Жду я смерти близ денницы. Ты пришла издалека. Здесь исполни долг царицы В бледном свете ночника. Я готов. Мой саван плотен. Смертный венчик вкруг чела. На снегу моих полотен Ты лампадный свет зажгла. Опусти прозрачный полог Отходящего царя. На вершинах колких елок Занимается заря. Путь неровен. Ветви гибки. Ими путь мой устели. Царски-каменной улыбки Не нарушу на земли.

Ранним утром, когда люди ленились шевелиться, Серый сон предчувствуя последних дней зимы, Пробудились в комнате мужчина и блудница, Медленно очнулись среди угарной тьмы. Утро копошилось. Безнадежно догорели свечи, Оплывший огарок маячил в оплывших глазах. За холодным окном дрожали женские плечи, Мужчина перед зеркалом расчесывал пробор в волосах Но серое утро уже не обмануло: Сегодня была она, как смерть, бледна. Еще вечером у фонаря ее лицо блеснуло, В этой самой комнате была влюблена. Сегодня безобразно повисли складки рубашки, На всем был серый постылый налет. Углами торчала мебель, валялись окурки, бумажки, Всех ужасней в комнате был красный комод. И вдруг влетели звуки. Верба, раздувшая почки, Раскачнулась под ветром, осыпая снег. В церкви ударил колокол. Распахнулись форточки, И внизу стал слышен торопливый бег. Люди суетливо выбегали за ворота (Улицу скрывал дощатый забор). Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то, Махали руками, чертя незнакомый узор. Бился колокол. Гудели крики, лай и ржанье. Там, на грязной улице, где люди собрались, Женщина-блудница — от ложа пьяного желанья — На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь. Высоко — над домами — в тумане снежной бури, Нa месте полуденных туч и полунощных звезд, Розовым зигзагом в разверстой лазури Тонкая рука распластала тонкий крест.

Он спит, пока закат румян. И сонно розовеют латы. И с тихим свистом сквозь туман Глядится Змей, копытом сжатый. Сойдут глухие вечера, Змей расклубится над домами. В руке протянутой Петра Запляшет факельное пламя. Зажгутся нити фонарей, Блеснут витрины и троттуары. В мерцаньи тусклых площадей Потянутся рядами пары. Плащами всех укроет мгла, Потонет взгляд в манящем взгляде. Пускай невинность из угла Протяжно молит о пощаде! Там, на скале, веселый царь Взмахнул зловонное кадило, И ризой городская гарь Фонарь манящий облачила! Бегите все на зов! на лов! На перекрестки улиц лунных! Весь город полон голосов Мужских — крикливых, женских — струнных Он будет город свой беречь, И, заалев перед денницей, В руке простертой вспыхнет меч Над затихающей столицей.

Дни и ночи я безволен, Жду чудес, дремлю без сна. В песнях дальних колоколен Пробуждается весна. Чутко веет над столицей Угнетенного Петра. Вечерница льнет к деннице, Несказанной вечера. И зарей — очам усталым Предстоит, озарена, За прозрачным покрывалом Лучезарная Жена… Вдруг летит с отвагой ратной — В бранном шлеме голова — Ясный, Кроткий, Златолатный, Кем возвысилась Москва! Ангел, Мученик, Посланец Поднял звонкую трубу… Слышу коней тяжкий танец, Вижу смертную борьбу… Светлый Муж ударил Деда! Белый — черного коня!.. Пусть последняя победа Довершится без меня!.. Я бегу на воздух вольный, Жаром битвы утомлен… Бейся, колокол раздольный, Разглашай весенний звон! Чуждый спорам, верный взорам Девы алых вечеров, Я опять иду дозором В тень узорных теремов: Не мелькнет ли луч в светлице? Не зажгутся ль терема? Не сойдет ли от божницы Лучезарная Сама?

