Великий Янне допел песенку, одновременно вытирая пальцы о край обтрепанной куртки. Встал, отодвигая ногой поднос с остатками еды: зазвенел, покатившись, пустой кувшинчик тонкой бронзы. И пошел к открытому краю своего жилища. Ветер заполоскал полы куртки, плеснул на лохматые волосы мелкими каплями утреннего дождя.

Янне рассмеялся и сплюнул в пустоту, покачиваясь на подошвах ботинок и сунув руки в обвисшие карманы. Повернулся к Даэду, который сидел у стены, поджав одну ногу.

— Страшно? Под нами нет сетей, малыш.

— Нет, — немного сердито ответил Даэд, откидываясь плечами к стене.

Он соврал. Было не так, чтоб страшно, но очень неуютно в этой каморке, где от края не защищали ни стены, ни ажурные каменные экраны-загородки, ни ряды колонн, какие обозначают опасную зону на нижних открытых витках. И сети, тяжелые и прочные, которые всегда крепились для страховки чуть ниже открытого пола… оказывается, на витках небесных охотников их не было тоже. Ветер свободно гулял по каменной клети, закидывая внутрь капли дождя и клочья тумана. Наверное, зимой тут весь пол покрыт снегом, прикинул Даэд, меряя глазами расстояние от края до небрежно брошенной прямо на пол постели.

— Теперь ты мой, — заявил Янне, плюнул еще раз и вернулся, сел на матрас, покрытый шкурами и покрывалами, свалился навзничь, закидывая за голову крепкие руки с татуированными запястьями, — сладостная Неллет подарила тебя мне, забыл, на три дня? А, нет, на неделю! Да ты обязан бояться, нежный малыш, там у нее подушки и бассейны, кресла всякие. Тепло, небось, и чистенько?

— Ты же сам знаешь, — хмуро ответил Даэд. Насмешки великого Янне успели ему надоесть за те полдня, которые он провел с первым охотником, а оказывается, им вместе целую неделю. Неллет распорядилась так, даже не сказав ему толком. Но с другой стороны, он ведь сам согласился.

— Я? — удивился Янне, но умолк, поворочался и кивнул, прикрывая глаза рыжими ресницами, — ну, да. Конечно. Поэтому и смеюсь над тобой. Что ты видел, глупая картошка? Вырос в тепле, мамка кормила обедом, потом читал свои лепестки и малевал на досках. И после вдруг сразу — в теплую спаленку, под теплый бочок.

Даэд вынырнул из своих мыслей, медленно понимая, что именно говорит ему Янне. Качнулся от стены и встал, сжимая вдруг занемевшие пальцы в кулаки.

— Никто не смеет. Говорить так. О великой Неллет! В ней наша жизнь.

Янне не шевельнулся, только открыл глаза, светлые, будто налитые дневным дождем. Дернул уголком рта, ухмыльнувшись.

— Ладно тебе. Вот дозорный выкликнет, тогда и станешь настоящим мужчиной. Выживи сперва, после показывай кулачонки. Эхх, скучища. Такая сладкая стая агонзов, и мимо. Теперь ждать следующую. Любишь крольчатину, ичи? А хмельную гранну?

— Я уже не ичи.

— Но еще и не саа. Так? И не элле. Пока ты никто, за порогом теплой спальни великой Неллет. Ты не ответил.

Янне повернулся на бок, уютно поджал ноги, обтянутые вытертыми кожаными штанами, сунул под щеку обе ладони.

— Люблю. А гранну я не пил.

— Хорошо. Тогда первый кролик из-под крыла агонза — твой. Девочки приготовят его с небесными травами. А гранны я налью тебе сам.

Голос стихал, становясь сонным, невнятным. Янне зевнул, показывая розовую глотку и белые острые зубы, сточенные треугольниками. И совсем засыпая, велел:

— Отдыхай. Ты. Когда услышишь клич, разбудишь меня.

