвету 12-тилетнего я радуюсь, но гораздо желаннее 13-тилетний; у кого осталось уже позади дважды 7 лет, тот представляет еще более сладкий плод для эротиков; забавнее, однако, тот, который находится в начале 15-го года; 16 же лет – возраст богов; желать 17-тилетняго дело не мое, а Зевеса. Если же кто желает еще более взрослых, то он уже не забавляется, а ищет, чтобы «ему отвечали».

В эпиграм. XII, 3, указана дифференцировка мальчиков по различным степеням их полового развития. Во всяком случае, подросток возбуждал всего больше желаний. А потому, перейдя за этот возраст, мальчики должны были, если они желали и впредь сохранить свою клиентелю, искусственными мерами (удалением волос и т. п.) поддерживать в себе соответственный вид, чтобы обманывать клиентов. Заключение эпигр. XII, 4 Anthol. Palat. указывает на то, что мальчики от 12 до 18 лет употреблялись для целей разврата только как пассивные педерасты, между тем как более взрослые проституированные мужчины служили для взаимного удовлетворения. Во всяком случае, число таких взрослых проституированных было отнюдь не меньше, а может быть даже и больше числа мальчиков, как это показывают уже намеки Аристофана и Эсхина. Во время империи старый, выслуживший кинед представляет типичную фигуру, как, например, Неволус у Ювенала (Сат. IX, 1 и дал.). Таким образом, в то время различали более юных проституированных, собственно мальчиков для разврата (Anthol. Palatin. XII, 209; meritorü pueri Ювенал, Ш, 234), от более взрослых, от кинед (Евполид Fragm. 124 и у других) и «сопсигпи» (Марц. XII, 44; Апулей, Metam. VШ, 26).

6. Категории проституированных мужчин. – Кроме разделение мужских проституированных по возрасту, существовало еще разделение их по роду деятельности. В самых общих чертах различали активных и пассивных проституированных и таких, которые одновременно практиковали оба вида педерастии (см. Anthol. Palat. XI, 216).

Что уже с самого начала должно было существовать большое число проституированных, практиковавших исключительно активную педерастию, кажется необходимым, если вспомнить громадное распространение пассивной педерастии, кинедизма (в нашем смысле слова), о котором сообщает уже Аристофан (Облака, 1083 и след.). К таким исключительно активным проституированным принадлежат Телезин (Марц. VI, 50) и Фебус (Марц. IX, 63), деятельность которых единогласно всеми характеризуются как «tentula quern pascit» и которых сильно желали все кинеды. На таких активных проституированных pathicus Гиллус (у Марц. II, 51) истратил все свое состояние. Как их привлекали «pathici», описывает Ювенал в IX сатире, где он цитирует также (IX, 37) греческий стих: кинеды ведь сами привлекают мужчину. В Риме эти проституированные назывались «drauci» (Марц. I, 97, 12).

Еще многочисленнее представителей активной – были представители пассивной мужской проституции, так как к ним ведь принадлежало и громадное количество проституированных мальчиков. Большинство греческих и латинских названий относится именно к этой категории проституированных и указывает на их пассивную роль «женщины», а также на их женственную, лишенную мужественности внешность.

Сюда относятся следующие, главнейшие из этих названий: женоподобный (Эвполис, Fragm. 124); maltha, malacus неженка (Атен. XIV, 638 с; Гезих. II, 586; Плавт Trucul. 7, 48; Miles giorior. Ill, 1, 74; Гораи. Sat. I, 2, 24); androgynus, мужчина-женщина (Platon, Sympos. 189 e; Suidas s. v., Anson. 68,15); pathicus, passivus, пассивный педераст (Ювен. IX, 130 u. 6.; Jul. Firmicus, Math. 4), bellus, красивый. (Марц. Ill, 63; XII, 39); catamitus (от «Ganymedes»), проституированный мальчик (Плавт, Menaechm. I, 2, 35; Цицерон Phil. 2, 77); delicatus, неженка (Цицерон, ad Attic. I, 16; Катулл, 17, 14); effeminatus, женоподобный (Ргиар. 58, 2); eviratus, лишенный мужества (Марц., V, 41, 1); exoletus, блудный мальчик, собств. выросший (для разврата) (Плавт, Poenulus, Prolog. 17; Senec, Epist. 66, Марц. XII, 43, 7; Светон. Tiber. 43); mollis, неженка (Марц. IX, 47, 5; Caelius Aurelian. chronic, morbor. IV, 9); muliebrosw, mulieratus, женственный (Плавт, Poenul. V, 5, 24; Varro, Satir. Menipp. 205); parum vir, полумужчина (Quintilian. Inst. orat. V, 9; Марц. 11, 36, 5; Aul. Gellius Noct. att. I, 5).

Все эти название выражают, что проституированные, к которым они относятся, подвергали себя педикации, (Плавт, Cistellaria, IV, 1, 5; Марц. IX, 67, 3) или «muliebris patientia» (Авзон. Epist. 122, 5). Древние еще разумели также под этим словом «irrumare» (Марц. III, 96 и мног. др.), coitus per os, который считался специфическим развратом стариков (Марц. IX, 50; XI, 46). Подвергать себя этому виду разврата считалось еще большим унижением и позором, чем подвергаться педикации. Так Катулл говорит (гл. 16, 2):

и дает также понять и в других местах (гл. 21, 8 и 13; гл. 28, 10; 37, 8), что обе эти вещи он считает крайней степенью потери мужественности. По Ргиар. 13 и Anthol. Palat. XII, 251, как будто явствует, что более молодые проституированные мужчины вынуждены были подвергать себя главным образом педикации, а более старые – иррумации.

7. Внешний вид проституированных мужчин (физические признаки, походка, взгляд, голос, одежда). – Едва ли в древности существовал другой класс людей с такой характерной наружностью, как проституированные мужчины, тип которых все сатирики и физиогномики описывают совершенно одинаково. По Лукиану (advers. indoct. 23) существовала поговорка, что легче спрятать под мышкой пять слонов, чем одного кинеда, настолько этот последний типичен по костюму, походке, взгляду, голосу, изогнутой шее, румянам и т. д. Лукиан сам говорит в этом месте:

«О pathicus, твои действие так откровенны, что их распознает даже слепой и глухой. Как только ты возвышаешь голос, раздеваешься во время купания или даже не сам раздеваешься, а только рабы твои снимут твои одежды… думаешь ли ты, что твои ночные тайны не становятся сейчас же явными?»

Было два типа кинед, соответствовавших, быть может, актив– ной и пассивной проституции. Последний, женственный, нежный тип был более частый. В литературе почти он один только и описывается. Что грубый, мужественный тип тем не менее существовал и только встречался гораздо реже, показывает следующее характерное описание Диона Хризостома (orat. 33, стр. 410):

«Один из выдающихся ваших мужей поставил себе, говорят, задачей, как только он приезжал в какой-нибудь город, сейчас же распознавать характер каждого и описывать его качества. При этом он никогда не ошибался, а подобно тому, как мы с первого же взгляда распознаем какое-нибудь животное – овцу, собаку, лошадь или быка – он с первого же взгляда распознавал, что заключается в человеке и мог сказать: этот храбр, этот труслив, хвастлив, самонадеян; это кинед или прелюбодей. Однажды он приехал в город, где возбудил удивление своим поведением и тем, что никогда не ошибался. К нему привели тогда грубого человека с сросшимися бровями, грязного и неряшливого на вид, с мозолями на руках, в темном, грубом платье, густо обросшего до щиколоток волосами и с неправильно остриженными волосами на голове, и спросили его, что он думает о пришедшем. Долго рассматривал он его. Наконец, вероятно сомневаясь, высказать ли ему свое мнение, он объявил, что не знает, что сказать, и велел человеку уйти. Уходя, последний чихнул. Тогда приезжий сейчас же воскликнул: это человек, который занимается противоестественным развратом».

Отсюда видно, что мужественные кинеды во всяком случае были гораздо менее известны, чем обращавшие на себя, конечно, внимание женственные pathici, существование которых можно доказать еще в 7-м веке до Р. X. (см. выше, стр. 320, закон Залевка). Уже Аристофан описывает эти типы (например, Thesmaphoriaz. 134, 191). Аристотель упоминает, как о признаках кинеда:

«Тусклый взгляд, согнутые внутрь колени, наклоненная вправо голова, вялые, бессильные движение рук, точно двойственная походка, причем он опускает бедро и снова подымает его, частое вращение глаз».

Физиогномик Нолемон (Pliysiogn. П, 9, 1 гл. стр. 290) следующим образом описывает общее впечатление, которое они производили:

«Андрогин имеет томный и похотливый взгляд, вращает глазами и блуждает ими, лоб и щеки у него подергиваются, брови стягиваются вместе в одной точке, шея изогнута, бедро в постоянном движении. Все в нем подергивается, колени и кисти как будто трещат; как бык озирается он вокруг себя и перед собой. Он говорит тонким, но хриплым и трескучим, дрожащим голосом».

Дополнением к этим общим описаниям может служить пластическая характеристика Марциала (XII, 38):

(Пер. Фета).

В частности о приведенных признаках кинед нужно еще заметить следующее:

a. Прическа. – Волосы они носили либо длинными локонами, откуда прозвище «capillati» (Марц. Ш, 58, 31) или «comati» (Ювен. II, 15; XI, 149; Марц. XII, 97) или же причесывали их в искусную прическу (Петроний, 126; Марц. Ш, 63). Из Carmen Priapeum 45 мы узнаем, что при помощи раскаленного железа (fervens ferrum) кинеды точно также завивали (torquere) свои волосы, как проститутки.

b. Удаление волос. – Мы уже упоминали, что большинство проституированных мужчин старалось при помощи искусственного удаление волос (depilatio) походить на юношей или мальчиков, что соответствовало очевидно вкусу большинства любителей мальчиков. Возможно, однако, что это было также подражанием такому же неприличному обычаю, распространенному среди проституток. За этот обычай кинед называли также «depilati» (Seneca de constantia sapientis I, 7), «leves» (Persius I, 82), «glabri» (Марц. XII, 38, 4), «resinati» (Ювен. VLU, 114) или («опаленные», от опаливание волос каленым железом). Последнее название носила также комедия Кратеса, из которой Аристофан заимствовал идеи и сцены для первого издание своей пьесы Thesmophoriazusae (Clemens Alexandria Strom. VI, стр. 571) и сохранил их при вторичной обработке в том месте (Thesmophor. 215–245), где Еврипид выдергивает и опаливает Мнесилоху все волосы на теле. Аристофан и в других местах осмеивает общераспространенный уже в 5-м веке обычай удаления волос у эффеминированных мужчин, как это делает, например, Клеистенес (Acharm. 118–119, Frosche 422 и след.). Что афиняне пользовались в этом отношении особенно дурной славой, показывает заметка у Поллукса (Onomast. 2, 184), где говорится, что афинян всех осмеяли.

Колоссальное распространение депиляции во времена империи видно из частых намеков сатириков и других авторов, например, Катулл 33, Ювенал IX, 12; XVI, 194; Сенека Epist. 115; Марциал II, 29 и 62; 111, 63; Ш, 74; V, 41 и 61; VI, 56; IX, 27 и 47; Лукист, Demonat 50; Светон. Galba 2, 2; Авзон. Эпигр. 123 и мн. др. Некоторые императоры даже сами подавали в этом отношении пример, например, Ото (Свет. Oth. 12) и Гелиогабал (Ламприд. Не– liog. 5 и 31), который не только удалил волосы со всего тела самому себе, но собственноручно сделал то же самое всем своим проституированным мужчинам и женщинам. При устроенной Пертинаксом продаже с аукциона вещей Коммода, проданы были между прочим многие самитские сосуды, служившие для разжижение различных смол, которые употреблялись для удаление волос и чтобы сохранить гладкость кожи (Капитолин. Pertin. 8).

c. Взгляд, голос, походка. – Женственная, нервная внешность патика сказывалась в особенности в его взгляде, голосе и походке. Томный, влажный и притом вызывающий взгляд и беспокойные, блуждающие глаза (Полемон Physiogm. П, t9, 1 гл. стр. 190) были верными признаками проституированного мужчины, выходящего на поиски клиента. И Петроний также подчеркивает (стр. 126) «oculorum mollis petulantia» таких субъектов. Говорили они обыкновенно хоть и тонким, но в то же время хриплым и визгливым, неестественным и дрожащим голосом. Но наиболее характерным была походка. От нее именно Свидас не без меткости произвел слово «кинед». Петроний (cat. 126) говорит об «изученной походке, о размеренных шагах в припрыжку» (incessus arte compositus et ne vestigia quidem pedum extra mensuram aberrantia), отличающих на «прогулке» проституированных мужчин. Евполис (Fragm. 163) уже в 5-м веке до Р. X. говорит о походке с широко расставленными ногами у кинед. Собственно типичным в ней было так называемое «cevere» (Плавт ЦИ, 2, 75; Ювен. ГИ, 21; IX, 40; Марц. III, 95), сладострастное движение бедер (Полемон и Адамантиус а. а. О.), вероятно, в подражание аналогичной походке у проституированных женщин.

d. Употребление духов и румян. – Проституированные мужчины, как и женщины, в изобилии употребляли пахучие мази и масла и румянились. Поэтому они носили также название «unguentati» (Катулл 56, 142). Уже издалека чувствовались их духи (Евполис fragm. 163; о). В качестве благовонной мази (Menander, Fragm. 274), употребляли обыкновенно нард (там же). Благодаря блестящим от черной мази волосам, кинед уже можно было различить издали (Мари. XII. 38).

e. Одежда. – Подобно проституткам, проституированные мужчины старались обращать на себя внимание дорогой, пестрой одеждой и золотыми украшениями. Об этом упоминается уже в законах Залевка (см. выше, стр. 320). Эсхин (Timarch. 131) говорит о «нарядных верхних одеждах» и «нежных нижних одеждах» кинед, симулировавших женское платье, а Барро в своей сатире «Eumenides» осмеивает женские моды мужчин, говорит о «partim venusta muliebri ornati stola», сравнивает таких эффеминированных мужчин с наядами за их прозрачные одежды, которым противополагает в своей «Meleagri» мужскую одежду известных viragines а lа Аталанта.

Пестрые цвета играют в одежде кинед большую роль. Шафрано-желтым (Аристоф. Thesmoph. 137), пурпурным (Anthol. Palat. XII, 185; Марц. XII, 38) и каштанового цвета платьям (Петрой. 21) кинеды отдавали предпочтение. Длинные до кистей рукава также считались признаком кинеда. У Петрония (сат. 21) кинед является в крепко поддерживаемом поясом (cinguloque succinetus) «фризовом» платье (gausapa).

Для полноты мы приведем еще следующие два поэтических описание типов кинед и их профессиональных принадлежностей. Аристофан заставляет в «Thesmophoriazusae» (стых 135 и след.) Мнезилоха сказать кинеду Агатону:

(Перев. Bonner).

(Откуда ты, милая женщина? Какой страны? – Что означает этот костюм? Как согласить шафранное платье (о, превратный, свет!) с лютней, сеть локонов с гитарой? Что общего между сосудом для мази и лентой на груди? Между зеркалом и саблей?)

Эиграмма Мириноса (Anth. Palatin. VI, 254) гласит:

(Перев. G. Thudichum).

8. Красноречие и болтливость. – Патики считались чрезвычайно красноречивыми и болтливыми, что особенно ярко описывает Аристофан, но указывают и многие другие авторы. Этим объясняется, почему, наоборот, знаменитых ораторов охотно обвиняли в мужской проституции, – как обвинял, например, Эсхин Тимарха и Демосфена. Еще Авзоний (Epigr. 45) говорит о «rhetor semivir». Словоохотливые кинеды любили проводить свое время целыми часами в женском обществе, в болтовне, и были собственно носителями скандальной хроники. Превосходно описывает это Марциал «Ш,63):

(Перев. Фета).

9. Отличительные приметы и средства для изъяснение с клиентами у проституированных мужчин. – Античные кинеды, совершенно как и современные, имели известные отличительные знаки, быть может различные, смотря по месту и времени. Знаки эти скоро становились известными публике, которая и пользовалась ими для определение кинед. Сюда относится, прежде всего, распространенный обычай показывать средний (реже указательный) палец правой руки, вытягивая его вперед; для названия его существовала довольно обширная терминология. Ситтль приводит различные названия.

Кинеда называли еще тот, на которого указывают пальцем (Аристоф. «Всадники» 1381). Таким образом, если грек или римлянин вытягивал по направлению к кому-нибудь средний палец или дотрагивался им до носа, то он тем самым молча ругал того патиком. Так, циник Диоген, например, обругал Демосфена, указав на него некоторым знакомым средним пальцем (Диог. Лаэрт. 6, 34). Таким же способом кинеды обозначали себя друг перед другом, как Стрепсиад у Аристофана («Всадники» 653), который вытягивает средний палец, чтобы признать себя тем, самым пассивным педерастом.

Затем приметой мужской проституции и средством для объяснение с клиентами считалось почесывание головы пальцем. «Развратного», говорит Сенека (Epist. 52), «выдает его походка, движение руки, иногда одно какое-нибудь слово или прикосновение к голове, пальцем (relatus ad caput digitus), и закатывание глаз». Ювенал (IX, 131–133) описывает собрание кинед «quidigitoscalpunt uno caput».

Кроме того, проституированные мужчины применяли еще известные условные знаки для приманки клиентов. Согласно интересному описанию Дио Хризостома в его первой тарсической речи, нужно допустить, что призывные звуки педерастов для приманки клиентов были различны в различных городах. В Тарсе звук, которым эти гомосексуальные «дневные сонливцы», по выражению Дио, привлекали своих клиентов, похож был на храп, причем они издавали его, как на улицах, базарах, у театра и в палестрах, так и в борделях. (Дио Хризостом, Orat. 33, стр.404). «То был дикий, отвратительный звук, музыка, которая начиналась вместе с рассветом». «Но кто же», спрашивает Дио, «издает такие звуки? Не женственный ли мужчина или кастрат? Они не всегда и не, для всякого издают такие звуки, но этой особый знак для их распознавания». Далее он рассказывает, как распространен вообще этот своеобразный носовой звук среди гомосексуалистов и мужских проституированных и что он стоит в связи с их тайными оргиями (там же, стр. 4G8-411). «Это голос не мужчины, не женщины, не другого какого-нибудь существа, а также не проститутки, когда она блудодействует; это взрыв позорнейшего преступление и бессовестнейших действий, и притом среди бела дня, при солнечном свете, среди толпы людей».

Из сатиры (IX, 36) Ювенала мы узнаем, что для посредничества между проституированными, мужчинами и их клиентами служила обширная эротическая корреспонденция.

10. Прозвища. – Многие кинеды и мужские проституированные, особенно пассивные, имели прозвища, noms de guerre, совершенно так же, как и теперь. Всего чаще среди них встречались женские имена. Уже один из авторов древней комедии, Кратип, говорит, что проституированных мальчиков правильнее было бы называть feminma (fragm. 55). Евполис (fragni. 235) говорит об одном проституированном, Филоксеносе, как о «женщине», (см. также Аристофан, Облака 679, Лягушки 934). Аристофан издевается над кинедом Клейстенесом, называя его «женщиной» («Thesmopli, 235, 574), а других эффеминированных он называет соответственными женскими именами, например, «Аминия», вместо «Аминиас», «Сострата» и «Клеонима», вместо «Состратос» и «Клеонимос» (Облака 678 и 680). Гораций (Сат. I, 8, 39) точно также называет кинеда Педиатиуса «Педиатия» (см. еще Cicero de oratore II, 68, 277). В борделях мальчиков это был, по-видимому, всеобщий обычай, что доказывает интересная сцена у Лукиана (Lucius 36):

«Как только мы подошли к квартире Филебуса, он еще за дверью крикнул громким голосом: «Эй вы, девушки, я купил для услужения вам красивого, сильного парня, урожденного каппадосийца!» Но те, которых он называл девушками, были проституированные мальчики и помощники по профессии Филебуса. Все они радостно вскрикнули, полагая, что купленный действительно был человек. Но когда они увидали, что раб их был осел, они стали грубо издеваться над стариком. «Ах, милейший», сказали они со смехом, «ты купил себе на этот раз жениха вместо прислуги? На здоровье тебе. Наплоди только поскорее деточек от этого милого брака!»

Нерон называл своего «супруга» Споруса «Сабиной» (Дио Race. 63, 13) а Гелиогабал требовал, чтобы его возлюбленный называл его не «dominus», а «domina» (Дио Касс. 79, 16).

Употребительны были и другие прозвища, частью заключавшие в себе неприличные намеки, например, «membrum virile», Приап (Ceem. Calig-. 56), Венера (там же); затем turtwilla, горлица (Сенека, Epist. 96): sponsa, невеста (Марц VI, 64, 5; Ювен. I, 78); мышка (Anthol. Palat. XII, 154); ласточка (Лукиан, de mercede conductis 33); «Ganymedes» (Петрон.) и мног. др.

11. Мужские метрессы. – Главным образом вовремя империи развился обычай типичных мужских метресс, которые по своему значению отнюдь не уступали женским, а в политическом отношении даже, быть может, превосходили их; стоит только вспомнить то влиятельное положение, которое занимали некоторые конкубины, как Виниус, Лако и в особенности вольноотпущенник Пцелус у императора Галба. Всем этим людям, из которых каждый, по Светонию (Galba 14), «был велик в известных пороках», повелитель дозволял «безвольно злоупотреблять» собою и предоставлял им громадную власть. Даже возлюбленные, принадлежавшие к рабскому сословию, часто до такой степени были господами своих богатых любовников, что можно прямо говорить о мазохизме со стороны последних. Это показывает, например, типичная сцена у Петрония (сат. 64), в которой безобразный, но обоготворяемый Тримальхио раб Крез пользуется своим господином, как верховой лошадью, и для увеселение остальных гостей угощает его пинками и положительно дрессирует его. Этим объясняется, что мужские метрессы нередко приобретали громадные богатства, как например, Филосторгос, бывший проституированный мальчик Ли циния Суры, относительно которого философ Эпиктет сказал (Diss. Ill, 17, 4), что никто не пожелал бы купить блестящую судьбу Филосторгоса такой же ценой; или вольноотпущенник, которому какой-то истерик оставил все свое состояние (Ювен. И, 58); или Тримальхио, мальчиком прибывший в Рим, где он 14 лет был возлюбленным своего господина и затем получил от него состояние сенатора (Петрон., с ат. 76).

Начало многолетней связи между любовником и конкубином часто знаменовалось настоящей «свадьбой», которая сопровождалась – совершенно как заключение брака между мужем и женой – торжественными церемониями. Такие свадьбы и венчание между мужчинами не представляли ничего редкого. Ювенал (II, 117–142) дает следующее описание подробностей такой свадьбы с кинедом.

(Перев. Фета).

В основе этого описание лежат действительные факты и события: об императорах Нероне и Гелиогабале положительно сообщают, что они публично венчались со своими проституированными мальчиками и катамитами.

Первый проституированный, с которым Нерон вступил в брак, был некий Пифагор. Тацит (Annal XV, 37) сообщает об этом. «Для него самого (Нерона), опозоренного всевозможными деяниями, все равно, были ли они дозволены или нет, не оставалось, по-видимому, больше новых преступлений, которые могли бы его выставить еще в худшем свете, если бы он за несколько дней до того не вступил в формальную супружескую связь с неким Пинагором, одним из развратной толпы, и не отдался бы ему в. жены. Императору надели фату, выставлены были приданое, брачная постель свадебные факелы; все было выставлено напоказ, что даже у женщин скрывает покров ночи»: В то время как в этом необыкновенном браке Лерон функционировал в качестве «жены», он несколько дней спустя венчался в качестве мужа с вольноотпущенником Спорусом, которого он взял себе в «жены» за сходство с любимой им P орраеа Sabina. С этой, целью он велел его оскопить, велел надеть ему платья императрицы и назвал его «Сабина». Затем свадьба их праздновалась в Греции и сопровождалась торжественными церемониями. Среди поздравлений серьезно высказывались и пожелания, чтобы брак этот благословен был законными детьми! После того Нерон жил с Пифагором, как с мужем, а с Спорусом, как с женой. – Последнего, между прочим, титуловали «повелительницей императрицей, царицей», и он получил большое приданое. На вопрос, как ему нравятся такие браки, один остроумный философ ответил императору. «Ты хорошо делаешь, что берешь себе таких жен. Жаль, что боги не захотели внушить и твоему отцу такую же страсть к объятиям таких жен», (Дио Касс. 62, 28; 63, 13, Светоний Nero 27; 29). Наконец, Нерон стал еще «женой» своего секретаря Дорифоруса, причем он публично вель себя, как невинная девушка (Свет. Nero 29). Он велел уплатить Дорифорусу 1 1/2 милл. динарий и удвоил эту сумму, когда Агриппина упрекнула его по этому поводу в мотовстве, со словами: «я не знал, что так мало подарил ему» (Дио Касс. 61, 5).

Совершенно эффеминированный Гелиогабал в своих браках с проституированными мужчинами всегда играл роль исключительно жены, причем она так ему нравилась, что он обещал врачам большое вознаграждение, если они при помощи операции сделают его женщиной! Он избрал себе супруга, велел называть себя женой, повелительницей, Августой, прял шерсть, носил на голове сетку для волос и употреблял румяна и белила. Первым супругом новой «Августы» был Гиероклес, карийский раб, прежде проституированный мальчик Гордия, отнюдь не мужественная фигура, а кинед «с гладким подбородком и светлыми локонами». Он приобрел большую власть над императором, которого часто бил за измену, что, однако, не только не ослабляло, но даже усиливало любовь последнего (Дио Касс. 79, 15). Тем не менее Гелиогабал влюбился в геркулеса-гладиатора, Аврелия Цотикуса, по прозвищу «Магирус» (повар). Когда Аврелий в первый раз приветствовал его, как «повелителя и императора», он сказал ему, «опустив глаза и выгибая шею, как девушка: не называй меня повелитель, я только повелительница». (Дио Касс. 79, 16). Затем он вступил с ним в формальный брак в присутствии свата и служил ему женой. (Ламприд, Heliogabal, 10).

12. Связь мужской проституции с женской. – Уже в древности можно доказать многообразную связь между гомосексуальной мужской и женской проституцией. При чрезвычайных размерах первой и своеобразной половой неустойчивости античного мужчины, которою объясняется, почему бисексуальность представляла тогда, безусловно, более частое явление, вопрос о конкуренции между обеими формами проституции естественно имеет больше основания, чем теперь. Но в то же время между проституированными мужчинами и женщинами тогда, как и теперь, наблюдалась и известная общность интересов.

Конкуренция проституированных мужчин на улицах должно быть сильно давала себя чувствовать проституткам. «Разве не полны все улицы проклятыми развратниками? спрашивает Ювенал (II, 8–9). Клиентам бывал часто труден выбор между многочисленными мужскими и женскими проституированными, которые одновременно предлагали им свои услуги. Вопрос о том, заслуживает ли предпочтение любовь к мальчикам или женщинам, который часто дебатировался в древности, во времена империи относится, вероятно, исключительно к выбору между проституированными обоего пола.

Как велика должна была быть в Афинах конкуренция между проституированными мужчинами и женщинами уже в IV веке до Р. X., видно из характерного отрывка комедии Тимокла «Orestautokleides» (у Атен. XIII. 567 ff.), в котором одиннадцать названных по именам, известных гетер и проституток преследуют Автоииеидоса, известного из Эсхина (с. Тим. 52, как рафинированный и проституированный мужчина, наподобие фурий, преследовавших Ореста (отсюда заглавие пьесы). В одной из эпиграмм Калимаха (Anth. Palat. V, 5) гетера Ионис жалуется на измену своего возлюбленного, который перешел в мужской лагерь.

Но наряду с этой конкуренцией нельзя, однако, не признать и известную общность интересов обеих категорий проституированных. Из эпиграммы Мириноса (Anth. Palat. VI, 254) мы узнаем, что кинеды вместе с гетерами устраивали торжественные ночные процессии в честь половых богов, например, Приапа. Они сообщали также друг другу о богатых бисексуальных любовниках, чтобы сообща эксплуатировать их; намек на это имеется, по-видимому, в Anthologia Palat. IX, 241. Нередко бывало также, что проститутка вступала в связь с гетеросексуальным проституированным мужчиной, чтобы отнять у него деньги, полученные им от богатого любовника. Так поучает по крайней мере сводница девушку в «Amoreso Овидия (I, 8» 67–68):

(Пер. Я. Б. Стр. 30).

13. Гетеросексуальная мужская проституция. – Своеобразную особенность античной проституции представляет громадное распространение гетеросексуальной мужской проституции, т. е. проституции мужчин по отношению к женщинам. О ней упоминается уже у Езекиеля 1161, 33–34. Там сказано:

33. Всем блудницам дают подарки, а ты сама даешь подарки свои всем любовникам твоим и подкупаешь их, чтобы они со всех сторон приходили блудить с тобою.

34. При блудодеяниях твоих происходит противное тому, что бывает с женщинами: не за тобою гоняются для блудодеяния, ты сама даешь подарки, а тебе подарков не дают; и, таким образом, ты поступаешь совершенно наоборот против других.

Существование обширной гетеросексуальной мужской проституции, особенно во время римской империи, установлено, безусловно, характерными указаниями, прежде всего, ей соответствовал ревностный спрос со стороны женщин. Такие любившие пожить женщины носили даже особые названия, как «lecticariola» (любительницы носильщиков качалок) у Марциал (XII, 58, 2) или «ludia» (возлюбленная гладиаторов) у Ювенала (VI, 104; см. Марц. V, 24, 10). Половые чувства этой женской клиентели мужской проституции превосходно описаны главным образом Петронием и Ювеналом.

У Петрония (сат. 126) Хризис, служанка Цирцеи, говорит Енколпию: «Ты знаешь, что ты неотразим и потому гордишься и продаешь свои объятья вместо того, чтобы дарить их. Иначе, зачем эти красиво завитые волосы, нарумяненное лицо и томно-вызывающие взгляды? Зачем эта заученная походка, эти размеренные, дрожащие шаги, если ты не несешь свою красоту на рынок? Я не умею предсказывать будущего и ничего не понимаю в небе астрологов, но по лицу человека я умею читать его характер, и мне стоит только посмотреть на прогуливающегося, чтобы знать, что он думает. Итак, если ты хочешь продать требуемое, то покупатель найден: но если ты хочешь подарить его, что было бы человечнее, то сделай так, чтобы за оказанное благодеяние мы сделались твоими должниками. Дело в том, что если ты назовешь себя простым рабом, то страстное желание влюбленной дамы еще усилится. Есть женщины, которые воспламеняются только для черни и лишь тогда испытывают щекотание сладострастия, когда они видят рабов или лакеев с подобранным платьем. Других зажигает пламенем любви арена или какой-нибудь запыленный погонщик мулов или проституированный благодаря сцене скоморох. К этому классу женщин принадлежит и моя госпожа. Она перепрыгивает от оркестра по меньшей мере к 14-му ряду кресел и ищет свое сокровище среди подонков народа (in extrema plebe).

Я. упивался ее льстивыми словами и спросил: «Уж не ты ли сама та дама, которая меня любит?». Горничная искренно рассмеялась по поводу моего пошлого комплимента и прибавила. «Не говори мне такого рода лести. Я ещё никогда не отдавалась рабу. Сохрани Бог, чтобы я протягивала свои объятья к кресту. Это годится для знатных дам, которые любят целовать рубцы от кнута. Я, правда, только горничная, но я принимаю предложение лишь среди всадников». Удивительным, почти невероятным показался мне этот контраст: «Служанка обладала гордым вкусом матроны, а матрона, напротив, имела плебейские наклонности служанки». Аналогично высказывается и Ювенал (VI, 329–332; 348–351; 355–356) о половом влечении знатных женщин.

(Перев. Фета).

Относительно более высоких сфер гетеросексуальной мужской проституции, именно театральной, мы находим наглядное описание у Ювенала (VI, 67–90, 110):

(Перев. Фета).

Подробные сообщение о предпочтении, которое богатые римские дамы оказывали актерам, певцам-гитаристам и гладиаторам, имеются у Фридлендера.

Что профессиональная проституция во всякое время была к услугам женщин, выдают нам некоторые эпиграммы Марциала. Так, из эпиграммы XI, 62 мы видим, что такие продажные субъекты получали плату в каждом отдельном случае, совершенно как женщины-проститутки; из эпиграммы II, 52-что проституированные мужчины предлагали себя близ женских бань или в самих банях, и что развратные женщины были им в точности известны; из эпиграммы IX, 37 – что среди последних были и старые женщины, которые должны были платить особенно большие гонорары. Что мужчины бессовестнейшим образом эксплуатировали таких женщин, мы узнаем из эпиграммы. IV, 28, в которой описываемой субъект, кроме гонорара в 100 золотых монет, получает еще дорогие платья и бриллианты и вообще систематически обирает помешанную на мужчинах женщину.

Сенека упоминает, как об особом виде мужской проституции, о бедных мужчинах, которые на время нанимались к богатым женщинам в качестве «супругов».

9. Гигиена древней проституции. – Во втором томе моего сочинения «Der Ursprung der Syphilis» (Иена 1911 г., стр. 553–554 и стр. 689–708) я подробно излагаю причины, почему гигиена античной проституции носила совершенно другой характер, чем современная. Теперь центральное место во всех гигиенических мероприятиях занимают так называемые «венерические болезни», во 1) потому, что теперь в точности известна их заразительность; а во 2) мы знаем, что проституция составляет главный очаг заразы, без которого распространение названных болезней было бы гораздо менее значительно. Всего этого древние не знали. Поэтому в основу гигиены проституции у них положены были совершенно другие начала, чем у нас. Они не знали в области проституции никакой «санитарной полиции» и никаких индивидуальных и социальных мер против заражение венерическими болезнями. Но у них уже была, как мы увидим ниже, так называемая полиция нравов, «регламентация» и регистрация.

Поразительный факт, что античные врачи и не-врачи, отлично знавшие заразительность и способность передачи другим болезней, между прочим и болезней кожи (например, чахотки, чумы, контагиозных воспалений глаз, лишаев, чесотки и даже проказы), не имели ясного представление о заразительности существовавших тогда половых болезней, именно триппера и местного, мягкого шанкра (ulcus molle). Мы находим у них только темные предположение и неясные указание относительно полового заражение и нечистоты гениталий. В виду довольно высокого развитие античной научной венерологии, полное молчание врачей об этом пункте заставляет думать, что в то время не существовало ясного и рационально обоснованного взгляда на заразительность венерических болезней или что тогда даже вообще не существовало понятие толовые болезни», т. е. болезни, приобретенные путем половых сношений. Как я доказал это в другом месте, тогда знали «болезни половых частей», но не «половые болезни». В то время, как при лишаях, например, предостерегали от поцелуев, благоприятствующих передаче болезни вследствие прикосновения, как «contactus perniciosus», мы нигде не находим запрещение половых сношений для предупреждение заражение венерическими болезнями – не находим даже в библии, в которой, в противоположность медицине классической древности, содержится так много предписаний очищение и обособление гонороиков, и которая уже, следовательно, обнаруживает большее знакомство с контагиозностью гонореи. Таким образом античная гигиена проституции-которая не только существовала, но достигла даже значительного развития-не исходила из идеи об опасности заражение венерическими болезнями в борделях, а является ничем иным, как выражением чисто эстетического отвращения к грязи, единственно только стремлением к чистоте, которое связано было в древнем мире – восточном и греко-римском – с страхом перед нечистотой и патологическими отделениями вообще и отделениями мужских и женских половых органов в частности.

Но медицинский взгляд на проституцию в античную (и средневековую) эпоху уже потому, прежде всего, должен был быть иной, чем теперь, что худшая половая болезнь, сифилис, тогда не существовала. Если бы мы даже допустили, что возможность заражения другими половыми болезнями была в то время известна, то и тогда пришлось бы признать проституцию с гигиенической точки зрения безобидной, а половые сношение с проститутками – вполне безопасными. Хотя мы знаем теперь, что гонорея, несомненно, существовавшая в древности, может представлять довольно серьезное заболевание, но знание это приобретено нами лишь в последние десятилетие 19-го столетие (со времени открытие скрытой гонореи у женщины Неггератом в 1872 г., и открытие гонококка Альбертом Нейссером в 1879 г.). Кроме того, по сравнению с той ролью, которую играла с первого момента Своего появление несомненно худшая болезнь, сифилис, на гонорее едва ли стоит останавливаться. Выдающийся знаток индивидуального и социального значения венерических болезней высказывается по этому поводу следующим образом:

«Еще очень недавно, когда упоминали об опасностях венерических болезней, имелся в виду исключительно только сифилис. Не только медицинские авторы, чтобы доказать необходимость энергичной общественной профилактики, ограничивались указаниями на большой вред, который приносит больным и обществу сифилитическая зараза (The Lancet, 28 августа, 1869 г.: «гонорея и венерические болезни ничто в сравнении с настоящим сифилисом»); и в общественных дебатах на эту тему безобидность гонореи, в противоположность сифилису, «единственно серьезной болезни» (М. Scott, А. State lnquity, London 1890, стр. 52) представляет один из главных аргументов аболиционистов против врачебного исследование проституток».

Таким образом, незнакомство с заразительностью триппера и местных венерических язв с одной стороны и полное отсутствие сифилиса – с другой были причиной той беззаботности, которую мы видим в древности в обсуждении проституции с гигиенической точки зрения. Благодаря постепенному ознакомлению с заразительностью триппера, такое отношение к вопросу в средние века ослабляется, а с первым появлением занесенного в конце 15-го века из центральной Америки сифилиса, оно испытывает дальнейшее тяжелое потрясение, последствие которого чувствуются еще и по сей день, так как современная проституция по своей организации и социальному положению, безусловно, представляет продукт античной культуры.

Античная гигиена проституции не покоится, следовательно, как наша, на страхе перед заражением венерическими болезнями, которое, несомненно, и тогда имело место в борделях, а в основу ее положены страх и отвращение к неопрятности и болезни. Прикосновение к неопрятным и больным людям внушало физическое отвращение. Последнее распространялось также на физиологические и патологические болезненные отделение (трипперные отделения, бели и т. д.), как это показывает уже известное место из библии (Левит. 15, 2 и след.). У Гиппократа (Be– natura maliebri, изд. Кюна, И, 538) женщины не желают иметь половых сношений со своими мужьями вследствие слизетечения у них. А одно признание Галена (De remedüs parabilibus II, гл. 38, изд. Кюна XIV, 485) доказывает, что отвращение внушали исключительно болезненные отделения, причем в то время были очень далеки от мысли о возможности их заразительности. Врач Аретаиос называет, например, гонор– рею исключительно только «отвратительной», а не заразительной болезнью (De causis et signis chronic, morbor. II, 5).

Далее, при половых сношениях в особенности боялись дурного запаха. Об этом свидетельствуют Марциал (XI, 30; XII, 85), Авзоний (Epigr. 82 и 84), Петроний (сат. 43), Тертуллиан (de геsurrectione carnis 16). Особенно доказательно то место у Петрония (сат. 128), где куртизанка Цирцея спрашивает Энколпия, у которого внезапно развилось половое бессилие: «Что это значит? Был ли тебе противен мой поцелуй? Не стало ли мое дыхание хуже от поста или я не удалила пота из подмышки?» Затем насмешливые названия, относящиеся к людям с «козлиным запахом» (у Атен. XIII, стр. 585е) и «hircus» (Гораии. epod. 12, 5; Марциал ХИ, 98, 4 и мн. др.) – и едкие эпиграммы XI, по 239–242 Anthol. Paiatin. показывают, как сильно боялись в то время дурного запаха при половом сближении.

Если не считать явных болезней, то внимание гигиены проституции было главным образом направлено именно на эти неприятные стороны. За такими физическими недостатками и болезненными состояниями следили самым тщательным образом уже во время покупки проституированных мужчин и женщин.

Выше (стр. 303–804) мы уже видели, что рабы и рабыни, предназначенные для продажи, выставлялись совершенно голыми на вращающейся подставке, «catamai, где покупатели могли основательно осматривать и исследовать их, чтобы не просмотреть каких-либо физических недостатков, что прямо засвидетельствовано Сенекой (epist. 80, 8–9). Это оказалось необходимым потому, что продавцы, несмотря на эдикт эдилов, старались скрывать такие недостатки (Cicero de officüs III, 17). В договорах о продаже рабов, из которых многие дошли до нас благодаря греческим папирусам, ручательство за здоровье раба или рабыни, представляет существенный пункт. Обязательно было указывать даже скрытые страдания, как например, эпилепсию. У Геллия и в дигестах (XXI, I, 6–7, XXI, I, 12 и 14 и 15) имеется запись главнейших болезней, которая имеет известный интерес и для гигиены проституции. Среди этих болезней и ненормальных состояний названы: эпилепсия, проказа, различные кожные сыпи, например, экзема и чешуйчатый лишай, бородавки, дисменорея, enuresis, дурной запах изо рта, заболевание женских половых органов.

Что с проституированными в этом отношении поступали, как и с остальными рабами, и что они часто подвергались осмотру, в борделях со стороны купцов и перекупщиков (propolae), доказывает интересное место в жизнеописании Коммода (Ламприд. Сомм. 2): «Он занимался во дворце игрой в кости и собрал там большое число красивых женщин, которых осматривал голыми, со вниманием обыкновенного покупщика (imitatus est propolas), как простых проституток в борделях».

Если мы перейдем теперь к рассмотрению специальных гигиенических мер, которые применялись во время половых сношений с проститутками, то мы, прежде всего, должны указать на обмывание и купание до и после сношения.

Роскошные бани древних в полной мере шли на пользу гигиене проституции, не говоря уже о рассмотренной нами выше (стр. 141–148 и след.) первобытной старинной связи между баней и проституцией. На гигиеническое значение религиозных предписаний востока относительно купаний и обмываний после сношение мы уже также указывали выше (стр. 143). Еще большую роль играли купание в половой жизни классической древности. «Mundities», опрятность, считалась первым требованием при половых сношениях, как для женщин (Овид. Ars am. Ill, 133 и дал.), так и для мужчин (там же, I, 513–524). При этом главное внимание обращено было на купание и обмывание после сношение (Лукиан, Бес. гет. 6, 4) – обычай очень древнего происхождения, так как о нем упоминается уже в греческой мифологии и у Гезиода (Werke und Tage 731 j. Его издавна придерживались также и римляне («а concubitu mariti se purificare». Sueton. Aug. 94).

В частности, при сношениях с проститутками и в борделях очищение половых органов обмываниями, купаниями и промываниями было в общем употреблении. Специальный технический термин гласил: quam sumere, poscere, petere (Плавт, Mil. glor. И, 6, 70; Овидий Ars am. II, 96, 619; Amor. Ill, 7, 84; Priap. 30; Lempou. 94; Марц. II, 50; Cicero ad Att. I, 16, 10). Частые обмывание играли столь большую роль в жизни проститутки, что проституток, которых много посещали, отличали от менее желанных, называя первых «udae», а вторых – «siссае», и что в бордель приводили собственных рабов, которые должны были доставлять необходимую для обмываний post coitum воду (aquam gerere) и которые назывались «lenonum ministri» (Ламприд. Сомм. 2: «aquam gessit ut lenonum minister») или «aquarioli», «aquarü» (Плавт, Poenul. I, 2, 14; Ювен. VI, 331: Тертулл. Apologet. 43; Paul Diac., стр. 22, изд. Мюллера: «aquarioli dicebantur mulierum impudiearum sordidi asseculae») или «baccariones» (по одному старому толкованию: meretricibus aquam infundens), «водоносы». Они должны были доставлять воду из какого-нибудь другого места или из того же самого дома, в баню. Многие бордели сами обильно снабжены были проточной водой и банями. Интенсивное пользование ими проститутками видно, например, из следующей характерной речи Адельфазгон в Poenul. Плавта, Акт I, сц. 2:

(Перев. W. Binder.)

(С раннего утра и до этого времени обе мы всегда были заняты тем, что нужно было мыться, растираться, причесываться щеткой, прикрашиваться, чиститься, стричься, гладить, наряжаться; притом нам еще много помогали при купанье и обмываниях две служанки, которых имеет каждая из нас, а двое мужчин уставали до смерти от ношение воды. Фи, как много доставляет работы одна женщина! Но если их две, то они – за это можно поручиться – могут весь день и всю ночь доставлять более чем достаточно дела целому народу, как бы он ни был велик. Вся их жизнь только в том, чтобы прикрашиваться, мыть, гладить, чистить. Одним словом, женщины такой народ, что они не знают ни меры, ни цели, никогда они не перестают купаться и растираться, потому что если какая-нибудь из них выкупалась, но не принарядилась, то кажется, как будто она не выкупалась).

Другая гетера, Антерастилис, доказывает далее, что проститутки нуждаются «в обилии воды» (multa aqua), чтобы скрыть и устранить специфический odor di femina.

Во времена империи все почти публичные дома снабжена были проточной водой (FronUum de aquis 7 b: agros, tabernas, cenacula etiam, cornipielas deneque omnes perpetius salientibus instrnctas invenimus). Проститутки часто пользовались также теплыми купаниями (Philo ed. Mangey II 265). Во время купание половые органы подвергались специальному очищению. На одной картине из бывшей коллекции Гамильтона изображена женщина, которая сидит на краю стола перед купальным тазом и очищает губкой свои половые органы. Возможно, что женщины также пользовались для этой цели сидячими ваннами, биде. Судгоф упоминает «небольшой умывальный сосуд, который дамы могли возить с собой, плоский, без ножек, в форме нынешнего биде, изображенный на одной статуэтке с Кипра под сидящей на корточках женщиной».

Кроме губок, для местного очищение половых органов после сношения, женщины употребляли также, быть может, маточный шприц, о применении которого при болезненных истечениях из матки упоминают Соранос (II, 41; 44 изд. Hose) и Гален (изд. Kulm., XIII, 316). Для влагалищных спринцеваний пользовались, кроме того, ушным шприцем (Paulus Aeginela изд. Briau, стр. 300), а в сочинении Гиппократа «De sterilitate» (гл. 10) даже описан типичный ирригатор, который, несомненно, был в употреблении и впоследствии.

Кроме общих купаний и местных омовений половых органов, клиенты проституток придавали также большое значение полосканию рта водой, вероятно, имея в виду главным образом действие fellator или fellatris и cunnilingus, а частью, вероятно, чтобы предупредить появление дурного запаха. На первое указывает например, Марциал, II, 50:

To же Марц. Ill, 87; XI, 95; Priap. XXX. Прямо указана эта связь у Катулла (II. 7-10):

(Перев. Фета).

В то время как купания, омовение и полоскание производились в общем после сношения, другая важная гигиеническая мера, втирание мазей и масел, производилась до сношения, а потому могла оказывать тем большее влияние для предупреждение заражение венерическими болезнями. Обычай смазывание всего тела кажется нам теперь чрезвычайно странным, но у греков и римлян он был в общем употреблении и являлся настолько обыденной жизненной потребностью, что, как удачно выразился Виламович-Меллендорф, греческие юноши так же имели всегда при себе бутылочку с маслом lekythos, как мы свое портмоне. Тесная связь смазываний с гимнастикой и купанием всем известна. Но их применяли так же, как профилактическую и гигиеническую меру во время половых сношений (Галлен de sanitate tuenda III, 11–12 ed Kühn, 221 и след.). Обильные втирание мазей перед сношением практиковались поэтому и в борделях, главном очаге венерических болезней, что, несомненно, значительно ослабляло возможность перенесение заразы. В «Poenulus» Плавта (действ. III, сц. 3) сводник Ликус изображает Коллибиску наслаждения, которые его ждут в публичном доме:

(Перев. W. Binder.)

(Ей-ей, там я могу доставить тебе прелестнейшее местечко, в уютном кабинете, на удобной постели, в объятиях хорошенькой девушки. Вином – левкадийским, фазийским, лесбийским, которое от старости уже перестало кусаться – я увлажню твое тело; покрою всею тебя жидкой мазью. Но не будем тратить лишних слов: я распоряжусь, чтобы банщик, где ты будешь купаться, имел достаточно мазей для продажи).

У Петрония (сат. 115) Эвмолп вырывает из объятий проституток двух преступников, «с которых еще каплет вино и мази» (mero unguentisque perfusos). Об обильном употреблений мазей при сношениях с гетерами свидетельствует также следующая эпиграмма Гедилоса (Anthol Palat. V, 199):

(Перев. W. E. Weber.)

(Вино и любовные нашептывание Никагороса вместе с напитками убаюкали, наконец, Аглаонику. Вот лежат влажные трофеи девственных страстей ее Киприды, все еще умащено мазями ее башмаки и тонкие, сорванные с груди повязки, как свидетельства сна и происходившей во сне борьбы).

Если судить по названию комедий Анифана и Алексиса (Атен. III, 123), то втирание мазей производилось профессиональными втиральщицами, которым соответствовали мужские «aliptes» (Цельз. I, 1; Цицерон Ер. I, 9, 15; Ювен. III, 76). Сомнительная роль последних, как массеров знатных дам, ярко описана Ювеналом (VI, 421–423).

Так как заразительность венерических болезней не была известна древним, то они не применяли таких средств, какие мы применяем теперь для предупреждения заразы, например, кондом. По крайней мере, об этом не сохранилось никаких сведений. Но что своего рода кондом все же был известен в древности, видно из удивительного мифического рассказа в «Метаморфозах» Антонина Либералиса (написано в 150 г. по Р. X.), в котором содержится сказание о Прокрисе и царе Миносе. В 41-ой главе сказано:

«Прокрис от стыда покинула Цефалуса и бежала к Миносу, критскому царю. Так как она нашла его бездетным то дала ему известные обещания и стала поучать его, как ему поступить, чтобы иметь детей. Дело в том, что у Миноса вместо семени выделялись змеи, скорпионы и сколопендры, и все жены, жившие с ним, умирали. Пасифея же была дочерью Гелиоса и была бессмертна. Прокрис устроила следующее: Она вложила пузырь козы в женщину. В этот пузырь Минос скачала опорожнил змей, а затем вступил в сношение с Парсифеей». После того у них родились дети).

Хельбиг и Ферди справедливо истолковали эту процедуру Прокрис, как первое известное нам применение примитивного кондома для предохранения от возможного физического вреда при половом сношении. Но так как никакие другие сведение о кондоме у древних не дошли до нас, то это единичное известие, как бы оно ни было замечательно само по себе, не дает права заключать о систематической профилактике, как о составной части античной гигиены проституции.

Что кондом не употреблялся в древности, как это делается теперь, для других целей, именно для предупреждение зачатия, показывает – кроме полного умалчивания об этом всех писателей (врачей, сатириков) – очень интересное место в сочинении Гиппократа «Мышцы» (de musculis, 19), где речь идет о весьма раннем вытравливании плода со стороны проституток, которым было, конечно, крайне нежелательно иметь потомство и которые охотнее предупреждали бы зачатие, между прочим, и в интересах сохранение красоты. «Публичные женщины, говорит автор, которые часто испытывали это на самих себе, узнают во время сношение с мужчиной, наступило ли у них зачатие. В таком, случае они изгоняют плод».

Высшие проститутки нередко прибегали также к совету врачей для удаления плода. Автор гиппократовского сочинения «de natura pueri» (гл. 2) рассказывает:

«Одна знакомая мне дама обладала очень ценной музыкантшей, которая имела частые сношения с мужчинами. Чтобы не быть вынужденной отказаться от своего призвания, она не должна была забеременеть. Артистка слышала, как женщины, болтая между собой, рассказывали, будто, если женщина забеременеет, то семя не выходит обратно, а остается в ней. Она всегда помнила об этих словах и когда заметила однажды, что семя у нее не вытекло обратно, сказала об этом своей госпоже. Слух об этом дошел идо меня».

Затем он дает гетере полезный совет. Во всяком случае, 6 других средствах, применяемых до зачатия, нет речи.

Что касается, наконец, болезней проституток, то хотя древние и не знали, как велика опасность заболевание венерическими болезнями именно благодаря проституткам. тем не менее на основании изложенного нужно думать, что индивидуумы с явными болезнями исключались из числа профессиональных проституток, тем более, что их уже с самого начала отказывались покупать. Это не исключало, конечно, возможности, что тогда, как и теперь, заболевшие наружными болезнями проститутки прилагали все усилия, чтобы скрыть это от своих посетителей.

Доказательством может служить одиннадцатая беседа гетер Лукиана, Когда Хармидес рассказывает, что, несмотря на все его просьбы, он не может заставить гетеру Филематион раздеться, гетера Трифена дает ему следующее интересное объяснение: поведение Филематион имеет свои естественные причин, потому что она вся, от шеи до колен, покрыта отвратительными лишаями; она носит также парик, чтобы скрыть свою лысину. Это разоблачение внушает Хармидесу такое отвращение, что он находит невозможным продолжать свои отношения с Филематион.

Обозначение сыпи указывает, по-видимому, на psoriasis universalis acuta, который нередко сопровождается также, при поражении волосистой части головы, выпадением волос.

Так как местные венерические болезни, мягкий шанкр, гонорея и кондиломы, существовали уже в древности и описаны в медицинских сочинениях, то аpriori нужно допустить, что многие проститутки болели этими болезнями, хотя об., этом и нет нигде прямых указаний. Последнее обстоятельство объясняется тем, что болезни эти считались результатом ненормального состояние внутренних органов, а не последствием заражения.

Большой интерес имеет одно место в «Historia Lausiaca» епископа Палладия из Геленополиса (367–430 гг. по Р. X.). По нашим нынешним понятиям, речь, несомненно, идет о передаче мягкого шанкра во время полового сношения, с проституткой; здесь, следовательно, прямо засвидетельствовано, что болезнь эта встречалась у проституток. На более общее знакомство с язвами половых органов у проституток указывает сообщение византийского историка церкви, Георгиоса Кедреноса, об одном эпизоде из времени преследование христиан при Диоклетиане(303 г. после Р. X.). Насильственно приведенная в дом терпимости христианская девушка пугает посетителей заявлением, что у нее есть на скрытом месте язва, заживление которой она желала бы выждать. Отсюда можно заключить, что существование язв половых органов у проституток в то время было всем известно и составляло предмет ужаса и отвращения.

Как о частой болезни проституированных мужчин упоминаются кондиломы, fid, локализация которых в области заднего прохода объяснялась педикацией (см. Ювен. II, 9 -13; Марциал. VI, 9; VII, 71 и др.), причем никто не думал о заражении. О существовании кондилом у проституток нет решительных указаний – по Гаупту и Виохелеру, неправильно читать в Priap. 59, 2 «ficosissima» – но медицинские авторы так определенно говорят о частом существование вообще кондилом на женских половых органах, что мы с уверенностью можем допустить их частое появление и у проституток. То же самое нужно сказать о гонорее. Напротив, очень распространенное именно среди проституток паразитарное заболевание кожи, pediculosis, упоминается как частое заболевание и у старых авторов (Priap. 461. Наконец, Ювенал (II, 50), Катулл (гл. 80), Марциал (III, 75 и XI, 66) подчеркивают еще малокровие, как (профессиональную болезнь проституированных и извращенных мужчин.

10. Государство и проституция (законодательные меры, полиция нравов). – Отношение античного государства к проституции имело величайшее значение для позднейшего развитие и склада проституции европейских государств и сохранило свое влияние в этом направлении и до сих пор, хотя социальная структура современных народов успела совершенно измениться. Правовое и социальное положение проституции, в общем, и теперь еще опирается на воззрение древних, хотя в основе их лежали совсем другие предпосылки. В следующей главе, посвященной роли проституции в общественном мнении древних, мы постараемся обосновать этот взгляд детальнее. Здесь же мы ограничимся указанием на тот весьма важный факт, что точка зрения, с которой обсуждается позиция государственных факторов древности в отношении к проституции, безусловно, должна определяться существовавшим в то время рабством, которое у нас отпадает. Пусть вопрос, не хуже ли в этом случае положение наших наемных рабов, по сравнению с древними, имеет свои основания, тем не менее, с точки зрение современного государства, первые – свободные люди, подлежащие равному со всеми остальными сословиями публичному и частному праву; античные же рабы отделялись от свободных людей глубокою пропастью и не имели никакой доли в принадлежащих тем правах; с ними обращались в полном смысле слова, как с вещью. Но античная проституция; была только особым видом, особой формой проявление этого рабства, как мы уже упоминали, она рекрутировалась большей частью из сословия рабов и все относящиеся сюда законодательные меры имели целью ограничить ее именно рабским сословием; а где это было невозможно, законодательство стремилось исключить свободных людей, занимавшихся проституцией, из числа граждан и превратить их и с внешней стороны в рабов, «вписыванием» в списки проституированных, подлежавших государственному надзору. Разве это не странно, что современная «регламентация» в основе своей представляет не что иное, как меру, сохранившуюся от типично рабского государства, которая подходит к нашим современным условиям, как к корове седло, которая легко объяснима с точки зрение античного государства, но которая, безусловно, чужда духу государства современного и совершенно не согласуется с ним? Вот тот пункт, на который должен нападать истинный аболиционизм, если он хочет действовать правильно в логическом и этическом отношении. Выдвигаемый же теперь аболиционистами вопрос о ненадежности насильственного санитарного исследование проституток не может служить в этом случае правильной исходной точкой, потому что вопрос этот имеет лишь второстепенное значение, не принимался вообще древними во внимание (заразительность половых болезней им была почти неизвестна) и к тому же ему может быть придана, с точки зрение общественного блага, известная видимость правовой и этической обоснованности. Итак, собственно корень государственной проблемы проституции нужно искать в этом анахронизме, в суждении о современной проституции с точки зрение античной государственной морали, по которой проституция является ничем иным, как формой рабства.

Так как рабство считалось тогда учреждением, очень полезным для государства и общего блага, то оно соответственно планомерно поощрялось и поощрение это распространялось и на проституцию. Далее, так как раб-не только проституированный, но и всякий вообще-лишен был гражданской чести, то само собой было понятно, что применением его для целей проституции стремились оградить «половую честь» свободных граждан. Как мы уже указывали (стр. 172 и след.), таков именно был принцип первой организации проституции, созданной Салоном, который первый сознательно ввел основанную исключительно на рабстве проституцию, как светское учреждение. Проститутки Солона были государственными рабами и, как таковые, должны были приносить государству доходы, как и все другие категории рабов. Этим объясняется введенный Солоном «налог на проституток», оплата которого налагала на подлежащих ему лиц печать того, что они не принадлежат к разряду граждан. За строгим разграничением между этими несвободными лицами, принадлежащими к лишенному гражданства сословию и подлежащими между проститутками и честными, приличными женщинами следил описанный уже нами выше (стр. 174) подробнее удивительный институт «гинекономенов», особое ведомство для надзора за честными, приличными людьми. Для надзора же за проститутками и лицами, опороченными атимией, бесчестием, надзирали «астиномены» (агораномены), на которых, кроме других обязанностей – надзор за постройками и рынком, за чистотой улиц (Конституции Афин Аристотеля гл. 50) – возложен был также надзор за борделями и уличной проституцией; они же должны были устанавливать вознаграждение проституток. Им помогали так называемые «откупщики налога на проституток» (Pollux VII, 202), которые ежегодно брали на откуп от совета налог на проституток и вели точные списки всех лиц, обязанных платить этот налог. Институт астиноменов или агораноменов соответствовал римским эдилам, как это видно из Юстина XXI, 5. Астиномен и порнотеломен надзирали за обеими категориями проституции, мужской и женской. Это ясно видно из следующих слов Эсхина (in Timarch 134):

«Он (Демосфен) выражает крайнее свое удивление – об этом, быть может, не все из вас помнят, – что совет каждый год отдает на откуп налог на проституток и что взявшие этот откуп не просто только подозревают, но определенно знают лиц, занимавшихся этой профессией. Так как я осмелился выступить с встречным обвинением, что Тимарху, занимавшемуся проституцией, не разрешено выступать народным оратором, то для дела, говорит он, даже не требуется жалобы жалобщика, а только свидетельство откупщика, который получил от Тимарха этот налог. Слушайте же, афиняне, верите ли вы, что я скажу вам об этом простое и достойное свободного человека слово? Мне, право, стыдно за государство, что Тимарх, защитник народа, который не задумываясь берет на себя посольство в Грецию, не отклоняет от себя всего дела, а спрашивает, в каких это было местах и какие откупщики получили от него налог на проституированных. Ради вас, пусть он откажется от такой защиты». Налог на проституцию был более или менее распространен во всех странах с греческой культурой.

Согласно папирусу 41 из Файума от 46 г. по Р. X. (опубликован Гренфелем, Greek Papyri, серия II, Оксфорд 1897, стр. 67 и дал.), в Египте не только в городах, но и в деревнях существовали обложенные налогом проститутки. В данном папирусе речь идет о предложении откупщика деревне Дямее, на границе с пустыней, взять на откуп налог на проституток на год за 288 драхм. На черепке от 24 июня 31 г. после Р. X. откупщики взыскивают с проститутки Сенпса налог; на черепке от 14 июня 112 г. после Р. X. Сенпсемонтис платит налог в 9 оболов; в аналогичном документе от 3 июня 111 г. откупщик налога, Пелаиас подтверждает Типсансотис, что получил от нее драхму.

Размер налога, очевидно, соответствовал гонорару, который получала та или иная проститутка и который в Афинах определялся для каждой проститутки в отдельности агораноменами. Установление среднего гонорара каждой проститутки, возможно, было, конечно, только при тщательном надзоре и регистрации, так что мы должны допустить уже у греков своего рода регистрацию и регламентацию проституток, которая лежала на обязанности агораноменов. В Риме, как мы уже упоминали, этим последним соответствовали эдилы.

Во всяком случае, налог на проституток был специфически греческим учреждением, так как в Риме он был введен лишь при Калигуле, о чем сообщает Светоний (Calig. 40).

«Даже носильщики должны были отдавать восьмую часть своего дохода, а проститутки отдавали из своего вознаграждение (capturis), столько, сколько каждая из них получала за одно сношение (quantum quae– que uno concubita mereret). В заключение, к закону было еще добавление, по которому обложению должны были подвергнуться еще также бывшие проститутки и сводницы, а также браки».

Судгоф предполагает, что Калигула заимствовал эти налоги у египтян.

Сообщение о налоге на проституток во время империи сохранились также из Пальмиры и Херсонеса таврического.

В Пальмире проститутки классифицировались по возрасту и телесным преимуществам и должны были назначать себе соответственные цены. Нормальную плату за одно сношение они должны были потом уплачивать в виде промыслового налога, смотря по обстоятельством – динарий, 8 или 6 асс. Текст пальмирского тарифа налогов, в котором находится это место о налоге на гетер, сохранился на арамейском языке. В латинском переводе Вогюэ (см. Dessau в «Hermes», т. XIX, стр. 516 и след.) соответственный пункт гласит:

«Item exiget publicanus а muliere: ad ea quae capit denarinm aut plus, denarium uaum а muliere; et ab ea qnae capit asses octo, exiget asses octo; et ab ea puae capit asses sex, exiget asses sex».

В Херсонесе таврическом хозяева, по-видимому, сами платили этот налог. Известие о нем дошли до нас из времени императора Коммода под именем «capitulum lenocinii».

Во всяком случае, во время Александра Севера не только проститутки, но и хозяева борделей и проституированные мальчики должны были платить налог, который, вероятно, уже существовал более или менее продолжительное время, потому что император приказал, чтобы доход с этого налога поступал не в императорскую, а в государственную кассу, и чтобы он затрачивался на ремонт театра, цирка, амфитеатра и стадиума (Ламприд. Al. Sever 24). Налог этот продолжал еще, по-видимому, существовать до царствование восточно-римского императора Анастасия, который отменил его в 501 г. (Evagrius lüst. eccl. Ill, 39).

Что касается дальнейшего греческого законодательства о проституции, то оно представляет главным образом выполнение законов Солона, существенное содержание которых мы уже изложили выше. Нам остается еще только прибавить, что законы о проституции были строго разграничены от так называемых законов о разврате и нарушении супружеской верности, так что обвинение в прелюбодеянии и соблазне, никогда не могло относиться к сношениям с заведомыми проститутками. Типичный тому пример представляет рассказ Демосфена, в его речи против Неэры (стр. 1367), о жалобе Эпаинетоса против Стефанова. Последний обвинил Эпаинетоса в разврате за его отношение с дочерью Неэры и добился его осуждения. Только после поручительства Эпаинетос был, освобожден. У Демосфена сказано:

«Но как только освободили Эпаинетоса и он стал сам себе господином, он подал тесмотенам встречную, жалобу на Стефанова за то, что тот несправедливо арестовал его, ссылаясь на закон, который предписывает, в случае неправильного ареста за разврат, подать жалобу тесмотетенам, чтобы жалобщик – в случае если окажется, что с ним поступили несправедливо-был объявлен невинным и чтобы граждане освобождены были от всяких обязательств. Но если бы он признан был виновным в разврате, то граждане должны его выдать тому, кто выиграл процесс, причем последний, не применяя, однако, шпаги, может по желанию предать его суду, как развратника. Согласно этому закону, Эпатетос и подал жалобу, в которой признавал, правда, что имел сношение с этой особой, но объявил, что он отнюдь не виновен в разврате. Дело в том, что особа эта дочь не Стефаноса, а Лары, и мать знала о близких отношениях между ними. Он затратил много денег на обеих женщин и во время своего пребывание в Афинах содержал весь дом. Одновременно он приводит закон, который не позволяет преследовать кого бы то ни было за разврат с лицами, находящимися в публичном домеили открыто продающими себя на рынк е. При этом он объяснил, что дом Стефаноса тоже такого рода и утверждал, что люди эти занимаются проституцией, от которой главным образом и получают свои доходы.

Соответственно и сводничество (Платон. Theaetet. 150а) наказывалось лишь в том случае, если оно относилось к свободным людям, между тем как по отношению к заведомым проституткам оно оставалось безнаказанным (Плутарх, Solon 23). К удивлению, Солон сначала назначил за сводничество по отношению к свободным женщинам лишь незначительное наказание в 20 драхм, но впоследствии он его значительно усилил, в большинстве случаев даже до смертной казни. Эсхин (in Timarchos 184) говорит об этом:

«Он (Солон) велит также жаловаться на сводников и, если они уличены, предавать их смертной казни, потому что они, предлагая свое бесстыдство за вознаграждение тем, которые имеют склонность к греху, но еще колеблются и стыдятся встречаться друг с другом, дают этим последним удобный случай для свиданий и разговоров».

Как известно, такое же обвинение предъявлено было Аспазии за то, что она сводила свободных женщин с Периклом, и только слезы последнего спасли ее от смерти (Плутарх, Perikl. 32).

В законе о сводничестве прямо сказано: «если кто-нибудь сведет свободного мальчика или женщину» (Aeshin in Timarch 14). Этот закон Солона направлен был, следовательно, и против распространение среди свободных лиц мужской проституции, которая даже названа раньше и которая особенно имелась в виду. Обвинение в нарушении этого закона, текст которого мы уже отчасти приводили выше (обвинение в гетерезисе, в мужской проституции свободных людей) и направлено было 1) против свободного гражданина, который предавался пассивной проституции (Эсхин с. Tim. 19 и дал.; Диог. Лаэрт. I, 55; Демос ф. contra Androt. стр. 616); 2) против сводника, который отдал в наймы третьему лицу для развратных целей несовершеннолетнего мальчика, находящегося под его покровительством; и, наконец, 3) против этого третьего лица; несовершеннолетний же сам, напротив, не подлежал ответственности (Эсх. in Tim.). И в этих случаях также нередко назначалась смертная казнь (Aesch. in Tim. 72).

Предписанной законом определенной одежды для проституированных или значка на одежде, который давал бы возможность распознавать их, в Греции (в противоположность Риму) не было. В законах, относящихся к женским костюмам, сказано лишь вообще, что богато убранные костюмы и платья с цветами запрещается носить приличным женщинам, но ничего не говорится о каком бы то ни было определенном «костюме проституток». (Подробности см. выше, стр. 276).

Римские законы, касающиеся проституции, строго проводят, прежде всего, принцип регистрации и регламентации и устанавливают специальные предписание полиции нравов относительно записи имен и костюмов. Относительно первого пункта римские законы служили всегда образцом во все последующее время, а относительно последнего, т. е. костюма, – главным образом, в средние века.

В Риме полиция нравов возложена была на эдилов, которые, как мы уже упоминали, вполне соответствовали греческим агораноменам. Им принадлежал надзор за увеселительными кабачками, банями и борделями, в которых они нередко появлялись для обыска, вероятно, чтобы отыскать нерегламентированных еще проституток и раскрыть вообще всякие другие злоупотребление в этих местах. О таких расследованиях эдилов можно по крайней мере заключить из следующих слов Сенеки младшего (De vita beata 7).

«Молодежь ты найдешь в храме, на форуме, в курии, стоящую перед стенами, покрытую пылью, с свежим цветом лица, с мозолистыми руками, ищущую часто тайком чувственных наслаждений в мрачных местах, в банях, в комнатах, где парятся, и в других местах, которые боятся эдилов, расслабленную, покрытую еще каплями вина и мази, бледную или накрашенную и нарядную».

Целью таких обысков было возможно точное установление всех индивидуумов, занимавшихся профессиональной проституцией, чтобы провести строгое разграничение между ними и честными женщинами. Поэтому все проституированные лица женского пола-о проституированных мужчинах в римском праве нет речи (см. выше, стр. 12), несмотря на «vectigal exoletorum» (Лалтирид. Al. Sever 24) – обязаны были с самого начала заявлять о себе эдилу, чтобы получить так называемую «licentia stupri», т. е. разрешение заниматься проституцией, как профессией. Имена их заносились в особую книгу, т. е. производилась типичная «регистрация», которая во всех отношениях выделяла их, как проституток, а главное исключала возможность преследование за «stuprum». Поэтому во время империи нередко заявляли о себе для получение «licentia stupri» и свободные от рождение женщины, чтобы получить возможность безнаказанно следовать своим половым влечениям. Так, Тацит (Annal. II, 85) сообщает о времени царствование Тиверия.

«В том же году сенат издал строгие постановление об обуздании и урегулировании женского разврата, чтобы ни одна женщина не торговала своим телом, дед, отец или муж которой были римскими всадниками. Дело в том, что Вистилия, происходившая из семьи преторов, публично заявила, что купила licentiam stupri у эдилов, согласно старинному обычаю древних, которые полагали, что достаточное наказание для развратных женщин представляет одно уже признание их позора».

Светоний также рассказывает (Tiber. 35):

«Пользовавшиеся сомнительной славой женщины начали публично заявлять о себе, как о проститутках (lenodnium profiteri), чтобы, освобожденные от привилегий и достоинства честных женщин, избежать наказание по закону».

По-видимому, уже Елавдий (Sueton. Claud. 38) значительно ограничил права эдилов. По крайней мере о «professio nominis» со стороны проституток у эдилов уже нет более речи, хотя взимание налога на проституцию, как мы уже видели выше, продолжало существовать, а это требовало, конечно, известной регистрации отдельных проституток. Во втором и третьем веке после Р. X. запись проституток в матрикулы должны были производить «beneficiarü principii» и «curiosi», как это видно из одного замечание Тертуллиана. (De fuga in persecutione 13: Nescio dolendum an erubes– cendum sit, cum in matricibus beneficiariorum et curiosorum, inter tabernarios et lanios et fures balnearum, et aleones et lenones, Christiani quopue vectigales continentur).

После записи женщина, официально объявленная проституткой. меняла свое имя. Предписание это существовало уже во время Плавта. Он говорит в «Poenulus» (Действ. Ш, сц. 3, стих 20):

(Перев. W. Binder).

(«Ты пришел как раз вовремя, так как сегодня день, когда они должны изменить свои, имена, чтобы предаться позорнейшему промыслу собственным телом»).

В большинстве случаев дело шло о «nom de guerre», который называли «titulus» (Ювен. VI, 123; Марц. XI, 46) и надписывали над дверями комнаты в борделе (см. выше, стр. 274). Из Марциала и помпеянских надписей мы знаем множество таких профессиональных имен римских проституток, как например, Дравка, Вероника, Лтонузия, Лаис, Фортуната, Лициска, Таись, Леда, Филенис и мн. др.

Третий акт на жизненном пути проститутки связан был с известной переменой костюма, которая точно также предписывалась законом. При регистрации и изменении имени проститутки теряли право носить украшение честных женщин, матрон, instita, stola и vittae, и должны были надевать похожее на тогу платье, так называемое «toga meretricia». В то время как обыкновенный костюм матроны представляла «стола», поверх которой вне дома надевали «palla», проститутка (libertina и meretrix) носила более короткую тунику без «instita» и поверх нее тогу, которая у простых проституток была темного цвета («toga pulla»). Если матрона уличена была в прелюбодеянии, она также должна была носить тогу, но белого цвета.

Различие в костюме так строго проводилось уже во время республики, что Цицерон (de finibus bonorum et malorum II) имел возможность сказать: одеть проститутку в костюм матроны все равно, что ввести сладострастие в общество добродетели. А Плавт в «Miles Gloriosus» (III, I, стр. 195) особенно подчеркивает, что «проститутка явилась одетая совершенно так, как женщина приличного звания»:

Волосы красиво причесаны, окутанные повязкой.

В комедии Афрания «Epistula» автор влагает следующие слова в уста одного из действующих лиц, которое с удивлением спрашивает:

Meretrix cum veste longa?

(Comicor. Latinor. reliquiae rec. Ribbeck, Lips. 1855, стр. 155).

Мы имеем многочисленные доказательства, что костюму проститутки придавали большое значение и в позднейшее время. Марциал (I, 36) например, спрашивает:

(Кто украшает праздник флоры и к то потерпит на проститутках целомудренную столу?)

У Горация (Сат. I, 2, 63) «togata», т. е. проститутка, противополагается матроне.

Из «Ars amatoria» Овидие (I, 31, см. также Fast. IV, 134; Trist. II, 247; ex Pont. Ill, 3, 51) мы узнаем, впрочем, что либертинам и кокоткам запрещено было также носить «vittae» и «institae», которые, как «insigne pudoris», разрешено было носить только матронам.

За пределами Рима проститутки носили часто tunica talaris, чтобы скрыть свою профессию. Это видно из упомянутого выше места у Афрания, где сказано далее, что именно с этой целью проститутки часто надевали в чужом месте vestis longa. Путем брака meretrices приобретали право носить столу матроны (Сие. Phil. II, 18, 44). В конце эпохи императоров различие в костюме между проститутками и честными женщинами сгладились, что можно заключить из жалоб Тертуллиана (de cultu fern. 12; de pallio 4). Некоторые проститутки осмеливались даже появляться на улицах в костюме монашек, так что императорыфеодосий, Аркадий и Гоно рий должны были издать против этих злоупотреблений следующий закон:

Mimae, et quae ludibrio corporis sui quaestum faciunt, publice habitu earum virginum, quae Deo dicatae sunt, non utantur.

Об остальных особенностях костюма проституток, не предвид енных законом, мы уже говорили подробнее выше (276–277).

Закончив этот краткий обзор главнейших общих римских законов, относящихся к проституции, мы вкратце рассмотрим еще специальное законодательство отдельных императоров, прежде всего, мы должны назвать первого императора, Августа, который озабочен был «cura morum», состоянием нравственности, начиная с войны с Египтом и до последних годов жизни. Он издал свои знаменитые законы о браке, в которых неоднократно идет речь и о проституции и которыми он пытался косвенно ограничить ее. В то время, как «Lex Julia de maritandis ordinibus» (от 18 г. до Р. X) и «Lex Рарiа Рорраеа» (от 9 г. до Р. X.) относятся, главным образом, к половой реформе, знаменитый «Lex Julia de adulterüs» от 18 г. после Р. X. содержит также постановления, касающиеся проституции и сводничества; они подробно изложены в дигестах XXIII, 2, 43 и XLVIII, 5, и направлены в особенности против сводничества мужей по отношению к своим женам.

Тиверий в 19 г. по Р. X. запретил заниматься проституцией всем женщинам, дед, отец или муж которых был римским всадником, и наказывал таких знатных женщин за проституцию изгнанием (Тацит, Ann. Ии, 86; Светон Tib. 35).

Калигула ввел, как уже упомянуто, налог на проституцию (Свет. Calig. 40).

Веспасиан постановил, что рабыня, купленная под условием, что она не будет проституирована, приобретаеть свободу, если господин ее, тем не менее, заставил ее заниматься проституцией (Диг. XXXVII, 14, 7).

Домициан лишил проституток и пользующихся сомнительной славой женщин права употреблять носилки и вступать во владение наследством (Ceem. Domit. 8). Он установил также и другие карательные законы против проституции, чем и объясняется похвала Марциала (IX, 6, 8–9):

Александр Север пытался ограничить проституцию различными мерами, к которым относится, между прочим, и следующая: он приказал публиковать во всеобщее сведение имена проституток и сводниц (Ламприд. Al. Sev. 24 и 25; Лактанц. VI, гл. 2 и 3).

Император Тацит не желал допустить существование борделей в Риме, но не мог надолго сохранить свое запрещение (Vopiscus, Tacit. 10).

Константин издал закон, которым «ministrae» cauponae, т. е. кельнерши в кабачках с женской прислугой, признавались проститутками (Codex– IX, 9, 29; см. также Улпиан Dig. XXIII, 2, 43 и Cod. IV, 56, 3; Паул. Senentia II, 26, 11). Это не относилось, однако, к «dominae cauponae», хозяйкам, так что только первые были свободны от требований законов, последние же не могли безнаказанно предаваться прелюбодеянию.

Ограничением или даже искоренением проституции очень усердно занимались императорфеодосий младший и Валентиан. Они назначили суровые наказание для отцов и господ, которые продавали своих дочерей и рабынь для проституции, а затем, в 439 г. по Р. X. запретили вообще заниматься сводничеством под угрозой телесного наказания, изгнания, каторжных работ и высоких денежных штрафов (Cod. XI, 40, 6; Cod. I, 4, 12 и 14; Cod. Theod. XV, 8, 2). Несколько лет спустя, оба императора сделали попытку искоренить бордели и дома для проституции в обеих частях империи, причем они отменили налог на проституцию, запретили заниматься развратом в какой бы то ни было форме, а за нарушение этого постановление наказывали лиц низших сословий изгнанием и каторжными работами, а лиц высших сословий лишением имущества и сана. Кроме того, они разрешили всем желающим выкупать или освобождать рабынь из борделей. Начальство получило строгий приказ наблюдать за выполнением этого закона. За всякую небрежность в этом отношении грозило телесное наказание и денежный штраф в 20 фунт. золота. (Ницефорус Hist, eccles. XII, 22; Cod. Theod. XIII, 1,1; Ланиут, там же стр. 21).

Законодательство Юстиниана движется совершенно в том же направлении. Оно изложено главным образом в четырнадцатой новелле. Согласно законам, все lenones должны были покинуть город. Домовладельцы, которые терпели в своем доме учреждение сводников, наказывались конфискацией дома и штрафом в 10 фунтов золотом. Сами же сводники, которые хитростью и насилием привлекали девушек и проституировали их в борделях, расположенных в то время даже рядом с церквями и другими «venerabiles domos», должны были уплачивать «самые высокие штрафы».

Залоги, которые проститутки должны были выдавать на основании насильственно произведенных долговых записей, объявлялись недействительными и хозяева борделей должны были возвращать девушкам все, что им принадлежало по праву. Наконец, Юстиниан постановил, что предписание от 1 декабря 535 г. после Р. X. имеют силу во всех частях империи (Nov. XIV, § 1; Procop. de aedif. lustin. 1, 9).

Императрица Феодора ревностно поддерживала своего супруга в его стремлениях искоренить проституцию и велела освобожденных или выкупленных у купцов и сводников проституток, числом 500, поселить в расположенном на азиатском берегу Босфора старом монастыре, где они должны были вести созерцательную и благочестивую жизнь. Но уже этот «дом св. Магдалины», вероятно, один из самых старых, показал то же самое, что впоследствии постоянно приходилось наблюдать во всех остальных учреждениях такого рода: проститутки предпочитали смерть такой однообразной благочестивой жизни. Сообщают, что большинство обитательниц этого дома покаянияфеодоры бросились в море (I. Malalas, Chron. XVIII, стр. 440 и след. изд. Диндорфа-, Procop. de aedif. Iustin. I, 9).

Против распространения мужской проституции в Риме издан был относящийся, вероятно, к концу третьего века до Р. X. «Lex Scantinia» de nefanda Venere, который наказывал, главным образом, за соблазн и сводничество по отношению к свободным мальчикам, а именно штрафом в 10 тысяч сестерций (Квинтилиан VII, 4, 42). Судя по частому упоминанию о нем у писателей, закон этот, должно быть, применялся очень часто (Cicero ad div. 8, 12, 14; Phil. 3,6; Свет. Dom. 8; Ювен. II, 29 и дал., 44 и дал.; Тертулл. monog. 12; Авзан. epigr. 89). Нума Преториус справедливо замечает, что карательного закона против однополой любви, как таковой, у римлян никогда не было. Речь всегда идет у них только о «stuprum», т. е. насилии и насильственном соблазнении свободных мальчиков, о сводничестве и проституировании их, а не о гомосексуальных половых сношениях двух взрослых мужчин, хотя прежде наказанию подвергались и эти последние. По Нума Преториусу, «lех Julia de adulteriis» от 18 г. до Р. X. изменил, вероятно, наказание lex Scantinia. И этот закон также направлен был только против сводничества и проституирование свободных мальчиков. За совершение обесчещения он наказывал смертной казнью, за одну только попытку совершить его – ссылкой, а за соблазнение – конфискацией половины имущества и лишением права завещать вторую половину (Paul. Sentent. II, 26, 13).

Из императоров Домициан первый приказал строго исполнять lех Scantinia (Свет Dom. 8), старался искоренить проституцию мальчиков и, как нам известно из Марциала, IX, 6 и IX, 8, стремился положить конец возмутительному сводничеству по отношению малых детей. О мерах позднейших императоров, от Александра Севера до Тацита, см. выше, стр. 333. Император Филипп Аравитянин (244–249 по Р. X.) уничтожил бордели для мальчиков и запретил разврат с мальчиками. «Тем не менее», говорит Аврелий Виктор, «порок продолжает существовать и если места, где он практикуется, теперь другие, то он сопровождается за то еще большими ужасами». Христианские императоры запрещали не только сводничество и проституцию, но и вообще всякие гомосексуальные отношение между мужчинами, которые карались смертной казнью. (Cod. IX, 9, 30; lust. IV, 18, 4; Nov. 77 и 141; Cod. Theod. IX, 7, 3).

Граждански-правовые последствия проституции стоят у римлян в тесной связи с понятием «infamia», которое мы рассмотрим в следующей главе, а потому мы считаем целесообразным там же привести относящиеся сюда предписание закона.

11. Роль проституции в обществе и в общественной жизни древних. (Значение двойственной морали, обесчещение и его правовые последствия, отношение к обществу, общественному мнению, к литературе и искусству). – Взгляды того времени на проституцию и значение ее в общественной жизни всецело покоятся на неверном, ложном принципе «двойственной морали», как это ясно и тонко определяет Плавт (Mercator действ. Ии. сц. 10):

(Перев. W. Binder).

(У женщин поистине суровая судьба и им во многих отношениях хуже в этом случае, чем мужчинам. В самом деле, если муж содержит за спиной жены проститутку, ему это сходит с рук безнаказанно, даже если жена узнает об этом. Но если жена когда-нибудь уйдет из дома без ведома мужа, это сейчас же может послужить ему поводом для жалобы и расторжение брака. Пусть бы был один закон для мужа и жены! Честной женщине достаточно одного мужа; почему же и мужу не достаточно одной жены? Клянусь, если бы мужей, бросающихся в объятие проституток за спиною жен, наказывали так же, как жен, которых выгоняют из дома, когда они в чем-нибудь провинятся – мы увидали бы гораздо больше разведенных мужей, чем жен!)

В свете этой двойственной морали древняя проституция обнаруживает двойственное лицо, которое она сохранила и до сих пор и которое метко характеризуется выражением «необходимое зло». С одной стороны подчеркивают необходимость и целесообразность проституции для социального урегулирование половой жизни и проституция, соответственно этому, играет значительную роль в обществе и государстве – роль, которая нередко сопровождается глубоко захватывающим влиянием на жизненные условия, так что по отношению к известным эпохам (вспомните эллинизм) можно говорить о превалировании и апофеозе проституции. С другой стороны проституция стоит на низшей ступени общественной лестницы и ее клеймят печатью позора и бесчестия, которая имеет для своей носительницы самые тяжелые правовые и социальные последствия. Это противоречие – продукт двойственной морали; древний мир не разрешил его, так же мало и новейшее время. Но если мы хотим преодолеть и разрешить это противоречие, мы должны его выяснить себе, иметь его всегда в виду, исследовать его причины. В своей резкой формулировке и в своем влиянии на двойственный уклад половой жизни-с браком на одной и проституцией на другой стороне – противоречие это, безусловно, имеет античный характер, хотя нельзя не признать, что именно древний мир делал попытки найти такие переходные формы половых отношений между обеими крайностями, которые способны были бы заменить проституцию более благородными, хотя бы и временными связями между мужчиной и женщиной, в справедливом сознании того, что постоянный брак на всю жизнь возможен и пригоден не для всех, а для многих представляет недостижимый идеал.

Прежде всего, мы должны рассмотреть одну сторону значение проституции для общественной жизни, именно ту, которая находит. себе выражение в ее социальном бесчестии, в «atimia» и «infamia» Но здесь мы опять-таки должны указать, что оба больших государства классической древности представляют типично рабские государства и что понятие о социальном бесчестии в них гораздо шире, чем в, наших современных государствах, основанных на индивидуальной свободе всех, входящих в их состав. Моммзен считает центральной идеей» рабского государства й неоспоримой в то время идеей, лежащей в основе общественных и частных отношений, ту мысль, что богатый человек, живущий на счет труда своих рабов, тем самым уже заслуживает уважения, а бедный человек, живущий трудами рук своих, необходимо низок. Все, что было связано с активным трудом и добыванием денег, считалось у древних в социальном отношении низменным (minderwertig). Такое же отношение было и к представителям различных профессий: ремесленнику, механику торговцу, купцу, трактирщику; даже врач, поскольку он брал деньги за свой труд, пользовался презрением. Все это объясняется глубоким презрением к труду, которое одно только делает понятной и такую своеобразную фигуру, как античный блюдолиз, «паразит»; «жаждущий наслаждений грек проявляет здесь свое отвращение к ремесленно-низменному, банавзическому, ценою своего бесчестия»; в то же время он является «неизбежным дополнением» антибанавзического мира древности.

И вот проститутка, прежде всего, причисляется к этим банавзическим личностям; она ставится с ними на; одну ступень, в то время как у нас те другие профессии относятся к уважаемым и честным. Сапожник, например, по мнению древних, стоял немногим выше проститутки или сводника. Это неопровержимо доказывает следующее характерное признание Крития в «Charmides» Платона (стр. 163с):

«Если он и назвал все то, что ты привел раньше, делами (Werke) и деятельностью (Wirken und Thun), то не думаешь ли ты, что он хотел этим сказать, будто ни для кого не позор кроить сапоги или продавать соленую рыбу или заниматься профессиональным сводничеством? Нельзя же этому поверить, Сократ».

Общественное презрение к ремесленникам и представителям торговых промыслов было так велико, что достаточно было, например, посещение трактира, чтобы исключить гражданина из числа сочленов ареопага (Атен. XIII, 566f). Отношение к проституции и к банавзическим профессиям было различно лишь в том смысле, что над последними не тяготело собственно правовое бесчестие (infamia), которое накладывало на проституированного субъекта еще особое пятно. С другой стороны, по крайней мере в Риме, такое же. правовое бесчестие признавалось и за другими профессиями, например, танцоров, актеров и гладиаторов (Dig. Ш, 2. 1; III, 2, 5).

Так как проституированные большей частью принадлежали к сословию рабов, то при анализе понятия infamia нужно принять во внимание, что, как рабы, проституированные уже а priori лишены были известных прав и достоинств граждан. Так, аттические рабы исключены были из общества мальчиков и не имели права заниматься упражнениями в гимназиях, а все вообще греческие рабы были неправоспособны. Римский раб точно также не был юридической личностью (caput non habet, servi pro rullis habentur, Dig. XXVШ, I, 20, 7); он не мог ни завещать своего имущества, ни наследовать, и был также совершенно бесправен по семейному праву.

По всему видно, что бесчестие, infamia, проституированных, сохранившееся и до сих пор, имело в древности другую основу, которая заключалась с одной стороны в презрении к «банавзическим» профессиям, а с другой – в рекрутировании проституированных из бесправного сословие рабов. Теперь это взаимоотношение совершенно исчезло, а потому современное обесчещение проституции представляет нечто изолированное, распространяющееся исключительно на нее (и разумеется также на все косвенные формы проституции, как сводничество, содержание борделя и торговля девушками).

