1

Дверь гостиницы распахнулась, и вошел Дьявол. Он был тощ, как покойник, и белее савана, в котором тот обычно лежит. Глаза его были глубокими и темными, как могила. Рот багровел сильнее, чем врата ада, а волосы казались чернее, чем пропасть. Хоть он выглядел как денди и выбрался из прекрасной кареты, это был, несомненно, он: Сатана, Отец Лжи.

Трактирщик съежился. У него не было ни малейшего желания принимать у себя эмиссара Тьмы. Трактирщик задрожал от улыбки дьявола, в то время как его глаза обшаривали тело нечистого в поисках хвоста или раздвоенных копыт. Тут он заметил, что дьявол несет скрипичный футляр.

Значит, это не он! Трактирщик прошептал про себя молитву.

Это длилось лишь мгновение. Через минуту он уже дрожал от страха. Если этот человек, похожий на дьявола и несущий футляр для скрипки, не Сатана, тогда он, должно быть…

— Синьор Паганини! — прошептал хозяин.

Незнакомец склонил темноволосую голову и медленно улыбнулся.

— Добро пожаловать, — дрожащим голосом продолжал трактирщик, но на его лице не нашлось места улыбке, как будто он предпочитал этому человеку воплощение своего первого страха. Ведь с дьяволом, вероятно, и можно иметь дела, но чего ждать от его отпрыска?

Все знали, что Паганини — сын самого дьявола. Он был похож на него, и о его нечестивой жизни ходило множество зловещих легенд. Говорили, что скрипач-виртуоз пьет, играет и любит, как Князь Тьмы, и питает одинаковую ненависть ко всем людям. Конечно, он играл как Люцифер — в такие моменты под мышкой у него был инструмент адской силы, скрипка, чье возвышенное звучание сводило с ума всю Европу. Да, даже здесь, в этой крошечной деревушке, люди знали и боялись странной и ужасной легенды о судьбе самого знаменитого скрипача в мире. Из Милана, Флоренции, Рима — да из половины столиц континента — непрерывно приходили всё новые фантастические истории. «Паганини убил свою жену и продал ее тело дьяволу». «Паганини создал Общество против всех богобоязненных людей». «Любовниц Паганини предлагают на Черной мессе». «Музыка Паганини написана самими демонами из ада». «Паганини — сын дьявола».

Возможно, то и были легенды, но жестокое поведение, приписываемое маэстро, оказалось правдой. Его скандальные любовные похождения, презрительное отношение к знати подтверждались снова и снова. Сплетни, клевета, злоба — всему этому было подтверждение. Но оставалась одна сияющая истина.

Никто никогда не играл на скрипке Никколо Паганини. Поэтому трактирщик поклонился, несмотря на страх. Он послал конюха сменить лошадей и обслужить кучера, проводил синьора в лучшую комнату и ожидал его в гостиной с тщательно накрытым столом. Его ждал еще один человек — сын трактирщика, которого тоже звали Никколо.

Юный Никколо знал о великом человеке даже больше своего отца. Парень знал о скрипке больше, чем кто-либо в деревне, за исключением Карло, сына виноторговца. Оба мальчика с раннего детства учились в местной консерватории, и между ними существовало острое соперничество; равно и между их семьями, каждая из которых воспитывала подающий надежды гений своих наследников.

Теперь Никколо ожидал увидеть великого человека. Какой триумф над Карло! Есть о чем говорить в ближайшие недели!

Может быть, он, Никколо, даже поговорит со знаменитым музыкантом — если святые будут добры, — и получит ответное слово.

Но надеяться на это было почти невозможно. Паганини не интересовался мальчиками. И все же Никколо был полон решимости увидеть его; он не боялся легенд. Мальчик ждал, готовя еду на кухне, прислушиваясь к звуку шагов на лестнице наверху.

Они раздались.

Паганини сидел в одиночестве за большим обеденным столом.

Никто из посетителей не смотрел на великого человека, и тот, казалось, был доволен одиночеством — он, любивший аплодисменты, лесть, почтение. Его худое, ястребиное лицо, удивительно зловещее в свете лампы, отбрасывало черную размытую тень на стену. Тщательно завитые волосы торчали двумя роговыми прядями на фоне этой тени, и когда входивший трактирщик заметил это, то чуть не пролил вино.

Паганини ел и пил мало, как и подобает злодеям. Он не произнес ни слова, не улыбнулся и не нахмурился.

Закончив, маэстро откинулся на спинку стула и уставился на пламя свечи. Казалось, его глаза рассматривали ад. Трактирщик вышел из комнаты, крестясь. Этот молчаливый гость действительно был сыном дьявола! В коридоре он наткнулся на Никколо, подглядывающего за бледным скрипачом.

— Нет, уходи! — прошептал отец. — Ты не должен это делать.

Но Никколо, двигаясь как зачарованный, вошел в гостиную.

Голос, не похожий ни на один из тех, что слышал его отец, почти машинально вырвался из его горла.

— Добрый вечер, синьор Паганини.

Глаза отвлеклись от пламени, вобрав в себя частичку огня.

Долгий, пристальный взгляд пронзил лицо Никколо, словно темное копье.