Ветер завыл снаружи, вернее, и внутри тоже, облапал лицо Даэда холодным промозглым сквозняком. Он поежился, снова усаживаясь к стене, где для него был расстелен такой же матрас, накрытый толстой мягкой шкурой. Противная дрожь сотрясала тело, и Даэд снова разозлился. Он мог бы сказать великому Янне, который оказался очень неприятным типом, о том, как сам строил хижину и сам ловил рыбу в ручье. Совершал мужскую работу. А не только сидел в тепле за ученическим столом в классах. Но про это говорить нельзя. Значит, нужно доказать, что насмешки — это не про него. Вот только дождаться новой стаи черных агонзов, которые летят с теплой стороны куда-то на север, выращивая под кожистыми крыльями толстых ленивых кроликов, чтоб ими кормить детенышей.

Крольчатина была праздничной едой, на всех уровнях Башни. Слишком велик риск на охотах и слишком недолго пролетали мимо стаи агонзов. Только в месяце Джулла, втором месяце лета, названном Джуллой летних дождей, да и то лишь при нужной погоде. Были сезоны, когда дожди сыпались скудно, мелкие и теплые. Тогда за месяц пролетала одна, может, три стаи. И кролики в такие времена добывались мелкие, с сухим тощим мясом. Ученые Башни разработали технологию, при которой добытые кролики, умащенные специальным составом, начинали почковаться, делясь на две или четыре тушки, но это было и все. Мясо вымачивали в пряностях и соленом растворе, складывали в тяжелые бочки и вынимали, чтобы приготовить блюда на праздничные пиры. А в хорошие годы свежая крольчатина доставалась всем жителям несколько раз за лето.

Спать совсем не хотелось. Слишком холодно и неуютно. Даэд поднялся, поглядывая на сладко спящего охотника. И нельзя спать, можно пропустить клич дозорного.

Он тихо прошел вдоль стены и открыл пластиковую дверцу, окованную без нужды полосами драгоценной бронзы. Усмехнулся хвастливому щегольству. И посуда у великого Янне — роскошная посуда, сплошь изначальный металл и фарфоровые тарелки с мисочками. На которых — жареные куски мяса вперемешку с обжигающим глотку кроваво-красным теччумом. А рядом — хозяин в засаленной куртке и вытертых штанах с продранными коленями.

Выходя в кольцевой коридор, Даэд плотно закрыл дверь и оглянулся, прислушиваясь. Он уже знал, что каморки охотников опоясывают весь наружный край витка, все они так же открыты ветрам и солнцу, а в коридор выходят только небольшие двери. Внутренняя стена кольцевого коридора тоже прерывалась запертыми дверями, изрисованными грубыми узорами, между ними — проходы к центру. Оттуда слышался лязг посуды и громкие голоса. Кто-то запевал, потом, перхая, умолкал, а дальше смеялись, нестройно выкрикивая. После зябких сквозняков каморки Даэда кинуло в тяжелый жар, влажно пахнущий едой и хмелем.

Он шел по коридору мимо дверей, пытаясь понять, что означают знаки на каждой. Большие, угловатые, иногда фигуры повторялись, но чаще — разные. Та, что повторялась чаще других, показалась ему знакомой. Треугольник, наискось перечеркнутый двумя жирными линиями, одна внизу сламывалась торчащим хвостом.

Даэд совсем было собрался нырнуть в проход, ведущий к центральному залу, когда дверка, отмеченная таким знаком, распахнулась.

— Илена? — он застыл, быстро обводя глазами стройную фигуру в чем-то очень цветном, с перьями и лентами, успел увидеть глубокий вырез платья, булавки, сверкающие на плечах. И уставился в отчаянные голубые глаза.

— Ты? Тут? Ты что тут? Я думал…

Илена посмотрела в стену за его плечом, по шее кинулась вверх краска, делая нанесенный на скулы румянец ярким и тяжелым.

— Пусти, — сказала, хотя он не держал, стоял растерянно разведя руки.

Отвернулась и быстро пошла во внутренний коридор, на голоса и смех, мелькая узкими подошвами под широким легким подолом.

— Подожди! — Даэд кинулся следом, но девушка, разок оглянувшись, ступила в боковой проход и пропала там, среди витых ступенек и плавных боковых переходов.

Даэд потоптался немного. И снова двинулся к центру, на голоса.