Охарактеризовав вообще те точки зрения, с которых должно судить об античной «infamia» проституток, мы вкратце приведем ниже главнейшие относящиеся сюда факты.

Демосфен в своей речи против Неэры ясно указал резкое социальное и правовое различие между положением свободной от рождения, честной женщины и проституткой. Он говорит (стр. 1384): «Достоинство и сан честных и свободных от рождение женщин перешли бы. на проституток, если бы эти последние добились права производить детей с кем они пожелают, участвовать в совершении тайных посвящений и жертвоприношений и пользоваться почетными правами в государстве». При сношениях с заведомыми проститутками было невозможно, потому что здесь речь могла быть только о свободных, честных женщинах. (Плут. Solon 23; Demosth. in Neacr, стр. 1367). Далее, роль проституток очевидна из постановления закона Солона, о котором Плутарх говорит (Solon 22): «Несколько суровее, по-видимому, упоминаемый Гераклеидом из Понта закон, по которому дети, прижитые с проституткой, также не обязаны были кормить своих отцов. Действительно, кто при вступлении в брак упускает из виду вопрос о благосостоянии, тот показывает, что берет себе жену не для произведение на свет детей, а только из чувства сладострастия. Тем самым он уже, следовательно, получает свою награду и теряет право жаловаться на своих детей, так как он является причиной тою, что им даже их рождение ставится в упрек». Закон Перикла, возобновленный в конце 5-го столетие оратором Аристофоном, устанавливал полные гражданские права только для детей, рожденных от гражданина и гражданки, детей же гетер он лишал права пользование гражданскими правами и правом наследование. Как глубоко укоренилось в народе понятие о бесчестии проституток, показывает следующая эпиграмма Диоскуридеса (Anth. Palat. XI, 363) на сына одной публичной женщины, который получил приз во время бега с факелами, в котором имели вообще право участвовать только юноши законного происхождения:

(Перев. G. Thudichum).

(В вас нет больше чести, александрийцы, если победа в факельном празднестве осталась среди юношей за бастардом Птолемея. О, город, город! Где же позор матери, где открытое содержание кабака?! Где дом для проституток и хлев для свиней? Высиживайте, высиживайте своих птенцов, проститутки, увенчанный бастард может послужить для вас поощрением).

В «Ап dri а» Теренция, обработанной по греческим образцам, прежняя честная (honeste) жизнь бедной в то время Хризис противополагается ее позднейшему бесчестному (inhoneste) добыванию денег путем проституции (действ. IV, сц.,5).

Римская «infamia» проституток без сомнение была строже «атимии» греков, как и вообще римлянин строже относился к развратному промыслу. Проститутка была у них тождественна с tinfamis femina» (Квинт. VI, 3, 51), причем infamia эта впервые выражена в lex Julia и Papia Рорраеа, между тем как эдикт преторов распространил «infamia» только на сводников и проституированных мужского пола (qui lenocinium fecerit Dig. Ill, 2, I; Cod. IX, 9, 31; Dig. Ill, 1, 1, 6). Впоследствии «infamia» в обоих законах сравнялась (Dig. XII, 5, 4, 3) и сохранялась даже по прекращении занятия проституцией (Dig. XXIII, 2, 43, 4 и 6). Последствиями «infamia» были: 1) Запрещение носить одежду честных матрон (Dig. XVII, 10, 15, 15); 2) Лишение права давать свидетельские показание перед судом; 3) Признанную «infamis» женщину можно было без всяких оговорок выгнать из нанятой ею квартиры (Nov. 14, Ланиут, а. а. О. стр. 52); 4) Она не могла подавать жалобы в суд в случаенеуплаты за coitus (Лаппут, стр. 53–55. 5) Согласно постановлению Домициана, ока не могла приобретать ни завещанного имения, ни наследства (Свет. Dom. 8), что имело силу также и для завещаний солдат (Dig. XXIX, 1, 41, 1; Dig. XXXIV, 9,1, 14; Cod. V, 4, 23, 3). 6) Над «infames» тяготело относительное лишение права наследование братья и сестры «infames», если они должны были получить по завещанию меньшую долю, могли возбудить «querela inofficiosi testament» (Cod. Theod. II, 19, 1, 3; III, 28, 27). 7) Infames feminae не могли вступать в брак с сенаторами и вообще с свободными от рождение людьми (Dig. XXIII, 2, 43, 6 и 8: XIII, 1, 16; Cod. V, 27, 1; V, 5, 7).

Напротив, сами проститутки могли свободно распоряжаться своим имуществом, могли также составлять закономерные завещание (Paul. Sent. Ill, 4, 6) и не обязаны были возвращать полученные подарки. (Ланггут, стр. 41 и пр.)

Весьма любопытно ироническое разъяснение Эсхина относительно возможности жалобы на исполнение или неисполнение проституционного договора. Он говорит:

«Все мы, вероятно, согласны, что взаимные договоры заключаются вследствие недоверие друг к другу, чтобы не нарушивший договора мог защитить свое [право перед судом против нарушителя его. Итак, если требуется разрешение дела предававшимся разврату по письменному соглашению, если права их нарушены, то остается прибегнуть к помощи закона. Какие же речи вам пришлось бы слышать в таком случае с обеих сторон? Не думайте, что дело только вымышлено мною, а представьте себе, что оно действительно совершается на ваших глазах. Допустим, что справедливо поступает в этом деле наниматель, а нанятый неправ и не заслуживает доверия. Или наоборот, что нанятый честен и исполняет договор, наниматель же, имеющий то преимущество, что он стар, обманул. Представьте себе, что вы сами назначены судьей в этом деле. И вот старший, получив разрешение на воду и на произнесение речи, с жаром начинает свою жалобу следующим образом:

Я нанял, афиняне, Тимарха для разврата со мною по договору, который хранится у Демосфена. Ничто ведь не препятствует такому допущению. Но он не исполняет уговора… Затем, обращаясь к судьям, он излагает то, что такой субъект должен делать. Но разве тот, кто нанял афинянина противно закону, не будет в этом случае забросан каменьями, неся наказание по суду не только уплатой эпобелии, но и за оскорбление действием?

Но вот обсуждается вопрос не о нем, а о наемнике. Пусть же выступит мудрый Баталос и говорит за него, чтобы мы знали, что он, вероятно, скажет: Вы, судьи, меня нанял некто за деньги для разврата с ним; такое допущение, без определения имени, ведь не меняет дела. Я исполнил и теперь еще исполняю согласно договору все, что должен исполнить нанятый для разврата. Он же нарушает договор. Не раздастся ли после этого громкий крик даже со стороны самих судей? Кто же, в самом деле, не скажет: «И ты смеешь выступать публично? Или ты хочешь получить венец жертвы? Или считать нас равными себе?» Таким образом, договор был бы совершенно бесполезен.

Из дальнейшего рассуждения мы узнаем, что жалоба на выполнение проституционного договора была со стороны Эсхина вымышлена, но что подобные договоры действительно практиковались. Эсхин доказывает недействительность такого договора, которую он выводит из бесчестия (infamia), лежащего в основе дела.

Atimia проституированных мужчин выражена в следующем законе Солона:

«Афинянину, который позволяет совершать над собой разврат, запрещается быть одним из девяти архонтов, занимать место жреца, выступать защитником перед народом, занимать какую-нибудь государственную должность, будет ли это внутри или вне страны, по жребию или по выбору.

Ему не разрешается также быть герольдом, произносить приговор, присутствовать при государственных жертвоприношениях, носить венок во время общих процессий с венками, ни переступать освященных границ внутрь народного собрания. Если же признанный виновным в том, что он позволил совершить над собой разврат, сделает это, то он подлежит наказанию смертной казнью.

Обвинением в гетерезисе, в мужской проституции, часто пользовались по отношению к ненавистному лицу, чтобы возбудить против него так называемое epangelia dokimasias, т. е. публичное расследование его жизни (Ро XIII, 40 и дал.). Классический пример тому представляет речь Эсхина против Тимарха.

В Риме бесчестной считалась главным образом пассивная педерастия кинед и проституированных мужчин. Infamia «muliebria passus» выражена в дигестах (III, 1, 1, 6) и в кодексе (IX, 6, 31). Характерны в этом отношении в особенности два признания. Сенека (de benef. II, 21) говорит: «Еще больше следовало бы принять во внимание: что должен делать попавший в заключение, если порочный, продажный и таращенный человек (homo prostituti corporis et infamis ore) предлагает ему деньги для выкупа? Должен ли я позволить этому негодяю спасти меня? И если я позволю ему спасти себя, то чем я могу потом выразить ему свою благодарность? Могу ли я поддерживать отношение с этим дурным человеком? Или я должен отвернуться от того, кто освободил меня? Мое мнение об этом такое: Разумеется, что я приму от человека из такой компании необходимую мне для моего спасение сумму. Но я приму ее не как благодеяние, а как заем. Я заплачу ему эти деньги и, если представится случай, спасу его от грозящей ему опасности. Но я не вступлю с ним в дружбу, которая связывает равномыслящих». Домициан помиловал во время военного заговора только одного трибуна и одного капитана, которые, «чтобы легче доказать свою невинность, показали, что они извращенные развратники, которые именно поэтому не могли, следовательно, иметь какого бы то ни было влияние ни на солдат, ни на вождей».

Об «infamia» сводничества мы уже говорили неоднократно. Речь Эсхина против Тимарха служит доказательством этой infamia (см. выше стр. 320). В Риме lenocinium признается бесчестной уже эдиктом преторов Dig. Ill, 2, 4, 2 и 3).

Посл едствия «бесчестия» проституированных естественно должны были сказываться и в различных отношениях проституции к общественной жизни, причем половое лицемерие часто выступало, разумеется, в непривлекательной форме, потому что проституция, с другой стороны, считалась ведь «необходимым» злом и пользование ею рекомендовалось, как защита против прелюбодеяние и совращение честных девушек. Тем не менее посещение борделей считалось вообще позором и никто не решался отправиться в лупанарий днем, открыто. Для этой цели выбирали обыкновенно вечерние часы или же ночные. Но и тогда, чтобы не быть узнанным, голову покрывали плащом (Сие. Phil. II, 31) или же укутывались «cucullus» (Ювен. VI, 330; VIII, 145), своего рода капюшоном. Посещение борделя с открытой головой (aperto capite), так что можно было быть всеми узнанным, считалось большим бесстыдством. Уже Плавт резко порицает людей, которые с базара отправляются в лупанарий с непокрытой головой:

Ipsi de foro tarn aperto capite ad lenones eunt.

(Plaut. Captivi A. Ill сц. 1 v. 15.)

«Сноситься с проститутками в борделях», говорит Артемадор (Oneirocriticon 1, 78)», значит испытывать небольшой стыд и незначительные расходы, потому что стыдно, когда приближаешься к этим созданиям, и кроме того еще приходится тратиться на них». Сенека (Nat. quaest, I, р. 16) также высказывается за необходимость посещать бордель под покровом ночи. То же говорит Теренций. (Andria, II, сц. 6).

Что аналогичные воззрение существовали и у греков, показывает например, Элиан (Var. hist. XII, 17):

«Деметрий, повелевавший многими народами, посещал проститутку Ламию в полном вооружении и с диадемой на голове. В достаточной мере позорно было бы для него, если бы он только позволял этой особе приходить в свое помещение, но он был настолько любезен, что сам отправлялся к ней на квартиру. Флейтщику Теодорову я бы отдал предпочтение перед Деметрием, потому что когда Ламия звала его к себе, он не принял ее приглашения».

Знаменитые и выдающиеся мужи считали часто необходимым защищаться против упрека в посещении проституток/.

Так, циник Диоген упрекал киренаика Аристиппа, что он живет с простой проституткой (Лаис). «Либо откажи ей, либо обратись, как я, к секте собак». Аристипп ответил на это в духе своей системы: «Кажется ли тебе неподходящим жить в доме, где живут еще другие люди?» – «Нимало», – ответил Диоген. «Или ехать на корабле, на котором уже раньше ехали многие другие?». – «Так же мало». – «В таком случае нет ничего дурного и в том, чтобы наслаждаться женщиной, которой раньше уже наслаждались многие другие». (Атен. ХШ, 588е, f, по нем. перев. Фридриха Якобса).

В знаменитой защитительной речи Г. Гракха по возвращении его из Сицилии, он между прочим сказал: «Два года я пробыл в провинции. Если в течение этого времени какая-нибудь проститутка переступила порог моего дома или какой-нибудь раб был совращен, благодаря мне, то считайте меня худшим и презреннейшим негодяем среди всех народов».

Отцы нередко лишали своих сыновей наследства за то, что они имели связь с проституткой, что Квинтилиан считает, впрочем, спорным с юридической точки зрение (Квинт. VII, 4, 20). Иные имели полное основание косо смотреть на посещение борделей их сыновьями, потому что последние часто проматывали там все их состояние.

Таким мотом является Харинус в «Mercator» Плавта. Он сам описывает в прологе огорчения, которые доставил своему отцу:

(Перев. W. Binder).

(Едва выскочив из детских пеленок, когда мысли мои еще почти не успели отвернуться от ребяческих интересов, я страстно полюбил девушку и сейчас же, за спиной моего отца, перетащил к ней все свое имущество. Жадный сводник, хозяин девушки, насильно вымогал у меня, что только было возможно, и тащил из моего дома в свой. Но затем отец вскоре выступил с порицанием против меня. День и ночь описывал он мне лживость и подлость хозяина проститутки: его состояние, говорил он, все уменьшается, а сводник все жиреет. Иногда он говорил сердито, иногда – со сдержанным гневом. Я больше не его сын, кричал он по всему городу, пусть всякий остерегается дать мне взаймы хоть один деут; называл меня мотом, неудачным сыном, который тащит из дому, что только возможно. По его мнению, нет худшего поведения, как если сын развратным образом жизни растрачивает все, что он, отец, с таким трудом приобрел. Ему стыдно, говорил он, что он так долго щадил меня: где нет стыда, там жизнь ничего не стоит).

Такие рельефные, выхваченные из жизни сцены, рисующие конфликт между отцом и сыном, вследствие чрезмерной склонности последнего к борделям и проституткам, встречаются довольно часто в античной комедии. Странный контраст с этим представляет, с другой стороны, в известной степени вольное и благосклонное суждение об отношениях молодых людей, с проститутками. Мы встречаем такие взгляды уже в более старое время республики, когда господствовали строгие нравы, и это объясняется распространенным в древности воззрением, будто посещение борделя и сношение с проститутками действительно способны ограничить запрещенные половые сношение (прелюбодеяние, совращение).

Гак, Ливий рассказывает (XXXIX, 9) о связи Публие Эбуцие с проституткой Феценией Гиспала, что ото не имело ни малейших дурных последствий для состояниz и доброго имени юноши» (minime adolescentis aut геи aut famae damnosa). Или старый Патон, например, увидав юношу, выходившего из борделя, похвалил его в следующих словах: macte virtute esto, потому что это лучше, «чем соблазнять чужих жен» (alienas permolere uxores. Гораций, сат. 1, 2, 31–35). Правда, по одной из схолий он в другой раз сказал тому же юноше, увидав его вторично выходящим из борделя: «юноша, я похвалил тебя за то, что ты иногда приходишь сюда, но не затем, чтобы ты жил здесь».

Весьма характерны следующие слова Цицерона (pro Coelio 20, 48); «Впрочем, если кто думает, что молодежи запрещено любить проституток (meretri– cüs amoribys), то он придерживается – не могу этого отрицать – очень строгих правил. Но он стоит в противоречии не только с вольными нравами современного мира (hujus soeculi licentia) но и с тем, что входило в привычку и что было признано нашими предками (consuetudine atque conccssis). В самом дел е, когда втою не было? Когда это осуждалось? Когда это не было равртиеио? И когда, наконец, нельзя было делать того, что было разрешено?» У Плавта (Mercator III, 4), Евтихий объявляет сношение с проститутками привилегией молодежи, между тем как для более пожилых мужчин он считает их непозволительными. Точку зрения, господствовавшую в эпоху империи, характеризует Сенека старший (controvers. II, 12, 10): «Он не совершил греха. Он любит проститутку-это принято, потому что он юноша. Он исправится и женится».

Противоречивый взгляд древних на проституцию отнюдь не устранен христианством. Такой святой, благочестивый и строго-нравственный человек, как Августин (de ord. И, 12)9 мог с одной стороны называть проституцию «чумой» человечества, а с другой – самым резким образом подчеркивать ее необходимость».

«Quid sordidius quid inanius decoris et turpitudine plenius meretricibus lenonibus ceterisque hoc genus pestibus did potest? Aufer meretrices de rebus humanis, iurbaveris omnia libidintbus».

В главных чертах, христианское учение и христианское государство сохранили это воззрение и по настоящий день.

Что касается отношений между проститутками и честными женщинами, то здесь infamia тяготела над ними всей своей тяжестью. Тут не было снисхождение и уступок двойственной половой морали. Как ревниво греческие женщины следили за тем, чтобы проституток разделяла от них глубокая пропасть и чтобы проституткам не предоставлялись никакие привилегии честных гражданок, показывает следующее место из речи Демосфена против Неэры. (стр. 1383).

«Что сказал бы каждый из вас своей супруге, матери или дочери, если бы он голосовал за оправдание этой женщины? Если они спросят вас, где вы были, и вы ответите им, что творили суд, они сейчас же опять спросят вас: над кем? Над Неэрой ответите вы. Неправда ли? – За что? – За то, что она, чужестранка, противно закону, вышла замуж за афинянина, а развратная дочь ее повенчалась с Теогенееом, который был тогда архонтом, совершала от имени государства священные таинства и жертвоприношение и позволила себе во время церемоний представлять супругу Вакха и т. д. И вы рассказали бы в точности, какое обвинение возбуждено против нее по этому пункту. В ответ на эти сообщения, женщины спросили бы вас; как же вы поступили в этом случае? Если бы вы сказали, что вы оправдали ее, разве более разумные из них не рассердились бы на вас за то, что вы признали за этой особой такое же право принимать участие в прерогативах государства «во всем, что относится к религии, как и за ними?»

Тот же Демосфен сообщает (стр. 1352), что Лизий не ввел в свой дом гетер Никарету и Метанеиру, потому что не хотел оскорбить этим свою жену и свою мать, а Элиан (Vег. hist, XII, 1) описывает негодование Аспазии из Фокеи по поводу предположения, что она может надеть драгоценное платье, которое подобает носить проституткам, но не честной женщине. Весьма характерно изображено презрение к проституткам со стороны порядочных женщин в одной сцене из «Mercator» Плавта (действ. II, сц. 5–7), в которой матрона Дориппа узнает, что в ее доме живет гетера, и жалобно восклицает:

(Перев. W. Binder).

(Такой несчастной женщины, как я, еще никогда не было и не будет; и все из-за того, что я взяла себе такого мужа! Ах я несчастная, и такому человеку я доверила и себя, и свое состояние! Я принесла ему десять талантов приданого, а теперь я должна видеть такие вещи и позволять та к оскорблять себя! Это слишком тяжело! Но я больше не допущу такого позора, чтобы ты тащил проституток в собственный дом ко мне, к твоей жене!)

Полноправная аттическая гражданка, в особенности наследница имела право, при выходящих из ряда вон сношениях своего мужа с гетерами или мальчиками, так что он совершенно забрасывал семью, подать «жалобу на дурное обращение». В большинстве случаев женщины, впрочем, смотрели сквозь пальцы на временные связи их мужей с гетерами (Аристоф. Friede 1738; Eccles. 721). Плутарх замечает в «Ehevorschriften», гл. 16:

«Персидские цари сажают своих законных жен за столом и во время празднеств рядом с собою. Но если они хотят веселиться и пить, они отсылают своих законных жен и призывают певиц и наложниц. Они поступают, конечно, вполне правильно, не позволяя своим законным женам принимать участие в их попойках и разврате. Если же частное лицо, которое не умеет умерять своей похоти и владеть собой, совершить когда-нибудь грех с проституткой или служанкой, жена его тоже не должна быть недовольна и гневаться, а должна подумать о том, что муж ее из чувства стыда направил свою похоть и разнузданность на другую».

Таким образом, поводом к судебному процессу большей частью служила постоянная связь мужа с проституткой (или проституированным мальчиком), а не мимолетные сношения. Как часто бывали такие жалобы в позднейшее время, мы видим из многочисленных брачных договоров в актах папирусов. Почти в каждом таком договоре определяется, в интересах молодой женщины, что муж при ее жизни не должен брать себе другой жены, ни наложницы, внебрачной сожительницы или проституированного мальчика; с другой стороны, жена берет на себя аналогичные обязательства. Для примера мы приведем брачный договор между Аполлонией и Филискосом от 92 г. до Р. X. (опубликовано в Tebtynis Papyri, т. I, стр. 450 и след., за № 104):

«Аполлония должна остаться у Филискоса, быть ему послушна, как это подобает жене по отношению к мужу, и делить с ним свое имущество. Филискос должен давать Аполлонии все необходимое, одежду и все прочее, что полагается замужней женщине, соответственно содержанию их дома, все равно, будет ли он дома или в путешествии. Филискосу не разрешается также привести в дом другую жену, кроме Аполлонии или наложницу или проституированного мальчика или производить детей с другой женщиной, пока будет жива Аполлония или жить в другом доме, кроме того, на которое будет иметь право собственности и Аполлония, а также не отсылать ее из дома, не оскорблять ее чести, не обращаться с ней дурно и ничего не отчуждать из имущества в ущерб Аполлонии. Равно Аполлонии запрещается спать или проводить день вне дома Филискоса без его согласия или отдаваться другому мужчине или причинять ущерб их общему хозяйству или позорить в чем бы то ни было Филискоса, что может быть позорно для мужа. Если же Аполлония пожелает по собственной воле развестись с Филискосом, то он должен ей вернуть ее приданое».

Пример конфликта между женой и гетерой мы находим в «Hecura» (Теща) Теренция. Памфил из-за гетеры Бакхис в высшей степей грубо обращается со своей женой. По требованию отца Памфила, Бакхис отказывает ему со словами (действ. IV, сц. 6):

(Я должна добиться возвращение жены к Памфилу. Если это удастся, я не буду стыдиться репутации, что я одна сделала то, чего избегают обыкновенно проститутки. – Я сделаю это, хотя знаю, что меня примут неохотно, потому что жена, живущая в разводе со своим мужем, враг проститутки).

Она действительно способствует сближению Памфила с женой и даже радуется его новому семейному счастью (действ. V, сц. 2).

(Перев. Johannes Herbst).

(Меня радует, что ему выпало на долю такое большое счастье именно благодаря мне, хотя другие гетеры так не думают: для нас ведь невыгодно, чтобы кто-нибудь из наших любовников наслаждался счастьем в браке).

Аналогичный характер представляет Габротонон в «Epitrepontes», где, по словам Вилламовича, «искусство Менандра даже осмелилось свести жену с доброй гетерой».

У Аристенета (Epist. II, 11) Аполлогенес любит проститутку, и, чтобы освободиться от этой страсти, женится на честной женщине, но, не будучи в состоянии искоренить в себе любовь к гетере, продолжает эту старую связь.

Не только жены, но и другие женские члены семьи, как матери и сестры, косо смотрели на связи их сыновей и братьев с проститутками. Наиболее знаменитый тому пример представляет Сафо, которая, узнав, что брат ее Харакос промотал все свое состояние в объятиях гетеры Родопис, обругала его в одном из своих стихотворений (Геродот, II, 133). Найденное в 1898 г. в Верхнем Египте стихотворение Сафо, в котором она умоляет морскую богиню о благополучном возвращении ее брата, также содержит намеки на связь его с названной гетерой.

Несмотря на бесчестие социального положения проституток, уже в древности случалось, что с ними вступали в брак по страстной любви. Несколько примеров тому мы уже привели выше (стр. 285). Общее мнение о таких редких случаях выражено в следующих словах Изократа (Элиан hist. XII, 52):

«Оратор Изократ говорил об Афинах, что они сходны с проститутками. Увлеченные прелестями проституток, иные поддерживают с ними чувственные отношения, но никому ведь не придет в голову быть о себе настолько низкого мнения, чтобы решиться сделать одну из них своей подругой жизни».

Что такие браки, однако, бывали, доказывают упомянутые уже нами запрещение браков между свободными лицами и проституированными.

По Полю Мейеру, первое место здесь занимают запрещение Августа и конституции Константина. Мейеру принадлежит следующий обзор относящихся сюда постановлений августовского законодательства.

A. Ingenui (рожденным свободными), не принадлежащим к званию сенаторов, запрещены браки.

I. с lena et а lenone lenave manumissa, т. е. с женщиной, которая занимается или занималась содержанием борделя, и с ее вольноотпущенными;

2. с mulier famosa в тесном смысле слова (Ульпиан, 16, 2), к каковой категории причисляются не только те, quae artem ludicram fecerit (Ульпиан, 13), но и те, которые только называются у сенаторов corpore quaestum faciens (D. Ill, 2, 1: de his qui notantur infamia).

О запрещении, брака между ingenua и мужчиной упомянутой выше категории нет речи, как и вообще проституированные мужчины почти вовсе не принимаются во внимание римским правом.

B. Сенаторам, их сыновьям и их потомкам кроме того еще запрещено (Paul. Dig. XXIII, 2, 44, 8; Marcell. Dig. XXIII, 2, 49) вступать в брак с libertinae (Ульпиан 16, 2; Dig. XXIII, 2, 23) и с женщинами, родители которых были famosi (Dig. Ill, 2, 1), которые сами, следовательно, obscuro loco natae sunt (Dig. XXV, 7, 3 pr.). Запрещение таких браков распространяется также обратно на дочерей сенаторов и женское потомство их сыновей и внуков, которые не имеют права вступать в брак с мужчинами упомянутой выше категории (сводники, проституированные, танцоры, актеры).

Все такие браки объявляются недействительными. Недействительность эта снова была подтверждена и строжайше предписана при Маркусеи Коммодерешением сената (Dig. XXIII, 2, 16, pr).

Законодательство Константина запрещало браки (и конкубинат также) между сенаторами, представителями высших государственных и духовных должностей и feminae humiles et abjectac (Cod. Theod. IV, 6, 3; Cod. lust. V, 5, 7; Nov. 117, 6; Nov. 89, 15).

Вследствие лишения честного имени и запрещение браков, обычной формой продолжительных связей с проститутками был конкубинат, в форме содержание метресс; выше (стр. 236–252) мы привели много таких примеров. Заключение браков было, конечно, исключением; только царственные особы могли себе позволить игнорировать общественное мнение и вступать с проститутками в законный брак.

Так, Иероним, сиракузский тиран, женился на бордельной проститутке Нетто (см. выше стр. 247), а Птолемей 2 из Египта – на знаменитой гетере Таись (стр. 250). Наиболее знаменитый пример такого рода представляет, однако, императрица Теодора, супруга Юстиниана, случай этот тем более заслуживает внимания, что он имел место уже во время христианской эры. Теодора была дочерью сторожа медведей в Византии и уже ребенком проституировалась в одном театральном борделе, где превосходила всех других проституток своим бесстыдством, предаваясь публично всевозможным извращениям. (Прокоп. Histor. arcan. 9). Затем она поехала в Африку в качестве метрессы Хекеболоса, но там поссорилась с ним и заработала себе деньги, необходимые для обратного путешествия, проституцией. Вскоре после того в нее страстно влюбился Юстиниан и женился на ней-несмотря на протест его тетки, императрицы Евфимии, которая отказалась назвать проститутку своей племянницей, и на увещание благочестивой матери его, Бигленииы – после того как дядя его Юстин, отменив соответственный параграф закона, сделал этот брак возможным. Глубокое впечатление, произведенное этим неслыханным по тому времени событием, отразилось в рассуждениях Прокопия в начале десятой главы его «Geheimgeschichte», где он говорит о контрасте между браком с честной женщиной и проституткой, как Теодора. Будучи императрицей, Теодора осталась тем же, чем была, типом «плебейской силы и плебейской чувственности», женщиной, посвященной во все тайны сладострастия, с пламенными очами, сияющими страстью», лицемерно нравственной, моральной по внешности, оправдывающей пословицу о проститутке в молодости и ханже в старости. Но особенно важно то, что эта бывшая проститутка, несмотря на постоянный тщательный уход за собственным телом, находила достаточно времени, чтобы «вмешиваться в государственные дела еще более властно, чем ее беспокойный супруг, при котором она была признанной сорегентшей.

В удивительном противоречии с общественным презрением к проституткам стоял тот факт, что проститутки играли в общественной жизни более значительную роль, чем честная хозяйка дома и ее дочь, деятельность которых всецело ограничивалась домашней сферой. Проститутка, гетера действительно была «публичной» женщиной par excellence. Она одна только имела значение в обществе, ей одной было предоставлено право участие в симпозиях. Только она имела право быть субъектом и объектом беседы. Украшением честной женщины было молчание (Софокл, Аиа 292) и такой замкнутый образ жизни в тиши дома, чтобы и о ней молчали. По отношению к тому времени оказывалась справедливой пословица, что те женщины самые лучшие, о которых всего меньше говорят. В заключение знаменитой надгробной речи Перикла (Фукидид, II, 45), оратор сначала утешает родителей, затем братьев и сыновей павших воинов, а в конце он обращается к вдовам с следующими характерными словами: «Если мне позволено будет еще высказаться о женской добродетели во внимание к вдовам, то вся моя речь будет заключаться в кратком напоминании: вам послужит большой честью, если вы не измените своего характера и вас будут по возможности меньше хвалить, гили порицать». Яков Буркгардт справедливо подчеркивает, что эти слова принадлежат человеку, который жил с Аспазией и вообще провел, вероятно, жизнь, богатую любовными приключениями.

Только проститутка была для античного мужчины настоящей «гетерой», т. е. товарищем в общественной жизни. В этом смысле слово «гетера» не следует считать эвфемизмом, смягчающим выражением, как думает Атеней (ХШ, 571d). Только гетера, а не хозяйка дома обращает на себя общественное внимание: она служит объектом обширной скандальной хроники в повседневной беседе и в то же время предметом выдающегося публичного поклонение (пословицы, памятники), она играет выдающуюся роль в литературе и искусстве.

Главным местом, где сосредоточивалась греческая скандальная хроника было «леше», известное уже Гомеру помещение для бесед (Одисс. 18, 329), античная кофейня (большей частью в форме галереи с колоннами) в которой собирались, чтобы поговорить о городских историях» (Павз. X, 25, 1). Выдающееся место среди них занимали истории о проститутках (Мохон у Атен. XIII, 581 д). Так Геродот сообщает о гетере Архидию (II, 135), что она была воспета и потому пользовалась всеобщей известностью, и, однако, она меньше была предметом разговоров в помещениях для бесед, т. е. тонкие знатоки ставили ее менее высоко; эти слова Геродота в достаточной степени указывают на всеобщий интерес к известным гетерам. Проявление этого интереса, сказывавшееся в беседах о них в общественных местах (цирюльни, театры, судебные заседания, народные собрание и т. д), живо описано например, Алкифроном (Fragm. 5) по отношению к Лаис, о которой сказано, что одна эта женщина приводит в движение всю Грецию и всюду составляет предмет злободневной беседы. Собственно же дурная сторона скандальной хроники греков (вероятно и римлян также) наглядно описана в следующем месте «Mercator» Плавта (д. I, сц. 4), в основу которого положена комедия Филемона:

(Перев. W Binder).

(Потому что, если за честной женщиной следует девушка с таким видом, то это возбуждает подозрение. Ее бы рассматривали, когда она проходит по улице, кланялись бы ей, насвистывали бы, звали, толкали, трогали ее, стояли бы у ее дверей. Ворота мои были бы черны от угля, которым писали бы на них хвалебные стихи, и так как всегда есть люди, которые охотно говорят дурно о других, то обо мне и о моей жене рассказывали бы, что мы взяли ее в дом для занятие проституцией.)

Об интенсивном интересе общества к проституткам свидетельствуют также помпеянские стенные надписи и беседы гетер Лукиана, в особенности четвертая беседа, в которой идет речь о стенных надписях, относящихся к гетерам и содержащих часто злые сплетни, так что они даже нередко подавали повод к дракам из-за проститутки, о чем Лукиан упоминает в «Nigrinus» (гл. 22).

Проститутки играют также роль в пословицах, народных книгах и сонниках. Характер поговорки носит, например, следующая эпиграмма Аnthologiae Palat. V, 29;

Многие хрии Махона и других точно также вошли в поговорку о гетерах, как это показывают цитаты и сообщение в тринадцатом томе Атенея. По имени считавшейся очень глупой гетеры Хариксены, сложилась поговорка «как будто от Хариксены», для обозначенич чего-нибудь очень глупого (см. доказательства в Poetarum Comicorum graecorum Fragmenta post. A. Meinecke, recogn. F. H. Bothe. Париж, 1855, стр. 30). Многие пословицы относились к кориноским проституткам; особенно знаменита пословица «не всякому мужчине на пользу поездка в Коринф» (Страбон стр. 378; другие поговорки такого рода у Свидаса).

На латинском языке также было много пословиц и изречений о проститутках, например: «Проститутка орудие позора» (meretrix est instrumentum contumeliae). «Только подарками, а не слезами можно разжалобить проститутку» (mineribus, non lacrimis meretrix est misericors). «Беги проститутки» (meretricem fuge). «И проститутки имеют некоторый стыд» (est aliqua etiam prostitutis modestia, Senec. nat. quaest. I, 16).

В высшей степени своеобразна роль проституток и проституции в античном толковании снов, как оно изложено главным образом в «Oneirocritica» Артемидора. Видеть во ере проститутку означает счастье, а места, где она принимает (бордель и т. п.) – несчастье (Артемидор, Oneirocrit. IV, 9).

Артемидор (I, 78) детально обосновывает свои толкования следующим образом: «Иметь сношение с девушками в борделях означает небольшой стыд и незначительные расходы, потому что, приближаясь к ним, испытываешь стыд и, кроме того, еще предстоят издержки. So, с другой стороны, они означают успех во всяком предприятии, потому что некоторые называют их устроительницами дел и они без сопротивления отдают себя в распоряжение. Затем хороший знак, если во сне входят в бордель и выходят из него невредимым, если же из него нельзя уйти, то это худо. Так, я знаю человека, которому снилось, что он входит в бордель и не может больше выйти из него, а несколько дней спустя он умер, так что сновидение, вследствие указанной тесной связи, осуществилось; ведь бордель называется общим местом, подобно кладбищу, и там погибает немало человеческого семени. Это место, следовательно, естественно равно смерти. Женщины же сами, напротив, не имеют ничего родственного с местом их пребывания, так как они сами по себеозначают хорошее и только место имеет дурное значение. Поэтому еще лучше видеть во сне расхаживающих проституток. Добро означают также лавочницы, все равно, являются ли они во сне в момент, когда они продают что-либо, когда получают вознаграждение за любовь или же в тот момент, когда ими пользуются. Если приснится обладание незнакомой женщиной, то это предвещает видевшему сон – если только эта женщина красива, мила, богато одета, имеет золотые украшение на шее в виде цепей и сама предлагает себя – особенно счастливую удачу в его предприятиях. Если же она противная, безобразная, укутанная в лохмотья старая ведьма, то это имеет противоположное значение. На незнакомых женщин нужно вообще смотреть, как на символ тех дел, которые предпримет видевший сон, так что смотря потому, каковы эти женщины и как они себя держат, соответственно сложится и предпринятое дело».

В другом месте он говорит о дурном значении борделя: «Одному человеку приснилось, что он видит свою жену в пурпурном одеянии, сидящей перед борделем. Мы истолковали ему этот сон, исходя не из одежды, не из того* что жена его сидела, а из того, что это было у борделя. Человек этот сделался сборщиком пошлин. Дело его было бесстыдное, а мы должны рассматривать дело или профессию видевшего сон, как его жену».

Основная точка зрения, основная идея античного толкование относящихся к проституткам снов без сомнение заключается в том, что встреча с проституткой – которая сама по себе представляла ведь бесчестное во социальном отношении, ничтожное существо – приносит счастье. Как это объяснить? Мы имеем здесь пред собой не что иное, как остаток первобытного, примитивного представление о характере проститутки, как представительницы необузданной, ничем не ограниченной первобытной половой жизни – связь, которую мы фактически доказали во второй главе. Блестящее подтверждение наших слов мы находим у такого крупного исследователя, кал Якоб Гримм. В своей «Deutsche Mythologie» (стр. 1024, 1074, 1077) он доказывает, что по народному поверью, в Германии, Англии и Франции встреча с проституткой считается хорошим предзнаменованием, потому что с проституткой связывается представление о свободном, ничем не ограниченном размножении и плодовитости, а, следовательно, и о благосостоянии и процветании; напротив, встреча с бездетным и не живущим половой жизнью субъектом, например, с католическим священником, старухой или девушкой, пробуждает противоположное представление, именно: о бесплодии, неуспехе, несчастий… Таким образом, и здесь также проявляется глубокая внутренняя связь проституции с необузданностью и промискуитетом первобытной половой жизни.

Не подлежит сомнению, что удивительная роль, которую играли презренные вообще проститутки в известных публичных празднествах и религиозных церемониях, связана с этим первобытным верованием, которое – как это вытекает из доказательств Якоба Гримма – имеет также отношение к идее колдовства в сфере плодородие и к связанному с ним фаллическому культу. О значении религиозной проституции мужчин и женщин в таких культах и в храмовом богослужении – что также имеет отношение к данному вопросу – мы уже говорили подробно выше).

У римлян Lupa, Леса Lanrentia и Flora являются олицетворением первобытных богинь плодородие в образе проституток, в честь которых ежегодно праздновались «Lupercalia», «Larentinalia» и «Florali а», типичные празднества плодородия. Весьма характерно, что на этих празднествах играли роль голые проститутки, которые являются здесь представительницами безудержной половой необузданности. Типичным праздником проституток был также у греков и римлян праздник Венеры или Афродиты, о чем мы уже говорили отчасти выше (стр. 71). Поведение проституток в такие дни наглядно описано у Плавта (Poenul. HI, 4;).

(Перев. W. Binder).

Что дело в таких случаях, однако, часто не ограничивалось поддразниванием», доказывает похищение проституток сабинянами во время праздника флоралий (Ливий II, 18). Настоящим праздником гетер был также праздник Адониса (Amen. VII, 292 е; Овид. Иск. любить, I, 75; Алкифр. 1, 391 В некоторых из этих праздников принимали участие и свободные женщины, например, в празднике Адониса в Александрии (феокрит, Idyll. 15). В Коринфе же было два праздника Афродиты, один для гетер, а другой для свободных женщин (Атен. ХШ, 547 в). В Афинах афродизии сопровождались большими пирами со стороны гетер (Атен. ХШ, 579 е; XIV 659 д; Лук. dial, meretr… 14, 3: Плут. non posse suav. 16), также как и Halos, дионисьевский праздник жатвы (Лук. Бес. гет. 7, 4), заканчивавшийся ночным праздником (Алкифр. Ер. I, 33, II, 3) который посещали все проститутки. О таком же ночном празднике упоминается еще, впрочем, также и во время празднества Адониса (Antho logia Pal. V, 193) и в Риме, как «pervigilium» во время празднеств Доброй Богини, Цереры и Венеры. Сохранившееся еще стихотворение «Pervigilium Veneris» обнаруживает явную связь с культом плодородия, причем возрождение природы весной изображено в» форме картины оплодотворения. Наконец, нужно еще упомянуть о собственно дионисиях, которые праздновались в присутствии гетер (Лук. dial, meretr. Il, 2).

Главным образом, при этих празднествах плодородие участие проституток было не только разрешено, но даже желательно. Что же касается других религиозных праздников, то все пользовавшиеся подозрительной славой женщины (проститутки, совершившие прелюбодеяние) несомненно. исключались от участие в больших мистериях и больших народных празднествах. Относящийся сюда афинский закон сообщает Демосфен (in Neaeram, стр. 1374). Вот почему особенно подчеркивают, что Деметрий, внук Деметрие из Фалерона, велел устроить во время Panathenaeen трибуну для своей метрессы Аристаюры, а во время элевзинских мистерий даже приказал посадить ее на трон поблизости от места святилища, причем он выражал угрозы по адресу всякого, кто удалил бы ее оттуда. (Атен. IV, 167 f). Судя по описанию Демосфена (in Neaera стр. 1351, 1352), по-видимому, нередко бывало, что проститутки посвящались даже в эти мистерии и что даже выдающиеся мужчины, как например, Лизий у Метанеиры, сами производили посвящение. Присутствие Глицери в храме Каллииипеа (Цереры) упоминается у Алкифрона, ер. II, 4.

Вообще, отношение проституции к религиозным святыням и чувствам были в высшей степени разнообразны и доходили даже до апофеоза, до обожествление проститутки. Проститутки не только получали подарки, посвященные дельфийскому оракулу (как например, флейтщица Бромиадия от фокейского тирана Филлоса или фессалийская танцовщица Фареамя от Филомелоса (Атен. VИН, 605 Ь-с), но и сами сооружали таковые, как например, старейшая «знаменитость» проституции (1. Буркиардт), Родопис, которая на десятую часть своего имущества велела сделать железные вертела для жарения целых быков и послала их не в какой нибудь храм Афродиты, а в Дельфы, где они находились позади алтаря, против храма, еще во время Геродота (Геродот, II, 135). Так как красота считалась у Эллинов чем то божественным, то тем самым проложен был путь для апофеоза красивых проституток. Первым этапом на этом пути была постановка статуй необыкновенно красивых гетер в храмах. Наиболее знаменитым примером такого рода является постановка сделанной Враксителем статуи Фрины в храме в Веспии и ее позолоченной статуи в Дельфах (см выше, стр. 248). Циник Кратес назвал эту последнюю памятником «эллинской разнузданности», а Элиан (var. hist. IX, 32) говорит по этому поводу: «Проститутке Фрине греки соорудили в Дельфах статую на очень высокой, колонне. Впрочем, я не хочу сказать просто «греки», чтобы не показалось, будто я выражаю порицание всей нации, которую я люблю больше всего на свете; я хочу сказать: некоторые сладострастные греки. Статуя была сделана из золота». Вторым этапом было собственно превознесение до степени божества апофеоз, который может быть объяснен только приведенной выше идейной связью. Уже во времена Пизистрата гетера временно играла роль богини. Аристотель сообщает об этом: «Как сообщает Геродот, он (Мегаклес) нашел высокую, красивую девушку из общины паинийцев, а по другим указаниям то была цветочница фракийского происхождение по имени Фие, из Коллиттоса. Он нарядил ее в точности как богиню в ее вооружении и повез ее в Афины вместе с Пизистратом, который управлял экипажем, в котором женщина, стояла с ним рилом. Население же го рода с благоговением пало перед ними ниц и приняло ее с изумлением и восхищением». Затем в эллинскую эпоху наступил настоящий апофеоз проститутки; мы слышим, например, о храмах Афродиты Л амии (см. выше, стр. 243), Афродиты Леенны (стр. 244), Афродиты Белсстихи (стр. 238). О других прославляющих гетер памятниках (монументах на могилах) мы уже говорили выше (стр. 249).

Но в эллинскую эпоху и во время империи проститутки играли главную роль и в светской жизни. Как мы уже упоминали, они были постоянными участницами пирушек; они одни только появлялись в театре. Глтера, например, «сидела в театре и была свидетельницей победы своего Менандра» (Алкиф. ер. II, 3). Они задавали тон на всех пикниках и сельских празднествах; наконец, одни только проститутки могли принимать участие в играх, например, в играх в мяч, так как участие со стороны честных женщин считалось безнравственным (Марц. VII, 67; Ювен. VI, 246, 419).

Значение проституток видно из характерного анекдота, который Линефрон из Халкиса приводит в своем сочинении о комедии. Когда Антифан, главный представитель комедии из жизни гетер, прочитал царю Александру одну из своих комедий и не встретил одобрения, на которое надеялся, он сказал: «Чтобы такая пьеса понравилась, нужно самому принять участие во многих пиршествах, неоднократно получать побои ради гетеры и отвечать тем, же»! (Атен. ХШ, 555а). Поведение проституток в обществе молодых людей и их попытки одновременно заигрывать взглядом, словом, прикосновением со многими, наглядно изображены в «Tarentilla» Невия:

Уже в древности были свои «Дома Теллье». По крайней мере шестой, фрагмент письма Алкифрона напоминает эту знаменитую новеллу Ги де Мопассана тем, что и там изображена прогулка нескольких проституток в деревню. Эта восхитительная идиллии, озаглавленная в превосходном немецком переводе Ганса Б. Фгишера, которого мы здесь придерживаемся, «Fest im grunens, позволяет нам глубже заглянуть в общественные развлечение гетер.

Одна из гетер пригласила своих приятельниц по профессии совершить прогулку в расположенное вблизи от города имение ее любовника, во владение «светского человека, а не мужика». Весело болтая, вся эта жизнерадостная компания девушек отправляется в путь, дорогой вызывая замечание прохожих и своей находчивостью не оставаясь у них в долгу. Все мирно наслаждаются природой. «Мы рвали кизильник, искали лютики и анемоны и неожиданно достигли цели путешествия; благодаря шалостям и веселью, дорога незаметно осталась позади». Затем у импровизированного алтаря, у скалы, поросшей миртами, лаврами и платанами, они приносят жертву нимфам и молятся им, «но не менее также Афродите, чтобы она милостиво ниспослала нам любовную добычу». Потом у всех появляется аппетит. «Пойдем в дом, – сказала Мелисса, – и ляжем к столу». – «Ради Нимф и Пана, нет! – воскликнула я, – ты видишь, как он похотлив; он охотно посмотрел бы, как мы будем здесь бражничать. Погляди, как там под миртовым кустом все кругом покрыто росой и как все пестро от роскошных цветов. Я охотно вытянулась бы на этой траве, здесь лучше, чем в доме на коврах и мягких подушках. Клянусь Зевсом, такая постель стоит больше, чем там в городе – на деревенском просторе, под открытом небом!» И вот, они располагаются, как попало, на земле, едят роскошный обед и наполняют бокалы тяжелым италийским вином, пока все, мужчины и женщины не пьянеют, все девушки «для одной и той же цели» встают, а мужчины следуют за ними в кусты. Затем они вновь предаются кулинарным и алкогольным эксцессам и дело, наконец, кончается открытой любовной оргией.

Громадное влияние проституции в общественной жизни древнего мира всего яснее, всего рельефнее сказывается в античной художественной литературе. По существу можно различать три вида литературных произведений, в которых проституция играет выдающуюся роль или которые написаны для проституток и их клиентели и нашли себе доступ и в светские круги, а именно: а) комедии, b) монографии о проститутках, с) специфически эротическая и порнографическая литература.

а) Комедия. Тот факт, что в древности сводники, проститутки и даже жизнь борделя представлялись и, не вызывая протеста, могли Представляться на сцене для публики, более всего доказывает, насколько различно было отношение общественного мнение к проституции в древности и теперь. Правда, и позже встречались пьесы, в которых такого рода личности играли главную роль. Достаточно вспомнить средневековые масленичные представления, испанские «celestina», известные современные бытовые французские пьесы. Но такой реализм в представлении проституции, какой практиковался на античной сцене, позднее уже был невозможен, по крайней мере, для широкой публики. Впрочем, даже и в древности он господствовал только со времени средней и новейшей аттической, хотя, безусловно, существовал до известной степени и в древнейшей комедии (укажем, например, на прямо неприличные бордельные сцены в 4-м акте «Ekklesfazusae» Аристофана с их детальным изображением различных типов проститутки).

Хотя лирик Бакхилид, процветавший еще в первой четверти пятого века до Р. X., считается первым, который вывел тип проститутки в литературе именно в своем произведении, а Аристофан (Лягушки 1110) упрекает Еврипида в том, что он первый вывел на сцене сводников и заставлял декламировать на сцене песни проституток (Арист., Лягушки 1339), тем не менее, изображение проституции на сцене связано главным образом с комедией. Это находится, очевидно, в связи с происхождением комедии из фаллических песен (Аристотель, Poet. 4), которые распевала в честь Диониса, участвовавшая в фаллических процессиях «comos», веселая толпа. Таким образом, в противоположность трагедии, здесь уже с самого начала более выступал эротический элемент, а дио нисьевский характер комедии объясняет нам, почему в ней уже рано стали появляться изображение из области проституции, женской и мужской, и из распущенной жизни гетер. То же самое нужно сказать о родственных с комедией мимах – в них только не было хора и отсутствовало непрерывное развитие действие – мимически-драматических представлениях, которые в позднейшее время, по своему реализму, даже далеко опередили комедию и в лице мимистки (что равнозначаще проститутке) Теодоры, наконец, вступили даже на самый высокий трон того времени.

Как мы уже упоминали, типичные пьесы из жизни гетер писали и некоторые авторы древнейшей аттической комедии, прежде всего, это относится к одному из самых старых авторов, Ферекратесу, из 16 комедий которого три, именно «Korianno», «Thalatta» и «Petala» названы по именам гетер; они же являются и центральными фигурами пьес». Аттический кинедизм изображен уже в «Androgyni») (АчорбХоVи) Эвполпса и в его пьесе «Города». «Ecclesiazusae» Аристофана и их яркое изображение бордельной среды упоминались нами уже не раз; в заключение «Ос» описана веселая пирушка с флейтщицами; в «Птицах» (285 и далее) «красивые проститутки» общипывают перья Каллиасу.

Из переходного времени между древнейшей аттической комедией, относящейся к 5-му веку до Р. X., и средней, принадлежащей к 4-му веку, мы назовем следующие пьесы из жизни гетер: «Ichthys» Архиппоса и «Nemea», «Pamphile» и «Aphrodisia» Феопомпа.

Нo полное выражение господство гетеризма находит себе лишь в средней комедии. Можно сказать, что средняя и новейшая греческая комедия вращается, как вокруг центра, вокруг связи с какой-нибудь гетерой, в то время как древнейшая комедия рассматривала главным образом политические условия. Плутарх высказывается о главных мотивах комедии из жизни гетер следующим образом (Sympos. VII, 8,3): «О любви к мальчикам нигде нет речи, а соблазнение девушки кончается обыкновенно браком. Что касается проституток, то если они наглы и бесстыдны, связь с юношей порывается, благодаря исправлению или раскаянию его. Если же они приличны и любят опять другого, то автор (Менандр) заставляет их найти своего настоящего отца или же их любви определяется известное время, в течение которого им разрешается честная любовная связь». Преобладание гетер в средней и новейшей комедии связано, с развитием индивидуализма в это время, что благоприятствовало представлению на сцене частной жизни, в которой гетера играла такую значительную роль. Характерно, что политические нападки на мужчин в древнейшей комедии уступают место в средней нападкам на женщин, т. е. на гетер; наиболее известный пример такого рода представляет «Antilais» Эпикратеса.

В типичной, посвященной гетерам пьесе средней комедии гетера является героиней интриги, действие которой большей частью обнаруживается в ссорах между различными соперниками и в вытекающих отсюда комических любовных столкновениях. Любовь к гетере изображается единственной, достойной похвалы, причем каждый раз все снова подчеркиваются преимущества гетеры перед честной женщиной. «Не без основания», говорит Филетаирос в комедии «Korinthiastes», «всюду существуют храмы гетер, но нигде в Элладе нет храма жены». (Атен. XIII, 559а). Любовь к честной девушке в средней комедии совершенно неизвестна; основное положение ее – дайте нам жить и наслаждаться, потому что завтра мы должны жениться. Любовь является только простой чувственной страстью, а потому даже знаменитые представители более благородных любовных ощущений, как Платон и Сафо, составляют предмет грубых острот, есть, пить и предаваться половым сношениям, вот главные наслаждение в жизни, все остальное только «придаток».

Совсем иное мы видим в новейшей комедии; она точно «свежий воздух, когда выходишь из душного кабака» (Венеке). В новейшей комедии мы впервые встречаем индивидуальные типы честных девушек, романтическую и платоническую любовь, которая ведет к браку. Тем не менее в пьесах новейшей комедии, связанной главным образом с знаменитыми именами Менандра, Филемона и Дифила, значительную роль играют также различного рода проститутки, хозяева борделей, образы паразита, интригующего раба, легкомысленного сына и хвастуна, miles gloriosus.

Ниже мы приводим алфавитный список посвященных гетерам драм средней и новейшей комедии. Источники, которыми мы пользовались для него, частью уже указаны выше, частью же мы дополним их здесь. Большинство заглавий представляют имена гетер из действительной жизни:

«Aeschra» комедия Anaxandridesa

«Agonist», комедия Alexisa

«Antea», «Anthea», две комедии Eunikosa и Philylliosa.

«Archestrata» Antiphanesa

«Choregis» Alexisa

«Chrysilla» Eubulosa

«Chrysis» Antiphanesa

«Isostasion» Alexisa

«Lampas» Alexisa

«Malthiake» Antiphanesa

«Melissa» Antiphatiesa

«Nannion» Eubulosa.

«Neaera» Timoklesa

«Neottis» Eubulosa

«Neottis» Amxilasa

«Opora» Alexisa

«Palaestra» Alkaiosa

«Pamphile» Alexisa

«Phanion» Menandera

«Philinna» Axionikosa и Hegemona

«Philotis» Anliphanesa

«Philyra» Ephipposa.

«Plangon» Eubulosa

«Polykleia» Alexisa

«Synoris» Diphilosa

«Thais» Menandera.

«Thallatta» Dioklesa

«Tiogonion» Alexandera

К драмам, посвященным жизни гетер, относятся также «Pornoboskos» Eubulosa и «Antilais» Epikratesa, в которой знаменитая Лаис изображена пожилой, но еще кокетливой красавицей; «Antilais» Kephisodorosa, «Ahestria» (модистка), «Auletris» (флейтщица), «Aleiptria» (массажистка), Antiphanesa, «Stephcmopolides» Eubulosa, «Psaltria» Dromon и Eubulos «Auletris» Diodoros a, «Antipornoboskos», Dioxipposa.

В «Philaulos» (Друзья флейты) Теофил осмеял гетеру Лаис, в «Klepsydra» Евбул осмеял гетеру, носившую такое прозвище… Возлюбленная Менандра, Глицера, играла, говорят главную роль, в одной из его пьес, вероятно, в «Synerosa». Затем гетеры играют большую роль в новооткрытых пьесах Менандра в «Epitrepontes» (у Karl Robert, Scenen aus Menanders Komodien, стр. 9-16), в «Samierin» (Robert, стр. 47–83), в «Schdnen mit dem gestutzten Haar» (стр. 85-122). Комедии Филемона имели большей частью, по Апулею (Flor. 16), ту особенность, что соблазнения встречались в них редко, а действие вращалось обыкновенно вокруг какого-нибудь недоразумения. Например, молодой человек любит рабыню, проститутку или гетеру, которая впоследствии оказывается свободной. Среди драм Филемона, посвященных гетерам, называют «Korintgerin», «Neaera», «Bettlerin Oder Bhodierin», «Geraubte». «Emporos» Филемона сохранился для нас в подражательной пьесе Плавта «Mercator»-, комедию с таким же названием написал еще также Дифил.

Многие пьесы новейшей комедии из быта гетер сохранились для нас в подражаниях римских авторов-драматургов, прежде всего, в произведениях Плавта и Теренция. Так, из пьес Плавта написаны: «Audens» (по Дифилу); «Asinaria» (по «Onagos» Дифила, «Bacchides» по Филемону); «Mostellaria» (вероятно, по Филемону); «Poenulus» (по Менандру); «Truculentus» (по одной аттической комедии). Из произведений Теренция написаны: «Andria» по «Andri а» и «Perinthia» Менандра); «Eunuchus» (по «Eunuchus» и «Кои l ах» Менандра), «Adelpha» пo пьесе Менандра того же названия и по «Synapothneskontes» Дифила), «Несу r а» (по Менандру).

Комедии эти, заимствованные у греков, назывались «fabulae palliatae», потому что в них было чуждое, греческое содержание, между тем как «fabulae togatae» рассматривали исключительно римские условия. Современник Плавта, знаменитый Сп. Naecius писал комедии обоих родов, из которых для нас здесь, конечно, интересны главным образом первые, как-то: «Ко l ах» (написана по Менандру) «Corollaria» (по «Steph anopolides Евбула), «Tarentilla» (по «Tarantinoi» Алексиса). Комедии из быта гетер по образдам средней и новейшей комедии сочиняли, кроме того, Statins Caceilius, Тrabea,Atilius, Aquilius, Licinius Imbrex, Luscius Lavinius, Sextus Turpilius.

Однако, и «fabula tagata» не вполне была свободна от сюжетов, имеющих отношение к проституции. Это доказывают название пьес, как «Psaltria sive Teretinaies» Титиния, «onciliatrix» Quinctius Atta, «Thais» Афрания, «римского Менандра».

Мужская проституция также служила сюжетом для комедии. Если не считать отдельных намеков и порицаний в комедиях (например, Аристофана), то сюда относятся: «Avdroguoni» Эвполиса, «Orestautokleides» Тимокла, «Paiderostes» Антифана, «Рauderastai» Дифила.

В родственных комедии мимически-драматических пьессах, мимах и ателланах, пользовавшихся дурной славой за их реализм и неприличие, точно также весьма распространено было представление на сцене проституции и сводничества. Сводницы, гетеры, флейтщицы, проституированные мужчины были излюбленными типами в мимах. Они изображались профессиональными мимами, кочевавшими с места на место во время ярмарок и сельских праздников, и нашли себе дальнейшее развитие в произведениях писателей и поэтов в мимическом роде.

Старейший мимограф, Сафрон из Сиракуз, написал неприличный мимус «Paidica» (любимец). Благодаря тому, что вновь найдены мимиамбы Херондаса, мы получили ясное представление о характере такого рода мимов, в которых первое место обыкновенно занимала одна какая-нибудь личность, по сравнению с которой все другие роли отступали на задний план. Условие античной проституции рассматриваются в первом и втором мимиамбе Херондаса, в с Gelegenheitsmaeherin oder Kupplerin» (сводница) и в «Ро rnovoscos» (хозяин женщин). В первом описывается искушение приличной гражданки, Метрихе, сводницей Гиллис. В заключение сводницу прогоняют, напутствуя ее «жесткими словами». Второй мимус представляет, очевидно, pendant к первому. Ерузиус дает следующий верный анализ пьесы: «На острове Косе был неурожай и наступил голод. Предприимчивый судохозяин, Талес, как раз вовремя привез туда партию хлеба, заслужив благодарность граждан и получив хорошие деньги. Радость по поводу достигнутого успеха он выражает по-своему: после беспутной пирушки он при свете факела отправляется со своим товарищем к борделю, ломает дверь и старается насильно увести одну из проституток. Таково вступление, которым начинается маленькая монодрама. Перед судом присяжных в Косе стоит товарищ Гиллис по профессии, Баттарос; он подал жалобу на Талеса за нарушение тишины и спокойствие в его доме и за нанесение побоев. Расшумевшийся, низменно-хитрый, чуть не хвастающий своим грязным, но необходимым ремеслом, Баттарос произносит перед судом напыщенную речь, в которой ничто не забыто, причем производит столь же удивительное, сколь и забавное впечатление. Манера, с которой его забавная, несмотря на низость, и полная жизни личность проявляется в каждом его предложении, в пределах твердо установленных, данных границ, свидетельствует о мастерском изображении характера… Баттарос начинает с великого принципа справедливости и равенства всех перед законом, каждый раз возвращаясь к нему с таким упорством, которое едва ли превзошел даже Шейлок в ведении своей тяжбы. Свое жалкое маленькое дело он умеет раздуть, «увеличить», не хуже самого утонченного адвоката… Большим блеском отличается то место, где Баттарос призывает свою Миртале. Она разыгрывает роль робкой, а он отеческим тоном увещевает. Все это так живо, точно видишь все перед собой в действительности. Вслед затем автору удается другой мастерской штрих. Баттарос выступил против Талеса с большим пафосом, но его угрозы внезапно переходят в предложение мирно покончить все дело за несколько грошей. В общем Баттарос представляет, вероятно, наиболее оригинальную фигуру, вполне удавшуюся Херондасу».

Мимические стихотворение Феокрита касаются, между прочим, и любви между мужчинами (Idyll. V; XII; XXIX), но не собственно проституции. Последняя издавна связана была с римскими мимами. Валерий Максим (II, 10, 8) указывает на появление голых проституток во время мимических представлений на празднике Флоры, как на старый шутливый обычай. Позднейшие римские мимы восприняли еще также в себя распущенные народные фарсы, ателланы, пользовавшиеся дурной славой за свое бесстыдство. В конце республики самыми выдающимися поэтами в мимическом роде считались Лабе– рий и Публий Сир. И здесь также мы находим в palliata и ателланах проституцию, как сюжет пьесы, например, в «Соlах», «Hetaera», «Ephebus», «Tusca» Либерия.

в) Монографии о гетерах (каталоги, собрание анекдотов, панегирики t беседы, письма, речи). – Интерес, существовавший в древности ко всему, что связано было с проституцией, сводничеством и гетеризмом, проявлялся не только в драматических произведениях комедии и мимов, но и в своеобразном виде литературы, в монографиях о гетерах. К этой категории принадлежат, прежде всего, каталоги знаменитых проституток, которые являются прообразом современных английских, французских и итальянских «списков девушек», адресных книг проституток и борделей, словом, произведений, принадлежащих не столько к литературе, сколько к рекламе.

Эти сочинения о гетерах составляют продукт эпохи Диадохов и сочинялись, по Хельбиху, главным образом, позднейшими перипатетиками. Из каталогов гетер известны следующие:

1. Апполодор. Об афинских проститутках – Аполлодор. грамматик второго века до Р. X., много занимался собиранием и приведением в порядок фактов и удивительных событий из истории греческой культуры. Он составил собрание древних мифов под заглавием «Библиотека, аналогичное сочинение о богах в 24 книгах; сочинение по этимологии и, наконец, также книгу об афинских гетерах, в которой приводит более 130 имен и рассказывает судьбу и особенности приведенных им проституток, например, известные анекдоты о Фанострате(см. выше, стр. 247), об Антис и Стаюнион (стр.237 и 249). Затем в его сочинении встречаются обе Наннион и обе Фрины. Одна Фрина, по Аполлодору, имела прозвище «Klausigelos» («смех сквозь слезы»), а вторая называлась «сардинка».

2. Аммониос. Об афинских гетерах. – Подробности об этом сочинении неизвестны. Автором его был, быть может, философ-перипатетик (1-е столетие после Р. X.)

3. Антифан. Об афинских проститутках. – Автор этого сочинение не тождествен с поэтом того же имени, писавшим комедии, а принадлежит к более позднему времени. В своем сочинении он упоминает, между прочим, гетер: Ншостратис (см. выше, стр. 246), Гоиу или Антициру (получившую такое прозвище, по его словам, потому, что ее любовник, врач Дикостратос, не оставил ей в наследство ничего, кроме большого количества heUeborus (весенняя ветреница), весьма любимого древними слабительного, которое доставлялось главным образом из фокейского города Антициры и Наннион.

4. Аристофан из Византии. Об афинских проститутках. – Знаменитый александрийский грамматик, современник Каллимаха, Махона и Эратостенеса. При Птолемее Эпифанесе занимал, как предшественник Аристарха, почетное место библиотекаря в Александрии в 201 г. до Р. X. й умер в 185 г. до Р. X. По Кристу, его историческая с виду книга о гетерах как и его сочинение о масках и поговорках, связана с его исследованиями об аттической комедии. Быть может, впрочем, его интерес к проституткам зависит от того, что он любил александрийскую цветочницу или же он получил его от своего учителя, Махона, который написал аналогичную книгу. Его знаменитое в древности сочинение содержит биографии 135 аттических гетер, в том числе также биографию Лаис. Оно послужило, по-видимому, в древности образцом для позднейших монографий о гетерах. По крайней мере, Атеней 583d среди писателей такого рода первым называет Аристофана и сообщает, что Аполлодор и Гориий прибавили в своих сочинениях недостающие у Аристофана, биографии гетер.

5. Горий. О гетерах или афинских проститутках. – Афинский писатель, быть может тождественный с младшим афинским учителем красноречия, преподавателем сына Цицерона (Cic. ad Div. 16, 21; Pleut. Cic. 24) принадлежащий в таком случае к первому веку до Р. X. Он дополнил каталоги гетер Аристофанак Аполлодора, прибавив к ним между прочим биографии гетер, носивших прозвища Парфтос, Лампирис и Ефросиньи, а также биографию Леме, по прозвищу «Панорама», о незначительности гонорара которой он сообщает тут же.

6. Каллистрат, О гетерах. – Жил в средине второго века до христианской эры, ученик Аристофана из Византии, от которого он, вероятно, и получил интерес к данному предмету. Кроме того, его влекла к тому, быть может, и его склонность к светской жизни. В своем сочинении о гетерах он писал, между прочим, и о Фрипеи рассказал анекдот о фивийских стенах (см. выше, стр. 248).

Содержание и распланировку этих руководств о гетерах мы можем более или менее восстановить по различным сообщениям Атенея. Все они были составлены по одной и той же схеме, введенной, вероятно, первоначально. Аристофаном из Византии, творцом этого рода произведений. Они содержали список наиболее знаменитых гетер прошлого, а может быть и настоящего времени, их биографии, привычки, описание квартиры, гонорара, телесных и половых особенностей и всякие другие сообщение анекдотического характера. То были практические руководства для сношений с гетерами, как это ясно вытекает из одного места у Атенея (ХШ, 567а), которое гласит: «Но ты, софист, шатаешься по кабакам не с друзьями, а с подругами (гетерами), имеешь у себя не мало любовниц и всегда носит с собой книги Аристофана, Аполлодора, Аммотоса, Антифана, а также афинянина Горгия, которые во трактуют об афинских проститутках». Отсюда мы видим, что такие книги были весьма распространены именно в светских кругах и оказывали те же услуги, какие оказывают и в настоящее время книги аналогичного характера, например, «The pretty women of Paris» (Париж, 1883 p.), список парижских высших и низших гетер в алфавитном порядке и сообщение особенностей личности и судьбы каждой из них в отдельности, совершенно как в античных каталогах гетер. Вероятно, что поэты, писавшие комедии и неоднократно приводившие в своих пьесах записи вроде каталогов действительно существовавших гетер (как Тимокл в «Orestautokleids», Менандр в «Коlах», Филетарос в «Kynegis», Анаксандридес в «Gepontomania», Теофил в «Philaulos», Апаксил в «Neottis», Антифан в «Наииеитепе») и обильный анекдотический материал из жизни наиболее знаменитых из них, послужили источниками для авторов, позже составлявших такие руководства о гетерах. В пользу этого говорит также тот факт, что античные научные исследование о комедии, как например, исследование александрийца Херодикоса, содержали особые главы о встречающихся в комедиях исторически известных гетерах, например, об обеих Фринах и Симоне (Атен. ХШ, 591 с. 586а).

Сочинения, весьма родственные по своему характеру руководствам о гетерах, представляют сборники относящихся к гетерам анекдотов, по типу наиболее прославленного произведение такого рода, Махона, известные также под названием «хрии» (т. е. сентенции, изречения). Они содержали богатый, преимущественно анекдотический материал о проститутках и гетерах и пользовались, по-видимому, большой любовью со стороны публики. Сборники эти были весьма различны, частью написанные в поэтической форме и вышедшие из-под пера видных писателей и ученых; вообще писание анекдотов ничуть не вредило славе ученого. Упоминаются следующие, относящиеся сюда сочинения:

1. Махон, Анекдоты. – Махон из Сикиона жил и умер в Александрии, где ставил написанные им комедии. Он был учителем грамматика Аристофана из Византии и написал анекдотическое произведение под названием «Хрии» в ямбических триметрах. Слово «хрии» дословно означает собственно «пригодные вещи» и под ними нужно разуметь в большинстве случаев анекдоты из придворной скандальной хроники Диодохов, преимущественно имеющие отношение к знаменитым проституткам. Из сохранившихся у Атенея выдержек видно, что в том числе были анекдоты о Леем, Ламии, Мании, Гнатен е, Гнатенион, Гликерион, Нико, Каллистион Типпе и Фрин е.

2. Аристодемос. Достопримечательные шутки. – Писатель анекдотов времени Птоломеев, собравший, в особенности во второй части упомянутого сочинения, остроумные и меткие словечки паразитов и проституток. В том числе сохранилась одна острота Гнатены.

3. Клеарх из Соли. Эротические сочинения. – Знаменитый философ-перипатетик, ученик Аристотеля, между прочим, также автор биографий и сборников поговорок. Написал большое сочинение «Erotica», по меньшей мере, в двух томах, в которых собрал эротические черты всевозможных исторических личностей и снабдил их собственными добавлениями и примечаниями о природе любви. Между прочим, там находится сообщение о памятнике гетер в Сардах и о гетерах Аспазии, Лиде, Глицер е.

Упоминаемое Атенеем (XIV, 649с) сочинение Гераклида Понтийского младшего, «Болтовня, остроты и шутки» также, быть может, содержало анекдоты о гетерах.

Во многих исторических сочинениях сообщение и анекдоты о проституции и ее известнейших представительницах также занимали не мало места-часто даже настолько, что трудно сказать, имеем ли мы перед собой сборник анекдотов, в роде упомянутых или же историческое сочинение. Мы назовем здесь главных авторов, из которых Атеней почерпнул материал для своего XIII тома: Линкеус из Самоса, Хегезендер из Дельф, Нимфодор из Сиракуз, Николаос из Дамаска, Дииллос, Филарх, Феопомп из Хиоса и др.

Из всех этих сочинений, из известий, помещенных в комедиях, из руководств о гетерах, собраний анекдотов и исторических сочинений Атеней собрал и составил, в 21–71 главе XIII-го тома своего «Пира софистов» богатый фактический материал, который служит основой для истории греческой проституции».

Особый вид литературы о гетерах представляют энкомии, хвалебные сочинение об отдельных знаменитостях из них. Это были, впрочем, скорее софистические упражнения, так как их сочиняли, главным образом знаменитые учители ораторского искусства. Об их характере можно себе составить быть может некоторое представление, если сравнить с ними панегирики отдельным проституткам в письмах Филострата старшого (особенно Epist. 22 и 68); только эти последние носят общий характер, между тем как старые энкомии о гетерах относятся к определенной, названной по имени личности. Называют следующих авторов таких панегириков:

1. Алкидамас из Элеи. Похвальное слово гетере Наис. Алкидамас из Элеи в Эолии, сын Диоклеса, был учеником софиста Гориие и его последователей, в качестве учителя ораторского искусства, современник и соперник Изократа.

2. Кефалос, оратор, Похвальное слово гетере Далис. В подробности оно неизвестно.

Более точное представление мы имеем о того рода сочинениях, в которых вопросы и описание из жизни гетер излагались в форме диалогов» т. е. о так называемых беседах гетер (dialog! meretrici). Мы должны здесь различать два вида бесед: во-первых, философский диалог, который, как мы увидим ниже, частью содержал биографический материал в форме философского изложения, частью же в нем высказывались мысли относительно жизни гетер, в форме, аналогичной, например, изложению мыслей Сократа в «Memorabilia». Ксенофонта (II, 6, 36 и HI, Н) о Теодоте и Аспазии и в «Menexenos» Платона (стр. 235, 236). Второй вид бесед представляет конкретное описание радостей и страданий жизни гетер в отдельных жанровых картинках. Классическим образцом этого рода бесед являются сохранившиеся еще до сих пор знаменитые беседы гетер Лукиана.

A. Философский диалог о гетерах.

1. Диалог «Аспазия» сократика Эсхина. – Эсхин, в отличие от оратора того же времени называемый обыкновенно «сократиком», был одним из самых верных учеников Сократа и свидетелем последних минут его жизни. (Платок, Phaedon, стр. 59В). Он чрезвычайно тщательно записывал беседы Сократа и опубликовал их, после предварительной обработки, уже в первые годы после смерти Сократа. Таким образом и в диалоге «Аспазия» мы тоже имеем, надо думать, передачу беседы Сократа об этой знаменитой гетере и подруге Перикла, тем более, что Сократ в шутку называл Аспазию своей учительницей в ораторском искусстве (Платон, Мепех. 3 и 4, стр. 236). – Что касается содержание диалога «Аспазия», то мы его знаем по некоторым отрывкам. Из них видно, что диалог содержал различные детали из жизни Аспазии и ее беседы с другими в форме сократического метода поучения. Прекрасный пример таких сократических вопросов передает Цицерон, а после него Квинтилиан:

«У сократика Эсхина жена Ксенофана дала Аспазии ненадлежащий ответ. Цицерон передает это в следующих словах: «Скажи же мне, жена Есенофона, если бы твоя соседка имела более красивые золотые украшения, чем ты, какие ты предпочла бы иметь: ее украшения или свои? Она сказала, что ее украшения. – А если бы она имела более дорогие платья или другие женские украшения, ты предпочла бы иметь свои или ее вещи? ее вещи, был ответ. – Ну, а если бы у нее был лучший муж, чем твой, ты предпочла бы иметь своего или ее мужа? Женщина покраснела. «И не без основания, потому что она дала ненадлежащий ответ, что предпочитает чужое золото своему, а это нехорошо. Если же бы она ответила, что желает, чтобы ее золотые украшение были так же красивы, как украшение соседки, то она, вполне сохраняя приличия, могла бы ответить и дальше, что желает, чтобы и ее муж был такой же, как и тот, лучший».

2. Диалог «Таргелия». – Об этом неизвестном вообще диалоге Филострат старший говорит в письме к Юлии Август е, супруге императора Септимие Севера-. «Сократил Эсхин, о котором ты недавно высказала в своей ученой статье, что диалоги его написаны с чрезвычайной тщательностью выражений, в своей речи о Таргелии, не задумываясь, подражает Гориию. Так, в одном месте он говорит: «Тариелие прибыла в Фессалию и вступила там в сношения с Антиохом, фессалийцем, который, как царь, управлял всеми фессалийцами». Подражание Горгию в этом месте заключается в повторении одного и того же имени («Фессалия»).

3. Диалог «Аспазия» сократика Антисфена. – Антисфен, основатель школы циников, также был ревностным учеником Сократа и последователем его диалогического метода преподавания. Соответственно этическому и аскетическому направлению Антисфена, надо полагать, что диалог «Аспазия» направлен был против гетеризма и клиентели гетер. Между прочим, в нем был резкий выпад против сыновей Перикла, Ксантиппоса и Паралоса.

B. Реалистический диалог о гетерах.

1. Беседы Гетер Лукиана. – Лукиан родился в Самосате в Сирии, в 125 г. по Р. X., жил преимущественно в Афинах, и умер в Египте, приблизительно во время Коммода. Он является представителем тонкой эллинской сатиры во времена империи.

Если признаком лукиановского диалога признавали вообще, что вместо возвышенной серьезности и остроумной диалектики философии, выступающей например, в диалогах Сократа, он проникнут остроумием и духом комедии то это, прежде всего, нужно сказать о знаменитых диалогах гетер. Чем чаще читаешь их, тем больше удивляешься изобразительному искусству автора, его тонкой психологической наблюдательности по отношению к характеру гетер, его глубокому знакомству с столь разнообразными действительными положениями из жизни гетер. В виду такого реализма изображение совершенно справедливо делали тот вывод, что Лукиан говорит на основании собственного опыта и что он сам был близко знаком с жизнью кокоток и проституток своего времени.

Заглавия его 15-ти бесед (в скобках мы указываем сюжет каждой из них) гласят:

1. Глицера и Таис (ревнивая или покинутая).

2. Миртион, Памфилус, Дорис (конфликт между браком и любовью к гетерам).

3. Филина и ее мать (сцена во время пирушки).

4. Мелита и Бакхис (чары любви).

5. Клонарион и Леаина (лесбийки).

6. Кробилла и Коринна (вступление в жизнь гетеры).

7. Музарион и ее мать (неплатежеспособный любовник)…

8. Ампелис и Хризис (гетеровская мудрость).

9. Доркас, Паннимис, Филостратос и Полемон (сутенер и два любовника).

10. Хелидонион и Дрозе (гетера или философ).

11. Трифаина и Хармидес (зависть из соперничества).

12. Иоёсса, Питиас, Лизиас (ссора и примирение).

13. Лентихус, Хенидас, Химнис (хвастун).

14. Дорион и Миртале (прощание и расчет).

15. Кохлис и Партенис (драка).

Эти реалистические беседы гетер, оригинальным творцом которых должен считаться Лукиан, по-видимому, не встретили подражание в древности. Как мы увидим ниже, лишь во время ренессанса они возбудили богатую литературу в таком же роде, которая продолжала существовать до 18-го столетия. Прямое влияние Лукиан имел, быть может, на своего младшего современника Алкифрона, который в своих письмах, относящихся к гетерам, по реализму бытовых описаний неоднократно напоминает Лукиана. Но род его произведений – эротические письма – более старый. Наиболее старые из известных нам эротических писем следующие:

1. Эротические письма Лесбонакса. – Лесбонакс был ритором вовремя Августа. От его писем ничего не сохранилось.

2. Алкифрон. Письма. – В высокой степени, вероятно, что ритор Алкифрон был современником Лукиана, как это доказывает хоть и вымышленная переписка между ними у Аристенета (epist. 1, 5, 22) и общие воспоминание о стихах в комедии. Кроме того, невозможно также отрицать известного влияние Лукиановских диалогов гетер на форму и содержание писем Алкифрона. «Аликифрон изображает нам в тонко нарисованных эскизах духовную и чувственную жизнь наслаждений афинян вначале эллинской эпохи» (Рода). Он, несомненно, самый значительный и оригинальный из эротических эпистолографов. Из 118 писем Алкифрона только 16, если не считать некоторых сохранившихся отрывков, относятся к жизни гетер. Остальные рисуют жизнь рыбаков, крестьян и паразитов. Письма о гетерах следующие (указание содержания по Н. W. Fischer у):

I, 29: Гликера к Бакхис (дипломатическое письмо).

I, 30: Бакхис к Гипериду (к процессу Фрины).

I, 31: Бакхис к Фрине (к процессу Фрины).

I, 32: Бакхис к Миррине (к процессу Фрины).

I, 33: Тайс к Теттале (товарки).

I, 34: Тайс к Эвтилемосу (диалектика гетер).

I, 35: Сималион к Петале (любовь и дело).

I, 36: Петала к Сималион (любовь и дело).

I, 37: Миррина к Никиппе (товарки).

I, 38: Менеклеидес к Энтиклесу (смерть Бакхис).

1, 39: Мегара к Бакхис (взаимоотношение гетер).

I. 40: Филумена к Критону (энергичная записка).

1: Ламие и Деметрий (царская гетера).

II, 2: Леонтион к Ламии (гетера философа).

II, 3: Менандр к Гликере (поэт и гетера).

II, 4: Гликера к Менандру (гетера и поэт).

Отрыв, 3: Фрина к Праксителю (гетеры художников).

Отрыв. 4: Леаина к Филадемосу (приличная девушка).

Отрыв. 5: Гетеры из Коринфа к гетерам города Афин (красота Лаис)

Отрыв. 6: Без название (пир на лоне природе).

Кроме того, проституции и гетеризма касаются еще следующие письма:

III, 5: Трехедеипнос к Мандилоколаптес (вестник любви).

III, 8: Оинопниктос к Котилоброхтизос (сводник и сутенер).

III, 17: Хаирестратос к Лерион (письмо сердитого деревенского парня).

III, 48: Кефалоглиптес к Маппфанизос (соперничество).

III, 50: Букопниктес к Аутопиктес (соперничество).

III, 55: Аутоклетос к Гетоимаристос (тонко воспитанные люди).

III, 58 Халокиминос к Филогарелаиос (соперничество).

III, 64: Турдосинагос к Эфаллокитресу (сводник и сутенер).

3. Филострат старший или средний, письма. – Письма эти, вероятно, принадлежат к началу третьего столетия после Р. X., перу не старшого, а среднего софиста по имени Филострат, автора биографий софистов и биографии Аполлоние ига Тиана. Всех писем 73; они очень небольшого объема и большей частью эротического содержания. Они представляют образец софистической эротики, обнаруживают «нежную и шутливую игру ощущениями сердечными» (Родэ) и самые странные противоречие в обсуждении проституции, которая то превозносится в них, то подвергается презрению, очевидно, смотря по тому, как должен быть разрешен поставленный вопрос, ибо здесь больше речь идет о пробах софистического красноречия, чем об изображении действительных фактов. Приведем несколько примеров:

«Отдаваться нужно не влюбленному, таково было мнение Лизия; влюбленному – так думал Платон; и влюбленному, и невлюбленному – этого не одобрял еще ни один философ, разве только какая-нибудь Лаис».

Проститутку он старается обратить в знатную даму в следующих словах:

«То, что другим кажется достойным порицание и осуждения, – что ты ни с чем не считаешься, смела и готовом услугам – то именно я больше всего люблю в тебе (!). Ведь удивляемся же мы лошадям, обнаруживающим сознание своего достоинства, и гордым львам, и птицам, не склоняющим головы. А потому нет ничего необыкновенного в твоих поступках, если ты, женщина, превосходящая красотою многих, бросаешь кругом гордые взгляды и величественно выступаешь вперед. Есть же убежище для красоты, более прекрасное, чем у царей: вас мы любим, а тех мы только боимся. Ты принимаешь вознаграждение, но ведь и Даная принимала золото. Ты получаешь венки – это делает даже девственная Артемида. Ты отдаешься и крестьянам – Елена отдавалась даже пастухам. Во внимание к Аполлону (играющему на цитре), ты не колеблясь позволяешь наслаждаться твоими прелестями и музыкантам, играющим на цитре». Аналогичным образом превозносятся и все другие клиенты проститутки, какого бы низкого звание они ни были, а она сама сравнивается с знаменитостями гетеровского искусства, с Лаис и Глииерой, и ей воздается похвала в сладчайших выражениях. В таком же роде написаны, впрочем, и многие письма к проституированным мальчикам, между тем как у Алкифрона, к удивлению, совсем нет таких писем. Справедливо указал еще один из старых писателей, что у Филострата встречаются черты истинной галантности, достигшей полного развитие гораздо позже, во время миннезенгеров и трубадуров.

4 Аристенет, эротические письма. – Софист конца пятого века после Р. X. Его письма скорее– представляют эротические рассказы и описания, в которых он часто опирается на Алкифрона, Платона, Тибулла, Каллимаха и др.; они частью проникнуты сладострастием, но без упоминание о мужской проституции. Всех писем 50 и они разделены на 2 книги (28 в кн. I, 22 в кн. II). Аристенет уже обнаруживает почти средневековую рафинированность любовных отношений, вплоть до любовного рабства и поклонение любви (например, epist. II, 2), до субтильного душевного анализа любовных наслаждений (например, II, 18) и придачи ей более возвышенного характера путем добровольного воздержание (I, 21). Затем письма эти содержат много интересных подробностей из жизни высших и низших проституток, которые, ввиду ссылок автора на более старых писателей, имеют также историческое значение. Сюда относятся: описание светской гетеры, подражающей в своей манере держаться знатной даме (I, 4), превращение в приличную женщину путем вступление в брак (I, 19), различие в выборе клиентов (1,18) жизнь и любовь театральных дам (I, 24), платный и бесплатный любовник (II, 4), гетера и жена (II, 11).

Теофилактос Симокаттес, Моралистические письма, сельские письма и письма о гетерах. – Софист родом из Египта, императорский секретарь и префект при дворе в первой половине 7-го века после Р. X. Его 85 письмам недостает знакомства с действительной жизнью; это только риторически-софистические упражнение с морализирующей тенденцией (например, epist. 3). Тем не менее и они дают кое– что для истории нравов того времени, например, письмо 30-оео частоте изгнание плода гетерами. В письме 72 выражается мысль, что мужской пол только потому не сделался рабом женского, что по закону природы вслед за радостями любви и половыми наслаждениями сейчас же наступает пресыщение.

Как о последнем виде специальных сочинений о гетерах, нам остается еще упомянуть о судебных речах, за или против гетер, из которых в оригинале сохранилась одна только приписываемая Демосфепу знаменитая речь против Неэры. Большинство этих речей относится к 4-му столетию до Р. X. и принадлежит веку Демосфена, только две, приписываемые Периклу и Лизию, относятся к 5-му веку. Поводами для этих речей служили чаще всего жалобы на дурное обращение со стороны законной жены, а также, как в случае Неэры, незаконное вступление в брак заведомой проститутки с гражданином; или довольно частое также обвинение в безбожии (например, против Аспазии, Плут. Pericl. 32 и против Фрины, Атен. XII, 590д, е) и сводничестве по отношению к свободным девушкам (против Аспазии, Плут. Pericl. 32) или еще, наконец, личная злоба (например, Хиперид против Аристаюры).

1. Перикл, речь в защиту Аспазии. – Когда драматург-комик, Хер– миппос, обвинил Аспазию в безбожии и в том, что она сводила Перикла у себя в доме с свободными женщинами, то Перикл произнес перед судом в ее защиту пламенную речь и пролил при этом больше слез, чем когда опасность грозила его собственной жизни и имуществу, добившись блистательного оправдание Аспазии.

2. Лилий, речь против Лаис.

Повод для этой речи, в подлинности которой Атеней сомневается, неизвестен. В ней встречается перечень гетер, преждевременно отказавшихся от своей профессии.

3. Демосфен, речь против Неэры. – Эта знаменитая речь всегда приписывалась Демосфену (например, у Атен. XIII, 573в, 586е, 592Ь, с. 594а), но в последнее время подлинность ее отрицается, между прочим, и Кристом. Но так как она помещена вместе с речами Демосфена (и в изд. Диндорфа также), то мы оставили ее под старым названием.

Жалоба против Неэры и ее супруга Стефана возбуждена была Теомнестом и его тестем Аполлодором, которые были глубоко возмущены несправедливыми нападками Стефана. Обвинение основывалось главным образом на том, что Неэра не афинянка, а чужестранная проститутка, и тем не менее живет в браке с Стефаном, который служит ей сутенером и выдал замуж ее незаконную дочь за свободного аттического гражданина. Кроме того, Апаинетос обвинял Стефана в том, что он отдал свой дом под бордель. Далее, Стефанос и Неэра, по словам обвинения, совершили также еще преступление и виновны в том, что выдали замуж дочь Неэры за человека, который занимал высокий пост архонта; что дочь эта, в качестве супруги архонта и, следовательно, жрицы, выполняла вместе с другими священные обычаи, таинства, совершив таким образом богохульство, потому что проституткам запрещен был вход в храм под страхом тяжкого наказания. Затем подробно описывается проституция Неэры и ее дочери, так что вся речь в целом представляет ценный документ по истории культуры, знакомящий с проституцией и сводничеством во времена Демосфена.

4-6. Аристогеитон, речь против Фрины. – Эвтиас, ь против Фрины. – Хипереидес, речь в защиту Фрины. – Мы рассматриваем все три речи в совокупности в виду их внутренней связи, которая вполне достоверна для речей Эвтиаса и Хипереидеса, и которую нужно допустить и для речи Аристогеитона. Обвинение Фрины исходило от оратора Автиаса, а защиту ее взял на себя ее любовник, известный оратор и друг гетер, Хипереидес. Что касается мотивов обвинение и роли Хипереидеса, то Алкифрон сообщает об этом следующее:

«Мы, гетеры, все вместе и каждая из нас в отдельности благодарим тебя не меньше Фрины. Обвинение недостойного Автиаса. было, правда, направлено только против одной Фрины, но опасность была общая для всех. В самом деле, если нас будут обвинять в безбожии за то, что мы требуем денег от наших любовников или за то, что мы дарим наши милости платящему, то лучше совсем отказаться от нашего образа жизни и избавить себя и наших друзей от придирок. Теперь же мы не будем проклинать нашего звание из-за того, что Эвтиас признан был плохим любовником, а будем, наоборот, благословлять его, как счастье, благодаря добросовестности Хипереидеса. Пусть же твое человеколюбие вознаградится всеми благами мира! Ты спас для себя превосходную подругу и нас также склонил к тому, чтобы воздать тебе за нее. Если бы ты еще написал свою речь, то мы, гетеры, поистине поставили бы тебе золотой памятник в любом месте Эллады». (Немецкий перев. Фридриха Якобса). Отсюда видно, что Эвтиас был одним из любовников Фрины и обвинил ее в безбожии, рассердившись за требование денег с ее стороны, а также, что такие речи, как защитительная речь Хипереидеса, возбуждали всеобщий интерес и всеми читались, а в особенности, разумеется, гетерами. Полусвет, впрочем, и теперь еще обнаруживает не менее жгучий интерес, к судебным разбирательствам дел, касающихся их круга, совершенно так же, как говорит об этом в своем письме Алкифрон. Что Хипереидес исполнил желание, выраженное гетерами, и действительно написал речь в защиту Фрины, видно из того, что она сохранилась еще до Квинтилиана (около 35-100 г. по Р. X.), который называет ее «достойной удивления» (admirabilis), и Атенея (около 230 лет по Р. X.), который упоминает о ней, как о литературном произведении. Тем не менее, по словам Квинтилиана, оправдание было вызвано не столько речью, сколько тем, что сама Фрина в подходящий момент обнажила свое красивое тело перед судьями (см. об этом другую версию, стр. 248). По словам Диодора (у Атен. XIII, 501с), впрочем, ни для кого не было тайной, что речь Эвтиаса была составлена не им самим, а по его поручению Анаксименом.

