Бывший журналист, фолк-музыкант и адвокат, Джеффри Дивер лидирует среди авторов международных бестселлеров. Его романы неизменно входят в списки самых продаваемых книг, изданы в 150 странах и переведены на 25 языков.
Он автор тридцати семи романов, трех сборников рассказов, книги по юриспруденции, текстов музыкального альбома в стиле вестерн-кантри. Неоднократно получал награды или входил в шорт-листы претендентов на престижные премии. Его книга «Брошенные тела» названа Международной ассоциацией писателей-детективщиков романом года. На это же звание номинированы роман «Разбитое окно» из серии о Линкольне Райме и внесерийный детектив «Грань». Он семикратный номинант премии «Эдгар».
Дивер также награжден премией Энтони Бучера за прижизненные достижения и премией Реймонда Чандлера в Италии.
По его роману «Могила девы» снят телевизионный фильм «Мертвая тишина» с Джеймсом Гарнером и Марли Мэтлин в главных ролях. Кинокомпанией «Юниверсал пикчерс» экранизирован роман «Собиратель костей», получивший название «Власть страха». В нем сыграли Дензел Вашингтон и Анджелина Джоли. Дивер также участвовал в написании сценария кинофильма «Слеза дьявола» по своему одноименному роману.
Отец и сестра Дивера – талантливые художники. Сам же Джеффри проявил себя в этом виде искусства, только размазывая краски пальцами. Но эти его произведения, к сожалению, не сохранились, поскольку мать настояла, чтобы стену в спальне отмыли.
Инцидент 10 ноября
[21]
2 декабря 1954 г.
Первому заместителю председателя
Совета министров
Союза Советских Социалистических Республик
Генералу Михаилу Тасаричу
Кремль, Москва
Я, полковник Михаил Сергеевич Сидоров, до недавнего времени служивший в отделе военной разведки ГРУ, имею настоящим рапортом сообщить относительно инцидента 10 ноября и связанной с ним гибели коллеги следующее.
Прежде всего позвольте привести некоторые личные данные. Должен сказать, что из 48 лет жизни 32 года я был солдатом на службе Родины. Я горжусь годами службы и не променял бы их ни на какие деньги. Во время Великой Отечественной войны я сражался в Тринадцатой гвардейской пехотной дивизии в составе 62-й армии (как вы помните, товарищ генерал, наш девиз был: «Ни шагу назад!» И мы ни разу его не нарушили!). В Сталинграде я имел честь служить под началом генерала Василия Чуйкова, где вы командовали армией, которая во время победоносной операции «Уран» разгромила румынский фланг и окружила Шестую германскую армию, которая через несколько месяцев сдалась. Именно тогда была заложена основа победы нашей отчизны над фашистским рейхом. В мясорубке обороны Сталинграда я был несколько раз ранен, но остался в строю. За заслуги был награжден орденом Богдана Хмельницкого III степени и орденом Славы II степени. И разумеется, мое соединение, как и ваше, товарищ генерал, было удостоено награды – ордена Ленина.
После войны я остался на военной службе и поступил в ГРУ, поскольку, как мне сказали, у меня проявилась склонность к работе в разведке – я выявил и разоблачил ряд солдат, чья верность армии и идеалам революции вызывала сомнение. Всех, кого я вывел на чистую воду, либо сами признались в преступлении, либо их обвинили трибуналы и они были расстреляны или отправлены на Восток. Не многие офицеры ГРУ имеют такой послужной список, как я.
Я руководил агентурными сетями, на счету которых успешное разоблачение западных шпионов, пытавшихся проникнуть на территорию нашей Родины. В ГРУ меня повышали в званиях, пока я не стал полковником.
В марте 1951 года мне дали задание охранять некое лицо, которое признали полезным для осуществления планов нашей Родины по защите от западного империализма.
Человек, которого я имею в виду, бывший немецкий ученый Генрих Дитер, в ту пору сорока семи лет.