Идти было долго. Диаметр витков навершия в два раза превышал прочую ее часть, и узкий коридор, изгибаясь и петляя, но неуклонно стремясь к центру, не торопился. В закутах прятались двери, иногда запертые, а чаще просто завешенные шторками, оттуда неслись голоса, мужские, изредка смешивались с женскими возгласами. Кто-то там смеялся, мужчины, отметил Даэд, перед глазами которого стояла недавняя фигура Илены — в лентах и блеске украшений, а женщины отвечали тише, серьезнее. Может быть — испуганнее? Один раз из-под витой лесенки, взмахнув шторой, вывалился парень в одних лишь штанах, заправленных в тяжелые сапоги, покосился на Даэда и затопал впереди, хлопая себя по бокам и что-то напевая. Скрылся за поворотом. И снова Даэд шел один, отмечая багровые сполохи на гладких стенах. Их становилось больше, шум тоже стал сильнее, уже слышались отдельные слова и голоса.

— А я ему… — орал кто-то, сам себя останавливая и сердито призывая собеседников, — да заткнитесь, кшаат вас! Дай сказать, Хетта! Нет, я скажу!

— Выпей, Осм, чего болтать на сухую!

— Я скажу!

— Пей!

Когда невнятно заговорили все вместе, Даэд встал в широком проеме, чувствуя, но не обращая внимания, как по лбу и подмышками медленно и щекотно стекают капельки пота. Сперва ничего толком не разглядел в большом круглом зале, из-за непривычно живого, мечущегося света, такого угрожающе красного. Черные фигуры шевелились у столов, высоких, как в семейных столовых, где сидеть не на подушках, а на стульях и табуретах. Тут вместо них — лавки, длинные. Фигуры вставали, нагибаясь, валились снова, их перекрывали другие — бродя и находя себе новые места. На Даэда не обращали внимания и он, помедлив, ступил внутрь, встал у стены, прислоняясь и тут же откачиваясь. С изумлением пощупал неровную кладку, кусающую пальцы выступами и впадинами. Камень. Живой, настоящий камень, а не полированные плиты, гладкие или мелко-узорчатые. Вся комната из него, понял, вытирая руку об штаны, чтоб стряхнуть мелкую каменную крошку. Это — оно дороже бронзовых кувшинов и золотых тарелок, вилок из серебра, подумал, щурясь на пламя, которое рвалось из грубого очага, занимающего самый центр комнаты. Поперек пламени лежал черный прут, а на нем… Даэд сглотнул, различая в прожаренной туше знакомые очертания. Толстое тулово бочкой, длинная шея, собранная сейчас грубой гармошкой, свисающий мощный клюв. Слепой побелевший глаз на маленькой по сравнению с клювом голове. Под мерный скрип голова повернулась, качнулся, указывая на потолок, обрубок крыла. В пламя слетели несколько черных чешуй размером с ладонь, рассыпав на камни мелкие искры. Кто-то выругался, тряся над столом рукой, укушенной далеко улетевшей искрой:

— Эки, грозу тебе в зад, с молниями и громом! Верти аккуратно, свалишь жратву в очаг, накормим угольями!

— Готово, совсем готово, саа Хетта. Лучший кусок тебе, подставляй тарелку.

— Сам принеси, — наставительно возмутился в ответ хмельной голос.

Крупный мужчина у очага выпрямился, махнув рукой Даэду.

— Эй! Как тебя, младший? Принеси гранны! Оглох? Ты!

На его крик стали оборачиваться едоки, на темных против света лицах блестели глаза.

— Я? — переспросил Даэд, делая шаг вперед.

— Ты! Ты! Иди сюда, насекомое. Зима еще далеко, а ты спишь.

— Стой, — заревел давешний спорщик, которому так и не дали дорассказать, — Эки, то не младший. Это же парень-подарок. Ичи великой Неллет.

Шум в зале стих. Только пламя трещало, когда в него падали тяжелые капли с туши мертвого ксиита.

— Парень Янне-Валги? — Эки всплеснул руками, загреб край рубахи, вытирая жирные пальцы, — давай поближе, ичка. Баш на баш. Дашь на себя посмотреть, а мы тебя накормим славной едой. Жрал когда настоящее мясо? Ну, иди, иди к Эки, малыш.

Кто-то фыркнул, еще кто-то загоготал, передразнивая интонации, с которыми внизу, в семьях подзывали пушистиков — сунуть в маленький рот орешек или корешок.

