1.

Капитан Люк Трич поклонился и ухмыльнулся в лучах испанского солнца, когда его высокопоставленные пассажиры поднялись по трапу. Вьющиеся надушенные волосы капитана изящно развевались на карибском ветру, теребившем изящные оборки на запястьях и у горловины его дорогого бархатного камзола.

У него была прекрасная фигура, делавшая англичанина Люка Трича в то веселое утро испанским джентльменом, когда он стоял, поглаживая окладистую бороду, чтобы скрыть злорадную улыбку, которую ему удалось стереть с худого загорелого лица, но все еще не сходившую с его жестоких тонких губ.

Люк Трич поклонился, когда старый вельможа и его дочь поднялись наверх, и сделал еще один поклон, когда седобородый джентльмен обратился к нему «капитан Обиспо». Трич украдкой взглянул на пожилое аристократическое лицо своего пассажира, затем перевел взгляд на женскую фигуру. Внезапно он вздрогнул и резко выпрямился.

Да, капитан Трич знавал прекрасных дам старой Англии, а также пухленьких розовощеких официанток; он повидал смуглых женщин на Карибах, любящих завлекательно танцевать на пляже; на Кубе, Барбадосе и Антильских островах встречались темноглазые испанские девушки, с соблазнительным лукавым смехом; он знал также мулаток и метисок, очаровательных в своей дикой простоте. Капитан Трич знавал многих женщин, но ни одна из них не могла сравниться с той, что стояла сейчас перед ним.

Ее волосы цвета эбенового дерева обрамляли лоб цвета слоновой кости, глаза сверкали как темные бриллианты, а губы отливали рубиново-красным огнем. Эти сравнения были естественны для капитана, так как его властная натура всегда была алчной. Но никогда еще она не проявлялась так, как в эту минуту; он хотел эту девушку, с ее девичьей красотой лица и стройным, молодым, необученным телом, сладостно изящным и гибким. Молода, смугла, мила — тело Христово! Капитан мысленно выругался, тогда как его губы сложились в вежливую приветственную улыбку.

Он почтительно поприветствовал сеньора Монтелупе и его дочь. Да, их каюты были готовы, и он надеялся, что им будет удобно. Но, конечно, они немедленно отчалят, и пусть наш благословенный спаситель ускорит их благополучное, безмятежное путешествие в родную Испанию. Есть ли на борту оружие и люди? Да, потому что пираты — проклятые негодяи, и если они нападут, лучше быть наготове — хотя упаси милостивый боже!

Капитан Трич проводил сеньора Монтелупе и его дочь в каюты, а затем вернулся, чтобы проследить, как его головорезы поднимают сундуки и сумки, привезенные пассажирами; шелковые, атласные, украшенные золотом, очень дорогие сундуки и сумки. Это заставило Трича улыбнуться. Он снова улыбнулся, подумав о пиратах, и эта вторая улыбка придала его волчьему лицу почти благодушное выражение, ибо была умиротворяющей улыбкой человека, очень довольного собой. А капитан Люк Трич, ныне именуемый как капитан Обиспо, но известный более как «Англичанин Люк», имел все основания уважать свой ум.

Сначала он взял галеон. Потери были минимальны, зато добычи оказалось много. Успешно расправившись с командой и капитаном, он натолкнулся на блестящую идею. Вместо того чтобы свернуть в какую-нибудь бухту и ждать, пока к нему явятся посредники, чтобы перепродать добычу, он направится в обычный порт. И галеон «Золотой гребень» направлялся в Веракрус. Именно так: он поплывет в Веракрус, переоденется капитаном и оденет своих людей по-испански. Он и его товарищи хорошо говорили на этом языке — если быть осторожными, они могли сойти за испанцев. Добравшись до порта, можно избавиться от груза, обналичить добычу и быстро уплыть, и никто ничего не узнает. Более того, появление корабля предотвратит любой шум, который может возникнуть из-за его исчезновения; не будет ни проклятий, ни прочесывания морей испанскими флотами в поисках пирата Англичанина Люка.

Шикарная идея, подумал тогда Люк Трич. И это сработало. Вместе с простыми моряками, которых держали на борту, чтобы не возбудить каких-нибудь подозрений, он и его лейтенанты вошли в порт. Чиновникам даже разрешили подняться на корабль и осмотреть его. Торговля шла без подозрений, и Люк был готов к отплытию.

Потом комендант порта попросил его взять пассажиров. Сначала Люк возражал, но потом узнал, что сеньор Монтелупе и его дочь возвращаются в Испанию со всем своим богатством. Они хотели отплыть немедленно; Монтелупе был чиновником, и поучаствовал в скандальной истории.

Богатство? Скандал означал деньги — их доставят на корабль. Люк Трич согласился, и дело было улажено. Теперь они приготовились к отплытию, и удача улыбнулась хитроумному капитану, ведь дочь Монтелупе оказалась новым сокровищем, еще одним призом. Поэтому Трич снисходительно улыбнулся, подумав о своём лукавстве и о том, как ловко он все обставил. Но, как у всех деловых людей, его размышления внезапно прекратились, и мысли вернулись к более насущным проблемам. Громким голосом, которым был по праву знаменит, он отдал приказ поднять якорь.

Мгновение спустя он доказал свою английскую эрудицию, обрушив град изощренных ругательств на полуголых матросов, натягивавших канаты на палубе.

Затем капитан Трич неторопливо, по-джентльменски спустился вниз, задержавшись лишь для того, чтобы отшвырнуть в сторону матроса, случайно попавшегося на пути с рангоутом. Он осторожно постучал в дверь каюты Монтелупе, украдкой выплюнул табак и вошел внутрь.