Что касается речи Аристогеитона против Фрины, то автор ее был известный сикофант, у которого были конфликты с лучшими ораторами своего времени, например, с Демосфеном, так что он, вероятно, просто воспользовался процессом Фрины, чтобы столкнуться с Хипереидесом.

7. Хипереидес, две речи против Аристогары. – Как вольная птица и как любящий разнообразие друг гетер, Хипереидес естественно имел много столкновений со своими покинутыми любовницами. То же самое произошло у него и с гетерой Аристогарой (см. выше, стр. 287), которую он содержал в Пирее и которая впоследствии, вероятно, наделала ему столько неприятностей, что он возбудил против нее процесс и произнес против, нее две обвинительные речи, о содержании которых только известно из Атенея, что он указывал на ее прозвище «АрЬуа» (сардель) и упоминал Лаис и других гетер.

8. Хипереидес, речь против гетеры Микки. – Подробности о ней неизвестны.

Как образец речи против проституированною мужчины мы назовем:

9. Эсхин, речь против Тимарха. – Эсхин, известный противник Демосфена, уже по самому своему происхождению – как это можно думать на основании односторонних, правда, указаний Демосфена (речь о венке, стр. 270 и 313) – не чужд был связи с проституцией, так как мать его. Глаукотея, как говорят, рабыня, добывала себе средства к существованию проституцией и сводничеством и была всем известна в Афинах под именем «Empusa». Своей речью против Тимарха он хотел поразить главным образом Демосфена. Речь эта имеет величайший интерес в том отношении, что она представляет единственный сохранившийся пример без сомнения нередких в то время обвинительных речей против свободных граждан за мужскую проституцию, независимо от того, действительно ли она доказывает оспариваемую многими вину Тимарха или нет. Дело в том, что ко всем речам хитрого Эсхина, поскольку дело касается фактической основы их, нужно относиться, как известно, с большой осторожностью. Такой сведущий человек, как Вестерман, высказывает о речи против Тимарха следующее суждение: «Пусть Тимарх не был героем добродетели, тем не менее, самодовольный тон и стремление выставить напоказ давно забытые грехи молодости обвиняемого и втянуть в скандальную хронику Афин многих уважаемых мужей, разумеется, из противной партии, делают эту речь в высшей степени отвратительной. Она достигла, однако, своей цели: Тимарх был лишен гражданских прав». Это случилось в 345 г. до Р. X. и Тимарх с горя повесился.

Ход рассуждений в речи Эсхина вкратце следующий. На вызов связанного с Демосфеном Тимарха, Эсхин отвечает заявлением, что афиняне должны следить за строгим соблюдением законов, чтобы сохранить свою свободную конституцию. Среди законов же первое место занимают законы, касающиеся общественной нравственности, в особенности те из них, которые относятся к соблазнению мальчиков и к мужской проституции. Затем он описывает в отдельности каждый проступок Тимарха против этих законов, а его самого характеризует, как типичного проституированного и выводит отсюда его подкупность и измену, как государственного чиновника, причем не щадит и Демосфена. В заключение Эсхин просит судей осудить Тимарха, во внимание к благу государства и к общественной нравственности.

с) Эротически-порнографическая литература. (Происхождение, центры, в которых она сосредоточивала, распространение, эротически-сотадическая поэзия. Стихотворение о любовном искусств е. Рассказы и романы, статьи, эротические и скатологические стенные надписи). – Наряду с комедиями и особыми сочинениями, посвященными исключительно гетерам, существовала еще также чрезвычайно богатая эротически-порнографическая литература, обнаруживающая самые разнообразные отношение к проституции и первоначально, вероятно, вышедшая из ее кругов. Греков можно назвать настоящими творцами так называемой эротической литературы (в более тесном смысле) и порнографии. Они послужили в этом отношении образцом как для римлян и средних веков, так и для новейшего времени, наиболее известные литературные произведение которого в этой области всегда обнаруживают отголосок греко-римской эротики и заимствование тех же литературных типов и тех же родов литературы. Благодаря более наивному и свободному взгляду в древности на половую жизнь, к литературе этой относились тогда совершенно иначе, чем теперь, хотя отнюдь не было недостатка и в голосах, которые протестовали против ее распространение среди молодежи, правда, только среди нее одной. Для взрослых же порнографическая литература и порнографическое искусство, тем менее, считались опасными, что – как это решительно подчеркивает Аристотель (15, 8) – комедии и мимы, а также некоторые религиозные культы были чрезвычайно богаты эротическими и неприличными изображениями и к ним допускались только взрослые мужчины, в качестве зрителей, чтобы молиться во время празднеств и за своих жен и детей. А потому, если среди древнейших имен авторов античной порнографии поразительно много женских, то мы уже аpriori можем допустить, что дело шло о публичных женщинах, о проститутках. Ведь и самое происхождение эротически-порнографической литературы связано вообще с песнями кинед, бродячих шутов и в то же время представителей мужской проституции, и с импровизированными грязными ямбами проституток во время элевзинских таинств в честь Деметры. В «Лягушках» Аристофана (стих 1339) Эсхин упрекает Еврипида, что он заимствует свою поэзию у проституток и что он воспел «двенадцать искусственных приемов» пользовавшейся дурной славой гетеры Кирены («Лягушки, стих 1365).

Находясь в постоянной связи с проституцией – связь эта продолжала существовать и дальше, только в скрытом виде – порнографическая литература отнюдь не отрицает своего дионисьевского характера, который в достаточной степени сказывается во всех случаях, в которых она находит себе практическое применение. К таким случаям принадлежали танцы, дионисьевские празднества и last not least симпозии. Во всех трех случаях дело идет, как мы уже не раз говорили об этом, о психофизических состояниях опьянения, которые, разумеется, очень часто сопровождались половым возбуждением и половыми эксцессами. Этим объясняется тесная связь сотадически-эротических представлений и песен с пляской, религиозным экстазом и алкогольным опьянением во время симпозии. Поэтому кинеды и танцовщицы сопровождали обыкновенно свои хореографические представление неприличными песнями; поэтому же симпозии представляли самый удобный случай не только для встреч с проституированными лицами обоего пола, но и для произнесение эротических стихов и для обсуждение эротических тем в форме речей, диалогов и вопросов. Поэтому же, наконец, искусство гастрономии и общительности во время симпозий так тесно связано с искусством любить. Весьма характерно, что, например, стоик Хризипп называет «Опсологию» или «Гастрономию» Архестратоса, т. е. сочинение об искусстве по части еды, и пользующуюся сомнительной славой книгу так назыв. Филаинис о фигурах Венеры, принадлежащими к одному и тому же роду литературы (Атен. VIII, 335c-e), и что одно только имя Архестратоса уже напоминало во время симпозие о величайшей разнузданности и разврате, так как в своем сочинении о гастрономии он описал все, возможные в таком случае эксцессы (Атен. VIII, 335е). Еще яснее выступает эта связь в «Диалогах» и с «Мемуарах о симпозиях» стоика Перзагоса, в которых объявляется, что за вином уместно говорить о любовных наслаждениях (Атен. XIII, 607Ь) и делается предложение о допущении молодых мальчиков и девушек на симпозии, чтобы помешать собутыльникам заснуть. В названных сочинениях Перзагоса, кроме различного рода гастрономических удовольствий, непременной принадлежностью симпозиев называются также поцелуи (Атен. IV, 162с). А потому это отнюдь не случайность, что именно гетера (Гнафения), по образцу аналогичных философских сочинений, написала в 323 стихах «Кодекс столовых законов», в котором рассматривается также половое общение с гетерами во время симпозий и который Каллимах даже поместил в свой сборник законодательных таблиц (Атен. XIII, 585b).

Хотя эротически-порнографическая литература греков очень давнего происхождения, но периодом ее расцвета, как мы увидим ниже, была эллинская эпоха, к которой принадлежит большинство писателей в этой области, а вероятно и многие сочинения, приписываемые более старым авторам. Известные места служили нейтральными пунктами собственно порнографической литературы. Таковы, главным образом, Сибарис и Жилет.

Родэ допускает, правда, что в «сибаритских шутках» и «сибаритских ответах» (. Аристоф. Vesp. 1259 и Suid. s. V.), уже очень рано известных во всем древнем мире, имелись только короткие остроумные ответы и шутки, но он совершенно просмотрел, что Марциал (XII, 95) вполне ясно характеризует «сибаритские книги», как грубо порнографические:

В царствование Августа появилось порнографическое сочинение под заглавием «Sibaritis».

Но когда в древности хотели указать на неприличный характер сочинения, еще чаще, чем «сибаритским», его называли милезийским, так как роскошный ионийский город Милет славился такого рода литературой. Наиболее были известны «милезийские рассказы» Аристида, чрезвычайно распространенные в древности. Сизенна перевел их на латинский язык под названием «Milesiae» и, благодаря «обилию крепких пряностей», они пользовались также большой любовью и среди римлян. На порнографический характер их указывают Овидий (Trist. II, 413), Плутарх (Crassus 32) и Лукиан (Amores I), а Родэ, опираясь на этих авторов, назвал эти рассказы «эротическими новеллами непристойного характера». Тем фактом, что литература такого рода вообще чрезвычайно процветала в ионийских городах Малой Азии, объясняется выражение «иониколог» по отношению к авторам порнографических стихов, с которыми связывались также «motus ionici», неприличные ионические танцы.

Большое распространение эротических сочинений среди греческой и римской публики видно уже из приведенного выше мнение Аристотеля и из 13-го тома застольных изречений Атенея. Овидий (Trist. II, 307–308) полагает:

(Еще нет преступление в перелистывании неприличных стихов; скромность не запрещает читать многое, что она не разрешает делать).

А Филострат (ер. 14) одобрительно говорит: «Эротические поэты представляют приятное развлечение и для пожилых уже людей; они вызывает воспоминание о любви и люди как будто снова молодеют». Весьма характерен, как показатель большого распространение порнографической литературы среди римлян в И-м веке до Р. X., следующий рассказ Плутарха (Crassus 32) из парфянской войны 53-го года до Р. X.: «После того Суренас (победитель Брасса) велел созвать сенат селевкийцев. и положил перед ними развратные сочинение Аристида, носящие название «Milesiaca», чем он отнюдь не возвел на римлян ложного обвинения. Ибо книги эти были найдены среди багажа некоего Рустиуса и подали повод Суренасу в бранных выражениях осмеять римлян, что они даже во время войны не могут обойтись без такого рода вещей и книг».

На ревностное чтение таких книг женщинами намекает Марциал (Ш, 68), а живший 400 лет после Р. X. врач Теодор Присциан даже рекомендовал во время полового бессилия чтение сочинений, «направляющих мысль в сторону чувственности».

От этих общих замечаний о происхождении, значении и распространении эротически-порнографической литературы мы переходим к краткому обзору отдельных видов и произведений литературы, поскольку они еще не были упомянуты нами.

I. Эротически-сотадическая поэзия. – Мы можем останавливаться на рассмотрении эротической поэзии греков и римлян лишь по стольку, поскольку в ней выступают на первый план физическая любовная страсть, связь с мужской и женской проституцией и с жизнью гетер. Сентиментальная же эротика менее относится сюда:

Старейшим представителем поэзии кинед и развратных песен, которыми сопровождались ионийские танцы и аналогичного характера музыка, считается Литермос из Теоса. современник Хиппопакса (в 1500 г. до Р. X.). Он же является, как говорят, и изобретателем неприличной ионической музыки. Периодом расцвета «кинедологии» или «ионикологии» была эллинская эпоха. О происхождении, ее из развратных песен, употребительных среди проституированных лиц обоего пола, свидетельствует Страбон (XIV, стр. 648), когда он сообщает, что фехтовальщик Клеомах влюбился в кинеда и в его содержанку проститутку и потом подражал употребительному у них развратному способу выражений и поэтическому изображению нравов. Затем Сотад и житель Этодии Александер разработали кинедологию в прозе, а Симос и Лизис – в стихах. Атеней (XIV, 620с) дает несколько другой хронологический порядок кинедологических поэтов. По его словам, неприличные ионические песни уже до Сотада сочиняли Александер из Этолги, Пирес из Милета и Алексес, а по Свидасу (в статье о Сотаде) к ним нужно еще прибавить Теодорида, Тимохарыда и Ксепарха.

Но истинным творцом и главным представителем греческой порнографической литературы, по имени которого весь этот род литературы и до сих пор называется «сотадическим», был Сотадес из Маронеи, живший при ПтоломееII Филаделфеи сочинявший свои неприличные сочинения, как в прозе, так и в стихах. По его имени, известный стих назван «Sotadeum metrum». Сотад имел также, по-видимому, ту особенность, что его стихи приобретали неприличный смысл лишь после того, как их читали в обратном порядке. Стихи его предназначались больше для чтения и речитатива, чем для пения. Мы назовем из них «Priapos», стихотворение, посвященное гетере Белестихеи др. Неприличие содержание явствует из замечание Квинтилиана (I, 8, 6), что чтение сотадических стихов нужно либо избегать, либо только сохранять для людей более крепкого и здорового еще возраста; что Сотад касался в них и известных вариаций половых сношений, намекает Марциал, VI, 26, где он одному cunilingus дает прозвище «Sotades». Даже и конец Сотада связан, как говорят, с неприличной сказанной им остротой по поводу свадьбы Птоломея Филиделфа с его сестрой Арсиноей; по приказу государя, его бросили будто бы в море в свинцовом ящике. Биографию его написали сын его Аполлоний и пергамеец Каристий.

Другую категорию порнографических писателей – которые в Греции, впрочем, назывались не pornographou, что означало скорее, творцов неприличной скульптуры и картин, а «kinaidologoi» и «Anaischyntographoi» – представляют авторы paegnia (имитса), частью эротических, частью же прямо развратных поэтических произведений в прозе и стихах. Изобретателем их считается Вотрись из Мессины в Сицилии (Атен. VI, 322а), paegnia которого Полибий (ХИ, 13) обозначает, как «hypomnemata» (т. е. проза.) и как крайне неприличные произ ведения, и ставит их наряду с развратными произведениями Филенис. Авторами erotopaegniae называют еще, кроме того: Гнезиппос, Мназеае из Локри, лесбийскую поэтессу Сальпа, латинского поэта Левиуса и др.

В близком родстве с paegniae находятся эротические стихи о любви к мальчикам, «paidia» или «paidica», большей частью неприличного содержания. Такие эротические песни о любви к мальчикам писали уже и более старые поэты, как Стезихор (640–555 г. до Р. X.) и Лвикь, а в эллинскую эпоху к ним присоединились еще «Erotes или красивые мальчики» Фанокла Стратон из города Сарды составил при Адриан сборник всех относящихся к любви к мальчикам эпиграмм, присовокупив к ним многие собственные эпиграммы. Сборник этот назывался «Муза мальчиков»; он перешел в греческую антологию (книга XII) и содержит многочисленные неприличные стихи и намеки не мужскую проституцию.

Настоящей гетеровской поэзией должна быть признана знаменитая книга элегий Гермезианака из Колофона (около 310 г. до Р. X.), носящая заглавие «Леонтион», по имени гетеры Леонтион, подруги Эпикура, в которой описаны многочисленные любовные истории философов и поэтов. Старший друг Термесиапака, Филета из Косы также считался автором «похотливых стихов». К этому же времени принадлежит, быть может, и упоминаемый Марциалом (XII, 95) Музей, писавший «pathicissimos libellos». Римские стихотворения Горация, Овидия, Тибулла и Проперция, касающиеся гетер, мы уже упоминали выше. Овидий перечисляет в «Tristia» (II, 433 и. след.) еще целый ряд других эротиков, как Тиицида, Меммий, Цинка, Анзер и др.

2. Стихотворение о любовном искусстве. Богатую литературу о любовном искусстве создали также индийцы, но она стала известна лишь в новейшее время, между тем как многочисленные произведение древних на эту тему, хотя из них сохранились лишь немногие, все же имели громадное влияние на последующую литературу, так что аналогичные произведение времен ренессанса. и новейшего времени почти всецело на них основаны. А все они в совокупности целиком принадлежат к кругу литературы о проституции в более тесном смысле. Не только происхождение таких произведений неоднократно приписывалось литературно образованным проституткам, но они вообще представляли исключительно практические руководства для сношений с проститутками, все равно, излагались ли в них специально бордельные наблюдения, как в статьях о фигурах Венеры или же правила более тонкого любовного искусства при сношениях с дамами полусвета, классическим примером чего служит «Искусство любить» Овидия.

Большинство этих произведений имели, по-видимому, поэтическую форму. Среди авторов замечается поразительно много имен гетер. Мало того, весь этот род литературы считается первоначально творением проституток, опытных в области ars amatoria. Так как сохранились литературные произведения гетер в других областях, то нет основания отрицать возможность составление ими и таких писаний на половые темы. Но по одному определенному случаю, именно с Филепис, мы знаем, что такие технико-эротические сочинение писали также мужчины, которые потом опубликовывали их под именем каких-нибудь известных по части этих искусств гетер. Да и в новейшее время существуют такого рода «supercheries litterairess. Укажем для примера на сотадические беседы Алоизгй Сшеа, которые опубликовал под именем этой испанской акушерки в 17-м веке Николаи Хориер. Но если и допустить, что родоначальниками таких произведений, по эротической технике были мужчины, то сотрудничество в них опытных проституток все же весьма вероятно: ведь даже в делах более благородной любви охотно обращались за поучением к гетерам, как это сделал, например, Сократ по отношению к Аспазии, которая и получила с тех пор название «erotodidaskalos», «учительница любви» (Атен. V, 219д); впрочем, советчиц, помогавших писать эти сотадические сочинения, правильнее было бы, конечно, назвать «pomodidaslcdlos», «учительницы разврата» (Аристенет I, 14).

а) Под именем Астианасы, служительницы Елены, вышло старейшее произведение о фигурах Венеры. Свидас сообщает, что в нем впервые описаны различные положения во время coitus. Гезихий (I, 308) также говорит об Астианас е, что она первая открыла «Афродиту» и что она является изобретательницей развратных положений. В сочинении этой мифической порнографистки мы имеем перед собой либо фальсификацию из более позднего времени, либо только упоминание об этом авторстве в аналогичного рода сочинениях, которые и теперь еще охотно хвастают своими издавна знаменитыми предшественниками.

в) Уже Аристофан (Лягушки, 1365-66; Темосф. 98) называет проститутку Кирену, которая имела прозвище «додекамеханос», потому что она продавала желающим свои объятия на двенадцать различных ладов. Эсхил (там же) упрекает Еврипида, что он поэтически изобразил все эти фигуры Венеры. Таким образом, уже в V веке до Р. X., т. е. во времена Аристофана, существовали такого рода произведения. Несомненно, во всяком случае, что писатель эллинской эпохи, Паксамос, сочинил книгу о «двенадцати искусствах при развратных положениях» (Свидас).

с) К пятому же столетию до Р. X. относится, вероятно, и часто упоминаемое в древности сочинение о различных видах половою сношения, которое приписывается вообще проститутке Филаинис, но автором которого, по словам Аисхриона из Самоса, был живший во второй половине пятого века до Р. X. афинский софист и оратор Лоликрат, стремившийся своим сочинением повредить репутации этой почтенной женщины. У Атенея (XIII, 335 с) относящиеся сюда стихи Аисхриона сохранились в форме надгробной надписи, в которой Филаинис уверяет, что она никогда не имела недозволенных сношений с мужчинами и никогда не была проституткой, а все то, что приписывается ей, написал Поликрат из Афин. Большинство античных писателей, однако, ничего не знают об этом и приписывают порнографическое сочинение, о котором речь, поэтессе Филаинис из Левкадии (Атен. V, 220, f), о которойпоэт Леократсс написал комедию «Филаинис» (Schol. Lucian. Amor. 28). Содержание сочинения касается «figurae veneris», как это видно из Priap..63, 17: quae tot figuras quot Philaenis narrat. Форма изложение была, вероятно, в виде дневника или коротких писем, на что указывает выражение «Deltos» у Лукиана (Pseudolog. 24). Во всяком случае, во времена Лукиана, т. е. во втором веке после Р. X., это порнографическое сочинение Филаинис было чрезвычайно распространено. Лукиан упрекает одного развратника, что он «никогда не выпускает его из рук» (Лук. Pseudolog. 24). Атеней (VИИИ, 335 d-е, X, 457d) также упоминает о сочинении Филаинис, как особенно любимом в известных, предающихся удовольствиям кругах.

d) Наряду с Филаинис, Атеней называет еще, как авторов таких руководств к любовному искусству, гетер Нико из Самоса и Каллистрату из Лесбоса, а также Литопикоса из Афин (Атен. V, 220f).

e) Философ-циник Офодриас сочинил книгу об «эротическом искусств е», которая пользовалась большой любовью (Ame н. IV, 162d).

f) О «любовных наслаждениях» писал Терпсиклес, который в своем сочинении упоминает, между прочим, об отношении некоторых кушаньев и напитков к половому влечению (Amen. VII, 325b, IX, 391с).

g) Александрийский плодовитый писатель Дидим – он опубликовал будто 3.500-4.000 сочинений, по-видимому, также писал книги о фигурах Венеры; по крайней мере, встречающееся у Марциала XII, 43, 3 выражение «Didymae puellae» относят к сочинению Дидима об искусствах проституток; в этом есть известная доля вероятности, так как тот же автор написал исследование, была ли Сафо публичной женщиной или нет (Сенека ер. 88, 32).

h) Саббеллус, современник Маршала, нашел новую фигуру Венеры, которую он описал, по Марц. XII, 43, в одном стихотворении:

(Перев. A. Berg.)

i) Наконец, наряду с Филаинис мы еще должны упомянуть о самой знаменитой писательнице в этой области, именно об Элефантис или Эле фантин е, которая принадлежит либо к Александрийской эпохе, либо к началу Римской Империи, потому что Гален называет ее автором сочинение о косметике наряду с Асклепиадом, Гераклитом из Тарента и Мосхионом. ее поэтические и прозаические неприличного содержания сочинение о фигурах Венеры имели ту особенность, что они были иллюстрированы соответственными рисунками. Подробности об Элефантинесм. выше (стр. 510).

k) Вероятно под влиянием греческих сочинений о любовном искусстве и под влиянием сношение с гетерами, во втором или первом году до Р. X. появилось единственное древнее сочинение этого рода, сохранившееся и до наших времен. Мы говорим о знаменитой книге Овидия «Ars ата toria» или «Ars amandi». Основываясь на издании текста Эвальда, Поль Брандт выпустил недавно превосходное новое издание с немецкими комментариями, в котором имеется еще кроме того обстоятельное критическое приложение. Анализируя ниже это знаменитое произведение мировой литературы, которое послужило образцом для всех позднейших поэтически произведений такого рода и всегда вызывало всеобщее поклонение, мы всюду придерживаемся выводов Брандта, одного из лучших знатоков античной эротики.

Стихотворение Овидия претендует на то, чтобы быть руководством, но только известной любви, именно любви к кокоткам и галантным девушкам, которые также заклеймены были до известной степени «infamia», так как не имели права носить знаков честной женщины, vitta и instita. Предметом стихотворение является, следовательно, не супружеская любовь, а только любовь к гетерам, направленная исключительно на физические наслаждения. «Non nisi lascivi а me discuntur amores», прямо говорит сам автор (III, 27), а Аполлон называет его в обращении «praeceptor lascivi amoris» (II, 497). Стихотворение написано только для гетер и их любовников (I, 31; И, 600). Это произведение, основанное на личном опыте поэта (Ш, 791; Ш, 245, 666), излагает детали человеческой эротики. Палдамус следующим образом высказывается о характере этого изложения: «То, что тысячи людей во времена Людовика XIV и регентства рассказывают, как частности, для характеристики того или иного лица, то изложено здесь как система, как теория, абстрагированная от всякой личности. Он первый и единственный римский поэт, который представлял себе любовь вполне теоретически и объективно, а потому его влияние во все времена так же не поддавалось учету, как и влияние Макиавелли. Он изображает любовь, происходящую и коренящуюся в чувственных и материальных интересах, но которой руководит разум и которая представляет лишь мимолетный разврат. Дело в том, что здоровое, постепенно назревающее развитие чувства было совершенно неизвестно римлянам».

Далее он называет стихотворение Овидия «эротической стратегией». Эта стратегия искусства любви, изложенная с блестящим изображением деталей и тончайшим искусством наблюдения, развивается в трех книгах. Тему первых двух книг автор сам определяет в следующих словах (I, 35–38):

«Солдат, в первый раз участвующий теперь в новом для тебя походе, ты постарайся, прежде всего, найти будущий предмет своей любви. Затем тебе надо будет постараться упросить понравившуюся тебедевушку и, наконец, сделать любовное отношение продолжительным».

(Перев. В. Алексеева, стр. 3).

В третьей книге Овидий обращается к девушкам, чтобы и им также преподать искусство, как покорять и приковывать к себе мужчин. Более подробный обзор содержание Ars amatoria, по Полю Брандту, следующий:

Первая книга (772 стиха).

Предисловие 1-34.

План 35–40.

Переход к первой части 41–66.

Первая часть.

Где можно находить девушек.

67-262.

1. Портики, 67–74.

2. Публичные празднества, 75–76.

3. Храм Изиды, 77–78.

4. Форум, 79–88.

5. Театры, 89-134.

6. Цирк, 135–163.

7. Арена, 164–170.

8. Примерные морские сражение Августа, 171–176.

9. Триумфальные процессии, 177–228.

10. Пиршества, 229–252.

11. Байи, 253–258.

12. Ариция, 259–262.

Переход ко второй части, 263–268.

Вторая часть.

Как овладевать девушками 269–770.

1. Доверие к самому себе, 269–350.

2. Хорошие отношение с прислугой красавицы, 351–398.

3. Выбор момента, 399–436.

4. Любовные письма, просьбы, обещания, 437–458.

5. Красноречивость и настойчивость, 459–486.

6. Постоянно быть вместе, 487–504.

7. Избегать франтовства, но соблюдать правила внешнего приличия, 505–524.

8. Искусное использование удобного случая, представляемого пиршеством, 525–630.

9. Ловкость в технике обещаний, 631–658.

10. Слезы, поцелуи, насилие, инициатива, отступление, 659–722.

11. Цвет лица любовника и вообще его внешность, 723–738.

12. Осторожность в откровенности с друзьями и родственниками, 739–754.

13. Индивидуализирование обращения с каждой девушкой в отдельности, 755–770.

Заключение, 771–772.

Вторая книга (746 стихов).

Введение, 1-96.

Переход, 97-106.

Главная часть.

Семнадцать указаний, как сохранить расположение девушки, покоренной по правилам, изложенным в первой книге.

107-732.

1. Будь действительно достоин любви; одной красоты для этого недостаточно, будь также приятным собеседником и ловким рассказчиком, 107–144.

2. Будь снисходителен и обращайся всегда ласково со своей возлюбленной, 145–176.

3. Будь вовремя уступчив и выжидай, как галантный кавалер, 177–250.

4. Постарайся расположить в свою пользу прислугу, 251–260.

5. Научись умело и кстати делать подарки, 261–272.

6. Будь ловок в сочинении красивых любовных стихов, 273–286.

7. Устраивай свои дела таким образом, чтобы твоя девушка всегда чувствовала себя твоей повелительницей, 287–294.

8. Подчиняйся кокетству твоей возлюбленной, 295–314.

9. Во время болезни твоей девушки выказывай ей особенную любовь, 315–336.

10. Устрой так, чтобы девушка твоя непременно привыкла к тебе, 337–372.

11. Не давай поймать себя в неверности. Советы на случай такого рода подозрения или открытие измены, 373–424.

12. При известных обстоятельствах подай некоторый повод для ревности, чтобы каждый раз снова пришпоривать любовь твоей девушки, однако, не на слишком продолжительное время, а примирение должно наступить потом при еще больших доказательствах любви, 425–492.

13. Познай самого себя, люби с мудрой умеренностью и научись выносить многочисленные страдания, которые приносит с собою любовь, 493–534.

14. Проявляй всевозможную снисходительность по отношению к твоему сопернику, 535–600.

15. Соблюдай всегда в своих любовных похождениях стыдливую сдержанность и скромную скрытность, 601–640.

16. Никогда не упрекай свою девушку в ее физических недостатках, напротив, старайся скрасить их. Никогда не спрашивай об ее возрасте, но не забывай, однако, что именно зрелый возраст, в эротическом смысле, по многим причинам заслуживает предпочтения. Доказательства тому, 641–702.

17. Отдельные предписания для правильного наслаждение любовными радостями, 703–732.

Заключение и переход к третьей книге, 733–746.

Третья книга (812 стихов).

Введение, 1-100.

Главная часть.

Семнадцать советов девушкам, как приобретать и сохранять расположение юношей.

101-808.

1. Особенное внимание посвятите культу своей внешности, 101–250;

a) Уходу за волосами, 133–168.

b) Выбору костюма, 169–192.

c) Другим тайнам туалета и косметическим средствам, 193–258.

2. Физические недостатки старайтесь по возможности сглаживать или скрывать при помощи искусства, 251–280.

3. Изучите технику смеха и плача и намеренно притворной речи 281–296.

4. Приучите себя к подходящей для вас и грациозной походке, 297–310.

5. Будьте сведущими в искусствах муз, 311–328.

6. Стремитесь также к литературному образованию. Каталог классиков, 329–348.

7. Будьте ловки в танцах и в различных играх, 349–380.

8. Показывайтесь часто в обществе и выставляйте при этом всегда свои прелести в надлежащем свете, 381–432.

9. Будьте осторожны, не доверяйтесь слишком быстро и остерегайтесь франтов, обманщиков и изменников, 433–466.

10. Усвойте технику любовных писем, 467–498.

11. Не показывайте на своем лице гнева или высокомерия, а только дружелюбие, и остерегайтесь мрачного настроения, 499–524.

12. Поставьте каждого любовника на надлежащее место; обращение с поэтами. Индивидуально приспособленные приемы, 525–576.

13. Будьте своевременно немножко недоступны, подайте некоторый повод для ревности и окружите свою любовь некоторой опасностью, 577-610

14. Научитесь хитрости ловко обходить своего стража или расположите его в свою пользу, 611–666.

15. Добейтесь того, чтобы юноша непременно думал, что вы любите его, но остерегайтесь слишком быстрого недоверия, 667–746.

16. Научитесь держать себя во время пиршества, 747–768.

17. Самые интимные предписания относительно различных modi Veneris, в зависимости от индивидуальности той или иной девушки, и другие эротические детали, 769–808.

Заключение, 809–812.

Дополнение к «Науке Любви» Овидия представляют «Remedia Amoris», «Лекарства от любви», в одной книге, в которой объясняется, как избавиться от надоевшей любви.

3. Эротически-порнографические романы и рассказы. – По литературным указаниям, у греков существовали порнографические романы и рассказы, от которых, однако, ничего не сохранилось. О пользовавшихся дурной славой «Милезийскнх рассказах» Аристида («неприличные модные новеллы самого низкого пошиба» по Моммзену) мы уже говорили. Наряду с этим последним Арриан называет, как автора неприличных новелл, Эвеноса. Затем к порнографической литературе принадлежали также «Po досские рассказы» Филиппа из Амфиполиса, так как Свидас называет их «совсем грязными», а Теодор Присциан рекомендует их для чтения импотентам, как афродиазическое средство. Авторами более или менее возбуждающих рассказов такого же рода Присциан называет еще Геродиана и Ямблиха.

В римской эротике, кроме несуществующего более перевода «Milesiaka» Аристида, сделанного Сизенной (с прибавлением неприличных шуток переводчика), мы должны, прежде всего, назвать знаменитый роман нравов Петрония, «Satirae», или, вернее, сохранившиеся от него отрывки из 15-ой и 16-ой книги. Автор этой несравненной картины во время Нерона тождествен с подвизавшимся при дворе Нерона maitre de plaisir, о котором Тацит (Annal. XVI, 18–19) сообщает следующее:

«О Петронии следует сказать еще несколько слов. Он проводил день во сне, а ночью занимался делами и предавался удовольствиям. Как другим деятельность, так ему дала славу беспечность. Он не считался, однако, как большинство, кутилой и мотом, а пользовался именем образованного, светского человека, а слова и дела его, чем они были непринужденнее и чем больше обнаруживали пренебрежение к самому себе, тем более на них смотрели, как на естественное простодушие. Но сделавшись проконсулом, а вслед затем и консулом Вифинии, он показал себя человеком деятельным и стоящим на высоте своих обязанностей. Предался ли он затем снова порочной жизни или же только притворился в этом отношении, но он был принят Нероном в число немногих его доверенных, в качестве судьи, в деле изящного вкуса («elegantiae arbiter»), так что Нерон не считал ничего приятным и доставляющим негу своим изобилием, если раньше не одобрил того Петроний. Этим объясняется зависть к нему Тигеллина, как к сопернику, выше стоящему в науке наслаждений. И Тииеллин прибегает к жестокости императора, которой уступали дорогу все другие страсти последнего, и обвиняет Петрония в дружбе с Сцевином, подкупив предварительно его раба, как свидетеля, и отрезав ему возможность защиты, бросив большую часть его прислуги в тюрьму. Цезарь случайно отправился в то время в Кампанию и Петроний, достигнув уже Куме, был там задержан. Он не пожелал тогда дольше выносить колебание между страхом и надеждой. Тем не менее, он отказался от жизни не торопясь, а приказывал по своему усмотрению то перевязывать разрезанные кровеносные сосуды, то снова вскрывать их, беседовал со своими друзьями, но не о серьезных вещах или о чем-нибудь, чем он мог бы достичь славы сильного духом человека. И от друзей он не слыхал ничего о бессмертии души и мнениях философов, а слушал только веселого и легкомысленного содержание стихи (levia carmina et faciles versus). Некоторых из своих рабов он одарил, других велел бичевать. Он отправился еще к столу и затем лег спать, чтобы смерть, хотя бы и вынужденная, была похожа на естественную. Он не высказал лести ни Нерону, ни Тигеллину, ни вообще кому-нибудь из сильных мира, хотя бы в своих собисии1и, – !как это делало большинство умирающих, а напротив, описал всепозорные деяние императора, приведя имена всех проституированных им мальчиков и женщин, описал все, что было нового в его сладострастных отношениях и послал все запечатанным Нерону (sed flagitia Principis sub nominibus exoletorum feminarumciue et novitata cujusque stupri perscripsit atque obsignata misit Neroni), а перстень с печатью сломал, чтобы им нельзя было больше воспользоваться с целью погубить кого-нибудь другого».

Упомянутые выше замечательные описание половых извращений Нерона – несомненно единственные в своем роде – считались одно время тождественными с романом Петрония. Но Шанц справедливо указывает, что приведенный «список грехов» имеет безусловно личный характер, предназначался исключительно для Нерона и совершенно не укладывается в рамки романа. Нельзя также допустить, чтобы Нерон опубликованием этих описаний сам пригвоздил себя к позорному столбу. Правда, более тщательное исследование текста «Satirae» показало, что Петроний, умерший в 66 году после Р. X., и роман свой написал в царствование Нерона. Образцом для его «Satirae» послужили так называемые, по имени циника Мептоса, «Satirae Menippeae», которые ввел в римскую литературу Варрон. То были изображение человеческой глупости и порока в пестром смешении шутливого и серьезного, прозы и поэзии, пестрое «блюдо» с разнообразным содержимым (satura, satira, не столько сатира в современном смысле, т. е. критика современности (.наподобие поэтических сатир древности Луцилия, Горация, Персия, Ювенала и сатирических эпиграмм Марциала), – сколько полное жизни описание социальных условий и общественных типов, с обращением особою внимание на эротику и жизнь наслаждений в ее духовных и материальных проявлениях, не считаясь с какими бы то ни было нравственными тенденциями. Таков характер знаменитого романа Петрония. Местом действие в сохранившихся частях романа являются Массилия и Кротон, а также греческий город недалеко от Байи и Капуи (быть может, Куме). Лейтмотивом служит, по-видимому, гнев Приапа за оскорбление, причиненное ему героем Энколпием. Из мести Бог гонит Энколпия по разным странам. Энколпий представляет главное лицо романа и рассказчика событий; второстепенными фигурами являются Аскилт и проституированный мальчик Гитон, а позже еще поэт Эвмолп. Что касается содержания, то заслуживают быть отмеченными следующие места: во время беседы Энколпия об упадке ораторского искусства, он вдруг замечает бегство своего друга Аскилта и попадает в поисках за ним в бордель, где и встречается с ним опять. Мы находим здесь очень наглядное описание внутреннего устройства, жизни и похождений в лупанарий. Затем следует опять– таки весьма характерная сцена ревности между Энколпием и Аскилтом из-за проституированного мальчика Гитона. После своеобразного ночного похождение на рынке, их поражает в их пристанище Квартилла, жрица Приапа, которая хочет их наказать за оскорбление мистерий ее неприличного бога. Сцена эта заканчивается развратной половой оргией с проститутками и кинедами. Вместе с ритором Агамемноном все три искателя приключений следуют приглашению богатого вольноотпущенника Тримальхиона, который устраивает для них блестящий пир, причем Петроний обстоятельно описывает изысканность кулинарного искусства, пошлости и грубости пьяных гостей. Аскилт второй раз уводит от опьяневшего Энколпия мальчика Гитона, который во время возникшего между ними спора высказывается за Аскилта. Пришедший в отчаяние любовник встречает старика поэта Эвмолпа в богатой эротическими картинами картинной галерее и с неприличными подробностями рассказывает ему о своей любовной связи с одним красивым мальчиком, но когда он начинает объяснять в стихах из 65 строк картину «Завоевание Трои», публика прогоняет его, бросая в него каменьями. Энколпий и Эвмолп отправляются после того в баню, где первый снова находит своего Гитона и сейчас же-берет его с собой домой. Сюда приходит затем Эвмолп и описывает яркие гомосексуальные сцены, которые он видел в бане. Так как и он начинает бросать взгляды на мальчика, то Энколпий выгоняет, но затем снова принимает его, когда он грозит, что выдаст Аскилту место, где спрятан Гитон. После того все трое садятся на корабль, но к ужасу своему открывают, что на нем находится тарентинец Лика, их смертельный враг, и упитанная Трифена, которые после жестокой драки мирятся с ними. За обедом Эвмолп рассказывает известную историю матроны из Эфеса. Затем разражается буря. Судно бросает якорь поблизости от Кротона. Все три искателя приключений отправляются туда и, спекулируя на жадность пользующихся дурной славой кротонцев, которые до крайности любят гоняться за наследствами, стараются получить от них денег. Эвмолп достигает благосостояние и влияния. Для Энколпия также наступают хорошие дни, и он в платановом парке завязывает любовную интригу с красивой гетерой Цирцеей, но все дело кончается фиаско, так как он вдруг становится импотентным. По этому поводу Энколпий и Цирцея обмениваются ироническими письмами. Прислужница Цирцеи, Хризис, ведет бедного Энколпия к колдунье Прозеленос, которая вылечивает его импотенцию, по-видимому, заговорами. Тем не менее, он терпит у Цирцеи второе фиаско и служителя ее бьют его кнутами так же, как и Прозеленос. После весьма комического монолога, Энколпий снова доверяется искусству старухи Прозеленос и жрицы Энотеи, которые подвергают его в храме Приапа настоящему курсу лечение флагелляцией. Сводница Филомела приводит к Эвмолпу свою дочь и своего сына и поручает их его «опытности и честности». Он насилует девушку в сообществе своего слуги и Энколпий также имеет возможность испробовать здесь, излечена ли его болезнь. Заключением романа является сцена между Эвмолпом и незаконными искателями наследств, которые не верят больше в обещанный им приезд корабля с сокровищами Эвмолпа, причем их успокаивают прочтением завещание Эвмолпа, по которому получение наследства, впрочем, связано с одним неприятным условием: каждый из наследников должен сесть кусок трупа завещателя!

Роман всюду обнаруживает законченную художественность изображения, которая сказывается не только в индивидуальной манере, разговора каждого из персонажей, но и в полном жизни описании социальных условий, провинциальной жизни, в обрисовке выскочек, полового разврата и т. д. Ни один сатирик, вообще ни один памятник древности не может в этом отношении сравниться, по словам Бюхелера, с романом Петрония. Он, правда, «погружается глубоко в грязь» (В. С. Тейфел), но изображение половой распущенности, бордельной жизни, мужской проституции и сношений с кокотками всюду так художественно, что, по мнению знаменитого филолога Юста Липсия, оно оставляет «в душе и нравах не больше следа, чем киль корабля в своем фарватере».

Кроме «Satirae» Петрония, мы должны указать, прежде всего, на «Metamorphoses», «Превращения», африканского платоника Апулея, которые состоят из рассказов в роде милезийских и в целом представляют сатирический роман нравов, имеющий еще и второе заглавие, «asinus aureus» (Золотой Осел: Августин decivit dei. XVIII, 18, см. также Plinius Sec ер. II, 20: fabula durea). Заглавие это произошло от лейтмотива, от превращения героя в осла.

Сочинение Апулея написано во время Жарка Аврелия, а сам автор родился около 125 года по Р. X.

Идея произведения, очевидно, заимствована из новеллы Лукиана «Лукий или осел», в которой рассказана история молодого купца Лукия из Патры, пожелавшего изучить в Фессалии колдовство и по ошибке превратившегося при этом в осла, но сохранившего свое человеческое сознание и рассказавшего затем, что он пережил, будучи ослом, пока не получил снова свой человеческий облик. Роман Апулея представляет дальнейшее развитие рассказа Лукиана, интересного с точки зрение истории нравов, но Апулей вплел в свой рассказ еще целый ряд историй о привидениях, разбойниках и скандалах, а также милую сказку об Амуре и Психее. В обоих произведениях часто затрагивается также жизнь гетер и проституированных мальчиков.

4. Исследование и статьи о половом влечении и различных видах любви. – Особую категорию эротической литературы представляют философские исследование о сущности и значении полового влечение и о различного рода проявлениях его. Академики, перипатетики, стоики, эпикурейцы и др. рассматривали половую проблему в многочисленных произведениях, написанных большею частью в форме диалогов и носящих преимущественно заглавие «Eroticus» или «Об эросе». Вопрос, который всего чаще рассматривался в этих сочинениях – вопрос о том, заслуживает ли предпочтение любовь к женщинам или к мальчикам. «Amatorius» Плутарха и «Amores» Лукиана дают нам возможность представить себе распределение и содержание таких исследований. Для решения вопроса, заслуживает ли предпочтение Эрот или Афродита, обыкновенно приводят многочисленные примеры, заимствованные из мифологии и истории и касающиеся нередко сферы проституции.

5. Эротически-порнографические стенные надписи и приапическая эпигрфика. – Как на последнюю и своеобразную категорию античной порнографии, мы должны указать на поэтическую и прозаическую литературу, происшедшую– из стенных надписей. В основе своей это порождение чрезмерного полового чувства, вследствие чего они встречались главным образом на стенах борделей и храмов дионисьевских богов, например, Приапа, что весьма для них характерно. Весьма родственны этим надписям стенные надписи в публичных отхожих местах, которые играли в этом отношении в древности такую же роль, как и в настоящее время. Название «эпиграмма» для краткого стихотворения, состоящего из нескольких двустиший, объясняется тем, что оно происходит первоначально от эпиграфа, надписи для храма, статуи или бюста. Что касается в частности приапических эпиграмм, то Carmen Priap. II очень ясно указывает на такое их происхождение.

(Перев. Alexander von Bernus.)

Эти неприличные эпиграммы надписывались в большом числе на статуях Приапа или на стенах посвященных ему храмов, и ревностно читались посетителями, в том числе и женщинами. Такие стихи назывались Р ri ареа. У греков автором таких приапических стихов называют только Евфрониоса, быть может, его вдохновили надписи в храме Приапа в Орнее близ Коринфа, потому что он называет также на этом основании Приапа «Orneates» (Страбон, VIII, стр. 566 с.). В Риме даже значительные поэты подражали сотадической поэзии приапических садов и храмов. Гаспар Сииопиус, первый критический издатель «Carmina-Priapela», принимая во внимание тот факт, что большинство сохранившихся стихотворений такого рода относится к эпохе Августа и частью написано знаменитыми поэтами того времени, как Тибулл, Овидий, Катулл и др., высказал предположение, что Меценат или другой какой-либо покровитель этих поэтов (быть может Месилла,), поставил в своем саду чудовищного Приапа и заставлял посещавших его поэтов изощряться в составлении приапических эпиграмм. Группе склонен считать эту гипотезу весьма вероятной, и опирается при этом на Priap. XI, I, которое содержит по его словам следующее обращение к поэтам:

Здесь, однако, скорее кроется, по-видимому, требование к профанам, чтобы и они в этом месте следовали примеру поэтов и сочиняли неприличные стихи. Теория С ииопиуса остроумна, но невероятна. Происхождение так назыв. «Corpus Priapeorum», т. е. собрание в 80 или 81 приапических стихотворений, можно себе скорее представить таким образом, что издатель воспользовался каким-нибудь существующим собранием стихотворений с Priap. II. в качестве предисловия, как основой, а затем присоединил к нему еще и. другие Priapea. Сборник относится, конечно, к времени Августа или к несколько более позднему времени. Priap. III принадлежит, как видно из Сенеки (controv. I, 2, 22), Овидию. Обыкновенно издатели включают в этот сборник еще пять Priapea, переданных из других источников; Priap. LXXXII и LXXXIII принадлежат Тибуллу, три остальных помещены среди небольших стихотворений Вергилия.

Проституция и ее среда играют в приапических эпиграммах значительную роль, например, женская проституция в Priap. Iгетеросексуальная мужская в LVII и LXXIII.

Из этих стенных стихотворных надписей возникла художественная приапическая поэзия, в которой, кроме названных поэтов, еще пробовали свои силы Гораций (сат. I, 8) и Катулл, а позднее Петроний (sat. 132 133), Марциал, Авзоний, Лукзорий, Апулей и другие.

Наряду с приапическими надписями мы должны назвать эротические стенные надписи, из которых многие известны особенно благодаря раскопкам в Помпее. Всего чаще они, конечно, производились в борделях, но они имеются также и в общественных местах, в Афинах, например, на колоннах и домах Керамеикоса.

Наконец, неприличными стихами и выражениями испещрены были также стены публичных отхожих мест. И в древности также была своя «скатологическая литература, своя «Muse latrinale», корни которой нужно искать в бессознательной, инстинктивной ассоциации идей между процессами половой жизни и совершаемыми в названных местах отправлениями. Содержание этих надписей в достаточной степени характеризует Марциал (XII, 61, 7-10):

Nigri fornicis ebrium poetam Qui carbone rudi, putrique creta Scribit carmina, quae Iegunt cacantes.

Наряду с литературой, в широких размерах пользовались также для целей эротики и проституции живописью и скульптурой. Отсутствие стеснений и наивность древних именно здесь обнаруживаются особенно поразительно, в том смысле, что многие приапические и неприличные произведения, например, живописи, выставлялись совершенно открыто, публично.

«Едва ли существует другая эпоха», говорит Эдуард Фукс, «которая предоставила бы в наше распоряжение аналогичный по своему богатству материал в сфереэротических художественных изображений. Нигде изо дня в день не накопляется еще и теперь столь неистощимый материал, как из времен древности. Куда бы ни прикоснулась лопата, она извлекает на поверхность все новые, относящиеся к этой области предметы, все равно, будем ли мы производить раскопки в Египте, Греции или Италии, отбрасывая сор, чтобы выкопать великое прошлое. Вот почему теперь даже во всякой частной более или менее значительной коллекции мы находим целый ряд таких произведений, – бронзу, терракоты, монеты, геммы, фрески, мраморные скульптуры и т. д., – составляющих в совокупности неисчерпаемое богатство по изумительным мотивам и силе художественного творчества в области формы. Не бесплодны, однако, поиски эротических произведений древности и в общественных коллекциях. Некоторые из них обладают даже обширными и особыми отделениями или шкафами для этой цели, как например, национальный музей в Неаполе и Ватиканский музей в Риме… Что приготовление настоящих эротических произведений искусства составляло в древности чрезвычайно процветавший промысел, а не было только простой случайной работой для немногих любителей, доказывает, между прочим, и значительное число эротических мозаик, найденных с течением времени. В Неаполе хранится эротическая мозаика, обнимающая не менее четырех квадратных метров. Составленная из довольно больших черных и белых кубиков, она изображает любовные игры на Ниле. Тот же мотив, только в меньшем масштабе, найден был еще также в Помпее, но в форме фресковой живописи. Стены домов терпимости богатых римлян и богатых гетер частью украшены были драгоценными эротическими фресками, а пол состоял из эротической мозаики; на красовавшихся же всюду колоннах и капителях находились эротические группы из мрамора и бронзы. Из этих вещей, представляющих в то же время самые художественные документы эротики древних, сохранилось благодаря неувядаемому материалу, большое число, и чтобы исчерпать хотя бы часть этого эротического древнего искусства, составив соответственный каталог, воистину понадобился бы объемистый том…

Само собой понятно, что эротизм в изобилии процветал и в предметах мелкого искусства. Все, что принадлежало к предметам повседневного употребления, украшено было эротическими изображениями, прежде всего, это нужно сказать о столовой посуде и глиняных вазах, этом главном предмете античной индустрии. Вазы с эротическими изображениями мы находим сотнями; такими экземплярами обладают не только многочисленные музеи, но и многие частные коллекции. Эротические изображение на вазах чрезвычайно стары; так, многие глиняные вазы с эротическими изображениями выкопаны из могил в Апулии, вероятно еще этрусского происхождения…

К мелкому искусству принадлежит также и резьба на камне, никогда, как известно, не достигавшая такой высоты, как в античную эпоху. В резьбе на камне всего чаще встречаются эротические изображения. Эротические геммы несомненно были одним из главных предметов торговли античных народов».

Сюда принадлежат еще также бесчисленные приапические колонны, фаллические символы, амулеты, игрушки и предметы употребления. Словом, изображение половой жизни, как дионисьевского начала, пользовались самым обширным распространением в обществе. Вещи эти несомненно рассматривались без всякого стеснение и объективно, и были частью предметом религиозного почитания. Зритель не принимался здесь во внимание, как дополнение к изображению.

Напротив, другая, весьма значительная часть эротического искусства в александрийскую и более позднюю эпоху прямо произошла из рафинированной чувственности и всюду обнаруживает отношение к проституции и к жизни гетер. В общем, в порнографическом искусстве древности можно различать религиозно-мифологическое и реалистически-светское направление. Естественно, что мы, главным образом, из этого последнего получаем наглядное представление о всей вообще жизни разврата и наслаждений древности. Эротические симпозии, проституция и жизнь в борделях, употребительные в лупанариях symplegmata и figurae Veneris изображены здесь на картинах.

Отношение искусства к проституции можно рассматривать с следующих точек зрения.

1. Портреты и статуи гетер. – Лишь в эллинскую эпоху вошло в моду, что знаменитые художники рисовали портреты гетер, частью в виду их красоты, частью же в виду их выдающагося положение в общественной жизни, вероятно по поручению их любовников. Нередко их рисовали, однако, только по чисто художественным мотивам. Эта отрасль живописи по временам, вероятно, очень процветала, так как существовал даже особый вид «портретистов проституток» или «порнографов», которые рисовали портреты проституток «с натуры». Главными представителями «порнографии» этого рода, которая в особенности культивировалась сикионской школой, Атеней (ХШ, 567 b) называет Аристида, Пикофанеса и Павзания. Об Аристид е, родом из Фив, Плиний (nat. hist. 35, 98,) говорит, что он был особенно выдающимся художником в изображении аффектов и внутренней жизни. Он нарисовал, между прочим, возлюбленную Эптура, гетеру Леонтион, портрет которой нарисовал еще, впрочем, и художник Теон или Теорус (Ллин. nat. hist. 35, 144). Портретиста гетер Никофанеса Плиний называет (nat. hist. 35, 111) «elegans ac concinnus». Наиболее прославленный художник древности, знаменитый Аппелес, современник Александра Великого, нарисовал многих гетер, в том числе двух наиболее знаменитых гетер того времени, младшую Лаис и Фрину. Он собственно и открыл Лаис. Он увидал ее однажды в Коринфе, когда она брала воду из источника, и так был очарован ее красотой, что взял ее к себе, обучил искусствам гетер и нарисовал ее портрет. Вообще Лаж была весьма желанной моделью; многие художники стремились рисовать ее, в особенности из-за прекрасных форм ее бюста (Атен. XIII, 588, с. – е; Atkiphr. fr. 5). Фрина послужила, как говорят, Аппелесу моделью для его всемирно знаменитой картины Афродиты, выходящей из моря (Атен. XIII, 590 f.); его побудили написать эту картину проститутки в Элевзине, купавшиеся в море перед собравшимся народом. По Плинию (nat. hist. 35, 87), для Афродиты Анадиомены моделью послужила гетера Панкаспе. Аппелес получил предложение от Александра нарисовать эту последнюю голой, в виду изумительных форм ее тела (ob admirationem formae). Но когда царь заметил, что художник, в течение своей работы, воспылал к ней страстной любовью, он ему подарил ее. Александр доказал этим, говорит Плиний (nat. hist. 35, 86), свое величие, еще большее в виду его самообладания; этот факт возвышает его не менее, чем любая из одержанных им победи так как он одержал здесь победу над самим собой, и не только подарил художнику свою постель, но и свое расположение, не поддавшись увещаниям своей возлюбленной, что она принадлежала до сих пор царю и не должна теперь принадлежать художнику. Портрет Панкаспе пользовался особенной славой даже еще и в более позднюю эпоху древности (Ael. var, hist. XII, 14; Luk. imag. 7). Современник Аппелеса, художник Давзий из СикИона, нарисовал свою возлюбленную, плетельщицу венков и гетеру Глицеру, в сидячем положении и с венком. Эта знаменитая картина получила название «Stephanoplokos» (плетельщица венков), а также «Stephanopolis» (продавщица венков). Копию этой картины Л. Лукулл купил в Афинах у Дионисие за 2 таланта (Плин. nat. hist. 35, 125). В аналогичном виде Леонтискос нарисовал арфистку (И. 35, 141). В Риме также были художники, рисовавшие преимущественно проституток. Плиний (nat. hist. 35, 119) называет среди них жившего незадолго до Августа знаменитого художника Ареллия, который «позорил свое искусство» (ni flagitio insigni corrapisset artem): он положительно охотился за проститутками и только ими пользовался как моделями для изображение богинь, так что по его картинам можно было определить число его любовниц (itaque in pietura eius scorta numerabantur).

Более старого происхождения, чем живописные портреты, были пластические изображение проституток, которые можно проследить чуть ли не до архаического периода искусства. В историческом отделений международной гигиенической выставки в Дрездене можно было видеть, например, копии пластических произведений с Мальты и Крита, которые представляли, вероятно, проституток. В периоде собственно расцвета гетеризма, в четвертом и третьем веке, статуи гетер стояли в храмах и других общественных зданиях, наряду с полководцами и государственными людьми. Кёлер собрал целый ряд гетер, удостоенных такой чести, которым поставлены были статуи в публичных местах. И здесь также все эти произведения связаны с самыми знаменитыми именами как художников, так и гетер. Так, никто иной как сам Пракситель сделал две статуи Фрины: одна из мрамора стояла на ее родине в Веспии, рядом с Афродитой того же художника (Павзан. IX, 27, 5), а другая, из позолоченной меди, находилась в Дельфах, куда отправила ее сама Фрина с обычным посвящением оракулу (Павз. X, 15, 1; Атен. ХШ, 591, в). Дельфийская статуя, если судить по тому, что она неоднократно упоминается писателями и что она была поставлена в таком почетном месте, была, вероятно, более знаменита. По В. Клейну, Фрина была изображена голой, а по Фуртвенглеру – полуодетой. В пользу первого говорит, пожалуй, суждение циника Кратеса, который назвал эту статую подарком, посвященным эллинской разнузданности (Amen. XIII, 591 в).

Сын Праксителя, Кефисодот, тоже делал статуи гетер, как и Эвтикраии, сын литейщика Лизиепоса (Tatian. adv. Graecos 62).

Тациан (orat. ad Graecos 53, стр. 115; 54, стр. 117) упоминает две статуи Фрины и Глицеры ваятеля Геродота из Олинта; возможно, что в имени этом описка, вместо Геродора, который жил, согласно двум имеющимся надписям, во второй половине четвертого века до Р. X. Старшей Лаис коринфяне соорудили после ее смерти памятник в виде колонны, аналогичный памятнику Диогена, только на ее памятнике вместо собаки изображена была львица, раздирающая барана, как намек на жестокость, с которой она обирала своих любовников. Этот памятник различно изображается на коринфских бронзовых монетах, на оборотной стороне которых изображена юная женская головка, несомненно, относящаяся к Лаис; голова красивой формы с собранными сзади волосами, скрученными узлом над затылком, как резчики обыкновенно изображала впоследствии гетер. О сходстве с оригиналом едва ли можно говорить в этом случае.

Весьма вероятно, что для многочисленных статуй Афродиты (например, для статуй Алькмена, Кеф у содота, Скопаса, Филискоса, Полихармоса и др.) моделями обыкновенно служили красивые гетеры, как мы имеем основание допустить это для знаменитых статуй Афродиты Праксителя, для которых служила моделью, быть может, одна и та же гетера (Плин, nat. hist. 34, 70). В особенности была знаменита в древности статуя Праксителя, изображавшая веселую проститутку (meretrix gandens), моделью для которой считалась вообще всеми Фрина. Изображение было настолько реально, что в лице проститутки будто бы замечали даже как любовь художника, так и вознаграждение за нее (Плин. n. h., 34, 70).

Как уже было упомянуто, большая часть портретных статуй гетер принадлежит к эллинской эпохе. В более ранние времена, так как изображение действительных гетер встречало, по-видимому, затруднение, прибегали обыкновенно к символам; изображали, например, фигуру львицы, которая служила, как мы уже видели, изображением Лаис. Быть может, представление это связано с прозвищем «львица» (Leaina) той знаменитой лютнистки, которая была в дружбе с Гармодием и Аристогитоном и не выдала их заговора, хотя подверглась за это мучительной казни. За это афиняне пожелали почтить ее, но для того, чтобы не подумали, что они хотели отличить в ней проститутку, они велели сделать статую носившего ее имя животного, львицы, и запретили знамени тому художнику Амфикратесу, которому поручена была эта работа, сделать львице язык; это должно было служить указанием, что причиной оказанной чести было храброе молчание гетеры (Плин. nat. hist. 34, 72).

2. Рисунки па вазах. – Обширных размеров достигло в древности живописное изображение гетер и проституции на вазах. Эротические сцены из этой среды встречаются во множестве уже на более старых сосудах. Так, живший еще 500 лет до Р. X. художник Бригос развил этот вид художественных изображений на вазах в особую отрасль живописи. Пол Гартвил упоминает о нескольких неприличных рисунках на античных вазах. На чашке Эпиликоса в Лувре мы видим неприличные группировки мужчин и женщин, большею частью противоестественного характера. Бордельная сцена с применением olisbos изображена на одной из чашек в бургиньонской коллекции в Неаполе. Тот же мотив замечается на чашке Евфрониоса (около 500–450 лет до Р. X.), а также на внутреннем рисунке чашки Пемфайеса в Лондоне. На одной старинной вазе мюнхенской пинакотеки изображены 16 мужчин и 17 женщин «в самых причудливых, неприличных положениях»; на другой вазе – трое бородатых голых мужчин и голые женщины в неприличной группировке А. Шнейдер сделал общее замечание, что на чашках из Акрополиса поразительно часто изображены неприличные сцены и половые сношения. Афинский народ, по-видимому, не был разборчив в выборе подарков, посвящаемых богам города. Такое же направление обнаруживается затем и в эллинской живописи на вазах, которая – как об этом свидетельствует целый ряд сосудов так называемого новоаттического и нижнеитальянского стиля – в совершенстве обладала способностью изображать неприличные вещи в таком виде, чтоб они раздражали чувственность. Особенно многочисленные примеры такого рода доставляет знаменитая коллекция Пурталеса. Сюжетами всего чаще являются попойки и танцы с гетерами, затем изображение интимных деталей туалета и, наконец, различного рода половая деятельность.

3. Бордельные картины и другие вообще эротические картины и пластические произведения. – Наряду с рисунками на вазах, уже очень рано существовало значительное число эротических художественных произведений, которые предназначались непосредственно для целей проституции и разврата, частью для борделей, частью для приватных Venerea и Aphrodisia, частью, наконец, в меньшем формате для книг или для переносных предметов употребления. Уже Еврипид (Hyppolitos 1005) упоминает об этих неприличных картинах, о всеобщем распространении которых свидетельствует известное место в политике Аристотеля (VII, 15, 8), где он требует запрещение неприличных картин. Поставщиками таких картин для развратников служили – и даже прославились в этом отношении – некоторые знаменитые художники. Самым старым из них называют знаменитого Паразия (во время пелопонесской войны). Он рисовал небольшие картины на неприличные темы; сюда принадлежит, между прочим, его картина, изображающая архигалла (т. е. верховного жреца Кибелы). Император Тиверий так ценил эту картину, что купил ее за 60.000 сестерций и запер ее в своей спальне (Плин. nat hist. 35, 70). Сюда же относится, прежде всего, всем известная в древности неприличная картина с изображением «Atalante Меleagro ore morigerans», которая точно также впоследствии продана была Тиверию под условием, что если бы тема картины была ему неприятна, ему дали бы за нее 1.000.000 сестерций, но он предпочел картину деньгам и повесил ее в своей комнате (Свет. Tiber. 44). Наряду с Паразием, как художник неприличных сюжетов выдвинулся Тимантес с Самоса. Он преимущественно пользовался для этой цели небольшими полотнами (pinxit et minoribus tabellis libidines), которые любители, вероятно, сейчас же уносили с собой (Плин. nat. 35, 72). Плутарх (de aud. poet. 3) упоминает о Херефанес е, как о художнике, который изображал сцены coitusa. В виде фресок такие картины находились в борделях и в Venerea. Так, Грассе нашел в Эгине неприличные изображение на стене в отдаленной глухой комнате античного дома. Гетеры украшали эротическими картинами соответственные комнаты своей квартиры, как мы уже видели из описания interieur дома гетеры Таис в «Eunuchus» Теренция (акт III, сцена 5; V, 56 и след.), где в то же время указывается и на действие этих картин, как возбуждающих половые чувства. Всеобщее распространение таких картин в частных домах описывает Проперций (II, 6, 25–34):

(Перев. W. Sertsberg).

(Какая польза теперь строить храмы целомудрие девушкам, если супруга позволяет себе делать все, что угодно. Да, та рука, которая впервые нарисовала развратные картины и повесила эти позорные вещи в скромных покоях напоказ для всех – та рука, несомненно, отравила взгляд приличных девушек и посвятила храмы собственной гнусности. Не такими картинами украшали когда-то комнаты, и не изображали также на стенах порочные действия).

Публичные картинные галереи (например, знаменитая галерея Октавии), как и частные, также содержали многочисленные эротические картины. Интересное описание такой галереи преимущественно эротического характера мы находим у Петрония (Sat. 83). Что эротические картины и рисунки в борделях преследовали главным образом практические цели, мы уже указывали выше; как доказательство, мы там же привели типичную сцену, нарисованную на одной из картин, найденных в помпеянском борделе. Из Priap. IV точно так же видно, что такие «obscenae tabellae» служили как бы введением в технику ars amatoria. Дело в том, что содержание этих небольших картин почти исключительно составляли изображение различных figurae Veneris. Об этом свидетельствует Овидий (А. am. II, 679–680):

Многие из сохранившихся стенных картин в Помпее представляют не что иное, как изображение именно этих Афродит (Аристоф. Eccles. 8), например, сцены, воспроизведенные на картине 15 и 17–23 «Musle secret» Ру.

Затем мы должны еще указать на описание многочисленных помпеянских изображений соитие у Герарда и Панофки и у Гельбига. Какую роль такие картины играли во время кутежей знатных кутил, видно из подробного сообщение Светония об оргиях Тиверия, которые он устраивал с проститутками и проституированными мальчиками на Капри, причем он приказывал убирать свои спальни «различного рода сладострастными картинами и небольшими статуями и снабжать их сочинениями поэтессы Элефантис», чтобы «никто не испытывал недостатка в образцах для соблюдение предписанных правил при совершении сладострастных актов» (Светон. Tiber. 43). Упомянутые здесь статуи представляли пластические изображение соития, вроде статуи, которую сделал, например, Кефисодот, сын Праксителя (Плин. nat. h. 36,24) или вроде дошедших до нас мраморной группы сатира с козой (Национальный музей в Неаполе), и обеих бронзовых групп фавна с нимфой в Неаполе (Национальный музей) и Риме (Ватиканский музей). Аналогичные пластические изображения эротических сцен мы находим далее на рельефах, на употребительных предметах и на геммах.

Наконец, мы должны еще упомянуть, что в домах лучших гетер и знатных светских кутил с художественным вкусом украшалось также любовное ложе (cubilia amatoria, Плин. nat. h. 37, 17). Так, например, Нерон велел украсить свои ложа жемчугами (Плин., там же). Под «Sellaria» Тиверия (Свет. Tib. 43) также нужно разуметь, вероятно, разукрашенные с рафинированным вкусом ложа. Император Гелий Вер велел устроить своего рода ложе, окруженное сеткообразной занавесью, с четырьмя выступающими подушками, и наполнить его розами; там он отдыхал, помазанный персидскими благовонными мазями, вместе со своими любовницами, под усыпанным лилиями покрывалом, постоянно читая при этом «Науку любви» Овидия. Он велел также сделать для себя подушки из роз и лилий (Спарт. Неl. Vег. 5). Такие сцены освещались соответственно эротически украшенными фонарями и начинались попойками, во время которых пили вино из стеклянных Приапов (Ювен. I, 2, 95: vitreo bobit ille priapo), и ели печенья в форме Приапов (Priapus siligineus, Шари, XIV, 69).

Мотивы и формы эротического искусства древности, которые невозможно понять без отношений их к проституции, в такой же степени имели решающее значение для позднейшего времени, как мы уж это доказали выше для литературы. Средние века и новое время принесли в этом смысле мало нового.

 

Глава четвертая

Половой вопрос в древности и его значение для понимания и борьбы с проституцией

Выше мы подробно исследовали проституцию с ее чрезвычайной дифференцировкой и специализацией, как она проявилась со времени половой реформы Солона. Мы последовательно рассмотрели ее социальные предпосылки и благоприятствовавшие ей факторы, различные виды, ее топографию и локализацию, личность и образ жизни проституированной женщины, клиентелю античной проституции, многочисленные экономические отношения, отношение между проституцией и половыми извращениями, мужскую проституцию, гигиену проституции, отношение государства к проституции, ее роль в обществе и в общественной жизни древних, в литературе и в искусстве. Словом, мы обозрели всю вообще организацию античной проституции и можем уже теперь установить во всех деталях решающее влияние ее на средние века и новейшее время. Организация эта опирается во всех своих частях на резко выраженный и господствующий в общественной жизни принцип двойственной морали, которая еще и теперь имеет такое же значение, как и прежде, и происхождение которой мы уже детально описали выше (см. стр. 178 и след., стр. 375 и след.). Древняя эпоха также глубоко испытала на себе противоречивость и безнравственность двойственной половой морали, которую всего правильнее можно охарактеризовать, как продукт типично рабского государства с одной стороны и абсолютного патриархата с другой и которая по существу своему основана на презрении к женщине, на презрении к индивидуальной любви и на презрении к труду. Поэтому уже в древности существовал «половой вопрос», столь же жгучий, как и теперь, причем и тогда уже. не было недостатка в теоретических и практических попытках его разрешения. Не было, правда, сознательной половой реформы, опирающейся на научное исследование и познание, последовательно приспособленной к социальному развитию и прогрессирующей вместе с ним. Но нельзя все же отрицать реакции против пагубной дуалистически-патриархальной половой реформы. Реакция эта выразилась в исследованиях и предложениях философов и врачей, в реформах законодателей, в возникновении новых и глубоких идей о сущности половой жизни. И если рассматривать все эти моменты в целом, их нельзя не признать своего рода движением в пользу реформы, идеи и цели которого во всяком случае продолжают действовать до настоящего времени и спорные пункты которого являются еще и нашими спорными пунктами; с теми и другими мы можем признать себя органически связанными, принимая, разумеется, во внимание совершенно изменившиеся культурные условия. Вот почему знакомство с теоретическими и практическими попытками разрешение полового вопроса в древности имеет существенное значение для всего вообще понимание и для борьбы с проституцией, и чем оправдывается нижеследующий обзор главнейших точек зрение античной половой реформы.

Если мы хотим исходить, при обсуждении полового вопроса в древности, из правильного основания, мы должны, прежде всего, уяснить себе, что побудительный момент, накладывающий свою печать на половой вопрос в настоящее время, в древности совершенно отсутствовал. Мы говорим о знакомстве с специфическими местными половыми болезнями и с заразительностью их, а также о том факте, что в древности не было сифилиса. В теперешних дискуссиях и предложениях реформ для новой организации половых отношений значительную роль с полным правом играют половые болезни и обширное распространение их путем проституции. Этот момент для древней эпохи совершенно исключается. Этим, прежде всего, объясняется значительная непринужденность и наивность, с которой рассматривали вообще в то время половые сношение – неомраченная страхом заражение наивная радость от половых наслаждений, для которых свободный мужчина имел также в древности больше досуга. Такое отношение к половым наслаждениям, которые считались столь же необходимыми, как еда и питье, сказалось, например, в знаменитой надгробной надписи Сарданапала (у Атен. XII, 529 f: «Пока я видел солнечный свет, я ел, пил и предавался половым наслаждениям»),

Этот естественный взгляд на вещи, достигший своего крайнего выражение в словах Домициана, что частое повторение соитие представляет своего рода «телесное упражнение» (Светон. Domit. 22), представляет всеобщее, народное воззрение древней эпохи. С ним считалось и законодательство, которое уже рано издало предписания, касающиеся половых сношений. Так например Салон требует от супругов, чтобы они совершали сношение три раза в месяц (Плут. Erotic. 20, 6), потому что «он хотел, подобно тому как государства от времени до времени возобновляют договоры между собою, чтобы и брак путем этого любовного акта обновлялся от всех накопившихся в промежутке недоразумений» (Плут., Erotic. 22). Воззрение про фанов о необходимости половых сношений для физического здоровья в смелой форме приводит в одном месте Гораций (Сат. I, 2,116–119). Однако, не только легкомысленный Гораций (Сат. I, 2, 31–35 и сат. II, 7, 42–52), «но даже и человек столь строгих нравов, как Жатон, не колеблясь рекомендовал посещение борделя, как средство для удовлетворение «taetra libido» (см. выше стр. 384), для достижение и сохранение половой сил. Такой взгляд, вообще говоря, разделяется и большинством врачей. Уже последователи Гиппократа подчеркивали необходимость половых сношений по наступлении половой зрелости и вред от продолжительного воздержании в этом периоде. В сочинении «о девственницах» (изд. Литтрэ, VIII, 466–471) очень наглядно описано неблагоприятное влияние полового воздержание на душевное состояние, вплоть до причинения душевной болезни, и как целебное средство рекомендуются половые сношение в браке. Необходимость сношений для здоровья доказывается также в гиппократическом сочинении «О семени» (глава 4). Взгляды александрийских врачей воспроизведены Делсот (de medicina 1,1), когда он говорит: «К половым сношениям не нужно прибегать слишком часто, но не следует также слишком долго воздерживаться. Редкие сношения придают бодрость телу, а слишком частая, напротив, ослабляют его». Во время империи вопрос о пользе и вреде половых сношений горячо дебатировался в медицинской литературе. Ниже мы увидим, что и здесь сказывалось влияние аскетических тенденций философского происхождения, в особенности у так называемой методической школы. Выдающиеся врачи, как Руф из Эфеса и Гален, писали особые сочинение о половых отношениях. Любопытно, что Руф начинает свою статью категорическим заявлением, что половое сношение представляет естественный акт и как таковой сам по себе, безусловно, безвреден. Отсюда можно заключить, что и в медицине, очевидно, существовала партия, которая считала половые сношения, в смысле аскетическом, «неестественными» и заслуживающими осуждения. Совершенно также высказывается Гален в начале своей статьи, направленной против взгляда философа Эпикура, что половые сношение оказывают вредное влияние на здоровье. Оба названных выше выдающихся врача сходятся в оценке половых сношений, как естественного и само по себе, безусловно, нравственного явления, и отвергают только эксцессы. Гален в особенности предостерегает против преждевременных и экстенсивных половых сношений в периоде полового созревания, а с другой стороны – и против дурных последствий вследствие слишком долгого воздержания.

Таким образом, в древности осуждали только неумеренное удовлетворение полового инстинкта, умеренное же считали необходимым для здоровья и тем благосклоннее относились к нему, что оно считалось древними предохранительным средством против чрезмерной духовной любовной страсти, которая признавалась в то время безусловно чем-то болезненным.

Выше мы уже говорили (стр. 187) об античном взгляде на индивидуальную любовь, как на «болезнь» (morbus: Еврипид Hyppolit. 477, 730,764 и след.; Антисфен у Елем. Алек., strom. II, стр. 485, и интересная полемика против него у Галена, изд. Кюна, т. XVIII В., стр. 18 и след.). В дополнение к сказанному укажем еще на забавные описание мужчины, томящегося в оковах любви и лишенного свободной воли у Горация (сат. II, 3, 259 и след.) и Персия (сат. V, 161 и след.), и приведем следующее характерное место из Лукреция:

Тит Лукреций Кар. «О природе вещей».

Перев. с латинского Иван Рачинский. Изд. «Скорпион», Москва, 1904, кн. 4.

При таком взгляде понятно, почему сношение с проститутками считались в древности лучшим предохранительным средством против опасностей чрезмерной любовной страсти индивидуального характера, в особенности, если принять во внимание иную моральную оценку добрачных и внебрачных половых сношений с рабынями и полное незнакомство древних с опасностью заражение венерическими болезнями.

Несмотря на это, уже очень рано можно проследить в народной жизни греков аскетическое направление и движение, направленное против проституции – движение, носившее сначала религиозный характер, испытавшее затем более глубокое философское обоснование и в конце концов нашедшее себе отклик и практическое осуществление в широких кругах представителей светской науки (например в медицине). Этими древними религиозно-философскими воззрениями, отрицающими половую жизнь, в значительной степени объясняется, прежде всего, соответственное учение христианства.

Как мы уже подробнее изложили во второй главе, половая жизнь в то время с одной стороны имеет религиозную окраску; она посвящена божеству и считается священной, что сказалось в религиозной проституции, в фаллических культах и символах; как элементарная идея, воззрение это встречается у самых различных народов земного шара. С другой стороны, такой же элементарной идеей, достигшей всеобщего распространения, является и противоположное воззрение, именно то, по которому половая жизнь считается чем-то нечистым, недостойным божества, так что официальные представители божества на земле, жрецы и жрицы, воздерживаются от половой жизни и обязаны соблюдать целомудрие. Идея воздержание от половой жизни по религиозным мотивам распространена по всему земному шару. Мы находим ее у американских индейцев (например, у Tlinkit, патагонцев, Chibcha, Totil), у которых существуют также обязанные соблюдать целомудрие жрицы (Юкатан, перувианские «девственницы солнца» и «Осllо»), на Канарских островах (девственные жрицы), в Лоанго (царь жрецов), в Персии (жрицы солнца), в Индии (в джайнизме и буддизме), во Фракии, в Галлии (жрицы оракула в Севе) и у многих других народов.

Из этого первобытного взгляда о нечистоте половой жизни и святости целомудрия-на что этимологически указывает, например, слово «coelebs», холостяк (от «coelibes» и «coelites», т. е. «небесные», и «castus», целомудренный, т. е. чистый для жертвоприношения) – произошло также и у греков и римлян требование полного полового воздержание жрецов. и жриц. У треков, например, четыре, жрицы Диониса, должны были произносить следующую Клятву: «Я соблюдаю священные обычаи, я чиста, целомудренна, незапятнанная тем, что оскверняет, и прикосновением мужчин». У римлян существовала знаменитая коллегия жриц из шести весталок, «священных девственниц» (virgines sanetae, Торац. од. I, 2, 27; Геродиан. I, 14; V, 6), которая не исчезла еще в течение четырех веков после Р. X.

Правда, как в Греции, так и в Риме практическое осуществление аскетического идеала ограничилось лишь указанными религиозными учреждениями, в широких же кругах идея об аскетическом образе жизни не нашла такого отклика, как мы это видим впоследствии в христианстве. Тем не менее, и там уже очень рано существовали склонные к аскетизму секты, как орфики и пифагорейцы. Общее миросозерцание, выразившееся в направлении этих греческих сект, прекрасно описано у Эрвина Роде:

«Аскетический идеал до известной степени существовал и в Греции. Но, как ни сильно он захватил некоторые отдельные области, он всегда все же остается для греков чем-то чуждым и гнездится лишь среди спиритуалистов мечтателей; по отношению же к господствующему в жизни настроению он является парадоксом, почти что ересью. Общественная религия заключает в себе некоторые зачатки аскетической морали, но развитие их в цельное религиозное мировоззрение имело место в Греции лишь среди небольших групп, выделившихся в тайные союзы с теологическим или философским направлением. «Мудрецы», идеальные образы которых изображаются в легендах об Аборис е, Епименидеи др., недолго оставались, однако, единичными идеалами аскетов. Вскоре явилась также попытка создать на почве этих идеалов общину».

Нельзя не признать, однако, что противоположение между чистым и нечистым, между наслаждением и одухотворением жизни, которое затем достигло резкого развитие в дуализме между телом и душой, плотью и духом, замечается уже и в греческой мифологии. Весьма поучительно в этом отношении понятие о небесной и земной богине любви, об Афродите Urania и Pandemos (Платон Sympos. 8, стр. 180 D; Ксеноф. Symp. 8, 9 f; Плут. Erot. 19, стр. 764В; Атен. XIII, 569d; Лук. dial, meretr. 7,1). По Сократу, любовь к телу происходит от обыкновенной Афродиты, а любовь к душе и к добродетели – от небесной. В известном смысле то же противоположение можно найти и между богом света Аполлоном и богом чувственной природы Дионисом: с одной стороны чистое мировоззрение, а с другой – упоение жизнью, «аполлоновское» и «дионисьевское» начала по Ницше.

К этим религиозным представлениям примыкали исследование и идеи философов, которые оказали величайшее влияние на постепенное развитие указанного выше дуализма между «плотью» и «духом» с его отраженным действием на понятие о половой жизни. Благодаря этому дуализму, душевное все более и более отделялось от телесного, которое считалось менее ценным, низшим началом; но тем самым низводили также на низшую ступень, накладывали известное клеймо и на половую жизнь, как на телесную функцию, телесное явление.

Описанное историческое развитие, по Гомпергу, началось еще задолго до Платона. Наряду с орфиками и пифагорейцами в особенности Ксенофан, вернувшись к религиозным представлениям, снова относит душу, как воздух, к небесному началу, а тело возвращает земле. Платон перенес это представление на половую жизнь и развил учение о небесном и земном эросе, которое в конце концов завершается настоящей эротической мистикой, в которой нет, однако, недостатка в глубоких наблюдениях. Так, Платой является, например, первым представителем учение о превращении, «сублимировании» половых процессов в духовные явления, которое затем развивал Ницше и после него до крайних пределов Фрейд (выражение «сублимирование» принадлежит Ницше). По Платону именно всякое истинное творчество связано с чувственностью; как для половой, так и для умственной продуктивной деятельности он употребляет одно и то же определение, «творчество в области прекрасного»; и та, и другая коренятся в одной и той же таинственной глубине человеческого организма. Чисто физическое проявление полового инстинкта Платон считает, однако, менее ценным, чем то другое, духовное начало.

Представление это связано также, вероятно, с отвращением, которое питали греки ко всякой победе чувственного над разумным, ко всякому вообще порабощению разума, которое ведь особенно очевидно именно в половом акте. Демокрит боялся половых наслаждений, потому что они подобны временному апоплексическому припадку, и вместе с тем вызывают чувство, нисколько не лучшее того, которое испытывает человек, когда чешет зудящее место. Гиппократ называет половое сношение «малой эпилепсией», чтобы подчеркнуть временное отсутствие сознание при этом. Геллий (Noct. att. XIX, 3, 8) справедливо видит в этом уничижение полового инстинкта и низкое понятие о нем.

Сказанным, вероятно, объясняется, почему Платон в «Timaios» (стр. 91) называет мужские половые органы «непокорными и своевластными, как зверь, который не слушается разума». Они «стремятся все покорить своим бешенным вожделениям; по тем же причинам и совершенно то же самое бывает у женщин с так называемым влагалищем и маткой».

Исследование Сократа и Платона о любви и высших и низших видах ее дали толчок к развитию богатой философской литературы по этому предмету (см. выше стр. 431) в различных сократических школах, хотя некоторые из этих сочинений о любви (например сократиков Симиаса и Симона), которые приводит Диоген Лаэртий, принадлежат гораздо более позднему времени. В особенности большое влияние на последующее время оказали взгляды на половую жизнь, которых придерживалась основанная Антисфеном школа циников, предшественников аналогично направленного стоицизма. Цинизм представляет антагонистический принцип стремление к чиста чувственному наслаждению; он возводит в идеал отсутствие потребностей и тем самым ввел в жизнь новое мерило для оценки этических явлений. Со времени Антисфена циники выступили, как проповедники нравственности, как моралисты, в особенности в сфере полового вопроса, и в качестве таковых неоднократно подвергались насмешкам. Сам Антисфен высказывается весьма враждебно о любви: она представляет, по его мнению, ошибку природы, и только подверженные ей несчастные люди сделали из Эрота бога Клементий Александр., Stromat. II, 406с). Брунс предполагает, что слова эти направлены против воззрения, которое видело в любви действие сверхъестественного начала, а акт размножение признавало божественным. Уничижение любви у циников соответствует и их презрению к женщинам, с которым в свою очередь связан их не выдерживающий критики взгляд на проституцию и онанизм, как на простейшее средство полового удовлетворения. Для циников в конце концов один только грубый физический акт остался необходимой вещью, от которой желательно было, однако, по возможности быстро и равнодушно отделаться. Антисфен сам хвастает у Ксенофонта (Sympos, 4, 38), как ему удобно, что он вступает в сношение лишь с такими проститутками, с которыми никто уже не имеет больше дела. Диоген открыто мастурбировал на улице и только жалел при этом, что не может так же просто утишить свой голод Диог. Epist. 42 и 44; Dio Christ, or., VI, 16; Гален de locis affect. VI, 5, изд. Кюна, VIII, 419; Anthol. Palat, V, 302 и др.). О нем передают также, будто он публично предавался разврату с проститутками. Аналогично говорят и о цинике Крате c е, будто он публично совершил половой акт с своей молодой супругой Гиппархией и что он сам назвал это своей «собачьей свадьбой» (Клем. Алекс. Strom. IV, 523а; Sext. Empir. Pyrrh. I, 153; III, 200).

Стоики во всех этих вопросах были верными последователями циников. Хризипп защищал безстыдства Диогена (Плут. Sto rep. 21, I); многие другие стоики защищали проституцию и сутенерство. В последнем счете все такие воззрение вытекают из строгого дуализма между телом и душей, который со времени Платона все резче и резче выражался в философских системах. Прекрасно понял эту связь Эдуард Целлер. «Мораль», говорит он, «которая так резко разграничивает внутреннее от внешнего, которая лишь первое считает существенным, а второе рассматривает, как нечто совершенно безразличное; для которой ничто не имеет цены, кроме добродетельного образа мыслей, и которая видит свою высшую цель именно в независимости от всего прочего – такая мораль неизбежно должна была обнаружить шаткость по тем пунктам, по которым нравственная задача заключается в том, чтобы сделать чувственность орудием и явлением духа, чтобы поднять естественные потребности и условие в сферу свободного хотения. И если преобладающей чертой ее при этом оказалось вообще стремление предоставить чувственности меньше прав, чем ей принадлежит по самой ее природе, то в отдельных случаях не могло быть недостатка и в обратном, моральное значение права, связь которого с общим воззрением не была непосредственно очевидна, не было распознано и признавалось безразличным».

Эта преобладающая черта-подавление полового момента-достигла полного своего развитие в неоплатонизме, когда Эпикур по гигиеническим соображениям высказался вообще против половых сношений; причем объявил их вредными для здоровья; это соответствовало его своеобразным взглядам на ограниченность и негармоничность физической похоти. В то время как идея об удалении из мира, об аскетизме и вражде к природе лишь коснулась души Платона, не завладев ею, связанное с его именем и его учением философское направление неоплатоников превратило эту идею в центральный пункт их мировоззрение и довело учение о противоположении между грешным телом и чистой душой до крайней степени. По примеру Филона и неопифагорейцев, Плотин называет материю первичным злом, с которым душа вступает в теле в пятнающую ее связь. Поэтому тело есть только оболочка, которую мы должны сбросить, чтобы причаститься к божественному, несовместимому с любовью к телу и с чувственным наслаждением. Отсюда следует, что все чувственные ощущение позорны, что чувственная страсть должна быть всецело подавлена. Неоплатоники не идут, как циники и некоторые стоики, на компромисс, в том смысле, чтобы предоставить чувственность самой себе, как не имеющую отношение к духу – воззрение, которое защищалось и некоторыми христианскими гностиками. Напротив, они требуют полного аскетизма, и, прежде всего, в половом отношении. Так, например, даже естественное половое наслаждение Порфирий рассматривает как «загрязнение» (De abstinentia, IV, 20). Даже эротические сны не составляют для них исключения. Все, что связано с «плотью» (оир5) как таковой рассматривается как греховное, в полном согласии с учением еврейского философа Филона. Учение о первородном грехе во всей его строгости уже разработано тем же Филоном (около 30 г. до Р. X. и до 50 г. по Р, X.).

Последствием такого взгляда на греховность половых отношений было половое воздержание, которое проявилось в древности в трех формах. При одной из них дело идет об относительном, при двух других – об абсолютном воздержании от половой жизни. Первая форма характеризуется требованием, чтобы половые сношение служили не сладострастию, а исключительно только размножению. Защитниками ее являются главным образом неопифагорейцы. Меньшинство еврейской секты ессеев стояло на такой же точке зрение и, в противоположность большинству этой секты, даже вступало в брак, но исключительно с такими женщинами, относительно которых они были убеждены, что они будут рожать детей. Женщины, у которой наступала беременность, нельзя было больше касаться (Joseph. Jlid. Krieg II, 8, 13). Последователем таких учений был и римский император Песцентий Нигер, о котором его биограф Спартиан сообщает: «Он предавался любви лишь с целью произведение на свет детей, а потому однажды в Галлии по общественному требованию на него возложено было исполнение известных мистерий, для которых выбирались главным образом целомудренные». Дальнейшим шагом, который вел уже к полному воздержанию, был так называемый «реформиро в анный брак» («Reformehe») – если только можно применить к аналогичному явлению древности этот современный термин, изобретенный американкой Алисой Стокгам: Это был брак без всяких половых сношений. Элиан сообщает о цитристе Амоибеас е, столь целомудренном, что он никогда не вступал в половую связь даже с своей очень красивой женой. То же самое он рассказывает о драматурге-трагике Диогене(Ael. Var. hist, III, 30). «Реформированный брак был до такой степени распространен во время империи, что Отто Зеек приводит его в числе причин уменьшение население империи. В неоплатонизме, а также в христианстве идея целомудренного брака нашла многих последователей. Так, даже сам Порфирий в преклонном возрасте женился, но в письме к своей жене (ad Marc. 1–3: 33) не только отрицает всякие чувственные побуждение к этому шагу, но даже намекает, что он воздерживался от супружеских сношений. Третью форму полового аскетизма представляет абсолютное воздержание в безбрачии. Безбрачие рекомендовали уже орфики, а впоследствии неопифагорейцы, большинство ессеев (Joseph. Bell. jud. II, 8, 2; Antiq. jud. XVIII, I, 5), Прокл и др.

Как уже упомянуто, эти взгляды на противоположность между телом, как носителем чувственных наслаждений, и духом, как носителем божественного познания, и необходимо вытекающий отсюда относительный или абсолютный половой аскетизм не ограничивались философскими кругами, а вскоре нашли себе почву и в общественной жизни. Это показывают, например, «Hippolitos» Еврипида, затем признание Саллюстие (в первой главе «Веllum Jugurthinum») о дуализме души и тела и его последствиях, наконец, и прежде всего, – проникновение таких аскетических воззрений в медицину. Необыкновенная защита половой жизни, как естественного явление, принадлежащая Руфу из Ефеса, приведена уже нами выше в доказательство того, что среди врачей, вероятно, существовала партия, оспаривавшая это положение. Партию эту нужно искать в школе методиков, как это видно из чрезвычайно интересных взглядов главного ее представителя, Сорана. В седьмой главе первой книги о женских болезнях Соран рассматривает исключительно вопрос о воздержании и противопоставляет друг другу различные медицинские партии, которые уже в древности защищали те же противоположные воззрения, как и теперь.

