Киномеханик
[27]
Многие думают, что работа у меня легче легкого: включаешь проектор и сиди, плюй в потолок. Мало кто знает, что за проектором надо следить в оба – вовремя менять катушки с пленкой, причем менять так, чтобы фильм шел непрерывно, чтобы все было ровненько и без заминок. Если где накосячишь, лента может порваться и будет шлепать хвостом по линзе или, наоборот, застрянет, и ее прожжет лампой. Зрители тут же начнут возмущаться, что отнюдь не на пользу бизнесу и отнюдь не на пользу тебе, шеф все узнает, можно не сомневаться, в зале стоит такой ор, что его только глухой не услышит.
Со мной подобное случается редко, раза два-три я прошляпил конец части, один раз сжег пленку, но мы ее получили уже испорченную. Ее неправильно упаковали, она перекрутилась в катушке, и я никак не мог этого знать. То была не моя вина. Даже шеф понял.
И все-таки смотреть надо в оба.
Я согласен, работа уж всяко приятнее, чем рыть канавы, а я в свое время их вырыл немало, потому как недоучился в школе. Мне оставалось чуть больше года, но пришлось бросить школу в силу некоторых обстоятельств. У человека, не имеющего аттестата о среднем образовании, не так-то много возможностей в жизни.
Я думал, что обязательно доучусь, что когда-нибудь вернусь в школу, сдам экзамены, получу аттестат, но это «когда-нибудь» так и не наступило. Зато с самого раннего детства я проводил много времени в кинотеатре, в кабине киномеханика, старика Берта, который знал моего отца, хотя это было лишь шапочное знакомство. Берт впускал меня через служебный вход, и я бесплатно смотрел кино из проекционной кабины. Берт – замечательный дядька. Он мне очень помог. Я считаю его своим ангелом-хранителем. Он определил мой путь.
Пока я часами сидел у него в кабине, он объяснял мне, как работает кинопроектор. И когда Берт решил выйти на пенсию, его место досталось мне. Тогда мне было двадцать пять. И с тех пор я работаю киномехаником, уже пять лет.
Что еще хорошо: можно бесплатно смотреть кино, хотя есть фильмы, которые я и вовсе не стал бы смотреть, будь моя воля. Если еще раз увижу «Семь невест для семи братьев», со мной, наверное, случится истерика. Я вообще не люблю музыкальные фильмы.
Даже если не смотришь на экран, ты все равно слышишь реплики персонажей, сеанс за сеансом, и если фильм идет в кинотеатре целую неделю, ты волей-неволей запоминаешь все диалоги и можешь их повторить, словно ходячий проигрыватель. Я пытался вставлять в разговор остроумные фразы о парне из фильмов, подкатывая к девчонкам, но мне это ничуть не помогало.
Я не красавец, но и не урод. Просто не умею общаться с женщинами. И никогда не умел. Мой отец нравился женщинам. Он был высоким и статным, с черными кудрявыми волосами, резкими чертами лица и яркими голубыми глазами. Крепкий и мускулистый от физического труда. Женщины от него млели и сами вешались ему на шею. Как только он получал ту, которую хотел, она ему быстро надоедала, как это произошло и с моей матерью, а он уже был готов к новым подвигам и свершениям. Да, отец умел затащить женщину в койку и вытянуть у нее пару-тройку долларов на свои личные нужды. В нем было все, что так нравилось женщинам. До тех пор, пока он их не бросал.
Он всегда говорил:
– К женщинам нужен подход. Все бабы падки на лесть. Поэтому им надо льстить. Они от этого прямо балдеют. Бери любую, какую захочешь. А потом иди дальше. Впереди еще столько непокоренных вершин.
Такой он был, мой отец.
А Берт говорил по-другому:
– Мужик, который гордится, что может любую уговорить лечь с ним в койку, считает, будто только это и важно. Будто это и есть любовь. Но все должно быть иначе. Мы с Мисси женаты уже полвека, и хотя нам давно неинтересно стаскивать друг с друга исподнее, нам по-прежнему приятно видеть друг друга за завтраком. Это, сынок, дорогого стоит.
Так, если вкратце, Берту виделись отношения с женщиной.
И было еще кое-что. Он всегда говорил:
– Даже не пытайся понять, о чем она думает. Все равно не поймешь. Уж если на то пошло, и она никогда не поймет, о чем думаешь ты. Просто будьте с ней вместе. Ты – для нее, а она – для тебя.
Проблема в том, что рядом со мной никогда не было человека, с кем можно было оставаться вместе. Наверное, это из-за того, что я сильно сутулюсь. Берт всегда говорил:
– Выпрямись, Картрайт. Не сутулься. Ты же не горбун, а ходишь весь скрюченный. Смотри людям в глаза, бога ради.
Даже не знаю, почему так происходит. В смысле, почему я сутулюсь. Может, потому, что я очень высокий – шесть футов шесть дюймов – и тощий, как глист. Я пытаюсь следить за осанкой, но иногда у меня возникает чувство, что мне на плечи давит груз воспоминаний и не дает распрямиться.
На днях мистер Ловенстейн нанял новую капельдинершу. Это, скажу я вам, что-то с чем-то. Он требует, чтобы на работе она носила красное. Всегда только красное. В кинотеатре вообще много красного. Сиденья обтянуты красной тканью. Местами материя залоснилась на спинках, где зрители-мужчины прикасаются к ним набриолиненными затылками. Занавес, закрывающий сцену перед экраном, тоже красный. Я люблю, когда занавес раздвигается и можно запускать проектор. Люблю наблюдать, как два красных полотнища расходятся в стороны, открывая экран. Мне от этого радостно, и я даже немного волнуюсь. Однажды я рассказал об этом Берту, думал, он надо мной посмеется, но он лишь кивнул:
– Мне тоже, сынок.
По субботам, перед утренним сеансом мультфильмов, на сцене выступают клоуны, жонглеры, дрессированные собачки и убогие. Детям вроде бы нравится, они бесятся, и кричат, и швыряют в актеров попкорн и конфеты.
Бывает, дрессированные песики гадят прямо на сцене, или клоун падает с велосипеда, или жонглер не успевает поймать подброшенный мячик, и он бьет его по голове. Детишки в зале хохочут, им смешно. Странно все же устроены люди, если подумать: обычно нас смешит что-то, связанное с чужим унижением, болью или конфузом, вы замечали?
Но эта новая капельдинерша… Ее зовут Салли. По сравнению с ней девушки из кинофильмов кажутся не привлекательнее зачерствевшего бутерброда с сыром и ветчиной. Она настоящая красавица. Младше меня лет на шесть или семь. У нее длинные светлые волосы и лицо гладкое, как у фарфоровой куклы. На работе она ходит в красном – заведение предоставляет ей «форменную» одежду, – а в нерабочее время предпочитает наряды спокойных, неярких цветов. Она переодевается в кинотеатре, тут же и красится. Когда Салли выходит из раздевалки в красном платье и в туфлях на шпильках, она буквально сияет, как нос оленя Рудольфа. Платья ей выдают мистер и миссис Ловенстейн, причем миссис Ловенстейн ушивает их по фигуре, и они сидят как влитые. Не хочу показаться грубым, но если бы Салли была загорелой, то загар прорывался бы сквозь материю, вот как плотно они, эти платья, облегают ее фигуру.
Мистеру Ловенстейну лет шестьдесят пять, не меньше. Однажды мы с ним стояли у буфета, где я взял хот-дог и бутылку воды, чтобы унести к себе в кабину. Я каждый день обедаю и ужинаю хот-догами, потому что они положены мне бесплатно. В тот день, как раз перед первым сеансом в полдень, мы с мистером Ловенстейном стояли у буфета, и тут Салли вышла из раздевалки, из той же самой раздевалки, которой пользуются клоуны, жонглеры и дрессировщики собак. Она вышла в своем облегающем красном платье и туфлях на шпильках. Ее светлые волосы рассыпались по плечам. Она увидела нас и улыбнулась.