Старик поздоровался с ним, но внимание капитана Трича привлекло только одно: груды парчи и драгоценных предметов, вынутых из сундуков и сложенных у стены; шкатулки с бриллиантами и золотые слитки в грубых морских мешках. А потом с той же жадностью пират уставился на Инес Монтелупе. Все это время он довольно любезно разговаривал со старым дураком, но его взгляд обжег щеки девушки румянцем, и он подумал о ночи — не сегодняшней, а следующей, когда не будет ни ненастья, ни погони.

Они проболтали, наверное, целый час. Да, он отлично провел время.

Нет, его маршрут был свободен от штормов и от пиратов, хотя этот проклятый мерзавец Черная борода, по слухам, плавал в этих водах. Он сочинил новости из Испании, бойко объяснив гибель в море корабельного падре. Люк был вынужден говорить в основном сам, потому что глуповатый старик просто смотрел на него своими влажными, удивительно молодыми карими глазами. Тричу не понравился этот взгляд, в нем был легкий оттенок презрения или веселья, но, с другой стороны, ему не придется долго с этим мириться. С этой мыслью он удалился, любезно пригласив пассажиров к обеду в свою каюту.

Наверху джентльменское настроение покинуло его, и он потребовал рома и своего лейтенанта Роджера Грота. Грот ввалился в каюту, бормоча ругательства и проклятия, потому что пока он пил, кружевная мишура на его запястьях побывала в кружке. Рыжебородый лейтенант дал понять, что ему осточертело носить эти трижды проклятые испанские блестки, и люди тоже устали от маскарада. Они ворчали, потому что их высадили на берег не для того, чтобы весело проматывать добычу.

Капитан Трич выслушал эти жалобы, время от времени хмурясь. Затем он сказал Гроту, что они отплывут только через день, избавятся от старого дурака и направятся к ближайшему острову, находящемуся в нескольких часах пути от их нынешнего места пребывания.

— Они богаты, не так ли? — пробормотал Грот. — Блэки и Том клялись, что у них в мешках были слитки.

Он хмыкнул, потом захохотал и опустил волосатую лапу на стол, за которым они сидели.

— А девчонка — красавица. Ей-Богу, красотка, и начнется редкостное состязание за нее.

Капитан Трич поднял руку. Легкий жест, но хмурого взгляда было достаточно, чтобы заставить великана замолчать.

— Девушка моя, — отрезал он. — Только моя. Добычу мы поделим по чести, но девушка моя. Ты и остальные получите свое, когда мы войдем, но она моя.

Грот не смог сдержать хриплого смешка.

— К тому же я ей не завидую. Вспомни Люси, которую захватили на том английском корабле? Когда ты закончил с ней и Сальваторе попытался взять ее, ты содрал с девушки кожу. И я ручаюсь, что она предпочла бы состязание экипажа такому концу.

Капитан Трич улыбнулся.

— Скажи Сальваторе, что я хочу вина на ужин. Амонтильядо. Я хочу, чтобы мои гости ели, пили и веселились сегодня вечером.

Оба рассмеялись.

2.

Оба рассмеялись. Этот капитан Обиспо, несомненно, был остроумен. А сейчас он был занят чем-то другим. Сеньорита Инес обнаружила, что ее первая инстинктивная неприязнь исчезает, хотя она все еще чувствовала странный приступ паники всякий раз, когда его глаза-бусинки слишком назойливо останавливались на ее лице или груди. Что касается сеньора Монтелупе, то его молчание исчезло под воздействием бренди и мягкого амонтильядо. Позабыв про сдержанность, он позволил хозяину перевести разговор в личное русло.

Капитан Трич расспросил его о работе в Веракрусе, узнал, что старик много лет проработал помощником коменданта и владеет несколькими прибыльными шахтами. Произошел какой-то скандал…

Деньги, предположил капитан. Нет, не совсем деньги. Сдержанность старика на мгновение заставила его замолчать, но вино, вежливость, настроение подтолкнули его. Пока он говорил, его светлые глаза мрачно сверкнули. Был… был ли капитан верующим?

Что-то во мрачном взгляде заставило Трича оставить привычную ложь и говорить правду. Нет, он не был примерным сыном матери-церкви.

Это хорошо, сказал сеньор Монтелупе. Против него было выдвинуто обвинение, обвинение в колдовстве. Да, тёмные искусства, как называли их невежественные дураки, — мантические искусства. В юности он учился у мавританских мастеров в Испании: не волшебству и колдовству, а истинной магии природы; аэромантии — управлению ветрами; гидромантии — гаданию и управлению водой; пиромантии — власти над огнем. Он стремился к научному знанию, а не к колдовству, и древние мавры хранили секреты природной мудрости, известные провидцам еще до Соломона. Здесь, в этом новом мире, он воспользовался своим правительственным положением, чтобы изучить некоторые вещи; было бы мудро для такого старого человека обратить внимание на Elixir Vitae — Эликсир жизни.

А туземная кровь была дешевой; рабы и пеоны умирали дюжинами в шахтах каждый день, погибая от порки и пыток. Он не хотел никого убивать, просто хотел изучить кровь нескольких рабов, поэкспериментировать с оживлением мертвых-это не повредило бы никому, и он открыл бы удивительные тайны, почерпнутые из мудрости египтян, Востока, арабских мудрецов. В своих руках он будет использовать знания во благо, а не во зло.

