Игра длилась. Даэд не слышал шепота кенат-пины, который следовал за их негромкими словами, не передающими сути увиденного: они с Неллет просто обменивались короткими фразами, отмечая начало очередного изменения. Вытащить доску, не глядя, что на ней, провести зажатой в пальцах фишкой, опуская ее — почти всегда точно в прорезь. Открыть глаза, убеждаясь, что обе фишки, сцепясь, снова нашли свое место, двойное, в картине очередного мира. Миры снов, думал Даэд, всматриваясь в незнакомые картинки, но иногда узнавая их. Никогда не из реальности, всегда — приснившиеся ему когда-то. Переводя испытующий взгляд на безмятежное, но одновременно слегка напряженное лицо Неллет, убеждался — какие-то из картин снились и ей.

Их было так много, что через полтора десятка карт Даэд перестал пытаться запомнить. Она сказала — все остается в памяти, напомнил себе. И просто вынимал очередную доску — шероховатую с изнанки, гладкую с расписанной стороны.

Иногда картины пугали чуждостью. И это было мучительно не тем, что они опасные и чужие, а тем, что сознание раздваивалось. Оранжевый мир, полный хлюпающих звуков, от него к горлу подступала легкая тошнота, но одновременно геометрический объем Даэда гармонично вписывался в плоскости и линии красных оттенков, меняясь вслед за изменением звуковых волн. Чужое — и полностью, естественно свое. Места рождений и проживаемых жизней, в телах или сущностях, их заменяющих. Что общего было в этих бесконечных вариациях, ограниченных лишь количеством убывающих в стопке картонок, а так — именно бесконечных? Этот вопрос Даэд задавал себе после, лежа в узкой постели маленькой комнатки на витке советников и стражей. И сам себе отвечал, почти не сомневаясь — душа. Две наших души, поселяемых или живущих в бесконечных отражениях миров, то практически точных, а то измененных до полной неузнаваемости.

Стрелок и хозяйка. Мальчик и девочка. Мужчина и женщина, сцепленные картонными ручками в единую двойную фигуру.

А сейчас, когда игра шла и шла, он задавал себе другой вопрос. Мы все время побеждаем. Фишки находят место, не теряя друг друга. Так чего же мы ищем, перебирая одну за другой картонные доски?

На одной из них был нарисован прекрасный лес, с поляной, где на фоне серой скалы сверкал радугой водопад, упадая в широкий ручей. В ручье прыгали цветные рыбы. Неллет, касаясь пальцем вставленных в мягкую траву фигурок, подняла на Даэда вопросительный взгляд. И он, помедлив, отрицательно покачал головой. Нет, не здесь. И она кивнула, убирая руку, чтоб он вынул фигурки, готовя их к новому путешествию.

Вот в чем дело. Мы не просто ищем место, где можем быть одним целым. Их множество — этих мест. Мы ищем мир, где вырезанные фигурки станут реальностью, торжествующе гармоничной. Не просто войдут картонными выступами в прорезанные оконца, а вольются в дыхание мира, становясь с ним одним целым. Много ли таких миров в бесконечном множестве? Конечно, бесконечно много. Но много ли их доступно нам с Неллет?

Стопка расписных досок истаяла до нескольких штук. Отыгранные валялись на покрывале в беспорядке. Даэд видел — принцесса устала. Дышит неглубоко и прерывисто, скулы пылают нежными пятнами нехорошего румянца. Ей бы поспать. Весна ушла, а летние дни изматывают то сильными грозами, то давящей жарой. Наверное, в обычные годы Неллет ведет более размеренную жизнь, ей не приходится тратить силы на летопись, которую они пишут вместе.

— Нель, — сказал наконец он, собираясь прервать игру, но она не дала договорить. Покачала головой, упрямо сжав губы. И снова подняла в руке белую фишку.

Даэд отогнал беспокойство. Краем сознания вспомнил, за кисейными покрывалами, кажется, дважды, нет, больше, сменялись стражи, и негромкий голос кенат-пины отличается от того, что передавал слова первому элле. Ночь убывала. И досок осталось всего лишь три или четыре. Все равно игра скоро закончится, успокоил он себя, укладывая изнанкой вверх очередную легкую картонку, но хорошо бы, не впустую.

