Все праздники кончаются одинаково, думала Шанелька, сидя, вернее, полулежа в мягком шезлонге, придвинутом к ажурной решетке балкона. Внизу, между широких пальмовых листьев мерцала вода бассейна, уже не такая яркая, как ночью — солнце вставало, заливая небо зеленоватой алостью, и так странно падали утренние тени, они всегда кажутся странными тем, кто привык полуночничать, просыпаясь уже в день, а утра оставляя слепой дремоте. Все предметы выглядят совершенно другими, утром, из-за того, что свет падает непривычно, укладывая свои собственные тени, и цвет его тоже другой. Погружаясь в зыбкий уют, и пытаясь не заснуть, Шанелька моргнула несколько раз, пристально всматриваясь: получше запомнить этот свет и эти странные тени. Живи я по-другому, думала сонно, а в кронах цвикали непонятные птицы, может быть, попугаи какие-то, живи я просто по другому графику, этот свет был бы привычным, а вечерний — странным. А еще, можно написать сказку, о принцессе, которая никогда не видела ночи, потому что заклятие погружало ее в сон, как только вечернее солнце касается горизонта, и просыпается она уже после рассвета, потому думает, что темнота — она только в углах или зарослях. И вдруг случается что-то, я потом узнаю, что именно, девушка сумела проснуться ночью. И заблудилась в собственном саду, не понимая, как выбраться на свет, который заснул сам, спрятался… Кажется, напомнила себе Шанелька, совсем засыпая, ты хотела обдумать насущное, а не спать, грезя новыми сказками.

…

— Надо ее в спальню перенести. Тут скоро шуметь будут.

Голос мягко шуршал рядом с ухом, так же мягко сильные руки обняли, приподнимая, прижимая к груди, где мерно билось сердце.

Шанелька улыбнулась с закрытыми глазами, обвивая рукой мужскую шею, чтоб не упасть в воду. Конечно, это то самое смешное задание — найти и поймать русалку — Дима ее поймал, вместе они выиграют конкурс, и так здорово висеть на его руках. Сейчас он скажет (уже говорил?) — ты не номер пять, Шанель. Ты — номер один.

— Я накрою. Она мужу хотела позвонить. Ну, проснется, свяжется.

Устроив спящую в спальне, Джахи и Крис вернулись в гостиную, там Крис уселась в пухлое кресло, похожее на белое облако, а ее пуруджи прошел к кофейной панели, зашуршал песком, двигая в горячем контейнере маленькие, будто игрушечные джезвы с резными ручками.

Наполнив чашечки, Джахи вернулся к столу, поставил их на расчищенный от бумаг пятачок, улыбаясь заботе Крис — та подняла и округлила руки, оберегая стопки пожелтевших бумаг. Взяла чашечку в ладони, устроила на коленях. Откинулась на мягкую спинку кресла, щуря уставшие глаза.

За последние два часа они втроем сумели только приблизительно рассортировать документы по датам, чтобы потом сесть и вдумчиво прочитать их, как можно более последовательно. Когда вовсе устали, вышли на балкон покурить и посмотреть, как медленно поднимается над замершей гладью далекой воды багровый диск солнца. И, доставив дремлющую Шанельку в спальню, вернулись обратно.

За распахнутыми стеклянными дверями вдруг зашуршало, потрескивая и щелкая. Мягко сверкая, воздух наполнился запахом свежей воды — в саду включились поливалки. Строгий мужской голос прокричал что-то, ему ответил ленивый, огрызаясь с насмешкой.

— Новый день, — Джахи подносил чашку к губам и снова опускал ее на колени, — «Десерт Стар» очень большой отель. Много людей. Много шума.

— Мы можем вернуться в архив? Я бы лучше там все посмотрела. И записи делать удобно. И ксерокс.

Мужчина кивнул. Конец черного покрывала свободной петлей свисал на грудь, обрамляя красивое лицо.

— Архив без людей сегодня. День праздника. Я буду идти, где стоит наш автомобиль. Так?