Но туземцы жаловались, люди перешептывались, и алькальд рассказал об этом падре, который, в свою очередь, принес весть комманданте. Итак, сеньор Монтелупе оставил свой пост, взял дочь — увы, его жена умерла много лет назад! — и отправился домой.

Люк слушал с вежливым интересом. Не надо ссориться со старым болваном. Он и его разговоры о магии — но чего можно ожидать от проклятого испанца? — все эти дураки были одинаковы со своей инквизицией, сожжением ведьм и алхимией.

Алхимия! Эта мысль пришла ему в голову, когда он вежливо кивнул в знак согласия со словами гранда. «Алхимия» — превращение неблагородных металлов в золото, не так ли? Возможно, этот глупый южный пес знал что-то дельное. Лучше всего разговорить его.

Люк так и поступил, с помощью новых порций вина. Он вежливо намекнул, что человек с мудростью сеньора Монтелупе, должно быть, раскрыл многие тайны в своем стремлении к зловещему знанию. Сеньор Монтелупе погладил седую бороду и ответил, что раскрыл такую тайну. Его глаза горели фанатизмом, когда он перегнулся через большой стол в каюте.

Он, Монтелупе, преуспел в своих экспериментах. Люди веками искали Эликсир жизни в древних землях, но безуспешно. Обаяние, заклинания, призывы — все методы потерпели неудачу. Но он попал в новый мир, и тут его усилия увенчались триумфом. Это было великое открытие; в него было вложено много труда и знаний, и немало крови. Об этом не стало известно, но его жена умерла от инъекции неправильного эликсира, который он приготовил в предыдущих исследованиях. С тех пор трагическая неудача подстегнула его к новым изысканиям, и многие рабы были принесены в жертву ради достижения совершенства препарата. Но он сделал это — там был пузырек, наполненный золотой жидкостью; не мифической водой из источника молодости бедняги Понсе де Леона, а настоящим Эликсиром жизни. Это стоило сеньору Монтелупе многих лет жизни, но теперь, по возвращении в Испанию со своим богатством, он и его дочь будут застрахованы на вечность — вечную жизнь, которую можно потратить на достижение мудрости и поиски истины.

Люк Трич нахмурился и выругался про себя. Проклятый идиот сошел с ума! Ни алхимических секретов, ни Философского камня, ничего реального — только эта несусветная тарабарщина о каком-то безумном плане вечной жизни. Испанский пес наскучил ему; за это он заплатит завтра. И она тоже заплатит — Инес слушала беседу с загадочной улыбкой, которая подразумевала веру в слова отца, и скрытым блеском в глазах, который говорил, что она считает капитана невежественным дураком, неспособным понять величие секретов ее отца.

Да, он заплатит, и она заплатит — хотя и более сладкой валютой.

С этой мыслью, скрытой в вежливом прощании, Люк Трич поднялся на палубу подышать свежим воздухом, не испорченным этой дурацкой болтовней о тайнах и колдовстве. Он проверил курс, проследил за сменой вахты у штурвала и улегся спать, готовясь к завтрашнему действу.

Перед рассветом по небу пронеслись тёмно-серые облака, и, прежде чем он проснулся, в лазурных южных небесах уже воцарилось солнце. Окно каюты открывало красоту моря и неба, но до его ушей доносились самые неприятные звуки.

Был уже день, и матросы были пьяны. Грот, очевидно, раскупорил ром.

Выругавшись, Трич выбежал на палубу и обнаружил там бардак. «Золотой гребень» дрейфовал без управления. Смеющиеся, ликующие люди заполонили корабль, самовольно бродя вокруг или толпясь перед бочками, стоявшими на кормовой палубе. Английские морские псы отказались от своих испанских костюмов в пользу пиратских регалий или полной наготы. Трич увидел, как его стюард Сальваторе расплескивает ром на бордовый сюртук с белой окантовкой и вытирает побагровевший рот кружевным рукавом, некогда украшавшим руку португальского военного адмирала. Он увидел, как Роджер Грот, приплясывая, хлопает себя по голым татуированным бедрам плоской стороной сабли.

«Одноглазый» Сэмюэл Слу, чья черная повязка на глазу была единственной неуместной нотой в его наряде — гротескном шёлковом облачении какой-то дамы, чье обнаженное тело давно уже отдали на милость акул. Остальные ревели и выкрикивали грубые насмешки или поднимали тосты с кружками.

Трич помолчал. Солдаты нарушили дисциплину, но были в хорошем настроении, и порядок можно было восстановить. Но какое это имеет значение? Их пьянство могло бы подождать до ночи, как и планировалось, но несколько часов сейчас не имели значения.

Пусть развлекаются. А он … теперь он может спуститься вниз и найти Инес. Пират ушел, улыбаясь. Инес и ее отец смотрели в окно каюты, их глаза были затуманены недоумением.

— Что это значит, капитан? — спросил старик, когда вошел Трич.

Затем по его лицу стало ясно, что он знает ответ. Потому что Трич вошел без стука, и не как капитан Обиспо, а как Англичанин Люк — с самодовольной ухмылкой.

— Что это значит? — повторила Инес слабым голосом, который затих под пристальным взглядом Трича.

Трич рассмеялся.

— Что значит? Думаю, многое. Во-первых, вы совершили ошибку, став нашими пассажирами. Видите ли, мы сменили флаг — ибо являемся английской командой, а не испанской, и сегодня, как мне кажется, вывесим третий флаг. Вы слышали о «веселом Роджере»?

Он усмехнулся. Его поклон был насмешкой над прежней учтивостью.