Они подняли руки с фишками. Закрыли глаза. И он снова перевернул доску. Его пальцы скользнули по руке Неллет, Даэд подавил желание придержать ее слабую руку. Касаясь краешка белой фишки своей — черной, повел фигурки вниз, будто держал картонной ручкой такую же ручку спутницы, сопровождая куда-то.

И ухнул босыми ногами в зябкую воду, сразу по колено. Переступил, щурясь от солнца, подхватил холщовую сумку, которая намокала толстым увесистым донышком. Огляделся, ошеломленный криками, смехом, плеском полураздетых тел и ревом глянцевых лодок, что описывали полукружия за его спиной.

Сознание снова раздвоилось, одной своей частью пытаясь уберечься от лишнего шума, сверкания, от обманчивого холода воды под палящим полуденным солнцем, мгновенно нагревающим голые плечи, а другой — не обращая внимания на это все, такое привычное.

Он повесил сумку на горячее плечо и пошел, раздвигая коленями упругую прохладу, не к берегу, набитому громкими людьми, а наискось, туда, где вода темнела под тенью высоких скал, сейчас почти черных от стоящего над ними солнца. У самой границы тени и белого света, калящего песок на полумесяце маленького пляжика, стояла группка парней в цветных шортах, облепивших коричневые ноги. Даэд видел спины, локти, затылки в мокрых вихрах. И почему-то заторопился, удобнее прижимая сумку с чем-то тяжелым.

Встал в паре метров от спин, прокашлялся коротко, чтоб не сорвался голос, чтоб не подумали — боится. И не сказал ничего, поняв — не знает, что нужно говорить.

Один из парней оглянулся, толкая локтем другого. Переминаясь, поворачивали к нему ухмылки на почти черных лицах. Расступались. Даэд увидел, кого прятали своими телами. И снова не стал говорить, молча прошел между жарких тел, встал рядом с Неллет, касаясь ее плеча своим. И тут же пригнулся, бросая сумку на песок и уворачиваясь от летящего в лицо кулака.

— Не трогайте! — зазвенел рядом насмерть перепуганный сердитый голос.

И его голос кричал одновременно, полный ярости:

— А ну не трожь!

Он отступал к скале, тесня девочку спиной и быстро осматривая ухмылки, растянувшие загорелые щеки.

— А то что? — процедил высокий, с черными блестящими волосами, падающими на одну скулу. Вытянул руку вперед, отдернул и снова кинул кулак, будто камень, снова отдернул, играясь и дразня.

Другой, поменьше и толстый, захлебываясь, пропел какие-то грязные слова, Даэду некогда было вслушиваться, разбирая их в общем сопении, смехе и выкриках. Не опасен, мелькнуло в голове, и тот тоже. Двое — далеко для удара.

Он, не размахиваясь, выбросил руку вперед, как лезвие пружинного ножа, какие носили небесные охотники. Рука вернулась обратно так быстро, что движение осталось незамеченным, высокий схватился за скулу, с яростным недоумением глядя на тощего чернявого подростка — себе по плечо.

— Ах-х, ты! — кинулся навстречу, и согнулся, топчась на рыхлом горячем песке. Обе его руки теперь были заняты — баюкали внезапную боль в животе.

Четверо загомонили разом и так же разом умолкли, не выходя вперед, держались за спиной пострадавшего. А тот, оскалясь, повернулся к ним, но не сказал ничего, и снова выпрямляясь, уставился на Даэда и Неллет. Даэд быстро усмехнулся, поняв — тот хотел рыкнуть, командуя, но испугался, что приказ не исполнят.

— Что? Самый нашелся умный тут? — голос шипел, полный угрозы, такой странно настоящей посреди общего веселого блаженства с детским смехом и тарахтением ярких лодочек.

— Нет, — коротко ответил Даэд, мягко подталкивая девочку еще поближе к скале.

— Ты, с-сука шклявая, я из тебя мокрое место щас… — пообещал высокий, не двигаясь, впрочем, с места. Но его подданные, стыдясь недавнего страха, придвигались ближе, сжимая кулаки и внимательно следя за движениями врага.

Теперь они его послушаются, знал Даэд. Кинутся все вместе. А скалы за спиной очень острые. За спинами.

Но он знал о скалах еще одну вещь.

— Сумка, — сказал, и все замерли от неожиданно мирного делового тона, — мокрая, испачкается ведь.

— Чего? — высокий оглянулся на лежащую у кромки прибоя сумку.