— Щенок знает мое имя. Ну и ну!

— Я много слышал о вас, синьор. Кто в Италии не знает имени Паганини?

— И бойся его, — серьезно сказал скрипач.

— Я не боюсь вас, — медленно ответил мальчик.

Его глаза не опустились, когда маэстро ответил на это волчьей улыбкой.

— Да? — замурлыкал скрипач. — Да, это так. Ты не боишься меня.

Я чувствую это. И-почему?

— Потому что я люблю музыку.

— Потому что он любит музыку, — повторил Паганини, жестоко подражая интонациям, пока фраза не стала дразнящей. Затем, медленно, когда его взгляд снова вернулся к мальчишке, добавил: — Но музыка любит и тебя, мальчик. Я чувствую, и это странно.

Протянулась рука — бледным призраком с выступающими жилами, указывавшими на нежную силу, какой бы удивительной она ни казалась. Рука указала Никколо на стул. Она же налила вина в бокал. И она же медленно забарабанила по столу.

— Ты играешь?

— Д-да, маэстро.

— Тогда сыграй для меня.

Никколо бросился в свою комнату. Любимая скрипка прижималась к его сердцу, когда он бежал назад.

— Это такая беда, маэстро. Скрипка не поет.

— Играй.

Никколо заиграл. Он никогда не помнил, что именно играл в ту ночь; только знал, что это само пришло к нему, и играл так, как никогда прежде. И лицо дьявола улыбалось музыке. Никколо остановился. Паганини спросил, как его зовут. Он ответил. Паганини расспрашивал мальчика о его учителе, его практике, его планах. Никколо ответил на все вопросы. И тут Паганини рассмеялся. В свою очередь трактирщик, подслушивавший в коридоре, вздрогнул, услышав этот смех. Этот смех словно прорвался из-под земли прямиком из ада. Это был смех рыдающей скрипки, которую играл падший ангел в пропасти.

— Дураки! — крикнул маэстро. Потом посмотрел на Никколо.

Что-то внутри мальчика умоляло его отвернуться. Но, как и прежде, мальчик не сводил с него глаз, пока мастер-музыкант не заговорил.

— Что я могу сказать? Должен ли я посоветовать тебе пойти к хорошему учителю и купить лучшую скрипку? Должен ли я вообще давать тебе деньги на эти цели? Да, но зачем? У тебя есть дар, но ты никогда им не воспользуешься.

Паганини усмехнулся.

— Возможно, ты талантлив, и сможешь даже добиться некоторой славы, определенного успеха. Но истинного величия с помощью учителя, инструмента или тренировки ты не достигнешь. У тебя должно быть вдохновение — как у меня.

Никколо стоял, дрожа, сам не зная почему. В словах, которые он услышал, была роковая убедительность. Этот намек на некую власть, на окончательное знание пугал его.

— Человек должен сочинять свою собственную музыку, и играть ее, — продолжал голос. — И ни один смертный учитель не сможет дать тебе это.

Внезапно Паганини встал.

— Прошу прощения. Я забыл. Я пришел сюда, потому что у меня назначена встреча неподалеку. Я не могу заставлять ждать моего… того, кого я должен увидеть. А теперь я пойду. Но спасибо за твою игру.

Лицо Никколо вытянулось. Он был уверен, что через минуту-другую маэстро откроет то, что ему очень хотелось узнать. Никколо чувствовал то же, что и Паганини. Он знал, что в нем заложен великий талант; знал, что любое обычное обучение направит этот талант по стезе чисто механического совершенства. Существует связь между его скромными попытками и величием этого человека. И если бы Паганини заговорил! Теперь уже слишком поздно! Черный плащ взметнулся, когда скрипач направился к двери. Затем в темном порыве Паганини сорвал с себя одежду и повернулся.

— Жди.

Он смотрел, и Никколо чувствовал, как глаза Паганини словно раскаленные щипцы открывают, изучают, разрывают и исследуют его душу.

— Пойдем со мной. Будем вместе на нашей встрече.

Из коридора в конце комнаты донесся едва слышный вздох.

Никколо знал, что это голос отца, но ему было все равно. Когда дверь в темноте распахнулась, он подошел к музыканту. Они ушли вместе.

— Этой ночью я отдам тебя в ученики к истинному мастеру, — прошептал Паганини.

 

2

Это была долгая прогулка вверх по склону к Пещере дураков. В полночь дорога была пустынна, но она всегда была пустынна, потому что здешние боялись пещеры. Говорили, что дьявол обитает в ее туманных окрестностях, а в саму пещеру никогда не заходили — считалось, что ее глубины ведут в сам Тартар. Это была долгая и одинокая прогулка, странная среди извилистых тропинок и извилистых каменных проходов, но Паганини не останавливался.

Он уже проходил этим путем.

Теперь костлявая рука сжала смуглые пальцы Никколо ледяной хваткой, наполненной такой холодной нечеловеческой силой, что мальчик вздрогнул. Но он последовал за ней сквозь морок, мглу и туман, скрывавшие чистый свет звезд; последовал ко входу в пещеру, словно побуждаемый магией голоса Паганини. Потому что маэстро говорил все это, и говорил без стеснения. Почувствовав родственную душу, он открылся мальчику.