— Так, — кивнула Крис.

Оставшись одна в гостиной, допила кофе, задумчиво осматривая вынутые из большой картонной коробки бумаги. Ну, каков жук этот Асам! Или случайно так вышло, что они неделю копались во всяких счетах из прачечной и театральных билетах, написанных на чужих языках, а настоящее сокровище, касающееся Елении и ее маленькой дочки, хранилось совсем отдельно? Письма. Записки. Старые вытертые блокноты, сильно похудевшие от давным-давно вырванных листков. Детские рисунки и тонкие книжечки с картинками и выцветшими подписями. Журналы мод. Конверты без адреса, пухлые от сложенных вчетверо листков. И все это — на русском языке. То, что хотелось прочитать сразу — ловя общий сюжет, составляя цельную картину — читалось с трудом, так непривычно было всматриваться в рукописные буквы, начертанные несколькими разными почерками. Но если выспаться, знала Крис, а потом уединиться в хранилище, разложив бумаги на большом столе, приготовив свои инструменты — блокноты, чистые листы, карандаши, ручки и закладки, стикеры, прозрачные файлы и временные папки…Лампы с подсветкой на увеличительном стекле. Смартфон с хорошей фотокамерой. — То пары дней вполне хватит, чтобы все это внимательно прочитать, делая записи. И пусть дисциплинированный Джахи запрет их в хранилище, чтоб никаких соблазнов.

Беря со стола маленькую фотографию с обломанными краями, Крис улыбнулась. Вот он — главный на эти дни соблазн. Сейчас больше всего ее волнует оживающая история, пожелтевшая от времени, с истертыми буквами и обломанными краешками. А что говорить о Шанельке, по глазам видно — полна через край.

С фотографии на Крис смотрел мужчина лет пятидесяти, чисто выбритый, с небольшими усами над полной верхней губой. Короткие волосы такого же оттенка, как усы, блестели от чего-то парикмахерского, бриллиантина, предположила Крис, или — бриолина? — наказав себе точнее вызнать, что это за средство и когда применялось. А глаза — светлые, пристальные, с черными точками зрачков. Мужчина был несколько странно усажен — боком к фотографу, так что сильно повернутое лицо получилось над вздернутым напряженным плечом, обтянутым пиджачной тканью в еле видную полоску. Казалось, обернулся на чей-то зов.

На обороте наискось мелкими буковками, слитыми в кружевную вязь, было написано: Ленни от Леона, да будем мы живы и счастливы, детка моя.

Даты на снимке не было.

— Шанель? Нелькин? Ты Димке будешь звонить? Джахи машину пригнал.

Шанелька с трудом приоткрыла глаза. В полумраке спальни на фоне светлых занавесей балдахина склонялась над ней темная голова Крис. Ворочаясь и натягивая до плеч простыню, ответила невнятно:

— Потом. Я спать.

И улетела гулять по дивному саду, полному высоких стеблей с клонящимися долу огромными цветками, похожими на царственные лилии. Тут было прекрасно. Славно. Медленно идти, проминая босыми ногами мягчайшую бархатную травку, пока кто-то заботливый поддерживает под локоть, слегка обнимая за талию. Шепчет что-то успокаивающее, предупреждая, вот порог, ногу поднимай. Говорит над ее головой — ладно, успеется, я завтра сама звякну, чтоб не дергался.

Потом она ехала, качаясь на пружинистом сиденье, снова шла, на этот раз узнавая с тихой радостью знакомый сад, веера мокрых радуг над блестящими листьями, клумбы, яркие от цветов и вдалеке — ажурную колоннаду беседки-аннуки.

Укладываясь в узкую постель, Шанелька вздохнула, вытягивая руки поверх легкого покрывала. Совсем закрыла глаза, слушая мерное шуршание воды, плеск ее совсем неподалеку. И заснула по-настоящему, с ощущением — я дома, я у себя. Так хорошо.

