С моей стороны было бы глупо писать это ради спасения жизни. Конечно, мне предъявят обвинение в убийстве, но они не смогут найти тело. А значит, меня, в конце концов, освободят.

Но есть шанс, что меня могут задержать, чтобы внимательно выслушать. Вот причина, по которой я должен написать этот отчет и приложить его к другим бумагам. Он может помочь убедить должностных лиц в ходе расследования. И этих чиновников надо убедить.

Надо, потому что есть дело, которое они обязаны выполнить.

Необходимо, чтобы они прислушались к моим просьбам и заколотили досками бездонный пруд у болота за лесом Причарда. Они должны заколотить пруд, осушить болото и отгородить его, если не получится уничтожить. Иначе, клянусь, это правда, произойдут новые трагедии. И пока эту черную лужу не затопят, я никогда не найду утешения в крепком сне, но буду мучиться от видений той твари с болота — порождения тьмы, которое забрало жизнь у моего друга Мартина Эйлеторпа.

Было время, когда я жил в мире. Похоже на насмешку. У моего друга Мартина был «период спада» — он зарабатывал на жизнь писательством, — и я пригласил его на восток, поскольку думал, что в моем доме мы найдем умиротворяющее спокойствие.

Мой коттедж расположен рядом с Милл Брук, недалеко от Конкорда. Мартину, рассуждал я, понравится бродить по лесам Причарда, а осенью сельская местность Новой Англии обретает мягкую красоту, способствующую успокоению расшатанных нервов.

Когда вспоминаю, как готовился к его приезду, это кажется мрачной шуткой. Я так старательно оборудовал его комнату, стремясь к тишине, что даже послал в город за бесшумным переносным устройством, заменяющим обычную пишущую машинку.

Когда Мартин приехал в конце августа, он был не здоров. Его высокая, обычно худощавая фигура выглядела изможденной, глаза за стеклами очков ввалились, а привычная улыбка, казалось, утонула в печали. Он слишком много курил, и когда держал сигарету, серые спирали поднимались от ее кончика неровно — из-за дрожащей руки.

Я изо всех сил старался скрыть свое беспокойство по поводу его изменившейся внешности. Он работал над романом и днем пытался выполнять обязанности библиотекаря. Я понял, что он совершенно выбился из сил и в последнее время не в состоянии продолжать писать. Удивительно, что творчество может сделать с человеком такого своеобразного темперамента, как Мартин. Он был иссушен — лишен жизненных сил, как будто посвящал ночи визитам вампира или суккуба, а не писательству.

Неплохое сравнение, ведь Мартин Эйлеторп писал фантастические романы. Он работал интенсивно, и это была его, а не моя теория, утверждавшая, будто писательская фантазия отнимает у автора больше, чем работа в любой другой области. Его собственная персона, несомненно, хорошо подтверждала эту теорию.

Я сделал для него все, что мог: старательно избегал любых тем, которые могли иметь отношение к его работе; не показал ему ничего из моих последних литературных опытов. Запер все свои справочники и журналы, и не позволял ему говорить о своей книге. Я уговаривал его отдохнуть, спорил и внушал мысль о том, что упражнения на свежем воздухе следует чередовать со сном. Через неделю или около того я постепенно разнообразил наше меню и уговаривал его больше есть. Это сработало. К концу сентября к нему вернулось его обычное состояние, и он снова был здоров.

Между прочим, я и сам набрал шесть фунтов.

Вскоре я предложил ему совершать ежедневные прогулки по окрестным лесам. Мартин ухватился за эту идею, и я впервые узнал, что мальчиком он часто проводил лето у родственников в Конкорде. Казалось, по мере того как здоровье моего друга улучшалось, ему не терпелось вернуться к знакомым местам. Хоть я и провел в своем коттедже больше года, меня поразили неожиданные тайны сельской местности, которые он раскрыл. Вскоре он стал моим проводником, а я — кротким посетителем местных святынь.