Светлый сон, ты не обманешь, Ляжешь в утренней росе, Алой пылью тихо встанешь На закатной полосе. Солнце небо опояшет, Вот и вечер — весь в огне. Зайчик розовый запляшет По цветочкам на стене. На балконе, где алеют Мхи старинных балюстрад, Деды дремлют и лелеют Сны французских баррикад. Мы внимаем ветхим дедам, Будто статуям из ниш: Сладко вспомнить за обедом Старый пламенный Париж, Протянув больную руку, Сладко юным погрозить, Сладко гладить кудри внуку, О минувшем говорить. И в алеющем закате На балконе подремать, В мягком стеганом халате Перебраться на кровать… Скажут: «Поздно, мы устали…» Разойдутся на заре. Я с тобой останусь в зале, Лучик ляжет на ковре. Милый сон, вечерний лучик… Тени бархатных ресниц… В золотистых перьях тучек Танец нежных вечерниц…

В пустом переулке весенние воды Бегут, бормочут, а девушка хохочет. Пьяный красный карлик не дает проходу, Пляшет, брызжет воду, платье мочит. Девушке страшно. Закрылась платочком. Темный вечер ближе. Солнце за трубой. Карлик прыгнул в лужицу красным комочком, Гонит струйку к струйке сморщенной рукой. Девушку манит и пугает отраженье. Издали мигнул одинокий фонарь. Красное солнце село за строенье. Хохот. Всплески. Брызги. Фабричная гарь. Будто издали невнятно доносятся звуки… Где-то каплет с крыши… где-то кашель старика… Безжизненно цепляются холодные руки… В расширенных глазах не видно зрачка… ……………………… Как страшно! Как бездомно! Там, у забора, Легла некрасивым мокрым комком. Плачет, чтобы ночь протянулась не скоро — Стыдно возвратиться с дьявольским клеймом… Утро. Тучки. Дымы. Опрокинутые кадки. В светлых струйках весело пляшет синева. По улицам ставят красные рогатки. Шлепают солдатики: раз! два! раз! два! В переулке у мокрого забора над телом Спящей девушки — трясется, бормочет голова; Безобразный карлик занят делом: Спускает в ручеек башмаки: раз! два! Башмаки, крутясь, несутся по теченью, Стремительно обгоняет их красный колпак… Хохот. Всплески. Брызги. Еще мгновенье — Плывут собачьи уши, борода и красный фрак. Пронеслись, — и струйки шепчут невнятно. Девушка медленно очнулась от сна: В глазах ее красно-голубые пятна. Блестки солнца. Струйки. Брызги. Весна.

Я восходил на все вершины, Смотрел в иные небеса, Мой факел был и глаз совиный, И утра божия роса. За мной! За мной! Ты молишь взглядом, Ты веришь брошенным словам, Как будто дважды чашу с ядом Я поднесу к своим губам! О, нет! Я сжег свои приметы, Испепелил свои следы! Всё, что забыто, недопето, Не возвратится до Звезды — До Той Звезды, которой близость Познав, — сторицей отплачу За всё величие и низость, Которых тяжкий груз влачу!

Мой любимый, мой князь, мой жених, Ты печален в цветистом лугу. Павиликой средь нив золотых Завилась я на том берегу. Я ловлю твои сны на лету Бледно-белым прозрачным цветком. Ты сомнешь меня в полном цвету Белогрудым усталым конем. Ах, бессмертье мое растопчи, — Я огонь для тебя сберегу. Робко пламя церковной свечи У заутрени бледной зажгу. В церкви станешь ты, бледен лицом, И к царице небесной придешь, — Колыхнусь восковым огоньком, Дам почуять знакомую дрожь… Над тобой — как свеча — я тиха, Пред тобой — как цветок — я нежна. Жду тебя, моего жениха, Всё невеста — и вечно жена.