Из душевой вышла Крис с наверченным на влажные волосы белым полотенцем. Плотнее задернула шторы и тоже легла, так же укладывая руки поверх покрывала. Закрыла глаза, встречая мысленно мужской взгляд серых глаз на лице с четко очерченными тяжелыми скулами. Леон. Интересно, он Лев? Нет, скорее, Леонид. А она — его «детка». Еления — Ленни, по возрасту точно годится ему в дочери. Кто он ей? Завтра, вернее, сегодня, когда проснемся, мы все узнаем, думала Крис, тихими шагами уходя в собственные сны. В которых почему-то — круглая арена, посыпанная песком, яркая женщина в блестках, держит в обнаженной руке хлыст, стоя перед тумбами, на которых — львы, разевающие жаркие пасти. Нет, засмеялась во сне Крис, поворачиваясь и стряхивая влажное полотенце на пол, сунула руку под скулу, согнула ноги, устраиваясь уютно, нет, не львы — Леониды. Слушаются велений яркой и строгой женщины, указывающей хлыстом, что нужно делать. Потом она уйдет, переодевшись, будет сидеть в маленьком кабачке, есть горячий суп, слушая старого мужчину напротив, а тот, почесывая ухо, снова и снова рассказывает знакомые истории… про то, как когда-то…

Проснулись совсем уже вечером. Зевая, пили кофе в маленькой кухне. Шанелька вертела телефон, нажимала кнопки, и тот старательно пытался работать, иногда светя экраном, потом угасая.

— Помер, — вздохнула, заверчивая мобильник пальцем на гладкой столешнице.

— Высохнет, — утешила ее Крис, — ой, а мне снился цирк почему-то. Старый такой. Дрессировщица с тиграми, нет, со львами. И потом ресторанте, дешевенький, она там ест, и болтает с клоуном. Наверное, клоун. Больно уж мизантропического вида старпер.

— Это из-за новых старых бумажек, — предположила Шанелька, — твое подсознание раскрутило кино. На основании фактов, вернее, обрывков. Мы их зацепили поверху.

— Сад расходящихся тропок… — Крис потянулась к большой турке, налила себе еще кофе, — ты читала? У Борхеса?

— Читала. Наверное. Не помню сюжета. С таким названием сюжет уже лишний, да? И рассказ лишний. Или повесть. Оно — само по себе сюжет.

— Угу. А когда вникнем, то увидим в этом саду еще одну тропку. А глубже копнем — еще одну.

— От этого мне кажется, меня разорвет, — пожаловалась Шанелька, — когда я пишу. Понимаешь? Каждый абзац уводит в новую историю. Вдруг я лопну? Знаешь, я пробую записывать, ну, как положено риал писателям — заметки, планы, то-се. А оно потом лежит мертвым грузом, не пригодилось. И так жалко…

— А ты не жалей. То, что нужно, оно никуда не денется. И вообще, так будет не всегда. Наверное. Ты сейчас — Шанелька в силе. Вот и пиши, что пишется.

— А записи — ну их?

Крис пожала плечами.

— Пусть будут. Может быть, потом пригодятся. Или останутся. Кому-то. Как вот эти бумаги, которые провалялись столько лет. И теперь у них появился голос.

— А вдруг там все не так, как хочется Ираиде? Мы только пролистали, но как-то все намного сложнее, чем надо бы. Что тогда, Криси?

Крис улыбнулась, тыкая пальцем в свой телефон и тот послушно показал точное, уже совсем вечернее время.

— Зато они говорят с нами. С тобой, в частности. Это тоже важно, может и важнее, чем Ираидины желания. Нет, точно важнее.

— Ты мудрец. Мудрица. И еще ты меня любишь и потому мне льстишь.

Но услышать от Крис слова о собственной важности Шанельке было приятно.

— Аннука, — Крис встала, отодвигая чашку, — Джахи нас ждет, и согласился поработать ночью. Время поджимает, Нелькин, мы торговались с Асамом, но у нас дата вылета через пять дней. А я еще хочу успеть покупаться. Там, на побережье. Пусть Ираида меня простит.

