Март 1839 года

XV

Росс Баллинджер стоял на капитанском мостике «Селесты», красивой шхуны с высокими мачтами, проплывающей мимо португальского Макао, которое в период с апреля по октябрь становилось домом для большинства торговых представителей и их семей. С моря открывался впечатляющий вид на набережную, застроенную зданиями в европейском стиле. Макао, расположенный на косе в устье Кантонского залива, описывался одним из путешественников, как «Неаполь в миниатюре, положенный драгоценным камнем на порог огромного и неизведанного Китая».

Был первый день марта, когда «Селеста» начала подниматься вверх по заливу в направлении реки Кантон. Из-за сильной влажности, предвещавшей приближение сезона муссонов, истомленный жарой утренний воздух казался еще более невыносимым. На Россе были надеты черные непромокаемые брюки и грубая синяя рабочая куртка. Закатанные по локоть рукава не скрывали загорелых, жилистых рук. Когда Росс покидал Англию, он не был таким мускулистым; продолжительное путешествие наполнило силой его восемнадцатилетнее тело, а длинные дни, проведенные на солнце, выбелили его светло-желтые волосы.

– Еще семь месяцев в море, и можно будет считать, что ты справился с работой корабельного писаря, – проскрежетал чей-то низкий голос позади Росса, и в тот же момент мощная рука сжала его плечо.

– Спасибо, сэр, – ответил Росс, оглядываясь на капитана корабля, Грегори Эйлса.

Капитан прищурил свой здоровый правый глаз и приложил указательный палец к покрытой шрамами пустой левой глазнице. Считалось, что он потерял левый глаз во время боя неподалеку от Туншаньского побережья с китайской пиратской джонкой, которая забросала первое судно Эйлса, «Гелиотроп», подожженной смолой и чуть было не пустила его ко дну.

– Знаешь, ты бы мог спокойно бить баклуши всю дорогу на Восток.

Росс усмехнулся и открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент капитан продолжил:

– Я знаю, безделье для белоручек. Ты говорил мне это по сто раз на день. Но твой папенька заплатил королевскую плату за то, чтобы его первенца взяли на борт корабля, и вряд ли бы ему понравилось смотреть, как его маленький щенок снаряжает паруса и карабкается...

– Не беспокойтесь, капитан. Я с удовольствием скажу ему, что спокойно бездельничал весь путь до Китая и обратно.

– А как ты собираешься объяснить вот это? – спросил Эйлс, хватая Росса за мускулистую руку.

– Я скажу ему, что это от тех огромных кружек с ромом, которые вы постоянно заставляли поднимать меня и в кают-компании.

Эйлс прищурил здоровый глаз:

– И, конечно, твой отец отправит меня следующим же кораблем в Австралию, причем не как капитана!

– Тогда вам лучше поскорее возвратиться домой. Насколько я слышал, австралийский ром – самый лучший к югу от экватора.

– Может быть, но у них мало женщин, мужчины для мужчин, – капитан перегнулся через леер и указал на северное побережье залива. – Ну а там, сынок, где эта посудина бросит якорь, нам не придется беспокоиться на этот счет. В Кантоне достаточно продажных девок, чтобы мы, заморские дьяволы, и местные рисовые лепешки постоянно чувствовали себя счастливыми, – он с силой хлопнул Росса по спине. – Однако, у тебя, осмелюсь сказать, еще молоко на губах не обсохло. Тебе лучше оставить этих девок для таких морских волков, как капитан Грегори Эйлс.

– А как насчет миссис Эйлс? – поддел Росс, и тут же пожалел о том, что завел разговор на эту тему.

– Миссис не очень беспокоится о том, чем занимается ее муженек в заморских гаванях, – капитан задорно подмигнул, – пока тот не забывает примерно раз в год приводить свою посудину назад, к дому. И только одному капитану ведомо, как плавно поставить на якорь свою шхуну – даже на бешеной скорости.

– В любой гавани, даже во время шторма?

– Не только в гавани. Даже после шести месяцев в море тебе не удастся словить меня на том, что я бросаю сухой хворост в камин только для того, чтобы согреть капитанскую постель. Этого, может, и достаточно для тех сопляков, которые только считают себя моряками. Но для таких, как Грегори Эйлс, единственная гавань, где они ставят свой корабль,– гавань Венеры.

– Или Китая, – добавил Росс, многозначительно усмехаясь.

– Эх, Китай, – вздохнул Эйлс, прикрывая глаз. – Конечно, Китай, – неожиданно он выпрямился и притворно нахмурился. – Хватит, размечтались тут. Дельта в добрых сорока милях вверх по заливу, и по реке до Кантона еще сорок. Считай, что нам очень повезет, если мы пройдем их до завтрашнего полудня. А до тех пор у тебя есть, чем заняться.

– Я думал, что просто пассажирствую, – простодушно заметил Росс.

– Я так пропассажирствую твою ленивую задницу по дороге до Пекина и обратно, если ты не оторвешь пятки от палубы и не вернешься к работе! – Эйлс попытался дать ботинком пинка Россу, однако молодой человек был уже на середине капитанского мостика.

– Если я вам понадоблюсь, – крикнул Росс, спустившись на главную палубу, – я буду в каюте капитана – следить за тем, чтобы вход в гавань был открыт пошире и там было достаточно хвороста для огня!

– Ах ты, сын корабельной кухарки! – взревел Эйлс и обрушил на юношу бурный поток красочных ругательств.

Росс соскочил по узкому трапу на нижнюю палубу и поспешил к своему посту.

* * *

Ранним субботним утром «Селеста» достигла гавани Вампоа, являвшейся стоянкой для приплывающих в Кантон кораблей. Сам город Кантон располагался двенадцатью милями выше по реке с одноименным названием, и до него можно было добраться только на одной из «чоп-лодок» с низко сидящими в воде пузатыми корпусами и парусами из циновки.

Росс Баллинджер наблюдал за небольшой флотилией подобных лодок, собирающихся вокруг «Селесты». Как и крупные, выходящие в открытое море джонки, многие из них были красного или зеленого цвета, остальные были покрыты лаком, но не покрашены. Китайские моряки носили простую, крестьянскую одежду, в основном, из синей или черной ткани: широкие штаны, куртки без воротников и конусообразные соломенные шляпы. Подплыв к «Селесте», они мгновенно принялись за работу, перетаскивая тюки шерсти и ящики с медью из Англии, хлопок и другие товары из Индии на свои лодки для того, чтобы отправиться затем на факторию компании «Жардин, Матесон & Ко», – одну из тринадцати подобных ей факторий, основанных в Кантоне для использования в иностранном бизнесе.

Процесс перегрузки товаров со шхуны в неглубокие китайские чоп-лодки будет продолжаться до самого вечера, и пройдет еще несколько недель до того, как трюм «Селесты» снова наполнится чаем, шелком и пряностями для обратного плавания в Англию. Росс не примет участия в этом плавании: он проведет целый год в Кантоне в качестве гостя компании «Жардин, Матесон & Ко» – одной из основных корабельных английских компаний, проводящих свои торговые операции на Востоке. Торговая Компания Баллинджера уже на протяжении долгого времени вела дела с компанией «Жардин», как ее называли, и обычно пользовалась ее обширным флотом клиперов и шхун – таких, например, как «Селеста» – для перевозки товаров.

Росс какое-то время наблюдал за тем, как китайские моряки по очереди подводят свои суденышки к бортам «Селесты», чтобы загрузиться товаром. Затем он спустился на нижнюю палубу и вернулся через несколько минут, неся за плечами промасленный парусиновый рюкзак и два объемистых саквояжа в руках. Капитан Эйлс уже покинул корабль, оставив своего первого помощника управлять разгрузкой и погрузкой судна, и перешел на борт фу-чуаня – служебной лодки. Эта средних размеров двухмачтовая джонка должна будет отвезти капитана в Кантон, где он предоставит на контроль китайских торговых инспекторов все необходимые бумаги и получит после уплаты таможенных пошлин разрешение провезти товар на склад фабрики Жардин. Шесть приятелей Росса из числа пассажиров уже собрались на приподнятой корме джонки, которая должна была вот-вот отправиться в двенадцатимильное путешествие вверх по реке.

– Эй, друг! – прокричал чей-то голос с борта фу-чуаня, когда Росс спускался по сходням, соединявшим два судна.

Голос принадлежал преподобному Сэмьюэлю Отербриджу, священнику, посланному в Китай лондонским Миссионерским обществом. Сэмьюэль и его жена, Гортензия, были единственными пассажирами, кроме Росса, проделавшими весь путь от Англии до Кантонского залива. Остальные четверо поднялись на борт всего лишь месяцем раньше, когда «Селеста» бросила якорь у пристани Бомбея. Священник был настолько же тучным, насколько его жена тощей – помпезный, властный мужчина, чья экспансивная дерзость более чем компенсировала нервозную сдержанность Гортензии.

Во время путешествия Отербридж неоднократно пускался в объяснения, почему его с женой послали к берегам этих «далеких, варварских земель» – как он сам называл любое место, расположенное дальше Английского канала, – а именно для «спасения этих несчастных туземцев от невежества и срама». Отербридж ощущал особый восторг от того, что отправился в «путь во имя Господа» на борту корабля с названием «Селеста», так как «мы – те, кто выполняет Господню работу – и есть на самом деле поднебесные жители». И он чувствовал себя глубоко обиженным всегда, когда капитан Эйлс напоминал ему о том, что только сами китайцы называют себя поднебесными жителями, а свои земли – Поднебесной Империей.

– Вы должны обязательно на это взглянуть! – воскликнул Отербридж. Он подхватил саквояжи Росса своей мясистой рукой и подтолкнул молодого человека по направлению к корме джонки. – Внешне это ни на что не похоже – и, определенно, об этом ничего не сказано в Священном Писании!

Свободной рукой Отербридж пригладил то, что осталось от его редеющих черных волос.

Росс позволил ему протащить себя вокруг каюты в центре джонки к задней части кормы, туда, где посреди своих сумок и пакетов стояла жена священника. Джонка, по размеру, наверное, с одну восьмую «Селесты», сильно раскачивалась вверх и вниз на волнах, и бедная женщина выглядела еще более бледной, чем на протяжении всех долгих месяцев, проведенных в море.

– Гортензия, покажи Россу, – крикнул Отербридж, когда они подошли поближе. – Покажи ему, что они делают.

– Варвары есть варвары, и развлечения у них безбожные, – проворчала жена священника. Она перегнулась через леер, глаза ее неодобрительно прищурились.

Росс знал, что Гортензия, которой было сорок два, на несколько лет моложе мужа, однако почти постоянное недовольное выражение прорезало на ее лице множество морщин, делавших эту женщину похожей на его мать.

– Варварские игры, – добавила Гортензии, ее слова сопровождались странными, ритмичными щелкающими звуками.

Приблизившись к лееру, Росс кинул на палубу свои сумки и посмотрел за борт. На расстоянии всего нескольких дюжин футов на воде покачивалась одномачтовая лодка, меньшая по размерам, чем джонка, но гораздо большая и лучше разукрашенная, чем обычная чоп-лодка. Она, очевидно, была не просто транспортным суденышком, а личной лодкой господина, у которого водилась в кармане довольно приличная монета. На борту этой лодки находилось всего два человека. Казалось, их абсолютно не интересовала царящая вокруг суета, связанная с разгрузкой «Селесты». Их внимание было полностью привлечено к низкому, покрытому красным лаком столику, стоящему между ними. На столике в форме пирамиды лежала стопка пластинок, сделанных из слоновой кости. Игроки по очереди поднимали и опускали пластинки согласно каким-то совершенно запутанным правилам, их движения сопровождались звуками, похожими на беззлобное подшучивание.

– Ма-джонг, – объяснил Росс, указывая в сторону игроков.

Глаза Сэмьюэля Отербриджа широко раскрылись от удивления.

– Я не предполагал, что вы говорите на варварском языке, – недовольно прошептал он.

– Я и не говорю. Но я прочитал об этой игре в одной из книжек, которые взял с собой в дорогу. Полагаю, что именно на «ма-джонге» основана игра в домино.

– Домино? – переспросила Гортензия.

– Конечно, вы слышали о домино? Эта игра пользуется популярностью в фешенебельных кругах лондонского общества.

Женщина сердито повела плечами:

– Наша жизнь имеет мало общего с фешенебельностью.

– И не могла иметь, – вмешался ее муж, – даже, если бы мы этого захотели. Единственный фешенебельный круг, подобающий Отербриджам, – это круг верующих, которые в один прекрасный день вознесутся к стопам нашего Спасителя.

Снова посмотрев через леер, Росс перехватил взгляд одного из игроков в «ма-джонг», довольно худого мужчины, одетого в синий шелковый халат и странную синюю шляпу, увенчанную ярко-красной короной. Этот мужчина был одет лучше, чем его напарник, а когда он поднял голову и посмотрел на Росса, его улыбка обнажила ряд зубов, таких ровных и белых, что они показались Россу сделанными из той же полированной слоновой кости, что и пластинки «ма-джонга».

– Отвратительно, – вздрогнув, пробормотала Гортензия и повернулась спиной к лееру.

– Я слышал, что они живут на этих штуковинах, – заметил Отербридж, махнув рукой в сторону разноцветных джонок и чоп-лодок, крутящихся вокруг «Селесты». – Готовят себе пищу, растят детей,.. – он понизил голос так, чтобы только Росс мог его слышать, – ... даже делают детей... прямо там, на этих... плавучих пристанищах беззакония. – Отербридж зловеще покачал головой. – Это работа самого дьявола.

– Кто-то произнес мое имя? – пробасил капитан Эйлс, подходя к троице, расположившейся у леера.

Отербриджи вежливо улыбнулись, но их глаза выдавали возмущение грубоватым юмором, присущим не только капитану, но и вообще всем морякам, с которыми им приходилось сталкиваться на протяжении последних шести месяцев.

Эйлс подошел к лееру и посмотрел через него.

– Ну, будь я проклят, – пробормотал он, затем помахал рукой мужчинам, сидевшим в лодке, и крикнул: – Привет, дружище!

Двое мужчин повернулись в ту сторону, откуда послышался голос. Тот, который был одет в синий халат, почтительно приподнял свою красную корону, после чего встал и помахал капитану в ответ:

– Привьет! Давно тьебя не видьеть, стьяри дрюг!

– Вижу, ты чоп-чоп играешь в «ма-джонг», Го-куа, но я хотеть, чтобы твой люди работать чоп-чоп. – Эйлс притворно насупил брови. – Я хотеть, чтобы твой люди кончать сегодня, не завтра.

– Нет, не завтла! – пообещал мужчина, названный Го-куа.

Капитан немного склонил голову набок, его здоровый глаз прищурился:

– Ты привести мне номер один мужчины? – он посмотрел на флотилию лодок. – Мужчины не выглядеть первый-чоп. Выглядеть второй– и третий-чоп.

– Нет, нет! – запротестовал Го-куа, ожесточенно замотав головой из стороны в сторону. – Все мужчьина перь-ви-чоп!

Он повернулся к своему товарищу и что-то быстро затараторил на кантонском диалекте, широким жестом обводя чоп-лодки, окружавшие «Селесту». Коротко кивнув, второй мужчина поспешным шагом направился к носу корабля и принялся кричать на китайских моряков, находившихся на борту ближайших чоп-лодок.

Го-куа наблюдал за всем происходящим до тех пор, пока не убедился в том, что моржи удвоили свои усилия и процесс разгрузки ускорился. Затем, повернувшись к фу-чуаню, он важно кивнул капитану и провозгласил:

– Ты увьидишь... Мой мужчьини кончать чоп-чоп.

– Отличная работа, Го-куа.

Услышав этот комплимент, пожилой китаец просиял в ответ и через некоторое время снова вернулся к игре.

– Он говорит по-английски? – удивленно спросил Росс.

– Если это можно так назвать, – насмешливо произнес Отербридж.

– Не по-английски, – отозвался Эйлс. – Это пиджин – своего рода английский, но сильно перемешанный с португальским и даже немного с хиндустанским. Например, слово «чоп» – это на хинди «клеймо». Таким образом, груз чая, который весь промаркирован одним и тем же клеймом, называется чопом чая. Китайцы, однако, используют слово «чоп» для обозначения всего, чего угодно. «Первый чоп» означает «первый сорт», «чоп-чоп» – «быстро». А те палочки, которыми они пользуются во время еды, на пиджине называются «чоп-палочками», что означает «быстрые палочки».

Отербридж смущенно нахмурился:

– Пиджин? Какое все это имеет отношение к птицам?

– Не голубь. Это п-и-д-ж-и-н, – произнес Эйлс по буквам. – Слово «пиджин» означает «деловой», и каждый, кто хочет заниматься бизнесом в Кантоне, должен учиться им пользоваться – как кохонг, так и фан-куа.

– Кохонг? – переспросил Росс.

– Это название сословия торговцев – торговцев гунха-на, под контролем которых находятся все деловые отношения с Китаем.

– А что такое фонк... фонквей...

– Фан-куа, – медленно выговорил Эйлс. – Ну, мой юный друг, это мы и есть. – Он легонько ударил Росса кулаком в грудь. – Фан-куа – чужеземный дьявол, – усмехнувшись, капитан повернулся к Отербриджу. – Да, боюсь, даже такой служитель Господа, как вы. Мы все для них дьяволы. И я не могу сказать, что я их обвиняю за то, что они о нас так думают. Я хочу спросить, что мы приносим Китаю, кроме лишних проблем?

– Цивилизацию, – возразил Отербридж. – Цивилизацию и религию.

Эйлс покачал головой:

У них всего этого было достаточно еще до того, как мы сюда пришли. Нет, все, что мы принесли с собой,– это смерть... смерть в чаше, в которую опущена опиумная трубка.

– Но торговля опиумом в Англии разрешена, – заметил Росс. – Лекарственная ценность...

– Лекарственная? – насмешливо фыркнул Эйлс. – Для китайцев это не лекарство, а дьявольская отрава – отрава фан-куа. Они не используют опиум в маленьких дозах для облегчения сердечных и тому подобных болей. Китайцы курят его сразу весь, что удается раздобыть, – и однажды начав, они уже не могут от этого отказаться, даже под страхом смертной казни, введенной императором за употребление опиума.

Гортензия Отербридж выглядела исключительно неприятно, когда пробормотала:

– Варварские грехи.

– Когда они отправятся к Господу, им придется оставить на земле свою дьявольскую отраву, – уверенным голосом произнес священник.

– Только, если Парламент или Компания ничего не будут иметь против.

Отербридж с удивлением уставился на капитана:

– Что общего со всем этим имеет британское правительство?

– Или Восточно-Индийская Компания? – добавил Росс.

– Под их контролем находится, практически, вся торговля в Китае, вот и все. Когда мы прибываем в Кантон за чаем и шелком, мы должны чем-то за это платить. То, что сделано в Англии, пользуется весьма незначительным спросом среди китайцев. Однако китайские кули находят широкое применение тому, что сейчас разгружается. – Эйлс указал в сторону «Селесты», с палубы которой британские моряки опускали вниз тяжелые, небольшие по размерам и сделанные из дерева манго, ящики. Внизу ящики сразу подхватывали китайцы, находившиеся в длинных, многовесельных лодках, которые назывались «п'а-лен» или «карабкающийся дракон».

Росс озадаченно покачал головой:

– Я не понимаю.

– А что, ты думаешь, мы везем всю дорогу из Бомбея? – Эйлс похлопал Росса по плечу.

– Думаю, хлопок.

– Ну да, есть и немного хлопка тоже. Но большая часть груза, сынок, – это опиум из Патны и Гхазипура, самый лучший сорт для курения. В каждом ящике его ровно сто семьдесят фунтов. Вот на чем стоит вся торговля с Китаем. И пошлины, взимаемые с торгового оборота, назначает английское правительство – говорят, что одни только пошлины на чай наполовину обеспечивают содержание Королевского морского флота.

– Но Баллинджеры не имеют никаких дел с опиумом, – как бы защищаясь, произнес Росс. – Мы продаем британские товары или платим законными английскими стерлингами за те товары, которые мы импортируем.

Эйлс громко расхохотался:

– Тебе еще многое предстоит узнать о торговле с Китаем, сынок. Китайцы не находят большого применения английским товарам или стерлингам – особенно они не любят монеты, на которых изображены лики чужеземных дьяволов. Китайцы могут принимать в качестве платы испанские серебряные доллары, но никто из них не хочет, чтобы все это серебро текло только в одну сторону и не возвращалось в другую. Поэтому мы берем твои хорошие британские товары, продаем их в Индии за опиум, а здесь, в Китае, продаем опиум за шелк и чай.

Когда Отербридж услышал о том, какое содержимое находится в трюмах «Селесты», он словно застыл на месте, лицо его начало заливаться краской:

– Вы хотите сказать, что я и моя жена купили билет на... корабль, перевозящий опиум?

Эйлс снова рассмеялся, но на этот раз в его смехе не было и намека на веселье.

– Каждый британский корабль, который входит в Кантонский залив, имеет на борту груз опиума, – черты лица капитана окаменели, и он произнес ледяным голосом: – Я уверен, что все это изменится благодаря таким, как вы и ваша миссис, несущим христианство жителям Поднебесной.

В этот момент джонка немного качнулась вперед, отходя от борта «Селесты».

– Вы, надеюсь, простите меня, господа. Мне еще необходимо подготовить кое-какие бумаги до того, как мы достигнем Кантона, – Эйлс почтительно поклонился Гортензии и направился к центральной каюте.

Отербридж тихо вздохнул и нахмурился:

– Шесть месяцев в море, а он остался таким же неприятным человеком, каким и был в тот день, когда мы покинули Портсмут, – он посмотрел на свою жену. – Помолись за бедного капитана, Гортензия. Боюсь, он провел слишком много лет под этим варварским солнцем.

Варварское солнце... Слова преподобного Сэмьюэля Отербриджа будто прострелили Росса Баллинджера, вызвав в воображении картины таинственной земли: босой кули сидит на корточках в грязной аллее, его ловкие пальцы облепили чашку с рисом, быстрые палочки выбивают ритм стаккато... изрезанный террасами склон холма, спускающийся в залив, забитый сампанами и джонками, отблески голубой воды посреди качающихся красных, черных, зеленых пятен... Изнуренный работой крестьянин, на вид которому чуть за тридцать, редкие волосы начинают седеть, его желудок пуст, но легкие наполнены мимолетным блаженством из опиумной трубки...

Когда джонка удалилась от британской шхуны, Росс посмотрел на священника, который стоял у леера, сложив руки и шепча еле слышно молитву своему Господу. Глаза его были прикрыты, однако Росс смог ощутить их темный ревностный блеск.

«Да, – подумал он, – Отербридж и ему подобные сами и есть варвары на этой земле. И дар, который они несут, скорее всего обернется не спасением, а жестоким, непростительным бедствием. И какое бедствие страшнее? Опиум или Крест?»

Поворачиваясь спиной к лееру, Росс вздрогнул, и, как бы отвечая, под его ногами скрипнули доски палубы.

 

XVI

Свою первую неделю в Кантоне Росс Баллинджер провел, знакомясь с иностранным кварталом, в котором жили и работали все двести пятьдесят иностранных купцов. Он растянулся на треть мили вдоль северного побережья реки Кантон. Открытое, незамощенное пространство у самого берега реки уходило в глубь квартала приблизительно на четыре сотни футов и было известно под названием Главной площади. Вдоль этой площади, бок о бок, обращенные фасадами к реке, стояли все тринадцать иностранных факторий. По размерам все фактории были примерно восемь сотен футов в длину, но только шестьдесят футов в ширину, за исключением Новой английской фактории, которой владела Британская Восточно-Индийская Компания. Эта фактория, выстроенная заново в стиле «гранде» после пожара 1822 года, была в два раза шире остальных.

Фасады двух– и трехэтажных факторий выделялись своим видом среди беспорядочного нагромождения зданий окружающих кварталов. Выстроенные из кирпича и гранита, оштукатуренные в белый цвет, они словно напоказ выставляли на улицу свои парадные арочные входы, с нависавшими над ними террасами, которые были огорожены витыми чугунными перилами и прикрыты ярко-зелеными навесами. Каждое из длинных, узких зданий состояло из семи или восьми выстроенных в ряд отдельных домов, первый из которых выходил фасадом на площадь, остальные по очереди примыкали друг к другу. Служебные помещения и подсобки для кухонь, в основном, находились на первых этажах каждого из домов, на вторых и третьих этажах располагались конторы, спальни и гостиные комнаты иностранных торговцев. Большинство факторий было обязано своим названием странам, занимавшимся торговлей с Китаем, и чартерным компаниям, которым они принадлежали или были переданы в аренду.

На левом, или западном, краю площади находилась Датская фактория, которую Новая китайская улица (Нью-Чайна-стрит) отделяла от следующей группы, составляемой Испанской, Французской и факторией Чуньго. Старая китайская улица (Олд-Чайна-стрит) проходила между Чуньго и самой большой группой факторий: Американской, Паошуньской, Имперской, Шведской, Лунг-шуньской и Фунг-тайской. Затем шла небольшая улочка, известная под названием Аллея Го (Го Лэйн), и, наконец, Новая английская, Голландская и Речная фактории. За ними протекал неглубокий, грязный ручеек, который дал название Речной фактории и отмечал восточную границу иностранного квартала. Именно в этой фактории в качестве гостя компании «Жардин, Матесон & Ко» остановился Росс Баллинджер. Компания «Жардин» арендовала четвертый дом фактории и была поэтому известна, как Речной Дом Номер Четыре.

По обоим краям, восточному и западному, с кварталом факторий граничили гунханы – длинные кирпичные склады, которые тянулись до самого берега реки. Именно сюда прибывали деревянные ящики из внутреннего Китая. Ящики подвергались досмотру: поврежденный чай уничтожался, а более деликатные сорта зеленого чая упаковывались в обитые свинцом коробки для того, чтобы затем совершить долгое путешествие через океан. Образцы сортов чая рассылались по факториям, и как только иностранные покупатели делали свой выбор, грузы немедленно переправлялись по воде прямо из складов на суда, ожидающие в гавани Вампоа.

Сердцем квартала являлась Площадь факторий – большое, открытое пространство, часто посещаемое моряками, сутенерами и торговцами всех мастей, пытающимися продать свои товары иностранным купцам и гостям города, которые прибывали к пристани на набережной, расположенной напротив Имперской фактории. Восточный край незамощенной площади упирался в веранду и сад-лабиринт, которые размещались прямо перед фасадом Новой Английской, самой большой из всех факторий. На этом краю площади, перед Датской факторией, находился хозяйственный двор, где содержалось несколько коров, снабжавших европейцев молоком к чаю.

Старая и Новая китайские улицы – две из трех дорог, ведущих от площади к окраинам города – были с обеих сторон застроены крохотными лавчонками, в которых продавали шелк, слоновую кость, лак и другие редкости Востока заморским путешественникам, приплывавшим в Кантон. Третья дорога, Аллея Го, обычно заполнялась моряками, с радостью покидавшими свои корабли. Более узкая и темная, чем остальные, она была застроена лавками только со стороны Фунг-тайской фактории. Эти заведения отличались тем, что в них процветали азартные игры, там же покупались женщины и крепкая выпивка – обычно разновидность рисовой водки, известная под названием самшу, крепость которой часто усиливалась за счет добавления табачного сока и мышьяка. Этот эликсир рекламировался как «перво-чопный ром», хотя в нем не было почти ни капли настоящего рома. С помощью такого «рома» до беспамятства опаивали моряков, освобождая от содержимого их карманы и подбивая на драки, которые вспыхивали каждую ночь, неизменно выплескиваясь с аллеи на площадь.

Большая часть недели ушла у Росса на то, чтобы освоиться с ежедневной суматохой, наполнявшей район факторий с раннего утра до позднего вечера. Компания его отца, Торговая Компания Баллинджера, была слишком маленькой и не имела постоянного представительства в Кантоне. Большая часть ее дел обычно проходила через конторы компании «Жардин, Матесон & Ко», которая получала за свое посредничество как процент от прибыли, так и плату за аренду судов. Подобные услуги компания «Жардин» оказывала многим другим небольшим импортерам, которые, в свою очередь, помогали этой компании, открывая ей дополнительные рынки, особенно тогда, когда излишки урожая грозили падением цен на чай. Впрочем, когда запасы чая на рынке иссякали, компания «Жардин» придерживала их для себя, что для таких маленьких фирм, как фирма Баллинджера, было, по меньшей мере, весьма рискованным.

Начиная с самой первой минуты, огромную помощь Россу оказывал Джеймс Матесон, партнер Вильяма Жардина, отправившегося на корабле в Англию месяцем раньше и оставившего Матесона главным представителем фирмы в Китае. Матесону было сорок три года – на двенадцать лет меньше, чем Жардину. По происхождению он был шотландским горцем, получил образование в университете Эдинбурга и слыл человеком сведущим в вопросах науки и права.

Матесон не только много читал и был более образован, чем его партнеры. Он был также одним из тех немногих европейцев, кто искренне интересовался китайской культурой и китайским языком.

Матесону помогал клерк по имени Роберт Том, один из двух людей во всей иностранной общине, которые в совершенстве знали кантонский и мандаринский диалекты. Именно этого худощавого, выглядящего немного отрешенно молодого человека Матесон определил при Россе в качестве гида и переводчика на весь период пребывания гостя компании в Китае.

Утомленный долгим путешествием и порядком устав после трудной первой недели, проведенной в Кантоне, в воскресенье десятого марта Росс спал дольше, чем обычно, в одной из общих спален на третьем этаже Речного Дома Номер Четыре, принадлежащего компании «Жардин». Он спал и видел сны, и хотя образы, которые вставали перед ним, были неясными и расплывчатыми, в них угадывалось нечто, напоминающее родной дом. Неожиданно в сладкие сны Росса ворвался громкий крик:

– Вставай, Баллинджер! Он приближается!

Росс с трудом открыл глаза и приподнялся на локте. Вглядываясь сквозь туман в комнату, казавшуюся совершенно пустой, он пытался найти глазами источник крика.

– Поторапливайся, парень! – снова раздался крик. – Мы все пропустим!

Откинув в сторону шерстяное одеяло и сев в кровати, Росс увидел фигуру, стоящую в тени на верхней ступеньке лестницы. По ореолу Света, обрамлявшему худое лицо, и по шапке кудрявых волос Росс распознал своего гида, Роберта Тома.

– Он приближается – говорят, чтобы уничтожить весь опиум!

– К-кто? – запинаясь, спросил Росс.

– Новый чынь-чай, – отозвался Том, проходя в комнату. Он стащил измятые брюки со спинки стула и швырнул их на колени Россу.

– Чен... чой? – Росс вертел в руках брюки, неуклюже пытаясь просунуть обтянутые носками ступни ног в штанины брюк.

– Чынь-чай та-чэнь. Это значит – высокопоставленный чиновник императора Тао-кунга, наделенный особыми полномочиями для прекращения торговли опиумом. Его зовут Лин Цзе-сю, и его лодка приближается сюда по реке. В прошлом месяце мы получили предупредительное послание, в котором говорилось... – Том поднял глаза кверху, пытаясь вспомнить текст дословно, – ...в нем говорилось: «Я твердо намерен вырвать с корнем и уничтожить опиумную заразу. И пусть топор сломается в моей руке или лодка пойдет подо мной на дно, но я не прекращу своих усилий до тех пор, пока работа по очистке не будет завершена».

Росс был уже на ногах и теперь пытался втиснуться в узкие ботинки.

– Мы должны поторопиться, если хотим увидеть процессию, – подгонял Том.

– Ты сказал, что он собирается уничтожить весь опиум?

– Никто не знает наверняка, но таковы слухи. У нас уже было достаточно много инцидентов со времени декабрьского бунта.

– Какого бунта?

– Я расскажу тебе по дороге.

Росс торопливо закончил одеваться и спустился за Томом вниз по лестнице, а затем они заспешили вдоль домов Номер Один, Два и Три Речной фактории. По пути Том, как и обещал, подробно рассказал об инциденте, который произошел примерно три месяца назад и чуть было не положил конец всей торговле с Китаем. Он начался за час – или около того – до полудня двенадцатого декабря 1838 года. В то утро, во вторник, площадь, как и обычно, была заполнена массой людей. Местные жители пытались освободить иностранцев от груза их монет, последние, в свою очередь, пытались защитить свои карманы или, по крайней мере, употребить свои деньги с наилучшей выгодой. Несмотря на столь ранний час, среди толпы довольно активно действовали около полудюжины сутенеров. Каждый из них старался соблазнить потенциальных клиентов парой-другой часов, проведенных за несколько шиллингов с одной из «настоящих китайских женщин», многие из которых были на самом деле привезены из Сингапура или даже из Индии.

Миновав сад-лабиринт Новой Английской фактории, Росс и Том вышли на площадь. К ним пристал как раз один из этих самых сутенеров, выскочивший откуда-то со стороны Аллеи Го и остановившийся между двумя иностранцами. Росс сразу отмахнулся, показывая, что его не интересует предлагаемый товар, однако босоногий парень оказался настойчив. Он подступил ближе и принялся яркими красками расписывать на едва узнаваемом пиджине прелести своих женщин.

Отодвинув грудью в сторону невысокого китайца, Том выпалил что-то на кантонском диалекте, после чего тот моментально растворился в людской толпе.

– Пусть тебя не беспокоят такие, как он, – объяснил Том. – Если ты большой охотник до их товара, будет лучше обратиться к Го-куа, человеку из гунхана. Уж он-то знает, где в Кантоне можно найти настоящих, перво-чопных женщин.

Росс и Том двинулись дальше через площадь. Неожиданно Том остановился и показал на площадку недалеко от входа в Шведскую факторию, как раз на середине пути между Аллеей Го и Старой Китайской улицей.

– Вот именно там все и началось. На земле лежал большой деревянный крест. Рядом с ним китайский офицер и пара его подручных держали бедолагу по имени Го Лао-чинь, который, стоя с цепью на шее, выглядел как само отчаяние. Они на самом деле собирались поднять крест и прилюдно задушить бедного китайца цепью – на глазах всех иностранных рабочих.

Росс с недоверием посмотрел на Тома:

– Но за что?

– Его обвинили в продаже опиума, и власти решили казнить его прямо здесь, на главной площади. Так они хотели показать нам нашу роль в торговле опиумом.

– Что же произошло дальше?

– Группа наиболее видных купцов – Хантер, Линдсэй, Иннс, даже мистер Матесон – убрала крест и прекратила все это грязное дело, но к этому времени вокруг уже успела собраться большая толпа китайцев. Они пришли для того, чтобы только поглазеть, однако их было очень много, и одним криком площадь очистить было невозможно. Все бы обошлось, если бы некоторые наиболее горячие наши соотечественники не прихватили с собой на площадь палки. – Тут Том понизил голос и произнес заговорщицким тоном: – Официальная версия гласит, что именно крестьяне все начали, но я сам там был, и, поверь мне, на самом деле они только защищали себя от таких, как Джеймс Иннс и его помощники. Увещевания мистера Матесона и других более спокойных голов потонули в шуме начавшейся потасовки. Китайцы швыряли все, что только попадалось им под руку, – кирпичи, камни, большие комья земли, – и когда ситуация начала выходить из-под контроля, нам пришлось укрыться за стенами факторий.

– Кто-нибудь пострадал серьезно?

– Без этого не обошлось. Это было еще то зрелище, когда большинство из нас бросились в первые попавшиеся двери и забаррикадировались изнутри с помощью мебели и корабельных сундуков. Некоторые кидали на улицу через окна разбитые бутылки, надеясь остановить толпу, так как большинство нападающих не имели на ногах никакой обуви. Однако они чуть было не разбили дверь, пользуясь кольями из забора и тому подобным. Если бы не Го-куа и другие кохонги, нам был бы конец.

– Они вмешались и остановили это?

Том указал на крышу Шведской фактории:

– Двое наших людей – Хантер и Най – вскарабкались на крышу Номера Четыре и перешли через Лунг-шунь и Фунг-тай. – Его рука переместилась вправо, указывая путь через соседние фактории. – Они спрыгнули на Аллею Го и бежали до тех пор, пока не достигли дома Го-куа. Тот вызвал военное соединение из Нанхайской магистратуры, и как раз, когда взбунтовавшиеся крестьяне вламывались в двери, солдаты прибыли к нам на подмогу. Нападавшие поджали хвосты и обратились в бегство.

Том и Росс направились к зданию таможни, которое стояло прямо у пристани. Подойдя поближе, они увидели куаи-пан, или «быструю деревянную лодку» – пассажирскую джонку на шестьдесят четыре места, спроектированную так, чтобы она легко достигала максимальной скорости. Эта предназначенная исключительно для речного плавания джонка имела большой парус на носу и немного меньший по размерам на корме. Скорость поддерживалась с помощью четырех двадцатипятифутовых йуло, или весел, которые уходили за корму вдоль руля. Рулевой и четыре гребца стояли на приподнятой палубе и должны были очень точно синхронизировать движения весел и руля, чтобы достичь скорости до двенадцати ли (четырех миль) в час.

Группа из четырех меньших куаи-панов, каждый длиной около тридцати пяти футов, причалила к берегу рядом с ведущим судном, и у края пристани уже собиралась большая толпа китайцев. Там же стоял ожидавший того, чтобы поприветствовать сходящих на берег, Го-куа – человек, которого Росс впервые увидел в гавани Вампоа, когда покидал борт «Селесты». Росс узнал его по темному церемониальному халату и синей шляпе с ярко-красной короной. Рядом с Го-куа, при полном параде, стоял британский морской офицер.

– Кто это? – спросил Росс, указывая на офицера.

– А ты разве ни разу не встречал генерального консула?

– Капитана Чарльза Эллиота? Нет, мы с ним не встречались, хотя я о нем и слышал. Я думал, что он будет выглядеть старше.

– Эллиоту пошел всего лишь четвертый десяток, а он уже успел проявить себя неплохим дипломатом, хотя я считаю, что ему придется нелегко с новым чынь-чаем. А вот, должно быть, и он сам.

Росс увидел, как Го-куа поклонился довольно полному мужчине, на вид которому было лет за шестьдесят. У мужчины были густые черные усы, длинная борода, на нем был надет зеленый парчовый халат. Прямо за ним стояла привлекательная молодая женщина в сиреневой накидке, полы и рукава которой были украшены черной тесьмой, расшитой красными нитками. Обувь женщины по стилю мало походила на обувь, которую носили представители привилегированного класса, и Росс предположил, что это всего лишь служанка в хозяйстве Лина Цзе-сю.

После того, как Го-куа представил Лина Цзе-сю капитану Эллиоту, он повел чиновника и его свиту, которая состояла из писаря, шести слуг и трех поваров, по площади к группе из трех паланкинов – закрытых носилок. Эти носилки были намного искуснее инкрустированы и красочнее расписаны, чем обычные, которыми пользовалось население по всему Кантону. К каждым носилкам было приставлено по восемь носильщиков. Лин Цзе-сю был препровожден к паланкину, который стоял впереди, сам Го-куа сел во второй, а молодая женщина – в последний. После этого паланкины были подняты носильщиками на плечи, и вся процессия двинулась вдоль Старой китайской улицы, сопровождаемая писарем Лина Цзе-сю, слугами и поварами.

– Пойдем посмотрим, что там происходит, – предложил Том, слегка подталкивая Росса по направлению к группе из полудюжины иностранных торговцев, стоявших у пристани и оживленно жестикулировавших. Среди них выделялся мужчина среднего роста с темными, начинающими редеть волосами, густыми бакенбардами, большими карими глазами и интеллигентным выражением лица. Росс узнал в мужчине Джеймса Матесона.

Матесон заметил приближение двух молодых людей и помахал им рукой.

– Робби, дружище, рад, что ты здесь! – крикнул он, выступая из кольца окружавших его мужчин. – Как вы изволите себя чувствовать, мистер Баллинджер? Я надеюсь, что Робби и его приятели уделяют вам должное внимание?

– О, разумеется. Все ко мне исключительно добры, – заверил его Росс.

– Хорошо. Нам бы не хотелось сердить вашего отца, – Матесон располагающе улыбнулся. – Что касается мистера Жардина, вернувшегося в Лондон поправить свое здоровье, мне бы ужасно не хотелось, чтобы его покой был нарушен гневом Эдмунда Баллинджера, эсквайра.

– Нам бы тоже этого не хотелось, – согласился Росс.

– Ну, Робби, – продолжал Матесон, – кажется, этот парень Лин на полном серьезе собирается положить конец торговле опиумом – по крайней мере, так считает Го-куа. Он выглядел довольно взволнованным, когда представлял мне мистера Лина.