— Итак, друзья мои, сегодня к вашим услугам Англичанин Люк Трич.

— Пират!

Старый испанец нахмурился и привлек Инес к себе. Она дрожала в объятиях отца, но ужас придавал ей странную красоту — прелесть испуганного олененка. Люк смотрел на нежность ее черных глаз, видел дрожь ее напряженного от страха тела. Он смотрел так пристально, что не заметил внезапного жеста старика — того, как его рука вынула из кармана крошечный золотой пузырек и поднесла к корсажу дочери.

Он посмотрел на девушку и рассмеялся. Смех сказал все. Сеньор Монтелупе понял, что не стоит тратить слова на угрозы и мольбы. Он сказал Инес Монтелупе то, что заставило ее покраснеть от стыда.

Смеясь, пират двинулся вперед. На этот раз он увидел второй жест старика — как серебряный кинжал выскользнул из рукава и высоко поднялся. Но его смех не прекратился, когда корсар выхватил саблю из ножен. Клинок полоснул испанца по запястью. Когда он ударил, казалось, что сталь рассыпала искры, но это была всего лишь кровь, брызнувшая крошечными струйками, когда рука упала на пол каюты.

Старик вскрикнул; Люк бросился на него, поднял седобородого испанца и вытащил из каюты. Выйдя на палубу, он схватил Роджера Грота за шиворот и пнул ногой обмякшего гранда, показывая, что это его добыча.

— Развлекайся, — сказал он лейтенанту. — Я снова спускаюсь вниз.

— Повеселимся, — плотоядно повторил Грот.

Трич добродушно ударил его плашмя по лицу мокрым клинком и снова спустился по лестнице. Он вошел в каюту и увидел, что Инес все еще стоит там. Теперь она смотрела ему в лицо без дрожи. На ее лице не было страха, потому что оно застыло в смертельной неподвижности. Только глаза были живыми — настолько ужасно, напряженно живыми, что Люк Трич в ужасе уставился в их черные глубины. Его собственное лицо исказилось, словно его обожгло черное пламя, вырвавшееся из ее горящих глаз. Затем он овладел собой и двинулся вперед.

— Тебе лучше не шутить со мной, девочка, — пробормотал он.

Ее мертвое лицо озарилось мертвой улыбкой — безрадостной улыбкой трупа, который крадется ради того, чтобы сожрать жертву. И заговорила она приглушенным голосом, словно из-под земли.

— Я тебя не боюсь, — ответила Инес. — Я не боюсь никого и ничего. Это тебе лучше бояться меня.

В её голосе проявилось железо, и слова тяжело отдавались в ушах Люка Трича. Он поморщился и повел плечами в браваде, которой не чувствовал.

— Хватит об этом! — зарычал он. — Иди сюда, девочка…

— Подожди.

Люк остановился.

— Ты будешь иметь надо мной власть, если захочешь. Но хоть ты и собака, предупреждаю тебя. Мой отец дал мне это.

Она подняла маленький золотой пузырек. Тот был пуст.

— Ты слышал, что в нем содержалось — драгоценный дистиллят, который дает вечную жизнь. Я выпила его, и предупреждаю тебя: я не могу умереть, и ненависть во мне тоже. Используй меня, как хочешь; да, если хочешь, брось меня в море, — ее глаза вспыхнули, — но я вернусь, Люк Трич. Вернусь и наступит расплата.

На мгновение пират задрожал от ужаса. Затем вино ударило ему в голову, и когда свет в глазах девушки погас, он с хриплым смехом пересек каюту. Инес швырнула пустой пузырек ему в лицо, но он только усмехнулся.

3.

Люк Трич, выругавшись, вывалился из каюты — с телом лежащей в обмороке девушки на плече. Шатающиеся фигуры двигались в сумерках, рыча и смеясь в пьяном возбуждении. Трич яростно выругался, обозревая палубу и направляясь к группе людей, сгрудившихся вокруг мачты.

Он был несколько удивлен, увидев, что старый сеньор Монтелупе все еще жив, учитывая то, что с ним сделали. Старый вельможа был пригвожден к мачте за самую болезненной часть оставшейся руки.

Пираты повернулись к Тричу и уставились на него мутными глазами.

— Что будем делать, капитан? — спросил Грот, подходя к главарю. — Этот стервятник — крепкая старая птица. Он все не умирает и никак не успокоится. Он висит там, ругается и молится по-испански.

Трич хищно улыбнулся.

— Возможно, я смогу придумать новое развлечение, — сказал он.

Послышалось хихиканье, потому что пираты знали своего капитана. Они смотрели, как тот швырнул упавшую в обморок Инес на палубу, и искалеченная голова Монтелупе повернулась, чтобы проследить за действиями Трича.

Сверкнул нож, и старик громко застонал, когда за борт сбросили чудовищно изувеченное тело. Затем Трич повернулся к отцу. Посеревший испанец смотрел на него измученными глазами, пока лицо Люка не исказилось от стыда.

— Дурак! — голос звучал слабо, но дрожал от ненависти. — Дурак!

Люк хотел отвернуться, но эти глаза и этот голос жертвы удерживали его.

— Есть возмездие для дураков, — прошипел старик. — Я молился стихиям, пока твои собаки мучили меня, молился силам ветра и воды. Ты и твоя банда подонков обречены. Клянусь — твои мучения только начинаются.

Неужели этот истерзанный смертью ужас действительно улыбался?

Люк вздрогнул. Он шагнул вперед, побледнев на глазах у безумца. Старик что-то бормотал.