— Они говорят, что я отродье дьявола, но это ложь. Всю жизнь мне так твердили, даже отец, проклятый дурак! В академии мои однокурсники делали мне знаки рогами, а девочки с криками убегали от меня. Они кричали на меня, живущего ради музыки и гармонии! Но сначала мне было все равно. Я жил ради своего призвания и много трудился. Я всегда чувствовал в себе эту искру, пылающую пламенем. А потом, с первыми выступлениями, я снова пришел в мир людей. Мою музыку приветствовали, но меня ненавидели, называли «дитя дьявола», потому что я был уродлив и с дурным характером. Я снова попытался погрузиться в работу, но на этот раз этого оказалось недостаточно, потому что я знал, что моя игра несовершенна. У меня был талант, но я не мог его выразить. Через некоторое время я начал размышлять на эту тему. Мое творчество было несовершенно, и мир ненавидел меня.

Дитя дьявола? Почему бы и нет? Я узнал нужный способ и учился.

Я читал старые запрещенные книги, которые нашел в больших библиотеках Флоренции. И явился сюда. Ты ведь знаешь, что существует легенда о Фаусте. Есть способы встретиться с силами, которые способны наделить людей чем-то в обмен на что-то.

Они вошли в пещеру, и когда руки Никколо задрожали при этих словах, хватка музыканта усилилась.

— Не бойся, парень. Оно того стоит. В такой же вечер, тринадцать лет назад, я был мальчиком вроде тебя, может, чуть старше.

Я шел сюда один и с теми же страхами. И это было хорошо. Когда я вышел из пещеры, у меня был дар, которого я жаждал. С тех пор, меня знает весь мир. Слава, богатство, красивые женщины — весь земной успех был в моих руках. Но еще больше и важнее — это моя музыка. Я научился сочинять и играть. Говорили, «его песни» доносятся до ангелов и звезд. У меня есть этот дар. И ты, тот кто знает об этом, любишь то, что родилось внутри тебя. Музыка — этой ночью ты примешь тот же дар.

Никколо хотелось бежать, выбраться из этой глубокой пещеры, где пар клубился фантастическими узорами. Он хотел перекреститься, когда услышал бульканье и гул из глубины впереди.

И тут ему в голову пришла любопытная картина-Карло Зуттио, сын виноторговца. Карло тоже ходил в консерваторию, и он был дураком. Но у него была лучшая скрипка и частные уроки, так что он играл лучше, чем Никколо. И его родители были богаты, и они хвастались перед отцом Никколо своим сыном и его музыкой.

Весь город знал, что Карло пойдет в большую школу в Милане.

Он, Никколо, не сможет учиться дальше — останется работать в гостинице, а когда-нибудь, когда станет старым и толстым, будет играть на деревенских свадьбах за выпивку.

Карло будет богат и знаменит, когда вернется, весь в шелках.

Значит, Никколо больше ему не ровня, простой трактирщик.

Именно это видение, а не любовь к музыке посетило Никколо в недрах земли. Именно это видение заставило его улыбнуться и последовать за Паганини, когда они вошли в самое сердце горячего тумана и опустились в темноте на колени на камни. Затем Паганини произнес тайное имя, и земля загремела. Он сотворил не крестное знамение и стал молиться голосом черным и ползучим. Затем туман стал красным, грохот усилился, и Никколо был официально представлен учителю.

 

3

Паганини проявил хитрость. Это была сделка. Для него полагалось три года, не больше, но Паганини выиграл тринадцать.

Остальные десять лет достались маэстро в качестве платы за руководство. Это было честное, деловое соглашение. Именно это потрясло Никколо больше всего, когда он вернулся домой. Все обстояло так по-деловому. За этим скрывался ужасный намек на цель; сила знала, что делает — не было ни тщеты, ни слепого зла.

Все было устроено именно так.

Три года. Но в сердце Никколо звучало пение, которое заглушало дрожащие молитвы отца, пение, которое достигло триумфальных высот, когда на следующий день он играл в консерватории.

— Паганини научил меня, — вот все, что сказал Никколо, когда от удивления воскликнули преподаватели. — Меня научил Паганини, — улыбнулся Никколо.

С каждой неделей его игра становилась все искуснее. Никколо, который плохо читал ноты, просто сочинял. Он импровизировал.

Преподаватели купили ему новую скрипку, и в день фестиваля именно Никколо выступил в качестве солиста с венецианским оркестром, хотя Карло был вторым в конкурсе на эту должность.

Никколо получил стипендию и уехал в Милан. Отец молился, но ничего не говорил. Паганини не писал, но о его триумфах во Франции стало известно.

В Милане Никколо произвел в школе сенсацию. Карло тоже приехал сюда, родители платили за его обучение, и Карло добился успеха. Он усердно учился и работал, умело играл. Но возвышенный голос Никколо был рожден внутренним вдохновением.

Он овладевал техникой, с которой простая практика не могла соперничать. В течение года длилось постоянное противостояние между двумя деревенскими мальчиками — Никколо и Карло. Вся школа знала, что у Никколо есть талант. У Карло были амбиции.

Битва за совершенство была смертельной.