По мере того, как улучшалось физическое состояние, просыпались и его творческие силы. Через несколько недель он снова рассказывал мне истории и замыслы, а к концу месяца буквально закусил удила, горя желанием снова взяться за дело и написать несколько рассказов. Хотя я держался, сколько мог, он настоял, чтобы ему было разрешено пользоваться моей пишущей машинкой, и наши ежедневные прогулки теперь были заполнены разговорами о предполагаемой работе и планах рассказов. А потом наши походы и его интересы совпали — роковым образом. Однажды утром после завтрака Мартин вошел в мою комнату и рывком поднял меня со стула.

— Пошли, — поторопил он. — Солнце высоко, и мы отправляемся на небольшую прогулку.

— Куда? — спросил я. — Разве мы еще не обошли все местные достопримечательности?

— Это не экскурсия, — ответил он, улыбаясь. — Это секрет. Держу пари, что есть место, которое ты никогда не видел, и всего в миле отсюда.

— Сомневаюсь, — сказал я. — Что за место?

Мартин изобразил на лице мелодраматическую мрачность.

— Оно называется бездонным прудом, — прошептал он.

— Что за шутка?

— Я серьезно. Это на болоте к югу от леса Причарда. Я помню, как наша банда исследовала ее во время каких-то летних каникул, когда я был здесь ребенком. Это странное место — Джордж Грейвс остерегал нас держаться от него подальше, когда мы сказали ему, что побывали там. Он был единственным взрослым, с кем мы говорили об этом, и именно он назвал то место «бездонным прудом».

Он упомянул об Уолден-Понде — местечке в Конкорде, где Торо проводил свои исследования природы, — и тот тоже утверждал, что обнаружил бездонный пруд. Он расположен в ложбине среди холмов, не имеет ни устья, ни истока, но вода в нем всегда свежая.

Тому причиной, без сомнения, родники и подземная река; ледник создал здесь несколько странных аномалий. Но Грейвс сказал, что государственные инженеры однажды приезжали в Уолден, чтобы провести замеры, и глубина пруда оказалась больше, чем их самые длинные зонды. Вот что он понимал под «бездонностью» пруда, и сказал тогда, что пруд, находящийся в лесу Причарда, был похож этот.

Видишь ли, предостережение Джорджа Грейвса только подогрело наш интерес к этому месту. Наверно, таковы дети вообще.

Мы собрали все лески, какие только могли достать, связали их и снабдили свинцовым грузом на одном конце. Затем мы опустили его в ту стоячую черную лужу на болоте. Но дна так и не достали!

Ну, нас это напугало — местечко-то жутковатое — и мы восприняли предупреждение более серьезно. Я никогда не возвращался туда.

То было мое последнее лето в Конкорде — и я постепенно потерял друзей-мальчишек из виду. Однажды прочел в письме, что на следующий год Сэм Дьюи исчез в болоте. Сэм был тем парнем, кто предложил нам провести зондирование. Конечно, я не думаю, что его исчезновение имело какую-то связь с интересом к бездонному пруду, хотя, возможно, и имело. Он был безрассуден, и Джордж Грейвс, предупреждая нас, намекнул что-то о людях, которые упали туда.

Я слушал всю эту историю с умеренным интересом. Но Мартин казался искренне заинтригованным.

— Пойдем посмотрим на это место, — предложил он. — Оно и впрямь странное, у меня есть предчувствие, что с ним связана какая-то история.

Я встал и послушно надел сапоги. В своих одиноких скитаниях я избегал грязных, поросших лесом глубин старого болота, и только для того, чтобы развлечь моего гостя, согласился исполнить его просьбу. Мы двинулись на юг и вскоре достигли края болота.

Место было жутким. Ветви мертвых деревьев закрывали солнечный свет, и только бледные призраки его лучей бродили по темным болотным лощинам. Гнилые бревна и скользкие ползучие растения покрывали топь и зыбучие пески, по которым я брел за Мартином. Детская память вела его правильно, так что он избегал серых, пузырящихся пятен более глубокого ила. Эйлертоп отметил этот факт, удивившись тому, что после стольких лет ничего, казалось, не изменилось.