Матросам показалось, что Монтелупе шепчет что-то на ухо Тричу, потому что капитан наклонил голову к изуродованному лицу, и губы испанца зашевелились. Трудно было расслышать, что он говорит.

— Месть… моя дочь… эликсир… ничто не может остановить жизнь, которая будет вечно течь по венам… ничто не может остановить ненависть… отомстить за себя… возвращение.

В сгущающихся сумерках трудно было разглядеть выражение лица капитана. Может быть, это страх от шепота умирающего? Но мгновение спустя все стали свидетелями ярости капитана. Внезапно ужасная голова дернулась, когда старый испанец плюнул прямо в лицо Тричу.

Затем сверкнула сабля, и по палубе покатилась покрытая красными пятнами голова. В этот момент небо окрасилось кровью, и на фоне заката забурлили алые воды. Когда искалеченное тело свалилось за борт, вода вспенилась с новой силой, и с пылающего западного неба поднялся ветер. Трич вздрогнул и выругался, заметив молчание своих спутников, их взгляды и жесты. Этот идиот внушил им благоговейный трепет своими проклятиями, но, к счастью, они не слышали, что старый дьявол произнес последним.

С усилием Люк успокоился и овладел собой. Он крикнул, чтобы принесли свежего рома, отвесил пощечины ближайшим членам команды и с важным видом двинулся вперед.

Через некоторое время его товарищи последовали за ним, и теплые укусы спиртного скоро прогнали болезненную меланхолию. Они пили, пока закат тлел в сумерках, пили, пока уносились ночные тучи, прежде чем поднялись завывающие порывы ветра; пили, даже когда вода хлестала корабль по бортам и палубе. А пока белые волны набегали и вздымались, и море начинало кипеть и пузыриться, словно раскаленное в каком-то дьявольском котле.

Около полуночи разразилась буря, и дождь хлестал пьяных гуляк на палубе. Тогда-то несколько человек и очнулись от своего замешательства, но было уже слишком поздно.

«Золотой гребень» кружился в бушующем море под порывами ветра, рвавшего паруса и рангоут. Трич проревел бесполезные приказы дюжине своих людей, но они не помогли. Никто не осмеливался подняться наверх или бросить вызов шторму над палубой. Даже когда мачта упала, обезумевшие от паники люди были бессильны предотвратить дальнейшее бедствие. Черная ночь завыла вокруг них, и море хлынуло на палубу, когда корабль накренился от шторма.

Барахтающиеся фигуры с криками улетали за борт, когда вода отступала; ругающиеся матросы спотыкались в темноте, когда реи с грохотом разбивали палубу и каюты в щепки.

Были те, кто смог перепрыгнуть на лодки. Пятеро или шестеро спустили одну с правого борта и забрались внутрь, как раз, когда ударила новая волна. Они разбились насмерть о борт судна, когда лодка разломилась на куски под напором воды. Корабль бешено накренился. Он дал течь, и тонул — без сомнений. Трич схватил за шиворот Роджера Грота, Сальваторе, Сэмюэля Слу и еще некоторых, кого смог привести в сознание. Его приказы были краткими и взвешенными. Пираты бросились вниз, возвращаясь с пайками и кувшинами с водой. Огромный гребень волны обрушился на палубу, затем опал, и люди тут же бросились к другой лодке.

Они добрались до нее, спустили канаты и, барахтаясь в воде, отплыли как раз вовремя, чтобы спастись от ярости, хлынувшей на борт судна. Грести в этих бурлящих водах было безумием, но они вовремя оттолкнулись.

Огромный корабль уже встал на дыбы и погружался в агонию окончательного разрушения. Он поднимался и опускался, и над бурей раздавались слабые крики, когда те, кто остался позади, осознали неизбежность своей гибели. Затем, взорвавшись гейзером, вода вскипела над кораблем, ударившись о обломки мачт, прежде чем обрушиться вниз и разбить судно в щепки.

Море с грохотом обрушилось на корабль, неумолимое в своей власти. Судно поднялось, накренилось на нос и упало в гигантскую впадину, когда волна накрыла его. Корабль соскользнул в море с громким торжествующим ревом, затем вокруг него сомкнулась пенистая вода, и на том месте, где он исчез, образовалась ужасная воронка.

Трич и его люди испытали шок, хотя две последние вопящие фигуры исчезли под потоком воды и были поглощены голодными глубинами.

Потом они в полном молчании ринулись в черную бурю под оглушительный смех, и гулкий ветер насмехался над ними всю ночь.

4.

На следующее утро было тихо, как в могиле, и волны с мурлыканьем бились о борт лодки, словно утолили свой голод. Усталые люди заснули с восходом солнца; Трич склонился над провизией, Роджер Грот сидел на веслах, Сальваторе растянулся на сиденье, Сэм Слу и Горлак лежали навзничь на сыром дне лодки.

Первым проснулся Горлак, либериец-гигант. Его грубое негритянское лицо сморщилось, когда он оглядел своих спящих товарищей и пустое море, в котором они дрейфовали. Затем его взгляд упал на два бочонка с водой и промасленный мешок с провизией, стоявший рядом с капитаном. Он вытянул вперед черные обезьяньи руки, шумно поел и выпил.

Трич выбрал именно этот момент, чтобы проснуться, и секунду смотрел на гиганта-негра, который сидел, рассеянно жуя кусок говядины. Затем он выругался и вытащил нож. В мгновение ока капитан бросился вперед на испуганного негра и вонзил клинок в блестящую черную колонну его жилистой шеи.