Никколо взрослел. Его лицо уже оформилось в четкие линии, и яркий свет делал их жесткими и резкими. Ходили слухи, что ночи он проводил в учебе, опустошавшей его. Правда заключалась в том, что ночи Никколо проводил в страхе. Он вспоминал свидание в Пещере дураков и предвкушал грядущие дни. Всего два года — и столько дел!

Он был глупцом. Но личность Паганини затмевала его собственную, доминировала над ней, это он был лидером. Теперь юноша это знал. Паганини хотел, чтобы его одурачили, чтобы он мог заключить такую сделку и продлить свою жизнь за счет другой. Вот почему он забрал Никколо. Никколо часто задавался вопросом, что могло бы случиться, если бы Паганини пошел один к своему деловому партнеру. Он задумался, потому что через два года предстояло уехать — и его не одурачат.

Два года! Никколо ворочался на подушке и содрогался от этой мысли. Он не мог надеяться повторить то, что сделал Паганини в тринадцать лет. Он не мог добиться многого, кроме первоначального признания; ни слава, ни богатство не будут принадлежать ему в столь короткое время. Но одно он мог сделать — победить соперника. Карло. Теперь Никколо ненавидел Карло. Раньше такого не было. Мальчики соперничали, но по-дружески. С той самой ночи в Пещере дураков Никколо играл и на виолончели. Карло не отставал. Никколо обнаружил, что работа дается ему почти без усилий. Его руки бездумно двигали смычком, а пальцы, казалось, не слушались. В его музыке не было ни торжествующего трепета, ни ощущения мастерства от легкой игры.

У Карло это было, потому что он работал и старался, чтобы добиться мастерства, и когда он делал это, то чувствовал удовлетворение. Более того, без помощи сверхъестественного дара Карло слишком рьяно боролся за признание. И школа любила Карло.

Учителя признавали его работу и хвалили за нее. Они не хвалили Никколо, потому что не понимали его методов. Он озадачивал их.

Другие ученики любили Карло. У него были деньги, и он был щедр. Он покупал сладости своим друзьям, смеялся вместе с ними на совместных вечеринках. У Никколо не было ни денег на сладости, ни хорошей одежды для вечеринок. Ученики благоговели перед ним и пугались его лица. Карло тоже был красив. Девочки любили Карло. Даже Элиссе он нравился. И это делало ночи Никколо еще мучительнее.

 

4

Волосы Элиссы горели на подушке желтым пламенем. Глаза Элиссы страстно сверкали драгоценными камнями. Губы Элиссы напоминали красные врата наслаждения. Руки Элиссы были…

Бесполезно. Никколо не мог придумать ничего поэтичнее. Все, что он знал, — это то, что Элисса всегда горела в нем. Ее красота хлестала его по обнаженному сердцу.

На самом деле Элисса Роббиа была очень хорошенькой блондинкой, но Никколо был влюблен, а юность знает только обожествление. Элисса гуляла с Карло, ходила с ним на вечеринки, и они вместе танцевали на фестивале. Весь второй год они пробыли вместе. Никколо всегда наблюдал за ними из-за угла. Раз или два он заговаривал с объектом своего обожания, но она, казалось, не замечала его, несмотря на все его попытки заинтересовать ее.

Она предпочитала красивого Карло. Итак, Никколо работал. Он переигрывал Карло, хотя теперь это было нелегко. Несмотря на тайную силу Никколо, Карло, казалось, был вдохновлен любовью.

Карло играл свои самые трудные пассажи, овладевая каждым элементом почти безупречной техники, которой уже владел Никколо.

И все же в конечном счете Никколо всегда побеждал. Лучшие учителя были теперь смущены представлением, устроенным двумя своими выдающимися учениками. Часто зрителями выступали посторонние люди. Опера посылала дирижеров послушать учеников, и знатные люди со всего юга посещали салоны в местных аристократических домах, когда играли знаменитые ученики. Официально ничего обсуждалось, но предполагалось, что в течение года кого-то из мальчиков ждет концертный дебют.

Оба знали это, хотя больше не разговаривали друг с другом.

Оба неистово работали. Они подозревали, что решающим будет финальный концерт сезона. Обоим было предложено исполнить какую-нибудь сольную композицию. Никколо окончил свою работу на месяц раньше. То, что произошло в его темной комнате, останется в тайне, но он вышел оттуда с тем, что считал настоящим шедевром. Он работал, как никогда раньше. Он победит, он опозорит Карло перед всеми, опозорит его перед Элиссой.

Юноша не мог дождаться вечера. Сцена школы была освещена, и дом был заполнен теми, чьи драгоценности отражали этот свет.

Об учениках прошел слух, и в зале собрались музыкальные знаменитости со всей Италии. И мастер тоже был там — да, это был сам Паганини! Они сказали, что пришли посмотреть на Никколо, его бывшего ученика. Какой триумф! Никколо дрожал от восторга, поглаживая свою скрипку и дожидаясь конца соло за кулисами. Сегодня он предстанет перед самим Паганини, когда одержит победу над соперником.

Ничто не могло сделать его счастье более полным! Кстати, где Карло? Он еще не появился за кулисами. Он сидел там — в аудитории! С Элиссой. Что все это значит? Номер закончился. Директор объявлял его имя.