На перекрестке, Где даль поставила, В печальном весельи встречаю весну. На земле еще жесткой Пробивается первая травка. И в кружеве березки — Далеко — глубоко — Лиловые скаты оврага. Она взманила, Земля пустынная! На западе, рдея от холода, Солнце — как медный шлем воина, Обращенного ликом печальным К иным горизонтам, К иным временам… И шишак — золотое облако — Тянет ввысь белыми перьями Над дерзкой красою Лохмотий вечерних моих! И жалкие крылья мои — Крылья вороньего пугала — Пламенеют, как солнечный шлем, Отблеском вечера… Отблеском счастия… И кресты — и далекие окна — И вершины зубчатого леса — Всё дышит ленивым И белым размером Весны.

Ты оденешь меня в серебро, И когда я умру, Выйдет месяц — небесный Пьеро, Встанет красный паяц на юру Мертвый месяц беспомощно нем, Никому ничего не открыл. Только спросит подругу — зачем Я когда-то ее полюбил? В этот яростный сон наяву Опрокинусь я мертвым лицом И паяц испугает сову, Загремев под горой бубенцом… Знаю — сморщенный лик его стар И бесстыден в земной наготе. Но зловещий восходит угар — К небесам, к высоте, к чистоте.

Фиолетовый запад гнетет, Как пожатье десницы свинцовой. Мы летим неизменно вперед — Исполнители воли суровой. Нас немного. Все в дымных плащах. Брызжут искры и блещут кольчуги. Поднимаем на севере прах, Оставляем лазурность на юге. Ставим троны иным временам — Кто воссядет на темные троны? Каждый душу разбил пополам И поставил двойные законы. Никому не известен конец. И смятенье сменяет веселье. Нам открылось в гаданьи: мертвец Впереди рассекает ущелье.

Дали слепы, дни безгневны, Сомкнуты уста. В непробудном сне царевны, Синева пуста. Были дни — над теремами Пламенел закат. Нежно белыми словами Кликал брата брат. Брата брат из дальних келий Извещал: «Хвала!» Где-то голуби звенели, Расплескав крыла. С золотистых ульев пчелы Приносили мед. Наполнял весельем долы Праздничный народ. В пестрых бусах, в алых лентах Девушки цвели… Кто там скачет в позументах В голубой пыли? Всадник в битвенном наряде, В золотой парче, Светлых кудрей бьются пряди, Искры на мече, Белый конь, как цвет вишневый. Блещут стремена… На кафтан его парчовый Пролилась весна. Пролилась — он сгинет в тучах, Вспыхнет за холмом. На зеленых встанет кручах В блеске заревом, Где-то перьями промашет, Крикнет: «Берегись!» На коне селом пропляшет, К ночи канет ввысь… Ночью девушкам приснится, Прилетит из туч Конь — мгновенная зарница, Всадник — беглый луч… И, как луч, пройдет в прохладу Узкого окна, И Царевна, гостю рада, Встанет с ложа сна… Или, в злые дни ненастий, Глянет в сонный пруд, И его, дрожа от страсти, Руки заплетут. И потом обманут — вскинут Руки к серебру, Рыбьим плёсом отодвинут В струйную игру… И душа, летя на север Золотой пчелой, В алый сон, в медовый клевер Ляжет на покой… И опять в венках и росах Запоет мечта, Засверкает на откосах Золото щита, И поднимет щит девица, И опять вдали Всадник встанет, конь вздыбится В голубой пыли… Будут вёсны в вечной смене И падений гнет. Вихрь, исполненный видений, — Голубиный лет… Что мгновенные бессилья? Время — легкий дым… Мы опять расплещем крылья, Снова отлетим! И опять, в безумной смене Рассекая твердь, Встретим новый вихрь видений, Встретим жизнь и смерть!

Сонный вздох онемелой волны Дышит с моря, где серый маяк Указал морякам быстрины, Растрепал у поднебесья флаг. Там зажегся последний фонарь, Озаряя таинственный мол. Там корабль возвышался, как царь, И вчера в океан отошел. Чуть серели его паруса, Унося торжество в океан. Я покорно смотрел в небеса, Где Она расточала туман. Я увидел Глядящую в твердь — С неземным очертанием рук. Издали мне привиделась Смерть, Воздвигавшая тягостный звук. Там поют среди серых камней, В отголосках причудливых пен — Переплески далеких морей, Голоса корабельных сирен.