Горлак застонал от боли и сжал тело капитана в страшных объятиях. Его руки напряглись, когда Трич вырвал нож из раны на шее и снова и снова вонзал его в темную спину. Негр, гримасничая от безумной боли, сомкнул свои огромные руки на шее пирата и сомкнул их — сжал с ужасными рыданиями, пытаясь задушить врага. Затем Трич провел ножом по ребрам, сделал им серебристый взмах по дуге и выпотрошил противника. Обезьяньи лапы ослабили хватку, и капитан спихнул дергающееся тело за борт.

Оно с плеском упало и исчезло. Капитан пополз на свое место, ощупывая горло, чтобы убедиться, что все в порядке, затем тщательно вытер нож о штаны. Он поднял голову и встретился взглядом с проснувшимися товарищами. Драка произошла так быстро, что мужчины все еще терли глаза и ворчали от изумления.

— Горлаку конец, — объявил Трич резким голосом. — И черт бы побрал мои глаза и печень, но вы, псы, кончите также, если я поймаю вас на том, что вы копаетесь в провизии.

Он вынул из-за пазухи маленький камешек и принялся точить нож, многозначительно глядя на собравшихся. Они сидели неподвижно, каждый смотрел в пустое море и думал о своем.

Люк задумался вместе со всеми. В голове у него царил хаос. Первыми его мыслями были муки сожаления, когда он вспомнил о прекрасном корабле и отличной команде, которую потерял, и, что еще более трагично, о груде слитков золота и серебра, о сундуках с драгоценностями, собранными в обмен на золотые дублоны и песо. Кроме того, два пассажира оставили ему небольшое состояние в шелках, драгоценностях и деньгах. Все было потеряно.

Он еще раз поразмыслил над своей участью: плыть по течению в бескрайнем море с тремя людьми, в открытой лодке, с водой и провизией дня на два. От этих размышлений его мысли перешли к более мрачным размышлениям. Люк Трич был практичным человеком и в придачу прожжёным материалистом, но не мог не вспомнить странные предсмертные слова испанца — того, кто претендовал на мантическое искусство. Может, этот негодяй и бредил, но он говорил об аэромантии, о власти над ветром и водой и о том, как вызвать бурю. И буря разразилась. А ведь испанец послал ему и другие проклятия…

Но довольно! Немного еды, немного воды, несколько попыток составить план — вот что ему нужно, чтобы выбросить из головы все эти глупости. Он выделил мизерные пайки говядины с жестким расчетом на трех оставшихся в живых из его экипажа, определил смены для гребли на веслах и дежурство в ночные часы.

Мрачно ухмыляющийся Сальваторе, большой Грот и тощий зловещий «Одноглазый» Слу флегматично выслушали его команды и принялись за работу. Но скитания тягостны, а палящее солнце срединного Карибского моря не слишком-то ласково светит. Море — пустынное место, и прошлой ночью эти люди видели распахнутые челюсти смерти. Теперь они боялись, что эти челюсти сомкнутся вокруг них снова, но не для того, чтобы поглотить, а чтобы медленно загрызть острыми зубами жажды и голода.

День прошел в угрюмом, тревожном молчании; Грот и Слу, потом Трич и Сальваторе взялись за весла, а вторая пара отдыхала и пыталась прикрыть глаза от палящего света.

Но куда грести? Компаса не было, и пока звезды не засияли, ориентироваться не на что. Трич надеялся отправиться на юг, к островам, и обманчивое мерцание солнца не слишком хорошо указывало ему путь.

Тем не менее работа не давала людям слишком много думать, не давала им вспоминать о тех вещах, которые теперь стали терзать Трича. Там был маленький золотой пузырек, и колдун поклялся отомстить. Что он болтал насчет вечной жизни? Его нельзя убить пыткой? Что это значит?

Снова наступил закат — пылающий, похожий на тот, при котором погиб Монтелупе. Он умер, а мертвые никому не навредят. Теперь и его дочь тоже никому не могла причинить вреда. Наступила ночь. Капитан Трич распределил в темноте еду, наблюдая за своими спутниками, чтобы убедиться, что они те не слишком налегают на воду.

Трич отдавал команды, прокладывая курс по звездам. Люди молча взялись за весла, и лодка заскользила по черной воде. Грот и Слу налегали на весла. Сальваторе заснул, спрятав смуглое лицо в ладонях и съежившись на переднем сиденье. Трич бодрствовал, волей-неволей проклиная гребцов, чтобы звук его голоса заглушил более сильный звук тишины — пустое молчание бурлящих вод. Даже шорох и плеск волн, казалось, стали частью сводящей с ума тишины, которая иссушала разум. Ночное море казалось сущностью, простиравшейся вокруг них. Трич почувствовал это, хотя и смутно. Но инстинкт пробудил в нем страх, который теперь олицетворяло безмолвное море.

Здесь, дрейфуя в пустоте, в черной бесконечности, силы, о которых говорил мертвый колдун, обрели новую реальность. Усталому воображению легко было представить себе огромные пульсирующие формы, воплощения ночи, ветра и воды. Трич пощупал пылающий лоб, провел тыльной стороной ладони по потрескавшимся от лихорадки губам.

Он заснул, а вода все журчала. Она шептала в его снах. Откуда-то издалека, за бортом лодки, донесся шепот. Шепот становился все громче. Теперь он слышался прямо за лодкой. Люк почти различал слова, всплывающие из воды. Шепот пытался сказать ему что-то о мести и проклятии — прямо за бортами лодки…

Раздался крик ужасной агонии. Трич выдернул себя из сна и резко сел, когда в темноте крик перешел в булькающий звук.