Сначала меня поразили физические преграды, с которыми мы столкнулись. Постепенно, однако, по мере того, как мы углублялись в темное болото, я стал больше осознавать другие, менее осязаемые вещи. Место выглядело гиблым и пахло гнилью и разложением. Мох и грибовидные наросты цеплялись за серые стволы деревьев; раздутые поганки вздымали мясистые мертвые головы на толстых стебельчатых шеях, торчащих из ила. Бульканье болотных газов под нашими сапогами сопровождалось тихим звуком, или, скорее, шумом, который, казалось, усиливал тишину и в то же время был ее частью. В ветвях не было ветра, и мы не заметили в этих краях ни птиц, ни животных.

И все же когда-то здесь была жизнь, потому что вскоре мы наткнулись на ветхую старую изгородь, которая беспорядочно петляла по нижнему болоту. Мартин, подозвав меня, повернулся и пошел вдоль извилистых деревянных очертаний, пока не достиг ивы, склонившейся над землей. И там, в глубокой, темной тени древних ветвей, лежал бездонный пруд.

Он оказался маленьким — всего шесть футов в поперечнике — и черным. Черная как смоль вода, неподвижная. Пруд походил на большой немигающий глаз, зрачок которого покрывала отвратительная зеленая пена.

Подобное сравнение довольно фантастично — но что-то во внешнем виде бассейна вдохновило меня на такие мысли. Это было странно, и как-то неестественно. Нехорошо, что этот маленький пруд оказался здесь, на болоте, и, конечно, он выглядел таким же зловещим, как любое другое природное образование, которое я когда-либо видел.

Несколько мгновений Мартин стоял, вглядываясь вглубь.

— Вода тоже черная, — пробормотал он — странно, что в тишине человеческий голос всегда звучит приглушенно.

— Черная, как чернила, — добавил он и опустил руку в бассейн, стряхивая пену и собирая тёмные капли, чтобы я увидел. Вода и правда была черной, и разложившееся в ней вещество придавало ей вид испещренной темно-зелеными прожилками воды.

— Место достаточно жуткое для тебя? — спросил Мартин.

Я кивнул.

— Оно и нас напугало, когда мы были детьми, — заметил он. — И я бы сейчас не был так уверен в своей реакции. Однако какая обстановка для рассказа!

— Возможно.

Теперь я смотрел в безмолвную воду и гадал, что вызвало во мне желание развернуться и убежать. Собственные нервы оказались слабыми? Я поспешно отвел взгляд.

— Смотри! — крикнул Мартин. На самом деле он произнес слова нормальным голосом, но в отличие от нашего прежнего приглушенного бормотания, то был крик.

— Глянь-ка на ящерицу! — воскликнул он. И действительно, поверхность черной воды расступилась с расширяющейся рябью, и появилась какая-то маленькая темная ящерица. Она лежала на спине, словно мертвая. Я протянул руку, взял ее и вытащил.

— Да ведь к ней прикреплена нить! — ахнул я.

Нитка уходила в воду. В этот момент кто-то потянул за нить из пруда. Он вырвал маленькую мертвую рептилию прямо из моих рук, но что-то прикрепленное к ней зацепилось за мой плащ, прорезало его и больно впилось в бок. Крюк!

— Я попался! — воскликнул я, шагнув к бассейну, чтобы облегчить боль от укола в бок. Но теперь нить натянулась и короткими рывками тянула меня к краю черного бассейна. Я схватил ее обеими руками, уперся ногами в самый край, и откинулся назад. Но дерн, на котором я стоял, осыпался, и я скользнул ногами вперед, словно в стигийские воды.

— Помоги! — воскликнул я.

Мартин прыгнул вперед и схватил меня. Мощным рывком он вытащил меня обратно на берег. Вода стекала по моему телу, и теплая кровь обжигала глубокую рану в боку. Я чувствовал слабость. Мартин тихо ругался, намазывая йодом порез под моей рубашкой, а я громко бранился от боли. Никто из нас пока не был готов говорить, но внезапно Мартин повернул голову и снова бросился к краю бассейна. Он молча указал рукой. Еще одна ящерица, крупнее первой, поднялась на поверхность пруда. Она покачивалась и, казалось, манила. Мартин нахмурился, указал на мой израненный крюком бок и прорычал одно-единственное слово:

— Наживка!