Товарищ Дитер родился в Обернессе, Вайсенфельс, в семье профессора математики. Мать преподавала естественные науки в школе неподалеку от университета, где работал муж. У товарища Дитера был брат моложе его на три года. Дитер изучал физику в Галле-Виттенбергском университете имени Мартина Лютера, где ему была присвоена степень бакалавра. Степень магистра он получил в Инсбрукском университете имени Леопольда и Франца. Докторскую диссертацию по физике защитил в Берлинском университете. Он специализировался в области исследования ионизированного следа альфа-частиц. Нет, товарищ генерал, я тоже понятия не имел, что это за тайный предмет, но, как вы вскоре поймете, штудии Дитера обещали привести к далеко идущим последствиям.
Еще во время учебы Дитер примкнул к студенческой ячейке Социал-демократической партии Германии (СДПГ) и ее боевому крылу Рейхсбаннер Шварц-Рот-Гольд. Но вскоре покинул эти организации, поскольку предпочитал проводить время в аудитории или лаборатории. Наполовину еврей, в нацистскую партию он вступить не мог. Он был аполитичен и не выставлял напоказ религиозных взглядов, так что ему разрешили заниматься преподавательской и научной деятельностью. Такая терпимость со стороны нацистов могла объясняться его исключительными способностями – сам Альберт Эйнштейн восхищался умом товарища Дитера, указывая на его редкое для ученого качество – способность теоретизировать и одновременно применять на практике полученные результаты.
Когда члены семьи Дитера поняли, что подобные им люди – интеллектуалы с еврейскими корнями – подвергаются в Германии риску, они стали строить планы эмиграции из страны. Родители и брат нашего объекта (с семьей) успешно перебрались из Берлина в Англию, а оттуда в Америку. Сам же товарищ Дитер замешкался, завершая научный проект, и накануне отъезда его задержало гестапо, действовавшее по рекомендации одного профессора. Было решено заставить его работать на военных. Учитывая интерес товарища Дитера к упомянутым уже альфа-частицам, ему поручили помогать в разработке самого страшного оружия нашего века – атомной бомбы.
Он был включен в германский ядерный проект, носивший неофициальное название «Уранверайн». Его осуществляли совместно армейские структуры и совет при министерстве образования. Вклад Дитера был существенным, но сам он из-за еврейских корней по служебной лестнице не продвинулся и не мог похвастаться высокой зарплатой.
После победы нашей Родины над нацистской Германией НКВД вычислило Дитера как участника немецкого ядерного проекта, и в результате плодотворной беседы с сотрудниками органов он вызвался переехать в Советский Союз и продолжить разработку атомного оружия теперь уже на благо нашей отчизны. Дитер заявил, что сочтет за честь помогать защищаться от тлетворной агрессии Запада, стремящегося распространить гегемонию капитализма и упадничества на Европу, Азию и весь мир.
Его немедленно переправили в Россию, где он прошел курс переобучения и перевоспитания. Вступил в коммунистическую партию, выучил русский язык и получил урок революционного мышления и осознания ценностей пролетариата. Всей душой он полюбил культуру нашей страны и народа. Когда переходный период завершился, Дитер был принят на работу во Всесоюзный исследовательский институт экспериментальной физики в главном атомограде страны – закрытом Арзамасе-16. В этот момент меня тоже отправили туда и поручили его охранять.
Я проводил с товарищем Дитером много времени и могу доложить, что он сразу включился в работу и внес большой вклад в создание в нашей стране водородной бомбы, которая, как вы помните, товарищ генерал, была взорвана в прошлом августе. Это был образец РДС-6 мощностью 400 килотонн. Недавно группа Дитера, как и американцы, приступила к разработке заряда мегатонного класса (хотя доподлинно известно, что их оружие во всех отношениях уступает нашему).
Как за всеми учеными международного уровня, которые нам необходимы в интересах национальной обороны, за Дитером пристально наблюдали. Одной из моих обязанностей стало следить, чтобы он сохранял верность нашей Родине, и докладывать о его поведении всем, кому об этом следовало знать. Тщательная слежка подтвердила его верность нашему делу, и я убедился, что его благонадежность выше всяких похвал.
Вот один пример. Как я уже упоминал, Дитер наполовину еврей. Он знал, что в Арзамасе-16 я разоблачил несколько мужчин и женщин, которые вели контрреволюционные разговоры и деятельность. По чистой случайности все они оказались евреями. Я спросил товарища Дитера, не огорчен ли он моими действиями. Он ответил, что нисколько – сам бы поступил точно так же, если бы человек, не важно друг или родственник, еврей или не еврей, только слово произнес бы при нем против советской власти. Чтобы доказать ему, что я нисколько не настроен против детей Давида, я рассказал, что одно из моих прошлых заданий заключалось в том, чтобы способствовать программе Центрального комитета по скорейшему переселению его соплеменников в только что образовавшееся государство Израиль. Узнав об этом, Дитер остался доволен.
