Ребенок орал, краснея маленьким личиком, и Даэд с облегчением передал его в подставленные женские руки. Вытер пот со лба и рассмеялся. На охотах не было так страшно, как сейчас — держать новорожденного, боясь уронить или неловко повернуть.

Женщины обступили ту, которая приняла младенца, смеясь, делали там что-то свое, правильное — плач утих, сменился довольным бормотанием. Даэд приосанился, кашлянул, чтоб сказалось сразу — веско и торжественно. Открыл рот.

И оказался в глубокой воде, дернулся, разводя руки и молотя ногами. Уцепился за борт лодки, другую руку поймала жесткая рука, подтаскивая его ближе.

— Сетку давай, — прохрипел сиплый голос, — ну, нормально так нанырял. Мотай еще.

Рука исчезла, Даэд от неожиданности погрузился с головой, хлебнул, отплевался, болтаясь в быстрой воде, которая гладила обнаженное тело холодными струями. Свирепо посмотрел на смутные фигуры в лодке, что склонились над сеткой, не обращая на него внимания. И набрав воздуха, нырнул, сводя перед собой сомкнутые руки. Плывя вниз, старался не оглядываться на мелькающие вокруг тени. Нужно просто плыть, повторяя охранные заклинания, знал он. Тогда эйзы примут его за своего, не тронут. Не порвут, как порвали в прошлом походе молодого Каламисатта, жаль парня, совсем еще мальчишка.

Плохие мысли, строго остановил он себя, касаясь руками илистого дна, выбирая из мягкого грунта раковины и складывая их в пустую сетку на поясе, плохие, нельзя думать их тут, внизу.

А лучше…

Женщина встала, прошла к столу, свет облизывал крутые бедра, пересчитывал грани камней на цепочках, опоясывающих талию. Светильники помигал и огонек выровнялся, вытягиваясь к низкому потолку узким хвостиком с ниткой копоти.

— Сестры ждут, господин, — женщина повернулась, приподнимая ладонями груди, разукрашенные золотом и басмой вокруг сосков, — велишь пригласить?

— После, — ответил он, распахивая тяжелый халат, чтоб она увидела — его желание снова с ними обоими, — вернись в постель.

Он успел войти в горячее влажное нутро, хватая ее плечи потными руками, прижал к себе, вдохнув душный аромат вымытых маслами черных волос.

И зарычав, изо всех сил ударил соперника лбом по носу, крикнул торжествующе, услышав, как хрустнула кость. Отбросил наземь, утверждая грязную ногу на его животе, задрал морду и завыл, рассказывая лунам об очередной победе.

Миры мелькали, принимая его в себя, трансформировали то стремительно, будто обрушивая удар на затылок, то медленно, будто погружая в вязкий кисель, потом извергали, отправляя дальше. Не по прямой, а прихотливо, бросая, как игрушечный мяч, что катится, попадает в лунки, отскакивает от препятствий, а иногда взмывает вверх от сильного удара или проносится мимо, удерживаемый на огромной ладони.

Запахи перемешивались с оттенками, вкусы гремели и верещали, буравя уши. Потом наступала тишина, такая грозная, что Даэд сам кидался вперед. Или вниз. Непонятно куда, лишь бы окунуться в жизнь, любую жизнь, не оставаясь запечатанным в мертвенной пустоте, не имеющей ни цвета, ни запаха, ни вкуса.

У него болели все мышцы. Боль сменялась острым наслаждением, потом — блаженным покоем отдыха. Горло саднило от крика и мерно говоримых слов, казалось, он болтает вечность, нанизывая их одно на другое. Тогда он замолкал, отдыхая, но слова перемещались внутрь головы и там стрекотали, пели, смеялись, наслаиваясь друг на друга без конца, так что ни одного не оставалось в памяти, и кажется, он забыл, как говорить их, придавленный количеством фраз, слогов и языков.

Он открывал рот, снова проговаривая слова, как будто они были лишним хмелем, требующим освобождения, чтоб не отравить его нутро.

И — время. Он ощущал его, как чувствуют жару или холод. Оно бежало, обжигая, останавливалось, леденя кожу. Шло мерно, переваливаясь, погружая тело в бессмысленный уют теплоты и вдруг кусало, прыгая из скорости в неподвижность, из остановки в неудержимый бег.

Миллионы раз Даэд открывал рот, собираясь остановить происходящее. Держал на привязи нужное слово, как держат в кармане последнюю монету, мысленно тратя ее снова и снова, но зная — трата будет единственной, карман останется пустым.