«Полезна ли для здоровья девственность»? Таково название главы, в которой он говорит следующее (цитируем по немецкому переводу):

«На вопрос о том, полезна ли для здоровья девственность, некоторые отвечают положительно, а другие отрицательно. Первые говорят, что тело страдает от чувственных потребностей. Так, влюбленные неоднократно бывают бледны, слабы и тощи; девственность же не знает любви и потому не имеет также потребности в ней. Кроме того, излияние семени в такой же степени вредит женщинам, как и мужчинам; таким образом, девственность целебна для здоровья, потому что она устраняет излияние семени. Доказательством этого служат также неразумные животные. Нетронутые кобылы лучше бегут; свиньи, у которых вырезана матка, больше, жирнее и сильнее, мясо их так же твердо, как у борова. То же самое очевидно имеет место и у человека. Среди мужчин именно те, которые остаются невинными, сильнее и больше других и пользуются лучшим здоровьем в течение всей своей жизни; равным образом, следовательно, и женскому полу полезнее для здоровья сохранять целомудрие. Зачатие и роды истощают тело женщины, и она скоро блекнет, поэтому мы по справедливости должны признать девственность, избавляющую женщину от этих вредных моментов, полезной для здоровья».

«Исследователи, придерживающиеся. противоположного взгляда, утверждают, напротив, что потребность в любви присуща не только женщинам, но и девушкам. У некоторых девушек потребность эта сказывается даже в более тягостной форме, чем у замужних женщин, так как она находит себе удовлетворение только в половом сношении, а никак не в воздержании. Пребывание в девственном состоянии, во всяком случае, не уничтожает полового инстинкта. Говорят также, что излияние семени как у мужского, так и у женского пола, само по себе не вредно, и становится вредным только в том случае, когда оно чрезмерно. При постоянном излиянии семени тело страдает; напротив, излияние это оказывает целебное действие, если оно происходит через известные промежутки времени, в том отношении, что оно уничтожает чувство тяжести при движениях и расстройства (в гортани). По крайней мере, многие после сношение двигаются легче и походка их более гордая. Некоторые говорят, что расточение семени вредно, потому что оно вызывает слабость и тем самым приносит вред телу; но если сношение имеют место не слишком часто и через правильные промежутки, то они даже приносят пользу, именно, они облегчают менструацию. Подобно тому, как движение вызывают потение всего тела, а покой обыкновенно ограничивает и задерживает пот, и подобно тому, как напряжение сил во время речи причиняет более сильное отделение слюны, наступающее вообще вслед задыханием, частое упражнение женских половых органов во время полового акта точно также вызывает одновременно ослабление всего тела: матка становится слабее и менструация может происходить беспрепятственно. Так, у многих женщин во время продолжительного вдовства крови отделялись только по каплям и с трудом, после повторного же замужества они снова менструировали без всяких затруднений. Кастрированные свиньи, правда, жирнее, но это происходит от того, что у них нет внутреннего органа, который совершает месячные отправления. Человек, не имеющий ног, не может страдать подагрой, а слепой не может косить, потому что у них нет органа, в котором локализируется болезнь; естественно, что не имеющие матки особи не испытывают тех затруднений, которые причиняются маткой, но у девушек ведь есть матка. И если они всецело воздерживаются от объятий, то можно опасаться, что деятельность матки у них прекратится. С другой стороны утверждают, что с воздержанием от половых сношений отпадают также дурные стороны родового акта; но против этого можно сказать, что дурные стороны воздержание все же гораздо больше в том отношении, что при этом затрудняется менструация. Такие особи несомненно становятся жирными и толстыми, потому что у них происходит постепенное накопление материала, который собственно должен был бы пойти на месячные очищения. Таким образом, девственность в общем вредна».

Вот как оба воззрение стараются доказать свою справедливость. Ми думаем, однако, что девственность на всю жизнь благоприятна для здоровья, как я уж подробнее говорил о том в моем сочинении о здоровье. Мы видим, что среди самок животных те, которым препятствуют совершать половые сношения, сильнее других, и что те женщины оказывают болезням большее сопротивление, которые в силу закона или из религиозных соображений воздерживаются от половых сношений и вынуждены соблюдать целомудрие. А если при этом затрудняется менструация и женщины эти нередко становятся жирными и толстыми, то причина этого заключается в лени и неподвижности тела; так как большинство из них содержится в четырех стенах и под надзором, то они лишены также физических упражнений и связанного с ним, физического благосостояния, и потому часто подвергаются упомянутым выше расстройствам».

Приведенные рассуждения Сорана дают нам в высшей степени поучительную картину состояние вопроса о половом воздержании на повороте первого и второго столетие после Р. X. Из объективного изложение великого врача школы методиков мы видим, что противники и сторонники полового воздержание были уже в то время приблизительно равносильны, что, следовательно, и в среде врачей уже нашли тогда отклик аскетические идеи философии, хотя они и обосновывались здесь главным образом гигиеническими соображениями. Сам Соран признает себя сторонником этих идей и из нижеследующих слов, которыми он заключает свое рассуждение, мы видим, что он сам, как врач, считал половую жизнь лишь неизбежным злом: «Таким образом», говорит он, «хотя сохранение девственности на всю жизнь полезно для здоровья у обоих полов, но всеобщий закон природы, по которому оба пола должны участвовать в произведении потомства, предполагает половое смешение».

Как мы уже видели выше, в более позднюю древнюю эпоху широко распространено было воззрение, что половая жизнь представляет нечто нечистое, греховное, почти противное природе. Последствием такого взгляда уже в то время были два весьма важных явления, которые с тех пор не перестают обнаруживать самое пагубное господство в отношениях полов. Мы говорим о половом лицемерии, pruderie, с одной стороны, и о презрении к женщинам или мизогинии, с другой. Оба эти психополовых явление имеют теснейшую связь с проституцией, развитию которой они чрезвычайно способствуют и в свою очередь также сами усиливаются под ее влиянием. Если половая жизнь объявляется чем-то нечистым, а женщина, воплощение полового начала, как нечто менее ценное и низменное, то ничего нет удивительного, если та же самая женщина является в проституции простым объектом чувственных вожделений, простым средством для достижение цели, если проституция на этой почве дает роскошные ростки, если ее защищают даже высоко развитые умственно мужчины, и если она, в свою очередь, постоянно поддерживает презрение к женщине. Гибельное взаимодействие между уничижением половой жизни, resp. женщины, и проституцией не прекратилось и по сей день и представляет один из главных пунктов борьбы с проституцией.

В то время как первоначально половая жизнь играла в жизни древних значительную роль и находила себе открытое и честное выражение в языке греков и римлян, – что сказывается в богатой эротической терминологии – позже на сцену выступает лживая pruderie и половое лицемерие, которое не только не позволяет называть эти вещи своим именем и в самых безобидных словах и в невинной игре слов подозревает нечто нечистое по старинному выражению: castis omnia casta, incestis multa incesta), но и вообще дает себя знать в жизни на каждом шагу.

Что касается первого пункта, т. е. полового лицемерия, то уже Ф. Риттер прекрасно объяснил в своей интересной статье происхождение половой pruderie в языке тем, что она «придает объектам вожделений более высокое значение». Дело в том, что и в словах здесь видели гораздо больше нечистого, грязного, чем при прежнем свободном, наивном отношении к половой жизни. Дошли до того, что неприличный смысл придавали даже таким словам и словосочетаниям, которые не содержали никаких половых понятий и только по созвучию напоминали неприличное слово. Лицемерие, заставлявшее скрывать все естественное, в особенности резко выступало у римлян, даже в научных и медицинских книгах. Так, например, в знаменитом месте у Цельса (De medicina VI, 18,1) не заключающие в себе, конечно, ничего неприличного, чисто медицинские название гениталий отвергаются, как запрещенные в научном языке. Цицерон (de officüs I, 35, 126) старается объяснить такое отношение примером природы, которая ведь и сама поместила эти органы в скрытом месте. Впрочем, Цельс принадлежал к многочисленной уже в древности категории так называемых «Nudit а ten – schnuffler» т. е. людей, выслеживающих и улавливающих всюду неприличное. Квинтилиан сообщает о нем, что даже в безобидных словах Биргидие о море (Georg. 1,357), Incipiunt agitata tumescere (т. e. начинает, волнуясь, вздуваться) он подозревал нечто неприличное (Квинтил. instit orat. VIII, 3, 47).

Такое «улавливание» неприличие уже и тогда дало своеобразные ростки – римляне являются в этом отношении англичанами древности. У них были, например, запрещены некоторые слова только потому, что они у более древних авторов встречались в известном эротическом смысле; таково слово «ductare» или «patrare», запрещенное потому, что Плавт или Теренций употребляли выражение «ductare meretricem» или «аmicam», в смысле «иметь половые сношения» (Цицерон de offic. I, 35). Поэтому нельзя было сказать «ductare exercitum» (вести войско) или «patrare bella» (вести войны). Это считалось неприличным выражением. При употреблении числительного «bini» римляне вспоминали неприличное греческое слово «binei», т. е. совершать половое сношение, и Урбан, например, никогда не произносил слова «bini» (Цицерон ad Famil. IX, 22). Но всего хуже был страх римлян перед неприличными… словесными звуками! Так, например, они тщательно избегали сочетание слов «cum nobis», так как они произносятся «сunnobis», а это напоминает «cunnus». Поэтому ради приличие вместо cum nobis говорили «nobiscum» (Цицерон Oratorü С. 45, § 154; ad Famil. IX, 22; Квинтил VIII, 3, 45). Если во времена Цицерона хотели произнести неприличное слово, то говорили извиняясь: sit venia verbo, honos ouribus sit (соответствует нашему «с позволение сказать»). Это называлось «honorem praefari» (Цицерон ad Famil. IX, 22). Поэтому Квинтилиан (VIII, 3, 45) называет неприличные выражение и сочетание слов «praefanda». О лживой pruderie языка, которая искусственно придает неприличное значение словам, его не имеющим, он говорит: «Вина лежит здесь йена писателе, а на читател е. Тем не менее нужно избегать таких слов, так как наши нравы испортили честные слова и мы должны уступить дорогу победоносному пороку». В новейшее время Сепп выводит отсталые воззрения Цельса в этой области из того, что он принадлежал к скептикам школы Пиррона (кротость) и (сдержанность) которых не мирились с такими вещами, так что скептики избегали как прямого название вещей, имевших отношение к половым органам, так и лечение болезней этих органов.

Что уже и тогда существовала если не официальная, то все же литературная цензура, что существовали литературные Катоны, показывают следующие стихи Петрония (sat. 132), в которых Энколпий защищает себя от упрека в сочинении неприличных стихов.

(Что за ужасные гримасы делают разные строгие критики и другие беспутные люди, читая такие вещи! А разве я написал что-нибудь, что не было бы наивно и чисто? Лежать и любить присуще всем людям! В свитках Эпикура ведь написано: «Что мы должны делать на земле, так это жить любить!»)

Дурной славой таких моралистов, проповедующих воду и пьющих вино, в особенности пользовались философы. Лукиан говорит о них в своем «Ikarotnenippos»: «Они прикрываются величественным именем добродетели, подымают кверху брови и волочат за собой длинные бороды, чтобы аффектированной внешностью скрыть свои отвратительные нравы. Ученикам своим они проповедуют сдержанность и умеренность, а когда они остаются одни – если бы только знали, сколько они едят и какому предаются половому разврату! Как много я знаю позорного и отвратительного о них и их ночных похождениях – о них, которые днем выглядят такими серьезными, мужественными и важными и которым так поклоняется невежественная толпа». Лукиан заставляет своего Икаромениппоса – который является здесь предшественником хромого дьявола Лесажа – наблюдать все эти ночные и тайные похождение людей с высоты. Между прочим, он видит циника Герофила спящим в борделе. В десятой беседе гетер Лукиана описан циник Аристенет, мрачная фигура с длинной козлиной бородой, который произносит добродетельные речи и, прежде всего, предостерегает своих молодых учеников от сношений с гетерами, потому что он закоренелый педераст и хочет сохранить наиболее красивых юношей для самого себя. Сенека говорит о большинстве философов, что они проповедуют свой собственный позор. Когда слышишь их громовые речи, невольно думаешь, что они делают признание относительно самих себя (Локтанц. instit. divin. Ill, 15). У Алкифрона (III, 64) описан философ-стоик, который днем имеет торжественный и строгий вид и ругает молодых людей, а ночью покрывает голову плащом и крадется из одного борделя в другой. В другом письме (Ш, 55) он описывает пирушку философов, в которой принимали участие стоики, перипатетики, эпикурейцы, пифагорейцы и циники, причем все они обнаруживают большую жадность к наслаждениям жизни. «Эпикуреец Зенократ привлек в свои объятья арфистку, томно смотрит на нее влажными полуоткрытыми глазами и утверждает, что в этом полный покой плоти и квинтэссенция удовольствия». Циник даже желает публично вступить в киногамию с певицей Дорис, потому что «природа есть принцип размножения». В Epist. I, 34 пригвожден к позорному столбу, как охотник на гетер, угрюмый академист. Ювенал в резких словах бичует распространенное среди гомосексуалистов Рима, в высшей степени отвратительное половое лицемерие (Ювен. II, 15 и след.,). А потому прямо противоположное поведение такой высокопоставленной женщины, как Ливия, производит трогательное впечатление: когда она встретила однажды голых мужчин и они потом присуждены-были к смертной казни за оскорбление величества и нарушение приличий, она не допустила казни– и сказала: «Чистые женщины могут смотреть на таких мужчин только как на статуи» (Ласе. Дио 58, 2).

Еще более чем половое лицемерие и pruderie развитию проституции способствовала мизогиния, женоненавистничество. Она представляет главным образом продукт греческой культуры и находится в связи с полным исключением женщин из общественной жизни, которое может быть доказано уже во время Гомера, и с очень рано уже распространенным взглядом, что природа женщины сама по себе есть зло. Наиболее старым литературным памятником женоненавистничества является знаменитое стихотворение Симонида из Аморюеа (7-й век до Р. X.) о женщинах (в 118 ямбах), в котором он сравнивает их с различными животными и приписывают женщинам все слабости и пороки этих животных. На повороте 7-го и 6-го века до Р. X. автор комедий Сузарион произнес часто повторяемое с тех пор слово: «жениться и не жениться равное зло», и объявил женщин единственно только Злом. В классическую эпоху наиболее значительным литературным памятником презрение к женщине является «Ипполит» Еврипида, в особенности большая речь главного героя, имя которого носит драма (стих 616 и далее),… В речи этой, между прочим, сказано:

В «Ионе» Еврипида мы узнаем из уст Креусы, что женщины «мужчинам ненавистны. Злая доля!» (Перев. И. Ф. Анненского, т. I, стр. 468).

Что такое презрение к женщине отлично уживалось с грубой чувственностью и страстью к гетерам, показывает приведенное Иеронимом в его «Исторических Памятниках» мнение Софокла о женоненавистничестве Еврипида. Когда кто-то назвал Еврипида ненавистником женщин, Софокл сказал: «Да, но он мизогин только в своих комедиях, в постели же он филогин». (Атен. XIII, 557е). Как пренебрежительно относился к женщинам Перикл, мы уже указывали выше (стр. 390).

Начавшееся во время Евриппда движение в пользу эмансипации женщин, на которое он намекает в своей «Медее» (1018 и дал.) и которое служило, как мы уже видели выше, предметом остроумных насмешек, в особенности з некоторых комедиях Аристофана – было лишь временным явлением. Оно дало, однако, повод Платону развить в «Государстве» (455d и далее), свою теорию о природном равенстве способностей обоих полов и выступить там в защиту эмансипации, в то время как в «Timajos» (стр. 42 и 90) он решительно утверждал, что женщина гораздо более несовершенное существо, чем мужчина. Уже Ксенофонт в своем «Oeconomicus» (с. 7, 22 и далее) боролся с взглядами Платона в пользу эмансипации. Но еще с большей решительностью выступил против них Аристотель. По его мнению, женщина является по сравнению с мужчиной, безусловно, менее совершенным существом (Poetik., с. 15), и притом она отличается от мужчины не только количественно, но и качественно. Он противопоставляет женщину мужчине как простую материю, несовершенную действительность; мужчина же представляет форму или совершенную действительность (De generat. anim. I. 2; Metuphis. I, 6), Но материе есть причина всякого несовершенства и вреда (Phys. I, 9; de generat. anim. IV, 4), форма же представляет двигательную и целесообразную силу. Женское начало не представляет, по Аристотелю, ничего своеобразного по сравнению с мужским – оно есть только неудачное и изуродованное мужское начало (De generat. anim. II, 3; IV, 1). Собственно существенное, истинно сущее есть мужчина. В женщине же, в крайнем случае, имеется разве возможность к этому сущему, но возможность эта никогда не превращается в действительность, Глубокая сама по себе мысль об отношении между материей и формой, господствующая над всей аристотелевской философией, сейчас же превращается в чисто схоластическую категорию, как только перенести ее на отношение полов. В своей книге «Пол и характер», Бейнингер, как известно, снова воспринял эти взгляды Аристотеля и старался найти новые схоластические доказательства в пользу того, что женщина представляет «не сущее», а мужчина собственно «сущее» начало. Можно, однако, не вдаваться в подробности идей этого современного женоненавистника-схоластика, и не принимать также близко к сердцу «психологическое слабоумие женщины» Мебиуса, если сослаться на четвертый диалог Дожордано Бруно в его знаменитом сочинении «von der Ursache, dem Prinzip und dem Einen», в котором он превосходно пародирует старое учение Аристотеля о ничтожестве женщины, в классической форме опровергает его и доказывает, что все дело здесь сводится к словам и понятиям, не имеющим основ-в действительности. Но это женоненавистничество именно благодаря своей схоластической форме оказало громадное воздействие, в особенности в христианском учении, на воззрение средних веков, и последствие этого влияние замечаются еще и в новейшее время. По сравнению с ним, выпады средней и новой комедии против женского пола, – например, из собранных у Атенея (XIII, 558 f-559 f) комедий против брака – имеют более безобидный сатирический характер. Менандер написал, правда, комедию «Враг женщин»; (Атен. XV, 691 с), но содержание ее не известно.

В эллинизированном римском государстве воззрение эти продолжали оказывать свое действие, хотя истинному римлянину такое неуважение к женщине первоначально было чуждо. Однако, под могущественным влиянием греческой литературы и философии, мизогиния, как всепожирающий яд, и здесь постепенно пропитала общественную жизнь и заразила, в конце концов, и новое христианское учение. Кто желает правильно оценить эти половые взаимоотношения, тот должен собственно перевернуть известное выражение Ницше, что христианство напоило Эрота ядом: напротив, христианство на свою погибель само восприняло в себя греческий взгляд на любовь и женщину и до сих пор еще не освободилось от него. Наша половая этика и теперь еще болеет эллинизмом, или, вернее, этой стороной эллинизма. Открыть биологическую и этическую ценность полового элемента, как основание индивидуальной и социальной жизни, для сознание культурных людей, чтобы дать тем самым возможность построение нового свободного и серьезного взгляда на половую жизнь-составляет еще задачу будущей половой этики.

Античный взгляд на проституцию, как мы уже неоднократно указывали, теснейшим образом связан с несвободным положением женщины и с мизогинией. От Солона до Августина мы видим мыслителей и поэтов, философов и теологов, людей чистого и благородного образа мыслей, защищавших необходимость проституции; мы находим в числе этих защитников таких людей, как Катон и Цицерон, и видим, что даже стоики оправдывают проституцию и сутенерство (Sext. Етриг. Ш, 24, 201). Олигархи, абсолютные государи и политические деятели покровительствовали еще кроме того проституции, веря, что она служит безобидным клапаном для мужских страстей и что таким образом можно отвлечь мужчин от политической деятельности – рецепт, который и теперь еще применяется в некоторых государствах.

Напротив, благородных и просвещенных людей, которые бы sans phrase высказывались против всякого рода проституции, в древности было очень мало. В то время, как старейшие греческие стоики были даже, как мы видели, горячими защитниками необходимости проституции, возникшее в Риме течение стоической философии, под влиянием знаменитого Панеция придерживалось противоположной точки зрение и отвергало проституцию, как нечто абсолютно безнравственное., прежде всего, мы должны здесь указать на Музония. Но поистине глубокое и достойное удивление понимание связи между унижением женщины и проституцией, понимание недостаточности всякого государственного урегулирование и всякой терпимости к профессиональному разврату, а также гибельного влияние легализирование разврата на общественную жизнь, мы находим у Дио Хризостома из Прузы, ритора первого христианского века. Он первый убежденный аболиционист. В достопамятных словах изложил он свои доказательства ничтожества и не выдерживающего ни малейшей критики античного воззрение на проституцию со всеми ее практическими последствиями (публичные дома, регламентация).

«O содержателях проституток и проституции», говорит он, «нельзя говорить, как об индифферентных вещах. Напротив, нужно вполне определенно и решительно объявить, что никто, ни богатый, ни бедный, не имеет права заниматься этой профессией. Нет! Разрешать или регулировать законодательным путем такую профессию не должен ни один властитель, ни один законодатель – ни в городах, в управлении которыми, прежде всего, имеется в виду добродетель, ни в городах второго, третьего или четвертого разряда, словом, ни в одном городе, если только кто-нибудь имеет там власть воспрепятствовать тому… Очень: важно позаботиться о том, чтобы на преступное злоупотребление телом презренных людей и рабов не смотрели спокойно и равнодушно;, прежде всего, по той общей причине, что божественный Творец создал всякое человеческое существо достойным уважение и равноправия, в том смысле, что каждое из них носит в себе признаки, указывающие, что оно по справедливости достойно уважения, и имеет способность понимать, что нравственно и что безнравственно; затем еще также во внимание к тому, что разросшейся, благодаря снисхождению, наглости трудно положить предел, который она не осмелилась бы перейти под влиянием страха. Путем же привычного практикования, по-видимому, незначительных и. дозволенных вещей, наглость превращается в неподдающуюся больше обузданию силу и власть и впредь ничто не остается не затронутым ею., прежде всего, следовательно, нужно иметь в виду тот пункт, что открыто ведущийся во всем мире, безмерно постыдный и не встречающий препятствие разврат с презренными существами служит не последней причиной тайного и скрываемого греха с женщинами и мальчиками из уважаемых семейств; на такие вещи нахально и слишком легко решаются, если стыд публично попирается ногами, а вовсе это не охраняет и не удерживает людей от таких поступков, как думают некоторые. Здесь уместно было бы сказать, быть может, даже слишком простое слово, а именно: «О, вы, мудрые законодатели и начальники, вы, допустившие такие вещи с самого начала, как если бы вы нашли чудодейственное средство размножение для ваших городов. Смотрите же, чтобы эти открытые и никогда не запирающиеся дома не раскрыли бы вам также дверей запертых жилищ и их внутренних покоев, и не сделались бы причиной того, что люди, которые теперь открыто предаются своему разврату там, на улице, с небольшими затратами, не проникли бы за большие деньги и богатые подарки и к свободнорожденным и знатным женщинам, не довольствуясь больше тем, что легко купить и что разрешено, а стремясь, несмотря на опасности и большие расходы, к запрещенному… Не будет ли здесь часто происходить, как в древних сагах– если не считать гнева отцов – когда люди подражают прославленным любовным похождениям богов, когда золото обильным дождем льется через крыши, и притом с легкостью, так как дома не были сделаны ни из металла, ни из камня, и когда серебро сыплется в изобилии не только девушкам, но и матерям, кормилицам и дворецким, а прекрасные подарки в большом количестве проходят частью тайно через крышу, частью же открыто на самое ложе?»

Неотразимая логика этих рассуждений об этической и социальной опасности регламентации и государственной легализации проституции, вытекающих из наблюдений над самой жизнью, тем более должна удивлять нас, что в таком систематическом изложении они представляют нечто единственное в своем роде из всего, что нам сохранилось из древних времен., прежде всего, замечательно здесь признание, что государственное урегулирование проституции не только не защищает честных женщин от посягательств мужчин, но что оно, напротив, постепенно унижает и понижает нравственный уровень и этих женщин; что открытая проституция отнюдь не препятствует существованию тайной, а напротив, чрезвычайно способствует ее развитию и благоприятствует даже проникновению ее в знатные, лучшие круги общества. Дио Хризостом первый высказал это вполне ясно и тем самым заслуживает неувядаемой славы.

Так как большинство законодателей и мыслителей древности не поняли ядра полового вопроса, именно значение половой жизни для индивидуальности и для индивидуального развитие обоих полов, а их внимание направлено было главным образом на потомство, при полном неуважении к женщине, то вопрос, который мы называем теперь «половым», имел для древних в высшей степени одностороннее значение, именно только для мужчин. Таким образом проституция должна была сделаться необходимой составной частью античной половой морали; она считалась неизбежной и над ней не ломали больше головы. Все, что сделано в древности для половой реформы в теории и на практике, заключено в тесные пределы тех взглядов на половые отношения, которые вытекают из односторонней патриархальной точки зрения. Тем не менее в заключение не мешает сделать краткий обзор тех идей и той точки зрения, которые создала древняя эпоха в отношении к половым реформам, а также указать на известные практические меры в этой области. То были плодотворные семена, которые не могли развиться при господстве строгого принципа двойственной морали, но не утерявшая, однако, своего значение даже и в наше время, когда борьба против двойственной половой морали в полном ходу. Многое древний мир уже предчувствовал и. предрешал, что осуществилось в новой и прочной форме лишь в более или менее близком для него будущем.

Как мы уже упоминали, центральный пункт полового вопроса составлял в древности вопрос о потомстве, о так называемом теперь евгенизме, т. е. о рождении красивых и здоровых детей. Брак всецело был построен на этом фундаменте, а потому его индивидуальный, нравственный характер, безусловно, подчинялся правовой норме его. В некоторых греческих государствах старались даже покровительствовать рождению на свет детей путем законодательных мер против холостяков, на что указывает, между прочим, и Платон в своем «Пире». Всего строже проводились эти меры в Спарте и на Крите, где государство вообще без стеснений вмешивалось в половые отношение отдельных лиц и всецело подчиняло их требованиям произведение на свет хорошего потомства. Так, спартанский законодатель Ликург считал необходимым, чтобы у достойных мужчин существовала общность детей и общность произведение их на свет. «Пожилому мужчине, имевшему молодую жену, разрешалось привести к своей жене бодрого, молодого мужчину, который ему нравился и которого он считал дельным, и считать затем рожденного из его благородного семени ребенка своим. С другой стороны честный мужчина имел право, если он ценил жену другого за ее плодовитость и добродетель, просить разрешение у мужа иметь сношение с его женой и родить на свет хороших детей, которые были бы в братском родстве с другими хорошими детьми. Дело в том, что Ликург, во-первых, придерживался того мнении, что дети составляют собственность не отцов, а государства, и в виду этого он желал, чтобы они рождались не от всех без различия, а только от лучших граждан. Затем он нашел также среди предписаний других законодателей по этому вопросу много трусливого и нецелесообразного: сук и кобыл случают только с лучшими псами и жеребцами и стараются добыть на то разрешение владельцев деньгами и хорошими словами; женщин же, напротив, охраняют в запертых помещениях и предлагают им, чтобы они рожали детей от своих мужей, как бы те ни были глупы, стары и хворы. Как будто плохие дети не составляют, прежде всего, мучение для тех, кому они принадлежат и кто их воспитывает, а хорошие дети, напротив, не составляют радости и счастья своих родителей». Среди специальных законов, изданных Ликургом в интересах рождение здоровых и красивых детей, существуют, между прочим, и законы относительно времени вступление в брак для молодых людей и молодых девушек, причем принималась во внимание физическая и духовная зрелость их; затем запрещалось также давать приданое (даже богатым девушкам), чтобы на них женились только ради их «личных преимуществ, и, наконец, изданы были предписания относительно времени и частоты половых сношений». Аналогичные постановление существовали и на Крите (Страбон X, 482; Аристотель Политика, И, 10). Позднейшие дискуссии о половой реформе, начавшиеся в исходе пятого столетия, также вращаются почти исключительно, вокруг вопроса о создании расы, хотя такой мыслитель, как Демокрит, уже в то время высказался против этой точки зрения, имеющей в виду лишь потомство, и совершенно не по-гречески, чересчур даже подчеркнул благополучие и интересы индивидуума.

«Может ли поразить человека большее зло», говорит Сократ, «чем рождение на свет дурных детей? А потому в действительности недостаточно, чтобы люди, рождающие детей, были хорошими людьми, они должны также находиться в расцвете молодых сил». (Ксенофонт Memorab. IV, 4, 23). Только во внимание к тому, чтобы достигнуть возможно крепкого и благородного потомства, Платон развил в своем «Государстве» идею общности, жен, которая нам так чужда в настоящее время, но которая для древних, с их точки зрения, не имела ничего отталкивающего. Идею эту до Платона защищали еще, по-видимому, и другие авторы, потому что Аристофан выводит их всех в смешном виде в своих «Ekklesiazusae». Идея общности жен коренилась в упомянутом уже выше социальном движении пятого века, к которому примыкает и Платон, чтобы научно обосновать свое предложение. Мы приведем здесь дословно изложение знаменитой половой реформы Платона, потому что оно наглядно показывает нам полное неуважение Платона и недостаточное признание им важного значение половой жизни для индивидуума, а также веру его в право государства вмешиваться в эти дела. Платон желал бы, чтобы государство всецело руководило произведением на свет граждан. Это типично для образа мыслей античного человека и в этом коренится различие его от человека современного, для которого решающим моментом является, наоборот, индивидуальное значение половой жизни, как она проявляется в индивидуальной любви.

Платон в своем «Государстве» влагает в уста Сократа (ч. III, кн. V, 457 с., стр. 567 и дал.) следующее рассуждение: «За этим и другими прежними законами идет, думаю, следующий. Все эти женщины должны быть общими всем этим мужчинам, ни одна не должна жить честно ни с одним; тоже опять общими-и дети, так чтобы и дитя не знало своею родителя, и родитель-своею дитяти… Ты в качестве законодателя, как избрал мужчин, так изберешь и женщин, и раздашь их, сколько можно будет, по способностям: а они, имея общие жилища и общий стол, и не владея честно никакою собственностью, будут вместе и, смешиваясь между собой, как в гимназиях, так и в других условиях воспитания, самою, врожденною им думаю, необходимостью повлекутся к взаимному совокуплению… Надобно, чтобы отличные (мужчины). соединялись большей частью с отличными (женщинами), а худшие, напротив, с худшими, и чтобы первые из них воспитывали детей, а последние – нет, если стадо имеет быть самым превосходным…

Должны быть учреждены празднества, на которые мы соберем невест да женихов, и на которых будут совершаемы жертвоприношения, а наши поэты постараются воспевать приличные тогдашним бракам гимны. Количество же браков нужно возложить на правителей, чтобы они, имея в виду войны, болезни и все такое, позаботились припасти нужное число мужчин, и чтобы таким образом государство у нас было, по возможности, и не велико, и не мало… (А тем молодым людям, которые на войне или вообще отличились чем бы то ни было, наряду с другими наградами, следует также разрешить более частые сношение с женщинами, чтобы, под этим предлогом, дать возможность родиться от них как можно большему числу детей. Рождающихся детей должны брать поставленные над этим власти, состоящие либо из мужчин, либо из женщин, либо из тех и других. Взяв детей от добрых, они будут относить их, думаю, в огражденное место, к некоторым кормилицам, живущим отдельно, в известной части города; а детей от худых и вообще всех, родившихся с телесными недостатками, станут скрывать, как следует, в тайном и неизвестном месте. Они позаботятся также и о пище, приводя в огражденное место матерей, когда набрякнут у них груди (причем употребят все искусство, чтобы я и одна из них не узнала своею дитяти), и, доставляя других, имеющих молоко, если матери будут недостаточны. Пусть пекутся и о самых этих питательницах, чтобы они раздавали детей умеренно, вовремя… Не назначат ли они также мамкам и кормилицам часы бдение и другого труда?… Но пойдем далее к своей цели. Ведь мы уже сказали, что дети должны рождаться от людей цветущего возраста? – Правда. – Но не кажется ли тебе, что умеренное время цветучести для женщины есть двадцать лет, а для мужчины тридцать? – Сколькими же годами оно ограничивается? спросил он (Сократа).-Женщине можно рождать для города, начиная от двадцатого до сорокового года; а мужчине, протекши порывистую цвету честь возраста, можно рождать для города от этого времени до пятидесяти (в нем. пер. 55. Прим. пер.) лет. – Действительно, сказал он; в эти именно годы цветет телесно и умственно тот и другой пол. – Посему, кто, будучи старее или моложе этого, посягнет на рождение детей для города, тому мы вменим это в грех, как дело нечестивое и неправедное, – для чего зачал он государству дитя, которое, как покрытое тайною, должно было родиться не от семени, освященного жертвами и молитвами, какие приносятся жрицами и жрецами и всем городом, чтобы хорошие всегда производили порождение лучшие и полезные – полезнейшие, а от мрака, скрывающего страшное невоздержание. Тот же закон будет иметь силу, если кто из мужчин еще рождающих, не был сведен правителем, будет касаться женщины в зрелом возрасте; потому что в таком случае он принесет городу, скажем мы, подкидыша – дитя незаконное и неосвященное. Когда же и женщины, и мужчины переживут возраст рождения, – мужчинам мы, вероятно, предоставим свободу-соединяться с кем хотят, кроме дочери, матери, дочерних дочерей и матерних родственниц по восходящей линии, оставим также свободными и женщин, – кроме сына, отца и родственников их по восходящей линии. Но при всем этом предпишем особенно стараться – и на свет не выносить никакого плода, если он зачнется – а когда что приневолит, положить его так, как бы не было для него никакой пищи».

Иво Брунс справедливо указывает, что эти предложения, которые Эдуард Целлер называет «уничижением брака до политико-экономического выращивания людей», были возможны только потому, что у греков не было ни собственно семейной жизни, ни любви между супругами. Кроме идеи евгенизма, Платон, предлагая общность жен и детей и коммунальный брак, имел в виду еще и другую точку зрения: с уничтожением отношений родителей к детям все люди приблизительно одного возраста должны были считаться в новом государстве братьями и сестрами и широкие родственные отношение должны были занять место действительного, но узкого родства, что должно было в свою очередь привести к высшей мере органического единства и тесной связи в обществе. В последнем своем сочинении, «Законы», Платон уже, по-видимому, отказался от идеи общности жен и сношений многих мужчин с многими женщинами. В восьмой книге «Законов» (р. 839–840) он не только рекомендует относительное половое воздержание, «чтобы по возможности меньше упражнять силу сладострастие и стараться отвлечь телесными упражнениями все, чем она питается, в другие части тела», но предлагает еще также законодательные меры, чтобы «из людей благородного и свободного происхождение никто не смел прикасаться к другой женщине, кроме как к своей законной жене, и осквернять свое семя путем ли разврата с наложницами и зачатие незаконных детей или же путем неестественных отношений с мужчинами, которые совсем не могут дать потомства. Или чтобы мы по крайней мере совершенно искоренили позорный разврат с мальчиками, а при сношениях с женщинами соблюдали следующий похвальный закон: всякий, вступающий в сношение с другой женщиной, кроме той, которую он ввел в свой дом при обращении к богам и выполнении всех религиозных церемоний во время свадьбы, должен путем купли или другим каким-нибудь образом, взять эту наложницу к себе и если это не останется скрытым перед всем светом, как в отношении мужчины, так и в отношении женщины, он должен быть лишен всех гражданских и почетных прав, так чтобы он действительно остался чужим в нашем государстве».

Несмотря на такое возвращение к строгой моногамии, Платон и в своих «Законах» единственной целью брака считает потомство. «Муж и жена должны думать о том, чтобы по возможности родить государству самых красивых и самых лучших детей». А потому он и в этом сочинении рекомендует государственный надзор зарождением детей и за их родителями и возлагает эту обязанность на состоящих на государственной службе надзирательниц («Законы» VI, 783–784), т. е. признает своего рода принудительный закон, чтобы рожать детей в цветущем возрасте (VIII, 838), требует запрещение гетеросексуальных сношений в незрелом возрасте и всяких вообще гомосексуальных сношений (VIII, 836). Весьма замечательно, что, как средство, способствующее половому воздержанию, Платон рекомендует совместное воспитание обоих полов и совершенно свободные отношение между юношами и молодыми девушками в одежде, мало закрывающей тело и потому не возбуждающей похоти, а также целесообразную диететику во избежание чрезмерного питание и, наконец, гимнастику для отвлечение избытка сил.

Аналогичные рассуждения, в которых главную роль играет опять-таки принцип евгенизма, мы встречаем и у остальных философов и в философских школах. Так, Антиефен рекомендовал жениться на физически и духовно наиболее одаренных женщинах (Диог. Лаерт. VI, I, 5) в интересах будущих детей, а Диоген находил, что эта цель с таким же успехом может быть достигнута общностью жен. Оба циника изложили свои взгляды в своих сочинениях с одинаковым заглавием «Государство» из которых Платон, быть может, позаимствовал свои изложенные им в его «Государстве» реформаторские идеи о браке. «Государство» же Платона в свою очередь оказало влияние на одноименное сочинение основа, теля стоической школы Зенона, в котором он не только предлагает общность жен, но при известных обстоятельствах даже полное обнажение их (вероятно с целью выбора предмета любви. Его последователем в этом отношении был стоик Хризипп.

Для Аристотеля решающим моментом в отношениях полов также был евгенизм, тем не менее он высказывается против общности жен и против того, что она будто бы обеспечивает единство государства (Аристотель, Политика, II, 1–2). Он говорит: «Чем многочисленнее участвующие в каком-нибудь деле, тем менее о нем обыкновенно заботятся. Люди всего больше пекутся о том, что составляет их собственность, об общих же делах менее или же лишь постольку, поскольку задеты их личные интересы». Затем невозможно же помешать тому, чтобы даже там, где существует общность жен и детей, некоторые из них не узнавали своих настоящих братьев, детей, отцов и матерей, по сходству. Поэтому Аристотель сторонник моногамии, но разумеется моногамии, урегулированной государством и находящейся под его надзором. Если законодатель уже с самого начала должен наблюдать за возможно совершенным физическим развитием питомцев, то он должен, прежде всего, направить свое внимание на заключение браков и устанавливать, когда и какие лица могут вступать между собою в брачную связь. Брак между слишком молодыми людьми вреден для потомства, так как от него рождаются несовершенные дети и малого роста; кроме того, слишком молодые матери чаще умирают от родов. Слишком ранние половые сношение мешают дальнейшему росту мужского тела, если юноша еще находится в периоде роста. Поэтому Аристотель считает подходящим, чтобы девушки вступали в брак приблизительно в 18, а молодые люди в 37 лет; они сойдутся в таком случае в периоде расцвета своих сил и момент прекращение способности к деторождению как раз совпадет у них обоих. Так как дети слишком старых людей также несовершенны телом и духом, то после 50 лет, приблизительно в 54–55 лет, нужно перестать рожать детей. Впрочем, в интересах здоровья или по другим каким-нибудь аналогичным причинам, можно продолжать свои супружеские отношения. В установленном законом периоде деторождение внебрачные сношение наказываются лишением чести (Аристотель Иолит. VII [14]Овидий, т. 1, Элегия 10, стр. 121–122, перев. А. Клеванова, 1874 г. Изд. бр. Салаевых.
16).

В предложениях Аристотеля поражает поздний брачный возраст для мужчины, который до брака должен, однако, воздерживаться от половых сношений, так как последние оказывают неблагоприятное влияние на физический и духовный рост мужчины, если он предается им до положенного законом времени. Как мы уже видели, Платок определял время вступление в брак для мужчины в гораздо более раннем возрасте, именно в 30 лет.

Начиная с Гиппократа, вопросы евгенизма и расовой гигиены обстоятельно обсуждались также врачами, которые придавали, однако, половым сношениям несколько большее значение для индивидуума и для его здоровья. Дело в том, что врачам часто приходилось давать в этом отношении советы холостым молодым людям; таков, например, случай молодого милезийца 22-х лет, о котором Руф из Эфеса сообщает, что он страдал ночными поллюциями и напрасно пытался выполнить coitus. Однако, и врачи все же придерживались того мнения, что «большинство браков заключается не ради; сладострастия, а для получение потомства», и что потому нужно обращать большее внимание на то, способна ли женщина к зачатию и к родам, а не на то, много ли у нее знаменитых предков и каково ее состояние.

С этой же точки зрение расовой гигиены и евгенизма нужно рассматривать и своеобразный обычай, совершенно чуждый и отталкивающий для современного человека. Я говорю о столь частом в древности подкидывании или даже умерщвлении детей, а также о решительном мальтузианстве с целью ограничение числа деторождении, частью путем изгнание плода, частью путем воздержания или гомосексуальных сношений. По выражению Якоба Бургардта, расу насильственными средствами старались удержать на высоте в сфере, которую мы не можем признать своей.

Уже законодательство Ликурга самым безжалостным образом проводит такую исключительно расово-гигиеническую точку зрение Плутарх (Ликург, 16) сообщает: «Одного желание отца воспитывать ребенка было недостаточно. Отец должен был приносить ребенка в известное место, так называемое Lesche, где собирались все старейшины общины. Они тщательно осматривали ребенка и, если он был крепок и хорошо сложен, они приказывали воспитывать его и предназначали ему один из девяти тысяч жребиев; напротив; если он был слаб и плохо сложен, они приказывали сейчас же спустить его в так называемое Apothetai, глубокую яму в Тайгетской горе. Ибо в то время думали, что человек, который уже с самого рождение обладает слабым и хворым телом, должен быть лишь бременем как для самого себя, так и для государства. По этой причине женщины сейчас после рождение купали ребенка не в воде, а в вине, чтобы таким образом испытать состояние его здоровья: говорят, что эпилептический или вообще болезненный ребенок от вина падает в обморок или даже умирает, здоровые же дети, напротив, приобретают еще больше крепости и силы». Не так сурово поступали в древнем Риме: «Р омул сделал свой город богатым по количеству народонаселения, между прочим, и благодаря своему повелению выращивать всех родившихся мальчиков и перворожденных девочек; кроме того, он приказал не умерщвлять ни одного ребенка до трех лет, за исключением калек и уродов, но и последних можно было опорочивать лишь показав их предварительно пяти соседям и получив на то их согласие» (Дионисий из Галикарнаса, II, 15).

Философы того времени решительно одобряют опорочивание детей, как например, Платон в «Государстве» (V, 9 р., 460) и Аристотель (Полит. VII, 16). Последний говорит: «По вопросам, связанным с «опорочиванием» новорожденных детей и их кормлением пусть в силе будет тот закон, что ни одного калеку ребенка кормить не следует. Что же касается числа детей, то в том случае, если установившиеся обычаи воспрещают «опорочивание» кого-либо из новорожденных, оно и не должно иметь места, так как количество деторождение при этом все-таки строго определенно. Если же у состоящих в супружеском сожительстве должен родиться ребенок сверх этого положенного числа, то следует прибегнуть к аборту, прежде чем ребенок созрел; преступлением против божеских и государственных установлений будет (совершение аборта), если зародыш уже вполне созрел». (Перев. G. А. Жебелева, стр. 346).

Расово-гигиеническая идея о хороших качествах потомства настолько господствовала в древности, что вопрос о количестве детей уже само собой отходил на второй план; но с другой стороны у древних проявлялись еще также настоящие мальтузианские стремление из страха перенаселения, которое для маленьких греческих государств-городов действительно должно было быть нежелательным. Опасность эта уже рано принималась во внимание на практике законодателями, например, Феидоном в Коринфе. Особенно должен был этого опасаться господствующий класс, получавший свои доходы из земельных владений. Этим объясняется, почему различные формы практического мальтузианства нашли в то время отклик и одобрение. Мы встречаем здесь добровольную бездетность, что рекомендовали, например, философы Демокрит (см. выше) и Фалес, из которых Фалес остался холостым, потому что «он слишком любил детей» (Диог. Лаэрт. I, 4; Плут., Солон 6). Или же в браке применялось, так называемое, «moral restraint»; или же, чтобы воспрепятствовать рождению детей, предавались гомосексуальным сношениям. Весьма распространено было также изгнание плода (abactio partus, abortion), относительно допустимости которого мнения, впрочем, расходились уже в древности, хотя они далеко не были так строги, как в настоящее время. Взгляды врачей на этот вопрос Соран резюмировал в следующих словах.

«Мнение относительно употребление абортивных средств расходятся. Некоторые отвергают их, ссылаясь при этом на слова Гиппократа, «я никогда не буду назначать phthorion (абортивное средство)», далее они доказывают, что задача врачебного искусства заключается в том, чтобы охранять и спасать произведение природы. Другие разрешают пользоваться ими с выбором: никогда – в тех случаях, в которых желают сделать аборт, чтобы скрыть нарушение супружеской верности или заботясь о своей красоте; и всегда, напротив, в тех случаях, когда роды грозят опасностью, потому ли, что матка слишком мала и не может завершить роды, потому ли, что в маточном зеве существуют новообразование и разрывы или же потому, что существует какое-нибудь другое препятствие для родов. Тем же требованиям удовлетворяют и их взгляды на применение средств для предупреждения зачатия. Соглашаясь с этими последними, я также считаю более правильным препятствовать зачатию, чем убивать плод».

В противоположность приведенному, весьма любопытно, что такой человек, как Платон, не считал изгнание плода непозволительным (Республ. V, 461 с.) и что Аристотель прямо рекомендовал его, в смысле мальтузианском, как средство для ограничение слишком большой плодовитости и чтобы воспрепятствовать рождению детей, которые должны были бы родиться после установленного его законом периода деторождения. (Полит. VII [14]Овидий, т. 1, Элегия 10, стр. 121–122, перев. А. Клеванова, 1874 г. Изд. бр. Салаевых.
, 16, 10). Римские стоики, напротив, отвергали изгнание плода по мотивам морального характера.

Законодательство отнюдь не относилось равнодушно к изгнанию плода. Это доказывает уже судебная жалоба на производство искусственного выкидыша. В Милете при особенных обстоятельствах даже был произнесен в таком случае смертный приговор. Так как не рожденный еще ребенок не считался в Риме ни «homo», ни «infans» (.Dig. XXXV. 2, 9, § 1; Сенека cons. ad. Heiv. 16), то римляне рассматривали искусственный выкидыш не как убийство, а только как безнравственный поступок. Если изгнание плода производили незамужние женщины, то никто не обращал на это внимания; супругов же наказывали, именно отца ребенка, причем наказание налагал цензор. Впоследствии применение абортивных средств было строго запрещено и около 200 г. после Р. X. abactio partus всеми рассматривалось вообще как «crimen extraordinarium» (Dig. XL VII, 11, 4; XL VIII, 8, 8, 3, § 1 и 2; XLIII, 19, 38, § 5), которое наказывалось изгнанием и каторжными работами в рудниках (Just. Nov. XXII, 16).

Что касается распространенности и частоты изгнание плода, то кульминационной точки они достигли в эллинскую эпоху и во время империи. Положение вещей в эллинскую эпоху описал Полибий (37, 9, 7 и далее). Тогда появилась система рождение одного или двух детей (Ein-Zweikindersystem), которая ревностно проводилась на практике. Вся Греция, по словам Полибия, страдала бездетностью и вообще недостатком людей; люди предавались роскошной жизни и страсти к удовольствиям и не хотели вступать в брак или же соглашались иметь только одного или двух детей. В одной сатире Варрона сказано: Когда то благословение детьми было гордостью женщины, теперь же, если муж ее желает иметь детей, она отвечает: разве ты не знаешь, что говорит Энний – я скорее согласна три раза рискнуть жизнью на поле битвы, чем один раз рожать!.. Мы видим, следовательно, что и в Риме страх перед детьми появился относительно довольно рано. Обширное применение изгнание плода среди галантных женщин августовской эпохи, довольно часто со смертельным исходом, описывает Овидий, возлюбленная которого, Коринна, также повинна в этом грехе (Amor. II, 13, 1 и след.). В 14 элегии его «Amores» мы читаем:

(Amores, книга II, 14-ая элегия, стр. 94, пер. Я. Б.)

На профессиональное изгнание плода женщинами указывает Ювенал (VI, 595 и след.):

(Перев. Фета).

Среди женщин, продававших абортивные средства или производивших выкидыш, главным образом называют повивальных бабок и проституток (Плин. nat. hist. 28. 70). Клиентки их обращались к ним по различным мотивам. Если не считать стремление ограничить число детей, то наиболее частыми мотивами были страх перед опасностью родоразрешение (Ювен, VI, 592–594), страх, чтобы не обнаружилось нарушение супружеской верности, если ребенок был зачат вне брака (Ювен. II, 32–33; VI, 597 и дал.) и, наконец, страх потерять свою красоту (Сенека concol ad Helv. 16, 3; Геллй noct. att. XII, 1, 8). Частности об отношении проституции к абортивным средствам мы уже изложили выше (стр. 283).

Несомненно чаще, чем изгнание плода, практиковалось искусственное предупреждение зачатие при помощи различных специальных средств (Соран I, 19). Соран дает нам обзор этих средств, тем более интересный, что мы там находим предписание врачей и узнаем, как часто врачам приходилось назначать эти средства.

«В тех случаях», говорит Соран (I, 19), «когда полезнее воспрепятствовать зачатию, не нужно производить coitus в такое время, когда зачатие наступает всего легче, т. е. непосредственно до и после менструации». Далее он рекомендует механическое удаление семени при помощи известных движений и промывание водой; рекомендует также замыкание маточного зева вяжущими средствами (квасцы, свинцовые белила, меккский бальзам, гальбан, гранатка, чернильные орешки) и вкладывание пессария во время сношение и указывает даже на изменяющее (химическое) действие известных средств на сперму («Ибо если такие средства действуют вяжущим и охлаждающим образом, то они замыкают маточный зев в момент перед сношением и препятствуют вступлению спермы в полость матки; если они к тому еще действуют раздражающим образом, то они не только препятствуют тому, чтобы сперма осталась в полости матки, но еще извлекают даже из маточной полости другую жидкость»), к внутренним средствам, противодействующим зачатию и «способствующим менструации», которых он перечисляет целый ряд, Соран относится неодобрительно («по нашему мнению, исходящий от них вред все же довольно значителен, потому что они расстраивают желудок и возбуждают рвоту, а также вызывают тяжесть головы, распространяя на нее болезненное состояние»); еще меньше значение он признает за применявшимися часто против зачатия амулетами.

Последний и чрезвычайно распространенный у греков способ, при помощи которого старались противодействовать нежелательному приросту детей, заключался в подкидывании новорожденных (о чем уже была речь выше, стр. 197); наряду с продажей детей оно составляло весьма обычный мотив новейшей комедии. Законодательство, в общем, относилось к этим жестоким мерам совершенно равнодушно.

Вопрос об алкоголизме считается в настоящее время существенной составной частью полового вопроса, и мы находим нужным с ним бороться, в особенности с целью уменьшение венерических болезней. Но в древности он привлекал к себе относительно мало внимания, хотя тесная связь его с развратом и проституцией, о которой мы говорили подробнее выше (стр. 131–136, 217, 232, 280), безусловно, была уже в то время известна. К удивлению, в древности женщины в большей степени пользовались репутацией пьяниц, чем мужчины (Pollux VI, 25; Anthol. Pal. XI, 298; Ари– стоф. Thesmoph. 393 и др.).

В некоторых городах закон запрещал женщинам употребление вина, например, в Милете, Массилии, Локри, Риме (Элиан var. hist. II, 38; Атен. X, 429а). Залевк, законодатель города Локри, запретил даже больным употреблять чистое вино без предписание врача (Элиан var. hist. II, 37). Ликург привел к свободным спартанцам пьяных илотов, чтобы показать им, как позорно опьянение (Плут. Лик. 28) и запретил детям и женщинам до брака пить вино (Ксеноф. de rep. Lacon. 1,3). Литтак, законодатель Митилена, обложил проступки пьяных двойным штрафом, потому что пьяницы сами виноваты в своем состоянии (Аристотель, Nicomach. Ethik, III, 7). Элиан (II, 41) составил список всех знаменитых и известных в древности алкоголиков. Особенно дурной славой пользовались в этом отношении византийцы, аргийцы, тиринфяне, фракийцы и илирийцы (Элиан III, 14, 15). Студенческая жизнь и студенческие союзы, принявшие в некоторых университетах, особенно в четвертом веке после Р. X., вполне современный нам характер (например, в Афинах), связаны были с бесконечными попойками и ночными экскурсиями в бордели. Иногда «сладко поющие сирены» поджидали пьяных, пошатывающихся сыновей муз уже на улице. Либаний и другие писатели дают нам живые описание того времени.

Взгляды древних на острое опьянение и на алкоголизм всего яснее выражены в одном месте «Законов» Платона (VI, 18 р, 775). Из него видно, что и здесь также решающей является главным образом расово-гигиеническая точка зрения. Там сказано:

«За исключением праздника божества, давшего нам вино, пить до опьянение вообще неприлично и опасно, но всею менее это подобает делать, когда празднуешь свою свадьбу. Жениху и невесте скорее подобает тогда сосредоточиться в себе, потому что они собираются сделать один из важнейших шагов своей жизни. Крометою, супруги всегда должны помнить, как важно, чтобы они предавались делу произведение детей по возможности в бодром состоянии духа-, ведь совершенно неизвестно, в какой день ши в какую ночь Бог благословит их плодовитостью, и именно потому произведение на свет детей не должно совершаться, когда тела ослаблены от опьянения. То, что должно родиться, напротив, должно быть призвано в свет, как это подобает, твердо, уверенно и спокойно. Пьяный же сам шатается из стороны в сторону, приводит в колебание (все другое, с чем он сталкивается) и тело и душа у него в замешательстве. А потому пьяный беспомощен, мало способен к произведению на свет детей и по всей вероятности родит только уродливых и слабых детей, а не прямых телом и душой».

В другом месте («Законы», II, 14 р, 674) Платон приводит закон карфагенян, строго воспрещающий употребление вина перед совершением полового акта. А Плутарх (De educat. pueror. 3) говорит: «Затем – как это уже до меня признавали другие-люди, которые вступают в брак с намерением рожать детей, должны либо совершенно отказаться от употребления вина, либо, по крайней мере, употреблять его лишь в умеренном количестве во время половых сношений. Ибо зачатые пьяными отцами обыкновенно становятся пьяницами. Вот почему Диоген, при виде развратного и пьяного юноши, сказал: «Молодой человек! Твой отец, вероятно, зачал тебя в пьяном виде».

В общем надо полагать, впрочем, что действие хронического употребление алкоголя в древности не давало таких дурных результатов, как в средние века и в настоящее время, потому что тогда обыкновенно смешивали вино пополам с водой.

Подобно тому, как вопрос об алкоголизме в древности обсуждался главным образом с точки зрение евгенизма, эта же точка зрения, вероятно, была первоначально решающей и для учреждения, заслуживающего нашего величайшего внимания, как принципиальная попытка практической половой реформы. Учреждение это – конкубинат, который приобрел большое значение и достиг разнообразного развития, в особенности в Риме, как аналогичная супружеству связь, установленная законом. Считаясь с интересами потомства, древние смотрели на такие связи, подобные браку, как на нечто, безусловно заслуживающее оправдания. Ни греки, ни римляне не видели в конкубинате ничего отталкивающего, а у римлян он даже был санкционирован законом, давал значительные права и представлял институт, который, несмотря на свой временный часто характер, во всяком случае, был так же далек от проституции, как небо от земли. Он возник, благодаря правильному взгляду, что индивидуальные и социальные условие не всем разрешают вступать в брак на всю жизнь, что для многих такой брак составляет недостижимый идеал. Проницательные законодатели, как например, император Август, уже в древности понимали связь между строгим взглядом на брак с одной – и санкционированием проституции с другой стороны и считали необходимым придать известным формам внебрачных половых отношений санкцию общества и закона. Допущение конкубината законом было само по себечрезвычайно большим прогрессом и означало разрыв с античной половой моралью. Он не мог, однако, иметь значительных последствий, потому что остался совершенно изолированным явлением, элементом же, связующим оба пола, являлась упорно державшаяся в остальном система двойственной морали, с ее принципиальным презрением к женщине, к индивидуальной любви и к труду. Таким образом, и этот институт не мог служить бастионом против проституции. Тем не менее, с современной точки зрения, он заслуживает особенного внимание и самого серьезного уважения, пак первая, по крайней мере, во время империи, систематически проведенная попытка практического разрешение полового вопроса, в смысле замещение проституции другими, более благородными и постоянными отношениями легального характера.

Благодаря превосходному фундаментальному исследованию Поля Майера, критически составленному по источникам, запутанные и темные до тех пор условие античного и в частности римского конкубината теперь вполне выяснены. Наше краткое изложение этого вопроса всецело опирается на данные этого произведения.

Греческий и римский конкубинат представляет две, независимо друг от друга возникшие формы его; название рае l ех не имеют между собой ничего общего. Латинское слово происходит от древнееврейского «ptlegesch». Мы имеем здесь перед собой одно из многих разнообразных влияний финикийской культуры на древнейший Рим.

Во время Гомера побочная жена, наложница, в большинстве случаев купленная за деньги военнопленная, занимала относительно видное положение. Дети ее считались признанными отцом; несмотря на рабство матери, они были свободны и уступали законным детям лишь в случае наследование при отсутствии завещания. Аналогичное положение занимала конкубинатка и по более древнему аттическому праву. Там прямо сказано, что она занимает положение, равное с супругой, потому что она ведь существует в семьедля рождения детей. Поэтому к ней применимо также понятие о нарушении супружеской верности. Но уже в четвертом веке до Р. X. конкубинатка теряет свое равноправное положение с законной женой. Она только прислуга и так мало пользуется уважением, что господин ее может даже отдать ее на более или менее продолжительное время в наймы другому за вознаграждение, т. е. она может быть проституирована. Общей чертой обоих видов греческих конкубинаток было рабство. Греческая была рабыней, в большинстве случаев, одной из многих у того же господина. Совершенно противоположным было общественное положение и правовое значение древнеримской рае l ех. Она всегда была одна и всегда была свободна, но она стояла вне религиозного и гражданского права. Дети ее следовали званию матери, т. е. не имели отца. Этот старейший «palicat» не нужно смешивать с «concubinat» позднейшего времени. Конкубинат, как подобная браку связь, появился лишь в последнем веке республики.

Как «раеlex», так и «сопсubina», обозначают теперь внебрачные отношение постоянного характера с женатыми или неженатыми мужчинами. Внебрачные связи эти все еще стояли вне закона.

Затем появилось знаменитое законодательство императора Августа-, вероятно, наиболее обширная и законодательная попытка половой реформы, виденная когда-либо человечеством. Принципиальный прогресс ее заключается в признании и внебрачных связей с морально правовой точки зрения, которая отводит им принадлежащее им значение для государства главным образом потому, что они дают потомство, вообще, вопрос о рождении детей составляет центральный пункт всего законодательства. Принципы эти изложены в трех законах: «lех Iulia de adulieriis et de pudicitia» от 18 г. до Р, X., «lех Iulia de maritandis ordinibu s» от того же года и «lex Рар i а et Рорраеа» от 9 г. по Р. X.

На ряду с урегулированием и квалификацией брака в отношении к родству и возрасту (для мужчин от 25 до 60, для женщин от 20 до 50 лет), назначены были награды и привилегии женатым и многосемейным и наложены штрафы на холостых, но вместе с тем изданы были также запрещение вступать в брак для некоторых классов населения, так что круг justum matrimonium juris civilis значительно сузился и большое число действительных до того браков обвялено было недействительными. В противовес изданы были поэтому предписание относительно признание законом внебрачной связи «конкубината», легче расторжимой, однако, чем законный брак. Конкубинат выделен был из ряда других внебрачных связей и противопоставлен им как связь, не заслуживающая презрения. Социальное значение конкубината во время империи было очень велико, хотя развитию его мешало бесправие рожденных от таких связей детей. «В языческую эпоху империи», говорит Пол Майер, «конкубинат был распространен в Римской Империи во всех кругах общества, как низших, так и высших. Мы видим конкубинаток, начиная от дочерей сенаторов и кончая уличной проституткой и крестьянкой из провинции – конкубинаток простых солдат чужеземного происхождения, конкубинаток вольноотпущенников, наместников провинций, даже самого императора. До какой степени конкубинат представлял в то время общепринятую, общераспространенную связь, всего лучше видно из надписей. Считалось само собой понятным, что люди живут либо в браке, либо в конкубинате. Холостой человек, при жизни приготовляющий себе могильный памятник, оставляет вопрос открытым, найдет ли он себе здесь приют с конкубинаткой (названной на первом месте) или с законной женой. Конкубинат представляет всеми признанную половую связь, которой не нужно стыдиться перед обществом. Об этом свидетельствуют могильные памятники, в которых покоятся вместе останки мужчины и его конкубинатки, нередко благодаря решительному распоряжению его в своем завещании… Конкубинатке оказывают знаки высшего почета, как это принято вообще делать по отношению лишь к законным супругам; это позволяет нам измерить всю глубину отношений – отнюдь не исключительно чувственных – которые часто связывали людей, живших в конкубинате. На могильных памятниках на ряду с женой и законными детьми часто названы также конкубинатка (взятая после смерти жены) и дети ее». Само собой разумеется, что конкубинат во всякое время мог превратиться в законный брак, как это и бывало в действительности, а детей конкубинатки кровный отец мог во всякое время усыновить. Для конкубината солдат имели силу приблизительно такие же законы. Хотя под влиянием римских стоиков (Музоний у Стабэя Florlleg, 6,61) и христианских писателей (Клементий Алекс, Paedagog, 3,3), законодательство Константина старалось ограничить конкубинат или вообще неохотно разрешало его, причем значительно сужены были права детей, рожденных в конкубинате, но законодательство Юстиниана, напротив, снова обнаружило, в общем, либеральное отношение к конкубинату. Юстиниан даже резче фиксировал конкубинат, чем в классическое время, придав ему до известной степени значение правового института. «Конкубинатка не разделяет достоинства и звание мужа, но в виду живущих с ней в доме ее сожителя и родившихся там же детей, она занимает почетное положение (Nov. 74 praef.). Дети, рожденные в конкубинате, не только фактически признаются их кровным отцом; он является также до известной степени их pater certus в смысле правовом Конкубинатка и ее дети не считаются более посторонними, чужими по отношению к состоящему в конкубинате мужчине; права их относительно наследование при отсутствии завещание ограничены, но они всегда имеют право на содержание. В этом заключается отличие от классического времени, не говоря уже о прежнем христианском времени: конкубинат, как таковой, обнаруживает теперь юридические права».

Эта форма конкубината удержалась в течение всего средневековья, пользуясь более или менее благосклонным отношением со стороны христианской церкви и государства. Уже в третьем веке римский епископ Каллистус дал конкубинату церковную санкцию (Hippolyt. refutat omnium haeresium, 9, 12 p. 291). В противоположность мимолетным внебрачным связям, собор в Толедо (400 г. по Р. X.), безусловно, разрешил конкубинат, как постоянную половую связь моногамического характера. Даже Августин требует терпимости к конкубинату, как к неоформленному браку (de bono conjugali 3). В седьмом веке епископ Исидор из Севильи признал конкубинат связью, приличной для христиан; такое же суждение высказал и национальный собор в Майнце в 851 г. по Р. X. На Западе не было речи ни о светском, ни о церковном запрещении конкубината; в течение всего средневековья он оставался широко распространенной связью, терпимой церковью и рассматриваемой как неоформленный брак, как это доказывает частое название «uxor concubina», встречающееся в средневековых документах.

Лишь в шестнадцатом веке церковное и светское законодательство положило конец конкубинату и обложило его каноническими и светскими штрафами (Латеранский собор от 1516 года; государственно-полицейский устав Аугсбурга от 1530 г. и позднейшие церковные и светские запрещения). Таким образом, относительно этого, безусловно, здорового и целесообразного учреждения, одобренного даже отцами церкви, папами и государями, в новейшее время замечается громадный шаг назад по сравнению с древними и средними веками. Мы отбросили это единственно хорошее учреждение древности, носившее в себе плодотворные и способные к развитию зачатки будущего, и сохранили собственно теневые стороны античной половой морали. Нет сомнения, что всякая современная половая реформа, которая серьезно захочет бороться с проституцией, вынуждена будет в органической связи с этим учреждением древности и средневековья, создать такие же, подобные браку связи с юридическими правами, развив их далее, придав им более современный характер и вдохнув в них дух ново й половой этики. В третьей книге этого сочинения, в которой мы рассмотрим средства борьбы с проституцией и дух этой новой этики, мы подробнее остановимся на этом предмете.

Все описанные вкратце выше стремление и идеи древности, в значительной степени направленные против проституции, не могли привести к решительной половой реформе не только потому, что они не были систематически связаны между собой и не были однородны, но и потому еще, что они выросли на старой почве двойственной морали, различной для мужчины и женщины, предпосылкой которой является рабство и систематическое угнетение женщины. Наконец, в древности совершенно не был использован, в приложении к любви и общей жизни полов, великий принцип труда. Лишь благодаря постепенному освобождению женщины в течение новейшего времени и участию ее в общественной жизни, которое уже одно, по самому ходу общественного развития, несомненно, должно закончиться полным проведением и признанием ее личной самостоятельности; благодаря, далее, связанной с этим новой установке отношений между полами на почве общей работы, этом главном фундаменте новой любви – мы приобрели основу для нового и успешного пересмотра давным-давно отмирающей, но все еще официально признанной половой морали древности, типичной морали рабских государств. Такой тонкий знаток современной жизни, как Эдуард Бернштейн, считает этот пересмотр неизбежным. По его мнению, уже зарождается новое право полов и новое право половой жизни, соответственно изменившимся условиям жизни социальной.

В заключение мы еще слегка коснемся вопроса, на который прежние писатели давали односторонний положительный ответ в аподиктическом смысле, в то время как новейшие исследование привели к, безусловно, отрицательному на него ответу – это вопрос о том, погиб ли древний мир благодаря своей половой испорченности. Уже Людвиг Фридлендер доказал «несостоятельность допущение всеобщей испорченности нравов» для эпохи императоров. Из новейших найденных папирусов мы узнали, что древний мир погиб исключительно вследствие натурального хозяйства, что гибель античных государств вызвана была главным образом экономическими причинами. В неразрешенном аграрном вопросе заключалась «последняя и действительная» причина гибели городов, стран, а тем самым и империи. «Города, которые должны были бы сделаться сердцем сильно пульсирующей экономической жизни, истощились от недостаточного притока соков из страны и постоянно предявляемых к ним требований со стороны организма в целом». Сюда присоединилось еще «искоренение лучших», по выражению Отто Зеека, вследствие гражданских войн и произвола монархов, вследствие испорченности чиновничества и организации наемных войск, вследствие аскетизма и преследование за веру, так что в сохранности оставались лишь худшие. Не нужно также забывать, что сифилис в древности не существовал и что он не мог производить своего опустошительного действия, которое тогда было бы тем ужаснее – если бы сифилис существовал – что тогда не было известно специфическое лечение его. Таким образом здесь отпадает и эта худшая сторона половой испорченности и, на основании данных новейших исследований, сказку о погибели античного мира вследствие половой безнравственности можно считать раз навсегда отвергнутой.

 

Глава пятая

Проституция в христианско-магометанском культурном мире до появления сифилиса (проституция средних веков). I. Политико-религиозная среда

По общему своему характеру, по социальному значению и, прежде всего, по субъективной оценке и суждению о проституции со стороны государства, общества и отдельных лиц, проституция, безусловно, обнаруживает свой прежний, античный характер. Она нигде не отрицает своей органической связи с древним миром, всецело коренится в нем-в его социальных условиях и античных взглядах на половую жизнь. Кто хочет радикально и успешно бороться с проституцией и искоренить ее, тот должен, следовательно, вырвать ее античный корень, что мыслимо, однако, и возможно лишь при следующем предварительном условии: при условии реформы половой этики в смысле современного культурного развития.

В свете нашей индивидуалистической морали и половой этики, проституция является теперь чуждым., гетерогенным образованием в нашем общественном теле, уничтожение которого повелительно требует наше проясненное социальное чувство и наш прогрессивный взгляд на ценность и значение личности.

Истории проституции от древней эпохи до настоящего времени обнаруживает поэтому перед нами не только могущественное влияние и интенсивное последовательное действие античного мира в этой сфере, но позволяет нам также распознать в культурном развитии средних веков и новейшего времени те моменты, которые проложили путь к постепенному преобразованию античной половой морали и, на основании новых сведений об отношениях полов, подготовили переоценку ее ценностей, которая дает возможность свободно рассмотреть половой инстинкт, согласно его биологическому и культурному значению. Весь половой вопрос переносится на новую почву, если рассматривать его не сквозь античные очки, а с точки зрение современной биологии, исторической и общественной науки, т. е. если признать, что половой инстинкт представляет вообще естественное, само по себе, безусловно, этическое явление, которое для жизни, развития, работы и счастья отдельного индивидуума имеет, по меньшей мере, такое же значение, как и для вида, как такового. Как мы уже доказали в предыдущей главе, исключительное предпочтение, которое отдавалось в этом случае виду, составляет фундаментальное заблуждение античной половой этики. Последствием этого заблуждение было недостаточное признание индивидуальной любви и общности труда супругов на жизненном поприще, и затем еще клеймение половой жизни, как чего-то «нечистого», «греховного», «низкого», воплощенного в женщине и оправдывающего ее угнетение и презрение к ней. Вот в действительности тот дух, который порождает глубочайшее унижение женщины в форме проституции, как мы уже подробнее говорили об этом выше (стр. 445–455).

Описание проституции в связи с древним миром и в то же время в связи с постепенным освобождением ее от него естественно распадается на два больших отдела, внешней границей которых служит приблизительно конец, так называемых, средних веков и начало нового времени. Для проституции эти два периода приобрели еще, однако, особое значение благодаря тому, что в эпоху путешествий и открытие новых стран, которой начинается новый век, культурный мир в то же время впервые познал ту удивительную и ужасную заразную болезнь, которая с тех пор осталась тесно связанной с проституцией, наложила на нее новый отпечаток и придала ей несравненно большую опасность в социальном отношении; болезнь эта-сифилис, «венерическая болезнь» par excellence, «половая чума».

Значение этого события, т. е. занесение сифилиса из Центральной Америки в последнем десятилетии XV-го века, я подробно рассмотрел в введении моей книги, посвященной вопросу о происхождении сифилиса. Позволю себе привести здесь некоторые выдержки:

«Ни проказа, ни черная смерть, ни убийственная болезнь английского пота, которая как ураган свирепствовала почти в то же время в значительной части Европы и потом навсегда исчезла, не вызвали среди людей такого ужаса, как «monstrosus morbus nullis onte saeculis visus, totoque in orbe terrarum incognitus» (Cataneus), как сифилис. Причина этого понятна. Сифилис совершил то, что названным болезням было не по силам. Он поразил человечество в корне его существования, в том инстинкте, который, согласно известным стихам Шиллера, правит миром на ряду с голодом, т. е. в любви. «Порожденная в связи с таинственным актом, ведущим к продолжению человеческого рода, болезнь эта, до того неизвестная ни народу, ни врачам, своим появлением в конце XV столетие произвела потрясающее впечатление. С тех пор она точно злой демон легла всей своей тяжестью на самые нежные отношения, точно дыхание чумы губит молодость и красоту, величайшим грехом виснет над каждым ложным шагом, отравляет кровь еще народившегося, невинного плода, с молоком кормилицы прокрадывается в семью и с тайным старанием всюду подтачивает самый мозг общества»… (А. Geigel). Сифилис был одним из могущественных явлений, появившихся на пороге нового века и коренным образом изменивших кругозор человечества. Он не только существенно способствовал великому перевороту в медицине, но и в отношениях между людьми, преимущественно между полами, произвел настоящую революцию. Сифилису принадлежит большая доля участие в развитии современного индивидуализма».

Ниже мы еще подробнее рассмотрим это значение сифилиса для современной цивилизации. Здесь же мы укажем только, что проституция благодаря сифилису стала другой, чем была раньше, и что именно сифилис больше всего разрушил с течением времени античный характер проституции. Поэтому он составляет естественную грань, отделяющую антично-средневековую проституцию от современной.

Что же касается истории и распространение проституции до появления сифилиса, т. е. в так называемую эпоху средних веков, то мы здесь во всех отношениях имеем перед собой органическую, а частью даже непрерывную во времени связь с античными условиями. Это видно, прежде всего, из рассмотрение религиозно-политической среды, созданной распространением греко-римской культуры на восток и на запад.

Укажем, например, в первую голову, что такое всецело античное явление, как восточно-римско-византийское государство продолжало существовать до 1453 г., т. е. почти до конца средних веков. Тем самым и для проституции этого временно громадного государства с его обширной сферой влияние также, несомненно, устанавливается непрерывность между древней и средневековой эпохой. Из описание Прокопия мы узнаем, каких колоссальных размеров достигла проституция в Константинополе, а законодательство Юстиниана показывает нам, что византийская проституция обнаруживала такую же дифференцировку и специализацию, как греко-римская. Публичные дома, театральная и уличная проституция, кабачки с женской прислугой, chamres separees – все эти различные формы и места античной проституции мы находим также и в Византии, и притом в течение всего средневековья, единственного времени, когда сохранилась эстетически-свободная эллинская жизнь наслаждений, описанная самыми жгучими красками Михаэлем Пселлос и вызвавшая в итальянском ренессансе очевидное подражание, опирающееся на воззрение того времени. В течение всего средневековья древняя эллинская проституция в своей византийской форме, видоизмененной сильным восточным колоритом, имела громадное влияние на европейские и азиатские народы, в особенности на арабскую культуру. Долгое время Византия была единственным государством с настоящими большими городами (Константинополь, Фессалоники, Антиохия) и столичной культурой, производившей на чужие народности громадное впечатление. Многочисленные колонии иностранцев доставляли значительную клиентелю проституции. Издавна, например, предместье Галата было главным центром проституции – как и теперь еще-потому что там сконцентрировались все заграничные торговые сношения. Уже в XIV веке арабский путешественник, Ибн Батута, называет Галату «кварталом франков». На безнравственную жизнь латинских и немецких купцов жаловались в 1373 г. в Боснии. Особенно оживленный и вместе с тем неприличный характер приняла греческая проституция на Крите, занятом венецианцами. Критский поэт Стефан Сахликис – «Харон проституток», как он сам называл себя – в ярких красках описал безотрадные порядки, господствовавшие в критских городах среди венецианцев. Мы находим у него обстоятельное изображение жизни проституток на Крите, борделей, хитрых и корыстных приемов проституток, ночных скандалов и половых эксцессов мужчин того времени. Отсюда можно заключить, что аналогичные условие создались также при временном занятии Константинополя латинянами и во время господства франков в Морее и на Кипре. Нет надобности доказывать, что и славянский мир, составляющий в культурном отношении сколок с византийского, вместе с другими учреждениями заимствовал у Византии и античную организацию проституции; многие южнославянские города даже и теперь еще носят античный характер.

Еще осязательнее и яснее влияние византийской культуры на восточный, в частности на магометанский мир. Гетеризм и утон ченная проституция проникли к магометанским арабам из Византии, при посредстве византийских торговцев девушками; вообще торговля рабами сыграла в средние века очень значительную роль в укреплении античных условий проституции, на чем мы еще остановимся подробнее ниже. Кроме того арабы, после завоевание греческих городов передней Азии, Сирии и Египта, очень быстро переняли все пороки покоренных, и новое население городов произошло от полного слияние победителей с коренными жителями. Так, например, культура новой столицы, Дамаска, безусловно носила греческий характер.

Магометанская средневековая культура, пропитанная греческими элементами, в свою очередь оказала влияние на Китай, Индию, северную, восточную и центральную Африку и, хотя индийские гетеры играют уже большую роль в Ригведе, тот факт, что они в XI веке по Р. X. в некоторых городах живут на собственной улице (например, в Даре), указывает на арабское влияние: в арабских городах, как известно, сводники, проститутки и кинеды, как и все другие профессиональные группы, жили на собственных улицах.

Продолжающееся влияние античной проституции можно проследить, однако, не только на востоке, но и запас. Здесь многочисленные доказательства непрерывной связи между античной и средневековой проституцией дает римско-латинская культура. Терминология, некоторые древние обычаи и нравы говорят здесь вполне ясно. Несомненным доказательством сказанного служит также удивительно сохранившаяся, преимущественно городская культура древних в Италии и южной Франции.

То же самое нужно сказать и о севере, о Германии и Англии. Это не простая случайность, что, в общем, восток, благодаря преимущественно греческому влиянию, предпочел вольную проституцию, а запад, благодаря римскому влиянию, предпочел проституцию бордельную. Организация средневековых европейских борделей неоднократно прямо напоминает римские прототипы, которые во многих городах, основанных римлянами, вероятно, просто продолжали свое существование, например, в Лионе, Трире, Майнце, Кёльне, Лондоне, Йорке – старых римских городах – не говоря уже о городах Испании, Италии и Северной Африки. Терминология проституции в некоторых местах вполне ясно обнаруживает римское влияние. Так, в англосаксонском и ирландском языке римское «meretrix» преобразовано в «mertrech», а кельтское «gadalis» быть может родственно с Gades, откуда проститутки наводняли весь древний мир. В нижне-немецком наречии римское «puta» переходит в «Нure», а во всех романских наречиях сохранились слова «putain», «puta», «puttana». По Гольтеру, даже богиня Фрейя, как Venus vulgivaga, античного происхождение и не имеет корней в северных преданиях. Два немецких слова римского происхождение особенно поучительны для нас, указывая на очень раннее отношение античной проституции к Германии. Это старые слова «Kaufmann» (от саиро) и «Menger» (от mango), т. е. слова, первоначально означавшие хозяина увеселительного кабачка и проституток и торговца рабами или девушками. Замечательно, что слово «Menger» (встречающееся в Германии еще только в именах, фамилиях, например, «Eisenmenger» вместо Eisenhandler), в английском языке сохранилось в своем первоначальном значении, именно в слове «whoremonder» (торговец проститутками, сводник), между тем как слово Kaufmann (купец) постепенно совершенно утеряло свое прежнее побочное значение и обозначает теперь во всех отношениях приличный промысел. Несмотря на отвращение германцев к городской проституции и вообще к промыслу проституток, сказавшееся, например, в строгих законах вестготов, переселение народов заставило их так близко соприкасаться с римским развратом, что они всюду подпадали его влиянию и даже переняли античную организацию проституции (устройство борделей, государственный надзор и т. д.). Примером тому могут служить вандалы. Когда они завоевали развратный Карфаген, они хотели искоренить проституцию тем, что заставляли всех проституток вступать в брак и запрещали всякого рода проституцию под страхом строгого наказания. Проституция вскоре, однако, снова процвела, и вандалы сами сделались ее ревностными клиентами, так как они из войска закаленных солдат превратились в касту изнеженных патрициев (Procop. bell. Vandal, I, 5).

Но еще вернее указанных моментов о связи между античной и средневековой проституцией востока и запада свидетельствуют бродячие проституированные элементы обоих полов. В частности, относительно Германии уже Густав Фрейтаг заметил, что история этих бродяг показывает, как «тесна и непрерывна связь немецкой жизни с древним Римом». Это верно относительно всего вообще средневекового культурного мира, как магометанского, так и христианского. Из фундаментального произведение Германа Рейха и небольшой работы Иозефа Горовица мы ознакомились с громадным влиянием этих греко-римских проституированных бродяг, мужчин и женщин, на христианскую и магометанскую культуру. Относительно самого факта, что древние мимы и мимистки, танцоры и танцовщицы были в то же время проституированы, мы уже говорили выше (стр. 103–115), где мы привели также некоторые доказательства связи между этой формой античной проституции и проституцией средневековой. Мы хотим привести здесь еще дальнейшие убедительные доказательства этой связи.

Что касается, прежде всего, отношений греческих проституированных бродяг к магометанскому востоку, то Рейх доказал, что греческие мимы долгое время разыгрывались в эллинской части востока даже и после того, как она завоевана была арабами, например, в Антиохии, Александрии, Берите, Цезарее, Емесе, Газе, Гелиополисе, Иерусалиме и Тире. Знаменательно, что слово перешло в арабский язык как «mumisa» и означает исключительно «проститутка». Wellhausen первый указал на это. В том же смысле упоминается «mimdin» в талмуде, в одном месте midrasch sir has-sirim, где «tiftaje» (Daniel Ш, 2) называются «mimdin». «Почему мимистки называются tiftaje?» «Потому что они возбуждают дурной инстинкт к разврату». «Mimdin» означает здесь, следовательно, то же самое, что mumisa. Последнее выражение принадлежит к запасу слов магометанской традиционной литературы, в которой заметны греко-христианские влияния. Кроме того, это слово встречается уже у поэтов до ислама, именно в Higa, насмешливых стихах, в которых поэты ругают друг друга в самых резких выражениях. Так, в изданном недавно Vollers ’ ом «Diwan» Muttalamis а, жившего в конце VI-го века по Р. X. при дворе Ламидов в Хире, сказано: «Говорите Амр-Шн-Гинд: ты, бесстыдник, вздернутый нос, зубы твои (небольшие и темные) похожи на зерна чечевицы, ты днем властелин, а ночью проститутка (mumisa)». Аналогичное выражение мы находим также в анонимных стихах, которые передает Ибн-Ась-Сиккит: «Пусть Бог с позором закроет очи (мужской) проститутки Гудвила».

О распространении на западе кочующих мужчин и женщин, как в древности, Густав Фрейтаг говорит: «Среди многочисленных других категорий лиц, во время бури переселения народов сохранились также презренные гладиаторы гистрионы, поклонники Диониса, которые из Рима распространились среди варварских племен. Они давали представления, в которых изображали кровавых вандалов, и ставили развратные римские пантомимы; стоя перед хижинами франкских начальников, они свистали и играли чуждые мелодии, пришедшие, быть может, когда-то в Рим вместе с оргиями азиатских богов… Вместе с мужчинами в германских племенах тянулись и бродячие женщины, ловкие, дерзкие, по возможности в блестящей одежде. Когда они во время развратных движений какого-нибудь вакхического танца размахивали греческим тамбурином или азиатскими погремушками, они были обыкновенно неотразимы для германских светских и духовных начальствующих лиц, но серьезные люди находили их неприличными. Уже в 554 г. против бесчинств бродячих чужеземных женщин выступил один франкский король; а достойный Гинкмар отечески предостерегает своих священников против этих женщин, чуждое название которых верные монахи переводят очень известным, но суровым словом».

Подобно политической, и религиозная среда средних веков всюду обнаруживает свою связь с древним миром, между прочим, и в вопросах половой этики и в понимании проституции. Три великие мировые религии с универсальной тенденцией – неоплатонизм, христианство в форме католицизма и манихеизм – с начала III века по Р. X. господствовавшие в южной Европе и западной Азии и равно проповедовавшие идеи откровения, искупление и аскетизма, все целиком коренятся в идеях древнего времени они составляют «конечный результат более чем тысячелетней истории религиозного развитие культурных народов от Персии до Италии». Из них на культуру запада и значительной части востока в средние века решающее влияние оказало, прежде всего, христианство – «монотеистическая мировая религия, построенная на основе Ветхого Завета и Евангелия, но при посредстве эллинской спекулятивной мысли и этики» (А. Нагпасk). Лишь позже, начиная уже с VII века, с знаменитого дня иеджры, т. е. бегства пророка Магомета из Мекки в Медину 14 сентября, 622 г. по Р. X., громадное влияние на обширные области старого культурного мира – от границ Китая и Индии до Испании и до западной, восточной и центральной Африки – приобрела вторая монотеистическая религия, шлам, видоизмененный еврейско-христианский монотеизм. Половая этика средних веков, взгляд на проституцию и развитие ее находились главным образом под влиянием этих двух великих культурных религий. А потому, чтобы научно понять, как сложилась проституция в средние века, необходимо детальнее рассмотреть разнообразные отношение христианства и ислама к половой этике и к проституции.

Тесная связь христианства с эллинизмом и греческой культурой вскрыта новейшими теологическими и историко-филологическими исследованиями, именно в более крупных трудах Вендланда и Дейсманна и в небольших работах Геффкена и Бауэра. В настоящее время мы с полной уверенностью можем назвать христианство интегрирующей составной частью античности, так как только благодаря ей оно превратилось из палестинской секты в мировую религию и лишь от нее заимствовало свои своеобразные идеи, существующие еще и теперь.

Сказанное относится к влиянию стоиков и циников, учение которых заключало в себе общие с христианством идеи искупления, покаяние и бессмертия. Источником апокалипсических представлений христианства послужили священные книги орфиков. Слова «Спаситель» и «Евангелие» взяты из эллинского культа. Божественность Иисуса, рождение его от Пречистой Девы, звезда, указывающая на рождение Спасителя, заимствованы из греческих народных верований. Можно было бы провести еще многочисленные другие параллели. Поклонение же пастухов, идея о посреднике, тайная вечеря находятся также в персидском культе Митры.

С другой стороны, не нужно забывать, что эти античные влияние сказались лишь во время апостолов й при позднейшем развитии христианской догмы и культа; первоначальное же христианство коренится в еврействе, Иисус сам бил еврей и решительно признавал еврейское учение об единстве божественной сущности и любви к ближнему (Марк 12, 28–34). Сравнение половой этики первоначального и эллинизированного затем христианства, развившегося впервые во время апостолов, точно также обнаруживает явные различия, причем половая этика Иисуса более родственна еврейской, чем позднейшей христианской половой этике.

Hjalmar J. Nordin сделал недавно заслуживающую признательности попытку связно изложить половую этику евреев во время Иисуса. К сожалению, на немецком языке появилась только вторая часть этого труда, между тем как первая, вышедшая в 1902 г., опубликована на шведском языке и осталась мне недоступной. Лордин проводит многие параллели между воззрениями Иисуса и современных ему евреев. Мартин Fade также указывает, что Иисус судил о половой жизни, прежде всего, как еврей. И если Нордик приходит к заключению, что, в общем, половая этика евреев времен Иисуса носит печать здоровья и благородства, то это относится и к половой этике Иисуса. Последний нигде не отрицает свободной оценки и естественного понимание полового инстинкта и половых отношений, совершенно так же, как мы это видим у евреев.

Если не считать возникших, вероятно, под влиянием греческой философии небольших сект ессеев и терапевтов, то еврейская половая этика безусловно обнаруживает антиаскетический дух. Божественная заповедь: «Плодитесь и размножайтесь» (Быт. 1, 28) всегда заставляла еврея смотреть на половые отношения, как на нечто естественное, освященное религией, между тем как постоянное воздержание было бы в его глазах тяжелым проступком против приведенной заповеди Божьей. Поэтому иудейство отвергает аскетизм и безбрачие и прославляет брак, супружеские обязанности и размножение. Когда в новом Завете сказано: «впрочем, спасется чрез чадородие» (I, посл. к Тим. 2,15) и если там указывается также на заповедь об исполнении супружеских обязанностей мужем и женой (I, посл. к Кор. 7, 3–4), то в этом сказывается еврейское мировоззрение. Для не состоящих в браке иудейство впервые выставило требование относительного половою воздержание до брака, правда, возможно раннего, а для состоящих в браке оно считало поводом для временного воздержание посты, траур, напряженную умственную работу и пр. Евреи же первые рекомендуют труд, как лучшее вспомогательное средство при воздержании и лучший способ борьбы с половой фантазией и половыми представлениями. Изречение «молись и трудись» еврейского происхождения. «У евреев времен Иисуса», говорит Нордит, труд считался вспомогательным средством в борьбе за целомудрие. В завещании Рувима рекомендуется для этой цели и физический, и психический труд. «Работайте до усталости и погрузитесь в мир науки, пока Господь не даст Вам спутника жизни по желанию своему, чтобы вы не страдали, как я»… В завещании Исасхара на утомительную работу указывается, лак на средство против чувственных фантазий».

Так как у евреев господствовал выраженный патриархат, то не может быть и речи, разумеется, о равноправном положении у них женщины. Но у евреев женщина все же никогда не жила такой гаремной жизнью, как у греков и позже у магометан. Еврейская женщина всегда принимала участие в обществе мужчин, хотя, согласно патриархальной точке зрения, она считалась подчиненной мужчине, а законная полигамия не вызывала осуждения еще долгое время в течение средних веков.