Наживка? Какая еще наживка? Ящерица? Я презрительно фыркнул. Но всю дорогу домой мы дивились случившемуся. Мы спорили, пока я переодевался в сухую одежду; спорили, пока я перевязывал бок; размышляли во время ленча, и лихорадочно спорили весь долгий день.

У Мартина, человека с богатым воображением, возникло с дюжину фантастических теорий. Кто ловил рыбу в глубине бездонного бассейна? Да еще и с крючками? Что-то жило в бассейне.

Может, их было несколько. Что-то ловило людей. Разве в детстве Джордж Грейвс не намекал на исчезновения? И разве Сэм Дьюи не исчез возле болота? Что-то в бассейне расставляло ловушки на людей — нанизывало ящериц на крючки и использовало нить.

Бездонный пруд вел в подземелья, и там таилась жизнь. Так, полушутя, высказался Мартин… На что я дал очевидные ответы.

Крючком и леской пользовался какой-то рыбак. Она упала в воду.

Возможно, ящерица была случайно насажена на крючок, поднялась на поверхность и вытащила леску. Я ухватился за нее, зацепился, и коряга, запутав конец лески под водой, потянула меня в бассейн.

— А как насчет второй ящерицы, которую мы видели? — мягко намекнул Мартин.

Я молчал. Мартин на мгновение помрачнел, прежде чем продолжить.

— Помню, как мальчишкой ловил щуку. Лодка качнулась. Мне тогда было всего девять лет, но я был ловким рыбаком. В тот день я поймал на крючок большую щуку — но и она поймала меня.

Я непонимающе посмотрел на него.

— Как это? — спросил я.

— Леска обвилась вокруг моей ноги, и рыба вытащила меня из лодки, — засмеялся он. Затем, посерьезнев, продолжал: — Если бы я был рыбой, и хотел поймать рыбака, я бы запутал его нитью.

Возьмем, к примеру, бездонный пруд. Если бы я хотел поймать того, кто или что ловит меня снизу, я бы схватил эту приманку в виде ящерицы и позволил ей затащить меня в бассейн. Потом натянул нить еще и привязал бы ее к лебедке. А потом отпустил бы крючок. Внезапное освобождение может вывести рыбака из равновесия и запутать его. Затем, быстро намотав брашпиль, я вытащил бы его на поверхность.

— Но это же абсурд, — начал я. — В этом бездонном пруду нет рыбака — это исключено, и, кроме того, он просто не может быть рыбаком…

— А что насчет твоего оцарапанного бока, не болит? — саркастически вставил Мартин.

— О, давай забудем об этом, — проворчал я.

Но я не забыл. В ту ночь мне приснился сон. И Мартин тоже не забыл. Он провел полночи за пишущей машинкой, делая заметки для рассказа. Однако никто из нас больше не заговаривал о бездонном пруде. На следующий день я проснулся с небольшой температурой. Рана в боку немного воспалилась, и я лежал в постели, смачивая ее горячей тканью, чтобы уменьшить отек. Мартин, убедившись, что я не совсем беспомощен, объявил о намерении прогуляться.

— Хочу побеседовать с несколькими старожилами об этом месте, — сказал он.

— Приготовься к байкам. — Я забыл, что именно сказал, но знаю, что пытался рассмешить его из любопытства. Втайне я был очень встревожен. Мои сны были не из приятных, и бездонный пруд играл в них слишком заметную роль. На мгновение мне показалось, что Мартин собирается опробовать свою теорию рыбной ловли. Он казался почти фанатично заинтересованным; человек его темперамента может быть сильно подвержен влиянию воображаемых теорий.

Он отправился для проведения своего предполагаемого расследования, а я провел долгий день в дремоте и сновидениях.

Было уже далеко за полдень, когда он вернулся, коротко поздоровался со мной и ушел в другую комнату. Через несколько мгновений я услышал вибрацию от бесшумной пишущей машинки.