И всякий раз мешало что-то. Наслаждение женским телом, таким совершенным. Или возня с самками в глубине пещеры. Удар, отшибающий память в драке. Упоение боем, или радость хорошо знакомой работы. Необходимость дослушать учителя, который вот сейчас скажет главное, самую истину, а после — умирание памяти, когда приходилось терпеливо ждать ее возрождения, держа на меняющемся лицо бессмысленную улыбку.

— Хватит!

Даэд поднял голову от наковальни, сердито глядя поверх раскаленного бруска металла. Кто посмел прервать? Это будет лучшая его…

— Хватит! — закричал мальчишеский голос, тоже очень сердитый, и повторил, не объясняя, — хватит!

Даэд мягко отодвинул в пустоту челемы, они закопошились, переползая в поисках угла потемнее. Выпрямился, извивая конечности, с которых капала драгоценная меаль, шлепалась на каменный пол и тут же испарялась без толку. Он вытянул верхнюю руку обвиняющим жестом, показывая — снова сухая, а значит, придется добывать новых челемы. Рука перестала извиваться, застыла, принимая непонятную, угрожающую форму. Сужалась, потом расширялась, делясь на почти одинаковые отростки.

Даэд послал глаз ближе. Но тот, меняясь, прищурился, рассматривая растопыренные пальцы. И на лице Даэда растеклось удивление, поднимая брови и приоткрывая рот.

Пальцы. Рука. Это не удивляло его, принявшего уже человеческий облик, после того, как этот, кричащий, украл из кармана слово-монету. Но почему рука такая? Жесткое запястье, покрытое редкими темными волосками, широкая сухая ладонь. Узловатые пальцы, унизанные кольцами. Старые.

— Старые руки…

— Ничего не старые, — сердито сказал мальчик, который стоял поодаль, опустив руки и настороженно глядя светлыми глазами на загорелом лице, — работал просто много. То ты моего бати руки не видел.

— Не видел… — Даэда поразил звук собственного голоса. Глубокий, чуть с хрипотцой. Голос взрослого мужчины.

— Я… — он замолчал, не зная, что спросить, и испытывая страстное желание ощупать этими руками свое лицо. Очень чесались щеки и подбородок.

Мальчик подумал, кивнул, показывая рукой на приоткрытую дверь.

— Ты извини. Тебе побриться нужно. А то, как алкаш какой. Пошли, я подожду.

Он стоял в дверях и что-то рассказывал, пока Даэд, ошеломленный своим лицом в зеркале, не замечая, привычно управлялся с пластмассовым станком и тюбиком крема-пенки. Щеки становились гладкими. Насколько это возможно, если по каждой легла резкая продольная морщина, и еще несколько мелких — от уголков губ.

— Так смотришь, вроде себя не видел, — рассмеялся мальчик, перебивая собственный рассказ, — смешной ты. Мы с тобой столько знакомы, а я все никак не привыкну.

— Сколько? — голос прокатился внутри, вибрируя глубокими нотами. Даэд прислушался, кивнул мысленно. Хороший голос. И парень прав, конечно, он не старик, но кшаат возьми, совсем уже взрослый!

— Что?

— Сколько знакомы?

— Ну ты даешь, Давид! — светлые глаза в глубине зеркала стали почти круглыми, — а, ладно. Опять твои сны, да? Третье лето. Тебе скоро уезжать. Жалко, конечно. На скалы пойдем сегодня? А то вдруг не успеем. А еще завтра обещали грозу, прикинь, лето кончается, а тут грозища. С молниями. Мамка завтра на ужин тебя зовет, так что нужно ракушек надрать. Вдруг завтра гроза.

— Да… — Даэд вытирал полотенцем выбритые скулы, продолжая разглядывать темное лицо со складками на щеках и веерами морщинок в уголках глаз. Сколько же ему тут лет? Неллет посмеется его испугу.

— Илена будет скучать.

— Что? — он резко повернулся, опуская руку с полотенцем.

— Ой, — засмеялся собеседник, — только не говори, что не знал. Ленка, которая чебуреками торгует, она ж по тебе сохнет, второе лето уже. Ну, конечно, не девчонка совсем, но нормальная такая тетка, красивая. За ней полбазара бегают, а она меня ловит, спрашивает, а что, Давидка скоро уезжает?