Даэд рванулся вперед, пригибаясь, схватил сумку и повернувшись, сильно толкнул Неллет за стоящий отдельно валун. Держа за локоть, направил на узкую полосу мокрого песка под нависающим козырьком большой скалы. Шел следом быстро, почти бежал, напряженно следя, чтоб она не споткнулась, пробираясь впереди. Выскочил за ней на маленький песчаный пятачок и подтолкнул дальше, в узкую черную расщелину, которая наверху почти смыкалась, оставляя извилистую полоску небесной синевы. А сам, орудуя одной рукой, вцепился в криво брошенную на камни доску, выбеленную солью и солнцем. Поднял, заклинивая ее поперек прохода. Ударил пяткой по нижнему краю, вколачивая в неровные каменные выступы.

— Осторожно, — предупредил хрипло, идя следом по песку, то черному, то белому от падающих сверху лучей. То сухому, то мокрому, от набегающей снизу воды, — голову опускай, тут пауки живут.

Неллет послушно пригибала голову, одной рукой убирая с плеча мокрые волосы цвета светлого золота. Узкая спина с легким загаром была перечеркнута цветной лямочкой купальника с неровным бантиком завязки. Даэд отвел глаза от маленькой попы, прикрытой трусиками такого же цвета — белыми, в ярких цветных горохах.

— Они все равно догонят, — Неллет оглянулась и снова стала смотреть вперед, изгибая фигуру, чтоб не оцарапаться об острые выступы, — пройдут за нами. По одному.

— Не найдут.

Даэд свернул к скале, на этот раз первым протиснулся в дыру и подал руку.

— Осторожно. Не наколись ногами. Пока поймут, куда мы, мы уже наверху будем.

Неллет за его спиной засмеялась. Они лезли вверх, хватаясь за выступы пальцами. Даэд оглядывался, проверяя, справляется ли. Протягивал руку. Но она отрицательно качала головой, выбирая, где удобнее взяться руками. Бережно ставила на следующий выступ ногу, блестя гладкой коленкой.

Наверху простиралась плоская степь, полная солнца и ветра. Они выбрались и отойдя от месива скальных верхушек, со вздохом сели на плоскую каменную плиту, похожую на разлитую застывшую овсянку.

— Горячо, — засмеялась Неллет, ерзая по гладким каменным натекам.

Даэд перевернул сумку, вытряхивая кучу блестящих черных раковин. Расстелил рядом с собой.

Неллет уселась, вытягивая ноги, покрытые еле заметным золотистым пушком поверх легкого загара. Он устроился рядом на корточках. Камень и правда, был раскален полуденным солнцем.

— Они тебя будут искать теперь? Злые, я видела.

Она задумчиво щипала пальцами короткую сухую траву, роняя сорванные былинки.

— А ты откуда понял, что я там? Мы ведь на пляже хотели встретиться.

— По спинам, — коротко ответил Даэд.

— А, — девочка прикусила длинный стебелек.

— Тут бухта есть, туда никто не знает, как спуститься. Мы там ракушки сготовим. А завтра. Ты же все равно уезжаешь. Завтра. А я сюда приходить не буду. Они не местные. Не знают, где живу.

— Хорошо, — Неллет бросила травинку, обнимая согнутые колени, — и плохо. Не хочу уезжать. Почему так? Мы же решили, что нам нужно вместе. Всегда. А получается, завтра все?

Даэд молчал. Он тоже расстроился. И рассердился на жизнь. Они знакомы всего неделю. Целую неделю уже. Хватило времени, чтобы понять, им всегда нужно быть вместе. Теперь она уедет домой, с мамой. А он останется в поселке, который тут недалеко, восемь километров по берегу. Еще два года в школе. Потом ехать учиться. Она тоже куда-то. Куда-нибудь. Так нужно.

— Слушай, — он встал на коленки, не обращая внимания на колючие стебли, посмотрел в затененное пасмурное лицо, с тонкими, как золотая проволока, высушенными солью и солнцем, прядками вдоль щек.

— Давай сбежим вообще? Не в город там, учиться. А совсем сбежим. В другие совсем места.

Она внимательно посмотрела в прищуренные черные глаза.

— А родители?

Даэд покачал головой, прикидывая, как объяснить ей то, что сам не особенно понимал, только чувствовал.

— Совсем в другие места, — повторил с нажимом, — они не поймут. Не узнают, что мы уходим. Мы будем, ну как сказать-то… Тут будем. И там тоже. Ну, как…

— Я понимаю. Ты поэтому так дрался сегодня?