У меня подкосились ноги. Когда она прошла в зрительный зал, чтобы приступить к работе, мистер Ловенстейн произнес:
– Думаю, Мод следовало бы немного расставить это платье.
Я ничего не сказал, но подумал: «Надеюсь, она этого не сделает».
Каждый день я смотрю из кабины на Салли. Она стоит сбоку от занавеса, под красными лампами. Они неяркие, но света хватает, чтобы зритель, который захочет выйти в туалет или буфет, сумел выбраться из темного зала, не переломав ноги.
Салли провожает зрителей на места, что вообще-то без надобности. Билеты у нас только входные, и каждый садится, куда захочет. Ее зарплата – дополнительные затраты для кинотеатра, но мистер и миссис Ловенстейны считают, что она привлекает мальчишек-подростков. Мне кажется, кое-кто из солидных женатых мужчин тоже не прочь на нее поглазеть. Как я уже говорил, она настоящая красавица. Я смотрю на нее и не могу наглядеться. Просто сижу и смотрю. Раньше, если мне было скучно, я разглядывал юные парочки в задних рядах, как они там целовались и обжимались, хотя мне всегда представлялось, что так неправильно: я не должен за ними подглядывать, а они не должны это делать в общественном месте. Возможно, я просто завидовал.
А теперь я смотрю только на Салли. Из моей кабины отлично просматривается место, где она стоит каждый вечер под красной лампочкой, от света которой ее светлые волосы кажутся чуть красноватыми, а яркое платье – еще ярче. Однажды я так на нее загляделся, что забыл поменять катушку – впервые за долгое время, – и фильм оборвался на середине. Конечно, я быстренько все поправил, но мистер Ловенстейн не мог не услышать возмущенных криков и топота из зала.
Разумеется, он рассердился и устроил мне выговор после сеанса. Я знал, что он полностью прав, и я знал, что его возмущение никак на мне не отразится. Он понимал: от ошибок не застрахован никто. Он видел, что я хорошо выполняю свою работу. Но он был прав: следовало быть внимательнее. И все-таки я не жалел, что засмотрелся на Салли. Оно того стоило.
Буквально на следующий день после того разговора все стало тухло. Миссис Ловенстейн закрыла билетную кассу и уехала домой пораньше. У нее есть своя машина, и ей не надо дожидаться, пока мистер Ловенстейн закончит дела. Мы с ним стояли за стойкой буфета, я пил бесплатный напиток, положенный мне как сотруднику, и тут из раздевалки вышла Салли. Она уже переоделась в свое платье, явно не новое, свободное, в мелкий цветочек. Она увидела нас и улыбнулась. Мне хочется думать, что улыбалась она только мне. Я всегда расправлял плечи, когда Салли смотрела в мою сторону.
А потом в кинотеатре появились два человека – они вошли через стеклянные двери и направились прямо к буфету. Обычно я сам запираю передние двери после вечернего сеанса, сразу, как только уйдут все зрители. Но в тот вечер я завозился с напитками и еще не успел запереть замок.
Когда запираются передние двери, мы с мистером Ловенстейном, а иногда и с Салли, хотя обычно она уходит чуть раньше, выходим на улицу через заднюю дверь, и мистер Ловенстейн ее запирает. Каждый вечер он спрашивает у меня:
– Тебя подвезти?
И я отвечаю:
– Спасибо, не надо. Я лучше пройдусь пешком.
Если Салли выходит с нами, он предлагает подвезти и ее.
Салли тоже предпочитает ходить пешком. Жалко, что нам не по пути. Ей – в одну сторону, мне – в другую.
Так было каждый вечер.
Мне действительно больше нравилось ходить пешком. Однажды мистер Ловенстейн меня подвез, но его машина так провоняла сигарным дымом, что меня чуть не стошнило. Мой отец тоже курил сигары, и пахли они точно так же: дешевый табак, очень крепкий и очень вонючий. Дым намертво въедался в одежду, и избавиться от этого запаха получалось лишь после второй-третьей стирки.
К тому же мне и вправду нравится ходить пешком. Пару раз я шел домой даже в дождь. Мистер Ловенстейн пытался меня отговаривать, но я сказал, что люблю гулять под дождем. Люблю приходить домой мокрым, замерзшим, быстренько раздеваться, долго стоять под горячим душем, потом вытираться насухо и ложиться спать в одних трусах. Такая простая, нехитрая радость, может быть, глупость, но мне это нравилось. Иногда после душа я варил себе какао и пил его, сидя на кровати. Перед тем, как лечь спать.
Но в тот вечер те двое спокойно вошли в кинотеатр, потому что двери были открыты, хотя должны были уже быть заперты. Впрочем, не важно. Эти парни все равно бы вошли, рано или поздно, так или иначе.
Один из них, невысокий крепыш в синем костюме, напоминал кривоногий пожарный гидрант. Поля его черной шляпы были загнуты вверх. Может, на ком-то это смотрится стильно, но на нем выглядело глупо. Думаю, дело не только в дурацкой шляпе. С первого взгляда было понятно, что этот парень не будет ломать себе голову, пытаясь сообразить, как работают электроприборы или, уж если на то пошло, как открываются двери. Второй был повыше, потоньше и более лощеным. В коричневом костюме и коричневой шляпе. Одна штанина заметно топорщилась на лодыжке, словно в ней скрывалась кобура с пистолетом.
Они подошли к нам, улыбаясь, и тот, который повыше, посмотрев на мистера Ловенстейна, сказал:
– Мы работаем на районный Совет по защите бизнеса.
– Что еще за Совет? – нахмурился мистер Ловенстейн.
– Не суть важно, – сказал коротышка в дурацкой шляпе. – Ты пока помолчи и послушай, какие мы предлагаем услуги. Мы обеспечиваем защиту. Всякое может случиться – вдруг сюда кто-то вломится, устроит поджог, или захочет тебя ограбить, или кого-то избить. Мы проследим, чтобы такого не произошло.
– У меня есть страховка, – сообщил мистер Ловенстейн. – Я владею кинотеатром уже много лет и прекрасно справляюсь.
– Нет, – возразил высокий. – Твоя страховка не покроет ущерб, который могут нанести. А наша, она покрывает все. Она гарантирует отсутствие любого ущерба, который точно нанесут, если ее не будет.
Вот тогда-то мы с мистером Ловенстейном все поняли.
Поняли, что это за люди и что им нужно.
– Как это видится нам, – продолжил высокий, – вы не платите взносы. В этом квартале много разных заведений, и все хозяева заплатили нам взносы еще на прошлой неделе. Ты – единственный, кто не платит. Не будешь платить, мы не сумеем обеспечить тебе защиту.
– Давайте я как-нибудь сам о себе позабочусь, – сказал мистер Ловенстейн.
Высокий покачал головой:
– Знаешь, это не лучшая мысль. Всякое может случиться, причем внезапно. Вот было все хорошо, а потом вдруг стало плохо. Такой славный кинотеатр, будет жалко его потерять. Я тебе вот что скажу, мистер Жид: сейчас мы уйдем, но вернемся в следующий вторник. У тебя будет почти неделя, чтобы хорошенько подумать. Но если в следующий вторник мы не получим… ну, скажем, сто долларов… и потом по сто долларов каждую неделю… тогда ты лишишься нашей защиты. А без нее жди беды, точно тебе говорю.
– До скорой встречи, – сказал коротышка. – Начинай копить денежки.
Когда они вошли, Салли застыла. Она слышала весь разговор, стоя в дверях раздевалки, в каких-то десяти шагах от нас. Коротышка задумчиво посмотрел на нее.
– Ты же не хочешь, чтобы у этой малышки помялось платьице, хоть оно старое и застиранное. А сама девочка очень даже. Прямо не девочка, а конфетка.
