— Тайна…

Слово, сказанное Шанелькой, повисло в тихом воздухе. Нет, не просто слово. Имя. А еще, упорно-ревнивое в упоминании о нем — «этот Тайна».

Шанелька убрала руку с листков, повернулась к подруге, сказала медленно, будто по ходу примеряла, расставляя догадки по местам:

— Ребенок, твой и «этого Тайны». Твоего Тайны. Не принца, да? И вот, смотри!

Она вытащила нужную папку, раскрыла, вынимая стопку неровных листков. Положила на стол тот самый рисунок, где каракулями ребенка — мама и дочь, а чуть поодаль — силуэт мужчины в тагельмусте, закрывающем лицо до самых глаз. Резкие штрихи карандаша, зачеркивающее слово «папа».

— И несчастье, которое случилось с принцем, — напомнила Крис, — в аккурат за год до рождения Ираиды. Нелькин, давай свои карточки, нам еще сто раз нужно перечитать и выписать все по порядку. И даты, даты! Где-то тут он пишет…

Палец прошелся над бисерными строчками, замер, указывая.

— Для всех тут ты родилась позже. И про хитрых евиных дочерей. Она врала о возрасте, так? Ладно, это может быть не сильно важно, но мы все запишем. Рассортируем. И привяжем даты к историческим событиям. Когда у них тут случился переворот? После которого беспорядки, дворцовый пожар и пуф — нет независимого государства Пуруджистан? В каком году?

— Кажется, в тридцать пятом. Нет, в шестом? Надо спросить у Джахи.

Крис покачала головой, кладя перед собой чистую карточку.

— А детка Еления унаследовала от отца чутье на опасности. Вроде бы, фыр, и улетела, обиженная. А на самом деле, спасла себя и дочку, так? Чего улыбаешься?

— Так, — Шанелька кивнула, — ты заразилась от Джахи его словечком. Так?

— Так, — Крис рассмеялась, снова откидываясь на стуле, — что ж я никак не проникнусь. Мы ведь сделали это, Нелькин! Нашли!

— И даже не в самый последний момент. Мы — супер. Вот тебе чистый блокнот, пиши для Джахи вопросы, тут еще кучу всего надо выяснить. Этот закон про пять лет и некровное наследование. И прочее.

— Чего это я?

— У тебя почерк. А у меня — азбука для детишек. Пиши, будем читать медленно и все по ходу выписывать. А потом еще прочитаем Джахи вслух.

— С выражением, — подсказала Крис, послушно берясь за ручку.

— А то. И пусть он по ходу тоже объясняет, а ты будешь писать.

— Тебя нужно в рабовладельцы. Так?

— Так!

Шанелька застыла, думая. Снова повернулась к подруге.

— По приказу законного. Я правильно подумала, Криси? Принц приказал истинному пуруджи сделать ребенка своей жене?

— Похоже на то. Офигеть, нравы, да?

— Ну, — Шанелька быстро оглянулась на безмолвные двери, — ежели бы мне подарили нашего Джахи, настрого приказав ему маячить рядом с мной днем и, гм, ночами. Я бы не стала отказываться.

— Вот-вот. И через пару лет вляпалась бы по полной, как детка Еления. А Джахи сделал бы ноги, от тебя к своей возлюбленной Хеит. Постой, это ко мне, что ли?

— Прекрасно! — вдохновилась Шанелька, — а я буду брать его напрокат! С твоего милостивого позволения.

— А я буду скандалить насчет усушки и утруски при возврате!

— Станешь измерять и взвешивать? И упрекать меня — лучшую и душев-ней-шу-ю подругу, что я твоего пуруджика чересчур утрусила?

— Молчи. А то я уже представляю, как ты его там — утрушиваешь.

— Утрясаю.

— И мне нужно срочно обложиться льдом. Слишком горячие картинки.

Еле договорив, Крис заскрежетала стулом, повертываясь к двери, в которой внезапно заскрежетал ключ. Шанелька расширила глаза, и сжала губы, чтоб не рассмеяться, гадая, слышал ли через дверь уважаемый кхер хеб про его усушку с утруской.

* * *

— Чизиз…

Слово повисло в ночном воздухе, нет, не просто слово, имя.

— Перевод из старого, — Джахи принял в ладони высокий стакан, качнувший в себе янтарную жидкость, выпрямился на тахте, где сидел, поджав ноги и опираясь на подушки, — Чизиз это — тайна. Чизиз Халима Джахи, последний истинный рода Халима Джахи, пуруджи великой Хеит.

На смуглое лицо падал свет от пламени маленького светильника на низком столе, почти невидимый в мягком свете, заполняющем беседку, но он был живым, двигался, и казалось, на спокойном лице мужчины меняются тайные выражения.

— Письма. Он писал для Хеит, говорил о желание вернуться. Постоянное, вечное, как смена ночь и день. Как прилетание ветер. Ветра? Каждый вечер перед ночь. И каждое утро перед солнце. И как волна, которая — тысяча волн.