— Что?

Она тихо засмеялась, вспоминая.

— Ты же слабее их. И не драчливый. А сегодня я тебя испугалась даже. Такой маугли. Если бы нож у тебя, ты бы их поубивал, наверное.

— Ага. И шкуры снял, — согласился мрачно довольный Даэд, — ну да. Я был не только тут. В двух местах сразу. Я знаю, ты тоже умеешь, ты мне рассказывала.

— Я думала, это сон. Сны. Мы не спим сейчас? Эй! — Неллет дернула ногой, спасаясь от пальцев Даэда, щекочущих ее пятку.

— Видишь, не сон. Я люблю тебя, Нель.

Она перестала смеяться. Плавно повернулась, становясь, как и он, на коленки, обжигая их о горячую гладкую поверхность странного, наверное, сделанного из потеков древней лавы, камня. Потянулась и взяла его руки, легко обхватывая ладони пальцами.

— Я люблю тебя, Даэд.

Голоса стали гулкими, снизились, растягивая слова, я… люблю… тебя-а-а… И снова заговорились быстро, уходя в верхние ноты и перебивая друг друга. Даэд. Нель. Неллет. Даэд…

Они сидели напротив, держа руки на сомкнутых фишках, плотно уложенных в прорезь доски, расписанной летней водой, желтым песком, облаками над макушками серых скал, что выплеснулись в степь, укладываясь по траве каменными потеками. Опуская глаза, посмотрели на две рисованные фигурки. Мальчик и девочка, на коленях, взявшись на руки, смотрят друг на друга. Светлые волосы треплет ветер. Черные волосы торчат вихрами над смуглым лбом.

— Да, — сказала она.

И Даэд кивнул, соглашаясь. Улыбнулся, но тут же стал серьезным, она не закончила говорить.

— Только… Это не сейчас, Дай. Их еще нет. Нас там.

— Как это? Вот же мы, — он указал пальцем на доску.

Неллет покачала головой. Приподнимая руки, сплела пальцы в знаке толкования сложного.

— Их время и наше не совпадает. Не рождены. Мы не сможем попасть туда сейчас.

— А когда? — Даэд расстроился. Несмотря на почти драку, он уже мысленно обустраивался там, где живет в поселке на побережье, и уходит каждый день встречаться с девочкой, которая приехала с мамой — отдохнуть, накупаться и побыть на солнце.

Неллет задумалась, шевеля губами и держа сплетенные руки над доской. Устав, медленно откинулась на высокие подушки.

— Почти шесть десятков лет, Дай. Для меня это недолгое время. Прости. А тебе. Ты…

— Я стану совсем стариком, — угрюмо отозвался он, — ясно. И совсем-совсем ничего не сделать? Нель, а если вернуться на Остров? Ваши ученые. Или там уже ничего нет? Или — в прошлое. Ты ведь сумела, когда сотворяла Башню? Я не понимаю, как это все было, но…

Неллет поднесла палец к губам, кивая в сторону колыхания занавесей. Она не хочет говорить об Острове сейчас, понял Даэд, когда их слова кенат-пина передает своему элле.

— Я устала, — голос был тихим, еле слышным, глаза закрывались, голова клонилась к плечу, рассыпая по вышитой подушке пряди волос, — мне нужно поспать, Дай.

Он поднялся, собирая доски и мешочки с фишками. Посматривая на дремлющую Неллет, сложил в шкафчик свиток, в котором они сегодня ничего не писали, и туда же положил правильную доску. Надеясь, что все делает верно, закрыл замок. Наклонился, поправляя голову Неллет на подушке, поцеловал осторожно, чтоб не будить. И вышел, отдавая стопку досок в готовно подставленные руки мальчика.

Прошел мимо утреннего стража, прижимая к груди руку в знаке уважения.

— Правильно ли сложилась игра, саа Даэд?

— Все хорошо, элле, да будут сны Неллет легки и бестревожны.

— Да будут, — согласился тот, нацеливая перо в пустую строку свитка.