— К сожалению, солист, который должен был состязаться с синьором Никколо сегодня вечером, Карло Зуттио…

Что это было?

— Уволился из школы…

Да? — …из-за женитьбы.

Женитьбы на Элиссе!

Он сделал это, зная, что проиграет сегодня, бросил музыку, занялся ремеслом отца и женился на Элиссе. А теперь он устроил так, чтобы об этом объявили, чтобы лишить Никколо победы! В сердце Никколо поднялось горькое отчаяние и черный гнев. Но когда прозвучало его имя, он выступил вперед и заиграл. Он сыграл свой номер, но не тот, который планировал. Сейчас он импровизировал, вернее, импровизировала ненависть, полыхавшая в нем. Он сорвал свой гнев на инструменте, неистово терзая и обдирая ее. И по залу поползли волны ужаса.

Сквозь красный туман блеснули черные глаза Паганини, улыбка сползла с лица Карло, губы Элиссы побледнели. Никколо увидел, как ее глаза стали пустыми, и вложил в них свою музыку.

Раньше она его не замечала, да? Что ж, теперь она его не забудет — не это, а вот это. Проваливаясь в ад, возносясь по спирали к небесам, крича и шепча о проклятии и славе, скрипка аккомпанировала темным голосам, которые звенели в мозгу Никколо.

У Никколо не было ни рук, ни пальцев. Он весь состоял из скрипки. Его тело было частью инструмента, а разум — частью композиции. В обоих играл некто другой.

Он закончил.

Тишина.

Потом гром аплодисментов.

И пока он кланялся и улыбался, а звук разрывал барабанные перепонки, его глаза сквозь толпу вонзились в пустое лицо Элиссы. Никколо сегодня выиграл и проиграл. Но он снова победит.

 

5

Они пришли к нему после концерта. Они предлагали ему деньги за частное обучение. Через год, сказали они, он вернется и выступит в школе с сольным концертом.

Никколо с серьезным видом принял деньги. Предполагалось, что он потратит их на то, чтобы провести год в Риме, работая под началом великих мастеров в качестве эксклюзивного ученика. Но у Никколо были другие планы. Он знал, что Карло и Элисса вернутся в деревню, и собирался последовать за ними. Он поблагодарил директоров школы и собрался уходить. В коридоре стояла фигура в плаще. Это был Паганини.

Не говоря ни слова, бледный гений взял Никколо за руку, как и в ту ночь два года назад. Они вместе пошли по темным улицам.

— Ты хорошо играл сегодня, сын мой. Они сказали, что твоя музыка похожа на музыку Паганини — он улыбнулся. — Может быть, и так, ведь мы учимся у одного учителя.

Никколо вздрогнул.

— Не бойся. Через год ты обретешь всю славу, какую только пожелаешь. Мир склонится перед твоей силой. Ты ведь этого хотел, не так ли?

— Нет. — Никколо покачал головой. — Я не буду учиться и не поеду в Рим. Мои желания лежат в другой области.

Он рассказал Паганини о Карло и Элиссе. Маэстро выслушал.

— Значит, ты возвращаешься в деревню? Ну, если это то, что ты ищешь, я уверен, тебе помогут в поисках. Не отчаивайся.

Никколо вздохнул.

— Я боюсь этой помощи. Эта музыка — эта игра — это не часть меня. Она исходит из других источников, и я не испытываю удовлетворения, возбуждая своих слушателей. Сегодня вечером Карло и Элисса были взволнованы, но не мной, а музыкой. Неужели вы не понимаете?

Холодный шепот прорезал темноту, когда Паганини заговорил.

— Да, прекрасно понимаю, но ты — нет. Сегодня ты играл с ненавистью, и ненависть была в зале. Но когда ты пойдешь к Элиссе, ты будешь играть с любовью. Она будет взволнована. Ибо наш учитель в высшей степени преуспевает в любовных делах. Пусть твоя скрипка заговорит, и девушка станет твоей.

— А как же Карло?

— И снова пусть говорит скрипка. Ее голос сводит людей с ума.

Пусть же Карло услышит этот голос.

Медленный смешок сорвался с губ Паганини.

— Я знаю, как это будет. Ах, я знаю! Много лет назад я открыл эту тайну и хорошо ею воспользовался. Сведи с ума рогоносца и ухаживай за возлюбленной, радуясь подарку учителя! Я завидую твоим годам, мой друг. Это будет великим триумфом для тебя.

Сердце Никколо бешено колотилось.

— Вы действительно верите, что я могу это сделать? — спросил он.

— Конечно. Тебе дана сила, пусть она ведет тебя к вожделенной цели. — Голос Паганини стал серьезным. — Но я не об этом собирался говорить, когда ждал тебя сегодня вечером. Нужно сказать еще кое-что. Я хочу напомнить тебе, что через год у тебя назначена встреча в Пещере дураков.

— Я боюсь.

— Это условия сделки, и ты должен явиться.

— А если я не пойду?

— Об этом я не могу говорить. Он придет за тобой, я знаю. И жестоко отомстит.