— Одна из тысяч, — проговорила Шанелька, выстраивая в голове мысленные тягучие строки, полные печали. Тоски любящего по любимой.

— Он был твоим предком? Дед? Если посчитать? — Крис поднесла к губам свой стакан, делая маленький глоток.

Джахи покачал головой.

— Нет. Не прямо. Но по кровь — да.

— Значит, кровный родственник. Линия братьев, например. Ты знаешь, что с ними стало, Джахи?

— Нет, — Джахи опустил глаза к своему стакану, словно пытаясь прочесть что-то в мерном покачивании вина, — нет, после переворот, беспорядки, смута — они ушли. Исчезли. Пуруджи и его Хеит. Может быть, уехали. Так? Или…

— Или что?

Шанелька приоткрыла рот, очарованная внезапной картинкой. Выжидательно посмотрела на замкнутое лицо собеседника, что раздумывал над вопросом Крис. И, по своей привычке, вдохновилась, не выдерживая ожидания:

— Как в той легенде, да? Он, нет, они вместе ушли в маленький дом, далеко, чтобы жить просто. Далеко от людей. Вдвоем. Никто не знал, что они и есть — принцесса и ее пуруджи. Просто женщина, мужчина. И сад.

Свет нарисовал улыбку на красивом лице. Джахи кивнул, ставя стакан среди плоских тарелок.

— Такое может быть. Могло. Сад, полный королевские цветы. Но уже никто не знает, что они есть. Я хочу, хотел, чтобы так.

— Хотел бы, — кивнула Крис, — это так правильно, что этого хочется. Пусть так и будет, пока что.

Оставим их там, думала Шанелька, держа стакан, теплый от ее пальцев, в маленьком скромном саду, у которого нет ограды — он переходит в деревья рощи, укрывающей дом. Возможно, это самая большая награда, которую могла предложить им жизнь — остаться, наконец, вместе, после долгих лет, посвященных не себе, а другим. Великая Хеит, призванная постоянно думать о благополучии правящей семьи. Может быть, именно она решила, что принц, не имеющий по состоянию здоровья наследников, должен воспользоваться единственным достойным королевской семьи вариантом. Истинный пуруджи и светская принцесса зачинают ребенка. Он — будущий наследник династии. Хеит по своей воле отдала пуруджи Елении. Так?

— Пять лет, — слышался в свете, окруженном спящей темнотой сада, мужской голос, — ты читала мне, анэ. Нет закон, но я понимаю, я думаю, было так. Дочь стала настоящая наследник, по закону, после пять лет ее. Потому что это время, когда принц пуруджи может пытаться быть отец сына. Граница. Так?

— Э-э… Ага, — Шанелька покивала, оставляя в голове сад, домик и пару счастливцев в нем, — то есть, принцу дается пять лет, чтобы сделать еще попытки. Если за пять лет не рождается сын, то дочка становится законной наследницей престола Пуруджи. Ну да, Леон как раз это и пишет. А еще пишет, что упрямая детка Еления, увидев, что истинный не приручился, ой, извини, то есть — не захотел остаться с ней, а был ли у него выбор? Может, договор действовал как раз эти четыре года и Чизиз исполнял его? Неважно. Главное, он вернулся к своей Хеит, и тогда Еления написала Леону «милый дедушка, приехай, забери меня отсюда»…

— Нет дедушка, — озаботился Джахи.

Шанелька выставила перед собой ладонь:

— Снова извини. Это фигура речи. Из русской литературы. В общем, она пишет, что плевала на все эти страсти-мордасти…

— Нелечкин, не увлекайся, Джахи уже перестал тебя понимать, — Крис смеялась, слушая быстрые слова.

— Ничего, ты ему переведешь обратно, с русского на русский и снова на русский. Когда я спать пойду. Так вот…

Она прервалась, в замешательстве оглядывая спокойные лица собеседников, какие-то слишком спокойные.

— Я снова что-то не то? Ну, извините в тыщный раз. Я устала, скоро пойду свалюсь. А вам, конечно, нужно поговорить только вдвоем, уважаемые хеб и анэ. Вы же — Хеит и ее истинный! Так вот… Еления наплевала на будущие блага, осердясь на чужую любовь. Дождалась Леона и уехала, бросив тут все — даже личную корреспонденцию. Между прочим, я посмотрела сегодня, про этот испанский городишко. В таком месте и я бы жила-поживала. Особенно с другом, который пестует роскошный городской парк, полный роз. Особенно, если дивные стихи прекрасный пуруджи посвящает не ей. Так что — правильно сделала, со всех сторон. Ой!

— Что? — с заботой вопросила Крис.

Шанелька посмотрела на Джахи. Вернее, осмотрела очень внимательно, сводя светлые брови и выпячивая нижнюю губу, будто сравнивала с чем-то.

