Есть времена, есть дни, когда Ворвется в сердце ветер снежный, И не спасет ни голос нежный, Ни безмятежный час труда… Испуганной и дикой птицей Летишь ты, но заря — в крови… Тоскою, страстью, огневицей Идет безумие любви… Пол-сердца — туча грозовая, Под ней — всё глушь, всё немота, И эта — прежняя, простая — Уже другая, уж не та… Темно, и весело, и душно, И, задыхаясь, не дыша, Уже во всем другой послушна Доселе гордая душа!

Утреет. С богом! По домам! Позвякивают колокольцы. Ты хладно жмешь к моим губам Свои серебряные кольцы, И я — который раз подряд — Целую кольцы, а не руки… В плече, откинутом назад, — Задор свободы и разлуки, Но еле видная за мглой, За дождевою, за докучной… И взгляд — как уголь под золой, И голос утренний и скучный… Нет, жизнь и счастье до утра Я находил не в этом взгляде! Не этот голос пел вчера С гитарой вместе на эстраде!.. Как мальчик, шаркнула; поклон Отвешивает… «До свиданья…» И звякнул о браслет жетон (Какое-то воспоминанье)… Я молча на нее гляжу, Сжимаю пальцы ей до боли… Ведь нам уж не встречаться боле. Что ж на прощанье ей скажу?.. «Прощай, возьми еще колечко. Оденешь рученьку свою И смуглое свое сердечко В серебряную чешую… Лети, как пролетала, тая, Ночь огневая, ночь былая… Ты, время, память притуши, А путь снежком запороши».

Праздник радостный, праздник великий, Да звезда из-за туч не видна… Ты стоишь под метелицей дикой, Роковая, родная страна. За снегами, лесами, степями Твоего мне не видно лица. Только ль страшный простор пред очами, Непонятная ширь без конца? Утопая в глубоком сугробе, Я на утлые санки сажусь. Не в богатом покоишься гробе Ты, убогая финская Русь! Там прикинешься ты богомольной, Там старушкой прикинешься ты, Глас молитвенный, звон колокольный, 3а крестами — кресты, да кресты… Только ладан твой синий и росный Просквозит мне порою иным… Нет, не старческий лик и не постный Под московским платочком цветным! Сквозь земные поклоны, да свечи, Ектеньи, ектеньи, ектеньи — Шепотливые, тихие речи, Запылавшие щеки твои… Дальше, дальше… И ветер рванулся, Черноземным летя пустырем… Куст дорожный по ветру метнулся, Словно дьякон взмахнул орарем… А уж там, за рекой полноводной, Где пригнулись к земле ковыли, Тянет гарью горючей, свободной, Слышны гуды в далекой дали… Иль опять это — стан половецкий И татарская буйная крепь? Не пожаром ли фески турецкой Забуянила дикая степь? Нет, не видно там княжьего стяга, Не шеломами черпают Дон, И прекрасная внучка варяга Не клянет половецкий полон… Нет, не вьются там по ветру чубы, Не пестреют в степях бунчуки… Там чернеют фабричные трубы, Там заводские стонут гудки. Путь степной — без конца, без исхода, Степь, да ветер, да ветер, — и вдруг Многоярусный корпус завода, Города из рабочих лачуг… На пустынном просторе, на диком Ты всё та, что была, и не та, Новым ты обернулась мне ликом, И другая волнует мечта… Черный уголь — подземный мессия, Черный уголь — здесь царь и жених, Но не страшен, невеста, Россия, Голос каменных песен твоих! Уголь стонет, и соль забелелась, И железная воет руда… То над степью пустой загорелась Мне Америки новой звезда!

В жаркое лето и в зиму метельную, В дни ваших свадеб, торжеств, похорон, Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную Легкий, доселе не слышанный звон. Вот он — возник. И с холодным вниманием Жду, чтоб понять, закрепить и убить. И перед зорким моим ожиданием Тянет он еле приметную нить. С моря ли вихрь? Или сирины райские В листьях поют? Или время стоит? Или осыпали яблони майские Снежный свой цвет? Или ангел летит? Длятся часы, мировое несущие. Ширятся звуки, движенье и свет. Прошлое страстно глядится в грядущее. Нет настоящего. Жалкого — нет. И, наконец, у предела зачатия Новой души, неизведанных сил, — Душу сражает, как громом, проклятие: Творческий разум осилил — убил. И замыкаю я в клетку холодную Легкую, добрую птицу свободную, Птицу, хотевшую смерть унести, Птицу, летевшую душу спасти. Boт моя клетка — стальная, тяжелая, Как золотая, в вечернем огне. Вот моя птица, когда-то веселая, Обруч качает, поет на окне. Крылья подрезаны, песни заучены. Любите вы под окном постоять? Песни вам нравятся. Я же, измученный, Нового жду — и скучаю опять.