– Не говори так о ней, – сказал мистер Ловенстейн.
– Я говорю, как хочу, – пожал плечами коротышка.
– Это последнее предупреждение, – бросил высокий. – Никому не нужны неприятности, которых очень легко избежать. Ты нам платишь сто долларов в неделю – и жизнь прекрасна.
– Точно, – подтвердил коротышка. – Прекраснее некуда.
– Сто долларов – это большие деньги, – не отступал мистер Ловенстейн.
– Нет, – сказал коротышка. – Это совсем мало, если учесть, что может случиться с твоим кинотеатром, с тобой, с твоими работниками, с твоей жирной женой, с этой сладкой малышкой, с этим длинным дурнем… Исправлять потом выйдет дороже. И кое-что не исправишь ни за какие деньги.
Они ушли, очень довольные собой. Салли, подойдя к нам, спросила:
– Что это было, мистер Ловенстейн?
– Вымогательство, – ответил он. – Ты не волнуйся, голубушка, они тебе ничего не сделают. И ты не волнуйся, – сказал он, обращаясь ко мне. – Но сегодня я отвезу вас обоих домой.
И он нас отвез. Я не стал возражать. Я сидел на заднем сиденье, за спиной у Салли, и всю дорогу смотрел на нее и вдыхал запах ее волос сквозь тяжелый сигарный дым.
В тот вечер в своей маленькой квартирке я долго думал об этих парнях, чем-то напоминавших моего отца. Бахвальство, угрозы, самолюбование. Дрянные люди, которым нравится делать больно другим. Я беспокоился за мистера и миссис Ловенстейн, я беспокоился за Салли, и, врать не буду, я беспокоился за себя.
На следующий день я пришел на работу как ни в чем не бывало, и когда брал в буфете хот-дог – мой бесплатный обед, – ко мне подошла Салли. Она спросила:
– Эти люди, которые приходили вчера, они опасны?
– Не знаю, – сказал я. – Наверное, да.
– Мне нужна эта работа, – вздохнула она. – Я не хочу увольняться, но мне страшно.
– Понимаю, – кивнул я. – Мне тоже нужна работа.
– Ты остаешься?
– Конечно, – сказал я.
– Ты меня защитишь, если что? – спросила она.
С тем же успехом можно было попросить воробья вступить в драку с ястребом, но я кивнул:
– Даже не сомневайся.
Хотя надо было сказать совершенно другое. Надо было сказать, чтобы она сегодня же взяла расчет и начала искать другую работу, ведь все может закончиться очень плохо. Я знаю, как это бывает. Знаю не понаслышке.
Но, если по правде, я был эгоистом. Мне не хотелось, чтобы Салли уволилась. Мне хотелось, чтобы она оставалась рядом. Хотелось видеть ее каждый день, и в то же время я понимал, что вряд ли сумею ее защитить. Одних намерений мало. Берт всегда говорил, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
В тот вечер после работы, когда Салли собралась идти домой, я сказал:
– Давай я тебя провожу.
– Мне в другую сторону, – ответила она.
– Ничего страшного. Я тебя провожу, а потом пойду домой.
– Ладно, – согласилась она.
По дороге Салли спросила:
– Тебе нравится работать киномехаником?
– Да.
– Почему?
– Неплохая зарплата, бесплатные хот-доги.
Она рассмеялась. Я добавил:
– И можно бесплатно смотреть кино. Я люблю кино.
– Я тоже.
– Наверное, это странно, но мне нравится, что я там один, у себя в кабине. Может, мне иногда и бывает одиноко, но не то чтобы совсем. Если мне надоедает смотреть один и тот же фильм или фильм мне не нравится, я все равно не скучаю. Читаю книжки. Хотя читаю я медленно. На одну книжку уходит несколько месяцев.
– Я читаю журналы и книги, – сказала она. – Недавно прочла «Землю».
– Это здорово.
– Ты читал?
– Нет, я сам не читал. Но здорово, что ты прочитала. Я слышал, это хорошая книжка.
– Да, неплохая.
– Наверное, я все-таки предпочитаю кино, – сказал я. – Там больше действия, и история не тянется долго. Час или два, и ты уже знаешь, чем все закончится. Что мне еще нравится в моей работе – я смотрю на экран, на актеров в кино и знаю, что это я включил фильм. Что без меня ничего этого не было бы. Я вроде как бог у себя в кабине, и пока я не включу свой проектор, актеры не появятся на экране. Я как будто даю им приказ начать действие. Вызываю их к жизни. Звучит странно, да?
– Есть немножко, – согласилась она.
– Я вновь и вновь вызываю их к жизни, а на следующей неделе нам привозят новый фильм, и актеры из предыдущего для меня больше не существуют, но теперь у меня есть другие, и я вроде как за них в ответе. Я не управляю ими, они делают только то, что заснято на пленку, но без меня они не сделают вообще ничего. Пока я не включу проектор, кино не начнется. И если я вовремя не поменяю катушки, у них все застопорится.
– Интересная перспектива, – улыбнулась она.
– Перспектива? – переспросил я. – Мне нравится слово. Нравится, как ты говоришь.
Она озадаченно нахмурилась.
– Это обычное слово.
– Да, но ты знаешь слова, которых я не знаю. Или знаю, но не употребляю. Потому что боюсь, что произнесу их неправильно или не к месту и надо мной будут смеяться. Сейчас я боялся сказать «застопорится», поскольку не уверен, где тут правильное ударение, хотя само слово знаю. И то, что оно означает.
– Ничего страшного, – сказала она. – Я тоже не знаю, как произносится слово «поборник». Я его видела только в книжке, но не знаю, как его правильно произносить.
– Я даже не представляю, что оно значит, – заметил я. – И как его употребить в предложении.
– Наверное, я все-таки наберусь смелости и спрошу у кого-то из преподавателей, – сказала она. – По выходным я хожу на вечерние курсы в колледже.
– Ты учишься в колледже?
– А ты сам не думал пойти учиться? В колледже интересно.
– Я верю. Но это стоит денег.
– И дело того стоит. Даже вечерние курсы. Если получу диплом о неполном высшем образовании, то смогу найти работу получше. Я думала, что, может быть, выйду замуж, но потом решила, что я еще молода и надо немного пожить для себя. Надо хоть что-то увидеть в жизни и хоть чему-нибудь научиться прежде, чем посвятить себя детям и дому. К тому же все парни, с которыми я встречалась… вряд ли из них получились бы хорошие мужья.
– Семья не всегда хорошо, – сказал я. – Бывает, лучше вообще без семьи.
– Возможно, мне понравилась бы семейная жизнь. Мне кажется, я буду хорошей женой. Но не сейчас. Сначала надо пожить в свое удовольствие.
Вот тогда я и подумал, что, может, семья это и вправду не так уж плохо. Ведь бывают же счастливые семьи. Вдруг у нас с Салли как раз все получится так, как надо. Но это была просто мысль. Мало ли, какие мысли приходят в голову. Мы проходили мимо аптеки на Марджин-стрит, и я увидел наши отражения в витрине. Она выглядела как богиня, а я… ну, я выглядел как фигурка из палочек, кое-как связанных тонкими нитками. Как уже говорил, я совсем не урод, но в тот миг осознал в полной мере, что я ей не пара. Еще я заметил, как из магазина, который уже закрывался, вышли двое парней под руку с подружками. Один из парней посмотрел на нас с Салли, и я прямо прочел его мысли: «Как ему удалось подцепить такую красотку?» Они прошли мимо и скрылись из виду.
Мы добрались до дома, где жила Салли. Это было двухэтажное кирпичное здание, сумрачное, но неплохо освещенное. Прямо перед подъездом стоял фонарь, и сквозь стеклянную входную дверь было видно, что в холле горит свет.
– Я живу на втором этаже, – сказала она.