— Я бы хотел, — голос Никколо был полон ненависти, — чтобы мы никогда не встречались. Вы довели меня до этого — втянули в эту дьявольскую сделку! Я был дураком и должен бы убить вас за это.

Паганини остановился и посмотрел на юношу. В его глазах блеснул лед.

— Возможно. Но подумай про грядущий год. Ты завоюешь Элиссу и сведешь Карло с ума. Добейся Элиссы и сведи Карло с ума.

Добейся Элиссы и сведи Карло с ума…

Его голос был похож на скрипку, играющую и проигрывающую одну и ту же проклятую льстивую трель, пока она не пронзила мозг Никколо.

— Не думай о мести. Отправляйся в Пещеру дураков через год, но сначала завоюй Элиссу и сведи Карло с ума.

Все еще шепча эти слова, Паганини повернулся и исчез в темноте. И Никколо шел по улицам, бормоча себе под нос:

— Я завоюю Элиссу и сведу Карло с ума.

 

6

Вернувшись домой, Никколо не остановился в гостинице отца.

Теперь у него были деньги, и он снял комнаты в городе, под квартирой молодоженов, за которыми следил. Он не видел их целый месяц, пребывая в своей темной комнате со скрипкой. Теперь он играл в темноте, так как не нуждался в нотах. Он разрабатывал только две темы. Одна была мягкой, сладкой и нежной, волнующей и страстной красотой.

Когда Никколо играл, его лицо пылало в экстазе, и тепло наполняло все его существо. Вторая тема выскользнула из темноты. Потом становилась мягче. Потом начинала бегать, прыгать и танцевать. Сначала она пищала, как крыса, потом лаяла, как собака, и, наконец, завывала, как черный волк. Это был дьявольский вой чудовищной силы, и когда Никколо сыграл его, руки его задрожали, и он закрыл глаза. В течение месяца Никколо снова и снова проигрывал эти две темы в своей крошечной комнате — в одиночку. Вернее, не совсем один, потому что в его мозгу звучал шепот, подсказывающий каждый звук, и невидимая рука вела смычок по струнам. Никколо играл без остановки, он похудел и осунулся. Через месяц музыка стала частью его самого, и он был готов…

Потребовалась неделя, чтобы снова подружиться с соседями.

Ещё через неделю он уже изучил их привычки, узнал, когда Карло работал в винном погребе и оставлял Элиссу одну. Затем, однажды днем, Никколо посетил Элиссу. Пока они разговаривали, она величественно восседала в облачении своей белокурой красоты, и через некоторое время Никколо предложил ей что-нибудь сыграть. Он достал скрипку и провел смычком по струнам, не сводя глаз с ее лица. Пока он играл, его глаза не отрывались от ее лица.

Его глаза наслаждались ее лицом, как музыкой наслаждалась ее душа. Мелодия звучала снова и снова; в бесконечных вариациях она поднималась в парящей рапсодии. И Элисса тоже поднялась и подошла к нему, ее глаза были пусты, если не считать наполняющего душу величия музыки. Потом Никколо отложил скрипку и обнял ее.

Он пришел на следующий день и на следующий. Он всегда приносил скрипку и играл, и она всегда отдавалась музыке. Несколько месяцев Никколо был счастлив. В течение многих месяцев он играл каждый день, и его ночи наконец, обрели покой.

Карло ничего не подозревал.

Никколо начал строить планы. Скоро он вернется в Милан на сольный концерт. После этого прославится — и отбудет в турне.

Под влиянием своей любви он написал достаточно, чтобы обеспечить себе успех в дебюте. Он возьмет Элиссу с собой, и вместе они достигнут невиданных высот. И тут он вспомнил. Он не мог поехать ни в Милан, ни на концерт. В тот вечер у него была назначена встреча в Пещере дураков.

Никколо не хотел умирать. Он не хотел отдавать свою душу.

Проклятая сделка! Но выхода не было. Каждый день, видя Элиссу, он с еще большим рвением мечтал о жизни. Зная, что конец близок, он приходил все чаще, рисковал все больше и больше. Он считал часы, минуты. За три дня до назначенного времени он пришел туда вечером. Карло опаздывал, поэтому Никколо играл.

Элисса сидела, ее лицо было пустым, как всегда, когда он играл.

Иногда Никколо ловил себя на том, что жалеет, что у него нет обольстительной музыки, что сам по себе он не вызывает такого обожания у любимой женщины. Но это было слишком много, чтобы надеяться; Элисса любила Карло, и только музыка отдавала ее Никколо. Этого было достаточно. Чары оказались сильны.

Никколо играл сегодня так, как никогда не играл раньше, и, когда музыка стала громче, она заглушила звук шагов на лестнице.

Карло был здесь.

Никколо перестал играть. Элисса открыла глаза, словно очнувшись от глубокого сна. И Карло повернулся к ним обоим. Он стал крупным мужчиной, его сильные руки судорожно сжимались и разжимались. Тяжелое тело Карло метнулось через комнату, и руки потянулись к горлу Никколо, но так и не добрались до него.

Тонкие руки Никколо лежали на скрипке, и он начал играть. На этот раз он играл не любовную мелодию. Эта музыка была другой — песня безумия. При звуке крысиного писка Карло остановился.