— Лена. — Даэд вдруг резко вспомнил поднятое в темноте светлое лицо, дыхание на своей шее. Женские руки, распахивающие тонкую клетчатую рубашку, под которой крепкая округлая грудь с шелковой на сосках кожей.

— А-а-а… понятно, — мальчик скорчил рожу, кивая и подмигивая, — вы, значит, уже, а я ж и думаю, чего она про тебя все.

— Перестань. Мужик ты или кто?

Мальчик послушно перестал. Даэд прибавил, выходя и хлопая его по плечу:

— Сегодня. Поныряем, да я к ней схожу. А завтра будем грозу смотреть. И ужин у вас. Мама твоя классно готовит, — он помолчал и добавил, — Андрюха.

— Йессс! — Андрей поднял над головой кулак, — ура, все успеем! Может, и дорассказать успеешь. А если нет, ты мне напиши, хорошо? Из экспедиции. Чтоб я знал, чем там кончилось, с принцессой Неллет.

— Да, — хрипло сказал Даэд, щурясь на яркое солнце, сверкающее по синей воде бухты, окруженной холмами и скалами, — напишу. Про нее.

А пока, идя с мальчиком по горячему песку вдоль сверкающей полосы прибоя, он мысленно писал самой Неллет, видя слова, что укладывались в ровные строки, ограниченные краями очередного свитка. Он тут сам. Вдруг Неллет не сумеет подробно увидеть мир, который готов принять их в себя. Готов настолько, что Даэд полностью ощущает себя в нем своим, пусть странным, но мало ли странных во всех мирах. Мужчина по имени Давид, который приехал отдохнуть после тяжелой работы в экспедиции, где-то там, в диких лесах на берегу северной реки. Отдохнуть, погреться на ласковом южном солнце, вволю понырять в теплую воду за вкусными ракушками. Посидеть у костра на вечернем песке, рассказывая чудесное, чтобы заблестели глаза у мальчишки, сидящего напротив, за языками живого пламени. И слушая его встречные рассказы, кивая, пока совсем рядом мерно шумит вода, а из поселка доносится смягченная расстоянием тихая музыка.

…Он и сидел, иногда меняя позу, чтоб не затекала спина. Отворачивался от огня, опираясь спиной на шершавый валун, запрокидывал лицо к ночному небу, полному звезд. Мысленно переводя мир в написанные строки, искал глазами легкий силуэт Башни, вдруг она проскользит, перекрывая звездный блеск.

— Я все карты, которые в библиотеке нашел, повыучил наизусть. Анна Васильна смеется, мне из-за тебя, Андрейка, придется новые заказывать. А теперь вот в компьютере вообще можно миллион их посмотреть, не только современные, а еще такие, старые совсем. Прикинь, Давид, люди жили тогда и думали, что земля совсем другая! На картах другие материки. Острова. Я, когда смотрю, то думаю, а вдруг они где-то есть, а? Плывешь так на корабле, ну идешь, в смысле. И вдруг берег. Не Африка, и не Австралия, а тот самый, нарисованный три тыщи лет назад. Или пять тыщ.

Мальчик замолчал, переживая воображенные приключения. Даэд повернул к нему лицо, крутя на пальце одно из колец. Его кольца превратились тут в безделушки: дешевое темное серебро, еще какой-то светлый металл и желтенький, явно не настоящее золото. Но были по-прежнему хороши.

«По-прежнему?»

Он не стал обдумывать прихотливые временные петли, страшась снова окунуться в безумную скачку, пусть даже в воспоминаниях.

«Мальчик. Именем Андрей. Он рассказывает мне, как мироздание готовило его к изменению. Его личному. Принимало облик мечты, подкидывая пищу воображению, маскируясь под события, якобы придуманные им самим. Нестрашно уходить туда, где все выросло из твоей головы, а значит, ты сумеешь справиться с любыми приключениями. Пока он не стал мужчиной, готовым покинуть свой мир, он полагает именно так…»

Даже мысли я формулирую теперь, как подобает зрелому человеку… Даэд кивал, показывая, как внимательно слушает. Сколько же лет самому мальчику сейчас?

— Жалко, ты на мой день рождения не будешь. Мне в сентябре шестнадцать, девятого числа. Скоро уже.

— Шестнадцать исполнилось ему в девятый день месяца-сенто. Месяца ровных дождей и прозрачных небес между ними.

Даэд вытянул руки в темноту, делая ими бессмысленный, но величественный жест, чтоб подкрепить и одновременно обратить в шутку мерные слова, предназначенные для рукописи Неллет. И оба рассмеялись.