– Лучше сказать, напуганным, – раздался грубый голос из группы стоявших неподалеку мужчин.

Росс посмотрел на говорящего – высокого, дородного мужчину, который имел потрясающее внешнее сходство с его отцом, хотя и был на несколько дюймов выше Эдмунда.

– В любом случае, Робби, – продолжал Матесон, – мы хотим, чтобы сегодня, чуть попозже, ты нанес визит Го-куа и выяснил его соображения на этот счет. Ему, наверное, будет намного удобнее изъясняться на китайском, чем говорить на пиджине с такими, как мистер Иннс и я.

Сказав это, Матесон улыбнулся дородному мужчине, от хмурого выражения лица которого уже не осталось и следа. Росс подумал о том, что это, должно быть, и есть Джеймс Иннс, самый противоречивый и несдержанный человек среди торговцев.

– Я с радостью это сделаю, – отозвался Роберт Том. Иннс выступил из группы остальных мужчин и подошел к Тому:

– Только выясни наверняка, что на уме у этого императорского посланника. Если он собирается использовать силу...

– Нет, Джеймс, у нас нет причины ожидать чего-либо подобного, – возразил Матесон.

К ним присоединился еще один мужчина, который казался более осведомленным во всем, что было связано с приездом Лина Цзе-сю:

– Но Го-куа упомянул, что новый чынь-чай выпустит что-то вроде указа.

– Мне показалось, он говорил не о настоящем указе, – отозвался Матесон. – Просто о письме, которое Лин пошлет престолу.

– Какая дерзость! Угрожать королеве! – выкрикнул Иннс, и все остальные зароптали вслед за ним, выражая свое неудовольствие по поводу чрезмерной решительности нового представителя императора Тао-кунга.

– Но Джеймс, мы ничего об этом наверняка не знаем, – продолжал спорить Матесон. – Все, о чем упомянул Го-куа, – это о возможном письме британскому правительству; он ничего не говорил о том, что этот новый посланник предъявит какие-либо требования королеве, хотя у него и есть для этого веские причины.

– Какие, например? – вызывающим тоном спросил Иннс, подозрительно оглядывая шотландца.

– А такие, что мы используем эту дьявольскую отраву для того, чтобы построить нашу Британскую Империю. Такие, что мы заставляем поколения китайцев привыкать к опиуму. Возможно, королева была бы не прочь обо всем этом узнать. Возможно, тогда она и этот чынь-чай нашли бы какую-нибудь другую, менее разрушительную плату за чай, который нам так нужен.

– Мы уже перепробовали все мыслимые товары. Им нужен только опиум, – возразил Иннс. – Китайцы не хотят ни наших тканей, ни наших денег. Они, кажется, вообразили себя центром Вселенной... – он насмешливо фыркнул, – ...и они не хотят никакого вмешательства извне.

– Но китайцам так или иначе нужно избавляться от излишков чая для того, чтобы защитить свои собственные рынки, – вмешался капитан Эллиот, который как глава Торгового управления являлся самым высокопоставленным официальным лицом Британской Империи в Китае. – Они оставляют чай своим кохонгам, и вы, торговцы, делаете все, чтобы это приносило обоюдную пользу. – Он покачал головой. – Нет, этот чынь-чай – всего лишь пустой звук. Торговля опиумом приносит выгоду всем, кто в ней участвует. Император послал этого чиновника только для того, чтобы показать свою заинтересованность в этом вопросе.

– Надеюсь, что вы правы, – сказал Матесон, затем неожиданно спросил Росса Баллинджера: – А что думаете вы по поводу опиумного дела? Как вы считаете, это может заинтересовать престол?

– Кто это такой? – довольно невежливо перебил Иннс.

– Мистер Росс Баллинджер.

Иннс подозрительно осмотрел молодого человека сверху донизу:

– Из Торговой Компании Баллинджера?

– Да, сын Эдмунда. Он гость компании «Жардин».

– Да он же еще практически мальчик, – пренебрежительно произнес Иннс.

– Может быть, и так, но он совсем недавно из Англии, и, может быть, ему виднее, как престол отреагирует на все это опиумное дело. – Матесон повернулся к Россу: – Вы присутствовали при коронации, не так ли?

– Э-э, да, – отозвался Росс, неловко поглядывая то на одного мужчину, то на другого. Было ясно, что их мнение по поводу происходящего уже давно сформировалось. Сам Росс был намного моложе и менее опытен. Он еще слабо разбирался в деталях торговли с Китаем.

– Ну, я... – нерешительно промямлил он.

– Да не бойтесь. Здесь все – ваши друзья, – подбодрил Матесон.

– Я не осмеливаюсь советовать вам, как вести дела, – осторожно начал Росс, нервно проводя рукой по своим выгоревшим на солнце волосам. – Но я согласен с мистером Матесоном в том, что у этого мистера Лина имеются некоторые аргументы в его пользу – то есть, если он, действительно, намеревается нанести решительный удар по торговле опиумом.

– И какие именно это аргументы? – тон Иннса снова приобрел вызывающий оттенок, он подступил поближе и сердито нахмурился.

– Во-первых, мы не решаемся везти весь этот опиум из Индии в Англию и вместе с тем, не колеблясь, разгружаем его в Китае.

– Но это неправда! – Иннс с силой ударил себя сжатым кулаком в ладонь. – В Англии нет законов, запрещающих опиум.

– Возможно, они просто еще не написаны, – возразил Росс со все возрастающей уверенностью в голосе. – Но несмотря на то, что опиум, действительно, еще не запрещен законом, этот закон скоро примут – стоит только англичанам начать его курить так, как это повсюду делают здесь.

– Этого никогда не случится, – провозгласил Иннс. – Мы, англичане, слишком цивилизованны для того, чтобы привыкнуть к подобной гадости. Только такие варвары, как жители Поднебесной, могут пользоваться этими трубками даже под угрозой смертной казни.

– Возможно, так происходит потому, что наши корабли возвращаются в Англию с трюмами, заполненными чаем, а не опиумом.

– А парень настойчив, – Матесону явно нравился ход беседы.

Иннс сложил руки на своей выпяченной вперед груди и самодовольно усмехнулся:

– Мы загружаем наши корабли всем, что только можно продать на рынке, – будь то опиум, чай или табак...

– Может быть, оно и так, – перебил Росс, – но разве не правда, что мы прилагаем огромные усилия ради того, чтобы контролировать нужды рынка. – Он глянул на Матесона, как бы желая проверить, не переходит ли границы дозволенного, но пожилой человек всего лишь кивнул головой и знаком попросил продолжать. – Из всего сказанного вами до сих пор можно понять, что британский экспорт слишком незначительно удовлетворяет потребности китайцев, несмотря на то, что эти потребности не очень-то и велики.

– Или на то, что они сами так о себе думают! – вмешиваясь в разговор, насмешливо произнес один из стоящих рядом мужчин.

– Таким образом, для того, чтобы получить громадное количество чая, потребное для нашего ненасытного рынка, мы должны искать и доставлять товары, которые могли бы сбалансировать торговлю. Опиум... третья сторона огромного треугольника. Английский текстиль и товары – в Индию, индийский опиум – в Китай, китайский чай – в Англию.

– Сказано, как настоящим торговцем, – провозгласил Матесон и похлопал Росса по спине.

– Сказано скорее маленьким щенком, который черпал свои знания из книжек, а не из самой жизни, – грубо проворчал Иннс. – И мало что из вашей речи объясняет то, почему британцы не курят опиум. Если бы мы целиком и полностью контролировали рынок, как вы убеждены, мы могли бы вывести Китай из игры, просто отвозя текстиль в Индию и привозя назад в Англию опиум. Это было бы со всех сторон проще и дешевле.

Росс был неприятно поражен тем, насколько насмешливо звучал голос Джеймса Иннса, однако еще более удивился дерзости своего собственного ответа:

– Это бы не удовлетворило потребности Англии в китайском чае, и если бы мы, английские купцы, не уделили этой потребности должного внимания, другие вступили бы в игру и сделали бы это за нас. Более того, мы, черт подери, прекрасно знаем, что если бы мы попытались в большом количестве ввозить опиум в Англию, это привело бы к принятию законов, подобные которым, кажется, и собирается вводить Лин здесь, в Китае.

– Так значит, вы становитесь на сторону китайца, не так ли? – продолжал спор Иннс, подозрительно прищуривая правый глаз.

– А вы разве нет?

– Я? – переспросил Иннс, немного растерявшись. – Каким это образом?

– Не только именно вы, но и все остальные. – Росс оглядел стоящую вокруг него группу мужчин, включая и Джеймса Матесона. – Я понимаю, что вам не хочется прекращать торговли опиумом, но одновременно вы не желаете его легализации. Я читал последний номер «Опиумного циркуляра», – продолжал Росс, упоминая бюллетень компании «Жардин», – и Вильям Жардин сам об этом же и пишет.

– Если бы эта торговля когда-либо была легализована, – вмешался Роберт Том, припоминая слышанные ранее чьи-то слова, – она сразу бы перестала быть прибыльной. Чем больше трудностей, которые с ней связаны, тем лучше для нас с вами.

– Вот именно, – провозгласил Росс.

– Так что же вы предлагаете делать? – Иннс сердито махнул рукой в сторону расположенных неподалеку факторий. – Отказаться от опиума? Отказаться от всей торговли чаем?

Росс открыл было рот, чтобы ответить, но в этот момент в спор вмешался Матесон:

– Мы слишком многого требуем от нашего юного гостя, желая, чтобы он, только что сошедший с борта корабля, решил нашу китайскую проблему. – Обняв Росса за плечо, он добавил: – Я бы сказал, с утра прошло уже достаточно времени, и мы можем пропустить стаканчик доброго английского рома, вы не против?

– Конечно, если он только не окажется на поверку тем перво-чопным ромом, который продают на Аллее Го, – шутливо заметил Росс.

Матесон повернулся к Роберту Тому и усмехнулся:

– Я вижу, ты учишь его всем тонкостям жизни в Кантоне, – он сжал плечо Росса. – Для вас, мой юный друг – никакого самшу. Мы будем пить на веранде Новой Английской. Вы должны составить мне компанию за обедом, в большом зале. Вы там уже хоть раз обедали?

– Нет, сэр.

– О, вам обязательно понравится. Только представьте себе: хрустальные подсвечники со спермацетовыми свечами, расписанный золотом фарфор, лучший во всей Восточно-Индийской компании, официанты, стоящие за спинкой каждого стула, готовые выполнить любое ваше пожелание, даже то, о котором вы еще не успели подумать, и большой, в полный рост портрет короля Генриха Четвертого, смотрящего на вас со стены.

Росс тепло поблагодарил Матесона за приглашение. Затем он подошел к остальным мужчинам, стоящим неподалеку, и обратился к Джеймсу Иннсу:

– Я надеюсь, вы не чувствуете себя обиженным за...

– Не стоит беспокоиться за таких, как мистер Иннс, – шутливо крикнул Матесон. – Я не прав, Джеймс?

– Совершенно верно, – согласился Иннс, изобразив на своем лице то, что при данных обстоятельствах вполне могло бы сойти за улыбку. – Но я жду не дождусь того момента, когда смогу продолжить нашу беседу.

– Возможно, после обеда? – предложил Матесон. – Вы ведь присоединитесь к нам в Новой Английской, не так ли?

– Разумеется. Капитан Эллиот и я даже не думаем о том, чтобы пропускать воскресный обед.

– Тогда, джентльмены, увидимся в полдень. – Матесон обнял одной рукой Росса, другой – Тома, и они двинулись по направлению к Речной фактории. – Ну, пойдемте, друзья мои. Осмелюсь сказать, что по такому случаю вам придется переодеться во что-нибудь более нарядное.

Том как-то неловко возразил:

– Я, э-э, я не уверен, что буду свободен во время обеда...

– Конечно, будешь, молодой человек, – настаивал Матесон, понимавший, что Том пытается отпроситься только потому, что он всего лишь клерк компании «Жардин». – Я и не думаю приглашать туда юного Росса без сопровождающего переводчика.

– Но все будут разговаривать по-английски, – заметил Том.

Матесон лукаво улыбнулся:

– Вместе с тем, я не удивлюсь, если понадобится помощь переводчика, когда подобные Джеймсу Иннсу и его помощникам в следующий раз начнут спорить с сыном Эдмунда Баллинджера!

* * *

На следующий день, ближе к вечеру, Росс шел через Главную площадь по направлению к Старой китайской улице, по обоим сторонам которой вытянулись ряды всевозможных магазинчиков, представляющих собой не более, чем просто прилавки на открытом воздухе. Росс регулярно отправлял письма родственникам – в особенности своей кузине Зое. Теперь он хотел послать всем им какие-нибудь безделушки в память о своем пребывании в Китае.

На прилавках первого магазина, который посетил Росс, были выставлены лакированные коробки, принадлежащие пожилому китайскому господину с редкими волосами и располагающей улыбкой. Его лицо было покрыто такими же запутанными линиями, что и поверхность коробок. Китаец постоянно прикладывал коробки к щеке и, заразительно смеясь, без умолку щебетал что-то на кантонском диалекте, очевидно, сравнивая свое лицо с рисунком на коробках и указывая на их очевидное сходство. Когда, Росс, наконец, взял понравившуюся ему коробку – красную, овальной формы, с цветком лотоса, вырезанным на крышке, – господин вытащил из кармана своего халата кусок газетной бумаги и настолько искусно завернул покупку, что не потребовалось никакой тесемки для удержания бумаги на своем месте.

Несколько минут ушло на то, чтобы выяснить, сколько нужно заплатить, и, в конце концов, Росс убедился в том, что ужасно много переплатил, – особенно когда обнаружил, с какой настойчивостью другие торговцы бросались за ним вслед, когда он шел по улице. Однако по английским меркам это была довольно выгодная сделка, и Росс быстро и с удовольствием совершил остальные покупки: набор брошей из слоновой кости, салфетницы-клуазоне, и даже пару изящных нефритовых чоп-палочек.

Кода его ноша перестала умещаться в руках, Росс приобрел шелковый шейный платок – немного слишком яркий, на его вкус, однако сделанный из крепкого материала и прочно сшитый – и с его помощью связал покупки в удобную сумку с подобием ручек, в которые он просунул кисть своей левой руки. Затем Росс повернулся и пошел назад, с трудом пробираясь через узкий проход между магазинами.

Росс как раз выходил из затемненной Старой китайской улицы на относительно светлую, укутанную легким туманом площадь перед факториями, когда неожиданно столкнулся с моряком, спешащим в противоположном направлении. Росс едва удержался на ногах и выпустит ручки своей импровизированной сумки, которая с глухим стуком упала на утоптанную землю. Росс быстро пробормотал: «Извините», хотя, по правде говоря, виновником инцидента был совсем не он, и опустился на колени. Раскрыв свою сумку, он удовлетворенно отметил про себя, что ее содержимое почти не пострадало.

Как раз в тот момент, когда Росс обнаружил, что одна из его покупок все-таки сломана – чоп-палочки раскололись на дюжину зеленых нефритовых кусочков, – моряк, с которым он столкнулся, принялся смеяться – сначала просто усмехаться, затем громко хохотать, схватившись за низ живота.

– Ну, рад, что вам так весело, – произнес Росс, снова завязывая сумку. – Но я не вижу...

Слова застряли у Росса в горле, когда он поднял голову и увидел перед собой знакомое лицо своего кузена.

– Джулиан! Что ты здесь делаешь?!

– Ну, ищ-щу... – Джулиан снова задохнулся от смеха, затем, запинаясь, все же сумел произнести: – Ищу тебя!

– Меня?

– Ну конечно, – Джулиан помог Россу подняться на ноги и радостно пожал его руку. – За кем еще я могу охотиться в Кантоне?

– Так ты знал, что я здесь?

– Мне стало известно, что твой корабль не будет заходить в Калькутту, а сразу поплывет в Китай. И когда «Лансит» поменял порт назначения...

– Твой корабль здесь? В Кантоне?!

Джулиан снова рассмеялся:

– Не думаешь же ты, что я смог бы переплыть Китайское море только для того, чтобы повидаться со своим глупым, неуклюжим кузеном.

Теперь и Росс заулыбался. Он был искренне рад встретить знакомое лицо в такой дали от дома – пусть даже это было лицо Джулиана, который никогда не принадлежал к числу его любимцев.

– Я знал, что ты остановишься у Жардина, – объяснил Джулиан. – Я отправился туда сразу после прибытия, и мне сказали, что ты ушел за покупками. Капитан Ффиске позволил мне провести два дня на берегу, и я намереваюсь использовать их с максимальной отдачей. Полагаю, ты покажешь мне здесь все вокруг?

– Конечно, покажу.

– Тогда почему бы нам не начать с пары кружек рома? Капитану Ффиске не очень нравится, когда его люди пьют на борту, и поэтому он постоянно разбавляет ром водой; я не наслаждался настоящей крепкой выпивкой с тех пор, как покинул Калькутту. – Увидев нерешительное выражение лица своего кузена, Джулиан добавил: – Выпивка будет за мой счет. По меньшей мере, я могу сделать это, чтобы покрыть ущерб, который причинил тебе. – Джулиан кивнул в сторону свернутой из шелка сумки.

Росс подумал о сломанных чоп-палочках, затем припомнил бесчисленное количество случаев, когда Джулиан и его старший брат, Остин, выбирали «маленького кузена» объектом своих шалостей и проказ.

Легкая улыбка коснулась губ Росса:

– Да, это по меньшей мере. И я знаю, где можно раздобыть хороший ром – первый чоп, вне сомнения.

– Первый... что?

– Не обращай внимания. Поверь мне – на Аллее Го очень мало мест, где ром весьма слабо разбавляют водой... ну, он настолько крепкий, мой добрый кузен, что ты потом будешь божиться, что гот настоящий йоркширский пунш.

Подняв с земли свою сумку, Росс взял Джулиана за руку и повел его к ближайшему бару, где продавалась самшу.

* * *

Время, наверное, уже приближалось к полуночи, и Росс не был уверен в том, что знает, где он находится или как сюда попал. Керосиновая лампа, низко висящая над сундуком посреди комнаты, едва горела, давая столько света, сколько нужно было для того, чтобы рассмотреть убогий интерьер. Сам Росс растянулся на каком-то диване; единственными предметами, окружавшими его, были темный, ничем не прикрытый сундук с каким-то барахлом и умывальник, в котором стоял покрытый трещинами фарфоровый чайник.

Когда Росс поднял голову, чтобы посмотреть на себя, острая боль пронзила его затылок, и ему показалось, что диван медленно поплыл по комнате. «Проклятье,» – пробормотал он, и это единственное слово иглой впилось в его голову.

Диван продолжал раскачиваться из стороны в сторону, и спазм в желудке подсказал Россу, что он наглотался перво-чопного рома больше, чем ему полагалось по норме.

Росс заставил себя подняться и сесть на диване. Его куртка бесследно исчезла, а пуговицы на рубашке были расстегнуты до пояса. Росс не был уверен наверняка – сумел бы он уберечь остатки своей одежды на протяжении всего вечера. Он смутно припомнил возбужденного Джулиана, которого вел наверх по лестнице владелец бара самшу, и который с энтузиазмом уговаривал своего «маленького кузена» идти за ним следом. Все, что произошло потом, было покрыто густым туманом, и Росс только догадывался, на какую выходку был способен.

В дверях появилась фигура – низкий китаец, одетый в простую синюю куртку и шаровары, с длинной косой, свисавшей с правого плеча. Протопав в комнату, он выпалил, не делая пауз между словами и без всякой интонации в голосе:

– А ты чувствовать лучше!

– Где я? – спросил Росс, прижимая руку к затылку.

– Чувствовать лучше! – повторил китаец, потянувшись к фитилю лампы.

Росс прикрыл глаза от слепящего света. Когда он их снова открыл, китайца в комнате уже не было. Вместо него появилась довольно привлекательная молодая женщина, которой каким-то удивительным образом удавалось выглядеть одновременно и невинно и похотливо. Она рассматривала Росса, лежащего на диване.

– Я... – слово замерло на губах Росса, когда женщина прошла в комнату и закрыла за собой дверь.

Она выскользнула из своих сандалий. Ее красный шелковый халат был намного короче, чем те, которые считались подходящими для улиц Кантона. По тому, как свободно и плавно колыхалось тело женщины, когда она подходила к дивану, Росс понял, что под халатом обнажены не только ее красивые ноги.

– Я не... – снова начал Росс, но женщина приложила один палец к его губам и стала медленно разворачивать широкий пояс на своем халате.

Росс хотел было встать с дивана, но женщина уже сидела на одной его ноге, и когда полы ее халата распахнулись, он обнаружил прямо перед собой полные, округлые груди.

– Боже, – прошептал Росс, не в силах или не желая отвести взгляд в сторону.

Он подумал, что ее груди – как и все ее сочное тело – самые великолепные, которые он когда-либо видел. Впрочем, у Росса было слишком мало примеров для сравнения, кроме разве что нескольких картинок в средневековых медицинских учебниках, которые похитил в отцовской библиотеке и давал читать всем подряд его кузен Джулиан. На самом деле, эта была первая женщина, которую Росс видел «во плоти», если можно было так выразиться.

Женщина, казалось, была очарована светлыми волосами Росса, она нежно водила по ним рукой, постоянно при этом скользя взад и вперед по его ноге, по грубой материи его штанов, и тихонько мурлыкая от удовольствия. Через какое-то время она раздвинула края рубашки Росса пошире и провела рукой по его груди, ее ногти мягко царапали кожу и теребили его соски.

Неожиданно Росс почувствовал – даже почти с болью – разгорающуюся внутри него страсть. Он ощутил пульсирующую дрожь в низу живота, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не разорвать свой пояс и не сделать того, к чему призывала его природа. Теперь женщина еще быстрее двигалась на ноге Росса, ее полные груди вздымались от желания, большие темные соски набухли и затвердели.

Росс пытался бороться с потоком чувств, молясь о том, чтобы оказаться на расстоянии тысячи миль от этой женщины и одновременно мечтая постоянно ощущать ее ласковые руки. Эти руки были не просто опытными; они двигались инстинктивно, как будто чувствовали любое желание Росса, и единственное, чего им хотелось – это его исполнять. Руки проследовали вдоль тела Росса вниз, по мускулистой выпуклости его живота, к передней части штанов, пальцы со знанием дела, следя за его разгорающейся страстью, терли и разминали его мужскую гордость.

Странные картины пронеслись в голове Росса, как ни пытался он их отогнать: мачеха, выбравшая этот самый костюм для предстоящего путешествия, кузина Зоя, напутственно шепчущая о том, что ему следует «научиться осторожности, не доходить в этом до крайности». Росс уловил даже образ преподобного Сэмьюэля Отербриджа, посеревшего от злости и выкрикивающего проклятья в адрес Росса по поводу «осквернения себя продажной, варварской плотью». Строгий, неодобрительный лик Отербриджа превратился в лицо его жены, Гортензии, которая также бранила Росса, но уже совершенно другим тоном, крича на него: «безбожный дьявол... ах ты, распущенный, развратный человек!» и кое-что похуже. Кричащая Гортензия вскочила верхом на Росса, жертвуя своим собственным телом для того, чтобы спасти его вечную душу.

Росс затряс головой, очищая ее от путавшихся навязчивых мыслей. То, что сейчас сидело верхом на нем, не было ни сном, ни кошмаром; это была женщина, незнакомка, любовница.

– Господи, – снова простонал Росс, когда она обвила рукой его шею и притянула его рот к своей груди, продолжая второй рукой с силой массировать его через штаны.

Женщина прошептала что-то по-китайски; Росс понятия не имел о том, что именно за слова она произнесла, но он понял их смысл и утвердительно кивнул головой, его губы нашли ее грудь, затем сосок, он попробовал затвердевшую плоть языком, втягивая ее в рот.

Женщина немного откинулась назад, халат соскользнул с ее плеч на пол, открывая совершенную, восхитительную наготу. Передвинувшись в сторону от Росса, она легла спиной на диван, широко расставила ноги и потянула Росса к себе. Когда он медленно опустился, следуя воле женщины, она обхватила его своими бедрами и сильнее прижала к своему телу. Ее руки скользнули к брюкам Росса, лихорадочно ища пуговицы, чтобы поскорее освободить его плоть и дать ему возможность удовлетворить желание.

Росс хотел этого так, как никогда и ничего ранее не хотел. Чувство, томление было непреодолимым, как будто он стремглав летел по бурлящей реке, обрушивающейся гигантским, грохочущим водопадом. И вот уже он сам несется к этому водопаду, вот он на самом краю его, вот скользнет в стремительный поток, слишком быстрый для того, чтобы вернуться назад. Этот дикий, пульсирующий, экстатический порыв, совершенно не поддающийся контролю, застал юношу врасплох.

Неожиданно осознав, что происходит, Росс отпрянул назад и сбросил руку женщины, обвившую его за пояс. Она, кажется, не поняла его; в самом деле, ее голод – если, конечно, это не было искусно разыгранным спектаклем – все еще продолжал нарастать, и ей не хотелось, чтобы его собственная страсть закончилась преждевременно. Еще сильнее сжав ноги вокруг пояса Росса, женщина с силой рванулась бедрами вверх, нащупывая, наконец, рукой пуговицы на его штанах.

– Нет! – закричал Росс, его голос перехватило, и он чуть было не задохнулся.

Тяжело дыша и сопя, он кое-как высвободился из объятий женщины и с трудом встал на ноги, бесцеремонно отбросив ее назад на диван. Пытаясь снова овладеть дыханием, Росс непроизвольно посмотрел на женщину и был поражен выражением ее лица, искаженного болью и смущением.

Он попытался произнести что-нибудь ободряющее, но проблема была в том, что она не понимала английского. Единственным подходящим китайским словом, которое сумел припомнить Росс, было «спасибо», и он повторял, запинаясь, его снова и снова, застегивая пуговицы на своей рубашке и пятясь к выходу из комнаты.

– Cue-cue, – пробормотал Росс в последний раз, открывая дверь и вываливаясь в коридор.

Захлопнув дверь за собой, Росс прислонился к ней спиной, тяжело дыша в такт бешеным ударам сердца.

– Ну, ты выглядишь таким мрачным! – раздался чей-то громкий голос, и, повернувшись, Росс увидел своего кузена, появившегося из соседней двери.

Джулиан на ходу заправлял полы своей рубашки, держа под мышкой небрежно скомканный камзол и ботинки.

– Джулиан! – пытаясь бороться с охватывающей его паникой, медленно произнес Росс. – Я... То есть, мы..?

– Твой первый раз, да? – спросил Джулиан, его самодовольная ухмылка выдавала то, что он уже знает ответ. – Считай, что это подарок от твоего любимого кузена. Осмелюсь сказать, что нефритовая тигрица – достаточная компенсация за сломанные нефритовые чоп-палочки, ты со мной согласен?

– Я, э-э...

– Не нужно отвечать. Твое лицо говорит само за себя.

Все еще держа под мышкой свои ботинки и камзол, Джулиан подошел к Россу, обнял его за плечо и повел по коридору к лестнице.

– Полагаю, по этому поводу необходимо устроить небольшое празднество, – произнес Джулиан, спускаясь по ступенькам. – Мы поднимем кружку перво-чопного рома за твое обретенное мужество. Пусть оно никогда не ослабевает и не подводит тебя! – он похлопал Росса по спине. – Да, мужик, ты далеко пойдешь!

 

XVII

Оставив позади себя здание компании «Жардин», Росс Баллинджер прошел мимо домов номер пять и шесть и оказался на улице Тринадцати факторий, которая протянулась за иностранными факториями. На другой стороне улицы находились два огромных, обшитых деревом здания, владельцами которых являлись торговцы гунхана. Дом, стоявший прямо напротив Росса, был в ширину размером с четыре местные фактории, а его сосед – представительство союза гунханов, известное под названием «Дом Консу» – еще больше.

Утром в понедельник, восемнадцатого марта, улица была довольно многолюдной. Россу встретились несколько иностранцев, проходящих к факториям, но большая часть улицы была заполнена жителями Кантона, спешащими каждый по своим делам. Некоторые из них катили небольшие, загруженные доверху тележки, другие несли огромные сумки, закинутые за спину или свисающие со сбалансированных на плечах шестов. Мужчины были одеты в простые крестьянские шаровары и куртки, и большинство из них не имели на ногах никакой обуви; некоторые прохожие носили конические соломенные шляпы – неизменный атрибут одежды, характерный для жителей сельской местности. Единственными представителями женского пола на улице выступали две девочки-подростка и прихрамывающая дородная женщина, которую они сопровождали. Ступни ног женщины были невероятно маленькими и неправильной формы – следствие специального тугого пеленания с младенческого возраста, проводимого в угоду тогдашней моде. Очевидно, женщина принадлежала к довольно состоятельным слоям китайского общества, в котором подобная процедура применялась не так уж и редко. Теперь же, видимо, ее семья переживала не лучшие времена, и она ковыляла по улице вместо того, чтобы ехать в паланкине.

– Росс! Сюда! – прокричал голос.

Роберт Том стоял на пешеходном мосту, перекинутом через грязный, мелкий ручеек, струящийся вдоль улицы. Росс помахал рукой Роберту в ответ и направился в сторону моста.

– Извини, что заставил тебя ждать, – сказал он, подходя к Роберту.

– Я сам здесь только что появился, – заверил Том. – Нам лучше не задерживаться: чиновник Лин ждет нас ровно в десять.

Не имея в запасе ни одной лишней минуты, Росс и его спутник быстрым шагом прошли две сотни ярдов до ворот, известных под названием Петишн Гэйт. Эти ворота находились на юго-западном углу стены, высотой в двадцать пять футов и длиной в шесть миль, окружавшей центр Кантона. Иностранцам обычно запрещалось выходить за пределы огороженного стеной города, однако Том имел на руках специальное разрешение, подписанное чиновником Лином и предназначенное для предъявления стражнику.

Пройдя ворота, Том и Росс очутились в царстве всевозможных храмов, флагштоков и небольших домиков с покрытыми красной черепицей крышами. В этом хаотичном месте проживали полмиллиона человек. Из любой точки города можно было видеть две пагоды, каждая свыше сотни футов высотой. Та, которая была повыше, называлась Пятиэтажной Пагодой и представляла собой красную башню, поднимавшуюся с холма возле центра северной стены.

В окружающем его беспорядочном нагромождении зданий Росс никак не мог распознать традиционный план, принятый для городов того времени – никаких улиц, парков или площадей, на которые можно было бы сослаться, описывая кому-нибудь пройденный маршрут. Его спутник, Роберт Том, наоборот, был довольно неплохо знаком с улочками, петляющими по Кантону. Он шел впереди, ловко пробираясь сквозь нескончаемые потоки людей, не обращая никакого внимания на их недоуменные взгляды и приглушенный говор. Жители, очевидно, были удивлены, видя парочку фан-куа вне пределов иностранного квартала.

По дороге к центру города Том рассказал Россу все, что ему удалось узнать о Лине Цзе-сю за прошедшую неделю. Лину было пятьдесят три года, он родился в Го-куане, в провинции Фуцзян, в семье, среди представителей которой было немало государственных деятелей и правительственных чиновников. Уже тогда, когда ему пошел всего лишь третий десяток, Лин был назначен на пост правителя Фуцзяна, затем начал быстро подниматься по служебной лестнице, став правителем Кьянгсу в 1832 году и верховным правителем Гу-куанга в 1837 году.

Лин пользовался особым расположением императора Тао-кунга, который доверял ему не только как государственному деятелю, но и как ученому человеку. Лин принадлежал к чин-вену, или «современному тексту» – школе, которая признавала реформаторские идеи Конфуция; поэтому ученики чин-вена следовали практике туо-ку кай-син, что означало в переводе с китайского: «поиск в древности разрешения на изменения сегодняшнего дня». Выдающийся сторонник этой философской школы, Лин был на переднем крае развития нового, прогрессивного течения, называемого джи-ши фы-джан ши-зье, или знания для развития государства и для практического использования в мире. Новый революционный смысл этого течения состоял в том, что он расширял взгляд приверженцев классической философской школы на вселенную, не ограничивая ее рубежами Поднебесной Империи.

Лин Цзе-сю пользовался в народе таким уважением, что люди уже заранее признавали всю пользу его прибытия из Пекина в Кантон с целью развернуть военную операцию, которая, несомненно, закончится полным разгромом торговцев опиумом, ненавистных фан-куа. Он совершил трудную поездку, одолев двенадцать сотен миль за шестьдесят дней – примерно по двадцать миль ежедневно. Не желая возлагать дополнительной нагрузки на бюджеты местных правителей, Лин путешествовал в сопровождении своих собственных поваров и обоза с провизией, посылая впереди себя гонцов с пожеланием того, чтобы любое угощение, которое для него приготовят, было бы цыа-цанг фан-дзай, обычной пищей, а не роскошным пиршеством. Жителей маленькой деревеньки, расположенной на берегу реки Кан, особенно впечатлило, что в канун Нового Года, четырнадцатого февраля по китайскому календарю, Лин Цзе-сю устроил церемонию в честь своих предков и совершил кау-тау в сторону Пекина, чтобы пожелать императору Тао-кунгу счастья в грядущем году.

– Боюсь, мы имеем дело с совершенно новым типом чиновника, – произнес Роберт, когда они с Россом входили в менее людный квартал, улицы которого были немного пошире и намного лучше ухожены. – У Лина есть ученики, изучающие происходящие в мире события, и они говорят, что он, черт подери, совершенно неподкупен – не то, что этот чванливый мужлан Теш Тьин-чен, который думает, что сможет искоренить употребление опиума, прекратив торговлю с Англией, и пытается убедить нас, что в этом случае мы погибнем.

Росс уже знал о предупредительных письмах, которые были разосланы верховным правителем провинций Квантунга и Кьянгсу, отдающим приказы из своей резиденции в Кантоне – столице Квантунга. В этих письмах Тенг угрожал прекратить поставки чая и ревеня, без которых, по его предположению, экономика иностранных держав должна была неизбежно потерпеть крах. В свою очередь, такая акция должна была заставить правительства этих держав начать ловить и казнить опиумных дельцов, вызвавших в Китае такое бедствие. Письма подвергались насмешкам со стороны иностранцев, изумленных далеко идущим предположением китайца о том, что без импорта ревеня они «умрут от запора». Это выражение родилось среди европейских потребителей слабительных средств, большинство из которых содержало в своем составе корень ревеня.

– Таким образом, тебе следует обращаться со своими соображениями к Лин Цзе-сю, а не к Тенгу, – продолжал Том. – Начиная с настоящего момента, Лин будет, вне всякого сомнения, очень внимательно наблюдать за всем происходящим.

Двое молодых англичанин направились в довольно широкую улицу, с одной стороны которой стена высотой в восемь футов охраняла спокойствие обитателей находившихся за ней зданий. Тяжелые деревянные ворота в стене обозначали входы в каждый из дворов.

– Это дом верховного правителя, Тенга, – сказал Том, когда они шли вдоль длинного отрезка крепкой стены между двумя воротами.

По расстоянию, которое преодолели двое молодых людей, можно было судить об огромных размерах особняка. Искусно вырезанные на воротах драконы, украшенные слоновой костью и нефритом, и причудливо инкрустированные массивные деревянные двери говорили о высоком положении людей, которые жили за ними.

Вдоль правой двери свисал заплетенный в косу шелковый шнурок, за который Том дважды дернул, приводя в действие звонок где-то в глубине двора.

– Так именно здесь остановился чиновник Лин, – заметил Росс.

– Нет. Он занимает комнаты в академии Ю-хуа возле Дома Консу.

– Но зачем мы вообще сюда пришли? Дом Консу находится прямо на улице Тринадцати факторий.

– Я только знаю, что он хотел увидеться с тобой здесь, в доме верховного правителя.

Росс поправил свой белый шейный платок и одернул полы камзола, затем разгладил обшлага рукавов:

– Ты имеешь хоть малейшее понятие о том, зачем он послал за мной?

Том пожал плечами:

– Всю последнюю неделю Лин провел в академии, встречаясь с представителями властей, торговцами и служащими гунхана, даже с главами некоторых иностранных торговых компаний. Становится все более и более очевидным, что он всерьез намерен прекратить доставку опиума.

– А сейчас Лин хочет говорить со мной? – недоверчиво спросил Росс.

Том усмехнулся:

– Возможно, Лин прослышал о твоем споре с мистером Иннсом в день твоего прибытия сюда.

Росс собрался было ответить, но в этот момент одна из дверей отворилась вовнутрь, и молодой человек, одетый в простую форму слуги, повел их во двор. Они проследовали по извилистой дорожке между двумя большими зданиями, миновали удивительно низкую и узкую арку и оказались в саду, где им было указано на стоящие рядом друг с другом каменные скамейки. Слуга коротко переговорил с Томом по-китайски, затем поклонился и куда-то удалился.

– Он попросил нас подождать здесь, – объяснил Том, знаком показывая Россу, чтобы тот присаживался. – И извинился за то, что верховного правителя неожиданно вызвали по делу. Чиновник Лин встретится с тобой наедине.

– Наедине? – взволнованно переспросил Росс. – А как же ты?

– Я тоже буду здесь, но как переводчик. И еще: слуга сказал, что чиновник с нетерпением ждет твоего подробного рассказа о церемонии коронации королевы Виктории.

На лице Росса отразилось облегчение:

– Так вот зачем он позвал меня.

– Скорее всего так. Информация о коронации, полученная из первых рук, будет очень интересна императору.

– Интересно, откуда Лин узнал о том, что я присутствовал на коронации.

– Кто угодно мог сказать ему об этом – возможно, это был мистер Матесон.

В воздухе повисла неловкая тишина, пока Росс и Том дожидались появления чиновника Лина. Через несколько минут слуга вернулся и произнес что-то официальным тоном. Росс уловил слова «Лин Цзе-сю» и «чынь-чай та-чэнь». Затем представитель императора появился в узкой арке и прошел в сад.

Одетый в официальный черный халат, Лин Цзе-сю не производил впечатление высокого человека, но, тем не менее, выглядел очень импозантно, с твердым взглядом и серьезным выражением лица, которое неожиданно сменилось теплой улыбкой, в то время, как он вежливо раскланивался с двумя молодыми людьми. Выпрямившись, Лин похлопал себя по кончику бороды, свисавшей до середины его груди в виде косы. Это движение, которое Лин производил довольно часто, было, возможно, просто незаметной для него самого привычкой, так же как и то, что он постоянно опускал свои изогнутые брови, когда слушал кого-нибудь либо глубоко задумывался.

Два англичанина поклонились чиновнику, затем Том отошел и встал за спиной Росса – приглашенного почетного гостя.

Лин заговорил первым, его голос был глубоким и размеренным. Росс, разумеется, понятия не имел, что он сказал, но Том, который все прекрасно понял, широко улыбнулся, подошел к Лину и протянул ему руку. Когда двое мужчин пожали друг другу руки, Том сказал Россу:

– Мистер Лин хочет поприветствовать тебя на западный манер.

Он глазами показал Россу на протянутую руку Лина. Следуя совету Тома, Росс пожал ее и отметил про себя, какая она мощная. При его своей полноте руки чиновника вовсе не были мягкими или пухлыми.

Лин прошептал что-то своему слуге, после чего тот поклонился и удалился через арку, которая вела к зданиям. Затем Лин показал гостям сад, останавливаясь через каждые несколько футов для того, чтобы рассказать про всевозможные растения и нагромождения камней. Том старался переводить настолько точно, насколько был способен, даже несмотря на то, что не всегда знал английские эквиваленты названий наиболее редких представителей местной флоры.

Ознакомительное путешествие завершилось у группы из четырех плетеных стульев, поставленных вокруг небольшого озерца, в котором росли лотосы. Когда Росс сел на указанное ему место, он заметил переливающиеся оранжевые, синие и серебристые плавники рыбы ком, плавающей в неглубоком пруду.

Лин сел прямо напротив Росса, а Том устроился справа от него. Росс поначалу предположил, что четвертый стул, тот, который стоял слева, предназначался для слуги, однако, когда слуга вернулся минутой спустя, то остался стоять рядом с Лином. После этого Росс догадался, что незанятый стул был поставлен сюда для отсутствующего верховного правителя, Тенга.