Даэд вышел в ближайшую ажурную арку, и не раздумывая, направился к дальнему краю покоев, где колонны расступались, открывая выход на внешнюю лестницу. Принцесса будет спать, а ему осталась пара часов до начала занятий с элле Немеросом. Но его сон подождет. Нужно медленно пройти по открытой лестнице, встречая рассвет у гладкой стены Башни. Обдумать то, что узнал сегодня, хорошее, полное надежды, и одновременно — такое почти безнадежное. Есть мир, который примет их обоих. И Неллет там совсем здорова, как обычная девчонка шестнадцати лет, с гибким телом и сильными ногами. Со всем, что сулит этот мир, можно справиться, понимал Даэд, это в его силах. Но хватит ли у него сил дождаться соответствия двух миров? И будет ли это хорошо? Юная девочка и почти старик. Ладно, пусть не старик, а просто очень зрелый, проживший на свете семь десятков лет мужчина. Почти старик, печально подсказал ему внутренний голос.

Он тряхнул головой, прогоняя бессильную злость. И вернулся к другой мысли, которая должна бы стоять вначале. Тоже не принося ему радости. Узнав то, что узнали они сегодня, он должен смириться с тем, что даже эта возможность отодвинута во времени. Жить дальше, считая дни и года. Вести размеренную целомудренную жизнь ученого советника, без права завести семью (да он и не хотел ее), довольствуясь приходящими женщинами-подругами. Учить мальчиков, избранных в кенат-пины. Вести занятия в классах, подсчитывая успехи молодых, что стремятся в покои принцессы. И все это время видеть, нет, даже не видеть Неллет, а только один час в сутки проводить в опочивальне, сторожа ее сон и слушая бормотание кенат-пины. Может быть, судьба будет добра к нему, и Неллет несколько раз в году проснется не в срок. Но неурочные пробуждения, зимние или осенние, сулят Башне невзгоды и разрушительные изменения. Да, он имеет право войти в опочивальню, если пробуждение случится в его час. Но узнает ли его принцесса, если все силы ее уйдут на сопротивление кошмарам?

Ступени ложились под мерные шаги, сбоку светило раннее солнце, выползая из облачной дымки, бросало на комковатую поверхность утренние тающие тени, длинные и косые. Порывами налетал ветерок, такой ласковый, и не скажешь, что к полудню он превратится в обещанную предсказателями грозу с ураганом и молниями, хорошо, промчится мимо, почти не коснувшись Башни.

Даэд вспомнил, как встречали на жилых уровнях предсказанные грозы и шторма. Без суеты делали то, что должно, закрепляли предметы, уводили детей в центральные убежища, подальше от внешних краев, проверяли прочность страховочных сеток. Нормальная обыденная жизнь. И как же отличались от этого дни внезапных катастроф — отражений кошмаров Неллет, спящей в своей ажурной спальне. Никто не мог предсказать их. Жизнь Неллет во сне не поддавалась толкованиям, лишь слабые отголоски ее долетали, оставаясь в записанных стражами обрывочных словах, произнесенных во сне. А еще — записи снов, рассказанных самой принцессой. Но даже подробнейшее описание кошмаров (тут Даэд остановился, впервые мучаясь пониманием, как же трудно должно быть ей — переживать ужас, рассказывая о нем) не выстраивалось в цельную картину, способную помочь предсказателям.

В покоях принцессы страж первого утреннего часа свернул свой пергамент, обвивая его кожаным шнуром. И отступил, давая кенат-пине собрать письменные принадлежности в его личную коробку — лакированный ящичек из драгоценной древесины. Мальчик проворно выполнил привычные действия, укладывая перья и пузырек с чернилами. Кивнул другому, который ждал рядом, нетерпеливо оглядываясь на колыхание занавесей. И пошел следом за своим наставником к шахте подъемника.

На уровне стражей шел за мерной спиной в богатом плаще, держа у живота коробку. И зайдя следом за элле в его комнаты, уложил ящичек на рабочий стол. Поклонился, ожидая приказаний. Но элле молча махнул рукой, расстегивая витую булавку воротника.

Мальчик поклонился и молча вышел. Маленький, со светлыми, коротко стрижеными волосами, он быстро шел по коридору, но миновав поворот, почти остановился. Покусал пухлую губу, морща лоб и гримасничая от раздумий. Он мог уйти в общую столовую, где перед отдыхом собирались все кенат-пины, выпить горячего фруктового чая и сыграть в стрелков-охотников. Еще там вкусные пироги и сладкие пирожные, хотя есть ему не хотелось, но — вкусные. А мог сразу уйти в свою комнатку, где кроме него жили еще два кенат-пины, с которыми он почти не встречался. У всех троих было разное время трудов и когда он возвращался спать, другие отсутствовали, учась или неся свою вахту в покоях принцессы.