Он не был женат, и я организовывал «случайные знакомства» с ним красивых женщин, чтобы он выбрал себе супругу русского происхождения. (Союз не был заключен, но с некоторыми из них он какое-то время поддерживал отношения.) Каждая его знакомая подробно отчитывалась передо мной об их разговорах. За все это время с губ Дитера не сорвалось ни одного враждебного слова. Даже в такие моменты, когда, как он считал, за ним не следили.
Не могу сосчитать, сколько раз мы сидели с ним за бутылкой водки, и я подолгу просвещал его в области философии марксистского диалектического материализма – читал большие отрывки из соответствующих книг. Русским языком Дитер владел хорошо, но не в совершенстве, и я ему также читал опубликованные в «Правде» выступления Председателя Совета министров Хрущева. Он с интересом воспринимал все, что слышал от меня.
Его преданность стала для меня очевидной благодаря еще одному аспекту жизни – его любви к искусству.
Дитер объяснил, что в их семье традиционно увлекались живописью и скульптурой. Брат Дитера – профессор искусствоведения в Нью-Йоркском университете, а его дочь, племянница товарища Дитера, художница и танцовщица на Манхэттене. Когда партия позволила ему переписываться с родными, я перлюстрировал его письма, чтобы убедиться: в них нет порочащих наше государство слов и признаков предательства (не говоря уж об информации, какую именно работу он выполняет в СССР). Темой писем товарища Дитера и его родных была исключительно любовь к искусству. Дитер с воодушевлением им писал о направлении социалистического реализма в нашей стране, которое со времен товарища Ленина отличает нашу культуру. Живописные полотна этого направления не только блестяще выполнены, но также укрепляют все четыре столпа ценностей нашей Родины – партийность, идеологию, классовое содержание и правдивость. Он послал родным открытку с пейзажем Дмитрия Маевского и еще одну с портретом кисти Владимира Александровича Горба, профессора знаменитого Института живописи имени Репина, а также плакат, сообщающий о грядущем партийном съезде, на котором должен был присутствовать сам Дитер. Трубач и знаменосец в исполнении Митрофана Грекова не могут не понравиться патриотически настроенным людям.
Брат Дитера в ответ посылал ему открытки и небольшие картинки, которые, как он считал, были в его вкусе и которыми он мог украсить свою комнату. Технический отдел ГРУ тщательно проверял корреспонденцию и не обнаруживал в ней ничего подозрительного – ни микрофильмов, ни тайных посланий – ничего подобного. Я вообще не считал, что такое вероятно. В связи с этими подарками, товарищ генерал, я был озабочен – и озабочен искренне – кое-чем иным.
Вы, вероятно, в курсе, что при Центральном разведывательном управлении США создан отдел международных организаций (который, должен добавить, ГРУ первым разоблачило). Эта коварная структура годами пыталась использовать в качестве оружия искусство, насаждая в мире невнятный упаднический американский «абстрактный экспрессионизм». Уродливые полотна таких, с позволения сказать, художников, как Джексон Поллок, Роберт Мазеруэлл, Виллем де Кунинг и Марк Ротко, истинные ценители искусства считают кощунством. Если бы эти люди (а среди них есть женщины) показали свои художества у нас, их бы непременно посадили. Отдел международных организаций ЦРУ предпринимает жалкие усилия доказать, что на Западе художник свободен выражать свое творческое начало, а у нас на Родине – нет. В корне абсурдное утверждение. Иначе почему даже президент США Гарри Трумэн сказал: «Если это искусство, то я готтентот»?
Однако я с облегчением узнал, что родные Дитера и он сам отвергают подобные бессмысленные пародии на искусство. Дитеру присылали иллюстрации картин и рисунков реалистического направления и традиционной тематики, не противоречащей революционным идеалам. Среди американских художников были: Фредерик Ремингтон, Джордж Иннесс и Эдвард Хоппер. Из итальянцев – Якопо Виньяли.