Поднявшись, я приготовил ужин. Мы ели очень мало; лихорадка лишила меня аппетита, а Мартин, казалось, был так взволнован, что еда его не интересовала.

Он почти сразу же пустился излагать длинный поток сплетен, которых нахватался за день. Старина Берт Пикенс, живший неподалеку от дамбы, водил знакомство с родителями Мартина; он рассказывал моему другу старые колониальные сказки и даже кое-что из индейских преданий, которые слышал мальчишкой в семидесятых. Ходили слухи о болотах к югу от леса, о конкретных случаях исчезновений, уходящих корнями в глубь народной памяти.

Навестив бабушку Мерсер, Мартин уговорил вечно болтливую старуху рассказать историю своей семьи. Старуха гордилась тем, что ее чистая кровь когда-то породила мученицу времен колдовской истерии в Салеме, и самым серьезным образом предупредила Мартина о старом пруде. Именно от нее он услышал об индейских ритуалах на болоте, где воины иногда приносили жертвы Богу ямы, который, как они верили, обитал в пруду, и бросали тела в воду.

Я видел, что Мартина впечатлили эти сведения даже больше, чем он признавался; он был очень активен в сочинении своей истории, так что она обрела почти узнаваемые очертания. Он процитировал по памяти слова Коттона Мэзера, о «вратах в ад и отверстиях в земле, ведущих в долины проклятых». В самом деле, Эйлертоп сочинил прекрасный рассказ о пруде и сделал это так ловко, что я был вынужден заключить, что он наполовину поверил в некоторые из услышанных историй.

— Я напишу все сегодня вечером, — сказал он мне. — Но придется еще раз осмотреть это место. Знаешь, во всем этом есть что-то завораживающее — это настоящая тайна. Разве не было бы замечательно, если бы в моих теориях о рыбалке имелась доля правды? В конце концов, не могут же эти ящерицы сами делать крючки и нити. И некоторые из этих бабушкиных сказок вполне достоверны.

Я промолчал и рано лег спать, оставив Мартина печатать в соседней комнате, как он и планировал. Мой сон был неспокоен, должно быть, около полуночи я проснулся в холодном поту и, спотыкаясь, пошел на кухню за водой. В доме было темно и тихо.

Я прошел в комнату Мартина и, вздрогнув, увидел, что его кровать пуста.

Лихорадка исчезла. С необъяснимым ужасом я понял, что Мартин ушел. И я знал, куда он отправился. Первой мыслью было, что я переоценил его исцеление. Возможно, он все еще был психически болен; болотная заводь произвела на моего друга болезненное впечатление. Заблуждение могло бы побудить его к тому, чтобы увидеть это место при лунном свете, ради ощущения атмосферы истории.

Я вернулся в постель, но не заснул. Все ждал, когда он вернется. Ночь выдалась долгой. Я дрожал от лихорадки и затаённого страха. Нехорошо бродить ночью по болоту в одиночестве. Зыбучие пески и туман, не говоря уже о возможности наткнуться на какого-нибудь бродягу, делали эту затею опасной. Но по прошествии часа я обнаружил, что меня беспокоит вовсе даже не реальные, очевидные угрозы. Я стал думать только о самой заводи и о приманке на ее черной поверхности. И тут меня охватила беспричинная паника. Я встал, закутался, натянул сапоги, закрепил на поясе фонарик и выбежал.

Клянусь, я не ощущал течения времени в ночном путешествии по лесу. Мне показалось, что прошло всего одно лихорадочное мгновение, прежде чем я углубился в черные дебри, окаймлявшие болото; лишь одно туманное мгновение, прежде чем я метался от кочки к кочке в поднимающемся тумане, выкрикивая имя Мартина. Только лягушки квакали в ответ.

Затем я пошел вдоль изгороди и, наконец, ухватился за ствол ивы, глядя вниз на берег пруда — мокрую грязь, где виднелись свежие отпечатки человеческих ног. Они смотрели только в одну сторону — по направлению к пруду. И по мере приближения к краю они становились расплывчатыми, как будто кто-то тащил человека за собой… Затем затянул в черную, безмолвную воду, из которой теперь медленно, медленно поднимались крошечные пузырьки…

Я закричал и убежал в ночь.