– Хорошо. Высоко.
– Да, ты говорил, что тебе нравится твоя кабина над залом.
– Ага.
– Иногда я смотрю в окно, наблюдаю за людьми на улице.
– Я тоже люблю наблюдать за людьми, – признался я. – Хотя кино я люблю больше, но когда фильм идет в третий-четвертый раз, я наблюдаю за зрителями в зале. А если фильм очень хороший, я смотрю его снова и снова, хоть всю неделю. И мне совсем не надоедает. Я уже знаю сюжет, ничего нового не увижу, и все-таки мне нравится. Я знаю, кто там плохой, кто хороший и чем все закончится. А в жизни с людьми непонятно. Люди непредсказуемы. От них не знаешь, чего ожидать. Я люблю фильмы, потому что мне нравится заранее знать, как все будет.
– Интересно, – произнесла Салли.
На самом деле я не был уверен, что ей действительно интересно слушать меня. Я уже пожалел, что не завел разговор о погоде или о чем-то подобном, вместо того чтобы рассказывать о своих идиотских фантазиях, что я вроде как бог в кабине киномеханика. Иногда я бываю таким придурком… Отец так всегда и говорил: дескать, ты неудачник, сынок, а вдобавок еще и придурок.
– Ну, что ж, – заметил я. – Ты почти дома.
– Да. Спасибо тебе.
– Не за что.
Между нами возникла немного неловкая пауза, а потом Салли сказала:
– Думаю, завтра увидимся.
– Конечно, увидимся. Если хочешь, я снова тебя провожу домой.
– Не знаю. Посмотрим, что будет завтра. Может, все не так страшно и я зря испугалась.
– Ну, да. С тобой все будет в порядке.
Я открыл перед ней стеклянную дверь. Салли вошла в подъезд и направилась к лестнице, но остановилась на первой ступеньке, обернулась ко мне и улыбнулась. Не знаю, насколько искренней была эта улыбка и что она означала. Но я вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным.
Я улыбнулся в ответ.
Она вернулась и вышла ко мне на крыльцо.
– Это значит «защитник, ревностный сторонник».
– Кто?
– Поборник, – сказала она. – Или как там произносится это слово, я не знаю.
Она опять улыбнулась и зашла обратно в подъезд. Эта вторая улыбка понравилась мне больше. Я наблюдал сквозь стеклянную дверь, как Салли поднималась по лестнице. Потом она скрылась из виду, и я побрел домой.
Я принял душ и, пока вытирался, долго рассматривал свою грудь в маленьком зеркале на дверце аптечного шкафчика. Зеркало было все в мелких трещинках – как и моя грудь. Вся в уродливых сморщенных шрамах от давних ожогов.
Я выключил свет и лег спать.
А на следующий день, прямо с утра, отправился к Берту. Мисси ушла за покупками, и, хотя в любой другой день я был бы рад с ней повидаться, в то утро меня как раз очень устраивало, что ее дома не оказалось.
Берт впустил меня, налил кофе и предложил тостов. Я не отказался. Мы сели за стол в их крошечной кухне, и я намазал тост маслом и инжирным джемом, который сварила Мисси. У них на участке за домом росло фиговое дерево, и каждый год по весне Мисси с Бертом разбивали там маленький огородик, чтобы сделать запасы на зиму.
Я съел тост, выпил кофе. Мы с Бертом болтали о пустяках.
Когда я доел, Берт налил мне еще кофе и предложил выйти на заднее крыльцо. Там под навесом стояли удобные кресла, в которые мы и уселись.
– Ну, выкладывай, – сказал Берт. – Ты же не просто так зашел в гости, как я понимаю.
– В кинотеатр приходили какие-то люди, – сказал я. – Нехорошие люди.
– Ясно.
– Они угрожали мистеру Ловенстейну, мне и Салли.
– Кто такая Салли?
Я рассказал Берту о Салли и о тех двух мужиках: как они выглядели и что говорили.
– Я знаю, кто они такие, – сказал он. – Но с ними сам я не знаком, понятно?
– Ага.
– Слушай, сынок. Теперь все не так, как было раньше. Мне уже семьдесят четыре года. Как по-твоему, я похож на крутого парня?
– По-моему, вполне похож.
– В тот, прошлый раз… в прошлый раз у тебя не было выхода. А теперь выход есть: увольняешься, ищешь другую работу. Тебя ничто там не держит.
– Мне там нравится, – сказал я.
– Да… понимаю. Мне тоже там нравилось. Иногда я скучаю по тем славным денькам, но дома все равно лучше. Я просто хочу спокойно жить, сидеть дома, смотреть сериал «Дымок из ствола». У нас с Мисси все хорошо. Она смирилась с моим темным прошлым, мы все забыли, и я не хочу волновать ее снова.
– Понимаю.
– Не то чтобы я за тебя не тревожусь, сынок. Не то чтобы я за тебя не болею душой. Но, опять же, мне семьдесят четыре. Тогда я был моложе. И действовать надо было быстро… а ты был совсем пацаненком… Один бы не справился. А теперь справишься. Ты можешь уйти. Или можешь сказать Ловенстейну, чтобы он им заплатил. Я бы именно так и сделал. Я бы им заплатил.
– Нет, – ответил я. – Не могу.
– Как знаешь, сынок, но я тебе вот что скажу: дело скверное. Эти парни от вас не отстанут. Те двое, что к вам приходили, и еще трое, которые всем заправляют. Всего, стало быть, пятеро.
– Откуда ты знаешь?
– Старые связи, сынок. Остались кое-какие контакты, еще с тех времен… до того, как я устроился киномехаником. Не то чтобы я был в курсе всего, что сейчас происходит в городе, но какие-то слухи доходят и до меня. Вот, кстати, давай-ка я поспрошаю, чего и как.
– Хорошо, – сказал я.
В тот вечер я включил проектор, но не смотрел на экран. Я даже не помню, какой был фильм. Я делал все, что положено. Менял катушки не глядя, поскольку все время смотрел на Салли, стоявшую под красной лампой у выхода из зала. Вид у нее был встревоженный, растерянный. Она постоянно оглядывалась по сторонам.
Те парни сказали, что вернутся в следующий вторник. Прошло только три дня, и я рассудил, что сейчас нам бояться нечего. Пока все хорошо. Но надо было придумать, что делать дальше. До вторника оставалось всего ничего.
Перед тем как закрыть кинотеатр Ловенстейн подошел ко мне и сказал:
– Я им заплачу.
– Да, – кивнул я.
– Ну, вот. У меня хороший бизнес. Сотня в неделю, конечно, тяжко. Но что я сделаю против этих ребят? Я вчера позвонил в полицию, и знаешь, что мне сказали?
– Что?
– Заплати им.
– Прямо так и сказали?
– Да. Как я понимаю, сынок, и у них вся полиция куплена на корню. Ну, может, не вся… но которые надо, те куплены. Они отбирают деньги у честных предпринимателей, и полиция в доле, точно тебе говорю.
Я подумал, наверное, так и есть. Если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях.
В тот вечер я опять проводил Салли домой, а когда вернулся к себе, оказалось, что Берт ждал меня у подъезда. Он сидел на крыльце, а рядом с ним на ступеньке стояла небольшая деревянная коробка.
– Что-то ты припозднился, малыш. Я уже собрался уходить.
– Извини – провожал Салли.
– Хорошо. У тебя есть подружка. Рад за тебя.
– Это не то, что ты думаешь, – сказал я.
– Это ведь та, о которой ты мне рассказывал?
– Да. Но все не так, как ты думаешь.
– И как же?
– Никак. Если бы ей не было страшно ходить одной, она бы и не посмотрела в мою сторону. То есть она всегда милая и приветливая, но, черт… ты сам знаешь, Берт. Где я, и где эта куколка? Умная. Учится в колледже, на вечерних курсах.
– Да ну?