Обе возможности были верными. Правильными. Но кенат-пина медлил. И решив что-то, побежал к самой дальней шахте, оглянувшись, убедился, что в коридоре пусто. Прыгнул, замирая сердцем от того, что снова выбрал для себя неправильный путь. Не разрешенный.

Там, куда его принесла пустота шахты, можно было не бояться чужих глаз. Это была заброшенная прослойка технического уровня самого нижнего витка Башни. Но мальчику все равно было страшно. Тут, мигая светом, жужжали умирающие бледные лампы. Иногда через световые линии на стене быстро пролетала серая тень, маленькая и злая, с острыми крыльями. А если подойти совсем близко, знал мальчик, и отогнуть пластину старой обшивки, можно увидеть черных насекомых с блестящими спинами, которые копошились в темной тесноте, налезая друг на друга. Но лучше не трогать их, вдруг кусаются.

Мальчик шел быстро, иногда оглядываясь, уверенно выбирая направление в путанице узких коридорчиков и сумрачных развилок. Взбегал по нескольким ступеням, спускался по длинным пологим пандусам, стараясь не шлепать мягкими сапожками. Почти зажмурясь, проскочил большой зал, полный высоких граненых колонн, в тени за которыми что-то мерно гудело. И нырнул в маленькую дверцу, сразу прикрыл ее за собой, оказываясь в полной темноте. Вспотевшей рукой зашарил по стенке, ища невидимый рычажок, включающий лампу на потолке.

— Не надо, — голос из темноты не испугал его, а наоборот, совсем успокоил.

Мальчик опустил руку, всматриваясь в темноту. Перед глазами плыли бледные тени коридорных светильников.

— Ты пришел!

— Я не обманываю мужчин, — у стены засветился крошечный огонек, рисуя над собой жесткий подбородок, впалые скулы и темные от теней глаза.

Мальчик гордо выпрямился. Он — мужчина!

Собеседник повел огнем, указывая на ящики у стены.

— Садись, Сэней, расскажи, как твои дела.

Мальчик подошел и послушно сел, поднимая лицо к маленькому пламени.

— Что улыбаешься?

— Элле. Элле Крейт никогда не зовет меня по имени. А ты зовешь.

— Он плохой человек, Сэней. Разве будет хороший человек обижать главного своего помощника?

— Он не обижает меня, — нерешительно вступился за учителя Сэней, ерзая, чтоб сесть поудобнее.

— Обижает, — убежденно возразил собеседник, — невниманием. Ты умный парень, Сэн, ты должен это понять. Они забрали тебя из семьи, не дали учиться в классах с другими ребятами, теперь ты совсем один. И твой элле не зовет тебя именем, которое дала тебе мать! У настоящих мужчин это кровная обида. Оскорбление.

Он замолчал, хмуря светлые брови и щелкая зажигалкой, заставляя пламя исчезать и появляться снова.

Сэней подумал, о том, что мать его пропала давным-давно, и ему совсем несладко жилось в большой новой семье отца, а еще о том, что на витке стражей он не один, просто ему неохота дружить с такими же мальчишками, слушать их болтовню. Но его друг так складно говорил о настоящих мужчинах. И сам был такой — храбрый и мужественный. Поэтому мальчик вздохнул. И кивнул, подтверждая слова друга.

— Ничего, — сказал тот, ставя зажигалку на ящик, — зато у тебя есть я. Я всегда помогу, потому что мужская дружба для меня важнее всего на свете. Вот, держи.

Сэней принял в ладони разваленный сверточек с неровными кусками. Поднеся к лицу, понюхал, стараясь не морщиться.

— Это мясо агонза. Свежее, с последней охоты. Я сам жарил его на живом огне вместе с охотниками. И принес тебе, чтоб ты ел пищу настоящих мужчин! Попробуй, это вкусно.

Сэней послушно отправил в рот жилистый кусочек, обугленный с одного края. После этих слов он съел бы и кусок резины, но мясо и правда, было вкусным, сочным, с сильным ароматом дыма, который смягчал непривычный звериный запах.

Он ел, а собеседник рассказывал об охоте, о шутках небесных охотников, о прекрасных девах, что ждут их на охотничьих пирсах, уходящих в небесную пустоту.

— Настанет день, — провозгласил мужчина, — ты подрастешь, и я возьму тебя туда. Как лучшего моего друга. Будем охотиться вместе. И про нас сложат легенду. Сэней и Вест — два великих охотника. Хочешь?

