Мы сидели с Гюставом Альгордом в кабачке в Амбато и беседовали с Кенгуру-Брауном. В это время вошел крайне озабоченный Луис Андраде.

— Чем это ты так расстроен! Садись лучше, выпей с нами! — скомандовал Кенгуру-Браун и налил ему стаканчик виски.

Кенгуру-Браун — старик-австралиец, ветеран джунглей, с которым я впервые познакомился в 1935 году на реке Напо, когда направлялся в Амазонас. После того мы встречались с ним не раз. Я не сразу узнал его, увидев снова в Амбато. До тех пор он всегда ходил бритый, теперь же отрастил длинную бороду, отливавшую белым, серым, желтым и рыжим. А обзавелся он столь красочным нарядом на старости лет потому, что укус ядовитой змеи совершенно вывел из строя его правую руку. Правда, Кенгуру-Браун пытался бриться левой, но потерпел буквально кровавое фиаско. С большой неохотой покинул он свои дебри и пришел в Амбато, чтобы обратиться к врачу.

(Недавно я узнал, что Браун умер. Он жил совсем один в своем доме на берегу Напо, когда его поразила тяжелая болезнь. А тут река разлилась, превратившись в бурный, неудержимый поток, и отрезала ему путь на ту сторону, в деревню Напо.)

Но вернемся к Андраде. За несколько дней до этого он выехал из Кито с большей частью нашего снаряжения и с заданием нанять носильщиков в Пильяро, откуда мы должны были выступить на поиски клада. Но в Пильяро Андраде столкнулся с трудностями и пришел теперь доложить об этом, чтобы мы могли принять необходимые меры и предотвратить задержку.

Оказалось, что какой-то полицейский в Пильяро потребовал от Андраде удостоверения личности и письменного разрешения властей на экспедицию в Льянганати. Андраде ответил, что это требование нелепо — никто не может запретить экуадорцу путешествовать по собственной стране. Тогда полицейский предложил ему замолчать и пригрозил посадить в тюрьму, а снаряжение конфисковать, если Андраде не подчинится.

Луис полагал, что полицейского подкупил некий влиятельный господин, намеревающийся приобрести концессию в Льянганати, если там найдут что-нибудь ценное. С помощью полицейского этот господин рассчитывал выведать цель нашей экспедиции и имена участников… Возможно, Андраде угадал.

Происшествия подобного рода научили меня запасаться рекомендательным письмом от кого-нибудь из высших чиновников страны. На этот раз в кармане у меня лежало подписанное секретарем президента письмо с предписанием всем властям оказывать нам всяческую помощь. Андраде прочитал бумагу и успокоился.

Распрощавшись со стариком Брауном (он отлично управлялся со стаканчиком левой рукой), мы выехали на автомашине в Пильяро. Извилистая опасная дорога проходила по районам, которые в августе 1949 года опустошило сильное землетрясение. Повсюду виднелись следы катастрофы — оползни и обвалы, разрушенные дома и ограды. Пильяро, куда мы добрались за полчаса, выглядел так, словно здесь сбросили атомную бомбу.

Страшное дело — эти землетрясения. Они всегда происходят так внезапно, неожиданно, причем чувствуешь себя совершенно бессильным. Катастрофа 1949 года застала меня в Кито. Помню все, как если бы это происходило вчера. Я сидел за письменным столом, дописывая последнюю главу очередной книги, и настроение у меня было отличное. Вдруг я вскочил на ноги. Весь дом качался, жена испуганно кричала:

— Выходи сейчас же! Землетрясение!

Мы бросились в сад. Земля ходила под ногами, деревья гнулись, точно в шторм. Затем все так же внезапно успокоилось…

В Кито обошлось без серьезных разрушений; на нашем доме только немного потрескалась штукатурка. А в соседней провинции, Тунгурагуа, многие города и деревни подверглись страшному опустошению, сильно пострадали и дороги. На следующий день после катастрофы я отправился в Амбато и увидел потрясающее зрелище. Среди развалин лежали мертвые и раненые, кругом бродили бездомные. На лицах выживших написаны ужас, горе, отчаяние и безразличие. Но я видел также и твердую решимость, видел людей, прилагавших все усилия, чтобы помочь пострадавшим.