– Знает всякие умные слова.
– Симпатичная?
– Очень.
– Умная и симпатичная. Это славно, сынок. Такую нельзя упускать. Ты уж постарайся. И пусть все у вас будет. Ты заслужил.
Я указал взглядом на деревянную коробку.
– Что там?
Он похлопал ладонью по крышке:
– Ты знаешь.
– Да, знаю.
– Я тут поспрашивал по округе. Эти парни, что к вам приходили, отжимают себе территорию и отстегивают полицейским какую-то часть, чтобы те их крышевали. Банда у них небольшая. Пять человек, как я тебе говорил. Они тут недавно, но за дело взялись всерьез. И пока они еще толком и не развернулись. И знаешь, что я тебе скажу? Дай им волю, они развернутся так, что мало не покажется.
– Ясно, – сказал я. – Всего пятеро.
– Пятеро это не так уж и мало.
– Согласен. Мистер Ловенстейн говорит, он будет платить.
– Очень правильное решение. Самое мудрое. Но должен сказать, пройдет месяц, может, два, и одной сотней долларов он уже не отделается. Они потребуют пару сотен, а потом и все три. Выдоят из него все, что можно, а потом приберут к рукам сам кинотеатр. Они так и делают. Уже завладели кондитерской на углу. Очень скоро они отожмут и соседние заведения, а потом – весь квартал. А там, глядишь, замахнутся и на район. Такие люди никогда не уймутся. Им всегда всего мало.
Мы помолчали. Потом Берт поднялся:
– Ладно. Пойду я домой. А то сказал Мисси, что уйду ненадолго, а получилось надолго.
– Она видела коробку?
– Нет. Я постарался, чтобы она ничего не заметила. Она знает только, что я в свое время пошел по кривой дорожке, но потом завязал и устроился киномехаником, чтобы зарабатывать честным трудом. Она не знает о нас с тобой и о том, что нас связывает. Она тебя любит, говорит, ты славный мальчик. Она не знает, что в этой коробке. Коробку я оставляю тебе, но ты ее не храни. Избавься от греха подальше. Чтобы я ее больше не видел. Те парни, которые тебе нужны, живут в конце улицы. Кэриа-билдинг. Последний этаж.
– А почему это здание так называется? – спросил я.
– Без понятия. Но они не такие уж важные шишки, чтобы завести себе телохранителей или вроде того. Их пока пятеро, а как будет дальше – не знаю, но они явно намерены расширяться.
Я кивнул.
– Ловенстейн звонил в полицию, – сообщил я.
– Можешь не говорить, что из этого вышло, я и так знаю. Не отчаивайся, сынок. Держи хвост трубой. И запомни: есть и другие кинотеатры, другие девчонки и другие города. Мой тебе совет – выкинь эту коробку в канаву и уезжай отсюда.
Он хлопнул меня по плечу, сунул руки в карманы и, прихрамывая, ушел. А я еще долго стоял на крыльце и смотрел ему вслед.
Потом я поднялся к себе, лег в кровать прямо в одежде и туфлях. И поставил коробку рядом.
Я помнил, как мой отец приводил домой своих женщин и делал с ними всякое-разное. Совсем маленький, я все это видел из своего закутка в той же комнате.
Женщины приходили к нему постоянно, но ему все было мало. Когда они уходили, он укладывал меня к себе в постель и делал со мной почти то же, что и с ними. Ему нравилось меня трогать. Он говорил, это нормально и правильно. Но я не считал это правильным. Мне было противно и страшно.
Однажды я ему так и сказал, что это неправильно, нехорошо, и он прижал меня грудью к раскаленной печной решетке и держал, не позволяя вырваться. Я кричал так, что сорвал голос, но в том доме, где мы тогда жили, никто не пришел мне на помощь. Никому не было дела.
Никому, кроме Берта. Берт с Мисси тогда жили неподалеку от нас. Он только-только устроился киномехаником, я приходил к нему в кинотеатр, и мы с ним разговаривали обо всем. Он разрешал мне сидеть у него в кабине хоть целый день. Однажды он увидел кровь у меня на рубашке, когда ожоги еще не зажили. На коже была корка из струпьев запекшейся крови, которая трескалась и кровоточила. Временами так сильно, что промокала рубашка.
Так Берт все и узнал. Он спросил, где я обжегся, и я рассказал ему правду. Я распахнул на груди рубашку, чтобы ему показать. Отметины от решетки были четкими, словно татуировка.
Берт был знаком с моим отцом. Он говорил, отец выполнял кое-какую работу для определенных людей из нашей округи, и их Берт тоже знал. Работу, связанную с тем, чтобы махать кулаками, а иной раз и с чем посерьезнее.
До того разговора с Бертом я и понятия не имел, чем занимался отец. Я не спрашивал у него, где он работает. Мне было неинтересно. Когда он уходил по делам и я оставался дома один, это было самое счастливое время. Я любил ходить в школу – куда угодно, лишь бы подальше от отца, – но, как уже говорил, мне пришлось бросить учебу.
Я рассказал Берту, как все было в тот вечер, когда отец меня обжег. Он ворвался в мою каморку и попытался меня пощупать. Я его оттолкнул. Я был уже не малыш. Я стал старше, сильнее, но где мне было тягаться с отцом. Он повалил меня на кровать и сделал все, что хотел. Он всегда получал, что хотел. В тот раз было по-настоящему больно. Он сказал, что будет еще больнее, если я стану рыпаться. Сказал, все закончится очень печально. Как с Дорис. Так звали мою маму. Я уже давно подозревал, что с ней произошло что-то плохое – она не просто сбежала, как всегда говорил отец, – но отныне я точно знал, что мои подозрения были оправданы. И я знал, кто это сделал.
Когда все закончилось, он подтащил меня к печке. Заставил смотреть, как он разжигает огонь, и как только решетка нагрелась, прижал меня к ней. Сказал, это будет мне уроком.
Я не хотел жаловаться и ныть, но когда Берт спросил, откуда ожоги, я все ему рассказал. Не потому, что ждал сочувствия, а потому, что был зол. На себя. Я думал, со мной что-то не так. Что я какой-то испорченный, раз отец так со мной поступает.
– Дело не в тебе, сынок. Дело в нем. Это он испорченный, а не ты.
– Я его убью, – выпалил я.
– Тебе с ним не справиться, – сказал Берт. – Я знаю, кто он и чем занимается. Он хуже, чем я о нем думал, и тебе с ним не справиться. Он тебя просто сотрет в порошок. В прямом смысле слова.
Я заплакал.
Берт приобнял меня за плечи и произнес:
– Все хорошо, сынок. Все будет хорошо.
Так и вышло, что я перебрался к Берту. Они с Мисси как раз переехали из квартала, где мы тогда жили с отцом, в собственный маленький домик. Но не то чтобы очень далеко от нашего дома. Отец узнал о моем побеге к Берту и узнал, где он живет. Он пришел к нам с еще одним парнем – коротышкой с сияющим лысым черепом. Этот отцовский приятель был не из тех парней, кто носит шляпы. По тем временам то была редкость: мужчина без шляпы.
– Я пришел забрать сына домой, – заявил отец.
Они с тем лысым парнем стояли на крыльце. Берт открыл саму дверь, но не отпер дверь с сеткой. Он держал в руке свой автоматический пистолет, пряча его за дверной рамой, чтобы с улицы было не видно. Я стоял в глубине гостиной, и меня тоже не было видно с крыльца. Но я смотрел на отражения отца и его приятеля в зеркале на стене.
– Он не хочет домой, – сказал Берт. – Считай, он взял отпуск.
– Я его отец. Ему придется уйти со мной.
– Нет. Он никуда не пойдет.
– Я могу обратиться в полицию.
– Обратиться ты можешь, – сказал Берт. – Но у парня есть что рассказать.
– Так вот, оказывается, в чем дело.