Как только появился слуга, Лин тотчас начал самый обычный разговор – сперва поинтересовался делами семьи Росса, затем стал расспрашивать о коронации королевы Виктории. Он, казалось, был искренне заинтересован как историей самого Росса, так и его подробным описанием событий, происходивших в Вестминстерском аббатстве в прошлом июне. Каждую минуту Лин вежливо перебивал Росса и задавал вопрос о каком-нибудь отдельном аспекте церемонии; его особенное внимание привлек случай, связанный с престарелым лордом Ролле, когда королева поднялась со своего трона и помогла ему исполнить церемонию принесения почестей новой правительнице.

Наконец Росс закончил свой рассказ, занявший вдвое больше времени из-за того, что Тому нужно было все переводить на китайский. Судя по одобрительным кивкам Лина, Том превосходно справлялся со своими обязанностями, хотя довольно часто запинался, не находя подходящих слов для описания костюмов, украшений и подробностей церемонии, о которых рассказывал Росс. Чиновник Лин был полностью удовлетворен всеобъемлющим описанием церемонии – ни он, ни его слуга не сделали никаких замечаний. Росс был уверен, что Лин сможет передать императору содержание рассказа в самых мельчайших подробностях.

Хотя молодой человек и не понимал китайского, он был очарован почтительным вниманием к себе со стороны Лина и его теплой улыбкой. В какой-то момент Росс поймал себя на мысли, что ему все больше и больше нравится этот человек. Он не мог не пожелать Лину определенного успеха в несомненно очень деликатных переговорах с англичанами и другими иностранцами. Со своей стороны, Росс сам неодобрительно относился к торговле опиумом, которую вели его соотечественники. Однако он был еще слишком молод и наивен, чтобы полностью понимать, насколько неразрывно связана эта торговля со всем Китаем, а также процветанием его собственной семьи.

Росс был уверен в том, что также понравился Лину Цзе-сю. Эта уверенность не вытекала напрямую из того, что Лин говорил или делал, а основывалась на том чувстве близости, которое, несмотря на присутствие переводчика, возникло между двумя собеседниками во время встречи. Росс пробыл в Китае совсем недолго, менее трех недель, но уже знал, насколько необычным было появление этого чувства – особенно редко оно возникало во время разговора с правительственными официальными лицами. Большей частью отношения между китайцами и фан-куа оставались чисто формальными. Лишь немногие китайцы, которые переходили этот барьер, – такие, например, как люди гунхана вроде Го-куа – разговаривали с иностранцами более-менее уважительным тоном. Однако, беседуя с Лином Цзе-сю, Росс чувствовал себя с ним на равных, что случалось довольно редко в Англии и почти никогда – в Китае.

Во время естественной паузы в разговоре Лин сделал знак своему слуге. Молодой человек подошел ближе и подал Лину свиток, перевязанный красным шнурком. Лин перекинулся парой слов с Томом, затем протянул ему свиток.

– Мистер Лин хочет, чтобы я прочитал это для тебя, – объяснил Том своему компаньону. – Я думаю, что это нечто вроде послания.

Росс очень заинтересовался, не было ли это официальным указом, запрещающим торговлю опиумом, что ожидалось всеми иностранными торговцами. Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, приняв решение оставаться невозмутимым, независимо от того, что содержится в послании, и какие бы сокрушительные последствия для иностранцев оно в себе не таило.

Том, развязал шнурок и осторожно раскатал свиток, оказавшийся примерно два фута длиной. Он быстро пробежал глазами текст сверху вниз – китайские иероглифы писались вертикально – и с удивлением взглянул на Росса:

– Это не послание. Это письмо... самой королеве Виктории.

Лин указал пальцем на развернутый свиток, давая понять, что Том должен переводить написанные в нем слова. Том сделал глубокий вдох и начал читать:

– «Ее Величеству королеве Виктории. Небесный Путь благоприятствует всем; он не заставляет нас страдать, кроме как для нашей же собственной пользы. Во всем мире люди сходны между собой в том, что они берегут свою жизнь и ненавидят то, что подвергает эту жизнь опасности. Ваша страна лежит на расстоянии в двенадцать тысяч ли отсюда, но во всем Небесный Путь благословляет Вас так же, как и нас, и Ваши инстинкты не отличаются от наших. И нет нигде людей, которые были бы настолько слепы, чтобы не отличать того, что дает жизнь, от того, что приносит смерть; того, что дает выгоду, от того, что наносит вред.

Наш Небесный Суд рассматривает все, что лежит между Четырьмя Морями, как единую семью; божественность нашего великого императора подобна божественности Небес, которая нисходит на всех в равной мере. И нет места, такого неизведанного и такого отдаленного, чтобы он не заботился о нем или не лелеял его. С того самого момента, как впервые был открыт порт Кантона, там процветала торговля. На протяжении последних ста двадцати или ста тридцати лет народы, населявшие это место, устанавливали мирные и выгодные отношения с кораблями, прибывавшими из-за границы. Ревень, чай, шелк – ценные товары, которые принадлежат нам и без которых иностранцы не смогли бы жить. Небесный Суд, простирающий свою благосклонность на все подобное, разрешает продавать эти вещи и перевозить их через море, позволяя доставлять их даже в отдаленные области, его щедрость подобна щедрости Небес и Земли.

Но есть чужеземные дьяволы, которые производят опиум и привозят его на продажу, искушая некоторых глупцов разрушать самих себя только для того, чтобы самим получить выгоду. Ранее количество курящих опиум было невелико, но теперь эта отрава распространилась далеко и широко, яд проникает все глубже и глубже. Существуют некоторые глупцы, которые поддаются этой отраве, принося вред самим себе. Именно они приводят себя к полному разрушению, и даже в такой многонаселенной и процветающей стране, как наша, мы не можем спокойно относиться к этому. Наша великая, единая Империя Манчу возлагает на себя ответственность за привычки и мораль своих подданных и не может оставаться равнодушной, видя, как кто-либо из них становится жертвой смертельного яда. По этой причине мы решили применять очень суровую кару к поставщикам и курильщикам опиума, для того чтобы навсегда положить конец распространению этой отравы.

Становится очевидным, что это ядовитое зелье изготовляется дьявольским отродьем в местах, подвластных Вашему контролю. Оно, конечно, не делается и не продается по Вашему указанию, и не все страны, которыми Вы повелеваете, изготовляют его, но только некоторые из них. Мне сказали, что в Вашей собственной стране курение опиума запрещено под страхом сурового наказания. Это означает, что Вы осведомлены о том, насколько вредно это зелье. Но вместо того, чтобы запрещать курение опиума, было бы лучше запретить его продажу, а еще лучше – запретить производство. Единственный путь для этого – очистить места его произрастания. Ваши подданные сами не предпринимают подобных мер, а продолжают производить опиум и искушать народ Китая покупать его. Они показывают, что хорошо заботятся о своих собственных жизнях и одновременно остаются совершенно безучастными к судьбам других людей. Ваши подданные озабочены получением прибыли настолько, что не замечают вреда, который они причиняют окружающим; подобное поведение чуждо добропорядочным чувствам и находится в расхождении с Путем Неба.

Провозглашенная власть нашего Небесного Суда, распространяющаяся в равной мере как на его собственных подданных, так и на иностранцев, может в любой момент решить их судьбы; но из чувства сострадания и благодаря своему великодушию, он использует практику предупреждения о каре перед тем, как она свершится...»

Том сделал паузу и обменялся взглядом с Россом, беспокойство которого отразилось и на его собственном лице. Эти два молодых человека, один из которых был не более, чем простым клерком, другой – еще не оперившимся торговцем, становились свидетелями редкого по красоте образца политики балансирования на грани мира и войны.

Снова опустив глаза в свиток, Том продолжил:

«Ваше Величество, Вы прежде никогда не получали подобного официального уведомления и, наверное, могли позволить себе игнорировать строгость наших законов. Но теперь я хочу принести Вам свои уверения в том, что мы намереваемся навсегда положить конец распространению вредоносного зелья. Поскольку здесь запрещено его покупать, Вашим подданным должно быть запрещено его производить, и то, что уже было произведено, Ваше Величество должно немедленно найти и бросить на дно морское, и никогда более не позволять подобному яду существовать на Небесах или на Земле.

Когда это будет сделано, не только китайцы откажутся от опиума, но и Ваш народ также будет спасен. До тех пор, пока Ваши подданные делают опиум, кто знает, не привыкнут ли они сами в скором времени его курить; таким образом, запрет на производство этого яда может охранить и их жизни тоже. Обе нации будут наслаждаться благословением на мирное сосуществование, Ваш собственный народ подтвердит свои искренние чувства к Вам уважительным подчинением Вашим приказам. Вы покажете всем, что Вы понимаете законы Неба, и бедствие не будет ниспослано на Вас сверху; Вы будете действовать в согласии с порядочными чувствами, которые могут также изменить ход развития природы в Вашу пользу.

Законы, запрещающие приобретение опиума, в Китае сейчас чрезвычайно строги, и, если Вы продолжите его изготовлять, то обнаружите, что никто его не покупает и не приносит, таким образом, Вам прибыль. Вместо того, чтобы тратить усилия на безнадежные попытки, не было бы лучше придумать какую-нибудь иную форму торговли? Начиная с этого момента, весь опиум, обнаруженный в Китае, будет брошен в горящее масло и уничтожен. Любой иностранный корабль, который в будущем приплывет к берегам Китая с опиумом на борту, также будет сожжен, и вместе с ним неизбежно будет сожжен весь груз. Ваши подданные, в таком случае, не только не получат от нас никакой выгоды, но и сами жестоко пострадают от подобных сделок. Намереваясь нанести вред другим, они, прежде всего, нанесут вред самим себе.

Наш Небесный Суд не сможет сохранить клятву верности, принесенную своим неисчислимым землям, если не станет применять высшую власть. И не говорите, что Вас вовремя не предупреждали. По получении этого письма, будет очень великодушным со стороны Вашего Величества ответить на него, сообщив, какие меры были предприняты в каждом из Ваших портов.

Ваш покорный слуга, Лин Цзе-сю.»

Окончив читать, Том закатал послание, перевязал его шнурком и отдал свиток Лину. В воздухе воцарилась долгая тишина, которую, в конце концов, нарушил Лин, спросивший через переводчика:

– Мне интересно, мистер Баллинджер, как, по вашему мнению, ответит ваша королева на мое письмо?

Прежде чем ответить, Росс поерзал на своем стуле и задумчиво почесал подбородок:

– Мне жаль, но я не знаю королеву лично.

– Но она англичанка, так же, как и вы, – перевел Том слова Лина. – И она довольно молода – я полагаю, она примерно в вашем возрасте. Любое соображение на этот счет, которое у вас есть, может оказать неоценимую услугу – как для моего императора, так и для вашего престола.

Росс подумал немного, затем спросил:

– Могу я говорить с вами абсолютно прямо и совершенно откровенно?

Он пристально посмотрел на Тома, желая по его виду определить, не принял ли он эти слова и на свой счет. Однако Том полностью вошел в роль переводчика и передал вопрос, не отвечая ничего Россу.

– Я бы счел это за честь, – последовал ответ Лина Цзе-сю. – И вам не стоит волноваться; я никогда не нарушу оказанного мне дружеского доверия.

Пока Том переводил последние слова, Росс испытал на себе всю теплоту и искренность улыбки Лина.

– Мне кажется, – начал он, – ваши слова идут от чистого сердца, и я убежден, что наша королева почувствует это и оценит самым наилучшим образом. Однако то, что вы предлагаете королеве в обязательном порядке запретить своим подданным производство опиума, заставляет меня волноваться. Я не политик и не адвокат, но полагаю, что подобная задача может может оказаться за пределами власти даже нашей королевы.

Выслушав перевод, Лин, казалось, пришел в некоторое замешательство:

– Но она же королева. В нашей Поднебесной Империи нет ничего такого, что наш император мог бы не видеть или не контролировать.

– Вы сказали, что я могу говорить открыто, поэтому я обязан спросить вас: разве ваш император не замечает и не контролирует торговлю опиумом, которая уже многие годы процветает в Кантоне?

Лин кивнул головой в ответ:

– Император Тао-кунг видит и контролирует то, что ему угодно, и тогда, когда ему угодно. Что касается торговли опиумом, император милостиво смотрел на все это до настоящего момента. Теперь император пришел к решению: время для того, чтобы взять торговлю опиумом в свои руки и прекратить ее, пришло.

– Может быть, и так, – продолжал Росс, – но такое время еще не пришло для Британской Империи. В вашем письме утверждается, что в вашей собственной стране курение опиума запрещено под страхом суровой кары. Для нашей страны это не так. Опиум у нас не является нелегальным продуктом, несмотря на то, что наши люди, хоть и очень немногие, его курят. Большинство же приобретает опиум в жидкой форме – в виде микстур от кашля, от болей в животе и других лекарств.

– Так вы не верите в то, что этот яд следует объявить вне закона? – спросил Лин. Он подался немного вперед и внимательно посмотрел Россу прямо в глаза, его изогнутые брови сердито сдвинулись к переносице.

– Я этого не говорил. В самом деле, я убежден, что если бы в Британии появилось хотя бы подобие опиумной трубки, вся торговля опиумом была бы немедленно и полностью запрещена законом.

– Под страхом смерти?

– Возможно. Более вероятно, те, кто продолжал бы торговать опиумом, посылались бы на каторжные работы, такие, например, какие существуют в Австралии.

– Тогда позвольте им отвозить свой опиум в Австралию, а не в Китай. – Лин снова откинулся на спинку своего стула, скрестив руки на груди.

Помолчав несколько секунд, он глянул через плечо и что-то сказал слуге, который в ответ поклонился и быстрым шагом направился куда-то.

Снова повернувшись к Россу, Лин произнес:

– Когда вы вернетесь назад на вашу факторию, вы узнаете о том, что я издал этим утром несколько указов. Первый из них предназначен для населения провинции Квантунг и приказывает им сдать все свои опиумные трубки под страхом самого строжайшего судебного наказания.

Тому не нужно было давать пояснения к переводу: Росс был хорошо осведомлен о том, что серьезное преступление в Китае каралось не иначе, как посредством удушения либо обезглавливания.

– Второй указ предназначен для военных подразделений, которые патрулируют наши воды. На протяжении последней недели моему вниманию были представлены многочисленные свидетельства того, что патрульные солдаты берут взятки в виде порций опиума, который они сами и должны конфисковывать. Им вменяется в обязанность немедленно прекратить подобные противозаконные действия, иначе их постигнет судьба даже более худшая, чем курильщиков и поставщиков опиума.

Росс не знал, какая судьба может быть хуже обезглавливания, однако поверил Лину на слово и кивнул, давая ему понять, что осознает всю важность обоих указов.

– Третий мой указ наиболее близко коснется ваших торговых представительств. Я приказал всем главам иностранных фирм, занимающихся перевозкой по морю, добровольно сдать моим полномочным представителям свои запасы опиума, без малейшего исключения, так, чтобы они могли быть уничтожены. Более того, все представители обязаны дать подписку о том, что никогда более не будут заниматься импортом опиума в Китай, а если это все же произойдет, то будут отвечать по всей строгости наших законов. И в своем последнем указе я дал торговцам гунхана три дня для того, чтобы они собрали и сдали моим представителям весь опиум, которым располагают. Если торговцы не повинуются, я потребую от императора разрешения на конфискацию всего их имущества и казнь наиболее упорствующих среди них.

Росс и Том замерли, не в силах произнести ни слова. Они и их соотечественники были готовы к определенным мерам, направленным против торговли опиумом, но Лин открыто угрожал казнить любого торговца, который будет продолжать ею заниматься.

В этот момент снова появился слуга, сопровождаемый двумя одетыми в рабочую одежду мужчинами, которые несли тяжелый деревянный сундук. Мужчины поставили сундук перед двумя англичанами. Сам слуга принес сделанную из куска материи сумку, которую он поставил на крышку сундука, затем занял положенное место за спиной Лина Цзе-сю и знаком приказал своим помощникам удалиться.

– Я подумал о том, что это может помочь вам понять ситуацию, с которой мы столкнулись, – продолжал Том переводить слова Лина. – Пожалуйста, мистер Баллинджер, не будете ли вы так добры развязать сумку?

Наклонившись вперед, Росс потянул за углы материи, и его глазам предстал странный набор из срезанных растений, инструментов и жестяных баночек. Растения имели длинные стебли, заканчивающиеся твердыми стручками в форме луковицы. Инструменты состояли из нескольких ножей, некоторые из них были с изогнутыми металлическими лезвиями, остальные представляли собой большие обработанные морские раковины.

– Мак, – медленно произнес Лин в то время, как Росс и Том внимательно изучали растения. – Он выращен в Индии вашей Британской Восточно-Индийской компанией, под контролем которой находятся лучшие наделы земли повсюду в этой стране. Подобные наделы трижды пропалываются и вспахиваются, затем рассекаются ирригационными каналами. Семена засеваются в ноябре, по вашему календарю, и в настоящее время года цветы уже сбрасывают лепестки, после которых остаются семенные коробочки, готовые для сбора.

Лин поднял один из стеблей и отломил от него семенную коробочку. Взяв затем изогнутый нож, он сделал на ней несколько глубоких надрезов. Почти сразу за этим сквозь надрезы начала сочиться густая, белая жидкость.

– Коробочки с семенами срезаются вечером, и сок вытекает всю ночь. На следующий день жаркое солнце сгущает сок в темный, липкий клей, который затем соскребают с коробочек и поставляют на фабрики Восточно-Индийской компании.

Положив стебель на место, Лин открыл одну из жестяных баночек кончиком ножа выковырнул немного затвердевшего сока.

– На фабриках его спрессовывают в брикеты примерно такой величины... – Лин поднял сжатый кулак, показывая размер. – Брикеты заворачивают в сухие маковые листья и упаковывают в сундуки, сделанные из древесины манго, такие же, как и тот, что стоит перед вами.

Лин сделал знак слуге, тот снял все предметы с крышки сундука и поднял ее, открывая взору присутствующих завернутые в листья опиумные брикеты.

– Каждый из этих сундуков имеет вес около ста двадцати пяти фунтов, – объяснил Лин, протягивая Россу одну из упаковок опиума. – Этого количества достаточно на месяц для восьми тысяч курильщиков.

Росс подумал обо всех сундуках, абсолютно идентичных с этим, которые при нем разгружались в гавани Вампоа. Сколько там было опиума? И скольких курильщиков обслужила прибывшая в Китай «Селеста»?

– Я и понятия не имел...– это было все, что смог пробормотать Росс, кладя завернутый опиум назад в сундук.

– Вы можете видеть, как серьезно мы смотрим на эту проблему, – продолжал Лин. – По моим подсчетам, сейчас в Кантоне находится где-то двадцать тысяч сундуков с опиумом – на борту ли лодок, или на складах,– ожидающих распространения по всему Китаю. Я также подсчитал количество пристрастившихся к опиуму людей в нашей стране, и с глубоким прискорбием могу сказать, что их число приближается к двенадцати миллионам человек. Это означает, что двадцать тысяч сундуков содержат достаточно опиума, чтобы его хватило на всех этих людей в течение одного года.

Росс долго сидел молча, глядя на открытый сундук перед собой. Наконец, он поднял глаза и спросил взволнованным и приподнятым тоном:

– Есть ли какая-нибудь особая причина для того, чтобы вы мне все это говорили? Вы хотите, чтобы я что-нибудь для вас сделал?

Прослушав перевод Тома, чиновник кивнул головой:

– Чрезвычайно дальновидный вопрос, – провозгласил он. – Да, я надеялся, что такой молодой человек, как вы, – человек, еще не запятнавший свою честь торговлей опиумом – поможет мне в моих усилиях, направленных на то, чтобы убедить английское правительство во всей серьезности сложившейся ситуации. Это правда – что недостаток нашей активности в прошлом поощрял торговлю опиумом. Однако англичане, должно быть, ошибаются, принимая нашу пассивность в прошлом за позволение в настоящем. Император Тао-кунг решил, что торговля опиумом должна быть прекращена, и, поверьте мне, так оно и будет. Поднебесная Империя не позволит более разрушать свои основы посредством этого... этого заморского бедствия.

– А что вы хотите именно от меня? – спросил Росс.

– Я бы хотел, чтобы вы передали мое письмо – и мою искреннюю обеспокоенность – вашей новой королеве. Я бы хотел, чтобы вы убедили ее приказать остановить этот порочный бизнес для того, чтобы две нации могли продолжать жить в партнерстве и дружбе без такого стоящего между ними проклятья, как опиум.

– Но я... я не знаю королеву лично, – запинаясь, произнес Росс. – Вам следует послать письмо с кем-нибудь из официальных представителей – возможно, с капитаном Чарльзом Эллиотом.

– Я не доверяю официальным каналам – особенно, если они раз за разом подтверждают свое участие в поддержке интереса к опиуму. Нет, я предпочитаю таких, как вы. В конце концов, по вашим собственным словам, ваш кузен является лордом, членом королевской семьи.

– Очень отдаленным родственником.

– Но с достаточно хорошими связями для того, чтобы устроить вам возможность лично передать королеве мое письмо и мою обеспокоенность.

– Я...я тоже так думаю, – уступил Росс, задумчиво потирая рукой лоб.

– Хорошо. Значит я могу рассчитывать на вашу помощь в этом деле?

Росс нерешительно помолчал несколько секунд прежде, чем ответить:

– Я бы хотел немного об этом подумать.

– Ну конечно, – Лин поднялся со своего стула. – Я понимаю, что вы планировали задержаться в Кантоне на более длительный срок, и то, что я вам сказал, явилось для вас полной неожиданностью. Но, когда вы будете обдумывать свое решение, пожалуйста, примите во внимание мудрые слова, которые были когда-то написаны: «несмотря на то, что молния приносит ему страдания и приводит его в замешательство, он может оставаться свободным от несчастий, занимаясь делом».

– Я не уверен, что хорошо вас понимаю.

– Это потому, что молния увязает в грязи, и нарушается гармония всего движения. Но в конце концов, сотрясение, которое приводит всех в ужас на сотню миль вокруг, принесет удачу, давая вам возможность не опрокинуть чаши жертвенного вина, – сказав это, Лин загадочно улыбнулся.

Росс недоуменно уставился на Тома, как будто ожидая иного перевода, но тот просто пожал плечами и кивнул, показывая, что именно эти слова и сказал Лин. Наконец, Росс обратился к Лину:

– Извините, но я действительно не понимаю.

Когда Том перевел реплику Росса на китайский, Лин Цзе-сю усмехнулся и махнул рукой, как будто отказываясь от своих прежних слов:

– Здесь и понимать нечего. Там же, только дальше, написано: «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце». Ища свое сердце, а не разум, вы откроете действие, которое вы должны совершить.

Росс также встал со стула и поклонился чиновнику:

– Я попробую последовать вашему совету.

– Прислушивайтесь не только к моему совету, но и к своему сердцу, – Лин поклонился Россу в ответ. – Наверное, мы сможем снова встретиться через шесть дней?

– В воскресенье?

– Да, в девять утра. Здесь, в саду, вас устроит?

Росс глянул на Тома, который утвердительно кивнул, и ответил:

– В девять меня полностью устроит.

– Хорошо. Увидимся с вами обоими, джентльмены, в воскресенье.

Лин снова обменялся с гостями поклоном, а затем направился через сад и вошел в одно из зданий. Слуга провел Росса и Тома к воротам, поклонился им вслед и закрыл за ними тяжелую деревянную дверь.

Роберт Том уже сделал шаг по улице, когда Росс остановил его, схватив за руку:

– Что ты обо всем этом думаешь? – спросил он. Том выдавил из себя подобие усмешки:

– Думаю? Моей головой или моим сердцем?

– Я серьезно.

– Когда я перевожу, мне не положено думать.

Росс нахмурился:

– Ну брось, Роберт... я хочу это знать.

Какое-то время Том переминался с ноги на ногу, затем, наконец, произнес:

– Думаю, что его намерения довольно серьезны.

– В том, чтобы положить конец торговле опиумом?

– Да. И он собирается использовать силу, если в этом возникнет необходимость.

– Против Королевского военно-морского флота?

– Против любого правительства, которое откажется уступить требованиям Китая. – Том оглянулся на ворота, которые вели к особняку верховного правителя. – Да, у него серьезные намерения. Дело даже не в том, что он сказал, а в том, каким тоном он это сказал. Лин Цзе-сю не относится к числу людей, которых можно взять голыми руками. – Том легонько дернул Росса за обшлаг рукава. – Пойдем – мне нужно вернуться к работе.

Пока они шли по улицам Кантона к своему кварталу, Росс не переставал думать о том, что Лин Цзе-сю сказал ему на прощание. Росс почти слышал слова высокопоставленного китайского чиновника, продекламированные на английском его собственным, размеренным тоном: «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце».

«Но как может кто-нибудь искать свое сердце? – спросил Росс сам себя. – Как может кто-нибудь стать таким возвышенным, что даже молния приносит ему удачу? И, вообще, какая именно молния имеется в виду?»

Росс подумал о ящике, забитом опиумом, о кораблях, нагруженных этими ящиками, о гаванях, заполненных этими кораблями. Содрогание – и молния – пронзили тело Росса, и он почувствовал, как у него захватывает дух в груди... о, нет! И как только это ощущение прошло, оно сменилось странным, непреодолимым приступом смеха... ах, ха!

Росс резко остановился. Слышал ли он удар молнии? И был ли это Лин Цзе-сю – тот, кто смеялся в ответ?

Как бы отвечая на его вопрос, голос, похожий на голос Лина, все еще говорящий на английском, зазвучал внутри Росса: «Но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце».

– Что случилось? – спросил Роберт Том, оглядываясь на своего друга, который стоял неподвижно посреди улицы.

Росс открыл было рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в его горле, и внутренний голос снова произнес: «Содрогание накатывается за содроганием»...

Росс замотал головой, заставляя голос замолчать. Он сказал сам себе, что это было просто воображаемыми словами, которые не договорил Лин Цзе-сю.

– Что-нибудь не так? – снова спросил Том, возвращаясь к месту, где остановился Росс.

...Но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный...

– Э-э, нет, – заставил себя ответить Росс, снова замотав головой, чтобы отогнать прочь странные мысли.

– Тогда пойдем. Я уже и так прилично опаздываю.

– Да, конечно, – как-то нерешительно сказал Росс и двинулся вдоль улицы, медленно ускоряя шаг, чтобы догнать своего компаньона.

...И ищет свое сердце.

 

XVIII

Ситуация в иностранном квартале Кантона постепенно накалялась, начиная с утра того самого дня, восемнадцатого марта, когда был оглашен указ Лина Цзе-сю, требующий от торговых представительств сдачи всего имеющегося у них в наличии запаса опиума. Генеральный английский торговый консул, капитан Чарльз Эллиот, в это время находился в Макао. Купцы послали ему сообщение, в котором описывали действия Лина Цзе-сю и просили дать необходимый совет. По их мнению, Эллиот, как самый высокопоставленный представитель британского правительства в этом регионе, должен одобрить любое военное противодействие. Без такого противодействия – или без его угрозы – торговцам не останется ничего больше делать, как попытаться вести переговоры с китайцами, используя для этого все свои знания и опыт.

Сразу на следующий день Роберт Том был приглашен на частное совещании шести наиболее влиятельных купцов, среди которых присутствовал и Джеймс Матесон. Глава гунхана, Го-куа, прибыл к открытию совещания и информировал собравшихся о том, что пока все требования указа на будут выполнены, китайский таможенный управляющий не позволит прибывать иностранцам в город Макао и покидать его тем, кто уже там находится. Го-куа зачитал полный текст указа, который Том перевел всем присутствующим. Глава гунхана настаивал на том, чтобы торговцы ответили на указ, однако те отказались. После того, как он удалился, участники совещания проголосовали за то, чтобы созвать собрание коммерческой палаты в полном составе в четверг – день, назначенный Лином Цзе-сю последним сроком выполнения требований его ультиматума.

В четверг утром сорок членов коммерческой палаты совместно с несколькими главами гунханов собрались для обсуждения указа. Настроения против того, чтобы выполнить предъявленные требования, были довольно сильными, однако несколько членов палаты выступили с предложением совершить символический жест – пожертвовать, возможно, одной тысячей ящиков с опиумом из общего их числа в двадцать тысяч штук. Окончательное голосование показало, что двадцать пять из сорока присутствующих членов палаты высказались в пользу проведения такой акции, после чего представителям гунханов было передано сообщение для Лина Цзе-сю. В этом сообщении говорилось, что указ императорского посланника принят с огромным почтением и что его требования будут рассмотрены группой торговцев не позднее, чем на следующей неделе.

Ближе к вечеру руководители гунханов вернулись после встречи с Лином Цзе-сю и доложили членам коммерческой палаты, что тот пришел в ярость и угрожал казнить нескольких чиновников – в том числе, и Го-куа, если им не удастся повлиять на решение иностранцев. В разговоре Лин даже употребил цитату из речи правителя провинции Чоу: «син луань-пань, юнг чунг-тьен», или «для того, чтобы управлять хаосом, необходимо жестоко наказывать».

В десять часов вечера члены коммерческой палаты срочно собрались на повторное заседание и дотошно допросили китайских чиновников, желая окончательно убедиться в том, что они встречались лично с высокопоставленным посланником, а не с одним из его подчиненных.

Когда Го-куа попросили рассказать о происходившем во время аудиенции, он ответил через переводчика:

– Мы отнесли ваше письмо чынь-чай та-чэню и прочитали его посланнику. Он сказал, что вы можете играть в прятки с торговцами гунхана, но не с ним. Лин Цзе-сю провозгласил, что если не будет сдано нисколько опиума, он прибудет в Дом Консу завтра, ровно в десять часов утра, и покажет нам, что собирается сделать.

– Сколько ящиков вам нужно? – спросил Ланселот Дент из компании «Дент и Компани».

– Около тысячи.

– А какие гарантии вы можете нам дать в том, что посланник императора будет удовлетворен этим количеством? – настаивал Дент.

Го-куа посмотрел сперва на остальных торговцев гунхана, затем ответил:

– Никаких. Но мы полагаем, что если такой объем опиума будет сдан, Лин Цзе-сю удовлетворится, по крайней мере, подчинением своему приказу; вместе с тем, мы не можем сказать наверняка, потребует ли он больше опиума или нет.

Затем Го-куа задали последний вопрос, в то время, как большинство иностранных купцов расспрашивали остальных представителей гунханов:

– Если говорить прямо, вы серьезно опасаетесь за свою жизнь?

– Я – да, – последовал ответ Го-куа, после чего все остальные представители гунханов повторили то же самое.

В конце концов палата склонилась к решению предпринять определенные действия в связи с этим откровенным признанием, и было достигнуто соглашение о сдаче одной тысячи ящиков с опиумом – четверть из них принадлежала компании «Жардин, Матесон & Ко», общей стоимостью более, чем в три тысячи фунтов. Иностранцы надеялись подобным образом смягчить гнев высокопоставленного чиновника. Многие из них полагали, что он издал указ только для того, чтобы наполнить собственный кошелек, и были уверены в том, что тысяча ящиков с опиумом превосходно выполнит эту задачу. Другие, такие, как Джеймс Матесон, сомневались в успехе; все, что делал Лин Цзе-сю, показывало полную серьезность его намерений «вырвать с корнем и уничтожить опиумную заразу».

По прошествии некоторого времени жизнь снова вернулась в привычное русло, за исключением одной незначительной детали – на дозорных пунктах повсюду в иностранном квартале увеличилось число членов называемой Лином Цзе-сю «гвардии кули». Никто не был полностью уверен в том, что чиновник успокоился. По крайней мере, жест, совершенный иностранцами, кажется, спас руководителей гунханов от репрессий, и десять часов утра наступили и прошли, а Лин Цзе-сю не появлялся в Доме Консу.

* * *

Ближе к вечеру Росс Баллинджер шел по Новой китайской улице, восхищаясь многообразием экзотических товаров, выставленных на полках небольших магазинчиков. Он даже подумал о том, что следует сделать еще несколько покупок: распространились слухи, что эти магазинчики в скором времени будут закрыты, а иностранцам будет приказано покинуть пределы Кантона.

Росс внимательно рассматривал сложные линии вырезанного из слоновой кости цветка розы, когда громкий голос, зовущий его по имени, заставил его вздрогнуть от неожиданности. Он повернулся и увидел преподобного Сэмьюэля Отербриджа, спешащего к нему по улице. Его клерикальный воротничок был развязан и свободно болтался на шее, сам он махал Россу тонким бумажным веером. Росс положил на место розу из слоновой кости и отошел от прилавка навстречу приближающемуся Отербриджу.

– Мистер Баллинджер! – Отербридж платком вытер пот со лба, затем принялся обмахиваться веером. – Эта жара... неудивительно, что жители Востока так дурно пахнут.

– Как все это переносит ваша жена? – спросил Росс, когда Отербридж немного отдышался.

Преподобный печально покачал головой:

– Она сейчас в Макао... застряла там, когда было объявлено о запрете на передвижение по стране. В Макао, по крайней мере, дует океанский бриз.

– Пройдет немного времени, и вся иностранная община переместится туда на период жаркого сезона – если, конечно, не появится запрета на передвижение. Я слышал, что обычно всего пара дюжин иностранцев остается в Кантоне на летние месяцы.

– Я все равно буду здесь, до тех пор, пока у меня есть работа, которую нужно выполнять, – высокопарно провозгласил Отербридж.

– И как продвигается ваша работа?

– Это медленный процесс, но мы работаем, продвигаясь шаг за шагом, – Отербридж сердито нахмурился. – И потом, после того, как мы только начинаем думать, что еще один варвар обратился в нашу веру, паписты переходят нам дорогу и прибирают его к своим рукам!

Росс едва подавил усмешку:

– По крайней мере, католики – не язычники.

– Это еще не факт. Послушать речи этих кармелитов, так можно подумать, что они включили Будду в список двенадцати апостолов.

– А это на самом деле так плохо?

– Вы мне не верите? – вызывающим тоном спросил Отербридж. – Тогда идемте со мной; я вам покажу.

– Куда?

– В миссию – католическую миссию, расположенную за факториями. У меня там назначена встреча с одним из монахов.

Увидев смущенное выражение лица Росса, Отербридж добавил:

– Я не одобряю папистов, но иногда нам приходится трудиться сообща во имя спасения... – преподобный закатил глаза кверху, указывая на небо. – Действительно ужасно то, что несчастные варвары, кажется, не могут нас различить. Они определили римский католицизм, как Религию Владыки Неба, и все протестанты у них свалены в одну кучу под названием Религия Иисуса. – Отербридж настойчиво улыбнулся Россу. – Почему бы вам не отправиться со мной? Это может оказаться для вас интересным.

– Ну, я, полагаю, мог бы...

– Вот и прекрасно! У нас появится возможность для продолжения нашей дружбы.

Росс хотел было спросить, какую дружбу преподобный имеет в виду, но передумал и покорно поплелся следом за Отербриджем по Новой китайской улице в сторону католической миссии, расположенной за факториями. Свернув на улицу Тринадцати факторий, они прошли мимо Дома Консу и поднялись по неширокой аллее.

– Это недалеко отсюда, – сказал Отербридж, – рядом с академией Ю-хуа – там, как вы знаете, расположился чын-чай та-чэнъ.

– Я вижу, вы начинаете осваивать язык.

– Я выучил несколько слов, – просиял в ответ Отербридж, надуваясь от гордости за самого себя. – Достаточно для того, чтобы начать собирать овец.

«На бойню», – подумал Росс, но вслух ничего не сказал.

– Вот мы и пришли, – Отербридж кивнул на дверь в стене, тянувшейся вдоль аллеи. Если бы не тяжелое железное распятие, висевшее на двери, ее вряд ли можно было отличить от тысяч других дверей Кантона. – Давайте, стучите, – добавил преподобный, указывая на дверь.

Сделав шаг вперед, Росс поднял было сжатый кулак, однако преподобный перехватил его руку и поспешно произнес:

– Вот этим.

Улыбнувшись, он ткнул пальцем в сторону распятия, по его виду можно было сказать, что он оказывает своему компаньону огромную честь.

Догадавшись, что распятие является дверным молотком, Росс взял Иисуса за ноги, оторвал их на несколько дюймов от креста – Господь оставался висеть на руках – и отпустил.

– «И сказал Он... постучи, и будет открыто тебе», – процитировал Отербридж священное писание, затем уныло покачал головой и пробормотал: – Святотатство!

Росс постучал еще пару раз, после чего задвижка на двери отошла в сторону, и на пороге появилась монашка в полном одеянии. Она была довольно невысокого роста, и выглядела, как любая другая монашка из тех, что Росс не раз видел в Лондоне. Но так было до тех пор, пока она не подняла голову и не улыбнулась посетителям.

«Китайская монашка», – с изумлением подумал молодой англичанин. Он улыбнулся в ответ и прошел в миссию, следом за преподобным Сэмьюэлем Отербриджем.

Двое гостей были проведены в небольшую прихожую, расположенную перед большой просторной комнатой, по виду которой можно было сказать, что она заменяет часовню. Монашка не говорила по-английски, движением руки она направила посетителей к двум стульям, стоящим в прихожей, затем скрылась в часовне, закрыв за собой дверь.

– Там, полагаю, позволено находиться только папистам, – прокомментировал Отербридж, оглядываясь вокруг с явным неодобрением.

Вдоль стен прихожей выстроились портреты святых, взятые в позолоченные рамы, – несомненно, работа местных художников, так как большинство ликов определенно имело восточные черты. Одна из икон, по замыслу художника, должна была представлять Иисуса на Тайной Вечере, и все было бы в ней хорошо, если бы двое апостолов рядом с Иисусом не держали в руках чоп-палочки.

Минутой спустя дверь в часовню отворилась, и в прихожую вышел красивый, темнокожий мужчина, одетый в коричневую монашескую рясу.

– Хола! – провозгласил он. – Комо эста?

Поднявшись со стула, Отербридж протянул вперед свою мясистую руку:

– Фрай Льюис Надал, я хотел бы познакомить вас с моим соотечественником, мистером Россом Баллинджером.

– Я очень рад встрече с вами, – пожимая руку Росса, произнес Льюис по-английски почти безо всякого акцента.

– Фрай Льюис – настоящий полиглот, не так ли? – сказал Отербридж, обращаясь к монаху.

– Это правда, я знаю несколько языков, но самый близкий из них для меня – валенсийский, язык моей семьи в Хативе, в Испании.

– Пристанище принцев, римских пап и негодяев – не так ли вы мне говорили, Льюис?

Монах немного покраснел:

– Это правда. Некоторые члены итальянской семьи Борджиа родились в моем городе, включая Родриго де Борджиа э Домес, который стал нашим папой, Александром Вторым.

– Ну, а Росс и я родились в небольшом городке под названием Лондон, где также есть определенная доля принцев и негодяев, но, как ни жаль, нет ни единого папы.

– Да, за исключением вашего великого Александра – поэта Александра Попа. Я наслаждался беседой с ним как на испанском, так и на английском, и, возможно, когда-нибудь смогу сделать это на мандаринском. – Повернувшись к Россу, Льюис спросил: – Вы тоже от протестантской миссии?

– Нет, я торговец. Отербридж и я приплыли в Кантон на одном корабле.

– Так вы давние друзья! Превосходно! – Монах указал в сторону двери в соседнюю комнату. – Не будете ли вы так добры подождать в часовне, пока мы с преподобным займемся своими делами в моей канцелярии? Между нашими верами так много общего, что было бы жаль, если бы незначительные разногласия вставали на пути представления нашего Господа на небесах этой Поднебесной Империи на земле.

Росс позволил проводить себя в соседнюю дверь, затем двое мужчин удалились в церковную канцелярию. Оставшись в часовне наедине с самим собой, Росс прошел по узкому центральному проходу между пятью рядами скамеек и поднялся к алтарю – просто аналою, затянутому пурпурным бархатом. Помимо нескольких рисунков на стене за алтарем, единственным настоящим украшением являлся вид через окно на небольшой сад.

Когда Росс более внимательно посмотрел в окно, он увидел двух женщин, сидевших за маленьким каменным столом в углу внутреннего двора. Одна из них была монашкой; она занималась приготовлением чая для второй, намного младше ее по виду, китайской женщины, скорее, девушки в традиционном халате из расшитого золотом шелка – неизменном атрибуте одежды представителей высшего класса китайского общества. Лучи солнечного света, проглядывавшие из-за крыши часовни, игриво танцевали на лице девушки, отбрасывая яркие блики на ее расшитый халат.

Словно загипнотизированный сложнейшим ритуалом приготовления чая, Росс медленно приблизился к открытой двери рядом с окном и вышел во двор. Он оставался в тени и разглядывал двух китаянок. Старшая из них медленно и осторожно повернула чайную чашку в своих руках, затем подала ее через стол девушке, которая, в свою очередь, подержала чашку чуть ли не с благоговением, прежде чем сделать первый глоток.