В час, когда пьянеют нарциссы, И театр в закатном огне, В полутень последней кулисы Кто-то ходит вздыхать обо мне… Арлекин, забывший о роли? Ты, моя тихоокая лань? Ветерок, приносящий с поля Дуновений легкую дань? Я, паяц, у блестящей рампы Возникаю в открытый люк. Это — бездна смотрит сквозь лампы Ненасытно-жадный паук. И, пока пьянеют нарциссы, Я кривляюсь, крутясь и звеня.. Но в тени последней кулисы Кто-то плачет, жалея меня. Нежный друг с голубым туманом, Убаюкан качелью снов. Сиротливо приникший к ранам Легкоперстный запах цветов.

Я живу в глубоком покое. Рою днем могилы корням. Но в туманный вечер — нас двое. Я вдвоем с Другим по ночам. Обычайный — у входа в сени, Где мерцают мои образа. Лоб закрыт тенями растений. Чуть тускнеют в тени глаза. Из угла серебрятся латы, Испуская жалобный скрип. В дальних залах — говор крылатый Тех, с кем жил я, и с кем погиб. Одинок — в конце вереницы — Я — последний мускул земли. Не откроет уст Темнолицый, Будто ждет, чтобы все прошли. Раздавив похоронные звуки Равномерно-жутких часов, Он поднимет тяжкие руки, Что висят, как петли веков. Заскрипят ли тяжкие латы? Или гроб их, как страх мой, пуст? Иль Он вдунет звук хриповатый В этот рог из смердящих уст? Или я, как месяц двурогий, Только жалкий сон серебрю, Что приснился в долгой дороге Всем бессильным встретить зарю?

Вот он — ряд гробовых ступеней. И меж нас — никого. Мы вдвоем. Спи ты, нежная спутница дней, Залитых небывалым лучом. Ты покоишься в белом гробу. Ты с улыбкой зовешь: не буди. Золотистые пряди на лбу. Золотой образок на груди. Я отпраздновал светлую смерть, Прикоснувшись к руке восковой, Остальное — бездонная твердь Схоронила во мгле голубой. Спи — твой отдых никто не прервет Мы — окрай неизвестных дорог. Всю ненастную ночь напролет Здесь горит осиянный чертог.

Вечность бросила в город Оловянный закат. Край небесный распорот, Переулки гудят. Всё бессилье гаданья У меня на плечах. В окнах фабрик — преданья О разгульных ночах. Оловянные кровли — Всем безумным приют. В этот город торговли Небеса не сойдут. Этот воздух так гулок, Так заманчив обман. Уводи, переулок, В дымно-сизый туман…

Город в красные пределы Мертвый лик свой обратил, Серо-каменное тело Кровью солнца окатил. Стены фабрик, стекла окон, Грязно-рыжее пальто, Развевающийся локон — Всё закатом залито. Блещут искристые гривы Золотых, как жар, коней, Мчатся бешеные дива Жадных облачных грудей, Красный дворник плещет ведра С пьяно-алою водой, Пляшут огненные бедра Проститутки площадной, И на башне колокольной В гулкий пляс и медный зык Кажет колокол раздольный Окровавленный язык.

Я жалобной рукой сжимаю свой костыль. Мой друг — влюблен в луну — живет ее обманом. Вот — третий на пути. О, милый друг мой, ты ль В измятом картузе над взором оловянным? И — трое мы бредем. Лежит пластами пыль. Всё пусто — здесь и там — под зноем неустанным. Заборы — как гроба. В канавах преет гниль. Всё, всё погребено в безлюдьи окаянном. Стучим. Печаль в домах. Покойники в гробах. Мы робко шепчем в дверь: «Не умер — спит ваш близкий…» Но старая, в чепце, наморщив лоб свой низкий, Кричит: «Ступайте прочь! Не оскорбляйте прах!» И дальше мы бредем. И видим в щели зданий Старинную игру вечерних содроганий.