— Что это? — крикнул он своим товарищам.

Мгновение ответа не было. Лицо Грота закрывали дрожащие руки. Сальваторе услышал капитана, но, когда открыл рот, то так и застыл, не произнося ни слова. Слу исчез.

— Где Сэм? — крикнул Трич.

Сальваторе удалось частично вернуть контроль над ртом.

— Он… ушел, — пробормотал смуглый. — Оно перелезло через борт и схватило его… оно целовало его, а потом потянуло в воду — схватило его… Санто Диос…

Затем Трич набросился на Сальваторе, тряся его за плечи и крича прямо в лицо.

— Что его забрало, черт возьми? Говори громче, ради всего святого!

— Не знаю, — захныкал тот. — Я не знаю. Мы гребли, а потом Слу перестал грести. Я приналёг на весло. Он просто сел на корму лодки, и вдруг говорит: «Послушай». Я прислушался, но ничего не услышал. «Послушай, — повторяет он. — Я слышу шепот». Я сказал ему, что он спятил. Но он просто сидел, смотрел на воду и говорил: «Шепот стал громче». Только он наклонился, как — Сакраменто! — две руки вырвались из воды и обняли его за шею. Он только один раз вскрикнул, а потом свалился за борт. Ни всплеска, ни пузырей. Он исчез, а я увидел руки — красные руки. Целиком!

Когда великан рухнул на дно лодки, Трич дико уставился в черные воды океана. Они были спокойны и невозмутимы. Ни тела, ни ряби.

— Ты сумасшедший, парень, — прошептал он, но в его голосе не было убедительности.

— Эти красные руки, — пробормотал Грот сзади. — Я никогда не верил в русалок и морских чудовищ, но …

— Заткнитесь, вы оба, вы с ума сошли! Безумец упал за борт, вот и все. Тебя лихорадит. В воде нет ничего, кроме акул. И у них нет рук.

— Ты бросил кое-что с руками в воду, — пробормотал Сальваторе.

Трич ударил его по губам.

— Заткнись! — закричал он. — Оставь меня в покое.

Он сидел молча, пока не забрезжил рассвет, и, увидев, как покраснело небо, содрогнулся.

Они все сошли с ума, еда и вода закончились. Исчез Слу. И солнце, опаляя, выжигало в их мозгах безумие, пока мысли не начинали корчиться и извиваться как языки пламени. Сальваторе перестал грести. Он продолжал смотреть на воду позади лодки, пока Трич и Грот работали веслами. Трич наблюдал за ним. Ближе к полудню Сальваторе обернулся.

— Вот, — прошептал он. — Я понял. Знаю, что оно придет. Я вижу это. Там в воде. Оно преследует нас, оно плывет в воде. О, капитан, посмотрите туда.

— Заткнись!

Но Трич посмотрел. Только солнечный свет отражался в волнах позади.

— Смотрите. Оно снова двигается!

Что-то двигалось в отдалении.

— Это акулы, дурак!

— Акулы не бывают красными.

— Заткнись!

Они взялись за весла, но Сальваторе смотрел, как закат кропит кровью волны. Он дрожал, и лицо его было мокрым не только от жары, но и от пота.

— Давайте сегодня не будем спать, — прошептал он. — Может быть, мы помолимся, и все пройдет. Иначе…

— Тише! — Трич отдал приказ с прежней властностью, которая теперь звучала только в его голосе. Люк Трич был глубоко напуган. Когда солнце село, он сразу услышал шепот. Звуки поднимались из черной воды, и он молился, чтобы луна взошла немедленно. Слышать этот шепот в темноте было невыносимо. Он повернулся к корме. Он поговорит с Сальваторе, о чем угодно, только бы заглушить этот нарастающий шепот. Он обернулся — и увидел.

Здоровяк стоял на коленях, перегнувшись через планшир. Его руки были вытянуты, и он смотрел в черную воду, а лицо побелело от ужаса. Из воды поднимались две руки — две длинные красные руки. Они розово фосфоресцировали в темноте. Они светились, как… как обнаженная плоть. Руки вытянулись, словно две змеи, обнимающие друг друга. Трич попытался крикнуть, сделать движение, позвать Грота. Но он застыл, замер, когда руки сомкнулись, обнимая Сальваторе. И великан бесшумно свалился за борт. Всплеск разрушил чары.

— Быстрее! — закричал Трич. Грот ползал за ним на четвереньках, пока они били веслами по темным волнам. Ничто не двигалось.

— Акулы очень изворотливы, — хрипло пробормотал Грот. — Акулы и осьминоги. Но это — вы видели это?

— Я ничего не видел, — солгал Трич. — Сальваторе сошел с ума. Бросился вниз.

— Утопленники движутся, — прохрипел Грот.

Трич овладел собой.

— Греби, — приказал он. — Ради Бога, греби, парень! Мы должны достичь суши до завтрашней ночи.

Они гребли так, словно за ними гналась смерть. В глубине души они боялись именно этого. Они гребли после полуночи, усталые, лихорадочные, сгорая от жажды и голода. Но страх заставлял грести, и страх гнал лодку через чернильно-черные, шепчущие воды. Теперь Трич почти сошел с ума. Там что-то было! Он не мог больше не думать о проклятии — о том, что Инес сказала о невозможности умереть. Но он убил ее, то, что он сделал, убьет любого. Она, должно быть, умерла.

— Что это? — Грот перестал грести.

— Где?

— Там, в воде, видите, лунный свет падает на волну?

— Я не понимаю … — Трич остановился, широко раскрыв глаза от ужаса.