— Да! — мальчик с трудом проглотил не разжеванный кусок, вытер губы рукавом, повторил с восторгом, — да! Сэней и Вест!

Вест подвинул сумку, стоящую у ног, порылся в ней. Вытащил потертую фляжку с тускло блеснувшим колпачком.

— Держи. Это гранна небесных охотников. Настоящая.

Сэней хлебнул и закашлялся под смех товарища. Тот отобрал фляжку и хлебнул сам, вытер губы запястьем.

— Ну, а как твои дела, брат Сэней? Что интересного в покоях спящей Неллет? Приходил ли ее весенний муж? Если приходил, можешь и не рассказывать, такая скука.

— Нет! Было не скучно, потому что саа Даэд и великая Неллет играли. Никогда раньше не было, во время моего часа. А сегодня играли, когда мы пришли и закончили, когда завершался наш час. Я складывал доски.

— Хм. Интересная игра?

Сэней пожал плечами. Ему очень хотелось рассказать что-то достойное его взрослого мужественного друга. Но мальчик был честным и послушным правилам стражи принцессы, иначе машина не выбрала бы его в кенат-пины.

— Не очень, — признался он, — детская игра, в Стрелка и Хозяйку. Там, где…

— Я знаю. Сам играл когда-то. Неужто принцессе и ее мужу нечем заняться в часы летних пробуждений? Если они забавляются детскими играми.

— Они очень серьезно играли. Перебрали три десятка досок, великая Неллет совсем устала. А потом нашли. Саа Даэд так сказал, нашли, и еще сказал — да! Но принцесса говорила о времени. И тогда он сказал, чтоб она попросила ученых. На Острове, где сотворяла Башню.

— Прямо так и сказал? — рассеянно удивился Вест, вытягивая худые ноги и откидываясь спиной на теплую вибрирующую стенку.

— Я не могу говорить тебе точные слова, прости, Вест. Это слышит лишь мой элле. Но я могу…

— Не бойся. Конечно, ты можешь просто пересказать мне, о чем говорили.

— Я не боюсь, — уточнил Сэней, у которого немного кружилась голова.

Вест кивнул. Поднял палец.

— Ты не говоришь мне, что они говорили. Но ты говоришь — о чем. Видишь, какая разница. Тебе запрещено «что», но не запрещено «о чем». Ты очень умный парень, Сэней. И я очень тебя уважаю. За то, что не нарушаешь правил стражи. Другой бы расхвастался. Нет таким доверия. А ты не такой. Неважно, в общем, о чем они там болтали.

— Да, — сказал польщенный Сэней, качнувшись на ящике, — я честный, да. И не говорю «что». А говорили они об Острове. Которого уже, может быть, нет. И саа Даэд говорил о том, что великая Неллет может вернуться в прошлое, чтоб попросить ученых Острова. Помочь им. Это не так интересно, как игра в доски. Они долго играли. И все время выигрывали, каждый раз.

— Точно, — согласился Вест, снова смачивая губы гранной из фляжки, — удивительно, все время выигрывали! На то она и великая принцесса. И все?

Сэней кивнул, протягивая руку, но Вест рассмеялся, отводя свою.

— Хватит, друг. А то твой элле унюхает и запрет тебя на все часы, кроме часа в покоях Неллет. А я буду скучать по нашим разговорам. Мне уже пора, Сэней. Меня ждет большая охота.

Он встал, возвышаясь над мальчиком худым жилистым телом, подхватил сумку, пряча в нее флягу.

— Охота… Ты будешь охотиться с великим Янне-Валга?

— Мы с ним друзья, — Вест кивнул, — лучшие. Что принести тебе в подарок от Яннеки-охотника? Коготь агонза? Или перо ксиита? А может рыбу из грозовой тучи?

Сэней счастливо засмеялся, с обожанием глядя снизу на белую, будто припорошенную инеем голову Веста.

— Что хочешь принеси. Я буду рад, потому что это от тебя подарок. И от великого Янне.

— Беги. А то элле кинется искать своего кенат-пину. Приходи завтра, сразу после своего часа. Если охота будет удачной, я принесу тебе трофей.

Он шагнул к двери, погасил зажигалку. Перекрывая светлый проем, вышел. Счастливый Сэней посидел еще, слушая, как затихают шаги. И тоже вышел, направляясь в другую сторону.