Поет, краснея, медь. Над горном Стою — и карлик служит мне: Согбенный карлик в платье черном, Какой являлся мне во сне. Сбылось немного — слишком много, И в гроб переплавляю медь. Я сам открыл себе дорогу, Не в силах зной преодолеть. Последним шествием украшен, Склонюсь под красный балдахин. И прогремят останки башен С моих довременных вершин. И вольно — смуглая гадалка, Спеша с потехи площадной, Швырнет под сени катафалка Свой воскрешающий запой. Тогда — огромен бледным телом — Я красной медью зазвучу. И предо мною люди в белом Поставят бледную свечу.

В пыльный город небесный кузнец прикатил Огневой переменчивый диск. И по улицам — словно бесчисленных пил Смех и скрежет и визг. Вот в окно, где спокойно текла Пыльно-серая мгла, Луч вонзился в прожженное сердце стекла, Как игла. Все испуганно пьяной толпой Покидают могилы домов… Вот — всем телом прижат под фабричной трубой Незнакомый с весельем разгульных часов… Он вонзился ногтями в кирпич В унизительной позе греха… Но небесный кузнец раздувает меха, И свистит раскаленный, пылающий бич. Вот — на груде горячих камней Распростерта не смевшая пасть… Грудь раскрыта — и бродит меж темных бровей Набежавшая страсть… Вот — монах, опустивший глаза, Торопливо идущий вперед… Но и тех, кто безумно обеты дает, Кто бесстрастные гимны поет, Настигает гроза! Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую груда На распутьях, в подвалах, на башнях — хвала! Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, — Наши гимны, и песни, и сны — без числа!.. Золотая игла! Исполинским лучом пораженная мгла! Опаленным, сметенным, сожженным дотла — Хвала!

Поднимались из тьмы погребов. Уходили их головы в плечи. Тихо выросли шумы шагов, Словеса незнакомых наречий. Скоро прибыли толпы других, Волочили кирки и лопаты. Расползлись по камням мостовых, Из земли воздвигали палаты. Встала улица, серым полна, Заткалась паутинною пряжей. Шелестя, прибывала волна, Затрудняя проток экипажей. Скоро день глубоко отступил, В небе дальнем расставивший зори. А незримый поток шелестил, Проливаясь в наш город, как в море Мы не стали искать и гадать: Пусть заменят нас новые люди! В тех же муках рождала их мать, Так же нежно кормила у груди… В пелене отходящего дня Нам была эта участь понятна… Нам последний закат из огня Сочетал и соткал свои пятна. Не стерег исступленный дракон, Не пылала над нами геенна. Затопили нас волны времен, И была наша участь — мгновенна.

В высь изверженные дымы Застилали свет зари. Был театр окутан мглою. Ждали новой пантомимы, Над вечернею толпою Зажигались фонари. Лица плыли и сменились, Утонули в темной массе Прибывающей толпы. Сквозь туман лучи дробились, И мерцали в дальней кассе Золоченые гербы. Гулкий город, полный дрожи, Вырастал у входа в зал. Звуки бешено ломились… Но, взлетая к двери ложи, Рокот смутно замирал, Где поклонники толпились… В темном зале свет заемный Мог мерцать и отдохнуть. В ложе — вещая сибилла, Облачась в убор нескромный, Черный веер распустила, Черным шелком оттенила Бледно-матовую грудь. Лишь в глазах таился вызов, Но в глаза вливался мрак… И от лож до темной сцены, С позолоченных карнизов, Отраженный, переменный — Свет мерцал в глазах зевак… Я покину сон угрюмый, Буду первый пред толпой: Взору смерти — взор ответный! Ты пьяна вечерней думой, Ты на очереди смертной: Встану в очередь с тобой!