Смею утверждать, некоторые из репродукций, которые получил товарищ Дитер, достойны агитпропа, прославляющего ценности нашей Родины! Например, произведения Джерома Майерса, изображающего иммигрантов на улицах Нью-Йорка, или немца Отто Дикса, высмеивающего декаданс Веймарской республики.
Про товарища Дитера можно сказать одно: он был очарован своим новым отечеством. Интуиция разведчика подсказывала мне, что опасаться следовало не предательства этого человека, а происков иностранных агентов и контрреволюционеров, готовых пойти на его убийство, чтобы помешать нашей Родине создать ядерное оружие. Обеспечение его безопасности превратилось в цель моей жизни, и я делал все, чтобы он постоянно находился под охраной.
Описав «сценическую обстановку», я, товарищ генерал, перехожу к печальному инциденту 10 ноября сего года.
Товарищ Дитер был активным членом партии и, когда предоставлялась возможность, являлся на партийные съезды и участвовал в демонстрациях. Что, впрочем, в закрытом Арзамасе-16 случалось нечасто. На такие мероприятия он иногда выезжал в более крупные российские города или в другие республики СССР. Об одном из подобных форумов я упоминал, когда рассказывал о плакате кисти художника Грекова – Объединенном партийном съезде в Берлине. Он планировался на ноябрь сего года. С речами должны были выступить Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев и председатель Совета министров ГДР Отто Гротеволь. На съезде собирались одобрить появление независимого немецкого государства и провозгласить единение двух народов. Каждый в нашей стране интересовался, как будут складываться отношения между недавними врагами.
Меня назначили обеспечивать безопасность Дитера в дороге, и я действовал в контакте с МВД, то есть с Министерством внутренних дел, и только что созданным КГБ – Комитетом государственной безопасности. Мне нужно было знать, есть ли у них разведывательные данные об угрозе жизни советским гражданам в период работы съезда и особенно, не грозит ли опасность моему подопечному. Мне ответили, что данных о таких угрозах нет. Но я вел себя так, как если бы угроза реально существовала. Я сопровождал объект не один, а с помощником из КГБ – лейтенантом Николаем Алесовым. Мы оба были при оружии. Оба работали в связке со Штази. Я не поклонник методов Министерства государственной безопасности ГДР, но мало кто будет отрицать – как бы точнее выразиться? – безжалостную эффективность этой организации.
Наши инструкции от командования ГРУ и КГБ были таковы: товарищ Дитер никоим образом не должен подвергаться опасности со стороны контрреволюционеров или иностранных агентов. И разумеется, со стороны криминальных элементов. Берлин славится тем, что является центром подрывной деятельности, поддерживаемой Римом, католиками и евреями, которых не выселили из города.
Мы получили также дополнительный приказ: если возникнет реальная вероятность похищения товарища Дитера контрреволюционерами или шпионами, нам надлежало действовать так, чтобы он не сумел выдать врагу секретную информацию о нашей ядерной программе.
Начальники не пояснили, каким способом, но это было ясно без слов.
Буду откровенен, товарищ генерал, впоследствии я пожалел бы, но в момент угрозы у меня не дрогнула бы рука убить Дитера, чтобы он не попал в руки недругов нашей Родины.
План был таков: накануне открытия съезда, 9 ноября, мы вылетаем на военном самолете в Варшаву и оттуда следуем на поезде в Берлин. Нам приготовили жилье в районе Панков неподалеку от дворца Шёнхаузен. Красивейшее место – лучше всех, что мне приходилось видеть. Открытие съезда было назначено не следующий день, и вечером мы втроем пошли на балет (вполне сносная постановка «Лебединого озера», хотя и не на уровне Большого театра). После представления мы поужинали во французком ресторане (еще шутили: использовать атомную бомбу на Западе не придется – они сами обожрутся до смерти!). В отеле выкурили по сигарете, выпили коньяку и разошлись по своим комнатам. Мы с Алесовым не спали – по очереди охраняли дверь товарища Дитера. Сотрудники Штази обыскали отель на предмет возможных угроз и заверили нас, что все гости тщательно проверяются.