Из Кито в Амбато примчались автомашины с продуктами, лекарством, людьми. Были мобилизованы все самолеты в стране. Они забирали раненых и оставшихся без крова и увозили в Кито, где врачи круглые сутки работали у операционных столов. Особенно пострадали восточные части провинции. Пелилео, Патате, Пильяро — маленькие красивые городки — были почти совершенно уничтожены. В Пелилео не оставалось ни одного целого здания, только развалины, из-под которых доносились стоны и крики тысяч людей. Некому было спасать заживо погребенных, некому было помочь раненым и умирающим, схоронить погибших и отогнать стервятников и собак.

Но помощь стекалась со всех сторон. Помогали воинские части, Красный Крест, тысячи добровольцев, шла помощь из всех латиноамериканских стран, из США, даже из Швеции! Самолеты спешили в Экуадор с лекарствами, кровяной плазмой, перевязочным материалом, одеждой, палатками, продуктами, деньгами… Куда нельзя было добраться на машинах, шли пешие и конные отряды, спускались парашютисты. Постепенно — удивительно быстро — жизнь вошла в обычную колею…

В Пильяро Андраде сложил наше снаряжение у кабатчика Панчо Дуэнья, который разместил свое заведение в наскоро сколоченном деревянном сарае.

Дон Панчо был человек разговорчивый и описал нам землетрясение во всех его страшных подробностях. Сам он и его семья чудом спаслись, но потеряли почти все свое имущество.

— Когда сюда явились фоторепортеры и кинооператоры, они усиленно снимали груду развалин, бывшую моим домом, — рассказывал дон Панчо. — А снимали потому, что из всех моих вещей остался в сохранности лишь портрет Черчилля, изображавшего пальцами знак V — победы. Он висел на остатке стены. Я понял это как знак того, что не следует падать духом, взялся за работу и выстроил новый кабачок. Как только дороги привели в порядок, я заказал новый запас напитков. Кружка пива, стаканчик винца — от этого люди никогда не отказываются, особенно же в такое трудное время, так что дела мои пошли хорошо!..

— Ла В де ла Виктория! (V означает «победа») — произнес Андраде, косясь на пивные бутылки с маркой «Виктория» — лучший сорт пива, изготовляемый в Кито.

Один за другим подошли отобранные Андраде носильщики — девять человек индейцев и метисов — и начали упаковывать провиант и снаряжение в прорезиненные мешки так, чтобы получились равные по весу ноши.

Провиант состоял, помимо нескольких банок консервов, из риса, кукурузной муки и муки хаба (хаба — бобовый злак, выращиваемый индейцами), мáчики (поджаренная ячменная мука тонкого помола), огромных количеств лука, а также свиного сала, масла, сахара, соли, хлеба и других продуктов. В таких походах удобнее всего готовить только утром и вечером, а во время марша мы собирались подкрепляться пиньолем (сладкий питательный напиток, получаемый разведением в воде смеси мачики и ячменного сахара), чифле (нарезанные тонкими ломтиками и поджаренные зеленые бананы), жареной кукурузой и фритадас (кусочки свинины, поджаренные в собственном жиру). Еще мы несли с собой солидный запас рома. «Немаловажная деталь», — подчеркнул Андраде и напомнил, что один немецкий исследователь, составляя список предметов, необходимых для походов в Андах, поставил ром на первое место.

Наши запасы были рассчитаны на месяц — правда, не на двенадцать человек: по прибытии к реке Сан-Хосе, на место, которое Андраде избрал в качестве исходной точки для наших вылазок, большинство носильщиков должны были отправиться назад в Пильяро, с тем чтобы осталось не больше двух-трех пеонов. Кроме того, часть провианта предполагалось оставлять в складах по пути к реке, чтобы можно было воспользоваться им на обратном пути.

Вопрос питания — один из самых сложных для путешествующих по Льянганати. В этом краю, не считая дичи, не найдешь ничего съедобного. Правда, оленей, горных тапиров и медведей сколько угодно, также и птиц, но, объяснил нам Андраде, для успешной охоты нужно потратить столько времени, что она себя совершенно не оправдывает.

Наконец все было уложено, и мы отметили несколькими стаканчиками вина последний день в цивилизованной обстановке. Дон Панчо согласился выпить вместе с нами и развлекал нас историями о многочисленных кладоискателях, которых он провожал в Льянганати и встречал потом опять в Пильяро.