Несколькими минутами спустя монашка оглянулась и увидела Росса, стоящего за ее спиной. Она, казалось, вовсе не удивилась и взмахом руки подозвала его к столу. Росс поначалу смутился, но женщина еще раз призывно махнула рукой, и он, в конце концов, выдвинулся из тени и по узкой, засыпанной мелкими камнями дорожке подошел к столу. Стол окружали четыре каменные скамейки, и монашка указала Россу на ту из них, которая располагалась слева от девушки. Сев рядом, Росс попытался не смотреть в сторону девушки, ошеломленный ее красотой и кротостью, которую, казалось, она излучала.

За столом воцарилась гробовая тишина, пока монашка повторяла ритуал приготовления чая. Она размолола пестиком чайные листья в небольшой ступке, затем пересыпала их в чашку и медленно влила в нее горячую воду. Повернув несколько раз чашку в своих руках, монашка подала ее Россу, и он попытался держать ее и пить чай так, как это делала девушка. Чай был темным и горьким, но после настойчивых знаков монашки ему пришлось выпить все содержимое чашки, оставив на дне только разбухшие чаинки. Когда Росс поставил чашку на стол, монашка притянула ее к себе, затем сделала то же самое с пустой чашкой девушки.

Довольно долго монашка просто смотрела в чашку Росса, ее веки были наполовину прикрыты и легонько подрагивали. Затем она начала говорить что-то по-китайски высоким, приятным на слух голосом. И хотя Росс понятия не имел, какие именно слова произнесла монашка, они звучали для него, как самая сладкая музыка, которую он когда-либо слышал.

Погруженного в мечтания Росса вернул к реальности такой же мелодичный голос, только на этот раз говорящий на практически чистом английском языке:

– Сестра Кармелита видеть мужчину в большой, пустой комнате на далеком острове.

Удивленно повернувшись к девушке, Росс хотел было что-то сказать, но та подняла руку, показывая, что необходимо молчать. Затем кивнула в сторону монашки, которая сидела, по-прежнему уставившись застывшим взором в чайную чашку. Юноша хранил молчание, не желая прерывать ее медитацию. Девушка также не произнесла ни слова – казалось, она ждет, пока монашка снова заговорит.

Когда, наконец, это произошло, Росс едва различил единственное слово:

– Эдмунд...

На какое-то мгновение ему показалось, что он ослышался; возможно, монашка произнесла какое-то китайское слово, которое звучало сходно с именем его отца. Однако монашка продолжила говорить на своем языке, и снова Росс услышал имя «Эдмунд» среди китайских слов.

Когда монашка замолчала, вторая китаянка сказала Россу:

– Сестра Кармелита спрашивает, твой ли отец Эдмунд?

Оцепеневший от изумления Росс едва сумел открыть рот и произнести единственное слово:

– Да.

Монашка снова что-то сказала, после чего девушка перевела ее слова:

– Кармелита говорить, что этот человек страдает под гнетом огромного груза, который угрожает всей его семье. Она видеть двух мальчиков: один рожден в нищете, другой – в роскоши. Они братья по духу, однако им придется столкнуться, как воинам на поле боя. – Она прошептала что-то по-китайски, обратившись к монашке, которая ответила, не приподымая век. Девушка снова посмотрела на Росса и продолжила: – Только когда каждый из юношей захочет пожертвовать собой ради спасения другого, равновесие в их домах будет восстановлено. Только тогда груз, который подминает под себя их отцов, будет поднят.

Пока Росс раздумывал над странным сообщением, сестра Кармелита поставила чашку назад на стол и взяла вторую. По прошествии минуты или более, она закрыла глаза и начала говорить. Девушка слушала очень внимательно, постоянно кивая головой, и, наконец, произнесла:

– Cue-cue, – выражение ее лица было серьезным и взволнованным.

Неожиданно монашка открыла глаза и улыбнулась молодым людям, сидящим за столом напротив нее. Она отодвинула чашки в сторону, взяла за руку девушку и принялась что-то быстро щебетать по-китайски, постоянно при этом бросая взгляд на Росса. Закончив, она сделал знак, чтобы ее слова были переведены.

– Сестра Кармелита интересоваться, видели ли вы когда-либо китайскую монашку? – сказала девушка Россу, и, после того, как он отрицательно покачал головой, продолжила: – Она тоже думает, что нет, по тому, как вы смотрели на нее, когда она вела вас в миссию. Если перевести слова Кармелиты дословно, она сказать, что никогда не видеть «круглоглазого» с такими круглыми глазами.

Росс улыбнулся вслед за девушкой:

– Не будете ли вы так добры спросить, что побудило ее обратиться в христианскую веру?

Какое-то время две китаянки что-то обсуждали, затем девушка перевела ответ монашки:

– По ее словам, она надела эту чужеземную дьявольскую мантию для того, чтобы можно было победить одного из настоящих фан-куа – Люцифера. До того, как обратиться в христианскую веру, Кармелита была предсказательницей будущего, и она не понимает, почему ее новая церковь относится с неодобрением к такому полезному искусству. По крайней мере, Фрай Льюис относится к этому искусству снисходительно, поскольку оно привлекает много людей в его церковь. Они приходят для того, чтобы погадать на чайных листьях, и постоянно кто-нибудь из них да остается.

– Как и вы? – дерзко спросил Росс. Девушка опустила голову:

– Я не христианка.

– Извините, если обидел вас.

– Не может быть ничего оскорбительного в том, что кто-то говорит от чистого сердца. – Она снова посмотрела на Росса и улыбнулась.

– Я... Мне следовало представиться... – сказал Росс, смущенный в равной степени как красотой девушки, так и ее словами. – Меня зовут Росс Баллинджер.

– А я – Мей-ли.

– Мей-ли, – повторил Росс, словно смакуя произносимые звуки. – Вы прекрасно говорите по-английски.

– Много лет я училась в школе Фрая Льюиса, созданной специально для китайцев. Мой дядя – очень дальновидный человек, именно он поощрял всех своих племянников и племянниц изучать английский язык.

Сестра Кармелита поднялась из-за стола и собрала на поднос все чашки и чайник. Когда монашка это сделала, Росс понял, что она собирается уходить. Он встал, поклонился и сказал «до свидания» и «спасибо» на самом лучшем китайском, на который только был способен.

– Мы должны идти в часовню, – заявила Мей-ли, когда они остались наедине. – Это будет не совсем пристойно, если мы останемся одни в саду.

Росс решил подождать, пока Мей-ли пойдет первой, но она махнула ему рукой вперед. Росс пересек сад и вошел в открытую дверь часовни, в нескольких футах позади него, не отставая, двигалась Мей-ли. Когда он очутился в комнате, то обнаружил, что Фрай Льюис и Сэмьюэль Отербридж уже ожидают его.

– Вижу, наша сестра Кармелита подавала вам чай, – заметил Льюис с оттенком неодобрения в голосе. Затем, однако, улыбнулся и добавил: – Надеюсь, он пришелся вам по вкусу.

– Да, чай был... он мне очень понравился.

– Хорошо. Вы обязательно должны прийти сюда еще раз к нам на чай.

– С удовольствием. – Росс повернулся, чтобы посмотреть на Мей-ли, но она уже покинула комнату, выйдя через дверь за алтарем.

– Я полагаю, Мей-ли уже вам представилась? – сказал Фрай Льюис. – Она, пожалуй, одна из самых лучших моих учениц. Это так приятно – видеть, что она стала совсем взрослой.

– Мей-ли живет в Кантоне? – спросил Росс.

– Ее семья из Пекина; она провела здесь четыре года, учась в школе, но теперь уезжает назад домой. Отец Мей-ли отошел в мир иной довольно много лет назад, и сейчас она находится на попечении своего дяди. В данный момент Мей-ли сопровождает дядю во время его поездки в Кантон.

– Я бы сказал, что мы отняли у вас слишком много времени, – вмешался в разговор Отербридж, на лице которого было написано нетерпение. – Я передам ваши предложения в протестантскую миссию, и мы посмотрим, не сможем ли мы прийти к некоторого рода соглашениям.

– Да, конечно, – согласился Льюис, провожая посетителей к выходу из часовни. – Уверен, в Кантоне достаточно места как для реформаторов, так и для папистов, – его улыбка была искренней и обезоруживающей.

* * *

К огромной досаде Росса, его кузен, Джулиан, пристрастился к самшу. Начиная с той самой первой ночи, когда Росс хотел преподать ему урок, напоив малоизвестным местным зельем, Джулиан не упускал ни единой возможности еще раз посетить сомнительное заведение, заставляя Росса составлять ему компанию. Обычно Росс уступал подобным требованиям, однако он научился растягивать один стакан рома на весь вечер и отклонять все попытки затащить себя на верхний этаж.

В субботу, поздно вечером, Росс сидел в одиночестве в баре самшу, медленно потягивая выпивку, пока его кузен наверху «бороздил китайские воды», как это не слишком деликатно называл сам молодой лейтенант военно-морского флота. Джулиан находился в двухдневном отпуске с «Лансита», стоявшего на якоре в двенадцати милях от берега, в гавани Вампоа; на этот раз он расположился в апартаментах Росса на Речной фактории и надеялся провести все два дня отпуска, не просыхая от спиртного.

Каждые несколько минут бармен пытался налить Россу еще выпить, но Росс неизменно прикрывал рукой стакан, показывая, что ему достаточно. Тогда китаец тыкал пальцем вверх и предлагал на пиджине: «Первый-чоп китяйтски жьенщина?», на что Росс постоянно твердил в ответ: «Не хотьеть».

Он уже почти закончил свой стакан и решил уходить, когда Джулиан, наконец, пошатываясь, спустился по узкой лестнице. Рубашка его была наполовину расстегнута, морской китель свисал с одного плеча.

– Налей мне еще, – крикнул Джулиан бармену, который, хотя и не знал английских слов, превосходно понял их смысл и поспешно плеснул самшу в стакан.

– Тебе уже хватит, – сказал Росс, подходя к своему кузену, чтобы помочь ему удержаться на ногах.

– Я в пор... порядке, – икнул Джулиан в ответ, отталкивая в сторону младшего брата.

Он расставил ноги пошире и самостоятельно направился к стойке бара. Подняв стакан, Джулиан поднес его к своим губам, опустошил одним большим глотком, и с силой припечатал к стойке. Садясь рядом на стул, Джулиан знаком приказал бармену наполнить стакан еще раз.

Росс с сожалением посмотрел на Джулиана:

– Ты уверен, что хочешь..?

– Я всегда точно знаю, чего я хочу – в отличие от тебя, мой ма'нький кузен. Сегодня вечером, например... – заплетающимся языком произнес Джулиан, махнув рукой в сторону лестницы на второй этаж, – ... я захотел пойти наверх – и так я и сделал, в то время, как ты остался здесь, внизу, хотя хотел этого не меньше меня.

– Я не хотел.

– Что за чертовщину ты несешь! – выругался Джулиан. Потеряв равновесие, он откинулся на спинку стула. – Все, чем ты занимался сегодня вечером, так это болтовней о какой-то грязной принцессе, которая разожгла твой огонь. Но когда настоящая кантонская красавица хочет, чтобы ты прочистил ее дымовую трубу, ты дрожишь, как овечий хвост, и прячешься внизу.

– Ты можешь платить за это, если хочешь, но я...

– Мы все за это платим, ма'нький кузен, – перебил Джулиан. – Будь это с женой, любовницей или плоскозадой шлюхой – мы все расплачиваемся. Некоторые расплачиваются кошельком, некоторые – своей задницей, но, так или иначе, в конце концов платят все. Поверь мне, эта Мэри с раскосыми глазами, по которой ты сохнешь, не будет ничем отличаться от остальных, даже если она на самом деле захочет почистить свою дымовую трубу.

– Заткнись, черт подери! – выпалил Росс, переполняемый скорее раздражением, чем злостью.

Джулиан наклонился поближе к своему компаньону:

– Так ты действительно втрескался в нее? – Когда Росс ничего не ответил, Джулиан поднял стакан и объявил: – Давайте выпьем за маленький цветок лотоса нашего кузена. Как ее зовут?

– Мей-ли, – пробормотал Росс, и тотчас пожалел о том, что это сказал.

– Ах, Мей-ли... – Джулиан вздохнул, снова одним глотком опустошил стакан и вытер рукавом кителя свои усики. – Если нравственность мисс Мей-ли подобна нравственности всех остальных китаянок, может, тебе, в конце концов, и не придется платить ей.

– Да заткнешься ты или нет! – Росс ударит кулаком по стойке бара.

– О, да он еще ерепенится! – поддразнил Джулиан. – Ты бы лучше глядел в оба, мой ма'нький кузен, а то можешь получить хороший удар от той самой принцессы, за которой хочешь приударить, – он осклабился, довольный удачным каламбуром.

Росс с отвращением покачал головой и поднялся, чтобы уйти.

– Одну минуту!– крикнул Джулиан ему вслед. Встав со стула, он покопался в своем кителе, сумел извлечь монету из одного из карманов и швырнул ее на стойку бара. Пытаясь залезть в рукава, он наблюдательно заметил: – Ты прав, мой ма'нький кузен, с меня действительно на сегодня более, чем достаточно. Лучше просоленному морскому волку вернуться назад на свой корабль!

Росс с некоторой неохотой подождал, пока Джулиан не присоединится к нему у двери. Затем они вместе покинули бар и пошли по дороге в направлении Главной площади.

– Если парень встречает девчонку, идущую через рожь, – нескладно затянул Джулиан. Широко жестикулируя левой рукой, он свободной рукой обнял Росса и снова запел, на этот раз еще громче. – Если парень целует девчонку, стоит ей говорить: «не трожь»? – Во время своего сольного концерта он постоянно тыкал пальцем Росса под ребро, пока, наконец, не пропел последний куплет. «У каждого парнишки есть своя подружка иль милашка – говори, как хошь. И все милашки улыбаются мне, когда идут через рожь!»

К тому времени, как они достигли Го Лэйн, Росс уже почти забыл о своем раздражении, вызванном замечаниями Джулиана насчет Мей-ли. В конце концов, говорил Росс сам себе, это все было просто пьяной болтовней после изрядной дозы самшу, впрочем, как и все остальное. Джулиан был не всегда таким несносным. По крайней мере, он был родственником, а вся семья Росса в этот момент находилась за тысячи миль и многие месяцы пути от него.

Когда они, спотыкаясь, вышли на освещенную фонарями площадь, Росс заметил какое-то движение возле пристани, прямо напротив Имперской фактории. Приглядевшись, он увидел, что двое моряков теснят какого-то человека, прижимая его спиной к сходням пристани, ведущим к реке. Росс не мог видеть отчетливо этого человека, но, судя по громким ругательствам, выкрикиваемым моряками, тот, очевидно, был китайцем.

– Проклятая грязная свинья! Да ты смотри, черт подери, куда ты идешь! – крикнул один из моряков и мощным толчком руки послал тело своей жертвы на руки напарнику.

– Сволочь паршивая! – напарник отстранил от себя китайца и сбил кулаком его коническую шляпу, сделанную из стеблей ротанга.

Первый моряк немедленно подхватил ее с земли и, закрутив в воздухе, отправил в темноту, в сторону реки.

Двое мужчин подступили с обоих сторон к своей жертве и принялись пинать и перекидывать ее друг другу.

– Рисовое брюхо! – выкрикнул один из них, второй незамедлительно его поддержал: – Желтобрюхий ублюдок!

Росс остановился, наблюдая за происходящим у берега реки. Джулиан, держащийся на ногах уже более устойчиво, потянул его за рукав, понуждая двигаться дальше:

– Давай, пойдем.

Росс указал в сторону пристани:

– Но...

– Это нас не касается, – настаивал Джулиан.

– Но их двое против одного.

– Это же просто китаец.

– Да, но...

– Ну, они просто решили поразвлечься.

В этот момент, точно желая опровергнуть слова Джулиана, тот из двух моряков, который был покрупнее, размашистым ударом отправил китайца спиной на землю. Когда бедолага с трудом снова встал на ноги, большой моряк воскликнул: «Выбрось его в реку, Скалли», на что его напарник отреагировал сокрушительным ударом в грудь китайца, отлетевшего назад к сходням.

– Довольно! – заорал Росс, перебегая через площадь. – Вы меня слышали? Хватит!

Двое моряков повернулись, чтобы посмотреть на того, кто кричит, и обнаружили прямо перед собой молодого человека в отлично скроенном костюме торговца.

– Оставьте его! – потребовал Росс, подступая к тому месту, где на верхней ступеньке сходен растянулся почти потерявший сознание китаец.

– Это не твое дело! – сказал большой моряк. Он схватил Росса за плечо и грубо оттолкнул его в сторону. – Желтобрюхий сам напросился!

Росс повернул лицо к моряку:

– Что бы он ни сделал, это не причина для того, чтобы вы двое так избивали его.

Насмешливо хмыкнув, моряк по имени Скалли подошел ближе и встал рядом со своим другом:

– Не хочешь ли ты, чтобы вместо него мы с Вирджем отделали тебя?

– Точно, маленький кули, – тот, которого назвали Вирджем, с силой толкнул Росса в грудь. – Если тебе так нравится этот желтобрюхий, отправляйся в реку следом за ним. – Он снова толкнул Росса, только на этот раз в сторону китайца, все еще лежащего неподвижно на лестнице.

Росс закачался над обрывом, внизу под которым, футах в десяти, текла река, однако сумел удержать равновесие. Увидев, что матросы вовсе не собираются шутить, он сжал кулаки и как можно тверже уперся ногами в землю.

– Если кто-то и попадет в воду, так это будете вы, жалкие морские псы! – раздался голос откуда-то сбоку.

– Ах, ты..! – разбрызгивая слюну, заревел Вирдж, но в этот же момент друг схватил его за руку.

– Это офицер, – прошептал он. Эти слова, казалось, абсолютно не подействовали на задиру – он продолжал сжимать кулаки, уставившись горящим ненавистью взором на Джулиана, который нетвердыми шагами приближался к тому месту, где стоял Росс.

– Китаец обозвал нас грязным словом, – объяснил более предусмотрительный Скалли.

– Каким еще словом? – тон Джулиана был вызывающим.

Скалли пожал плечами:

– Откуда, черт подери, мне знать? Этот китаеза сказал его на своем языке.

– Тогда почему ты уверен, что это было именно грязное слово?

– По тому, как он его произнес.

Джулиан злорадно усмехнулся:

– То есть, ты имеешь в виду, что не будет иметь никакого значения, если я обзову тебя, скажем, козлоногим подлипалой этого толстозадого тупицы... – он кивнул в сторону Вирджа, – ...только потому, что я скажу это вежливым тоном?

Гигант поднял кулаки:

– Что за..!

– Офицер! – прошипел Скалли, удерживая его на месте. Джулиан снял свой все еще расстегнутый морской китель, швырнул его на землю и махнул рукой Вирджу, подзадоривая:

– Давай! Теперь я больше не офицер.

Казалось, матрос только этого и ждал. Издав яростный рев, он склонил свою бычью голову и бросился вперед, широко расставив руки и с грохотом врезавшись в Джулиана. Двое мужчин чуть было не полетели в реку с обрыва, однако Джулиан сумел сохранить равновесие. Он увернулся от кулаков Вирджа, мелькающих в воздухе, словно цепные молоты, и сам нанес противнику несколько сильных ударов в живот.

Росс также вскоре был вовлечен в драку – к нему подступил второй моряк. Юноша начал осторожно обходить его, и оба они отступили от края обрыва. Первый удар нанес Скалли – это был добротный, выполненный со знанием дела апперкот, который обрушился на челюсть Росса слева, заставив его голову резко дернуться назад. Затем последовала очередь ударов в живот. У Росса моментально перехватило дыхание, и он переломился пополам от боли. Пока он пытался набрать в свистящие легкие немного воздуха, его противник, решив довершить начатое дело, отвел подальше правую руку назад и резко послал ее вперед, целясь в челюсть Росса. Тот, однако, успел заметил опасность, пригнулся пониже и бросился на противника. Когда голова Росса соприкоснулась с животом Скалли, тот, издав удивленный вопль, закачался и полетел с обрыва, судорожно размахивая в воздухе руками и ногами. Шлепнувшись на воду спиной, он камнем пошел на дно.

Росс стол на краю обрыва, по-прежнему пытаясь восстановить дыхание. В свете фонарей, освещавших площадь, он едва различал черную поверхность реки и ждал, что человек появится над водой. Прошла не одна томительная секунда, пока Росс, наконец, сообразил, что моряк слишком долго не всплывает. На ходу содрав с себя камзол и ботинки, он сделал самый глубокий вдох, на который только был способен, и нырнул в черноту реки.

Вода была холодной, казалось, она затягивает Росса в свою глубину. Росс ощутил как медленное, но вполне различимое течение подхватывает его, и расслабился, позволяя реке затащить его вниз по течению еще глубже и тщетно пытаясь нащупать руками тело моряка.

Запас воздуха в легких уже подходил к концу, и Росс понял, что должен начать сопротивляться течению и выплывать на поверхность. Он открыл глаза, но окружавшая его тьма не позволяла определить, какой именно путь вел наверх. Росс яростно задергал ногами и рванулся в направлении, которое – он на это надеялся – являлось единственно верным, молясь о том, чтобы все-таки подняться на поверхность.

Сделав еще несколько мощных гребков, Росс наткнулся на что-то правой рукой. Поначалу юноша подумал, что это стена спускающегося в реку обрыва, однако неизвестный объект передвигался в воде, плывя впереди. Пошарив рукой вокруг, Росс нащупал чью-то ногу, затем голову. Несомненно это был матрос. Тело его медленно вращалось в воде, очевидно, он был либо без сознания, либо вообще мертв.

Схватив Скалли за руку, Росс рванулся на поверхность, его конечности сводила судорога, казалось, что грудь его сейчас взорвется. Росс не мог определить с уверенностью, движется он вниз или же вверх, однако продолжал плыть, понимая, что через считанные секунды в его легких закончится воздух. Наконец молодой человек больше не мог сдерживать дыхание; оно вырвалось из его груди россыпью тысяч пузырьков, и он непроизвольно сделал глубокий вдох.

Точно в то мгновение, когда вода начала заполнять легкие Росса, его голова вынырнула на поверхность реки, и он сумел схватить ртом немного воздуха. Вода со свистом выходила из горла Росса, пока он пытался восстановить дыхание, одновременно поддерживая на плаву тело Скалли.

– Росс! – раздался крик откуда-то слева.

Джулиан карабкался по краю обрыва, следуя за своим кузеном, неторопливо дрейфующим вниз по течению.

Росс сделал еще один глубокий вдох и начал грести к берегу. На восточной стороне площади лежала вторая лестница, и он видел, как Джулиан, пошатываясь на краю обрыва, опускает ее одним концом в воду. Еще пара мощных гребков, и Росс оказался почти у лестницы. Спустя несколько секунд Джулиан склонился навстречу карабкающемуся по лестнице кузену и, схватив его за руку, потянул на себя.

Вскоре и моряк по имени Скалли уже лежал, лицом кверху, на верхней ступеньке лестницы. Вода стекала по уголкам его губ. Перевернув моряка на живот, Росс и Джулиан надавили ему на спину и увидели, как вода потоком хлынула из его горла. На протяжении нескольких секунд тело Скалли оставалось недвижимым, однако затем он сделал неожиданный, свистящий вдох, после чего принялся так громко чихать и кашлять, что заглушил шум воды внизу.

Джулиан и Росс какое-то время наблюдали, как спасенный моряк медленно приходит в себя. Наконец Росс огляделся вокруг и спросил:

– Где его друг?

– Положен на лопатки, он еще не скоро очухается. – Джулиан, не оборачиваясь, ткнул пальцем через плечо в направлении первой лестницы.

– А китаец?

– Пустился наутек сразу же, как началась драка. А что ты еще ожидал? Благодарности от китайца? Черт, да их даже не волнует, умираем ли мы, чужеземные дьяволы, или остаемся в живых.

– Может быть, – подтвердил Росс. – Но, вероятно, если бы мы, фан-куа, больше заботились о китайцах, они бы платили нам тем же.

Джулиан шутливо стукнул Росса кулаком в грудь:

– Ты всегда был к ним неравнодушен, да? Хорошо еще, что твой отец держит торговый дом, иначе ты бы никогда не стал настоящим моряком. Таким, например, как Скалли или Вирдж.

Скалли, казалось, услышал свое имя. Он приподнял голову над землей и пробормотал, запинаясь:

– Г-где я?

Похлопав моряка по плечу, Джулиан провозгласил:

– Снова вернулся в мир живущих, приятель. Черт, даже лучше! Ты в Китае, Скалли, мой добрый друг. Более того, ты в Кантоне! – он усмехнулся. – И я бы сказал, что это следует отметить еще одним стаканчиком самшу!

 

XIX

В воскресение, двадцать четвертого марта, Росс проснулся рано. На утро у него была назначена встреча с Лином Цзе-сю, поэтому он решил дать Джулиану проспаться от самшу, который тот после столкновения с двумя английскими моряками продолжил пить всю предыдущую ночь. Сам Росс чувствовал себя просто замечательно; он вылил намного меньше местного рома, чем его кузен, и на его скулах остались лишь едва заметные кровоподтеки после драки со Скалли и последующего купания в реке Кантон. Умывшись и одевшись, Росс вышел на улицу и быстрым шагом обогнул Главную площадь. Встретившись с Робертом Томом, он с аппетитом позавтракал парой яиц и ломтиками поджаренного хлеба в столовой на втором этаже Речного Дома Номер Четыре. В половине девятого Росс и его переводчик уже направлялись к дому верховного правителя, чтобы успеть к назначенной на девять часов встрече с Лином Цзе-сю.

Этим утром у Росса и Роберта было в запасе больше времени, чем в прошлый раз, и они, шли по Городу не спеша. Как и тогда, они являлись объектом повышенного внимания со стороны местных жителей, так как фан-куа – особенно таких светловолосых, как Росс – весьма редко можно было увидеть в центре Кантона. Большую часть прогулки Том был погружен в. собственные размышления, поскольку Росс периодически останавливался, чтобы поговорить с людьми на улице, и уделял при этом максимум внимания к проявлению должного этикета и не начинал беседу с женщинами, если только они сами не заговаривали с ним первыми.

Росса весьма впечатлило то, насколько дружелюбными становились люди, преодолев некоторую первоначальную сдержанность и скованность. Несмотря на то, что он знал едва ли пару слов на их языке, они разговаривали с помощью жестов и, если в этом возникала настоятельная необходимость, пользовались переводом Тома. Почти каждый из китайцев хотел узнать, сколько у Росса братьев и сестер, каков размер дома, которым владеет его семья. Очевидно, среди местного населения уже распространились сведения о том, что Англия представляет собой остров, на котором люди живут относительно небольшими семьями в огромных особняках.

Ровно в девять Часов молодые люди подошли к владениям верховного правителя. У ворот их приветствовал все тот же слуга, которого они видели здесь раньше. Сегодня, однако, он не сразу проводил англичан в сад, а сперва перекинулся парой слов с Томом. Выслушав слугу, Том кивнул и объяснил Россу:

– Это действительно довольно необычно, но чиновник Лин спрашивает, не согласишься ли ты встретиться с ним наедине? Очевидно, он пригласил своего собственного переводчика.

– А как же ты? – удивился Росс.

– Я должен возвратиться в иностранный квартал.

– Но я не уверен, что смогу найти...

– У них есть слуга, который проводит тебя назад, – ободрил Том. Он похлопал Росса по плечу и, увидев его скептическое выражение лица, поинтересовался: – С тобой все в порядке?

– Полагаю, что да, – неуверенно ответил Росс.

– На самом деле это большая честь.

– Но почему Лин не хочет, чтобы ты был там? Том пожал плечами:

– Возможно потому, что я работаю на «Жардин».

– Но ты же никогда не захочешь воспользоваться тем, что услышишь здесь.

– Мы оба это знаем, но не чиновник Лин. А, впрочем, ты всегда сможешь рассказать мне о встрече, когда вернешься. – Том снова заговорил со слугой, затем пожал руку приятелю и удалился.

Росса проводили в сад, туда, где рядом с небольшим, заросшим цветками лотоса прудом располагались кресла. На этот раз Лин Цзе-сю уже был на месте, и, к огромному изумлению Росса, там же находились Фрай Льюис Надал и девушка по имени Мей-ли.

– Рада вас снова видеть, мистер Баллинджер, – сказала девушка, вставая вместе с остальными присутствующими навстречу приближающемуся Россу. – Мой дядя ждал этого визита с большим нетерпением.

– Ваш дядя? – с удивлением произнес Росс, в то время как чиновник поприветствовал его поклоном.

– Разве я вам не сказал? – спросил Фрай Льюис, на его лице появилось смущенное выражение.

– Вы говорили, что Мей-ли сопровождает своего дядю во время путешествия, но никогда не упоминали его имени.

– Прошу меня простить, – извинился Льюис.

– Мое полное имя – Лин Мей-ли, – вмешалась в разговор девушка.

– Прекрасная слива, – улыбаясь, добавил Льюис и, в ответ на недоуменный взгляд Росса, объяснил: – Имя «Мей-ли» означает «прекрасная слива».

Росс поклонился Лину Цзе-сю и к огромному восторгу чиновника поприветствовал его на китайском языке.

– Добрый день, мистер Баллинджер, – осторожно выговаривая английские слова, произнес Лин и пожал руку Росса на западный манер.

– Сегодня утром Льюис и я научили моего дядю некоторым выражениям, – объяснила Мей-ли. – Однако, я боюсь, что его знания английского не выходят пока за рамки обычного приветствия.

– Пожалуйста, скажите мистеру Лину, что я очень рад снова его видеть, – произнес Росс, и Мей-ли перевела его слова.

Как и во время предыдущего визита Росса, все четыре стула были снова расставлены вокруг пруда. Лин Цзе-сю указал Россу на свободный стул напротив себя, и все четверо уселись на свои места.

Воспользовавшись услугами Фрая Льюиса, как переводчика, Лин первым начал разговор:

– Я надеюсь, вы обстоятельно обдумали мою просьбу о том, чтобы доставить мое письмо королеве. Боюсь, ситуация здесь, в Кантоне, день ото дня становится все более напряженной, и мы обязаны сделать все от нас зависящее, чтобы не допустить разгорания полномасштабной войны. У нашего императора нет никакого желания ниспослать погибель на ваш народ.

– Насколько я могу быть уверен, наш престол также не пожелает ниспослать гибель на ваш народ, – эхом отозвался Росс.

Лицо Лина приобрело отеческое, даже сочувственное выражение:

– Наша Поднебесная Империя существовала со дня начала времен. Вместе с тем, я слышал, что ваша собственная история исчисляется какими-то семью или восьмью сотнями лет. Когда солнце более не будет ходить по небесному своду, Китай все еще будет стоять под этим небом. Вы, англичане, можете желать расширить свои владения от горизонта до горизонта, но Китай всегда будет оставаться в центре неба.

Понимая всю нелепость подобного аргумента, Росс, однако, вежливо кивнул и сказал:

– Я много думал над вашей просьбой и решил, что мой долг – как британского подданного и как друга Китая – передать вашу глубокую обеспокоенность королеве Виктории.

Пока Льюис переводил его слова, Росс взглянул на Мей-ли и сам удивился тому, что он только что сделал. До этого самого момента он даже понятия не имел, каким окажется его окончательное решение, и надеялся положиться на совет Тома, когда для этого наступит подходящее время. Однако, слова были сказаны, и сейчас, когда Росс не отрывая глаз смотрел на китайскую красавицу, он уже знал, почему они были сказаны. У Росса были серьезные причины стремиться как можно дольше оставаться в Кантоне, однако теперь, когда он встретил Мей-ли, было также правдой и то, что он готов объехать ради этой девушки весь земной шар – стоит ей только захотеть.

Когда Льюис закончил переводить, Лин Цзе-сю довольно хлопнул в ладоши.

– Я так рад, – сказал он. – Когда я вас встретил, я почувствовал уверенность, что вы именно тот человек, который сможет прислушаться к голосу своего сердца.

После того, как Льюис закончил переводить комментарий Лина, Росс припомнил слова, сказанные чиновником на прошлой неделе: «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце».

Чиновник махнул рукой в сторону испанского монаха:

– Мой добрый друг, Фрай Льюис, говорит мне, что вы встречались с моей племянницей в его миссии возле Академии Ю-хуа. Вы мне не кажетесь человеком, причастным к делам религии, – он повернулся к монаху и прибавил: – Вы со мной не согласны?

Льюис как-то неловко замялся, затем сказал Россу:

– Я должен признать, что я тоже не посчитал вас человеком имеющим отношение к религии.

Росс посмотрел сперва на Льюиса, затем на Лина Цзе-сю, после чего пожал печами и произнес:

– Я хожу в церковь, если вы это имеете в виду.

– Понятно, но вам едва ли удается находить в ней вашего Господа, разве не так? – спросил Лин.

Выражение лица чиновника было настолько лукавым, что Росс не мог не улыбнуться:

– Мне часто кажется, что мы с Господом посещаем церковь в разные дни.

Прослушав перевод слов Росса, Лин усмехнулся и кивнул головой.

– Так же и со мной, – согласился он. – Я иду в храм, я совершаю необходимые поклонения, а единственный бог, которого мне удается найти там – это бог по имени Тишина. Боги, которые не молчат, не позволяют заключать себя в пределах наших стен, – чиновник повернулся к Льюису. – Не то ли это, что я так часто говорил вам?

– Наша церковь является домом господним, – объяснил Льюис. Он произнес эти слова на английском специально для Росса, вынуждая Мей-ли переводить их своему дяде. – Это не делает его заключенным; он приходит и уходит согласно своему собственному желанию. И не нам дано определять, где и когда мы можем найти Господа. Иногда, именно в самые мрачные и одинокие моменты нашей жизни Он являет нам свой божественный лик.

Теперь и Мей-ли присоединилась к разговору, обращаясь к монаху по-английски:

– Вы говорить о вашем великом святом, Хуане де ла Крузе, не так ли? – Она немедленно повторила свои слова на китайском для дяди.

–Святом Джоне Кроссе, – поправил на английском Льюис. – Полагаю, что да. Я должен быть кармелитом в душе.

– А что говорит этот Святой Джон о Боге? – спросил Лин.

Откинувшись на спинку стула, Фрай Льюис Надал прикрыл глаза и продекламировал:

Почти без запинки он перевел строфу на китайский для Лина Цзе-сю, затем повторил для Росса на английском:

Льюис продекламировал по памяти следующие пять строф «Темной ночи Души», сочиненные в 1578 году духовным наставником кармелитского ордена Святым Джоном Кроссом, закончив речь двумя последними:

Когда Льюис закончил поэму, в воздухе повисла тишина. Открыв глаза, он увидел, что Лин Цзе-сю миролюбиво улыбается и кивает головой как никогда вежливо.

– У вашего Джона душа наполнена Тао, – перевела слова Лина его племянница. – Он понимает, что мы должны покинуть себя для того, чтобы открыть свою подлинную сущность. И он знает, что сквозь темные ночи должен пройти наш дух, чтобы подняться по таинственной лестнице. А когда мы достигаем вершины, мы обнаруживаем, что благодать, говорящая тихим голосом во тьме и свете, уже там.

– Я слыхал об этом Тао, – сказал Льюис. – И о Лао-цзы – великом святом, который преподнес его вашему народу.

Прослушав перевод Мей-ли, Лин Цзе-сю ожесточенно замотал головой.

– Нет, – провозгласил он на английском, затем продолжил на китайском: – Лао-цзы не преподносил Тао, так как оно всегда здесь. Тао – это не религия или набор правил. Оно не может расшифровываться или обсуждаться. Тао есть.

Когда Мей-ли перевела слова своего дяди, Росс неуверенно посмотрел на нее. Думая, что девушка чего-то не договорила, он спросил:

– Тао есть... что?

Мей-ли не потрудилась передать вопрос Росса дяде, вместо этого она ответила сама:

– «Тао, которое можно произнести вслух, не есть вечное Тао.

Имя, которое можно назвать, не есть вечное имя.

Безымянность есть источник всего сущего.

Обозначенное именем есть источник всех отдельных вещей.

Не имея желания, откроешь тайну.

Желая, видишь только проявления.

Тайна и проявление рождены одной матерью; она называется тьмой.

Тьма во тьме: ворота к просветлению.»

Мей-ли прошептала что-то по-китайски своему дяде, очевидно, говоря ему о том, что она процитировала. Лин Цзе-сю в ответ одобрительно кивнул головой, затем сказал Россу:

– За пять сотен лет до появления вашего Нового Завета это было написано человеком по имени Лао-цзы в его Тао Те Чинге, по-вашему – в Книге Пути.

– А Тао – это «путь», – заключил Росс. Мей-ли ответила ему улыбкой.

Росс попытался скрыть свое замешательство, однако оно не осталось незамеченным Лином Цзе-сю. Он перекинулся парой слов со своей племянницей, после чего она сказала Россу:

– Мой дядя говорит, что он видит, как ваша голова переполняется всеми этими разговорами о темных ночах и о Тао. Он предлагает вам думать о нем, как о великом путешествии, которое начинается с момента рождения, проходит через затмение света, указывающего нам путь, и заканчивается восхождением на Гору Хранящих спокойствие – Гору Кармеля, по-вашему – где мы видим Тао и крест, как лик Одного и того же.

Чиновник хлопнул в ладоши, и неизвестно откуда появился слуга. В руках он держал закатанное в свиток письмо Лина королеве Виктории.

– А сейчас настало время начать это великое путешествие, – объявил Лин, и Фрай перевел его слова.

Росс не был уверен, что подразумевается под этими словами – путешествие души или же то, которое он должен будет совершить в Англию.

– Мы сопроводили письмо английским переводом, – продолжал Лин.

Сразу после этих слов слуга развернул письмо и показал то, что было еще одним свитком, находящимся внутри первого.

– Когда бы вам хотелось, чтобы я отправился в дорогу? – спросил Росс.

Лин прослушал перевод, затем понимающе кивнул и произнес:

– Только сегодня, конечно.

– Сегодня? Но это невозможно. У меня еще есть работа, которую необходимо сделать для компании, мне нужно выполнить некоторые поручения. К тому же, я еще не начинал собирать вещи.

– Поручения уже выполнены, ваши личные вещи в настоящий момент собираются. Свой багаж вы получите во время пути.

– Но я... я не могу просто так вот встать и ...

– Боюсь, вы обязаны это сделать, – вмешалась в разговор Мей-ли, выражение ее лица было серьезным и сосредоточенным.

– Я не понимаю. Вы же не можете ожидать от меня того, что я уеду просто... вот так. Что подумают мистер Матесон и остальные?

– Сомневаюсь, что они заметят ваше отсутствие, – сказала Мей-ли. – В ближайшее время многое другое будет занимать их умы.

Фрай Льюис Надал, который также выглядел очень серьезным, обратился к Мей-ли:

– Возможно, если бы вы сказали ему...

Она кивнула головой и шепнула что-то своему дяде, после чего тот знаком попросил ее объяснить Россу слова монаха.

– В тот самый момент, когда мы здесь сидим, городская гвардия окружает иностранный квартал. Ни одному из тех, кто находится в квартале, не будет позволено входить или выходить из него без специального разрешения. Вся коммерческая деятельность должна будет немедленно прекратиться.

Росс с недоверием посмотрел на Мей-ли:

– Ваш дядя подверг заключению всех иностранцев?

– Задержанию, – поправила она. – До тех пор, пока они не одумаются и не отдадут весь опиум, находящийся под их контролем, а не только тысячу ящиков.

– И навсегда не покончат с этой отравой, – добавил Лин через переводчика.

– А если они не согласятся?

Вопреки желанию Мей-ли улыбнуться, ее лицо исказила боль:

– Пожалуйста, поймите, мистер Баллинджер, что император с помощью чынь-чай та-чэня предпримет любые действия, которые посчитает необходимыми для прекращения торговли опиумом.

– Даже если они будут означать войну? – спросил Росс.

– Императорский военный флот уже приведен в боевую готовность, – торжественно произнесла Мей-ли. – Мой дядя умоляет вас поехать к вашей королеве и убедить ее принять требования, изложенные в императорском указе. Если она этого не сделает, то навлечет большое несчастье на свой народ; ни одна нация не способна противостоять Поднебесному Ужасу.