— Ич-ич-ич, скачи скорее к папе, папа Эки сам тебе пережует мяска, сам выплюнет в ротик!

— Я не ичи! — Даэд нагнул голову, не двигаясь с места, — мне нужен дозорный. Не пропустить клич. Янне просил, чтоб я…

— Какой он тебе Янне, клоп! — сидящий Осм воздвигся, к удивлению Даэда оказавшись щуплым и низкорослым, но с широченными плечами и длинными, как змеи, руками, — для тебя он великий Янне-Валга, первый небесный охотник, победитель зверья и гроз!

— Я знаю.

— Знаешь, так и говори! Великий Янне-Валга, первый небесный охотник, повелитель, тьфу, победитель зверья и гроз попросил… что там просил наш Яннека?

Но крупный владетель очага не дал ему закончить. Проворно огибая столы, подошел, толкая Даэда в бок:

— Не слушай. Осм устал на охоте, скоро заляжет спать. Ты будешь есть или нет? Пойдем. Расскажешь нам о великой Неллет, а? Правда, что в покоях принцессы танцуют без перерыва самые прекрасные девы Башни, и с каждым шагом сымают с себя покрывала? А правда, что посуда у Неллет сплошь из резного стекла, которое поет, когда его тронешь?

— Я не хочу есть, — Даэд вытер пот, щекочущий шею, — мне нужно…

— Да слышал я, слышал. Ичка проведет тебя к дозору. Зря не остаешься. Вдруг агонзы порвут тебя в первой охоте. А так рассказал бы.

— Девки! — заорал позади неугомонный Осм, — что нам девки принцессы? У нас вон, самые лучшие! Парни, зовите своих, пусть спляшут, пока не началась охота!

— Айчка, — поддержал кто-то, — новая айчка Яннеки, она пусть станцует! Пока муж ее спит, а она вот, покажет, чему там научили.

— Ай-чка! Ай-чка! — затопали и застучали кулаками в столы согласные с оратором, — да-вай, да-вай, ай-чи, пляши!

Вступая в мерные крики, заныла, спотыкаясь, дудка, затарахтел в чьих-то руках длинный, стиснутый между колен барабанчик.

— Новая жена нашего Яннеки, — доверительно похвастался повар, удобнее устраиваясь рядом с Даэдом, — погляди, да пойдешь, я тебе дам ичку, проводит.

Заскрежетал стол, который быстро оттаскивали в сторону, освобождая место у очага. И под мерное постукивание и ноющий звук дудки в мигающее красным пространство ступила Илена, плавно прошла, улыбаясь и встряхивая башней закрученных кверху волос. Парни одобрительно засвистели, стукая по столам кубками и стаканами. Мельком взглянув на Даэда, Илена подняла руки, в плавных поворотах вынимая из прически шпильку за шпилькой и бросая их на ближайший стол. Танцевала, полузакрыв глаза и поблескивая зубами в улыбке, очень красиво, плавно изгибая фигуру, и смеясь, увертывалась от протянутых рук. Даэд смотрел, прикусывая губу, а толстый Эки вполголоса, прерываясь, чтоб одобрительно ахнуть, говорил, дыша в ухо крепким запахом мяса и пряностей:

— Хороша, да? Янне сам пригласил ее в жены, а должна бы сразу пойти в матери, рожать новых охотников, но то по желанию айчек, которая схочет себе сразу многих мужей, получает, до первенца. А если схотела побыть с одним, да ежели сам пригласил, то никто, кроме него и не тронет. Девки — то чистая радость, ичка. Чтоб мы тута вовсе не зазверели, кажен день со смертью играючи, они нам и даются. Нежные, танцам ученые, поют, как весенние дождики в утренних облаках. И у меня была такая, Олисса звали, да надоел я ей, как перестал вылетать на охоты. Ушла, в матери ушла, одна радость, с моим первенцем, так что когда помру, то останется после меня знатный охотник, может станет, как Яннека, первым. Да ты не слушай, то сильно красиво она пляшет, вот я и… Ладно, пошли, позову ичку. Эх…

Приговаривая, он вытолкал Даэда в коридор, зашаркал рядом, все еще бормоча о девках и своей Олиссе, в затемненном углу пошевелил шторку, суя в складки голову:

— Роск? Не спишь, ичка? Проведи саа принцессы Неллет к дозорным. И хватит лениться, зайдешь после в оружейную, поможешь мастерам, а то вдруг стая.

