Даша не любила спиртного. Еще в школе, когда с девчонками бегали на дискотеку, покупали бутылку сухого вина, на троих. Прятали в старый почтовый ящик, который принадлежал уехавшей соседке, и, принаряженные к вечеру, ныряли в подвал. Там, за сараюшками с деревянными щелястыми дверями, выпивали бутылку из горлышка, шепотом подшучивая друг над другом. Замирали, когда в подъезде слышались шаги и, хихикая, тыкали початую бутылку за кучу старых ведер в углу. Однажды Аллочка ее уронила, неловко переступая каблуками: залила туфли, была сдавленным шепотом обругана… Девчонки из параллельного, как рассказывала Валюшка, покупали сразу водку, делали по три-четыре глотка, этого хватало, чтоб танцевать весело и, не стесняясь, перемигиваться с кавалерами. Однажды, когда душевные подружки на дискотеку не пошли, Даша увязалась за чужой компанией, послушно выпила свои несколько глотков водки, но никакого удовольствия от горечи в горле не испытала, только утром сильно болела голова.

Позже, после школы, научилась и водку пить. Заодно узнала кое-что о себе — после нескольких рюмок крепкого становилось ей море по колено и тянуло на всякие приключения. Так что, пылкий танец в «Собаке» для нее неожиданностью не был.

Могла и еще чего учудить, уныло думала поутру, ползая среди разбросанных драпировок на подиуме новой витрины. Хорошо, вовремя на слезу пробило, и попросилась домой…

— Тут поставим блондинку. — Галка выпрямилась и, убирая с носа длинную челку, ткнула пальцем в угол, — надо прикинуть, как подсветку развернем… жаль у нас все три — бабы. Не было мужиков на распродаже. Поломанный один продавался, да зачем нам поломанный.

— Ну их, вообще, — отозвалась Даша, подавая хвост драпировки Мише, который, порхая с молотком, приколачивал края ткани к фанерной облицовке.

— Но-но, — оскорбился тот, — ты свои комплексы на дизайн не переноси!

— Не люблю я пластмассовых, дурацкие они. Щеки гладкие, как у девочек. И глаза тупые. А ты, Миша, живой, ты лучше, — наспех придумала комплимент и поморщилась, прикладывая ко лбу холодную ткань.

— Чаю попей, — велела Галка, отступая и щурясь на эффектно изогнутую пластиковую фигуру.

— Не поможет… Ну почему я такая несчастная?

Миша фыркнул. Состроил невинное лицо в ответ на Галкин суровый взгляд. Та сказала наставительно:

— Похмелье потому что. Чувство вины и подавленность. Пройдет.

— Пивка тресни! — посоветовал Миша.

— Еще чего! — возмутилась Галка, отбирая у него молоток, — пиво с утра — путь в алкоголизм.

Даша представила себе высокий стакан, запотевший, в котором вьются роями с донышка мелкие пузырьки, а на поверхности прозрачного янтаря стоит шапка пены. Сунула драпировку Мише и, спотыкаясь о разбросанный хлам, ссыпалась с подоконника по временной лесенке в мастерскую. Цепляясь за столы, устремилась к туалету, захлопнула за собой дверь.

Алена переглянулась с Настей, хихикнув. Но быстренько побежала в чайный угол греть плитку. Протянула кружку вышедшей из туалета бледной Даше:

— Бульон, домашний. Мой Соник только им и спасается, когда вдруг.

Даша села на табурет и привалилась к стене. Осторожно глотнула. Горячий бульон, цепляя горло, прокатился внутрь и лег в желудке, спокойно, не пытаясь никуда убежать.

— Спасибо…

Пришла Галка и села напротив. Налила себе чаю, с аппетитом отгрызла кусок подтаявших козинаков, приклеиваясь пальцами к блестящему брусочку.

— Не хандри, Даш. Я вчера тоже отличилась. Прикинь, к Миленке в клуб не пустили. Фейс-контроль. Я со своим масоном приехала, а уже на ногах не стояли. Пальто бросила в машине, пошла в платье, ну в том, что узкое совсем. А этот черт за меня уцепился и уронил, прям в снег, растоптанный. Перед входом. Пока поднял, пока почистил, пока я его обругала… Мальчики смотрели-смотрели, и, хоба — руки поперек входа. Не пройдете, значит.