На следующий день меня охватила лихорадка. Но я был рад, потому что жар не давал слишком много думать — размышлять о том, что случилось, и о том, что я планировал сделать.

Я не рассматривал возможность самоубийства своего друга — не тогда, когда читал отпечатанные на машинке заметки Мартина, написанные накануне вечером. В них содержалась вся история его умозаключений, и имелись удивительные намеки на то, что он ожидал извлечь из глубин пруда. Наконец в записках он повел речь о своем желании снова посетить таинственное место и поймать ящерицу для осмотра — проверить, не принадлежит ли она к известному виду, а также определить, как именно она была умерщвлена. Еще ему нужна была нить и один из крючков. А потом он попробует осуществить свой план. Потому что мой друг определенно намеревался использовать трюк с брашпилем. Я узнал, что еще до того, как утро закончилось, грузовик доставил заказ из города.

Мне стало плохо, когда я подписывался именем Мартина за заказ. Я вдруг представил себе, как прошлой ночью он стоял у пруда, ожидая появления приманки, потом нагнулся, чтобы вытащить рептилию, и его поймали и потащили… Нет, это не самоубийство. Это было убийство. Но каким образом? Сквозь жгучий бред пришел ответ — картины, вызванные индейскими легендами и колдовским шепотом. Подводный обитатель, отлавливающий любопытных людей. Трещина в земной коре, ведущая в какую-то адскую подземную пещеру.

И Мартин спускается, спускается в чернильную воду на конце крючка, чтобы быть схваченным — чем? Я выясню. Брашпиль и план Мартина — он будет отомщен по своему же плану, собственным орудием. Должно быть, я слегка тронулся умом. День шел своим чередом, и я много разговаривал и смеялся про себя. В сумерках собрал снаряжение и отправился к болоту. Когда я вышел из леса Причарда, уже поднимался нездоровый ночной туман, но, несмотря на лихорадку, я продолжал идти. Я продвигался сквозь кошмар. Когда же, спотыкаясь, брел по болоту, невидимые лягушки квакали мрачную литанию. Со всех сторон тускло поднимались тонкие струйки тумана, и дымчатый морок висел над головой. Я барахтался в серой темноте, волоча за собой брашпиль.

Часто приходилось погружаться по щиколотку в лужи пузырящейся слизи. Все вокруг меня в ночи дышало гнилью, разложением и смертью, и я помню, как думал, что это гнилое болото было лишь рамкой, фоном, оправой для черного камня бездонной ямы.

Но туман и жар в висках объясняли подобные дикие фантазии.

Туман и лихорадка вызвали во мне невыразимое отвращение, когда я впервые узрел черные воды чернильной пропасти в центре болота. Туман и лихорадка так одурманили меня, что я монотонно ругался, привязывая брашпиль к большому бревну, стоявшему на берегу. Короткая веревка от барабана брашпиля тянулась к краю бассейна и заканчивалась зажимом. Какая-то отстраненная часть моего сознания выполняла эти операции с методической точностью, а другая часть побуждала посылать проклятия, когда я сидел на корточках в лесной темноте вздымающегося, дышащего болота.

Зыбучие пески под ногами гудели и стонали, и я вспоминаю, как в голове возникла дикая картина. Передо мной возник фантастический образ: будто я скорчился на коже какого-то гигантского чудовища, словно само болото было шкурой огромного зверя, а бездонная черная яма — крошечной ранкой в плоти, как от укола булавкой. Но и это тоже породил туман и жар.

Приготовления были завершены. Я даже не взглянул на покрытую пеной поверхность пруда — настолько был уверен в том, что должен увидеть. Теперь, когда барабан был готов к работе, а брашпиль надежно закреплен, я вгляделся в темные глубины и включил фонарик, висевший у меня на поясе. Его лучи осветили плавающее голубое тело крошечной ящерицы, монотонно покачивающееся на поверхности загадочных вод. Оно плавало, поднимаясь и опускаясь в неподвижной воде. И этот факт внушил мне ужасный страх оттого, что история бедного Мартина подтвердится.