– Знаешь, что я думаю?
– Мне плевать, что ты думаешь. Скажи моему сыну, пусть выйдет ко мне.
– Не сегодня.
– А я думаю, надо просто войти и забрать пацана. Без разговоров, – подал голос лысый.
– Я так и знал, что ты примерно это и подумаешь, – сказал Берт. – И еще я решил, что это будет не лучшая мысль.
– Говорят, когда-то ты был очень крут, – снова вставил лысый. – Но теперь ты работаешь киномехаником.
– Обо мне всякое болтают, – отозвался Берт. – Попытаешься забрать мальчишку, тоже будешь потом говорить. Если сможешь.
– Ладно, – сказал отец. – Пусть остается. Ненадолго. Но потом он вернется домой.
– Тебе по ночам одиноко? – спросил Берт.
– Ты следи за своим языком! – разъярился отец. – И вообще поберегись.
– Если не будешь рвать сетку на двери, то до свидания, – сказал Берт.
– Ты нарываешься, приятель, – бросил отец. – До добра это не доведет.
– Да ну? – Берт пожал плечами.
– Когда у человека есть дом, милая женушка, работа в теплом местечке… Жалко все это терять.
Берт мгновенно насторожился.
– Я никому не советую мне угрожать, – сказал он.
– Мы зачем пришли? – спросил лысый. – Мы пришли все решить по понятиям, чтобы облегчить тебе жизнь, иначе эта угроза, как ты ее называешь, станет фактом.
– Так чего ждать? – сказал Берт и передвинул руку так, чтобы они увидели пистолет. – Заходите. – Он отпер дверь, сдвинув щеколду стволом пистолета. – Заходите, гости дорогие.
– У нас есть время, – сказал мой отец. – У нас есть время и есть возможности. А вы, мистер, только что вляпались в огромную кучу дерьма.
– Еще посмотрим, кто вляпался, – усмехнулся Берт.
Отец и его лысый приятель развернулись и пошли прочь. Я, подойдя к двери, стал смотреть, как они садятся в машину. Лысый – за руль, отец – на переднее сиденье. Когда они отъезжали, он, взглянув в боковое окно, увидел меня и улыбнулся, как лев в предвкушении добычи.
Я лег спать на кушетке в гостиной, а Мисси с Бертом ушли к себе в комнату. Я думал, они тоже легли, но когда перевернулся на другой бок, увидел Берта в прихожей, с деревянной коробкой в руках. Он достал из коробки какие-то штуки, рассовал по карманам пальто и вышел из дома.
Я вскочил, быстро оделся, проскользнул в прихожую и открыл коробку. Она оказалась пуста. Дно было выстлано тканью, но сама коробка – пуста.
Выскочив на улицу, я подбежал к живой изгороди и заметил Берта – он бодро шагал по улице. Я дождался, когда он отойдет подальше, и двинулся следом.
Прогулка получилась долгой. На улице было противно. Дул сильный ветер, моросил дождь. Берт шагал быстро. Тогда он был моложе – далеко не юноша, уже в годах, – но все равно я еле-еле за ним поспевал.
На очередном перекрестке Берт свернул за угол, и когда я сам туда добрался, его не было видно. Я растерянно замер: Берт как сквозь землю провалился. Мы уже вышли из района частных домов и оказались в той части города, где были большие многоквартирные здания. Я прошел вдоль длинного дома, тянувшегося целый квартал, остановился на дальней его стороне и заглянул за угол. Берт стоял на крыльце подъезда. Прямо под фонарем над дверью. Он поднял руку, в которой что-то держал, и разбил лампочку. Потом резко вогнал эту штуку – я только потом узнал, что это было, – между дверью и рамой. Раздался тихий щелчок. Берт открыл дверь и скрылся в подъезде.
Я поднялся на крыльцо, но не смог заставить себя войти внутрь. Стоял, ждал на улице, напряженно прислушиваясь, и вскоре услышал звук – как будто кто-то громко кашлянул. Потом был крик и снова – такой же странный кашляющий звук.
Еще через пару секунд дверь распахнулась, едва не сбив меня с ног. Передо мной был Берт.
– Черт, малыш! Что ты здесь делаешь?
– Я за вами следил.
– Это я вижу.
Он поднял автоматический пистолет стволом вверх и открутил глушитель. Сунул глушитель в один карман, пистолет – в другой.
– Так, по-быстрому. Пойдем отсюда. Не бегом, но в темпе.
– Вы его?..
– Да. Но не твоего старика. Он сейчас дома. Так мне сказал этот лысый удод, когда я спросил.
– Вы спросили?
– Ага. Очень вежливо. А когда он ответил, я его пристрелил. Пальнул дважды, для верности. Там был еще один дятел, про которого я не знал. Вышел из туалета. Пришлось пристрелить и его тоже. Буду с тобой откровенен, сынок. Они оба мертвы. Мертвее некуда. Ладно, давай-ка чуток поторопимся.
Конечно, я был ошарашен, но все же доволен. То есть те парни… Они ничего мне не сделали, в отличие от отца, но были на его стороне. Может, думали, что я вру. Может, думали, я заслужил, чтобы меня прижгли печной решеткой. Там, где мы жили, многие именно так и думали. Отец всегда в своем праве. Слово отца – закон. Кто не согласен, того следует вразумить. Кто не с нами, тот против нас.
Мы подошли к дому, где жил отец, где я жил вместе с ним до того, как сбежал к Берту. По обеим сторонам дорожки, ведущей к подъезду, тянулись кусты, которые никто никогда не стриг. Отцовская квартира располагалась на первом этаже, в дальнем конце коридора, слева от входа.
Остановившись в густой тени под кустами, Берт спросил:
– Ты уверен, сынок? Если кто дает дуба, это уже насовсем. А он все-таки твой отец.
– Он мне никто, Берт. Никто. Если он заберет меня обратно, то просто меня убьет. И вы это знаете. Я для него даже не человек. Просто вещь, которую он использует, а потом выбросит. Так было и с мамой. Мама была хорошая. Я до сих пор помню, как от нее вкусно пахло. А потом она просто исчезла. Из-за него. Она исчезла, а он остался.
– И все-таки он твой отец, – повторил Берт.
– Я не буду о нем жалеть.
Берт кивнул. Достал пистолет и глушитель, приладил глушитель на место.
– Ты подожди меня здесь. А еще лучше – иди домой.
– Вы не раз занимались такими вещами, да, Берт?
– Всю дорогу, – ответил он. – Я не горжусь тем, что делал. Но о сегодняшнем тоже жалеть не буду. О тех двух дятлах, о твоем отце. Они нехорошие люди. Может, это мне и зачтется. Не то чтобы прямо как отпущение всех прошлых грехов, но тем не менее.
– Я пойду с вами, Берт.
– Лучше не надо, сынок.
– Я пойду с вами.
Когда мы подошли к двери подъезда, Берт вручил мне пистолет, чтобы я его подержал, пока сам он будет открывать дверь. Замок он взломал маленьким ломиком буквально за пару секунд. Я отдал ему пистолет. Мы вошли стремительно и бесшумно, словно два призрака.
У двери отцовской квартиры Берт опять достал ломик, но я его остановил, схватив за руку. У нас был запасной ключ, который хранился в щели за дверной рамой. Если не знать, где искать, ни за что не найдешь. Но я знал. Щель была запечатана оконной замазкой под цвет дерева. Я протянул руку, отковырнул замазку, достал ключ и отпер дверь.
Я сразу почувствовал, что он там. Не знаю, как описать это словами, но я его почувствовал. Еще до того, как увидел. Отец сидел в кресле рядом с кроватью, курил сигарету и услышал нас сразу, как мы вошли.
– Мой тебе добрый совет: ни звука, – сказал Берт.
Отец включил лампу на тумбочке у кровати. Свет был неярким, но его вполне хватило, чтобы он сумел нас разглядеть. Мы подошли ближе.