— И что? — Даша пила мелкими глоточками, представляя события.

— Я позвонила, Милена выскочила, обложила охрану и нас провела.

Галка, вытирая липкие руки, рассмеялась:

— Самое смешное было, на телефоне кнопки нажимать. Он заблокирован, а я тыкаю и тыкаю. А масон мой топчется рядом и время от времени поет. Женские причем песни. Типо, напилася я пьяна. Она напилася. Не он. Я значит. А сам меня уронил.

— Я же говорю, все они хороши, — снова сказала Даша, на этот раз имея в виду не только пластмассовых мужчин.

— Но-но! — закричал с подоконника недремлющий Миша. И замурлыкал фальшиво, возвращаясь в нутро витрины. За ним тянулся хвост подкладочного шелка цвета электрик.

Галка, сочувственно разглядывая бледное Дашино лицо, успокоила:

— Зато выглядишь на все сто. Глазищи скорбные, кожа — чистый фарфор. Хоть в витрину тебя ставь.

И ушла вслед за Мишей, тут же за ворохами ткани деловито на него накричав.

Патрисий волновался. Понимал, волноваться ему не по чину и не по размеру, но — распахнутое окно, собранная из табуреток лесенка, новые полы, пластмассовые руки и ноги, картонные кубы и шары… И Патрисий в десятый раз обходил по периметру мастерскую, держа над спиной хвост, загнутый крюком. Голову нес гордо, выражения морды не менял, но белые усы вздрагивали, и уходить в любимый угол спать он не собирался. Дважды пытался сунуться на новую территорию, был изгнан грозным окриком и, обидевшись, в третий раз не пошел. Но контролировал, изо всех кошачьих сил.

Даша снова полезла в стеклянный аквариум витрины.

— Тут — блондинка, — задирая голову, указывала ей Галка, — слева — та, что на коленках стоит. А впереди сбоку — эта, с руками.

Галка привезла кроме обычной высокой неживой девицы — двух нестандартных. Одна действительно стояла на коленках, как стоят дети, опираясь на руки, вытягивая шею к цветку на поляне, и лицо у нее было такое же — удивленное и заинтересованное. А другая, чуть подавшись вперед, прикладывала руки к лицу, будто пытаясь рассмотреть что-то снаружи, за стеклом. Даша была в восхищении.

— Галя, а давай, когда менять будем, сделаем в углу занавес бархатный, будто примерочная, и девочку поставим внутрь, а снаружи пусть только рука голая и ножка, чтоб казалось: она зашла и еще драпировка не расправилась даже.

— О! — ответила Галка, кивая.

— Зачем манекен, — подхватил экономный Миша, — можно только руку приколотить и ногу пониже, я со склада у Талашовой принесу.

— Угу, — возразила Галка, — а потом вдруг нога отвалится, и будет валяться посреди витрины. Дарья, тащи шубейку, наденем на куклу.

Даша спустилась, вытащила из дальнего угла тщательно увязанный пакет, в котором ждала своего звездного часа облезлая парижская шуба Милены. Прижимая к животу, стала дергать одной рукой тесемку.

— Ууу-ооо-ыыы! — раздался под сводами ателье голос Патрисия. Боевой клич. Бешеный вопль.

Даша уронила пакет. С готовностью завизжала Алена и, собираясь взлететь на стол, прыгнула на табурет.

— Что? — растрепанная Галка высунулась из драпировок кукольным петрушкой.

Налетев на пакет, Патрисий терзал его когтями. Кошачья спина выгнулась калачом, хвост стоял саблей, в глазах сверкала смерть.

Но Даша, измученная переживаниями, похмельем и крушением идеалов, рассвирепела мгновенно. Под неутихающий вой, схватив кота за шкирку, оторвала тяжелую тушу от пакета и, стиснув зубы, швырнула в проход между столами. В стороны полетели клочья полиэтилена. Она снова прижала к животу пакет, из которого щедро вылезал потревоженный Патрисием разноцветный мех. И отступила, с испугом глядя в проход.

Сверкая круглыми глазами, пружиня хвост и подняв вдоль спины черный драконий гребень, Патрисий мчался на нее, неудержимый, как тропическое цунами. Даша пискнула и, не отпуская пакета, побежала вокруг стола прочь.