Шанелька заторопилась, в два глотка допивая остывший кофе. Она была совершенно согласна с подругой — пусть стальная женщина Ираида смирится с тем, что они хотят пару деньков провести в египетском зимнем лете, перед возвращением в родную осточертевшую зиму.

Сидя в аннуке, они почти не говорили. Джахи снова разлил по высоким стаканам волшебное питье, от которого у Шанельки посветлело в голове, и она успокоилась — все ее светлая голова выдержит, запоминая нужное. А что не запомнит, то я вытащу из самой себя, поняла Шанелька. Отрицательно покачала головой, когда Крис протянула ей свой мобильный. Нет, не будет она звонить сейчас, и смску писать не станет. Вдруг Димка ответит, и настрой собьется, а он сейчас важен.

Уходя в молчаливое здание архива, по-ночному гулкое, подруги переглянулись, словно поняв — думают об одном и том же.

— Джахи. Можно мы посмотрим портрет, перед работой?

Кхер хеб кивнул, засвечивая длинный фонарь с мелкими белыми лампочками. И они пошли вниз, осторожно ступая по узкой лестнице.

Тут нужна бы свеча, думала Шанелька, нащупывая ногой ступени, или светильник с носиком-огоньком. Но на самом деле — не нужна, потому что в памяти все встанет, как надо, и может быть, белые пятна на черных тенях — лучше, чем шаблонное трепетное пламя.

В комнатке перед портретом Шанелька вздохнула коротко, глядя то на лицо Хеит Амизи, то на стоящую рядом Крис. Потом вопросительно посмотрела на спутника.

— Ты сказал, что ее пуруджи был совсем молод. Но тогда в самом начале века, в тысяча девятисотом, разве он мог? — она указала на еле видное мужское лицо, обрамленное черными тенями.

— Так, — Джахи кивнул. Тени качнулись в такт движению лампы, — сейчас с Хеит другой пуруджи. Тут. Который ушел. И пришел новый, потом.

— А! Ясно. Так, — согласилась Шанелька, сразу же отвлекаясь от дат и цифр, как только они прояснились, — жалко, что цветок не написан точнее, его совсем не видно, какой изнутри. Эта книга у тебя на столе… Это он? В справочнике?

— Я не могу сказать. Утраты. Бумага была не целая. Я хочу. Чтобы это был королевский цветок. Но мое сожаление в том, что нет точности. Он остался в легенде. Что?

— Ничего, — уныло ответила Шанелька, стараясь улыбнуться, — совсем ничего. Нормально.

Но поднимаясь наверх, еще сто раз успела упрекнуть себя за то, что испортила пакетик с загадочными семенами. Вдруг из них выросли бы те самые, королевские цветы Хеит! Джахи был бы счастлив.

— Так, — сказала Крис наверху, усаживаясь на свое рабочее место и методично раскладывая нужные принадлежности, — короче, пашем до упора. Джахи, ты будь рядом, да? Вдруг что надо перевести. А мы тебе будем пересказывать русское, чтобы понятно.

Она усмехнулась, вспоминая карету и тыкву, сталкивать лбами, и прочую образность, понять которую нелегко, даже если учил язык и понимаешь, что рассказали учебники.

Много позднее, когда полная приключений поездка отошла в прошлое, Шанелька думала, что сравнить их работу в те два заключительных дня правильнее всего — с картинками, увиденными с улицы в освещенных чужих окнах. Увиденными в реальности, а не в книге или в кино, где писатель и режиссер оставляет подсказки, связывает концы, а то и напрямую пускается в объяснения — что происходит и что происходило в истории, которая рассказывается.

В реальности же получается тот самый сад расходящихся тропок, десятки вариантов, толкующих обрывки и фрагменты сведений. Тех, чья подоплека известна героям, но не слушателям истории. Кто сидит за столом, слушая собеседницу? Хозяин или внезапный гость? Родственник или пришел по делу? Куда ведет приоткрытая дверь — темный ее косой ромб, в котором мелькнуло лицо — чье лицо? Почему сидящие оглянулись одновременно? На чей-то оклик? На дверной звонок? Одни догадки казались почти истиной, толковались легко, но точно ли были истинными? Или просто узнаваемы из-за внешней шаблонности?