Я вижу блеск, забытый мной, Я различаю на мгновенье За скрипками — иное пенье, Тот голос низкий и грудной, Каким ответила подруга На первую любовь мою. Его доныне узнаю В те дни, когда бушует вьюга, Когда былое без следа Прошло, и лишь чужие страсти Напоминают иногда, Напоминают мне — о счастьи.

Ты говоришь, что я дремлю, Ты унизительно хохочешь. И ты меня заставить хочешь Сто раз произнести: люблю. Твой южный голос томен. Стан Напоминает стан газели, А я пришел к тебе из стран, Где вечный снег и вой метели. Мне странен вальса легкий звон И душный облак над тобою. Ты для меня — прекрасный сон, Сквозящий пылью снеговою… И я боюсь тебя назвать По имени. Зачем мне имя? Дай мне тревожно созерцать Очами жадными моими Твой южный блеск, забытый мной, Напоминающий напрасно День улетевший, день прекрасный, Убитый ночью снеговой.

Ваш взгляд — его мне подстеречь… Но уклоняете вы взгляды… Да! Взглядом — вы боитесь сжечь Меж нами вставшие преграды! Когда же отойду под сень Колонны мраморной угрюмо, И пожирающая дума Мне на лицо нагонит тень, Тогда — угрюмому скитальцу Вослед скользнет ваш беглый взгляд, Тревожно шелк зашевелят Трепещущие ваши пальцы, К ланитам хлынувшую кровь Не скроет море кружев душных, И я прочту в очах послушных Уже ненужную любовь.

О, нет! не расколдуешь сердца ты Ни лестию, ни красотой, ни словом. Я буду для тебя чужим и новым, Всё призрак, всё мертвец, в лучах мечты. И ты уйдешь. И некий саван белый Прижмешь к губам ты, пребывая в снах. Всё будет сном: что ты хоронишь тело, Что ты стоишь три ночи в головах. Упоена красивыми мечтами, Ты укоризны будешь слать судьбе. Украсишь ты нежнейшими цветами Могильный холм, приснившийся тебе. И тень моя пройдет перед тобою В девятый день, и в день сороковой — Неузнанной, красивой, неживою. Такой ведь ты искала? — Да, такой. Когда же грусть твою погасит время, Захочешь жить, сначала робко, ты Другими снами, сказками не теми… И ты простой возжаждешь красоты. И он придет, знакомый, долгожданный, Тебя будить от неземного сна. И в мир другой, на миг благоуханный, Тебя умчит последняя весна. А я умру, забытый и ненужный, В тот день, когда придет твой новый друг, В тот самый миг, когда твой смех жемчужный Ему расскажет, что прошел недуг . Забудешь ты мою могилу, имя… И вдруг — очнешься: пусто; нет огня, И в этот час, под ласками чужими, Припомнишь ты и призовешь — меня! Как исступленно ты протянешь руки В глухую ночь, о, бедная моя! Увы! Не долетают жизни звуки К утешенным весной небытия. Ты проклянешь, в мученьях невозможных, Всю жизнь за то, что некого любить! Но есть ответ в моих стихах тревожных: Их тайный жар тебе поможет жить.

«Красота страшна» — Вам скажут, — Вы накинете лениво Шаль испанскую на плечи, Красный розан — в волосах. «Красота проста» — Вам скажут, — Пестрой шалью неумело Вы укроете ребенка, Красный розан — на полу. Но, рассеянно внимая Всем словам, кругом звучащим, Вы задумаетесь грустно И твердите про себя: «Не страшна и не проста я; Я не так страшна, чтоб просто Убивать, не так проста я, Чтоб не знать, как жизнь страшна».