— Дверь! — крикнула выглядывающей из своего кабинетика Насте, и та, подскочив, услужливо распахнула туалет. Даша юркнула внутрь и щелкнула засовом.

— Вторая часть марлизонского балета! — завопил Миша, стараясь перекричать кошачий вой.

— Мерлезонского! — дрожащим голосом отозвалась Даша, — кота лучше заберите! Чего это он?

— Чего это ты, Цезарь чортов? — потребовала ответа Галка, тоже пытаясь перекричать кота. И через секунду, что-то сообразив, застучала в дверь туалета:

— Дашка, открой быстренько, я в щелку просуну. Да заткнись, дурень!

— Муыффф-ыыыы! — заливался Патрисий, отпинываемый ногами, и рвался к Дашиной крепости.

Даша приоткрыла дверь и потянула внутрь пакет для мусора, по размеру годный для средней величины покойника. Посмотрела на него непонимающе, но тут же кивнув, сунула шубу в недра пакета, и залепила сверток скочем, лежащим на полочке.

— Побрызгай! Возьми там чего вонючего, дезодорант Мишкин! — кричала Галка.

— Но-но, — обиделся Миша.

Даша, задерживая дыхание, щедро залила пакет, пшикая на него «изысканным ароматом папайи и малазийской сосны с мужественными нотками мадагаскарского табака».

— Меня сейчас стошнит…

— Нормальный дезик!

— Ыыы-ууауууу!

Миша ворчал, и голос его становился слышнее, — Патрисий орал все тише и тише. И, наконец, покрутившись у закрытой двери, дергая белыми, как рыбацкая леска, усами, изогнул хвост новой фигурой и мягко ступая, ушел на подоконник, где сел спиной ко всем. Задрал заднюю ногу и стал вылизывать окорочок, длинно ведя розовым языком.

Галка поскребла по фанерной двери.

— Вылезай, партизанка. Шубу там брось пока, за унитазом.

Даша осторожно вышла и присоединилась к народу, который полукругом собрался у окна, напряженно глядя на кота. Миша поигрывал молотком, и Даша, будто невзначай, инструмент у него отобрала.

— И что с ним такое? — Галка спрашивала у всех, но Даша, чувствуя свою ответственность за негодяйские выходки, виновато пожала плечами:

— Ума не приложу. Ведь такой спокойный кот. Такой хороший. И красивый такой. Мышей ловит и даже крысу, помните?

— Ты мне его не сватай, замуж не пойду. И, кстати, о крысе. Он тогда тоже на шубу накинулся. На эту же.

— Она пахнет, — авторитетно сказала Настя, — у нас хомяк балдеет от мандаринов, прям, умирает. За шкурку готов отдаться всем подряд.

— Лучше бы этот толстяк за шкурки отдавался, — мрачно ответила Галка, — у нас тогда мехов было бы — вагон. А он, сволочь, дерется с шубой! Ну и что делать? Я уже все рассчитала! Стоячая дылда будет в наброшенной шубке и в той юбочке под крокодила, у которой задницу Любаня прожгла утюгом. Майку из тонкой замши, которая с браком на спине, — задрапируем и заколем прям на сиськах. Она ж впереди всех стоит, лицо витрины. И как теперь без шубы?

…Патрисий закончил с ногой и обратился к белоснежному животу. Миша, оскорбленный тем, что Галка вспомнила один из грехов Любани, ушел в витрину и там чем-то громко двигал. Алена, услышав про утюг, ойкнула и убежала к гладильному прессу. Настя слегка раздраженно спросила:

— Мы что, каждый день витрину будем обновлять?

— Нет. Я думала, раз в месяц где-то.

— Ну, заклеите окна и все. Делов-то. Не унюхает.

— Верно, — Галка принюхалась к Даше, — а шубу зальем Мишкиной отравой, погуще.

— Только ты заливай, а то меня снова… — Даша вспомнила каморку туалета, заполненную парами мужественных ноток малазийского табака, и содрогнулась.

— Наш хомяк, он даже сбежал как-то из клетки и забрался на кухонную полку. Там джем стоял, мандариновый, так он унюхал, — рассказала Настя, уходя к себе.