Я уставился на мёртвое существо, борясь с мороком и лихорадкой, которые создавали серый туман в моем мозгу, пока единственной мыслью не стало паническое желание убежать. Я раскачивался на каблуках, желая с криком бежать через болото туда, где природа здорова и дружелюбна. А потом полез в карман за кусачками, найденными на столе Мартина. По какой-то абсурдной причине холод обычного металла успокоил меня. Свободной рукой я схватил голубую ящерицу. Я вытащил тело из воды в луче фонарика на берегу — и ясный желтый луч рассекла черная линия. Ящерица была привязана! Схватив зажим, лежавший неподалеку, я быстро прикрепил нить к лебедке. Потом обеими руками дернул за нить и потянул. Дрожь пробежала по телу, потому что я почувствовал ужасный, безошибочный ответ с другого конца нити! Она напряглась, дернулась в воде. Кто-то внизу тянул за нее. Кто-то рыбачил! Но кто? И как глубоко внизу? Тяга была сильной. Во внезапном отчаянии я почувствовал, как мои каблуки заскользили по берегу.

Мощные толчки приближали меня к черному краю этого темного, неподвижного пруда. Со вздохом я отпустил нить, и та нырнула обратно в воду. Перед моим мысленным взором возникла глупое, бессмысленное видение рыбака, стоящего на пристани, а затем падающего навзничь, когда улов отпускает леску. Это была идиотская картина, потому что на дне бездонного пруда не могло быть рыбака. Или он мог быть? Скоро я выясню это. Нить упала, затем достигла места, где я привязал ее к лебедке. Там она щелкнула от натяжения.

Рыбак потерял равновесие. Он попался на крючок. Я невесело рассмеялся при этой безумной мысли. Потом взялся за ручку лебедки, повернул барабан и почувствовал, как чудовищное давление натягивает нить, пока она снова не вытянулась в линию прямо в луче фонарика.

Натянутая нить в черной воде бассейна начала раскачиваться взад-вперед. Я вертел и вертел ручку лебедки; сотни, тысячи оборотов совершались в нарастающем безумии — ибо теперь я отчаянно осознавал, что каждый поворот приближал меня все ближе и ближе к тайне бездонного пруда. Внезапно лебедку заклинило.

Я в ужасе уставился на нее, потом увидел, что барабан полон. Затем я прыгнул вперед и схватил остатки нити руками. Это заняло секунду, но я словно прожил год. Сквозь лихорадку и туман я увидел то, что ожидал обнаружить на конце нити.

Раздутое тело Мартина, синее и распухшее, с линией, зажатой между стиснутыми зубами… бесформенное тело ребенка, давно увязшего в слизи ямы… морское чудовище… Но нет, этого не может быть. Там, внизу, был рыбак, который ловко наживлял этот крючок и посылал прочнейшую нить вверх, чтобы ловить детей, бродяг и любопытных мужчин. Рыбак поймал Мартина и теперь запутался в своей нити. Рыбак в черном бездонном пруду; и я вытаскивал его оттуда. Лучи фонарика на берегу теперь отражались от поверхности пенистых вод, но вот они исчезли. Блики от лучей пузырились и кружились в водоворотах, и черная слизь поднималась вверх, когда я наматывал на руки режущую нить. Мне сопротивлялась неимоверная сила, и только страх заставлял меня усиливать хватку. В этот момент я с радостью отпустил бы нить, но от ужаса мои мышцы напряглись. Медленно, неумолимо я в жёлтом свете фонарика вытянул из воды последнюю часть нити.