– Могу я поговорить с ним? – спросил Лина на китайском Фрай Льюис и после того, как чиновник согласно кивнул головой, продолжил: – Я также обязан попытаться убедить вас отложить в сторону личные дела и выполнить эту миссию. Я уже много лет жил в Китае и видел всю мощь Поднебесного Ужаса, как называют императорские войска.

– Но они не видели всей мощи Королевского военно-морского флота.

– Вы не понимаете, – продолжил Льюис. – Эти войска вооружены так же, как они были вооружены на протяжении многих сотен лет. Они до сих пользуются традиционным луком и мечом и считают использование европейцами мушкетов проявлением слабости духа. Китайские воины полагают, что ваши солдаты не будут способны сражаться хотя бы из-за их тугой, застегивающейся на пуговицы униформы; если они упадут, то уже не смогут снова подняться.

– Кажется, я действительно вас не понимаю.

– На самом деле императорские войска безнадежно устарели, и боеспособность их изрядно подточена коррупцией и повсеместным взяточничеством. Пушки, которые стоят на страже Кантона, отлиты из бронзы еще в пятнадцатом веке. Когда чиновник Лин недавно проводил их инспекцию, он обнаружил, что пушкари продали большую часть пороха английским контрабандистам и вместо него используют смесь, подавляющую долю в которой составляет обыкновенный песок.

– Но если все это является правдой, почему чиновник рискует бросать вызов европейцам?

– Я полагаю, он осознает, перед лицом какой опасности стоит Китай. Я, в свою очередь, также боюсь того, что может произойти, если в этом деле не будет достигнуто должного взаимопонимания. Поднебесный Ужас никогда не сталкивался с современной, хорошо вооруженной армией, и я молюсь за то, чтобы этого никогда не произошло. Подобное столкновение может уничтожить не только императорские войска, но и весь народ целиком. Вот почему я умоляю вас ехать – необходимо помочь чиновнику Лину Цзе-сю выступить в защиту своего дела.

– Я не уверен, что способен помочь кому бы то ни было защищать свое дело. Я в Китае всего несколько недель, к тому же никогда не изучал искусства политики – как английской, так и китайской.

– Мой дядя не ждет, что вы будете вести переговоры в его пользу, – вмешалась Мей-ли. – Он только хочет, чтобы вы передали его письмо и представили его посланника королеве.

После этих слов лицо Росса немного просветлело:

– Так он собирается послать со мной еще кого-нибудь – того, кто будет говорить от его имени?

Мей-ли утвердительно кивнула:

– Мой дядя выбрал человека, который, как он надеется, поможет вашей новой королеве понять, что делает торговля опиумом с нашим народом и нашей страной.

– И кто бы мог быть подобным человеком? – спросил Росс, оглядываясь вокруг и ожидая, что сейчас ему представят того, кто отправится с ним в Англию.

Поднявшись со своего места, Мей-ли объявила:

– Конечно, я, мистер Баллинджер.

Росс смотрел на девушку, застыв от изумления. Как будто пребывая во сне, он отметил про себя, что Льюис также поднялся со стула и произнес:

– Сестра Кармелита и я поедем вместе с вами в качестве сопровождающих.

* * *

Ранним вечером этого же дня Росс Баллинджер и Фрай Льюис Надал были доставлены вооруженными до зубов гвардейцами в католическую миссию, которая располагалась сразу за иностранным кварталом. Когда они пересекли мост через речку и направились дальше по улице Тринадцати факторий, Росс поразился тому, насколько сильно изменилось все вокруг с того времени, когда сегодня утром он безо всякого вооруженного эскорта вышел из фабричного района через окраины к городским воротам. Сейчас улицы, ограничивающие город, были заполнены вооруженными гвардейцами кули, и Россу сказали, что более пятисот солдат патрулируют район города, примыкающий к иностранному кварталу. На гвардейцах были надеты просторные синие шаровары и куртки, плетеные сандалии, конические соломенные шляпы с нарисованными на них какими-то китайскими словами. Большинство воинов были вооружены пиками и мечами и держали в руках тяжелые щиты сделанные из стеблей ротанга.

Внешний вид факторий подвергся изменениям – их задние двери и окна наглухо заколотили. Аллея Го и Новая китайская улица были забаррикадированы, и все движение осуществлялось по Старой китайской улице, охраняемой подразделением солдат регулярной армии, вооруженных ружьями с фитильными замками. Только тем из них, которые имели специальные деревянные пропуска, привязанные к поясу, позволялось входить в иностранный квартал, и никому из иностранцев не разрешалось этот квартал покидать. Однако по улице в сторону города двигался довольно интенсивный поток китайцев. Росс заметил, что большинство из них – это повара, мальчики на побегушках и другие слуги, нанятые на работу торговыми представительствами. Всем китайцам было дано приказание срочно покинуть иностранный квартал, и они бежали, словно спасаясь от чумы. Их руки и спины были заняты узлами с одеждой и другими личными вещами. Росс подумал о том, что, возможно, как раз в этот момент его собственные вещи выносит из Речной фактории на спине какой-нибудь слуга компании «Жардин» по секретному приказанию одного из глав гунханов, которые были действительными хозяевами китайцев, работавших на иностранные компании.

Росса и Льюиса отвели в миссию, где уже велись окончательные приготовления к путешествию. Льюис переговорил с одним из монахов, который должен был присматривать за порядком в миссии во время отсутствия Льюиса. За это время сестра Кармелита упаковала вещи, которые понадобятся в дороге.

С наступлением сумерек появился Лин Цзе-сю со своей племянницей, и они вместе с Россом обсудили план путешествия. В конце концов они решили, что будет лучше не рисковать и не подниматься на борт «Лансита», стоящего на якоре в гавани Вампоа вместе с остальными торговыми кораблями, или на борт любого другого английского либо американского военного судна, которое могло оказаться гораздо ниже по каналу, выходящему в Кантонский залив недалеко от Макао. Договорились, что путешественники будут добираться по суше до места, известного под названием Богуе – «Болото», где река Кантон впадала в залив. Затем они сядут на борт небольшой рыболовецкой джонки, которая незаметно пересечет залив, минуя Макао со всеми его иностранцами, и бросит якорь в окрестностях острова Гонконг, в сорока милях от восточного побережья залива.

Естественный залив у Коулуна, прямо напротив Гонконга, становился излюбленным местом стоянки торговцев опиумом, поэтому чиновник Лин распорядился, чтобы небольшой флот боевых джонок преграждал путь всем торговым кораблям и охранял залив. Путешественники пересядут на одну из этих джонок и проделают на ней первый отрезок морского пути – в город Джакарту, расположенный на острове Ява голландской ост-индийской группы. Там они, стараясь не привлекать внимания, купят билет на европейский торговый корабль, отправляющийся в Англию.

Лин Цзе-сю был обеспокоен тем, что путешественники отправятся в путь одновременно все вместе. Главный торговый управляющий капитан Чарльз Эллиот все еще находился в Макао, и никто не мог быть до конца уверен в том, что он станет делать, когда узнает о блокаде иностранного квартала в Кантоне. Поскольку он являлся высшим представителем Англии в этом регионе, его реакция могла либо разрешить кризис, либо привести к началу войны.

Лин поблагодарил Фрая Льюиса Надала и Росса Баллинджера за их помощь и постарался еще раз уверить Росса в том, что китайцы не ждут от него никаких действий, которые смогут быть расценены, как компрометирующие его собственную страну. Росс просто должен будет сопровождать дипломатического посланника, отправленного в надежде на то, что две великие державы смогут достичь обоюдно удовлетворительного решения в условиях создавшейся конфликтной ситуации.

Еще раньше, днем, Росс написал письмо Джеймсу Матесону, в котором объяснял, куда он направляется, и еще одно, более личное, предназначенное для находящегося на борту «Лансита» его кузена. Теперь Росс передал письма в руки Лина Цзе-сю, который пообещал проследить за тем, чтобы они были доставлены по назначению сразу же, как только он будет уверен, что путешественники вне досягаемости английских военных кораблей, находящихся в регионе. А пока, на протяжении какого-то отрезка времени, на все вопросы о местонахождении Росса будет просто заявлено, что он находился за пределами иностранного квартала в тот момент, когда последний оцепили правительственные войска и сейчас нашел приют в стенах католической миссии. Таким образом, он никак не может пока сообщить никакой информации о себе.

Стуча копытами, впряженные в три кареты небольшие лошадки проследовали по улице Тринадцати факторий, повернули за угол Дома Консу, где располагались основные апартаменты гунханов, и остановились напротив Академии Ю-хуа. Там путешественников должны были ожидать их сумки и саквояжи. Первый и последний экипажи представляли собой просто открытые телеги. По бокам этих телег было приделано по две скамейки, и на каждой из них сидели три гвардейца, одетых в простое крестьянское платье. Средний экипаж являлся английской каретой, преподнесенной в дар верховному правителю от иностранных торговцев. Она была не слишком роскошно разукрашена, однако полностью обита бархатом внутри.

После того, как Лин Цзе-сю и его племянница нежно попрощались друг с другом, Лин проводил всю группу к карете. Мей-ли и сестра Кармелита забрались в кузов первыми и заняли места на заднем сидении. Лин пожал руки Россу и Льюису и поклонился каждому из них в отдельности, после чего они также поднялись в карету и сели напротив Мей-ли и сестры Кармелиты. Чиновник отдал последние распоряжения кучеру, затем поднял руку и дал знак экипажам двигаться вперед.

Лин Цзе-сю стоял, подняв руку кверху, как будто благословляя, и смотрел вслед карете, исчезающей в сгущающихся сумерках. Когда карету нельзя было уже увидеть или услышать, он опустил ладонь и сложил руки на груди. Лин Цесю почувствовал, как на глазах его выступают слезы. Однако он не стал вытирать их, и они покатились по щекам, падая на землю. Медленно покачивая головой, он прошептал слова, написанные в Тао Те Чинге: «Делай свое дело, затем уходи; таков Путь Неба».

* * *

В то же самое время, когда Лин Цзе-сю, проводив Росса и его спутников, вернулся в Академию Ю-хуа, глава английского торгового консульства приближался к Кантону. Получив послание, информирующее его об указе Лина Цзе-сю и о том, что иностранный квартал изолирован от всего окружающего мира, Эллиот незамедлительно покинул Макао на борту шхуны «Луиза», водоизмещением семьдесят пять тонн. С собой он взял четырех членов команды и небольшую, предназначенную для высадки на берег гичку с восемнадцатипушечного корвета «Ларне» – единственного английского боевого корабля, помимо находящегося в настоящий момент в заливе сорокачетырехпушечного фрегата «Лансит» – и оставил капитана «Ларне», П. Дж. Блейка, в Макао временно исполняющим обязанности торгового консула. Блейк должен был послать призыв всем торговым кораблям, покидающим Макао, о помощи любым вооружением, принадлежащим Королевскому военно-морскому флоту, которое могло случайно оказаться на их борту. И он, если в течение шести дней не получит об Эллиоте никаких известий, должен был принять на себя полное командование и действовать на свое усмотрение согласно складывающейся ситуации. Однако, ни при каких обстоятельствах Блейку не дозволялось делать попытки прорваться к заложникам до тех пор, пока не прибудет подкрепление.

Достигнув гавани Вампоа этим же воскресением, но раньше, чем Росс отправился в путь, Эллиот дал указания капитану Ффиске держать «Лансит» на якоре и не предпринимать никаких действий до поступления дополнительных распоряжений. Затем Эллиот отправился на остров Нэпай, расположенный в пяти милях вниз по реке от Кантона, где поставил «Луизу» на якорь. Теперь, одетый в полную форму, он, сидя в небольшой, одномачтовой гичке, проходил последний отрезок пути в город, надеясь проскользнуть мимо любого скопления кораблей, которые, возможно, будут блокировать реку.

Дул относительно слабый ветер, и все четверо членов команды использовали и паруса, и весла для того, чтобы пройти оставшиеся пять миль. Когда они подплыли поближе к краю обрыва напротив площади, Эллиот насчитал всего полдюжины фей-cue, или «быстрых крабов» – боевых лодок, оснащенных единственной, расположенной спереди небольшой пушкой. Лодки были вытянуты в форме полукруга на расстоянии примерно пятидесяти ярдов от берега, по всей длине обрыва реки. Несколько других чоп-лодок маячило неподалеку, однако они не казались частью организованного заслона и не заинтересовали Эллиота.

Понимая, что его появление окажет огромное влияние на поднятия духа заложников, и чувствуя, что для него не составит большого труда пройти через заслон китайских боевых лодок, Эллиот приказал одному из матросов поднять флаг. Глядя, как английский стяг поднимается вверх по мачте, капитан Эллиот ощущал одновременно и прилив гордости, и горечь от коварства высокопоставленного чиновника, который предпринял свои действия как раз в то время, когда верховный английский представитель в Китае находился вдалеке от Кантона. Он также обвинял самого себя в том, что, по его предположению, являлось громадным просчетом.

С приездом Лина в Кантон Эллиот сразу твердо решил, что тот нанесет свой первый удар в борьбе с торговлей опиумом по якорным стоянкам кораблей в Макао и Гонконге, где ожидало разгрузки большинство торговых судов, имеющих на своем борту опиум. Весьма незначительная часть этого товара попадала непосредственно в Кантон, и Эллиот даже не предполагал, что Лин предпримет какие-либо открытые действия против торговых представительств, расположенных в этом городе. Чего Эллиот ожидал больше всего – это некоторой демонстрации силы, направленной против нескольких грузовых кораблей, и, возможно, захвата и сожжения товара, находящегося на их борту. Он даже и не думал о том, что может быть нанесен такой дерзкий, такой опасный удар в самое сердце торговли – иностранную общину в Кантоне.

Эллиот аккуратно подвел гичку к скоплению боевых лодок и, когда флаг был, наконец, поднят, дал сигнал повернуть направо и на всей скорости рвануться к берегу. Ветер надул парус, однако моряки продолжали грести что есть силы. Гичка заскрипела, раскачиваясь на волнах, и врезалась в полукруг боевых лодок.

На двух китайских фей-сие заметили приближение английского судна, моряки на них засуетились, выбирая якоря и поднимая свои паруса, расчерченные вертикальными синими и белыми полосами. Китайцы попытались перерезать путь и перехватить гичку, однако той удалось проскочить прямо у них под носом. Небольшое суденышко на всей скорости пронеслось к сходням главной пристани и налетело на них, чуть не получив пробоину в днище. Двое английских моряков по инерции вылетели со своих мест, однако Эллиоту удалось удержать равновесие. Он быстро переместился на нос гички и шагнул на ступеньку спускающейся в воду лестницы. Поднявшись на Главную площадь, Эллиот увидел нескольких англичан, спешащих ему навстречу. Они заметили развевающийся стяг, и по кварталу уже начал распространяться слух о том, что королевский флот пробивается к Кантону для спасения иностранцев. Хотя Эллиот и был вынужден признать, что у него нет достаточных средств для проведения эффективной атаки на Кантон, он все же устроил великолепное зрелище, воодрузив флаг Англии над площадью. Затем Эллиот поднялся на ступеньки парадного входа Лунг-шуньской фактории, в которой находилась одна из контор торгового управления, и выступил с речью перед собравшейся толпой, заверив всех, что вернулся в Кантон для того, чтобы «встать между английскими верноподданными и этими китайскими агрессорами!»

Этим же вечером, только немного позже, в большом зале Новой английской фактории было проведено открытое собрание. Присутствовали почти все из двухсот пятидесяти англичан, проживающих в Кантоне, а также некоторые другие иностранцы. Даже Го-куа в сопровождении еще нескольких глав гунханов прибыли сюда, и теперь с нетерпением слушал обращение Эллиота к собравшимся с просьбой начинать приготовления к массовому отъезду из Кантона. По словам Эллиота, для иностранцев больше не представлялось безопасным или почетным здесь оставаться. Торговый управляющий весьма настойчиво повторял эту просьбу, добавив, что он уже послал запрос верховному правителю Тенгу с требованием выдачи пропусков для всех тех, кто решит уехать. Если пропуска не будут выданы до вторника, Эллиот станет рассматривать это как акт неприкрытой агрессии против британского престола. Он не особенно задумывался над тем, повлекут ли эти действия за собой войну, или над тем, как он будет вести в этом случае военные действия, имея в своем распоряжении небольшое число кораблей с недостаточным вооружением и ограниченное количество живой силы.

– Я знаю, что сложившаяся ситуация вызывает беспокойство, – увещевал толпу Эллиот, – но она вовсе не безнадежна, и я буду оставаться с вами до последнего дыхания! Слава Всевышнему, у нас снаружи есть два боевых корабля, какими бы небольшими они не были! Я предлагаю всем собравшимся здесь защиту их флага. В скором времени я ожидаю прибытия в Макао американских военных судов «Колумбия» и «Джон Адамс» и не сомневаюсь в том, что когда их капитаны узнают, с каким вероломством обрушились на нас наши бывшие друзья, мы сможем рассчитывать на их поддержку!

– Вы можете целиком и полностью полагаться на нас! – под одобрительные крики собравшихся провозгласил один из присутствующих в зале американцев.

Разглядев в толпе того, кто произнес эти слова, Эллиот обратился к нему, сказав громким голосом:

– И поскольку у наших стран были в прошлом некоторые разногласия, в настоящий момент важно, чтобы мы объединили силы в борьбе против черного предательства того, кто с сегодняшнего утра стал нашим общим врагом!

Когда Эллиот закончил речь под громкие аплодисменты толпы, Джеймс Матесон поднялся со своего места и провозгласил:

– Я хочу от имени всех присутствующих выразить вам, капитан Эллиот, огромную благодарность за ваш отважный поступок, коим является прибытие в Кантон, и за ваши сердечные слова. Уверен, теперь китайцы увидят, что мы полны решимости и дальше отказываться уступить несправедливым требованиям императорских указов. Мы британские подданные и американские граждане; мы не будем делать кау-тау ни перед кем – будь то чынь-чай та-чэнъ или же сам император!

* * *

Капитан Эллиот искренне надеялся, что его требования выдать пропуска напутают Лина Цзе-сю и верховного правителя, заставят их пойти на попятную и снять блокаду. Он полагал, что они не захотят стать свидетелями того, как иностранцы навсегда покидают Китай, так же, как и не захотят вступать в рискованную войну с Англией. Эллиот был настолько уверен в правильности своей позиции, что в воскресение ночью со спокойной душой отправился спать, надеясь наутро не увидеть на улицах ни гвардии кули, ни баррикад.

Что на самом деле утром обнаружили Эллиот и остальные иностранцы, так это то, что петля блокады вокруг их квартала затянулась еще туже. Отряды гвардии кули, теперь развернутые прямо на площади, маршировали взад и вперед перед арками зданий. Самодельные мосты соединили строения гунханов на одной стороне улицы Тринадцати факторий с иностранными домами на другой стороне, и по этим мостам передвигались многочисленные подразделения гвардейцев, занимая боевые позиции на крышах торговых представительств. В довершение ко всему, небольшая флотилия из шести вооруженных пушками лодок пополнилась за ночь несколькими дюжинами джонок, на борту которых находилось в общей сложности более трех сотен вооруженных солдат. Лодки были поставлены на якорь в форме трех вложенных друг в друге концентрических полуколец, отстоящих на расстоянии в сотню футов одно от другого. Первые два полукольца были составлены из больших лодок для перевозки чая, третье – из более мелких чоп-лодок. Со стороны это казалось непроходимым барьером, закрывающим, ни много, ни мало, замок на клетке, в которой оказались иностранцы.

Самим иностранцам потребовалось немного времени для того, чтобы полностью осознать, в какое затруднительное положение они попали. Они не только были отрезаны от всего окружающего мира, но – что могло привести к наибольшим трудностям – лишились своей огромной армии китайских слуг, более чем в восемьсот человек, благодаря которым все в факториях шло ровно и гладко. Многие из иностранцев никогда не видели кухонных помещений своих торговых домов, а теперь они были вынуждены сами готовить, убирать, стирать свое белье и набирать для всего этого воду в реке. Питьевая вода обычно поставлялась в кувшинах из города, и иностранцам оставалось только молиться о том, чтобы эта жизненная артерия также не была перерезана. Обитатели иностранного квартала были хорошо обеспечены пивом, зернами кофе, джемами, солениями, печеньем, ветчиной, соленой говядиной и другими продуктами не первой необходимости, доставленными из Англии. Свежее мясо и овощи покупались их поварами у местных продавцов, и если блокада продлится достаточно долго, количество пищи, потребляемой ежедневно на Новой английской и других факториях, будет очень сильно ограничено.

Когда и на следующий день ситуация не изменилась к лучшему, Эллиот начал постепенно понимать, что высказанная им угроза осталась попросту проигнорированной. Самые большие опасения капитана заключались в том, что около восьмисот моряков, находящихся на борту иностранных кораблей в гавани Вампоа, попытаются атаковать двенадцать сотен китайских гвардейцев, чтобы спасти своих соотечественников. Такая попытка – Эллиот это понимал – даст китайцам превосходный повод отплатить заложникам и за их торговлю опиумом, и за их неповиновение императорским указам. Эллиот должен был действовать быстро, если он хотел избежать кровопролития – в том числе, возможно, и своего собственного.

Решив, что его требование о выдаче пропусков было написано в чересчур ультимативном тоне, Эллиот послал еще один запрос верховному правителю Тенгу, составленный в намного более миролюбивом духе. Когда и это послание было встречено категорическим отказом, капитан передал правителю свою нижайшую просьбу об аудиенции, однако Тенг отказал ему в этом, сославшись на чрезвычайную занятость. Главы гунханов также колебались, не решаясь встретиться с Эллиотом, и он понял, что остался только один человек, к которому можно обратиться. До сих пор Эллиот принимал все меры к тому, чтобы не сталкиваться с этим человеком, чтобы никто из них двоих не был вынужден занять позицию, из которой Эллиот не смог бы затем найти выхода. Но теперь становилось очевидным, что капитан не мог более избегать своего настоящего противника: чынь-чай та-чэня.

Эллиот окончательное смирился с этим фактом утром во вторник, когда он и остальные иностранцы, проснувшись, обнаружили прибитые к дверям фабрик большие листы бумаги с объявлением. Его перевод показал, что послание исходит от Лина Цзе-сю и еще раз подтверждает приказ о сдаче опиума. Текст и тон объявления были не только миролюбивы, но и снисходительны:

«Весь опиум, находящийся под контролем иностранных факторий,– а не только та тысяча ящиков, которая была предложена ранее,– подлежит сдаче в кратчайшие сроки. По получении первой четверти запасов опиума слуги вернутся на фабрики. После передачи половины ящиков будет позволено возобновить сообщение между Кантоном, Вампоа и Макао. Гвардейцы и баррикады будут убраны из района факторий при сдаче трех четвертей всех ящиков. И когда оставшийся в кантонском регионе опиум окажется в руках китайских властей, все аспекты торговли с Китаем снова придут в норму».

Объявление завершалось колким выпадом в сторону Эллиота: «Если консул не может заставить своих собственных английских подданных прекратить привозить опиум в Китай и продавать его, то я хотел бы спросить: какой же из него управляющий?»

На следующее утро, когда прошли все мыслимые сроки, отпущенные Эллиотом для получения пропусков, он ответил на вопрос Лина Цзе-сю, продемонстрировав полноту своей собственной власти и застав тем самым врасплох всю иностранную общину. Капитан Эллиот издал личный указ – не для Лина Цзе-сю или других китайцев, а для иностранных торговых представительств. Текст указа начинался такими словами:

«Движимый высшими мотивами сохранения жизни и свободы всех иностранных купцов, присутствующих здесь, в Кантоне, я, Чарльз Эллиот, главный уполномоченный британского престола в Китае, именем и на пользу правительства Ее Британского Величества предписываю всем подданным Ее Величества, присутствующим в настоящее время в Кантоне, незамедлительно сдать мне как законному представителю правительства Ее Величества, для последующей передачи правительству Китая весь принадлежащий им опиум или британский опиум, который находится под их ответственным контролем; немедленно передать все британские корабли и суда, вовлеченные в торговлю опиумом, под мое непосредственное командование.»

Далее в указе объяснялось, что Эллиот, согласно широким полномочиям, которыми он был наделен британским престолом, обязывает британское правительство возместить торговцам полную стоимость потерянного опиума, которая будет определена позже. Каждая компания должна была составить инвентарный список своих товаров к шести часам вечера того же дня и представить его Эллиоту, который затем возложит на себя ответственность за дальнейшую доставку опиума китайцам. Более того, любая компания, которая откажется представить список своих товаров, утратит право на причитающееся ей возмещение убытков, связанных с потерей даже тех ящиков, которые она сдаст по собственной воле.

Указ был встречен всеобщим одобрением, поскольку в нем было обещано покрыть любой убыток, причиненный торговым представительствам, средствами из казны престола, а в конце концов – из казны китайского правительства, от которого английское правительство несомненно потребует соответствующей компенсации. Инвентаризация была проведена довольно быстро, и к шести часам капитан Эллиот был в состоянии проинформировать Лина Цзе-сю о том, что он располагает дополнительными двадцатью тысячами двумястами восьмьюдесятью тремя ящиками с опиумом и готов сдать их. Все это количество, однако, было указано только на бумаге, поскольку большая часть ящиков все еще лежала в трюмах кораблей, стоящих на якоре в гавани Вам-поа и Кантонском заливе. И хотя Эллиот был удовлетворен успехом своего предприятия и надеялся на то, что оно позволит избежать еще более дорогостоящей войны, он тем не менее понимал, что в итоге всего лишь выиграет какое-то время. Даже если имеющиеся в наличии запасы опиума будут уничтожены, сразу же после этого новые ящики начнут паковаться и погружаться на корабли, и опиум, доставляемый в Китай, снова восстановится в своем обычном объеме.

В качестве дополнительной меры безопасности капитан Эллиот вызвал одного из английских моряков, застрявших в Кантоне после того, как иностранный квартал был оцеплен в конце прошлой недели. Молодой человек, офицер, несущий службу на «Лансите», ровно в семь часов того же вечера прибыл, одетый в полную офицерскую форму, в контору торгового управления, расположенную в Лунг-шуньской фактории.

– Лейтенант Баллинджер? – спросил консул, отрывая взгляд от каких-то бумаг, которые он до этого читал.

– К вашим услугам, сэр, – Джулиан сделал резкое движение, отдавая честь, и Эллиот повторил за ним то же самое.

– У меня есть весьма деликатное поручение, для выполнения которого требуется доброволец. – Эллиот указал Джулиану на стул, стоящий по другую сторону стола. – Вы служите на «Лансите» под командованием капитана Ффиске, не так ли?

– Да, сэр.

– Хорошо. У меня есть сообщение, которое я хотел бы ему передать. – Эллиот развернул бумагу, лежавшую до этого перед ним на столе. – Я опасаюсь, что из-за их кораблей, которые заблокировали реку, вам будет очень нелегко добраться до «Лансита». Как вы думаете, вам под силу выполнить подобное задание?

– Если будет нужно, я доберусь вплавь, – отозвался Джулиан.

– Я не думаю, что в этом появится необходимость, – заверил его Эллиот. – Найдется немало китайцев, которые с большой охотой спрячут человека на борту лодки или в повозке, если им заплатить, как следует.

– Я отправлюсь в путь, когда вы пожелаете.

– Превосходно. Я бы хотел, чтобы вы отправились, как только будут завершены последние приготовления – возможно, это случится через час. – Эллиот капнул немного сургуча на обратную сторону письма, прижал к коричневому пятну печать и подал письмо Джулиану. – Вы обязаны проследить за тем, чтобы оно попало лично в руки капитана Ффиске. Я отсылаю ваш фрегат назад в Англию по делу, которое не терпит отлагательств. В письме содержатся мой рапорт и комментарии о ситуации здесь, в Кантоне, а также копии различных указов, изданных против наших людей китайским правительством.

– Вы думаете, начнется война? – резко спросил Джулиан, пряча письмо в карман своего кителя.

Эллиот сделал глубокий вдох:

– Я полагаю, тем, кто здесь сейчас находится, удастся избежать наиболее тяжелых последствий текущего кризиса. Однако в течение будущего года война неизбежно начнется, я в этом твердо убежден.

Английский консул поднялся со стула и протянул вперед свою широкую ладонь. Джулиан также встал, и двое мужчин обменялись крепким рукопожатием.

– Возьмите с собой все, что может вам понадобиться, и мы встретимся здесь через полчаса, – сказал Эллиот.

Двое мужчин напоследок отдали салют друг другу, и Джулиан покинул комнату.

– Лейтенант Баллинджер! – крикнул Эллиот вслед ему. – Когда я в очередной раз увижу «Лансит», надеюсь, он будет заполнен британскими военными!

 

XX

Как раз в это время на расстоянии двух тысяч миль от Кантона принадлежавший когда-то Королевскому военно-морскому флоту корабль бороздил штормовые воды Индийского океана. В свои лучшие времена судно было оснащено семьюдесятью четырьмя пушками, установленными на двух основных палубах. Однако пять лет назад оно было переделано под транспортный корабль для перевозки заключенных и провизии на каторгу в различные колонии, такие, например, как Земля Ван Димена и Новый Южный Уэльс. Количество орудий было сокращено до двадцати четырех – по двенадцать с каждой стороны палубы. Нижняя палуба была обустроена жилыми каютами для пассажиров – или заключенных, как было на первое апреля тысяча восемьсот тридцать девятого года. Судно направлялось к Кокосовым островам, затерянным в океане на расстоянии в тринадцать сотен миль к северо-западу от австралийского континента.

Капитан Малькольм Финн обозначил на своей судовой карте курс, следуя которому, корабль должен был оказаться намного южнее, однако его отнесло далеко на север из-за все более ухудшающейся погоды, и теперь капитан опасался, что не успеет увести корабль под защиту островов до того, как буря наберет полную силу.

Финн находился в своей каюте и заполнял последний пункт в судовом журнале, когда раздался стук в дверь.

– Войдите! – громко сказал Финн.

Дверь открылась, и на пороге появился священник Нью-вел Проктор. Это был еще молодой человек в возрасте около тридцати лет, с интеллигентным лицом и довольно тщедушной внешностью. На корабль священник сел для того, чтобы попасть в Новый Южный Уэльс.

– Да, слушаю вас, мистер Проктор, в чем дело? – спросил Финн немного раздраженно, думая, что появившийся в его кабинет человек, вне всякого сомнения, пришел ходатайствовать в пользу кого-нибудь из заключенных. А поскольку шторм становился все сильнее и сильнее, у Финна не было никакого настроения вести дискуссию на тему прав и условий содержания заключенных на борту его судна.

– Я был на нижней палубе, сэр, – осторожно начал Проктор, придерживаясь за дверной косяк, чтобы устоять на сильно раскачивающемся под ногами полу. – Я боюсь, ситуация вышла из-под контроля.

– Так же, как и погода, – пробормотал Финн, закрывая свой журнал и поднимаясь, чтобы выйти.

– Я понимаю, но мы просто не имеем права держать людей закованными в кандалы, когда есть шанс... – священник опустил глаза вниз, как будто боясь произнести вслух свою страшную мысль.

– Шанс, что мы пойдем ко дну? Маловероятно, – хмыкнул Финн. – И этот корабль, и я видали на своем веку не такое в Китайском море. Этот тайфун по сравнению с теми – не более, чем моросящий лондонский дождик.

– Но некоторые члены команды...

– Меня не волнует, что они говорят, – резко оборвал Финн. Он обошел письменный стол и быстрым шагом направился к двери.

Капитан представлял собой импозантную личность с густой седой бородой и оставшимся кривым после перелома носом, из-за чего он сильно гнусавил во время разговора. Теперь Финн подступил к священнику и, казалось, намеревался воспользоваться преимуществом своей внушительной фигуры. Положив тяжелую руку на плечо невысокого священника, он дружелюбно, но вместе с тем довольно болезненно сжал его:

– Почему бы нам не спуститься вниз и не убедиться в том, что бедные парни находятся в самых лучших условиях, которые только здесь возможны.

– Но это не совсем так.

Как раз в этот момент судно резко накренилось вправо, и Проктора, словно пушинку, кинуло на дверную коробку. Финн, однако, без труда удержал равновесие.

– Что значит не совсем так? – вызывающим тоном спросил он.

– Заключенные страдают морской болезнью, им становится все хуже и хуже. Многие из них никогда не были в море до того, как...

– Они находились в море на протяжении последних пяти месяцев.

– Однако погода никогда не была такой. Они серьезно больны – все до единого, И с каждым креном этого судна они буквально сходят с ума от страха.

– И вы предлагаете, чтобы именно этих людей я освободил и позволил им бегать по палубам корабля? – Финн насмешливо хмыкнул. – А для чего? Даже если мы на самом деле пойдем ко дну, чем им поможет свобода? У нас всего шесть спасательных шлюпок, а моряков в два раза больше, чем эти шлюпки смогут вместить. Если бы я освободил заключенных от кандалов, это было бы еще хуже, чем мятеж. Это был бы хаос.

– Сейчас там внизу творится самый настоящий хаос.

– Там внизу, – резким голосом повторил Финн. – Это как раз то место, куда я собираюсь поместить все свои проблемы. Если вам это не нравится, можете оставаться здесь, – добавил капитан и выскочил из каюты.

Проктор был настолько ошеломлен, что какое-то время оставался на месте, пытаясь удержать равновесие. Затем он прошагал по коридору и вышел на открытую палубу. Яростные порывы ветра налетали на корабль с юго-запада, ударяя в корму, сбивали его с курса, слишком быстро относя на северо-восток. Проктор не знал почти ничего о плавании под парусами, – это было его первое океанское путешествие,– но ему казалось, что капитан должен развернуть корабль навстречу ветру, чтобы уйти из области шторма. Некоторые моряки говорили о каких-то островах неподалеку, которые могли бы обеспечить им укрытие. Проктор догадался, что капитан Финн как раз спешит туда, пытаясь укрыться у островов до того, как буря достигнет своего апогея.

Им придется поторопиться. Несмотря на то, что Проктор был абсолютным дилетантом в мореплавании, он изучал законы поведения погоды в мире еще в бытность свою студентом университета. Насколько он мог судить, то, что сейчас происходило вокруг, было не обычным океанским штормом, а самым настоящим циклоном, возможно, ураганной силы. К северу от экватора циклоны закручивались около центра области низкого давления против направления движения часовой стрелки, тогда как здесь, ниже экватора, они закручивались по часовой стрелке. Циклон, который продвигается с юга, подобный этому, столкнет их корабль с ветрами, дующими в юго-западном направлении. Если Проктор не ошибался в своих предположениях насчет природы бушевавшего шторма, сила этих ветров будет катастрофически нарастать в ближайшие час или около того, что повлечет за собой проливные дожди и вызовет еще более высокие волны.

Раскачиваясь из стороны в сторону и сражаясь с брызгами накатывающихся на корабль волн, поднятых бешеным ветром, священник прошел по палубе на корму. Не без труда ему удалось найти один из люков, которыми пользовались для того, чтобы попасть на нижнюю палубу. Именно этот люк, однако, был закрыт, и священник дал знак матросу, находящемуся поблизости, чтобы тот помог ему поднять крышку.

Проктор спустился вниз по лестнице и чуть было не потерял сознание от зловония, источаемого немыслимой смесью испарений пота, мочи и рвоты. Наглухо задраенные старые пушечные порты не оставляли даже небольшой щели для вентиляции. Воздух был настолько спертым, что священник зажал пальцами нос. Он постоял немного на месте, чтобы выровнять дыхание и успокоить сводимый спазмами желудок, пытаясь не слушать полных ужаса воплей несчастных, оказавшихся в этом неописуемом аду.

Делая то, что он всегда делал, когда посещал нижнюю палубу, Проктор прочитал про себя молитву, затем улыбнулся настолько радостно, насколько был в настоящий момент способен, и направился вдоль палубы. Передний отсек нижней палубы был разделен на небольшие помещения, в каждом из которых могло разместиться около полудюжины солдат, в кормовой же части судна находилась одна большая камера, в которой имелось место для семидесяти пяти заключенных. В этом путешествии, однако, в камере содержалось вдвое меньше узников. Они лежали на соломенных тюфяках, брошенных прямо на голые доски палубы на расстоянии нескольких дюймов друг от друга. Вдоль камеры тянулись четыре ряда железных колец, прикрученных болтами к полу. Сквозь кольца и железные обручи, в которые была закованы лодыжки правых ног всех заключенных, проходила массивная металлическая цепь.

Здесь постоянно дежурили по меньшей мере пять стражников, но в данный момент все свободные руки находились на основной палубе, поэтому внизу остался только один из них – грузный матрос по имени Меррик, имевший репутацию человека, который получает большое удовольствие от своей работы. Заключенные слишком боялись его, чтобы подавать официальную жалобу, однако в нескольких случаях им удалось тайно сообщить священнику о садистской склонности Меррика к гомосексуализму. Проктор не раз выражал капитану Финну свою обеспокоенность по этому проводу, однако тому никогда не удавалось застать Меррика во время преступления.

Меррик сидел за столом у подножия главной лестницы, которая вела на верхнюю палубу. Он нахмурился, увидев священника, затем снова занялся тем, чем обычно,– то есть ничем.

На протяжении следующих пятнадцати минут Проктор переходил от одного заключенного к другому, успокаивая тех, которые позволяли ему это делать, или просто подавая воду особо нуждающимся. Было очевидно, что многие узники страдали от обезвоживания; некоторые из них уже погибли, так как их организм полностью лишился воды из-за непрекращающихся приступов диареи и рвоты, и их тела были безо всяких церемоний выброшены за борт. Большинство оставшихся в живых метались в бреду, издавая громкие стоны и вопли, полные страха и боли. Проктора, однако, больше беспокоили те люди, которые просто лежали на спине, молча уставившись вверх, на покачивающиеся доски потолка, с открытыми, но казавшимися безжизненными глазами.

Несмотря на оглушительную какофонию звуков, издаваемых заключенными, Проктор смог расслышать, что буря набирает еще большую силу. Свист ветра превратился в яростный вой, сопровождаемый глухими ударами обрушивающихся на корабль потоков дождя. Палуба настолько сильно раскачивалась и вертелась под ногами, что практически невозможно было стоять или идти. Священник просто ползал в узких проходах между тюфяками, разговаривал или молился с одними заключенными, брал за руки других, пытаясь успокоить их своим присутствием.

– Не беспокойтесь за меня, – пробормотал один из заключенных, когда священник подполз к нему поближе.

Проктор положил ладонь на худую бледную руку мужчины. Этот заключенный был здесь одним из самых старших – ему было на вид, по крайней мере, за пятьдесят – с белыми седыми волосами и бородой и суровыми серыми глазами.

– Вы служили на флоте?

Старик отрицательно покачал головой:

– Сидел в Милбанке.

– Там было хуже, чем здесь? – спросил Проктор.

– Да... находиться так близко от дома, и никакой возможности быть со своей семьей. Здесь такое чувство, что уже попал на тот свет, – заключенный закрыл глаза.

– Как вас зовут? – не переставал расспрашивать Проктор.

– Разве это имеет какое-нибудь значение?

– Для меня – имеет.

Старик приподнял веки и посмотрел на священника, который был гораздо моложе его.

– Да, видно, что это и на самом деле так, – пробормотал он.

– Я – Ньювел Проктор, – продолжил священник, изобразив на лице самую располагающую улыбку, на которую только был способен. – Я служил на флоте десять лет, но так получилось, я впервые оказался в море.

– Я не служил на флоте, – отозвался заключенный, – однако провел молодость на торговых кораблях, плавающих из Индии в Китай. Это мое первое путешествие в Австралию – если мы когда-нибудь достигнем земли.

– А вы что, думаете иначе?

– Нет, если он только не захочет перевернуть эту посудину вверх дном.

В следующий момент громкий, зловещий треск прокатился вдоль всего остова корабля. Судно, казалось, поднялось с правой стороны из воды и осталось висеть в таком положении; через несколько секунд оно снова нырнуло глубоко вниз на другую сторону. Лицо Проктора побелело от ужаса, а многие из заключенных, прикованных к днищу корабля, отчаянно завопили, призывая на помощь.

Седовласый заключенный, с которым только что разговаривал Проктор, приподнялся и схватил священника за руку:

– Он, должно быть, услышал меня. Он пытается перевернуть нас.

Нос корабля вздыбился к небу, затем раздался оглушительный грохот, за которым последовал сухой, пронзительный треск: казалось, деревянный корпус судна раскололся надвое.

– Мачта! – раздался чей-то вопль, и все остальные заключенные неистово закричали от страха и отчаяния.