— Вот как?.. — Галка подумала. Быстрыми шагами ушла в дальний угол к комоду. Оттуда распорядилась:

— Даш, отойди от своего Аврелия. На всякий случай.

Зашуршал полиэтилен. Патрисий бросил недолизанный живот и поднял большую голову. Даша смотрела, как расширяются и темнеют кошачьи глаза, дергаются усы вокруг треугольной пуговицы носа.

— Ууу-ыыыы-ааау? — утробным басом вопросил кот и вскочил, выгнув спину.

— Галь…

— Мыыыаврррр!..

— Все, уже все! — Галка захлопнула дверцу комода и вернулась к окну:

— У меня там кусочки лежат, в самом углу, завернутые, от Колиной куртки. Я ему ламу ставила на подстежку и капюшон. Вот маленький хвостик достала. И видишь, чего!

— Галя! А как он орал, тогда, в прихожей! — напомнила Даша, — Коля еще подумал, что это я реву. Утешал из-за двери. А Патрисий — нюхает и воет пуще.

Они, стоя рядышком, смотрели, как на круглой кошачьей спине опускается шерсть, и Патрисий, снова вспомнив о гигиене, мелькает розовым языком. Какую тайну знал о ламах большой черно-белый кот, которого Даша подобрала у мусорного контейнера, где он сидел прямо и глядел перед собой, тощий, облезлый, сотрясаемый крупной дрожью? И где он с ламами познакомился? Может быть, он прилетел самолетом, из самых Анд, зайцем? Кот — зайцем… А там, в прозрачных суровых горах его хозяин пас стадо горбоносых скотинок с влажными коровьими глазами и заставлял кота их охранять? Или какая-то лама, мерно жуя, наступила на маленького котенка, он чудом спасся, подобранный дочкой туристов, и она провезла его в сумке…

…Или он родился в Москве, но жил в квартире у старухи, где все было завешано шкурами лам, все-все — даже холодильник и телевизор…

— Дарья, хватит мечтать. Скоро заказчица придет, я думала, ты рукава втачаешь, к примерке.

— Я и втачаю.

— Нет.

Даша сбоку посмотрела на Галкин профиль с ровным носом и чуть выдвинутой вперед нижней челюстью. Галка иногда говорила о себе словами из песни: я маленькая лошадка, и мне в этой жизни несладко…

Под темными глазами, опушенными жесткими цыганскими ресницами, легли серые круги. Полные губы потрескались.

— Если сядешь за машину сейчас, проложишь кривую строчку, — мерно сказала Галка, глядя перед собой, — ее придется распарывать и строчить заново. А шов, который распарывали и переделывали, делает вещь второсортной. Поняла?

— Да…

Из раскроечной выглянула Настя. Сказала, подстраиваясь в тон хозяйки:

— Если раскрой испорчен мастером, и нет возможности договориться с заказчиком о переделке, мастер покупает ткань и кроит снова. Или платит.

— Да, — сказала Галка, по-прежнему глядя в окно.

— Если вещь неверно отутюжена, ее нельзя восстановить, — подала голос Алена. — Вся работа насмарку, в брак идет полностью готовая вещь. И шьется заново.

— Да…

Миша, спускаясь по лесенке из витрины, дополнил:

— Если много сметываешь перед примеркой, ты — плохой мастер. От лишней сметки остаются следы на ткани. А это — второсортная вещь.

— Да, — уже вместе подтвердили Алена и Настя.

Даша оглядела их. Вроде бы обычные люди, разные, иногда смешные, иногда вредные. Сейчас все были одинаково серьезны.

— Я поняла, — сказала подавленно.

Галка устало улыбнулась ей:

— Это авторское ателье, Даш, у нас — так. И еще много всего надо знать, о чем ты не задумывалась, наверное, когда дома соседкам шила. Если тебе это нужно, конечно.

— Нужно, Галя. Мне нужно. И я рада, что все так, по-настоящему.

— Вот и хорошо. А кому это кажется пустяками, тот не задерживается. Лезь в витрину, а я за тебя рукава притачаю.