Невысокий парнишка с черными короткими волосами выскользнул из-за шторы, молча кивнул, и пошел впереди, не оборачиваясь. За время, пока вел Даэда, проходя насквозь коридоры, поднимаясь по узким лестничкам и ныряя в какие-то тайные углы, что выводили на незнакомые прослойки, не сказал ни слова. А Даэд, пугаясь, пытался запомнить десятки подъемов и поворотов, чтоб суметь после вернуться обратно в каморку, где спал Янне.

Лишь у последней двери парень, распахивая ее на длинный язык, повисший над пустотой, наполненной ярким солнечным светом, сказал хрипловатым голосом:

— Наружное кольцо, саа. Вернешься к первому, не заходя в глубину. Встретимся на охоте.

И ушел по уже знакомому, размеченному одинаковыми дверцами, коридору, который опоясывал весь виток. Даэд кивнул вслед узкой спине. И двинулся по шершавым плитам, висящим над пустотой. На самый край, где торчала решетчатая будочка. Но не успел пройти и нескольких шагов, как внутри будки вскочила, распрямляясь, тонкая фигура. Голос, который грянул, кажется, со всех сторон, чуть не сбросил Даэда вниз от неожиданности.

— Стая! Из южных туч, на северо-запад! Половина часа! Сотня голов и еще десятки!

Даэд повернулся и быстро пошел обратно, повторяя про себя выкрикнутое дозорным. В коридоре уже стало людно. Голос гремел и тут, повторяя сказанное, его перекрывали возбужденные голоса охотников. Кто-то пробежал, волоча серебристый ворох, еще кто-то толкнул Даэда, обругав с веселой злостью.

Он повертел головой, пытаясь сообразить в суете, в какую сторону коридора бежать. И определившись, рванулся, следя за знаками на дверцах внутренней стороны кольцевого коридора. Треугольник. Откуда вышла Илена. Его искать. Мысли прыгали в такт быстрым шагам. На щеке Янне. Такой же? А думал, где видел. Она — его подарок? Ему подарок. Нет, согласилась.

На этом думать о девушке перестал, потому что понял вдруг, клич касается и его. «А то порвут на охоте» — прыгнули в голову слова толстого Эки.

Будить Янне не пришлось, он сам вылетел навстречу, ударил в плечо, поворачивая на ходу. Дальше бежали рядом, и встречные уступали им путь.

— Одеваться, — коротко говорил Янне, блестя совершенно не сонными глазами, и широкий рот кривился в улыбке, — ах-ха, агонзы, сладкие наши. Возьмешь зубец, ички помогут одеться. Шнур — короткий. Ясно? Ловить еще тебя. Зверя не убивать. Бей в охвостье, там больно, и только над кошелями. Ясно?

Даэд кивал, почти ничего не понимая. И яростно злился на первого охотника, который полдня потратил на ехидные насмешки, а после заснул. Лучше бы объяснил, про зубец, кошели эти.

В оружейной стоял яркий немигающий свет, панели в пластиковом потолке, гнутые плоскости белых кресел — как в медицинских отсеках, подумал ошеломленный Даэд, усаживаясь рядом с Янне. Молчаливые парни в четыре руки помогли стащить всю одежду, натянули, последовательно щелкая застежками, серебристо-чешуйчатую мягкую броню. Даэд, ступая обутыми ногами, сгибал руку, разглядывая мягкое серебро, кажется, обтекающее пальцы, как вторая кожа.

— Какой шнур, — спросил за его спиной мальчик, шевеля что-то на лопатках Даэда.

— Длинный.

— Хорошо. Кнопка крыла, — он сунул руку Даэда к поясу, чтоб тот нащупал кнопку, — знаешь, как закрыть? А. Локтем, — сильные пальцы вывернули локоть, ставя, как надо, — и открывать тоже, с другой стороны. Не рукой, ясно? Руки там нужны. В первый раз, да?

— Да.

— Пусть тебе повезет, саа.