Письма. Их они отложили сразу, потом отобрали те, что по почерку и подписи принадлежали Леону. Прочее было мало информативным — извне, из большого мира Елении никто не писал, а другой бумажный хлам и был хламом, хотя слово неуважительно, но суть отражает полностью. И у меня, и у Крис, думала Шанелька, откладывая в сторону истрепанные журналы мод, вырезки с дамскими советами, рекламой почтовых магазинов, календариками с церковными праздниками, — точно такой же хлам копился в доинтернетскую эпоху, только даты на журналах поновее. Многое складывалось просто так, вдруг пригодится. И лежало годами, да и теперь где-то дома валяется, в шкафу, занимая нижнюю неудобную полку. И если через почти сто лет кто-то возьмется читать, чтобы узнать, а кто такая была Нелька-Шанелька, что поймет из этой макулатуры? Что ценила наряды, что хотела изучить на курсах язык, и даже начала — вон пара тетрадок с парой заполненных страничек. Что у нее появился ребенок — вырезки с советами по уходу за младенцами, рецептики вкусных кашек и забавных пирожных. Что позже она рисовала ребенку картинки и, наверное, это мальчик — сплошные машинки, собачки и пистолеты, а вот то же самое рисовал он сам — криво косо и очень вдохновенно. И так далее.

А письма Леона оказались в точности этими картинками в чужих окнах. Он много писал о книгах, о тех местах, где побывал, рассказывая о невыразимо прекрасных морских закатах и бесконечной дымке азиатских степей. Интересно, поэтично, подробно, но абсолютно бесполезно для дела Крис, пускался в воспоминания о прошлом, и тоже — тщательно и подробно описывал милые, навсегда утерянные мелочи. О том, как скрипели половицы в светлой комнате дачного дома, как старая лодка протекала и черпала бортом воду, когда он нагибался — сорвать желтую кубышку или белую водяную лилию (тут Леон пускался в длинное описание цветка, лодки, сломанного весла и мятого жестяного ковшика). Из двух десятков писем исследовательницам стало понятно, что жил Леон где-то в средней полосе, был не беден, но вряд ли очень богат, и как многие, эмигрировал, бросив прошлую жизнь, но так и не сумев от нее отклеиться. А может быть, Еления была единственной собеседницей в его новой жизни, с которой он мог говорить именно на эти темы. Делал себе приятно, как с раздражением высказалась Крис, устав разбирать мелкую чернильную вязь очередного послания.

Но пропускать ничего было нельзя. Как мелькнувшее в темном проеме лицо дополнительного персонажа могло прояснить, что же происходит в освещенной комнате, так несколько небрежно брошенных слов посреди потока воспоминаний могли что-то сказать о положении дел Елении в Пуруджистане. И эти слова находились, не позволяя троим читателям чужой жизни расслабляться, откидывая послания.

После каждой внезапной фразы, которая вдруг высвечивалась посреди густых зарослей воспоминаний, рассуждений, описаний, казалось — вот он — выход на свет, где можно оглядеться, поняв, куда занесло. Но следующая, найденная через пару писем фраза, вдруг меняла детали, предлагая другую версию прошлого. И еще — Леон не любил ставить даты и местоположение, а все письма были переложены в неподписанные конверты, сразу по несколько штук. Так что, приходилось дополнительно гадать — верно ли они блюдут хронологию.

Хотя бы причины его многословия мы можем назвать точно, вздыхала Крис, относя очередное письмо к копировальному аппарату и аккуратно подчеркивая в копии нужный фрагмент, чтобы потом выписать его в отдельную тетрадь, вернее, сперва, по совету Шанельки, на пронумерованную карточку, чтобы в процессе работы можно было менять страницы местами, если появятся новые сведения о датировке писем.