Спят луга, спят леса, Пала божия роса, В небе звездочки горят, В речке струйки говорят, К нам в окно луна глядит, Малым детям спать велит «Спите, спите, поздний час, Завтра брат разбудит вас. Братний в золоте кафтан, В серебре мой сарафан, Встречу брата и пойду, Спрячусь в божием саду, А под вечер брат уснет И меня гулять пошлет. Сладкий сон вам пошлю, Тихой сказкой усыплю, Сказку сонную скажу, Как детей сторожу… Спите, спите, спать пора. Детям спится до утра…»

Зажигались окна узких комнат, Возникали скудные лучи, Там, где люди сиротливо берегут и помнят Царствия небесного ключи. В этот час и Ты прошла к вечерне, Свой задумчивый и строгий сон храня. На закате поднимался занавес вечерний, Открывалось действие огня. Так, как я, тонуть в небесном равнодушном взгляде Не умел никто. Свободная, поверь! Кто-то ласковый рассыпал золотые пряди, Луч проник в невидимую дверь. И, вступив на звонкий ряд ступеней, Я стоял преображенный на горе — Там, где стая тускло озаренных привидений Простирала руки к догорающей заре.

Всё бежит, мы пребываем, Вервий ночи вьем концы, Заплетаем, расплетаем Белых ландышей венцы. Всё кружится, круторогий Месяц щурится вверху. Мы, расчислив все дороги, Утром верим петуху. Вот — из кельи Вечной Пряхи Нити кажут солнцу путь. Утром сходятся монахи, Прикрывая рясой грудь. «Всю ли ночь молились в нишах? Всю ли ночь текли труды?» — «Нет, отец, на светлых крышах Ждали Утренней Звезды. Мы молчали, колдовали, Ландыш пел. Она цвела, Мы над прялкой тосковали В ночь, когда Звезда пряла».

Блеснуло в глазах. Метнулось в мечте. Прильнуло к дрожащему сердцу. Красный с козел спрыгнул — и на светлой черте Распахнул каретную дверцу. Нищий поднял дрожащий фонарь Афиша на мокром столбе… Ступила на светлый троттуар, Исчезла в толпе. Луч дождливую мглу пронизал — Богиня вступила в склеп… Гори, маскарадный зал! Здесь нищий во мгле ослеп.

Нежный! У ласковой речки Ты — голубой пастушок. Белые бродят овечки, Круто загнут посошок. Ласковы желтые мели, Где голубеет вода. Голосу тихой свирели Грустно покорны стада. Грусть несказанных намеков В долгом журчаньи волны. О, береги у истоков Эти мгновенные сны. Люди придут и растратят Золоторунную тишь. Тяжкие камни прикатят, Нежный растопчат камыш. Но высоко — в изумрудах Облаки-овцы бредут. В тихих и темных запрудах Их отраженья плывут. Пусть и над городом встанет Стадо вечернее. Пусть Людям предстанет в тумане Золоторунная грусть.

Гроб невесты легкой тканью Скрыт от глаз в соборной мгле. Пресвятая тонкой дланью Охраняет на земле. Кто у гроба в час закатный? Мать и солнечная сень. Третий с ними — благодатный Несмежающийся день. Над ее бессмертной дремой Нить Свершений потекла… Это — Третий — Незнакомый Кротко смотрит в купола.

Тяжко нам было под вьюгами Зиму холодную спать… Землю промерзлую плугами Не было мочи поднять! Ранними летними росами Выйдем мы в поле гулять… Будем звенящими косами Сочные травы срезать! Настежь ворота тяжелые! Ветер душистый в окно! Песни такие веселые Мы не певали давно!

Маг, простерт над миром брений, В млечной ленте — голова. Знаки поздних поколений — Счастье дольнего волхва. Поднялась стезею млечной, Осиянная — плывет. Красный шлем остроконечный Бороздит небесный свод. В длинном черном одеяньи, В сонме черных колесниц, В бледно-фосфорном сияньи — Ночь плывет путем цариц. Под луной мерцают пряжки До лица закрытых риз. Оперлась на циркуль тяжкий, Равнодушно смотрит вниз. Застилая всю равнину, Косы скрыли пол-чела. Тенью крылий — половину Всей подлунной обняла. Кто Ты, зельями ночными Опоившая меня? Кто Ты, Женственное Имя В нимбе красного огня?