– Наверное, я должен был догадаться, что ты придешь, Берт. Я знаю, кто ты. Знаю о твоих прошлых делах.
– Зря ты мне угрожал, – сказал Берт. – Очень зря.
– Мой приятель, Амос, он говорит, ты когда-то работал на солидных людей, которых он знает. Он тогда еще не был в деле – так, на подхвате. Он сказал, ты прямо живая легенда. Но когда мы к тебе приходили, как-то ты не был похож на живую легенду. И все же ты здесь.
– Да, – подтвердил Берт. – Я здесь.
– И ты уже все решил, и уговаривать тебя бесполезно?
– Бесполезно.
Дальше все произошло очень быстро. Отец схватил лампу и попытался швырнуть ее в Берта, но провод был слишком коротким, а вилка не выдернулась из розетки. Лампа грохнулась на пол, но не разбилась, в продолжала светить. Отец вскочил, и у него в руке был пистолет, который он достал из-под подушки на кресле.
Берт выстрелил первым.
Вспышка света, запах пороха и звук, словно кто-то отхаркнул вязкий ком мокроты… Отец рухнул в кресло. Он тяжело, хрипло дышал. Рука, державшая пистолет, безвольно повисла. Он попробовал ее поднять, но не смог. С тем же успехом он мог бы пытаться поднять стальную балку.
Берт забрал у отца пистолет и отдал мне. Потом поднял лампу и поставил на место. Свет от нее был таким плотным, что казалось, он давит отцу на лицо, которое стало белым. Я смотрел на него и пытался почувствовать хоть что-нибудь, но не чувствовал ничего. Ни злости, ни жалости – ничего. Тогда еще нет.
Отец хрипел, в его груди что-то булькало и клокотало. Наверное, пуля пробила легкое.
– Можем дождаться, пока он не отдаст концы, если это тебя порадует. Или можем прикончить его, чтобы не мучился. Тебе решать.
Я поднял пистолет и нацелил на отца.
Берт сказал:
– Погоди.
Я застыл как статуя.
– У тебя без глушителя, – сказал Берт. Мы обменялись пистолетами. – Он уже ничего не сделает. Как ты не мог ничего сделать, когда был совсем малышом. Подойди ближе и прикончи его.
Я подошел ближе к отцу, приставил пистолет к его голове и нажал на спусковой крючок.
Пистолет кашлянул.
Теперь коробка была у меня, деревянная коробка с автоматическим пистолетом и глушителем. В тот вечер, много лет назад, Берт хорошенько протер отцовский пистолет кухонным полотенцем и швырнул на пол. Свой пистолет он забрал и теперь передал мне, чтобы я им воспользовался, а потом выбросил. И дело было не только в том, чтобы избавиться от улик. Я думаю, что, отдав мне пистолет, Берт как бы говорил, что отныне и впредь он завязал со своим прошлым.
В тот вечер, когда не стало отца, мы с Бертом тихо вышли из дома и устремились прочь. Мы не сказали друг другу ни слова. Я знал, и Берт тоже знал, что мы сделали, и этого было достаточно. Мы ни разу об этом не заговорили. Даже не заикались о случившемся.
Впервые за несколько лет я нормально заснул, и меня не мучили кошмары. У меня наконец появился свой дом, а со временем я сменил Берта в будке киномеханика. Все шло хорошо, пока в кинотеатр не заявились те двое.
Теперь круг замкнулся. Я защищал не только себя самого, но и Салли, и Ловенстейнов. В коробке лежал еще и маленький ломик, которым Берт в свое время взламывал замки на дверях. А в самом низу я нашел маленький листок бумаги.
Это был список – три адреса. Две квартиры располагались в одном доме. Возможно, даже в одном подъезде.
Третий адрес – частный дом на окраине, почти за городом. Рядом с железной дорогой. При всем их гоноре и стремлении пустить пыль в глаза эти парни мало чем отличались от моего отца. Жили на задворках, тратили деньги на женщин и выпивку. На словах великаны, а по жизни бараны, как однажды сказал Берт.
Я убрал пистолет в передний карман штанов. Рукоятка торчала наружу. Я прикрыл ее полой рубашки и запихал глушитель в другой карман. Ломик пришлось положить в задний карман, где я обычно носил бумажник. Но в тот вечер бумажник был мне без надобности.
Я вышел из дома. Пистолет, глушитель и ломик оттягивали карманы.
Дом по первому адресу располагался недалеко от меня, почти рядом с кинотеатром.
Повернув за угол, я резко остановился. У тротуара стояла машина. Я знал эту машину. Дверца открылась, мне навстречу вышел человек.
Это был Берт.
– Решил составить тебе компанию, – сказал он.
В первой квартире все прошло легко и быстро. Берт отобрал у меня ломик и открыл дверь. Я вошел и увидел их в одной постели. Два голых парня лежали в обнимку. Я о таком слышал. Они даже не шелохнулись. Я пристрелил их обоих во сне. Берт посветил фонариком, чтобы я убедился – это именно те, кто нам нужен. Это была не та парочка, что заявилась к нам в кинотеатр, но Берт сказал, они из той самой пятерки. Бандиты, мошенники. Все произошло так быстро, что они даже не поняли, что их убивают.
Во вторую квартиру мы проникли так же легко и просто, но там никого не было.
Меня это встревожило, но ничего поделать было нельзя. Пришлось уйти.
Мы сели в машину и поехали в пригород. Припарковались в пекановой роще у дороги и подошли к дому. Внутри горел свет. Дом стоял на отшибе, других строений рядом не было, хотя чуть дальше, в пределах слышимости, виднелись два дома, темных и тихих.
Мы подошли ближе и заглянули в окно. На диване в гостиной сидел какой-то мужик и смотрел телевизор. Нам было слышно, как он смеется. Диалог в телевизоре то и дело прерывался записью дурацкого закадрового смеха. Этого парня я видел впервые, но Берт сказал, он тоже из тех, кто нам нужен.
Потом мы увидели и тех двоих, кто приходил угрожать мистеру Ловенстейну. Они вышли из кухни, держа в руках по бутылке пива.
Мы с Бертом отошли от окна.
– Ладненько, – сказал он. – Вот и все пятеро, включая этих троих. Они сейчас вместе. Это хорошо. Не будет болеть голова за того, кого не было в квартире. Это он, на диване.
– Ты уверен?
– Я знаю, кто они, – сказал Берт. – Они тут не то чтобы давно, но и не прямо вчера появились. Это та самая банда, о которой я говорил. Прибирают к рукам район. Раньше ходили в шестерках, а теперь вот поднялись и пытаются урвать кусок территории для себя. Их всего пятеро. С двумя мы разобрались.
– Что будем делать?
– Ну, проще всего было бы порешить их во сне, поодиночке. Но, как говорится, мы имеем, что имеем.
– В смысле?
– В смысле, их больше, чем я ожидал. Надо вернуться к машине, малыш.
Мы отправились к машине. Берт достал из багажника двуствольный обрез. Приклад тоже был спилен. Берт зарядил оба ствола патронами из коробки в багажнике, потом зачерпнул еще горсть патронов и спрятал в карман.
– Надеюсь, мне она не понадобится, эта дура. Слишком громко бабахает.
Мы пришли обратно к дому. Засели в засаде в кустах и просидели там около часа. Не разговаривали, просто ждали. Я вспоминал, как все было с отцом. Как я приставил к его голове пистолет. Как он смотрел на меня. Получилось неплохо, на самом деле. И два сегодняшних парня. Я их не знал. Я их видел впервые в жизни, но я не жалел о том, что сделал. Может, я похож на отца больше, чем мне хотелось бы думать.
Наконец Берт повернулся ко мне:
– Слушай, сынок. Мы можем вернуться в другой раз, когда они будут спать. Может, если они разделятся, этот третий уедет к себе… Тогда нам будет проще. Или можно вломиться к ним внаглую прямо сейчас и закончить все разом.