Ночью опасных ситуаций и в самом деле не возникло. Но хотя враждебные типы не появлялись, я почти не сомкнул глаз. Однако не потому, что все время стерег Дитера. Мне не давали покоя мысли: я нахожусь в стране, чей народ совсем недавно жестоко расправился со множеством моих братьев по оружию. Я сам был ранен. Но теперь нас воодушевляют почти одинаковые идеалы. Таковы универсальные уроки революции и несокрушимость единства пролетариата. Нет сомнений, что наша Родина завоюет мир и будет процветать тысячи лет.
На следующий день мы присутствовали на партийном съезде, который, несомненно, оказался судьбоносным событием. Какая честь лично смотреть на Председателя нашего Совета министров Хрущева в то время, как в зале исполнялся «Интернационал», рукоплескали собравшиеся и реяли кумачовые флаги. Казалось, там присутствовала половина жителей Восточного Берлина. Речь следовала за речью – шесть часов без единого перерыва. Затем в приподнятом настроении в сопровождении мрачного, с лицом, напоминающим крысиную мордочку, агента Штази, поужинали в пивной и вернулись на вокзал ждать ночного поезда до Варшавы. Там сотрудник Штази с нами попрощался.
Вокзал и стал ареной происшествия, о котором я пишу.
Мы сидели в зале ожидания, где, кроме нас, было много народу. Читали, курили, и вдруг товарищ Дитер положил газету и сказал, что, пока не пришел поезд, он хочет отлучиться в туалет. Агент КГБ и я, разумеется, пошли вместе с ним.
По дороге я заметил пару среднего возраста. Женщина сидела с книгой на коленях, на ней было розовое платье. Мужчина в брюках и жилете стоял перед ней, курил сигарету и смотрел в окно. Хотя вечер выдался прохладным, ни на мужчине, ни на женщине не было ни плащей, ни шляп. Мне показалось, что в этих людях было нечто знакомое, хотя я не мог определить, что именно.
Внезапно товарищ Дитер резко повернул и направился к ним. Прошептал им несколько слов и кивнул в сторону нас с Алесовым.
Я моментально встревожился и приготовился действовать, но ничего не успел предпринять – женщина подняла с колен книгу, под ней обнаружился пистолет! Это был «вальтер»; она схватила его и направила на меня и Алесова. А мужчина без пиджака поволок Дитера прочь. На русском с американским акцентом женщина потребовала, чтобы мы бросили оружие на пол. Но мы с Алесовым мгновенно выхватили наше оружие. Двумя выстрелами женщина ранила меня и убила Алесова. Я выпустил пистолет и рухнул на колени – боль была сильной.
В следующее мгновение я вскочил, подхватил оружие и, превозмогая боль и не обращая внимания на грозившую мне опасность, выбежал из зала, готовясь стрелять левой рукой. Но было поздно. Вражеские агенты и товарищ Дитер исчезли.
Силы Управления по уголовным расследованиям Национальной народной армии и Штази обыскали вокзал, но все делалось спустя рукава, ведь конфликт произошел между Западом и СССР. Никто из восточных немцев в нем не участвовал. Похоже, местные товарищи заподозрили, что я сам расправился с Алесовым, поскольку никто из свидетелей не вызвался подтвердить, что произошло на самом деле. Доказательств такой версии в Штази не нашли, но в то же время усомнились, что немолодая женщина могла совершить подобное преступление. Что ж, их позиция понятна: арестовать синицу в руке легче, чем заниматься поисками журавля в небе. Тем более что синица – агент конкурирующей разведывательной организации.
Через два дня в Штази пришли к выводу, что я невиновен, но обращались со мной так, словно я пустое место. Препроводили к польской границе и позорно сплавили с рук. Польские полицейские, которых я просил срочно доставить меня в Варшаву, чтобы оттуда улететь в Москву, не горели желанием сотрудничать, хотя я показывал всем и каждому удостоверение старшего офицера разведуправления.
По возвращении домой я попал в госпиталь, а после излечения от ранения мне было приказано подготовить доклад для вашего управления, товарищ генерал, с описанием событий 10 ноября.
В соответствии с этим я подаю вам этот рапорт.
Теперь мне ясно, что похищение Дитера – это операция ЦРУ, осуществленная с помощью брата и племянницы ученого. Утверждение о семейной склонности Дитеров к искусству, вероятно, чистая выдумка. Упоминание об этом в первом письме Дитера родным в США – способ поставить их в известность, что он ищет тайных контактов с американскими спецслужбами, чтобы те, в свою очередь, нашли способ вывезти его на Запад. Как представляется теперь, брат и племянница Дитера не имеют никакого отношения к искусству, но сами – известные ученые.