Что юдаизм относился к проституции, безусловно, отрицательно, мы уже говорили выше (стр. 65-671, причем мы привели библейские законы против проституции и указывали на существование ее в более глубокой древности. Во времена Иисуса мы находим довольно обширную проституцию у евреев, но она во всех отношениях опирается на греко-римскую проституцию и очевидно организовалась под ее влиянием и по ее образцу. Так например, мы находим указание на римскую проституцию в пекарнях и в «cella» (в талмуде «qinqelin») борделя, а также в увеселительных кабачках («pundeqitha», трактирщица, сводница). Иосиф объясняет, что «zona» (проститутка), которую священнику запрещено венчать, это женщина, живущая содержанием кабака или трактира (Antiq. jud. Ill, 12, 2). В талмуде говорится также об «улице проституток». По мнению Прейса, это не дает еще, однако, права заключить о казарменной организации проституции законодательным путем, потому что на востоке и теперь еще принято, чтобы отдельные профессии локализировались каждая на особой улице. Но мы все же узнаем отсюда, что и у евреев впоследствии существовала организованная проституция, которая должна, вероятно, считаться римским учреждением, подобно борделю, «qubba проституток». Римляне часто насильно приводили туда честных еврейских женщин; как мы увидим ниже, они тоже самое делали впоследствии с христианками, для которых обесчещение в лупанарии часто применялось как наказание за отказ клятвенно отречься от христианства. В талмуде мы находим, например, аналогичное сообщение, что римское правительство однажды запретило евреям заниматься торой. Рабби Ханина бен Иерадион, несмотря на это, продолжал свои занятие и, благодаря доносу, осужден был на смертную казнь; дочь же его приговорена была к поселению в бордель. Интересно провести в этом случае параллель с аналогичным обращением с христианскими женщинами во время процессов мучениц; в новейших монографиях, насколько мне известно, об этом не упоминается.

Когда в талмуде говорится о содержателе борделя «moger zanjatha»– поведение которого, безусловно, квалифицируется, как грех-что он наделяет всем необходимым театр, приносит проституткам платье в баню, танцует и играет им на флейте, то мы и здесь также узнаем типичные римские черты. То же самое нужно сказать и о рассказах талмуда о дорогих квартирах и высоких гонорарах отдельных гетер. Прайс говорит об этом: «И талмуд также сообщает нравоучительный рассказ об одной проститутке, которая живет в «крепости у моря», получает гонорар в 400 золотых и притом требует уплаты денег вперед. Гостей своих она приказывает оставлять в передней и прислуга ей должна докладывать о них. Если посетителю, наконец, разрешено войти, она приготовляет шесть кроватей, пять из серебра и одну из золота – указание на безнравственный римский обычай покрывать постели и triclinia женщин серебром и золотом – роскошь, которую могут себе позволить, разумеется, только самые богатые люди. Между каждыми двумя кроватями она ставит лестницу из серебра с верхней ступенькой из золота и садится голой на самом верху. Но в решительный момент посетителю является перед глазами закон Божий и ему удается устоять против влекущего его соблазна. Другая проститутка, также жившая в «приморских городах», получает, как гонорар, мешочек динарий; чтобы явиться к ней, нужно переехать через семь рек. Обыкновенным проституткам дают «nedeh», богатый подарок, но каждая из них смеется над гонораром, «ethnan», который ей предлагают, и находит его слишком незначительным. Вот почему, кто веселится с проститутками, тот промотает свое состояние «до последнего куска хлеба, который и будет служить ему единственной пищей. Когда деньгам наступит конец, эти люди отдают сыночка за проститутку, а дочку продают за вино и попойку».

Из описания II Макк. 6, 4, мы знакомимся с размерами греческой проституции в Иерусалиме в эллинскую эпоху, по-видимому, под грекоримским влиянием и гомосексуальная проституция приняла у евреев более обширные размеры, чем раньше.

С точки зрение описанных условий и среды мы и должны судить об отношении Иисуса к половой жизни. Как мы уже упоминали, оно, в общем, безусловно, соответствует взглядам евреев на этот вопрос. На это указывает и Раде. Более детальное сравнение еврейских сочинений того времени с воззрениями Иисуса – неуместное здесь, но многообещающее в том виде, как приступил к нему, например, Нордин-без сомнение дало бы нам еще и другие параллели к таким изречениям Иисуса, которые до сих пор считались принадлежащими исключительно Ему. Мы сейчас приведем тому несколько примеров.

В то время как еврейская секта ессеев, возникшая во II веке до Р. X., несомненно, под влиянием греческой философии, в частности, под влиянием учение Пифагора, признавала полный дуализм между телом и душей и объявила чувственность чем-то нечистым, а умерщвление потребностей первой нравственной обязанностью, Иисус, которого – как подчеркивает Fade – несправедливо причисляют к ессеям, безусловно, признает половую жизнь и судит о ней без всяких стеснений. Среди Его изречений нет ни одного, в котором он осуждал бы половую жизнь, как нечто греховное и нечистое. Это вполне соответствует воззрению иудеев, которое «еще до появление Иисуса и до сих пор неизменно утверждало жизнь и естественные условие возникновение жизни». (Мартин Раде).

Таким утверждением половой жизни дышат прекрасные слова Иисуса (Иоан. 16, 21):

«Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир».

И еще:

«Пустите детей приходить ко Мне, и не препятствуйте им; ибо таковых есть Царство Божие».

Радость по поводу рождение человека в мир и радость по поводу детей предполагают утверждение половой жизни. Поэтому Иисус и на женщину смотрит совершенно свободно, без всякой аскетически-женоненавистнической тенденции, как на естественную подругу жизни, за которой он признает до известной степени равные права с мужчиной. Ссылаясь на подчиненность еврейских женщин при господстве патриархата, отношение Иисуса к женщине называют чем-то совершенно новым и своеобразным, говорят, что такое отношение, в противоположность господствовавшим среди евреев взглядам, проявилось здесь впервые, и в доказательство приводят тот факт, что Иисус признавал слушавших его поучение и наставление женщин достойными, характерный пример чего приводит только Лука (10, 38–42):

«В продолжение пути их, пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у ней была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большем угощении, и подошедши сказала: Господи или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы она помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа, Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее».

Женщин, учениц Иисуса, приводят также Лука 8, 2; Марк 15, 40; Матф. 27, 55; Иоанн 4, 10 и дал.

Но такая оценка женщины, как самостоятельной личности, и такое участие женщин в умственных и религиозных стремлениях мужчин встречались уже и раньше, а во время Иисуса они существовали и в других еврейских кругах. Так, старший современник Иисуса, еврейский философ Филон (около 30 г. до Р. X. по 40 г. после Р. X.) в своем сочинении «О созерцательной жизни» сообщает о еврейской секте терапевтов, что она имела приверженцев не только в Египте, где она всего больше сконцентрировалась, но и во многих других странах, между прочим, также в Палестине, и что она предоставляла женщинам такое же право учиться и учить, как мы это видели у Иисуса. Женщины принимали участие в религиозной и умственной жизни мужчин также в еврейской секте ессеев.

В виду этого, безусловно, вероятно и нужно допустить, что стремление к высшей оценке и к большему уважению женщины сказывалось во времена Иисуса и в других еврейских кругах, и что Иисус не был в этом случае одинок.

Взгляды Его на брак и нарушение супружеской верности также, несомненно, коренятся в еврействе. Главные места, в которых говорится о браке, имеются у Матф. 19, 3–9:

«И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно разводиться с женою своею? Он сказал им в ответ; не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два – одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Они говорят Ему: как же Моисей заповедал давать разводное письмо, и разводиться с нею? Он говорит им: Моисей, по жестокосердию своему, позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так; но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует, и женившийся на разведенной прелюбодействует».

Аналогично у Матф. 5, 31–32; Марка 10, 2-12 и Луки 16, 18.

Основой этих рассуждений служит Второзаконие 24, 1:

«Если кто возьмет жену и сделается ее мужем, и она не найдет благоволение в глазах его, потому что он находит в ней что-нибудь противное, и напишет ей разводное письмо, и даст ей в руки, и отпустит ее из дома своего…».

Нордин в очень интересной форме рассказывает, что во времена Иисуса между школами рабби Шаммаи и рабби Гиллеля, по поводу толкование приведенного места из библии, разгорелся спор. Первый был сторонником более строгого, второй-более свободного толкование развода. Шаммаи первоначально понимал под словом «противное» только разврат и блуд, между тем как Гиллель придавал ему более широкий смысл, разумея под ним и другие неприятные стороны женщины. Фарисеи очевидно желали, чтобы Иисус дал им решение спора между обеими школами. Но он в своем ответе указывает на другое место в библии и апеллирует от закона Моисея (Второз. 24, I) к закону Бога (Быт. 2, 24): «Потому оставит человек отца и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» – и ставит божеский закон выше закона человеческого, который, по Его словам, издан был только в силу «жестокосердия» человека.

И все же Иисус вместе с школой рабби Шаммаи признает только одну причину для развода, именно прелюбодеяние (внебрачные половые сношения, проституцию).

Я вижу в словах Иисуса не абсолютное отрицание развода, а только утверждение идеала брака. Признание допустимости развода видно не только из исключения, которое допускает в этом случае Иисус для проституции, но и из извинительных слов, которые Он находит для закона Моисея: последний должен был считаться с условиями времени и вследствие жестокосердия должен был терпеть развод. В противоположность этому – как подчеркивает и Раде – Иисус строит идеал брака на божественном законе, именно «брак мужчины с женщиной на основании полной взаимности, с целью неразрывной совместной жизни». С этой идеальной точки зрения, брак разведенного с новым партнером, естественно, кажется Ему прелюбодеянием, равно как и самое вожделение другой женщины. Это выражено в словах Матф. 5, 27 и 28:

«А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

Лучшим доказательством того, что все вообще воззрение Иисуса на брак носит специфически еврейский характер, могут служить многочисленные параллели к изречениям Иисуса, собранные у евреев Нордином. Они и его также заставили прийти к выводу, что все относящиеся сюда изречение Иисуса выросли на одной и той же почве, именно на почве половой этики евреев того времени. Он обращает внимание, что намеком на слова Матф. 5, 28 могут уже считаться слова Иова 31, 1 и 24, 15, и что в написанном около 150 лет до того псалме Соломона 4, 5, сказано: «глазами своими он говорит с каждой женщиной о греховном вожделении». Библейское изречение (Исх. 20, 17) «не желай жены ближнего твоего», имеет тот же смысл. Подчеркивание задушевных чувств, как главного признака супружеской любви, имеется также в талмуде. Так, рабби Элиезер серьезно считает мысль о другой женщине в момент физического соединения настоящим прелюбодеянием. Другое изречение гласит:

«Раввины наши сказали: если жена вступает в сношение с своим мужем, между тем как сердце ее думает о другом, которого она увидала на пути, то это прелюбодеяние больше всякого другого, ибо сказано (Иезек. 16,32): «как прелюбодейная жена, принимающая вместо своего мужа чужих».

Как и в изречении Иисуса, речь идет здесь только о состоящих в браке мужчинах и женщинах; половые отношение холостых же лиц здесь не принимаются во внимание. Ибо, по Прайсу, требование целомудрие со стороны холостых «подразумевалось само собой, а потому о нем не говорится в определенной форме ни в талмуде, ни в библии». Рабби Элиезер толкует, впрочем, Левит. 19, 19, как повеление целомудрие для холостых, а упомянутое выше требование относительного воздержания, впервые выставленное в такой острой форме именно евреями, значительной своей частью также относится ко времени до брака (правда, раннего).

Но такое «относительное» половое воздержание в корне различно от собственно аскетизма. Последний первоначально, безусловно, чужд еврейству, и только в эллинскую эпоху аскетические идеи, под греческим влиянием, распространились и среди евреев и привели к основанию двух замечательных сект, ессеев и терапевтов, но обе они совершенно изолировались от еврейского народа, хотя их можно было встретить почти во всех городах Палестины. Из слов Иисуса (Матф. 19, 10–12) пытались сделать вывод, что Он проповедовал половой аскетизм и что Он, следовательно, вероятно, принадлежал к ессеям. Слова эти составляют заключение приведенной выше беседы о разводе, в которой Иисус высказывает такие строгие требование для супружеской верности и допустимости развода. Его ученикам, придерживающимся более свободного взгляда, это очевидно кажется слишком суровым. Далее между ними завязывается следующий диалог (Матф. 19, 10–12):

«Говорят Ему ученики Его: Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано; ибо есть скопцы, которые из чрева материного родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».

Это удивительное слово является ответом на аподиктическое изречение учеников, что при трудности и редкости проведение построенного Иисусом брачного идеала лучше вообще не жениться, т. е. вообще не вступать в связь с женщиной. На это Иисус дает ответ, смысл которого такой: да, если бы это было доступно всякому мужчине! Но это могут лишь те, с кому это дано», а это всегда только отдельные и немногие лица, именно «скопцы от рождения», т. е. лица с врожденным недостатком полового инстинкта, затем люди, искусственно превращенные в евнухов, и в-третьих те, которые добровольно наложили на себя половое воздержание, даже путем самооскопления, потому что они предпочитают в уединении и без всякой помехи заниматься одним и только божественными вещами. Эти три категории постоянно воздерживающихся мужчин Иисус приводит ученикам, высказавшим мысль о всеобщем аскетизме, как исключения, и тем самым, на мой взгляд, высказывается именно против проведение всеобщего полового аскетизма, который Он ограничивает лишь приведенными исключительными случаями.

И если Мартин Раде думает, что изречение это «совершенно не иудейское» по своему характеру, то мне хотелось бы указать ему на просмотренное им место в старом завете (Исаия, 56, 4–5), где евнухам уже приписывается особенно тесная связь с Богом, что, разумеется, так же мало можно понимать как «проповедь» полового аскетизма. Место это гласит:

«Ибо Господь так говорит о евнухах: которые хранят Мои субботы и избирают угодное Мне и крепко держатся завета Моего, тем дам Я в доме Моем и в стенах Моих место и имя лучшее, нежели сыновьям и дочерям: дам им речное имя, которое не истребится».

Слово Бен Азаи из талмуда также напоминает Матф., 19,12. Он оправдывается в своем безбрачии. «Что мне делать? Моя душа тяготеет к торе; пусть мир поддерживается другими!» Как и изречение Иисуса, талмудическое объяснение этого места сводится к тому, что такой постоянный аскетизм можно оправдать лишь у индивидуумов, половой инстинкт которых не дает знать о себе, т. е. у естественных или искусственных «скопцов». Что еврейство отвергало кастрацию, показывает строгое запрещение библии (Левит., 22–24) и изложение у Иосифа (Antiq. jud. IV, 8, 40). Кроме того, относительно выражения, приведенного у Матфея, «и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царствие Небесного», еще спорно, относится ли оно к действительным случаям самооскопления, как это принимали позднейшие отцы церкви с Оригеном во главе или же это скорее описательное выражение для добровольного постоянного воздержания. Я думаю, что употребленное Иисусом выражение «скопцы, родившиеся так из чрева матери», тоже ведь относящееся не к действительной кастрации, а к врожденной половой анафродизии и импотенции, служить очевидным доказательством, что Иисус под словами, «которые сделали сами себя скопцами», точно также имел в виду лишь добровольное постоянное воздержание без кастрации. Прежде это место толковали дословно, в смысле позднейшего монашеского аскетизма, и, подобно Оригену, делали из него соответственные практические выводы.

Быть может допустимо, что в заключительных словах своего замечательного изречение Иисус имел в виду самого Себя. Ибо Он несомненно принадлежал к тем людям, для которых половая жизнь сама по себе не имела никакого значения. (Он остался неженатым и об Его отношениях к женщинам ничего не известно). Высшим религиозным интересам Он принес в жертву любовь и семейную жизнь, как это указывают также Марк. 10, 29 и далее, Матф. 19, 29, Лук. 18, 29. А потому Он отвергает также всякое представление о том, что половая дифференциация будет продолжать существовать и за гробом. Так у Марк. 12, 25: «Ибо когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как ангелы на небесах». Это тоже чисто еврейское воззрение, в противоположность, например, учению Магомета, которое допускает, что в раю верующим будут прислуживать настоящие красивые женщины (Коран, сура Ш, 36; IV, 61), потому что и в талмуде сказано: «На том свете все земное отпадает, нет ни еды, ни питья, ни плодородие и размножения, а только праведные сидят и наслаждаются величием Господним, совершенно как ангелы».

Наконец, говоря о половой этике Иисуса, мы должны коснуться еще последнего пункта, особенно интересного для нашей темы. Мы имеем в виду Его взгляд и отношение к проституткам и внебрачным половым сношениям, как мы уже видели, весьма распространенным в то время и среди евреев. По мнению Раде, в Капернауме и по окружности его были для этого особенно благоприятные условия. Одна из прекраснейших сцен Евангелие (Лук. 7, 36–50) показывает нам истинно человечное, свободное воззрение Иисуса на проституцию.

«Некто из фарисеев просил его вкусить с ним пищи; и Он, войдя в дом фарисея, возлег. И вот, женщина того города, которая была грешница, узнавши, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром; и, ставши позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его и мазала миром. Видя это, фарисей, пригласивший Его, сказал сам себе: если бы Он был пророк, то знал бы кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница. Обратившись к нему, Иисус сказал: Симон! Я имею нечто сказать тебе. Он говорит: скажи, Учитель. Иисус сказал: у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят; но как они не имели чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его? Симон отвечал: думаю, тот, которому более простил. Он сказал ему: правильно ты рассудил. И обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал, а она слезами облила мне ноги и волосами головы своей отерла. Ты целование мне не дал; а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать Меня в ноги. Ты головы мне маслом не помазал; а она миром помазала мне ноги. А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит. Ей же сказал: прощаются тебе грехи. И возлежавшие с ним начали говорить про себя: кто это, что й грехи прощает? Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя. Иди с миром».

А у Матф., 21, 31–32, он говорит фарисеям:

«Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие; ибо пришел к вам Иоанн путем праведности, и вы не поверили ему, а мытари и блудницы поверили ему; вы же, и видевши это, не раскаялись после, чтобы поверить ему».

И, наконец, у Иоанна, 8, 3-11:

«Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставивши ее впереди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, он, отклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, отклонившись и не видя никого кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? Никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя. Иди, и впредь не греши».

А разве христианство в борьбе с проституцией – справедливо спрашивает Мартин Раде – пошло по этому указанному Иисусом пути? И отвечает, что все мы либо идем в своем строгом осуждении по пути фарисеев или же из сожаления и сочувствие к слабости этих женщин, сами теряемся в грешном бессилии, и что оба эти типа судей можно проследить во всех работах, касающихся проституток. Что вызывает во мне особое изумление в словах Иисуса, – так это его глубокое понимание биологической основы проституции, понимание, что, в конечном счете, она объясняется присущим всем людям инстинктивным стремлением к половым излишествам, на которое Он и указывает фарисеям в своих удивительных словах. Иисус понимает и видит насквозь последние биологические причины проституции и знает, что сама проститутка является только жертвой таких обстоятельств, что она не более виновна, чем общество, без которого невозможно ее Существование.

Но если в этико-половых воззрениях Иисуса на проституцию и есть провидение истинного положение вещей, то мы все же не находим у Него понятие о двух вещах, без которых современная половая этика обойтись не может это, во-первых, понятие о труде, и во-вторых, в меньшей степени, понятие об ответственности.

Давид Фридрих Штраус рассматривает полное отсутствие понятие о труде в Евангелии, как нечто специфически христианское, и потому объявляет в этом отношении христианство принципом прямо враждебным культуре. Нужно, однако, заметить, что такое враждебное отношение к труду в Евангелии безусловно соответствует всему миросозерцанию греко-римской древней эпохи, хотя отношение это, под влиянием аскетического принципа (также происходящего из греческой философии), выступает здесь еще значительно резче, чем в обыденной жизни античного мира. Штраус справедливо подчеркивает, что познание этического, религиозного и социально-реформаторского значение труда, несомненно, составляет продукт современной культуры. Для современного человека телесообразный и разумный физический и умственный труд составляет существенную част его религии и ею отношение к космосу и мировому началу. Никто этого не проповедовал более убедительно, чем, например, Джон Реагин. Мне непонятно, как такой человек, как Адольф Иарпак, поразительная трудоспособность и громадная продуктивность которого вызывает изумление всего образованного мира и который – несмотря на его собственное противоположное заявление-несомненно испытал божественную сторону труда и его религиозное освящение на самом себе, мог написать следующие слова:

«Труд и прогресс культуры без сомнение очень ценные вещи, к которым мы должны стремиться и работать для них. Но высший идеал заключается не в них; они не могут наполнить душу истинным удовлетворением.

Нет, это не так: труд именно составляет часть этого высшего идеала, к которому мы приближаемся только при его помощи. На дальнейшее возражение Гарнака, что труд не есть нечто цельное, совершенное, и потому не может дать удовлетворения, что для удовлетворения нужна еще любовь – исходящая из нас и из других любовь – можно дать вполне убедительный ответ: всякий честный и полезный труд содержит в себе эту любовь, всякая работа делается не только для нас, но и для других людей, для общества, для государства и, наконец, для всего человечества. Что же касается неполноты и отрывочности всякой работы, то с этим нельзя, разумеется, не согласиться, но поскольку пробелы, несовершенство всякой работы болезненно воспринимаются нами, постольку мы имеем всегда перед глазами идеал того, что должно быть сделано. Идеал ведь не есть абсолютное понятие, существующее само по себе и не имеющее никакого отношения к реальной стороне жизни; напротив, он возникает, развивается и постоянно изменяется вместе с прогрессом культурной работы, он неразрывно с ней связан. И религия имеет под собою почву и имеет право на существование лишь постольку, поскольку она восприняла в себя плоды этой культурной работы, поскольку она их превращает в свою собственность и применяет к действительной жизни. В этом именно заключается неразрывная связь воспламеняющей мир этической идеи и могучего социального труда, которую Фридрих Альберт Ланге, в прекрасных и пророческих заключительных словах своей истории материализма возвещает, как религию будущего. И она приведет когда-нибудь к тому прочному слиянию еврейского и христианского учение с их двумя главнейшими принципами – единства Бога и любви к ближнему (отвергнув всякую веру в чудеса) – которое по словам такого честно и последовательно мыслящего человека, как берлинский профессор права, Альберт Фридрих Бернер, составит ближайшую неоспоримую ступень в дальнейшем развитии религии.

И тогда тремя непоколебимыми основными принципами половой этики будут считаться те три понятия, значение которых для индивидуальной и социальной жизни вполне оценила только наша современная культура: 1) полное утверждение полового инстинкта, как естественного и само по себе, безусловно, этического явление жизни; 2) половая ответственность по отношению к индивидууму и обществу; 3) значение труда для полового развитие и половых отношений.

Что касается дальнейшего развития христианской половой этики, то в течение всей эпохи от смерти Иисуса до реформации ее можно характеризовать следующим образом, она совершенно пропиталась эллинским духом и первоначальные воззрение ее изменились в смысле признание господствовавшей в древности двойственной морали и мизогинии, усиление принципа аскетизма и наложение клейма на половую жизнь. А с этим связан был также возврат к античному взгляду на проституцию, как на «необходимое зло». Такое наступление реакции начинается с того момента, как апостолы возвестили учение Иисуса греко-римскому миру и как традиции классицизма во всеоружии выступили против простого и опирающегося на простые условия учения Иисуса. Влияние это с течением времени не ослабело, а, напротив, от столетия к столетию все усиливалось, – настолько, что позднейшую христианскую половую этику со всеми ее последствиями (преследование ведьм, флагеллантизм, сатанизм и т. д.) прямо можно назвать крайним преувеличением соответственных явлений древности. Преувеличение это выразилось, между прочим, и в отношении государства и общества к проституции.

Ниже мы вкратце изложим главнейшие моменты в развитии христианской половой этики, причем особое внимание обратим на отношение ее к проституции.

Как мы уже упоминали, реакция в этой сфере начинается со смерти Иисуса. Уже Павел ясно обнаруживает женоненавистнические тенденции и решительно объявляет женщину гораздо ниже мужчины, что он мотивирует грехопадением в раю, при котором соблазнена была женщина (1 Тимоф. 2, и 11–14). Как метко замечает Чарнак, Павел продолжает придерживаться античной оценки полов, согласно которой женщина есть человек второго порядка и потому она должна быть поставлена ниже мужчины. Если анализировать слова Павла (1. Кор. II, 3 и дал.), то в них можно найти ясный отзвук приведенного выше (стр. 561) взгляда Аристотеля о сущности женского начала, как изуродованного мужского. У Петра (I. Петр. 3, 7), женщина точно также противопоставляется мужчине, как «немощнейший сосуд». Вообще у Павла можно несомненно доказать влияние греческой философии. Выше мы уже подчеркивали (стр. 546–550), что дуализм между «плотью» и «духом» со времени Ксенофана, пифагорейцев и орфиков, проявлялся в греческой философии все более и более резко, и проследили отдельные стадии развитие дуалистической идеи, столь важной для обсуждение полового вопроса, начиная с Платона, циников и стоиков и до неоплатонизма и философии греко-иудейского философа Филона, который все связанное с плотью, как таковой, клеймит как «греховное» и защищает уже также учение о «первородном грехе» со всеми его последствиями. Филон был современником Павла. И если мы находим у последнего такие же взгляды – «предан греху» (Посл. к римл. 7, 14); «ибо знаю, что не живет во мне, то есть, в плоти моей доброе» (П. р. 7, 18); «Бог послал Сына своего в подобии плоти греховной в жертву за грех, и осудил грех во плоти» (П. К р. 8, 3) – то это указывает на одинаковый источник этого учения, на эллинскую философию. Действительно, Вернле недавно доказал, что аскетические тенденции этики Павла и его учение, что «плоть» вместилище зла, безусловно, являются продуктом иудейско-эллинского умозрение александрийцев. Раде, в противоположность, например, Гансу Вегенеру, не желает видеть в учении Павла о «плоти» специфические антисексуальные тенденции, но это противоречит всей истории развитие данного понятия, в котором половая жизнь именно клеймится уже с самого начала. А учение о «плотском грехе» и у Павла также обнимает всю вообще половую жизнь; да и другие его учение (например, о «втором Адаме»), безусловно, вращаются в сфере современной ему эллинской философии. Наконец, прямая проповедь девственности и аскетизма у Павла и его взгляд на брак, как на необходимое зло, слишком ясно доказывают, что он, по существу, отрицал половую жизнь, ибо: «хорошо человеку не касаться женщины» (1 П. к Кор. 7, 1); но, «во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. Муж оказывай жене должное благорасположение (т. е. супружеские обязанности); подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Не уклоняйтесь друг от друга, – разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим. Впрочем, это сказано; мною как позволение. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я, но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак нежели разжигаться… – Относительно девства я не имею повеление Господня, а даю совет, как получивший от Господа милость, быть Ему верным. По настоящей нужде за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так. Соединен ли ты с женою, не ищи развода. Остался ли без жены, не ищи жены. Впрочем, если и женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти, а мне вас жаль… Я вам сказываю, братья: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не и м еющие… Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше». (1 П. к Кор. 7, 2–9; 25–29, 38).

Раде справедливо характеризует эти изречение Павла, насквозь пропитанные аскетизмом, как не имеющие ни следа того взгляда на брак и естественную половую жизнь, как на нечто само собою подразумевающееся, который мы находим у Иисуса и из которого вытекает утверждение половой жизни. Павел же, напротив, противопоставляет этому абсолютное половое воздержание, как общий идеал, которого должен желать и к которому должен стремиться всякий человек. Иисус допускал этот идеал только для исключительных случаев, для пользующихся особой милостью Божией. Для Павла же брак, совершенно, как у греков, представляет, напротив, только необходимое зло, чтобы избежать блуда; мало того, даже и в брать, по его мнению, идеалом является абсолютное половое воздержание. Павел является первым христианским защитником так называемого «духовного брака», о котором мы уже говорили выше (стр. 452), происхождение которого опять-таки связано с воззрениями греческой философии. По мнению Лидии Штеккер, Павел говорит о «духовном обручении» без брака и в нижеследующем месте (хотя постоянная совместная жизнь мужа с женой представляет ведь, в конце концов, брак), причем он ясно выражает это в 1 П. к К. 7,29 («так что имеющие жен должны быть, как не имеющие»). В 1 П. к К. 7, 36–37 сказано:

«Если же кто почитает неприличным для своей девицы то, чтобы она, будучи в зрелом возрасте, оставалась так, тот пусть делает, как хочет: не согрешит; пусть таковые выходят замуж. Но кто непоколебимо тверд в сердце своем и, не будучи стесняем нуждою (половым влечением), но будучи властен в своей воле, решился в сердце своем соблюдать свою деву, – тот хорошо поступает. Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше».

Как метко замечает Лидия Штеккер, изложенные здесь воззрение опираются, вероятно, на действительно встречавшиеся в то время в христианской общине в Коринфе духовные браки и обручения, несомненно, по языческому образцу. Дело в том, что Элиан, Порфирий и другие писатели эпохи императоров свидетельствуют о большом распространении таких воздержных браков среди греков-язычников времен империи (см. выше стр. 452).

Проституцию и сношение с проститутками Павел осуждал самым решительным образом, 1 П. к. К. 6, 13–18:

«Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела… Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: «два будут одна плоть» (Быт. 2, 24). А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом. Бегайте блуда: всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела».

В этом строгом осуждении и в борьбе против проституции Павел вполне ведет себя, как еврей, но и у него уже имеется (1 П. к К. 5, 9-10) намек на позднейший взгляд Августовской эпохи, что проституция есть необходимое зло и что ее приходится терпеть, resp., что против нее ничего нельзя сделать. Он говорит там: «Я писал вам в послании – не сообщаться с блудниками; впрочем, не вообще с блудниками мира сего или лихоимцами или хищниками или идолослужителями, ибо иначе надлежало бы вам выйти из мира сего».

История христианской веры и христианской церкви послеапостолов обнаруживает все возрастающее глубокое влияние Греции. Эллинский дух принадлежит, по Гарнаку, к «главнейшим предпосылкам католического вероучение и его таинств», и христианство Юстина, Афенагора и Минуция ничуть, не менее эллинское, чем христианство Оригена. Главным образом, неоплатонизм с его аскетизмом, учением о покаянии и искуплении с его клеймением половой жизни, имел наиболее продолжительное влияние на христианство и наиболее видоизменил его, как это подробно изложено у Августина в седьмой книге его «Исповеди» (см. особенно гл. 9-21). Католическая теология сумела победить неоплатонизм лишь после того, как «она восприняла. в себя почти все, чем он обладал».

Мы изложим здесь вкратце половую этику старейших отцов церкви и христианских сект до Августина, чтобы затем осветить удивительную роль, которую играла проституция в истории древнейшего христианства, как в действительности, так и в легендах, ибо отношение эти еще и до сих пор сохранили свое значение. Напомним, например, хотя бы только дома для «кающихся Магдалин», происхождение которых относится к этому времени.

За немногими исключениями, в развитии христианских сект и в выработке христианских догм между вторым и четвертым столетием по Р. X. все яснее выступают аскетические и антисексуальные тенденции, все резче проявляются мизогиния и указание на превосходство мужчины перед женщиной. Внешним образом это проявляется в том факте, что к этому времени относятся первые зачатки монашества, и церковного аскетизма, получившие затем такое разностороннее развитие в средние века. Уже в одном из самых старых христианских сочинений, «Hirt des Hermas», написанном в 100 г. по Р. X. вольноотпущенником, автор рассказывает о характерном видении. «Пастух» оставляет его на ночь одного с двенадцатью девушками, которые на его вопрос, где ему переночевать, отвечают:

«У нас ты должен спать, как брит, не как муж; потому что ты наш брат, и в будущем мы хотим служить тебе, мы любим тебя». И та, которая была, по-видимому, старшей между ними, начала меня целовать, а когда другие увидали, что она меня целует, они тоже начали меня целовать. И девушки положили свои полотняные нижние одежды на землю, уложили меня посредине, и ничего другого не делали, а только молились; и я тоже непрерывно молился вместе с ними. – И я остался там вместе с девушками до второго часа утра. Затем появился пастух и сказал: «Но вы ведь ему не сделали ничего дурного?» «Спроси его самого», – сказали они. – Я сказал ему: «Господин, я рад был переночевать с ними».

Проповедуемый здесь половой аскетизм, который, благодаря большому числу участниц в этом ночном покаянии, разумеется, в этом случае особенно трудно было соблюсти, остался под сомнением, так как поцелуи и ласки были дозволены. В «Acta Pauli et Theclae», написанном во втором веке, как такая «Syneisacta» (технический термин для женщины, живущей с священником) описана героиня Текли. По ночам она отправлялась в келью Павла и жила с ним согласно слову; «Блаженны имеющие жен и как бы не имеющие их, потому что они наследуют Царство Божие».

Тертуллиан рекомендует «духовных жен всем тем христианам, Которые не могут обойтись без женщины, и притом вдов, как наименее опасных: «прекрасных верой, наделенных бедностью, запечатленных возрастом».

Таким образом, духовные браки сделались характерным явлением V 2–4 века, но уже очень скоро они неоднократно теряли свой «духовный характер» и подавали повод к большим неприятностям, так как ссылкой на одобрение в приведенных словах Павла часто злоупотребляли. Так, уже во второй половине второго века епископ Павел из Самосаты обвинен был во всевозможных пороках. Между прочим, о нем было сказано: «У него есть также «syneisacta»; одна из них уже, правда, отпущена, но две цветущие девушки находятся еще у него и сопровождают его во время путешествий». Так же поступают и его пресвитеры и дьяконы. Еще в четвертом веке знаменитый Афанасий во время преследование бежал «по непосредствен– ному указанию свыше» к прославленной девственнице, необыкновенно красивой девушке, у которой он жил затем шесть лет.

Первый, энергично выступивший против бесчинств «духовных браков», был отец церкви Киприан (250 г. по Р. X.) – разумеется, не с точки зрения естественного взгляда на половую жизнь, а с точки зрение доведенного до крайности аскетизма: даже один только взгляд на женщину он проклинает, как грех. Киприан отвергал даже простое купание девушек, чтобы они не должны были краснеть при виде своего голого тела! «Должен ли Христос», спрашивает он, «наш Господь и судья, видеть, что посвященные ему девственницы лежат у других, и оставаться при этом спокойным? и не гневаться? и не грозить за такие безнравственные отношение самыми тяжелыми наказаниями?… А потому возлюбленнейший брат наш, ты мудро поступил, что исключил из церковной общины диакона, который часто оставался у девушки, а также всех остальных, ночевавших у девушек. Если они раскаялись в своем грехе и взаимных сношениях, то заставь акушерок тщательно исследовать девушек; тех, которые окажутся таковыми, ты можешь снова принять в церковную общину, под угрозой, однако, что они еще с большей строгостью будут исторгнуты из церкви и едва ли будут снова допущены в нее, если они опять завяжут сношение с мужчинами или если будут жить с ними в одном доме и под одной кровлей. Ибо опозорившая себя нарушила верность не обыкновенному супругу, а Христу».

Таким образом, духовный брак-чрезвычайно распространенный и среди еретических сект гностиков и манихеев и там также приведший к тем же безобразиям-старались побороть не естественным, здоровым взглядом на половую жизнь, а еще более строгим аскетизмом. Это значило дьявола изгонять Вельзевулом, ибо постепенное развитие монашеского аскетизма означает в то же время еще большее взнуздывание воображение в том смысле, что оно односторонне сосредоточивается на половой сфере. А потому это не случайность, что высшая точка развитие этого древнейшего христианского аскетизма, достигшего своего апогея в египетском отшельничестве, совпадает с таким развитием полового разврата в христианстве, на фактическое существование которого, начиная с 300 г. по Р. X., указывают все лучшие знатоки церковной истории. Немалое участие в развитии этого разврата выпало на долю еретических сект, прежде всего, гностиков и манихеев, также проповедовавших строгий аскетизм, начало которому было уже положено во втором веке Тертуллианом, первым защитником крайнего аскетизма. Тертуллиан (150–220 по Р. X.) первый возвел аскетизм в систему и развил его во всех направлениях. Его проповеди, благодаря мощному языку, производили глубокое впечатление, имели решающее значение для позднейших писателей и послужили прообразом для развития монашеского идеала. Его воззрение, безусловно, направлены против половой жизни, его идеал – отсутствие пола; даже брак был для него только телесным единением, а красота тела – выражением простой чувственности поэтому он в характерных выражениях даже Христа объявляет некрасивым (de corne Chisti гл. 9). Все чувственные инстинкты нужно подавлять, чтобы Христос стал «ангелом, едущим верхом на прирученном звере (чувственности)», а потому нужно также бороться и строго избегать всего, что возбуждает чувственность, как театры, разные представления, музыка, танцы; все это Тертуллиан подробно обосновал в своем знаменитом сочинении «De spectaculis» (см. выше, стр. 112). В своем сочинении «De cultu femi, narum» он столь же подробно останавливается на украшениях, драгоценностях и утонченной элегантной одежде. Так как половой инстинкт является злым врагом человека, то женщина, как воплощение полового элемента, кажется Тертуллиану воротами для дьявола (ianua diaboli). Тертуллиан проповедовал мизогинию в сильных выражениях. «Это ты», восклицает он, «создала вход для дьявола, ты сломала печать с того дерева, и ты же обманула того, к которому не мог приблизиться дьявол! Так легко ты низвергнула мужчину, образ и подобие Бога. Ради твоей вины, т. е. ради смерти, должен был также умереть Сын Божий».

Наряду с Тертуллианом, всего больше способствовало развитию аскетического идеала учение гностиков, развившееся, главным образом, уже в первой половине второго века. Гностики же вместе с тем осуществили в действительности оборотную сторону стремление к абсолютному половому аскетизму, именно переход его в самую безумную половую разнузданность.

Этика гностиков характеризуется резким противопоставлением духа и материи, причем материя рассматривается не только, как дурное и греховное начало, но и как нечто, подлежащее уничтожению, к мистическому же соединению с высшим существом, с Богом, напротив, нужно стремиться всеми, доступными аскетизму, средствами. Это вполне удается, разумеется, только известной группе людей, именно «пневматикам» или «людям духа», между тем как психики или «люди души» останавливаются на полпути, а гилики или «люди тела», вполне предающиеся чувственности, подлежат уничтожению вместе с дьяволом. Это не случайность, что экстаз гностиков, связанный с половым аскетизмом и чуждый первобытному христианству, вел к взрыву элементарной чувственности, как это нам известно о различных сектах гностиков. Ибо в состоянии экстаза, который ведет к уничтожению свободной воли и самообладания, слишком легко торжествуют победу те «глубочайшие, оставшиеся нетронутыми инстинкты жизни», которые непрерывно борются «все новыми средствами и изобретениями» против умерщвление плоти. Экстаз духа превращается тогда в экстаз чувственности. Превосходный знаток истории нравов христианства, теолог Эрнст фон Добшютц, свидетельствует о правдивости этого факта, который некоторые авторы охотно признавали злостной выдумкой враждебных церкви писателей. Мы приведем следующую выписку из его значительного сочинения о первобытных христианских общинах:

«Наиболее удивительное, во всяком случае наиболее печальное явление заключается, быть может, в том, что непосредственно рядом с строгим воздержанием стоит самая дикая разнузданность. Самый грязный разврат, оправдываемый отвратительными теориями, выступает как истинное произведение христианского духа и свободы… И мы должны рассматривать эти проявление первобытного христианства, как плоды гносиса, как карикатуру гностикодуалистической этики… Именно гносис со всем его основным направлением, отрицающим тело, т. е. именно то, что было не христианского в христианском познании, дуализм между духом и материей, должен считаться до известной степени ответственным за это вырождение. И где господствует строго аскетический дух, мы находим иногда, что эти естественно-нравственные вещи рассматриваются с наготой, которая неприятно поражает нас. Манера гностицизма рассматривать чувственное, как равное сверхчувственному, ведет к двусмысленностям, которые, ясно выдают, как легко совершался переход от строжайшей серьезности к крайнему бесстыдству… Гносис охотно оперирует мыслью о переоценке всех ценностей. «Если вы не превратите правое в левое, а левое в правое, верхнее в нижнее, а нижнее в верхнее, переднее в заднее и заднее в переднее, то вы не можете обнять царства Божия». «Свобода должна превратиться в единство, наружное, как и внутреннее, мужское, как и женское должно сделаться ни мужским, ни женским» (египетское Евангелие). Это можно толковать очень серьезно и так оно, вероятно, и было сказано. Но отсюда лишь один шаг до извращения всех нравственных понятий».

Таким образом, мы не должны удивляться, что находим уже у гностиков все те половые извращение, которые так характерны были впоследствии для аскетических средних веков; даже сатанинская месса гностического происхождения. Мало того, гностицизм по религиозным причинам систематически оправдывал разврат и проводил его на практике. Ссылка на высшую природу в человеке имела последствием с одной стороны аскетизм, а с другой – нравственный индифферентизм; так как с точки зрение гностиков в «совершенном» не мог господствовать дурной инстинкт, то они все должны были проделать, причем даже наиболее гнусное не было для них опасно (Тертулл. de anima 35; Ириней I, 25; 4–5; I, 62; II, 14, 5). Они старались выяснить тайну размножение человека, и так как не тегрехи, которые совершил человек, а, напротив, те, которые он не совершал, давали злым ангелам силу перенести опять душу в новое тело, то существовал следующий закон: греши по мере сил и поддавайся всякому соблазну, чтобы не быт вынужденным заново родиться и еще раз сделаться «человеком тела». Поэтому различные секты гностиков ввели у себя половые сношения, считавшиеся таинствами, при которых женщина была таинственным сосудом, т. е. не священнослужительницей и деятельной прислужницей в области любви к ближнему, а своего рода религиозной проституткой, как кедеши и хиеродулы в культе Астарты. Соответственно этому, различные гностические секты учиняли самые развратные половые оргии, как религиозный ритуал. Половое общение превратилось в мистерию, в священнодействие, как изображение «небесной тайны сизигий». Они проповедовали поэтому «религиозные обязанности полового общение и вне брака, что в Откровении Иоанна (2, 24) названо служением сатане». Такого сладострастно-развратного направление придерживались различные секты гностиков. Таковы, например, карпократианцы, которые вместе с платоновским коммунизмом переняли также общность жен и проводили ее в жизнь в форме «отвратительных ночных кутежей»; николаиты, у которых женщины занимались «пророчеством» и предавались проституции, между прочим, и с мужчинами, не принадлежавшими к секте, как, например, упомянутая в Откровении Иоанна (2, 20–23) Иезавель. Сюда же относятся, далее, каиниты (офиты) и адамиты, которые во время своих оргий возводили разврат в религиозный культ; последователя их, Продика, Климент Александрийский называет учителем разврата и распространителем безнравственных мистерий. Женщины и у них также играли значительную роль, хотя имя каинитской пророчицы, Жвинтилла, по новейшим исследованиям, основано на орфографической ошибке (вместо «itaque ilia»). Приверженцы гностика Василида, Василидиане, ввели, по Иринею (I, 28, 2) «indifferentes coitus et multas nuptias» и пели на своих собраниях эротические песни, хотя брак и размножение считались ими сатанинского происхождение (Ирин. I, 24, 2; Епифаний 23, 2). Наконец, упомянем еще валеипптиан, симониан и последователей Маркоса. Все эти секты предавались свободной любви в форме «духовной любви» с «девственницами» (agapetae) (Иероним, epist. 24, 14; Ирин. I, 6, 3), что считалось ими таинством и священнодействием (Ирин. I, 64).

Уже послание Иуды намекает на половые извращение гностиков, когда в нем говорится, что они, подобно содомитам (Быт. 19), оскверняют тело. Действительно, они не только потребляли возбуждающие половые чувства «любовные напитки» (aprruta, amatoria, Ирин. 1,13,5; 23,4; 25,3;. Елим. Алекс. Strom. Ill, 2, 10), но прибегали также ко всем формам гетеро– и гомосексуальных сношений, частью, чтобы наружно сохранить у женщин «девственность». У некоторых гностиков, например, у Симониан, coitus per os считался таинством: Симон Шаг учил, что не матка, а рот есть «поле зарождения», ибо Logos (слово) есть сущность мира, а потому и орган, в котором оно зарождается, должен быть наиболее важным, следовательно, coitus per os есть богоугодное дело. Общие оргии, очевидно, были здесь прообразом средневековой «черной мессы» или «сатанинской мессы», так как мы находим у симониан то же религиозное поклонение и почитание половой жизни, как и при этих мессах, например, поклонение и почитание semen et menstrua, строгое соблюдение религиозного культа при общем половом смешении и т. д.

Гностикам родственна секта манихеев, последователей перса Маки. Они особенно развили мизогинный характер аскетизма, ибо считали женщину воплощением соблазнительной чувственности. Ева, Hawwa, «красивая женщина» соблазнила Адама, пробудив в нем волю к размножению. А между тем эта воля к размножению и есть собственно грех, потому что, по староманихейскому дуалистическому воззрению, благодаря этому удлиняется пленение замкнутой в телесном мире световой субстанции. Манихеи чрезвычайно резко подчеркивали этот контраст между чувственной природой женщины и духовной целью человечества и называют на этом основании женщину демонически злым существом. Из трех их «печатей» – «signaculum oris» (запрещение мяса и вина), «signaculum manus» (запрещение нечистой работы) и «signaculum sinus» (запрещение всякого полового общения) – последняя была наиболее важной.

Благодаря столь резкой мизогинной тенденции их учения, манихеи уже очень рано приобрели славу педерастов, и ниже мы увидим, что в средние века секты манихеев, кафары, «Katharoi» («чистые»), и «болгаре» или «Bougres» подвергались преследованию главным образом как распространители гомосексуализма.

Аскетизм великой христианской церкви, который систематически развивался в течение третьего и четвертого века, обнаруживает ясное влияние предшествовавших аскетических учений Тертуллиана и еретических сект. С одной стороны мы видим, правда, что Ориген (185–254 по Р. X.), объявив все половое «неприличным», всякую плотскую любовь «дьявольской» и признав одну только чисто духовную любовь к Богу дозволенной, чтобы служить этой последней, оскопил себя. Но, с другой стороны, последствием чрезмерного полового воздержание является постоянная сосредоточенность мысли на половой жизни, обширное изображение всевозможных исторических и мифологических преданий о половых актах нормального и извращенного характера. Большим мастером таких детальных описаний разврата является, например, строгий аскет Арнобий, который в 300 г. по Р. X. написал 7 книг «Против язычников» (adversus gentes), в которых описывает самыми яркими красками безнравственность языческого политеизма. Я должен сказать, что при чтении этого сочинение мне сейчас же вспомнились фантазии маркиза де Сада, который рассматривает половую жизнь в совершенно аналогичном, я бы сказал, гиперболическом виде. Сходно с ним по духу сочинение современника и соотечественника Арнобия, Лактанчия, «Divinae insti– tutiones» (около 310 г. по Р. X.), которое значительной своей частью также посвящено доказательству развращенности античного вероучение. Нельзя, разумеется, делать ответственными за такие порождение эротической фантазии самих авторов, как это впоследствии сделали с Иозефом фон Гёррес, знаменитым автором «Христианской мистики» с ее ужасными описаниями развратного культа дьявола и мессы сатаны. Фантазии эти представляют физиологический или вернее патологический продукт всей вообще системы аскетизма, который при чрезмерном преувеличении дает такой обратный удар. Ибо абсолютное половое воздержание вещь невозможная для нормального в половом отношении человека и всегда последствием его является соответственно усиленная половая реакция. Это показывает уже история древнейшего отшельничества и монашества в четвертом веке по Р. X. Анахореты египетской и ливийской пустыни, пустынники и столпники, старались умерщвлять «грешную плоть» самыми сильными средствами, от самоубийства до самооскопления и самоизуродование включительно или путем охлаждение наружными средствами и маскированием, а между тем их постоянно мучил демон разврата и их посещали ужаснейшие половые фантазии и видения. Этим именно объясняется, что уже очень рано стали выходить систематические руководства для борьбы с чувственностью, предназначавшиеся для монахов и монахинь. Таковы: послание Иеронима Евстахию о сохранении девственности и послание Илиодору и Непотиону («De vita clericorum et monachorum»), в котором приведены правила аскетической жизни, как для монахов, так и для священников; письмо к Лете» De institutione filiae», об аскетическом воспитании посвященных Богу девушек; сочинение Амброзия «О девственницах», «руководство для монахинь». Знаменитые сочинение Кассиана «De institutes coenobiorum» и «Conlationes patrum», два первых руководства для житие в монастырях и пустынях, также дают систематические указание для проведение полового аскетизма на практике и рекомендуют надлежащие предохранительные меры против половых вожделений.

Если не считать этих неизбежных последствий абсолютного полового аскетизма, то все же остается еще ответить на вопрос, имело ли само по себе систематическое введение аскетической идеи в старом мире значение для культуры западных стран. И мы должны ответить на этот вопрос утвердительно. Ницше называет, правда, аскетизм «истинным роком в истории здоровья европейцев», но с другой стороны он признает в аскетическом идеале «много мостиков к независимости, и нет, действительно сомнения, что аскетизм много способствовал углублению личной жизни и развитию индивидуализма. Но как только он перешел от чистого «аскетизма» т. е., дословно, от упражнение в воздержании и самообладании к абсолютному отрицанию половой жизни и физиологических телесных потребностей, он должен был бить мимо цели истинной культуры личности, для которой необходимой предпосылкой является между прочим и половая жизнь. Аскетизм и половое воздержание могут иметь культурное значение лишь при условии принципиального утверждение и признание половой жизни, Только при глубоко и радостно воспринимаемом сексуализме добровольное воздержание может иметь для индивидуума внутреннюю ценность; или как остроумно выражается Георг Гирт, человек не должен всегда давать бить фонтанам своей чувственности, но у него должно быть сознание, что он может это сделать, если захочет. В этом сущность того, что я назвал «относительным» половым воздержанием, значение которого для индивидуальной и социальной жизни я рассмотрю подробнее в третьей книге настоящего сочинения.

Что касается отношений между проституцией и первобытным христианством в первые три века по Р. X., то они принимают самые разнообразные формы. Выше мы уже приводили слова Христа, из которых видно, как глубоко Он понимал общие примитивные инстинкты, породившие проституцию. Так же глубоко понимание сущности проституции, ее дионисьевского и в то же время разрушительного характера, в сильном описании Откровение Иоанна 13–18. Она изображена здесь в аллегории блудного города Вавилона, как зверь с семью головами и десятью рогами (Откр. св. Иоан., 17, 3–5 и 18, 2–4):

«И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотой блудодейства ее; и на челе ее написано имя, тайна: Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным… Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, и пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяние своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее».

В своем глубоком Essay о «звере в человеке», Георг Брандес указывает на очень интересный анализ этого места библии, сделанный Александром Дюма младшим:

«Сделав попытку анализировать человека в громадном плавильном, котле, именуемом Парижем, Дюма сообщает, что он видел, как из паров котла формировались глупые головы, мужские и женские, когда котел вдруг заклокотал и из него вышел образовавшийся не из его. пены или паров, а из самого содержащегося в нем вещества, чудовищный зверь с семью головами и десятью рогами. И на рогах этих было десять золотых корон (откров. Иоан. 13, 1), а на головах волосы блеска металла и цвета алкоголя. Зверь был подобен барсу; ноги у него были как у медведя, а пасть как у льва; и дал ему дракон силу свою (откр. 13, 2). И обличен был зверь в порфиру и багряницу, украшен золотом, драгоценными камнями и жемчугом и держал в белых руках своих, как держат чашку с молоком, золотой кубок, наполненный мерзостями и нечистотой Вавилона, Содома и Лесбоса. Из тела его исходил опьяняющий чад, в облаках которого было сияние, точно прекраснейшего ангела Божьего, и двигались в нем тысячи человечков, которые извивались от сладострастия, рычали от боли и исчезали с легким шипением и треском, т. е. они лопались и от них не оставалось ничего, кроме капли жидкости, слезы или капли крови. Но зверь не насыщался. Он топтал их ногами своими, разрывал ногтями своими, размалывал зубами своими, раздавливал на своей груди. И которых он так раздавливал, тем особенно завидовали. Его семь голов образовали венок, достигавший неба, его семь пастей всегда улыбались, его губы всегда были жгуче-красного цвета и над его десятью коронами пылало в ярком сиянии слово: проституция!»

Только Фелициан Ропс в своей гениальной художественной концепции проституции приблизился к интуитивному прозрению сущности ее, как она сказывается в грандиозном видении апокалипсиса.

Проституция и проститутки играли в древнейшей истории христианства троякую роль. Во-первых, мы находим проституток среди обращенных, кающихся и наиболее ранних последовательниц христианства. Во-вторых, к проституции присуждали в наказание христианок-мучениц, и в-третьих, монахи и монахини находились иногда в своеобразных отношениях к проституции, под видом которой скрывался аскетизм. Во всех трех случаях в результате получались удивительные, специфически христианские явления, зафиксированные, прежде всего, в христианской легенде и христианской драме.

Из Матф, 21, 31–32, мы узнаем, что уже в самом раннем периоде христианства проститутки составляли значительный контингент среди учеников Иисуса и последователей Его учения. Так, Иисус прямо называет их (на ряду с мытарями) в числе верующих. Как и вообще по отношению к бедным и притесняемым, первобытное христианство проявляло вначале большой интерес к проституткам, старалось отвлечь их от их пагубной жизни и обратить к полному телесному воздержанию. На первом месте мы должны здесь назвать Марию Магдалину (Лук. 8, 2; Марк. 16, 9; Лук. 7, 36–15), ту грешницу, из которой Иисус изгнал семь бесов и которой Он первой явился после своей смерти. Как прообраз и первая представительница покаявшихся и обращенных в христианство проституток, Мария Магдалина играет значительную роль в старых христианских легендах и 8 литературе средних веков, а позднее в средние же века ее именем назывались многие учреждение для спасение падших девушек («дома Магдалины», «Magdalenenhauser», «Madelonnettes», Magdaleniten). Кроме того, она представляет также любимую фигуру в средневековых пасхальных представлениях.

Наряду с Магдалиной христианская легенда насчитывает еще целый ряд других обращенных проституток, которые частью даже были признаны святыми. Об этих святых и обращенных куртизанках существует специальная литература. Первое место среди них занимает Мария Египетская. По преданию, с двенадцатилетнего возраста в течение семнадцати лет она была доступной для всех проституткой в александрийском борделе, побуждаемая чудом приняла христианство и затем 47 лет прожила в покаянии и умерщвлении плоти в пустыне, где нашел ее аббат Зосима и где после смерти похоронили ее. Греческая церковь поминает ее 1-го, а католическая 9-го апреля.

Египетская Мария часто бывала также предметом изображение в средневековой литературе, прежде всего, например, в драме Росвиты, «Падение и покаяние Марии», и в стихотворении «Речь о вере» (стихи 2264–2294) бедного Гартмана, средне-рейнского поэта 12-го века.

Святой сделалась также красивая актриса и гетера Пелагия, обращенная проповедями епископа Нонна в Антиохии. Она отказалась от развратного образа жизни и умерла отшельницей в Иерусалиме. Далее, Росвита же увековечила образ кающейся проститутки Таис в своей драме «Пафнутий». Согласно сообщенной Иакобом де Ворагине легенде, Таись жила в Египте в публичном доме, но затем обращена была в христианство святым Пафнутием и перевезена была в монастырь. Соотечественник Пафнутия, Симон, живший на колонне аскет, обратил, как говорят, своей проповедью весьма многих проституток (Acta Sanctor. II, 344). Эти обращенные проститутки, по-видимому, оставались очень твердыми в своей вере, так как некоторых из них называют среди мучениц во время преследование христиан.

Второе замечательное явление в истории первобытного христианства – это роль, которую играли проституция и публичные дома, как форма наказание при осуждении христиан. И здесь также значительная доля относится к области легенд, ибо новейшие исследование доказали, что в преследованиях христиан и в рассказах об их мученичестве очень много легендарного. К тому же мученичество и преследование за веру не представляют здесь ничего специфически-христианского. Как показал в новейшее время в особенности Иоганн Геффкет, они имеют своих предшественников в преследованиях греков и евреев. Их юридические невозможности, недействительность их объяснительных речей, а также отдельные чудесные происшествие связывают эти легенды с языческой и позднейшей еврейской литературой. Сказанное относится также и к помещению христианок в бордель, как наказанию за преданность своей вере, которое применялось, например, также и по отношению к еврейским женщинам (см. выше, стр. 492) – факт, в действительности которого нельзя сомневаться, хотя по Моммзену это не было общим правилом, а зависело только от чрезмерного рвение отдельных чиновников. Фридриху Аугару принадлежит заслуга обстоятельного критического исследование этого вопроса, благодаря чему мы имеем теперь возможность установить главнейшие моменты этого замечательного культурно-исторического явления; дальнейшему критическому освещению оно подверглось в названном сочинении Геффкена.

Девушки, остающиеся в борделе нетронутыми-мотив, играющий главную роль и в процессе христиан, – имеет своим первоначальным источником греческую комедию; затем он перешел в античный роман, например, в историю царя Аполлония, в которой пираты продают Тарсию хозяину борделя, но просьбами и слезами она умеет заставить посетителей не нарушать ее невинности. В Controversae Сенеки– старшего (1, 2) взятая пиратами в плен и проданная затем своднику девушка желает сделаться жрицей и утверждает, что она осталась девственницей, что вызывает презрительно-насмешливый спор между тремя риторами о том, как может девушка сохранить свою девственность среди пиратов и в борделе. Аналогичный мотив существует также в романе Ахилла Тация «История Лейкиппы и Клитофона» (VI, 21, 3).

Уже Тертуллиан упоминает в «Apologeticum» (гл. 50) о присуждении христианских девушек «ad lenonem», как наказании худшем, причем он ссылается на такого рода случаи, бывшие в 197 году по P. X. Правда, с римской точки зрение наказание борделем было мягким по сравнению с смертной казнью в такой жестокой форме, как отдача на растерзание зверям. Кроме того, в угрозе проституцией видели последнее средство, чтобы при помощи женского стыда оторвать христианку от ее веры и спасти, таким образом, виновную от смерти. Киприан (de mortulitate 15) около 253–255 г. по Р. X. говорит о девушках, «corruptelas et lupanaria non timentes», из чего видно, что наказанием бывало, как «corruptela», т. е. однократное изнасилование в борделе, так и «lupanar», т. е. постоянное пребывание в борделе. Большинство сообщений о таком проституировании христианских девушек относится к великому преследованию христиан при Диоклетианев 303–304 г. по Р. X. Евсебий рассказывает о таких случаях в своей истории церкви (например, VI, 5; VIII, 12 и пр.). Но особенно наглядно описано все, что происходило при выполнении такого наказания, у Амброзия, в его сочинении «о девственницах» (книга II, гл. 4). Он сообщает, между прочим, следующее о благочестивой христианской девушке в Антиохии:

«Вот ведут мимо девушку, готовую сознаться в двух вещах: в целомудрии и в том, что она отдается Богу. Но как только жестокосердые замечают ее непоколебимость и заботу о своей добродетели, как только они узнают, что она готова принять всякие муки, но краснеет от направленных на нее взоров, им приходит в голову мысль, что они могли бы отнять у нее веру, якобы для спасения ее целомудрия. Если бы она раньше потеряла высшее свое чувство, можно было бы вынудить у нее и то, – думают они про себя – что они сами давно потеряли. А потому издается приказ: пусть девушка принесет жертвы богам или же пусть продается в публичном доме… Язык мой немеет, и я боюсь описывать целый ряд последовавших за этим недостойных поступков! Заткните свои уши, целомудренные девушки! Чистую служительницу Бога отвозят в дом разврата. Но вот – слушайте опять: посвященную Христу девственницу можно оставить без помощи, но ее нельзя осквернить… К дому разврата теснятся похотливые мужчины. Забудьте вы, девушки, в каком месте она находится, и смотрите только на чудеса мучениц. Чистая, нежная голубка заперта внутри, а дикие, хищные птицы расхаживают снаружи и спорят, кому из них первому броситься на добычу».

И вот первым клиентом к ней является мужчина в обыкновенной одежде солдата, переодетый христианин; он обменивается с ней платьем, чтобы освободить ее, но дело раскрывается и их обоих осуждают. О другой девушке, осужденной при Диоклетиане к заключению в бордель, Кедренос (изд. Беккер, Бонн, 1838 г. I, 466) и Палладий (Historia Lausiaca, изд. Бутлера, Кембридж, 1904 г., стр. 161), рассказывают, что она пугала своих посетителей дурной язвой, будто бы имеющейся у нее на половых частях, и таким образом сохранила свою девственность незапятнанной. Среди таких мучениц в борделях называют, между прочим: Потамиаину, Теодору-, Агнессу, Ахату, Хионию, Пелагию и других. Многие имена легендарны и принадлежат беллетристике о мучениках, которая разрослась значительно далее исторических преданий; для установление же действительных мучениц мы располагаем лишь немногими актами о судебных процессах, сообщениями современных писателей, данными эпиграфики и археологии и древнейших местных церковных календарей, например, римского календаря от 354 года по Р. X. Так мы знаем, что уже в четвертом веке в Риме и Карфагене справляли поминки по св. Аснессе, которая 13-летней девушкой осуждена была при Диоклетиане 21 января 303 г. и помещена была в бордель цирка, где, однако, чудесным образом сохранила свою девственность. Монахиня Росвита особенно интересовавшаяся объектами христианской легенды, имевшими отношение к проституции, обработала также историю «св. Агнессы в «Passio St. Agnetis virginis et martyris. Такой же поэтический дифирамб св. Агнессе представляет стихотворение «Die Litanei» (ст. 1030–1069), которое приписывается поэту 11 века Генриху.

Во время преследование христиан пребывание в борделе назначалось, по-видимому, в наказание не только девушкам, но и юношам. Рихард Рейтценштейн обращает внимание на анонимное мученичество, о котором сообщает Иероним в своем vita Pauli 3. Римский чиновник заставляет здесь привязать венками целомудренного христианского юношу к мягкой постели из цветов, чтобы над ним затем совершила насилие самая красивая гетера. Тогда молодой христиан откусывает себе язык и выплевывает его в лицо проститутке.

Наконец, на третьем и последнем месте мы должны еще рассмотреть своеобразное отношение некоторых древнехристианских монахов и монахинь к проституции, как особую форму аскетизма. Дело идет здесь не столько о посещении публичных домов монахами, которое имело место, конечно довольно часто, сколько о странном и добровольном принятии на себя репутации бесстыдства и продажности в качествепроституированных или мимов, чтобы упражняться в смирении, самоуничижении и терпении. Это был своего рода монашеский мазохизм и потому здесь дело не обходилось также без полового привкуса. Монахи и монахини добровольно выступали как проституированные и мимы, чтобы, унижая себя такой презрительной профессией, проводить аскетизм в особенно угодной Богу форме. Такой вид аскетизма встречался особенно часто на Востоке. Годфрид Келлер сообщает о святом Виталии и его подруге: «им нравилось мученичество, которое состояло в том, что они являлись перед всем светом в виде нечистых и развратных людей, между тем, как чистейшая из женщин в небесах знала конечно, что они никогда не прикоснулись друг к другу». О такой паре рассказывает еще сирийский епископ Иоанн из Эфеса (вторая половина VI в.) в своих «Жизнеописаниях святых востока», причем он придерживается сообщения клерика Иоанна, который сам говорил с ними обоими, слышал от них самих их странную историю и следующим образом описывает поведение этой благочестивой четы:

«Когда я семь лет тому назад в городе Амеде ревностно предавался службе Божией и церковному бдению, я видал там юношу красивой наружности в костюме мима. Его всегда сопровождала девушка неописанной красоты с прекрасным, удивительным лицом, одетая как проститутка. Они бродили по городу в таких костюмах, обманывая этим всех, чтобы никто не мог узнать, кто они такие. Они не переставая шутили и заигрывали со всеми и оставались всегда в церковных дворах, как чужестранцы. Они смешили клериков и всех вообще встречных и, как мимы, получали от всех удары по голове. Благодаря их поразительному виду и красоте лица, они во всякое время дня окружены были толпой, которая шутила с ними и награждала их ударами по голове. Но где они проводили ночь, никто не знал и никого узнать не мог. Многие богачи при виде лица девушки испытывали муки от страстных желаний и намеревались удовлетворить свою похоть с нею во мраке ночи; они всячески старались найти ее, бодрствовали всю ночь, бродя по улицам и закоулкам города, но это им не удавалось. Так как она возбуждала желание у многих знатных людей, то они уговорили префекта города, чтоб он велел ее взять и выставить на рынке. Так он и сделал. Он послал за ней и велел ее схватить, чтобы заставить ее стоять на рынке. Когда это увидел выдававший себя за мима, который жил с ней, он громко зарыдал, стал бегать взад и вперед и кричать: «она моя жена, и я не хочу, чтобы она стояла на рынке». Одна знатная, добродетельная и богобоязненная женщина, по имени Космо, услыхав об этом, послала в дом префекта, велела взять девушку оттуда и привести в свою квартиру. Когда она увидала удивительное лицо девушки и то, что она носила платье проститутки, она сказала ей: «дочь моя, как могла ты, равная самой прекрасной жемчужине, погрязнуть в грязи разврата. Как можешь ты пачкать себя и позорить свою красоту?» Когда девушка услыхала это, она заплакала и сказала: «О, госпожа моя, молись за меня, чтобы Бог поднял меня из грязи греха моего». – Затем она опять вернулась к старому, так что благородная Космо не узнала, кто они такие. О них продолжали много говорить, но никто не мог проследить и узнать место их отдыха и ночного покоя. Тогда размышление и милость Божие привели меня к мысли, что текоторые по своему платью похожи были на мимов, в действительности были «духовные» (состоящие в духовном брак е)».

Это предположение подтвердилось дальнейшими наблюдениями. Иоанн узнал от этой четы, Феофила и Марии, что они уже 24 года живут вместе, но всегда сохраняли свою девственность, т. е. жили в «духовном браке».

Как доказывает Цеклер, эта своеобразная форма аскетизма имела, многочисленных подражателей даже вплоть до новейшего времени.

Все своеобразные проявление половой этики, созданные первобытным христианством в первые три века, собраны и обстоятельно описаны в сочинении Августина (354–430 по Р. X), который должен быть поставлен во главе отцов церкви и должен считаться истинным основателем системы средневековой половой этики. Он является «даровитым защитником половой морали, которая и теперь еще господствует в римско-католической церкви и продолжает оказывать свое влияние и на последователей протестантской церкви. Католическая церковь построила на системе морали Августина свой практический образ действий. Она решилась согласовать с его идеями половую жизнь своих верующих». В особенности его позиция по отношению к вопросу о проституции имела решающее значение для отношения средневековых и современных государств и церкви к этой социальной проблеме. Ни один аргумент не приводился так часто для оправдания государственной регламентация и церковной терпимости к проституции, как известное слово Августина (De ordine, II, 12), и притом не только средневековыми, но и современными законодателями и писателями, как светскими, так и духовными. Опираясь на духовный авторитет Августина, античный взгляд на необходимость проституции продолжает действовать и до нашего времени с неослабевающей силой; мы говорим «античный», потому что Августин воспользовался в своем знаменитом слове старыми воззрениями Солона.

Во всяком случае, его взгляд покоится на точном знакомстве с половой жизнью своего времени. В самом деле: он сам, начиная с 16 лет, когда им овладело «безумие сладострастия», шатается «по улицам Вавилона» с другими юношами, предается «отвратительной суете позорных любовных похождений», погружаясь «в ее грязь» и ища «разнузданности страстей». Такую развратную жизнь он продолжал до 28 лет (Confess. IV, 1). От 28 до 31 года он жил с матерью своего рано умершего сына, Адеодата, в конкубинате, что в то время, правда, не считалось еще неприличным, так как Толедский собор в 400 г., безусловно, признал моногамический конкубинат. Чтобы получить возможность жениться на богатой женщине, Августин расстался с своей конкубинаткой, но когда брак его затянулся, он взял себе другую. «Я связался с другой, хотя, разумеется, не как с супругой, потому что я был недругом брака, а рабом похоти». Фридрих Даулеен сурово обвиняет Августина и в особенности упрекает его в том, что у него не было сознание своей вины перед своей первой возлюбленной. Но Bade справедливо указывает, что общество, к которому принадлежал Августин, даже и христианское, отнюдь не считало такой образ действий несправедливым.

Замечательно, что Августина обратило одно место из Нового Завета, в котором говорится против полового разврата и проституток, именно одно место из послание к римлянам, 13, 13–14. С тех пор, говорит он, «я не желал ни одной женщины и не имел ни одной земной надежды». Страдание легких помогло ему, по-видимому, осуществить свое решение отдаться полному половому воздержанию. Образцом, постоянно вызывавшим его удивление, был для него в этом случае св. Антоний (251–356), благочестивый отшельник египетской пустыни, с жизнью которого он познакомился из рассказа Понтициина по найденному в Трире жизнеописанию Антония).

Содержание сочинений Августина, благодаря которому они оказывали глубокое влияние на последующие поколения, заключается в глубоких внутренних переживаниях автора, в том, что они направлены были на внутренний Опыт, на интимную жизнь души. Известные психологи и теологи, как Зибек, Солль, Гарнак, в виду этих именно переживаний Августина, назвали его «первым современным человеком». Благодаря этому же, он признан отцом мистики, существенным признаком которой является именно постоянное заглядывание внутрь себя.

Такое постоянное углубление в самого себя и отворачивание от внешнего мира скрывает в себе, по меткому выражению Гарнака, квиетический и наркотический элемент, который в учении Августина выражается в общем сознании греховности человека и в учении об искуплении и милосердии Божьем и который получает свое внешнее оправдание путем систематического применение понятие о первородном грехе к развитию человека и человечества. Понятие о первородном грехе занимает вообще центральное место в этике Августина, а так как первородный грех по существу есть «плотский грех», то оно же стоит в центре и половой этики его.

Адольф Гарнак самым ясным образом доказал чисто половой характер понятие первородного греха у Августина. «Похоть есть низменное вожделение, чувственное желание, обнаруживающееся, прежде всего, в плотском вожделении. Самостоятельный, независимый даже от воли motus genitalium учит нас, что природа испорчена; она не превратилась в vitium, но она есть natura vitiata. Поэтому она продолжает порождать грех. О том, что она это делает, свидетельствуют все, что мы видим, чувственная и потому грешная похоть во время акта размножение и священное писание (посл. к римл. 5, 12 и далее). Таким образом человечество есть massa perditionis и в том Смысле также, что оно продолжает порождать в себе грех, благодаря своей порочной природе. Но так как душа по всей вероятности не производится вместе с телом (она каждый раз создается Богом), то в сущности главным носителем греха является только порожденное в плотской похоти тело… Бог, правда, создал membra generationis, но pudenda они стали только лишь благодаря греху; функционировали ли они, и как именно, в первоначальном состоянии человека, остается неясным… Наиболее удивительным в половой сфере кажется ему (Августину) непроизвольность полового инстинкта. Но вместо того, чтобы сделать из этого вывод, что именно потому-то половой инстинкт не может быть грехом-причем пришлось бы делать выводы из положения «omne peccatum ex voluntate» – Августин, напротив, приходит к заключению, что есть грех, принадлежащий к самой natura, именно к natura vitiata, а не к волевой сфере. Он признает, следовательно, грех, коренящийся в самой природе – правда, не начальной, а производной – и передающийся вместе с размножением».

Гарнак справедливо замечает, что по этому учению грех размножения, т. е. полового инстинкта, почти всецело совпадает с понятием о первородном грехе. Отсюда вытекают следующие главные пункты половой этики Августина: абсолютное воздержание или девственность, как идеал, к которому нужно стремиться; ограничение цели брака произведением на свет детей; греховность всяких вообще половых сношений (даже и в браке), не служащих этой цели; характер брака как таинства; наконец, особое соотношение милосердие Божие и греха, т. е. плотской похоти, которое представляет специфическую особенность учение Августина.

В отношении к этому последнему пункту Гарнак находит, быть может, самым дурным, во всяком случае, самым некрасивым последствием учение Августина, что «христианская религия в католицизме поставлена в особенно тесную связь с половой сферой. Сочетание милосердие и греха (причем, последний является преимущественно в виде первородного греха, resp. полового инстинкта с его эксцессами) сделалось законным основанием для того ужасного, отвратительного перебирание человеческой грязи, которое составляло – как это видно из нравоучительных католических книг – излюбленное занятие принимающих исповедь священников, и притом священников безбрачных, монахов! Догматики средних веков и новейшего времени под именем «греха» дают лишь бледную картину того, что собственно считается «грехом» и чем непрерывно занимается фантазия простых христиан, священников и, к сожалению, также многих «святых». Нужно изучить зеркало исповеди, нравоучительные книги и легенды о святых, подслушать скрытую жизнь, чтобы понять, к какому пункту главным образом относится религиозное утешение католицизма. Поистине, прославленная педагогическая мудрость этой церкви здесь потерпела печальное крушение! Она и здесь также хочет бороться с грехом; но вместо того, чтобы успокоить фантазию, принимающую в нем особенное участие, она все продолжает глубоко возбуждать ее и, например, в догмах о Марии и т. д. без стыда выносит на свет наиболее скрытое и позволяет себе публично говорить о вещах, о которых никто вообще не осмеливается говорить. Античный натурализм менее опасен, во всяком случае для тысяч людей менее ядовит, чем это ангельское созерцание девственности и это постоянное внимание к половой сфере. Августин дал здесь теорию, а Иероним музыку».

Как ни справедливо многое в этой полемике знаменитого протестантского теолога и как мы ни подчеркивали сами повсюду связь между аскетизмом и половыми фантазиями, мы не должны, однако, просмотреть того, что половая жизнь в своих разнообразных проявлениях очень часто может быть источником тяжелых душевных и физических страданий для отдельного, часто неопытного лица и что бывают моменты, когда человек испытывает потребность освободиться путем исповеди и от своих половых тягостей. В этом обстоятельстве заключается известное оправдание исповедных книг половой казуистики в нравоучительной теологии, целью которых всегда было, конечно, применение в практической жизни В настоящее время, когда существуют серьезные научные исследование в этой области, когда часть врачей, к счастью, уже не считает более ниже своего достоинства отвечать самим на вопросы половой жизни, вместо того, чтобы всецело предоставлять их теологам, когда началось уже изучение и обоснование науки, которую я назвал «наукой о половой жизни», понятие которой вполне уже фиксировано – в настоящее время врач является наиболее призванным заместителем теолога, чтобы заботиться об индивидуальной и социальной гигиене половой жизни. Если врачи в будущем, как сказал Гладстон, сделаются руководителями человечества, то уж они, во всяком случае, будут ими в сфере половой жизни, тем более, если они, опираясь на обширное знакомство с культурными и социальными условиями, всегда будут иметь в виду не только телесную, но и духовную сторону вопроса. Если со времени Августина половая жизнь, как «первородный грех», тяготеет тяжёлым бременем над человечеством, то когда-нибудь – я не сомневаюсь в этом – науке о половой жизни предоставлено будет освободить человечество от этого тяжелого бремени и привести его к естественному, биологическому взгляду на половую жизнь, осветив в то же время присущее ей культурное значение, чтобы облагородить, наконец, и сделать гармоничным инстинкт, который будет действовать как могущественнейший двигатель в телесном и духовном развитии человечества до скончания мира.

Отрадным знамением времени может служить тот факт, что даже католический теолог-правда, с выраженно современным направлением – Иозеф Маусбах, в своей защите католической половой казуистики против Гарнака, признает право исследование половой жизни, как «предмета чистой науки», причем он приводит красивое слово Августина (De trinitate, 12, 5), что чистый человек может и часто должен думать и о нечистом «с высшей скромностью», если дело идет о серьезных религиозных и научных целях.

Что касается неоднократно уже упомянутой нами позиции Августина в вопросе о проституции, то она, правда, совершенно совпадает с воззрениями античного рабского государства и его двойственной половой моралью, но с другой стороны она связана с учением Августина о первородном грехе, по которому человек вечно остается погруженным в пороки и извращение полового инстинкта, с которыми опять-таки тесно связано существование проституции. Таким образом проституция является для Августина функцией первородного греха и она так же неискоренима, как и самый этот грех. Мало того, по Августину, если бы даже сделана была попытка искоренить ее, то половой инстинкт со всей своей разрушительной силой ворвался бы в человеческое общество (rebus humanis) и разрушил бы все социальные и семейные узы (turbaveris omnia libidinibis) – совершенно античный взгляд на вещи. Отсюда следует, что даже такой благочестивый человек, как Августин, должен одобрять и защищать бордели-факт, который новейшие теологи справедливо называют «поразительным», но факт сам по себе понятный, если вспомнить, что Августин был еще совершенно проникнут античным взглядом на проституцию, как на необходимое зло, и что его еще поддерживало в этом взгляде его представление о неблагоприятно и постоянно действующей силе неискоренимого первородного греха.

Таким образом, могущественное влияние, которое оказал на церковь средних веков и нового времени именно Августин, соединившись с не менее [сильным влиянием античного мира, вызвало продолжительное и упорное призна ние античного взгляда на прости туцию и на необходимость борделей – признание, которое еще и до наших дней встречается как в светских, так и в церковных кругах.

Нескольких примеров будет достаточно, чтобы показать, что средневековая церковь, безусловно, разделяет точку зрение Августина на проституцию. Так, один церковный писатель пятого века, Сальвиан из Марселя (около 398–480 г. по Р. X.), в своем сочинении «De gubernatione Dei» (VII, 3), написанном в 450 г., уже объявляет бордель меньшим злом, чем внебрачные половые сношения, и находит также слова для оправдание проституток. («Minoris quippe esse criminis etiam lupanar puto; meretrices enim, quae illic sunt, foedus connubiale non norunt. Ac per hoc non maculant quod ignorant»;. Хотя в другом месте (VII, 22), он, правда, резко выступает против морали, которая «запрещает нарушение супружеской верности и в то же время учреждает публичные дома».

Что церковь и в более позднюю эпоху средних веков продолжала защищать учение о «необходимом зле», показывает ответ знаменитого доминиканца Иоанна Фалкенбериа на запрос краковского городского совета. Последний в начале XV-го века обратился к Фалыеенбергу с вопросом, может ли город терпеть существование проституток, а тем более устраивать для них особые дома. Фалькенберг ответил в том смысле, что человеческое право не во всем может сравниться с совершенством права божественного и что, следовательно, нужно терпеть «меньшее» зло, чтобы предупредить «большее*, но что совет не должен извлекать какой бы то ни было выгоды из проституции. На этом основании совет решил последовать примеру немецких городов и ввести государственный контроль над проститутками.

Нюренбергский «Ordnung der gemeinen Weiber in den Frauenhausem» также ясно говорит, что пт vermtydung willen merers ubels in der cristenheit gemeine weyber von der heiligen Kitchen geduldef werden» (во избежание большого зла в христианском обществе, святая церковь терпит проституток).

Царь схоластической теологии средних веков, святойфома Актнатский (1225–1274), категорически рекомендует терпеть бордели и проституток, ссылаясь на Августина.

Позднейшая нравоучительная теология иезуитов неоднократно делала, попытку бороться с авторитетом Августина ифомы Аквинатского и оспаривала допустимость проституции и терпимость к борделям, справедливо указывая на их пагубное влияние на общественную нравственность – так поступали Лигвори, Навар, Мариана, Сирнелли и другие. Но и она также, с точки зрение общественной политико-административной морали, должна была допустить, в конце концов, проституцию как необходимое зло и отвергала, ее только с христианско-теологической точки зрения.

Французский врач Феликс Жакко задает интересный вопрос, имел ли право наместник Христа, папа, в ту эпоху, когда он имел светскую власть, терпеть проституцию и бордели в городе Риме, и как можно согласить с заповедями Бога и Христа, что такой факт имел место. Как мы видели выше, объяснение поступкам папы нужно искать в общих воззрениях церкви на проституцию; не нужно также удивляться, что папы и другие высшие духовные лица не пренебрегали даже экономическими выгодами, которые они получали от домов терпимости, и, подобно многим светским властелинам, вводили налог на проституцию.

Изложив христианскую половую этику, выросшую на античной почве и всецело коренящуюся в античной культуре, и ознакомившись вообще с ее отношением к проституции, мы должны еще вкратце рассмотреть некоторые специфически христианские и специфически средневековые явления. Они составляют, правда, лишь, последствие тех общих воззрений, о которых мы говорили выше, но, по своей своеобразной форме и, прежде всего, по своему влиянию на социальную и религиозную жизнь, они чужды древнему миру. Явление эти имели большое влияние на проституцию и последовательное действие их можно проследить и по настоящий день. Совокупность всех этих своеобразных психосексуальных явлений средневековья всего лучше можно охарактеризовать, если назвать их, в широком смысле этого слова, садически-мазохическими. Такие инстинкты и наклонности, составляющие лишь крайнее усиление физиологического импульса, известны были, разумеется, и древнему миру, и античной половой психопатии, но лишь в средние века они могли, в теснейшей органической связи с глубоко религиозным чувством, выступить как массовое явление, распространиться, благодаря психической заразе, в самых широких народных кругах и вызвать новые своеобразные психополовые эмоции, глубоко запечатлевшиеся в половой жизни средних веков и новейшего времени. В самом деле, несмотря на присущий половой жизни постоянный и в известном смысле неизменный биологический характер, и она также подлежит влиянию определенной эпохи, влиянию культуры и той психической формы, в которую последняя отливается; так, современная любовь в своем сложном характере и в своей психической дифференцировке дает еще возможность распознать эти различные влияние прежних времен, частью действующие в полной силе и теперь.

Христианские средние века породили, как народное движение, как последствие массового внушения, глубоко затрагивающие и современную европейскую культуру садически-мазохические явления: женоненавистническую ведьмоманию и веру в ведьм, сатанизм, религиозный флагеллантизм и аскетический культ женщины, доставив тем самым проституции во всех отношениях новые, питающие ее источники и дав ей новые, своеобразные сферы применения.

Все названные социально-психологические явление средних веков в последнем счете могут быть объяснены, как известные, доведенные до крайности христианские воззрение и их последствия. Так, вера в ведьм коренится во взгляде на дурную, нечистую природу женщины; флагеллантизм – в первобытном христианском, аскетизме; сатанизм – в представлении о сатане и дьяволе-искусителе; культ женщины – в культе Марии.

Учение церкви видело в женщине нечистый элемент и половой соблазн и вообще придерживалось ложного взгляда на половую жизнь, как на греховное начало, имевшее последствием первородный грех-взгляд, которого продолжают придерживаться до сих пор и в протестантских кругах. Мизогиния эта, на которую мы указывали уже выше, должна была привести не только к презрению индивидуальной любви, выраженному, например, в знаменитых стихах Бертарда фон Гордона, в «Lilium medicinae»:

Она должна была привести и привела также к истинному страху перед женщиной, который не только в теории, но и в действительности заставлял убегать от нее. Египетский отец Павел бежал при виде женщины, а один аббат преподавал монахам следующее жизненное правило; монах должен так же тщательно избегать всякого соприкосновение с женщиной, как тщательно охраняют соль от воды, в которой она неизбежно растворится. Во многих мужских монастырях доступ женщинам был запрещен, а в Афонских монастырях большинство монахов проявляло прямо смехотворный страх перед женщинами даже и до недавнего времени.

Этим клеймением женщины, как носительницы полового начала, и страхом перед ней объясняются своеобразные черты христианской ведьмомании и христианского преследования ведьм, так как древний мир, хотя и знал веру в ведьм, но ему было совершенно неизвестно систематическое преследование ведьм и массовые процессы их, существовавшие в христианскую эпоху почти до нашего времени. Такое же специфически-христианское и средневековое явление представляет вера в сатану и дьявола. Вера в ведьм и сатану, представляющая вообще говоря проявление суеверия, тем не менее имеет в своей основеочевидную действительность. II действительность эта есть пропитанная. насквозь половыми идеями фантазия народа, инспирируемая церковью и кристаллизующаяся в садических и мазохистских представлениях самого развратного характера. Одна возможность их существование уже доказывает, как мною примитивных половых элементов содержали в себерелигиозные чувства \и религиозная жизнь тою времени, причем не отсутствовала и проституция, как форма примитивной половой жизни… Вот почему сводницы и проститутки играют значительную роль в вере в ведьм и в культе сатаны, как активные и пассивные посредницы во всевозможных видах разврата. Фантазия верующих в ведьм и судей. еретиков была неистощима в изобретении этих различных видов разврата и в конце концов развила их в настоящий канон половых извращений ведьм и дьяволов.

Вера в демонов и ересь составляют две исходные точки средневекового религиозно-полового безумия. Обе приобрели свой специфически христианский характер в первые века римской империи, когда с одной стороны процветала вера в одержимых бесом, а с другой – ересь гностиков и манихеев, и когда была еще также в полной силе идея о борьбе между Иисусом и сатаной. Достойно внимания, что среди женщин, из которых Иисус изгнал злых духов, вполне определенно называют проститутку, Марию Магдалину, которую Он освободил от «семи бесов» (Лук. 8, 2), что служило, вероятно, выражением особенной интенсивности ее плотских вожделений и половой деятельности. Вскоре каждая община имела уже таких заклинателей бесов и христиане, несмотря на развитие «величественного «монотеизма», в жизни «все беспомощнее погружались в пропасть мира духов». Уже очень рано в вере в диавола и в ереси на первый план стали выступать половые представления. Первые зачатки сатанизма сказываются во взгляде на дьявола, как на обезьяну Бога, которая подражает божественному. Уже Тертуллиан полагает (de praescript. haeret. 40), что сатана во время служение идолам подражает таинствам, крестит своих верующих и отмечает их, а когда в заключение имеет место развратная оргия, принимает участие в половом разврате. Вера в «любовную связь с дьяволом», т. е. в половые сношение дьявола в образе женщины или мужчины, с мужчинами и женщинами, коренится в первобытном веровании в coitus демонов и духов с людьми, например, Емпузы в греческих народных верованиях и Лилит в иудейских. По Юстину и Лактаниию, Августин допускал возможность такого смешение демонов с людьми (De civit. Die XV, 22), а когда крестоносцы познакомились с магометанскими «Ginne» в начале XIII-го столетия, западные страны внезапно наводнены были многочисленными рассказами о любовных похождениях демонов и фей. Даже Фома Аквинат признал существование этих развратных дьявольских существ и их сношение с женщинами (Comment ad. Jes. 40), которые он представлял себе таким образом, что демон обладает способностью принимать телесную форму, причем он сначала отдается мужчине, как «Succubus», а воспринятое таким образом во время сношение мужское семя переносит затем женщине, с которой соединяется в виде «Incubus». На тайных оргиях дьявол являлся также в образе различных животных (черного кота, козла, собаки, лягушки, жабы), чтобы принять присягу на верность и затем предаться половым сношениям.

Как дьявол с одной стороны, так христианские еретики с другой доставляли народной вере вымышленный в большинстве случаев материал для ее сатанинских порождений» Еретическим сектам гностиков и манихеев приписывали «дьявольский союз» и «культ дьявола». То, в чем язычники первоначально упрекали христиан, – что их богослужение есть безбожие и представляет тайный разврат, что они поклоняются ослиной голове или гениталиям своего верховного жреца, что они во мраке предаются отвратительному разврату-все эти басни христиане впоследствии усвоили, чтобы воспользоваться ими против своих братьев сектантов. Многие частности средневекового сатанизма по происхождению своему относятся именно к этому времени и возникли путем противоположного и ложного толкование безобидных собственно явлений. К сатанинским представлениям уже очень рано относили также сношение с проститутками, которые манихеи должны были предпочитать брачному состоянию. Первого еретика, осужденного за колдовство в Трире в 385 г. по Р. X., испанца Присциллиануса, обвиняли, между прочим, и в том, что он ночью сходился с развратными девушками, причем будто бы совершал свои молитвы нагишом.

О христианской секте мессалийцев или евхетов, живших главным образом в Антиохии, Епифаний (Haeres. 80) сообщает, что часть из них поклоняется сатане и потому они называются также сатаниапцами. От византийца Михаилла Иселлоса мы узнаем, что сатанианцы эти существовали еще в XI веке, почитали «Сатанаеля», а Сына Божьяго проклинали во время своих оргий, причем к ним являлись и демоны и тогда они совершали будто бы отвратительнейшие садические и мазохические акты (половое смешение без всякого различия, в темноте, вместе с копрофагией и умерщвлением детей), чтобы изгнать из души ее божественные составные части и таким образом превратиться в добычу демонов.

Гностико-манихейские секты средних веков, носившие различные названия, как кафары, павликиане или паулициане, болгары (по-французски «Bolgres» или «Bougres») подвергались аналогичным обвинениям, так же, как и вальденсы, штедингенцы и тамплиеры. Все эти обвинения, собранные в отдельности между прочим Солданом и Дюлором, по существу, одни и те же и сводятся к обвинениям в диких половых, гетеро– и гомосексуальных оргиях, в садически-мазохической форме, связанных с празднованием «сатанинской мессы» или «черной мессы» и «шабаша ведьм».