— То есть… Наша стальная женщина Ираида, бывшая Идочка. Вся такая в кудряшках. В смысле когда-то. Она твоя родственница, получается?

— Не прямая, — поспешно вклинилась Крис, — так, седьмая вода на древнем киселе.

— Ты можешь как-нибудь ее навестить, — размышляла Шанелька, — она, конечно, старенькая совсем. Так что, я б не тянула. На твоем месте.

— Гм, — сказала Крис, — ну, не такая уж и дальняя. Практически считай внучатая бабка. Как там? Бабчатая тетка? Тебе. Как-то так.

Повисшую паузу снова нарушила Шанелька, зевая во весь рот:

— Замечательно, что великие Хеит выбирались не по кровному родству. Правда же? А то мы совсем бы запутались, кто, кому, кем и за что. В смысле, нафига.

— И почто, — поддержала ее подруга.

Шанелька встала, стараясь не смотреть на собеседников. Допила свой стакан и поставила его на стол. У самого выхода, стоя среди белых ажурных колонн, сказала, не оборачиваясь:

— Джахи. А можно сейчас сделать свет? В саду. Ненадолго, пока я иду спать.

— Да. Моя прекрасная анэ.

Он тоже поднялся, делая что-то за ее спиной невидимое. Мягкий щелчок волшебно засветил тысячи ламп и фонариков, спрятанных в листьях.

— Да, — сказала Шанелька, спускаясь и неся в руках серую толстовку, а светлый подол колыхал медленные шаги, — да, вот так. Спасибо, кхер хеб Джахи. Спокойной ночи.

Она шла, не торопясь, слушая сонные звуки листвы, шевеления птиц в ветках над головой. А еще — тихий разговор, оставленный ею в аннуке. Пусть они там. Им конечно, есть, о чем поговорить в последний вечер. Завтра у Джахи нелегкий день, снова встречать каких-то важных гостей, и может быть сам президент Асам почтит архив визитом. Хеб проводит небесных ани на рейсовый автобус, он предлагал им поехать машиной, но они отказались, чтоб не отягощать его лишними хлопотами. Да и потом — долгое прощание — лишние слезы. Это, конечно, фигурально, насчет слез, но все-таки. Каждая ситуация имеет свою завязку, кульминацию и развязку, как любой сюжет любой истории. И самая прекрасная развязка, понимала Шанелька, это — двое в тихой беседке, где никто не мешает им говорить. Или — не только говорить. Но это уже дело только двоих.

В коттедже, совсем усталая, она умылась. Выглянула в узкое окно, и как раз в это время сад погрузился в предутреннюю темноту, ей показалось, она услышала мягкий щелчок на панели с рычажками и кнопками. Но сразу Шанелька не легла. Села на табурет перед подзеркальным столиком. Вытащила из косметички упакованный в полиэтиленовый пакет маленький вощеный сверточек, потерявший форму. Вздохнула, вертя в руках. Совсем промок там, в хлорной воде бассейна, теперь вот высох. Отгибая смятый клапан, снова обругала себя кулемой и клушей. Сунула внутрь палец, морща нос от запаха сырости. И что теперь? Выкинуть это влажное месиво, никому не признаваясь? Ведь не сунешь обратно в бювар, притворяясь, что ничего не произошло, сырость пойдет дальше, испортит хрупкий от времени бархат, и желтую бумагу со стихами. Некоторые сегодня вечером Джахи им читал, нескладно переводя на русский язык, а Шанелька, слушая и глядя на четкий профиль, обращенный на Крис, мысленно переводила неловкие строки в тихие и печальные слова, они улетали в темноту, словно боялись яркого света, и там оставались, присаживаясь на ветки и цветы невидимыми спящими птицами.

…

Сердце мое, мой цветок, солнце рассвета и полночи лунный лик. Дай мне единственный знак. Выдержу все, зная, что ты, сердце мое, мой цветок, солнце рассвета, думаешь не обо мне, а о нас. Потому что нас двое — всегда. Вечное наше всегда, как набегание волн на песок, как восход, и — закат после яркого дня. Сердце мое, мой цветок, солнце рассвета и полночи лунный лик.

…

Она снова упаковала конвертик в пакет. Сложила в сумочку, пихая поглубже. И легла, закрывая глаза и повторяя про себя мерные слова из писем пуруджи.

Наверное, всегда должна быть некая точка, как соринка на линзе, как пятнышко на девственно белой бумаге. Чтобы полнее и ярче ощущать красоту того, что вокруг этой точки. Как те недостатки рисунка на дивных коврах, которые намеренно допускали искусные ткачихи, дабы не состязаться с божественным совершенством, создавая совершенство людское. Чтобы не вызывать зависть и ревность богов.

— Угу, — пробормотала, засыпая, — давай, оправдывай свои косяки, да еще так поэтично. Философиня косорукая.

И уснула, загадав увидеть во сне исполненные желания — тех, кто остался в прошлом, и тех, кто сидел в аннуке, встречая рассвет.