Внутри стеклянного аквариума было зябко, улица придвинулась совсем близко, сверкала растоптанным снегом прямо за широкими стеклами. Наряжая девчонку, стоящую на коленках, Даша думала о скрижалях профессии, которые — в каждом деле и, пока они есть, не переведутся мастера, такие, как Галка. Будут колдовать свое хитрое колдовство под стрекот заказчиц, для которых тут всего-навсего тряпичная мастерская, и которые, пару раз надев обновку, прибегут за следующей. Но за каждое из этих платьиц, юбочек, жакетов и блузок мастеру никогда не будет стыдно. Даша выпрямилась, растирая ноющую поясницу, улыбнулась свету за окнами. Охота на единорога… Она сошьет свою собственную коллекцию и неважно, где будет дефиле и будет ли слава. Главное, вещи, что снились ей, обретут жизнь, настоящую. Их можно будет потрогать, надеть. Полюбить.

Сбоку блеснула яркая вспышка и Даша, вздрогнув, прикрыла глаза рукой. Посмотрела вниз за стекло. Там, заслонив лицо черным фотоаппаратом с большим объективом, топтался рослый мужчина в распахнутой рыжей дубленке. Меховая ушанка съехала на затылок. Блеснув еще, опустил камеру и замахал рукой, улыбаясь.

— Данила?

Шевеля губами, он что-то говорил, щеки горели морковным румянцем. Даша подошла к самому стеклу и встала, прижимаясь лицом.

— Я не слышу!

— Стой! Стой так! — он огляделся и, увидев на краю автостоянки облезлый стул, на котором летом сидел у шлагбаума вахтер, положил камеру на кусок картона и побежал за ним. Вернувшись, установил стул напротив Даши, взгромоздился на него, балансируя. Нацелил камеру.

— Свалишься! — она смеялась и, повинуясь жестам Данилы, поворачивалась в тесном пространстве витрины, обнимала высокую пластиковую деву, наряженную в кожаную юбочку и открытую майку, садилась на пол рядом с другой, раскидывала руки и заправляла за уши волосы. Вчерашний хмель, наконец, переболев, прогнал тошноту, слабость и головную боль, оставив лишь тонкий звон в голове и чувство, будто все вокруг ненастоящее. И Данила тоже ненастоящий, а потому — можно танцевать с неживыми куклами посреди сугробов синего шелка, ловящего длинные блики от скрытых в углах ламп.

Свет вспыхивал, подавая команды. Вспышка: меняется поза и выражение лица; еще одна — и снова Даша другая.

Балансируя на стуле, Данила приклеивался к видоискателю и рамки очерчивали картинку, отрезая синий шелковый свет от белой, траченной морозом, штукатурки стен, от железных дверей подъездов, серого в тучах неба с бледными дырками зимнего солнца. И на вырезанной картинке жила посреди неживых красавиц Даша — высокая, с улыбкой, и падающими на плечи медовыми волосами, двигалась — для него, и для него улыбалась, светлоликая, сероглазая. Красивая. Живая. Самая живая из тех, кого встречал. И Данила отодвигал от лица камеру, чтоб убедиться — она и тут есть, он не забрал ее современным фотоволшебством внутрь картинки. Держа камеру на отлете, цеплял глазами обычную жизнь за пределами рамки, и ему становилось спокойнее — Даша тут. Не исчезла.

Наконец, увлекшись, потерял равновесие и свалился со стула в сугроб, держа камеру на вытянутой руке. Даша ахнула и сплющила нос о стекло. Увидев, как отряхивается, выбираясь, замахала рукой, приглашая внутрь. Данила постучал пальцем по циферблату часов, жестами показал — сейчас уйду, но вскоре вернусь. И убежал, оставив Дашу в самом романтическом настроении, посреди чудесным образом наряженных кукол и как надо убранных водопадов шелка.

Просунувшись в складки ткани, Галка завертела головой:

— Даш, принимай свои рукава. Ух ты, красота!

Забравшись внутрь, одобрительно оглядела витрину, похожую теперь на задрапированную шелком большую шкатулку.

— Все сделала. Молодец! Шубейку накинем после и окна заклеим. Решетку запрем, которая внутрь. Я сейчас в «Рай» поеду, с Наськой, у нас калька кончилась.

…Она крутилась возле большого зеркала, проводя по пятнистому меху пальто бархатной щеткой, осматривала себя через плечо, щуря усталые глаза. Настя, затянутая в стеганое пальтишко, вытянув губы трубочкой, красила их розовой помадой.