Описание сатанинской мессы, составленные такими авторами, как Солдан, Иоганн Шерр, Карл Вейнхольд, Роланд Бреванн, Жюль Мишле, и другие, в своих частностях, правда, очень наглядны и верны, но они недостаточно ясно подчеркивают центральный пункт черной мессы, половой элемент, в особенности садизм и мазохизм, и полную разнузданность диких дионисьевских инстинктов. Это сделал раньше других Иозеф фон Геррес, который в своей «христианской мистике» посвятил очень обстоятельное описание вере в ведьм и в колдовство с католической точки зрение. Он показывает, что при шабаше ведьм дело идет о дьявольской пародии на христианскую мессу, что «дьявол пристроил свою ризницу к церковному собору» и в ней справляет свой «обезьяний культ», причем святой водой служит его моча, которой окропляют всю общину, и вся эта развратная сцена освещается черными свечами, а черные гостии употребляются в грязном виде. Дьявол выступает обыкновенно в видекозла и, прежде всего, требует присяги на верность: все присутствующие мужчины и женщины должны целовать ему при этом anteriora и posteriora. Гёррес справедливо находит, что такая форма поклонение, безусловно, характерна для половой фантазии, имеющей ясно выраженный копролагничесхий характер для формы полового самоуничижение и смирения, «погружение в глубину царства ночи» и «вечного рабства под абсолютизмом зла». Что касается форм половой деятельности во время сатанинской мессы, то по воскресеньям справлялись оргии противоестественных страстей, по четвергам и субботам – оргии скотоложства и греха Содома, по средам и пятницам – богохульство и акты удовлетворение чувства мести, по понедельникам и субботам – шабаш обыкновенных страстей. При этом ясно обнаруживалась бисексуальность злого духа (и вероятно также его последователей). Все товарищество, принимающее участие в шабаше, как мужчины, так и женщины, равно служат его похоти, его фавориты становятся «королями» и «королевами» данной оргии. Дикий характер такой сатанинской оргии Гёррес описывает следующим образом: «Все, что развратнейшее безумие может придумать в сфере похоти; что жгучая чувственность может вытолкнуть из глубины своей на по верхность; куда могут заблудиться разнузданные страсти; все злое, перед чем пугается даже сама природа – все это совершалось и практиковалось там, как служение новому богу… Как проявляют свою любовь тигры и леопарды, так разрывают друг друга в мрачном сладострастии взбесившиеся, и только кровь разве потушит это пламя… Ненависть священников, посещающих шабаш, заставляет их иногда читать мессу над большими гостиями, вырезывать затем их середину, обклеивать изготовленным таким же образом пергаментом и затем позорным образом употреблять их для своей похоти… Во время мессы совершается тысяча бесчинств: одни высовывают язык, другие ругаются, третьи обнажают свое тело и т. д. Делом милосердие считается: не давать еды, питья и одежды бедным, не принимать чужестранцев, оставлять на произвол судьбы слабого и заключенного, выкапывать для шабаша погребенных детей, придерживаться лжеучений и ереси, умножать сомнение и беспокойство, впавших в грех заставлять пасть еще глубже. Вседобродетели считаются пороками. Разврат заменяет скромность, кутеж – умеренность, зависть – любовь к ближним и т. д.». Для объяснение садических ужасов черной мессы Гиррес говорит также о «половом инстинкте и жажде крови, как точках соприкосновение чтобы завязать демонические сношения». Демоническая жажда крови является для него «оборотной стороной сладострастия», причем он для доказательства ссылается на Бренвилье, Жилль де Лаваль де Ре и на других.

В литературе и в речи сатанизм можно доказать в «кристологическом миме», в котором в насмешку подражали христианским таинствам на сцене; затем также в византийских пародиях на мессу, на пример, в опороченной мессе безбородых» от XIII или XIV века, составляю щей грубую пародию на литургию со всеми гимнами и легендами, и, наконец, в многочисленных сатанинских неприличных выражениях народного и бордельного жаргона, обнаруживающих примитивный характер всего этого круга идей. Доказанная Аве-Лаллеманом связь между церковным и бордельным языком средних веков, которую он объясняет безнравственностью священников и их интимными отношениями с проститутками, вероятно, скорей косвенная, потому что пародия на религиозные вещи в языке проституток проистекает главным образом из примитивных садических инстинктов, как они проявляются в особой форме сатанизма.

Но характерная черта безумной веры в колдовство, в ведьм и в сатану, представляющая для нас особенный интерес, заключается в цен тральной роли в ней женщины и в тесной связи этих явлений с проституцией.

В виду упомянутой нами выше позиции христианства по отношению к женщине, которую оно называет «вратами дьявола», искушение через посредство женщины должно было быть для аскета теолога равнозначаще с искушением через посредство дьявола; женщина приобретала в его глазах дьявольские черты, по существу своему полового характера. От дьявола происходят тайные чары женщины, врожденное сладострастие и чувственность которой обосновываются вполне теологически в «Malleus maleficarum». В этом пользующемся дурной славой произведения завершается систематическое «обострение веры в ведьм, как относящейся исключительно к женскому полу, как заключительной стадии продолжавшегося веками, полного теологических предрассудков развития. Отныне одну только женщину, как вызывающую похоть соблазнительницу и в то же время как объект безграничной похоти, главным образом, следовательно, как проститутку, считают существом, имеющим связь с магией, колдовством и со всякой вообще дьявольщиной и ересью. Представление это, как мы видели, восходит вглубь времен до первобытного христианства. Уже Симон Маг, «первый архиеретик» и «антиапостол», обязан будто бы своими идеями и своим «высшим разумом» связью с проституткой, купленной на рынке в Тире. У Грегора фон Тура упоминается проститутка и пророчица, зарабатывавшая ежедневно своим искусством много золота и серебра, но, как нашел епископ вердюнский, скрывавшая в себе «нечистого духа». И если, как символ этой связи между учением о ведьмах и проституцией, во главе «безумных дев» страсбургского Мюнстера изображается одержимая нечистым демоном ведьма, то связь эта, согласно исследованиям Иоганна Франка, оправдывается и этимологически, потому что слово «Нехе» (ведьма) имеет связь с «hagat», что означает распутная женщина, а история культуры указывает на связь между музыкантшами, актрисами и колдуньями. В самом деле, сводницы и проститутки издавна пользовались славой, что они с особенной ловкостью и утонченностью умеют приготовлять и преподносить различные любовные и антилюбовные средства, волшебные и любовные напитки, а-также применять чары любви путем заговора и колдовства; им приписывалось также искусство превращать честных молодых девушек в жадных к деньгам проституток. Согласно средневековым представлениям, в этих делах всегда принимал участие дьявол. «Дух, с которым связывается менада, должен служить советом и помощью; подобно тому, как он прежде был мастером в приготовлении кушанья, он теперь становится сводником, а сама ведьма является «хитрой, ловкой смелой и опытной посредницей. Связь эта сохранилась и до настоящего времени; проститутка и теперь еще является самой преданной приверженицей всевозможных суеверных и волшебных представлений и в пожилом возрасте часто прибегает к магическим средствам для любовных целей. В Лиссабоне, например, и теперь еще держится в полной силе среди проституток средневековый предрассудок, что бордельные кварталы, так называемые «Juderia» и «Моп resia», представляют настоящие «гнезда ведьм»; их посещают многочисленные женщины и молодые девушки, чтобы там, в узких и грязных улицах, в трущобах, поручать проституткам и сводницам варить для них оказывающие желанное действие любовные напитки. Квартиры этих мегер, совершенно как при черной мессе, украшены скелетами, черепами, жаровнями и другими страшными орудиями колдовства, сами же они применяют все средства средневековых ведьм. Так, в 1901 году некая Козилд а завлекала в свой дом маленьких детей и острым ножом вскрывала у них на руке кровеносные сосуды, чтобы собрать их кровь обладающую, согласно старому поверью, особенно волшебной силой. Аве – Лаллеман говорит о «многочисленных трущобах, в которых в особенности старые сводницы и отставные проститутки эксплуатируют грубое невежество, многовековое суеверие и безумную жажду наслаждений».

Но исследователь, стремящийся найти конечные, причины обоих явлений сейчас же натыкается еще и на другую связь между верой в ведьм и проституцию: на присущий обеим диописееский элемент.

В самом деле, уже Дюлор, Солдан, Мишле и другие указывали на внешнюю и внутреннюю связь шабаша ведьм с теми старинными празднествами и культами, для которых особенно характерны чрезвычайное участие элементов проституции и, как последствие этого, необузданные половые сношение и самоотречение участвующих. Так, во время египетских дионисьевских празднеств в честь козла в Мендесе, козел уже играл такую же роль, как впоследствии во время черной мессы; Солдан обратил внимание на тождественность вальпургиевой ночи и ее праздника ведьм с весенними, отличавшимися своей половой необузданностью праздниками, которые частью тоже имели место именно в первую майскую ночь., прежде всего, сюда относятся упомянутые уже выше (стр. 71–72) «флоралии», во время которых первое мая было днем «необузданнейшого разврата, когда голые проститутки при свете факелов всю ночь предавались безумнейшему разврату. Сюда же относится и праздник доброй богини с его демоническими привидениями и гомосексуальными оргиями (см. выше стр. 88), потому что и он также падает на первое мая, день «pervigilium Veneris», в который необузданная естественная сила полового инстинкта, победив все оковы, в особенности оковы брака (вследствие чего в этот день нельзя было устраивать свадеб), предоставляла все права дионисьевскому половому опьянению. Проституция является здесь формой примитивной необузданной половой жизни, проститутка шабаша ведьм представляет собою, по Мишле, «искупление проклятой христианством Евы»: она есть в одно и то же время «священник, алтарь, гостия, которую весь народ потребляет во время причастия»; как воплощение ничем не ограниченного природного сладострастия, она составляет центральный пункт всего праздника. Она пробуждает, питает и усиливает дикое дионисьевское опьянение. Замечательно, что уже тридцать лет тому назад учитель гимназии, Людвиг Майер, высказал мысль, что в основе всякой веры в ведьм лежит какое-нибудь опьяняющее средство, но он ошибочно искал его среди растений, именно в отваре дурмана (datura stramonium), который вместе с другими наркотическими веществами применялся для пользовавшейся дурной славой «волшебной мази» и для волшебных и любовных напитков, между тем как такие средства, в крайнем случае, могли разве только способствовать осуществлению колдовства. Дело в том, что последнее имеет теже биологические корни, как и дионисьевские праздники древности, которые, в противоположность половой связанности брака и индивидуализации полового инстинкта, служат символом свободного господства полового инстинкта, который, по крайней мере, временно освобождаясь от социальных стеснений, проявляет себя в элементарной форме самоотречения, опьянения, экстаза и дикой отдачи себя. Глубокий знаток веры в ведьм, Гольципгер, очень близко подошел к такому толкованию-единственно возможному и точному, потому что оно обосновано биологически – когда он говорит:

«Но веру в ведьм и сознание во время процессов в том периоде, который мы имеем в виду, помогает нам понять и еще нечто. Между тем как в XV-м и вначале XVII-го века – что могут подтвердить знатоки нравов того времени – в сфере половой жизни господствовала почти неограниченная свобода, государство и церковь, при помощи внешнего насилия и религиозного принуждения, хотели сразу заставить народ перейти к более нравственной жизни. Такой насильственный переворот в таком жизненном вопросе необходимо должен был вызвать худший вид реакции и направить подавляемый инстинкт на тайные пути. И это действительно случилось со стихийной силой. Всеобщие, ни перед чем не отступающие, часто безумно смелые обольщение и соблазн, не без помощи дьявола, конечно, которым полны были тогда все мысли людей; дикое сладострастие развратников на тайных вакханалиях и оргиях, причем они во многих случаях опять, таки разыгрывали в масках или без масок, роль сатаны; позорные деяние возбужденных женщин и готовых на всякие гнусные преступление сводниц и проституток, и в придачу еще – широко раскинутые сети стройной теории о ведьмах и усиленная поддержка со стороны духовенства и без того господствовавшей веры в дьявола… Все это, связанное между собой в целом лабиринте отношений, создало возможность того факта, что многие тысячи людей погибли от судебного приговора, а многие пали жертвой безумия, которое может считаться последним печальным последствием насквозь инфицированного церковью, ортодоксального первобытного миросозерцание народа, эндемическим и эпидемическим психозом того времени».

Существенная сторона веры в ведьм и в сатану имеет, разумеется, более широкое значение – повсеместное и во все времена – чем ей, хотел бы приписать Гольдингер. Мы имеем здесь перед собой то «влечение к пропасти», которое Готтхильфь Тейнрих фон Шуберт считает характерным для всех «грехов колдовства», в которых «наслаждение плоти разгораются в адские наслаждения», связанные с развратным проституированием женщины, которая с другой стороны служила, впрочем, также мазохистским желаниям мужчины и дикому разврату. Последний иногда действительно имел место, но в большинстве случаев (подобно позднейшим романам маркиза де Сада), он был лишь продуктом разнузданной садически-мазохической фантазии и эпидемически разраставшейся истерии. Наряду с верой в ведьм и в сатану, мы должны еще слегка коснуться религиозного флагеллантизма, который лишь в средние века развился в форме аскетического покаяние в настоящую систему, благодаря массовому внушению достиг всеобщего распространения, практиковался до новейшего времени и, несомненно, наподобие сатанизма, до такой чрезвычайной степени возбуждал алголагническую фантазию народа, что не мог не коснуться и проституции. Если в настоящее время всякая проститутка имеет свою розгу, как это изобразил уже в XVIII-м веке Хогарт на третьей из своих картин, носящих название «Путь проститутки», то средневековая религиозная флагелляция, как массовое явление, сыграла в этом громадном распространении флагелломании в светских кругах, по меньшей мере, косвенную роль. Дело в том, что монахи не только вскоре перешли от самобичевание и бичевание друг друга к флагелляции исповедовавшихся у них лиц, воспитывая таким образом бесчисленных активных и пассивных любителей розги и бича, но во время флагеллянтского «массового бреда» (выражение Ницше) они кроме того еще распространяли флагелломанию полового характера в широких кругах. Как мы уже упоминали, религиозный флагеллантизм всецело покоится на христианской идее о греховности плоти, которую до известной степени нужно изгонять побоями. Шнееганз рассматривает мистику и флагеллантизм, как реакцию против полового разврата. «Одни при ступали к делу с внешней, другие – с внутренней стороны; мистики искали исцеление в глубоких родниках чувства, в погружении духа в святую веру, бичевальщики же искали его в мужественном или даже жестоком истязании своего тела, в практиковании неестественных видов покаяния.

Развитие флагелляции в систему начинается собственно в XI веке и связано с именем бенедиктинского патера Дьера Дамиани, «отца и учителя флагеллянтов», который первый ввел так называемую «покаянную дисциплину». Последняя, преимущественно благодаря францисканцам и доминиканцам, вскоре нашла доступ к народу. Людей охватила истинная эпидемия бешеного бичевание и им оставалось сделать еще один только шаг, чтобы перейти от частных бичеваний к публичным и общим, к процессиям бичующих себя братьев. Первая такая процессия организована была, как говорят, Антонием из Падуи (ум. в 1231 г.), но исторически достоверна процессия, начавшаяся в 1261 г. в Перугии и продолжавшаяся затем в Германии, Австрии, Венгрии и Польше. В 1261 г. 1200 бичующих себя братьев явились в Страсбург, где к ним присоединились еще 1500 жителей. Уже тогда в полчищах братьев бывали грубые половые эксцессы, они оказались центром проституции и сводничества. Тоже относится и к паломничествам от 1334 г. и 1340 г. в средней и верхней Италии. В 1340 г. «во главе бичующих себя братьев стояла весьма даже не святая, но считавшаяся святой фантазерка из Кремоны. «Черная смерть» 1349 г. подала повод к новым походам флагеллянтов, которые отправились из Венгрии в Германию, Польшу, Богемию, Фландрию, Голландию и Англию, и вскоре прославились своей безнравственностью, так что церковь запретила эти шествия. Кроме этих публичных флагеллянтов, в XIV и XV веке существовали еще многочисленные тайные секты бичевавших себя, как например, братцы (fraticelie), бегарды и др., у которых флагелляция постепенно приняла форму рафинированного чувственного разврата и обнаруживала известные отношение к сатанизму. Впоследствии флагелляции скрывалась, правда, главным образом внутри монастырей, но отсюда опять-таки распространялась в светских кругах, где проституция, начиная с 17-го века, выработала из нее специальную систему, по многим своим деталям представляющую простое подражание монастырской «дисциплине».

Другое удивительное явление средних веков, культ женщины, сыгравший большую и несомненную роль в развитии и распространении мазохизма среди мужчин, в особенности высших классов средневекового общества, имеет религиозное происхождение. Он является последствием тех крайних средневековых взглядов на женщину, которые заставляли видеть в ней либо воплощение первородного греха, греховной половой похоти, либо идеализировать ее, как образ незапятнанной девственницы, Христовой невесты. Средневековая женщина никогда не является мудрой супругой или матерью семьи, она либо святая, либо проститутка, небо или ад, Мария или дева сатаны.

Но олицетворением небесной или святой Женщины является не плодовитая, благословенная детьми мать, а святая дева, бесплодная Беатриса, монахиня, мадонна, «donna angelicata», «вторую», т. е. духовную красоту которой мужчина религиозно обожает, как Данте свою Беатрису в «Чистилище» (Canto XXXI, 133 и далее):

А lui Nа bocca tua si che discerna La seconda belleza che tu cele.

Такой взгляд на женщину привел в средние века с одной стороны к культу Марии, а с другой к тесно связанному с ним романтическому культу женщины. Черпак справедливо указывает, что поклонение женщине было здесь весьма односторонне и относилось специально только к возлюбленной и к Марии, но не к женщине вообще, так что на ряду с ним в полной мере проявлялась также мизогиния. За то поклонение женщине в культе Марии и в рыцарском отношении к ней скоро приняло форму весьма земного характера и обогатило половую жизнь как того, так и позднейшего времени новыми и своеобразными чувственными моментами. Уже культ Марии, как это видно из изданных Евсебием Еммераном стихов и легенд, коренился в безусловно телесно-реалистическом взгляде на отдельные красоты девы Марии и в нем можно доказать мазохические, элементы, с которыми мы встречаемся также в известном поклонении женщинам СО стороны рыцарей, например, когда братья-марианиты для умерщвление своей плоти пожирали в кухне отбросы и помои и облизывали пораженные сыпью части тела, чтобы таким образом доказать свое поклонение и преданность Марии.

Далее, если рассмотреть ближе собственно светское поклонение женщине в средние века, то сейчас же бросается в глаза сходство с нашими современными мазохистами, на что указывал уже Альберт Эйленбург, большой знаток алголагнических явлений, в истории культуры. Происхождение рыцарского поклонение женщине, согласно новейшим исследованиям, не только в культе Марии и в «божественной любви», но и вообще объясняется тем чувством сладкого блаженства и эротического томления, которое в 11 и 12 веке появлялось у духовных лиц при их сношениях с женщинами. Это мечтательное религиозное чувство перешло затем и в светские круги и впервые обнаружилось в любовных песнях и любовных поступках провансальских трубадуров. Они систематически развили поклонение женщине и строго расчленили «культ любви» на четыре ступени, именно робкого, просящего, услышанного и действительного возлюбленного. Уже отсюда видно, что «услыцианию» предшествовал строгий период испытания, который и есть собственно центральный пункт культа женщины по отношению к даме сердца, эпитеты которой «militissa» и «equitissa» достаточно ясно выражают характер этих своеобразных отношений. Как и в. современном мазохизме, фантазия играет в средневековом любовном рабстве, по меньшей мере, такую же роль, как й действительность, хотя, как подчеркивает уже Вейнхолд, желанной наградой, в конце концов, была в большинстве случаев действительная отдача себя со стороны «повелительницы». Тем не менее, предварительный период, до достижения этой конечной цели (очень часто, впрочем, недостижимой) был обыкновенно для рыцаря-почитателя женщины мученичеством, несомненно, сильно окрашенным в половой акт цепью мазохистских страданий й всякого рода унижений, каким и теперь еще подвергают своих рабов «массажистки», «энергичные воспитательницы» и всякие, другие вообще представительницы мазохистской проституции. Мазохистский характер рыцарской любви обнаруживается частью в относительно безобидных актах, например, в ношении рубашки своей возлюбленной или в собирании ее волос, даже с лобка, в присутствии и прислуживании любимой даме, когда она ложилась в постель и раздевалась или же в так называемой «пробной ночи» воздержание во время совместного спанья с ней или, наконец, в типичном мученичестве, которое например миннезенгер Штейпмар считает неразрывно связанным с любовью, когда он говорит в одном из своих стихотворений, что уже по старым преданиям влюбленный должен быть мучеником. Влюбленные рыцари по приказанию своих повелительниц давали, например, вырывать себе ногти или бегали в честь их на четвереньках, переодетые волками, воя по-волчьи.

Написанный в 1255 году «Frauendienst» Ульриха фон Лихтенштейна (умер в 1276 г.) изображает переживание самого автора, типичного мазохиста, на которого страстно любимая им дама высшего круга налагала невероятные испытания. Книга эта может считаться великой хартией средневекового мазохизма; по Шерру, она. представляет в то же время старейшие, написанные на немецком языке мемуары и притом несомненно подлинные. Любовное служение Ульриха княгине, разумеется, замужней женщине, как это обыкновенно бывало, началось на двенадцатом году его жизни. Впоследствии он по желанию своей повелительницы оперирует себе губу, чтобы ей больше нравиться, позволяет в честь ее отбить себе палец и в конце концов костюмируется Венерой, чтобы поучать рыцарство всего мира культу женщины. Он начинает свою деятельность с Тревизо. Здесь Ульрих, в качестве Венеры, носит тонкую рубашку, поверх ее черный с белым сюртук и плащ из белого бархата; поверх фальшивых кос, перевитых жемчугами, он носит красивый чепчик, а над ним «павлинью шляпу». Лицо закрывает вуалью, так что видны только его глаза. Как последнее испытание, повелительница его потребовала, чтоб он смешался с покрытыми проказой нищими, которые каждое воскресенье появлялись перед ее замком. Он послушно придает себе вид жалкого прокаженного, отправляется в назначенный день с 30 настоящими прокаженными к замку, жалуется и плачется на свою болезнь и свою бедность. Несмотря на это, его повелительница обманывает его и не дает ему давно обещанной награды за любовь, так что через три года он покидает ее и избирает себе другую царицу сердца.

Об обширном распространении мазохистских чувств в ту эпоху свидетельствует также тот факт, что в Провансе существовал целый, цех таких рабов женщин, так называемых «Galois», целью которых было «показать высокие страдание любви посредством еще более высокого постоянства в терпении». Они налагали на себя величайшие мучение и истязания, чтобы удовлетворить своих повелительниц, некоторые даже прямо замучивали себя до смерти.

Понятно, что такой мазохический культ женщины не ограничивался, одним только кругом рыцарей, на что указал уже Вейнхолд. Несомненно, что многие рабы любви в конце концов искали удовлетворения, в котором им отказывали благородные или буржуазные их повелительницы, у проституток и в борделях. Так, Ульрих фон Лихтенштейн, после последнего презрительного отказа дамы его сердца, нашел утешение и вознаграждение у «красавиц» в Вене; многие другие рыцари также были хорошо знакомыми гостями борделей. Впрочем, Ведел обращает внимание на то, что и в любви средневековых женщин часто проглядывало такое же самоуничижение, как и у мужчин. Он цитирует следующее характерное место из письма Элоизы к Абеляру: «Я была бы счастлива и больше гордилась бы быть твоей проституткой, чем женой Августа». В романе Гамуре, Герцелоида с блаженством носит 18 проколотых рубах своего возлюбленного.

В средневековых «покаянных книгах» упоминаются многочисленные мазохистские, в частности копролагнические процедуры мужчин и женщин, покоящиеся, правда, в большинстве случаев на старинных языческих суевериях, но показывающих нам в то же время, как широко распространен был в любовной жизни того времени мазохистский элемент.

Краткого указание на неслыханные ужасы, которые чинили во имя христианской веры и христианской любви инквизиция, и на преследование евреев, продолжающиеся в России еще и по сей день, достаточно, чтобы вскрыть нам два главных источника средневекового садизма, на с которым бичевание и сатанинские фантазии могут считаться сравнительно безобидными явлениями.

Ознакомившись с отдельными факторами христианской половой этики-составляющей продукт древней эпохи, но достигшей своего полного и систематического развитие лишь в средние века – как в основных ее чертах, так и в отношении и влиянии ее на проституцию в деталях, мы можем формулировать, как результат вышеизложенного, следующее положение. Христианская половая этика, влиянию которой и теперь еще подчиняется вся государственная и общественная жизнь европейского и англо-американского культурного мира, решительно сохранила античный принцип двойственной морали и в некоторых пунктах даже обострила его, так что проституция по-прежнему осталась, и должна была остаться, интегрирующей частью всей это системы. В самом деле, проституция ведь составляет conditio sine qua non сохранение системы двойственной морали; она есть та цена, которая должна быть уплачена за дальнейшее существование этой морали, то «зло», которое с ложной, лицемерной, противной здравому смыслу точки зрение этой античной морали рабских государств, является «необходимым».

Последствия двойственной половой морали очень ясно проявляются уже в средние века. С одной стороны мы видим чрезвычайно строгий взгляд на бряк, как на таинство, но брак, в котором запрещена была самая существенная сторона его, индивидуальная любовь, хотя проявление любви вне брака строго наказывалось, как нарушение супружеской верности, так что существовал даже формальный надзор за нравственностью состоявших в браке мужчин и женщин – разумеется, без существенного успеха. С другой стороны, в то время, напротив, решительно защищали и одобряли сношение с проститутками, последствием чего было даже участие проституции без всякого стеснение в городской жизни и допущение ее представительниц к участию в празднествах и в приемах коронованных особ. Но вместе с тем проституток глубоко презирали и клеймили, что выразилось не только в лишении их некоторых прав, но и в предписании носить известную одежду. Средневековая проститутка принадлежала к «бесчестным» людям. Ничто до такой степени не характеризует лживость и внутреннюю неправду средневековой этики, как клеймо бесчестия, которое накладывало на проституток то самое государство и то самое общество, которые с другой стороны признавали их необходимыми и полезными сочленами общежития, легализировали их и даже позволяли выступать публично! Что за безнравственное законодательство, которое с одной стороны даже принуждало обитательниц борделей, состоявших под городским надзором и экономически эксплуатируемых городом, отдаваться всякому посетителю без различия, а с другой стороны клеймило жертвы такого принуждение и выражало им общественное презрение! Средневековая проститутка есть официальное лицо и пария общества в одном и том же лице.

В дальнейшем изложении мы еще приведем многочисленные свидетельства того, что в действительности проститутки средних веков считались признанной государством корпорацией, законным цехом, которому принадлежали исключительные профессиональные, права и который занимался своей профессией в собственных цеховых помещениях, т. е. борделях. Поэтому проститутки, подобно другим цехам, принимают участие в публичных празднествах и в приемах коронованных особ, причем они часто подают цветы и получают «почетные дары». Мало того, высокие гости в таких случаях и сами удостаивали бордели своим посещением совершенно открыто и официально.

О пребывании императора Фридриха III в Нюренберге хроникер сообщает от 24 августа 1471 года: «Item rait furpass hinten zun kornheusern und schawet den puchsenzeug und daz korn, und da er vom kornhaus gieng, da vien– gen in zwei hum mit einer driklaftering sübrein keten und sprachen, eur gnad muss gefangen sein; er; rprach, wi sind ie nit gem gefangen, wir wollen uns ee ausslosen, und er gab in 1 gld; item rait fürpass fürs frawenhaus, da viengen in ander vier, gab er aber 1 gld».

Во время праздника в честь португальского короля в Вене в 1426 г. городской совет ассигновал на принимавших в нем участие проституток 6 фунтов пфеннигов, вероятно для угощения. Точно также обитательницы венских борделей принимали участие в торжественной встрече императора Сигизмунда в 1435 году и получили при этом от города бархат для платьев, чтобы они во время приема все были одинаково одеты, затем венки и бесплатное угощение с вином. Кроме того, город Вена заплатил также при этом случае все расходы, потребовавшиеся для увеселения и танцев проституток. Когда во время масленицы того же года император Сигизмунд был в Вене в сопровождении боснийского короля, проститутки появились наряженные на счет города, в венках, золоте, жемчугах и шелках. При въезде Альбрехта II в Вену после коронование в Праге, в 1438 году, город угостил проституток вином, как это видно из протокола счетов: «urn Wein den gemain Frawen 12 achterin. Item den Frawen die gen Kunig gevarn sind, 12 Achterin Wein». В 1452 г. проститутки по распоряжению бюргермейстера и совета встретили при везде в Вену короля Владислава Постума на Винерберге.

На празднике, устроенном в честь императора Максимилиана в 1489 г в Франкфурте, юноши до поздней ночи танцевали в парке с проститутками для увеселение короля и его свиты. Когда же маркграф Фридрих Вранденбурюкий хотел устроить аналогичный праздник с честными женщинами, франкфуртский совет отказал ему в этом, на том основании, что это «исстари не было в обычае».

Об участии проституток в больших народных праздниках мы будем говорить в следующей главе.

Кроме того, город еще устраивал официальные празднества в самих борделях, которые без стеснение посещались коронованными особами и их свитой. Город нередко предлагал в таких случаях, в виде подарка, свободный вход в бордели, в роде того, как теперь в таких случаях передают приглашение на театральные представления.

В Иванов день городской староста Вюрцбурга со своими служащими принимал участие в праздничном обеде с музыкой в городском борделе. Когда император Сигизмунд, который в каждом городе, прежде всего, посещал бордель и считал это своей привилегией, прибыл в Берн, город заплатил по счету «за красивых женщин в переулке», а Эттерлин рассказывает: «dieselben zwo Eren und Herrlichkeyten, mit dem Wyn und mir dem Frowenhuss, rumte der Konig darnach, wo er bey Fflrsten und Herren sass, gar hoch, und hielt es gar für eine grosse Sach».

В Ульме, где император пробыл в 1434 г. несколько недель, этот коронованный поклонник борделей несколько раз посетил с лицами своей свиты бордель. До сих пор еще сохранился счет по расходам города на освещение борделей при этом случае. Такие же нравы мы находим и в других европейских странах. Вурмбранд рассказывает, например, об австрийском посольстве, которое в 1450 г. послано было в Португалию для приема невесты короля Фридриха IV, что во всех городах не только вообще заботились о нем, предоставляя ему все даром, но что и все проститутки были для него заказаны, ни одна не должна была брать ни пфеннига, только отмечать на бирке, а за все платил город. Здесь можно было найти негритянок и вообще красивых женщин, кто чего хотел». Проститутки принимали также участие в празднествах, устроенных в честь гостей.

Все эти обычаи объясняются тем, что публичные дома считались вполне легализованными публичными учреждениями, служившими государственным надобностям, именно предупреждению прелюбодеяние и соблазнение честных женщин. Соответственно этому обитательницы их считались состоящими на государственной службе, не имели права не исполнять своих обязанностей и должны были по-своему служить общественному благу, что в некоторых государствах было даже установлено законом. Так, в знаменитом нюренбергском полицейском уставе, «Ordnung der gemeinen Weiber in den Frauenhausern», сказано; «Und wiewol die gemeinen weiber frey und nach irem namen gemein sein sollen, so haben sich doch etlich derselben gemeinen wey– ber unterstannden, sundere buischafft, die sy nennen ir liebe menner, zu haben, deshalb dann in verganngen tagen vil gezennckes, unwillens, zwitracht und unnutz enststanden ist, demnach und solichen unrat kunfftig zu unndersten undzu ftirko– men ist eines rats ernstlich meynung, das sollchs hinfür nit mer sein, noch von dem frawenwirt gestattet oder verhenngt werden sol, sunder ein yede fraw sol zu zeiten, so sie darzu geschickt ist, einen yeden des begerenden one underschied bey tag und nacht und ungewaigert auff einigen lieben manne gemeinschafft leisten, ungeverüch, und besonder, so ir eine einichen manne nachtz bey im zu sla– fen oder zu ligen zugesagt hatte, dem sol sy das hallten, Dann: von wem das überfaren wurde, den solte ein rate oder die fünff herren am hader darumb staffen nach gestalt seyner verhanndlung».

Как мы уже упоминали выше, наряду с общественным признанием проститутки, мы всюду находим, как удивительное противоречие, общественное презрение к ней. Позор проституток разделяли с ними в средние века евреи, еретики, бродяги, прокаженные и палачи. Опороченность проституток выразилась, прежде всего, в том, что они должны были – например в Брауншвейге и Франкфурте-на-Майне – подчиняться палачу и платить налог или же, как, в Базеле, жить поблизости от палача и вообще оставаться в тесном общении с ним. Это общественное презрение уже рано выразилось в законодательстве: по закону, применение слова «проститутка» по отношению к честной женщине наказывалось, как тяжкое оскорбление. Вообще, всякие более или менее близкие отношение с проститутками считались позорными. Особенно характерным в этом отношении является одно место из масленичного представления 15 века, в котором старшина присяжных предлагает применить к обвиняемому, разлучившему жениха с его невестой, следующее наказание:

В другом стихотворении сказано:

Разумеется, что позорным считалось также вступление в брак с проституткой, и в некоторых цехах, например, ульмских ткачей, никто не мог быть принят в цех, если у него была «возлюбленная в борделе». Если об этом узнавал мастер цеха, он должен был уговорить виновного отказаться от своей связи, но если последний не соглашался, то братья клали перед ним башмак, т. е. лишали его права заниматься ремеслом.

Юридическим результатом «бесчестие (infamia) проституток» может считаться и то, что в средние века (как и в древности) на вопрос, можно ли совершить над проституткой насилие, отвечали вообще отрицательно. Так, старое брюннское городовое право определяет, что тот, которого застанут у распутной женщины, не подлежит наказанию со стороны судьи, а тот, кто причинит убыток клерику или светскому человеку за то, что он днем или ночью, в каком бы то ни было месте вступил в связь с распутной женщиной, должен быть наказан, как вор или разбойник. Саксонское зерцало и некоторые родственные ему своды законов придерживаются, впрочем, противоположного взгляда, по которому центр тяжести заключается не в опороченности или неопороченности женщины, а в грубом насилии, совершенном мужчиной над более слабой женщиной. Старое аугсбургское городовое право, по аналогичным мотивам, также наказывает погребением заживо за насилие «an megden, an wiben oder an varnden wiben» (над девушками, женщинами или распутными женщинами), если человек попался на месте преступления, в противном случае он подвергался infamia. Но в позднейшей редакции распутные женщины пропущены.

В средние века считалось вообще правилом, что ни одна проститутка или кто-либо из членов ее семьи не может приобрести городских гражданских прав, но во второй половине 15 века принцип этот нарушен был в некоторых городах, например, Франфуркте-на-Майне, где 8 проституток, одна распутная женщина и одна хозяйка борделя приобрели гражданские права, а в 1459 году признан был гражданином Герард Элсенер из борделя. В некоторых местах права гражданства давались проституткам, как вознаграждение за их продолжительную общеполезную деятельность.

В общем, это были, однако, исключения, а общественное презрение и резкое отграничение проституток от честных женщин составляло правило. Отграничение это выразилось, прежде всего, в предписании проституткам носить известный костюм, как типичный asigne dinfamie», который мы еще рассмотрим в другом месте, а затем еще в прямом запрещении проституткам жить вместе с честными женщинами, как это выражено, например, в неаполитанских законах Родериха I и Фридриха Швабскаго, и в устройстве особого кладбища для проституток, расположенного нередко на живодерне, как, например, в Франкфурте. В публичных местах проститутки должны были по возможности избегать появление там, где собирались для развлечение и танцев честные женщины-хотя правило это, разумеется, часто нарушалось; им отводились также особые места в церквах.

Некоторые законы, касающиеся проституток, выражают общественное презрение к ним в особенно резкой форме, запрещая, например, проституткам (как и евреям) прикасаться к предметам, выставленным для продажи, в особенности к предметам потребление и жизненным припасам.

В правовом отношении, проституток можно было лишать как права наследования, так и права завещание своего имущества. Этот взгляд выражен, например, в самой общей форме в знаменитом своде законов кастильского короля Альфонса Мудрого, в «Siete Partidas» от 1260 г. (Pars. VI, titul. VII, lex 5), где право лишить наследства отнимается только у родителей, виновных в проституировании дочери. Чрезвычайно интересное, в смысле историческом, завещание Клавдии Фабри, проститутки из борделя в Бокере, от 1492 г., показывает, однако, что по крайней мере право завещание проститутками своего имущества не везде оспаривалось законом. В этом завещании, составленном с соблюдением всех юридических правил, в присутствии нотариуса и 8 свидетелей, названная Клавдия Фабри, «fillia publica et postabularia», завещает похоронить ее по христианскому обряду, определяет известную сумму для совершение по ней ежегодной панихиды, а остальное имущество завещает бедным, своей приятельнице по борделю («атоге Dei et pro servicüs sibi impensis»), своему брату, живущему в другом городе супругу своему и last not least своему г возлюбленному («suum fidelum amicum»). Завещание это составлено в самом борделе(actum in domo postabu-larifBellicadri), из чего следует, что опороченность самого места не имела никакого влияние на совершение этого правового акта.

Менее ясно, чем в христианстве, влияние религиозной среды на проституцию и на половую этику сказывается в исламе, этом втором могущественном факторе культуры средневекового и нового мира. Мы постараемся, однако, отметить здесь главнейшие и существеннейшие моменты.

Весьма любопытно, что мы в исламе наблюдаем то же самое, что и в христианстве, а (именно: воспринятые им до известной степени взгляды и нравы античной жизни, не остались без влияние на видоизменение первоначально более благородных, этико-половых воззрений, в смысле развитие неуважения к женщине, аскtтизма, а, следовательно, и в смысле поощрение проституции, хотя женоненавистничество и аскетизм в исламе никогда не достигали такой высокой степени, как в христианстве. Но уже самое влияние в этом направлении тем замечательнее, что личность пророка Магомета, отличавшегося жгучей чувственностью и вполне утверждавшего половую жизнь, так же далека от асексуального, хотя и не вполне отрицавшего половую жизнь и придававшего ей естественную оценку (см. выше. стр. 493–499), еврейского основателя христианства, как небо от земли. Но дело в том, что в исламе, как и в христианстве, специфическая половая этика обеих религий сложилась не столько под влиянием личностей основателей их, сколько благодаря одновременным и позднейшим культурным влияниям, хотя некоторые учреждение Магомета, например гарем, и послужили впоследствии образцом для магометан, а изложенные в Коране нравственное учение и религиозное мировоззрение его так же послужили исламу для оправдание известных положений его половой этики, как и Новый Завет христианству.

Значение ислама, в смысле влияние на характер половой этики и на проституцию, заключается в том, что он впервые познакомил арабов с антично-христианскими элементами жизни и взглядами на жизнь, которые им раньше не были известны и которые, рассматриваемые в целом, должны были способствовать порабощению женщины, женоненавистничеству и проституции. Все знатоки и исследователи арабской истории культуры и ислама Согласны в том, что положение женщины у арабов до Магомета было очень высокое и свободное, а потому проституция отнюдь не имела и не могла иметь такого объема, какого она достигла впоследствии. Я сошлюсь в этом отношении на выводы Юлия Брауна, Альфреда фон Кремера, Иозефа Гелля, Фердинанда фон Рейтценштейна и других об относительной независимости и свободе женщины, которой объясняется незначительное развитие собственно проституции.

Как мы уже упоминали, Коран пролагает путь для противоположного развития, которое с течением времени привело к полному половому рабству женщины и создало условие совершенно аналогичные тем, которые мы видели у греков и которые способствовали параллельному развитию обширной проституции.

Половая этика Корана всецело отражает в себе взгляды и характер пророка. Магомет был, безусловно, чувственной натурой, прототипом полигамиста, страсть которого умножать свой гарем все возрастала, по мере того, как он старился, и потребность которого в половых вариациях прямо изумительна. Он сам наивно говорит в начале 66-ой главы: «О, пророк, зачем запрещаешь ты себе то, что разрешил тебе Господь, быть ласковым с женами своими?»

Любовь Магомета к женщинам носит исключительно чувственный характер, в ней отсутствует всякий высший взгляд и всякая высшая оценка женского существа. Внешняя привлекательность женщины и половое удовлетворение, которое она дает, кажутся Магомету единственно существенными, а половые наслаждения – божественной необходимостью жизни. Он рассматривает жену, лишь как «поле» для мужа: «Ваши жены – ваше поле, ходите на ваше поле, как хотите», (гл. 2); магометанам, следовательно, разрешается обрабатывать «женское поле», подобно «полю для посева», каким угодно способом, т. е. совершать coitus в каком угодно положении, а parte anteriori sive а posteriori.

Магомет так высоко ценит половые наслаждения, что разрешает их даже во время поста. Приближаться к женам вашим разрешается вам и в ночь поста. они ваше утешение, а вы их»… Он признает, что истинному последователю ислама недостаточно одной жены, а потому он должен брать себе нескольких жен или искать себе удовлетворения, кроме как у жены, еще вне брака, у рабынь, ибо главное – получить половое удовлетворение. «Поэтому, не получая его, верующий имеет право перейти к другой женщине, у которой он находит удовлетворение: «Если вы уверены, что вы не поступаете несправедливо по отношению к сиротам, берите себе, смотря по желанию вашему, две, три или четыре жены; но если вы уверены, что вы таким множественным браком поступаете неправильно, то возьмите в жены только одну женщину или живите с рабынями, составляющими вашу собственность. Одной из них (из своих жен, если пришла ее очередь спать с тобой), по своему выбору, ты можешь пренебречь, а другую взять к себе, к которой чувствуешь влечение, даже и ту, которую ты уже раньше отверг. И тебе не будет поставлено в вину, если ты так поступишь». Поэтому при известных обстоятельствах разрешается обмен жен, хотя для обыкновенных случаев разрешение это ограничивается рабынями. В противоположность приведенным выше еврейским и христианским представлениям, по понятиям магометан, мужчины и женщины и на том свете, в раю, безусловно, сохраняют свой пол; мало того, именно здесь-то, они и наслаждаются высшим сладострастием, без страданий и последствий дефлорации и родов. Райские девы, гурии, служат здесь для вечного наслаждение благочестивых мужчин, никогда не теряя своей девственности: «И будут они отдыхать на высоких ложах – мы создали красавиц рая, сохранив их девственность, и они всегда равно привлекательны Люди благочестивые будут в месте безопасном, в садах и у источников услады. Одетые в атлас и шелк, они разместятся друг против друга. Мы женим их на красивых девушках с глазами лани и они будут пользоваться всякого рода превосходными плодами.

Такое исключительное суждение, такая оценка женщины исключительно как объекта любовных наслаждений исключали всякую высшую индивидуальную оценку женщины и сразу же отводили ей низшее положение по сравнению с мужчиной, которое выразилось, например, и в наследственном праве, так как мужским наследникам полагалось каждому столько, сколько двум наследницам (глава 4), Но несмотря на свой характер, как объекта наслаждения, женщина все же является для мусульманина источником нечистоты, после прикосновения к которой верующие должны мыться совершенно так, как уходя из уборной.

Магометане признают также связь женщины с сатаной и с адом. Несвободно положение и половое рабство магометанской женщины по Корану видно как из того, что только она одна наказывается за нарушение супружеской верности, так и из строгих предписаний относительно обособление женщин от мужчин, прежде всего, Коран содержит уже следующее достопримечательное место относительно ношение покрывала женщинами: «Внушай женщинам из верующих опускать глаза долу и соблюдать воздержание, выставлять на вид только наружные украшение (т. е. голову, лицо, руки, ноги), а не внутренние (т. е. голое тело), завешивать перси покрывалом, показывать наряды только своим мужьям или отцам или свекрам, сыновьям или пасынкам, братьям или сыновьям братьев, сыновьям сестер или женам этих последних (и остальным женщинам гарема, кормилицам, акушеркам) или своим рабыням и мужским помощникам, не принадлежащим к слугам мужского пола (т. е. врачам и другим мужчинам, оказывающим услуги) или детям, не различающим еще половых особенностей женщины. Пусть женщины не подымают также слишком высоко своих ног, чтобы не обнаруживались их скрытые прелести». Браун справедливо подчеркивает, что мы имеем здесь перед собой начало того гаремного плена, который оказал такое развращающее влияние на всю женскую половину магометанского мира (а вместе с ней и на мужскую) и который унизил положение женщины аналогично тому, как это имело место в Греции. Напротив, выраженное в Коране запрещение проституции и опорочивание проституток принесли мало, пользы, так как, в конце концов, арабские мужчины, как когда-то греки, искали развлечений, которых не могли им дать порабощенные женщины гарема, у проституток, единственных «публичных» женщин. С течением времени противоположение это все обострялось, главным образом под влиянием теологических учений, которые до известной степени напоминают учение христианских отцов церкви. Вот что говорит один из лучших знатоков магометанской культуры– «Сомнительная заслуга совершение первого шага в унижении женщины и ее высокого положение принадлежит, прежде всего, ворчливым и фанатичным теологам ислама. Не потому, чтобы они не были чувствительны к женским прелестям – гаремы их бывали обыкновенно переполнены – но вне гарема они охотно придавали себе вид чрезвычайного презрение к земным наслаждениям и благочестивого отчаяние по поводу греховности мира и легкомыслие прекрасного пола. Поэтому уже один из старейших приверженцев традиций ислама с очевидной любовью собрал некоторые предание о пророке, указывающие на то, что женщины большею частью попадают в ад. Благочестивый муж, очевидно, забыл при этом, что Магомет сам населил рай гуриями неувядаемой красоты, молодости и девственности». Эта мизогиния должна была чрезвычайно способствовать половому рабству женщины, которое и теперь еще является в высшей степени характерным явлением социальной жизни неевропейского востока; тем самым она привела с одной стороны к созданию института евнухов для надзора за женщинами гарема, а с другой – к проституции Полное развитие гарема с одной стороны и обширного гетеризма с другой – совершилось в промежутке времени между концом господства Омайядов до Гарун-ал-Рашида, следовательно, главным образом в 8 веке после Р. X. Развитию проституции без сомнения содействовал также заимствованный шиитами из эпохи до Магомета обычай «Mota» или временного брака, который в Коране получил от пророка своего рода религиозную санкцию, «Если мужчина и женщина составляют друг с другом одно, то пусть их совместное пребывание продолжается три ночи. Если они желают, они вольны продолжать потом свои отношения, но могут также прервать их». Мамук указом объявил такой временный брак законным, но должен был, однако, взять назад свое распоряжение, пока шииты не ввели его снова под прикрытием религии, причем он вскоре сделался «отвратительным злоупотреблением достоинством духовного сана», потому что священники привели временный брак в прямую связь с проституцией и объявили посещение борделя угодным Богу временным браком; соответственно этому, магометанские муллы стояли у борделя, чтобы за несколько грошей благословлять такие ременные браки» с проститутками.

Исламу не были чужды также аскетические тенденции, они выразились в особенности в «суфизме». У «суфи» замечается такая же реакция в сторону половой жизни, как и у христианских аскетов, с той лишь разницей, что здесь преобладали гомосексуальные отношения, так что в «суфизме» существенное значение имела главным образом гомосексуальная проституция.

 

Глава шестая

Проституция средних веков. II. Социальная среда

Изложенное в предыдущей главе не оставляет сомнения, что религиозный элемент имел определяющее влияние на развитие половой этики средних веков, а вместе с тем и на отношение государства и частных лиц к проституции и на организацию этой последней. Ибо подчинение религии и церкви, как на Востоке, так и на Западе вообще было в то время равнозначаще развитию жизни соответственно требованиям разума. Но жизнь развивалась в определенной социальной сред е, а Восток и Запад обнаруживают в этом отношении, как сходственные черты, так и своеобразные отличия. Эти последние обусловили также отличные условие происхождение и различные формы проявление средневековой проституции, а также различные отношение ее к так называемому «социальному вопросу», т. е. к экономической и общественной жизни (в самом широком смысле этого слова).

Прежде всего, необходимо подчеркнуть поразительную разницу между Востоком и Западом, касающуюся формы хозяйства и характера городов. Между тем как типично– денежное хозяйство римской империи продолжало существовать в империи византийской, откуда перешло в области с арабской культурой, в западной Европе до 13 века, следовательно, в течение большей части средних веков, преобладало натуральное хозяйство, характеризующееся сельскохозяйственными промыслами, крупным землевладением и ленной системой. Лишь с крестовыми походами и здесь также начинается развитие капиталистического хозяйства, и притом довольно непосредственно в форме экономической революции, которая, по мнению экономиста Густава Шмоллера, по крайней мере, в Германии, превосходит все последующие; она детально описана такими историками, как Лампрехт и Эмиль Михаэль.

Так как характер городов изменяется параллельно развитию денежного хозяйства, то соответственно отсутствию или, по крайней мере, позднему развитию капитализма на Западе, в христианской Европе замечается почти полное отсутствие собственно больших городов, между тем как на Востоке «и на магометанском Западе (Испания) существуют многочисленные большие города со всеми их типичными особенностями. В этом фундаментальное различие между восточными и западными странами, имеющее также величайшее значение для развития проституции.

Что касается, прежде всего, греческого и магометанского востока, то следующие цифры указывают на преобладание здесь больших и миллионных по числу жителей городов:

Числа жителей византийских и арабских городов средневековья.

Константинополь, по крайней мере, 1 миллион.

Трапезунд, несколько сот тысяч.

Фессалоники, по меньшей мере, 100 тысяч.

Багдад, более миллиона.

Каир, более миллиона.

Мекка, около 300.000.

Дамаск, около 200.000.

Бассора, около 200.000.

Куфа, около 200.000.

Самарканд, около 150.000.

Севилья, 400.000.

Кордова, по меньшей мере, 400.000.

Напротив, в христианских странах запада почти совсем нет больших городов, а относительно организации их в некоторых странах, например, в Германии, вообще можно говорить, лишь начиная с 11 века, хотя государство каролингов уже насчитывало в Италии и к югу от Луары некоторые города, непосредственно примыкающие к древним. Тоже самое относится к рейнским пограничным городам Кельну, Майнцу, Страсбургу, из которых последний в 800 г. после Р. X. уже обозначается как «civitas populosa». Напротив, собственно в Германии в 900 г. по Р. X. еще совсем не было городов, между тем как в Италии, Бельгии, Франции и Англии начала уже развиваться оживленная городская жизнь. Лишь в конце 12 и в 13 веке начинается и в Германии образование городов, которое продолжается в 14 и более или менее заканчивается в 15 веке.

До недавнего времени число жителей средневековых городов значительно переоценивалось. Лишь новейшие исследования, опирающиеся на экономические данные (по спискам налогов), подтвердили положение Густава Фрейтага, что самый большой город Германии в 14 веке едва ли имел более 40–50.000 жителей, и показали, что в наиболее видных и богатых городах, не имевших водных путей сообщения, число жителей колебалось между 5.000-25.000, что даже в многих относительно значительных городах число жителей не превышало 5.000, а в большинстве городов число их колебалось между 1000 и 5000 душ.

В частности для 15 столетия получаются следующие средние цифры для числа жителей городов, причем в основу их положены, кроме упомянутых исследований, еще важные исследование Карла Бюхера, Генриха Бооса, I. Петрова и др.:

Числа жителей европейских городов в средине века.

Страсбург, 20–30.000.

Майнц, 5–6.000.

Франкфурт, 7-15000.

Нюренбер, 20.000.

Базел, 10–15.000.

Цюрих, 10.000.

Вена, 50.000.

Ауиебури, 18.000.

Ульм, 20.000.

Нердлитен, 5–6.000.

Гейдельберг, 5.200.

Любек, 30.000.

Кельн, 30.000.

Рогаток, 14.000.

Гамбург, 18.000.

Дрезден, 5.000.

Юберлинген, 4.000.

Винтертур, 2.200.

Мейсен, 2.000.

Вернигеродс, 2.500.

Жиль, 2–3.000.

Венеция, 190000.

Флоренция, 90.000.

Милан, 200000 (?).

Париж, 200000 (?).

Брюгге, 50.000.

Гент, 50.000.

Леииден, 5.000.

Лондон, 35.000.

Если мы на основании этих статистических данных сравним греко-арабский Восток с христианским Западом, то увидим, что первый отличается своими миллионными, колоссальными городами, в то время как во втором преобладают лишь средние и небольшие города, которые и наложили свою печать на культуру западных стран. Западная Европа не имеет ни одного такого города, как Константинополь или Багдад, центров светского high-life, совершенно отсутствующей и оставшейся чуждой всему Западу-колоссальных городов, в которых «катили свои золотые волны неисчерпаемые, по-видимому, источники богатств, где возникла безмерная роскошь, безумная жизнь наслаждений и человеческая сутолока, подобная той, которую мы видели при аналогичных условиях только в древнем Риме или в современных гигантских городах, как Лондон и Париж». Во всех этих центрах рафинированной антично-восточной культуры и утонченных наслаждений, в своих деталях обнаруживающих еще античный характер, и проституция также отличается той же чрезвычайной дифференцировкой и теми же противоположениями, которые мы уже видели в древности. Лишь в Византии и на магометанском Востоке продолжал процветать столь характерный для античного мира свободный гетеризм, между тем как в западной Европе он совершенно отсутствовал и снова нашел туда доступ уже во время ренессанса. Таким образом, между восточными и западными странами получается следующее различие. Там господствует свободная проституция в облагороженной форме института гетер и птиц; здесь более или менее несвободная проституция в форме института борделей. Средние века в Европе представляют период расцвета борделей. Ни раньше, ни позже бордели не были абсолютно и относительно так многочисленны, как тогда. Кто сомневается в этом, пусть обратит внимание на следующий факт, составляющий самое ясное доказательство наших слов. Разве мыслимо теперь, по крайней мере, в Германии и в германских странах, чтобы небольшие города с 500-2000 жителей имели вообще профессиональную проституцию, тем более бордель? А между тем в средние века это имело место. Почти каждый небольшой город имел тогда свой бордель с несколькими проститутками, как мы это увидим ниже из списка большого числа городов с борделями. Дюлор, сообщив тот факт, что город с 300–400 человек жителей имел уже бордель, справедливо замечает:

«Имеются ли такие примеры при наших нравах?»

Мы не ошибемся, если причиной этого явление сочтем, прежде всего, глубокое убеждение, почти догматически господствовавшее в средневековой половой этике – убеждение в «необходимости» проституции, как защиты от худшего зла, от нарушения супружеской верности и от соблазнения приличных девушек. Во-вторых, в особенности на Севере, в этом отношении сыграл роль наступивший довольно внезапно процесс образование городов, быстрый переход от натурального к денежному хозяйству. Многочисленные новые города оказывали большое притягательное действие на распутных женщин, вследствие существовавшего в них большого спроса на проституток и возможности найти более значительный доход и защиту. Среди бродячих проституток существовало, очевидно, такое могучее стремление в большинство тогдашних городов, что городские начальства, в обеспечение и укрепление порядка, сочли себя вынужденными – именно потому, что города эти еще находились в зачаточном состоянии – локализировать проституцию и устроить для представительниц ее бордели, расположенные обыкновенно на окраине или даже перед воротами города. Так, в Германии нередко можно проследить начало организации публичных домов до 13 века. Наряду с этим существовала, разумеется, и свободная проституция, но ее по возможности подавляли. До ренессанса здесь не было собственно гетеризма и так же мало была развита здесь жизнь наслаждений наподобие восточной. В крайнем случае, об этом можно говорить разве только по отношению к некоторым итальянским городам (Венеция, Флоренция, Рим), по отношению к Вене и в особенности относительно Парижа.

К этим общим предпосылкам средневековой проституции присоединяются еще затем специальные условие троса и предложения, т. е. специальные социальные условия. Первое место среди них занимает состав средневекового населения, несомненно обнаруживающий некоторые благоприятные для проституции моменты, на которые впервые указал в своих фундаментальных исследованиях. Карл Бюхер. Во-первых, в средневековых городах избыток женщин по сравнению с мужчинами был еще значительно больше, чем теперь, потому что мужской пол от самого рождение был подвержен гораздо большим опасностям, чем женский (более значительная смертность, большая неумеренность во всякого рода наслаждениях, большая опасность для жизни вследствие постоянных междоусобиц, гражданских раздоров и опасных торговых путешествий, у духовенства и ремесленных подмастерьев – еще принудительное безбрачие).

По заслуживающему доверие подсчету нюренбергского бюргерского население в конце 1449 года, на 1000 взрослых мужчин приходилось не менее 1168 взрослых женщин. Но и среди низших классов (слуги, ремесленные подмастерья и служанки) преобладал женский пол. Если соединить обе эти категории в одну, то на 1000 мужчин приходилось даже 1207 женщин. Аналогичное отношение существовало также в Базеле в 1454 году. В Ст. Албанском и Ст. Леонардском приходах на1000 человек мужского пола старше 14 лет приходилось 1246 лиц женского пола того же возраста. В Франкфурте-на-Майне подсчет больше половины взрослого население дал в 1385 году 1100 женщин на 1000 мужчин, что составляет минимальную цифру, так как избыток женщин на все взрослое население по всей вероятности, был еще гораздо значительнее.

Уже один этот факт громадного избытка женщин объясняет существование «женского вопроса» в средние века, и притом еще гораздо более жгучего, чем теперь. «Как незначительны, как ничтожны по сравнению с массовой нуждой женщин средних веков, должны казаться нам страдания, которые стремятся исцелить в этой области старание наших современников» (Бюхер). Ибо социальные бедствие женщин обусловливались не одним только громадным избытком женщин по сравнению с мужчинами; прежде всего, они были последствием достаточно охарактеризованной нами в предыдущей главе ложной и бессмысленной половой этики и двойственной морали, господство которых вызвало «нравственное унижение и уничижение женщины, грубее которого едва ли можно себе представить». Лишь ренессанс и реформация положили начало новой оценке женщины и борьбе с гибельной двойственной моралью, которая, однако, и до сих пор не увенчалась еще победой. Но теперь мы, по крайней мере, знаем, что ясно сознанная цель заключается в следующем: достигнуть свободного взгляда на половую жизнь с чисто биологической и социальной точки зрения, и притом при самодеятельной помощи со стороны женского пола; вместе с прогрессирующим самоосвобождением женщины, вместе с достойной удивление борьбой ее за свободу, за свои человеческие права и за признание ее личности, постепенно исчезнет также и «двойственная мораль».

Благодаря численному преобладанию женщин в средние века и получавшемуся вследствие этого излишку незамужних женщин, женская конкуренция должна была давать себя чувствовать во многих областях и должна была вызвать со стороны теснимых ими мужчин меры противодействия, как например, принципиальное исключение женщин, по крайней мере, из цеховых промыслов. Но тенденция к вытеснению женского труда могла вполне осуществиться лишь в 17 столетии. До того железная необходимость всех жизненных условий вынуждала также и женщин принимать ревностное участие в работе в промыслах и индустрии. Разумеется, что в то время, безусловно, преобладали наемные работницы, между тем как самостоятельное ведение промысла женщинами хотя и встречалось, но принадлежало скорее к исключениям. Особенно многочисленны были женщины, работницы в текстильной индустрии. Затем женщины работали в качестве портних, белошвеек, прачек, плетельщиц корзин, работниц, изготовлявших свечи и веники, торговок яйцами, плодами, сыром и т. д. Плата работниц вследствие большого наплыва рабочих женщин была очень низка. Нужда гнала женщин к занятиям и в таких профессиях, которые по всему своему характеру уже имели известное отношение к проституции. Сюда принадлежат банщицы, женщины – цирюльницы и служившие в кабаках.

Достойно внимание – в виду существующей еще и теперь причинной связи между профессией прислуги и проституцией – большое число женской прислуги в средние века. По Бюхеру, процент слуг и служанок в Нюрнберге в 1449 году был довольно высок (18,6 %), но слуги, под которыми нужно разуметь также цеховых подмастерьев и учеников, составляют относительно самую незначительную часть среди служащего население (7,8 %); число женской прислуги, напротив, гораздо больше (9,9 %), так что на 100 слуг приходится 128 служанок или 1 слуга приходится на 13 бюргеров, а одна служанка на 10 лиц. Для сравнение Бюхер приводит подсчет население от 1875 года, по которому число мужской и женской прислуги в Франкфурте составляет вместе только 11,37 % всего население.

Наконец, на весьма бедственное состояние женщин средних веков указывают также многочисленные учреждение для призрения беднейших одиноких женщин, «Божьи дома» и «учреждение Бегин», носившие названия: «Seelhauser», «Maidehauser», «Convente», «Begelhauser», «Einungen», «Sammlungen» и т. д. Почти все они основаны между 1250 и 1350 г. и в них находила приют значительная часть женского населения; так, например, в одном Франкфурте (при 9000 населения) 6 % взрослых женщин. В 15 веке организация Бегинских общин сильно изменилась к, худшему, так что сестры поставляли не малый контингент проституток, и в официальных актах их ставят на одну доску с публичными женщинами.

Но не только число незамужних женщин – в средние века относительно больше было, чем теперь, и число безбрачных мужчин, что при строгих наказаниях за внебрачные половые сношения с честными женщинами чрезвычайно должно было усиливать спрос на проституцию. Здесь нужно иметь в виду главным образом три категории мужчин: цеховых подмастерьев, духовенство и в меньшей степени студентов. Среди мужчин остальных классов население наклонность к женитьбе в средние века также, несомненно, была слабее, чем теперь, что объясняется главным образом экономическими причинами; последствием этого было чрезвычайно позднее вступление в брак и продолжительный период предшествовавшей браку холостой жизни.

Так как ремесленное население связано было в средние века при вступлении в брак необходимостью доказать, что мужчина имеет самостоятельный заработок, то подмастерья вообще не могли жениться. Вследствие закрытия многих цехов и ограничение числа мастерских и лавок, в 14 и 15 веке образовалось особое сословие подмастерьев, которые не имели шансов на самостоятельность и на основании семьи. Если подмастерья, несмотря на это, все же нередко вступали в брак, то это, во всяком случае, не бывало так часто, как теперь, например, среди фабричных рабочих.

Но в то время, как эта последняя категория холостого население влияла на усиление спроса на проституцию лишь в последние два столетие средних веков, большое число безбрачных священников уже начиная с 11 века составляли главную часть клиентов проституции. Во всяком случае, клиентеля проституции среди духовенства была так значительна, что Аве-Лаллеман, как мы уже упоминали, хотел даже вывести отсюда внутреннюю связь между духовенством и проституцией, что, однако, неверно. Строгий закон Григория VII от 1074 года о целибате направлен был не только против браков священников, но в такой же степени и против полового разврата духовных лиц, в то время как раз очень усилившегося. Но желанная цель этим не была достигнута. Напротив, со времени введение всеобщего безбрачие духовенства в 12 веке, число холостых мужчин в городах увеличилось до крайне ненормальных пределов, а спрос на проституцию тем самым значительно возрос. Несколько цифр покажут, как ненормально возросло тогда число безбрачных священников в городах. Город Майнц насчитывал в 1450 г. около 5750 человек, именно 4680 граждан. 520 посадских, 50 евреев и 500 человек духовного звания. По статистике Вюхера, Франкфурт-на-Майне насчитывал в 14 и 15 веке, при населении около 9000 жителей, в среднем 85-100 священников и 80-100 монахов, кроме того еще 25–35 человек рыцарских орденов и 15–20 дворов чужих монастырей. В отношении к общему числу население это составляет очень большой процент. И это не простой случай, если франкфуртский совет в 1463 году перечисляет одного за другим попов, поповских девушек, проституток, безбожных слуг и бегин. Так же мало случайно и то обстоятельство, что в завещаниях бюргеров от 15 столетие при легатах духовенству находим следующие условные прилагательные: «Wolgeleunt», «frum», «erberlich». Уже в 12 веке автор «Hortus deliciarum», благочестивая аббатисса Геррад из Ст. Одилии пишет о поведении духовенства: «во время развратных собраний клериков и светских людей, дома Божии оскверняются жратвой и попойками, паясничеством, двусмысленными шутками, открытой игрой, звоном оружия, присутствием известных проституток, светской суетностью и всякого рода непорядками». Тот факт, что в большинс тве уставов средневековых борделей имеется пункт, запрещающий допускать в бордель священников и вообще духовных лиц, показывает, как часты были такие явление. Где монастырская дисциплина мешала монахам свободно выходить из монастыря и иметь сношения с внешним миром, так что посещение борделя было невозможно, там, наоборот, проститутки находили средства и случай, чтобы прокрасться в монастырь и сохранить для себя этих платежеспособных клиентов. В Испании, например, это создало особый вид проституток, так называемых «trota – comentos», «бегающих к монахам», которых впервые упоминает поэт Жуан Руии, викарий из Гиты, в 1340 году, в смысле сводниц. В знаменитой испанской драме из жизни проституток, «La Celestina» Фернандо де Рожаса от 1492 года, о «trota-conventos» говорится, как об общеизвестном типе. Поведение и образ жизни испанских «монастырских» проституток описаны в очень редком стихотворении от конца 15 века (носящем заглавие «Caraijcomedia» и напечатанном в Валенции в 1520 г., французское издание в 150 экземплярах). В этом стихотворении упоминается между прочим молодая проститутка Фонческа, которая около 10 часов вечера обыкновенно отправляется в монастырь, чтобы посетить там приора; в другом месте там же описывается оргия проститутки с семью монахами в келье другого монастыря.

Как третью категорию холостых мужчин, разумеется, в университетских только городах, мы назвали студентов высших школ Италии, Франции, Германии, Англии и Испании, составлявших там главную клиентелю проституции. Поэтому такие города, как Болонья, Флоренция, Падуа, Павия, Сиенна, Реймс, Орлеан, Париж, Монпелье, Гейдельберг, Лейпциг, Кельн, Эрфурт, Вена, Прага, Оксфорд, Саламанка и другие, переполнены были проститутками. Университеты южных стран посещались, разумеется, больше немецких. Тем не менее и некоторые немецкие университеты посещались большим количеством учащихся, например в Лейпциге, Эрфурте, Виттенберге и Кельне, где число студентов колебалось между 400 и 700. По Вуетману например, студенты Лейпцига, число которых для 15 века он определяет в среднем в 600–700 человек, составляли шестую часть население города. Еще больше была посещаемость некоторых заграничных университетов, например, высших школ в Болонье и Париже, где было, между прочим, и много немцев и приезжих из северных стран. Число студентов там не колеблясь можно признать в несколько тысяч. Среди студентов дурной славой охотников за женским полом пользовались главным образом клерики и «писцы», т. е. юристы. «Schone Weiber und Rebensaft ist aller Schreiber ein Buelschaft» (Красивые женщины и виноградный сок возлюбленные всех «писцов»), гласит изречение того времени. Наиболее опороченными, благодаря пьянству и развратной жизни студентов, считались Париж, Падуа, Саламанка, Кельн, Лейпциг и Вена. Уже в начале 13 века Жак де Витри рассказывает о Париж е, что проститутки постоянно шатались там по улицам недалеко от школьных зданий, чтоб завлекать студентов. Часто в одном и том же доме можно было найти наверху школу, а внизу бордель. В верхнем этаже профессора читали свои лекции, а в партере проститутки занимались своим гнусным ремеслом; вверху раздавался шум от ученых диспутов, а внизу слышалась отвратительная брань проституток. В итальянских университетах также «ревностно предавались страсти к вину и любви», но итальянский студент не так легко погружался в грубое пьянство, господствовавшее в немецких университетах; Венера влекла его больше, чем Вакх, вино служило только для того, чтобы усилить радости любви и сделать их более пикантными. В пользующемся дурной славой сочинении «Hermaphroditus» Антония Беккаделли, известного под именем Панормита (1393–1471), учившегося в Сиенне вместе с Энеа Сильвио и, подобно ему, описавшего свои студенческие переживание в неприличных стихотворениях, мы находим очень смелое описание поведение студентов в борделях итальянских университетских городов, в особенности города Сиены. Там есть, например, описание ночного посещение целой толпой студентов фландрской проститутки Нихины в сиеннском борделе. (Lib.II, epigr.30); описание красавиц флорентинского борделя (II, epigr. 37) и особенностей Урсы, типа проститутки студентов (Lib. I, epigr. 5, 8, 9; II, 7, 9, 10) и т. д. Дурной репутацией пользовалась в этом отношении и Падуа, между тем как Болонья считалась более нравственной. Напротив, Саламанка имела многочисленных проституток, которые посвящали себя исключительно услугам студентов, как это описано в упомянутом нами выше старом стихотворении, «Caraijcomedia». Среди них бывали часто старшие, «опытные» проститутки, как Марибианка, занимавшаяся уже раньше своим промыслом во многих испанских борделях, пока она, наконец, не приехала в Саламанку, чтобы «обучать» студентов; или обе Вираяне, мать и дочь, Педроза и Беатрицика, с которыми должен был знакомиться всякий приезжавший в Саламанку студент, потому что в этом университете никто не мог выдержать экзамена лицентиата или доктора, без того, чтобы они раньше не проэкзаменовали его и не нашли его способным. О студентах Вены Сильвио говорит: «Они преданы сладострастию, еде и питью». Кельнские студенты очень много занимались уличными и бордельными проститутками и очень мало изучением своих книг. Проституток иногда временно изгоняли, правда, из подозрительных домов и приютов поблизости от студенческих «бурс» (интернаты, пансионы), но они вскоре возвращались обратно. В I486 году, по жалобам начальников бурс нескольких улиц, совет распорядился, чтобы проститутки удалены были из домов, расположенных близ этих бурс, а в случае сопротивления, чтобы их насильно отвели в бордель, как это неоднократно бывало и раньше. Университетское начальство также принимало меры против сношения студентов с проститутками. По университетским статутам от 1392 года, всем магистрам и студентам под страхом наказание запрещено было «шататься по ночам», «предаваться разврату» и часто посещать кабаки и «другие запрещенные места». Управляющий бурсой должен был также следить за тем, чтобы никто из студентов не выходил ночной порой из бурсы без разрешения своего магистра, летом позже 10, а осенью и зимой позже 9 часов вечера. Иногда предававшиеся ночному разгулу студенты не допускались также к экзаменам. Подробное описание Германа фон Вейнсбериа своих переживаний в студенческие годы дает вам наглядное представление об эксцессах in Venere et Baccho, которым предавались кельнские студенты. Что касается Лейпцига, то описание студенческих нравов в чрезвычайно интересном «Libellus formularis universitafis Lipcczensis» от 1495 года указывает на частые отношение между студентами и проститутками и на необходимость постоянных запрещений шатаний (mandata de non vagando nocturno temporel, вследствие драк и сношений с проститутками по ночам, тем более что именно в Лейпциге многие студенты жили вне бурс и таким образом ускользали от более строгого надзора. В 1472 году студенты затеяли в борделе свалку с другими посетителями и даже прибегли к оружию; такого рода эксцессы, бывали довольно часто. Очевидно, как намек на студенческую клиентелю расположенный у Галльских ворот в Лейпциге бордель назван был в 1409 году, в год основание университета, насмешливым именем пятой коллегии.

На так называемых «Quaestiones quodlibeticae», т. е. на студенческих диспутах, которые устраивались в некоторых немецких университетах, а также в Париже, рассматривались иногда и более лёгкие, шутливые темы, в том числе и отношение проституток к своим клиентам. Так, например, в 90-х годах 15-го столетия в Гейдельберге, под председательством Иоганна X альта, магистр Иакоб Гартлиб произнес на диспуте следующую шутливую речь:

«De fide meretrieum in sues amat ores. Quaestio minus principalis urbani– tatis et facetiae causa in fine quod libeti Heidelbergensis determinata a magistro Jacobo Hartlieb Landonensi». (Первое изд., Ульм, около 1500.)

Речь эта является предостережением против коварства и хитрости проституток, изложена в форме академического диспута, с многочисленными цитатами из римских поэтов, в особенности Овидия и Вириилия, а также из римского и канонического права, и снабжена всевозможными немецкими и переводными поговорками. Она важна для нас, прежде всего, в том смысле, что указывает на тесные отношение между студенчеством и проституцией, выразившиеся в выработкеобщего жаргона, который Аве-Лаллеман, как мы уже упоминали, ошибочно считал продуктом духовной среды, между тем как он обязан своим происхождением среде академической. Мы должны, впрочем, оговориться, что к академистам тогда в действительности принадлежало больше духовых лиц, чем светских. В выходивших впоследствии словарях студенческого языка, например, в вышедшем в 1781 году «студенческом лексиконе» Христиана Вильгелма Киндлебена (нов. издан. Адольфа Вейгеля, Лейпциг, 1899 г.), мы видим своеобразный бордельный жаргон чисто студенческого происхождения. Так же мы должны смотреть и на запись соответственных выражений у Иакоба Гартлиба, хотя отношение проституток к духовенству естественно здесь особенно подчеркиваются и бичуются, ибо произведение это представляет вместе с тем антиклерикальную сатиру. Разумеется, что многие выражение просто заимствованы из языка проституток и жуликов.

Регулярные оргии устраивались студентами в борделях каждый раз, когда начинали свое студенчество вновь прибывающие комилитоны. так называемые «pannalae» и «beane», причем новички должны были нести также все расходы на угощение, пьянство и пирушки с проститутками.

Наконец, студенты доставляли также в средние века значительный контингент так называемых «странников» или «вагантов», состоявших в самой тесной связи с проституцией, к чему мы еще вернемся ниже.

Изложенное выше приводит нас к заключению, что число безбрачных мужчин и женщин в средние в ека было значительно больше, чем теперь. При населении в 10000 человек, Боос, оценивает число безбрачных в 2000 душ. Цифра эта тем более веская, что именно из этой категории безбрачных многие должны были вести суровую борьбу за существование и, в конце концов, впадали в бедность. Пауперизм же и пролетариат и в средние века так же, как и теперь, составляли благоприятную почву для проституции.

В Франкфурте-на-Майне по спискам налогов от 1410 года 14 % лиц, обязанных платить налоги, были совершенно неимущими; в Гамбурге в 1451 году, при 18.000 жителей было 16 % бедных, а в 1487 году при 16.000-ном население даже 20 % бедных, т. е. как раз 1/5 всего населения, в Аугсбурге в 1520 г. 3.000 жителей почти или совсем не имели никакой собственности, что составляет 12–15 % тогдашнего населения.

Собственно городской «пролетариат», известный нам теперь, существовал в то время лишь в колоссальных городах востока, Константинополе, Багдаде, Каире и других.

Характерный для средних веков документ об отношении проституции к пауперизму сообщает Ламмерш: «Den zweyen Jungfrauen ist ihr rechts vatterliches Erbe durch die urthel genommen worden ohne alle vrsach, damit waren sie wohl verheurath worden vnnd damit zu ehren gekommen: Aber also haben sie nichts mehr, vnnd die eine muss gen Regenspurg, die ander gen Nürn– berg in die gemainen Frauenhhauser». Сознанию этой связи обязано своим происхождением учреждение в средние века так называемого «налога для девиц» или «подаяние для девиц», т. е. налога для приданого бедным девушкам; такие налоги известны, между прочим, для Нюренберга (1427), Ландсберга (1437) и Страубинга (1466). В Ландсберге этот налог ввел герцог Эрнст, причем он расходы «на приданое для четырех девушек возложил на город, потому что «дочь благочестивого и честного человека часто впадает в порок и теряет свою корону, свою девственность, потому что отец и мать ее бедны».

Но пауперизм, как благоприятный момент для развитие в средние века проституции, несомненно, далеко уступает в своем значении весьма распространенным тогда во всех странах бесчинствам так называемых «вредных людей», субъектов, которые, по меткому выражению Николая Гагена, городского писаря Аугсбурга от 1362 года, «много поглощают и ничего не приобретают, все воры и помощники воров», т. е. людей без определенных средств к жизни, существование которых было возможно только благодаря нищенству, всякого рода непозволительным уловкам, воровству и другим преступным актам, а также last not least благодаря проституции. В «Achtbnch» (проскрипционные списки) города Аугсбурга от 14-го века, в различных списках «вредных людей» мы имеем наглядную картину характера и состава этого класса, из которой очевидна также тесная органическая связь между преступлением и проституцией. Связь эта в своей средневековой форме-достаточно вспомнить образовавшийся в то время общий жаргон жуликов и проституток-продолжает существовать и до сих пор, как это доказывают фундаментальные исследование Аве-Лаллемана. Все относящиеся сюда более или менее преступные элементы имеют прямую, пли косвенную связь с проституцией. Как таких вредных людей, аугсбургский Achtbuch называет: воров и их укрывателей, карманщиков, разбойников («Abreiszer». «Abbrecher», «Pfadhucbe»), различного рода Шуллеров, («Scholdrer», «Vierkarter», «Funfler», «Коррег»), нищих, странников («Semner» ж «Giber»), мошенников («burenderratter») и других обманщиков, спекулянтов на религиозное легковерие, как прорицателей, заклинателей духов, мнимых священников и монахов, называющих себя пилигримами, сводников, сутенеров, сводниц, банщиков, массажисток и мн. др. В средневековом Лондоне они составляли большую часть «потаскух» (night-walkers), главной квартирой которых служили тайные бордели, так что Эдуард Т, чтобы положить предел бесчинствам тесно связанной с проституцией преступности, установил в конце 13-го века строгий надзор за этими проститутками и их преступными связями, а в 1282 г. велел устроить для них особую тюрьму в улице Корнгил.

Число таких антисоциальных элементов население в средневековых городах, если принять во внимание относительно небольшое число жителей, было довольно велико. Так, например, Аугсбург, при 18000 жителей насчитывал в среднем несколько сот вредных людей ежегодно. Это объясняется в особенности постоянной текучестью именно этих элементов, непрерывным притоком и оттоком их. Таким образом «вредные люди» совпадают большей частью с так называемыми «странниками» или вагантами. Громадное возрастание их числа составляет характерную черту средних веков, потому что оно находилось в прямой связи с средневековой системой наказания, с проскрипцией и изгнанием.

«Действие этой системы уже само по себе должно было все снова приводить в движение громадные массы людей и делать опасных людей еще более опасными. Если при проскрипции и изгнании слово даже бывало иной раз хуже самого дела; если многие вскоре снова могли вернуться на родину, а на возвращение других смотрели сквозь пальцы, то в первую минуту они все же всепопадали в водоворот и подвергались самому худшему соблазну. Для людей же неимущих, оторванных таким образом от своей профессии и круга знакомых, а быть может еще кроме того заклейменных или же вообще отмеченных каким-нибудь изуродованием, вырваться из этого водоворота было почти невозможно, даже при самом большом желании – не говоря уже о том, что желание это, конечно, не всегда бывало налицо. Нужда вызывала новые проступки и новые преступления, что опять-таки приводило к необходимости переменить место, и так дальше. Бесспорно, очень удобно было избавиться от преступника, просто прогнав его; в данный момент это требовало мало денег и еще меньше размышлений. Тем не менее, это была крайне близорукая политика, которая, в конце концов, сама себя наказывала, как и всякий вообще бездушный эгоизм. Таким путем создавалось многочисленное, бездомное, не связанное ни с какой профессией или занятием население, которое, беспокойно гонимое с места на место, смотря по наклонностям и встречавшимся случайностям, присоединялось к крупным или мелким разбойникам, лишавшим безопасности проезжие дороги, к нищим или бродягам. Они доставляли главнейший материал для класса преступников в городах, преимущественно больших».

Таким образом, из оседлых первоначально людей искусственно создавалась и чрезмерно увеличивалась в средние века толпа бродяг по наклонностям и призванию (игроки, пилигримы, бродячие школяры, цыгане, распутные женщины). Хотя нельзя не признать, что категория бродяг, порожденная стремлением к странствиям, присущим некоторым эпохам средних веков, также была в то время гораздо больше, чем во все другие времена (таковы пилигримы, религиозные мечтатели, бичующие себя братья). На Востоке аналогичное явление уже рано представляли пилигримы, направлявшиеся в Мекку. Удивительная любовь к странствиям не ограничивалась (как теперь) преимущественно мужчинами, но в равной мере охватывала женщин и девушек. В списках лиц, подлежавших обложению налогами, поэтому часто значится: «ушла», «убежала», «никто не знает, куда девалась». Это странное психическое состояние людей средних веков, – непреодолимое стремление вдаль – безусловно, должно учитываться при оценке социальных условий проституции того времени.

Здесь не место подробнее исследовать в высшей степени интересный и своеобразный состав бродячих людей. Мы рассматриваем их только в их отношениях к проституции, существенную основу которой они составляют и для которой они служат неистощимым резервуаром. Последнее видно из того факта, что в отдельных городах профессиональной проституцией занимались почти исключительно не местные жительницы. С другой стороны, и мужской элемент среди бродячих людей всюду составляет значительную часть либо клиентели, либо эксплуататоров проституции. На ряду с проститутками, они заклеймены были печатью общественного презрения, бесчестие и позора. То были парии общества, но самого разнообразного происхождения, разношерстная толпа из всевозможных элементов; тут были нищие, игроки, паяцы, фокусники, певцы, танцовщицы, лирницы и арфистки, цыгане, евреи, прокаженные, искатели приключений, бродячие школяры, учителя и клерики, наемные солдаты, чужие подмастерья и слуги. Со времен Меровингов и Каролингов их называли: «бродяги», ваганты, vagati, vagerer, бергарды, лоларды, мендиканты, несчастные, т. е. чужие школяры, авантюристы, Alchbrüder, Heiltumsführer, Stirnstosser, Stationirer, Partierer, Spanfelder, Stromer, Figanten и т. д. Они странствовали по Европе и массами появлялись всюду, где бывало большое стечение народа, следовательно, на мессах и ярмарках, освящениях церквей и других общественных и частных праздниках, турнирах, на церковных мессах, духовных соборах, паломничествах, крестовых и других военных походах, в курортах и при всяких других случаях большого скопление людей.

В раннюю, эпоху средних веков значение ярмарок и месс было очень велико, потому что они заменяли в западных странах отсутствовавшие еще там города, подобно тому, как это уже издавна бывает на востоке, где существуют места, в которых раз в год бывают ярмарки и мессы и где собираются тысячи людей, но не возникают города. В большинстве случаев ярмарки бывали поблизости от церквей и монастырей, и притом большею частью в связи с празднествами в память мучеников, что для Египта можно доказать уже в ИV-м веке после Р. X. Здесь уже можно было встретить всевозможные формы проституции. «Многие христиане», говорит строгий аскет, монах Шенуте, «как мужчины, так и женщины, только затем являются на празднества в память мучеников, чтобы заниматься развратом, сходясь в какой-нибудь гробнице или каком-нибудь другом укромном уголке». После праздника, как сообщает св. Хризостом, все устремлялись в увеселительные кабачки и бордели. Бродячая публика бывала здесь обильно представлена. Танцовщицы и танцоры всю ночь напролет веселили толп. Годичные ярмарки всюду бывали связаны с праздниками главнейших мучеников и впоследствии, в день именин этих святых совершались паломничества к их чудотворным иконам. Скопление большого количества людей часто в совсем маленьких местечках или даже поблизости от расположенных совершенно уединенно монастырей и церквей, в особенности на несколько дней, было возможно лишь в том случае, если не прекращался подвоз жизненных средств. А потому сюда, прежде всего, являлись продавцы съестных припасов, за ними следовали другие купцы и, наконец, неизбежная бродячая публика для всякого рода представлений и увеселений. Ярмарки высшего стиля назывались «мессами», потому что они открывались по окончании богослужение (Ecdesia missa est!). Для Германии существование их можно доказать уже в ИХ-ом веке, например, в 829 году в Вормсе. Начало лейпцигской мессы можно проследить до 1170 года; в 1268 г. она уже принадлежала к всемирно-знаменитым ярмаркам, высшего своего развитие достигла в XV-ом веке и сохранила его до последней четверти XIX-го столетия. Франкфуртская месса упоминается впервые в 1240году период расцвета ее совпадает с XVI веком. Она была «мировым местом обмена, имевшем универсальное значение для значительной части центральной Европы», и оказывала особенно притягательное действие на бродячих проституток, так как не только отдельные девушки, но и содержательницы борделей приезжали туда из Майнца и Вормса со всеми своими девушками, чтобы использовать там «свободу мессы», т. е. свободное занятие всяким торговым промыслом во время мессы. Они жили на Фишерфельде и Фишергассе и по окончании мессы их с трудом удавалось опять удалить из города. Развитию проституции благоприятствовали и менее значительные германские мессы. Так, например в Нёрдлишн е, вследствие большой посещаемости его месс, учрежден был бордель и хозяин его, согласно решению совета, освобожден был от налогов под условием, чтобы он «feine und saubere Weibsbilder, so viel er will, halten soli» («содержал в нем сколько угодно красивых и опрятных девушек»). Аналогичные отношения между мессами и борделем можно доказать также для франкского городка Геролщофена. Во Франции знаменита была, начиная с 1443 года, месса в Лионе, на которую приезжало из дальних стран громадное количество иностранцев; в особенности проститутки совершали туда паломничество в таком большом числе, что, по свидетельству современной хроники, они после отъезда своих богатых клиентов впадали в величайшую нищету. В таком же изобилии, начиная с XV века, посещалась приезжими, как с востока так и с запада, месса в Бокере.

В Византийской империи знаменитой мессой и связанной с ней обширной проституцией славились Фессалоники. Интересное описание того, что происходило на арабских ярмарках средних веков, содержится в сочинении «Taif-al-ha-ja!» Магомета ибн Данияля, в главе, переведенной недавно на немецкий язык Георгом Иакобом. Здесь выступает целый ряд интересных типов странствующих людей. Занимавшиеся лечением шарлатаны, фокусники, скоморохи, продавцы трав, распутные женщины, торговцы любовными средствами и т. п., словом все те, которые обозначены там собирательным именем «Вепй sdsan» (бродяги, странники). Они устраивают пир, на котором играет на арфе артистка с пряжками на ногах в виде украшения. Тип бродячей проституции представляет девушка-цирюльница (As-slnia). Она является с гребнями и рожками для собирание крови и выкрикивает: «Цирюльница пришла, девушки!». На ней надеты ленты на шее, блестящие серьги и пояс из дорогой материи. Без вуали лицо ее прекраснее статуэток из слоновой кости. По приглашению публики она поет свою песню Zagal, начинающуюся следующими словами:

Указание на профессию проститутки содержится в ее заключительных словах: «Я раню (его) не рожками или бритвой, а взглядами своих темных очей».

Связь между мессами и проституцией довольно метко выразил автор стихотворение «Von den welschen Purppeln» (1533), Иоганн Газелберик в следующих стихах:

(Когда они приезжают на мессы, они днем и ночью живут в суете и сейчас же справляются о домах для женщин).

Аналогично мессам-ярмаркам, странствующую толпу привлекали также в большом количестве так называемые «Kilwen» или церковные мессы. в некоторых городах и деревнях и праздники стрелков, Иванова дня масленицы (карнавал) и др. Веселье, сопровождавшее эти праздники, всегда кончалось разгулом и развратом, а потому начальство находило желательным привлекать на время праздников побольше проституток, чтобы предупредить соблазнение и насилие над честными женщинами. Так, в распоряжение Агсбургского совета «anno 147 auch an St. Gallen-Tage dem losen Gesindlein, als Huren und Buben, welche die Micliaelis– oder Herhstkirch weihc aber allhic sei н dorfften die Statt zu raumen durch den Waibel gebotten und solches ward yon alter Zeit hero alle Jahr gebrauchlich gewesen aber damals innerhalb zehen Jahren nicht beschehen. Церковные мессы и праздники стрелков продолжались обыкновенно в течение недели. Масленицу, а также апрельские и майские праздники можно назвать своего рода «женскими сатурналиями», по той неограниченной свободе, которая предоставлялась между прочим и честным женщинам, не протестовавшим в этих случаях против присутствие проституток. Другой народный праздник, в котором принимали большое участие проститутки, был праздник Иванова дня и Ивина Купала. Шлагер сообщает в «Wiener Skizzen», что вечером перед Ивановым днем, как только начинало смеркаться, на площадях Вены зажигались большие костры. Члены ратуши верхом на лошадях, украшенные цветами и лентами, с бюргермейстером во главе и в сопровождении барабанщиков и флейтщиков, объезжали вокруг ярко пылавших костров, а затем начинались танцы подмастерьев с проститутками, которые украшали себя в этот день венками (Hubschleriunnen). В заключение проститутки, большею частью полунагие, устраивали веселые танцы и одаривали ликующую толпу цветами и венками, получая взамен угощение пивом. Бюргермейстер и совет города присылали проституткам угощение на счет города, главным образом пиво. Аналогичным праздником проституток в Вене были так называемые «Scharfachrcm иеп» (бега) по случаю двух больших годовых ярмарок, когда мужчины и проститутки устраивали бега с состязанием до куска ярко-красного бархата (плиса). Обычай этот возник в 1382 году и существовал полных 150 лет. В «Scharlachrufen» короля Владислава от 31 мая 1454 года для Вены сказано: «Вольные дочери будут бегать к бархату и которая прибежит раньше, та получит этот бархат». На этом празднике проституция, конечно, играла главную роль; по обилию цветов, которыми украшали себя проститутки, он похож на римские флоралии. Эти «бега» напоминают другое состязание, «Palliowettlauf», которое устроил Ииаструкцио фон Кастракани, командир города Лука, на виду у неприятеля, после победы над флорентинцами в битве при Сервальо Он велел голым проституткам состязаться в бегах вокруг. «Pallio», куска дорогой материи. Проститутки часто присутствовали также, для подъема настроения, на частных праздниках, не только на свадьбах живодера или палача – на которых они танцевали, как сообщает хроникер того времени, «красивый грациозный танец», так что «многие люди из города Нюрнберга приходили смотреть на такое приятное зрелище», но и на свадьбах знатных людей.