Вот — в изнурительной работе Вы духу выковали меч. Вы — птицы. Будьте на отлете, Готовьте дух для новых встреч. Весенних талей вздохи томны, Звездясь, синеет тонкий лед. О, разгадай под маской скромной, Какая женщина зовет! Вам перепутья даль откроют, Призывно засинеет мгла. Вас девы падшие укроют В приюты света и тепла… Открытый путь за далью вольной, Но берегитесь, в даль стремясь, Чтоб голос меди колокольной Не опрокинулся на вас!

Помнишь думы? Они улетели. Отцвели завитки гиацинта. Мы провидели светлые цели В отдаленных краях лабиринта. Нам казалось: мы кратко блуждали. Нет, мы прожили долгие жизни… Возвратились — и нас не узнали, И не встретили в милой отчизне. И никто не спросил о Планете, Где мы близились к юности вечной… Пусть погибнут безумные дети За стезей ослепительно млечной! Но в бесцельном, быть может, круженьи Были мы, как избранники, нищи. И теперь возвратились в сомненьи В дорогое, родное жилище… Так. Не жди изменений бесцельных, Не смущайся забвеньем. Не числи. Пусть к тебе — о краях запредельных Не придут и спокойные мысли. Но, прекрасному прошлому радо, — Пусть о будущем сердце не плачет. Тихо ведаю: будет награда: Ослепительный Всадник прискачет.

Все отошли. Шумите, сосны, Гуди, стальная полоса. Над одиноким веют вёсны И торжествуют небеса. Я не забыл на пире хмельном Мою заветную свирель. Пошлю мечту о запредельном В Его Святую колыбель… Над ней синеет вечный полог, И слишком тонки кружева. Мечты пронзительный осколок Свободно примет синева. Не о спасеньи, не о Слове… И мне ли — падшему в пыли? Но дым всходящих славословий Вернется в сад моей земли.

День поблек, изящный и невинный Вечер заглянул сквозь кружева. И над книгою старинной Закружилась голова. Встала в легкой полутени, Заструилась вдоль перил… В голубых сетях растений Кто-то медленный скользил Тихо дрогнула портьера. Принимала комната шаги Голубого кавалера И слуги. Услыхала об убийстве — Покачнулась — умерла. Уронила матовые кисти В зеркала.

В кабаках, в переулках, в извивах, В электрическом сне наяву Я искал бесконечно красивых И бессмертно влюбленных в молву Были улицы пьяны от криков. Были солнца в сверканьи витрин. Красота этих женственных ликов! Эти гордые взоры мужчин! Это были цари — не скитальцы! Я спросил старика у стены: «Ты украсил их тонкие пальцы Жемчугами несметной цены? Ты им дал разноцветные шубки? Ты зажег их снопами лучей? Ты раскрасил пунцовые губки, Синеватые дуги бровей?» Но старик ничего не ответил, Отходя за толпою мечтать. Я остался, таинственно светел, Эту музыку блеска впивать… А они проходили всё мимо, Смутно каждая в сердце тая, Чтоб навеки, ни с кем не сравнимой, Отлететь в голубые края. И мелькала за парою пара… Ждал я светлого ангела к нам, Чтобы здесь, в ликованьи троттуара, Он одну приобщил небесам… А вверху — на уступе опасном, — Тихо съежившись, карлик приник, И казался нам знаменем красным Распластавшийся в небе язык.

Барка жизни встала На большой мели. Громкий крик рабочих Слышен издали. Песни и тревога На пустой реке. Входит кто-то сильный В сером армяке. Руль дощатый сдвинул, Парус распустил И багор закинул, Грудью надавил. Тихо повернулась Красная корма, Побежали мимо Пестрые дома. Вот они далёко, Весело плывут. Только нас с собою, Верно, не возьмут!