Есть игра: осторожно войти, Чтоб вниманье людей усыпить; И глазами добычу найти; И за ней незаметно следить. Как бы ни был нечуток и груб Человек, за которым следят, — Он почувствует пристальный взгляд Хоть в углах еле дрогнувших губ. А другой — точно сразу поймет: Вздрогнут плечи, рука у него; Обернется — и нет ничего; Между тем — беспокойство растет. Тем и страшен невидимый взгляд, Что его невозможно поймать; Чуешь ты, но не можешь понять, Чьи глаза за тобою следят. Не корысть, не влюбленность, не месть; Так — игра, как игра у детей; И в собрании каждом людей Эти тайные сыщики есть. Ты и сам иногда не поймешь, Отчего так бывает порой, Что собою ты к людям придешь, А уйдешь от людей — не собой. Есть дурной и хороший есть глаз, Только лучше б ничей не следил: Слишком много есть в каждом из нас Неизвестных, играющих сил… О, тоска! Через тысячу лет Мы не сможем измерить души: Мы услышим полет всех планет, Громовые раскаты в тиши… А пока — в неизвестном живем И не ведаем сил мы своих, И, как дети, играя с огнем, Обжигаем себя и других…

Натянулись гитарные струны, Сердце ждет. Только тронь его голосом юным Запоет! И старик перед хором Уже топнул ногой. Обожги меня голосом, взором, Ксюша, пой! И гортанные звуки Понеслись, Словно в серебре смуглые руки Обвились… Бред безумья и страсти, Бред любви… Невозможное счастье! На! Лови!

Как свершилось, как случилось? Был я беден, слаб и мал. Но Величий неких тайна Мне до времени открылась, Я Высокое познал. Недостойный раб, сокровищ Мне врученных не храня, Был я царь и страж случайный. Сонмы лютые чудовищ Налетели на меня. Приручил я чарой лестью Тех, кто первые пришли. Но не счесть нам вражьей силы! Ощетинившейся местью Остальные поползли. И, покинув стражу, к ночи Я пошел во вражий стан. Ночь курилась, как кадило. Ослепительные очи Повлекли меня в туман. Падший ангел, был я встречен В стане их, как юный бог. Как прекрасный небожитель, Я царицей был замечен, Я входил в ее чертог, В тот чертог, который в пепел Обратится на земле. Но не спал мой грозный Мститель: Лик Его был гневно-светел В эти ночи на скале. И рассвет мне в очи глянул, Наступил мой скудный день. Только крыл раздался трепет, Кто-то мимо в небо канул, Как разгневанная тень. Было долгое томленье. Думал я: не будет дня. Бред безумный, страстный лепет, Клятвы, пени, уверенья Доносились до меня. Но, тоской моей гонима, Нежить сгинула, — и вдруг День жестокий, день железный Вкруг меня неумолимо Очертил замкнутый круг. Нет конца и нет начала, Нет исхода — сталь и сталь. И пустыней бесполезной Душу бедную обстала Прежде милая мне даль. Не таюсь я перед вами, Посмотрите на меня: Я стою среди пожарищ, Обожженный языками Преисподнего огня. Где же ты? не медли боле. Ты, как я, не ждешь звезды. Приходи ко мне, товарищ, Разделить земной юдоли Невеселые труды.

Как растет тревога к ночи! Тихо, холодно, темно. Совесть мучит, жизнь хлопочет. На луну взглянуть нет мочи Сквозь морозное окно. Что-то в мире происходит. Утром страшно мне раскрыть Лист газетный. Кто-то хочет Появиться, кто-то бродит. Иль — раздумал, может быть? Гость бессонный, пол скрипучий? Ах, не всё ли мне равно! Вновь сдружусь с кабацкой скрипкой, Монотонной и певучей! Вновь я буду пить вино! Всё равно не хватит силы Дотащиться до конца С трезвой, лживою улыбкой, За которой — страх могилы, Беспокойство мертвеца.

Ты — буйный зов рогов призывных, Влекущий на неверный след, Ты — серый ветер рек разливных, Обманчивый болотный свет. Люблю тебя, как посох — странник, Как воин — милую в бою, Тебя провижу, как изгнанник Провидит родину свою. Но лик твой мне незрим, неведом, Твоя непостижима власть: Ведя меня, как вождь, к победам, Испепеляешь ты, как страсть.