— Нет, понимаете. Вы видите это. Эта голова, она плывет сюда.

Они сидели, пока приближалась покачивающаяся тварь. И с новой силой вокруг них поднялся шепот, как ветер, поднимающийся из океанских глубин, и на этот раз шепот был настолько четким, что они услышали…

— Где ты, Люк Трич? Я пришла за тобой. Ты забрал мои глаза, Люк Трич, и я ничего не вижу. Но ты здесь, и я пришла за тобой.

Грот начал смеяться. Низкий смешок вырвался из его горла и заглушил шепот. Грош поднял голову к луне и расхохотался. Он сидел, содрогаясь от смеха. А Трич наблюдал за ним, потом за покачивающейся головой, кружащей над лодкой. Она покачнулась один раз, второй. На мгновение остановилась, и он увидел темный, похожий на тюленя силуэт, который мог быть или не быть человеком. Силуэт заколебался в воде, и Трич вытащил нож. Затем пловец снова обогнул лодку и остановился у того борта, где смеялся Грот. Две руки поднялись из воды в лунном свете — две красные руки, блестящие и мокрые. И Грот, все еще смеясь, потянулся к ним. Он расхохотался, но тут же захлебнулся, когда руки потащили его вниз. От вида этого зрелища начал смеяться сам Трич. Он сидел в лодке совсем один и смеялся, глядя на луну. Он смеялся, потому что знал, что сошел с ума, — то, что он видел, не могло быть правдой. Он сошел с ума, и все же он сбежит. Люк Трич схватил весло и начал грести с безумной яростью. Солнце стояло высоко, когда он замер.

Безумие прошло, и события ночи стали казаться сном. Трич откинулся назад, протер глаза и в изумлении огляделся.

— Грот? Сальваторе? Слу? Где вы?

Они пропали — но они не могли исчезнуть, иначе это было бы правдой.

— Грот? Сальваторе? Слу?

А потом волны вокруг лодки расступились, и в воде появились три головы. Одноглазое лицо Сэма Слу было синим и опухшим. Глаза Сальваторе были закрыты, рот залеплен водорослями. Мертвое лицо Грота, улыбающееся сквозь куски водорослей, жутко покачивалось на волнах. Все три головы склонились к борту лодки. Они мерцали в дымке солнечного жара. Трич долго кричал высоким пронзительным голосом, когда они исчезли.

— Лихорадка, — пробормотал он. — Еще один день.

Он вцепился в весла.

Но теперь он не мог оторвать глаз от воды. С приближением полудня капитан начал различать пловца — далеко позади, скользящего по волнам. Оно держалось на расстоянии, но несколько движений — и настигнет его.

Обезумевший пират удвоил усилия, собрав их остатки в последнем рывке. И все же расстояние между лодкой и пловцом сокращалось. Теперь Трич мог видеть длинные красные руки в воде. Он не мог разглядеть ни лица, ни головы, но видел руки. Вспомнив, что он сделал, он содрогнулся. Красные руки! Но ветер менялся. Шельф? Он смотрел на закат. Черная громада вырисовывалась из воды к западу от него. Доминикана, догадался он. Если он успеет до наступления ночи, то будет в безопасности.

Он греб быстрее. Пловец тоже двигался быстро. Расстояние между ними сократилось, как сузилась красная полоса заката.

— Как она может следовать за мной? — пробормотал Трич. — Она же слепая. Я это знаю. Она взяла остальных, ища меня. Как она может следовать? Волшебные фокусы — все из-за пузырька! Почему я не верил, что это сохранит ей жизнь, даже после смерти! Я должен грести быстрее.

Тяжело дыша, Люк Трич налег на весла. Его налитые кровью глаза уставились на покачивающуюся голову прямо за лодкой. В ушах у него звенело, но он слышал шепот.

— Я поклялась, Люк Трич. Теперь я пришла за тобой.

Грести бесполезно, но Трич греб; кричать бесполезно, но Трич кричал; кричал и греб, пока красная тварь проплывала возле лодки. Затем она перегнулась через борт, и Люк Трич уклонился от розовато-красных рук. Смеясь, он вытащил нож. Но потом тварь заползла в лодку, и Трич увидел ее, утонувшую, но багрово-красную. Он выставил перед собой нож, но безглазая тварь двинулась вперед наощупь. Одной рукой она схватила нож, а другой обхватила Люка Трича, так что тот упал на спину. Рука, сжимавшая нож, опустилась, и голос, который не был голосом, прошептал:

— Я прошла долгий путь — от самой смерти. А теперь я сделаю с тобой то, что ты сделал со мной, прежде чем сбросить меня за борт. Ты будешь такой же красный, как я.

И нож запел так же, как пел нож Люка Трича, когда он убил Инес перед ее отцом и бросил тело в море. Он запел, а когда смолк, красный пловец перелетел через борт дрейфующей лодки и исчез. Наступила ночь, а лодка все плыла. На рассвете она ударилась о берег. Два человека нашли лодку несколько часов спустя.

Они заглянули внутрь и вздрогнули при виде фигуры, лежащей на дне лодки.

— Мертв? — прошептал один.

— Конечно, мертв.

— Несомненно, разбился в открытой лодке.

— Да, — Голос человека дрожал от ужаса. — Но что могло произойти с ним?

— Что именно произошло? Пока не могу понять.

Первый человек снова уставился на красное существо в лодке.

— Дурак, — сказал он, — разве ты не видишь, что с этого человека содрали кожу заживо?

(The Red Swimmer, 1939)

Перевод К. Луковкина