— Ладно, — он поднялся, отряхивая мятые легкие брюки, — я пойду, нужно с Леной попрощаться. Помочь тебе с костром?

— Я еще посижу, — Андрей, обнимая колени, поднял розовое в отсветах пламени лицо, — привет там ей. Ну то я просто так.

— Эти острова, они существуют, — сказал Даэд, ступая в темноту, — и материки. Все, какие были на древних картах, и еще безмерное множество. Здорово, правда?

В темноте, которая была совсем черной от недалекого уже света фонарей, Даэд остановился на развилке. Широкая, мощеная плиткой дорожка вела на центральную улицу, там, знал он, в боковом переулке, стоит маленький Ленкин дом, в просторном дворе — времянка, куда на лето переходила жить бабка Таня, а еще дощатая будка с ленивым лохматым Букетом. В доме тоже было просторно, почти пусто, сквозняк вздувал светлые занавески над вымытыми полами, шевелил бахрому на диванном покрывале. Наверное, сейчас Ленка сидит, смотрит в мелькающий экран немого телевизора, прислушиваясь, не звякнет ли щеколда на калитке. Знает, завтра ему уезжать, почти уже ночью.

Подумал и свернул на узкую тропку, которая еле видна была посреди нагромождения низких скал, что становились чем дальше, тем выше, уводя в месиво горбатых валунов и острых скальных выступов. Удивляясь, чего туда понесло, но одновременно понимая о себе — сбежать захотел, от возможного серьезного разговора, потому что врать Ленке о новых встречах нельзя, нехорошо, — нашарил в кармане крошечный фонарик с линзой в копеечную монетку. И держа в руке, не стал пока включать, разглядывая в темноте смутные зигзаги среди камней.

— Пусти, — сказал впереди сердитый голос, съелся шлепками воды и появился снова, уже погромче, — пусти, я сказала! Закричу!

— Какого ж тогда пришла? — лениво удивился мужской.

И дальше возня, глухой вскрик, будто кричащий не хотел, чтоб услышали.

Даэд ускорил шаги, до рези в глазах всматриваясь в темноту. Палец лежал на кнопке фонарика, от которого толку — чуть. Но там есть лазерная указка, вспомнил, углубляясь в небольшое ущельице, и радуясь, что знает тут каждый поворот, не зря каждый день лазили на скалы с Андрюхой.

— От-с-тань!

Он вскинул руку, яркая алая точка, пометавшись, нашла мужское лицо, уколола в глаз, заставив того отпустить женщину и прикрыть лоб ладонью.

— Какого!

— Отпусти ее.

— А-а-а… — внезапно развеселившись, догадался мужчина, шагнув навстречу и отмахиваясь от яркого луча, — защитничек явился. Что, навсегда спасешь, или тока вот на ночь? А завтра, опа, съебался герой, на свои севера.

Уже рядом тяжело дышала, сглатывая… ну да, Ленка, касалась дрожащим локтем его руки. Пахла сладкими духами и испуганным женским потом, а еще шампунем от взбитых облаком волос.

Даэд подвинул ее за свою спину, продолжая светить в лицо обидчика. Тот наконец разозлился.

— Да убери свою пакость! Думаешь, я тебя не увижу щас? Все равно пизды получишь, говно понаехавшее.

— Вася, не надо, — сказал за спиной женский голос, — пожалуйста.

Свирепый Вася в три шага оказался рядом, толкнул Даэда в напряженное плечо, отодвигая в сторону.

— Теперь, значит не надо? А завтра что запоешь? Когда свалит твой хахаль?

— Никакой он мне не хахаль, — в голосе прозвучала такая печаль, что Вася замолчал.

Женщина усмехнулась, поправляя волосы.

— Нужна я ему. И хотела б, не взял бы. Так что, не лезь, а? Он уедет, ты ж останешься. Не рви сердце, дай сегодня одной побыть. А ты?

Она почти крикнула, обращаясь к Даэду.

— Что стоишь? Тебя тоже касаемо. Идите отсюда. Оба.

И вдруг исчезла, оставив предполагаемых соперников стоять рядом. За камнем прошуршали шаги, запрыгал слабый огонек фонаря.

— Дела, — сказал после паузы Вася. Щелкнул зажигалкой, освещая плоское лицо с острой тенью от носа на щеке. И белые волосы иголками надо лбом. Затянулся, выпуская дым.