С огромным трудом поднявшись на ноги и шатаясь из стороны в сторону, Проктор двинулся вдоль прохода к тому месту, где находился Меррик. Некоторые из заключенных хватали священника за ноги, умоляя его помочь им, и он был вынужден бить их по рукам, чтобы продолжить свой путь. В какой-то момент корабль настолько сильно накренился вправо, что, казалось, вот-вот перевернется. Затем корпус судна опять выровнялся и тут же завалился на другой бок. Проктора несколько раз сбивало с ног, но он снова и снова находил в себе силы, чтобы подняться и двигаться дальше по нижней палубе.

Меррик уже вскочил со своего стула и теперь бешено вращал глазами по сторонам, как будто ожидая, что корабль с Минуты на минуту развалится на части. Когда Проктор, спотыкаясь, приблизился к охраннику, тот испуганно произнес:

– Наверх – будет лучше, если мы выберемся наверх.

– Заключенные! – заорал в ответ Проктор, стараясь перекричать грохот и треск раскалывающегося дерева. – Мы должны открыть замки на их цепях!

– Что за чертовщину ты несешь! – завопил Меррик и бросился к лестнице.

Проктор рванулся вслед за ним, схватил сзади за куртку и одним рывком развернул лицом к себе:

– Ключи! – потребовал он. – Дай мне ключи! Меррик одним движением руки отпихнул священника в сторону и начал карабкаться вверх по лестнице к закрытому люку. Точно в тот момент, когда охранник достиг люка, Проктору удалось схватить его за ногу и потянуть вниз. Издав яростный рев, Меррик попытался стряхнуть повисшего на его ноге священника, но Проктор вцепился в нее мертвой хваткой, удерживаясь другой рукой за ступеньку лестницы.

Судно снова нырнуло вправо. Проктор потерял опору под ногами, однако за мгновение до этого успел с силой дернуть Меррика на себя, оторвав его ступню от лестницы. Меррик повис на руках, схватившись за ступеньки, пытаясь удержаться на лестнице, но когда корабль опять выровнялся и накренился в другую сторону, пальцы стражника разжались. Он пролетел несколько футов, глухо ударяясь головой о деревянные ступеньки, и с грохотом обрушился на палубу.

Проктор высвободился из-под навалившегося на него тела и лег рядом, чтобы немного отдышаться и подождать, не поднимется ли Меррик снова. Тот, однако, даже не пошевелился; он был либо без сознания, либо вообще мертв. Проктор не стал выяснять, какой из этих двух вариантов верный, а просто перевернул неподвижное тело охранника на спину и вывернул содержимое карманов его куртки. Связка ключей оказалась в одном из нагрудных карманов. Проктор схватил ее и поспешил по проходу туда, где несколько цепей, протянувшихся вдоль палубы, соединялись с массивным железным кольцом.

Цепи были замкнуты двумя навесными замками. Священник долго перебирал ключи, пока не нашел тот, которым открывался первый замок. Проктор сдернул его с цепи, затем принялся возиться со вторым. В тот момент, когда он пробовал очередной ключ, корабль сильно дернулся вперед, его корма поднялась почти под сорокапятиградусным углом к горизонту. Проктор потерял равновесие и изо всех сил схватился за цепь, чтобы удержаться на месте и не упасть на палубу. Заключенные вокруг него пронзительно завопили – они соскользнули со своих тюфяков, и только тяжелые кандалы, через которые была пропущена цепь, удерживали их теперь на месте и не давали полететь дальше по палубе в ту сторону, куда так сильно накренился корабль.

Со страшным скрипом и треском корма качнулась вниз, и корпус корабля понемногу выровнялся. Выпустив цепь из рук, священник опустился на колени, потянулся ко второму замку... и обнаружил, что ключей у него больше нет. Он принялся лихорадочно шарить вокруг, проверяя замки, перебирая нагромождение цепей, но все было тщетно.

Ползая взад и вперед по палубе в поисках пропавших ключей, Проктор никак не мог избавиться от ощущения, что все его усилия в любом случае будут потрачены впустую. В конце концов, спасательные шлюпки не смогут вместить всех заключенных, даже если им на самом деле удастся обрести свободу. И вместе с тем, Проктор никак не мог смириться с той мыслью, что так много несчастных отправятся навстречу своей гибели безо всякой надежды на спасение. Он бы предпочел, чтобы они утонули, сражаясь за свои жизни,– и может быть, немногим из них удастся не погибнуть, уцепившись за обломки корабля, который, казалось, разваливался на куски под ударами громадных волн.

Один из заключенных издал призывный крик, и когда Проктор оглянулся, то увидел, что этот мужчина держит в своей руке связку ключей. Поймав брошенную ему связку, священник кинулся туда, где цепь была заперта на замок, и принялся торопливо перебирать ключи. Найдя, наконец, нужный ключ, Проктор вставил его в замочную скважину и с силой провернул несколько раз, освобождая цепи. В то же мгновение заключенные начали вытягивать их из железных колец, привинченных к полу, и кандалов на своих ногах. Вскоре последняя цепь, свернувшись, словно гигантская змея, уже валялась на палубе, а освобожденные заключенные со всех ног бежали к лестнице и торопливо поднимались по ступенькам наверх.

Трещавший по швам корабль, словно пушинку, швыряло из стороны в сторону. В какой-то момент корма снова начала медленно подниматься кверху. На этот раз носовые переборки судна не выдержали, и вода бурлящим потоком хлынула в каюты и отсеки, быстро заполняя переднюю часть палубы. Стараясь удержаться на ногах, Проктор метался между лежащими на полу тюфяками, поднимая тех заключенных, которые были слишком слабы, чтобы сделать это самостоятельно. Он почувствовал, как кто-то рванул его за руку – это был тот самый седовласый заключенный. Теперь он пытался убедить священника оставить свои усилия и поскорее направиться наверх.

– Скорее! Спасайтесь! – заорал ему Проктор, с ужасом глядя на бурлящую воду, уже доходившую до щиколоток.

Возле главной лестницы уровень воды был еще выше: несколько первых ступенек скрылись под ней. На поверхности покачивалось тело Меррика.

– Я уже свое пожил..!

– Идите! – снова крикнул ему Проктор, подталкивая заключенного к лестнице, расположенной ближе к корме.

Чуть поодаль, на расстоянии в несколько футов, один из больных заключенных скатился со своего тюфяка и начал съезжать в сторону передней части палубы. Проктор пополз вслед за ним, схватил его за руку и потащил назад из воды, быстро заполнявшей отсек, предназначенный для содержания узников. Глянув вверх, священник увидел седовласого мужчину, подхваченного толпой людей, которые стремились выбраться наружу. Заключенный оглянулся на Проктора, и на какое-то мгновение их глаза встретились, затем он снова переключил свое внимание на лестницу. Ему удалось взобраться на одну из нижних ступенек, еще выступавших из воды, и через несколько секунд он уже скрылся из виду.

* * *

Когда Грэхэм Магиннис выбрался через люк на верхнюю палубу, яростный порыв ветра, перемешанного с брызгами морских волн и дождя, чуть было не сбил его с ног. Леер кормы находился на расстоянии около десяти футов от того места, где стоял Грэхэм. Старик пополз туда и присоединился к полудюжине других заключенных, уже уцепившихся немеющими пальцами за толстый канат и с ужасом смотрящих вниз на вздымающиеся волны, которые подбирались к ним все ближе и ближе. К этому времени палуба накренилась под углом в почти тридцать градусов к горизонту, и нос корабля уже скрылся под водой.

По предположению Грэхэма, было что-то около полудня, однако все вокруг окутала тьма, как ночью. Тусклые всполохи корабельных фонарей едва прорезали ее. Грэхэм увидел, что основная мачта раскололась надвое и удерживалась на своем месте только благодаря одному из болтов, которыми она крепилась к палубе. Носовая часть корабля, очевидно, имела серьезные повреждения – либо судно наскочило на что-то под водой, либо разрушилось под ударами волн. Грэхэм подтянулся на леере и попытался заглянуть подальше в море. Волны были, по меньшей мере, в пятнадцать футов высотой, их пенящиеся гребни швыряли вверх и вниз переполненную людьми спасательную шлюпку. На глазах Грэхэма огромная волна накрыла небольшое суденышко, перевернула его и бросила всех сидящих в нем моряков в бурлящее море.

Когда палуба стала скрываться все глубже и глубже под накатывающимися волнами, к низу от того места, где стоял Грэхэм, началась паника. Грэхэм едва смог разглядеть то, что, по-видимому, являлось последней спасательной лодкой; эта лодка была сорвана со шлюпбалки и вытащена на палубу, и теперь толпа матросов пыталась в нее забраться. Однако не только морские волны угрожали опрокинуть утлое суденышко. Заключенные, высыпавшие на верхнюю палубу, кинулись к лодке и набросились на матросов, избивая их и царапая ногтями в отчаянной попытке спастись. Двое заключенных, находящихся неподалеку от Грэхэма у леера кормы, также увидели спасательную шлюпку. Они разжали пальцы, обхватившие толстый канат, и заскользили вниз по накренившейся палубе, чтобы присоединиться к своим взбунтовавшимся товарищам.

Хорошо понимая, что в такой ненадежной посудине невозможно спастись, Грэхэм поискал глазами на палубе какое-нибудь иное средство, более подходящее для бегства с тонущего корабля. Наконец, его взгляд остановился на большой крышке люка, через который он сумел подняться на верхнюю палубу. Очевидно, люк был сорван с одной из петель под напором выбирающихся наверх заключенных и теперь свободно болтался на оставшейся петле. Грэхэм последний раз бросил взгляд в сторону спасательной шлюпки и в мерцающем свете фонарей увидел, что она все-таки отошла от борта корабля, наполненная и увешанная со всех сторон примерно сотней человек. Почти в тот самый момент, когда он посмотрел на лодку, огромная волна накрыла ее, перевернула и швырнула несчастных в бушующее море.

Грэхэм отпустил леер и заскользил по палубе, стараясь попасть точно на люк. Поток спасающихся с нижней палубы заключенных к этому времени уже иссяк; внизу остались только мертвые и умирающие. Грэхэм уперся одной ногой в край люка, чтобы удержаться в равновесии, и покрепче схватился за крышку, намереваясь сорвать ее с петли. Эта задача, однако, оказалась довольно сложной, и хотя Грэхэму удалось согнуть петлю, у него никак не получалось сломать ее.

Грэхэм осмотрелся вокруг в поисках какого-либо предмета, который можно было бы использовать в качестве рычага, но единственное, что ему удалось увидеть – это пенящиеся волны, все дальше заползающие на палубу. Большинство людей, плывших на корабле, были уже поглощены морской пучиной. Те же, кому удалось до сих пор остаться в живых, качались вверх и вниз на волнах, цепляясь за любой деревянный обломок, который им только удавалось достать рукой. Немногие оставшиеся на палубе лихорадочно пытались отодрать от нее что-либо, не тонущее в воде.

Грэхэм решил позвать кого-нибудь из них к себе на подмогу, однако, глянув вниз через люк, увидел священника. Тот стоял на коленях у подножия лестницы, так что вода доходила до его груди, и молился, обхватив руками ступеньки и сложив ладони перед собой. Грэхэм позвал священника, выкрикивая его имя снова и снова, пока тот, наконец, не поднял голову. Несколько секунд он никак не реагировал на присутствие Грэхэма, но затем поднялся на ноги и вскарабкался по лестнице.

– Я... я не умею плавать! – прокричал он на ухо Грэхэму.

– Быстрее! – заорал Грэхэм в ответ, ткнув пальцем в крышку люка и знаками показывая, что нужно делать.

Ньювел Проктор мгновенно понял, что к чему. Двое мужчин взялись покрепче за крышку и после нескольких неудачных попыток свернули ее с оставшейся петли.

Стараясь держаться поближе друг к другу, они подтащили самодельный плот к правому борту корабля и соскользнули на нем по наклонной поверхности палубы вниз. Когда плот достиг того места, где палуба скрывалась под водой, Грэхэм знаком показал священнику, что им необходимо перекинуть плот подальше через леер и прыгнуть за ним вслед, если они не хотят, чтобы волны швырнули их назад и ударили о палубу. Грэхэм и священник принялись поднимать тяжелый люк. В тот же миг двое заключенных, отчаянно цеплявшихся до этого за леер неподалеку, поползли в их сторону.

Грэхэм понял, что на пути к спасению встает еще одна проблема. В самом лучшем случае плот мог выдержать двоих, максимум троих человек. Двое заключенных, похоже, ничуть не думали о том, что Грэхэм и священник выполнили всю работу без их помощи. Безо всякого предупреждения тот, из них, который был повыше ростом, напал на священника, сбил его с ног и потянул крышку люка к себе. Грэхэм не мог тягаться с двумя заключенными, которые были намного его моложе, и стоял совершенно беспомощно, глядя, как они поднимают люк над леером, готовясь прыгнуть за борт. Он понимал, что сможет прыгнуть вслед за ними, однако не был уверен, позволят ли они ему уцепиться за плот. Вместо этого Грэхэм отпустил леер и подполз к тому месту, где у самого края накатывающихся бурунов неподвижно лежал священник.

Грэхэм обхватил молодого человека вокруг груди, а сам уцепился за леер. Палуба «Веймута» начала уходить под воду еще быстрее. Волны разбивались теперь у самых их ног, и Грэхэм, поддерживая одной рукой священника, а другой – самого себя, попытался вызвать в памяти подходящую для такого случая молитву. Однако все, что Грэхэму удалось вспомнить – это колыбельную, которую пела его любимая жена, и срывающимся, хриплым голосом он запел:

Накатившаяся огромная волна легко оторвала Грэхэма и священника от палубы и опрокинула их в холодное, бушующее море. Хватая ртом воздух, Грэхэм изо всех сил пытался удержать голову над водой, не отпуская при этом священника. Неожиданно Проктора резко выдернуло из рук старика, голова его в последний раз качнулась над вспенивающимися волнами, и он начал погружаться в темную пучину навстречу своей смерти. Грэхэм почувствовал, что его также затягивает в глубину, и задержал дыхание, все еще пытаясь нащупать под водой молодого человека. На какое-то мгновение их руки встретились, после чего Ньювел Проктор исчез навсегда.

Грэхэм рванулся вверх, на поверхность. Ему удалось схватить ртом немного воздуха, затем его голова снова ушла под воду. Старик понимал, что всего несколько секунд отделяют его от гибели в морской пучине, и постарался напоследок вызвать в памяти образы своей жены, сына и дочери, которую он никогда не видел. Грэхэм попытался расслабиться и сделать вдох под водой, однако его тело все еще не хотело сдаваться, оно отчаянно забилось в океане, заставляя старика снова и снова подниматься на поверхность, чтобы набрать в легкие немного воздуха.

Когда голова Грэхэма опять всплыла над бурлящими волнами, его рука ударилась обо что-то тяжелое и твердое. Не имея возможности разглядеть предмет, на который он наткнулся, Грэхэм начал отчаянно хвататься за него, пытаясь уцепиться понадежнее. На ощупь можно было определить, что это большой кусок доски. Грэхэм подтянул его поближе и с огромным трудом взобрался на него по пояс.

Оставаясь по-прежнему наполовину в воде, он прижался что есть силы грудью к своему плоту, гонимому бурей по волнам. Старик не отваживался делать какие-нибудь движения. Он просто висел так на протяжении, как ему казалось, многих часов, считая волны, пока, наконец, ветер не начал понемногу стихать, а тучи рассеиваться.

Через некоторое время Грэхэм уже мог разглядеть окружавшую его обстановку, и каково же было его удивление, когда он обнаружил, что висит на той самой крышке люка, которой он пытался воспользоваться в качестве плота. Но самым удивительным было не это. Грэхэм был на плоту не один: на дальнем краю крышки лежал, уснув или потеряв сознание, один из двух заключенных, укравших этот самый люк, – тот, который напал на Ньювела Проктора. Его напарника нигде поблизости не было видно. Более того, в пределах видимости не было заметно вообще ни души.

Заключенный скорее всего даже и не предполагал, что кто-то уцепился за его плот, и несколько мгновений Грэхэм колебался, не напасть ли на него первым. Но он опоздал – мужчина повернулся и изумленно уставился на старика. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, мужчина – медленно поднимаясь на четвереньки, Грэхэм – все еще наполовину плавая в воде. Затем заключенный оглядел пустынный пейзаж и уныло покачал головой. Очевидно, он не собирался избавляться от Грэхэма, – возможно, посчитал старика неплохим источником пищи на будущее, а возможно, испугался одиночества. Он переполз через дверцу люка, схватил Грэхема за руки и втащил его на борт.

– Только ты и я. – Это было все, что сказал заключеный, снова ложась спиной на поверхность плота, мягко покачивающегося на спокойных волнах.

* * *

Для тех, кто находился на борту фрегата «Чатам», эта ночь выдалась тяжелой. До самого утра экипаж корабля противостоял натиску огромных волн и ураганного ветра. Однако к тому времени, как первые лучи солнца озарили небосклон, погода стала значительно лучше, а шторм ушел на юг, очевидно, изменив за ночь свое направление.

Коннор Магиннис спал очень беспокойно, и теперь, проснувшись, он лежал и вслушивался в удары волн о днище корабля. Коннору хотелось знать, достигло ли судно, на котором отправили его отца, Австралии, и молился о том, чтобы «Веймут» не оказался в эту ночь где-нибудь поблизости от эпицентра бури. Коннор еще не думал о том, что будет, когда ему в конце концов удастся найти своего отца. Что-то заставляло Коннора идти вперед, и он решил поразмыслить о том, что ему делать, когда для этого наступит подходящее время.

Повернувшись на бок, Коннор посмотрел на Зою Баллинджер, которая лежала рядом, прижавшись к нему спиной. Кровать была довольно узкой для двоих, однако превосходно подходила для Коннора и Зои, которым никогда не было тесно на ней в объятиях друг Друга.

– Зоя, – тихо прошептал Коннор, но не для того, чтобы разбудить ее, а желая просто еще раз услышать, как звучит ее имя.

Он нежно прикоснулся к длинным, с медным отливом волосам Зои, провел пальцами по струящимся локонам, затем скользнул рукой под одеяло и потянулся книзу, ощутив волнующее тепло ее упругого тела.

Зоя тихо застонала во сне и прильнула к нему, обвив рукой его шею. Ни на Зое, ни на Конноре не было ночной одежды – после первой ночи они больше ни разу не побеспокоились о том, чтобы соблюдать формальные приличия.

Коннор привык к женщинам, гораздо более пышным, чем Зоя, – его высокопоставленные покровительницы были страстными сторонниками общепринятого заблуждения, что лишний вес является признаком здоровья, и тратили большую часть свободного времени, втискивая свои жирные телеса в узкие корсеты для придания им более изящных форм. Всего несколько мгновений понадобилось Коннору для того, чтобы понять, насколько невероятно красива его новая любовница. Корсет был не нужен упругому, но вместе с тем мягкому и округлому телу Зои. И она так горячо выражала свой восторг, что каждый раз, когда они занимались любовью, им казалось, что это происходит с ними впервые.

Тихо вздохнув, Зоя перевернулась и посмотрела в темные глаза Коннора. Ее руки легли на затылок любовника и притянули его голову поближе. Губы Коннора нашли шею Зои, а она кончиком языка пощекотала мочку его уха и прошептала:

– Я скучала по тебе прошлой ночью.

– Я был здесь – всю ночь, – отозвался Коннор, его губы продолжали ласкать нежную кожу Зои.

– Но я так сильно тебя хотела.

– Но буря...

– Я знаю, – выдохнула она, пропуская пальцы через темные, спутанные волосы Коннора.

– Все уже закончилось, – сказал он Зое, его рука принялась ласкать и мять грудь любовницы, язык проследовал от шеи к затвердевшему соску.

– Нет, Коннор, не закончилось, – пальцы Зои впились в спину Коннора. – Я чувствую, что буря только начинает набирать силу...

Перевернув Коннора так, чтобы он оказался сверху, Зоя обвила ногами бедра любовника и вонзила его в себя, открываясь навстречу его страсти и вскрикивая от своей собственной.

* * *

Позже этим же утром, когда молодые люди, известные как мистер и миссис Магиннисы, вышли на палубу, они с удивлением обнаружили, что прямо по курсу их корабля лежит полоса земли.

– Австралия! – воскликнул Коннор и бросился на нос корабля.

– Нет, Ява, – поправил стоящий неподалеку матрос и вытянул руку по направлению к простиравшимся впереди склонам зеленых холмов и заросших густым лесом потухших вулканов.

Вскоре пассажиры «Чатама» узнали, что циклон, продвигавшийся на юг, сильно отнес их корабль в сторону от намеченного курса. Паруса и руль получили повреждения во время шторма, и капитан Арчибальд Гаунт решил, что будет лучше направиться в порт города Джакарта, расположенного на северо-западе острова, чтобы отремонтировать судно и запастись провизией перед тем, как закончить путешествие в Сиднее.

Наследующее утро «Чатам» вошел в глубоководную гавань Джакарты. Это был первый берег, к которому причалил корабль с того времени, как он покинул Индию, и все без исключения пассажиры с восторгом восприняли известие о том, что у них есть возможность сойти на сушу и прогуляться по окрестностям. Суматошный, кишащий жизнью город с его многочисленными каналами, выгнутыми мостами и островерхими домами представлял собой типичный голландский пейзаж. Восточно-индийские земли отошли под контроль голландцев в тысяча шестьсот десятом году, когда они вытеснили оттуда португальцев. С тех пор голландское господство над островом ни разу не ставилось под сомнение, за исключением периода с тысяча восемьсот одиннадцатого года по тысяча восемьсот четырнадцатый, когда Ява была оккупирована англичанами во время войн Наполеона. Сама Джакарта являлась штаб-квартирой Восточно-Индийской компании вплоть до тысяча семьсот девяноста девятого года, когда компания была ликвидирована, и до сих пор оставалась самым большим городом в этом регионе.

После посещения португальской церкви, строительство которой было завершено голландцами в тысяча шестьсот девяносто пятом году и под крышей которой умещался духовой орган невероятных размеров, Коннор и Зоя с удовольствием позавтракали в уютной таверне, выходящей окнами на Сунда Келапа – явайское название залива. Во время завтрака они случайно услышали, как двое матросов за столиком неподалеку обсуждают ситуацию в Кантоне, где иностранная община подверглась блокаде со стороны китайских властей. Поскольку кузен Зои, Росс Баллинджер, представлял в Кантоне торговую компанию своего отца, она заинтересовалась разговором и попросила Коннора узнать как можно больше об этом.

Он на несколько минут присоединился к матросам, затем вернулся к маленькому столику, за которым сидела Зоя.

– Очевидно, китайцы хотят положить конец торговле опиумом в своей стране. Торговцы – включая, полагаю, и твоего кузена —... – он попытался скрыть свое отвращение к остальным членам семьи Баллинджеров, – ... уступили требованию сдать все свои запасы опиума.

– Но Торговая Компания Баллинджера не имеет никакого отношения к опиуму.

Коннор решил не спорить; он слышал достаточно о торговле с Китаем во время путешествия и знал, что практически каждая компания, которая занималась бизнесом в Китае, была так или иначе вовлечена в эту незаконную торговлю. Он также не имел никакого желания вступать в дискуссию о Торговой Компании Баллинджера, понимая, насколько чувствительна Зоя к разговорам на подобную тему. Вместо этого Коннор склонился над столом и, взяв Зою за руку, сказал:

– В Кантоне не было никакого насилия – по крайней мере, до тех пор, пока корабль этих матросов не был послан в Англию.

– Так вот куда они направляются? – спросила Зоя.

– Да. Их фрегат находится на пути в Лондон, чтобы передать рапорт о ситуации в Кантоне и вернуться туда с подкреплением.

– Военными кораблями? – в голосе Зои послышались тревожные нотки.

– Если китайцы не отступят, это, похоже, будет означать войну.

– Господи... – еле слышно пробормотала Зоя, на ее глазах навернулись слезы.

– Нет, не волнуйся за своего кузена. Он всего лишь купец. Китайцы оказывают давление на торговцев, но любое сражение будут вести только с силами Королевского военно-морского флота.

– Именно этого я и боюсь, – объяснила Зоя. – Мой брат... он служит на флоте.

– А, да. Но он же в Калькутте.

– Если понадобится военная помощь, «Лансит» может изменить порт назначения...

– «Лансит»? – перебил Росс. – Твой брат служит на «Лансите»?

– Да. Почему ты спрашиваешь?

– Эти матросы – их корабль называется «Лансит»!

Зоя схватила Росса за руку:

– «Лансит»? На Яве?!

– Они зашли сюда для того, чтобы запастись провизией; утром они поднимут паруса и отправятся в Англию.

– Боже мой! Джулиан... он здесь, в Джакарте!

Не прошло и часа, как Коннора и Зою доставили на борт «Лансита», бросившего якорь на противоположной от стоянки «Чатама» стороне гавани. К тому моменту они уже решили, что какое-то время не будут говорить Джулиану о том, что случилось в Лондоне. Они разыграют из себя мужа и жену и скажут, что проводят медовый месяц и собираются навестить отца Коннора в Австралии – опустив, конечно, такую незначительную подробность, как то, что этот отец заключенный.

Джулиана Баллинджера не предупредили о том, что его сестра находится на борту корабля, и когда он увидел Зою, стоящую на палубе, то чуть было не упал в обморок от изумления. Зоя бросилась в объятия брата, он подкинул ее на руках, закружил вокруг себя и нежно поцеловал.

– Господи Боже мой, моя маленькая сестренка, что ты здесь делаешь?

– Ты никогда не поверишь в то, что случилось! – воскликнула Зоя. Схватив Джулиана за руку, она потянула его туда, где стоял Коннор. – Джулиан, я хочу познакомить тебя с моим мужем, Коннором Магиннисом.

– Мужем? – недоверчиво переспросил Джулиан, переводя взгляд то на Зою, то на Коннора. – Я думал, что ты и Бертье...

– О, мы с ним всего лишь друзья, – перебила Зоя и махнула рукой, как будто желая показать свое безразличие ко всей семье Каммингтонов. – Я наконец-то встретила того, кого смогла по-настоящему полюбить.

Джулиан с удивлением посмотрел на сестру:

– Да, но замужество... и так быстро...

– Нет, не быстро. Тебя ведь так долго не было дома.

– Еще бы! – воскликнул Джулиан. Выдавив на своем лице улыбку, он повернулся к Коннору и протянул ему руку. – Рад с вами познакомиться... Коннор, не так ли?

– Да, – сухо отозвался тот, пытаясь напомнить себе, что человек, которому он в настоящий момент пожимает руку, является не просто младшим братом Остина Баллинджера, но членом семьи Зои.

– Я хочу узнать все об этом – до последней детали, – провозгласил Джулиан.

Он обнял рукой сестру за плечо и повел ее и Коннора в сторону кормы.

– Что слышно о Россе? Ты его видел? – с беспокойством спросила Зоя.

– Насколько я знаю, дела у него идут отлично. По крайней мере, так было до того, как в Кантоне не заварилась вся эта каша.

– Что ты имеешь в виду? Что произошло? С ним что-нибудь случилось?

– Ну, не торопись так, – Джулиан перебил сестру, сжимая ее плечо. – Почему бы нам не присесть вон там? – он указал на ряд скамеек, вытянувшихся вдоль леера кормы. – Я расскажу вам все, что знаю, а вы расскажете мне о том, как вы двое сумели убедить отца и мать дать свое разрешение на ваш брак – и о том, что вы, ради всего святого, делаете на Яве.

Зоя резко остановилась и, подняв голову, посмотрела брату в лицо:

– Я должна знать – с Россом все в порядке?

– Да, у него все отлично – в данный момент он пользуется гостеприимством католической миссии. И к тому времени, как я вернусь назад, уверен, от всей этой неразберихи не останется и следа.

– Но это займет у тебя несколько месяцев – может, даже, целый год.

– Нет. Мы отправляемся в путь завтра, прямо с утра.

– В Кантон? – спросил Коннор. – Мы слышали, что вы собираетесь отплыть в Англию за подкреплением.

– Капитан изменил свое решение и отдал другой приказ. Только что прибыл фрегат «Чатам». Этот корабль поменьше водоизмещением и побыстрее, поэтому именно он доставит наше сообщение престолу, в то время как мы сами вернемся в Кантон.

– Но это же наш корабль, – сказала Зоя.

– На нем мы плывем в Сидней, – добавил Коннор.

– Боюсь, это не так. Наши капитаны встречались незадолго до этого и обо всем договорились. «Чатам» поднимает паруса и отправляется в Англию завтра, мы же возвращаемся в Кантон.

– Но мой отец... – слова застряли у Коннора в горле, он сокрушенно покачал головой и с тоской посмотрел на залив.

Внимательно посмотрев на Коннора и Зою, Джулиан спросил сестру:

– Что все это значит? Вы мне объясните, наконец, что происходит?

Зоя взглянула на Коннора и после того, как он нерешительно кивнул головой, произнесла:

– Давай присядем, – она указала в сторону скамейки у леера. – Все так сразу не расскажешь.

Коннор остался стоять у леера, Зоя же села рядом со своим братом и поведала ему от начала до самого конца всю историю о встрече с Коннором и о причинах, побудивших их отправиться в путешествие, и о связи, существующей между семьями Магиннисов и Баллинджеров. И хотя Зоя рассказала, что лично видела свидетельства, раскрывающие роль Эдмунда Баллинджера в процессе по делу его бывшего делового партнера, она, тем не менее, осторожно избегала упоминания о недавних актах насилия, направленных против Коннора и Грэхэма Магиннисов, и об участии старшего брата и отца во всем этом. Она просто сказала, что суд изменил приговор Грэхэму Магиннису, и тот был отправлен на каторжные работы в колонию в Новом Южном Уэльсе.

Когда Зоя обмолвилась, что они следуют за «Веймутом» в Сидней, Джулиан резко перебил ее:

– «Веймут»? Ты имеешь в виду корабль для перевозки заключенных?

– Да. На нем отец Коннора.

– Но «Веймут»... ты разве не слышала?

– Слышала что? – спросил Коннор. Он подошел к скамейке, где сидели Джулиан и его сестра.

Джулиан поднялся и повернулся лицом к Коннору:

– Мне очень жаль, мистер Магиннис, но «Веймут» затонул во время шторма три дня назад. Это произошло к западу от Кокосовых островов.

– Затонул? – прошептал Коннор, лицо его побелело от ужаса. – Вы уверены?

Джулиан схватил Коннора за руку:

– Нам сообщили об этом сегодня утром. Была подобрана только одна спасательная шлюпка – капитан и остальные члены команды погибли.

– А заключенные? Что с заключенными?

Джулиан нахмурился:

– Они были прикованы к нижней палубе. Боюсь, все они пошли на дно вместе с кораблем.

– Ублюдки! – выругался Коннор.

Его ругательство относилось в равной мере как к Джулиану и остальным членам семьи Баллинджеров, так и к злосчастной судьбе и прогнившей до самого основания системе правосудия, отправившей Грэхэма Магинниса и дюжины других несчастных заключенных навстречу своей смерти. Коннор вырвал руку и быстрым шагом направился вдоль палубы.

Джулиан рванулся было за ним, однако Зоя остановила брата:

– Пусть идет, – вздохнула она. – Ему нужно побыть одному.

* * *

На третье, затянутое туманом утро после того, как затонуло военное транспортное судно «Веймут», Грэхэм Магиннис был разбужен шумом волн, бьющихся о берег. Встав на четвереньки, чтобы не потерять равновесия на крышке люка, он склонил голову набок и прислушался. На самом ли деле они достигли земли, или же это просто игра воображения, воспаленного после трехдневного скитания по океанским просторам без воды и пищи?

– Ридли! Послушай! – крикнул Грэхэм и подергал за ногу молодого заключенного, с которым он делил плот.

Застонав, человек по имени Ридли заставил себя приподняться.

– Ты слышишь это? – спросил Грэхэм, продолжая трясти за ногу товарища по несчастью.

– Какого черта?

– Земля! Я слышу шум прибоя!

Земля оказалась узкой полоской берега небольшого острова, и, когда утренний туман рассеялся, Грэхэм и Ридли направили свой плот прямо к нему. Они причалили к берегу возле большого вспаханного поля. Было волне вероятным, что они попали в английские владения, расположенные где-то к западу от австралийского побережья.

Не имея ни малейшего желания снова оказаться в кандалах, двое заключенных спрятали плот в кустах, растущих вдоль берега, и осторожно двинулись в глубь острова, чтобы выяснить, где же они все-таки оказались. Почти сразу они обнаружили маленький ручеек и на несколько долгих минут припали к воде, наполняя свои желудки живительной влагой. Проведя без пищи целых три дня – и не получая достаточного ее количества до этого на корабле,– Грэхэм и Ридли ощущали теперь острый приступ голода. Поэтому, когда они наткнулись на небольшой, грубо сколоченный фермерский домик, Ридли стал настаивать на том, чтобы забраться в него и взять с собой столько еды, сколько они смогут унести. Грэхэму вовсе не хотелось, чтобы их кто-нибудь видел, тем более, у каждого до сих пор болталось по железному кольцу на правой ноге. Однако Ридли невозможно было переубедить. Понимая, что ему не удастся остановить этого молодого преступника, Грэхэм неохотно поплелся за ним вслед.

Двое мужчин подкрались к домику поближе и осторожно заглянули внутрь через переднее окно. Их взорам предстала довольно скромно меблированная гостиная, за которой располагалась комната, являвшаяся, скорее всего, кухней. Подергав за окно, они обнаружили, что оно не заперто, и, потянув его на себя, забрались в гостиную.

Пройдя через открытую переднюю дверь в кухню, Грэхэм принялся ворошить посуду на полках. Ридли тем временем обнаружил краюху хлеба в ящике на шкафу и, оторвав от нее порядочный кусок, отправил его целиком прямо себе в рот. С большой неохотой он передал хлеб Грэхэму, который также отломил себе немного и положил хлеб обратно на шкаф.

Собирая кое-какие вещи, чтобы взять их с собой в дорогу, они услышали звук приближающихся шагов, и на пороге кухни появился мужчина средних лет, одетый в длинный ночной халат и тапочки. На носу мужчины блестели вставленные в золотую оправу стекла очков. Мужчина увидел Грэхэма, застывшего посреди кухни, но еще до того, как он успел произнести хоть слово, Ридли бросился на него сбоку, сбил с ног и заломил руки за спину.

– Дай мне что-нибудь, чем его можно было бы связать! – прошипел Ридли Грэхэму и, когда тот никак не отреагировал на эти слова, рявкнул: – Какую-нибудь веревку или канат! Живо!

Грэхэм стянул со стола лежавший на нем длинный кусок материи, заменявший скатерть, и бросил его Ридли.

– Отпусти меня! – крикнул в этот момент незнакомый мужчина.

Молодой бандит в ответ туго связал его руки, рывком поднял с пола и с силой ударил по лицу.

– Заткнись! – пронзительно завопил он, когда мужчина снова было открыл рот, и швырнул свою жертву на один из стульев, расставленных вокруг стола.

Шум на кухне поднял на ноги жену хозяина. Ридли встретил ее у двери, держа в руке огромный кухонный нож. Он не стал ее связывать, а просто толкнул спиной в сторону шкафа. Глаза Ридли широко раскрылись при виде грудей, заколыхавшихся под ночной рубашкой задыхающейся от страха женщины. Вовсе не привлекательная, она, тем не менее, была первой женщиной, к которой Ридли прикоснулся за последние пять лет.

– Кто-нибудь здесь есть еще? – гаркнул он, больно выкручивая женщине руки.

– Н-нет! – всхлипнула она, затем замерла, уставившись неподвижным взором туда, где, почти потеряв сознание, сидел за столом ее связанный муж. – Никого!

– Иди проверь! – приказал Ридли Грэхэму. – Пошел! Грэхэм поспешил в другие комнаты. В доме была только одна спальня, в которой рядом с двойной кроватью для родителей стояла колыбель с лежащим в ней младенцем. Грэхэм посмотрел на ребенка и уныло покачал головой, затем вернулся в кухню.

– Их только двое, – солгал он, молясь о том, чтобы ребенок не начал плакать.

– Отлично! – воскликнул Ридли.

Он больше не удерживал женщину, однако все еще угрожал ей ножом. К мужу снова вернулось сознание, и теперь он с ужасом осматривался вокруг.

– У нас теперь достаточно еды, – сказал Грэхэм, пытаясь встать между Ридли и женщиной. – Пойдем отсюда.

– Мы не можем их так просто оставить, – промолвил Ридли. – Как только мы уйдем, они тут же пошлют кого-нибудь по нашему следу.

– Оставь ее... они же ничего нам не сделали, – настаивал Грэхэм, пытаясь сохранить спокойствие в голосе.

Ридли повернулся к старику и прижал острие ножа к его груди.

– Тоже хочешь этого попробовать? – глумливо осклабившись, он поднял руку и пихнул Грэхэма в бок, затем подступил ближе к женщине и провозгласил: – Держу пари, ты хочешь попробовать!

– Ты этого не сделаешь, – запротестовал Грэхэм, обходя бандита сбоку. Он заметил, что муж женщины, несмотря на связанные руки, готов броситься на Ридли, и знаком показал ему подождать. – Мы не должны причинять вред этим людям.

– Почему, черт подери, нет? А что они с нами сделают? Пошлют в Австралию? – ухмыльнувшись, Ридли схватил перед ночной рубашки стоявшей у шкафа женщины и, поднеся нож к воротнику, сделал разрез длиной в несколько дюймов. – Эта пышка попробует сначала меня, а затем вместе с мужем они попробуют моего ножа!

Ридли распорол ткань рубашки дальше, глаза его неподвижно смотрели на обнаженные груди женщины. Он сделал шаг вперед и с силой прижал ее к себе. В тот же момент бандит подскочил на месте, выгнув спину от резкой боли. Отпустив женщину, он повернулся и полными ужаса и удивления глазами посмотрел на Грэхэма. Ноги его подкосились, и он упал на колени.

На расстоянии нескольких футов от бандита стоял Грэхэм. Его правая рука все еще была вытянута вперед, пальцы сжимали нож, с длинного лезвия которого на пол капала кровь. Откуда-то издалека донесся плач ребенка.

– Проклятье! – выругался Ридли. Его голос прерывался клокочущими звуками, исходящими из горла. Он попытался поднять руку с зажатым в ней собственным ножом, однако его пальцы разжались, и нож, звеня и подпрыгивая, покатился по полу. – П-проклятье... – разбрызгивая вокруг смешанную с кровью слюну, еще раз произнес Ридли, затем упал вперед лицом, и с последним вздохом жизнь покинула его.

Грэхэм стоял неподвижно и не отрываясь смотрел вниз, на своего напарника. Ему показалось, что это длится уже несколько часов. Затем кто-то дотронулся до его плеча, и, подняв голову, старик увидел хозяина дома. Мужчина со своей женой подтянули Грэхэма к столу и усадили на один из стульев. Он просидел так довольно долго, пока женщина надевала халат поверх разорванной ночной рубашки и укачивала разбуженного ребенка на руках.

Грэхэм даже и не попытался скрыться; он понимал, что может запросто попасть на виселицу или закончить свою жизнь еще более худшим способом, однако силы покинули его. «Что бы со мной ни сделали, пусть это произойдет быстро, – молился старик. – По крайней мере, пусть этот кошмар закончится».

– Мы не собираемся выдавать вас, – сказал хозяин дома, догадавшись, о чем думает Грэхэм.

– Только не после того, что вы для нас сделали, – добавила женщина, нежно покачивая на руках своего ребенка. – Вы можете оставаться здесь сколько захотите – до тех пор, пока не решите, что вам нужно делать и куда вам нужно идти.

– Но я... я... – Грэхэм поднял голову и посмотрел на мужчину и его жену, в глазах его отразилась вся боль долгих лет отчаянья.

– Мы знаем, кто вы, – сказал мужчина. – Вы с «Веймута», не так ли?

– Откуда вы знаете?

Мужчина указал на железное кольцо, висящее на правой ноге Грэхэма:

– Одна из спасательных шлюпок была подобрана в море. Спасшиеся рассказали, что все остальные утонули.

Пара представилась, как Якоб и Клаудия Хеар, затем Якоб и Грэхэм вытащили тело Ридли и захоронили его на удаленном склоне холма, спускавшемся к воде. Пока они работали, Якоб объяснил, что это – один из Кокосовых островов, представляющий собой пару атоллов. Остров был заселен тринадцать лет назад дядей Якоба, Александром Хеаром, и группой малайских моряков под командованием шотландца по имени Джон Кланис-Росс. Это был редко посещаемый аванпост, с которого велось наблюдение за производством сушеной мякоти кокосов, отправлявшейся в Англию для изготовления там кокосового масла.

