Настал последний день нашего пребывания у кофанов.
Мы увозили с собой уникальные кадры и звукозаписи, зоологические и этнографические коллекции. Все наши товары, предназначенные для обмена, в том числе сотня финских ножей, кончились. Зато мы получили замечательные образцы индейского оружия и украшений, предметов культа и домашнего обихода. Тщательно упаковав все в ящики и резиновые мешки, мы привязали наши коллекции к бальзовым бревнам. Это была необходимая мера предосторожности: теперь, даже если тяжело груженная лодка перевернется на порогах, драгоценный груз не пойдет ко дну.
Все племя вышло проводить наш отряд, а несколько кофанов спустились с нами довольно далеко вниз по реке Сан-Мигель, помогая одолеть самые трудные пороги.
Грустно было расставаться с этими людьми, которые приняли нас так недоверчиво, а потом оказались такими дружелюбными. Наше пребывание в их деревне оставило след не только в ящиках и мешках с коллекциями. Мы познакомились со здоровым и гармоничным народом, жизнь которого заслуживает названия счастливой. Жизненный уклад кофанов отличается от нашего. Они никуда не торопятся, ни за чем не гонятся, нет среди них никаких разногласий. Отношения между кофанами — самые дружеские; мы ни разу не слышали, чтобы они ругались, не видели, чтобы индейцы наказывали своих ребятишек.
«А что, если взять и поселиться здесь среди кофанов вместе с семьей?» — спрашивал я себя. Питание не составляет тут никакой проблемы. Зачем жить в вечной гонке, когда можно обойтись без этого?! Зачем искать клад, который тебе совершенно не нужен? Почему не взять пример с кофанов?.. Но нет, уж если завелась лихорадка в крови, на растительное существование переходить невозможно!
Вниз по реке Сан-Мигель мы мчались с головокружительной быстротой; несколько раз лодка была на волосок от гибели. Затем река стала шире, и течение замедлилось; мы снова установили подвесной мотор. Однако горючего оставалось мало, и приходилось расходовать его экономно. Около устья Сан-Мигеля нас ждала бочка бензина, нам хотелось добраться туда без особых физических усилий.
Все же, как мы ни изощрялись, километрах в десяти от Путумайо наш мотор смолк — в тот самый момент, когда впереди показалась экуадорская погранзастава. (Сан-Мигель — пограничная река между Экуадором и Колумбией.) Мы подгребли к берегу — узнать, не могут ли экуадорианцы выделить нам несколько литров бензина.
Нас встретил бородатый солдат. Я попросил проводить меня к начальнику заставы.
— Начальник занят, — услышал я в ответ.
Мне стало смешно. Живет почти в полной изоляции в джунглях, видит белых не больше двух-трех дней в году — и вдруг занят!
— Он скоро освободится? — спросил я.
— Гм… боюсь, нет… Он сейчас не в состоянии.
— Заболел?
— М-м-м… не то чтобы заболел. Хотя, можно сказать, что да.
— Малярия?
— Да нет, не малярия… А! Понимаете, здесь в лесу такая тоска, просто нельзя не выпить иной раз. Вот, комендант и хватил немного лишнего… Может быть, я могу вам помочь?
— Мы всем сердцем сочувствуем коменданту, — ответил я. — Пусть спит. Нам нужно только немного бензина.
Бензина у солдата не оказалось, но он продал нам три литра керосина, за что мы были очень благодарны.
Бородач и сам был навеселе. Он спросил нас, куда мы едем; узнав, что мы снимаем фильм, попросил снять и его. Неужели для него не найдется роли в нашей картине? Нет?!
— Послушайте! — сказал он, умоляюще глядя на нас. — Я всю жизнь мечтал о кино, мечтал попасть в Голливуд. Семь лет торчу в этих проклятых джунглях — семь потерянных лет!
— Вы женаты? — спросил я.
— Женат! Нет… у меня есть компаньера… Вот она! — он показал на стоявшую в сторонке индианку, которая скоро должна была стать матерью. — Но ее я, конечно, оставлю здесь. Ей в Голливуде нечего делать.
Он помолчал, потом заговорил снова:
— А до чего же хороша Ингрид Бергман! Я просто влюблен в нее! Но она этого не знает…
Когда мы двинулись дальше, солдат еще долго провожал нас печальным взглядом.
Мотор натужно кашлял от керосина, однако честно дотянул до устья. Здесь находилась застава покрупнее.
Мы высадились на берег и прошли к дому начальника. По дороге нам попалось здание с забитыми окнами, вокруг которого расхаживали вооруженные солдаты. Позднее начальник объяснил нам, что они охраняли пойманных на экуадорской территории перуанских солдат, заподозренных в шпионаже.
На экуадорско-перуанской границе постоянно происходят стычки. Как раз в этот момент отношения между Перу и Экуадором обострились, и начальник заставы считал, что можно ожидать чего угодно. На заставе царила тревожная атмосфера.
Еще на реке Путумайо я услыхал, будто у начальника есть кожа анаконды длиной свыше десяти метров. Я спросил его, правда ли это.
— Истинная правда, — подтвердил он. — Длина кожи двенадцать метров.
— Она у вас здесь? — поинтересовался я.
Я знал по опыту, что владельцы рекордных змеиных кож всегда отвечают на этот вопрос отрицательно. Либо они отдали кожу кому-нибудь, либо она сгнила, либо ее крысы съели…
— Конечно, здесь, — ответил начальник, к моему удивлению, и тут же послал за ней солдата.