Рыбак явился… Не помню, кричал ли я вслух, но этот звук был вызван абсолютным страхом, который звенел и разбивался в моем мозгу. Ибо я увидел существо из пруда — увидел перетянутую шею, вокруг которой была намотана нить, что и позволило вытащить Рыбака наверх. Я увидел, что заполнило шестифутовую поверхность пруда, когда оно появилось. Это была голова, которую могли породить только ночные кошмары. Не человек, не рептилия, не лягушка — тем не менее, у Рыбака были большие выпученные желтые глаза, и морда, как у ящера, покрытая зеленоватой кожей, блестевшей на фоне желтого света.

Чудовищные выпученные глаза дико закатились и расширились в агонии, когда существо открыло свою огромную пасть в беззвучном, задыхающемся вздохе. Я уставился в красную пасть с клыками, не принадлежавшими ни одному зверю, известному науке, и в этот момент меня охватило тошнотворное осознание: это и был Рыбак! Лишь на мгновение эта гигантская блестящая голова поднялась над водами пруда — потом мои руки заскользили, нить с пронзительным звоном лопнула, и рыбак с громовым всплеском слизи погрузился в бурлящие черные волны. Я тупо уставился в пруд, где успокаивалась вода. Больше я ничего не видел, и не желал видеть.

Я не хотел знать, что за ужасная жизнь процветала на дне этого пруда — где бы оно ни находилось. Мне не хотелось размышлять о хитроумии первобытного существа, которое вплоть до сего дня вылавливало людей из своего логова в черной глубине. Я не думал, что смогу вынести предположения, которые теперь требовали осмысления. Было ли это единственное существо в своем роде, или их там было больше? Какое извращение законов природы допускало их существование в темных глубинах, и что за жуткий разум побуждал этих древних тварей ставить приманки на людей? Имелись ли еще отверстия в земной коре, подобные этому, через которые подземное безумие могло добраться до людей? Но больше всего я старался не думать о развороченных берегах пруда и о причинах этого явления. Голова всплывшего чудовища заполнила пруд. Берега же были разворочены плечами — шестифутовый пруд оказался недостаточно широк, чтобы пропустить все тело монстра. Туман и лихорадка милосердно избавили меня от этого. Знаю, что бросил брашпиль в пруд, он резко пошел ко дну, и я смутно помню, как побежал назад через болото.

Следующие несколько дней я болел, а потом приехала полиция, и я рассказал им все, на что осмелился. Они видели пруд, но не поделились со мной мнением насчет него. Сегодня я рассказал им больше и скоро расскажу все, что знаю, — не для того, чтобы сохранить свою свободу, а потому, что теперь я хочу, чтобы это место было заколочено. Так и должно быть, иначе другие увидят приманку. Оно должно быть заколочено, потому что его невозможно засыпать.

Скоро я расскажу им, или пусть читают эти записи. Они могут считать меня сумасшедшим, если хотят, но я верю, что им хватит ума действовать, и действовать быстро. Может быть, если они и тогда не поверят, я покажу им крюк, который у меня есть, — крюк из нити в пруду, который я отрезал. Мне ненавистно открывать им последнюю часть правды, потому что я ненавижу саму память об этом.

Крюк сделан из какого-то золотого металла, тверже чистого золота. Он вырезан и грубо скроен — и мне неприятно думать о существах, которые намеренно создали его для столь ужасной цели и сделали нить, к которой он был прикреплен. Мне невыносимо думать о цивилизации, стоящей за подобными приспособлениями. И хуже всего вспоминать о тех узорах на металле.

Каким первобытным художником созданы эти рисунки? Их три, вырезанных на золотой поверхности. Они рассказывают все, так что я слишком хорошо знаю, почему рыбаки из своих бездонных ям ищут людей с наживкой. Первый рисунок крошечный, как и остальные, но на нем безошибочно изображено существо, подобное тому, чью голову я видел. Я не осмеливаюсь описать тело, которое здесь показано. Но существо наживляет крючок…

Второй маленький рисунок — грубое изображение человека, падающего в воду на конце нити, как, должно быть, упал Мартин.

И третий рисунок — но я не должен говорить об этом — рассказывает о судьбе Мартина, о том, почему рыбаки ловят рыбу. Третий адский рисунок на крючке!

На нем изображен пир…

Бездонный пруд должен быть заколочен.