— Послезавтра Новый год… Хорошо, Дарья, хоть тебе успели платье построить, — Галка кинула щетку и надвинула меховую шапочку на лоб.

От двери пристрожила:

— Не балуйтесь тут. Втроем.

В притихшей мастерской Миша хихикнул и побежал в туалет, замурлыкав любимую песенку. Загремел флаконами на полочке. Алена зашептала Даше, вытирая влажные от проутюжильника руки:

— Мишаня амуры крутит. По телефону свидание назначал.

— Ну, пусть…

— Конечно!

Запищал звонок на двери, и Алена убежала открывать. Даша, подхватив вешалку с платьем, вышла к большому столу, приготовила гостеприимную улыбку.

Но вместо заказчицы из холла, заполняя собой дверной проем, выплыла огромная Любаня. Изящным жестом стряхнула с маленьких ручек рокерские перчатки, проклепанные металлическими кнопками. И пошла хозяйкой, задевая столы распахнутой курткой-косухой на меховой подкладке.

Даша зачарованно следила, как тупают по полу ноги в сетчатых колготках: мелкая на щиколотках сеточка, к бедрам, открытым мини-юбкой, растягивалась в подобие рыбацкой, с крупной ячеей. На осетра, не меньше, прикинула Даша.

— Любочка, — суетился позади невидный за подругой Миша, — чайку, Любочка? У нас тортик есть, и пироженка.

— А где же хозяйка? — хорошо поставленным баритоном поинтересовалась Любочка, — скоро будет?

— Нет-нет, — Миша замахал руками, успокаивая — только уехала, мы с тобой чайку и побежим.

Люба села на табурет, скрыв его полностью, отчего казалось, она парит в воздухе черным кожаным дирижаблем, и милостиво улыбнулась, принимая из рук Миши чашку.

— Я живу хорошо, — сообщила девочкам, — в шторном работаю, денег платят.

Поставила блюдце на обтянутые сеткой колени, откусила пирожного, — а как ты, Дарья? Не решила отсюда свалить?

— Нет еще.

Даша аккуратно повесила платье. Запрыгнула на стол, опираясь ладонями, и заболтала в воздухе джинсовыми ногами. Смотреть на Любу она могла долго. Та в свои двадцать имела личико рафаэлевской мадонны, габариты слона и апломб побольше, чем у Дольче с Габанной вместе взятых.

Миша млел, присев на уголок стула.

— Меня просят, чтоб я у них дизайнером, — Люба подставила ему опустевшую чашку, — но это надо мотаться по квартирам, смотреть. Я сказала — подумаю еще.

Алена зашипела утюгом, возвращаясь к работе.

— Все пашете? — удивилась гостья, — а нас отпустили уже, гулять.

— Мы с Любочкой сегодня идем в кино, — запищал Миша, — а потом — в клуб, ночной.

— В «Злую собаку» сходите, — посоветовала Даша, — там раздеваются и пляшут на столах.

Миша глянул на Любочку и зарумянился. Та заинтересовалась.

— Прям, все-все? Кто хочет? Ми-иш?

— Если хочешь, Любочка!

Дева встала, скидывая с плеч огромную кожанку. Повернулась, показывая себя.

— А мне девчонки платье отшили, маленькое черное, коктейльное.

Платье, хоть и не маленькое, действительно был черным, вечерним. Даша рассмотрела его внимательно, исполняясь уважения к смелой Любане, и сказала искренне:

— Чудесная вещь. Очень элегантно и тебе идет.

Любочка по-королевски кивнула, собирая полную шею десятком складочек. Когда-то она серьезно подставила Дашу, дав с таким же королевским видом пару дрянных советов, и та, испортив юбку, неделю ездила по Москве, разыскивая такую же ткань, чтоб перешить брак. Урок был усвоен — с тех пор ничей апломб Дашу не гипнотизировал. За это она Любочке была даже благодарна и зла на нее не держала. Тем более, понимая, с такими габаритами живется нелегко, в самом прямом смысле.

— Да, — спохватилась Люба, — я ж не одна. Ирена! — повысила она голос. Появилась безмолвная спутница, что все это время, оказывается, топталась в длинном холле. Обычных размеров и очень даже симпатичная. Длинные волосы мелкими кудрями покрывали широкие плечи мягкого серого пальто. А глаза были, как у тех лам, которых воображала сегодня Даша — большие, темные с влажным блеском.