Никколо наблюдал за тем, как вопли скрипки нарастают. Глаза Карло расширились. Визг перешел в стон. Широко раскрытые глаза Карло покраснели. Стон превратился в нарастающий лай, в вопль агонии. Карло схватился за голову. Он отступил назад и опустился на колени.

Никколо продолжал играть. Скрипка взвизгнула, смычок задвигался вверх и вниз, как раскаленная докрасна кочерга, опускающаяся на человеческую плоть. Никколо играл до тех пор, пока Карло не покатился по полу, лая в такт, с пеной на губах. Никколо играл до тех пор, пока комната не наполнилась ужасными звуками, пока стекло не задрожало от вибрации, а пламя свечи не заколебалось в агонии. Никколо доиграл и остановился.

Карло лежал и стонал, потом поднялся на колени и посмотрел на Никколо. Потом взглянул на Элиссу. Никколо проследил за его взглядом. Элисса… он забыл Элиссу! Он заиграл музыку безумия и забыл, что она по-прежнему в комнате. Элисса лежала там, где упала, и лицо ее было белым, как у мертвеца. Карло посмотрел на нее и рассмеялся. Никколо всхлипнул. Слезы катились по его щекам.

Муж и любовник смеялись и рыдали вместе. Все было кончено.

Она умерла, а он сошел с ума. А через две ночи Никколо должен отправиться на свидание в Пещеру дураков. Так вот каков был дар Сатаны! Эта ужасная насмешка и привела его сюда. Мертвая женщина лежала на полу, а безумец ползал подле нее, хихикая.

Никколо поднялся, чтобы уйти. Смычок случайно задел струны.

Безумный Карло со смехом поднялся и схватил скрипку. Он разбил ее об угол и выбросил из окна. Все еще смеясь, он обернулся, но в его глазах не было ненависти. И тут Никколо осенило.

— Карло, — прошептал он. — Карло.

Свихнувшийся муж рассмеялся.

— Карло, твоя жена умерла. Но я не убивал ее, клянусь. Это был дьявол, Карло. Дьявол, обитающий в Пещере дураков. Ты хочешь отомстить за смерть жены, не так ли? Карло? Тогда найди дьявола через две ночи в Пещере дураков. Запомни, Карло, через две ночи в Пещере дураков. Я останусь с тобой до тех пор и скажу, куда идти.

Безумец рассмеялся. Никколо тихо повторил свое предложение. Он шептал это всю ночь, пока безумный Карло спал. Он шептал и на следующий день, когда они сидели рядом с телом мертвой женщины. Наконец, когда Никколо поднялся, чтобы ехать в Милан, он почувствовал, что Карло все понял и пойдет куда нужно. Скрипач с улыбкой удалился, оставив хихикающего сумасшедшего и его мертвую жену в темной комнате.

 

7

В ночь путешествия Никколо горько, но часто улыбался. В конце концов, все получилось! Он обманет дьявола, отправив вместо него Карло. Теперь он может играть на концерте и прославиться. Бедная Элисса, конечно, умерла, но были и другие женщины, которые услышат песню любви. Это было хорошо.

Было приятно слышать похвалы в Милане. Его старые учителя обсуждали, а однокашники собирались вокруг него и шептались о знаменитостях, которые придут на концерт сегодня вечером.

Никколо был так занят в тот день, что забыл одну очень важную вещь. В самом деле, он только что поужинал в своей гардеробной, когда вспомнил про это. Карло сломал скрипку! Сбитый с толку трагедией, недосыпанием и грандиозными планами, Никколо упустил из виду этот факт. Его скрипка не имела для него особенной ценности, так как Никколо знал, что может сыграть на любом инструменте. И все же инструмент был необходим. Он поднялся, чтобы позвать директора, когда дверь открылась. Вошел Карло. Карло был вне себя. Глаза его блестели, зубы были оскалены, но он держался прямо. Похоже, безумец сумел взять себя в руки и остаться незамеченным.

Никколо, увидев его, замер на месте. Волна страха подступила к горлу.

— Карло, почему ты здесь? Ты забыл про Пещеру дураков?

Карло усмехнулся.

— Я ходил туда вчера вечером, Никколо, — прошептал он. — И сегодня я здесь, чтобы посмотреть, как ты играешь. Ты скоро будешь играть, Никколо.

Николло дико заикался.

— Но… но что ты нашел в пещере? Я имею в виду, был ли там Тот, кто ждет и что он хотел от тебя?

Карло улыбнулся еще шире.

— Не беспокойся. Я дал ему то, что он хотел. Все было улажено вчера вечером.

— Ты серьезно? — прошептал Никколо. — Ты заложил свою душу?

— Так и было. Мы заключили сделку.

Карло усмехнулся.

— Тогда почему ты здесь?

— Чтобы принести тебе это. Я сломал твою скрипку, а сегодня ты должен играть.

Карло сунул сверток в руки Никколо. В этот момент вошел суфлер.

— Маэстро! Концерт начинается. Вас ждут на сцене. О, какая толпа собралась на ваш дебют! Ах, никогда не было такого ажиотажа — вы играли всего один раз, год назад, но они вспомнили и вернулись. Это замечательно! Но скорее же, скорее!