Когда работа была закончена, Якоб усадил Грэхэма за кухонный стол и распилил железное кольцо, висевшее на его правой ноге, объявив при этом, что «отныне Грэхэм является свободным человеком».

– Никто не будет искать Грэхэма Магинниса, – добавил затем Якоб, – поскольку он погиб во время крушения «Веймута», в первый день апреля тысяча восемьсот тридцать девятого года.

– А как вы объясните людям мое появление здесь? – спросил старик.

– В этой части земного шара никто не задает лишних вопросов, – заверил его Якоб. – Какое-то время вы проведете здесь со мной и Клаудией, а затем, примерно через несколько недель, мы скажем, что вы наш дальний родственник, который приехал навестить нас на одном из торговых кораблей, бросившим якорь возле острова.

– Ему понадобятся новое имя и документы, – резонно заметила Клаудия.

– Насчет документов я позабочусь, – предложил Якоб. – Что касается имени, то нам лучше по-прежнему называть вас Грэхэмом, так как к этому имени вы привыкли.

Грэхэм покачал головой:

– В Милбанкской тюрьме не существует имен. Я был номером восемьдесят четыре – четырнадцать.

Клаудия подошла сзади к старику и положила руку ему на плечо:

– Вот так мы и будем вас называть.

– Восемьдесят четыре – четырнадцать? – недоуменно переспросил Грэхэм.

– Нет. По названию тюрьмы, в которой вы сидели. Мистер Грэхэм Милбанк. – Клаудия игриво дернула старика за бороду. – Теперь давайте-ка вас хорошенько вымоем, пострижем волосы и уберем эту нелепую бороду. Когда я закончу прихорашивать вас, мистер Милбанк, вы будете выглядеть, как чистокровный вест-индийский купец.

Грэхэм усмехнулся, затем расхохотался.

– Я им и был, – провозгласил он, утирая навернувшиеся от смеха на глаза слезы. – Перед тем, как я угодил в тюрьму благодаря предательству своего друга, я именно им и был – китайским и вест-индийским торговцем!

* * *

Этим же вечером Грэхэм Магиннис стоял в одиночестве на обрыве над водой, глядя на Индийский океан, туда, где солнце только начинало садиться за горизонт. Поверхность океана была невероятно спокойной, и казалось, что оранжевые, желтые и красные пальцы дотрагиваются до синей глади. Грэхэму казалось, что эта переливающаяся рука потянулась к нему, маня его за много тысяч миль через океан, напоминая ему, что наступит день, когда он снова увидит своих детей.

– Да. Я вернусь домой к вам, мои Коннор и Эмелин, – поклялся вслух Грэхэм. Подняв с земли небольшой камень, он швырнул его в океан и услышал всплеск воды. На скулах старика заиграли желваки, ладони его сжались в кулаки. – Я вернусь домой и к тебе тоже, Эдмунд Баллинджер. Я вернусь в Англию и отомщу.

 

XXI

На берегу возможности человека измеряются его умением стрелять из лука и владением верховой ездой, в то время как моряк должен быть наделен способностью сражаться с водой и на воде. Моряк должен понимать ветра, и облака, и земли, и их очертания. Он должен иметь большой опыт в метании копья при сильном ветре. Он должен знать, как сам бог, как пробиваться сквозь большие волны, управлять своим кораблем и быть всегда готовым к действию. После того, как все его копья были брошены и пронзили врагов, за ними должно вступать в бой его ружье, принося еще больший эффект. Все грохочущие ураганы огненного жара [пороха] достигнут намеченной цели, и когда бы ни встретились на пути пираты, они будут неизменно побеждены. Никакое оружие не минет своей цели. Морские бандиты будут разбиты и повержены в прах, и даже при высоких волнах, когда они захотят обратиться в бегство, они будут преследоваться, ловиться и безжалостно уничтожаться. Таким образом, чудовища, живущие в морских пучинах, останутся спокойными, и море станет совершенно гладким, даже мелкой ряби не будет на нем.

(Император Тао-кунг, из официальных судебных записей, «Пекинские Вести», семнадцатый день, девятый месяц, тринадцатый год его царствования.)

Росс Баллинджер и Фрай Льюис Надал стояли на носу тайпин чуаня, или «большой военной лодки» – типичной боевой китайской джонки с плоским днищем, высокой кормой, квадратной носовой частью и большими парусами. При длине в сто двадцать пять футов она являлась одним из самых больших кораблей Императорского военно-морского флота. Джонка была выкрашена в красный и черный цвета, с парой нарисованных на носовой части больших глаз. Вооружение составляли три двенадцатифунтовые и три девятифунтовые пушки, расположенные вдоль бортов, и одно девятифунтовое орудие, установленное по центру кормы.

Росс перегнулся через леер и посмотрел на команду из примерно сорока моряков, которые поднимали невероятных размеров парус на главной мачте. Более узкий сверху, чем снизу, и весящий почти три тонны, он был изготовлен из туго переплетенной циновки и поддерживался горизонтальными бамбуковыми реями. Передний парус, уже поднятый и имевший почти такой же громадный размер, также подвешивался к мачте, высота которой не уступала высоте главной. Более скромный по размерам бизань-парус, установленный ближе к корме, висел на тридцатифутовом шесте. Все три мачты были сделаны из соснового дерева, произрастающего в провинции Фучжоу, однако основная мачта отличалась от остальных тем, что была разукрашена полосками красной бумаги, с написанными на них размашистым почерком пожеланиями удачи, такими, например, как: «пусть эта мачта презреет бурю», «пусть свежие ветра дуют в эти паруса со всех сторон света» и «эта мачта подобна полководцу, командующему десятью тысячами воинов».

Глядя на воду, Льюис заметил:

– Только бы нам добраться до Джакарты. Это не должно оказаться такой уж сложной задачей – найти там корабль, отплывающий к берегам Англии.

– А как насчет Мей-ли и сестры Кармелиты? – спросил Росс, поворачиваясь лицом к монаху. – Вам не кажется, что кто-нибудь начнет задавать лишние вопросы?

– Я уже придумал, что ответить насчет Мей-ли; она будет просто еще одной из сестер нашей миссии, сопровождающей меня во время паломничества в Рим, путь которого проходит через Лондон. Я сомневаюсь, что кто-нибудь обратит на них внимание, поскольку их головы будут покрыты апостольниками.

Беседу Росса и Фрая Льюиса прервал подошедший к ним китайский офицер. Офицер поклонился и заговорил с Льюисом, который в ответ кивнул головой и поблагодарил его. Когда китаец удалился, монах сказал Россу:

– С вами хотела бы встретиться Мей-ли.

Росс прошел вдоль палубы к одной из закрытых, расположенных со стороны кормы галерей, где были выделены помещения для племянницы чын-чай та-чэня и ее спутников. Войдя в переднюю каюту, служившую гостиной, Росс поклонился стоящему внутри на страже морскому офицеру, затем прошел к группе черных лакированных стульев, где сидели две китаянки. Сестра Кармелита была одета в свой черный наряд, Мей-ли была облачена в традиционный, отделанный пурпуром халат из синего шелка, полы которого частично закрывали короткие шаровары. Китаянки только что закончили пить чай, и Росс спросил сам себя, не предсказывала ли снова монашка будущее.

Мей-ли не скрывала своего восторга по поводу появления Росса, однако ее глаза выдавали легкое волнение. Сразу почувствовав, что что-то не так, а также заметив мрачное выражение лица монашки, Росс спросил, все ли в порядке.

– Мы не попадем в Англию, – заявила Мей-ли.

Росс с удивлением посмотрел на девушку. В первый момент он подумал, что ей что-то сказал командующий джонкой, однако затем все-таки задал вертевшийся у него на уме вопрос:

– Сестра Кармелита что-то увидела, не так ли?

Мей-ли кивнула в ответ:

– Сестра Кармелита не видеть нас достигнуть Англии.

– Что-нибудь Произойдет по пути туда?

Мей-ли пожала плечами:

– Мы вернемся назад, это точно. Она видеть нас возвращаться в Китай.

– Но почему? Вы уверены в том, что сестра Кармелита не хочет сказать, что это произойдет на обратном пути из Лондона?

– Нет. Она говорить, мы даже не достигнем Явы. Мы возвращаться назад потому, что нам суждено остаться в Китае.

– Нам? И мне тоже?

– Я всегда это знала – с тех пор, как увидела вас. Мой дядя также об этом знать. Он думал, что вам удастся совершить путешествие в Англию и затем вернуться в Китай. Но сестра Кармелита говорить, «для того, чтобы пересечь великую воду, он должен сперва пройти через затемнение света и подняться на гору».

Росс вспомнил разговор в саду верховного правителя, в котором участвовали Мей-ли, Лин Цзе-сю, Фрай Льюис Надал и он сам.

– Ваш дядя также говорил о горе, не так ли? Что это за гора? Где она?

– У нее много имен. Некоторые называют ее Холодной Горой, другие знают ее как Гору Хранящих Спокойствие. Этой горы нет ни на одной карте; вы должны найти ее сами.

– Но это же смешно. Конечно, люди знают...

– Это ваша судьба, Росс, не моя.

Мей-ли опустила глаза. Выражение лица девушки было настолько смущенным, что Россу захотелось подойти к ней и взять за руку. Заставив себя следовать правилам этикета, Росс спросил:

– А какова ваша судьба? Что сестра Кармелита сказала вам об этом?

– Мне? – девушка беспокойно взглянула на монашку, которая, сидела с закрытыми глазами и казалась либо уснувшей, либо глубоко задумавшейся. – Она не говорить обо мне – только о том, что мы вернуться в Кантон, потому как еще не пришло время вам уехать.

– Она сказала вам что-то о вашем будущем, не так ли? – настаивал Росс.

– Сегодня? Нет, я клянусь, – Мей-ли снова отвела глаза.

– Не сегодня – так в первый день, когда мы встретились. Сестра Кармелита прочитала по чайным листьям из вашей чашки и сказала вам что-то такое, что вас обеспокоило, ведь так? – Когда Мей-ли ничего не ответила, Росс спросил: – Что она говорила вам?

Девушка набрала в легкие побольше воздуха и, закрыв глаза, медленно выдохнула. После долгой паузы она робко улыбнулась и снова посмотрела на Росса:

– Она постоянно твердить, что я скоро должна выйти замуж. Но предсказания не всегда сбываются. У меня нет поклонников, и моя семья еще не нашла для меня подходящую пару.

Росс задумчиво потер подбородок:

– Возможно, на вашей судьбе написано, что вы должны сами найти себе мужа.

– В любом случае, ему необходимо вначале получить согласие моей семьи, – осторожно произнесла Мей-ли.

– А этот муж – он непременно должен быть китайцем?

Снова опустив глаза, Мей-ли прошептала в ответ:

– В Китае женщина обязана подчиняться трем мужчинам. До того, как выйти замуж, она подчиняется отцу, затем мужу, а в случае, если останется вдовой,– сыну. Мой дядя, моя семья, да и законы моего народа – все они требуют того, чтобы моим мужем был китаец.

– А как вы сами? Вы тоже этого требуете?

– Я... – не в силах ответить, девушка печально склонила голову.

– А что насчет сестры Кармелиты?... Она не сказала, за кого вы выйдете замуж?

– Она говорить... – Мей-ли внезапно замолчала, бросив на Росса странный, вопросительный взгляд.

– Что? Что она сказала?

– Она не говорить мне – только то, что я выходить замуж дважды.

– Дважды?

– Она говорить, «у тебя быть два мужа – один для души, один для плоти». И мне кажется, что муж для души может быть и не китайцем, поскольку в душе своей мы все являемся единым народом, китайцы мы или фан-куа.

Улыбка Мей-ли была настолько теплой, настолько искренней, что Росс не мог не улыбнуться девушке в ответ. Понимая, что Мей-ли может почувствовать его отношение к ней и что эти его чувства наверняка останутся безответными, Росс, тем не менее, сказал:

– Возможно, когда я открою для себя Гору Хранящих Спокойствие, я взойду на нее, как фан-куа, а спущусь настоящим пайсинем.

Он употребил общее название, относящееся Ко всем китайцам: пайсинь, или «сто фамилий», означавшее ограниченный список официальных фамилий в Китае.

– Да, Росс Баллинджер, я полагаю, что так и будет. После минутной неловкой тишины Росс произнес:

– Ваш дядя говорил еще кое о чем, когда я в первый раз его встретил. Это прозвучало весьма загадочно – что-то о приближающемся землетрясении, жертвенном вине и о человеке, который строит свой дом, тихий и прочный.

– «Возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце»?

– Да! – воскликнул Росс. – Точно! Так что же ваш дядя имел в виду под этими словами?

– Они из «Ицзина», благословенной философской книги, написанной почти три тысячи лет назад. Она используется для гаданий, и предсказание, которое процитировал мой дядя, называется «Чен», или «Молния».

Мей-ли сказала что-то по-китайски сестре Кармелите, после чего та оживленно закивала в ответ и поспешила в соседнюю комнату, служившую спальней для них обеих.

– Я всегда беру с собой экземпляр «Ицзина», Куда бы я не направлялась, – объяснила Мей-ли, когда монашка вернулась из комнаты, держа в руках небольшую книжку в кожаном переплете. – Мой дядя говорить мне, что он попробовал определить ваше будущее до того, как вы с ним увиделись, чтобы посмотреть, насколько благоприятна будет встреча с вами. – Она перелистывала книжку до тех пор, пока не нашла нужную страницу, затем прочитала перевод вслух: – «Молния приносит удачу. Приближается землетрясение – о, нет! Смех слышен – ах, ха! Сотрясение приводит всех в ужас на сотни миль вокруг, но возвышенный человек еще не опрокинул чаши жертвенного вина. Содрогание накатывается за содроганием, но, среди страха и сотрясений, возвышенный человек строит свой дом, тихий и прочный, и ищет свое сердце,» – закончив читать, Мей-ли опустила книгу на колени.

– Я не уверен, что понял вас правильно, – честно признался Росс.

– Оракул, или предсказание, описывать катаклизм, который случаться в чьей-то жизни; он может быть личной или куда большей по масштабам катастрофой, например, войной. И возвышенный человек...

– Просветленный человек, – перебил Росс. – Просветленный человек учится тому, как сохранять спокойствие и не уступать страху – не это ли означают слова о том, что не проливается жертвенное вино?

– Верно, – согласилась Мей-ли. – Но жертвенное вино также относится к его духовному порядку. Во времена великих потрясений он поддерживает свой порядок.

Какое-то мгновение Росс обдумывал слова девушки, затем сказал:

– Ваш дядя также говорил о молнии, увязающей в грязи, и что-то о несчастье, которого можно избежать, предпринимая какие-либо действия.

– Э-э... давайте посмотрим, – пробормотала Мей-ли, перелистывая страницы. – Да, вот оно. Здесь всего шестьдесят четыре оракула, и каждый из них состоит из шести сплошных или разорванных линий. Сплошные линии есть янь, или мужское, позитивное начало. Разорванные линии – это инь, или женское, негативное начало.

– Я слыхал об инь и янь.

– Вот, например, как выглядит «Чен», – сказала девушка, прочерчивая пальцем на столе перед собой ряд линий. В самом низу она показала сплошную линию, затем две разорванных, еще одну сплошную и, наконец, две дополнительных разорванных линии. – Янь, инь, инь, янь, инь, инь. Когда мой дядя определял ваше будущее, третья и четвертая линии были изменяющимися. Это означает, что они перейдут в свою противоположность. Оракул говорит для третьей линии: «Несмотря на то, что молния приносит ему страдания и приводит его в замешательство, он может оставаться свободным от несчастий, занимаясь делом». Четвертая линия означает: «Молния увязает в грязи, и нарушается гармония всего движения».

– Да, именно эти слова сказал мне ваш дядя. Мей-ли нашла в книге еще одну гексаграмму:

– Теперь посмотрим, что случится с гексаграммой «Чен», когда две ее линии изменятся. Это будет янь, инь, янь, инь, инь, инь. Этот оракул откроет вам часть вашего будущего, – она перевернула еще несколько страниц, затем произнесла: – Вот это: «Минг И», или «поражение, затемнение света».

Молодые люди с удивлением посмотрели друг на друга; фраза, которую только что произнесла Мей-ли, в точности повторяла слова, сказанные сперва Лином Цзе-сю, а затем сестрой Кармелитой, когда она говорила о судьбе Росса.

– О чем там написано? – нерешительно спросил Росс. Девушка пробежала глазами по вертикальным столбцам китайских иероглифов, затем перевела прочитанное:

– Солнце тонет в поднебесье. Среди поражения света возвышенный человек укрывает свой собственный фонарь и дает ему возможность сиять.

– Звучит не слишком-то оптимистично, – прокомментировал Росс.

– Может быть, но этот оракул предлагает путь, следуя которым, можно сиять во тьме.

Мей-ли вернулась к началу книги и принялась переводить другие гексаграммы. Как раз в тот момент, когда она перешла к «Чжунь», – «Трудности в Начале» – приглушенный взрыв нарушил тишину, воцарившуюся на борту джонки после обеда. Затем последовал второй раскат, по которому можно было безошибочно определить, что где-то вдалеке стреляет пушка.

Росс бросился через комнату к двери и уже на пороге столкнулся с Фраем Льюисом, спешащим навстречу в сопровождении китайского моряка. Моряк что-то быстро сказал гвардейцу, стоящему на страже.

– Британский военный корабль! – воскликнул Фрай Льюис. – Он только что сделал два выстрела, ядра пролетели прямо над нашими головами!

Мей-ли и сестра Кармелита вскочили со своих мест. Девушка попыталась выйти из комнаты вслед за Россом, однако гвардеец преградил ей путь, объяснив при этом, что женщинам не полагается находиться на палубе во время угрозы начала баталии. Росс обернулся к Мей-ли, показывая знаком, что собирается просто посмотреть на происходящее, и вышел наружу.

На борту джонки царила невообразимая суматоха. Китайские моряки бегали по палубе, вооружаясь луками и ротанговыми щитами или занимая позиции у небольших пушек. Россу с трудом удалось пробраться сквозь толпу к носовой части судна, где его внимание сразу приковал фрегат британского военно-морского флота, стоящий справа по борту на расстоянии около трех сотен ярдов. Корабль был вооружен сорока или пятьюдесятью пушками, расположенными двойными рядами по обеим его сторонам. Над дулами двух передних пушек поднимался легкий дымок, по которому можно было с уверенностью сказать, что именно из этих пушек были сделаны предупредительные выстрелы.

Несколько китайских моряков выбежали на нос джонки, бесцеремонно оттолкнув Росса в сторону. В руках они держали большое, неуклюжее ружье, называемое джингол. Ружье состояло из трубки, шести футов в длину и полтора дюйма в диаметре, прикрепленной к прикладу с курком. В то время, как китайцы встали у конца приклада, один из моряков подкатил к ним большой бочонок с пороховой смесью, приготовленной из двух частей древесного угля, трех частей селитры, десяти частей серы, вымоченной в спирте гаолян и высушенной на солнце. Человек, подкативший бочонок, набрал смесь в большой черпак, забрался на подставку рядом с ружьем и всыпал смесь в ствол, используя при этом бамбуковую палку для того, чтобы забить порох на глубину в шесть дюймов. Затем он добавил примерно полторы унции железной дроби и высушенных горошин.

После того, как ружье зарядили, его ствол был опущен и установлен на желобе защитного бортика. Стрелок, называемый «охотником на дичь», поскольку с этим ружьем обычно охотились на диких гусей, поджег тонкую палочку благовоний с помощью кремня, всунул тлеющий фитиль в щель на вершине взведенного S-образного бойка. Затем китаец затолкал свернутый кусок бумаги с порохом в полку ружья через большую дырку на правой стороне. Остальные моряки встали рядом, и «охотник на дичь» навел ружье на цель, ожидая сигнала стрелять.

Росс заметил, что британский фрегат, находящийся теперь уже на расстоянии всего двухсот футов от джонки, быстро приближается, готовясь развернуться бортом к китайскому судну и, возможно, даже сделать залп из бортовых орудий. Росс оглянулся на палубу и увидел, что китайцы торопливо готовят свои пушки к бою. Он подумал, что девяти– и двенадцатифунтовые орудия вряд ли смогут достойно противостоять огневой мощи боевого английского корабля. К тому же, этот корабль был всего лишь фрегатом – чем-то средним между корветом и линкором – в то время, как тайпин-чуань являлся одним из самых главных судов Императорского военно-морского флота.

Поднебесный ужас... – подумал Росс и печально покачал головой.

Фигура командующего джонкой, адмирала Юня, возвышалась возле рулевых, сидящих на большой, приподнятой кормовой палубе. Командующий наблюдал за перемещениями фрегата, возможно, пытаясь определить, был ли сделан первый, предупредительный выстрел британского судна просто для того, чтобы остановить джонку и перейти на ее борт. Росс сомневался в том, что адмирал позволит англичанам попасть на борт своего судна – только не тогда, когда на его ответственности лежала деликатная миссия доставки племянницы чынь-чай та-чэня на Яву.

Адмирал Юнь получил с фрегата ответ на свой вопрос в виде другого двойного залпа. На этот раз ядра упали на воду всего в какой-то сотне футов от того места, где стоял Росс. Очевидно, англичане решили, что китайская боевая джонка находится слишком далеко от дома, и намеревались немного позабавиться с ней.

Решив не дожидаться прямого попадания, адмирал поднял правую руку и дал сигнал стрелять. Росс сделал несколько шагов в сторону от «охотника на дичь», который сперва прицелился, наведя дуло своего ружья, затем плавно нажал на курок. Горящая палочка благовоний ударилась о полку, поджигая порох. Вспышка метнулась через бумажный пыж в переднее отверстие ствола, посылая заряд вперед. Взрыв был ужасным – намного более сильным, чем грохот большинства пушек, выстрелы которых когда-либо слышал Росс, – и сила отдачи опрокинула «охотника на дичь» на спину.

Раздался возбужденный крик, а затем радостные вопли нескольких дюжин китайских моряков, увидевших, что выстрел проделал большую дыру в верхнем парусе на главной мачте фрегата. Это, похоже, заставило англичан одуматься, поскольку почти сразу после выстрела фрегат развернулся правым бортом к джонке, очевидно не желая подходить ближе до тех пор, пока его боковые орудия не будут нацелены на небольшой, но весьма опасный китайский корабль.

Почти сразу после этого к Россу бросился Фрай Льюис Надал, крича о том, что адмирал Юнь не хочет, чтобы пассажиры его судна пострадали, и что Россу следует поскорее покинуть нос джонки. Очевидно, именно на носовую часть должна была обрушиться вся тяжесть следующего залпа фрегата, поэтому адмирал не хотел изменять положение своего судна и подставлять галереи на жилой палубе под возможный огонь противника.

Росс покорно двинулся вслед за монахом к корме, однако задержался, подойдя к главной мачте, на которую с помощью морского фала была поднята странная конструкция. Она представляла собой корзину, нагруженную полудюжиной глиняных кувшинов, в каждом из которых было по два и более отсека. В этих отсеках находился порох, небольшие иглы, железная дробь и какое-то вещество, которое источало при горении особенно отвратительный и удушающий запах. Каждый из этих «вонючих чайников», как их называли, был обернут в кусок ситца. Когда суда сойдутся друг с другом на достаточно близкое расстояние, материя будет подожжена человеком, сидящим на вершине мачты, который затем обрежет фал, рассыпая содержимое корзины над вражеским судном. При благоприятном исходе всей этой операции кувшины ударятся о палубу и расколются, содержимое горящих узлов материи освободится и вызовет такое зловоние, что каждый, кто окажется поблизости, лишится сознания. Кроме того, существовала большая вероятность, что горящие куски ситца подожгут деревянные доски палубы вражеского судна.

Пока один из моряков карабкался на мачту, чтобы занять позицию на ее вершине, Росс проследовал вдоль палубы туда, где адмирал Юнь командовал рулевыми и своими воинами. Адмирал немного развернул джонку, поставив ее правым бортом к фрегату, затем приказал своим людям выстроиться в ряд вдоль противоположного от фрегата борта. Юнь, по всей видимости, собирался совершить дерзкий ход: позволить английскому кораблю сделать залп и разрядить все свои боковые пушки, а затем самому выстрелить в ответ. В то же время он отдал распоряжение барабанщикам бить в свои барабаны. В следующий момент воздух вокруг заполнился гулом барабанной дроби и пронзительным звоном гонгов.

Росс увидел, как над пушками по правому борту фрегата взвились облака дыма, за которыми последовал оглушительный грохот двадцати одновременных выстрелов. Ядра шлепнулись в воду совсем рядом с джонкой, одно из них все-таки угодило в корпус между носовой частью и главной мачтой, проделав зияющую дыру как раз над ватерлинией. Джонка сильно качнулась в сторону, и град деревянных щепок посыпался на палубу. Китайские моряки ни на мгновение не потеряли самообладания. Они укрылись от деревянных обломков ротанговыми щитами, которые были настолько туго сплетены и эластичны, что могли защитить даже от удара мечом или дальнего выстрела из мушкета.

Как только отгремел залп английских пушек, адмирал Юнь поднял свой меч, и моряки все разом бросились к тому борту, который был обращен к фрегату. Некоторые из них занимали позицию возле небольших пушек, другие – натягивали тетиву своих луков. Росс увидел, что джингол уже перезаряжен и установлен на желобе правого борта.

Адмирал дал сигнал рулевому удерживать судно на месте, затем схватил свой меч обеими руками и прочертил его кончиком широкую дугу над палубой. Лучники высоко подняли свои луки и все одновременно отпустили тетиву. Росс был изумлен тем, как далеко полетели их стрелы. Он знал, что китайцы являются подлинными мастерами стрельбы из лука; он даже слышал о том, что легендарный китайский стрелок, Чи Чанг, начал освоение этого искусства с того, что пролежал три года под ткацким станком своей жены, учась не моргать глазами, а следующие три года провел, глядя на крошечную вошь до тех пор, пока она не стала казаться ему величиной с колесо телеги. И все же Росс не предполагал, насколько большой силой обладают китайские воины несмотря на их невысокий рост.

Сразу же после того, как стрелы упали на фрегат, лучники отступили назад, дав дорогу стрелкам из пушек, которые прикоснулись тлеющими палочками к основным отверстиям своих орудий. Пушки выстрелили, заполняя палубу черным едким дымом, при этом две из них даже соскочили со своих деревянных лафетов. Лучники во второй раз отпустили тетиву, снова отступили назад, позволяя пушкам опять дать залп. Затем они побежали к тому месту, где на палубе лежало несколько бочек с маслом. Лучники обмотали и завязали полоски материи вокруг кончиков своих стрел и обмакнули их в масло. Когда два судна сойдутся поближе, они подожгут их и выпустят из луков.

Императорский военно-морской флот извлекал из огня максимальную пользу. На его вооружении состояли небольшие огневые джонки, которые связывались вместе и запускались вниз по течению навстречу вражеской флотилии – обычно это делалось ночью. Моряки плыли рядом с джонками, поджигая их в самый последний момент, и пылающие суда со всего размаху врезались в корабли врага.

Во время шторма подобные огневые джонки не давали большого эффекта, поэтому боевые китайские корабли несли на своем борту другое необычное оружие, называемое «водяным громом». Это оружие представляло собой обыкновенную трубку с отсеком внизу, содержащим заряд пороха, и верхним отсеком, в котором находилась горючая смесь. Несколько подобных трубок имелось на борту той джонки, на которой плыл Росс; когда корабли сойдутся на достаточно близкое расстояние, медленно горящая смесь будет подожжена и трубки запущены по воде в направлении английского корабля. Если очень повезет, их прибьет волнами к борту фрегата до того, как взорвется заряд пороха.

Было ясно, что джонка пытается обогнуть фрегат с тыла, чтобы, возможно, сделать последний залп, а затем, подойдя поближе, пустить в ход более примитивное оружие. Однако несмотря на неплохую идею у адмирала Юня было слишком мало шансов ее реализовать.

Росс оглянулся по сторонам, но нигде не увидел Фрая Льюиса; он решил, что монах находится внутри жилой галереи вместе с Мей-ли и сестрой Кармелитой. Понимая, что ему следует убедиться, все ли с ними в порядке, Росс направился к галерее, однако был остановлен оглушительным залпом всех орудий правого борта фрегата, который был уже на расстоянии менее ста ярдов от джонки. Росс инстинктивно распластался на палубе и почувствовал, как она закачалась и чуть было не раскололась под ним. Несколько пушечных ядер достигли своей цели. Они пропороли боковую обшивку джонки и снесли переднюю мачту, которая после попадания задрожала и рухнула на палубу. Парус, висевший на мачте, повалился на носовую часть джонки, подминая под себя джингол и двух моряков, стоявших рядом с ружьем.

Вокруг посыпались щепки; огромный ворох снастей главного паруса ударился о палубу всего в нескольких дюймах от головы Росса. Юноша услышал вопль откуда-то сверху и, подняв глаза к небу, увидел, что сидевший до этого на мачте китаец падает вниз, сраженный выстрелом из мушкета. Не долетев до палубы, китаец рухнул на корзину с «вонючими чайниками», и они посыпались вниз, ударяясь о деревянный настил в каких-то десяти ярдах от того места, где лежал Росс. Кувшины раскололись, и их содержимое мгновенно воспламенилось – возможно, от тлеющих палочек, которые зажимал в руках убитый китаец. Затем раздалась серия негромких взрывов, и Росс увидел, как два моряка упали, сраженные разлетевшимися во все стороны железными иглами и осколками глины. Сразу после этого клубы густого, удушливого дыма начали заполнять палубу.

Стараясь не дышать, Росс осторожно поднялся на четвереньки и увидел, что джонка объята пламенем – как из-за обстрела, так и из-за взорвавшихся кувшинов. Фрегату, казалось, не было нанесено значительного ущерба, и по мере его быстрого приближения Росс смог разобрать позолоченные буквы на носовой части. Пораженному, Россу удалось пробормотать одно единственное слово: «Лансит!».

С трудом поднявшись на ноги, он оглянулся в сторону жилой галереи, где до сих пор скрывались китаянки. К своему невероятному ужасу, Росс увидел, что верх каюты разбит залпом орудий фрегата, и половина крыши провалилась внутрь.

Под канонаду небольших пушек джонки, ведущих огонь по английскому фрегату, Росс бросился вдоль палубы к галерее, продираясь сквозь паутину перепутанных фалов, нагромождения сломанных рей и обугленных кусков паруса. Услышав откуда-то слева резкий свист, Росс повернул голову и краем глаза успел заметить полосы огня, прочертившие небо – очевидно, лучники выстрелили своими подожженными стрелами в паруса фрегата.

Добежав до галереи, Росс отбросил в сторону сорванную с петель дверь и ввалился в каюту, протирая глаза от дыма и копоти. Слева от него кто-то застонал, он метнулся на звук, пробираясь через сломанные балки и доски крыши и зовя Мей-ли по имени.

– Росс! – раздался крик в ответ. Юноша разглядел в дыму смутные очертания девушки, наполовину скрытые под деревянными обломками. – Я здесь! – закричал Росс, перелезая через огромный полукруглый рангоут, очевидно упавший с мачты и проломивший крышу каюты.

Мей-ли, казалось, была засыпана по пояс, однако, когда Росс подскочил к ней и попытался помочь выбраться из-под обломков, она воскликнула:

– Не меня! Кармелита!

Посмотрев вниз, Росс понял, что обломки в. действительности не мешали Мей-ли. Она стояла на коленях рядом с монашкой, которая, потеряв сознание, неподвижно лежала на полу. Из груди монашки торчал огромный осколок того, что всего несколько минут назад было главной мачтой. Росс схватился покрепче рукой за осколок и, с огромным трудом вытащив его из тела несчастной женщины, отбросил в сторону.

В этот момент снова загрохотали выстрелы пушек и мушкетов, однако на этот раз канонада уже ничем не напоминала организованный залп. Молясь о том, чтобы ядра не попали в каюту, Росс склонился над сестрой Кармелитой и нащупал пульс на ее левой руке.

– Она жива! – радостно воскликнул он, показывая Мей-ли знаком, чтобы она помогла ему поднять монашку с пола.

– Нет, – сказала девушка, осторожно притрагиваясь ко лбу женщины. – Ее позвоночник может быть сломан. Лучше оставить ее там, где она лежит.

Росс и Мей-ли вместе оттащили оставшиеся обломки в стороны от лежащей без сознания монашки, устроив ее настолько удобно, насколько это было возможно, не передвигая ее при этом ни на дюйм в сторону.

В воздухе повисла неожиданная, зловещая тишина. Не было слышно никаких звуков – только топот бегущих по палубе людей и шипение догорающего огня. Очевидно, скоротечная баталия завершилась. Росс, поднявшись, помог Мей-ли встать на ноги.

Дым, заволакивавший все вокруг, рассеялся, и каюта наполнилась мягким, полупрозрачным от пыли светом. Когда Мей-ли подняла голову и посмотрела на Росса, она увидела, что его волосы заляпаны кровью.

– Ты ранен! – вскрикнула девушка.

– Со мной все в порядке, – заверил ее Росс, даже и не подозревавший до этого о своем ранении. – Если, конечно, все в порядке с вами.

– Да, Росс... – Мей-ли хотела было что-то сказать, но он приложил палец к губам девушки, нежно провел ладонью по ее щеке, лаская глазами ее лицо.

Мей-ли подалась назад, ее губы задрожали, когда она увидела блеск разгорающегося огня в этих невероятно голубых глазах. Затем собственные глаза девушки наполнились слезами, она прижалась к Россу, ее губы искали, потом соединились с его губами, ее тело слилось с его телом и растаяло в его нежных объятиях.

* * *

– Что, черт подери, ты там делал? – воскликнул Джулиан Баллинджер. Он стремительным шагом пересек каюту и подошел к своему кузену, стоявшему около иллюминатора: – Это же наши враги!

Он махнул рукой в сторону иллюминатора; за ним, вдоль борта фрегата, покачивалась на волнах джонка, на которой китайские моряки расчищали завалы и производили ремонт, прилагая для этого максимальные усилия, насколько это было возможно под дулами подразделения английских матросов с «Лансита». Пожар уже был потушен, и дыра в корпусе джонки заделывалась китайцем, подвешенным с борта на веревке.

– Ты не понимаешь, – это было все, что ответил Росс на вопрос Джулиана.

– Тогда объясни мне. Ты это сделаешь, потому как тебе, черт возьми, придется давать объяснения Ффисту.

– Прекратить! – скомандовал строгий голос, раздавшийся из-за спины Джулиана.

Обернувшись, тот оказался нос к носу с невысоким, но внушительным офицером с кудрявыми бакенбардами и маленькими, темными глазами:

– Капитан Ффиске... простите меня, но...

– Прекратить, – повторил Ффиске, поднимая руку и заставляя тем самым Джулиана замолчать.

Росс пригляделся повнимательней к человеку, о котором так часто упоминал его кузен. Первая вещь, которая его поразила – это то, как величественно капитан Ффиске держал левую руку на рукоятке самого необычного, самого впечатляющего меча, который Росс когда-либо видел. Росс припомнил, что Джулиан упоминал в своих рассказах этот меч как подарок японского самурая.

– Я думаю, мы знаем, что ваш кузен здесь делает, – заметил Ффиске, его верхняя губа скривилась в подобии улыбки, которую он адресовал лично Россу. – Вы сами нам расскажете, или мне сделать это за вас?

– Я направлялся на Яву, а затем собирался попасть в Англию, – простодушно начал Росс.

– Почему бы вам не поведать лейтенанту Баллинджеру о том, почему вы решили плыть к берегам Англии? – капитан прошел через небольшую каюту и выглянул через иллюминатор, затем повернулся к Россу спиной.

Джулиан вопросительно посмотрел на Росса, и тот, после некоторого колебания, признался:

– Я везу письмо королеве.

– Королеве! Да, осмелюсь сказать, так оно и было! – рявкнул Ффиске, поворачиваясь на каблуках своих сапог.

Он стукнул себя кулаком в грудь. – Но теперь я получу это письмо! И мы еще посмотрим, стоит ли посылать его нашей драгоценной Виктории.

– Это личное послание китайского правительства британскому престолу.

– А вы как раз являетесь представителем престола в Кантоне? – язвительно заметил Ффиске и насмешливо ухмыльнулся. – Если необходимо послать официальное письмо, оно должно быть сперва доставлено генеральному консулу, капитану Чарльзу Эллиоту. – Ффиске сделал паузу, затем снова усмехнулся. – Но он застрял в Кантоне, не так ли? Стал заложником того самого высокопоставленного чиновника, который использовал вас для выполнения своего поручения, – он повернулся к Джулиану. – Я бы сказал, что сейчас ваш кузен работает на китайцев. Я бы назвал это изменой, а вы?

Чрезвычайно обеспокоенный Джулиан ответил: – Я уверен, что Росс даже и не подозревал о том, в чем именно он окажется замешан. К тому же, вы получили письмо, поэтому...

– Письмо и намного более ценный трофей. Не так ли, мистер Баллинджер? – Когда Росс ничего не ответил, Ффиске продолжил: – Мы получили не только письмо высокопоставленного китайского чиновника, но и его племянницу. И когда мы прибудем в Кантон с драгоценной военной джонкой на привязи, мы еще посмотрим, насколько высоко он оценит этот трофей. – Капитан быстрым шагом направился к двери и уже на пороге, обернувшись, сказал резким голосом: – Ваш кузен останется здесь, под домашним арестом. Вы можете навещать его, когда вам заблагорассудится – так же, как и ваша сестра, – хлопнув дверью, Ффиске громко затопал по коридору.

– Сестра? – переспросил Росс, подходя к Джулиану. – О чем это еще он говорит?

– Зоя, – уныло произнес Джулиан. – Мы встретились на Яве. Она направлялась в Сидней, но затем ее планы переменились, она решила вернуться с нами в Кантон. – Он ухмыльнулся: – Она хотела найти тебя, а теперь получается, что ты сам нашел нас.

– Я могу ее увидеть? – нетерпеливо спросил Росс.

– Есть одно обстоятельство... Зоя не одна.

– А кто с ней? Остин?

Джулиан покачал головой:

– Боюсь, она взяла на буксир своего мужа.

– Бертье тоже здесь? – недоверчиво спросил Росс.

– Мне остается только желать, чтобы это было на самом деле так. Мне жаль, мой маленький кузен, но тебе следует приготовиться к еще одному удару. Ну да ладно, пусть Зоя сама тебе все о себе расскажет.

Джулиан направился было к выходу, но Росс схватил его за руку:

– Я... я хочу знать, что случилось со всеми остальными.

– Ты имеешь в виду священника и этих двух китаянок?

– Да. С ними все в порядке?

– Монашка сломала руку, но это заживет. Она сейчас в корабельном лазарете, и священник тоже там – присматривает за ней.

– А девушка? – смущенно спросил Росс.

– Племянница чиновника? Она чувствует себя превосходно. Капитан на самом деле с ней хорошо обращается; в конце концов, она может принести немалую пользу, когда мы снова окажемся в Кантоне.

– Я хочу ее видеть, – нахмурился Росс.

– Да брось ты. Об этом не может быть и речи.

Росс с силой сжал руку своего кузена:

– Я должен ее увидеть, Джулиан. Сделай это для меня.

– Да за каким чертом? Она же просто...

– Это та самая, Джулиан.

– Не понял?

– Я рассказывал тебе о ней. Мей-ли... девушка, которую я встретил в миссии.

Джулиан покопался в памяти, затем на его лице отразилось, что этот поиск завершился успехом:

– Так вот каким образом ты вляпался во всю эту историю! Женщина... я никогда не думал, что ты способен на это, мой маленький кузен, – Джулиан похлопал Росса по плечу. – Ты, в конце концов, можешь оказаться настоящим Баллинджером – если, конечно, тебя сперва не повесят.

– Джулиан, я серьезно. Ты должен устроить мне встречу с Мей-ли.

– Забудь о ней. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вытащить тебя из того дерьма, в котором ты оказался, но даже и не думай просить меня о том, чтобы я своими руками в нем тебя утопил. – Джулиан высвободил руку и вышел в коридор.

* * *

Минутой спустя Джулиан привел в каюту Зою, затем прикрыл за собой дверь, оставив ее наедине с Россом. Вопреки своим переживаниям по поводу случившегося, Росс с искренним восторгом встретил кузину, и на протяжении долгого времени они просто стояли, сжимая друг друга в объятиях.