– Давай закончим все разом.
– В гостиной две двери. Если мы войдем одновременно с двух разных сторон, то сможем их завалить, прежде чем они успеют понять, что происходит. И вот что: если там окажется кто-то еще, нам придется убрать и их тоже. Слышишь меня?
Я кивнул.
– Постарайся не попасть под перекрестный огонь, – сказал Берт. – И сам смотри, куда палишь. Будет обидно, если один из нас ненароком уложит другого.
Мы подошли к задней двери, Берт взял ломик и вскрыл замок. Раздался треск, но не громкий. Не такой, чтобы его можно было услышать при воплях телевизора.
Внутри мы разделились. Берт пошел по коридору направо, а я – налево.
Только парень с моей стороны заметил нас прежде, чем мы приступили. Высокий парень, который приходил в кинотеатр. Он попытался вытащить пистолет из кобуры на ноге. Это было не самое лучшее место, где держать пушку. Я выстрелил раньше. Пистолет с глушителем издал надрывный туберкулезный кашель, и высокому парню снесло пол-лица.
Тут вступил Берт с обрезом. Пальнул сначала из одного ствола, потом из другого. Уложил двоих, как нечего делать. Практически размазал по стенам. Звук его выстрелов в замкнутом помещении был таким, словно рванули две атомные бомбы.
Берт бросил взгляд на телевизор.
– Ненавижу эту программу, этот закадровый смех.
Я на секунду подумал, что он сейчас выстрелит в телевизор.
Мы быстро вышли из дома. Через заднюю дверь. Под рев закадрового смеха из телевизора.
К двери прикасался лишь ломик, в доме мы ничего не трогали, и можно было не беспокоиться об отпечатках пальцев.
Я думал, в соседних домах загорится свет, но они оставались такими же темными, как и раньше. Видимо, шум выстрелов в ночи был не таким громким, как мне показалось. Или всем было плевать.
Мы сели в машину, Берт пристроил обрез между водительским и пассажирским сиденьями, и мы поехали. Но не обратно в город, а в противоположную сторону. Подъехав к реке, Берт спустился под мост, выбрался из машины, тщательно вытер оба ствола и бросил в реку вместе с ломиком и глушителем.
Берт довез меня до дома, а когда я уже открыл дверцу и собрался выйти, попросил:
– Погоди, сынок.
Я сел на место.
– Слушай сюда. Мы с тобой крепко повязаны, и ты это знаешь.
– Крепче некуда, – кивнул я.
– Именно. Но сейчас я скажу то, что тебе не понравится, сынок. Больше ты ко мне не приходи. Не надо. Я сделал для тебя все, что мог. Больше, чем собирался. Теперь мое прошлое утонуло в реке, и пусть там и останется. Я люблю тебя, малыш. Я на тебя не сержусь, ты не думай, но лучше нам разойтись. Больше я в этих делах не участвую.
– Да, Берт.
– Без обид, ладно?
– Без обид, – сказал я.
– Ничего личного, но пусть будет так, как я прошу. И выброси эту коробку. Удачи, сынок.
Я кивнул и выбрался из машины. Берт уехал.
* * *
На следующий день я опять проводил Салли после работы домой. И провожал еще несколько вечеров, потому что ей было страшно ходить одной. В последний раз я проводил ее в понедельник, а на следующий день – во вторник – к нам должны были прийти бандиты.
Салли и Ловенстейны с ума сходили от беспокойства, но мистер Ловенстейн уже отложил сотню долларов для вымогателей. Другого выхода он не видел. Салли сказала, что ей все это очень не нравится, но она рада, что он решил заплатить.
Мистер Ловенстейн читал газеты и видел сообщения об убийствах в многоквартирном здании и в частном пригородном доме, но не связал их с парнями, которые приходили требовать у него денег. Да и с чего бы он стал их связывать? Но он об этом заговорил, мол, что в мире творится… Как страшно жить! И я с ним согласился.
Когда я в последний раз провожал Салли, она сказала:
– Завтра я не пойду на работу. Приду послезавтра, когда мистер Ловенстейн им заплатит. Так что, наверное, тебе больше не нужно меня провожать. Когда он им заплатит, я смогу и сама добираться. Думаю, все со мной будет в порядке.
– Хорошо, – согласился я.
– Но я не хочу там находиться, когда они придут снова. Даже если он им заплатит. Понимаешь?
– Понимаю.
Мы подошли к ее дому и остановились у подъезда. Я знал, что с ней ничего не случится, и был этому рад.
– Салли, если отбросить весь этот кошмар… Может, сходим куда-нибудь выпить кофе на следующей неделе? Перед работой. А в выходной можем сходить в кино, задаром.
Я произнес это с улыбкой, потому что мы с ней и так каждый день смотрим кино. Я – из своей кабины, она – со своего места в зале. Она улыбнулась в ответ, но это была ненастоящая улыбка. Как будто она взяла ее поносить.
– Спасибо за приглашение, – сказала она. – Но у меня есть парень, и ему вряд ли это понравится.
– Ни разу не видел, чтобы ты была с кем-то, – заметил я.
– Мы почти никуда не выходим. Но он заглядывает ко мне.
– Правда?
– Ага. И знаешь, у меня нет времени куда-то ходить. Утром мне надо готовиться к занятиям в колледже, днем и вечером я работаю, а в какие-то дни еще и учусь. У меня только один выходной в неделю, и надо столько всего успеть, а еще уделить время моему парню… В общем, сам понимаешь.
– Да, понимаю. Ну, ладно. Как зовут твоего парня?
Она на секунду задумалась. На секунду дольше, чем нужно.
– Рэнди.
– Значит, Рэнди? Его так зовут?
– Да. Рэнди.
– Как Рэндольфа Скотта. В том фильме, что мы крутили на прошлой неделе. «Большой страх». Ты говорила, он тебе понравился.
– Да. Как в том фильме. Его зовут Рэндольф, но все называют его Рэнди.
– Ясно. Ну, удачи вам с Рэнди.
– Спасибо, – сказала она, как будто я говорил всерьез. Как будто поверил, что у нее и вправду есть какой-то Рэнди.
Салли так и не вернулась на работу. И разумеется, никакие бандиты не приходили. Мистер Ловенстейн сохранил свою сотню долларов. И владельцы других заведений во всем квартале тоже сохранили свои деньги. Наверняка мог бы возникнуть кто-то еще вроде тех ушлых парней, но то, что случилось с той пятеркой, весьма умерило пыл их возможных последователей. Никто не знал, что за банда заправляет в квартале. Это были мы с Бертом, но об этом никому не было известно.
Мне нравится крутить фильмы в моей аппаратной. Иногда я смотрю на то место, где раньше стояла Салли, но, разумеется, ее там нет. Мистер Ловенстейн не стал брать никого ей на замену. Рассудил, что народ все равно будет ходить в кино.
Пару раз я встречал Салли в городе, видел издалека. Каждый раз она была с парнем и каждый раз – с другим. Я почему-то уверен, что ни того, ни другого не звали Рэнди. Если она меня видела, то никак этого не проявила. Интересно, а что бы она сказала, если бы знала, что я для нее сделал, что я сделал для всех нас?
Вот так я и живу: кручу кино, после работы иду домой. Бывало, я иной раз делал крюк, чтобы пройти мима дома Берта. Сам не знаю зачем. Потом я прочел в местной газете, что его жена Мисси скончалась. Хотел послать Берту цветы, что-то типа того, но в итоге так и не собрался.
А буквально на днях я прочел, что Берт умер.
Мне нравится моя работа. Нравится быть киномехаником. Я всем доволен, сижу в своей будке, сам себе хозяин, и меня все устраивает, но иногда – врать не буду – иногда мне становится одиноко.