«Конечно, Ленни, я буду рассказывать тебе все, о чем помню, мне это в радость. И спасибо, за эту просьбу»…

Еще в одну тетрадку Шанелька записывала варианты прошлого, один за другим, кратко намечая сюжет.

— Чего ты хихикаешь? — поинтересовалась усталая Крис, откидываясь вместе со стулом и закрывая глаза.

— Так. Прикинь, сколько у нас тут Елений, Идочек, Леонов. Не считая пуруждей, принцесс и правящих принцев. О которых Леон категорически не пишет. Прямо квантовая физика с ее многомирием. А где кстати, твой великолепный хеб?

— Так, — согласилась Крис, — но мы-то все равно пребываем в одной конкретной вселенной. Преимущественно. За исключением всяких творческих полетов, но то другая епархия. Хеб? А кхер его знает, удалился в лабиринты стеллажей и что-то не слышно, чего он там.

— Позовешь?

— А вдруг в сортире? Побольше такта, Нелькин.

Но еще через полчаса интенсивной работы обе не выдержали и отправились в большой зал, в дальнем конце которого была приоткрыта дверь в санблок и столовый угол. Но туда идти не пришлось. Джахи мирно спал, придвинув стул к окну и уронив красивую голову на руки, сложенные на белом подоконнике.

Дамы пару минут стояли, любуясь чеканным профилем защитника, мягко сложенными губами и черными ресницами, оттеняющими закрытые глаза. И тихо ушли обратно.

— Мимими, — шепотом сказала Шанелька, усаживаясь, — блин, ты не хочешь украсть своего пуруджи и увезти его в суровый северный мегаполис? Имеешь ведь право.

— Няняня, — соглашаясь, тут же возразила Крис, — куда ему, он там зачахнет, без своих аннук и кассамов.

— Тогда останься сама. Нет, я шучу, и вообще, глупо, не оставайся!

— Почему?

— Потому что мне без тебя будет плохо, — честно призналась Шанелька, — хотя я и так без тебя, но все же тут границы. Асам еще этот…

Вспомнив о президенте, она вдруг сильно расстроилась и передернула плечами.

Крис покачала головой, перебирая цветные стикеры в толстеньком кубике.

— Дело не в Асаме. И не в Алекзандере, и даже, предвосхищу, не в графе Азанчееве и нашей с ним душевной дружбе. Вот смотри, что мы имеем. Красивый и умный мужчина, за сорок.

— А выглядит на тридцать, — вступилась за истинного Шанелька, — все, молчу.

— За сорок, — повторила Крис, — но не женился. Потому что он — пуруджи. Если я останусь тут, то место Кристины Неверовой, юриста, работающего в солидной фирме, займет очередная Хеит Амизи. Пусть дивная, умная и авторитетная. Но так же, как сам Джахи, повязанная традициями по руками и ногам. Мы мало знаем. Может быть…

— … тебе даже понравится, — закончила фразу Шанелька, уже видя перед собой сидящую в царском кресле величественную Крис.

— Вот-вот. Но главный момент мне не понравится никогда. Я потеряю свободу делать, что хочу, сама решать. Не фыркай, знаю, что скажешь. Могу поиграться в принцессу и, ежели что, могу все бросить и вернуться. Но тогда — Джахи? Смешно, мы его знаем меньше недели.

— Неделю, — быстро вставила Шанелька и снова умолкла, с виноватым видом, ну, никак не научится слушать, не перебивая.

— Все равно. Неделю, да. Но он стал таким… — Крис повела рукой, шевеля пальцами, потом усмехнулась, сдаваясь трепету и пафосу, — ну да, родным совсем. Он так трогательно живет, чтобы беречь свою Хеит. Что мне хочется оберечь его самого. От лишних страданий. Если я уеду сейчас, я уеду как анэ Крис, а если побуду тут, то придется валить принцессой Хеит, которая — нишмагла. Или же терпеть срок, как в тюрьме, да? Считать дни, до его сорокапятилетия, чтоб ура, свобода. Он такого отношения не заслужил.