Из восточных праздников такого рода заслуживает упоминание типичный весенний праздник Ислама, праздник Naums. древне персидского происхождения, перенятый халифами и распространившийся из Азии в Африку Певцы и певицы, проституированные лица как мужского, так и женского пола, принимали большое участие в этом восточном народном празднике.

К праздникам, на которых собирались в большом числе проститутки, принадлежали также рыцарские турниры. Рыцари часто появлялись в сопровождении распутных женщин. Так, например, Вальтман фон Зетельштет, тюрингский рыцарь, отправился с ландграфом Людовиком IV на турнир в Мерзебург в сопровождении «красивой женщины», которая всегда имела при себе ястреба и хорошую охотничью собаку. Она заработала в Мерзебурге столько колец, сколько было у нее пальцев, и одарила ими по возвращении домой других «красивых женщин». На магдебургском турнире в 1279 году наградой победителям даже назначена была распутная девушка.

Поездки короля и имперские сеймы всегда сопровождались наплывом громадного количества проституток; то же бывало и на духовных соборах. Когда король Альбрехт прибыл в 1298 г. в Страсбург, за ним следовали не менее 800 продажных женщин. Во время большого имперского сейма в Регенсбурге в 1471 году, городской совет делал всевозможные приготовление для приема многочисленных гостей. Учреждены были четыре кухмистерские, не преследовали даже игорных домов, а борделям предоставлена была более значительная свобода, чтобы при помощи повышенных налогов и доходов иметь возможность покрыть увеличенные расходы. Во время сейма каждая проститутка должна была представиться профосу, дать ему гульден и пару перчаток, а его помощнику шесть батценов. В его поучительном списке значилось 1500 проституток и «тем не менее», по его наивному замечанию, для всего сейма стольких князей, графов, дворян и высоких прелатов этих распутных женщин и девушек, их бедных дочерей, оказалось почти недостаточно». На Франкфуртском сейме 1397 года насчитывали 797 проституток. Весьма известно также поведение многочисленных проституток всех стран на Констанцком соборе1414–1418 г. Уже значительное число посетителей заставляло думать, что будет большой спрос на проституток. В соборе участвовали около 18.000 духовных лиц и в общем не менее 50.000 приезжих. Клингенбергская хроника сообщает, что «на Констанцком соборе было 700 явных и неизвестное число тайных проституток». По Ульриху фон-Рихенталю, общее число проституток на соборе доходило до 1400. Доходы их были очень значительны; одна из них получила даже наличными деньгами 800 гульденов золотом. Частью их разместили по большим конюшням, меньшей частью в борделях, из которых один находился в Крейцлингерском предместье, «в тихом уголке». На Базельском соборе было даже, как говорят, 1800 распутных женщин.

Благоприятными моментами для проституции и для возникновение и увеличение числа бродячих женщин были многочисленные паломничества и пилигримства средних веков, которые, начиная с 8-го столетия, непрерывно тянулись к святым местам, в особенности в Рим, затем в Сантьяго де Компостелла в Испании, в Иерусалим, Лорето, Эйнзидельн, Аахен и Трир. Из правдивой, жизненной характеристики этих пилигримств, сделанной Фердинандом Грегоровиусом, мы приведем следующую выдержку, касающуюся отношений их к проституции. Он говорит: «Многочисленные пилигримства-переселение народов – непрерывно подымались в Альпы, садились на суда и устремлялись в Рим, влекомые моральными побуждениями. Но страждущая или робкая добродетель пилигрима слишком часто осуждена было на то, чтобы выступать вместе с наглым пороком или хитрым обманом, и, приходя в соприкосновение на пути к спасению с заразой, и самой также становиться нечестивой. Развращающее общение с людьми, свободными от всех уз семьи и государства, приключение и искушения, представлявшиеся в пути, искусный соблазн богатых городов юга были причиной потери чести многочисленными девушками, и многие, покинувшие свое отечество, чтобы укрепить свой священный обет у гроба Петра, как скромные девушки, вдовы и монахини, возвращались домой падшими или оставались в прекрасной Италии в качестве прелестниц какого-нибудь веселого рыцаря». Уже в 744 г. миланский архиепископ Сан-Бонифацио просит в письме к Еунберту Кентерберийскому, чтобы синод запретил женщинам, в том числе и монахиням, паломничества в Рим, потому что они большей частью имеют печальные результаты и почти все женщины-паломницы кончают свое существование проститутками ломбардских и французских борделей. Фриульский синод действительно запретил монахиням совершать паломничества в Рим.

С другой стороны, мужчины – пилигримы были клиентами проституции. Чтобы помешать сношениям христианских пилигримов с магометанскими проститутками, палестинское начальство запрещало пилигриму «следовать приглашению женщины». Церковь с св. Гробом в Иерусалиме «оскверняли иногда, унижая ее до борделя». В документах, относящихся к основанию дома для пилигримов 5-го октября 1492 г. в Митвольде, прямо сказано: «Man soil auch kein Freicheit (Vagabunden, Gaukler usw.), Spielmann, mdachte Frau … auch unfridsame Leute nit beherbergen… Man sol auch kien Mann und Frauen in eine Kammer legen, ob sie auch schworen wollten sie waren Eheleute».

В магометанском мире мы находим те же условия. Наиболее известным примером связи между паломничеством и проституцией уже в раннюю эпоху средних веков служила Мекка. В виду колоссального паломничества в Мекку-ф. Кремер оценивает число пилигримов в несколько сот тысяч, потому что священный город посещали громадные караваны из Багдада, Египта, северной Африки, Испании, Йемена и Дамаска – здесь господствовала настоящая столичная жизнь со всеми ее светлыми и теневыми сторонами. Внутри святилища Мекки происходили сцены, лишь слегка намеченные благородным поэтом Ма’а rr у (родился в 973 г. после Р. X.), когда он говорит:

(Девушка, остановись! Пилигримство не составляет религиозной обязанности для женщин и девушек. В скалистой долине Мекки живут дурные люди, недостойные хранители храма и святых мест. Мужчины-shaiba вступили в соглашение с сторожами храма. Как только в каабе скопляется толпа пилигримов, они парами толкают людей в священную комнату, а сами захлебываются от восторга. Все их стремление направлены к тому, чтобы хитростью добывать деньги. За деньги они впускают в каабу даже евреев и христиан. Замени пилигримство добрым делом и когда потребуют от тебя благодеяние отвечай поскорее: ладно!).

Действительно, во дворе мечети в Мекке никогда не было недостатка в проститутках и издавна «по вечерам в слабо освещенных галлереях заключались договоры, не имеющие собственно прямого отношение к паломничеству». Эти жрицы чувственной любви приводят Юлия Брауна к ошибочному сравнению каабы в Мекке с храмом Астарты или Афродиты. Проституция, аналогичная меккской, развилась в Египте, в г. Такте, где праздник святого Bedotvi привлекал ежегодно три раза сотни тысяч пилигримов, среди которых всегда было много проституток, между прочим около 600 ghawasi или chasije. Многие из этих последних принимают, впрочем, также участие в паломничестве в Мекку, окружая себя большой роскошью, но в остальном нисколько не изменяя своего образа жизни, т, е. продолжая заниматься своим развратным промыслом.

Особый вид паломничества представляют крестовые походы. Громадные толпы бродячих женщин сопровождали крестоносцев в Азию. За французским войском в 1180 году следовали, как говорят, не менее 1.500 женщин. Еще Людовик Святой во время крестового похода нашел палатку с проститутками в непосредственной близости со своей собственной. Даже к крестовому походу детей в 1212 г. присоединилась большая толпа бродячих сестер, так что не достигшие зрелого возраста дети пришли в непосредственное соприкосновение с проституцией, а многие девушки вернулись из этого похода проститутками. В Chronicon Genuense архиепископа Jacobus а Voragine мы читаем об одной мере, к которой прибегли многие представители благородного сословие и которая представляет типичное порождение специфической половой этики средних веков; они сами дали своим сыновьям проституток, вероятно, чтобы предохранить их от соблазна со стороны почтенных участниц крестового похода.

Средневековая военная организация также обнаруживала тесную связь с проституцией. «Полковая проститутка» («heerpur») представляла всем известный тип уже в XIV и в XV веке и указания, будто она появилась лишь вместе с организацией полков ландскнехтов, ошибочны. Уже Фридрих 1 Барбаросса в своих мирных законах, изданных в 1158 г. во время первого похода в Италию, под страхом тяжелого наказание запретил военным людям иметь в своей квартире проституток. Пойманным на месте проституткам отрезывали носы. При осаде Нейса (1474–1475) Карлом Смелым, в войсках находилось не менее 4000 распутных женщин; по приказанию герцога, они даже привлечены были профосом к фортификационным работам, получили маленькое знамя, на котором нарисована была женщина, и ежедневно выходили на работу под звуки барабанов и флейт. В Кёнигсгофенской хронике сказано: «в армии было 800 женщин, из которых каждая вносила 1 пфенниг в неделю чиновнику, назначенному для того, чтобы он защищал их, как избранных». Полного развитие и значение этот пост надзирателя над полковыми проститутками достиг во время организации ландскнехтов, о чем мы еще будем говорить в своем месте.

Связь проституции с средневековыми банями мы уже рассмотрели подробно выше (см. стр. 146–160). Здесь же мы укажем еще только на ежегодные, так называемые «поездки проституток на купания». В начале сезона проститутки целыми толпами отправлялись на известные купанья, например, в Цурцах в Швейцарии. В масленичных представлениях сказано о Цюрихе:

Как видно из записи пользовавшегося в то время большим уважением кольмарского общества, к которому принадлежали также врачи и аптекаря, каждый год весной оттуда совершались так называемые поездки на купанья, «in den badgarten by uns»; в 1489 году в этой поездке принимали участие 53 члена и 9 проституток. Эти развлечения, в пользу которых платили годовой налог в один гульден и бордельные проститутки, продолжались от 18 мая до 3 июня.

Что большие морские гавани, как Гомбург, Венеция, Неар и другие, и в то время также служили крупными центрами обширной проституции, подобно тому, как это было в древности и как это имеет место в настоящее время, понятно само собой; это видно из более поздних средневековых сообщений о проституции в этих городах, о которых см. ниже. Но и в городах с гаванями, расположенных на берегу больших рек, как Париж, Майнц, Кельн, Лондон и т. д., оживленное судоходство также влекло за собой больший спрос на проституцию и большее посещение борделей. Хорошей иллюстрацией служит в этом отношении одно место из упомянутого нами выше стихотворение Иоганна Гаэельберика:

Тогда, как и теперь, главными клиентами проституток всюду были путешествующие купцы, что видно из следующих стихов того же стихотворения:

Чрезвычайно благоприятную почву для развитие и процветание проституции составляли с одной стороны странники, а с другой – большие толпы несвободных людей. Мы встречаемся здесь частью с теми же условиями, которые так характерны для античного рабского государства. Замечательно, что и в этом случае христианство переняло наследство античного мира и в течение всех средних веков относилось терпимо к рабству. «Для Павла», говорит один из знатоков социального учение христианства, «отмена рабства не принадлежала к требованиям христианства». Того же воззрение придерживалась средневековая церковь, она и не думала отменять рабства. Позиция Лютера в вопросе о крепостничестве по существу еще такая же, как у Павла. Мало того, церковь даже напоминала рабам о верности своим господам, вероятно, по тем же соображениям, по которым бедность и теперь еще толкуется католицизмом, как часть божественной программы мира. Иезуит Майер из Марии-Лаах выражает эту мысль в следующих словах: «Бедность, как таковая, т. е. как относительно неблагоприятная доля участие во внешних благах на земле, является со времени грехопадение положительным и неизменным фактором божественной программы развитие общества».

Число крепостных составляло уже в 8-10 веке половину населения, а впоследствии оно неоднократно увеличивалось до 4/5 его. Разумеется, что с античными рабами можно сравнивать лишь низших крепостных, между тем как более значительная часть их уже представляла своего рода среднее сословие. Тем не менее, и число низших крепостных достигало ужасающих размеров; во всяком случае оно было настолько велико, что в течение всего средневековья велась оживленная торговля рабами между Западом и Востоком, а также между отдельными странами христианского Запада – торговля, которая имела величайшее значение для рекрутирование проституции.

И в этой сфере также всюду можно доказать непрерывность исторического процесса между древним миром и средними веками. В западной Европе уже очень рано появился римский «mango» (торговец людьми) в обществе «саиро» (кабатчик, виноторговец). Оба привозят кроме вина римские безделушки, украшение и предметы потребление и вывозят человеческий товар, многих случаях служивший целям проституции (см. выше стр. 486–487). На востоке носителями древнегреческой торговли рабами остались византийцы. Они доставляли главным образом человеческий материал для евнухов. Торговля же девушками велась также арабскими торговцами. В средние века принимали участие в торговле рабами главным образом венецианцы, византийцы, евреи и арабы. Напрасно императрица Теодора предписывала строгие меры против опасного класса торговцев девушками, освобождала многих девушек из их рук и возвращала их семьям. Византия вскоре снова стала центром работорговли. На западе соответственное место занимала Венеция, где велась в обширных размерах торговля человеческим мясом уже начиная с 8-го столетия. Во время папы Захария (741–752 после Р. X.) многие венецианские крупные торговцы приезжали в Рим, созывали там ярмарку и покупали массу рабов, как мужчин, так и женщин, чтобы сбывать их в Африку сарацинам. 778 году, в виду упрека франкского короля Карла, что римляне продают рабов сарацинам, папа Адриан I указывает на лонгобардов, как на настоящих работорговцев. Венеция была центром итальянской торговли девушками, против которой там безуспешно изданы были законы в 876, 943 и 960 г. Венецианцы и греки соперничали между собой в этой выгодной торговле, в которой евреи иногда служили им посредниками. Как греки, так и венецианцы разъезжали по берегам Адриатического и Этрусского, моря и гаванями для сношений служили им Венеция, Неаполь, Амальфи, Пиза, где они сбывали свой товар и в то же время закупали рабов и оскопленных мальчиков. В этой торговле людьми принимали еще участие славянские народы Балканского полуострова; они вывозили рабов из Албании и Далматии в Италию вплоть до 1459 г. В Венгрии торговлю рабами запретил уже Коломан (ум. в 1114 г.). В Богемии мы находим торговлю женщинами и девушками в 11 и 12 веке, а в Германии еще в 15-м. Хозяева борделей многих итальянских городов ежегодно посылали своих людей в Германию, особенно в Швабию, для покупки девушек для борделей. Но и в немецких борделях излюбленными проститутками были швабки. О большой склонности их к служению Венере упоминает уже Феликс Фабри в «Tractatus de civitate Ulmensi» (1485, новое изд. Тюбинген, 1889 г:), а впоследствии подчеркивает Johannes Bohemus («Omnium gentium mores» и т. д., Аугсбург, 1521 г.), причем он приводит поговорку; «Швабия одна может в изобилии снабжать всю Германию проститутками, как франки разбойниками и нищими, Богемия – еретиками, Бавария – ворами, Швейцария – палачами и сводниками, Саксоние – пьяницами, Фрисландие и Вестфалие – клятвопреступниками, Рейнланд – обжорами». Действительно, Швабия уже очень рано сделалась центром торговли девушками, на что указывает запрещение швабского гражданского права (гл. 412, § 2) продавать невинных девушек в бордель. Рыночную цену того времени на женщин мы узнаем между прочим из акта о продаже, принадлежащего рыцарю Конраду фон Урал, от 1333 г. Приблизительно за 4 марки тогда можно было купить двух женщин. По предложению лорд-майора, лондонские бордели во время царствование Рихарда II снабжались фландрскими девушками. Красивые девушки из Фландрии пользовались в средние века приблизительно такой же славой, как швабки; они встречаются, например, также в итальянских публичных домах (ср. Антонио Веккаделли в «Hermaphroditus»). Особый тип торговцев девушками представляли во Франции «rodeurs de filles», упоминаемые в 15-м веке. Они составляли общество странствующих людей, профессия которых заключалась в том, что они уводили девушек, сначала пользовались ими сами, а затем продавали их. Торговля девушками уже и тогда привела к типичному бордельному рабству, аналогично тому, что мы видим теперь. Это видно из предписания Страсбурга от 1500 г., касающегося публичных домов. Оно гласит: «Als in vergangenen ziten und noch hutbytage, durch lychtvertige knechte, zum dickern [oftern] mole frowen und dochtere us andern Ianden ufgeweget [aufgewiegelt] und har in die froteenhüser versetzt und verkouft werclent, und dann soliche personen durch die frowenwtirte und würtin, üher und wider iren willen, in sVmtlichem wesen behalten unci verhutet werden, das sie nit davon leommen niogent, obe schon eine sich gern bekeren und busse tun wolte, das swere und uncristenlich zu liden und zu getulden ist, darumb so habent unser herren meister und rat und die XXI erkandt, es fürter zu halten wie harnoch geschrieben stat: Nemlieh, das kein frowenwürte noch würtin, noch kein hushdltere kein frowen persone me kaufen noch vcrpfenden soil, uedcr umb wenig, noch umb nil, in deheinen weg; und obe sie solicher personen jetzt kouft der verpfendet hetten, das sol abe [hinweg] und die Dirnen ledig sein…».

Колоссальных размеров торговля рабами, в том числе и для целей проституции, достигла на магометанском востоке.

Черные и белые рабы привозились туда ежегодно тысячами. Первые прибывали из Завилы, тогдашней столицы Феццана, где находился главный рынок для работорговли-из Египта, с восточного африканского побережья; белые – из центральной Азии (Туркестан, Ферган и др.) или из Европы, именно с севера (славянские народы) и из греческих и франкских земель, в частности из Италии и Испании. Рабы испанского происхождения ценились особенно высоко. Рабыни ввозились еще кроме того из Сирии и Персии, а с северо– восточной границы привозили женщин тюркских племен, отличавшихся физической красотой; из них многочисленные прелестные девушки отправлялись в Багдад. Дома работорговцев в арабских городах представляли настоящие бордели и наиболее любимые места, где собирались арабские бонвиваны, о чем мы еще будем говорить ниже. За красивых рабынь и метресс часто платили по довольно высокой цене. В «Истории юноши из Багдада» в «Tuti-Nameh» молодой купец покупает китайскую рабыню за «невероятную сумму денег». Ради этой девушки он отдал все, что имел, так что испытывал нужду в самом необходимом и оказался вынужденным продать свою рабыню за 2.000 золотых. Махди когда он был еще наследником – заплатил за красивую певицу 17000 динариев, а известный багдадский торговец девушками, Ибн-Замит, достиг того, что получал за своих рабынь по 80.000–100.000 диргам. В «Истории Мерумы» в» Tuti-Nameh» за одну красавицу уплачивают даже 100.000 золотых. Но с другой стороны, в военное время, полученные в добычу женщины продавались по невероятно низким ценам; например, во время завоевание Антиохии египетским султаном Бсйбареом (1268), за четырех женщин платили один динарий.

Достойно внимания, что первые представители банкового делав средневековых странах Запада, ломбарды, также содержали нередко в зданиях своих учреждений проституток, которых эксплуатировали экономически в свою пользу. Это видно из предписаний французских королей, Карла V и Карла VI, касающихся привилегий содержащих ломбарды банкиров в Париже, Амьене и Мео.

Большое распространение и обилие странников и чрезвычайно обширная торговля рабами в средние века должны были также в значительной степени способствовать проституции в форме сводничества и сутенерства. Оба эти вида косвенной проституции достигли в средневековую эпоху большого развития как на Востоке, так и на Западе, причем сутенерство на Западе выражено было в большей степени, чем на Востоке. Это не простая случайность, что развитие сводничества, как профессии, исходит из больших центров работорговли, т. е. главным образом из Италии и магометанских культурных стран востока и запада. Итальянские «ruffiапи» и испанские «alcahicetes» представляют наиболее известные формы обоих этих видов проституции. Наряду с различными обозначениями сводников и сводниц на местном наречии, название «ruffian» приобрело в средние века международное значение для большинства европейских стран. Оно применяется нередко и для того вида сводников, которых мы называем сутенерами, для «милого дружка» проститутки.

Как мы уже упоминали, на магометанском востоке дома работорговцев были естественными центрами сводничества. Но кроме того существовали еще профессиональные сводники, организованные в особые гильдии. Эти агенты проституции способствовали свиданиям мужчин с проститутками и честными женщинами в особых домах для свиданий, часто (совершенно как теперь) под видом посредников для устройства браков. Влиянием арабских нравов и аналогичными арабскими условиями объясняется, далее, происхождение испанских «alcahuretes» (посредниц), увековеченных в литературе в особенности благодаря трагикомедии «Celestina» (начатой Родригом Кота в 1480 г. и оконченной Фернандо де Рожиц: первое изд. 1499 г.) и ее литературным подражаниям. Обнародованный в 1260 г. Альфонсом Мудрым знаменитый свод законов «Las siete Portidass признает пять родов сводников (Partida 7, Tit. 22): 1) живущие в борделях с доходов проституток; 2) посредники, старающиеся склонить женщин к разврату в интересах лиц, возложивших на них такое поручение; 3) работорговцы, имеющие в своем доме рабынь или молодых девушек, которых они проституируют за деньги; 4) сводники, продающие своих собственных жен и 5) сводники, за деньги предоставляющие свою квартиру для целей проституции или устраивающие в ней свидание в качестве профессиональных лиц. Испанскому названию «alcahurete» соответствует португальское «alcoviteira, «alcomtdran». Общераспространенным сделалось итальянское обозначение zruffiano», truffiana», которое употребляется, начиная с XI и XII века, как технический термин для обозначения сводничества и сутенерства в Испании, Португалии, Германии, Англии и других странах. По Менаоку, слово это происходит от имени проблематичного итальянского сводника, Руфо. Дюкант производит его от латинского «ruffae», название римских проституток, носивших рыжие или светлые парики. Поль Лакруа считает его составным словом от «ruffia» (развратная личность) и «anus» (Старуха). Ламмерт переводит это слово как «устраивающий свиданья», «содержатель проституток», «негодяй», «сводник»; в этом смысле оно встречается уже в 1306 г., в одном предписании совета города Регенсбурга. На латинском языке слово «Buffianust, «ruffiana», «ruffianagium» находится в полицейском предписании г. Авиньона от 1458 г.: «Item quod omnes Lenones seu Ruffiani et Ruffianae a Ruffianagüs de cetero abstineant». «Muffianiggio» в одном сицилийском документе от 1392 г. у А. Culrera, Storia della prostituzione in Sicilia, Milano-Palermo 1903, S. 36.

Обширные размеры средневекового сводничества всего яснее видны из большого числа различных названий его в отдельных странах. В Германии, например, говорили не только о Ruffianen и Ruffianerinnen, но также о Pulionen и Pulionerinnen, Barentreibem и Barentreiberinnen, Zutreiberinnen, Purlierem и Purliererinnen, Aufmachern и Aufmacherinnen, Sponsierern, Ausschtttterinnen Einhei– merinnen, Einst6sserinnen, Aschenpreteln, Rippelreigern и Rippelreigerinnen, Trtil– lerinnen, Antragerinnen и т. д. Сводниц, сводивших с мужчинами замужних женщин, называли «Verwerrerinnen» или разрушительницами семейного счастья, иногда также нарушительницами супружеской верности. Под весьма употребительным именем «Verraterin» предательница) разумели лицо, сводившее мужей, жен и дочерей честных родителей.

В ежегодных аугсбургских списках вредных людей сводники и сводницы фигурируют в весьма внушительном числе. Из города часто высылали 20 и более сводников в год, например, в 1349: 21; 1350: 12, 1351: 12, 1352: 7, 1353: 7, 1354: 12, 1355: 25, 1356: 23, 1357: 13,1358: 18, 1359: 25, 1360:15, помеченных в рубрике «stosst еin» (= сводничает). Швейцария пользовалась сомнительной репутацией страны, дающей особенно много сводников. Нередко проститутки и сами также занимались сводничеством. Выражение «stosst ein und tuts selbst» представляет постоянно повторяющийся технический термин в списках Аугсбурга. Преступная деятельность сводниц не ограничивалась эксплуатацией уже проституированных девушек, но простиралась также на соблазнение честных женщин. В Кельне, например, изданы были строгие законы против сводниц, склонявших девушек к разврату, доставлявших духовенству девушек, устраивавших свидание монашкам, женатым мужчинам с чужими женами и т. д. Затем нередко случалось, что женщин и девушек помещали в бордель за долги мужей и родителей, это считалось дозволенным, если девушка давала на то свое согласие. В Шпейере один негодяй поместил в бордель за незначительную плату свою возлюбленную. В нюренбергском бордельном уставе такие вещи строго запрещались. Вообще сводница пользовалась еще большим презрением общественного мнения, чем сама проститутка. Она считалась «tieffels jaghunt, die dem tiefel mer sei antwurtent, denn ires aines sei». В Италии же, в частности в Венеции, согласно многочисленным предписаниям в «Leggiеmemoire nella prostituzione» (Венеция, 1870–1872), сводничество достигло в средние века колоссальных размеров; занятием этой профессией унижали себя даже многочисленные дворяне и духовные лица. Нота Таддео Лимеркати от 25-го июня 1492 года миланскому послу в Венеции содержит почти невероятное сообщение, что среди изгнанных недавно из страны имеется 111 дворян, содержавших у себя женщин, а также несколько монахов и священников, занимавшихся сводничеством. Их выслали, чтобы отвлечь их от этой позорной торговли. В Неаполе профессиональным сводничеством занимались главным образом хозяева кабаков и владельцы таверн, причем они в качестве кредиторов проституток держали их в постоянной зависимости и жили на их доходы. В 1470 г. издан был против этого указ.

Особым видом сводника должен считаться сутенер, уже в средние века обнаруживающий все существенные черты современного сутенера, так называемый «amicus», «сarо mio» или «милый дружок». В средние века сутенер бордельной проститутки встречался, по-видимому, чаще или столь же часто, как и сутенер свободной проститутки, являющийся в настоящее время почти исключительным типом сутенера. Это зависит, вероятно, от преобладания вообще бордельной проституции в то время. Такой сутенер, даже живущий вместе с проституткой в борделе, описан в знаменитой «Ballade de Villon et de la Grosse Margot» (см. ниже). Случаи, подобные шпейерскому, упомянутому нами выше, бывали, по-видимому, довольно часто. В 1486 году один бродяга сделал, например, хозяйке борделя следующее предложение: так как он очень нуждался в деньгах, он решил добыть их, отдав девушку, сопровождавшую его в его поездках, на несколько дней в публичный дом. Сначала он потребовал наемную плату в 4 фл., а затем удовлетворился двумя, но в это время подошел хозяин и помешал заключению грязной сделки. Вообще ваганты, и среди них в особенности опустившиеся клерики, уже в вышедшей в 1276 году книге наказаний описанные как сутенеры своих проституток, давали большой контингент сутенеров. В Англии сутенерство в 15 веке называли «Crosbiting», по имени Лауренция Кросбитера, разбойника ваганта и сутенера, который не только жил доходами своей проститутки, но и принуждал ее обкрадывать своих клиентов. Этот способ эксплуатации развился в форменное искусство, «Grosbiting art».

Знаменитым представителем средневекового сутенерства был поэт Франсуа Виллон. В своем произведении «Grand Testament» он в высшей степени наглядно изобразил отношение сутенера к своей проститутке. Первые две строфы этой «Баллады о Виллоне и толстой Марго» гласят в немецком переводе К. Л. Аммера:

(Если я всегда защищал девочку, не сердитесь на меня за это, потому что мне нравится вся ее манера и я ношу ради нее кинжал и щит. Когда приходят люди, навещающие ее, я убегаю к вину и не шевелюсь больше, и предлагаю им воды, хлеба и плодов, а если они хорошо заплатят, я говорю им: «Господин, приходите поскорее опять, если хотите полакомиться любовью в борделе, в котором мы оба живем!»-Иногда бывает, однако, горькая нужда, в случае, если Марго не нашла себе заработка; тогда я проклинаю, ругаю и мучаю ее до смерти, беру ее белье, платья, украшение и безделушки и клянусь заложить все эти вещи. Она же язвительно спрашивает меня, как я смею, кричит, визжит, плачет от ужаса и возражает мне. В ответ на это я сжимаю кулаки и со звоном разбиваю ей нос-в борделе, в котором мы оба живем).

Но такое дурное обращение – как это психологически верно подчеркивает поэт в третьей строфе – не только не возбуждает гнева проститутки, а даже напротив вызывает нежность с ее стороны. Она ласкает сутенера так, что у него просто «в ушах звенит». И они опять чувствуют себя бодрыми в своем болоте, как это сказано в заключение в «Envoi»:

(Ветер, град, дождь, снег, но я скрыт от них; я – сутенер и мне ни о чем не нужно заботиться. Луи соединился со своей Луизой. Какая прелестная пара! Всякий находит себе друга под пару. Нас не удручают ни понятие о чести, ни другие глупости-в борделе, в котором мы оба живем).

В Испании поведение сутенеров в средине 15-го века приняло такие опасные формы, что Генрих II в 1469 г. особым законом запретил проституткам иметь любовников и кормить их. Из приводимого Сальваторе ди Джиакомо весьма замечательного места в новеллах Жазучио мы видим, что неаполитанские сутенеры уже в XV-м веке составляли, как и теперь, главную составную часть «mala vita» и, как настоящие каморристы, во время сцен ревности нередко обезображивали своих проституток, нанося им ножевые раны в лицо. Мазучио метко называет такого эксплуататора проститутки «beccarino di carne umana», т. е. «мясником» человеческого мяса. Он описывает одного такого сутенера по имени Гриффоне, проститутка которого, известная под кличкой «lа Marchesa», добывает свой дневной заработок в монастыре у монахов и каждый раз, как она возвращается домой, где ожидает ее Гриффон, «бросает ему деньги» («butta lа moneta in seno»), чем очень тонко выражается робкое презрение этого несчастного создания.

Говоря о социальной среде средневековой проституции, не надо упускать из виду ту значительную роль, которую играл алкоголизм, как условие, благоприятствующее спросу и предложению проституции. Момент этот должен считаться тем более веским, что широкая масса народа, не знала в средние века высших материальных и духовных наслаждений и что церковь своим авторитетом покровительствовала потреблению спиртных напитков, потому что вино такое же дело рук Божьих, как и вода. Отсылая относительно частностей по вопросу об алкоголизме в средние века к выводам Георга Б. Грубера, мы упомянем лишь, что число винниц и кабаков в средневековых городах, быть может, даже превосходило число их в городах современных. Многие кабаки и таверны были настоящими увеселительными заведениями, потому что хозяева их и даже назначаемые начальством городские сидельцы содержали девушек для привлечение гостей. А с другой стороны бордели имели концессии на кабаки. Во многих случаях – это относится в особенности к французским и итальянским тавернам и кабаре – трудно было определить первоначальный характер (бордель или кабак) такого места для проституции.

Лейпцигский устав о кабаках от 1467 года постановляет, что ни один винный погреб не должен допускать, чтобы в погребе сидела «offenbare Fraue» и чтобы ей предлагали вино, потому что это вызывает между студентами и ремесленниками «большие столкновение и драки с убийствами и другими безобразиями»; только «вне дома и погреба» можно продавать «распутным женщинам» вино. В Вене в конце 14-го столетие также были сидельцы винных погребов, назначенные начальством для продажи вина, которые старались привлекать мужчин, разрешая проституткам пребывание в кабаке. Венские граждане в 1403 г. подали по этому случаю жалобу в ратушу, потому что, благодаря этим «Sundeheger» и «Slindemehrer», дома их превращались в бордели и широко распространялся разврат. В более позднем документе от 1482 г. изложена жалоба на большое количество винных погребов по соседству с борделями и на вытекающие из этого непорядки. Существование «таверн» (увеселительных кабаков) можно проследить до начала эпохи Каролингов; они сохранили это название во Франции и Германии («tavemer»; «tavernersche» кабака или борделя). Интересная «Histoire des H6telleries, Cabarets, Courtilles» Франциска Мишеля и Эдуарда Фурнье дает многочисленные доказательства того, что древнеримская таверна продолжала существовать в средние века, как увеселительный кабачок и бордель. В своей драме «Abraham» Росвита рисует нам Марию сиделицей кабака «страбулария» (хозяина подворья), где она и проституируется. Такие постоялые дворы-бордели (auberges-lupanars) в 11 веке обычное местопребывание проституток и заменяли позднейшие публичные дома. В стихотворении «Courtois d’Arras» (12-го столетия) описаны такие гостиницы и таверны, в которых проститутки и игра грозят опасностью посетителям. Там описывается, как приходят две проститутки, сладко улыбаются гостю, едят и пьют с ним, частью из одной посуды, затем предлагают ему играть и., в конце концов, опустошают его карман и убегают. Тогда хозяин, чтобы получить с него плату, отнимает у него одежду и выгоняет его почти голым на улицу. Дурная слава «Tarnier» явствует из следующих стихов Дадувилля в его sermon joyeux «Les Moyens deviter merencolye, soy conduire et enrichir en tous estatz par lordonnance de Raison etc.»:

В «Roman de Garin et Loherain» ярко описано положение, в которое попал Мануэль Галопен в таверне: одной рукой он держит трех проституток, а другой бросает кости. В своем стихотворении «La prise d’Alixandre» Гильом де Машан называет таверну «капеллой дьявола», в которой днем и ночью совершаются «ordure, luxure, et usure». Отсюда понятны те меры, которые часто принимал закон против увеселительных кабаков и против доступа проституток в таверны, против «mauvaise hostellerie». В Систроне, например, проститутки не имели права переступать порога кабака и, если хотели выпить вина, должны были останавливаться у дверей его. Английский закон наказывал женщин, которых заставали в кабаках, даже тюрьмой. Против нередкого случая, что проститутки сами являлись владелицами кабаков, направлен указ французского короля Карла VI от 1420 года. В Кёльне бордели назывались «Kameretten» или «Leckerbissen». Они были там чрезвычайно многочисленны и усердно посещались легкомысленными молодыми мотами. Особенно дурной славой пользовались в 14-ом и 15-ом веке «камеретты» на Лихтгофе, у Марсовых ворот, у Заячьих ворот и дом Гейнриха фан-дер-Геллен. Ратуша часто была вынуждена закрывать эти увеселительные кабаки. В Базеле, наряду с борделями, местами для проституции служили харчевни на Корнмаркте, которые находились под строгим надзором городского совета, посвящавшего им «почти нежные» заботы, чтобы хозяева их не могли обманывать проституток и чтобы эти последние могли ходить в церковь. Харчевни посещались главным образом простонародьем, странниками, босяками («Buben ohne Messer und Hosen») и проститутками. Здесь часто происходили безумные попойки. На исламистском востоке, несмотря на официальное запрещение вина Кораном, потребление алкоголя было широко распространено во всевозможных его формах. Оно «так тесно срослось с народной жизнью, что его нельзя было вытеснить никакими законами». Арабские поэты прославляют попойки в обществе красивых гетер, потому что проститутки почти всегда вообще имеют дело с пьяными мужчинами. Моти Ибн Алс и Абу Новас наглядно описывают такие попойки. В одной песне первого из них сказано:

(О, этот день, чудесно проведенный в Багдаде с черноглазой девушкой, дарящей нам счастье! Сверкают хрустальные бокалы в руках пьющих, как звезды в ночи, мундшенк наливал то чистое вино, то опять смешанное. О, как освежает смешиваемое им вино! Шафранная помада обдает ароматом лицо, обрамленное венком золотистого жасмина. Между игрой на цимбалах и лютне снова пьют, пока солнце не спрячется на западе).

 

Глава седьмая

Проституция в средние века. III. Формы проституции. (Публичные дома и свободная проституция)

Выше мы уже указывали (стр. 484–485), что в отношении к внешней своей форме западная и восточная проституция в средние века отличаются друг от друга тем, что на Западе преобладала бордельная а на Востоке вольная проституция. Публичный дом типичен для Запада, а гетеризм для Востока. В общем можно даже сказать, что гетера представляла явление, совершенно чуждое христианскому средневековью; очевидно под греко-арабским влиянием, она приобретает значение в христианских культурных странах Запада лишь в эпоху ренессанса. До тех же пор здесь всюду сказывалось стремление не допускать вольной или домашней проституции (freien oder «heimlichen») и по возможности помещать всех проституток в публичные дома, пользовавшиеся цеховыми привилегиями и потому не терпевшие конкуренции. Нигде и ни в какую другую эпоху характер проституции, как государственного учреждения, не подчеркивался так резко, как в средние века в странам Запада. Средневековый бордель форменно представляет государственное здание, состоящее во владении и содержащееся за счет городского совета или государя. Все меры и предписание законодательства и полиции нравов направлены на строгое сохранение характера проституции, как пользующегося привилегиями и надзором со стороны государства, строго локализированного учреждение с цеховой организацией, и на радикальное искоренение так называемой вольной проституции. На греко-исламитском Востоке, напротив, эта последняя пользуется неограниченной свободой и приобретает гораздо большее значение, чем бордельная, не отсутствующая, впрочем, и здесь.

Таковы различные точки зр ения, которые всегда нужно иметь в виду при обсуждении форм средневековой проституции, к рассмотрению которых мы и переходим.

1. Терминология для обозначения проституции. Средневековая терминология проституции образовалась 1) частью из античной, 2) из первобытных местных обозначений проститутки в народном языке отдельных народностей и 3) из жаргона жуликов. Наиболее богаты, бесспорно, немецкая и французская терминология.

В нижеследующем списке немецких терминологических названий проститутки мы придерживались главным образом упомянутых уже выше произведений А V е– Lallemant, Bucher, Boos, Lammert, Scheible, Schrank, Wcsteurieder, автора сочинение «Verbrechen und Verbrecher in Augsburg», нюренберг– ских и страсбургских полицейских предписаний, Jakob и Wilhelm Grimm «Deutsches W5rterbuch» и др.:

Н ure (на старом немецком языке «huorra»; на средневековом немецком языке «huore»; на старом северном, шведском языке «hora»; на датском, англосаксонском «Ьбге», отсюда английское «whore»; древне славянское «кurаVа»; русское «kywa»; польское «kurwa»).

Dirne (проститутка),

Metze

Amye (от arnica, amie),

Früne (от Phryne или от нижнегерманского «Fran», Freundin, подруга) Kebe (Kabe, Kebs, kabs от «саVа», то же, что fornix среди римских проституток).

Fraulein (frouwelin, freulin), Frau (frowe, frouwe), Weib (wip), Tocher, (dohtere, tochteren), с следующими прилагательными:

a) Leichtfertige (lichtvertigen),

b) ode (=негодная),

c) torichte (dorehte) – (= безнравственная),

d) wandelbare,

e) verdachte,

f) fahrende (varende),

g) gemeine,

h) boese (boesiu),

i) schdne (scone),

j) hubsche,

k) heimliche,

l) liebe, gute,

m) freie,

n) arme,

o) berüchtigte (порочная),

p) irre,

q) leichte (lihtiu),

r) schwache (swachiu),

s) wilde,

t) falsche (valschiu),

u) feile (veile, veiliu),

v) й blе(übeliu),

w) unehrliche (unerlike),

x) uppige,

aa) unvertige,

bb) offenbarre, offene.

Hubschlerin (hubslerin, hübscherinne),

Koccse,

Staezenerem (fahrende Frau),

Spontsiererin

Schref (от нижненемецкого «schreep» = отлет, отсюда «auf den Stricgehen»).

Glyde, Gliede (от нижненемецкого «glyden», «glyen», «glibberen» =c кользить, катиться, бродить),

Haut (hiut),

Babin (buebin),

Из бесчисленных французских названий укажем:

pate, putain (итальянское «puttana»),

grace (часто с прилагательным «folle»),

meschine, meschinete de vie,

menestrel,

meretriz,

drue,

mtisarde,

pecherris,

pautonniere,

folle femme,

fille de joye,

fille de chemms,

femme de chans,

femme cloistriere,

femme de petit gouvememeni,

femme seant aux haies,

femme seant is issues des villages,

femme bordellüre,

ribaude,

femme de vie,

filla communa (провансальское),

Английские выражения:

whore,

bawcl,

harlot,

strumpet,

wench (= шаткий, падший).

Испанские:

mujer pecaaora,

fembre publique,

fembre peccadriu,

fembre alcauote,

puta.

Итальянские:

donna da partito,

meretrice,

putana, puttana,

mamola,

prostituta,

vili femina,

femina.

Португальские:

meretrize,

aleoviteira,

alcayota,

mulher solteira,

mulheres que fagao mal de seo corpo.

Многие средневековые законы и предписание германских и романских стран составлены на латинском языке и пользуются поэтому древне-римскими или позднейшими латинскими выражениями для обозначение проститутки, как meretrix (например, в Capitulare de ministerialibus Palatinis Карла Великого от 800 по Р. X.), prostibulum, mulier communis, mulicr adrena, mala femina, femina malae vitae et inhonestae, peccatrix, hostaria, mulier vana, vilis mulier, mulier vacabunda, diffama mulier, persona prostibidaris, fila publica, filia vagabunda», femina quaestuosa, mulier gruaetuaria, mulier faillita или falhida, mulier pulchra и пр.

В Византийской империи средневековое название проститутки было публичная женщина; в арабских странах обыкновенная проститутка называлась «baghaja».

2. Публичные дома. – Проституция средневековых западных стран носит главным образом бордельный характер и для нее типично существование особых домов для проституток. Преемственность между античной и средневековой проституцией можно доказать и в организации европейских средневековых борделей. Нередко здесь замечается прямое подражание римским образцам, иногда же просто продолжали существовать бордели, первоначально заложенные в некоторых городах римлянами (см. выше стр. 486–487). С другой стороны это не случайность, что публичные дома в западной Европе, как по названию своему («Frauenhatts», «Bordel»), так и по существу дела могут быть прослежены до аналогичных учреждений во времена каролингов, когда начальное развитие городов связано было с наместничествами и главными дворами королей и епископов и когда города сделались центрами сношений и промышленной жизни. Так, на почве старого франкского государства существует большое число городов, носящих название Кольмар, Коломб, Коломбет, Коломбье и т. д., происходящие от латинского «Columbaria», голубятня. Таково было неприличное название так называемого «genicium» (от «gynaecetun») или дома служанок в имениях знатных вельмож, который в 6-ом и 7-ом веке считался уже форменным борделем и в котором служанки проституировались сами или же их проституировали их господа. На аналогичные условие указывает также лонгобардский закон, запрещавший поместить девушку, осужденную за разврат к рабству, в королевский прядильный дом, потому что там особенно благоприятные условие для занятие проституцией. Периодом расцвета этих домов для проституции в имениях, виллах и усадьбах франкских вельмож и королей считается девятое столетие, как это видно из указа императора Лотаря. Оба наиболее популярных названия – «Frauenhaus» (перевод слова «gynaeceum», на франкско-латинском «genecium», «genecearium», «genetztunk») и «Bordell» – относятся еще к этим франкским лупанариям.

Таким образом, несомненно, что под римским, а впоследствии под франкским влиянием уже задолго до 14–15 века существовали различные формы публичных домов. Это доказывают, например, английские парламентские акты от 1161 года; упоминание оффициальных борделей (la puderia) в «Siete Partidas» от 1260 г.; применение слова «bordeaux» к общеизвестным домам для проституции во втором указе Людовика IX от 1256 г. и т. д. Но последние два столетие средних веков являются временем систематической организации и наиболее планомерного поощрение борделей, развитие которых идет вообще параллельно построению и укреплению городов. Уже в 13-ом веке начинается планомерный переход в руки государства существующих домов терпимости, к которым в 14 и 15 веке присоединяется еще учреждение многочисленных новых домов в городских областях или в областях владетельных князей, пока, наконец, и во многих небольших городах допускается учреждение «вольных» (frei) или публичных домов, считавшихся вообще государственной необходимостью. В романских странах организация публичных домов началась, по-видимому, несколько раньше, чем в германских, хотя и в последних она достигла в конце концов тех же результатов, на которые указал уже Вильгельм фон Райнель в произведении Шейбле «Das Kloster», а именно: в конце концов не только более значительные, но и довольно незначительные и бедные города имели по меньшей мере по одному борделю. Следующий обзор городов Германии и Франции, имевших бордели, дает понятие об интенсивности развитие их в средние века.

Немецкие города, имевшие бордели.

Весьма интересное в культурно-историческом отношении перечисление немецких городов, имевших бордели, – правда только для 16-го столетия, но типичное вообще для средневековых условий – находится в стихотворении Иоганна Газельберка (или Газенбериа) «Von den welschen Purpeln» от 1533 г., недавно вновь изданное О. В. Fuchs ом по редкому оригиналу геттингенской университетской библиотеки. Из него видно, что бордели особенно процветали в прирейнских и южногерманских городах, что подтверждается также и архивными данными 14-го и 15-го века. Haselhcryk насчитывает бордели в следующих городах: Майнце, Кёльне, Лёвене. Андорфе, Амстердаме, Гамбурге, Бреславле, Лейпциге, Виттенберге, Эрфурте, Нюрнберге Нердлингене. Аугсбурге, Ульме, Констанце, Цюрихе, Берне, Базеле, Страсбурге, Гагенау, Шпейере, Вормсе, Гейдельберге, Штутгарте, Франкфурте-на-Майне. Он ограничивается, следовательно, в общем более значительными городами, имеющими особенное значение для торговых сношений, как водных, так и сухопутных.

Приводимый ниже перечень многочисленных городов Германии, Австрии и Швейцарии, имевших публичные дома, относится к периоду времени от конца 13-го до конца 15-го века.

Альтенбург, Анспах, Аугсбург, Бамберг, Базел, Бейрут, Берлин, Берн, Биберах, Брауншвейг, Брейзах, Бремен, Бреславл, Хемпии, Кобленц, Кельн, Кольмар, Констанц, Делич, Диссенгофен, Дрезден, Эйхштетт, Эрфурт, Эсслинген, Франкфурт-на-Майне, Френйберг, Герольдсгофен, Геттинген, Галберштадт, Галле, Гамбург, Ганновер, Гильдесгейм, Гоф, Ингольштадт, Профен, Китцинген, Кемптен, Ландсгут, Лейпциг, Лейсниг, Любек, Люнебург, Люцерн, Магдебург, Майнц, Мейсен, Месхирх, Мюнхен, Мюннерштадт, Нейнбург, Нердлинген, Нюренберг, Обереиетейм, Ошатц, Пассау, Пирна, Прага, Кведлинбург, Регенсбург, Шаффгаузен, Швабах, Сест, Солотурт, Шпейер, Страсбург, Ульм, Фольках, Вернигероде, Вена, Винтертур, Виттенберг, Вюрцбург, Цюрих, Цвиккау.

Французские города, имевшие бордели.

При перечислении французских городов с публичными домами мы пользуемся главным образом сочинениями Габюто и Ле Пилёра, в основу которых положен архивный материал:

Аббсви, Алансон, Анжер, Абт, Арль, Авиньон, Баньоле, Бокер, Безансон, Бетизи, Блуа, Бордо, Карпантра, Кавальон, Шартр, Женева, Иссуден, Лион, Малосен, Марсель, Монпелье, Нарбонн, Невер, Ним, Ниор, Париж, Пуатье, Провэн, Родез, Ла Рош-де-Глун, Руан, Сет-Сатурнин-дю-Пор, Салон, Систерон, Тараскон, Труа, Тул, Тулуза, Тур, Вальреа, Вернейль, Вилльфранмш.

Из итальянских городов с домами терпимости мы назовем Рим, Аоста, Бергамо, Болонья, Фенца, Флоренция, Лукка, Милан, Мантуя, Неаполь, Падуа, Палермо, Парма, Венеция. Из испанских городов: Альгама, Альмерия, Альмунекар, Батса, Кадикс, Гранада, Лойя, Малага, Марбелла, Ронда, Севилья и Валенсия.

Этот перечень, обнимающий лишь часть европейских городов с официально признанными публичными домами, показывает нам, что не только в более значительных, но и в маленьких уездных городах существовали публичные дома, и что начальство всюду относилось к ним терпимо и легализировало их. Популярность публичных домов в средние века и свободный взгляд на них видны также из богатой терминологии их.

Наиболее употребительными немецкими названиями для средневекового борделя были: «Frauenhaus» (frowenhus, frowenhuschen), затем «hurhus», huorenhus, «gemeines Haus», offenes или offenbares Haus, freies Haus, Tochterhaus или arme Tochterhauser, Frauenzimmer, rrowenlagen, Jungfrauhofe (Iucus a non lucendo), Muhmenhaus, Minnehaus, Rosengarten, Stockhans, stoghus, Tempelkans, Tempel, Freudenhol, lupanar, Kandich, Strom, Gliedenbeth (bos), Sonnebeth (bos), Scholfenbeth (bos); Küppe или Kauwo, Kuf, Horn-Kippe, Kabuf, Amgenhaus, Bordell, hordeel.

Из французских названий, кроме упомянутого уже выше «bordel» мы приведем еще: clapier, maison des femmes, maison du lupanar, la Grande Maison, Hostel des Belles-Fittes, Vhostel communal des belles filles, hostel des filles communes, maison commune, abbaye, grant-abbaye.

Итальянские название публичного дома: bordello, ecasa, postribullo, от испанского burdel, publich, la pobla de les dones peccadrius, man-cebia, casapublica, pohla de les auls fembres, puderia. Английские: kordel, brothel, whore-house, из португальских: mancebia. Кроме известных латинских названий, в средневековых латинских документах встречаются еще следующие: camera prostibularis, prostibulum, novum claüsirum, bods meretricum. В заключении, упомянем еще арабо-персидское название борделя kharabat.

Удивительной разновидностью публичного дома могут также считаться так называемые «vitte» (солевые дома) сельделовов в Шонене (Швеция), куда роштокские купцы привозили в средние века целые транспорты распутных женщин. См. Франц Пфальц а. а. О., т. II, стр. 155.

Что касается локализации средневековых публичных домов, то она соответствовала, в общем, постановлениям об иммиграции нечестных людей вообще, которых, начиная с 14-го века, всюду выселяли в средневековых городах на окраину города, перед воротами. Поэтому большинство домов терпимости расположено было поблизости или по ту сторону городских ворот, у городской стены, у городского рва или на берегу реки вне черты города. Более же центрально расположенные бордели, поблизости от рынка и больших проезжих улиц, возникли еще вероятно в прежние времена, как мы их видели в древности. Но они встречаются в средние века сравнительно редко, так как в общем в то время строго наблюдали за тем, чтобы дома терпимости не учреждались поблизости от проезжих улиц и церквей и чтоб они устраивались в возможно уединенных и отдаленных местах.

Dieselben Tochter sollent gon an die Ende, do se bin geh 6 rent», т. e. в публичный дом, говорится в кольмарском «ротбухе» от 14-го столетие. Аналогичное предписание, касающееся публичных женщин, мы находим в Страсбурге от 1471 года: «Unsere herren meister und rat un die XXI haben erkant als hienoch geschrieben stot: des ersten als vormals geboten ist, das alle hushelterin, spontziererin und die so offentlich zur unee sitzent (in wilder Ehe leben) oder bulschaft tribent гео die in der siat sessent, soltent siehen in Bickergasse, Thickengasse, Groybengasse, hinder die muren oder an ander ende, die inen eu– geordent sint, do ist erkant, daz das doby bliben soli. Und als ir etliche sithar widerumb in die stat under erber lute gezogen sint und ir gewerbe tribent als vor, do sollent dieselben frowenpersonen, by 5. filrderlich widerumb an die obyemel– ten ende ziehen in vierzehen tagen». А в еще более раннем протоколе страсбургского городского совета, от 20 апреля 1409 года, в строгих выражениях обявляется хозяйке борделя, что она должна заниматься своей профессией «hinder der muren, do andere hushalterinne. und veile frowen sitzent, und nirgent anderswo». Расположение домов терпимости у городской стены решительно подчеркивается также в Альтенбурге (Мейснер а. а. О., стр. 68) в Франкфурте (Ганауер а. а. О., стр. 2), в Мюнхене, Нюренберге и Пассау (Ламмерт, стр. 83, 85, 89), Дрездене и Цвиккау (ф. Позерп-К. иегпт, стр. 73, 82) Тулузе (Рабюто, стр. 90). В испанских городах публичные дома также расположены были обыкновенно вне городских стен. Иногда такое положение вне городской черты еще обозначается специальным выражением, как например, «am Grdben» (у городского рва) или «auf dem Graben», например, в Цюрихе, Винтертуре, Эйхштетте, в Галле, в Тироле или «ат Wall», auf dem Wall» (на валу), перед воротами у реки, в морских городах – на берегу моря.

Как мы уже упоминали, центральное положение борделя встречается в средние века сравнительно редко и относится большею частью к более раннему времени, чем 14–15 столетие, когда еще существовала более тесная связь с античными условиями. Так, в германских и романских городах римского происхождения топография проституции и заведений для разврата (борделей, бань, таверн) от 9-го до 11-го века характеризуется еще близостью к месту общественных сношений, к рынку («forum marchet», «marchat», «market»); в Casseler Gesprache упоминается, что «prostibulum huorshus» расположен именно здесь. Во многих городах центрально расположенный бордель перенесен был впоследствии на окраину, например, в Тулузе и в Лейпциге. Но в некоторых других наряду с периферическим расположением сохранилось и центральное. Так, например, в Вене, кроме домов терпимости, расположенных перед Видмертор, был еще один внутри города, получивший вследствие этого название «das gemaine Frauenhaus in der Stadt». В Малаге, в противоположность обычному расположению испанских домов терпимости вне городской стены, в самом центре города, в «Саиие de las Doce Revueltas», находился колоссальный бордель, а Париж имел в средние века внутри города, быть может, еще больше борделей и явных учреждений для проституции, чем на окраине его.

Интересна также связь между средневековой проституцией и рыночным или другими городскими колодцами, которую неоднократно можно доказать – аналогия наблюдающемуся вообще повсюду отношению проституции к рекам, к морю, к купаньям, словом, вообще к воде (см. об этом выше, стр. 141–146 и стр. 612). Слова puta, pidain, p ü tagium этимологически производятся от латинского «puteus», что означает колодезь, потому что в средние века, и даже еще позже, городские колодцы составляли любимое сборное место для проституции. Прямая топографическая связь между публичными домами и городскими колодцами ясно замечается, например, в Франкфурте-на-Майне. Здесь насупротив борделя, на теперешней маленькой Майнцской улице, находился колодезь, известный под именем Думеел или Демпельборн, а по имени этого колодца и самый бордель назывался «Tempelhaus» или просто «der Tempe», в то время как другой публичный дом по имени близлежащого колодца назывался «das Frauenhaus am Knablinsborn. В Невере район проституции в средние века строго ограничен был промежутком «между обоими колодцами. Такая же своеобразная связь между колодцами и проституцией замечается и во многих других городах.

В средние века распространено было запрещение – нередко, впрочем, нарушавшееся – учреждать дома терпимости по соседству с церквами, кладбищами и монастырями. В главе 40-й гамбургских городских постановлений от 1483 года решительно напоминаются эти старые запрещения и проституткам снова строго запрещается жить «ор nenen Karckhaven edder apenbaren Straten, dar dagelykes unse Birger und Borgerschen, Junckfro– uwen, Frouwen und Manne mothen thor Karken gahn». В 1306 году монастырь Этенбах в Цюрихе при покупке соседнего дома выговорил, чтобы в нем «kein gemein noch boese wip beliben sol». Аналогичное условие мы находим в договоре от 28-го ноября 1489 года, заключенного между монахами монастыря Сан Пиетро а Мажелла в Неаполе и герцогом Калабрии. «Точно также должны быть удалены из окрестностей названного монастыря все проститутки, потому что из-за них монастырь пользуется дурной славой». Такие запрещения и условия были, вероятно, необходимы, потому что с другой стороны мы узнаем, что тогда действительно основывали публичные дома поблизости от церквей и монастырей, как например в 1033 году в Риме близ церкви св. Николая, а в 1311 году в Авиньоне, где, по описанию епископа Гилома-Дюрана, по соседству с церквами и папскими дворцами всюду находились публичные дома.

Хотя в большей части городов дома терпимости упоминаются, лишь как отдельные здания, тем не менее, и в средние века (как уже в древности) существовали целые бордельные улицы («Winkel– gassen», rues aux putains, rues chaudec etc.) и бордельные кварталы, например в Страсбурге, Париже, Гамбурге, Нарбонне, Неаполе, Валенции.

В чрезвычайно интересной записи страсбургских бордельных проституток от 1469 года, такими типичными бордельными улицами названы: Клапергассе или Финкенгассе, Бикергассе (теперь Бюхергассе, один из боковых переулков Ланггассе), Бурггассе (близ Блауволкенгассе), Штампф-гассе, Кессельгассе и, прежде всего, знаменитая Швантцгассе, известная также под именем Грейбенгассе или Грибенгесселин (теперешняя Гисгаузгассе), на которой по записи 1469 года находилось 5 домов терпимости. Популярность их в германских странах засвидетельствована цитированным выше (стр. 608, примечание 169) масленичным стихотворением и упоминанием о них в стихотворении Иоганна Газельбергка.

О бордельных улицах и проституционных кварталах Парижа Поль– Лакруа опубликовал весьма обстоятельное исследование, из которого мы заимствуем нижеследующее. Старейшее перечисление парижских бордельных улиц находится в стихотворении «Dit des rues de Paris» некоего Гило, написанном в 1270 году. Странствуя по Парижу, поэт между прочим проходит по следующим бордельным улицам: в университетском квартале по rue de la Platriere, затем по rue des Cordeles (теперь «rue des Cordeliers» о сварливых проститутках которой он говорит:

далее пo «petite ruelette de Saint Sevrin» (теперь rue des PrStres-Saint Severin), где

За этим следует опороченная улица «Clos-Bruneau» в центре университетской жизни и не менее часто посещаемая студентами rue de Noyers:

Дальнейшим центром проституции служит Glatigny (носящий также название «Val d’amour»):

На соседней улице Сен-Дени-де-ла-Шартр (теперь rue de Haut-Moulin) находится один из величайших борделей Парижа:

Затем поэт описывает бордельные улицы на берегу Сены с домами, обитательницы которых требуют очень высоких цен:

улицу Mauconseil, где проститутки, сидя в дверях, завлекают мужчин, и rue Lingariere (теперь rue Maubue), один из старейших парижских кварталов проституции:

Сто лет спустя, в предписании города от 18-го сентября 1367 года названы следующие бордельные улицы: l’Abreuvoir Macon, la Boucherie, rue du Froidmantel, Clos-Bruneau, Glatigny, la Cour Robert-de-Paris, Baillehoe, Tyron, rue Chapon, rue du Champ-fleury. Частью это были не столько улицы, сколько окруженные борделями дворы и площади, как это бывало в особенности в cite (старой части города).

В Нарбонне бордельная улица называлась «rue chaude» (carreria calida) и там жили исключительно проститутки.

Проституционный квартал Валенсии представлял в конце 15-го века, по описанию французских путешественников, окруженный стенами небольшой город с тремя или четырьмя улицами, где в каждом доме жила проститутка, всего около 200–300 женщин.

Согласно предписаниям от 28 июня 1340 г. и 29 июня 1358 г., а также от 6 мая 1421 г. и 15 июля 1423 г., старейшим проституционным кварталом Венеции был остров Риальто (insula Rivvalti), местность у церкви Сан-Самуэля, «Curia de elia», «Castelletto» и Charampani или Carampane. От этого последнего места произошло будто бы венецианское ругательное слово, «Са r атрапа», т. е. «проститутка, нахальная женщина».

В Неаполе местами для проституции служили улицы: Porto, Pennino della Selloria, Porta nova, затем, прежде всего, Catalana и узкие улички Capuano и Mercato.

Бордельными улицами Брюсселя были, по Zwertboecky, следующия: Аrmans Hoffstad (теперь rue des Trois-Tetes), am Hoefyser, близ Senne (теперь rue du Controleur), rue de la Machoire et de IAiguille, tScupers Wyngaert и rue des Cailles, вне Porte aux Herbes, Fossd-aux-Loups, против Vigne du Tonne-lier.

На мусульманском востоке и в Индии проститутки также жили в определенных, отведенных им начальством улицах.

Отдельные бордели часто носили определенные приметы и названия, обыкновенно по именам животных, цветов и других, служивших эмблемами предметов.

Так, в документах Кёльна для целого ряда домов (в нынешней «AltengrabengSszchen») встречаются следующие названия: Nr. 151, «Zom Engel», Nr. 152 «Der Bock», Nr. 153 «Zorn Einhorn», Nr. 154 «Zom Hasen», Nr. 155 «Der Fuchs», Nr. 156 «Zorn Hirtz», Nr. 157 «Der Hahn», Nr. 158 «Zom Burg», Nr. 159 «Zorn Haller», Nr. 160 «Zom Schwarren», Nr. 161 «Zom Esel», Nr. 162 «Zom Aren», Nr. 163 «Zom Lowen», Nr. 164 «Zom Baren», Nr. 165 «Zom Ross». В Вюрцбурге один дом в 1277 г. называется «Zum Esel», в Берт «Die Schwein-hatz», в Аугсбурге» Zur hohen Krahe» (zur hohen kreyeni), в Альтенбурге» Zum roten Schild», в Гагенау «In der Rose», в Тулузе» Cha-tel-vert».

В особенности употребительны название животных и другие для английских, в частности, лондонских борделей (см. перечисление их выше, стр. 154; к ним можно бы еще разве прибавить название более поздняго происхождение «Солнце», встречающееся в «Перикле» Шекспира, IV, 2).

Особыми признаками, борделей считаются зловещий фонарь, горящий перед дверью – обычай, перешедший из классической древности (см. выше, стр. 268) – и пестрая решетка перед окнами, тогда большей частью красного (теперь зеленого) цвета.

Что касается внутреннего устройства средневекового борделя, то он содержал обыкновенно спальни для проституток, комнаты для общих собраний и попоек, кухни и ванные комнаты.

Так, об устройстве публичного дома, учрежденного в 1455 году в Галле в Тироле, мы узнаем, что для него вывезено 2000 кирпичей; что там идет речь о новой постройке кладовых, комнат и кухонь, об устройстве цементного пола и ставень, которые вырезывались и приготовлялись для всего дома. Говорят, далее, о бумажных рамах и столах, изготовляемых художником Лоренцом и столяром Якобом. Тот же художник доставляет для горницы дома «1 vert Myes» (воз моха). В счете города Альтенбурга от 1437–1438 года сказано о публичном доме: «Item XIX Gr. Cronemeistern vor funf Kacheloffen nuwe zcu machen mit namen in dem Frauenhuze».

Об одном франкфуртском публичном доме мы узнаем, что он состоит из 6 комнат и имеет одно большое и 19 небольших окон. Некоторые бордели были особенно роскошно устроены, как например, публичный дом в Монпелье, обладавший превосходными банями. Городские счета многих средневековых городов содержат указание на ежегодный ремонт и ежегодные расходы на новые приобретение для домов терпимости, например, в Вене (Шранк, I, 69, 71), в Аугсбурге (Verbrechen in Augsburg, стр. 185), в Альтенбурге (Мейснер, стр. 69), в Абте (Ле Пилер, стр. 6). Решение городского совета в Винтертуре гласит: «Hansen dem Frouwen-wirt ist ein Bett vom Spital gelihen, und one Zins, das er das in Ehren haben und keinen Weg verenderen, versetzen noch verkauffen sol, dan wan er nit mer Wirt sin oder hier bleiben wolit, sol er das dem Spital inantvurten». Бордель «Zum Esel» в Вюрцбурге имел 9 кроватей, которые каждый хозяин при своем уходе должен был возвращать городу.

Как мы уже неоднократно упоминали, публичные дома в течение средних веков всюду перешли в ведение государства или вернее, города. Публичные дома повсюду были собственностью города или владетельного князя и ими управляли в интересах владельца городские служащие или арендаторы. Частновладельческие бордели безусловно составляли исключение и, подобно вольным и тайным проституткам, пользовались решительным нерасположением, со стороны начальства. В лучшем случае их только терпели, чаще же их прямо преследовали и боролись с ними. Все относящиеся сюда полицейские меры городов и государей имели целью возможно– строгую локализацию и казарменную организацию проституции в принадлежащих государству домах терпимости, надзор за которыми, содержание в надлежащем виде и экономическое использование считалось важной задачей городского начальства. Это можно видеть главным образом из счетов архитекторов, из арендных договоров с хозяевами или хозяйками домов и из бордельных уставов. Бордель и его обитательницы считались ценным имуществом города. Поэтому «прелестные женщины» пользовались со стороны начальства особой заботливостью и внимательным отношением, а при поранениях и убийствах их город сам выступал в качестве жалобщика из чисто экономических соображений. Если же какая-нибудь бордельная проститутка хотела нанести ущерб экономическим интересам города, например, бескорыстной и бездоходной любовной связью, то начальство принимало против нее соответственные меры.

Доходы с публичных домов нередко отдавались городом или князьями, в аренду отдельным предпринимателям, как например в Неаполе, где, согласно одному такому сохранившемуся арендному договору от 1493 г., Анкллус де Вонелло и Иоганнен Лсимерус арендуют «das Gefalle von den Freudenmadchen des Staates Neapel und seines Distriktes mit alien einzelnen Rechten und Vorteilen, die mit dem erwahnten Gefalle zusammenhangen, darauf Bezug haben und empfangen zu werden pflegen, wie es früher gehandhabt wurde, mit Ausnalime des Gefangnis und der Polizei für das gegenwartige Jahr», за 50 унций золотом и 1 унцию, как «gntwillig gegebenes Trinkgeld». Арендный контракт с арендаторами борделя заключался обыкновенно сроком на 1–4 года, с обязательством отказа за 4 недели до окончание этого срока, «es ware denn, dass er (хозяин) sich gegen die Stadt solchermassen verhielte, darumb man ihm billig Urlaub gabe, Oder auch, dass er solche tref– fliche Sach vorhatte, darumb er nicht bleiben konnt».

Где публичные дома не находились во владении города, там доход их составлял регалии государя или лен духовных и светских династий. Так, аббатство Зелигенштадт на Майне получало 8 динарий процентных денег с борделя (de domo meretricis); майнцкий архиепископ получал ежегодный доход от борделей до половины 15-го века и жаловался в 1442 году на несправедливость майнцких граждан, которые хотели отнять у него светские права «an den ehelichen und auch den gemeinen Frawen und Tоchteren». Собственностью государей вначале были между прочим венские дома терпимости, но затем они перешли в ведение города.

Мы приведем еще следующие интересные в культурно-историческом отношении детали об экономических отношениях отдельных городов к домам терпимости.

В Альтенбурге, в старейшем городском счете доходов от «лупанария» (Rotschilt sew. Lupanar) за 1437–1438 г. говорится об уплате небольшой суммы в 2 гроша каждый понедельник. По городскому счету от 1442/43 года уплата эта в первый раз непостоянна; она произведена была только 14 раз, и притом суммами от 1 гроша 12 пфеннигов до 2 грошей. В 1449 году в счете появляются суммы от 1 гр. 6 пф. до 2 гр. 12 пф., всего в этом году уплачено было 66 гр. 6 пф. После того как доход от лупанария в 1455/56 г. оказался очень незначительным, уплата производилась, согласно отчетам от 1458/59 года, суммами в 3 гр. 12 геллер., в 1462/63 году в 7 сроков, всего 48 грошей, в 1464/65 году всего 28 грошей, в 1469/70 году опять только 10 грошей, причем в этом последнем счете сделано было примечание: «Оа es oft vadret». Начиная с 1475/76 года доходы с дома снова повышаются и их уплачивает по счетам «хозяйка». В 1476/80 году городской совет получил из борделя 90 грошей.

В Аугсбурге в 1391 году было не менее 8 борделей, которые все вместе выплачивали годовой налог в 53 фунта 18 шиллингов.

В Бамберге хозяин борделя должен был выплачивать городу ежегодную арендную плату в 71 фунт 12 пф;, но только за 51 неделю, потому что на страстной неделе он должен был закрывать бордель.

В Бейруте в 1480 г. бордель дал 12 фунтов годового налога, кроме того он должен был ежегодно выплачивать фогту известную сумму в год, так называемый «Hurenhaber», сохранившийся до 18 века. В Баллеэтот «промысел» находился в аренде у так называемой «Frauenmeisterin», которая в 1456 г. заплатила за первые три месяца 4 фунта; в следующий срок, по ее просьбе, ей в виде исключение сделали уступку в 18 крейцеров, заявивши ей при этом, что впредь этого не будет, и что она должна вносить по 6 крейцеров в неделю. Весьма обстоятельную статистику доходов Гамбурга от «bodae meretricum», небольших борделей, дает для 1450–1531 г. Шенфельдт. Из нее видно, что годовой налог («hura») на такие бордели в Нейштрассе составляли в 1490 г. 2 фунта 8 пфеннигов. Кроме того, всегда еще отмечается налог, который должны были вносить сами проститутки). Лишь с 1494 г. устанавливается определенная плата в 9 фунтов 12 пфен., независимо от числа проституток. В Любекеналог на обитательниц борделя назывался «Finkengeld». В Франкфурте и Оберегетейме доход с налогов делился: в первом городе между духовными учреждениями и городом, а во втором – между дворянством и буржуазией.

В французских городах различали обыкновенно, собственно, доход с борделей, «loyer, louyer du bourdel» или «cmolument du bourdel», от налога на проституток, с profit des bonnes dames publiques» или «recptes des filles».

Аналогичное разделение этого налога на две части можно также доказать для многих испанских городов.

В некоторых итальянских городах, например, в Неаполе, налог на проституток связан был с судом для них и с налогом на игроков Главные арендаторы нередко передавали от себя этот налог в аренду другим лицам, так что с 1400 г. – с этого года впервые можно достоверно установить, что налог, о котором речь, сдавался в Неаполе в аренду – арендаторы очень часто менялись. Заведывание налогом на проституток тем самым настолько усложнилось, что для него построено было собственное, отдельное здание. Так как проститутки и игроки всегда находились вместе в борделях и трактирах, то этим именно и объясняется упомянутая выше связь между налогами на проституток и игроков.

Во многих местах профессиональный налог должны были платить также вольные проститутка, не окавшие в домах терпимости, и так называемые бродячие женщины. В Франкфурте-на-Майне, например, местные проститутки – одиночки должны были платить во время ярмарки один шиллинг, а приезжие – один гульден в неделю, если они жили в квартале для проституток. Если же они жили в другой части города, они должны были платить больше за более далекое расстояние от дома тюремщика, которому они вносили налог. Благородный рыцарь Бетизи налагал на всякую странницу, вступившую на его землю, налог в четыре динария. Их бывало часто так много, что годовой доход с них доходил до 10 соль, но в 1376 г. он дал только половину. В Монлюсоне каждая проститутка, вступая в город, должна была отдавать на мосту четыре динария налога или «facere unum bombum». В других французских уездных городах проститутка должна была либо уплачивать известную сумму, либо отдаться хозяину города. Так было в Сулуаре и Пуазаке.

В некоторых городах часть дохода с проституток, как мы увидим ниже, снова обращалась в их пользу, так как употреблялась на лечение больных обитательниц борделя.

Руководительство и управление борделями находилось в руках либо городских чиновников, либо частного предпринимателя, так называемого бордельного хозяина или хозяйки, под наблюдением городского начальства. В большинстве случаев надзор поручался служителю магистрата, часто также – палачу или тюремщику. Они же получали от бордельных хозяев и проституток еженедельный взнос, в то время как высший надзор лежал обыкновенно на бюргермейстере или на представителях «совета, пользовавшихся в этом случае неограниченной властью. Назначенных советом городских служащих та к называемых «Frauenmeister» нередко нужно отличать от подчиненных им собственно «хозяев» или «хозяек».

Так было, например, в Гамбурге, где «mester» (magister, strucfurarius) и «mesirin» (magistra) несомненно занимали более высокое положение, чем хозяева и хозяйки, арендовавшие под их надзором один или несколько небольших борделей. В Вене «Frauenmeisterin» также занимала более высокое место, чем «Frauenwirtin» (хозяйка). Первая наблюдала за чистотой и порядком во всех борделях, вторая же управляла финансовой, экономической стороной отдельного дома. Кроме того, существовал еще особый «Fra ü enrichter» (судья), на которого возлагались судейские обязанности по отношению к проституткам; его назначал двор и он в свою очередь был подчинен гофмаршалу. Последний считался собственно фогтом и защитником публичного дома. Как это видно из одного документа от 19 июня 1422 г., ему именно приносили овес (в виде так называемого «Vogthaber» («Hurenhaber»). Тоже самое можно доказать и относительно других городов. Во второй половине 12 века, при короле ГенрихеII, надзор за домом терпимости в Руане принадлежал некоему Балдврику, который носил титул «гофмаршала»; в то же время он состоял комендантом тюрьмы и дворца. Дело идет здесь, по-видимому, о тех же функциях, которые лежали на знаменитом «Roy des Mibauds». Существование его исторически впервые доказано лишь со времени битвы при Бувинь (1214), но служебное положение его, несмотря на многочисленные критические исследование, еще в значительной степени не выяснено даже и теперь. Установлено только, что этот «король бродяг» первоначально был чиновником королевского или герцогского двора (у французских королей, у нормандских и бургундских герцогов), но что впоследствии этот титул встречается и у городских чиновников (например, в Метце, Камбрэ, Лаоне, Масоне, Бордо) и, благодаря носителям его, постепенно падает. В Тулузе он принадлежит, например, палачу. На настоящем «Roi des Ribauds», на придворном чиновнике, лежала обязанность надзора за игорными домами и борделями поблизости от дворца и за бродячими элементами, сопровождавшими двор. В качестве такого надзирателя, он получал от борделей и бродячих проституток еженедельную дань. Существование такого поста можно доказать еще для 16 века при дворе короля Франца I. В то время это место занимали одна за другой две женщины. они получали от короля известную сумму, «pour lui aider et aux-dites filles vivre et supporter les depenses quil leur convient faire a suivre ordinairement la court. Отсюда видно, что дело идет здесь о действительном дворцовом борделе, быть может для пользование самого короля В 1558 г., 13 июля, Генрих II издал указ об урегулировании прав «Dame des filles de la cour», в котором вполне определенно говорится о дворцовых проститутках и запрещается проституткам, не принадлежащим ко двору, переступать порог дворца. Это последний документ, в котором говорится о должности «Roi des Ribauds» при французском дворе.

В Испании мы находим «Roi des Ribauds» под именем «L еу Arlot» в эдикте короля Педро IV от 7 марта 1337 г, которым уничтожается эта должность в Валенции. Здесь «rex Arloti» был своего рода шефом, директором публичных женщин, который сопровождал их, когда они сообща отправлялись в церковь и в общественные учреждение и проявлял по отношению к ним строгую власть, связанную с такими «onerosos tributos», что проститутки вынуждены были жаловаться на чрезмерную требовательность его. По Carboneres, «Rey Arlot» означает «король проституток и жуликов».

Непосредственное управление большей частью средневековых борделей находилось в руках хозяина (Frauenwirt, также Hurenwirt в Страсбурге, Freinwirt в Нёрдлингене, Tochterwirt в Шлеттштадте, «Freihat», Knecht des Frauenhauses в Винтертуре, leno, ruffian) или хозяйки (также «meisterssen иш stoghouse» в Франкфурте, hushelterin в Страсбурге, шадistra в Ниме, abbesse, abbatissa в Бокере и Ниме, prieure в Сент-Ивор в Оверни, mayorala в Испании, в Женеве и пр.). Вступая в должность, они должны были обыкновенно принимать присягу.

Оне обязывались под присягой честно содержать дом, снабжать женщин пищей, одеждой и всеми другими предметами «in gebühlicher Ziemlichkeit» (в подобающем количестве); при уходе из борделя возвратить весь домовый инвентарь, в особенности кровати; не допускать в борделе азартных игр и вообще не предпринимать ничего нового без одобрения, ведома и желание бюргермейстера и городского совета. Для примера мы приведем присягу бордельного хозяина Брандта в Винтертуре от 1468 г.

«М. Н. Herrn Schultheiss und Rat zu Winterthur hand zu einem Knecht des Frauenamptes ufgenommen Brandt von Flawil; und hat geschworen M. H. Herrn von Zurich und Winterthur Truw und Warheit und kein falsch Spil ze tund lassen und sich sonst erbarlich ze halten gegen Burgers Kind, die nit zu iren Tagen kommen sind, nit uberfaren ze lassen in keinem Argen.

За нарушение присяги хозяева борделя подвергались строгому наказанию. К удивлению, оно чаще наблюдалось у хозяек, чем у хозяев. Не имея хорошей рекомендации, невозможно было получить места хозяина борделя. Такое рекомендательное письмо выдал, например, в 1481 г. Лауренц Гутмахерг «Frowenwirt zu Constenz», своему слуге Ошзалтеру из Нердлингена к городскому совету Винтертура. Он свидетельствует в письме, что в Констанцком борделе Ошвалтер всегда был прекрасного поведение и что честность его вне всякого сомнения. Должность бордельного хозяина иногда переходит по наследству от отца к сыну, например, в Монпеллье некий Лапв завещал двум своим сыновьям, как своим заместителям, управлять борделем. Хозяин и хозяйка борделей часто сменяли друг друга, например, в Винтертуре.

Строгий надзор городского совета, который, по меткому выражению Густава Фрейтага, «превращался иногда в приятную заботливость и почти благоволение», во многих городах привел к изданию так называемых «бордельньих уставов», служивших путеводной нитью для хозяев при управлении борделем. Почти все эти уставы возникли в 15 веке и в них повсюду заметно гуманное стремление оградить интересы несчастных обитательниц борделей, хотя все они целиком составлены под влиянием удивительного средневекового взгляда на проституцию, как на необходимое зло, требующее признание со стороны государства. Главнейшие правила этих уставов следующие: строгое запрещение доступа в бордель состоящим в браке лицам, будут ли то проститутки или мужские клиенты борделя: запрещение доступа для клергиков, нехришиан и детей; предпочтение иногородних девушек при приеме их в бордель; запрещение слишком большого ограничение свободы и обсчитывание проституток со стороны хозяина или хозяйки; обязанность считаться с здоровьем девушек и их клиентов, путем запрещение сношений во время беременности, менструации и болезней; закрытие борделей во время воскресных и праздничных дней, вечером накануне этих дней и на страстной неделе; забота о порядке и покое в доме; по возможности облегчение возврата к честной жизни.

Наиболее известные уставы борделей следующие: Нюрнберга, Страсбурга, Мюнхена, Констанца, Нима, Авиньона, Нёрдлингена, Ульма.

Как прототип такого устава средневекового борделя, мы приведем содержание ульмского устава по Иегеру (а. а. о.). Согласно присяге, хозяин борделя должен был прилично содержать его, в достаточной степени снабжать его подходящими, опрятными и здоровыми девушками, в количестве не менее 14, разве если бы та или иная девушка по болезни или по другим причинам, случайно ушла из дома. В этом случае он должен заместить их другими опрятными, ловкими и здоровыми женщинами в течение месяца. Каждой женщине, живущей в его доме, он должен был давать обед за 6 пфеннигов и не имел права брать;с нее больше. Если к обеду было мясо, то она имела право требовать два блюда: суп, мясо и морковь или капусту и мясо – смотря по тому, что можно было достать; если же мяса не было, то что-нибудь жареное или печеное. Когда не ели мяса, например, во время поста, хозяин должен был давать к обеду каждой девушке селедку и две приправы к ней; а вне поста два яйца или какое-нибудь печенье с двумя приправами. Если которая-нибудь из женщин не хотела брать обеда, хозяин должен был ей дать за ее 6 пф. что-нибудь другое. Он должен был также покупать ей на ее деньги вино, когда и сколько она пожелает. Если женщина беременела, он должен был удалить ее из дома. В борделе имелся сундук и ящик. Первый предназначался для общественных целей, а последний служил для точного расчета между хозяевами и проститутками. Каждая женщина, у которой оставался на ночь мужчина, должна была платить хозяину 1 крейцер за ночевку, а все, что она получала от мужчины сверх того, составляло ее собственность и она не должна была этого класть в сундук. Кроме того, каждая проститутка должна была платить ночью геллер за свечку, и мужчина должен был прибавлять к нему 1 пфенниг. А все то, что женщина зарабатывала в течение дня, она должна была класть в сундук. Каждый третий пфенниг из этих денег выплачивался вперед хозяину, из остального же делался вычет к концу недели, в счет долга хозяину.

В борделе существовала собственная «Lohnsetzerin» (расценщика), которая должна была назначать плату за ночевку. Чтобы предупредить обман, сундук имел три ключа. Один из них находился у хозяина, второй у расценщицы, а третий у избранной самими проститутками женщины. По субботам сундук открывался в присутствии двух проституток, которые вместе с хозяином и расценщицей должны были следить за тем, чтобы хозяин не брал в свою пользу больше одного из трех пфеннигов и чтобы каждой проститутке из ее недельного заработка сделан был вычет за ее долги хозяину. Если женщина получала от своего «милого друга» или вообще от какого-нибудь приятеля подарок, например, платье, вуаль и т. п., то эти вещи принадлежали лично ей. Ни хозяин, ни хозяйка не могли продавать женщине платья, вуали и т. п. вещи без ведома и согласие так называемых «Beitelherreti». Эти последние были члены городского совета, на обязанности которых лежали заботы о призрении бедных и полиции нравов, а следовательно и надзор за борделями. Хозяин должен был держать для своих женщин кухарку или повариху, но не за счет женщин. За долги бордельному хозяину родители и мужья могли помещать в бордель своих дочерей и жен, если они были на то согласны. Если же к нему помещали жену или девушку против их согласие и друзья хотели их взять оттуда или они сами хотели уйти из борделя, то хозяин обязан был беспрепятственно отпустить их, не имея права требовать тех денег, за которые они были помещены к нему. Если женщина, скопив собственные деньги желала бросить свою греховную жизнь и уйти из публичного дома, она должна была выплатить хозяину доход, который он получал с нее, и затем уйти в той самой одежде, в которой она поступила в дом: если же этой последней уже не было, то в одежде, которую она обыкновенно носила по понедельникам. Но если она после ухода снова поступала в дом терпимости, то хозяин мог с нее требовать и некоторые другие долги.

Каждая проститутка должна была по понедельникам класть в ящик 1 пфенниг, а хозяин 2. На эти деньги ставили в соборе по воскресным вечерам свечку Деве Марии. Если какая-нибудь из проституток становилась хворой, больной или не могла больше найти себе заработка, то содержимое ящика употреблялось, чтобы доставить ей необходимый уход.

Затем каждая проститутка обязана была ежедневно прясть для хозяина определенное количество шерстяной пряжи, а если она этого не желала, то уплачивать взамен по 6 геллеров в день. По субботам и в дни рождественских праздников после вечерни, в Успение Пресвятые Богородицы и в течение всей страстной недели бордель должен был быть закрыт.

Если хозяин нарушал какой-нибудь из этих пунктов, совет имел право во всякое время отказать ему от должности. Согласно присяге, заведовавшие общественным призрением (Bettelherren) должны были каждые 3 месяца производить основательную ревизию борделей, прочитывать проституткам устав и, если они находили какие-нибудь беспорядки, докладывать о них совету.

Бордели принадлежали к так наз., «befriedete Hauser», т. е. кто совершал в них проступок словом или делом, тот подлежал двойному наказанию. Кроме хозяина, еще хозяйка, прислуга и сами женщины обязаны были наказывать гостей за своеволие. Хотя хозяин борделя имел право держать в доме вино, тем не менее ему запрещено было устраивать кабак. Он только должен был давать проституткам за их деньги вино, когда бы они его ни потребовали. Он также должен был давать вино приятелям, которые ели и пили в доме с ним или с проститутками или оставались там ночевать и хотели пить вино после закрытие дома. Но он не должен был получать на этом прибыли больше пфеннига за меру вина и не должен был также никого принуждать пить.

В большинстве публичных домов с хозяйками эти последние сами Сылп проститутками, которые продавали себя по требованию посетителей, подобно тому, как «мадам» борделя и теперь еще функционирует в качестве проститутки. То же нужно сказать и о «Lohnsetserin» (расценщица). Поэтому и хозяйка, и расценщица всегда прямо причисляются к проституткам дома. В Бокере хозяйка не должна была, однако, иметь с каждым посетителем больше одного сношение.

При рекрутировании проституток для борделей придерживались того принципа, чтобы принимать только иногородних девушек, местным же затрудняли доступ в бордели или даже совсем отказывали им. Запрещено было также допущение замужних женщин и нехристианок. Число проституток в отдельных борделях колебалось в общем между 1 и 15, увеличивалось во время больших праздников, ярмарок, соборов и т. д. до 30 и более, и достигало в больших домах до 100 человек.

В высшей степени интересные данные о числе проституток в отдельных домах терпимости дает неоднократно уже упомянутая нами страсбургская запись от 1469 года (у Брукера а. а. О., стр…456–457):

Отсюда видно, что число проституток в страсбургских публичных домах колебалось между 1 и 8. О публичном доме на Аугустинерштрассе в Цюрихе сообщают, что хозяйка Неза (Агнесса) в 1408 году платила 9 фунтов налога с имущества, муж ее платил 2 фунта личного налога, и столько же платила каждая из четырех проституток. В 1412 году хозяйка Адельгейд уплатила за одну проститутку 2 фунта, а за двух других 18 геллеров.

Число кроватей в Вюрцбургском публичном доме в 1473 году равно было девяти (Шаролд а. а. О., стр. 401), а в Ульме хозяин обязан был содержать по меньшей мере 14 женщин (см. выше). Эбершрд Дахер, генерал-квартирмейстер пребывавшего в Констанце герцога Рудольфа Саксонского, который по повелению этого последнего должен был устанавливать число проституток, говорит о Констанцких борделях во время собора 1414 года: «Мы ехали верхом от одного публичного дома к другому и нашли в одном доме 30 женщин, в одном меньше, в другом больше». В большом борделе в Малаге число проституток по временам доходило даже до 100.

Имена средневековых проституток производились в большинстве случаев от их родины и происхождения или же в связи с другими какими-нибудь отношениями, реже в связи с вероисповеданием. Прозвища же, noms de guerre, ласкательные и шутливые имена, напротив, очень часто выражали физические или умственные, качества и особенности проституток, последствие наказаний и т. п.

Обыкновенно проституток, в большинстве иногородних, называли по их родине, например (в страсбургской и аугсбургской записи): «Эльза из Регенсбурга», «Эльза из Ландсберга», «Катерина из Гельбрунна», «Маргред из Гагенода», «Базельская проститутка», «Та из Ботцена». На происхождение и на другие вообще отношение указывают такие имена, как: «Агнесса сестра Лоренца», «Девушка Ритмейстера», «Шанен, девушка погонщика скота». На религию указывают название «Sophy die judin, ain posiu haut». Чрезвычайно характерны прозвища средневековых проституток, весьма похожие на современные и употреблявшиеся даже начальством в официальных бумагах. Так, из Лейпцига нам известны «Жирная Гедвиг», «Разрисованная Анна», «Маленькая Энхен»; из Фрейбурга – «kulechte Kete», т. е. «Шарообразная Катя». В берлинской городской книге в 1442 году названа даже «Else med den Iangen tytten».

В протоколе страсбургского совета от 1409 г. одна хозяйка борделя названа «die bose Nese» (злая Незе). У Виллона (а. а. О. стр. 82) встречается «большая Марго», а в безансонском борделе – «Jeanne Иа Blonde» и «Lа grande Jeanne». Прозвища обозначают также подвергнутых телесному наказанию, например, «безносая Метц из Ульма» или «безносая Анна». На психические качества указывают такие имена, как «Marchesa».

Что касается возраста проституток, то запрещено было, правда, принимать в бордель несовершеннолетних, как это прямо сказано в страсбургском предписании от 1493 г., тем не менее Там встречается иногда «manches tochterlin, das libes halben zu dem werck nit gesclücket, sondern zu junge ist, also das es weder brüste noch anders hette, das dozu gehort». С другой стороны, упоминаются также проститутки пожилого возраста. В записи майнцких бордельных проституток от 20 июня 1402 г. упоминаются не менее трех пожилых проституток, 41-го, 60 и 70 лет:

«Zum ersten bekante mit namen Hebele, genant Frischenstein von Waldecken, als sie saget: sire were subensig jar alt und were in dem frihen leben gewest drissig jare oder me». – «so hat Grede, die man nennet die schele Greder sechüg jar alt, als sie sagt, und ist t Her und viersig jare in dem frihen leben gewest.» – «darnach do hat auch Heddewig von Puderbach von Colne, die saget, sie were ein und viersig jare alt, und were in dem frihen leben seeks en jare gewest und hat auch diese artigkel und punte gelobt.