— Правда, — уточнил он, — их не так-то легко было узнать, когда они возвращались. Уходили веселые, здоровые, одетые во все новенькое, а приходили в лохмотьях, унылые, худущие, обросшие… А некоторые и вовсе не вернулись…

Старик Кинтерос, спутник капитана Лоха, был одним из последних, кого схоронили в Льянганати. Он находился недалеко от реки Сан-Хосе вместе с одним помешанным пеоном. Когда провиант стал подходить к концу, пеон ушел, бросив Кинтероса на произвол судьбы. Старик попытался вернуться в одиночку, но обессилел от голода и лишений, свалился под деревом и уже больше не встал. Позже дʼОрсей нашел скелет старого кладоискателя.

— А удалось Кинтеросу хоть раз найти золото? — полюбопытствовал я.

— Да, — ответил Андраде. — Однажды он отправился в поход вместе с одним парнем по имени Элой Аро. И вот как-то раз, когда этот Аро взбирался вверх на высотку — тоже около Сан-Хосе, — он споткнулся, сильно ушибся и не мог сразу встать. Пока лежал и приходил в себя, стал ковырять пальцами мох на скале и увидел в камне желтую жилку, не толще конского волоса. Аро позвал Кинтероса; тот достал пузырек с какой-то жидкостью и помазал жилу. «Медь», — заключил он, но все-таки отколол киркой несколько камешков.

А позднее, в Амбато, Кинтерос отдал камни на исследование, и в них обнаружили золото. Тогда он решил вернуться туда, уже без Аро. Только он никак не мог найти то место, потому что вокруг проложил столько пика, что теперь не знал, по какому следовать (пика — прорубленный ножом проход в чаще). Пошел еще раз, вместе с Аро, но и тот не смог найти скалу.

Сколько историй про искателей кладов и золота кончаются таким образом!

— Да, — заметил дон Панчо, — насколько мне известно, никто из ходивших в Льянганати не нашел там себе богатства. В прошлом там, правда, добывали в разных местах серебро и медь, а во время освободительной войны жители Пильяро, говорят, помогали финансировать поход Симона Боливара серебром из Льянганати. Но с тех пор уже ничего ценного обнаружить не удалось. Конечно, по-своему Льянганати — настоящая сокровищница для Пильяро. Здесь следовало бы поставить памятник Вальверде. Сколько денег оставили тут кладоискательские экспедиции, расплачиваясь с носильщиками и проводниками, закупая провиант и особенно рассчитываясь в кабачке за… гм… В общем, будем здоровы, господа!

На следующее утро в пять часов, наскоро позавтракав, мы выступили в Льянганати. Гюстав — верхом, остальные — на своих двоих. (Я почти всегда предпочитаю идти пешком: сколько бы я ни шел, никогда не испытываю таких неприятных ощущений, как если поеду после большого перерыва верхом.) Кое-кто из носильщиков привел ослов и водрузил свои ноши на них, чтобы не слишком утомляться поначалу. После Эль-Понго, перевала на горе Гуапа, который называют «Ворота в Льянганати», им все равно предстояло взвалить мешки на спины и отправить ослов домой: дальше начинается совершенно непроходимая для вьючных животных местность.

Дорога представляла собой сплошное скользкое, глиняное месиво. Мы двигались очень медленно, а упорно моросящий дождь явно не собирался останавливаться. Было пасмурно, уныло и холодно. Когда мы проходили мимо мазаных хижин пеонов, из них выходила жена какого-нибудь из наших носильщиков и подавала ему горячий суп. Глава семейства жадно глотал содержимое миски, а его супруга, окруженная детишками, лила в это время горькие слезы. Да и сами носильщики без особого энтузиазма шли в Льянганати. Изнурительный труд, тяжелые переходы, отвратительная погода и неудобный ночлег — вот что ждало их впереди, а то и что-нибудь еще похуже… Но не всегда выдается возможность зарабатывать по десять сукре в день на готовом питании, да еще получить в конце щедрое дополнительное вознаграждение, как это принято в этих краях.

Прощальные слова, которыми нас провожали местные жители, звучали не особенно ободряюще, подтверждая плохую славу Льянганати.

— Киерен морир? Устэдес ван а морир! — кричали нам… (Вы хотите умереть? Вы умрете!)

— Что они говорят? — спросил Гюстав слегка озабоченно. — Неужели и в самом деле думают, что мы погибнем?..

— Э! — ответил Андраде. — Просто здесь какие-то странные понятия о шутках.

— Вот уж что верно, то верно, — согласился Гюстав.