«Вот это сенсация! — подумал я. — Вот когда полетит мировой рекорд! Будь я Теодором Рузвельтом, пришлось бы мне сейчас выложить пять тысяч долларов: именно это вознаграждение обещал американский президент за кожу анаконды длиной «всего» в десять метров». Много лет я безуспешно пытался найти такого гиганта. В Амазонас на каждом шагу можно услышать об анакондах длиной в десять, пятнадцать, даже в двадцать метров. А в Бразилии продают открытку с изображением анаконды, достигавшей якобы сорока метров в длину и весившей восемь тонн! (Или, может быть, восемьдесят метров и четыре тонны — я уже не помню точно. Распространяется этот снимок одним фотографом из Манаоса, а судить о подлинных размерах змеи невозможно, так как на снимке не с чем ее сравнить.) Разумеется, эта открытка способствовала усиленной циркуляции слухов о невероятных размерах анаконд. На самом же деле рекордные музейные экземпляры кож или скелетов анаконды не превышают восьми с половиной метров.
Солдат принес кожу; мы расстелили ее на полу. Я измерил ее шагами — шесть метров.
— Тут немного не хватает — в ней всего шесть метров, — заметил я.
— Вот как? — рассмеялся начальник заставы. — А я-то думал — двенадцать! А ведь на глаз и в самом деле кажется так, не правда ли?
Преувеличения относительно размеров змей не менее распространены, чем у любителей-рыболовов в отношении рыб. Вряд ли это можно назвать сознательной ложью, скорее тут имеет место самообман. Меня смущает, однако, что даже авторы весьма солидных книг — Фосетт, Уп де Графф и другие — обращаются вольно с истиной, когда речь заходит о гигантских змеях.
Недавно вышла книга об Амазонас под названием «The amazing Amazon» («Удивительная Амазонка»). Ее автор, Виллард Прайс, довольно известен. Английские и американские рецензенты отзываются о книге очень одобрительно, считая ее серьезным трудом.
Вот что пишет об анаконде Прайс:
«…Не приходится больше сомневаться, что анаконда — крупнейшая змея на свете. Ее ближайший конкурент, азиатский питон, не превышает тридцати футов. Между тем не раз поступали сведения об анакондах длиной до пятидесяти футов (пятнадцать метров). Естествоиспытатель Уотертон пишет об убитых экземплярах около шестидесяти футов длиной. Впрочем, такие экземпляры крайне редки.
Элгот Лэндж, очень добросовестный исследователь, видел немало анаконд, большинство — менее двадцати пяти футов. Однако и ему попалось однажды небывалое чудовище, свернувшееся в конус высотой около семи футов, из которого торчала голова и шея. Змею подстрелили, она развернулась и попыталась уйти в воду. Но голова была разбита пулей, и анаконде не удалось спастись. Она успела погрузиться в воду лишь на половину своей длины. Лэндж смерил ее; оказалось пятьдесят шесть футов (почти семнадцать метров!) в длину и два фута в толщину.
Своему спутнику-индейцу Лэндж сказал, что дома, в Соединенных Штатах, никто ему не поверит.
«И все-таки это правда, как вы видите, — ответил индеец. — Не то что ваши россказни, будто в Нью-Йорке есть дома с тридцатью пятью, даже сорока этажами один на другом!»
Понятно, что трудно ради доказательства доставить небоскреб в Бразилию. Зато Лэнджу удалось подтвердить свою историю — он привез кожу анаконды в Нью-Йорк. В высохшем виде она имела в длину пятьдесят четыре фута и восемь дюймов…»
Не правда ли, это сообщение производит весьма убедительное впечатление? Но где искать в Нью-Йорке эту редкость, какое научное учреждение приобрело ее? На этот вопрос найти ответ оказывается невозможным. Ни один из известных мне музеев не знает о трофее Лэнджа.
Виллард Прайс рассказывает в той же книге, как он сам поймал тридцатидвухфутовую анаконду и запер ее в клетку. Рассказ Прайса звучит не очень правдоподобно, а заключение заставляет окончательно усомниться в добросовестности автора:
«Громадная змея оказалась нашей пленницей. А впрочем — пленницей ли? Анаконда яростно билась о прутья клетки, и мы боялись, что она вот-вот окажется на свободе…
Лучший способ успокоить змею — накормить ее. Среди трофеев Рода (один из спутников Прайса) был живой кабан весом в восемьдесят фунтов. Он пришелся по вкусу анаконде. Она проглотила его и спустя полчаса уже мирно спала…»
Тому, кто хоть немного знает змей и их повадки, история Прайса покажется просто наивной. Немало трудов нужно приложить, чтобы заставить змею есть в неволе. В этом я имел возможность убедиться сам на многочисленных примерах. Так, мы поймали анаконду длиной в четыре с половиной метра (я расскажу, как это происходило, в следующей главе) и доставили ее в гётеборгский «Аквариум». Она отказывалась от пищи пять месяцев. А в берлинском зоопарке находилась гигантская змея — кажется, питон, — которая ничего не ела целый год! Совершенно невероятно, чтобы пойманная Прайсом анаконда тут же проглотила целого кабана.
Как бы то ни было, перед нами по-прежнему стояла задача найти анаконду. Мы заранее окрестили наш фильм «Анаконда» и были теперь просто обязаны поймать змею. Этот эпизод должен был явиться кульминационным пунктом всей картины.
Мы снова двинулись к Рио-Каукае.