Если в борделях только одного такого города, как Майнц, и в одном только году было сравнительно так много старых проституток, занимавшихся своим ремеслом 30–40 лет и более, то отсюда можно заключить, что жизнь в публичных домах, во всяком случае, была более благоприятна для здоровья, чем жизнь бродячих проституток. Уставы средневековых борделей показывают, что гигиенические условие были в то время в борделе безусловно благоприятнее, чем теперь. Тогда старались избегнуть настоящего рабства и физической эксплуатации сил проституток, и в отношении пищи, питья, купанья и пользование свежим воздухом существовали самые либеральные предписания. Проституткам было также обеспечено право посещение церкви. Терпимость и сострадание существовали не только на бумаге, но проявлялись и в отношениях чиновников при посещении ими борделей. Когда члены ратуши осматривали бордель, они выражали дружелюбие его обитательницам и даже выдавали им из городской кассы на чай. Такое отношение – составляющее странный контраст с общественным презрением к проституткам – составляет результат приведенного уже нами выше (стр. 544–547) взгляда, что проститутки являются необходимыми и полезными сочленами общества и что они играют известную официальную роль – взгляд, который давал им возможность принимать также известное участие в общественной жизни (во время праздников, приемом государя, сессии ратуши, на свадьбах и т. д.).

Замечательны отношение проституции к церковной жизни в средние века. Как мы уже упоминали, хозяин борделя должен был беспрепятственно отпускать проституток для посещение ими богослужения, причем в церкви им отведены были особые места (см. выше стр. 549). Благочестивая вера, которую исповедовали проститутки, указывала им также на бывших кающихся проституток старого времени, как на их святых заступниц и патронов, поминальные дни которых они праздновали и которым молились во время нужды и болезни. Этот патронат средневекового происхождение и теперь еще сохранил свою силу. Пользуясь основательным произведением Д. Керлера, мы приведем здесь краткий обзор таких святых:

1. Мария Магдалина. – Название Магдалины она получила от своего замка Магдалон, в котором провела в 14-ом веке свою чрезвычайно грешную жизнь. Ее отождествляют с великой грешницей из Евангелие (Лука, VII, 36). После смерти Иисуса она бежала от евреев в Марсель и много лет предавалась покаянию в пещере. Атрибуты ее: книга, Христос, ангел, сосуд, волосы, пещера, крест, склянка с мVром, мертвая голова. Местная патронесса: Автюна, Шатодюна, Марселя, Неаполя (королевства), Прованса (графства), Синигаглии, Темплена, Везеле. Поминальный день ее 22-е июля.

2. Мария Египетская. – Невидимая сила удержала ее от вступление в Иерусалимский храм, после чего Мария изменила свой развратный образ жизни юна была проституткой и сама говорит о себе: «Я делала все, что было позорного». «С тех пор она жила в глубоком покаянии, в одиночестве, в пустыне. Аттрибуты ее: хлебы, волосы, морковь. Местная патронесса Парижа. Поминальный день 9-е апреля 431.

3. Кающаяся Мария. – Марию обратил на путь истинный и отвлек от развратной жизни ее дядя Абрагам. С тех пор она жила в покаянии и была спасительницей многих падших. Поминальный день: 15-ое марта около 360.

4. Пелагия. – Развратная актриса из Антиохии, впоследствии обращенная и жившая в покаянии на горе Елеонской. Атрибуты: окно, пещера, крестильница. Поминальный день: 8-го октября 457.

5. Лючия. – Знатная девушка из Сиракуз. Ее хотели насильно потащить в бордель, но даже волы не могли ее сдвинуть с места. Местная патронесса: Мантуи, Сиракуз, Толедо. Поминальный день: 13-ое декабря 303.

6. Тазис (Тайс). – Вела развратный образ жизни, пока ее не обратил святой Пафнутий. Аттрибуты: драгоценности, пояс. Поминальный день: 3 марта. 4-ый век.

7. Афра. – Была профессиональной проституткой в Аугсбурге. Ее обратил бишоф Нарцисс, живший однажды в ее гостинице. Она умерла мученической смертью. Атрибуты: дерево, сосновая шишка, пламя, колонна, костер. Местная патронесса: Агсбурга и Майссена. Поминальный день: 7-ое августа 304.

8. Маргарита из Кортоны. – После жизни, полной греха, Маргарита публично покаялась в церкви в Альвиано. Ее образумил вид изъеденного червями трупа товарища ее сладострастия. Атрибуты: крест, орудие пытки. Местная патронесса Кортона. Поминальный день: 22-ое февраля 1297.

Так называемые «дома для кающихся грешниц» и «дома магдалин», как мы увидим ниже, нередко связаны с почитанием одной из этих святых покаявшихся грешниц.

На ряду с благочестием, немаловажную роль играет также – по крайней мере в некоторых публичных домах-обязательный труд (в особенности по сравнению с жизнью в современных борделях). Так, в ульмском борделе проституток приучали к ежедневной работе—, в Риме они должны были помогать при тушении пожара (Ле Пилер, стр. 111). Но судя по немногим имеющимся документам, принудительная работа существовала, по-видимому, не везде.

Круг клиентов публичных домов составлялся в средние века из самых различных слоев населения. Среди посетителей борделя называют императоров и князей, дворян, членов ратуши, бюргеров, студентов, писателей, священников, ремесленников, низших городских служащих, преступников и сутенеров и даже ищущих гетеро– и гомосексуальных сношений женщин. Говорится также о посетителях борделя, которые «taglich in dem frawenhaus ligen». В зазывании и завлекании со стороны проституток не было, конечно, недостатка и многих соблазняли их прелести, но средневековый бордель кроме того предлагал посетителям и другие раз влечения – хорошую выпивку, музыку и пение, веселую беседу – нередко заканчивавшиеся, впрочем, шумом, дракой и скандалом смертным боем и даже убийством. Здесь можно было также найти благоприятный случай – last not least – для счастливой игры.

Об императоре Сигизмунде, как обычном посетителе борделя, мы уже говорили выше. Но и об императоре Максимилиане, во время посещение им Нюренберга в 1489 году, народ говорил: «Император уже опять, торчит в переулке у женщин». Маркграфа Иоахима из Бранденбурга называли «еun grosser Hurentrecker». Ревностными посетителями во многих городах было также высшее дворянство.

Граф Людовик Моро, бывший в 1461 году в Люцерне миланским посланником, так хорошо проводил время в тамошнем борделе, что посольство писало о нем 21-го мая в Милан: «Quelle putane quale da ogni hori piu ne va crescendo la obondantia dela quantita e dela belleza». Этот бордель имел, по-видимому, большую притягательную силу для дворян и бюргеров и впоследствии, потому что в одном люцернском предписании от 1539 года сказано, что чужих подмастерьев можно пускать в бордель лишь тогда, когда в нем нет юнкеров или бюргерских сыновей. Несмотря на строгое запрещение, постоянными посетителями борделя были также духовные лица. Городской совет Нердлингена издал в 1472 году распоряжение по поводу того, «что попы слишком сильно посещают бордель» причем он считает необходимым снисходительно относиться к дневным посещениям их, только бы они не оставались там на ночь. О посещении борделей многочисленными торговыми служащими, ремесленниками и подмастерьями мы имеем указание относительно Лейпцига (Вуспгман, а. а. О… стр. 478), а в Нюрнберге в 1403 году подмастерью-скорняку, Полю Меигикеру, запрещено было в течение года пребывание в городе за то, что он в. сочельник отправился в бордель (Ламмерт, стр. 86). Низшие городские служащие, чиновники, в особенности сборщики налогов с борделей, также не упускали благоприятного случая посетить его. Но не все, конечно, обнаруживали такое чистосердечие, как сборщик из Страсбурга, который в счетной книжке, в которую он должен был записывать сборы с борделя, вписал: «haba gebiekt, thut 30 Pfennig». Стихотворение Биллона знакомят нас с поведением преступников и сутенеров в средневековых борделях, которыми подозрительные лица (как и теперь) часто пользовались, как прибежищем, и в которых полицие нередко производила обыски. Наконец, мы должны еще упомянуть, что и не продажные женщины иногда под густой вуалью посещали публичные дома, назначая там свидание своим возлюбленным, а может быть также для удовлетворение своих гомосексуальных наклонностей.

Доступ в бордели, за исключением воскресенья, праздников и страстной недели, был открыт днем и ночью. Хотя обыкновенно и существовал определенный час, который полиция назначала для закрытие борделя, например, в Нюренберге 11 часов вечера, тем не менее мужчинам разрешалось оставаться у одной и той же проститутки всю ночь, разумеется за соответственно увеличенное вознаграждение.

Средневековый бордель был местом не только для проституции, но и для развлечение и забав. Поэтому его посещали и люди лучшего круга, которые распивали там свое вино не хуже, чем в трактирах. «Do sassen dy Herrn beim Wyn im Frauenhaus im Gassle», сказано в хронике Нердлингена (Ламмерт, стр. 85). Посетители развлекались там также музыкой, танцами и пением (Боос. Stadtekulfur. 111, 49), и во всех публичных домах предавались кроме того игре, как это видно из повсеместных запрещений игры. Гейлер фок Еейзерсбери обозначает один бордель как такой, «do man Ieckery in tribt unnd spilt», а другой раз он говорит, порицая поведение народа во время богослужение в храмовые праздники: «Solüch plitzen (blitzen, быстро двигаться), gumpen (танцевать) unnd füllen gehoert in die huorennhuser». Обыкновенно эти развлечение после обильной выпивки переходили в отвратительные драки, в шумные и скандальные сцены. Зачинщиками беспорядков бывали в особенности молодые бюргеры, подмастерья и студенты. Франкфуртский совет издал в 1490 г. следующее наивное повеление: «серьезно сказать молодым бюргерам, чтобы они ночью, оставаясь у женщин, вели себя прилично и не делали беспорядков». (Кригк, стр. 307). Это не простая случайность, что в ремонте, который городской совет приказывал производить в борделях, по документам всего чаще упоминаются печи и окна; они всего больше страдали от кулаков буянов. В предписании констанцскому хозяину борделя имеется особый пункт, в котором указывается, что он должен делать «во время буйства и резни», а устав нердлингенского борделя говорит о наложении штрафа за «буйство драки, ругань и другие беспорядки» (Кригк, стр. 308, 392–393). Мы приведем несколько относящихся сюда примеров. В 1433 г. в борделе Регенсбурга два молодых бюргера страшно поколотили одну из «arme Tochter», т. е. проститутку (Ламмерт, стр. 90). В 1444 году Петер Шнейдер из Нейенбурга нашел свою жену в вюрцбургском борделе и приветствовал ее не особенно нежными побоями (Шарол, стр. 398–399). В 1451 году из Лейпцига выслан был) студент за то, что «он изрезал икры одной проститутке в борделе» (фон Лозерн-Клеит, стр. 73, Вустман, стр. 478). В 1457 году выслан был студент, «потому что он так бросил в проститутку камнем в борделе, что ее приняли даже за мертвую» (там же). В 1463 году студент Отто Вейдеман из Лихтенфельза даже убил проститутку в борделе (там же). В 1424 году золотая молодежь устроила в Тулузе скандал в борделе, ругала и била девушек, поломала мебель на мелкие куски и разрушила весь дом (Рабюто, стр. 91). Иногда большие драки происходили между самими посетителями, как например в Лейпциге в 1472 году между студентами и другими молодыми людьми, причем они прибегали к употреблению оружие и между ними бывали раненые (ф. Позерие– Клетт, стр. 73). В особенности часто там бывали сцены ревности, причем проститутки и посетители их взаимно колотили друг друга и даже нападали друг на друга с ножами (там же). В Ошаце один ремесленник в 1486 году два раза украл ключ от борделя (там же). Вообще кражи бывали в борделях довольно часто и притом у обеих сторон, как у обитательниц его, так и у посетителей (Вустман, стр. 479).

3, Вольная проституция. – Стремление властей, в особенности в последние века средневековой эпохи, всюду были направлены на то, чтобы по возможности ограничить и сконцентрировать всю проституцию в борделях, находящихся под государственным надзором. Изданы были самые строгие законы против проституток, живших в других местах и подвергавшихся нередко суровым наказаниям. Несмотря на это, невозможно было воспрепятствовать увеличению числа тех, которые «неже, шли быть публично проститутками». Согласно страсбургской записи от 1469 года, число вольных проституток было чрезвычайно велико и быть может даже больше, чем число бордельных. В противоположность вольным или «тайным», бордельные проститутки назывались «публичными» или «явными». В латинских документах средневековья это противоположение сказалось в выражениях meretrix privata и m. publica, что для первой, однако, не исключает того, что промысел ее был публично известен. Это, например, прямо объяснено в авиньонском предписании от 1458 года, а также в Аугсбургском проскрипционном списке от 1381 года, где совет «der von Buch und irer tochter, die bei dem Rad uf dem Bergsazzen, die stat ewigclich verboten, dor umb dass sie sich unerlich hilte und man zu ir gieng az in ein burdell».

Вольную проституцию средних веков нужно различать смотря по тому, концентрируется ли она больше в известных улицах в домах – в частных квартирах, тайных борделях и квартирах для встреч в трактирах и танцклассах, тавернах и увеселительных заведениях, банях, цирюльнях, мельницах и погребах – или же она предпочитает открытую лицу.

Наконец, средневековые проститутки разделяются еще на оседлых и бродячих, а на греко-магометанском востоке еще на гетер и низших проституток.

Интересное противопоставление между публичными и домовыми проститутками имеется у Зибенкееш, который приводит слова Эбериарда Дахера, генералквартирмейстера герцога Рудольфа Саксонского, об условиях, господствовавших на Констанском соборе 1414 года: «Also ritten wir von einem Frawen Hauss zu dem andern, die solche Frawen enthieltend uud funden in einem Hauss etwan 30, in einem minder, in dem audern mehr, ohne die in den StSllen lagen und in den Badstuben, und funden also gemeiner Frawen bei 700. Da wolf ich ir nicht mehr suchen. Da wir die Zahl fur unsern Herrn brachten, so sprach er, wir sollten ihm die heimlicben Frawen auch erfaren. Da antwortete ich ihm, dass seine Gnade das thete, ich were es nicht mechtig zu thun, ich vvQrde vielleicht um die Sach ertodtet, und mochte auch finden, des ich nicht gern hette. Da sprach mein Herr, ich hette Recht. Und das bestund also».

Непривилегированных домовых проституток бордельные проститутки преследовали также, как «Bohnhasinnen» (знахарок).

В записи страсбургских проституток от 1469 года «непубличные» проститутки приведены особо. Из записи этой видно, что, как и привилегированные явные проститутки, они жили на тех улицах, которые предназначались для проституции. То же самое было и во многих других городах, потому что тайным проституткам всюду запрещали жить по соседству с честными людьми и по возможности старались их сконцентрировать в местностях, предназначенных для проституции. Страсбургская запись домовых или тайных проституток (у Бруккера а. а. О., стр. 457) гласит:

Отсюда видно, что и домовые проститутки часто живали по несколько человек вместе под управлением хозяйки или же что они занимались своим промыслом за собственный счет. В первом случае мы имеем перед собой типичный тайный бордель, «Hurentaiber». Наглядное описание такого тайного борделя и страха, привилегированных бордельных проституток, боявшихся конкуренции тайных, мы находим в нюрнбергской хронике (1488–1506):

В Базеле в 1388 году уничтожен был тайный бордель по близости, от капеллы св. Освальда. Многие хозяйки отдавали также в наем одиночные комнаты проституткам и молодым девушкам («junge Tochterlein») и женщинам для свиданий, как на это указано в страсбургском предписании от 1493 года (у Брукнера, а. а. О).

О трактирах, тавернах, харчевнях и кабаре, как местах для проституции, мы уже сообщили все существенное выше. Аналогичным характером отличались на Западе многие танцклассы, а на Востоке увеселительные заведении с музыкой и пением. Время расцвета домов для танцев относится к 15-му веку (Аугсбург, 1429; знаменитый Гюрцених в Кельне). В этих танцевальных залах собирались главным образом ремесленники и студенты, а хозяин доставлял публичных женщин. В 1493 году в Франкфурте запретили проституткам принимать участие в этих балах. На магометанском востоке музыкально-вокальное увеселительное заведение работорговца представляло нечто аналогичное нашему современному кафе-шантану; это было главное место для проституции. В Багдаде, как и в больших городах Ирана, музыкально-вокальные собрание в домах работорговцев были наиболее излюбленными сборными местами бонвиванов. Сохранилось описание такого борделя с музыкой, в котором богатый работорговец из Куфы по имени Ибн Зимин, очевидно перс или индиец, живший во время халифа Мансура, вместе с обильным всегда контингентом своих продажных девушек, принимал посещение покупателей и любовников – посещения, всегда кончавшиеся тем, что девушки проституировались н собирали богатую жатву золотом. Его рабыни, одна красивее другой, совершенно свободно обращались с гостями, показывали им свое искусство в пенье и музыке или же брали в их присутствии уроки музыки. Примадонной этого дома была Салама (по прозвищу «голубоглазая», Zarki). Кроме нее особенно часто упоминаются еще некоторые другие девушки заведение Ибн Замина (Сада, Робайя). В этих заведениях царила полная непринужденность, а красивые рабыни не отличались разумеется особой неприступностью по отношению к богатым любовникам. Все было разрешено если это только приносило хороший доход. Наряду с кафе-шантаном Ибн Замина, в Куфе того времени называют еще другое, соперничавшее с ним заведение Зоража, в котором примадонной была некая Сохаиш и которое пользовалось аналогичной репутацией. Эти бордели с музыкой играли на мусульманском востоке значительную роль и служили главным образом для завязывание свободных половых отношений.

Что касается средневековых бат, несомненно служивших местом весьма обширной проституции, то мы отсылаем к сказанному выше о банях (.стр. 149–158) и прибавим еще только, что, по Морицу Гейне, бани, в виду спроса купающихся, постепенно превратились в кабаки с женской прислугой, «mit dienaerin», т. е. в банные бордели. Развитие этих последних относится уже к 12–13 веку. Эрфуртские бани описаны в 1300 году в латинском стихотворении одного бродячего школяра: красивые «девушки» купали приходящего и массировали его. Когда он выходил из ванны к нему являлся приветливый цирюльник и брил его. Затем гость ложился отдыхать и к нему приходила красивая девушка, которая причесывала и завивала ему волосы. Впоследствии бани по своей величине, устройству и своему назначению превратились в типичные бордели, как это например ясно видно по авиньонским документам (см. выше стр. 150). Так например, баня у Pont Troucat в Авиньоне в 1435 году имела не менее 16 спален, кухню, большой купальный зал, сад, филиальное отделение. Все комнаты в изобилии снабжены были перинами. Составленный в 1446 г. список инвентаря бани у La Pierre в Авиньоне перечисляет многочисленные кровати, каменные и медные ванны. Весьма замечателен также венецианский документ от 30 марта 1490 г., в котором в ответе на прошение арендатора бани, Энрико Скваммто, прямо сказано, что его банное заведение должно отныне считаться явным борделем, в котором могут находиться и жить все явные проститутки. Сомнительно, чтобы утонченно-роскошные египетские бани, о которых сообщает Абд-Аллатиф, служили также гетеросексуальной проституции. В некоторых городах – например, в Париже – с борделями постоянно конкурировали цирюльни. Предписание от 1311 г. запрещает парижским цирюльникам держать у себя проституток и эксплуатировать их экономически. Такое же запрещение издано было в 1408 г. в Туре, в 1424 г. в Руане и подтверждено в 1438 и 1461 г. в Париже. Мы встречаемся также в средние века с проституцией на. мельницах, известной нам, из древних времен истр. 228). В гамбургском постановлении от 1483 г. проституция делится на три категории: уличную, банную и мельничную. Нам остается еще указать, наконец, на доказанную для Гамбурга, Парижа, и др. городов проституцию в погребах и аналогичных подземных помещениях. в так называемых «clapiers», в которых проститутки оставались большей частью только днем и в определенные часы, а с наступлением ночи уходили оттуда, чтобы избежать преступлений, возможных в этих темных углах.

На основании многочисленных источников, мы можем заключить, что в средние века существовала обширная уличная проституция. Так, в нюрнбергском постановлении от 1437 г. прямо говорится: «die heimüchen Frauen und Tochter, die in der Stadt auf– und niedergant und nit in offenen Frauenhauser sint». В другом месте их называют «расхаживающими у канавы» или «стоящими на углах». В одной из сатир Франциска Филольфа (15-ый век) изображается развратное поведение проституток на улицах Генуи. Постановление г. Нима от 1350 и 1353 г. запрещают проституткам расхаживать по улицам вдвоем. В «Mudrarakshasa» проститутки изображаются лучшим украшением улиц. Индийские публичные женщины расхаживали по улицам в кошенилево-красных платьях, разукрашенные на восточный лад, с пахучими венками в руках, распространяя вокруг себя благовоние и не скупясь на любовные взгляды и слова. С наступлением ночи, среди сводниц, кутил и жриц Киприды замечалось особенное оживление на улицах, по-видимому, и на Западе также букеты цветов употреблялись как средство для привлечение клиентов и распознавание проституток. Благодаря многочисленным проституткам, улицы становились ночью не безопасными. Декрет аугсбургского городского совета, изданный в 15-м веке – во избежание ночных бесчинств и криков со стороны проституток на улицах – предписывает, что от Георгия до Михаила начиная с 9 ч., а от Михаила до Георгия начиная с 7 ч., проститутки должны находиться дома. Но тут же имеется еще характерное добавление: cusgenommen, so herrschaft hie ist, oder so eine einem zu hus gan wollt, das mogen sie wol thun». (Verbrechen in Augsburg, стр. 188.). Средневековые проповеди бичуют поведение проституток, которые «an der gazzen unt an der strazze spilent». Бертольд фон Регенсбург говорит о них: «Daz sint alle die ir magetuom (девственности) veile tragent ze une und ze unstaete und sich an pflanzent (украшают) sd mit varwen, so (wie) mit schappeln, gen tanzen, daz man sehe, daz sie veile st, als der ein ros (конь) verkoufen welle, der stozet (steckt) im ein zil (Augenzidl, Zeichen) uf, ein Loup (Laub) oder etewaz undstricket (hindet) im den zagel (Schwanz) Of; s6 sihet man daz ez veile ist.

Вообще жалобы на уличные скандалы со стороны проституток встречаются довольно часто. В 1458 г. «Гедвиг из Силезии» и «Грета француженка» высланы были из Лейпцига за то, что подрались на улице и произвели скандал. В 1459 г. маленькая Аннхен и Кет из Виденгайна, вольные женщины, напали на честную женщину, хотели потащить ее к себе и вообще совершили над ней насилие.» (Wustmann, а. а. О., стр. 473–474). Всего чаще ссоры и драки происходили, конечно, между бордельными и вольными проститутками, как например, в Франкфурте, Нюрнберге, Гамбурге, Аугсбурге, Мескирхе (Schonfeldt, стр. 102, Lammert, стр. 79, 82, 86).

Отношение бродячих проституток к оседлым – по крайней мере в северных странах Европы – можно характеризовать в следующих словах: первоначально бродячие, пришлые проститутки занимались своим ремеслом, переходя из города в город, из деревни в деревню, а потом уже учреждены были публичные дома, для которых проститутки рекрутировались между прочим и из местных девушек. Путешествующие продажные девушки встречаются в прозаической Едде. они рекрутировались большей частью из рабынь и вольноотпущенниц. О давности этой формы проституции свидетельствуют древне-германские имена: древние северные – «shoekja», «puta», «forukona», «ettlaetiskona», «skyndikona»; норвежское – «portkona»; древнешведское – «lania»; вестготские – «hortuta», «lupakona».

В более позднюю эпоху средних веков бродячие проститутки все еще играли значительную роль наряду с оседлыми и в известных случаях (празднества, имперские сеймы, мессы и т. п.) естественно составляли большинство (см. выше, стр. 573–580). Столь же распространенный тип бродячая проститутка представляла и на магометанском востоке! Говорят, что даже египетские «ghasije» или «Ghowasi» перекочевали в Египет из Аравии уже в начале средних веков.

Хотя в Европе в средние века не было собственно гетер и мы встречаем вполне развитые формы гетеризма только на Востоке, тем не менее и в западных странах существовали различные категории проституток. Как обитательницы публичных домов, так и тайные проститутки стремятся по возможности изображать собой элегантных дам и применять всевозможные косметические средства, чтобы привлекать мужчин.

Это описывается в особенности в старинных французских сказках (fabliaux) и в нравоучениях (Kotelmann, стр. 122). David Peifer сообщает о лейпцигских проститутках, что, выставленные точно для продажи и нарядные, они целый день сидели у дверей и привлекали прохожих льстивыми словами. (Wustmann а. а. О., стр. 473). В «Gauchmatt» Томаса Мурнера (Базель, 1519 г., перепечатано в «Kloster» ЛИейбле, VIII, 937 j искусные приемы проституток резюмируются следующим образом:

Несмотря на предписания, определявшие костюм проституток, последние и в средние века имели, по-видимому, большое влияние на моду. На это указывают слова Эбериарда Вюртембергского, приводимые Гейлером V. «Zwueschen edlen wybren und huoren. do ist kein underscheid d kleyderhalb, hort ich einest von groff Eberharte von Wuertemberg. Entweder unszer frawe (sprec– her) habend es gelert von den huoren, od aber die huore habe es gelert vo uns– zeren frawe, den sye gond (gehen) gleich». (Kotelmann, c. 122). Противоположность таким знатным проституткам составляли низшие категории их, к которым в некоторых городах принадлежали, кроме проституток мельниц и погребов, еще прачки. В Париже прачки уже в 13-м веке жили в особой улице, пользовавшейся дурной славой («оu il а maintes lavendiferes», как говорит Гилло в своей книге «Dit des rues de Paris»).

Институт собственно гетер мы находим в средние века только на Востоке. В Византии, в Багдаде, в индийских городах красивые, умные, художественно образованные гетеры были славой страны. Пикантная певица ценилась больше честной женщины. Выдающаяся куртизанка какого-нибудь города была предметом зависти для других городов. Гетеру Девадатту – в поучительном индийском рассказе «Muladeva» из жизни гетер-сам король называет прелестной жемчужиной города. В знаменитом романе Subandhus «Vasavadatta» гетера называется «украшением города». Украшением каждой пирушки была арабская певица. «Во время пиршеств и празднеств гости, одетые в яркие, красные, желтые и зеленые праздничные одежды, заседали на ложах, усыпанных миртами, жасмином и другими пахучими травами и цветами. В серебряных и золотых сосудах горели мускус, амбра или дерево алое, душистый аромат которых вызывал в гостях приподнятое настроение, в то время как бокалы из дорогого металла или стекла обходили круговую, а певицы пели свои наиболее красивые напевы». Замечательно, что вначале певицами были византийские гетеры, которые пели на греческом языке, и только впоследствии возникла настоящая арабская школа пение в Мекке.

Большое и без того число клиентов проституции, так называемых «hurentrecker» и «kutzenstricher» (Geyler von Keysersberg), бегавших за проститутками по улицам или отыскивавших бордели и квартиры проституток («Huremvinckel» – Geyler у Вотель– жма, стр, 122, 133,), еще увеличивалось, благодаря мужчинам, которых завлекали и соблазняли сами проститутки. Обольщая мужчин льстивыми словами, они, по получении незначительного в общем гонорара, часто обращались с ними дерзко и грубо.

В одной из средневековых проповедей говорится о некоей проститутке Марии-. «Die selbe was ockert (eben) ein gemeine wip alien den die ir bosheit mit ir wolden triben, und die iz (es) ungeme taten die noüegete (notigte sie dar zu»). Параграф 14 авиньонского устава от 1458 г. строго запрещает проституткам всякое насильственное принуждение мужчин путем потягивание их за платье, отнятие шапки и т. п. (Le Pileur, стр. 15: «quod meretrices non audeant hominem trahere per raupam in prostibulo» и т. д…). Так как духовным лицам и евреям запрещены были сношение с проститутками, то было, конечно, много проституток, которые особенно усердно хлопотали о приобретении именно этих клиентов. Это ясно видно из аугсбургских записей, в которых неоднократно идет речь об «еип bozziu ruffianerin, diehuset pfaffen und jung juden und bozziu weip und lat die bozzheit triben in irem hus» или о «einiu die die juden minnen lat um geld» и т. п. (Verbrechenn in Augsburg, стр. 191 и след.).

Из интересного неаполитанского манускрипта парижской национальной библиотеки мы узнаем, что и средневековая проститутка по возможности старалась получить плату вперед, затем внезапно изменяла свое обращение с посетителем и старалась грубыми словами как можно скорее избавиться от него. Как употребительное обращение проституток к клиенту, там приводится следующее: «Скорей, скорей, и вставай! Черт тебя возьми!»

Плата проститутке за одно посещение была в общем довольно незначительна, в особенности в домах терпимости – настолько, что это вошло в поговорку и что даже мужчины низшего сословия могли себе позволять регулярное посещение борделя.

Проповедники упоминают, как о плате проституток, уже один пфенниг – «еin helbeline oder ein pfennine» (Бертольд, изд. Пфейфера, I, 207. 1, 219) – и сожалеют, что «iе die (jede) selej zu hallern (Heller) gebent» (Kotelmann, стр. 123). Дешевизна сношений с проститутками подчеркивается также в fabliaux, например, в fabliau «De Boivin de Provins»:

и:

Согласно хронике декана Сен-Тьебо, в 1420 г. сношение с четырьмя проститутками стоили столько же, сколько одно яйцо, «car un oeuf coustoit un gros, et une femme quatre deniers; encore, les-a-t-on meilleur marchie». В Нюренберге плата за одно посещение была, по-видимому, несколько выше, потому что бордельный устав определяет, чтобы проститутка отдавала хозяину «V оп einer Jeden fart, so offt sie mit einichem man leiplicher werck pfligt, ein pfenning, und auch so einiger man übernacht bey ir in dem haus ligt und bleibt, einer yedennacht dreg pfenning zu slaffgelt und nit mer geben soli (Baacler а. а. О., стр. 119). В отдельных случаях, в особенности во время собрание сеймов, во врем я церковных соборов и ярмарок или месс, когда в одном месте скоплялось много платежеспособных посетителей, разовая плата и общий заработок проституток были разумеется гораздо значительнее. Согласно хронике von der Eacmlta, например, одна проститутка будто бы даже заработала во время констанцкого собора 800 гульденов золотом (Scheible, «Kloster», VI, 484). Своеобразный способ получение гонорара существовал в квартале проституток, caranopane, в Венеции. Все доходы получала и собирала здесь «матрона», которая ежемесячно распределяла их поровну между всеми проститутками. Так как проститутки не должны были отдавать всех своих доходов хозяину или хозяйке, то они могли приобретать принадлежащее им состояние, которое могли передавать по наследству, тем более, что их в общем по возможности защищали от эксплуатации. Так, в 1467 г. в Гамбурге из наследства, оставленного одной проституткой, представлена была в суд сумма в 124 фунта; в 1467 г. некоей Елизаветефон Ретем уплачено было за эту девушку 10 ф. 8 драхм, а в 1468 г. – наследникам ее 100 ф. 16 др. (Шенфельдт а. а. О. стр. 107–108). Поэтому мы встречаем как правомочные завещание и легаши проституток (см. выше, стр, 559, завещание Lutediu Фабри в Бокере от 1492 г.), так и продажу оставшегося последних имущества.

Что касается гонорара проституток на Востоке, то в «Beharistan» Jihni (Dschumi) от 15 века приводится следующий характерный анекдот о жадности багдадских проституток к деньгам. Потомок Али, зятя пророка, звал к себе проститутку, но она потребовала гонорар в динариях и диргемах, на что он сказал ей: «Разве ты не довольствуешься тем, что член из семьи пророка желает иметь сношение с тобой?» Она ответила: «Рассказывай эту басню куртизанкам из Кульсгана, а у багдадских проституток ищи удовлетворение своих желаний при помощи динариев и диргемов». Чрезвычайно высокие гонорары получали индийские проститутки. Гетеры, получавшие 1.000 монет в ночь, упоминаются часто, а 400–500 динариев золотом считаются обыкновенным вознаграждением гетеры в ночь. Нам говорят даже о прелестнице, которая отдавалась лишь за 500 слонов (хотя с другой стороны упоминаются и проститутки, довольствовавшиеся 16 драхмами). Поэтому индийские гетеры достигали громадного богатства и жили в роскошных дворцах, как, например, знатная куртизанка Византазена в «Mricchakatika». Но они строго следили за тем, чтоб им аккуратно платили. «Kamasutram» приписывает в этом отношении проституткам многочисленные уловки.

4. Гомосексуальная проституция. – Сказанное об институте гетер относится также к гомосексуальной мужской проституции средних веков, которая на Востоке несомненно развита была сильнее, чем на Западе. Из этого, однако, не следует, что на христианском западе она была менее распространена; на магометанском востоке, под влиянием греко-византийского народного обычая она только пользовалась большей свободой и терпимостью, чем в Европе, где гомосексуальные сношение подвергались строгому преследованию и нередко наказывались смертью, как ужаснейшее преступление. Ниже мы увидим, однако, что гомосексуализм, как антропологическое явление, распространен был тогда в равной степени, вероятно точно в таком же процентном отношении, как теперь, и что поэтому уже заранее можно допустить существование гомосексуальной проституции и в тех европейских городах, в которых случайно не сохранилось источников по этому вопросу. В некоторых городах, как например, в Венеции и Париже, гомосексуальная проституция достигла даже такого объема, который напоминает о положении вещей на Востоке. Уже и в средние века встречаются свои гомосексуальные скандалы и скандальные процессы. Мы напомним только о знаменитом процессе тамплиеров, в котором обвинение в гомосексуализме составляет центральный пункт всего обвинения. Здесь, конечно, не место подробно описывать гомосексуализм средних веков, история которого до сих пор еще не достаточно разработана; нам придется ограничиться лишь указанием на главнейшие пункты, имеющие значение для понимание гомосексуальной проституции.

Так, не подлежит сомнению, что среди проституированных мужчин и их клиентели было много гомосексуалистов от природы – факт, который бросился в глаза уже великому арабскому врачу средних веков, знаменитому Ибн Сипа (Авиценна), и заставил его высказать замечательный взгляд, что педерастия есть «физический недостаток». Положение, что прирожденный гомосексуализм представляет общераспространенное антропологическое явление, не зависящее от времени, места и народностей, в новейшее время доказано мною статистическим путем для одного средневековою города, именно для Кельна. Из кельнских процессуальных актов за 1484 год я имел возможность добыть поразительное доказательство того факта, что процент гомосексуалистов в Кельне в 1484 году почти совпадает с тем, который установила для Кельна ценная анкета Гиршфельда о распространении гомосексуализма в Германии. Именно, согласно заявлению одного пастора, в 1484 году в Кельне было около 200 гомосексуалистов, известных ему лично или от других лиц, что при общем числе жителей того времени в 20–25 тысяч человек составляет около 1 %, т. е. лишь немногим менее цифры, полученной по статистике Гиршфе ль да (1–1,5 %). Этого одного уже. было бы достаточно, чтобы усомниться в предполагаемом «возрастании» гомосексуализма в наше время, если бы даже не было еще других фактов, решительно говорящих против такого мнения, в особенности факта полною совпадении всех явлений средневековою гомосексуализма с современным. Ниже мы увидим, что тогда, как и теперь, он существовал среди всех сословий, среди богатых и бедных, среди мужчин и женщин. Тогда, как и теперь, существовали мужская проституция, известные места для встреч и собраний гомосексуалистов и, нужно думать также, известные организации. Но всего больше аналогичное с нынешним распространение гомосексуализма в средние века доказывается тем, что, несмотря на жестокие наказания, приходилось проявлять и известную терпимость к гомосексуализму, как это ясно видно из актов кельнского процесса, по которым теологи университета в конце концов высказались за полное игнорирование и замалчивание зла, потому что его все равно невозможно устранить!

Что касается средневековой истории гомосексуальной проституции в западных странах, то наиболее ранние следы ее можно проследить в Германии до первобытных времен. Для меня не подлежит сомнению, что под выражением «corporeinfames» в «Germania» Тацита частью подразумеваются проституированные мужчины, соответственно такому же смыслу этих слов в других местах, на которые указал впервые Баумштарк, а затем Нума Преторий, и где в первой цитате речь, несомненно, идет о типичном проституированном мужчине и патике, который обозначается словами «corpore infamis».

Здесь имеются, вероятно, в виду те же субъекты, которые впоследствии в капитулярии Карла Великого «de disciplina», гл. 3 названы вместе с женщинами-проститутками, «gatlales», и которых Георг Вайтц считает «мужчинами-проститутками». В Едде и в древних северных рассказах и сводах законов часто упоминаются и осмеиваются «дурные» мужчины, т. е. патики. Что под этим словом нужно разуметь также проституированных мужчин, доказывает одно место в норвежской книге Gulatlüngsbuch. (гл. 196), где говорится о том, что один мужчина обругал другого «сукой или проституткой у проезжих ворот». Многочисленные свидетельства распространенности гомосексуализма уже в первые века средних веков дают также старые покаянные книги, именно англосакские, франкские, испанские и немецкие, и исповедные вопросы Регино (†915 г.) и Бурхарда из Вормса (†1025 г.).

Капитуларии Каролингов и каноническое право точно так же говорят о гомосексуализме, как общеизвестном и распространенном виде половых сношений в такой форме, которая скрывает в себе существование гомосексуальной проституции. По внешним своим проявлениям, последняя в древнейшие времена еще безусловно обнаруживает подражание римскому кинедизму. Об этом свидетельствует чрезвычайно интересное описание Сальвиана о том, как вели себя на улице проституированные мужчины, переодетые в женское платье проституток и завлекавшие мужчин. Италия и в средние века переняла в этом отношении наследство от Рима. Уже Данте и Боккаччо упоминают о большом распространении гомосексуальных наклонностей и о возможности легко найти им удовлетворение. В 14 и 15 веке более значительные итальянские города, в особенности Венеция и Рим, были центрами обширной и вполне организованной мужской проституции.

Собрание «Leggiеmemorie Venete sulla Prostituzione» содержит весьма замечательные документы, касающиеся средневековой гомосексуальной проституции в Венеции, из которых мы укажем в хронологическом порядке на следующие: 30-го августа 1443 года запрещено было мужчинам под страхом денежного штрафа и тюремного заключение публично появляться в женском платье. (Там же стр. 45: «et а simel condicion sotozaxa ogni homo trovado in hahüo femineo, over altro halnto dcsconveniente perdando el vestimento e livre cento per cadaun e star mexi 6 in prexon, e piti pena de questa chome aparera ala nostra Signoria segondo la natura del facto»). В акте от 2-го марта 1455 года указывается на большое распространение педерастии в городах и для каждой части города назначаются два пожилых дворянина для точного наблюдение за местами гомосексуальной проституции (так назыв. «bastie») и за тем, как она применяется. (Там же, стр. 50: «Cum clarissime intelligatur quantum m ü ltiplicet in hoc civitate ahhonnnabile et detestandum vieitm sodomitis, unde ad obviandum huic pessimo morbo et ne provocemus super nos iram domini nostri Dei, est totis sensibus et ingenüs providendum. Vadit pars, quod eligi debeant per capita huius consilü duo Nobiles nostri mature etatis pro qualibet contrata, qui tales electi sint per unum annum et non possint refutare sub pena librarum C. pro quolibet exigenda per capita huius consilü. Et sub debito sacramenti dilihenter inquirere et investigare teneantur quilibet, videlicet per con– tratam suam si in contrata ilia tenentur per aliquos loea aut dornus que appel lantnr bastie in quilnis soJent multa iUictta et inhonesla commüti, aut si sunt compagnie non convenientis etatis, videlicet magnis cum parvis insimul conversantis, vel alie persone suspecte de huius modi vicio, et ubi se reducunt de die vel de nocte…»). Гомосексуалистами и искоренением педерастии занимаются также предписание от 16 мая и 23 сентября 1445 года и от 22 марта 1458 года (там же, стр. 53–54). 23-го мая 1459 года грек-гомосексуалист Иоанн Гиерахос приговорен был к смерти через обезглавление, между тем как проституированный мальчик Франческо Бардерио отделался годом тюремного заключение (там же, стр. 55). Из акта от 26 ноября 1460 года (там же, стр. 60) мы узнаем, что присутственное место для разбирательства дел о педерастах называлось «Collegium sodomitaruim; здесь упоминается убийство на почве гомосексуализма. В высшей степени характерно предписание от 16 мая 1461 года (там же, стр. 60–61), согласно которому врачи и цирюльники обязаны доносить названной коллегии о всяком поражении или повреждении заднего прохода у женщины или мужчины, вызванном педикацией (…Vadit pars, quod mandetnr omnibus medieis harber ü s quimedicantin Venetiu, quod si de cetero medicabunt alicui masculo vel femine in partem posteriorem confractam per sodomiam dare debeat noticiam ante terciam diem Capitibus huius Consilü, et Capita teneant illos secretos sub debito sacramenti…»). Законом от 25 августа 1464 года (там же, стр. 63) за педерастию назначается смертная казнь через сожжение (tquod omnes qui de cetero commiserint vitium s oclomie quod est contra deum et humanam ac naturalen generationem, cleheant comburi vivi. …»). Предписание от 7 января 1468 года указывает на то, что многие женщины и мальчики предаются профессиональной проституции и педикации– О такой «meretrix soclomita» упоминается в акте от 28 февраля 1470 года (там же, стр. 64–67). В акте от 12 марта 1496 года названы, как места для гомосексуальных сношений: «magazeni, bastitae, scolae, omnes porticus, domus scaletariorum, tabernae, prostibula, domus meretricum». Тем самым доказано существование, в Венеции обширной гомосексуальной проституции, что кроме того до очевидности подтверждается еще следующим описанием поведение сводников: «Но так как сводники и сводницы, сводящие с мальчиками и с женщинами для педерастических целей, своими советами, обещаниями и вознаграждением соблазняют и распространяют это отвратительное преступление, то постановлено, чтобы сводники и сводницы подвергались такому же наказанию, как и сами педерасты, если сводничество их послужило причиной педикации мальчика или женщины». (quum lenones puerorum et feminarum in vitio sodomie tarn mares quam femine suis suasionibus policitationibus et premüs dant causam scelestissimo crimini et augent illud, statutum sit quod ipsi lenones tarn mares quam femine incurrant eamdem penam quam incurrerent sodomite, si per eorum lenocinium erunt causa quod aliquispuer vel femina sodomitetus). Что гомосексуальной проституции часто предавались:: несовершеннолетние (aetatis minoris et inferioris), свидетельствует акт от 27 августа 1500 года (там же, стр. 88). Число проституированных мужчин в Венеции в 15-ом веке было так велико, а выступление их на улице так свободно и непринужденно, что они составляли серьезную и чувствительную конкуренцию для женщин-проституток. Поэтому правительство считало себя вынужденным прибегнуть к удивительной мере, о которой и теперь еще напоминает название «Ponteеfondamente delle Tette» в части города Сан-Кассиано, а именно: жившие в бордельном квартале Карампане проститутки должны были доходить до этого моста и, стоя с обнаженною грудью («tete»), завлекать прохожих. Обычай этот объясняется законом Совета Десяти, который повелевал женщинам – проституткам стоять с обнаженной грудью у открытого окна или выходить так на улицу, чтобы завлекать мужчин и удерживать их таким образом от увлечение педерастией. истине своеобразный способ борьбы с гомосексуальной проституцией, отнюдь не достигший, однако, своей цели, так как гомосексуальная проституция из года в год возрастала и достигла высшего своего развитие в Венеции, как и в других итальянских городах, в первой половине 16-го столетия. Суровые наказания, которым подвергали даже несовершеннолетних проституированных мальчиков, также остались совершенно бесплодными. Так например, 7-го июля 1462 года приговорены были к суровым телесным наказаниям (обрезанию носа, кастрации, клеймению) проституированный греческий мальчик. Теодор и мальчики Франческо Раваньяно и Гаспаре Калеиарио (Leggiеmemorie стр. 214–215). Особенно любимым местом для «прогулок» проституированных мужчин были окрестности монастыря «крестоносцев» (campus et monasterium cruciferorum, там же, стр. 219), затем темные углы в дворцах, принадлежавших герцогам моденскому и феррарскому в Венеции (стр. 225); для встреч с кинедами и их клиентами, по-видимому, неоднократно пользовались также гондолами (стр. 210). Но излюбленными местами для мужской проституции-если судить на основании чрезвычайно многочисленных сообщений-служили цирюльни, владельцы или служащие которых, согласно «Leggiеmemories, давали значительно больший процент гомосексуалистов и проституированных мужчин, чем все другие упоминаемые там профессии (стр. 206, 207, 216, 219, 222, 223 и др.). Кроме того для целей мужской проституции пользовались также, как мы уже упоминали, тавернами, борделями и частными квартирами женщин-проституток. Клиентелю мужской проституции составляли, прежде всего, клерики, как об этом упоминается неоднократно (стр. 205, 217, 220–221, 227, 246, 248 и др.), затем. многие иностранцы, среди которых один раз упоминаются, например, три турка (стр. 235–237). Дворяне довольно часто обозначаются как педерасты, например, один из членов фамилии Гримами (стр. 224), затем Филиппо Раффо, который уплатил однажды профессиональному патику Рабиа за его услуги 130 дукатов (стр. 225). В Римегомосексуальная проституция достигла, по-видимому, еще больших размеров, чем в Венеции. Мы еще вернемся к ней при описании положение вещей в 16 столетии. Кинедизм широко развивался также в университетских юродах, например в Болонье. Антонио Беккадет приводит в своем «Hermaphroditus» многочисленные тому, свидетельства, доказывающие широкое распространение гомосексуальных наклонностей в среде ученых и студентов. Боккаччо, Петрарка, Мазучио и многие другие авторы полны намеков на частое существование педерастии.

О Париже Иакоб фон Вытри (13 век) рассказывает, что гомосексуализм до такой степени господствовал там среди духовенства, что если кто-либо из них отвергал проститутку, пристававшую на улице к прохожим мужчинам и старавшуюся завлечь их к себе, то она из мести кричала ему в след: «содомит!»: Мало того: он прибавляет, что мужчины, следовавшие приглашению проституток или имевшие наложниц, считались добродетельными. В Париже уже в то время существовали улицы, в которых жили проституированные мужчины, например, улица Бобур, о которой Гиллш говорит в своей книге «Dit des rues de Paris» от 1270 г.:

и улица Мармузель, в которой один из проституированных предлагает ему свои услуги;

Тем не менее весьма сомнительно, можно ли было бы говорить в средние века об «итальянском пороке» или «пороке французском», вроде того, как французы называют теперь педерастию «немецким пороком», если рассматривать, например, условия, существовавшие в средние века в Кельне. Для этого можно воспользоваться процессуальными актами, изданными сперва Газгагеиом с другой целью и изученными затем мной главным образом с точки зрение распространение и организации гомосексуализма в Кельне.

Из актов этих видно, что в конце 15-го века деятельность гомосексуалистов вообще и в особенности проституированных мужчин до такой степени была публична и заметна в Кельне, что совет вынужден был опросить пасторов и исповедников, чтобы выяснить положение вещей и, если возможно, помочь делу. Мы укажем на следующие замечательные детали из заявлений, сделанных различными пасторами. Пастор церкви Св. Апостолов рассказывает о бедняке, который на смертном одре признался ему во время исповеди о своих половых отношениях к одному богатому господину из высших слоев общества. Хотя у последнего были «жена и дети», он был, по-видимому, типичным гомосексуалистом, так как часто прибегал к сношениям с названным бедняком и каждый раз платил ему требуемый им гульден. Из заявление пастора в Ст. Колумбане мы узнаем подробности о существовании мужской проституции в Кельне. Он сообщает, что несколько лет тому назад один мужчина продавал себя другим за деньги. Чиновник из Ст. Куниберта сообщает, что он, к сожалению, довольно часто встречал таких субъектов, прежде еще больше, чем теперь – каждый год по два или три человека, – «предававшихся греху», как среди «распутных и непросвещенных людей», так и среди людей, живших при хороших условиях. Пастор из Ст. Мартина делает еще кроме того интересные указание относительно части города, особенно посещаемой гомосексуалистами, именно у Сенною рынка. Пастору церкви Св. Апостолов сказали, что в Кельне всего имеется вероятно, около 200 гомосексуалистов. Один исповедник заявил, cdat die sunde leyder gemeyne sy, doch me under den armen dan under den rvchen. Doch geschie sij ouch vou den rychen, as man mit manne». Лишь немногим священникам даже и на исповеди не пришлось ничего узнать об этих вещах.

Научного исследование гомосексуализма в то время еще не было и сообщение католических священников и исповедников – людей, единственно призванных и действительно сведущих в этой области – обнаруживают довольно обстоятельное знакомство с кельнскими гомосексуалистами и их организацией. До сих пор мы не имеем столь полных сведений о каком бы то ни было другом немецком городе, хотя и относительно других городов имеются указание на «ересь», как называли тогда педерастию, например относительно Люцерна.

В Голландии высший чиновник страны, президент Гоосвин де Вильде был даже обезглавлен в 1446 году за грех «teghen der natueren».

На Востоке с его гигантскими городами гомосексуальная проституция естественно могла развиться до более значительных размеров. тем более, что здесь всюду можно доказать греческое влияние, продолжавшее действовать через Византию и вызвавшее, например у арабов, организацию типичного кинедизма, первоначально им чуждого. Греческих проституированных мальчиков можно было найти в средние века во многих городах Востока и в странах, прилегавших к Средиземному морю. Распутную деятельность профессиональных соблазнителей мальчиков в самой Византии описывает уже Прокопий (Histor. arcan. 7). Она так была распространена и в более позднюю эпоху средних веков, что за нее присуждали к самым суровым наказаниям, даже к сожжению на костре. Впервые тип проституированного мужчины укоренился среди арабских завоевателей, благодаря бродившим на востоке греческим мимам, на что указывает первоначальное название «mumis» («Mimos», см. выше). В период времени до ислама настоящая гомосексуальная проституция не могла развиться, вследствие отсутствие больших городов и соответственного спроса. Она появляется только в империи халифов, в больших городах, выросших частью на почве греческой культуры. Противоположность в этом отношении между эпохой бедуинов и временем больших городов отмечают уже средневековые арабские писатели, как Ион Гамден, Ибн Кгалдун и автор «Kitab almovashsa» (см. ф. Кремер а. а. О., И, 129. 269). Публичному распространению гомосексуальных наклонностей способствовали также учение магометанских гностиков, так называемых «Süfis», не только «превративших греческую любовь чуть не в догму», но и предававшихся ей на практике, между тем как учение пророка в чистом виде подвергало любовь между мужчинами проклятию. Впрочем, первая организация гомосексуальной проституции исходит именно из священных городов Мекки и Медины, как рассадников музыкального и вокального искусства, мужские представители которого, «Mochcmnat», образовали цех профессиональных кинед. Отсюда выписывал своих артистов-музыкантов, (амасский двор, а впоследствии «Mochannat» были типичными представителями мужской проституции и в других арабских городах, в иагдаде, Биссоре, Куфе, Каире. В конце концов мужская проституция развилась до таких размеров, которые сильно напоминают положение вещей во время римских императоров.

Певцы эти, или «Mochannat», окруженные всегда большим числом поклонявшихся им мужчин, за плату предлагали свои услуги лицам обоих полов. Костюмом и внешним своим видом они подражали женщинам: красили себе руки краской генна, носили широкие пестрые женские одежды причесанные, заплетенные косы, пели под аккомпанемент ручного барабана вероятно также кастаньет, танцуя, надо полагать, известные развратные танцы, еще и теперь употребительные на Востоке. Подобно сводникам и женщинам-проституткам, они составляли собственный цех («Mochannatgu»). Современными эпигонами этих древне-арабских кинед являются Chawal, которые еще и теперь в некоторых странах, в особенности в Египте, публично выступают в женских платьях; они совершенно эффеминированы, красятся, носят женские косы и вуали и, стуча кастаньетами, танцуют, подобно арабским танцовщицам, almee. Благодаря деятельности «моханнат», сильно пострадала репутация певцов и музыкантов, которые неоднократно подвергались строгому преследованию. Во время халифа Солеймана, например, и Медине оскоплены были все «моханнат», в том числе и знаменитый певец Ибн Даллал.

Наряду с «моханнат» существовали еще собственно проституированные мальчики. Они носили желтую одежду в пестрых цветах («mowaradah») и, расхаживая часто попарно на «прогулке», открыто и самым бесстыдным образом предлагали себя на улице. мужчинам, как это описывает Абу Новась, знаменитый «поэт-кинед.

В другом стихотворении Абу Новас описывает медленную, мягкую походку проституированного мальчика и его женственную наружность. Какого громадного объема достигла гомосексуальная проституция в некоторых городах, видно, например, из того характерного факта, что любимец халифа Мамуна, кади Ягиа Ибн Актам из Бассоры, закоренелый педераст, мог в самое короткое время собрать не менее 400 проституированных мальчиков для составление фельдъегерского полка и для удовлетворение собственной похоти. Спрос соответствовал громадному числу проституированных мужчин, клиентеля которых обнимала, прежде всего, высшие сословия. При знаменитом халифе Гарун Рашид е, при котором гомосексуализм воспет был придворным поэтом Абу Повис, достигла, своего расцвета и гомосексуальная проституция. Сам Амин, сын Гарун Рашида и его кузины Зобаиди, был страстный педераст и подчинялся красивым пажам. Чтобы отвлечь своего сына от его опасной страсти, Зобаида придумала следующее; она велела одеть наиболее красивых рабынь своих в костюмы пажей, чтобы дать, таким образом, другое направление вкусам сына, что ей вполне удалось. Девушки пажи чрезвычайно понравились ему и с тех пор вошли в моду в домах богатых людей. Как мы уже упоминали, любовь к мальчикам нашла тогда своего поэта в лице Абу Иовас, который, будучи, несомненно, бисексуалистом, предпочитал в поэзии и в жизни гомосексуализм и считался вообще «поэтом кинед». Таким он представлен также как герой одной истории из 1001 ночи (381-383-я ночь). Кроме него, как поэты, воспевшие любовь к мальчикам, упоминаются Абу Таммам, Аль-Гарири и др. С ними соперничали персидские поэты и, прежде всего, Сади (1184–1291 г.) в его «Gulistan» (сад роз) и Гафпц (ум. в 1389 г.) в его песнях. Характерно, что оба они жили в Ширазе-городе, который и теперь еще служит центром педерастии и мужской проституции, согласно старой поговорке:

Исфаган производит много художников и ученых.

Но танцоров, певцов и пьяниц ты можешь найти в Ширазе.

Местом для завязывания сношений и для практики гомосексуализма служили здесь преимущественно винные погреба, а типом проституированного мальчика был «сахи», юный виноторговец.

На всем магометанском востоке все презрение издавна сосредоточено было на патике и проституированном мужчине, «аль-мафуль», между тем как гражданская честь активного педераста, «аль-фаиль», нисколько не страдала.

Сведения о женском гомосексуализме и лесбической проституции и в средние века сравнительно довольно скудны, хотя существование их в больших городах несомненно.

В предписании Совета Десяти в Венеции от 15 марта 1480 года некоторым женщинам запрещается выходить на улицу в мужской прическе и говорится, что эта мода усвоена в особенности проститутками. Тут же высказывается предположение, что женщины эти желают своим мужским костюмом завлекать мужчин для противоестественных сношений. (Leggi memorie Venete nella prostituzione S. 233: «Habitus Capitis quern mulieres Venetiarum gerere a modico tempore citra ceperunt non posset esse inhonestior, et hominibus qui illas videant, et deo omnipotenti quem per talem hahitum sexum dissimulant suum et sub specie virornm viris pin cere contendunt quod est species quedam sodomie … Offitialibus autem de nocte et Capitibus sexteriorum committatur ut facta tali publicatione quascumque mcretrices invenernntportantes talem sixam Capillorum fustigari prius et deüule totum eaputradi faciant). Вероятно, что дело идет здесь о лесбических проститутках, которые мужскими аллюрами старались возбудить внимание гомосексуальных женщин. Во всяком случае, из актов от 19 сентября 1481 года и 28 августа 1500 года видно, что в Венеции существовали сводницы и посредницы между женщинами и проститутками для пособничества в гомосексуальных сношениях. (Leggiеmemorie S. 233: «Quod Marieta Solpharella, alias retenta, inculpata fuisse, ruffianam sive me– diatricem Andriane meretricis, in sodomie collegiata et tormentata et non reperta culpabilis relaxetur pro nunc». S. 254. «Noto. Item eri dapoi disnar fo menato per canal una femena nominata Bada con do meretrice da le bande sopra una soler fino a santa (croce.) dove dismonto e venuta per terra a san Marco fo brusata iuxta la parte dil conscio di X e le do bandizole. Et questo per sodomia questa err a rufia na di femene con quelli vi andava a usar larte di sodomia.») – Ясное упоминание о трибадии находится, далее, в упомянутых уже кельнских процессуальных актах от 1484 г. Пастор из Ст. Мартина заявляет там, что дело, к несчастью, дошло до того, что мужчина развратничает с мужчиной и женщина с женщиной; ему часто приходилось наказывать своих прихожан за гомосексуальные сношения, как между мужчинами, так и между женщинами. Ему присылали письма, которые он желал бы порвать и сжечь, в которых сообщались имена этих людей. О подозрительном в этом смысле посещении борделей женщинами мы уже говорили выше (стр. 88–89, 148–149).

На магометанском востоке трибада или «Salih akcth» была уже в средние века общеизвестным типом, действие и поведение которой весьма смело описаны, например, в лице старой Цат аль-Давагев «1001 ночи» (93-ья ночь, нем. изд. Лейпциг, 1907, т, II, стр 359–360). В некоторых городах существовали форменные организации лесбической проституции, как это сообщает, например, Лев Африканский относительно Феца (см. выше стр. 88 и 148).

 

Глава восьмая

Проституция средних веков. IV. Надзор и борьба с проституцией. (Законодательство, полиция нравов, дома магдалин)

В предыдущих главах мы уже подробно рассмотрели и обосновали отношение средневекового христианского государства к проституции (см. в особенности гл. V). Мы привели доказательства того, что и в этой области решающее значение имела церковная власть, которая объявила проституцию и публичные дома необходимым злом. Такой взгляд лежит в основе всех законодательных и полицейских мер государственной власти. В этом отношении все средневековое законодательство, касающееся проституции, было вполне однородно, хотя оно, разумеется, обнаруживало некоторые особенности соответственно различным национальным и местным условиям. Всюду замечается стремление строго локализировать проституцию и ограничить ее подлежащими государственному надзору публичными домами и известными бордельными улицами и квартирами, по возможности удаляя ее от соприкосновение с честным населением. С этой целью в городах всюду очень строго преследовали тайную проституцию и всеми средствами старались искоренить ее, переводя тайных проституток в разряд явных, живущих в публичных домах, чтобы создать возможность постоянного надзора за ними. Так же строго боролись с сводничеством и проституцией честных женщин, а также с всякого рода публичным соблазном (хотя бы возбуждаемым бордельными проститутками). В этих случаях применялись телесные и позорящие честь наказания.

Государственная регламентация и контроль над публичными домами развился в средние века в систему, урегулированную до малейших подробностей, в своего рода бухгалтерию о каждом публичном домеи о каждой отдельной проституткево всем, что касалось возраста, здоровья, жилища, доходов и т. д. Об этом свидетельствуют сохранившиеся еще до сих пор списки налогов, например Безансона (у Ле Пилер, стр. 59 и след.), и подробные записи проституток Майнца и Страсбурга. Кроме того контроль старались облегчить строгими предписаниями относительно одежды проституток и, наконец, систематическими обысками, которые устраивались от времени до времени во всех частях города, чтобы отыскивать проституток и сводников, живущих вне отведенных для них районов.

Все эти меры проводились на основании законов. Таковы 1) общие законы отдельных государей и 2) специальные законы и предписание различных стран и городов. Так как смысл чрезвычайно многочисленных средневековых законов о проституции в главном соответствует указанной выше точке зрения, то для научного изложение совершенно достаточно краткого систематического обзора главнейших общих и специальных предписаний в этой области, тем более, что существенное мы уже изложили выше.

Из общих государственных законов, касающихся проституции, мы должны, прежде всего, назвать, как старейший, вестютский закон, затем капитулярии Карла Великого, законы различных византийских императоров, английские законы Генриха II (от 1161 года), неаполитанские законы королей Роджера и Вильгельма и императора Фридриха 11 (от 1221 года), предписание в «Siete Partidas» и ордонанс Джемса II от 1321 года, и знаменитые предписание французского короля Людовика IX Святого, португальские законы 15 столетия, персидские законы Газам Хана от 13 столетия.

Из специальных законов мы назовем юридический сборник Рупрета фон-Фрейзиша от 1296 года, швабское государственное право, городские предписания Авиньона, Венеции, Вамнции, Безансона, Бреславль, Шпейера, Вормса, Мюнхена, Гамбурга, Геттингена, Нюрнберга, Страсбурга, Ульма и мн. др.

В большей части городов исполнением законов и охраной их заведовали специальные учреждение и органы полиции нравов, например в Майнце и Кельне «Gewaltbote» (Waltpode, Walpod, Waltbodo, Walpodo) или «гевалтмеийстер», чиновник архиепископа с юридическими и полицейскими функциями, в Лейпциге «гассенмейстер», в Страсбурге «штадткнехт», «шарвехтер», «Ratsbote», «Ammeisterknecht», «Siebenerknecht», в Ульме «Bettelherr» и так называемый «Hurenschneider», в Гамбурге «Zehnpfennigherr», в Аугсбурге «Waibel»; в Ландсгуте «штадтпрофос»; в Швальбахе «унтерштадткнехт»; в Амстердаме «Geregt» и «schoufsdiennars»; в Кавайльоне «капитан» (capitaneus); в Безансоне «receveur des filles communes», в английских городах «Sompnonr» (Bultel); в Венеции так называемые «capita sexteriorum» или также «Domini de Nocte», два установленных Советом Десяти органа полиции нравов, наряду с которыми существовал еще упомянутый выше (стр. 646) «Collegium Sodomitarum для надзора за гомосексуалистами и мужской проституцией. В Неаполе «Corte» или «Gabella delle meretrici» представлял даже своего рода особый суд для проституток с председателем («padrone» или «affitatore dei diritti»), судьей, секретарем суда и несколькими писцами.

В некоторых городах для надзора за низшей полицией нравов существовало подведомственное Совету высшее учреждение, которое должно было контролировать действие полиции нравов, как своего исполнительного органа, в чем довольно часто оказывалась необходимость. Дело в том, что низшие чиновники слишком часто готовы были смотреть на многое сквозь пальцы или даже поддавались подкупу со стороны хозяев и проституток. Это ясно видно из одного предписание города Страсбурга от 1493 г., которое напоминает «Siebenerkcnecht»’ам об их обязанностях и назначает над ними строгий контроль «пятнадцати» («Fünfzehner»), которые должны наказывать за каждое нарушение обязанностей. Два Ammeisterknechta, три Turmhüter и Siebenknechtbi должны были поэтому присягать перед советом, что ничего не будут упускать из виду при надзоре за борделями и вольными проститутками и будут доносить обо всем, заслуживающем кары.

В противоположность современным условиям, контроль полиции нравов простирался в средние века не только на женщин, но и на мужчин, разумеется, только в известном направлении. Женатым мужчинам и духовным лицам вход в публичные дома был строго воспрещен. Поэтому постоянный надзор за обеими этими группами мужчин составлял вторую важную задачу средневековой полиции нравов, к которой присоединялась еще третья, недопущение не-христиан (евреев, турок, мавров) к общению с проститутками. Интересные сведение дают в этом отношении аугсбургские записи вредных людей, в которых с особенной добросовестностью приводятся имена сводниц, особой профессией которых было сводить с проститутками именно женатых мужчин, священников и евреев.

Упомянем здесь кстати удивительную сельскую полицию нравов в средние века, так называемые «Knabetischaften» (союзы мальчиков) в области Ретии (в особенности в романских долинах Граубюндена, именно в Энгадине). Это был союз молодых людей, который обязан был наблюдать в деревнях за нравственным поведением их жителей. С этой целью члены союза должны были даже регулярно собираться для обсуждения дел, устраивать судебные заседание и составлять протоколы. Эти своеобразные условие в последнее время обстоятельнее исследованы историком союзов, майором Гартманом Еавизелем.

Наказаниями за нарушение предписаний полиции нравов служили в средние века, частью, позорящие честь, частью, телесные наказания, а довольно часто те и другие одновременно. Особенно строго поступали со сводницами (или «Filgerin»), а также с проститутками, учинявшими публичный соблазн.

Из наказаний, исключительно позорящих честь, мы упомянем, прежде всего, публичное выставление у позорного столба, обыкновенно в так называемом «ошейнике», причем осужденные все время подвергались осмеянию черни (Франкфурт-на-Майне, у Ганауера, а. а. О., стр. 9). В некоторых местах, особенно в южной Германии, подвергавшиеся наказанию должны были публично проехать по городу в так называемом «экипаже проституток. В Вене они должны были нести через весь город, до конца городского округа, тяжелый камень (Шранк, I, 194). В Ниме и Аббевилле виновная проститутка должна была проехать через весь город верхом на осле или лошади, лицом к хвосту (Де-Пилер, 142, Рабюто, 26). В Венеции сутенер своей жены должен был проехать верхом на осле через весь город в желтом платье, с рогами на голове (Молменти, «Venedig und die Venezianer», стр. 347–348). О странном обычае сообщают из Тулузы. Там виновной проститутке связывали руки и надевали на голову украшенную перьями сахарную голову, на которой сзади был написан ее проступок; затем ее запирали в железную клетку и с находившейся на реке скалы три раза погружали в воду (Рабюто, стр. 27–28). Все эти позорящие честь наказание довольно часто связаны были также с денежными штрафами, тюремным заключением или весьма излюбленным в таких случаях изгнанием. В средневековых источниках существуют многочисленные тому примеры.

Весьма разнообразен также список телесных наказаний, грозивших проституткам, сводницам и сутенерам за их проступки. Всего чаще применялось наказание кнутом (например в Байонне, Авиньоне, Женеве, Лиссабоне), клеймение (в Бордо, Неаполе), отрезание носа (в Аугсбурге, Неаполе), затем отрезание рук и ног (Авиньон, Ним), отрезание ушей (Париж) и пр. При особенно тяжелых проступках, именно в случаях тяжелого сводничества, применялась смертная казнь через повешение (в Аугсбурге) или даже сожжение (в Венеции).

Наиболее резким знаком общественного презрение к проститутке и потому, быть может, даже более чувствительным, чем некоторые из указанных выше, частью варварских наказаний, было введенное всюду в средние века законодательное предписание относительно определенного костюма, связанного с профессией проститутки или известного, видимого издалека значка на платье. Главнейшим основанием для этого предписание была создаваемая им возможность различение проститутки от честной женщины – мотив, заимствованный средними веками у древних (см. выше стр. 370). Поэтому определенные костюмы для проституток существовали уже задолго до устройства публичных домов; с уверенностью это можно доказать уже для 11 и 12 века. Вторым основанием было то обстоятельство, что предписанием определенного, по возможности простого костюма ограничивалась чрезмерная страсть проституток к нарядам, которую ярко описывают великие средневековые проповедники нравственности. Таким путем возникли многочисленные, касающиеся костюма предписание различных городов, которые при строгом проведений составляли еще кроме того немаловажное вспомогательное средство для регламентации и надзора за отдельными проститутками.

Средневековые костюмы проституток в 14 и 15 веке характеризуются тем, что обыкновенно одна какая-нибудь часть костюма, а иногда и несколько, бывали бросающегося в глаза цвета и заметны были уже издалека. Это видно из следующего обзора главнейших предписаний об одежде проституток, составленного на основании сочинений Рабюто, Лансье,ф. Ииозерн-Клетт, ф. Рейнел, Шранка, Шейнфелдта, Ламмерта, Ле-Пилёра, Кирика, ди-Джиакомо и др.

Аугсбург (вуаль с зеленой полосой, шириной в два пальца).

Берн и Цюрих (красная шапочка).

Вена (желтый шарф на плече, шириной в ладонь, длиною в один шаг).

Лейпциг (желтый кусок материи; домовые проститутки должны носить колпак на голове).

Гамбург (чепчик, как головной убор; запрещено носить кораллы и браслеты).

Франкфурт (желтый убор; запрещено носить золотые цепи, бархат атлас и дамас).

Меран («gehven Vапиег на башмаках).

Берлин (короткая мантилька).

Страсбург (черная с белым шляпа).

Авиньон (черный бант при светлом платье и белый бант при темном платье на левой руке, между локтем и плечом).

Ним (рукава другого цвета, чем платье).

Безансон (красный бант на рукаве).

Лион (красная лента на левой руке).

Невер (красный бант на правой руке).

Тулуза (кант на рукаве другого цвета, чем рукав).

Марсель (запрещение носить красные платья).

Париж (запрещение носить одежду из шелка, газа и меха с серебряными или жемчужными украшениями).

Милан (черный бархатный плащ).

Бергамо (желтый плащ без воротника, красный капор).

Падуа (воротник длиной в 3 локтя, красный капор).

Мантуя и Парма (короткий белый плащ).

Венеция (пестрый галстук).

Фаэнца (желтая вуаль, корзинка на правой руке).

Болонья (капор с погремушками).

Пьемонт (большой неуклюжий чепчик, с двумя рогами кнаружи, длиной около полуфута).

Англия (запрещение носить шелковые материи и меха).

Дания, в частности Аальборг (шапочки наполовину красного, наполовину черного цвета).

С. ди Джиакомо (а. а. О., стр. 31) описывает обыкновенный костюм итальянской проститутки в конце 16 века; длинная юбка, шлейф которой девушки всегда носили на руке, лиф с глубоким вырезом, несколько перьев в завитых волосах, никаких особенных знаков. Это уже переход к костюму гетеры времен ренессанса, «куртизанки». На основании многочисленных сообщений, несомненно, однако, что уже и гораздо раньше, несмотря на строгие предписание относительно костюма, средневековые проститутки умели наряжаться самым изысканным образом, влиять и определять моду. Это доказывает, например, одно интересное место в хирургии Генриха фон Мондевилл (умер около 1320 г.), в котором говорится, что все проститутки и сводницы опытны в делах моды и нарядов и служат в этом отношении преподавательницами честных женщин, являясь каждый день в новых платьях, новых нарядах.

В некоторых городах меры средневековой полиции нравов распространялись также и на гигиену проституции. Хотя предписание полиции почти совершенно не касаются вопроса о распространении «венерических» болезней путем сношений с проститутками, тем не менее, явно пораженные болезнью проститутки удалялись из борделя, а здоровым девушкам вменялась в обязанность педантичная чистота. Такие предписание известны для Констанца, Ульма, Нюрнберга, Франкфурта-на-М. Дело идет здесь, конечно, не о настоящем и регулярном врачебном исследовании, которое вошло в обиход лишь со времени появление сифилиса, а только об общих указаниях хозяину или хозяйке борделя.

Так, в бордельном уставе г. Констанца сказано: «Женщину, пораженную болезнью или имеющую месячные очищения, мы должны отделить от здоровых, а в борделе будем оставлять только здоровых девушек». Ульмский устав предписывает хозяину, чтобы он держал в своем доме только «чистых и здоровых» женщин, а также, чтобы он не допускал туда беременных. Проститутки имели также свою собственную баню поблизости от собора. Нюренбергский бордельный устав содержит специальные гигиенические предписания, согласно которым хозяин обязан доставлять проституткам по крайней мере одну ванну в неделю, и притом в самом борделе, на свой счет: «Es sol auch fürbas der frawen wirt, vvirtin oder ir gewalt einiche weibsbilde in seinem hauss wonende sosieschwanger oder mit wei– blichen rechten beladen oder sunst, in annder weyse ungeschickt were und sich von den leiplichen werehen enthallen wolte, zu einichem mann seins wülens zu gestaten oder zu pflegen nicht notten, dringen oder hallten in kein weyse». Собственные бани в борделях упоминаются довольно часто, например, в Авиньоне и Монпелье (Пансье, Janus 1902, стр. 185), а из сочинений средневековых врачей, например, Генриха фон Жондевиля (14-ый век), и жительницы Салерно Троту ла (11-ый век) мы знаем, что проститутки уделяли вообще много внимание гигиенеполовых органов. Так, в хирургии Мондевилля сказано: «Половые органы (женщин) требуют двойного ухода: наружного и внутреннего. Внутренний уход необходим проституткам, испытанным в своем деле(antiquae), – в особенности тем, у которых от природы или вследствие частого coitus, вялая и мягкая вульва, – чтобы казаться девушками или по крайней мере не казаться публичными женщинами». Тротула дает очень детальные предписание относительно интимного туалета женщины перед coitus: «Quando mulier cum aliquo it dormitum, abluat pudenda interius, immissis digitis involutis lana siccida deinde diligenter abstergat cum panno aliquo mundissimo intus et exterius; debet tunc stringere cruta, ut tota humiditas ab interioribus defluat, deinde panno intromisso fortiter comprimendo dessiccet: tunc pulverem (quam diximus) in ore accipiat et masticet et manus et pectus Meet et mamillas, pectinem, pudibunda et omnia assinia et faciem aqua rosarum aspergat, et sic bene ornata ad virum accedat».

Всеобщий страх перед проказой заставлял в средние века прибегать к особым мерам предосторожности при посещении борделей, чтобы предупредить дальнейшее распространение болезни. Так, парижское предписание от 1268 года решительно запрещает допускать прокаженных мужчин или женщин в бани. В Лондоне городские чиновники обязаны были еженедельно посещать бордель, чтобы удалять оттуда прокаженных. В Провансе городская администрация, прежде всего, обязана была наблюдать в этом отношении за публичными домами. В 1445 году «аббатисса» борделя в Оранже заподозрена была в заболевании проказой. Городской совет поручил тогда четырем врачам (в том числе двум евреям), цирюльнику и хирургу осмотреть эту женщину «Alizona, habitatrix quod presens et abbatissa prostibuli hujus Auraice civitatis», с головы до ног, тщательно исследовав ее. Результат получился отрицательный. О таком же исследовании проститутки, подозрительной в смысле заболевание проказой, сообщают из Франкфурта в 1354 году, причем девушка действительно оказалась больной.

Мы должны, впрочем, оговориться: изданное в некоторых местах, например, в Авиньоне и каталонских городах, запрещение проституткам прикасаться к находящимся в продаже предметам или целовать честных лиц, имело в основе не страх заражения, а чувство отвращение к прикосновению таких презренных лиц, как проститутки. Это видно из того, что такое же запрещение существовало и для евреев.

Поразительный контраст с таким общественным презрением к проституткам составляет, с одной стороны, социальное признание их церковью и государством, как необходимого зла, а с другой – так называемое спасение несчастных падших женщин той же церковью, которая считала спасение их великой задачей христианской любви, а брак с обращенной проституткой по каноническому праву признавался даже благочестивым делом. Основание так называемых домов для кающихся грешниц или «домов Магдалинисток», связанное главным образом с именем Марии Магдалины; было результатом такого воззрения. История этих учреждений теряется еще в древней эпохе. Уже святой Василий, епископ Цезарии в Каппадокии, в числе крупных своих благотворительных учреждений, так называемых «Basilias», устроил также убежища для падших девушек. А потом аналогичное учреждение для приема 500 проституток основала византийская императрица Теодора, как мы уже говорили об этом подробнее выше (стр. 373–374).

Основание средневековых домов св. Магдалины можно проследить до начала 12 века, но систематически их стали вводить лишь с первой четверти 13-го столетия.

В первые годы 12-го века Роберт фон Арбрисеел, великий проповедник, основал в Фонтевро в Пуатье орден, поставивший себе целью обращение незамужних женщин, а, следовательно, и проституток. Своими покаянными проповедями он подымал целые бордели и наставлял их обитательниц в «духовном соревновании». В 1198 г. два священника, Фулкон и Пьер де Россиак, имели своими проповедями в Париже такой успех что проститутки обращались толпами, так что можно было открыть для них монастырь Св. Антония близ Парижа.

В широких кругах заметное движение с целью обращение проституток и основание домов св. Магдалины началось лишь около 1220 г. в Германии и Франции; впоследствии оно перешло и в другие христианские страны. По Ульгорну, оно стояло в связи с пробуждением, вызванным св. Франциском. Тогда возник орден с кающихся грешниц св. Марии Магдалины» или «Магдалинисток», первоначально заседавший в Германии и имевший там многочисленные монастыри.

Старейший документ, относящийся к этому ордену, относится к 1220-му году. Это указ кардинала Otto von St Hicolai. in carcere Tulliano в пользу кающихся грешниц, в «Chronicon coenobü montins Francorum Goslarial Francfurti 1698, c. 8. Тем не менее, орден этот, по-видимому, возник в 1215 году, потому что франкенбергский монастырь в Госларе, которому принадлежит этот старый документ, основан на несколько лет раньше. Но монастыри ордена часто упоминаются лишь с 1220 до 1230 года, На Рейне ревностно агитировал за основание домов св. Магдалины священник Рудольф. Основав такой дом в Вормсе, он отправился в 1225 году в Страсбург, чтобы и там обращать проституток на путь истинный. «Господин», ответили они ему, «мы бедны и слабы, мы не можем прокормить себя никаким другим способом; дайте нам только хлеба и воды и мы охотно последуем за вами». Он поместил 5 из них в одну келью перед еврейскими воротами, из которой затем вырос монастырь св. Марии Магдалины. Но когда Рудольф хотел устроить такое же убежище в Кельне на земле аббатства св. Пантелеймона; аббатство помешало ему в этом и намерение его не могло осуществиться. Напротив, в Шпейере в это время основан был такой дом. Булла Григория IX от 1246 года чрезвычайно способствовала открытию домов магдалинисток в Германии, в том отношении, что она всюду давала право кающимся Магдалинам строить монастыри и дала ордену многочисленные привилегии. Согласно этой булле сестры следовали правилам Августина. Каждый монастырь состоял под началом пробста, которого утверждал генеральный пробст всего ордена. В деле учреждение монастырей для кающихся магдалин приняли участие также епископы, которые устраивали в своих епископствах собрания, чтобы снабдить сестер необходимыми средствами к жизни (например, епископ Фридрих из Вормса). Иннокентий IV утвердил за ними в 1247 году право собирать милостыню и еще раз увещевал епископов, чтобы, они устраивали в своих епископствах монастыри для кающихся грешниц. Таким образом мы в средине 13 века находим дома магдалинисток, известные также под именем домов бедных женщин, во всей Германии: в Эрфурте, Малхове (Мекленбург), Рюдесгейме, Пренцлее, Регенсбурге, Вене, Праге, Нейенкирхе, Люцерне.

Из конституций ордена видно, что правила его не были чрезмерное строги. Правила поста были особенно мягки, но всюду большое значение придавалось труду и строго соблюдалось отшельничество. Работали от Prim’ы до compietoriuma, летом с перерывом от prandiuma до попа. Преподавали только чтение и пение, грамматику же не изучали. Сестры старше 24-х лет, не знавшие псалтыря, не обязаны были изучать его. Если существовала опасность для спасения души, то можно было отказаться во время приема монахини даже от обычных вообще требований. Года испытание не было. Монастырь очевидно должен был предлагать падшим приют, чтобы обезопасить их от дальнейших искушений и чтобы они искупили совершенные грехи покаянием, но он не имел в виду воспитать проституток для честной жизни в миру. Поступавшие в монастырь становились и оставались монахинями. Впоследствии монастыри магдалинисток принимали также честных девушек и быстро погибли. Магдалинистки в Вормсе, в 1254 г. носившие еще название «бедных кающихся сестер», в 1285 назывались «dominae penitentes». Уже в 1251 году папский легат Иоанн, епископ из Тускулума, поручил провинциалу доминиканцев посетить все монастыри магдалинисток, вследствие происходивших в них многочисленных неурядиц. Едва ли также в другом каком-нибудь ордене так часто менялись правила монастыря. В Страсбурге магдалинистки в 1252 г. стали уже членами доминиканского ордена, в Майнце, Эрфурте, Малхове – бернардинками, в Регенсбурге – клариссами. Но и там, где они остались верными старым правилам, название кающихся магдалин уступило место употребительному впоследствии имени «белых женщин».

Во Франции в то же время возникли новые дома магдалинисток. Первый основан был в 1226 году парижским архиепископом, как монастырь filles de Шеи, на 200 кающихся грешниц, а Людовик Святой снабдил их годовой рентой в 400 ливров. В Авиньоне епископ Зоен основал дом магдалинисток, по-видимому, в средине 13 столетия. Впервые дом этот упоминается в завещании аптекаря Жана де С ан-Жилл от 16 декабря 1293 года, в котором он завещает кающимся грешницам 10 су («decern solidos repentidis»). В 1272 году марсельский гражданин Бертран обратил несколько проституток и привез их в монастырь. Дома кающихся грешниц в Монпелье и Нарбонне также относятся к 13-му веку. Последний основан был архиепископом ИИером де Монтбрюн (1272–1286).

В Италии, как наиболее ранний, упоминается дом магдалинисток в Болонье, в 1257 г., а позже – дом в Витербо.

В Брюсселе белые сестры встречаются впервые в 1238 г. Там возник спор между священником из Моленбеека и сестрами, потому что последние собственной властью похоронили умерших, принадлежавших его пастве. Десять лет спустя упомянуть дом магдалинисток в Левене, а в 1251 году в Тиене. В Брюгге в 13 веке существовала гильдия так назыв. «дочерей божьих» («Filles Dieu»); патронессой их была св. Мария Египетская, к которой в особенности обращались, когда дело касалось несчастных проституток. Впоследствии это учреждение соединилось с Ст. – Юлиановским и служило еще только убежищем для путешественников.

Наряду с монастырями для кающихся грешниц в 14 веке возникли, в особенности в Германии, дома для покаянных сестер («sorores de penitential) или обращенных женщин, которые не носили характера монастыря, а стремились скорее быть настоящими убежищами и исправительными заведениями, вроде нынешних домов для раскаявшихся проституток. Несколько мужчин в южной Германии объединили проституток и пользовавшихся столь же дурной славой актрис в общества и поместили их в предназначенные для того здания, где их одевали, кормили, приучали к работе и где они находились под надзором.

Первое такое учреждение основал в 1302 году богатый купец в Шпейере. За ним последовал в 1303 г. молодой ученый в Кольмаре, Гейнрих фон Гоиенбери, который учредил такого рода убежища не только в своем родном городе, но и в других городах, в каждом помещал 10–20 девушек и покрывал расходы сборами щедрых пожертвований. Такой же ферейн покаянных сестер, утвержденный епископом Иоанном фон Дирфеймом, он учредил и в Страсбурге. Здесь проституток помещали в дом, носивший название «Rulenrdelinsturm», причем их объявляли чистыми от какого бы то ни было порока. Покаянные сестры носили юбки и плащи из грубого полотна, из которого приготовляли мешки, и потому их называли также «Sack-Beginen». Несмотря на обильные пожертвование страсбургских граждан, учреждение это, вследствие появления чумы, уже в 1315 году обращено было в больницу, в которую сестры принимались в качестве сиделок и пользующихся доходами с больницы. Дольше существовал основанный в 1384 г. тремя бюргерами в Вейе дом св. Иеронима, получивший в том же году от герцога Альбрехта III льготную грамоту. Он предназначался для «armen Freyen Frawen, die sich vom offenen sundtigen unleben zu dem allmechtigen got puss und pezzerung begeben vvellent». Во главе его стояла честная, благочестивая женщина, которая, опираясь на многих других, руководила исправлением поступающих. Последние давали не постоянный, а только временный обет. Им разрешалось заниматься всяким делом, кроме устройства трактиров, кабаков или занятие торговлей. Герцог не только освободил дом от налогов, но предписал даже, чтобы лица, вступающие в брак с обитательницей дома, не теряли своей чести и своих цеховых прав. Если которая-нибудь из поступивших покидала дом, ее наказывали тюремным заключением и затем высылали: если же она возвращалась снова к прежней грешной жизни, то ее топили в Дунае. Заведение это продолжало существовать еще до средины 16 столетия.

Аналогичные учреждение были также во Флоренции и в Кельне на Энгельштейне, где для этой цели реорганизовали конвент бегин «фон Бьюиссен» и обозначали его впредь именем Вифлеема. В истории этого кельнского убежища для спасение падших замечателен тот факт, что 5 апреля 1472 г. городской совет оказался вынужденным подавить восстание обращенных грешниц против, начальницы (matersse). Буллой папы Сикста IV от 1475 года поручено было аббату из Сен-Мартина разследовать требование кающихся сестер дома «ad pixidem», носящого теперь название Вифлеема, quae olim peccatrices existentes ex turpi corporis questu vive– bant». Желание их перейти в ведение августинских отшельников исполнено было в 1476 году. В дом этот, по-видимому, поступали многие, потому что в январе 1486 гсовет распорядился, чтобы не принимали новых сестер, пока число их, в то время более 63, не уменьшится путем вымирание до 50. Совет запретил также обитательницам дома обучать детей, как это практиковалось в других монастырях.

В Бельгии упоминаются в 14 и 15 веке «Filles Dieu» (Брюгге, Доорниг) с патронессой Марией Египетской, затем сестры Ст. Виктора (Брюгге, покаянные сестры (Берген в Геннегау).

История домов кающихся магдалин в Авиньоне разработана недавно Л. Дапсье в упомянутой уже превосходной монографии, в которой он сообщает все архивные документы, причем первая часть его сочинение (стр. 9-66) содержит историю одного только средневекового дома, «maison des repenties de Sainte Marie Magdelaine ou de Notre-Dame des Miracles» от 1250 до 1577; дальнейшее же изложение относится к убежищам для кающихся грешниц новейшего времени. Из сочинения этого видно, что в средние века все слои население старались поддерживать дома магдалинисток добровольными пожертвованиями, освобождением от налогов, дарением земельных участков и т. д.

В Амиене и Абфгвилле убежища для женщин носили светский характер (Рабюто, стр. 156–157).

В Валенции в эдикте городского совета от 17 марта 1385 года упоминается «cusa de penitential», причем постановляется, чтобы бордельные проститутки святую неделю от вторника до субботы проводили в доме Магдалины, а город должен был выплачивать для содержание их 12 динариев. Из эдикта от 1396 г. мы узнаем, что замужние женщины не должны были приниматься в «casa de penitentias.

Особенно благим делом, большой заслугой с средневековой точки зрение считалось вступление в брак с проституткой. Иннокентий III в 1198 году объявил всем мужчинам, вступившим в такой брак, полное отпущение грехов. Каноническое право (С. 20, X, de sponsaübus et matrimonius) объявило такой шаг делом любви. Существовали также учреждения, облегчавшие заключение такух браков, например, учреждение в Галле «для благочестивых людей, которые из любви к Богу вступили в брак с бедной грешницей».

Результаты, которых достигали дома Магдалин, в общем не были прочны; часто приходится слышать о возвращении проституток к старому образу жизни. Так, из Нюренбергского дома покаяние сообщают, что обитательницы его редко исправлялись, некоторые даже скорее впадали в «сумасбродство» (Ламмерт, стр. 97). Дома эти, напротив, часто прямо благоприятствовали развитию разврата, с которым они хотели бороться. Это видно из статутов основанного в 1497 году парижского дома «filles penitantes», составленных самим епископом Симоном де Шампиньи. По этим статутам в дом могли поступать лишь девушки моложе 30 лет, относительно которых можно было доказать, что они в течение известного времени вели развратную жизнь. «Чтобы предупредить возможность того, что молодые особы сделаются развратными с целью получить здесь после место, те, которым уже однажды было отказано, навсегда должны быть исключены из дома. Кроме того те, которые были приняты, должны дать клятву своему исповеднику, что они предавались разврату не с намерением со временем поступить в это общество. Нужно им также сказать, что если бы узнали, что они с этой именно целью позволили соблазнить себя, они сию же минуту будут удалены из монастыря, если бы они уже даже были пострижены и Дали свой обет». Отсюда видно, что такое явление, вероятно, наблюдалось довольно часто.

К этой же категории относится и ложная Магдалина «liber vagutorum», так называемая «Sundfegerin», характерный тип 15-го столетия. Эти проститутки бродили по стране под предлогом, будто они желают покаяться в своей греховной жизни, и просили милостыню именем Марии Магдалины.

Конец первого тома.