— Иди сюда. Посмотри на ненормальных, я рассказывала. Галки нет, и закройщицы тоже. Вот два мастера только. Аленку ты знаешь, на срочные заказы приходила. А это Даша, я учила ее шить.

В больших глазах Ирены загорелся жаркий интерес, — так смотрят, когда знают о человеке множество сплетен. Уж расстаралась Любочка, сердито подумала Даша, а ей Мишка, видать, треплет языком на свиданиях…

— Учила, спасибо за науку, Люба. Твое пальтишко до сих пор в подсобке валяется. Второй месяц ищем клиента, чтоб три руки и все левые, и никак не найдем, — вернула Даша подачу.

Ирена повернулась к Любе и уставилась теперь на нее, с тем же жгучим интересом.

— С кем не бывает, — бодро ответила непробиваемая Любочка, — мы, вообще, на минуту зашли, только поглядеть на вас. У нас дело, недалеко.

Она воздвиглась, разглаживая на крутых боках блестящий черный шелк. Скомандовала:

— Ирка, покажь платье, пусть посмотрят, чего у нас умеют.

Молчаливая Ирена послушно распахнула широкое пальто, спуская его с плеч.

Платье было действительно замечательное. Из ассиметричного выреза шея вырастала длинным нежным стеблем, проймы показывали основания красивых рук, на талии сбоку хитрым узлом крепилась драпировка. Ну, может быть, слишком глубокий вырез, подумала Даша после приступа рабочей зависти, и разрез чересчур высоко открывает ногу. А затянуто в талии так, что хозяйка платья дышит осторожно, втягивая живот, чтоб не выпячивался через тонкую ткань некрасивым валиком.

— Ах… — сказала Даша, — а можно со спины посмотреть? Красота ведь!

Миша подскочив, бережно принял на руки мягкое пальто. Ирена повернулась, расправляя плечи. Незаметно подойдя, Алена подтолкнула Дашу в бок, задышала в щеку. Ничего не сказала, но в голове у Даши зазвучали мерные Галкины слова о мастерстве.

Рассмотрев кривую строчку вдоль молнии и точки от иглы, увидев хвостики срезанных ниток и сборку затянутого шва, Даша вежливо кивнула:

— Спасибо. Все хорошо.

— Одевайся, Ирка, — скомандовала Люба, скрипя своей кожанкой. Миша, уже затянутый в каракулевое пальто, суетился, втискивая ее руки в черные рукава. Ирена запахнула мягкое пальто-колокол, надела тонкие кожаные перчатки, и, стянув у шеи большой воротник, встала у выхода, безмолвная и загадочная. Не вздрогнула, когда над самой ее головой снова запиликал звонок. Будто она — неживая кукла, как те, что в витрине.

Даша снова сдернула с вешалки приготовленное платье. И заулыбалась, прижимая к себе нежную ткань. Рядом с Иреной возник Данила, без фотоаппарата, но в так же сбитой на затылок шапке над покрасневшим лбом.

И тут мир померк, в буквальном смысле: между ней и Данилой вклинилась Любочка, таща за руку каракулевого Мишу.

— Данька! На ловца и зверь. А мы к тебе.

Ирена отпустила свое горло и, значительно улыбаясь, подала Даниле узкую руку в кожаной перчатке. Данила, замявшись и глядя поверх серого плеча на Дашу, руку взял, потряс в воздухе. Любочка, надвинувшись, выпихнула всю группу в подъезд и затопталась в дверном проеме, торопясь договорить Алене и Даше о своих успехах:

— Меня на телевидение пригласили, в программу «Стиль и смелость». А Данька фотосессию делает, мне и Ирке. В платьях новой коллекции — талашовской.

Подняла на пальце увесистый кожаный баул с круглыми боками, хвастаясь. И, кивнув на прощание, закричала в гулкий подъезд:

— Ирка, пошли. Миша, в кафе пока побудешь. Дань, показывай дорогу.