Агенты ЦРУ, без сомнений, связались с братом Дитера, и тот посылал ему иллюстрации картин, о которых я упоминал. Однако выбор был не случайным. Каждая репродукция имела смысл, который Дитер сумел разгадать. На мой взгляд, содержание переписки было таково:
• Первой Дитер получил репродукцию картины художника XVII века Якопо Виньяли «Архангел Михаил спасает души», которая сказала ему, что американские спецслужбы помогут ему – вызволят из СССР.
• Далее пришла репродукция картины Фредерика Ремингтона «Кавалерист». Фигура мужчины с карабином означала, что операция предполагает силовой момент.
• Идиллический пейзаж Джорджа Иннесса звал в нью-йоркскую долину, где живут его родственники, и предлагал присоединиться к ним.
• И наконец, идея «иммиграции», то есть перемещения с Востока на Запад, содержалась в картине Джерома Майерса, изобразившего восточных иммигрантов на площади Нью-Йорка.
Вы помните, что среди открыток и прочих иллюстраций Дитер отправил в Америку плакат художника Грекова. Дело было не в рисунке, а в сведениях, что в Восточном Берлине состоится объединенный партийный съезд. В ЦРУ правильно оценили скрытую информацию – товарищ Дитер будет тоже присутствовать на форуме. Западным агентам в Берлине ничего не стоило пробежаться по отелям и билетным кассам и выяснить, когда и с какого вокзала Дитер с охраной будут уезжать из Восточного Берлина.
Предпоследней пришла открытка с картиной Отто Дикса, на которой изображался пейзаж в Германии. Американцы давали Дитеру понять, что Берлин – приемлемое место для контакта с западными агентами.
Самой важной была последняя открытка, воспроизводившая картину Эдварда Хоппера.
Полотно называлось «Отель у железной дороги». На нем изображались двое: читающая книгу женщина среднего возраста в розовом платье и глядящий в окно мужчина без пиджака и шляпы. (Вот почему пара на вокзале показалась мне знакомой. Незадолго до этого я видел открытку с репродукцией Хоппера.) Изображение продемонстрировало Дитеру, как будут выглядеть агенты, которые в Восточном Берлине обеспечат его побег. Они будут в такой же одежде и в тех же позах, как на картине.
Я описал, как состоялось похищение. С тех пор я узнал, что после перестрелки в зале ожидания двух агентов и Дитера увезла поджидавшая на улице машина. В тайном месте в Берлине они незамеченными перешли в западный сектор. Оттуда перелетели в Лондон на американском военном самолете и далее в США.
Таковы мои воспоминания и оценка инцидента 10 ноября 1954 года и обстоятельств, приведших к нему.
Я в курсе письма, в котором председатель КГБ выражает мнение, что я один виноват в побеге с нашей Родины в Америку талантливого ученого и в смерти товарища Алесова. Утверждается, что я не раскусил истинную натуру Дитера: он только притворялся верным коммунистом и преданным нашей Родине человеком. А на самом деле вынюхивал, что только возможно, о нашем ядерном проекте и ждал дня, когда представится возможность бежать на Запад. Далее в письме утверждается, что я не предвидел заговора с целью обеспечить его побег.
В свою защиту могу заявить одно: ухищрения Дитера и его план общаться с Западом посредством произведений искусства несут на себе печать гениальности. Должен признать, что раскрыть такой план не по зубам даже самому опытному разведчику, каким являюсь я сам.
Следует также отметить, что товарищ Дитер – действительно уникальный человек.
В связи с этим покорнейше прошу вас, товарищ генерал Тасарич, замолвить за меня слово перед Первым секретарем товарищем Хрущевым, бывшим, как и я, солдатом, повлиять на решение суда с тем, чтобы предложение КГБ сослать меня пожизненно на Восток за этот трагический случай было отвергнуто.
Но как бы ни сложилась моя судьба, знайте, что моя преданность делу партии, лично товарищу Хрущеву, нашей Родине и бессмертным идеалам революции остается такой же, как прежде.