От выхода ему махнул полностью одетый Янне, в другой держал арбалет, на бедре покачивались кольца шнура, схваченные сверкающим карабином. Даэд протолкался к нему, встал рядом в толпе смеющихся серебристых людей с аккуратно свернутыми на лопатках крыльями.

Янне осмотрел его, хмыкнул толстому кольцу шнура. Сунув руку к самому лицу, нахлобучил Даэду прозрачный козырек-забрало. И крикнул, обращаясь к толпе:

— Мать пустота ждет, парни! Хейг!

— Хейг! — заорали в ответ.

Потом Даэд бежал рядом, касаясь локтем локтя Янне, а впереди распахивался открытый край, резал глаза солнечным светом, ограниченным наползающей с правой стороны огромной черной тучей. Вместе выскочили к самому краю, встали там сверкающей шеренгой. Янне поднял руку с арбалетом, другую прижимая локтем к боку.

— Хейг!

Хор голосов отозвался, уже в спину, на которой раскрывалось упругое компактное крыло, становилось острым парусом, как гребень кшаата, только в сотни раз меньше. Даэд вдохнул и кинулся следом, ощущая, как послушно разматывается под карабином крепкий шнур. Сунул локоть к боку, изо всех сил нажимая кнопку на поясе. И полетел, ныряя и выравниваясь, стукая сердцем и изо всех сил стараясь представить себя на обычной полетной тренировке, каких было множество в последний год обучения в классах.

Туча сползала, заверчивая вокруг себя потоки воздуха. И Даэд довольно быстро сообразил, что тут, в грозовых облаках летается по-другому. Раньше главным было взаимодействие со шнуром и боковыми ветрами, поймаешь ветер и натягивая шнур, паришь, следя, чтоб не потерять стремительный поток. А тут — потоки были сильнее, но более узкие, и нужно лавировать, чтобы один вознес тебя вверх, а другой опустил на нужную высоту. Поболтавшись в пустоте почти в одиночку, а рядом прыгали и тут же улетали дальше последние охотники, Даэд, наконец, выровнял парение и двинулся следом, двигая плечами и лопатками. Парус послушно поворачивался, нагибаясь и расправляясь. Охотники рассыпались серебристыми точками, как яркие искры на фоне черноты облаков. И когда Даэд подгреб к самой крайней шеренге, из клубов темной влаги стали выныривать агонзы, летели, мерно взмахивая огромными черными крыльями, короткие хвосты пластались жесткими веерами, морды вертелись на вытянутых шеях, рассматривая серебряные точки то одним, то другим глазом.

— Хейг! — по команде первая редкая шеренга ворвалась в гущу стаи, и огромные звери вдруг заорали, кликая пронзительными голосами и быстро делая выпады мощными клювами.

Даэд не сумел правильно определить скорость и, подлетая совсем близко, увернулся от щелкающего клюва, поджимая ногу. Ударился в шею, проехав сверкающей броней по вставшим чешуям. Кто-то кинулся к агонзу, тыкая в жирный огузок зубцом, таким же, какой сжимал в кулаке Даэд — толстое короткое копье с острым полированным наконечником. Агонза вскрикнул, ниже больших крыльев внезапно распахнулись маленькие, роняя из подмышек толстые живые комки. Ниже, крича хриплые команды, двое развертывали сетчатые кошели, кидались под скинутые тушки, ловя и сразу же отлетая, чтоб не попасть под удары клюва.

Ткнув дважды, охотник пнул в уколотое место ногой и отпрыгнул, взвиваясь выше. Сборщики прянули вниз и в сторону, на ходу свертывая полные кошели и защелкивая их на толстом тросе, что болтался, уходя вниз. Кошели заскользили, унося шевелящуюся добычу.

Из-за скорости, с которой метались, сбивая строй, агонзы, Даэду казалось, вокруг сплошная каша из огромных чешуйчатых тел, сетей, сверкания арбалетных стрел и копий, мелькания человеческих фигур. Но посмотрев вперед по ходу движения стаи, он еле разглядел перед ними полукруг пронзительно-белых точек — это охотники не давали агонзам покинуть очерченное засадой место. А позади, на фоне черной тучи точки становились еще ярче, кололи глаз, будто сами были остриями копий. В мешанине движений и звуков резкий удар в плечо завертел Даэда, нога зацепила натянутый шнур.