Маленькая Алена взобралась на подоконник, вежливо отодвинув Патрисия и, отклячив худую попу, стала глядеть на улицу:

— Вышли. Любаня впереди, дорогу прокладывает. О! К витрине идут! Увидели, наконец-то. Ирена, как мумия. Я ее знаю, она у них моделькой в шоу-руме. Всегда такая, глазами хлопает. Даш… Даша! Данила остался. Все вперед ушли, а он у витрины топчется.

Она оглянулась, дернув беленькими косичками. Даша снова сидела на столе, болтала ногами, глядя перед собой.

— Ну, ты чего? Пойди, помаши, ждет ведь!

— У меня примерка, — ответила Даша и, спрыгнув со стола, отправилась открывать двери — звонок снова позвякивал.

Вечером, когда все разбрелись, оставив на большом столе вещички, которые до праздника обязательно надо успеть, Галка выпроводила Дашу и Патрисия на улицу.

— Суй его в сумку, погуляйте, подышите. А я шубку в витрину. Дышать идите в магазин, вот списочек, там распродажа в шторном, нитки и тесьма.

На улице Даша первым делом направилась к новой витрине. Днем выбегали смотреть, но в темноте все другое. Стеклянный кубик светился, переливаясь волнами синего шелка, по которому текли сплетенные из дождика гирлянды. Три девчонки со светлыми высокими скулами и нежно прорисованными губами ожили в пространстве своего кукольного мира.

Одна, прислоняясь к стеклу, отгородила ладошками лицо и смотрела на улицу. Оттого что стояла вплотную, юбка широкого платьица из меховых полосок, соединенных шифоновыми лентами, совсем по-человечески прижималась к стеклу и торчала сзади, оттопыриваясь. Свесилось с голого плечика смешное ожерелье из огромных меховых помпонов.

Другая, стоя на коленках, рассматривала рассыпанные по синему полу цветные стеклянные шары. Смешно сверкал блик на круглой попе, обтянутой кожаными шортиками, руки до самых пальцев закрывали мягкие рукава свитера, изрисованного замшевым орнаментом.

А впереди и чуть сбоку, выставив длинную ногу в кожаном ботике, стояла девочка в пестрой шубке, короткой размахайке с вычурными рукавами, трогательной и забавной. Удивительно кстати пришлась к парижской шубке узкая юбка из тисненой под крокодила зеленоватой кожи и высоченные ботинки на протекторе, но с тонкими, туго перешнурованными щиколотками — в пику модной обуви на платформе.

Синяя шелковая шкатулка, а в ней — драгоценности, но не мертвые, безупречные, а почему-то, наверное, из-за вручную сшитых вещей, — живые и потому немножко забавные. Так и надо. Раскрываешь шкатулку и они тут…

Даша медленно подошла. Попятилась. Наклоняя голову, ступила в сторону. Девочки в синей витрине, на лица которых падал теплый свет направленных ламп (чтоб не утопленницы, кричала Галка, командуя электриком) жили своей жизнью и что-то рассказывали о ней Даше. И она слышала тихий, но все более ясный шепоток бродящей рядом идеи.

— Муррло, — будто учуяв, что Даша снова разглядывает ненавистную шубку, подал голос Патрисий из недр сумки.

— Идем, — спохватилась Даша. И отойдя, еще раз обернулась на смешной, прилепленный к длинному скучному дому синий прозрачный кубик витрины. Свет из нее падал на снег и там на нем… Даша пригляделась. Таща тяжелую сумку, вернулась опять. На белом, залитом голубоватым светом фоне, чернели кривые цифры, насыпанные чем-то мелким. Даша присела, вглядываясь, подцепила горошину пальцами. Изюм!

— Маффф, — уже строже сказал замерзающий Патрисий.

— Сейчас… — поставив сумку, вынула телефон и, тыкая коченеющим на морозе пальцем в кнопки, стала записывать.

— Семь, ноль, пять, а это что? Восемь или девять? Дурында, все растоптала! Идеи у нее… Жан-Поль Готье, ага. Все.

Она сунула телефон в карман и побежала к магазинам, тяжелая сумка колотила ее по боку… Может это и не Данила вовсе. А даже если Данила, что с того? Хватит с нее Олега с его рок-фестивалями и тусовками. И еще Ирена эта. С глазами.

Но пусть будет номер телефона, пусть. Ведь — изюмом на снегу!