— Дай мне слово, — Шанелька стала серьезной и торжественной, — Криси! Дай слово, что будешь писать ему, если вдруг. Ну то есть, ты будешь отвечать на его письма, подробно и вдумчиво. Несмотря на все свои дедлайны с авралами.

— Играть в заочную принцессу? — рассмеялась Крис, — давать советы через полмира государству, о котором я почти ничего!

— Не играть! Ты же понимаешь сама. Это уже совсем другой уровень. Мы попали сюда и что-то случилось, вокруг нас. И с нами тоже. С тобой. С Джахи. Вот как раз не нужно относиться к этому, как к игре!

— А я не отношусь. Это я так, над собой насмехаюсь. Тоже мне — великая Хеит.

— Да, — уверила Шанелька, — именно так. Это как два мира, которые вдруг пересеклись. Теперь у них есть общая территория. На ней ты — как раз принцесса.

Крис молча смотрела на вдохновенное, и как всегда во время таких приступов, немного сердитое лицо подруги. Как будто та шла войной, своей собственной, маленькой и упрямой, на сарказм, насмешливость и попытки свести все к шаблонам обыденной реальности. И как всегда, кивнула, соглашаясь. Потому что знала — она права, отвоевывая у этой реальности место для своей постоянной сказки. Это полноценная часть мира, и не только для Шанельки.

— Ты дон-кихотица, Нелькин, и я тебя за это люблю.

— А я думала, любишь за кучерявые патлы, — остывая, засмеялась та, поправляя волосы, — так ты обещаешь?

— Само собой. Да. Если Джахи это нужно.

— Да, — мужской голос заставил обеих вздрогнуть.

Джахи стоял в проеме дверей хранилища. Складки покрывала лежали на плечах, длинный конец ткани спускался, ниспадая почти к подолу. На смуглой щеке пламенел рубец от обложки папки, что лежала на подоконнике.

— Я буду писать тебе, великая Хеит. Такая ты в письме. Ты в письмах. Там. Хеит Амизи. Ты имеешь две жизни теперь.

— Джахи. А как называется твоя эта вот? — Крис подняла руки, показывая на свои скулы и макушку, — арафатка твоя.

— Тагельмуст, — мужчина неторопливыми движениями размотал длиннейшую полосу тонкой ткани, свернул, подходя и подавая Крис, — покрывало. Для голова пуруджи, который стоит в тень. За спиной светлой принцессы.

Крис приняла черный комок, замялась, с вопросом на лице. Джахи кивнул, опуская руки.

— Подарок. Хранитель кхер хеб Джахи для анэ Крис. Для памяти.

Отвел глаза, осматривая свое одеяние — тонкий широкий плащ был накинут поверх обычной повседневной одежды — белой рубашки и европейских светлых брюк с тонким ремешком на поясе. Снова улыбнулся.

— Анэ Шанель говорит правду. Мы есть обычные люди. И мы есть другие — в другое время. Время… (руки снова поднялись в попытках помочь словам) когда есть нужность. Так?

— Нужда? — подсказала Шанелька, — время, когда возникает нужда быть великой Хеит и ее пуруджи.

— Так, — успокоился Джахи, трогая пальцами свою бородку, — так. Это мой русский язык. Он маленький, чтобы говорить большие вещи.

— Спасибо, — Крис положила свернутый тагельмуст на край стола, села, берясь за блокнот, и взглядывая на свой телефон, — мы еще поработаем, да? Час, может чуть больше. Джахи, ты иди спать. Я позвоню.

Хранитель склонился в шутливом поклоне, прикладывая к груди руку.

— Веление Хеит!

И, выпрямляясь, зевнул, засмеялся. Крис и Шанелька засмеялись в ответ.

— Молчи, — сказала Крис подруге, когда в массивной двери щелкнул замок, отсекая наружные звуки, — а то я совсем влюблюсь в нашего защитника.

— А… — но продолжать Шанелька передумала, беря из раскрытой папки очередное послание Леона.