— К Башне! Принимать! — прокричал в пластик забрала яростный рот с острыми зубами, — ползаешь тут…

Сгибаясь, Даэд пытался стащить с колена веревочную петлю, пальцы соскальзывали. Еще не хватало закувыркаться, чтоб его подтаскивали к воздушному пирсу, как тряпочную игрушку. Петля подалась, заскользила к щиколотке, Даэд крутанулся, делая почти танцевальное па, и выровнял полет, чутко двигая лопатками. Поднялся выше, одновременно сдвигаясь в сторону Башни. И на лету смотрел, не имея сил оторвать взгляд, на картину, что развернулась у его ног.

Твари и люди пятнали дымчатую пустоту, которая заволакивалась тенью массивной тучи, фигуры метались, ныряя и взвиваясь вверх, сходились и растаскивались, будто кто-то невидимый перемешивал пальцем чаинки в сосуде. Между огромных агонзов трепетали голубые параинки — пустотные бабочки, что всегда сопровождают больших созданий, питаясь остатками их еды и всяким хламом, который зверье сбрасывает во время линьки: пластинками чешуй, кусочками старых перьев, клочками меха взрослеющих кроликов.

Со стороны охота уже не казалась крутым месивом, где все собрано в плотную бурлящую массу. И это было очень красиво. Даэд заметил, что каждого агонза оставляют в покое после первой атаки, независимо от того, расправил ли зверь вторые крылья. Комки кроликов, падающие в подставленные кошели, казались отсюда совсем крошечными. А дальше некогда стало смотреть, шнур натянулся, рывком подтаскивая к пирсу. Даэд понял приказ и сунувшись в пару неподходящих потоков, полетел обратно, к далекому пирсу, на котором сверкали лебедки и суетился народ.

— Вытаскивай! — голос ударил в уши, сверху нависла массивная подошва пирса, а рядом болтались на коротких канатах кошели, размером побольше Даэда. Он прицепился к одному, сунув ногу в мелкие отверстия сетки, растянул горловину и опешив, посмотрел вверх, надеясь на подсказку и помощь. Кролик лежал внутри, прижав к туловищу короткие лапки, морщинистая морда уткнулась в жирную грудь, слепые глаза плотно закрыты. Огромный, понял Даэд, размером почти со взрослого человека. Как такого вывернуть из мягкой сети? Рядом с другим кошелем управлялся черноволосый охотник, тот самый, что проводил его из комнаты пиршеств. Нырять в кошель и выкручивать оттуда спящую тушу не стал. Дернул за горловину, опуская ее вниз, отцепил от каната, и на лету буквально раздел кролика, тут же цепляя тушу на крюк, а смятый кошель держа локтем у пояса. Мясо рывками поползло вверх, мальчишка, взбираясь по соседнему канату, качнулся к Даэду, рассматривая его через прозрачный козырек.

— Уже не живой. Как только агонз выпустил его.

И полез дальше, скрылся на пирсе, снова мелькнул, уже в полете, унося в руках гору пустых кошелей.

Неживой… Даэд вспомнил только что увиденное — сомкнутые веки и прижатые к опушенной реденьким мехом груди тонкие лапки. Это хорошо, что на крюк — уже не живой. Хотя он сам ловил рыбу. На крюк. Живую…

Охота длилась и длилась, агонзы вскрикивали, пытаясь проскочить шеренги охотников, но боясь стрел и копий, метались, дергаясь в стороны, и свет уже не падал на блестящие черные спины и серебряную броню, кролики, кувыркаясь, падали в подставленные кошели, Даэд метался, цепляя полные мешки к транспортным тросам, летел к пирсу, медленнее других снимал с туши сетчатый мешок, цепляя крюк, отправлял добычу наверх. Собирал смятые кошели и снова летел в стаю.

Время остановилось, слепленное из одинаковых трудных действий. И одновременно бежало стремительно, оставляя на руках Даэда лохмотья серебристой пленки от порезов чешуями, ломоту в напряженных плечах, темь в глазах, которые уже отказывались видеть. А крики охотников и добычи превратились в сплошной гул, в котором не различить слов.