– О Росс! Я так по тебе скучала, – прошептала Зоя, целуя кузена в щеку, затем подалась немного назад, чтобы рассмотреть его получше. – И ты так возмужал.

Росс выдавил улыбку:

– Мы, англичане, все кажемся немного больше, чем люди с Востока.

– И светлее, – заметила Зоя, потрепав волосы Росса. – Так что же сейчас происходит? Я слышала разные разговоры, но не уловила в них никакого смысла.

– Я бы хотел задать тебе тот же вопрос. Джулиан сказал мне, что ты вышла замуж?

Зоя сделал глубокий вдох, в глазах ее мелькнул страх. Наконец, после долгой паузы, она произнесла:

– Росс, ты знаешь, что я никогда тебе не лгала.

– В чем дело?

– На самом деле я не замужем, хотя я и заставила Джулиана поверить в это, – взяв кузена за руку, Зоя подвела его к паре стульев, которые являлись единственной мебелью, кроме кровати с балдахином. Сев рядом с Россом и по-прежнему не выпуская его руку из своей, она продолжала: – Я все расскажу тебе, но ты должен дослушать меня до конца. Ты мне обещаешь сделать это?

– Конечно.

Зоя начала свой рассказ, подробно описывая каждый из случаев, которые в совокупности заставили ее предпринять попытку попасть в Австралию. С наибольшим трудом ей далась та часть повествования, в которой нужно было говорить об участии их собственных семей во всем том плохом, что было сделано Магиннисам. Несколько раз Росс пытался перебить Зою, но она снова и снова просила его ждать окончания рассказа – пока не описала то, как они с Коннором попали на борт «Лансита», где узнали, что отец Коннора погиб, и решили вернуться вместе с кораблем обратно в Кантон.

– Я знаю, как тяжко думать, что наши отцы могли решиться на что-либо подобное, – сказала Зоя, заканчивая свою историю. – И я не прошу тебя мне верить. Я просто хочу, чтобы ты помог мне скрыть правду.

Долгое время Росс сидел молча. Затем он нежно дотронулся до щеки Зои:

– Я не знаю, во что можно верить, Зоя, а во что – нет. Но я знаю, ты сама веришь в то, о чем говоришь, и готов согласиться с тем, что твои слова могут оказаться правдой. Когда мы возвратимся в Англию, мы вместе все выясним – ты и я.

– И Коннор, – с надеждой улыбнувшись, добавила Зоя.

– Сперва я должен увидеть этого самого Коннора. В любом случае, ему, кажется, удалось отвоевать твое сердце у...

– Росс, ты не ревнуешь, ведь так? – перебила Зоя.

Он усмехнулся:

– Немного, может быть. Но я не говорил о себе. Я хотел сказать о Бертье. И кто бы ни был этот Коннор, если ему удалось отвоевать тебя у такого, как Бертье, он достоин дружбы.

– О, Росс! Я люблю тебя! – воскликнула Зоя, обвивая руками шею кузена.

– Ну, иди, – сказал Росс, игриво отталкивая ее от себя. – Разберись с человеком, который так жестоко затронул честь моего кузена.

– Я сама ее и затронула, – провозгласила Зоя. – Он, похоже, не очень-то рад всему тому, что случилось.

– Я начинаю понимать, что никто из нас не будет рад тому, что случается с Зоей Баллинджер!

* * *

Позже, этой же ночью, когда «Лансит» плыл к берегам Китая, ведя за собой на буксире боевую джонку, Росс услышал стук в дверь. Он едва успел подняться с кровати, прежде чем щеколда замка отошла в сторону и дверь каюты широко распахнулась. Это был Джулиан. Он вошел в каюту и, осторожно оглядываясь через плечо, прошептал:

– Меня могут перевернуть вверх килем за это, но я полагаю, что должен тебе – хотя, кажется, и не помню, за что именно, черт возьми, – от Джулиана сильно несло ромом. Его довольная улыбка говорила сама за себя. – Один час, имей в виду. Я заплатил стражникам за один час; они не позволят ни минуты больше.

Он шагнул в сторону, и в каюту вошла Лин Мей-ли, одетая в черный шелковый халат. Пока девушка подходила к кровати Росса, халат искрился и переливался на свету фонаря, горевшего в каюте.

Голова скрывшегося было Джулиана снова появилась из-за двери.

– Один час, – прошипел он, затем захлопнул дверь и закрыл ее на замок.

Долгое время молодые люди стояли и просто смотрели друг на друга. Затем девушка пошла навстречу объятиям Росса, они прижались друг к другу, ее руки нежно гладили его лицо, его глаза открывали всю глубину его любви.

– Я тоже тебя люблю, – выдохнула Мей-ли, хотя Росс не произнес ни слова.

– Я хочу тебя, – прошептал он, целуя девушку в шею. Его руки погладили ее длинные черные волосы, затем скользнули по плечам вниз, к волнующей крутизне бедер.

Мей-ли нежно пощекотала кончиком языка мочку уха Росса. Она еще сильнее прижалась к нему, когда почувствовала, как его рука гладит ее бедро, поднимается к тонкой талии и обхватывает грудь. Девушка издала тихий стон и откинулась назад в объятиях Росса. Он подхватил ее на руки и уложил на кровать.

– Я люблю тебя, – страстно шептала Мей-ли.

Росс лег рядом с ней и принялся гладить ее бедра и груди, скрытые под тонким шелком халата.

Во время поцелуя, долгого и глубокого, Мей-ли взяла руку Росса в свою и потянула ее вдоль своего тела туда, где еще не бывала рука ни одного мужчины.

– Люби меня, мой муж для души, – простонала она, задыхаясь от наслаждения его прикосновениями.

Неожиданно Росс отпрянул назад, его руки обмякли, и он пробормотал, запинаясь:

– Я... я не... не могу...

– Люби меня, – настаивала Мей-ли, прижимаясь к нему всем телом. – Эта ночь может оказаться нашей последней ночью вдвоем.

– Я хочу больше, чем одну ночь. Я хочу быть больше, чем мужем для души. Я хочу... – слова застряли у Росса в горле, и Мей-ли увидела боль в его глазах.

Они еще долго лежали в объятиях друг друга, не двигаясь и мягко покачиваясь вместе с плывущим по волнам кораблем. Наконец Мей-ли отстранилась от Росса и посмотрела на него, глаза ее были полны слез, мягкая улыбка играла на устах.

– Тогда мы должны подождать, – произнесла она. – Мы будем ждать, пока ты не спросишь его.

– Спрошу кого?

– Моего дядю. Когда мы вернемся в Кантон, ты сможешь просить у него моей руки.

– Но я же фан-куа. Он никогда...

– Как-нибудь мы сумеем его уговорить. Мы найдем выход. – Мей-ли нежно поцеловала Росса в губы.

– В нашей стране есть обычай, – сказал Росс, он соскользнул с кровати и опустился на колени рядом с девушкой. – Перед тем, как мы просим руки девушки у ее отца или дяди, мы сначала спрашиваем об этом саму девушку. – Взяв руку Мей-ли, он поднес ее к своим губам, затем прошептал: – Мей-ли, ты выйдешь за меня замуж?

– Да, Росс Баллинджер. Если мой дядя позволит, я буду твоей женой.

 

XXII

«Лансит» прибыл в гавань Вампоа первого мая тысяча восемьсот тридцать девятого года. Еще до его прибытия в Кантон из Макао было послано сообщение, и поэтому капитан Чарльз Эллиот и Лин Цзе-сю знали о присутствии на борту британского фрегата племянницы Лина. На самом деле, китайский высокопоставленный чиновник знал об этом до того, как прибыло послание от англичан. Боевая джонка – тайпин чуань – и вся ее команда, включая адмирала Юня, были освобождены из-под стражи по прибытии в Коулунь, после чего адмирал послал курьера в Кантон по суше.

На протяжении всего предыдущего месяца партии ящиков опиума – общим количеством в двадцать тысяч штук – прибывали в условленный заранее пункт на Чунь-пай, остров в Богуа, расположенный в устье реки Кантон. Через два дня после введения в действие начальной договоренности, двадцать седьмого марта, чиновник распорядился, чтобы иностранцам поставили двести пятьдесят голов скота на мясо, и дал разрешение на продажу другого продовольствия. Пятнадцатого апреля, когда были сданы первые четыре тысячи пятьсот пятнадцать ящиков с опиумом, появился приказ, предписывающий всей прислуге возвратиться на фабрики. Однако, несмотря на то, что к двадцать шестому апреля половина ящиков оказалась в руках китайских властей, Лин все еще не выполнил своего обещания разрешить передвижение между Макао и Кантоном.

По прибытии «Лансита» капитан Эллиот установил причину невыполнения обязательства, обусловленного в соглашении. Лин Цзе-сю прислал генеральному консулу сообщение, в котором говорилось, что до того, как будут сняты ограничения на передвижение и ликвидирована блокада иностранного квартала в Кантоне, Лин Мей-ли должна оказаться целой и невредимой в его резиденции. Эллиот и не собирался держать девушку в заточении, однако чувствовал, что может оказаться полезным сперва встретиться с чиновником и еще раз убедиться в том, что освобождение его племянницы приведет к ожидаемому результату.

По требованию Лина Цзе-сю – и вопреки настоятельным возражениям капитана Ффиске – Россу Баллинджеру было позволено присутствовать на этой встрече, чтобы подтвердить, находится ли в добром здравии Мей-ли. В качестве переводчика молодого англичанина сопровождал Фрай Льюис Надал.

Встреча, проведенная в саду верховного правителя, оказалась короткой и результативной, поскольку соглашение было достигнуто очень быстро. Согласно договоренности, Мей-ли должна была получить свободу на следующее утро, второго мая, и в тот же день все ограничения на передвижения должны были быть сняты. Капитан Эллиот дал обещание сдать оставшиеся ящики к середине мая. В качестве ответного жеста Лин Цзе-сю сказал, что уберет всех гвардейцев и снимет блокаду второго мая, хотя предварительное соглашение предусматривало эти действия после сдачи трех четвертей всех ящиков с опиумом.

Помимо всего прочего, на встрече был поднят вопрос о нападении «Лансита» на судно Императорского военно-морского флота. Эллиот утверждал, что это случилось во время периода открытой враждебности между их народами и было инициировано продолжающейся блокадой иностранного квартала в Кантоне. Когда чиновник Лин указал на то, что договоренность о снятии блокады была достигнута задолго до атаки на море, Эллиот продолжал возражать, аргументируя это тем, что «Лансит» поднял паруса до того, как стало известно о соглашении. Корабль и на самом деле покинул гавань Вампоа до официального заявления, но Эллиот был слишком умен, чтобы упоминать о деликатном поручении, переданному капитану Ффиске через Джулиана Баллинджера.

У Лина Цзе-сю вообще не было большого желания оставлять безнаказанным инцидент, произошедший между «Ланситом» и военной джонкой адмирала Юня; одновременно с этим ему не хотелось еще больше углублять конфликт, разгоревшийся между Англией и Китаем. В конце концов, обе стороны сошлись на том, что произошедшее нападение было непреднамеренным. Капитан Ффиске ошибочно принял тайпин чуань за пиратское судно, а затем, осознав свою ошибку, сделал все возможное для того, чтобы оказать помощь пострадавшей джонке, и привел ее назад на буксире в Коулунь. В ответ на молчаливое согласие Лина Цзе-сю с таким объяснением Эллиот обязался распорядиться насчет доставки письма чиновника королеве Виктории. Однако он и не собирался выполнять данное обещание, поскольку был убежден в том, что вся информация о происходящем в Кантоне должна была быть написана его собственным пером.

В завершение встречи, Лин Цзе-сю попросил оставить его наедине с Фраем Льюисом, после чего Росс и капитан Эллиот удалились. Когда двое мужчин остались в саду одни, Лин спросил испанского монаха:

– Я волнуюсь за свою племянницу; с ней на самом деле все в порядке?

– Она, очевидно, довольно подавлена всем происшедшим, однако жива и здорова, – заверил Льюис чиновника, произнеся свои слова на китайском языке.

– А ваша сестра? Я слышал, она ранена?

– Сестра Кармелита является преданным слугой господним. Она уже выздоравливает и скоро сможет вернуться к своим обязанностям в миссии.

– Превосходно! – провозгласил Лин.

Чиновник долгое время молчал, глядя на Фрая Льюиса. Его глаза были одновременно печальными и усталыми. Было видно, что напряженные события последних недель взяли свое. Наконец Лин Цзе-сю произнес:

– Я получил донесение, которое меня очень беспокоит. Мне бы хотелось, чтобы его содержание не достигло ушей молодого англичанина.

Фрай Льюис с удивлением посмотрел на чиновника:

– А в чем, собственно говоря, дело?

– Адмирал Юнь сообщил мне, что... это очень деликатный вопрос...

Обычно невозмутимый и сдержанный Лин Цзе-сю казался на этот раз довольно смущенным. Наконец, овладев переполнявшими его эмоциями, он продолжил:

– Адмирал сообщает, что на борту его судна был нарушен этикет.

– Этикет? – недоуменно переспросил монах.

– Это случилось сразу после нападения на корабль адмирала. Один из его воинов видел мою племянницу и англичанина, и их поведение не соответствовало требуемым приличиям.

– Я уверен, что это было не чем иным, как проявлением чувства облегчения после благополучного окончания обстрела, – попытался заверить Льюис чиновника.

– Возможно, – согласился Лин. – Но поймите, что она моя племянница, и я несу за нее полную ответственность с тех пор, как ее отец ушел в мир иной. Я попросил вас и сестру Кармелиту сопровождать Мей-ли в путешествии, поскольку боялся, что ее невинность будет скомпрометирована.

– Сам я лично не видел ничего такого, что могло быть расценено как несоблюдение приличий. И я уверен, что Росс Баллинджер никогда бы не стал компрометировать...

– Конечно, вы правы, – перебил Лин, махнув рукой. – Но они же так молоды; они не понимают законов, которые движут этим миром. И для девушки ее положения быть вовлеченным в какую бы то ни было интрижку с иностранцем... это просто непозволительно.

– Вы хотите, чтобы я выразил вашу обеспокоенность мистеру Баллинджеру? – спросил Льюис.

– Пожалуй, вам не стоит этого делать, – твердым голосом произнес Лин. – Я уже принял все необходимые меры для предотвращения повторения когда-либо подобной ситуации. Возможно, это моя ошибка, что я позволил Мей-ли дорасти до такого деликатного возраста и не побеспокоился при этом о ее будущем. Зато теперь, когда кризис в Кантоне разрешился, у меня появилось больше времени для того, чтобы уделить соответствующее внимание положению Мей-ли.

Давая понять, что разговор окончен, Лин Цзе-сю поднялся со своего места, и двое мужчин распрощались.

* * *

На следующее утро Мей-ли привезли в Кантон, и блокада была немедленно снята. Росс Баллинджер проводил девушку в особняк верховного правителя, где она тут же попала в объятия своего дяди, который с восторгом убедился в том, что его племянница находится в добром духе и здравии. Чиновник поблагодарил Росса и попросил у него прощения за все беспокойство, которое было ему причинено.

Как раз когда Лин Цзе-сю начал прощаться с англичанином, Мей-ли осторожно произнесла:

– Дядя Цзе-сю, Росс Баллинджер прибыл сегодня сюда для того, чтобы задать один важный вопрос.

– И какой же это вопрос? – поинтересовался чиновник, с любопытством поглядывая то на Росса, то на Мей-ли.

Девушка повернулась к своему спутнику:

– Ты можешь спрашивать.

– Лин Цзе-сю, – начал Росс. – Я пришел просить вас даровать мне свое благословение на то, чтобы я взял в жены вашу племянницу.

Пока Мей-ли переводила его слова, Росс изо всех сил пытался скрыть свое волнение. Его немного успокоило то, что лицо чиновника не потемнело от гнева, когда он дослушал перевод Мей-ли до конца. Более того, чиновник Лин выглядел довольным и на редкость спокойным, когда отвечал Мей-ли.

– Я не удивлен тем, что так все вышло, – сказал он племяннице. – Однако я опечален и уверен в том, что твой отец гоже бы не был этому рад. Твой иностранец хороший человек, но он фан-куа, а ты – пайсинь.

Хотя Росс и не понимал, о чем говорит пожилой китаец на своем языке, ему были знакомы отдельные слова, и теперь его сердце забилось с каждым ударом все сильнее и сильнее.

– А кем будут ваши дети? – продолжал Лин Цзе-сю. – Не является ни приличным, ни дозволительным тебе иметь такого мужа.

– Но я люблю его, – перебила Мей-ли.

– Ты будешь любить своего мужа. И ты будешь повиноваться ему так же, как ты повиновалась своему отцу и теперь повинуешься мне.

– Но у меня нет мужа. Я хочу, чтобы Росс...

– Я уже выбрал тебе будущего мужа. Самый старший сын верховного правителя Нанкина только что окончил учебу здесь, в Кантоне. Завтра ты вернешься с ним в Нанкин и выйдешь за него замуж.

– Замуж? – с ужасом воскликнула Мей-ли. – Но ты же никогда не разговаривал со мной о замужестве!

– Я думал, что с этим можно подождать до окончания всего этого дела в Кантоне, однако теперь вижу, что ошибся – так же я ошибся, оставив тебя на попечение иностранцев. Ты хорошая и умная девушка, и, возможно, я слишком баловал тебя, относясь к тебе, как к своей собственной дочери. Но теперь пришло время тебе стать женой и матерью.

– Но я хочу выйти замуж за Росса Баллинджера.

– А я, может быть, хочу стать императором, – парировал Лин, сохраняя спокойный, ровный голос. – Ты поедешь в Нанкин и выйдешь замуж за того мужа, которого выбрал тебе я. Или не так?

Мей-ли опустила глаза.

Росс не понял того, что было сказано, однако почувствовал, что его просьба осталась не удовлетворенной и Мей-ли не удалось переубедить своего дядю. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, однако Лин Цзе-сю заговорил первым, произнеся на ломанном английском:

– Всего хорошего, мистер Баллинджер.

Чиновник поклонился и улыбнулся, затем пошел прочь из сада, давая возможность Россу и Мей-ли наедине попрощаться в последний раз.

* * *

– Я никогда не видела его таким, – сказала Зоя, когда Росс пулей выскочил из гостиной в здании компании «Жардин, Матесон & К» на Речной фактории. – Ты думаешь, он это всерьез?

– О том, что он собирается найти женщину? – спросил Коннор.

– Он сказал, любую женщину.

Коннор попытался скрыть усмешку:

– Не стоит и говорить о том, что может сделать отвергнутый англичанин.

– Пойди за ним, – попросила Зоя.

– Я? Да я же почти его не знаю.

– Я не хочу, чтобы он оставался наедине с самим собой. Он уже и так достаточно выпил сегодня.

– Послушай, Зоя, я был вежлив и учтив с Россом настолько, насколько это было возможно в данных обстоятельствах.

– Он не такой, как его отец.

– Я приму твои слова к сведению. Но пока что я вижу перед собой безрассудного подростка, который оказался достаточно глупым, чтобы позволить себе влюбиться в девушку, получить которую у него с самого начала не было никакой надежды.

– А ты сам разве не был таким? – спросила Зоя, игриво потрепав Коннора по щеке.

– А кто сказал, что я влюблен? – поддразнил Коннор.

– Тогда не делай это ради меня – сделай это потому, что вы с Россом просто два похожих друг на друга глупца.

Коннор вздохнул.

– Все, что только девушка не пожелает, – провозгласил он, целуя Зою в лоб, и подхватил тужурку, висевшую на спинке стула.

Спустившись вниз по лестнице, Коннор быстрым шагом прошел мимо строений торговых представительств и очутился на площади. Этим утром блокада с иностранного квартала была снята, и, хотя Коннор всего лишь несколько часов провел на берегу, он уже знал местность достаточно хорошо, чтобы догадаться, что Росс направился в ближайший переулок, известный под названием Аллея Го. Когда «Лансит» прибыл в Кантон, Джулиан совершил с Коннором небольшую экскурсию и с особым удовольствием показал бар самшу на Аллее Го, упомянув о нем, как о его и Росса любимом месте для проведения попоек.

Пробираясь сквозь массу людей, заполнявших узкую аллею, Коннор пытался вспомнить, какое именно заведение интересовало его. К счастью, этот бар удалось обнаружить сравнительно легко, поскольку перед входом в него собралось около полудюжины английских моряков. Протиснувшись к окну, Коннор заглянул вовнутрь и увидел молодого, светловолосого человека, который, сжимая в руке стакан, сидел за стойкой в компании моряков и торговцев.

Коннор вошел внутрь и хлопнул Росса по плечу:

– Что думаешь насчет того, что я к тебе присоединюсь?

Росс поднял голову и посмотрел на Коннора, затем снова уставился пустыми глазами в стакан с ромом.

– Спасибо. – Коннор знаком попросил бармена принести ему выпить. – Боюсь, тебе придется покрыть мои расходы. Я не имею ни малейшего понятия о том, сколько нужно платить за подобные вещи в Китае.

Ни говоря ни слова, Росс вытащил монету из кармана и швырнул ее на стойку бара.

– Еще раз спасибо, – Коннор взял стакан, который ему подал бармен, и осушил его одним глотком. Через мгновение он понял свою ошибку и чуть было не выплюнул содержимое выпитого стакана на Росса, однако сумел заставить себя проглотить раздирающую горло жидкость, зажав при этом рукой рот для пущей надежности. – Самшу, да? Пожалуй, я надолго запомню это варево, – темные глаза Коннора озорно блеснули.

Бармен тут же появился снова, готовый повторно наполнить стакан, однако Коннор отрицательно покачал головой и произнес:

– Больше не нужно.

Эти слова не произвели на китайца никакого впечатления, он схватил стакан и поспешно налил его до краев.

Коннор попытался было возразить, однако Росс остановил его, сказав:

– Когда вы говорите «нет», они думают, что на самом деле вы просто проявляете вежливость. Если вы действительно не хотите больше пить, прикрывайте в следующий раз стакан рукой сверху.

– Понял, – Коннор поднял стакан и сделал небольшой глоток; и на этот раз ром прошел через его глотку с таким же трудом, что и в прошлый.

– Ну, пойду я наверх, – заявил Росс, опрокинув в рот остатки своей выпивки. – Я не думаю, что вы собираетесь составить мне компанию?

– А ты уверен, что ты хочешь отправиться туда?

– Почему, черт подери, нет? Эти китаянки все одинаковы.

Коннор громко расхохотался.

– Чего это вы? – недоуменно спросил Росс.

– Ты говоришь о китаянках так, как будто все они проститутки,– и все это потому, что Лин Мей-ли согласилась выйти замуж по расчету. Привычки китайцев, конечно, довольно необычны, но я сомневаюсь в том, что в душе их женщины сильно отличаются от английских или любых других.

Росс нервно дернулся на своем стуле и поднял глаза на Коннора:

– Поверьте мне, отличаются.

– А ты, конечно, признанный знаток женщин?

– Ну, а вы? – насмешливо спросил Росс. Коннор сделал еще глоток:

– Кое-что я в этом понимаю.

– Держу пари, что вы говорите правду. – Росс хмыкнул, затем повернулся к стойке бара и заказал себе еще выпить.

– Послушай, я сюда пришел не для того, чтобы с тобой спорить.

– А за чем еще вы могли прийти?

– Твоя кузина – она беспокоится о тебе. Мы оба с ней знаем, как, должно быть, тебе сейчас больно, но...

– Ни хрена вы не знаете, – пробормотал Росс. Одним глотком он осушил свой стакан и с силой стукнул им по стойке.

– Ах ты, маленький ублюдок! – рявкнул Коннор. Он схватил Росса за рукав и одним рывком развернул лицом к себе. – Я не знаю, в чем, черт возьми, твоя проблема, но ты не будешь говорить о Зое такие...

– То, что я сказал, относится только к тебе.

Росс и Коннор несколько секунд просто сидели, уставившись друг на друга, затем Коннор отпустил Росса.

– Послушай, парень, у меня есть немало причин на то, чтобы ненавидеть всех твоих родичей, однако ради Зои я стараюсь этого не делать.

– Не нужны мне твои одолжения, – Росс поднялся со своего стула.

– А я и не собираюсь их делать, – пообещал Коннор. – Ты можешь тут распускать нюни, сколько хочешь. Черт, можешь идти и переспать с этой китайской шлюхой, и доказать себе то, что никак не мог доказать раньше.

– И пойду! – выпалил Росс и бросился к лестнице, ведущей на верхний этаж.

Один из моряков как раз в этот момент спускался вниз, и Росс врезался в него на полном ходу.

– Куда прешь! – рявкнул моряк, хватая его за руку.

Росс вырвался и не долго думая нанес моряку размашистый удар в челюсть. Тот даже не обратил на удар внимания и в ответ выстрелил кулаком в живот Росса. Зашатавшись, юноша не удержался на ногах и с грохотом покатился по ступенькам вниз. Моряк, потирая кулак, неторопливо спустился к подножию лестницы, схватил лежавшего неподвижно на спине Росса за обшлага рукавов и рывком поставил на ноги, так, чтобы можно было ударить его еще раз.

– Довольно! – раздался громкий голос; это быт Коннор.

Отпуская Росса, разъяренный моряк повернулся к Коннору и, не дожидаясь первого удара, послал свой кулак навстречу неожиданному оппоненту. Коннор едва успел избежать удара, пригнувшись вправо, и сам ответил приличным тычком в челюсть. Моряка подобное сопротивление явно застигло врасплох. Он зашатался и сделал пару шагов назад, затем громко выругался и яростно зарычал. Раздумывая над тем, куда бы нанести следующий удар, Коннор решил сперва приложиться кулаком к голове моряка, однако затем остановил свой выбор на более эффективном тычке в живот. Моряк переломился пополам, а правое колено Коннора прикоснулось к его подбородку. Голова моряка резко откинулась назад, он полетел на пол и растянулся рядом с неподвижно лежащим Россом.

Драка, однако, на этом не закончилась. Несколько моряков поднялись со своих мест и надвигались теперь на Коннора. Они уже было вплотную подступили к нему, как вдруг серия оглушительных взрывов расколола воздух. Подумав, что в ход пущено огнестрельное оружие, моряки в мгновение ока выскочили из бара самшу и растворились в толпе, наводнявшей Аллею Го.

Коннор увидел, как из-за стойки бара к потолку поднимается тонкая струйка дыма. Бармен стоял там же и усмехался, подмигивая Коннору. В руках он держал веревку с нанизанными на нее хлопушками – точно такими же, которые он только что поджег и бросил за стойку.

Благодарно кивнув китайцу, Коннор перешагнул через неподвижное тело моряка и опустился на колени рядом с Россом, который уже пришел в себя, но все еще никак не мог восстановить дыхание после удара в живот.

– Ты в порядке? – спросил Коннор.

– Да, – выдохнул Росс.

– Ну, давай-ка я тебе помогу, – Коннор подхватил его сзади под руки и придал телу юноши вертикальное положение.

Дыхание Росса постепенно вернулось в норму, и вскоре он смог выдавить из себя слова благодарности:

– Сп-спасибо т-тебе.

– Давай-ка сматываться отсюда. Я думаю, ты уже передумал идти наверх, не так ли?

Склонив голову на бок, Росс удивленно посмотрел на своего спасителя.

– Не так ли? – настаивал на ответе Коннор.

– А ну-ка, скажи это еще раз.

– Что?

– «Давай-ка сматываться отсюда»... скажи это. Коннор посмотрел на Росса, как на сумасшедшего, затем пожал плечами и повторил:

– Давай-ка сматываться отсюда.

– Проклятье! Мне всегда казалось, что я тебя где-то видел!

– О чем это ты говоришь?

– Когда мы встретились на «Лансите», я подумал, что уже видел тебя раньше, и только теперь вспомнил.

– Что вспомнил?

– Ты тот, кто помог мне в ночь после коронации, когда на меня напрыгнули двое бандитов.

До Коннора постепенно дошло, о чем говорит Росс:

– Так это был ты?

Росс глуповато улыбнулся в ответ.

– И вот я снова помогаю тебе, – провозгласил Коннор. – То есть, если, конечно, ты хочешь, чтобы я помогал тебе. Что скажешь, если мы отправимся назад в «Жардин»? Зоя действительно беспокоится за тебя.

– Очень даже может быть, – Росс уныло глянул в сторону лестницы. – Кажется, я не смогу найти там то, что мне нужно.

– Конечно, нет. Послушай человека, который кое-что в этом смыслит.

Коннор обхватил рукой плечо Росса, и они вдвоем направились в темноту ночи.

* * *

Когда Росс и Коннор вернулись в Речной Дом Номер Четыре, они обнаружили, что Зоя не одна. Рядом с ней сидела сестра Кармелита, рука монашки была уложена на специальную шину, перевязана и подвешена на ремне. Едва Росс и Коннор вошли в гостиную, монашка поспешила к Россу, размахивая листком бумаги, который она держала в здоровой руке. Развернув листок, она прочитала: «Пожалуйста, приходи сразу же – Мей-ли».

Росс передал бумагу Коннору, затем махнул рукой сестре Кармелите, показывая, что он готов идти.

– Я хочу пойти с тобой, – попросила Зоя.

Росс посмотрел сперва на нее, затем на Коннора. Наконец, он согласно кивнул головой, и все трое спустились вслед за монашкой вниз по лестнице, вышли через заднюю дверь на Улицу Тринадцати факторий и направились мимо Дома Консу в сторону католической миссии.

Сестра Кармелита проводила англичан в часовню, где их ждала Мей-ли, стоящая рядом с Фраем Льюисом Надалом у алтаря. Когда девушка увидела идущего по центральному проходу между рядами Росса, она бросилась навстречу ему, из глаз ее текли ручьи слез.

– Любовь моя, – прошептала Мей-ли, оказавшись в объятиях Росса.

На глазах его также навернулись слезы не только из-за того, что он снова увидел Мей-ли, но и потому, что она должна была уехать на следующий день в Нанкин со своим будущим мужем. Росс хотел было что-то сказать – сказать Мей-ли, что она не может так просто оставить его, – однако девушка поднесла указательный палец к его губам и произнесла:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Я, действительно, не могу тебя оставить – только не так, – она взглянула на Льюиса, которые в ответ кивнул головой и улыбнулся. – Я хочу выйти за тебя замуж... прямо здесь, сегодня ночью. Фрай Льюис дал свое согласие на проведение церемонии... То есть, если ты хочешь, чтобы я была твоей женой.

– Если..? – пораженно, пробормотал Росс. – О, Мей-ли, ты же знаешь, что я этого хочу.

Он прижал девушку к себе и крепко поцеловал.

По прошествии некоторого времени Льюис вежливо разделил пару и велел пройти к алтарю. Только он попросил молодых встать на колени, как Коннор, прервав церемонию, спросил:

– Фрай Льюис, вы не против того, чтобы обвенчать еще одну пару?

Коннор взял Зою за руку и улыбнулся. Подняв голову и посмотрев Коннору прямо в глаза, Зоя согласно кивнула.

Фрай Льюис поначалу смутился, сомневаясь в уместности второй свадьбы. Он даже не знал, католики ли Зоя и Коннор. Однако он чувствовал любовь, которую они питают друг к другу, и знал, что души молодых людей уже находятся в опасности из-за их близости. Сделав несколько шагов по направлению к Зое и Коннору, монах сказал:

– Я обязан спросить, являетесь ли вы кат... – он запнулся и пожал плечами,– ... христианами?

– Да, – поспешно отозвались молодые люди.

– Тогда объявляю вас мужем и женой, – воскликнул Фрай.

Свадебная церемония длилась недолго. Она была совершена от начала до самого конца на латыни, поэтому никто из венчавшихся не понял ни слова из того, что торжественно произносил монах. Впрочем, никого это вовсе не беспокоило, поскольку все внимание новобрачных было приковано друг к другу и они просто кивали и отвечали так, как просил Льюис. Молодые люди даже не сразу поняли, что церемония окончена, и монаху пришлось объявить им на английском о том, что они уже обвенчаны. Каждая пара поцеловалась, затем обняла другую и поздравила ее. Наконец, Зоя и Коннор двинулись к выходу из часовни, а Росс и Мей-ли остались, для того чтобы провести ночь в миссии, где уже была приготовлена комната для новобрачных.

Когда Коннор и Зоя шли по дороге, возвращаясь назад в комнату, выделенную для них в здании компании «Жардин», Зоя положила голову на плечо мужа и спросила:

– Ты счастлив?

– Я только что женился – разве я могу быть несчастлив? – он провел рукой по длинным, с медным отливом волосам жены.

– Я имею в виду то, каким образом все это случилось – и не только сегодняшним вечером. Я думала о твоей сестре... и о твоем отце. И о том, что я потащила тебя за собой в Китай тогда, как ты мог вернуться назад домой.

Коннор долго не произносил ни слова, затем остановился и повернулся к Зое:

– Да, я скучаю по Эмелин и по Мойше тоже. Но не жалею о том, что приехал сюда, ведь приехал сюда вместе с тобой.

Протянув руку, Зоя ласково погладила Коннора по щеке:

– Я знаю, как сильно ты хотел найти своего отца.

– Да, я хотел, Зоя. По крайней мере, я нашел его и узнал, кем он был. И теперь у меня такое чувство, что он на самом деле не погиб, что он где-то вдалеке, хочет вернуться домой, ко мне и Эмелин.

– Ты тоже хочешь вернуться домой, не так ли? – спросила Зоя.

– Я дома, когда я с тобой, – выдохнул Коннор, заключая Зою в свои объятия.

* * *

Убавив свет настольной лампы, Росс Баллинджер снял камзол и жилет, аккуратно сложил их и повесил на спинку стула рядом с небольшим письменным столиком. Затем он расшнуровал ботинки и, стянув с ног носки, положил все вместе под стул. Росс чувствовал странное головокружение и нервозность, стоя посреди комнаты и ожидая прихода своей молодой жены. Задержав дыхание, он приказал себе успокоиться – сейчас было не время для приступа астмы. Впрочем, астма не беспокоила его даже во время обстрела боевой джонки, напомнил Росс сам себе, поэтому не стоило думать о ней сейчас. С ним не случалось приступов с того самого времени, как он прибыл в Китай. Возможно, это было связано с морским воздухом и мягким климатом. Определенно, Росс смог бы приспособиться к жизни на Востоке, если бы, конечно, это являлось единственной возможностью быть рядом со своей женой.

Подходя к узкой, одноместной кровати, Росс услышал щелчок замка на двери и, оглянувшись, с удивлением уставился на Лин Мей-ли – на Мей-ли Баллинджер,– входящую в комнату. На девушке был надет белый шелковый халат, расшитый золотом, ниспадающий складками к ее ногам. На ней не было традиционных шаровар и сандалий.

Росс не мог не восхититься формами ее прекрасных ножек, глядя, как она закрывает двери и идет к нему. Росс хотел было сказать Мей-ли, как сильно он ее любит, однако все, что ему удалось сделать,– это улыбнуться.

Подойдя к Россу, Мей-ли встала перед ним, развязала шейный платок и бросила его на пол, за ним последовал воротничок, затем Мей-ли принялась расстегивать пуговицы на рубашке Росса, медленно опускаясь от его шеи к поясу.

– Тсс, – девушка поднесла палец к своим губам, вытягивая рубашку из штанов Росса и обнажая его грудь.

Пальцы Мей-ли осторожно исследовали мускулы его рук, груди, скользнули вниз, вокруг пояса, затем поднялись по спине к плечам. Она прижалась Россу, ее голова уткнулась в его шею, ее зубы нежно покусывали мочку его уха.

Росс поначалу даже боялся прикоснуться к своей жене. Наконец, он погладил ее по волосам, и его желание все-таки пересилило страх. Росс опустил руки на плавный изгиб бедер девушки, затем схватил ее за ягодицы и с силой прижал к себе. Страсть Мей-ли передалась и ему, его желание становилось все сильнее и сильнее по мере того, как ее пальцы развязали его пояс, нашли и сжали то, что искали.

– Да! – прошептала Мей-ли, когда руки Росса обхватили ее бедра, скользнули по телу и, лаская каждый его изгиб, освободили единственную завязку у ее шеи.

Шелковый халат мягко, словно подхваченный легким ветерком полетел на пол. Росс поднял Мей-ли на руки, опустил на покрывало кровати и вошел в нее, не переставая ласкать языком напряженные соски ее грудей, упиваясь их необычайным вкусом.

Росс почувствовал, как страсть разгорается все сильнее и сильнее, грозя скоро переполнить его, слишком скоро. Он попытался было отстраниться от Мей-ли, но она еще крепче прижалась к нему, заставляя выплескивать бурный поток, нараставший внутри его, страстно шепча:

– Я люблю тебя, мой муж для души...

– И я люблю тебя, Мей-ли, родная Моя, – вторил ей Росс.

Нежные слова, великолепие любви словно снимали оковы с Росса, он больше не боялся, больше не торопился. Он был частью Мей-ли. Он был ее мужем для души и для плоти. Он был дома.

Они двигались в гармонии, каждый из них брал и отдавал, приближая друг друга одновременно к совершенству тьмы.

Тьма во тьме... ворота к просветлению.

* * *

Призрачный утренний свет едва пробивался сквозь плотные белые занавески, закрывающие окна в небольшой комнате – одной из нескольких комнат в помещении католической миссии. Росс Баллинджер лежал один на узкой кровати, глядя в потолок и улыбаясь при воспоминании о ласковых прикосновениях рук своей жены. Этой ночью они занимались любовью несколько раз, однако Мей-ли успела подняться еще до рассвета. Она умылась, оделась и вышла из комнаты. Мей-ли уже довольно долго отсутствовала, и Росс подумал, что она задерживается, разговаривая с Фраем Льюисом Надалом.

Раздался стук в дверь, и Росс натянул одеяло повыше, поскольку знал, что если бы это была Мей-ли, она вошла бы, не стучась. Двери отворились, и на пороге появилась сестра Кармелита. Она заскочила в комнату и, положив что-то на стол, поспешно удалилась.

Завернувшись в одеяло, словно в халат, Росс прошел к столу и поднял сложенный вдвое листок бумаги. Когда он развернул листок и принялся читать, его руки задрожали:

«Мой драгоценный муж для души,

Я не требую от тебя понимания того, что я сделала; я только надеюсь на то, что ты когда-нибудь простишь меня. Я не воин и тем более не мужчина. Я должна повиноваться воле судьбы. Я не могу изменить то, кем я являюсь, или условия, в которых мне было суждено родиться. Также я не могу отречься от своей семьи и от своего народа, даже ради любви своего сердца. Но ты должен знать: вне зависимости от того, куда заведет тебя жизнь, я всегда буду с тобой, в душе своей и сердце своем.

Поскольку я обязана подчинить себя и свое будущее другому мужчине, я снимаю с тебя, любовь моя, все обязательства, которые ты мне дал. В любом случае ты навеки останешься моим мужем для души. Жизнь будет идти своим чередом, и в конце концов мы встретимся; я уверена в этом настолько, насколько уверена в том, что Китай и Англия находятся под одним небом. Прощай, любовь моя. Твоя жена для души, Мей-ли.»

Росс с ужасом посмотрел на неровные строчки письма. Он бросил невидящий взгляд на одежду, висевшую на спинке стула, затем на закрытую дверь. Он смотрел и видел себя, бегущего по улицам, выкрикивающего имя жены, догоняющего ее, навеки принимая ее в свои объятия и в свою жизнь.

Упав на колени на холодный каменный пол, он крепко прижал письмо к своей щеке, и скупая мужская слеза скатилась на измятый белый лист.

* * *

Мей-ли оглянулась на Пятиэтажную Пагоду, возвышавшуюся над северной стеной Кантона. За стеной раскинулся целый город, и где-то там, у берега реки остался ее муж.

Мей-ли почувствовала, как кто-то легонько дернул ее за руку. Повернув голову, она увидела перед собой незнакомца – молодого человека с приятной внешностью, но, тем не менее, совершенно неизвестного ей. Возможно, он ощутил нежелание Мей-ли разговаривать, так как отпустил ее руку и снова уставился в окно на своей стороне паланкина.

Крытая повозка мягко покачивалась на плечах свиты в двенадцать человек, уносящих Мей-ли и ее будущего мужа на север, далеко от реки, далеко от ее любви. Отвернувшись от окна, Мей-ли положила руку на живот и начала молить господа о том, чтобы семя Росса Баллинджера пустило в ней свои корни.

Мей-ли оглянулась на город в последний раз. «Я всегда буду носить тебя в себе, – прошептала она на языке своего мужа для души. – Будь то во тьме, либо в свете».