Никколо ушел, и ухмыляющийся Карло последовал за ним, стоя за кулисами, пока скрипач выходил на сцену. В замешательстве Никколо развернул сверток, бросил бумагу за кулисы, взял скрипку и смычок и повернулся лицом к аплодирующей публике.

Глаза Никколо блестели. Это был триумф! На сердце у него было легко. Вот она слава, и бедный Карло уладил дела с повелителем тьмы. Он заключил сделку, и это не касалось Никколо. Его заботила лишь личная свобода, и это был величайший вечер в его жизни, и он будет играть так, как никогда раньше.

Он машинально схватил скрипку и поднес к подбородку. Та казалась тяжелой, не как обычный инструмент. Но этого будет достаточно. Бедный Карло сошел с ума, принес скрипку человеку, убившему его жену! Теперь надо играть. Да, играть с дьявольским даром, играть дьявольскую песню любви, которая покорила Элиссу. Пусть эта музыка покорит аудиторию сегодня вечером.

Какая разница, скрипка или Карло, хихикающий за кулисами?

Играй!

Никколо заиграл. Его смычок выдал начальные аккорды мелодии. Но тут раздался гул. Что случилось? Никколо попытался исправить это, но пальцы двигались автоматически. Он попытался остановиться, однако его пальцы, запястье, рука двигались дальше. Он не мог остановиться. Сила внутри него не дрогнула. И гудение усилилось.

Это была песня безумия! Пальцы Никколо порхали, рука взмахивала. Он боролся, пытаясь сдержаться. Но звуки усиливались.

Крысы суетились и пищали, а потом залаяли гончие ада. Демоны завопили в его мозгу. Он смутно понимал, что зрители ухают и глумятся. Музыка не сводила их с ума.

Это прошло!

Николо закрыл глаза, стиснул зубы, чтобы скрипка не заскрипела. Он хотел думать о чем-нибудь другом, о чем угодно, только не о музыке, которая теперь звенела у него в голове. Видение сатанинского лица Паганини, мертвого лица Элиссы, безумных красных глаз Карло, черной Пещеры дураков, где он должен быть сегодня вечером — все это пронеслось в его мозгу на крыльях ужаса. А потом музыка прорвалась, и Никколо заиграл как сумасшедший. Глаза распахнулись и уставились на скрипку-на грубое дерево, странные струны, жуткий мостик, сверкающий жемчужным блеском.

И тогда голос музыки выкрикнул ему правду. Безумный Карло отправился в Пещеру дураков прошлой ночью, чтобы заключить сделку. Он сказал это, и Никколо поверил, что это значит, будто он свободен. Но о чем была та сделка?

Карло продал душу ради мести. Что за месть? Та самая, что повелела ему сделать эту скрипку! И теперь Никколо смотрел на скрипку, на которой он беспомощно играл, но которая сводила его с ума. Никколо уставился на грубое дерево. Он уже видел такое дерево. Где? Почему это напомнило ему Элиссу? Дерево было в жутких красных пятнах. Почему красные пятна напомнили ему Элиссу? Музыка гремела в ушах Никколо, а он все играл и смотрел. Сверкающий мостик скрипки был жемчужным. Почему этот мостик напоминает ему Элиссу? Мостик ухмыльнулся Никколо, так безумно, как ухмылялась Элисса, когда ее сводила с ума музыка. Звуки скрипки достигли оглушительного крещендо, и Никколо пошатнулся. Его затуманенные глаза смотрели на золотые струны скрипки, поющей его судьбу. В приступе ужасного страха он, казалось, узнал их.

Почему эти струны напоминают ему об Элиссе? И тут он понял.

Музыка, которую он играл, довела ее до безумия, до смерти. Каким-то образом эта скрипка удерживала теперь ее душу, он не играл на скрипке, он играл на ее душе, и ее безумие изливалось наружу, сводя его с ума!

Он снова посмотрел вниз, когда в ушах зазвучала пронзительная музыка, и увидел. В руках он держал не скрипку, а мертвое тело женщины — тело Элиссы. Он играл на ее теле, играл на сером призраке ее тела, проводя смычком по длинным золотым прядям, которые узнал в последнем приступе страха, разорвавшем его мозг в клочья. Никколо играл на ее теле, как на скрипке, вбирая безумие в себя, а потом узнал дерево, пятно, мостик и ужасно знакомые струны.

Вот почему душа Элиссы была в скрипке!

Никколо вдруг расхохотался, и музыка заглушила его смех, когда он держал в руках эту ужасную вещь. Никколо упал, лицо его почернело от боли. Занавес опустился, истеричный управляющий подбежал к мертвому телу скрипача.

И тогда сумасшедший Карло выполз из-за кулис и склонился над телом, пронзительно хихикая. Он взял скрипку с груди мертвого Никколо и рассмеялся.

Его пальцы любовно ласкали дерево, вырезанное им из гроба Элиссы, пятно крови, которое он вытянул из тела Элиссы, жемчужные зубы на мостике, которые он вынул изо рта Элиссы.

Наконец пальцы Карло коснулись длинных гладких золотых струн, на которых играла музыка безумия, — длинных золотых прядей волос мертвой Элиссы.