— Что ж не взял, если само в руки падало? Ленка хорошая телка, в соку. Горячая, что пирожок. Дойки видал, какие?

— Замолчи, а?

— Не нравится. Значит, нравится она тебе. А то б не лез защищать, — сделал вывод Вася, затягиваясь чаще и сильнее.

— Не прав. Думаешь, если не своя, так и помочь не надо?

— Ой-ой…

— Куда она пошла? Не свалится там? — прервал Васину издевательскую тираду.

— Там? А. Да вряд. Мы там лет десять назад знаешь, сколько ныряли? Ленка лучше всех. А черт, уже пятнадцать считай. Е-мае, время пролетело!

Он замолчал, докуривая сигарету.

Стояли рядом, прислушиваясь к посвистыванию ветра в каменных щелях.

Пролетело, думал Даэд. Бывает так, что время летит, печаля тех, кто его потерял, как этот дурень, проморгавший Ленку. А когда нужно, чтоб оно летело, ползет медленно, не слушаясь горячих желаний. Неллет сказала, должно пройти время. Пусть бы пролетело оно, а не время этих двоих.

В высоких скалах все так же свистел ночной ветер, то ли возражая его мыслям, то ли поддакивая, не разберешь. И медленно пульсирует огонек сигареты рядом.

Наверное, ушла далеко, подумал Даэд об исчезнувшей Ленке, там вылезла наверх, где сегодня они с Андрюхой ныряли. Ждать, когда вернется? Она, может, спустится с другой стороны, там нормальная тропа, в маленькую бухту. А мы стоим тут, как два дурака, караулим, кто первый уйдет.

Ему вдруг стало весело. И чего решил, что Ленке грозит опасность, да этот Василий, похоже, сам исстрадался, а она сурова, не подпускает. Раньше, значит, прыгали вместе.

Он представил себе Илену, с косами, взлетевшими в сверкающий брызгами воздух. С поджатыми в прыжке загорелыми ногами. И белобрысого тощего Васю. Кого-то он напоминает. Как здешняя Ленка оказалась смутным отражением дальней Илены, так и он… Почти не похож, но все же.

— Ладно, — Вася наступил на окурок, — пошли. Чо пиндюрку свою погасил? В ней нормальный фонарь есть? А то у меня зажигалка сдохла.

Даэд усмехнулся в темноте, поворачивая фонарик нужной стороной. Не хочет Василий его тут оставлять. Так, на всякий случай.

— Есть.

Слабый кружок света запрыгал по серым ноздреватым камням, вдруг меняя все так сильно, что тропинка исчезла, прячась среди острых живых теней.

— Сюда, — Василий шагнул, подталкивая Даэда.

Тот пошел впереди, нашаривая светом тропу, она вильнула, уводя в узкую расщелину. И вдруг, через несколько шагов в уши ворвался треск и шипение, множась в каменных грудах. Даэд не успел понять, что там ревет, и где, то ли внизу, то ли вокруг, а сзади его толкнули, фонарик выпал, кидая свет как попало, вдруг поймал радугу, пролетев через брызги, и лег далеко внизу, тускло светя через внезапную водяную толщу.

— С-сука, — хрипел в ушах надсаженный голос, ноги топтались по каменной крошке, упирались, но с каждым пинком проскальзывали дальше, ближе к щели, ведущей к грохочущей внизу воде, — думал, все для тебя, да? Ненавижу таких. С-сидит тута. Щассс…

И не повернуться, с яростным отчаянием понял Даэд, любое движение сбросит вниз обоих. Только стоять, упираясь ногами, и сопротивляться, не давая ему…

— Ты всегда был не слишком умен. Хотя слушал хорошо. Но вырос. Не стоит мешать. Тем…

Даэд от неожиданности ослабил сопротивление, нога скользнула на покатый край.

— …кто знает больше. Кто выше и лучше! Я!..

Падение превратило конец фразы в протяжный вопль, множа эхо среди каменных скал и щелей между ними.

— Я-а-а-а! — кричал Вест, приближая к лицу Даэда бешеные светлые глаза, и вместе они падали, хотя должны бы уже разбиться о близкие скалы.

Поняв, что оторвать от себя старшего брата не получается, Даэд бросил попытки и закрыл глаза, отрешаясь от воя ветра, грохота воды и непрерывного бесконечного вопля. Нужно упасть в правильный сон. Вернуться в Башню. Проснуться! Увидеть Неллет, спящую в своей опочивальне. Увидеть ее.